Панфил Панфилов, Волохов Петр Михайлович, Год: 1879 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 24 минут(ы)

ПАНФИЛЪ ПАНФИЛОВЪ.

ОЧЕРКЪ.

Раннее утро. Ни морозъ, ни тепло, а влага, туманъ и сырость. Глухая часть города. Кое-гд дворники скребутъ лопатами по панели. Городовой около будки, размышляющій — пора, или рано еще приступать къ отправленію своихъ обязанностей. Скрипятъ по снгу извощичьи сани, на нихъ, склонивъ голову на плечи, дремлетъ сдокъ, отворяются двери мелочной лавки, то и дло раздаются пронзительные заводскіе гудки, возвщающіе о начал рабочаго дня.

Рабочій день начинается съ подвала. Въ подвал одна грязная комната съ окошечкомъ, стны влажны, вдоль стнъ нары.

Съ наръ, просыпаясь, вскакиваютъ рабочіе. Спросонья и второпяхъ, не замчая, надваютъ на свои плечи не свои вещи, что даетъ каждому право огрызнуться на другого, а этому — отгрызнуться на перваго, а всмъ вмст поругаться.

Изъ всхъ этихъ рабочихъ намъ нуженъ одинъ — Панфилъ. Обь немъ и рчь поведемъ.

Вншнія примты: сухощавъ, средній ростъ, блуждающіе глава, изнуренный видъ, длинныя руки, носъ, ротъ и подбородокъ ‘средніе’. Внутреннія: страдаетъ чахоткой, стъ много, но до сыта никогда не надается, водку пьетъ посл получки заработной платы, два раза въ мсяцъ, не считая тхъ случаевъ, когда кто поднесетъ, молчаливъ, покоренъ, выносливъ, въ трезвомъ вид тихъ, въ пьяномъ — плачетъ, въ дружб вренъ, родителей не иметъ, дтей тоже, и жены законной тоже. Объ остальныхъ примтахъ смотри ниже.

Идетъ Панфилъ на заводъ, на работу. Идетъ, спшитъ, чтобы придти до штрафнаго гудка. На двор встрчается съ дворикомъ и кланяется ему. Дворникъ его останавливаетъ:

— Эй, Панфила!

— Что теб, Митрій Кузьмичъ? отвчаетъ Панфилъ и робетъ. Внутренно робетъ, труситъ.

Дворникъ стоитъ по средин двора съ лопатою въ рукахъ и ухмыляется. Панфилъ чувствуетъ неловкость. Потомъ легонько повертываетъ и идетъ.

— Панфила! кричитъ дворникъ.

Панфилъ останавливается и говоритъ:

— Митрій Кузьмичъ! теб на что-жь я?

— Поди ко мн ближе.

Панфилъ подходитъ. Дворникъ говоритъ:

— Ни на что, а такъ, поглядть на тебя… Ну-кось, оберись задомъ.

— Разв можно такъ, Митрій Кузьмичъ, когда мн надо торопиться на заводъ?..

— Ну, ну, безъ словесъ. Теперь бги себ, покель опять не понадобился мн… Или стой! Пущай нынче теб штрафъ выпишутъ за меня…

Съ этими словами дворникъ снимаетъ съ головы Панфила картузъ. Панфилъ отъ неожиданности теряется.

— Ты тамъ на завод у себя такъ прямо и сказывай дворникъ, молъ, по надобности задержалъ. Хе-хе…

— Разв а теб что худое сдлалъ?

— Худое! Ништо все худое… Кабы ты что худое, я бы полицу призвалъ. А мн вотъ взглянуть нужно, какъ ты безъ картуза, хе-хе-хе…

— Отдай, Митрій Кузьмичъ!

— Видишь ты, какой безъ картуза-то! совсмъ особливый, бги такъ.

Панфилъ стоитъ и мнется. Потомъ робко произноситъ:

— Что вправду дуришь, отдай!

Дворникъ длаетъ сердитую физіономію. Потомъ, не говора о слова, повертываетъ и идетъ. Панфилъ за нимъ.

— Митрій Кузьмичъ, сдлай божескую милость!

— Хочешь, полицу призову?

— Что ты все полицу да полицу… нешто мы что такое?..

— Хочешь, полицу призову? кричитъ дворникъ.

Панфилъ умолкаетъ. Въ лицо ему изъ рукъ дворника летитъ картузъ.

— И разговаривать съ твореніемъ такимъ не желаю!

Панфилъ поднимаетъ картузъ и медленно идетъ къ воротамъ

Лавочникъ и городовой стоятъ на углу. Проходя мимо нихъ, Панфилъ кланяется.

— Мое вамъ. Никакъ на должность отправляетесь, Панфилъ Панфилычъ? замчаетъ лавочникъ.

— На заводъ бгу, Кузьма Митричъ?

— Желаемъ вамъ попутнаго втра. Деньжонки по забору скоро пожалуете?

— Я, Кузьма Митричъ… Мы какъ только того… жалованье… Вы ужь повремените маленько…

— То-то, то-то… Повременить, отчего же, можно!

— Вотъ бы, Кузьма Митричъ, я насчетъ того хотлъ, какъ вы ужь очень на състное большія цны налагаете, такъ я хотлъ насчетъ этого…

— Чтобъ подешевле?

— Да, кабы ваша милость была.

— Ахъ, вы, Панфилъ Панфилычъ! голова у васъ изумрудная! Что-жь! извольте, мы такъ теперь и сдлаемъ! какъ только съ ныншняго дня потребуется что-такое вамъ, мы сейчасъ вамъ адресы укажемъ на склады разные: пожалуйте, скажемъ, Панфилъ Панфилычъ, провизію покупать въ складъ, потому въ склад которая провизія стоить рубль, она пойдетъ вамъ за двугривенный.

— Эдакъ ужь лучше вы, Кузьма Митричъ, не длайте! я это только такъ, что будто мн показались дорогія цны, а ужь ежели что, такъ лучше по старому…

— Нтъ-съ, зачмъ же? Пущай которая провизія стоитъ рубль идетъ вамъ за двугривенный! Ха-ха-ха…

— Болванье! сумрачно замчаетъ городовой.— Постой еще здсь, повелъ я въ участокъ не свелъ!

II.

Шумитъ, гудитъ, стучитъ, гремитъ, грохочетъ. Заводь въ полномъ ходу. Масса станковъ. Сть ремней, перекладинъ, проволокъ. На полу грязь, по стнамъ копоть. Въ воздух серебристая пыль столбомъ. Еще подальше: одиннадцать громадинъ-печей, накаленныхъ каменнымъ углемъ. Пекло адское. Потъ съ рабочихъ градомъ льется. Черезъ разбитыя окна свищетъ втеръ, врываясь въ одномъ мст и вылетая въ другомъ.

Панфилъ работаетъ. Проходитъ мимо мастеръ, останавливается и благосклонно замчаетъ:

— Панфилъ, а!.. Работай, работай… ловко! Ты, Панфил, мужикъ работящій…

— Что-жь ты молчишь? У тебя, Панфилъ, словно языка нтъ: все ты молчишь, чучело гороховое! Что ни скажи ему, все мычитъ…

— Дуракъ! заканчиваетъ мастеръ и отходитъ.

Идеть Панфилъ въ контору къ писарю — отмтить въ свою расчетную книжку вчерашнюю работу. Писарь его спрашиваетъ, прищуривъ одинъ глазъ:

— Кажется мн, будто ты, Панфиловъ, на работ вчера на былъ?

— Былъ. Какже, былъ, Егоръ Егорычъ.

— Да былъ ли? вспомни-ка хорошенько. Да ты хорошенько вспомни. Тогда и увидишь. Ну-ка, а я погляжу.

