Огга.
Огга.
(Очеркъ).
——
——
——
——
——
——
Алексй Окуловъ.
‘Современникъ’, No 2, 1912
Огга, Окулов Алексей Иванович, Год: 1912
Время на прочтение: 11 минут(ы)
Днемъ Шабарша охотится и смотритъ разныя ловушки и приманки съ отравой для зврей. Онъ скользитъ проворно на быстролетныхъ пвучихъ лыжахъ, то ныряя внизъ въ овраги, то взлетая къ вершинамъ вверхъ, какъ птица, взмахнувъ руками, онъ идетъ по высокой гор, среди черныхъ пихтъ и кедровъ, которые врзаются въ небо, какъ заостренные клинки, и его кривыя, крпкія ноги, носками внутрь, съ силой возятъ лыжи — правой, лвой. Только снгъ подъ ними стонетъ и визжитъ.
Выйдетъ онъ кверху и остановится на гор, зашитый въ мохнатыя шкуры, въ ушастой медвжьей шапк, и гд кончаются его волосы, и гд съ медвжьими мшаются — не разберешь. Вынимаетъ Шабарша стальное огниво и трутъ, выскаетъ искру и закуриваетъ свою трубку-носогрй, набитую крошенымъ табакомъ пополамъ съ тополевой корой, стоитъ неподвижно и плюетъ, блуждая зоркими глазами по дальнимъ хребтамъ.
А дальные хребты лежатъ вковыми морщинами, усыпанные снгомъ, который зернистой пной ползетъ съ вершинъ въ долины и въ долинахъ гладкимъ подоломъ стелется. На кра неба негрющее зимнее солнце долго груститъ робкимъ свтомъ за горами, тише да тише, и меркнетъ безрадостно, остылое.
Тогда Шабарша зоветъ пса Бичака, посвистывая подъ носъ себ, и начинаетъ лыжи кривыми ногами по снгу возить, его охотницкій ножикъ въ узорныхъ ножнахъ при этомъ брякаетъ на наборномъ пояс.
А въ землянк у Шабарши огонь еще тлетъ подъ пепломъ, помирая въ послднихъ бгучихъ вспышкахъ. Шабарша туда кидаетъ новыя охапки дровъ, потомъ крпко надается вмст съ Бичакомъ, такъ крпко надается, что нужно поясъ рапустить на живот, и сидитъ на корточкахъ у огня, рядомъ со псомъ, который тоже садится и тоже въ огонь смотритъ.
Такъ кончается день въ сытости и поко, одинъ день или два вмст, тишина, втеръ лопочетъ, перекладывая снгъ съ мста на мсто… Лса и горы, и годы, годы безъ конца…
Курится въ голов туманное курево, глаза мигаютъ и смотрятъ въ огонь, а потомъ все закрывается густой пеленой.
Шабарша ложится спать на узкія нары и Бичака съ собой кладетъ для тепла. Шабарша сгибается кольцомъ, а песъ еще меньшимъ кольцомъ свивается, прикладывается къ его животу, или вдругъ мордой къ нему перевернется и сапитъ ему прямо въ животъ горячимъ носомъ, и Шабарш тогда тепло, и псу тепло. Оба глубоко вздыхаютъ передъ сномъ и засыпаютъ.
А то приходятъ другіе дни.
Гд-нибудь караулить Шабарша водяную выдру на рк у полыньи, сидитъ не шелохнувшись, положивъ винтовку на колна, и думаетъ цлый день:
— Вотъ-вотъ морду изъ полыньи она выставитъ, вотъ выставитъ.
Онъ такъ сильно это думаетъ, что видитъ закрывъ глаза, какъ мокрая голова выдры изъ воды ему кажется.
А на самомъ дл она вовсе не кажется.
Тогда онъ ласково шепчетъ ей:
— Милованая моя, не серчай. Ой, милованая моя… Безъ того не быть, покажешься.
А она все-таки цлый день не кажется.
Вечеромъ Шабарша идетъ къ себ въ землянку, покачивая головой и наговаривая самъ себ:
— Вотъ ужъ такъ, милованая моя не пришла. Ужъ какъ-почему не пришла, невдомо.
Да вдругъ идучи по лсу невзначай взглянетъ онъ на бокъ, — а на дерев соболь сидитъ, свившись крутой дугой, выгнувъ обручемъ спину, блые зубы ему скалитъ да и говоритъ:
— Пи-пиж… И-хппп…
И уколовъ его злыми глазами, соболь скачетъ въ сторону. А что это значитъ — неизвстно.
