Orientalia, Шагинян Мариэтта Сергеевна, Год: 1913 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 11 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

Мариэтта Шагинян.
Orientalia

Февраль — октябрь 1912 года

Москва
Книгоиздательство ‘Альциона’
1913

0x01 graphic

Отпечатано в Типографии Русского Товарищества в Москве

К читателю

Ориентализм собранных здесь стихов — не предумышлен, он объясняется и оправдывается расовой особенностью автора.

Нахичевань,

24 августа 1912 г.

Дарю эту книгу
Сергею Васильевичу Рахманинову

Вступление

Час не повторяется

Минуты поздних сожалений,

Что в этом мире горше вас?

Какая скорбь, какие пени

Вернут невозвратимый час?

В сознаньи радостен и долог,

Он, мнится, вечен сквозь года,

Но миг, — вот задернут полог

Меж ним и нами навсегда.

И мы у первозданной щели,

У пасти времени, — клянем,

Что не сумели, не успели

Всего себя отметить в нем.

И сердце мысль одна тревожит,

Один укор терзает нас:

Он по-иному был бы прожит,

Когда б вернуть ушедший час.

О, смертный, бойся страшной казни,

Вина из чаши не пролей, —

И совершенней, глубже, связней,

Себя в своем запечатлей.

1911

Orientalia

Когда на то нет Божьего Согласья,
Как ни страдай она любя,
Душа — увы — не выстрадает счастья,
Но может выстрадать себя.
Ф. И. Тютчев

Полнолуние

Кто б ты ни был — заходи, прохожий.

Смутен вечер, сладок запах нарда…

Для тебя давно покрыто ложе

Золотистой шкурой леопарда,

Для тебя давно таят кувшины

Драгоценный сок, желтей топаза,

Что добыт из солнечной долины,

Из садов горячего Шираза.

Розовеют тусклые гранаты,

Ломти дыни ароматно вялы,

Нежный персик, смуглый и усатый,

Притаился в вазе, запоздалый.

Я ремни спустила у сандалий,

Я лениво расстегнула пояс…

Ах, давно глаза читать устали,

Лжет Коран, лукавит Аверроэс!

Поспеши… круглится лик Селены,

Кто б ты ни был — будешь господином.

Жарок рот мой, грудь белее пены,

Пахнут руки чебрецом и тмином.

Днем чебрец на солнце я сушила,

Тмин сбирала, в час поднявшись ранний.

В эту ночь — от Каспия до Нила —

Девы нет меня благоуханней!

1911

Чеченка

Зелим-Хану

По тропинке в час, когда

Муэдзин зовет аллаха,

Вороного Карабаха

Я веду за повода.

Конь, как юноша, красивый,

Шумно дышит на меня

И косит, играя гривой,

Очи, полные огня.

По протоптанным гранитам.

Меж кустами кизила,

Он скользит, звеня копытом

И кусая удила.

Перед ним с тоскою тайной

Пробираюсь я по мху.

‘Гость желанный, гость случайный,

Что ты медлишь наверху?

Трудно горною тропою…

Конь не слушает меня…

Помоги мне к водопою

Твоего свести коня!’

II.

Он только спросил, далеко ль до чужого аула,

Сказал, что спешит и что жажда его велика.

Он только просил, чтобы я для него зачерпнула

В дорожную чашу холодной воды родника.

Над чашей с водою тряхнула я розою пышной, —

И розовой пеной до края покрылась она.

И, чашу подавши, я так прошептала неслышно:

‘Пей, путник, да будет вода тебе слаще вина!’

Из чаши напился он, сдунувши к самому краю

С воды, словно бабочек, сдунув мои лепестки…

Вот только и было, и как он коснулся, — не знаю,

Ах, право, не знаю, — моей загорелой руки.

III.

Последний луч на минарете

Крылом тяжелым стерла ночь.

Вот зов муллы, другой и третий…

От родника иду я прочь.

Тревожен звук шагов неверных,

Гляжу на месяца дугу.

Аллах, защитник правоверных,

Что знаю я и что могу?

Ах, сладок сон ночной порою…

Что горе брата, гнев отца?