Панфилъ стоитъ и вспоминаетъ.

— Ну, что же, вспоминаешь? спрашиваетъ писарь.

— Былъ, Егоръ Егорычъ! это я такъ помню, такъ вотъ словно нынче! говоритъ Панфилъ и топчется на одномъ мст.

— Прекрасно. Такъ ты былъ вчера на работ? Очень пріятно слышать. Слышите, Григорій Григорьичъ, обращается писарь къ сидящему неподалеку отъ него за другимъ столомъ кладовщику: Панфиловъ изволитъ сообщать, что онъ вчера былъ на работ…

— Гм, отвчаетъ Григорій Григорьичъ и, оборотившись, смотритъ на Панфила, отъ чего послдній мнется, шепчетъ себ что-то подъ носъ и конфузится.

— Очень пріятно. Онъ не выходилъ на работу, а я ему пишу плату за весь день. Очень хорошо. Слышите, Григорій Григорьичъ?

— Гм… да, ишь… ишь какой!

— Хоть спросите кого! шепчетъ Панфилъ.

— Безподобно. Вотъ мы сію минуту спросимъ. Да вотъ кстати!

Въ контору входитъ рабочій Ванька.

— Скажи, Иванъ, былъ вотъ Панфиловъ вчера на работ, или не былъ? спрашиваетъ писарь, моргая глазомъ.

— Не былъ, Егоръ Егорычъ.

— Превосходно. Ай да Панфилъ! Ай да гусь лапчатый!

— Какъ же, Ваня, я не былъ, когда я былъ, съ тобой еще разговаривалъ.

— Это не вчера.

— Ай да Панфилъ! А? Во-схи-ти-тельно! тянетъ писарь, качаясь на стул и смотря въ лицо Панфилу.

Входитъ мастеръ и садится на кончикъ стола около писаря.

— Что тутъ такое?

— Да вотъ съ Панфиловымъ. Обманывать вздумалъ.

— Ага! Кого же это?

— Меня.

— Ишь ты, мужикъ будто не мудрящій, а обманывать вздумалъ!

— Подите вотъ. Вчера на работу не выходилъ, а пришолъ съ разсчетной книжкой — запиши ему. Ой, чортъ! произносить писарь и вмст съ потерявшимъ равновсіе стуломъ задваетъ за ноги мастера, который отъ толчка сползаетъ съ кончика стола и, въ свою очередь, задваетъ локтемъ кладовщика — послдній длаетъ кляксу отъ этого на бумаг.

— Что-жь вы такое длаете? бумаги листъ испортили!

— Это не я, вотъ онъ.

— Да хоть свинья, для меня все одно.

— Ты, пожалуйста, не очень: знай, съ кмъ говоришь, я для тебя не рабочій, а мастеръ.

— Да мн наплевать на тебя, что ты мастеръ: вонъ изъ конторы, тутъ не твое мсто! Тьфу!

Плевокъ попадаетъ въ грудь Панфилу, каковое обстоятельство обращаетъ на него вниманіе мастера:

— Ты что еще здсь торчишь?

— Мн бы работу вчерашнюю записать, я на работ былъ…

— Какъ же ты смешь говорить былъ, когда писарь говоритъ — не былъ? Поставить ему за это штрафъ въ пятьдесятъ копеекъ, произноситъ мастеръ, обращаясь къ писарю.— За вранье ему штрафъ пятьдесятъ копеекъ.

— Штрафа-то, Леонъ Леонычъ, пожалуйста, хоть не ставьте…

— Молчать. Пошелъ вонъ отсюда. Панфилъ уходитъ.

Черезъ нсколько минутъ его зовутъ въ контору снова.

— Ты, Панфиловъ, былъ вчера на работ, или не былъ? строго спрашиваетъ мастеръ.

— Не былъ, Леонъ Леонычъ, я не былъ, поспшно отвчаетъ Панфилъ.— Вы ужь штрафа, пожалуйста, не ставьте… Простите…

— Гд же ты находился вчера?

Панфилъ молчитъ: въ самомъ дл, гд онъ вчера находился? Припоминается ему, что на завод, но сказали, что на завод его не было, стало быть, гд-нибудь въ другомъ мст находился.

— Дома, что ли, сидлъ весь день? что молчишь-то? также сердито спрашиваетъ мастеръ.

— Дома, дома, Леонъ Леонычъ. Я дома весь день находился, торопливо отвчаетъ Панфилъ, вспомнивъ, что и въ самомъ дл онъ вчера дома былъ.

— Что же ты длалъ дома?

Панфилъ молчитъ.

— Да что же ты длалъ дома, что ты молчишь-то, лшій, прости Господи! кричитъ мастеръ.

Панфилъ молчитъ.

— Отвтишь, иль нтъ? кричитъ мастеръ. Ахъ, Владыка! вотъ человкъ навязался!

Молчаніе.

— Я теб три рубля штрафу поставлю за то, что ты не отвчаешь! Пошолъ вонъ, дуракъ!

Панфилъ медленно повертывается и идетъ къ двери.

— Этой! кричитъ мастеръ.— Стой здсь!

Панфилъ останавливается.

Черезъ нсколько минуть мастеръ успокоивается и спрашиваетъ:

— А на завод не былъ, вспомни?

— То-то мн думается, словно былъ…

— Тьфу! снова кричитъ мастеръ.— Ты меня только въ раздраженіе вводишь… Какъ же ты говоришь, что не былъ, дьяволъ проклятый?

— Они мн сказали, писарь..

— Они ему сказали! самъ-то не помнишь? Я теб вотъ сейчасъ скажу… погоди… ты и повришь…

Мастеръ останавливается. Панфилъ молчитъ.

— Панфилъ! повторяетъ первый. Второй поднимаетъ на него глава.

— Панфилъ! еще разъ спрашиваетъ мастеръ.

Вопросъ повторяется разъ шесть, но отвта не получается.

— Тьфу! тьфу! тьфу!.. вонъ! пошолъ вонъ! Этой! Я же тебя самъ видлъ вчера на работ, разговаривалъ еще съ тобой, какъ же ты говоришь, тьфу, что тебя не было вчера на работ? Вонъ! вонъ!

III.

— Панфилъ, есть у тебя деньги… сколько-нибудь?

— Теб, Ваня, зачмъ?

— Надобно. Есть, что ли?

— Есть только пятачокъ. Мн бы его надо было.

— Ну, вотъ, теб надо. Давай мн, посл отдамъ.

— Больно теб нужно?

— Такъ нужно, такъ нужно…

— Возьми.

— Вотъ и дло. Спасибо теб, Панфилъ. Мы на него сейчасъ она выпьемъ. Пятакъ у меня есть, да вотъ твой пятакъ, стало гривенникъ. Пойдемъ выпьемъ.

— Эка ты, братъ, какой! вотъ на что теб! Далъ бы мн лучше. Я бы на него нитокъ купилъ.

— Пойдемъ пиво пить.

Ванька и Панфилъ идутъ въ пивную.

— Знаешь что, Ваня? говоритъ Панфилъ, выпивая стаканъ.

— Ну, что теб?

— Не пилъ бы ты водку. А то хуже отъ нея. Ты еще мальчикъ.

Ванька указательнымъ пальцемъ правой руки проводитъ по губамъ Панфила, слышится звукъ: брр… Ванька смется.

— Ты не озарничай, Ваня, замчаетъ Панфилъ, отирая рукою губы.

— Панфилъ!

— Ой, что ты какъ громко крикнулъ… Что теб?

— Кого я боюсь? Хочу — кричу… Не пойдемъ нынче на работу посл обда!

— А что же?

