‘Русская Мысль’, кн.III, 1892
Офорты. Повести, этюды, сказки. Юлии Безродной. Спб., 1892 г, Безродная Юлия, Год: 1892
Время на прочтение: 4 минут(ы)
Офорты. Повсти, этюды, сказки. Юліи Безродной. Спб., 1892 г. Цна 1 р. 50 к. Офортами называются гравюры, для печатанія которыхъ мдныя доски протравливаются крпкою водкой (eau-forte). Никакихъ гравюръ въ книжк г-жи Безродной нтъ, и сочиненія, въ ней помщенныя, всего мене напоминаютъ собою тонкую и отчетливую работу гравера-офортиста, въ которой всякій неврный или расплывшійся штрихъ длаетъ всю доску негодною. А вотъ, именно, такая-то расплывчатость и неясность — не только въ детальной отдлк, но и въ контурахъ фигуръ — и составляетъ главный недостатокъ почти всхъ повстей, названныхъ писательницей Офортами. Происходить это не отъ того, чтобы авторъ былъ лишенъ таланта,— этого мы отнюдь сказать не можемъ: у г-жи Юліи Безродной талантъ есть,— но недостаетъ, а, можетъ быть, и совсмъ нтъ какъ разъ того, что безусловно необходимо офортисту и безъ чего нельзя стать даже самымъ посредственнымъ граверомъ. Нтъ у нея ни твердости руки, ни мягкости, ни способности отличать основныя и важныя черты отъ второстепенныхъ и совершенно ненужныхъ. А потому въ ея произведеніяхъ лишнее и несущественное часто выдвигается на несоотвтствующее мсто, занимаетъ передній планъ и заслоняетъ собою настоящую суть дла, изображеніе которой, при несоблюденіи надлежащихъ правилъ перспективы, оказывается неяснымъ, блднымъ, написаннымъ въ одной плоскости, подобно старымъ китайскимъ картинамъ. Все это наиболе очевиднымъ представляется въ разсказ Бабушка и въ повстяхъ Тихій омутъ и Руина. Намренія автора и мысли, имъ высказываемыя, очень добрыя и честныя. Г-жа Безродная стремится вызвать въ читател сочувствіе къ обездоленнымъ и несчастнымъ, угнетаемымъ дурными людьми и, по преимуществу, злыми родственниками. Но, вслдствіе указанныхъ нами неясности образовъ и неопредленности ихъ взаимныхъ положеній, впечатлніе отъ этихъ повствованій получается довольно смутное, что и мшаетъ читателю разобраться въ томъ, кто тутъ заслуживаетъ симпатіи и на чьей сторон симпатіи самой повствовательницы. Ея ‘бабушка’ жалка, конечно, но, вмст съ тмъ, эта выжившая изъ ума старуха очень противна, боле того — она просто гадка. Ея родственники относятся къ ней не хорошо, за то и она платитъ имъ тмъ же по мр своихъ силъ, и если бы дать ей волю, или на ея бы сторон была сила, то отъ безумной ‘бабушки’, вроятно, никому бы житья не было. Ни въ самой старух, ни въ окружающихъ ее лицахъ нтъ ничего типическаго, ни оригинальнаго, ни даже чего-либо ярко-опредленнаго. Все это — тни съ трафаретныхъ вырзокъ. Въ повсти Тихій омутъ молодой герой слишкомъ плохъ для того, чтобы привлечь къ себ симпатіи читателя, и настолько ‘благополученъ’, что ни въ чьемъ сочувствіи не нуждается. Онъ, невдомо зачмъ, попадаетъ въ среду людей дикихъ, грубыхъ, необразованныхъ и преотлично съ ними уживается, мирно сочиняетъ какую-то ‘каидидатскую диссертацію’. Настоящей героини, т.