От них не спрячу под чадрою

Я побледневшего лица!

1911

Киликиец и нумидийская принцесса

Разбойничья песнь

&nbsp, Нине Дадьян

‘Ветер над морем носится гневно,

Крутит и пенит гребни валов…

Выйди на берег, злая царевна,

Лодку причалил твой рыболов!’

— Вышла на берег дева Востока,

С жалобным стоном падает ниц

И обращает знойное око

Под насурмленной тенью ресниц…

‘Бури ль боишься, я ль тебе страшен, —

Крова родного вновь не достичь!

Слышишь ли клики с каменных башен?

Ждет Киликия новых добыч!’

— Ждет Киликия, в сумрачных залах

Жаркий, медвяный запах разлит,

И пробегают факелов алых

Пятна по глади каменных плит…

‘Полно, утешься! Деве ль восточной

Плакать о знойном стане отцов?

Все изменяет, — только и прочно

Звонкое злато римских купцов!’

— Звонкое злато в тюки тугие

Свяжет разбойник… вот отчего

В замках висячих всей Киликии

Братья-пираты славят его!

‘Будешь рабыней, злая царевна,

Рим отшлифует темный алмаз.

Мне ж… до могилы, в песне напевной

Славить сиянье медленных глаз!’

Женщина

А. М. и Ж. Е. Кожебаткиным.

I. Сватовство

Благослови Аллах твой кров,

Пошли приплод твоим стадам…

Сосед! Взамен твоих коров,

Я в жены дочь тебе отдам.

Рабыни ткут уже давно,

Не замыкая смуглых вежд,

Ей легче пуха полотно

И шелк для праздничных одежд.

Наш садик розами зарос, —

И вот вчера велела мать

Душистый сок из лучших роз

На ароматы выжимать…

Одну мы вырастили дочь, —

Она черешни розовей.

Глядит задумчивая ночь

Из-под раздвинутых бровей.

Ее коса нежней стократ

Руна пушистого овцы,

Круглей, чем розовый мускат,

Ее невинные сосцы.

Ничьей ласкающей рукой

(Хранил пророк меня от бед)

Не возмущен был их покой…

Вкуси от неги их, сосед!

Успех — во всех твоих делах,

Священный мир — на твой порог!

Возьми ж ее… Велик Аллах

И Магомет, его пророк.

II. Невеста

Нисходят с неба звездные дороги,

В вечерний час по ним гуляет Бог,

Глядится вниз, — а лунный серп двурогий

За ним плывет, как огненный челнок.

Взгляни туда, сквозь кружева черешен:

Господь считает горние цветы…

Чтоб был мой день, чтоб был мой сон безгрешен,

Ему молюсь, — молись Ему и ты.

Бог дал мне жизнь, тебя, кто всех дороже,

В Его руке—твоя с моей сплелись.

Чтоб Он помог принять тебя на ложе,

Ему молюсь, — и ты Ему молись.

Не Он ли мне сказал: так надо, надо…

Душа молчит—она уже не та:

Божественной, сияющей усладой

Твой поцелуй замкнул мои уста.

III. Возлюбленная

Ты медлишь в неге, дева кроткая,

Твой день длинней речей Пророка.

А ночь твоя, как смерч, короткая,

Опустошительней сирокко.

Твои улыбки ускользающи,

Как месяц в волнах среброликий.

Твой робкий рот, едва лобзающий,

Нежней и цепче павилики.

Но тот, кто, в зыбкой неге, вверится

Устам, младенчески-незлобным, —

С тобой, как бог, в ночи померится

Блаженством, ужасу подобным.

Упоена и обессилена,

Ты всю себя, дрожа и плача,

В страстей священные извилины,

Как в смерть, — приносишь без отдачи.

IV. Мать

Она бледна, по нежной коже,

Блестя, бежит жемчужный пот.

Губа прикушена… И тот,

Кто дал ей боль, склонен у ложа.

О, как он глухо стонет сам,

Когда, сквозь боль, звереныш бедный,

Она его по волосам

Тихонько гладит ручкой бледной

И улыбается ему

Прохладой глаз полузакрытых…

А стон страданий неизбытых

Уже прорезывает тьму.