— Да не пойдемъ да и только: не хочу! Пойдемъ домой.

— Ну, ну, соглашается Панфилъ.

Приходятъ домой.

— Знаешь что, Ваня, заявляетъ Панфилъ.

— Ну?

— Давай еще обдать, я что то въ столовой не нался.

— Выдумаетъ! Разъ обдалъ, другой еще! Да давай, пожалуй.

— Я пойду, въ лавочку сбгаю.

— Погоди, теб все равно тамъ не дадутъ въ долгъ. Я лучше самъ пойду, всего принесу. Мн если лавочникъ не дастъ, такъ я его благороднымъ манеромъ обругаю. А тебя онъ въ зашей можетъ прогнать. Ухъ! кричитъ Ванька и подпрыгиваетъ. Панфилъ отъ этого крика произноситъ: ой! Ванька смется.

Въ лавочку ходилъ Ванька очень долго, такъ что Панфилъ подумалъ, что изъ лавочки онъ ушолъ куда-нибудь еще и уже не воротится, что съ нимъ часто случалось. На этотъ разъ, однако, Ванька ни куда не ушолъ, а возвратился домой и, кром лавочной провизіи изъ хлба, студня и соленыхъ огурцовъ, принесъ еще дв сороковки водки.

Сли пить и сть.

— Гд жъ ты денегъ на водку взялъ, Ваня? спрашиваетъ Панфилъ.

— Гд ни взялъ, да досталъ. Матрешу на пути встртилъ. Дай, говорю, тебя разцлую. Не дается. Ну, не надо. Одолжи, говоритъ, Ваня, двугривенный въ займы, въ получку отдамъ. Что-жь ты, говорю, папиросница на фабрик зовешься, а двугривеннаго при себ не имешь? На, говорю, теб четвертакъ намсто двугривеннаго. Послдній четвертакъ отдалъ изъ рубля, а рубль занялъ. Наши заводскіе на работу шли: а мы, говорю, съ Панфиломъ — вотъ! И показываю сороковку. Дворникъ на двор спрашиваетъ: а покажь, что такое у тебя подъ полой. Показать — не покажу, а понюхать дамъ, говорю, да взялъ пробкой ему въ носъ и ткнулъ. Осерчалъ, и — и! заругался! А тя, говорю, не очень ругайся, холщевой зипунъ! Панфилъ, что глаза выпялилъ на меня? Пей что-ли. Что сидть-то? Псню споемъ. Нтъ, не нужно псню. Панфилъ, брр…

— Не замай меня, Ваня.

— А то спляшемъ. Ахъ, ты, рзвая двчонка, погоди! да мн ручку и по улиц пройди! ахъ, ахъ, ха, ха, ха! ха, ха!.. вотъ какъ! А то, шутъ ее побери, на завод все, да на завод. Пойду искать себ другого мста. Гд-нибудь получше. Панфилъ, уснулъ?

— Нтъ. Нигд не найдешь лучше, Ваня.

— Не найду, по крайности везд обхожу. Разв ужь окромь нашего завода и нтъ другихъ?

— А что-жь тамъ на другихъ-то?

— Вотъ мастерства никакого не знаемъ ты съ тобой, Панфилъ. Что: чернорабочій! Кабы что-нибудь, токаремъ, али слесаремъ опять, вотъ маляры по лту, говорятъ, деньгу большую зашибаютъ. Пойдемъ мы съ тобой въ маляры на лто.

— Нтъ ужь, что ужь… Тамъ тоже снаровка требуется.

— Никакой снаровки теб не надо, а ходи да щикатурь. Вотъ опять щикатуры. Обои тамъ приклеивать. Это и я могу. А то въ паркетщики. По барскимъ домамъ полы лощить, а? Панфилъ, многоль ты лтъ ходишь по заводамъ?

— Съ малыхъ лтъ.

— Кабы намъ въ позументщики? Ты бы сталъ держать, а я бы позументомъ обводилъ матерію. А то въ эти, какъ они… Какъ, бишь, они… Вотъ еще недавно приходилъ къ намъ въ мастерскую наниматься одинъ такой… какъ ихъ, дьяволовъ…

— Кузнецъ, можетъ.

— Какой кузнецъ, самъ ты кузнецъ! Велика птица — кузнецъ! Пей водку-то, что не пьешь? Да. Наймусь я обучаться мастерству. Панфилъ!

— Что, Ваня?

— Шутъ-то ее побери совсмъ, эту самую работу проклятую! Работаешь, работаешь… Кабы въ деревню ухать что-ли… У тебя сродственники есть въ деревн, Панфилъ?

— Никого нтъ теперь.

— А здсь?

— И здсь никого.

— Да и въ деревню прідешь, что тамъ?.. Тому да другому, пятому да десятому, полагаютъ, что у тебя въ карман Богъ знаетъ, какія деньги! Опять шляться тамъ по чужимъ угламъ — тоже не великая выгода. Сволочи! ‘Какъ на нашемъ на завод, повсился на привод — Панфилка мужикъ! Панфилка мужикъ! У него ли въ зипун’… Панфилъ, ты что? а? Панфилъ? ты что плачешь? а?

У Панфила, дйствительно, изъ глазъ текли слезы, онъ ихъ старался сдерживать, но он текли.

— Панфилъ, ты что плачешь? Да что ты, братецъ мой… Эхъ, ты, а еще Панфилъ! Слушай! Ей, Панфилъ! кто тебя родилъ? Будетъ теб… ‘Ахъ, послушайте, двчонки, моего совта, выпьемъ мы по рюмочк, просидимъ до свта!’ Панфилъ! да о чехъ ты?

— У меня, окромя тебя, никого нтъ больше, Ваня! произноситъ Панфилъ.

— Ну такъ что-жь? Экая бда! Ужь и дуракъ же ты, Панфилъ!

— Ты мн все равно, что родной сынъ, Ваня.

Ванька хохочетъ.

— Ты, Ваня, не смйся, что ты смешься?

— Да какъ надъ тобой не смяться!

— Если бы тебя не было, я и не знаю, чтобы со мной было.

— Ну вотъ. Что я теб, каждое воскресенье на орхи что-ли даю?

— Не на орхи.

— Такъ что-жь?

— Такъ.

— Ужь и дуракъ же ты, Панфилъ, ей Богу. Найдетъ о чемъ говорить. Пей вотъ лучше водку, пристыла она у тебя въ рюмк.

— Я тебя, Ваня, знаю вотъ съ эдакихъ малыхъ лтъ!

— Ну и знай. А я тебя знаю, какъ ужь у тебя борода выросла…

— Тогда тебя привезли сюда…

— Да будетъ теб, пожалуйста, а то я коли такъ, и уйду сейчасъ, перебиваетъ Ванька.

— Ну, ну, не буду. Я не буду больше, Ваня, не буду… Не надо… И то я, что я! Не буду… Я больше не буду… Лучше мы… ты что хочешь, Ваня?

— Ничего я не хочу. Я сейчасъ пойду въ трактиръ органъ слушать.

— И я съ тобой пойду.

— Иди, коль хочешь.

Въ трактир Панфилъ тотчасъ же усаживается въ уголъ и начинаетъ слушать органъ, а Ванька становится у дверей, чтобы съ одной стороны органъ слушать, а съ другой въ билліардную смотрть, какъ тамъ играютъ.