-е. центральной женской фигуры, совсмъ нтъ. Глупая деревянная двица вызываетъ чувства не добрыя: она длается любовницей мужа своей родной тетки, нисколько не любя его, а изъ-за того только, чтобы эти родственники не выгнали изъ дома ея больнаго брата. Притомъ, изъ повсти не видно, чтобы кто-нибудь имлъ намреніе его выгнать. Остальные, какъ уже мы сказали,— народы дикіе и невжественные, но въ нихъ опять-таки нтъ ни одной типической или оригинальной черточки, въ ихъ дяніяхъ нтъ ничего такого, что не было бы описываемо десятки и, можетъ быть, сотни разъ. Руина представляетъ собою такую путаницу, въ которой совсмъ нельзя разобраться. Центральное лицо, дряхлющій сановникъ, штатскій ‘генералъ’, при всей своей шаблонности, представляется весьма мало правдоподобнымъ. Его красавица-дочка, молодая двушка, изнываетъ отъ любви къ неизвстному отсутствующему женатому господину и къ своему ребенку, котораго она каждый день, съ вдома отца-сановника, посщаетъ у акушерки. Барышня-мать собирается ухать къ женатому возлюбленному, о чемъ бесдуетъ съ родителемъ, какъ о дл самомъ обыкновенномъ. Папаша не соглашается отпустить ее потому, что любитъ дочь и скучно будетъ безъ нея, а чтобы помшать ей ухать, онъ крадетъ у нея припасенныя ею на дорогу деньги. Съ этимъ одновременно у барышни умираетъ ребенокъ и болятъ зубы. Акушерка даетъ ей морфій класть на больной зубъ и рекомендуетъ ‘почаще выплевывать’. Удрученная печалью барышня забываетъ совтъ акушерки, ‘не выплевываетъ’ и такимъ образомъ неумышленно отравляется. Это пока первая половина повсти, вторая посвящена описанію того, какъ генералъ, посл смерти дочери, нсколько лтъ продолжаетъ дряхлть, въ конц-концовъ, выживаетъ изъ ума и умираетъ въ дрянномъ городишк на пути за границу. Разсказывается все это необыкновенно подробно, длинно, мелочно и томительно-скучно, почти на 200 страницахъ. А въ чемъ тутъ существо дла, что хотла дать намъ уразумть писательница, — такъ и остается неизвстнымъ. Если бы у барышни не заболли зубы, все обошлось бы благополучно, она поплакала бы о ребенк и ухала бы къ любимому человку. Тотъ и утшилъ бы, и — Богъ милостивъ — у нея родился бы другой ребеночекъ… Какъ жаль, что у барышни такъ не вб время разболлись зубы!… А еще боле жаль, что г-жа Юлія Безродная столь непроизводительно тратитъ силы и свой, хотя не крупный, но несомннный талантъ на писаніе сочиненій, недостаточно продуманныхъ, и пускаетъ ихъ въ свтъ совершенно неотдланными, въ вид сыраго матеріала, изъ котораго можно бы было сдлать очень хорошенькіе, небольшіе разсказы, врод, напримръ, маленькой повсти Столкновеніе. Насколько г-жа Безродная невнимательно относится къ своимъ произведеніямъ, видно изъ такихъ промаховъ, какъ появленіе штатскаго генерала въ ‘расшитомъ мундир’ у себя въ дом на званомъ вечер, и еще изъ такихъ фразъ, напримръ: ‘Швейцарка поглядла на генерала такъ, какъ смотрли троянцы на данаевъ, дары несущихъ’.—…’галоши, которыя доврчивымъ видомъ своимъ являли привычку къ тротуарамъ и мостовымъ’… Вс эти ненужности и длинноты, и стилистическіе ‘выверты’ происходятъ отъ того, что г-жа Юлія Безродная,— какъ и многіе, впрочемъ, другіе писатели, — слишкомъ любовно относится къ каждой написанной ею фраз, ко всякой ничтожной мелочи, вышедшей изъ-подъ ея пера. Ей жаль вычеркивать, не хочется пожертвовать пустяковиной, въ которой тонетъ и пропадаетъ очень много хорошаго и симпатичнаго, честнаго и талантливаго, но не отдланнаго такъ, какъ слдуетъ отдлывать ‘офорты’.