Часы в томлении великом

Текут, текут… и наконец

К ее груди с гортанным криком

Припал горячий сосунец.

И муж целует покрывало…

В какой бездонной глубине

Сейчас ты телом побывала,

Святая мать, о мать вдвойне?!

На подоконнике

У земли для любви не найдется

Сладких слов, возносящих любовь…

То, что к сердцу из сердца пробьется, —

Немотою любви славословь.

Верь, не тщетно над миром возносит

Нас святого безмолвия час:

Ведь сама тишина произносит

Это слово любви вместо нас.

…Ночь. Допела последняя птица.

Ходит ветер в саду, бормоча.

Ах, как сладко плечу приютиться

У навеки родного плеча!

6 июня 1912

Ветер в степи

Гудит трава за розовым плетнем,

Под ветром степь, как море, ходит зыбко,

И в небесах, изнеможенных днем,

Зареяла кровавая улыбка.

Закат багров, к утру пророчит он,

Как продолженье чьей-то сказки давней,

Свист ковыля, трубы зловещий стон,

Треск черепиц и стук разбитой ставни.

Под вой ветров, повязана платком,

Гляжу, прищурясь, в даль из-под ладони:

Клубится ль пыль? Зовет ли муж свистком

В степи коней? Не ржут ли наши кони?

Вой, ветер, вой! Степям моим пророчь,

Под свист твоей неугомонной пляски, —

Без устали, без сна, всю эту ночь,

Как судорга, взвивающие ласки!..

Перед бедою

Песня

Осенили нашу кровлю

Гор далекие снега.

Скромный ужин я готовлю

У родного очага.

Муж в отлучке… Дождь и стужа.

Где-то он, в какой глуши?

Что за дело! Знать, для мужа

Все дороги хороши.

Поздней ночью ветры дули,

А к утру прошел обвал.

В роще дикую козулю

Им убило наповал.

А у самого обвала,

В барбарисе, час спустя,

Уж кукушка куковала,

Ползал ящер, шелестя…

Эх, не лава-ль грозовая

Сердцу женщины беда?

Горе — птица кочевая —

В нем не вьет себе гнезда!

Гость

‘Вот гость. Прими его, почти:

Он сорок дней провел в пути.

Ночлег устрой ему уютней,

Подай воды, зажги смолу

И, поведя его к столу,

Развесели скитальца лютней.

Он от ходьбы себе натер,

Взгляни сюда — какую рану!’

И старый шейх, слуга Корану,

Приводит гостя в свой шатер.

И вот для гостя стол украшен.

Трещит смола. Меж разных брашен

И меж цветами, стоя в ряд,

Уже светильники горят.

Гость молчалив. Дочь шейха тоже,

И мыслит: ‘да поможет Бог

Ему… о, как он изнемогиў…

И, тайной нежностью тревожа,

Невинно приподымет бровь,

Посмотрит вбок… но ненароком

В него блеснет горячим оком,

С его ланит сгоняя кровь.

Жены султана

Е. П. Вельяшевой

Душен вечер. Вздох мистраля

Слаб, и слабы вздохи моря.

В благовонный сад сераля

Сам султан прибудет вскоре.

Словно птичьих крыльев трепет,

Шевелится тень платанов,

Робок ропот, странен лепет

Разговорчивых фонтанов.

И под ропоты фонтана

В сад, луной обвороженный,

Тихо сходят ждать султана

Со ступеней белых жены.

Томный шелк шуршит и прячет

Затаенные желанья.

Ах, кого пророк назначит

Для блаженного закланья?

И, безревностных, безгневных,

Сладко-нежных друг ко другу,

Провожает желтый евнух

Их к державному супругу.

1911

Чужая

Л. К. Лепинь

Луна, как розовый орех,

Темней вина небесный полог.

За этот краткий, вольный грех

Не будет гнев Аллаха долог!

Цветет миндаль в моем саду,

Мой господин давно в Багдаде…

Ты захотел—и я иду,

Печальный брат, к твоей ограде.