Какой-то пьяный рабочій, находившійся въ трактир, вставъ съ своего мста, начинаетъ ходить мимо Панфила, спустя дв минуты, онъ, проходя мимо, тыкаетъ послднему въ носъ кулакомъ и произноситъ: ууу… Панфилъ! Потомъ снова проходитъ, снова тыкаетъ и произноситъ: ууу, Панфилъ! Панфилъ по возможности отстраняетъ преподносимую къ его носу чужую руку съ кулакомъ и упрашиваетъ: не трожь, пожалуйста! Операція эта продлывается нсколько разъ. Ванька гладитъ отъ двери и смется. Подзадориваемый общимъ вниманіемъ, пьяный рабочій еще чувствительне начинаетъ преподносить кулакъ и, наконецъ, нечаянно такъ сильно тыкаетъ, что у Панфила показывается изъ носу кровь. Кто-то изъ зрителей замчаетъ:— ты ужь, братъ, черезъ-чуръ! Ванька подходитъ къ Панфилу и спрашиваетъ:

— Это ты что, Панфилъ?

— Ууу, Панфилъ, мычитъ пьяный рабочій, видя, что тотъ уже обтирается и, стало быть, кровь изъ носу перестала течь.

— А вотъ теб: уу! отвчаетъ Ванька и съ размаха всей пятерней зазжаетъ пьянаго рабочаго по морд.

— Ты шути, да не зазнавайся!

Рабочій пошатывается и падаетъ на стулъ. Кто-то изъ зрителей кричитъ:— ‘вотъ это сдача! ловко! молодецъ! эй, половой, чортъ тебя возьми, живо пару бутылокъ пива’!

Пьяный рабочій отирается и произноситъ:

— Что ты больно… Вдь я такъ, знамо дло… Я его знаю, Панфила, разв я его не знаю, что ли! Кабы я его не зналъ, а то вдь я его знаю!

Спустя нкоторое время, Ванька подходитъ къ Панфилу и говоритъ:

— Пойдемъ, Панфилъ, домой. Чорта ли тутъ длать, а дома по крайности сороковка еще осталась.

— Ну, пойдемъ, соглашается Панфилъ.

IV.

Сидитъ Панфилъ за станкомъ и работаетъ. Живо, ловко и аккуратно работаетъ. Очень онъ на работ изловчился, такъ что про него говорятъ:— ‘вонъ Панфилъ! и станокъ, братецъ ты мой, у него никогда не ломается, и пудами всегда онъ тебя превысить’!

Сидитъ и работаетъ. Такъ внимательно, что не замчаетъ, что вокругъ него длается, не замчаетъ даже тхъ веревочекъ, тряпочекъ и бумажекъ, которыя ему прившиваетъ къ спин кто-нибудь изъ шутниковъ, въ род друга его и пріятеля Ваньки. Съ гуломъ заводскимъ Панфилъ такъ свыкся, что, еслибы онъ вдругъ умолкъ, Панфилъ на первыхъ порахъ растерялся бы и, наврное, работу свою пріостановилъ бы.

По окончаніи работъ, видитъ Панфилъ кусочекъ мыльца, оставшійся у мыловара заводскаго неубраннымъ, и думаетъ: ныньче субботній день, въ баню бы надо сходить! Потомъ беретъ этотъ кусочекъ мыльца и бережно завертываетъ его въ тряпочку. Въ такую же тряпочку завертываетъ три мдныя пластинки, плодъ его работы, вынувъ ихъ предварительно изъ своего короба. Затмъ идетъ къ выходу.

На двор повстрчавшійся съ нимъ мастеръ спрашиваетъ его: — Что, Панфиловъ, много-ль ныньче сдлалъ пудовъ?

— Слава Богу, ничего, Леонъ Леонычъ! отвчаетъ тотъ.

— Экая ты безтолковая дубина, продолжаетъ мастеръ.— О чемъ тебя ни спроси, ни на что ты настоящаго отвта не дашь.

— Достаточно, слава Богу, а сдлалъ достаточно, торопится исправить себя Панфилъ.

— Достаточно. Это сколько же выходитъ пудовъ — достаточно?

— Благодаря Бога, ничего. Я что-жь, Леонъ Леонычъ, я работаю каждую минуту, не сижу праздно, я, право, со всмъ моимъ стараніемъ…

— Статуй ты несуразный! Нешто я въ лности тебя укоряю… дуботолкъ!.. Панфилъ, кто тебя родилъ?

Въ это время, вмст съ другими, начинать обыскивать, по заведенному порядку, и Панфила при выход съ заводскаго двора на улицу. Обшаривъ съ ногъ до головы, привратникъ ощупываетъ у него въ карман что-то подозрительное, а потому спрашиваетъ:

— Ну-ка, покажи, что у тебя тамъ?

Панфила бросаетъ вдругъ въ жаръ отъ этого вопроса. Оправившись, онъ отвчаетъ:

— Это у меня, Прохорычъ, такъ, тряпочка… Она у меня дома, такъ я ее изъ дома захватилъ… Вотъ руки если обтереть, станокъ обтереть. Она у меня въ карман всегда.

— Покажи.

— Да ей Богу же! что ты, Прохорычъ!

— Ну-ка, ну-ка…

Подходитъ вахтеръ.

— Что тамъ такое еще?

— Вотъ у него что-то будто въ карман…

— Что у тебя тамъ въ карман?

— У меня вотъ, я ее изъ дома захватилъ, она у меня всегда въ въ карман, руки обтереть, тряпочка.

— Тряпочка?

— Она самая, тряпочка.

— Ну-ка, пойдемъ въ сторожку, какая у тебя тамъ тряпочка! говоритъ вахтеръ.

— У-у-у! проносится шумъ въ толп.

— Что такое? кричитъ вахтеръ, останавливаясь.

Толпа притихаетъ. Вахтеръ, вслдъ за Панфиломъ, входятъ въ сторожку, стоящую въ нсколькихъ шагахъ отъ воротъ.

— У-у-у-у-у! снова неудержимо раздается гулъ въ толп.

Вахтеръ выходитъ изъ сторожки, останавливается на крылечк и пристально всматривается въ толпу, шумъ снова затихаетъ.

Подходятъ мастеръ, писарь, кладовщикъ и прочая ‘администрація’.

— Что, аль попался кто?

Вахтеръ, мастеръ и прочіе входятъ въ сторожку. Толпа быстро бросается вслдъ за ними и въ одинъ моментъ облпляетъ два окошечка, черезъ которыя проникаетъ свтъ въ сторожку. У воротъ на нсколько минутъ происходитъ суматоха, давка, крикъ, но вскор сторожами-привратниками возстановляется долин порядокъ.

— Эй! отъ окошекъ отойдите! что стали! черезъ васъ не видать ничего! слышится громче всхъ крикъ.

Въ общемъ движеніи раздаются отрывочные разговоры и возгласы:

— Ребята, это кого?

— Панфила.

— Какого Панфила?

— Панфилова.

— Изъ какой мастерской?

— Изъ нашей. Не далеко отъ меня работаетъ. То-то я давно замчаю, вертится, знаешь, то туда, то сюда, словно чего ищетъ. Вотъ оно какъ разъ и есть.

— Это Панфила? того… какъ его…

— Да, да, его самаго…

— Вынимаетъ! слышится изъ того ряда рабочихъ, которые непосредственно оцпляютъ окна и глядятъ въ нихъ.

— Что? что вынимаетъ-то? раздается со всхъ сторонъ.

— Не разглядишь… Ей, посторони маленько голову, она не свча, поди… Тряпочку вынулъ изъ кармана. Словно тряпочку.

— Каку тряпочку?

— Обнаковенную. Ее самую, врно. Мыльца кусочекъ въ ей, въ тряпочк.

— Мыльца кусочекъ въ тряпочк! повторяется въ толп. Это онъ, должно быть, на баню. Непремнно на баню!

— Посторони же, братецъ, головую, прошу тебя, аль не видишь! Еще тряпочку развертываетъ. Пластинки. Три пластинки.

