ИЗЪ ЗАПАДНОЙ КУЛЬТУРЫ.
ИЗЪ ЗАПАДНОЙ КУЛЬТУРЫ.
Одинъ изъ пророковъ нашего времени.
Georges Weill. Saint Simon et son oeuvre.— Sebastien Charcety Histoire du Saint—Simonisme.
I.
II.
III.
IV.
V.
Ив. Ивановъ.
‘Міръ Божій’, No 5, 1897
Один из пророков нашего времени, Иванов Иван Иванович, Год: 1897
Время на прочтение: 18 минут(ы)
Даже среди русской интеллигентной публики, не особенно сильной въ историческихъ свдніяхъ, трудно найти человка, не слыхавшаго выраженія сенъ-симонизмъ. Нкоторые, помимо слова, имютъ извстныя представленія и о самомъ факт, т. е. объ идеяхъ, выражаемыхъ когда-то необыкновенно популярнымъ и отчасти грознымъ терминомъ.
Въ настоящее время всякая гроза исчезла по очень простой причин: сенъ-симонизмъ — совершенно закончившееся историческое явленіе, дла если и не особенно давно минувшихъ дней и отнюдь не глубокой старины, во всякомъ случа, ихъ жгучій жизненный интересъ — предметъ прошлаго и исторіи, а не переживаемой современности.
Но интересъ этотъ очень великъ и такимъ останется навсегда, съ какой угодно точки зрнія — психологической, культурной, пожалуй, даже художественной.
Ни одно умственное теченіе такъ полно и такъ оригинально не отразило многообразную смуту идей и чувствъ начала нашего столтія, какъ ученіе Сенъ-Симона. Никто съ такой чуткостью и, можно сказать, цломудренной непосредственностью не отозвался на изумительно ршительные и въ то же время часто непримиримые запросы послдневолюціонной эпохи, какъ этотъ самый странный и во многихъ отношеніяхъ самый курьезный изо всхъ ‘пророковъ’.
Въ настоящее время мы можемъ слово ‘пророкъ’ произносить иронически и ставить опредленіе ‘курьезный’ вполн основательно. Но не такъ было семьдесятъ лтъ тому назадъ и много позже.
Вс курьезы въ идеяхъ и въ дятельности Сенъ-Симона совершенно исчезали предъ истинно-учительскимъ обаяніемъ философа, и самыя странности получали въ высшей степени пространный и безусловно положительный смыслъ въ глазахъ учениковъ.
Очевидно, было нчто въ личности и въ міросозерцаніи Сенъ-Симона, что могло сторицею искупить не совсмъ строгую и нравственно-ясную біографію, не вполн логическія и здравыя мысли.
Это нчто до сихъ поръ остается въ высшей степени любопытнымъ и поучительнымъ. Не даромъ, даже при сравнительномъ равнодушіи новйшихъ французовъ къ идейному прошлому, Сенъ-Симонъ повидимому, попалъ въ привилегированное положеніе. Въ теченіе двухъ послднихъ лтъ появилось нсколько спеціальныхъ работъ о Сенъ-Симон и его школ.
Вс он написаны съ большой тщательностью, и главное, съ полнымъ уваженіемъ и сочувствіемъ къ предмету.
Авторы, конечно, не сенъ-симонисты, и вс они далеки отъ мысли каждое изреченіе Сенъ-Симона считать откровеніемъ, но для нихъ ясна серьезная сторона и въ личности, и въ произведеніяхъ самого основателя шкоды.
Трудно, конечно, современному критику удержаться отъ улыбки и ироніи на пространств всей жизни Сенъ-Симона, еще трудне сохранять солидный тонъ при изложеніи всхъ его идей. Но заслуга историковъ именно и заключается въ искреннемъ желанія отдлить плевелы отъ пшеницы, смшное отъ важнаго.
Какъ разъ относительно Сенъ-Симона это крайне трудная задача.
Онъ, дйствительно, оказался въ положенія легендарнаго мудреца, въ род Пиагора, или какого-нибудь основателя религія.
Сенъ-симонисты превосходно изучены, извстна вншняя дятельность главнйшихъ представителей школы, точно опредленъ философскій капиталъ каждаго изъ нихъ. Но самъ Сенъ-Симонъ, глава ‘апостоловъ’, до сихъ поръ остается лицомъ боле или мене загадочнымъ, и, что особенно характерно, собственно его идеи почти невозможно выдлить изъ общаго достоянія школы.
Это — результатъ многихъ причинъ.
Основная изъ нихъ — совершенно исключительная личная психологія Сенъ-Симона. Можно смло поручиться, художественная литература, будь это даже трагедія Шекспира, не создавала боле сложнаго характера. Онъ подчасъ прямо могъ бы показаться едва вроятнымъ, если бы наличность фактовъ не была засвидтельствована совершенно достоврными данными.
Въ настоящее время мы не намрены говорить собственно о школ Сенъ-Симона, хотя самая свжая научная литература и даетъ намъ для этого вполн достаточно поводовъ.
Мы ограничимся личной характеристикой Сенъ-Симона.
Предъ нами, помимо двухъ послднихъ работъ французскихъ авторовъ, собственныя записки философа.
Он очень кратки, но ровно на столько же краснорчивы и оригинальны. Цль наша — не изображеніе Сенъ-Симона, какъ основателя секты, а просто какъ человка, какъ извстнаго нравственнаго типа.
На границ двухъ столтій, въ самомъ очаг культурной борьбы критической, такъ называемой философской мысли восемнадцатаго вка, и положительными стремленіями позднйшихъ поколній, среди пламенныхъ исканій какого-нибудь прочнаго идеала, настоящей религіозно-нравственной основы человческой жизни, и ‘позитивистскихъ’ притязаній, путемъ опытной науки ршать вс вопросы и удовлетворить всякую духовную жажду, сталъ питомецъ просвтителей и пророкъ новаго времени.