К чему-ж теперь, замедлив шаг,

Ты стережешь ночные звуки?

Сюда, за шелковый кушак,

Вложи трепещущие руки!

Не бойся: темен ночи кров,

Земле не счесть цветов и злаков…

И для любви, как для цветов,

Час благосклонно-одинаков.

Ночь в пустыне

Ночь тиха. Огни погашены.

Тень от месяца легла.

Мой ларец, резьбой украшенный,

Чуть белеет из угла.

Ветер стал перстами синими

В бахроме шатра играть…

На циновке, меж рабынями,

Сладко спят отец и мать.

Там, за тенями верблюжьими,

На песку, меся песок,

Часовые ходят с ружьями

От заката на восток.

Словно в рану неутешную

Входит холод лезвия, —

Так целишь ты душу грешную,

Ночь безгрешная моя…

О, пустынная, бездомная!

Бог глядит, глядит светло,

Сквозь тебя, как сквозь огромное

Затененное стекло.

Не надо больше

Магдалине Шагинян

Любовь и грусть одним теченьем

Смывает времени волна…

Молчу. И странным отреченьем

Душа холодная полна.

Еще она тихонько спорит,

Еще не перейден порог, —

Но с прежней верой не повторит

Ни прежней бури, ни тревог.

И стали дни бледней и дольше,

Как солнца стрелы ввечеру…

Слежу их легкую игру —

Ни мук, ни грез не надо больше!

О, пусть свой бег ведут века,

Подобный ветру в сикоморах,

О, пусть струит свой зыбкий шорох

Дневных событий осока!..

‘Люби‘.

Держи, что имеешь, дабы кто не восхитил венца твоего.

Откр. Св. Иоанна, III, ii.

Волен Бог небесным сводом,

Днем и ночью управлять,

Волен Он бегущим водам

Повелеть вернуться вспять.

Волен в тучи прятать грозы,

Гнуть вершины тополей, —

В час, когда роняют розы

Упоительный елей.

Волен кинуть в землю зерна, —

Запретить цветам цвести,

Волен властью необорной

Наши руки развести…

Но над сердцем воля Божья

Не вольна и не права:

Никогда не станут ложью

Богом данные слова.

Ах, в минуту разлученья,

Милый, взятого держись!

Сладкой мукой отреченья

В страшный час не соблазнись!

Верный — Господу угоден.

Как звезды летящей след,

Пронеси завет Господен

Сквозь суровый сумрак лет.

Братоубийца

П. Шилтову

Звериный гнев ему отсек

Пути к труду, любви и власти.

Ты знал ли, белый человек,

Братоубийственные страсти?

В тени родного шалаша,

Под сенью кедра и оливы,

Он мог бы жить, не согреша,

Как ты, любимый и счастливый.

Но кровь на кровь восстала в нем, —

Проклятье праотца с Евфрата:

Он руку гневную с копьем

Поднять осмелился на брата.

Был час великой тишины

За этим часом. Дол и горы,

Казалось, ждали с вышины

Громогремящего укора.

А он, несчастный сын отца,

Он проклял жребий человечий

И, пав, лобзал у мертвеца

Главу, свисавшую на плечи…

Отвержен он. Я с ним ушла,

Как он, отверженной и нищей.

С тех пор лишь финик и шашла

Нам, бесприютным, служат пищей.

Скажи же, как сулить ты мог

Того, кто в мире всех несчастней?

Когда твой Бог—не только басня,

К нему сейчас всех ближе—Бог.

7-ое августа.

Лодочник

Вкруг весла волна расплескивает

Ровные воронки.

В тучках золотом поблескивает

Полумесяц тонкий…

У меня фелюга видывала

Все морские тропы,

Верный якорь свой закидывала

В Смирне, у Синода…

У меня фелюга дареная,

Дарена не даром:

Повозил на ней татарина я

С краденым товаром!

А уж как к нам в лодку хаживала

Смуглая татарка, —

Все глядела, да уваживала,

Да вздыхала жарко.

А уж как, чадрою шалевою

Повязав голубку,

Во весь дух я гнал, отчаливая,

Парусную шлюпку…

Над бортом канат натягивая,

Чуя силу вражью,

Белый парус вздулся, вздрагивая,

Словно грудь лебяжья.

Я гребу, весло вытаскиваю

Да кричу татарам:

‘Ой, не дам, не дам вам ласковую.

Ей не жить со старым!’

А за мной, волну растрескивая,

Свищет ветер звонкий,

Да висит вверху, поблескивая,

Полумесяц тонкий…

1912

Жалоба

Волну окликнула волна, —

И вот она уже далече…

Ах, не на радость им дана

Их кратковременная встреча!

Грустит у ног, грустит прибой

И плещет жалобнее птички…

А мы, не так ли мы с тобой

Сошлись на миг для переклички?

И, растворяясь в широте

Земных забот и недосуга,

Зовем, зовем, как волны те,

Но все отходим друг от друга…

О, эта боль! О, этих встреч

Незабываемая рана!

О, как мне сердце уберечь

От новой веры и — обмана?

1912

Утешению

Еще не остыли простыни от теплого тельца ее,

Лекарствами пахнет над пеной подушки измятой…

В горящую печку бросаю остатки белья,

Флакончики, баночки, блюдечки с выжатой ватой.

И ты не смогла задержаться в пустынном моем бытии,

Пушистый зверушка, с понятливо-любящим взглядом!

Не греют ладоней горячие ушки твои,

Нет острого рыльца и ласковой лапочки рядом.

Куда ты, безвестный комочек, в какие пространства ушла?

С собой ли взяла ты любовь, принесенную людям?

И в Боге, Кому воздавалась тобою хвала,

Мы вместе ль, зверок мой, от сердца отторгнутый будем?

В слезах я закрыла твой бедный, невидящий глаз,

На худеньком тельце твоем застегнула попонку

И нежные клички — в последний, в единственный раз —

Тебе, отошедшей, я все повторила вдогонку…

И если зачтется — не нами — несчетная наша любовь,

И светлая сила любви не окажется ложью, —

Мое утешенье земное, мы встретимся вновь,

И вместе поймем мы премудрость жестокую Божью…

Памяти Утики моей умершей.

Полдень

Тихо в душе, как в раю.

Где вы, жестокие были?

Нежную рану мою

Волны забвенья омыли.

Тихо вхожу, — научась

Мудрой своею тоскою, —

В благостный розовый час

Сладкого сердцу покоя.

Мало ли сумрачных туч

В памяти сердца кочует?

Полдня палящего луч

Все-то их, все уврачует…

6-ое июля.

H. М. Д-—вой.

Ждет душа наказанья-ль, награды-ли, знака-ли, —

Все у Бога светло, все обители благостны.

Мы с тобой на земле одинаково плакали,

Будем там, у Христа, одинаково радостны.

Проплывут, словно дым, над землею столетия,

И земля зацветет золотыми лилеями…

И любимая, вечно желанная Третяя

Встретит солнце воскресное — с нами обеими.

II.

Мы все равны у Бога, все похожи.

Нам та-же скорбь дана и тот-же грех.

Но есть у каждого один из всех,

Единственный, кто всех других дороже.

Он дан Творцом, чтоб мы понять могли,

Неизгладимей, пламенней, постижней, —

Как должен быть безмерно дорог ближний,

Как может быть любима персть земли!

Роковые странствия

Автору ‘Элексира Сатаны’

Есть час, — в него, быть может, Яков

Увидел путь на небеса, —

Когда земных вещей и знаков

Открыты взору чудеса.

В тот час, как башни из тумана,

Пред нами явственно встают

Земного странствованья планы

И сна последнего приют…

Ты строишь храм своим потерям,

Но учат Божьи чертежи:

Мы все одни пространства мерим,

Одни минуем рубежи.

Судьбы узор однообразный,

Узлов не путая своих,

Проводит души сквозь соблазны

Всё тех же странствий роковых…

И вновь любя, и вновь теряя,

И отрекаясь, и греша,

Я неизбежно повторяю

Твой путь, ушедшая душа!

Как бы в веках проходим все мы

Пред Созерцающим Лицом,

Геометрические схемы

Задачи, заданной Творцом.