— Три пластинки, повторяется въ толп.— Это съ его станка. На немъ сработывается. Зачмъ же он ему понадобились, пластинки-то? а?

— Ну-ка, ребята, дай я однимъ глазкомъ погляжу.

— Ты кто такой? Вонъ тамъ поди маленько постой, опосля приходи, вс окна уступлю… Ей, не налегай, рама треснетъ… Стой! самое настоящее, должно, вынимаетъ…

Толпа притихаетъ и съ нетерпніемъ ждетъ. Проходитъ нсколько секундъ въ такомъ напряженномъ состояніи..

Потомъ первые ряды пятятся назадъ, словно окаченные холодной водой. За ними слдуетъ остальная масса, сначала молча, потомъ съ шумомъ и говоромъ. Очевидно, вс ждали одного, а, къ изумленію своему, увидли другое.

— Тьфу! подумаешь, и вправду что ни на есть. А у него три пластинки, да мыльца кусочекъ. Зачмъ это он ему, пластинки-то, а? ты не знаешь? а?

— Кто его разберетъ, зачмъ это онъ. На свою шею теперь накачалъ бду. За мыльца кусочекъ… дорого оно ему обойдется! Статья такая есть.

— Про мыло?

— Такъ вообще. Не трожь хозяйскаго добра.

——

Все время Панфилъ упорно молчитъ, пока изъ его кармана вынимаютъ ‘тряпочки’ съ завернутыми въ нихъ вещами. Когда вынули мыльца кусочекъ, мастеръ удивленно произноситъ:

— Мыло!.. Эка ты, братецъ, чучело гороховое, польстился на что…

— Интересно, замчаетъ писарь. Ай да Панфиловъ!

— Гмъ… заявляетъ кладовщикъ, внимательно разсматривая кусочекъ мыла. Кусочекъ мыла обходитъ вс руки и заставляетх всхъ и каждаго обратить на себя особенное вниманіе, точно никто до сихъ поръ не держалъ въ своихъ рукахъ мыла. Къ тремъ пластинкамъ относятся нсколько иначе:

— Пластинки! восклицаетъ мастеръ.— Панфилъ, да на кой теб ихъ рожонъ, а? Вотъ такъ ужь удивилъ, признаюсь!

— Гмъ… произноситъ свое сужденіе кладовщикъ. На что же бы это могло въ домашнемъ быту пригодиться, а вдь он же гроша мднаго не стоятъ, а? не знаете?

— Это бы словно… отвчаетъ слесарь. Да нтъ… не знаю, на что это ему потребовалось. Это теб зачмъ, Панфилъ?

Такъ какъ начальства въ эту пору уже не оказывается на завод и не къ кому поэтому вести проворовавшагося Панфила, то пока отбираютъ отъ него вынутыя изъ хармана вещи и номеръ (жестянка), подъ которымъ онъ значится на завод, и затмъ отпускаютъ его домой до слдующаго рабочаго дня.

Домой приходитъ Панфилъ молча, сосредоточенный въ самомъ себ. Молча садится за общій ужинъ и сидитъ такъ, какъ вчерашній день и третьяго дня. Рабочіе калякаютъ за ужиномъ о разныхъ разностяхъ, но Панфила ни единымъ словомъ не тревожатъ. Только, противъ обыкновенія, кто-то мимоходомъ говорить ему:

— Панфилъ, шь! что не шь!

——

На слдующій день, въ воскресенье, Панфилъ съ ранняго утра уходитъ и пропадаетъ на весь день. Вскор, посл его ухода, прибгаетъ Ванька и своими вопросами поднимаетъ на ноги всю квартиру.

— Гд Панфилъ, гд? Говорятъ, онъ что-то тамъ на завод… а?

— А ты гд пропадалъ?

— А? укралъ что ли? Мыльца кусочекъ, а? а пластинки, пластинки-то, а? вотъ теб на! Пластинки-то… на кой ихъ лшій… Да а бы ему ихъ два десятка принесъ, еслибы онъ мн сказалъ!

— Это ты какже бы принесъ?

— Я ихъ теб завтра три десятка приволоку, если понадобится… Запихну ихъ вотъ сюда, аль вотъ въ это мсто, глаяд, вотъ въ это мсто, да разв нельзя, ай, ай, ай! Онъ ихъ, должно быть, въ карманъ сунулъ…

— Словно третьеводни кто-то будто приходилъ къ нему. Мужикъ какой-то…

— Ну, вотъ. Безпремнно это онъ землякамъ захотлъ показать. Ахъ, Панфилъ! теперь ему достанется за это.

— А что ему выйдетъ?

— Выйдетъ ему — просто прогонятъ съ завода. Да гд онъ, а? Панфилъ-то, гд онъ? Ахъ, Панфилъ, Панфилъ, кто тебя родилъ…

Въ обденное время слдующаго дня Панфилъ сидитъ на квартир сумрачный и скучный. Появляется привратникъ Прохоричъ сказать, чтобъ онъ шелъ къ начальству. Панфилъ сидитъ за столомъ и молчитъ.

— Что жъ ты, чего дожидаешься? Говорятъ теб, начальникъ требуетъ, вставай.

— Меня, Прохорычъ, изъ завода разсчитаютъ? спрашиваетъ Панфилъ.

— А то помилуютъ что-ли? Эдакъ бы вамъ позволить, такъ вы бы весь заводъ растащили. Тому мыльца, другому тряпочку… иди!

— Коль такъ, я, Прохорычъ, не пойду!

— Вотъ я бы тебя за такія слова жарилъ, жарилъ… пошелъ бы! Какъ же ты не пойдешь, когда ты должднъ идти!

— Я, Прохорычъ, лучше не пойду, что-жь мн тамъ длать? все равно ужь…

— Опять это не твое дло. Дло, аль не дло, а ты должонъ идти.

— Ужь лучше я, Прохорычъ, не пойду! Станутъ тамъ еще допытывать, мученье одно…

— Слушай, какъ же я одинъ безъ тебя приду! Приказано мн, чтобъ ты безпремнно явился въ контору къ начальнику. Иди.

— Нтъ ужь, право, лучше… ты, Прохорычъ, или одинъ!

— Ахъ, ты, хамово отродье! Тьфу! стану я тебя еще просить!

Сторожъ сердито выходить изъ квартиры, хлопнувъ за собою дверью. Но потомъ тотчасъ возвращается и, остановившись въ дверяхъ, спрашиваетъ:

— Идешь ты, аль нейдешь?

Получивъ отрицательный отвту, онъ уходить.

Немного боле, чмъ черезъ полчаса, тотъ же сторожъ: привратникъ снова является и на этотъ разъ категорически заявляетъ:

— Иди. Меня начальство опять прогнало за тобой. Пойдемъ!

— Ужь я лучше, Прохорычъ, но пойду! робко отвчаетъ Панфилъ.

— Да чортъ ты эдакій, несуразный! опять я должонъ одинъ придти въ контору! Иди сейчасъ! Я что за тобой ходитъ — лакей что ли… Иди сейчасъ!..

— Ты, пожалуйста, Прохорычъ… ты скажи: нейдетъ, и не приходи больше…

— Панфиловъ, иди! Я теб дорогой рюмку водки поднесу. Панфилъ молчитъ.

— Иди! зоветъ сторожъ.— Я и самъ выпью. Какъ же я безъ тебя опять приду? Тамъ на меня и то крикнули: какъ нейдетъ?! ступай сейчасъ и скажи, чтобъ сейчасъ пришелъ! Пойдемъ, Панфилъ.

Панфилъ молчитъ.