Въ одномъ лиц нашли удивительно яркое воплощеніе дв по существу непримиримыя эпохи, и уже это сліяніе должно было до послдней степени запутать и усложнить психологію Сенъ-Симона.
Въ результат, предъ нами живое олицетвореніе одной изъ самыхъ напряженныхъ переходныхъ эпохъ европейской цивилизаціи. Представьте, вамъ предложили бы ршить задачу — энциклопедію Дидро и брошюры Вольтера примирить съ таинственнымъ экстазомъ и пророческими ясновидніями. Теоретически подобная задача кажется невыполнимой, но въ дйствительности она достигла своего разршенія, лишній разъ доказавъ неизмримо ближе обширные творческіе таланты жизни сравнительно съ поэзіей,
Сенъ-Симонъ — потомокъ Карла Великаго… На сколько это справедливо, трудно опредлить, да и не стоило бы вообще заниматься геральдической миологіей, но фактъ самъ по себ иметъ большое значеніе. Въ подлинность его врилъ философъ и эта вра играла роль въ его пророческомъ назначеніи.
Карлъ Великій — первостепенный воинъ и политикъ, та же фамилія -должна произвести и мудреца такихъ же способностей и съ такой же славой въ потомств.
Въ эпоху Вольтера было бы зазорно стремиться къ міровому блеску путемъ крови и воинскихъ подвиговъ. Время указало другія средства — разумъ, мысль, науку. И потомокъ великаго императора долженъ проникнуться духомъ своего вка и стать первымъ среди философовъ и ученыхъ.
Это для Сенъ-Симона совершенно серьезный процессъ мысли, никмъ не внушенный, сопровождающій его, кажется, съ первой минуты сознанія.
‘Я долженъ быть непремнно знаменитымъ и великимъ — это законъ природы и въ то же время мой нравственный долгъ, и отнюдь не вульгарное честолюбіе.’
Такъ разсуждаетъ будущій учитель, и впослдствіи, нисколько не смущаясь, будетъ разсказывать о своихъ свиданіяхъ и бесдахъ съ Карломъ Великимъ,— конечно, во сн, но это безразлично: для Сенъ-Симона неразрывная духовная связь съ предкомъ — вполн реальный мотивъ умственной и практической дятельности въ теченіе всей жизни.
Естественно, облекшись въ такое величіе, нельзя смшиваться съ толпой. Герой волей-неволей долженъ быть существомъ исключительнымъ, оригинальнымъ во всхъ своихъ поступкахъ. Это принципъ noblesse oblige, доведенный до мучительной маніи — не быть какъ вс.
Для Сенъ-Симона цль не особенно достижимая.
Даже если онъ и не наслдникъ Карла Великаго, во всякомъ случа, одинъ изъ первйшихъ дворянъ Франціи, не мене знатный по происхожденію, чмъ любой принцъ крови.
А это означаетъ какъ разъ обязательство ничмъ не отличаться, бжать всего эксцентричнаго и своеобразнаго, какъ общественнаго преступленія и бунта.
Карьера и личное поведеніе заране опредлены для всякаго благороднаго подданнаго бурбонской монархіи.
Если онъ старшій сынъ, онъ служитъ королю, точне, носитъ военный мундиръ и ведетъ себя паркетнымъ марсомъ, если онъ имлъ несчастіе родиться младшимъ — онъ такой же служитель церкви, т. е. носитъ сутану, изучаетъ emploi будуарнаго сплетника, повреннаго дамскихъ тайнъ и участника дамскихъ грховъ почти противъ всхъ заповдей.
Сенъ-Симону грозятъ подвиги военнаго жанра.
Онъ не прочь, но только не ради мундира, не ради даже храбрости и отличій, а непремнно идейной миссіи, во имя разума и свободы.
Сенъ-Симонъ еще юноша, почти мальчикъ, а слуга уже обязанъ будить его ежедневно величественной фразой: ‘Вставайте, графъ, помните, что вамъ предстоитъ совершить великія дла’.
Это фактъ, и, дйствительно, довольно оригинальный. Надо было въ самомъ дл проникнуться сознаніемъ, чтобы серьезно внушить слуг подобное привтствіе и относиться къ этимъ словамъ съ достодолжной важностью.
Какая собственно миссія предстояла графу, никто пока въ точности не зналъ, и онъ самъ не больше другихъ. Но все дло въ твердо принятомъ ршеніи, въ инстинкт величія, и юный графъ при первомъ же случа докажетъ, что онъ отнюдь не шутитъ съ своими притязаніями на оригинальность и подвижничество.
Первая исторія разыгрывается по поводу перваго причастія: будущій основатель своей религіи отказывается выполнить обрядъ, подвергается со стороны отца заточенію, но настаиваетъ на своемъ.
Это въ нкоторомъ род предзнаменованіе.
Юноша всми силами ищетъ достойнаго поприща для своихъ силъ и длъ. Ни одно изъ обычныхъ, конечно, его не удовлетворяетъ, и онъ бросается въ Америку, только что возставшую за національную свободу и новый государственный строй.
Ему всего шестнадцать лтъ, но онъ будто пережилъ цлую жизнь.
Его, конечно, старались учить разнымъ общепринятымъ наукамъ и по обычнымъ методамъ, въ изобиліи снабжали учителями. Но юношу только раздражала эта родительская заботливость объ его умственномъ развитіи.
Впослдствіи онъ съ презрніемъ разсказываетъ, какъ его ‘заваливали учителями’, не давая самому подумать надъ своими знаніями и мыслями.
И путешествіе въ Америку могло быть отчасти результатомъ недовольства слишкомъ школьнической жизнью въ родительскомъ дом.
Во всякомъ случа, шестнадцатилтній подпоручикъ съ примрнымъ усердіемъ воспользовался своей ранней свободой, принималъ участіе въ осадахъ, въ сраженіяхъ, былъ жестоко раненъ, попалъ въ плнъ, вообще прошелъ, кажется, вс перипетіи войны.
Но этого оказалось мало.
Сенъ-Симонъ не обнаружилъ благородной склонности къ военному ремеслу и спшилъ воспользоваться пребываніемъ въ Америк не ради геройской славы, а иныхъ, боле культурныхъ цлей.
Онъ внимательно присматривался къ новому народу, къ порядкамъ, не имвшимъ ничего общаго съ французскимъ строемъ, видлъ на каждомъ шагу полное пренебреженіе къ сословнымъ предразсудкамъ и былъ свидтелемъ необыкновенно быстрыхъ духовныхъ и матеріальныхъ успховъ молодой націи.
И самого наблюдателя не миновали нкоторыя терніи демократическаго равенства. Ему пришлось подвергнуться многочисленнымъ лишеніямъ военной службы въ чужой стран, видть бдствія низшаго класса, часто раздлять ихъ съ послдними бдняками. Встрча и бесда съ Франклиномъ произвела на Сенъ Симона глубокое впечатлніе, совершенно отличное отъ чувствъ французскаго двора.
Здсь американскаго республиканца и писателя созерцали, какъ диковинку, своего рода античнаго выходца съ того свта или курьезную варіацію на тему ‘естественнаго человка’ Руссо. Сенъ-Симонъ увидлъ въ Франклин олицетвореніе народнаго труда, свободнаго личнаго генія и неукротимой нравственной энергіи.
Можетъ быть, вс эти впечатлнія пробудили въ Сенъ-Симон страсть къ всевозможнымъ грандіознымъ предпріятіямъ въ дух американской изобртательности и азартнаго риска. Будто душа старинныхъ паладиновъ, искателей приключеній на поприщ рыцарскихъ подвиговъ, переродилась у послдняго потомка въ не мене стремительный духъ спекуляціи и промышленной предпріимчивости.
Съ этихъ поръ Сенъ-Симона начинаютъ, будто кошмаръ, преслдовать самыя неожиданныя и необыкновенныя идеи. Но замчательно, въ каждой изъ нихъ есть непремнно зерно фактической цлесообразности, и впослдствіи, даже въ недалекомъ будущемъ, многіе изъ фантастическихъ, повидимому, плановъ мечтателя попадутъ въ руки серьезныхъ практическихъ дятелей и получатъ осуществленіе.
Странствуя по Америк, Сенъ-Симонъ напалъ за идею Панамскаго канала, и предложилъ проектъ мексиканскому правительству.
Замыселъ показался слишкомъ мечтательнымъ, проектъ былъ отвергнутъ, но идея, какъ мы знаемъ, не умерла.
Она у Сенъ-Симона только одно изъ звеньевъ длинной цпи всевозможныхъ плановъ облагодетельствовать человческій родъ. Графъ задумалъ во что бы то ни стало оправдать девизъ своей ранней молодости, и въ одно утро дйствительно проснуться виновникомъ великихъ длъ.
Въ двадцать три года онъ весь поглощенъ реформаторскими комбинаціями, поглощенъ вполн серьезно, не взирая ни на кікія современныя политическія условія, ни на какую среду своихъ будущихъ дйствій. Онъ вполн сознательно ставитъ себя въ положеніе давно желаннаго спасителя человчества.
И это чувство растетъ какъ-то необычайно просто, безъ участія какой бы то ни было маніи величія, развивается вполн естественно, не безъ громкихъ фразъ и не безъ театральныхъ выходокъ, но въ общемъ съ умилительной наивностью и непосредственностью.
‘Если бы я могъ быть совершенно спокоенъ,— писалъ Сенъ-Симонъ отцу,— я бы уяснилъ свои идеи, он еще очень запутанны, но я увренъ, когда он созрютъ, я буду въ состояніи совершить работу, полезную для человчества: въ этомъ заключается главнйшая цль моей жизни’.
Откуда истекало безпокойство для Сенъ-Симона — отвтъ самый прозаическій и, кажется, мене всего умстный при столь благородныхъ стремленіяхъ. Молодой графъ ршительно не умлъ жить, металъ деньги съ невроятной легкостью, не придавая имъ ни малйшаго значенія и не считая бережливость сколько-нибудь сноснымъ качествомъ благороднаго юноши.
Такъ будетъ продолжаться всю жизнь.
Спекулятивная лихорадка, вчная возня съ грандіозными финансовыми предпріятіями уживается рядомъ съ самымъ поэтическимъ бросаніемъ денегъ на удовольствія, на благотворительность, на фантастическія зати отнюдь не въ интересахъ мірового счастья.
Сенъ-Симонъ возвращается во Францію.
Всего пять лтъ отдляютъ философовъ нестарое общество отъ грознаго переворота. Первое дыханіе революціи носится въ воздух, но только немногіе предчувствуютъ всю силу грядущихъ потрясеній.
Философы большею частью мечтаютъ о мирномъ идиллическомъ переход отъ всхъ золъ и неправдъ прямо въ золотой вкъ, ихъ салонные ученики играютъ либеральными идеями, будто вновь изобртенными средствами разгонятъ тоску и скуку. Сенъ-Симонъ всюду оказывается одинокимъ, и боле всего среди аристократическаго общества и своихъ товарищей по служб.
Для него лтніе маневры и зимнія ухаживанія за женщинами — обычное времяпрепровожденіе благороднаго французскаго офицера — своего рода удручающій недугъ. Столь же мало онъ приспособленъ и къ философскимъ разговорамъ.
Не смотря на прирожденную наклонность къ азартнымъ спекуляціямъ, въ области отвлеченной мысли, Сенъ-Симонъ совсмъ не сынъ своей восторженно-идеалистической эпохи. Здсь онъ положительно стремится быть научнымъ, теоріи замнить точно изслдованными выводами опытнаго званія, общественные идеалы построить на почв строгихъ историческихъ данныхъ.
Его не прельститъ какой-угодно поэтическій образъ философскаго творчества, въ род античнаго гражданина или естественнаго человка. Онъ знаетъ, даже безъ горькихъ опытовъ революціи, что прошлое трудно безслдно снести съ лица земли и создать на почв вковыхъ порядковъ невиданную новую жизнь.
Графъ, при всей своей молодости и героической самоувренности, не вритъ чисто теоретическому воздйствію идеаловъ на дйствительность. У него въ натур есть въ высшей степени прочное зерно консерватизма, не въ аристократическомъ смысл, а въ философскомъ, точне — въ смысл политической мудрости.
Да, къ Сенъ-Симону примнимо и это опредленіе, если нашего реформатора сравнить съ большинствомъ его современниковъ, съ закваской маркиза Позы и съ ‘геніальностью’ Карла Мора.
И замчательно, при самыхъ разсудительныхъ соображеніяхъ насчетъ историческаго хода человческихъ длъ, графа не покидаетъ демонъ чудовищной предпріимчивости. Сенъ-Симонъ выходитъ въ отставку, погружается въ чтеніе научныхъ сочиненій, пускается въ путешествія по Голландіи, Германіи, попадаетъ, наконецъ, въ Испанію, въ промежуткахъ, не смотря на свой полковничій чинъ и высшія военныя отличія, посщаетъ аудиторіи учебныхъ заведеній.
Въ Испаніи Сенъ-Симонъ заинтересовывается вопросомъ объ экономическомъ подъем страны и въ результат предлагаетъ устроить каналъ отъ Мадрида до моря. Работать должны были солдаты. Проектъ произвелъ на испанское правительство впечатлніе галлюцинаціи и Сенъ-Симонъ принужденъ оставить страну не по своей вол.
Невольно припоминается карьера другого искателя головоломныхъ приключеній и сильныхъ ощущеній — Бомарше, также подвизавшагося въ Испаніи и горвшаго такой^же жгучей жаждой длать дла и наживать деньги.
Разница только въ одномъ: Фигаро, какъ истинный представитель буржуазнаго, искони промышленнаго класса, дйствительно съумлъ нажить капиталъ и вовсе не тревожилъ себя заботами о судьбахъ человчества. Напротивъ. Есть полное основаніе думать, что либеральныя рчи Фигаро комедіи въ глазахъ автора не влекли ни къ какимъ практическимъ слдствіямъ.
Совершенно иначе чувствуетъ и дйствуетъ Сенъ-Симонъ.
Въ эпоху революціи онъ развиваетъ въ высшей степени странную дятельность, на первый взглядъ ничмъ не напоминающую его возвышенныхъ стремленій. Но въ дйствительности, и здсь Сенъ-Симонъ остается самимъ собой — положительнымъ политикомъ и соціальнымъ мечтателемъ.
Положительность, доходящая до финансовыхъ спекуляцій въ самый разгаръ общей идейной борьбы и за счетъ этой борьбы мечтательность, граничащая съ галлюцинаціями — таковъ СенъСимонъ наканун ршительнаго приступа къ своей миссіи.
До сихъ поръ графа задала безъисходная скука, если его не поглощалъ какой-нибудь потрясающій проектъ и предъ нимъ не развертывалась перспектива громкаго мірового дла… И вотъ разражается небывалая политическая буря, чего же естественне именно Сенъ-Симону броситься въ бурный потокъ?
Оказывается, именно среди бури онъ и сохранитъ философское спокойствіе, отнюдь не по мотивамъ филистерскаго эгоизма и безучастья.
Графъ не можетъ пристать ни къ какой партіи. Къ аристократамъ и реакціонерамъ онъ чувствуетъ полное равнодушіе, потому что, по его глубокому убжденію, старый порядокъ долженъ погибнуть. Демократическая, т. е. чисто-революціонная партія внушаетъ ему отвращеніе, какъ партія разрушенія.
Сенъ-Симонъ не примкнулъ ни къ двору, такъ какъ не хотлъ народныхъ бдствій, ни къ народу, такъ какъ по природ не могъ допустить насильственныхъ мръ противъ кого бы то ни было и во имя какихъ бы то ни было принциповъ.
Если что безусловно не входитъ въ сложную нравственную натуру Сенъ-Симона, это — революціонная стихія. Онъ до конца остается непоколебимымъ сторонникомъ мирныхъ реформъ и ради нихъ готовъ воспользоваться какой угодно политической формой республикой, имперіей Бонапарта, монархіей Бурбоновъ.
Въ политическомъ отношеніи это — идеальный консерваторъ. На его взглядъ, съ одинаковымъ удобствомъ можно приспособить къ широкимъ общественнымъ преобразованіямъ и цезаря, и конституціоннаго монарха, и республиканскій парламентъ. Весь вопросъ, на какія стороны государственной и общественной жизни направить политику.
При самой либеральной форм, при республик, народъ можетъ ршительно ничего не выиграть, если парламентскія партіи будутъ забавляться ораторскимъ спортомъ чисто партійнаго краснорчія, если политическая трибуна превратится въ сцену для политиканствующихъ позровъ, срывающихъ дешевые лавры путемъ сверженій и созданій эфемерныхъ министерскихъ комбинацій.
Впослдствіи Сенъ-Симонъ жестоко обрушится на дйствительно основную язву французской внутренней политики, не устраненную окончательно и до нашихъ дней — на безплодные поединки и генеральныя сраженія политическихъ теоретиковъ и тонкихъ парламентскихъ тактиковъ, своего рода чистыхъ художниковъ либеральныхъ фразъ и оппозиціонныхъ кампаній.
Сенъ-Симонъ уже во время революціи видлъ первыя смена этого недуга, и нтъ предловъ его негодованію на ораторовъ всхъ представительныхъ собраній, отъ національнаго до конвента.
Ни одно изъ нихъ не приняло въ разсчетъ единственной безусловно-необходимой основы національнаго прогресса — развитія народнаго труда, промышленности и сліянія ея съ положительной наукой, только организація промышленныхъ силъ страны и возможное совершенствованіе всей системы знанія, а не хартіи съ самыми хитроумными параграфами могутъ обезпечить культуру и благоденствіе страны.
И все равно, какъ Сенъ-Симонъ прямолинейнымъ теоріямъ просвтителей противопоставлялъ исторически-научное воззрніе на судьбы человчества, такъ фанатическому политиканству новоявленныхъ римскихъ гражданъ онъ противопоставилъ идею соціальныхъ и экономическихъ преобразованій.
Оставивъ въ сторон революціонную политику, Сенъ-Симонъ вошелъ въ компанію съ нмецкимъ графомъ и принялся скупать національныя имущества.
Это не значило, будто Сенъ-Симонъ, вообще, былъ равнодушенъ къ движенію. Напротивъ, на сколько оно касалось именно соціальныхъ перемнъ, онъ принялъ въ революціи самое яркое участіе.
Ему не пришлось быть депутатомъ въ учредительномъ собраніи и, слдовательно, съ безпримрнымъ эффектомъ, въ ночь четвертаго августа, отречься отъ своихъ аристократическихъ привилегій. Но онъ былъ избранъ президентомъ избирательнаго собранія своей общины. Онъ принялъ избраніе и немедленно оговорился, что онъ не считаетъ эту честь своимъ сеньоріальнымъ правомъ.
‘Нтъ больше сеньоровъ, господа’, обратился онъ къ избирателямъ, ‘и я отказываюсь отъ своего графскаго титула и требую, чтобы этотъ отказъ былъ внесенъ въ протоколъ’.
Годъ спустя онъ редактировалъ адресъ въ собраніе, требующій отмны ‘нечестивыхъ отличій рожденія’.
Наконецъ, онъ выказалъ и практическое самоотверженіе — отказался отъ должности мэра и совтовалъ, вообще, на первое время новыхъ порядковъ, не избирать на какія бы то ни было общественныя мста дворянъ и священниковъ, чтобы они какъ-нибудь не попытались вернуться къ старымъ привилегіямъ.
А между тмъ, революція нанесла ршительный ударъ лично самому Сенъ-Симону, окончательно разорила его семью и превратила потомка Карла Великаго въ пролетарія, принужденнаго добывать трудовой хлбъ.
Сенъ-Симонъ ни на минуту не смутился.
Едва ли не единственный человкъ изъ всхъ боле или мене извстныхъ современныхъ событій не впалъ ни въ раздраженіе, ни въ восторгъ, ни въ декламацію. Онъ созерцаетъ революцію будто спектакль, внимательно наблюдаетъ и доходитъ до вполн основательной идеи.
Разрушеніе велико, оно не оставитъ камня на камн отъ стараго зданія, но оно совершится и непремнно потребуется созидательная работа. На расчищенной почв обязательно должно вырости новое сооруженіе.
Кто явится строителемъ и изъ какого матеріала возникнетъ его работа?
Эти вопросы всецло поглощаютъ Сенъ-Симона. Точно отвтить на нихъ никто не въ состояніи. Но несомннно одно: власть останется за матеріальной силой, за капиталомъ, какъ это и раньше было.
Слдовательно, надо запастись деньгами въ интересахъ будущаго, не личнаго, а общественнаго.
‘Я,— пишетъ Сенъ Симонъ въ автобіографіи,— желалъ богатства только какъ средства организовать великое промышленное учрежденіе, основать научную школу прогресса, однимъ словомъ, способствовать развитію просвщенія и улучшенію судьбы человчества. Таковы были истинные предметы моего честолюбія’.
Операціи пошли удачно. Множество конфискованныхъ имній продавалось за безцнокъ. Сенъ-Симонъ, дйствовавшій съ капиталомъ компаньона, преуспвалъ изумительно быстро, что, впрочемъ, по свойству самыхъ операцій, и не требовало особенныхъ практическихъ талантовъ.
Но терроръ не минуетъ и нашего героя. Сенъ-Симонъ попадаетъ въ тюрьму. Это его отнюдь не смущаетъ. Напротивъ. Вра въ миссію еще глубже вндряется въ его умъ, и именно въ тюрьм, въ виду совершенно невдомаго исхода, онъ иметъ свиданіе съ Карломъ Великимъ.
Представьте настроеніе человка, одновременно мечтающаго о прогресс положительныхъ наукъ и совершенно серьезно разсказывающаго о ночныхъ видніяхъ!
Сенъ-Симонъ не вритъ въ ршительныя революціонныя теоріи, онъ лучше всхъ своихъ современниковъ понимаетъ, что жизнь, какъ бы она ни была переполнена всевозможныхъ золъ, не передлывается въ мгновеніе ока, по одной блестящей эффектной рчи, или даже цлому ряду подобныхъ рчей. Но тотъ же Сенъ-Симонъ способенъ переживать какой-то длящійся мистическій экстазъ и безъ малйшаго смущенія передавать своимъ читателямъ извстія о своихъ сношеніяхъ съ другимъ міромъ.
Это сліяніе самой резонной, положительной мысли съ какими-то туманными предчувствіями, чуть не ясновидніями, у Сенъ-Симона обнаруживается особенно рзко.
Но не чужды были такихъ же настроеній и другіе, вполн здоровые люди. Повидимому, сама эпоха таила мотивы всевозможныхъ противорчій.
Нельзя было посл Вольтера и Энциклопедіи вровать съ первобытной наивностью въ римское католичество и оставаться покорными овцами папскихъ пастырей, и въ то же время еще было трудне дышать въ атмосфер чистаго разсудка, строгихъ логическихъ холодныхъ силлогизмовъ, многое съ большимъ успхомъ развнчавшихъ изъ стараго достоянія, но, въ сущности, не удовлетворившихъ ни одному жизненному запросу человческой природы.
Жизненному, не въ смысл политической свободы и личнаго достоинства, а высшихъ философскихъ стремленій искони тоскующаго духа. Поприще для всхъ по прежнему оставалось обширное и ничмъ не занятое.
Въ Запискахъ герцога Брольи разсказывается любопытнйшій эпизодъ, касающійся нашего вопроса.
Дло идетъ вовсе не о мечтателяхъ и пророкахъ, напротивъ, о людяхъ самыхъ прозаическихъ и относительно мечтаній вполн уравновшенныхъ.
Однажды ночью съ дачи возвращалась компанія близкихъ между собою людей. Компанія состояла изъ самого разсказчика, герцога Брольи, сына г-жи Сталь и Бенжамэна Констана.
Ночь была темная, насыщенная электричествомъ, на далекомъ горизонт поминутно сверкала молнія и гремлъ громъ. Путники молчали и въ окрестной темнот гулко раздавался скрипъ экипажей.
Въ эти-то минуты Констанъ вдругъ завелъ самый странный и неожиданный разговоръ.
Онъ сталъ разсказывать, какъ онъ старался вступить въ сношенія съ міромъ таинственныхъ силъ, ища путей къ сердцу г-жи Рекамье.
Мотивъ вовсе не выспренняго характера, и Констанъ пытается сообщить своей повсти ироническій оттнокъ. Но попытка ршительно не удается.
Блдное лицо, злобно-горькая улыбка говорили о глубокихъ, безусловно реальныхъ страданіяхъ разсказчика. Тонъ постепенно становился мрачнымъ и настроеніе сообщалось и слушателямъ.
Никто не издалъ насмшливаго восклицанія, вс продолжали путь въ какой-то тяжелой безысходной дум не о г-ж Рекамье, а о поискахъ своего друга таинственнаго свта и внземного утшенія.
Впослдствіи герцогъ Брольи прочелъ одну изъ блестящихъ страницъ въ сочиненіи Констана о религіяхъ. Авторъ въ необычайно страстной, стремительной форм объяснялъ, какъ въ римскомъ интеллигентнйшемъ обществ, среди повальнаго скептицизма, зарождались суеврія и отчаянныя усилія найти предметъ вры…
Герцогу казалось, Констанъ въ этой картин представлялъ личную исповдь, страдальческую повсть своего мятущагося духа.
Не своего только, а своей эпохи вообще, можетъ быть, всего нашего девятнадцатаго вка.
И мы не должны останавливаться въ недоумніи, какъ предъ чмъ-то исключительно-болзненнымъ — предъ видніями и впослдствіи пророческими рчами Сенъ-Симона. И то, и другое находило отголосокъ въ сердцахъ вполн здоровыхъ и просвщенныхъ людей, превосходно знакомыхъ съ произведеніями Вольтера.
Явленіе Карла Великаго и его ободряющая рчь въ послдній разъ подтвердили міровое призваніе нашего философа.
Гильотина его миновала и онъ по выход изъ тюрьмы принялся готовиться къ практическому осуществленію миссіи.
Задача предстояла сложная и трудная, даже пути къ ней надлежало еще открыть.
Сенъ-Симонъ не испугался трудностей.
Чтобы разумно вмшаться въ жизнь человческаго общества, слдуетъ близко познакомиться съ этой жизнью во всхъ слояхъ и во всхъ формахъ. Надо лично извдать пороки и страсти, управляющія міромъ.
Это — одно.
Другое — какъ воспользоваться всми этими свдніями? Какъ открыть идеалъ будущаго и провести его въ практику?
Дуть — единственный — наука. Она должна стать на мсто ниспровергнутаго католичества и обанкротившейся философіи. Вс отдльныя отрасли знанія должны быть приведены въ стройную дльную систему, извлечь изъ нея ясно и точно доказанные принципы и на нихъ построить новое общество.
Идея не новая. Еще Кондорсе мечталъ о превращеніи политики въ точную науку, но Сенъ-Симонъ не мечтатель, а дятель. Онъ на себ самомъ хочетъ доказать осуществимость своего идеала.
Въ тридцать семь лтъ онъ превращается въ усерднйшаго ученика всевозможныхъ наукъ и оригинальнйшаго наблюдателя жизни.
Онъ посщаетъ лекціи въ политехнической школ для изученія неорганической природы, потомъ переходитъ въ медицинскую — для изученія организмовъ. А такъ какъ ученые должны впослдствіи стать во глав общества, то и они сами должны подлежать тщательному изслдованію.
Съ этой цлью Сенъ-Симонъ женится, заводитъ салонъ, устраиваетъ лукулловскія пиршества, приглашаетъ къ себ знаменитйшихъ представителей современнаго знанія, въ собственномъ роскошномъ отел поселяетъ молодыхъ ученыхъ, поощряетъ совтами и деньгами научные труды, самъ даже навязываетъ денежную помощь — всегда съ истиннымъ джентльментствомъ прирожденнаго рыцаря.
Рядомъ идутъ опыты мене общепринятаго направленія. Сенъ-Симонъ будто задается мыслью выполнить изумительный совтъ Платона, какъ закалять юношей противъ пороковъ: ни боле, ни мене, какъ давая имъ полную свободу брать жизненныя наслажденія полной рукой.
Такъ Сенъ-Симонъ поступаетъ съ самимъ собой, опять съ завиднйшей самоувренностью и наивностью.
Философу не особенно къ лицу устраивать оргіи и хозяйками на нихъ показывать ученымъ гостямъ своихъ подругъ, мало свойственно также соціальному реформатору разыскивать знаменитыхъ поваровъ и метръ-д’отелей… Но у Сенъ-Симона все это — пути къ цли. Его салонъ и другія не столь удобно называемыя мста веселыхъ собраній — сцены человческой комедіи и драмы.
И онъ, дйствительно, присутствуетъ при этихъ зрлищахъ, не теряя разсудка и ни на минуту не упуская изъ виду своего плана.
Семейная жизнь продолжается не долго. Сенъ-Симонъ узнаетъ, что г-жа Сталь овдовла. Это — женщина-философъ, понимаетъ общія идеи, знаетъ, что такое прогрессъ. Хорошо бы вступить съ ней въ союзъ: человчество отъ этого, несомннно, выиграло бы.
Долго не думая, Сенъ-Симонъ разводится съ своей женой и адресуется къ писательниц съ такимъ объясненіемъ:
‘Сударыня! Вы самая необыкновенная женщина въ мір. я — самый необыкновенный мужчина: у насъ, безъ сомннія, должны родиться еще боле необыкновенныя дти’.
Такъ гласитъ преданіе, можетъ быть, нарочно измышленное насмшниками. Но въ устахъ Сенъ-Симона допустима и такая рчь. Г-жа Сталь осталась къ ней совершенно равнодушной.
Это сравнительно ничтожное разочарованіе. Вскор философа постигъ настоящій ударъ.
Нмецкій графъ не питалъ никакого сочувствія къ реформаторскимъ затямъ Сенъ-Симона и ршилъ порвать съ нимъ вс отношенія, боясь за участь своего состоянія.
Сенъ-Симонъ поступилъ, по обыкновенію, съ рыцарскимъ самоотверженіемъ: предложилъ компаньону произвести длежъ какъ ему угодно. Тотъ и произвелъ такъ искусно, что Сенъ-Симонъ оказался съ весьма скромнымъ капиталомъ.
Это не измнило его образа жизни, и деньги скоро окончательно растаяли: Сенъ-Симонъ очутился въ рукахъ самой настоящей нищеты. Начались опыты, на этотъ разъ уже невольные и несравненно боле дйствительные, чмъ раньше, т. е. просто голодъ.
Одно время Сенъ-Симонъ служитъ переписчикомъ при благотворительномъ учрежденіи за тысячу франковъ въ годъ при ежедневной девятичасовой работ. Потомъ встрчается ему нкто Діаръ, когда-то обогатившійся на служб у него, беретъ бывшаго господина къ себ, и Сенъ-Симонъ въ теченіе четырехъ лтъ живетъ спокойно и дятельно работаетъ надъ своими идеями.
Діаръ умираетъ и голодовка снова начинается. Напрасно Сенъ-Симонъ обращается за помощью къ Гіюему компаньону, котораго, въ сущности, онъ же обогатилъ. Напрасно онъ взываетъ къ ихъ нравственному единенію, длаетъ это совершенно искренно и простодушно: въ результат подачка въ 500 франковъ…
Дальше слдуетъ обращеніе къ ученымъ. Имъ разсылается Мемуаръ о познаніи человка съ воззваніемъ: ‘будьте моимъ спасителемъ, я умираю съ голоду!’
Результаты на этотъ разъ неизвстны. Сенъ-Симонъ, очевидно, разсчитывалъ, что вс такъ же естественно могли раздавать деньги, какъ длалъ онъ самъ во дни изобилія.
Бывали періоды совершеннаго бдствія. Въ одномъ изъ автобіографическихъ отрывковъ читаются слдующія истинно драматическія строки:
‘Ужъ дв недли я мъ только хлбъ и пью воду. Я работаю безъ огня и продалъ даже свое платье, чтобы заплатить за переписку моихъ рукописей. Страсть къ знанію и общественному благу, желаніе открыть средство прекратить мирнымъ путемъ ужасный кризисъ, въ которомъ находится европейское общество, заставили меня снизойти до такого состоянія, поэтому я, не красня, могу признаться въ своей бдности и просить помощи, необходимой для продолженія работы’.
Это извстіе относится къ 1812 году. Года два спустя дла философа, повидимому, поправились. У него секретаремъ является сначала Огюстэнъ Тьерри, потомъ Огюстъ Контъ и этому онъ платитъ по триста франковъ въ мсяцъ.
Но благоденствіе было непродолжительно. Оно зависло отъ успха одной брошюры Сенъ-Симона, его сотрудничества въ печати и временной должности при одной изъ парижскихъ библіотекъ.
Бдность вернулась, снова послдовали подачки, причемъ раньше облагодетельствованные люди поспшили доказать своему благодтелю исключительное безсердечіе. Наконецъ, отчаяніе охватило философа и онъ ршилъ покончить съ собой выстрломъ изъ пистолета.
Но и здсь не удалось довести дло до конца: Сенъ-Симонъ потерялъ глазъ, но остался живъ.
Послдніе два года прошли въ усиленной работ. Сенъ-Симонъ будто воспрянулъ духомъ посл кризиса и, не уставая, написалъ свои главнйшія сочиненія. Не мене важно было завербовать передъ смертью талантливыхъ и энергичныхъ учениковъ и имъ оставить свое идейное наслдство.
Сенъ-Симонъ нашелъ ихъ въ небольшомъ количеств, всего человкъ пять. Но вс они благоговли предъ учителемъ, несомннно обладавшимъ способностью привлекать сердца, особенно молодежи.
Философъ скончался на рукахъ учениковъ, исполненный непоколебимой вры въ успхъ своихъ идей.
‘Плодъ созрлъ, вамъ остается сорвать его… Помните, чтобы совершить великое дло, надо проникнуться воодушевленіемъ’.
Эти слова были завщаніемъ Сенъ-Симона, для присутствовавшихъ — незабвенной святыней, лозунгомъ новаго евангелія.
Смутно и часто неразршимо-странно это евангеліе въ томъ вид, въ какомъ оно вышло изъ рукъ ‘пророка’.
Впослдствіи ‘апостолы’ постарались все уяснить, дополнить и съ чисто французскимъ талантомъ привести въ стройную систему. Но это — ихъ дло.
Самъ учитель до конца дней не могъ разобраться въ идеяхъ и совершенно невроятныхъ фантасмагоріяхъ. Все шло рядомъ я въ результат представило одну изъ самыхъ удивительныхъ путаницъ политическаго, нравственнаго, философскаго содержанія.
Требуется часто много доброй воли, чтобы дочитать до конца иной трактатъ Сенъ-Симона и за одну-дв блестящихъ мысли, внушенныхъ автору будто нкіимъ свтлымъ геніемъ, простить сильнйшій лиризмъ и хотя вполн простодушные, но по форм крайне притязательные эффекты на мотивъ пророчества и учительства.
Напримръ, одно изъ раннихъ произведеній — Письма женевскаго обывателя. Начало — превосходно. Никто проницательне не оцнилъ ученыхъ, состоящихъ на откупу у вншней матеріальной силы, не заклеймилъ такой безпощадной насмшкой академическій педантизмъ и цеховое рабство мысли.
Не мене цлесообразны насмшки надъ метафизиками и всякимъ другимъ тунеяднымъ направленіемъ формальной учености. Цнна также защита жизненнаго, практически-плодотворнаго знанія и объясненіе научнаго метода, какимъ впослдствіи воспользуется Тэнъ, по обыкновенію, изуродовавъ чужую идею и не указавъ на источникъ.
Все это читается съ большимъ интересомъ и пользой. Но дальше начинается истинное испытаніе здраваго смысла читателя, ни боле, ни мене, какъ откровеніе, длинный разговоръ о новомъ ньютоновскомъ культ, объ обществ врующихъ подъ эгидой англійскаго математика и его закона тяготнія.
Въ основ опять почтенная мысль — знаніе, талантъ и личный трудъ должны лечь въ основу общественнаго порядка и человческаго счастья. Но вмсто логическаго раскрытія этой идеи, предъ нами пророческое ясновидніе и отрывочные лирическіе вскрики,
То же самое повторяется во всхъ позднйшихъ трактатахъ Сенъ-Симона.
Они изобилуютъ возвышенными стремленіями, обнаруживаютъ въ автор дйствительно основательное познаніе современныхъ матеріальныхъ и духовныхъ нуждъ, часто поразительный критическій талантъ на почв исторіи и политики, но все это будто проблески молніи, кругомъ бродятъ туманы романтическихъ мечтаній и мистическаго лиризма.
Что, напримръ, можетъ быть основательне доказательства, что исторія не должна быть предметомъ кабинетныхъ упражненій, а настоящей учительницей жизни, что только въ ней политикъ и моралистъ могутъ черпать цлесообразныя указанія для своей общественной дятельности и для врнаго представленія о задачахъ народнаго развитія?
Исторія не романъ и не сатира, а положительная наука. Такъ выражается Сенъ-Симонъ, несомннно въ порыв увлеченія, но оно, разумется, несравненно выше и, пожалуй, даже научне, чмъ темныя ремесленническія операціи ненавистныхъ автору ‘метафизиковъ’ и ‘философовъ’.
То же самое и основная политическая идея Сенъ Симона: развитіе мирнаго труда и мирныхъ сношеній между націями взамнъ борьбы классовъ и народовъ.
Сенъ-Симовъ сочиняетъ цлые гимны ‘промышленности’ и ‘положительному знанію’: это — киты его идеальнаго государства, отъ ихъ совершеннаго единенія, по мннію Сенъ-Симона, зависитъ весь прогрессъ цивилизаціи.
Впослдствіи эти идеи принесутъ свои плоды. Именно изъ школы Сенъ-Симона выйдутъ дятельнйшіе предприниматели въ самыхъ характерныхъ областяхъ промышленнаго девятнадцатаго вка: основатели банковъ, строители желзныхъ дорогъ и каналовъ, создатели грандіозныхъ коммерческихъ учрежденій, даже колонизаторы.
Не вс предпріятія окажутся удачными, но важно упорное преслдованіе идеи мирнаго международнаго труда въ противовсъ нескончаемымъ счетамъ дипломатовъ и воиновъ за человческую кровь. Здсь сенъ-симонизмъ явился самымъ послдовательнымъ выразителемъ мира и культуры.
Такому направленію въ международной политик соотвтствовали идеалы учениковъ Сенъ-Симона и во внутренней. Отрицаніе войны стоитъ рядомъ съ отрицаніемъ революцій, вообще насильственныхъ переворотовъ. Идея органическаго національнаго развитія сама собой враждебна какимъ бы то ни было взрывамъ личныхъ или сословныхъ страстей. Эта идея выросла на почв научнаго воззрнія на жизнь человческихъ обществъ, на завтномъ стремленіи Сенъ-Симона открыть столь же строгіе законы въ исторіи, какіе существуютъ въ другихъ наукахъ.
Везд, конечно, иного лишняго энтузіазма и еще больше чистой мечтательности поэта и ясновидца. Но не мало также идей, воспринятыхъ позднйшими поколніями.
Если нашъ вкъ по преимуществу эпоха промышленнаго труда, техническихъ изобртеній, усовершенствованныхъ международныхъ сношеній, и въ то же время вкъ строгой науки и знанія, какъ дйствительно практической силы, тогда Сенъ-Симонъ истинный сынъ своего времени.
Но нашъ странный мечтатель близокъ своему времени и своими странностями. Окиньте мысленнымъ взоромъ вковое движеніе новой философіи, остановитесь даже на самыхъ послднихъ плодахъ умственнаго и художественнаго генія нашего времени, вы невольно взглянете снисходительне на самую прихотливую игру сенъ-симоновскаго воображенія. Имъ вдь только начинался нашъ пестрый вкъ, мы его доживаемъ, а у насъ на рукахъ сколько угодно и мистицизма, и символизма, и всякихъ другихъ рдкостей конца вка, и при этомъ, пожалуй, даже меньше вры въ науку и человческія нравственныя силы, чмъ было у романтическаго родоначальника позитивизма.