Флейта

Вольфингу

По-прежнему сладостны вёсны,

А осень тиха и пуста…

И грустной сыростью росной

Душа, как цветы, налита.

Краснеет в полях кукуруза,

Давно в янтаре виноград.

От сладкого спелого груза

Погнулся желтеющий сад.

На башне старинной куранты

Зари совершают обход.

С балкона следят музыканты,

Когда подойдет пароход.

То смолкнут, то жалобой чьей-то,

Как грустная горлица, вновь

Воркует унылая флейта

Про осень, про боль, про любовь…

1912

Молитва

Уж ночь. Земля похолодела,

С горы торопятся стада

И у господнего предела

Моргнула первая звезда.

Там, в голубой исповедальне,

Ночной монах зажег свечу…

За нашу встречу, друг мой дальний,

Слова молитвы я шепчу.

Блаженный ветер, пролетая,

Колышет кружево дерев…

— Душа, как чаша налитая,

Полна тобою до краев.

1911

Вечное

А. М. Метнер

Словно месяц, ясен муж мой юный,

Словно день, светла твоя подруга.

Мы-ж с тобой, как нежной арфы струны

Призываем жалобно друг друга…

Видно, так уж Бог судил на небе

Для любви, небесный свет таящей:

Чтоб душа земной вкусила жребий,

На земле не дан ей настоящий.

Разведем-же, милый, наши взоры

И свершим в разлуке путь свой крестный,

Как текут светил покорных хоры

В лучезарной высоте небесной…

К Армении

С какой отрадой неустанной,

Молясь, припоминаю я

Твоих церквей напев гортанный,

Отчизна дальняя моя!

Припоминаю в боли жгучей,

Как очерк милого лица,

Твои поля, ручьи, и кручи,

И сладкий запах чебреца…

Веленью тайному послушный,

Мой слух доныне не отвык

Любить твой грустно-простодушный,

Всегда торжественный язык.

И в час тоски невыразимой,

Приют последний обретя,

Твое несчастное дитя

Идет прилечь к тебе, к родимой…

Я знаю, мудрый зверь лесной

Ползет домой, когда он ранен, —

Ту боль, что дал мне северянин,

О, залечи мне, край родной!

1912

‘Свет пришел в мир’

А. М. Метнер

Сердце в скорбях заблудилось, дорогу

Ищет и жалобно кличет Спасителю:

‘Темны и тесны земные обители,

О, разреши меня, выведи к Богу!’

Сердце, заблудшее в скорби несказанной! —

Света сынами нас сделал Спаситель.

В темной юдоли не нам ли наказано

Светлую ныне построить обитель?

Славянам-освободителям

Костра балканского багрянец,

И эта радость братских встреч!..

Зачем, зачем ремнёвый ранец

Не для бессильных женских плеч?

Война священная, когда бы

В твой круг могла вступить и я!

Но эти руки слишком слабы

Для смертоносного ружья.

И лишь слежу с бессильной страстью

За тайной тех далеких мест,

Где снова Божескою властью

Соединились кровь и крест.

И лишь молюсь: Спаситель мира!

Да вспашет Твой победный меч

Ту ниву скорбную для мира,

Где не дано мне грудью лечь…

14-е октября.

Завет

Как лань к ручью, года бегут вперед,

К истоку дней, укрытому Всевышним.

О, соблюди священный их черед,

Да ни один тебе не будет лишним!

Учись у дня беспамятству живых,

Умей забыть, что день—стрелы короче,

И, как и он, зайди на лоне ночи,

Не погасив огней сторожевых…

Да понесет померкший свет зрачков

Твоих — туда, к престолу голубому,

Не вздох освобожденья от оков,

Но сладкое ‘прости’ земному дому.

——————————————————————————

Текст издания: Orientalia [Стихи] Февр.-—окт. 1912 г / Мариэтта Шагинян. —— Москва: Альциона, 1913. —— 53 с., 22 см.

Мариэтта Шагинян. Orientalia

К читателю

Вступление

Orientalia

Читайте также:

Мариэтта Шагинян.
Orientalia