— Водки выпьемъ дорогой. Ракомъ закусимъ. Нынче въ трактир у Булановыхъ раки свжіе. Пойдемъ. Вставай. Ты боишься? Можетъ, и ничего не будетъ. Пошумитъ, пожуритъ начальникъ, да и спадетъ.

Молчаніе.

Сторожъ быстро садится на скамью и раздраженно произноситъ:

— Я коль такъ, весь день здсь просижу, дьяволъ ты эдакій!

Сидятъ оба. Панфилъ на прежнемъ мст, за столокъ, сторожъ нсколько поодаль.

Потомъ Прохорычъ говоритъ мягкимъ голосомъ:

— Панфилъ Панфилычъ! пойдемъ, пожалуйста. Ты хоть только приди, а потомъ хоть сейчасъ же и уйди. Пойдемъ, пожалуйста! А то мн либо штрафъ, либо что выйдетъ за тебя! У меня дтишки тоже есть, кормить надо. Пойдемъ, пожалуйста! Нешто ты злодй что-ли какой, очень я хорошо понимаю!

Панфилъ конфузится и какъ-то робетъ, суетливо вздрагиваетъ всмъ тломъ. Потомъ говоритъ:

— Ты, Прохорычъ, прости меня, что я теб хлопотъ надлалъ. Ты какъ-нибудь тамъ скажи… ты скажи, что дома его нтъ. Я, Прохорычъ, не пойду! Станутъ распрашивать, смяться, иль ругаться… Нтъ, а не пойду!

Сторожъ встаетъ со скамьи и произноситъ:

— Анаемская служба, проклятая… На старости лтъ не знаешь покоя! И день, и ночь мытарься! Думаешь, хоть полъ конецъ жизни успокоиться, а подъ старость приходится и еще того хуже… Царь Небесный, убери Ты меня поскорй! Затмъ Прохорычъ быстро хлопаетъ дверью и уходитъ. Спустя еще полчаса, другой сторожъ является звать Панфила, но и этотъ возвращается одинъ.

VI.

Дло о краж рабочимъ Панфиломъ Панфиловымъ изъ завода ‘трехъ пластинокъ металлическихъ и куска мыла, цнностью на сумму одинадцать съ половиною копекъ’ разбирается въ суд и оканчивается обвиненіемъ подсудимаго и присужденіемъ его къ тюремному заключенію на три мсяца.

— Совсмъ ужь я теперь и не понимаю, что такое. Чтобы ему тогда придти въ контору къ начальнику да попросить его? Можетъ статься, и простилъ бы, дла, по крайности, не возбуждалъ бы! А онъ нейдетъ! И выходитъ, самъ виноватъ! Ахъ, дла! дла! размышляетъ мастеръ, сходя по ступенькамъ крыльца на улицу, посл окончанія дла.

— Интересное дло, чортъ его побери! сообщаетъ писарь.

— И на что ему только въ домашнемъ быту понадобились пластинки, а? удивляется кладовщикъ.

— Нтъ, это что, а надо по душ говорить, замчаетъ слесарь:— жалко его, работящій мужикъ былъ: такъ у него дло и лилось изъ рукъ, поискать такого работника… Эхъ, Панфилъ! Панфилъ! Въ трактиръ бы что ли зайти, господа?

Передъ тмъ временемъ, какъ идти на ‘высидку’, Панфилъ видится съ Ванькою, и между ними происходитъ такой разговоръ:

— Ахъ, Панфилъ, Панфилъ! начинаетъ Ванька, но потомъ вдругъ останавливается, длаетъ серьзное лицо и продолжаетъ:

— Теб, Панфилъ, надо денегъ… Ты вотъ возьми немножко, а коли будутъ, а теб еще принесу въ острогъ. Ты знаешь, что! ты не тужи… ей Богу!

Панфилъ молчитъ. Ванька продолжаетъ:

— А то вотъ теперь, кабы намъ съ тобой въ маляры на лто пойти! Оно собственно, ежели взять въ разсчетъ, дло пустое. Я тутъ вотъ подыскалъ одного человка, ты, можетъ, знаешь его — Безпалый Митька. Теперь ужь онъ — Митрій! Поглядлъ бы ты на него, ему палецъ тогда на лвой рук въ нашей мастерской оторвало, какъ онъ работалъ у насъ… помнишь?

— Помню…

— Вотъ онъ теперь у механика работаетъ. У механика что ли, аль у машиниста какого, шутъ его знаетъ, два рубля въ день получаетъ, хозяйскіе харчи, коль не вретъ. Пальто это на немъ изъ чистаго аглицкаго сукна, по заказу шилъ нарочно, брюки клтчатые зеленые, каждый мсяцъ въ деревню посылаетъ по десяти рублей… Говоритъ мн: хочешь, говорить, переходи, я теб выхлопочу мсто! Вотъ, говорю, еслибы… Общался. Тогда бы и ты, Панфилъ…

— Я, какъ выйду изъ острога, опять пойду проситься на нашъ заводъ, замчаетъ Панфилъ.

— Вотъ невидаль какая! По мн хоть бы его и не было! Я безпремнно къ этому механику поступлю.

— А если тамъ мастерство надо знать какое?

— Митрій говоритъ: по первоначалу не надо знать, а посл ты обучишься у него, у механика, тогда теб и плата пойдетъ другая.

Помолчали.

— Ваня! на моемъ станк кто-жъ теперь работаетъ? спрашиваетъ Панфилъ.

— Какого-то новенькаго взяли, онъ и работаетъ.

— И-и! произноситъ Панфилъ.— Ты бы перешелъ на него и работалъ бы, Ваня!

— А что?

— Такъ. Тотъ, новенькій, поди, не уметъ еще, сломаетъ, наврное, съ перваго раза.

— Пущай его сломаетъ!

— Нтъ, зачмъ же! Онъ у меня какъ хорошо всегда шелъ. Чиститъ онъ его?

— Какъ не чистить! За это нашего брата поддергиваютъ.

— Ты ему, Ваня, скажи, пускай онъ его маслицемъ сначала смазываетъ, потомъ пускай постоитъ немножко, да опосля того ужь и обтираетъ тряпочкой. Эдакъ онъ свтлй. Посл, какъ высохнетъ, опять его тряпочкой. Посмотрть бы теперь.

Помолчали.

— Опять этотъ механикъ. Какъ онъ засадитъ меня на три года въ обученье, да скажетъ — контрактъ надо написать! Митьк-то хорошо… И зачмъ это меня съ малыхъ лтъ мастерству не отдали обучаться! говоритъ Ванька.

— Ваня! а не заномеровали еще мой станокъ? собирались тогда номеровать вс станки подъ рядъ?

— Кто ихъ знаетъ. Энтотъ чурка нмецкій ходитъ все вокругъ станковъ съ кисточкой, словно попъ кропить собирается. Евойная сестра что ли, аль другая сродственница какая-то за механикомъ замужемъ, оттого ему и положили два рубля.

— Не знаешь, Ваня, не говорилъ нмецъ, какую цифру означатъ на моемъ станк при номеровк?

— Ничего не говорилъ. Да какую… твой станокъ отъ начала девятый?

— Девятый, девятый…

— Ну девятую цифру и выведутъ. Хорошо ему, что механикъ-то ему сродственникъ. Да вдь и я, коль на то пойдетъ, не посмотрю на его аглицкое пальто… Мн что, что у него цпочка серебряная на жилет мотается… Вотъ на той сторон заводъ какой-то, сказываютъ, скоро открывается…

— Ну прощай, Ваня, говоритъ Панфилъ. Торопиться надо. Ты, Ваня, доглядлъ бы за моимъ станкомъ покудова.