Тогда Шабарша вздрогнетъ и боязливо оглянется вокругъ.
А вокругъ тайга скрипитъ и скрежещетъ отъ стужи, изливаясь въ жгучихъ дуновеніяхъ, снжное лицо земли мертво синетъ подъ ранней луной.
Идетъ Шабарша дальше несмло и въ сумрак все за ели задваетъ, все задваетъ, и ждетъ онъ въ тоск: вотъ ель обернется да скажетъ… А что скажетъ — во вки не поймешь.
И тихонько онъ идетъ къ землянк, и ужъ кажется ему, что это не онъ идетъ — онъ стоитъ на мст, а ели идутъ мимо, проходя толпой и мимоходомъ царапая его, идутъ вс молча безъ конца.
Въ землянк онъ сидитъ у огня и думаетъ обо всемъ. Дума шевелится въ душ, ползая въ глубин гд-то, съ тхъ поръ, какъ онъ себя помнитъ, она все тамъ шевелится, а выдумать этой думы онъ не можетъ. Кругомъ буреломъ и чаща, и душа — буреломъ и чаща, во тьм душа себя не видитъ. Въ душ молчаніе — кругомъ молчаніе, кругомъ зазвучитъ — и въ душ тоже зазвучитъ, кругомъ застонетъ — и въ душ тоже застонетъ.. Отъ того, что оно молчитъ о немъ и звучитъ, и стонетъ о немъ, ему кажется, что все оно — въ немъ, онъ и оно — и есть все вмст.
— Огга…— шепчетъ онъ.
Душа міра.
А потомъ приходитъ оттепель — тепломъ вздыхающее солнце. Вершины горъ стоятъ въ блыхъ пригртыхъ льдахъ, пламенющихъ подъ свтомъ, горы играютъ тмъ пламенемъ, какъ мечомъ, черезъ широкіе просторы огнесіяющій этотъ мечъ вонзаютъ другъ другу въ сердце. Мохнатыя снжныя шапки лса таютъ, стекаютъ и стеклянють на втвяхъ длинными хрустальными серьгами. Прозрачныя серьги опадаютъ и разбиваются: Дзинг-дзонг…. Звонъ среди пустыни.
Шабарша привязываетъ лыжи и отправляется въ походъ на дальнюю охоту. На сверкающемъ снгу лежитъ стеклянный настъ, покрывая его лазурью. И птицей Шабарша летитъ по крпкому насту, вылетитъ на гору — рукой взмахнетъ, покатится со ската — другой махнетъ…
И вдругъ онъ увидлъ: на увал лось — сохатый стоялъ, заложивъ за спину рога, высоко закинувъ къ небу голову, и сильной ногой снгъ копытилъ. Сохатый мгновенно учуялъ Шабаршу, разомъ качнулся и быстро побжалъ черезъ вершину въ снжную даль, разская грудью воздухъ, и воздухъ засвисталъ въ его тяжелыхъ рогахъ.
Тогда Шабарша завылъ отъ радости и зычно крикнулъ Бичаку:
— Береги его. Ой-ой, береги его…
Звремъ Шабарша понесся вверхъ, и Бичакъ застучалъ зубами, содрогнулся весь, согнулся и кинулся въ погоню, сверкая глазами.
А Шабарша сталъ отставать на склон, вбгая къ вершин, дышалъ тяжело, кривыя ноги его дрожали, и еле онъ слышалъ вой Бичака вдали, страстный стонъ его еле доносился…
Шабарша уставалъ и терялъ силу, отказываясь отъ погони — да вдругъ подъ ноги на настъ взглянулъ: на наст слды и провалы, не выдерживалъ стекланный настъ тяжелаго звря — подламывался, и большіе слды были оторочены алой каймой, обведены кровавымъ узоромъ.
Тогда дико завопилъ Шабарша про свою побду:
— Врешь ты тамъ, не уйдешь… Кровь хлынула.
И натянулъ изъ послднихъ силъ свои твердыя жилы.
А сохатый проваливался въ наст, рвалъ себ до мяса ноги объ острый ледъ и снова скакалъ, истекая кровью.
Выбжалъ по слду Шабарша къ вершин и ринулся съ вершины внизъ по скату, кедры вокругъ замелькали и побжали, сверкая подъ солнцемъ стволами, лыжи отъ скорости завизжали и застонали, воздухъ въ ушахъ жужжалъ и плъ… И летлъ Шабарша, очертя свою голову. И — вдругъ ему солнце въ лицо хлынуло, заслпило глаза, закружило голову, захватило сердце…
Сорвался съ обрыва Шабарша, выскочилъ на отвсный срывъ — и грянулъ въ глубокую падь. Онъ летлъ, разъ перевернулся, два перевернулся, скользнулъ по камнямъ и легъ на дно.
Кругомъ опадали стеклянющіе хрустали:
— Дзинг… Дзонг.
Шабарша раскрылъ глаза — лежитъ онъ глубоко въ снгу, и снгъ играетъ у самаго его глаза. И слышитъ Шабарша, что Бичакъ что-то зубами рветъ. Тогда Шабарша приподнимаетъ голову: сохатый лежитъ съ нимъ рядомъ — онъ въ ту же падь сорвался и упалъ, раскинувъ сломанную ногу на залитомъ кровью снгу. А Бичакъ живого его жадно терзаетъ, и сохатый бьетъ головой объ землю, мотая втвистыми рогами.
Шабарша приподнялся и поползъ къ нему, обнаживъ изъ ноженъ свой охотницкій ножъ, а когда доползъ до него, всадилъ ему ножъ глубоко подъ лопатку, и вынулъ красное остріе изъ раны.
Въ это время сохатый дышалъ тяжело, и все смотрлъ на Шабаршу, какъ онъ подползалъ къ нему, какъ онъ поднялъ ножъ и ударилъ. Тогда зашевелились и зашептали толстыя губы сохатаго, какъ будто что-то выговаривали быстро.
Сталъ слушать Шабарша и не услышалъ, къ самымъ сохатинымъ губамъ наклонился — и не понялъ ничего.
И выронилъ вдругъ Шабарша охотницкій ножъ изъ рукъ и взялся крпко за голову.
— Что онъ сказалъ? Что сказалъ?
И долго сидлъ Шабарша, качая головой.
— Ой, главная бда! Чего сказалъ? На бду сказалъ.
А потомъ Шабарша всталъ и началъ свжевать его.
Онъ положилъ покорное тло звря на спину, и распластались въ воздух безсильныя ноги, развалились на сторону, склонились въ колнкахъ. А когда Шабарша разрзалъ его теплый животъ, долго горячій паръ на мороз курился, и острый ножъ легко скользилъ въ бломъ жиру, отдляя шкуру и распластывая ее ковромъ на снгу.
А Бичакъ зализывалъ пролитую кровь, зализывалъ свой раны и глухо урчалъ съ угрозой.
Посмотрлъ Шабарша на себя — и у него рука въ крови. Тогда онъ сталъ высасывать губами кровь, присыпать ее жгучимъ снгомъ, морозомъ ее останавливать.
А потомъ сидлъ — долго головой качалъ.
— Что онъ сказалъ?
И время шло мелкими шагами — далеко уходило.
Подтаялъ снгъ, и забросилъ Шабарша остроносыя лыжи, надлъ на ноги сагыры, мягкія какъ рукавицы. И началъ Шабарша ходить и бродить по лсу — не щелкнетъ онъ, не брякнетъ, не стукнетъ, сторожкая нога обнимаетъ лсной, валежникъ какъ звриная ступня.
Бродитъ Шабарша по мягкому мху, шагая черезъ талыя лужи, и въ чащахъ пугаетъ одичалыхъ птицъ. А разъ цлый день бродилъ — нашелъ на троп медвжій жирный теплый пометъ. Долго стоялъ Шабарша надъ пометомъ.
— Самъ проснулся. Пойдетъ теперь круги чертить, бродить вокругъ да около. На пробуждень дай Богъ ему здоровьица добраго.
И понялъ тутъ Шабарша, что весна шла-подходила, торопясь, разгорвшись, запыхавшись — таежная проворная весна. Оглянулся онъ вокругъ — а вокругъ все умылось въ талыхъ водахъ и растомилось подъ теплымъ солнцемъ, еще разъ взглянулъ — таяли послдніе снга.
Тогда онъ слъ среди горнаго ската на теплый камень. Бичакъ набгался, наскакался, свсивъ длинный языкъ, прибжалъ и легъ у ногъ Шабарши.
Шабарша сталъ ласкать его, играть съ нимъ и гладить: за спину тронетъ — песъ ногой по воздуху болтаетъ, за шею возьметъ — песъ широко ротъ раскроетъ, брюхо ему почешетъ — на спину Бичакъ упадетъ, разставитъ ноги въ неб и голову на бокъ повернетъ.
Жарко стало Шабарш, жарко его зашитому въ теплыя шкуры тлу. Онъ расшнуровываетъ шкуры и раскрываетъ вспаренную волосатую грудь, которая дымится отъ жары.
И все Бичака ласкаетъ, все ласкаетъ. А у Бичака золотютъ глаза, пылая зрачками и отливая золотистымъ масломъ.
И вдругъ Шабарша замчаетъ это съ неясной тревогой.
— Ты что? Ну, что ты?— говоритъ онъ, и пихаетъ пса ногой отъ себя.— Вставай.
А Бичакъ лежитъ на спин и часто мигаетъ.
— Экъ, что тебя? Что ты?
Шабарша блуждаетъ вокругъ глазами, и сердце его бьется. А Бичакъ скалитъ зубы и встать не можетъ.
Солнце размахиваетъ связками огневыхъ лучей надъ льдистыми, вершинами, перекрещиваетъ свои связки, лязгая неслышной музыкой, и дали въ просторъ разстилаются. Шабарша не слышитъ, что совершается. Сладко-жгучій жаръ загорается у его сердца, холодомъ прокатываясь по спин, все катится съ верху до низу, и подымается снизу вверхъ, бьетъ въ голову, заливая глаза краснымъ свтомъ, голову кружитъ, дыханье останавливаетъ.
И разомъ Шабарша подымается на ноги и идетъ, спотыкаясь, натыкаясь на деревья и на камни, и ударяясь о древесные стволы. И вдругъ онъ кричитъ на весь лсь громко и яростно, и смолкаетъ. Онъ идетъ и ничего не видитъ, алая кровь слпитъ глаза, все закрывается алымъ маревомъ.
И вдругъ онъ запинается и падаетъ въ мягкій мохъ. Потомъ садится, озираясь вокругъ со страхомъ и испугомъ.
— Огга…— шепчетъ онъ.
А солнце катится по небу къ вечеру, далеко заря полыхаетъ, и скачутъ веселые поползни на древесныхъ стволахъ въ мышиной бготн, дятлы красногрудые выстукиваютъ свой послдній стукъ.
И вдругъ въ глуши, въ тайг ударилъ глухарь, пошелъ — заходилъ, распустилъ перья, заклохталъ, запулькалъ, завертлся въ опьяненіи, забывался — засыпалъ, и снова просыпался, походя — изливаясь въ любовной псн…
И шли минуты. Ущербный блдный мсяцъ тихо въ пустын всходилъ.
И вдругъ ударили разомъ за первымъ старые краснобровые глухари, ударили и пошли, захлопали крыльями, зашуршали перьями, закричали, разбудивъ лсное эхо, наполнивъ ропотомъ лсъ, забормотали въ пьяномъ безуміи…
Тогда Шабарша снова на ноги вскочилъ, упалъ на землю и снова всталъ, схватившись за голову. Онъ вытянулся прямо и закачалъ головой, закрывъ глаза и разводя руками какъ во сн. И потомъ залопоталъ часто, забормоталъ неслыханныя слова, жарко нанизывая ихъ одно за другимъ, и все качался во вс стороны и разводилъ руками…
Тишь ночная напилась его словами, насытилась, всколыхнулась и успокоилась во тьм.
Съ той поры Шабарша сталъ скитаться безъ дла: скитался и худлъ, его воспаленные глаза западали въ глазницы, и кости на скуластомъ лиц угловато торчали. Такъ каждую весну онъ бродилъ и худлъ, истощая выносливое тло до потери силъ и до слабости. Онъ безъ конца блуждалъ въ лсу безцльно и все больше голодалъ, голодъ въ живот наросталъ и ширился, терзая тло и убивая силы, мучилъ его неутолимой жаждой, не давая отдыха ни на минуту и напоминая о себ, какая-то сила толкала Шабаршу, одержимаго смятеніемъ.
И, наконецъ, Шабарша не выдерживалъ голода. Онъ круто поворачивалъ обратно и бжалъ на звриный ходъ къ рк.
Наставалъ такой день весной, когда лсные зври толпой устремлялись по тропамъ своимъ изъ теплыхъ мстъ на сверъ, наполняя лсъ украдчивымъ шелестомъ, безпокоя пустыню топотомъ и крикомъ, звучно и радостно пло эхо, и древесныя втви четко хрустли среди покойной тишины.
Шабарша ложился за камнемъ на берегу у брода — и ждалъ, онъ клалъ Бичака съ собой рядомъ, клалъ его голову рядомъ со своей, придавивъ рукой его, и они оба смотрли въ одну сторону горящими глазами.
Скоро камни звякали на срыв, скатываясь осыпью внизъ и падая въ рчку съ высоты. И шли лсные зври, по одному, и по два, и ватагами, останавливались, подымая голову и нюхая дрожащими ноздрями воздухъ. Быстроглазые олени-маралы въ коронныхъ рогахъ вытягивались чутко, поджимая стройныя ноги, а потомъ бросались широкой грудью въ воду и плыли черезъ рку, закинувъ на спину свои коронные рога. Золотые козлы маленькими копытцами мелкіе шаги свои звонко выстукивали, и пестрая кабарга рзвилась и вспрыгивала, показывая свою скорую легкость. Такъ проходили зври другъ за другомъ.
А Шабарша лежалъ съ Бичакомъ и смотрлъ, не сводя своихъ горящихъ глазъ. Онъ схватилъ рукой ружье — рука дрожитъ, ружье Шабарша оставитъ… и снова схватитъ, и самъ задыхается, хрипя пересохшимъ горломъ. А Бичакъ изъ-подъ руки его рвется, пылая въ дикомъ желаніи…
И вдругъ отпускаетъ его Шабарша, хватаетъ ружье и быстро стрляетъ…
Разомъ все волшебство исчезаетъ: топочутъ вдали по камнямъ быстроглазые маралы, козлы скачутъ со срыва на срывъ въ утесы, кабарга летитъ пвучей стрлой, и все мелькаетъ и пестритъ вдали, торопится и ногами перебираетъ, потомъ пропадаетъ.
Съ воемъ кидается Бичакъ къ рк и терзаетъ убитаго марала… Но Шабарша отгоняетъ его и смываетъ кровь съ камней, оттащивъ къ сторон убитаго звря.
И снова лсные зври идутъ, и снова стрляетъ Шабарша, снова зврей убиваетъ — зачмъ убиваетъ?— онъ не знаетъ, и весь дрожитъ.
А лсные зври падаютъ, тоскуютъ, умираютъ, подымая къ небу свои влажные глаза и мигая длинными рсницами, прострленныя груди ихъ тихо шумятъ, тише да тише, и покорно затихаютъ.
Потомъ Шабарша жаритъ на костр жирные куски мяса и надается съ голоду, облизывая, обсасывая блыя кости, теплымъ жиромъ обмазывая себ щеки. Бичакъ, потолствшій отъ ды, сонно рядомъ съ нимъ зваетъ.
И Шабарша засыпаетъ, пьяный отъ сытости.
И все еще пьяный, онъ просыпается.
На неб утро, надъ рчкой розовющій отъ солнца туманъ подымается, одвающій горы алющимъ полотномъ и вчно плывущій куда-то въ даль.
Смотритъ Шабарша и слушаетъ.
Зври пошли, шелестя мхами и шурша въ кустарникахъ, закричали, заговорили другъ съ другомъ, и жизнь потекла, разгораясь все жарче и радостнй, и полнй, и шире, и сладостнй.
Шабарша приподымается, опираясь на локоть — да такъ и застываетъ неподвижно: на полян у большихъ кедровъ тонконогій рогатый дрожащій козелъ ласкается жарко къ кроткой коз, прижимаясь къ ней плотно, онъ близко подходитъ къ ней, отходитъ, кладетъ ей на спину голову, до подвижныхъ ея ноздрей касается, а кроткая коза стоитъ, содрогаясь, смотритъ влажными глазами и высокими ушами вздрагиваетъ. И вдругъ онъ кричитъ навстрчу солнцу, кричитъ низко и страстно, раскатисто кирчитъ… Горы въ отвтъ ему ропотъ шепчутъ, а кроткая коза отвчаетъ несмлымъ, зовущимъ, дрожащимъ блеяніемъ…
А Шабарша лежитъ, впившись въ нихъ упорными дикими глазами, онъ терзаетъ руками мягкій мохъ — запуститъ скрюченные пальцы въ мохъ и рветъ его…
Отряхая золотистую шерсть, идетъ рогатый козелъ, скрываясь у высокихъ кедровъ на краю поляны. И его кроткая коза покорно за нимъ скрывается.
Шабарша, шатаясь, подымается и слдомъ за ними идетъ, прислоняясь къ деревьямъ, чтобы не упасть, идетъ въ пустыню….
Въ пустын — жизнь, не уйдешь отъ нея, на неб — жизнь, не скроешься, въ текучихъ водахъ — тамъ жизнь. Куда уйдешь?
И ходитъ Шабарша съ ознобомъ въ сердц, все скоре и скоре, бжитъ и запыхается, и снова кровъ его въ голов переливается и стучитъ, кричитъ тамъ жаркимъ краснымъ безуміемъ, ума лишаетъ, подымаетъ и бросаетъ, гнетъ и разгибаетъ, останавливаетъ и толкаетъ… И безъ словъ ей повинуется Шабарша, идетъ и стоитъ, и на горы всходитъ, и задыхается, и падаетъ, и все куда-то рвется впередъ.
А на вечерней зар самка быстроглазаго марала вдругъ нжно и съ лаской заржала, самца своего тихонько звала и подманивала… Тогда Шабарша въ отчаяніи остановился съ ослаблыми руками — куда бжать? гд скрыться? какъ не слышать и не видть? куда спрятаться… Въ цломъ мір — некуда.
И слушалъ Шабарша, все слушалъ, не въ силахъ оторваться, какъ самка съ лаской самца своего звала, все слушалъ, порываясь куда-то и безсильно оставаясь, до крови закусывая свои губы.
А потомъ не выдержалъ: — онъ схватилъ свою оленью свистульку — искусный пищикъ, и сталъ самъ марала высвистывать и подманивать, подзывая его поближе, тихимъ ржаньемъ ему наговаривая… И сидитъ Шабарша и качается, изливаясь въ жаркихъ звукахъ, и глаза его въ забытьи закрываются…
Онъ открываетъ вдругъ глаза — передъ нимъ не маралъ стоитъ. Передъ нимъ сохатый стоитъ, старый рогатый яростный самецъ, онъ бродилъ по лсу, разыскивая самку, распаленный, мотающій рогами, брелъ среди чащи и набрелъ на Шабаршу.
Минуту стоялъ передъ нимъ сохатый и ногами въ землю крпко билъ.
А Шабарша ему говорилъ тихонько:
— Зачмъ пришелъ? Ну, скажи-ка, зачмъ пришелъ?
Но опустилъ сохатый свою голову со страшными рогами и яростно пошелъ на Шабаршу, на бой до смерти.
Схватился рукой за ружье Шабарша — нтъ ружья, упало оно, скатившись по стволу въ буреломъ, скользнуло.
— Ой, помирать пора… Ой, пора мн — времячко! Нука, иди-ка сюда…
И выхватилъ ножъ Шабарша, ближе прислоняясь къ дереву.
А сохатый подходилъ и подходилъ, приближаясь, песъ Бичакъ спрятался въ безмрномъ страх за спину Шабарши.
Поднялъ сохатый свои тяжелые рога, ударилъ внизъ, еще разъ поднялъ и снова ударилъ рогами внизъ.
— Въ сердце мн наладилъ, прямо изгадалъ…
Мхъ на груди у Шабарши въ клочки разорвался, распахнулся, откинулся. Обнажилась волосатая грудь, заливаясь кровавыми узорами.
А сохатый тяжко поднялъ въ воздухъ переднія ноги, вскинулъ ими и ударилъ въ открытую грудь послдній разъ.
И подломилась грудь, хрустнула, и неслышно подалась.
— Возьми его, Бичакъ…— сказалъ покорно Шабарша — Другъ любезный, возьми его…
Бросился Бичакъ и остервенло впился въ стройныя бедра сохатаго, разрывая зубами живую шкуру, и снова, и снова острыми клыками закусывая ее.
Взметнулъ могучей головой сохатый и пошелъ въ чащу, унося Бичака на себ. И далеко его Бичакъ провожалъ, срываясь и опять бросаясь на него, и рвалъ живое мясо.
А когда Бичакъ назадъ вернулся — Шабарша уже мертвый лежалъ.
Заскучалъ Бичакъ надъ мертвымъ Шабаршой, забгалъ вокругъ, а потомъ завылъ, завылъ смертнымъ воемъ съ плачемъ и жалобой…
На болот золотой козелъ его услышалъ, вскочилъ на кочку и неподвижно сталъ, какъ каменный идолъ… А потомъ закричалъ ему въ отвтъ, поднявъ къ вечернему небу голову, закричалъ на всю далекую пустыню…
И лсъ чернлъ, колыхаясь въ молчаніи, поглощая тишиной одинокій крикъ, качая тяжелыми втвями.