— Такъ что-жь! Я возьму да на него перейду. Попрошу мастера, онъ переведетъ.

— Ты перейди, Ваня, попросись. У тебя-то ужь онъ не испортятся, я покоенъ буду.

— Ну прощай, Панфилъ. И какой ты, Панфилъ, чудакъ. Чтобы мн сказать тогда, я бы теб полный десятокъ принесъ этихъ пластинокъ. Глядишь, и земляки бы твои насмотрлись.

VII.

Черезъ три мсяца Панфилъ выходитъ изъ острога и тотчасъ бжитъ къ заводу. У воротъ встрчаетъ привратника.

— А Прохорычъ гджь? аль его ужь нтъ? спрашиваетъ.

— На кой теб его… Никакого Прохорыча нтъ у насъ.

— Гд-жь онъ?

— Я почемъ знаю. Спроси поди у него.

Жутко длается Панфилу. Онъ пытается узнать что-нибудь о Прохорыч, но незнакомый привратникъ съ первыхъ же словъ обрываетъ его и говоритъ:

— Проваливай отсюда съ своимъ Прохорычемъ!

Панфилъ отходитъ отъ воротъ и останавливается поодаль.

Въ обденный перерывъ работъ онъ встрчаетъ толпы рабочихъ, бгущихъ домой, и между прочимъ мастера, къ которому подходитъ и кланяется.

— А, Панфилъ! отвчаетъ мастеръ, продолжая свой путь.— Давно-ли?

— Только что нынче, Леонъ Леонычъ.

— Такъ…

— Леонъ Леонычъ, къ милости вашей, ужь не оставьте на счетъ работишки! кланяется Панфилъ.

— Можетъ быть, братецъ. Ты зайди такъ черезъ недльку, а я переговорю въ это время съ начальникомъ.

Встрчаетъ Панфилъ писаря, кладовщика и слесаря. Писарь кричитъ:

— Панфилъ, господа! Ай да Панфилъ! Высидлъ, чортъ его побери! Молодецъ!

— А, Панфилъ! говорить слесарь:— здорово, братъ. Нашолъ себ работу, иль нтъ еще?

— Нтъ, Иванъ Иванычъ. Хотлось бы опять на старое мсто. Не можете ли замолвить словечко… Станокъ-то мой… какъ онъ, кто на немъ теперь работаетъ?

— Надо бы тебя, Панфилъ, опять на твой станокъ поставить. На немъ три человка перебывало, двоимъ пальцы пооторвало съ непривычки, третій немножко привыкать начинаетъ. Надо быть, тебя примутъ. Ты бы мастера попросилъ!

Проходитъ недля въ ожиданіи. Впродолженіе этой недли Панфилъ каждый день приходитъ къ заводу и, остановившись гд-нибудь поодаль, около забора, сосредоточенно принимаете! смотрть на стны заводскія, на трубы закоптлыя, въ окна на половину перебитыя… Внимательно прислушивается къ заводскому гудку, на который раньше не обращалъ вниманія, или, если и обращалъ, то на столько, на сколько это нужно было для того, чтобы не опоздать на работу. Теперь же гудокъ самъ по себ привлекаетъ его вниманіе и напоминаетъ ему разные случаи изъ его заводской жизни, такъ или иначе соприкасавшіеся именно съ гудкомъ. Представляется ему, какъ однажды, по оплошности машиниста, данъ былъ фальшивый, то есть не во-время, гудокъ и вс рабочіе со всхъ мастерскихъ повыбжали на дворъ, полагая, что на завод случился пожаръ, и какъ за то, что они повыбжали не во-время, нкоторымъ изъ нихъ начальство поставило штрафы, собственно въ назиданіе, чтобы впредь никогда не убгали отъ станковъ въ неурочное время. Вспоминается ему другой гудокъ, возвстившій дйствительно уже, а не фальшиво, о пожар, на который должны были (по заводскимъ правиламъ) бжать вс безъ исключенія рабочіе заводскіе, прибжалъ тогда и онъ, Панфилъ, и второпяхъ, по разсянности, или отъ излишняго усердія, или по какой другой причин, вмсто горвшаго строенія, ухитрился вылить ведро воды на спину начальника своей мастерской, который за такую глупость поставилъ ему штрафъ въ тридцать копеекъ серебромъ. И многое другое вспоминается Панфилу при ежедневномъ невольномъ разсматриванія завода…

По прошествіи назначенной недли мастеръ говоритъ Панфилу:

— А, Панфилъ! забываю я все переговорить съ начальникомъ. Приди ты такъ дней черезъ пять.

— Ужь будьте такъ добры, Леонъ Леонычъ! кланяется тотъ. Проходитъ еще пять дней. Очень длинными кажутся они Панфилу. Но онъ все-таки аккуратно каждый день продолжаетъ посщать заводъ или, врне, не заводъ, въ который постороннему человку входъ воспрещается, а ворота заводскія. Ровно въ семь часовъ утра приходитъ, когда работа начинается, ровно въ первомъ часу пополудни уходитъ домой, какъ будто для того, чтобы обдать, и, наконецъ, ровно въ семь часовъ вечера прощается съ заводскими воротами до слдующаго утра.

Приходитъ желанный день отвта мастера. Думаетъ Панфилъ: слава теб Господи! дождался! Нынче получу отвтъ, завтра на работу выйду. Какъ-то мой станокъ теперь — поскорй бы увидать его!

Не такой однако отвтъ получается отъ мастера:

— Нельзя, Панфилъ, оказалось.

— Ужь будьте такъ добры, Леонъ Леонычъ! торопливо произноситъ Панфилъ, какъ бы не разслышавъ или, врне, пропуская мимо ушей грозно прозвучавшее слово ‘нельзя’.

— Видишь, какая исторія, продолжаетъ мастеръ:— ежели кого исключаютъ изъ завода по суду, такъ ужь того больше никогда не принимаютъ. Теперь ужь тебя нельзя принять на работу. Хоть ты и хорошій работникъ, и начальникъ объ этомъ знаетъ, и только такое правило, что нельзя.

Панфилъ намревается что-то сказать, даже ротъ разваетъ для этого, но у него ничего не сказывается, и онъ, не начавъ говорить, умолкаетъ.

Медленно, понуривъ голову, плетется Панфилъ вдоль рчки, протекающей неподалеку отъ завода. Подходить случайно въ рабочимъ, толпою поднимающимъ толстыя бревна съ берега и по двумъ перекладинамъ втаскивающимъ ихъ на заборъ, посл чего брусья укладываются на двор въ правильный четырехъ-угольникъ. Рабочіе шумятъ, бранятся и безбожно кричатъ, словно тысячу рублей нашли и не могутъ между собою раздлить по ровну. Панфилъ останавливается, стоитъ четверть часа, полчаса, въ какомъ-то онмніи, не слыша ни крика, ни шума вокругъ себя… Можетъ быть, и больше простоялъ бы, еслибы кто-то изъ толпы не крикнулъ ему:

— Ей, чего ты тутъ, стоишь! Гляди, давнетъ тебя по башк, сторонись!

Панфилъ идетъ дале, самъ не зная, куда и зачмъ. Потомъ останавливается и садится на брусъ. По правую сторону отъ него разстилается поле, на средин котораго торчатъ груды навоза и летаютъ галки. Впереди, вдали, такая же толпа рабочихъ возится съ брусьями и немилосердно шумитъ, но шумъ доносится до Панфила уже боле тихій. По лвую сторону, тоже вдали, виднются закоптлыя трубы заводскія и обрисовываются громадныя заводскія постройки. Поворачиваетъ Панфилъ голову въ эту сторону и долго и пристально смотритъ. Слезы капаютъ изъ его глазъ, онъ ихъ обтираетъ и все продолжаетъ смотрть туда. И видится ему только труба одна громадной вышины, къ низу шире, къ верху уже, и изъ трубы валитъ черною глыбою дымъ. Глядитъ Панфилъ именно на этотъ дымъ, и ни мыслей, ни думъ никакихъ не пробуждается въ его голов, тяжесть одна давитъ его…

Долго просиживаетъ онъ въ этомъ глухомъ мст. Вдругъ ему слышатся протяжные и жалобные звуки. Панфилъ прислушивается. Потомъ встаетъ и заглядываетъ подъ брусъ. Еще явственне доносится до него тоскливое мяуканье котенка. Панфилъ вытаскиваетъ его изъ ямы и сажаетъ къ себ на колни. Брошенный въ яму котенокъ, должно быть, долго томился тамъ: это замчаетъ Панфилъ по его до крайности исхудалому тлу, воспаленнымъ глазамъ и судорожнымъ движеніямъ, предшествующимъ голодной смерти. Котенокъ мечется на колняхъ, какъ ошаллый, царапается къ верху, мяучитъ нестерпимо жалобно и выражаетъ крайнее безпокойство. Потомъ вдругъ утихаетъ, не сразу, а постепенно, но замтно, перестаетъ издавать тоскливые звуки, перестаетъ метаться изъ стороны въ сторону. Панфилъ торопливо суетъ свою руку въ одинъ карманъ, въ другой, везд шаритъ и нигд не находитъ ни кусочка хлба. Вмст съ тлъ въ немъ самомъ вдругъ пробуждается сильнйшій аппетитъ. Тутъ только Панфилъ вспоминаетъ, что онъ со вчерашняго два и до сей поры ничего еще не лъ. Надялся онъ сегодня поступить на заводъ и тотчасъ же призанять рублишко изъ заводской кассы, но на заводъ не поступилъ, и денегъ поэтому не могъ занять…

Вспоминаетъ Панфилъ о Ваньк. Привстаетъ съ бруса, потомъ нагибается къ земл и пристально всматривается въ котенка. Котенокъ еле дышитъ, изнуренный, съ раскрытымъ ртомъ и разширенными глазами. Панфилъ беретъ его въ руки и поспшно шагаетъ назадъ, по направленію къ городу…

——

— Да теб кого надо-то?

— Мн Ивана, ему прозвище Качаловъ.

— Такъ теб что?

— То-то вотъ мн надо его. Ты его позови, аль поди въ мастерскую да разскажи…

Привратникъ уходитъ и потомъ, возвращаясь чрезъ нсколько времени, заявляетъ Панфилу, что такой рабочій, правда, работалъ у нихъ на завод, но только теперь не работаетъ уже и, какъ слышно, перешолъ на сосдній заводъ.

Бжитъ Панфилъ на сосдній заводъ. Тамъ ему привратникъ посл длинныхъ распросовъ и поясненій, говоритъ:

— Такъ, такъ, это тотъ самый. Теперь я вспоминаю… Такой парень ловкій. Иди ты въ больницу и тамъ его увидишь…

— Что-жь онъ захворалъ, иль что? переспрашиваетъ Панфилъ.

— Много ихъ тутъ захворало заразъ. Такъ захворало, такъ захворало, что и говорить не хочется. Иди, самъ тамъ увидишь, махаетъ рукою привратникъ.

Еще поспшне бжитъ Панфилъ въ больницу. Самъ трясется, дрожитъ, не отъ холода, а отъ волненія, предчувствія чего-то очень плохаго, къ тому же, и пустота желудка производитъ нкоторое нервное раздраженіе.

Прибгаетъ въ больницу. Боле получаса распрашиваетъ, кого ему нужно, и гд такого человка можно видть. Наконецъ, сторожъ и прислуга больничная уразумваютъ, кого именно ему нужно, и говорятъ. Какъ громомъ, поражаетъ Панфила это извстіе…

— Пойдемъ, родимый, а проведу тебя туда, говоритъ сердобольная сидлка, замтя, какое сильное впечатлніе произвело на Панфила сообщенное ему извстіе.

— Теб онъ не сродственникъ ли приходится?

Панфилъ не отвчаетъ на вопросъ и машинально идетъ слдомъ за сидлкой. Проходятъ они черезъ весь дворъ, усаженный кое-гд деревцами, и входятъ въ небольшое строеніе, стоящее поодаль отъ прочихъ больничныхъ зданій.

Стоитъ бдный Панфилъ и не видитъ ничего, не слышитъ. Казалось, будто человкъ совершенно окаменлъ. Кровь застыла въ жилахъ, сердце перестало биться. Умъ совершенно парализовался, память куда-то улетучилась, чувство сжалось и присмирло…

Кругомъ стоитъ тишина гробовая въ буквальномъ смысл. На полу, около стнъ, разставлены гробы съ только что умершими покойниками. Лица покойниковъ прикрыты блыми полотнами. Одно лицо оставалось открытымъ, но его нельзя было узнать, и, еслибы не сидлка, Панфилъ не узналъ бы въ немъ своего друга Ваню.

Стоитъ Панфилъ на одномъ мст и но можетъ тронуться. А сидлка, между тмъ, причитаетъ:

— Привезли его, роднаго, съ завода ни жива, ни мертва, страсти Божіи — глядть было на него: глазыньки полопались, голова обнажилась отъ волосъ сгорвшихъ, тло не тло, человкъ не человкъ, спаленный, обагренный…

Вдругъ Панфилъ стремительно бросается къ сидлк и бормочетъ:

— Это, это… кто его? это кто его такъ изуродовалъ?

Сидлка отступаетъ шагъ назадъ отъ Панфила и со страхомъ смотритъ на его страшно блдное лицо и мутно-блуждающіе глаза. Панфилъ повторяетъ свой вопросъ. Та отвчаетъ:

— Господь одинъ вдаетъ… Котлы у нихъ на завод взорвались, или что другое взорвалось, ужь я теб не могу, родамый, доподлинно объяснить, а только что всхъ ихъ въ эту пору ея воздухъ приподняло, опосля того на землю спустило!

— Иванъ! Иванъ! кричитъ Панфилъ.— Ты встань, ты хоть на минутку встань!

Сидлка подозрительно оглядываетъ Панфила.

— Родимый! что ты, въ своемъ ли ум? Перекрестись, сотвори молитву…

Панфилъ припадаетъ къ гробу…

— Ваня! Ваня! меня изъ острога-то выпустили… ты встань!

Сидлка быстро убгаетъ и черезъ дв-три минуты возвращается съ двумя сторожами, идя сзади ихъ… Сторожа, въ свою очередь, входятъ тоже очень осторожно и крадучись, какъ будто впереди ихъ ожидаетъ какая напасть. Подойдя къ Панфилу, они останавливаются. Спустя секунду, сидлка вскрикиваетъ, а за нею и сторожа вздрагиваютъ: они видятъ на полу около гроба мертваго котенка.

— Почтенный! нельзя ли… позвольте васъ… обращаются сторожа къ Панфилу и берутъ его за руки. Панфилъ не сопротивляется. Сторожа выводятъ его изъ покойницкой. Панфилъ вдругъ длается тихъ, какъ рыба, и покоренъ, какъ дитя… Его ведутъ къ дежурному врачу больницы, а посл того отпускаютъ на волю, оставивъ въ сильномъ подозрніи относительно состоянія его умственныхъ способностей. Панфилъ выходитъ на улицу…

П. Волоховъ.

‘Отечественныя Записки’, No 6, 1879

ПАНФИЛЪ ПАНФИЛОВЪ.

Читайте также: