ОЧЕРКИ РУССКОЙ ЖИЗНИ.
ОЧЕРКИ РУССКОЙ ЖИЗНИ.
XII.
XII.
Н. Шелгуновъ.
‘Русская Мысль’, кн. I, 1887
Очерки русской жизни, Шелгунов Николай Васильевич, Год: 1887
Время на прочтение: 24 минут(ы)
Каждый годъ, какъ прежде, такъ теперь, ваши газеты подводятъ 1 января итоги году предъидущему. Но итоги эти (особенно прежде к теперь) очень не похожи другъ на друга. Посл Севастополя мы тоже подводили итоги, и при Петр Великомъ подводили итоги, подвели итогъ еще и на ближайшей памяти. За непохожими другъ на друга итогами шли такіе же непохожія слдствія, разнымъ образомъ отражавшіяся на нашей общественной и государственной жизни. О нашемъ послднемъ итог длаетъ интересное сообщеніе Аксаковъ.
Года четыре назадъ Аксакову удалось побесдовать съ однимъ ‘умнымъ и опытнымъ сановникомъ’ по поводу ‘застоя’, на который тогда громко жаловались въ особенности въ Петербург и Москв. Печать, общество и даже бюрократы ‘помоложе,— говоритъ Аксаковъ,— заявляли требованіе на преобразованія, на смлую постановку и еще боле смлое разршеніе вопросовъ, касающихся самыхъ существенныхъ сторонъ нашего государственнаго, политическаго, экономическаго и соціальнаго строя. Ложно или основательно подобное требованіе? Жалть или не жалть о засто?’ — спрашиваетъ Аксаковъ.
Умный и опытный сановникъ разршилъ вопросы Аксакова такъ: ‘въ предъявляемомъ обществомъ требованіи нтъ собственно ничего серьезнаго, опредленнаго, насущно-нужнаго, потому что никакихъ такихъ ‘спшныхъ’, ‘жгучихъ’,— ‘животрепещущихъ’ вопросовъ вовсе и не имется. Потребность, выражаемая обществомъ,— потребность фальшивая. Оно просто избаловано двадцатью пятью годами непрерывныхъ реформъ, постоянно содержавшихъ его въ возбужденномъ состояніи, постоянно волновавшихъ его боле или мене сильными ощущеніями. Какъ избалованный ребенокъ, которому ежедневно дарили новую игрушку и вдругъ прекратили подарки, оно, оставшись безъ новинокъ, просто скучаетъ, Необходимо, чтобы общество вышло изъ-подъ власти этого нервнаго, лихорадочнаго состоянія, успокоилось, зажило по-будничному, и тогда жизнь съ своими очередными вопросами потечетъ сама собою, нормально и правильно’.
Аксаковъ хотя и не согласился вполн съ мнніемъ сановника, но усмотрлъ въ немъ и ‘не малую долю правды’. Аксаковъ, наприм., находилъ, что реформъ у насъ было слишкомъ много, что, кром нкоторыхъ крупныхъ, необходимыхъ реформъ, были и боле или мене ненужныя реформы, ‘вызванныя одною праздною маніей преобразованія’. Относительно хе ‘нервности’ Аксаковъ сдлалъ сановнику такое возраженіе: ‘Съ нервнымъ, вовсе непроизвольнымъ состояніемъ общества нельзя не считаться. Врядъ ли его нервы могутъ быть успокоены бездйствіемъ власти, или, что почти одно и то хе, дятельностью правительства, ограниченною одними очередными, такъ называемыми текущими длами’. Относительно крестьянской реформы Аксаковъ говорилъ сановнику: ‘Неужели думаете вы, что освобожденіе крпостныхъ крестьянъ, что реформа 19 февраля 1861 года такъ-таки и завершена вполн, дло поконченное, отжитое, о которомъ докучаютъ нашей памяти одни лишь выкупные платежи? Да, она еще длится, я не можетъ не длиться. Это реформа больше, чмъ переворотъ, въ обыкновенномъ значеніи слова, это цлая революція, конечно, мирная, но, все-таки* революція. И мы до сихъ поръ обртаемся въ революціонномъ процесс, продолжаемъ испытывать на себ его дйствіе. Мы сорвались съ одного берега, но еще не пристали къ другому, и все еще несемся внизъ по рк, находясь въ момент творчества, въ переходномъ состояніи. А переходное состояніе не есть нормальное, оно — болевое, нервное, его не вычеркнешь изъ жизни и съ нимъ нужно считаться’ (Русь 1883 г., No 3).
Вотъ два почти противуположныя мннія, и оба составляющія итогъ одного и того же предъидущаго. Аксаковъ, котораго ужь, конечно, нивъ чемъ заподозрить нельзя, считаетъ нужнымъ правильное и нормальное развитіе государственной и общественной жизни въ дальнйшемъ преобразовательномъ направленіи, и опытный сановникъ считаетъ нормальнымъ развитіемъ предоставленіе общества самому себ, не тревожа его никакими возбуждающими нервы дйствіями и оставивъ его въ поко вмст съ его очередными вопросами.
Посл этого разговора прошло четыре года, четыре года постоянныхъ итоговъ, которыми изо-дня въ день, изъ мсяца въ мсяцъ и изъ года въ годъ наполнялись наши газеты и журналы, земскія извстія, судебная и полицейская хроники. Матеріалъ, слдовательно, такой богатый, что можно уже безъ ошибки судить, насколько жизнь, предоставленная самой себ, когда въ ея неустройства не вносятся поправки, можетъ своими собственными силами сложиться нормально и течь правильно.
Уже давно Россія занята только будничными, очередными длами, а деревня изъ буденъ никогда и не выходила. У города есть театръ, концерты, катанья на тройкахъ, танцы, балы, ужины въ ресторанахъ, юбилейные обды, т.-е. т или другіе суррогаты жизни, которые могутъ занять вниманіе городскихъ обитателей и успокоить ихъ нервы. У деревня ничего этого нтъ. У Нея (и то не у всякой) есть только кабакъ. Отъ этого, если деревенскій обитатель дорвется до кабака, то, для успокоенія своей нервной системы, онъ пьетъ въ такомъ же размр, въ какомъ пили богатыри Владиміра. Станетъ ли (Мужикъ пить чай, онъ и тутъ поступаетъ какъ богатырь, чтобы вся утроба чувствовала, что онъ напился чаю. Ему всякое нервное удовлетвореніе требуется въ богатырскихъ размрахъ. И это совершенно понятно. Его будничная, ежедневная жизнь до того несложна, до того въ ней всякій день повторяется одно и то же и идетъ годъ въ годъ съ правильностью часовъ, что онъ совсмъ застываетъ въ этомъ затупляющемъ однообразіи вчной заботы о хлб и въ вчномъ напряженномъ труд. Вся жизнь мужика воспитываетъ его въ отвычк думать и говорить о чемъ-либо дальше его лошади и коровы, вся же его внутренняя и вншняя политика заключается въ податяхъ. Иногда его положеніе въ этомъ отношеніи бываетъ много трудне положенія Болгаріи, потому что сборщикъ уводитъ со двора послднюю корову. Ужь это ли не будни! Реформы мужика тоже не избаловали и во всякомъ случа не пріучили ни къ новинкамъ, ни къ волнующимъ сильнымъ ощущеніямъ. Мужикъ не волновался даже и во время самой реформы, по крайней мр, тогда зорко слдили, чтобъ этого не случилось. Значитъ, вопросъ о нормальной и правильной жизни деревня долженъ стоять вн всякаго сомннія.
Чтобъ оцнить врно истинныя силы деревни (мужика), ее не слдуетъ обобщать, подводя подъ одну гребенку и сверъ, и югъ, и западъ, и востокъ. Деревню нельзя представлять себ въ ‘иде’, теоретически, ее, напротивъ, нужно расчленять, видть не ‘вообще’, а по частямъ, и не только ее ‘видть’, нужно ее чувствовать. Неоспоримо, что мужикъ долженъ сдлать себ все самъ — и онъ долженъ длать все самъ уже по одному тому, что никто за него и для него длать этого не станетъ. Но мужикъ, все-таки, не можетъ сдлать ни дождя, когда хлбъ сохнетъ отъ засухи, ни сдлать солнца и теплой погоды, когда холода мшаютъ хлбу зрть.
Вотъ дв деревни, которыя я вижу почти каждый день и знаю ихъ вншнюю жизнь. Лтомъ он похожи на муравьиныя кучи, а зимой — на снжные сугробы. Об деревни лежатъ за сорокъ верстъ отъ всхъ городовъ и всхъ желзныхъ дорогъ. Мужики живутъ только хлбопашествомъ, промысловъ никакихъ не знаютъ, разв изрдка кое-кто изъ. нихъ, подводахъ на 10—15, наймутся отвезти въ городъ муку съ сосдней мельницы. За путину въ 80 верстъ (взадъ и впередъ), да за два дня труда съ лошадью мужикъ получитъ одинъ рубль. И этотъ доходъ рдокъ.
Опытомъ годовъ мужики этихъ деревень (и не этихъ однхъ, а почти всего узда) выработали такую экономическую политику. Они засваютъ поля для себя, для дома, а коноплю сять на огородахъ на подати. Танъ эти дв статьи и не смшиваются, по крайней мр, теоретически. На вотъ наступаетъ осень и оказывается, что или хлбъ не уродился, или конопля не уродилась, а бываетъ, что не уродится ни хлбъ, ни конопля. Опытъ годовъ этими случайностями (вовсе не рдкими) немедленно ниспровергается и доходныя статьи, такъ хорошо разъединенныя теоретически, получаютъ совершенно неожиданное назначеніе. И противъ, этихъ случайностей мужикъ ничего подлать не можетъ.
Или крестьянинъ разсчитываетъ, что ему за рожь дадутъ 60—65 к., а цна ей съ неба свалится въ 55 коп. Цна же именно сваливается съ неба. Ее не длаетъ ни мужикъ, ни землевладлецъ, ни мельникъ, вс они зависятъ отъ Орда, отъ Риги, отъ Книгсберга. И Орелъ зависитъ не отъ себя, не отъ себя зависитъ и Рига. А что подлаешь съ Америкой и Индіей? Мужикъ такъ далеко, конечно, не думаетъ и объ Америк онъ ничего не знаетъ. И, тмъ не мене, весь его трудъ становится въ ненормальныя условія, и не Америкой только, съ которою еще можно побороться, а тмъ, что нтъ выгодныхъ рынковъ, нтъ близко ни желзныхъ дорогъ, ни шоссе, что курсъ нашъ низокъ и становится все ниже и ниже, что земли мало, а платежи велики, что доходы отъ земли иногда не покрываютъ труда. Сообщу любопытный фактъ этого рода. Одна деревня купила при помощи крестьянскаго банка землю. Въ первый годъ крестьяне землю обрабатывали міромъ, а на второй сдали ее въ аренду, потому что это и выгодне, и врне. Арендная плата всегда исправна и ею заплатишь и долгъ банку, и подати, а при неурожа или низкихъ цнахъ собственная обработка принесетъ только убытокъ.
Что же изъ всхъ этихъ помхъ крестьянинъ можетъ устранить собственными средствами, чтобы создать себ правильную, нормальную жизнь? Солнца онъ сдлать не можетъ, дождя тоже. Но, вдь, для него такія же невозможности и желзная дорога, и шоссе, и рынки, и цны на хлбъ, и курсъ, и размръ податей, и недостатокъ земли. И вотъ, когда вс эти невозможности соединятся въ одну общую невозможность, мужикъ чувствуетъ себя передъ ея непреоборимою силой такимъ же безпомощнымъ, какъ передъ громомъ и молніей. И тогда мужикъ изъ своей деревня бжитъ и отправляется искать счастья въ ‘Гурдабай’.
Теперь, читатель, вы можете обобщить картину и тогда увидите, какъ цлыми вереницами и толпами идутъ переселенцы то на Кавказъ, то въ Сибирь, то въ Уфимскій край, то на Амуръ. Идутъ они и пшкомъ, и плывутъ на пароходахъ, и дутъ по желзнымъ дорогамъ. Вс эти массы людей двигаются большею частью на авось, безъ плана, нердко даже куда глаза глядятъ. Одни идутъ впередъ, другіе, разочарованные, возвращаются домой, не найдя счастья, за которымъ они пошли.
О переселеніи писалось у насъ въ послдніе годы столько, что. даже боишься повторять эту старую и всмъ извстную исторію. Но, должно быть, старая исторія еще, все-таки, мало извстна, потому что каждая журнальная статья о переселеніи читается съ новымъ интересомъ, точно читателю открываютъ Америку. И эта Америка, какъ видно, въ дйствительности еще не открыта, иначе нечмъ объяснить, что переселеніе остается ‘вопросомъ’, пока разршаемымъ ‘собственными средствами’, лишь одними мужиками. Судя по прогрессу, который сдлалъ этотъ вопросъ, предоставленный разршенію лишь деревни, можно разсчитывать, что если мужикъ позаймется переселеніемъ еще лтъ двсти, то, можетъ быть, и организуетъ его въ стройное, упорядоченное явленіе.
Трудности переселенія заключаются не въ одномъ передвиженіи. Если у мужика хватитъ силъ и хлба на дорогу, онъ дойдетъ и до края свта, но дойти до края свта только первая половина дла. Главная трудность — устроиться на новомъ мст, а для этого одной выносливости и способности голодать еще мало. Наши тульскіе, курскіе, тамбовскіе, полтавскіе (и какіе хотите) переселенцы оказались, по оффиціальнымъ отзывамъ, самыми неспособными колонизаторами Кавказа. Такими же оказались они я на Амур, и въ степяхъ Азіи. То время, когда наши землепроходцы убгали въ пустыни и далекіе края отъ помщиковъ и преслдованія за вру, когда въ этихъ дальнихъ краяхъ, напримръ, въ Сибири, земли не считали и не мрили и всякій садился гд хотлъ, плняясь ширью и просторомъ, да первобытнымъ изобиліемъ еще не тронутыхъ богатствъ природы, давно уже миновало. Теперь уже и переселенцамъ нарзаютъ землю по числу душъ, а иногда въ количеств, далеко не плняющемъ просторомъ. Близкихъ мстъ, боле или мене схожихъ, по условіямъ, съ мстностями, изъ которыхъ переселяются, стало тоже меньше, и переселенцамъ приходится брести въ даль, гд и почва другая, и растительность другая, и вс условія культуры и жизни другія. Тамбовскій мужикъ, видвшій только рожь и овесъ и очутившійся въ Закавказь, едва ли скоро придетъ въ себя отъ изумленія передъ рисовыми полями, кукурузой, сахарнымъ тростникомъ, лсами шелковицы и чайными и табачными плантаціями. Даже кавказскіе старожилы не освободились еще отъ подобнаго изумленія, когда неизбжныя условія развитія предъявили имъ подобныя культурныя требованія. Что же подлаетъ тутъ тамбовецъ съ извстною ему культурой только ржи и овса?
Есть въ жизни переселенцевъ примры и боле крайніе, когда наши мирные и вовсе не воинственные мужики должны были выходить въ поле по нскольку человкъ вмст и съ заряженными винтовками, потому что въ камышахъ скрывались тигры, а за камышами караулили неосторожныхъ колонистовъ таранчи-киргизы. Переселенцы по Сыръ-Дарь и у Казалинска встртили условія до того необычайныя, что еще изумительно, какъ они разбжались только черезъ пятнадцать лтъ, а не раньше. Степной камышъ, куга, въ руку толщиной, саксаулъ, котораго не возьмешь ни топоромъ, ни пилою, сушь и безводіе съ перваго же шага навели на-переселенцевъ подавляющее уныніе. Кончилось тмъ, что переселенцы, вмсто земледльцевъ, превратились въ извощиковъ и стали возить военные транспорты изъ Оренбурга въ попутные форты и въ Ташкентъ. Но и этотъ послдній хлбъ отбили у мужиковъ подрядчики и купцы-милліонеры. ‘Съ этой минуты переселенцы стали разоряться’,— говоритъ г. Жакмонъ (Русская Мысль, 1886 г., кн. IX). Посл же голоднаго 1879 года они и совсмъ разбжались. А, между тмъ, ‘въ тхъ же низовьяхъ Сыръ-Дарьи, но сосдству съ нашими переселенцами, существуютъ пашни киргизовъ, и хотя въ нихъ орошеніе происходитъ примитивнымъ способомъ, посредствомъ ручныхъ и воловьихъ чигирей, несмотря на то, получаются несравненно лучшіе результаты при хлбныхъ посвахъ, нежели у русскихъ поселенцевъ’,— пишетъ г. Жакмонъ.
И вся эта безпомощность совершенно понятна. Съ своими агрономическими и всякими другими познаніями мужикъ голодалъ и дома, оттого онъ и убжалъ. Но какую же силу могли представлять эти скудныя знанія въ борьб съ совершенно новыми условіями природы, климата, растительности, охватившими нашего великоросса, который, при всей своей смтливости, туго идетъ, на какія бы то ни было новыя приспособленія, даже на простое заимствованіе? И вотъ тотъ же великороссъ, очень тугой въ сельско-хозяйственныхъ улучшеніяхъ, для которыхъ, все-таки, нужны знанія, нашелъ выходъ въ характерной и очень распространенной особенности, которая уже давно создала русскимъ репутацію народа, способнаго къ торговл и промышленности. Этою репутаціей пользовались еще новгородцы. Промышленность и торговля составляютъ выходъ для всякой деревенской энергіи и способности. Чтобы торговать и промышлять, не нужно знаній, для этого довольно бойкости и смтливости, которая, по пословиц, что смлость города беретъ, у насъ обыкновенно и замняетъ знаніе. У другихъ народовъ, у которыхъ развиты техническія производства и существуетъ широкое техническое образованіе, способности выступаютъ обыкновенно на этотъ путь и на путь изобртеній. Полемъ конкурренціи является изысканіе новаго или усовершенствованіе и улучшеніе существующаго. Въ особенности въ этомъ отношеніи выдляется Франція, въ которой изобртательныя (и вообще прогрессивныя) способности очень развиты, а промышленныя привилегіи играютъ большую роль. У насъ же даже фабрики и заводы умютъ обходиться безъ знающихъ техниковъ. Указатель фабрикъ и заводовъ сообщаетъ, что въ восьми наиболе фабричныхъ губерніяхъ Россіи, въ которыхъ число фабрикъ доходитъ до 5,300, технически-образованныхъ управляющихъ-спеціалистовъ состоитъ: русскихъ — 281 и иностранцевъ — 227. Значитъ, 4,792 фабрики находятся въ рукахъ управляющихъ доморощенныхъ.
Если технически-знающіе люди не особенно требуются для фабрикъ, то для деревни они и совсмъ не нужны. И нельзя не признать, что наша срая деревня служитъ очень ограниченнымъ полемъ для какихъ бы то ни было изобртательныхъ способностей и прогрессивныхъ дйствій. У насъ есть цлые края, какъ Блоруссія, куда въ деревни не проникли еще ни сапоги, ни ситцы, ни фабричныя сукна, и крестьяне удовлетворяютъ вс свои потребности самодльщиной. Сукно (блое) у нихъ домашнее, блье (посконное) домашнее, обувь (лапти) тоже домашняя. Плотники, столяры, слесаря, мдники — вообще ремесленники — для блорусской деревенской бдноты совсмъ не нужны и никогда не требуются. Даже кузнецамъ длать нечего, потому что на двадцать телгъ только одна найдется шинованная, а лошадей куютъ къ зим, дай то не всегда. Бдность настолько ограничиваетъ потребности крестьянъ, что имъ ничего и не нужно. Что же среди этихъ, ни въ чемъ не нуждающихся, людей станутъ длать изобртательныя способности, когда ни этихъ способностей, ни знаній не къ чему приложить? Куда дваться умственнымъ силамъ, предпріимчивости и энергіи, если, по несчастію, природа наградитъ ими человка? Положимъ, что общая бднота и одинаково срая жизнь уравниваютъ способности, и энергическіе, умственно-выдающіеся и способные къ почину люди въ деревн не часты, но они, все-таки, появляются. И если такой человкъ явится, ему открыта единственная въ деревн для способностей дорога — въ кабатчики или въ кулаки. Для этихъ двухъ длъ условія нашей деревенской жизни открываютъ широкій просторъ,— такой же просторъ, какой они открываютъ и для деревенской торговли. Тутъ не нужны знанія, не требуется пройти школу, тутъ требуется только изворотливость, обиходъ (т.-е. умнье обойтись, которымъ въ совершенств владютъ евреи), умлость и смтка. А какое сдлать употребленіе этимъ способностямъ, научитъ уже сама жизнь.
Кабатчикъ и кулакъ вызываютъ у насъ давно всеобщее негодованіе и печать, травитъ ихъ изъ всхъ силъ, какъ единственное или, по крайней мр, самое главное наше зло, какъ ненасытныхъ піявицъ, высасывающихъ послдніе народные соки. Врно, что и кулакъ, и кабатчикъ не вносятъ ни малйшей крупицы ни въ народное, ни въ государственное матеріальное благосостояніе, не производятъ они никакихъ полезныхъ предметовъ и живутъ на народномъ и государственномъ тл, какъ паразиты. Но я говорю о нихъ теперь не съ точки зрнія моральныхъ или экономическихъ послдствій. Я беру ихъ какъ явленіе и только указываю на происхожденіе этого явленія. Эти паразиты созданы не закономъ произвольнаго зарожденія,— они только приложили свои способности къ тмъ единственнымъ дламъ, которыя щедрою рукой предложила имъ русская жизнь. Во всякомъ случа, они дло рукъ человческихъ и тхъ порядковъ и отношеній, которые эти самыя руки и устроили.
Въ порицаніе теперешнему времени говорятъ, что прежде, при откупахъ, у насъ не было кабатчиковъ. Тогда, дйствительно, вмсто кабатчиковъ, были ‘сидльцы’, но разв это не то же кушанье, только подъ другимъ соусомъ? Сидлецъ всегда былъ ловчакъ и пройдоха, бойкій, изворотливый, плутоватый и умлый, знавшій вдоль и поперегъ своего потребителя и умвшій обойти не только его, но и всякое начальство. Такихъ ужь и подбирали. Со времени акцизной системы кабатчиковъ только расплодилось, но и при откуп, и теперь мсто за кабацкою стойкой всегда принадлежало способности и ловкости. Впрочемъ, при теперешнемъ упадк длъ въ кабатчики пошли люди уже и совсмъ не тхъ способностей. Въ нашей мстности жилъ старикъ-живописецъ. Прежде, когда у купцовъ проявлялось ‘усердіе’, живописцамъ въ деревн было дло, теперь ‘усердіе’ поизсякло, храмы вс построились и живописцы изъ деревень вс куда-то порастерялись. Старикъ-живописецъ остался въ деревн, потому что у него была небольшая землица, но живописной работы у него совсмъ не было, и онъ своихъ двухъ сыновей сдлалъ малярами. Но въ теперешнее время въ деревн и маляру длать нечего. Мужикамъ маляры и никогда не бывали нужны, а землевладльцы, у кого и были крашеные дома, то уже давно облзли, а вновь домовъ они не красятъ. И вотъ, одного изъ братьевъ-маляровъ я встртилъ недавно въ кабак на большой дорог, поступилъ онъ въ сидльцы въ кабакъ водочнаго заводчика и получаетъ жалованье. ‘Есть у васъ пиво?’ — спрашиваю я его.— ‘Есть, да нехорошо, а свжаго еще не привозили’,— отвчаетъ онъ. Разв настоящій кабатчикъ такъ бы отвтилъ? Онъ заставилъ бы меня перепробовать все испорченное пиво, увряя, что другая бутылка будетъ лучше, и за вс бутылки взялъ бы деньги. Загнала маляра въ кабакъ нужда, потому что только въ кабацкомъ промысл еще и можетъ найти себ человкъ помщеніе. У насъ въ кабакахъ сидятъ теперь и отставные солдаты, съ бабой и кучей дтей,— ихъ тоже загнала въ кабакъ нужда, потому что нтъ никакихъ длъ,— сидятъ въ кабакахъ и женщины, одн бойкія, другія простоватыя, какъ этотъ маляръ, и которыя скажутъ вамъ всегда правду.
А, кажется, и этотъ единственный выходъ для деревенскихъ способностей готовъ скоро закрыться. Теперь акцизъ доведенъ до послдняго предла и повышаться ему уже некуда. Винные заводы даютъ прибыль, если держать, въ то же время, и кабаки, да всячески кривить душой и обходить законъ. Если акцизъ на вино вздумаютъ поднять еще, то и винные заводы упадутъ, какъ упали вс наши дла.
Особенность нашего экономическаго быта заключается именно въ томъ, что производительныя способности развиваются у насъ гораздо слабе способности ‘распредленія’. Насколько способность распредленія развилась у насъ посл освобожденія, можно увидть уже изъ уголовной хроники. Причина такого своеобразнаго направленія способностей заключается въ народной бдности и маломъ числ потребностей. Наши фабрики, заводы и промышленныя заведенія работаютъ преимущественно для городскаго населенія и для интеллигенціи. И размръ этого потребленія сравнительно настолько невеликъ, что не можетъ способствовать развитію производства, по крайней мр, особенно замтно. Деревня потребителей не создаетъ, а если и создаетъ, то въ очень ограниченномъ размр. Значитъ, фабрикамъ приходится работать все на однихъ и тхъ же потребителей или же для расширенія производства искать вншнихъ рынковъ. На отыскиваніе вншнихъ рынковъ мы не особенно счастливы и купеческая смтка, которой мы отличаемся дома, тутъ вамъ измняетъ. А такъ какъ мы своихъ производствъ не расширяемъ (иди очень слабо), то, слдовательно, и нтъ мста для приложенія нашихъ растущихъ интеллигентныхъ силъ. Такимъ образомъ, получается неисходный кругъ: съ одной стороны, для развитія жизни требуется интеллигенція, а съ другой — неразвитая жизнь не даетъ интеллигенціи дла. И вотъ, одни изъ интеллигентовъ, надломленные и разочарованные въ своихъ стремленіяхъ, идеалахъ и надеждахъ, кончаютъ самоубійствомъ, другіе голодаютъ, боле же ршительные и мене разборчивые изъ нихъ становятся на путь ‘распредленія’ богатствъ, практикуя это дло или способами дозволенными, или же такими, что попадаютъ въ мста не столь отдаленныя.
Духъ ‘распредленія’, обуявшій теперь всю Россію, проникъ и въ землевладльческій бытъ, что при упадк сельскаго хозяйства, цнъ на хлбъ и бездоходности имній и не можетъ быть иначе. Въ былыя времена доходъ получался просто и думать о немъ не приходилось, теперь же, если не думать, ничего не получишь. И вотъ, въ землевладльческомъ быту повторяется то же явленіе, которое наблюдается и въ жизни деревни. Какъ въ деревн боле способные и энергическіе идутъ въ кабатчики, кулаки и вообще стараются выдлиться изъ срой массы, такъ и среди деревенской интеллигенціи боле способные перестаютъ сидть вплотную на своей земл. Способный и шустрый владлецъ сейчасъ же начинаетъ спекулировать, онъ занимается скупками и перекупками, заводитъ промышленныя заведенія, напримръ, мельницу для торговли мукой, или же скупаетъ тощій скотъ, откармливаетъ его щ перепродаетъ мясникамъ, вообще такъ или иначе и смотря по обстоятельствамъ, примазывается къ торговл, потому что торговля, несмотря на застой, все-таки, самое прибыльное занятіе. Только мене предпріимчивые и мене подвижные занимаются исключительно земледліемъ, но за то они ищутъ себ подспорья въ земскомъ жалованьи. Есть, впрочемъ, и изъ ‘распредлителей’, которые умютъ соединить торговлю, напримръ, съ служеніемъ емид. Однимъ словомъ, способности прокладываютъ себ пути.
Но пути-то эти, увы, мало подвигаютъ нашу жизнь впередъ. А, между тмъ, въ нашемъ обществ еще, кажется, никогда не было такого сильнаго накопленія моральной возбужденности. Прочитайте, что на эту тему появляется въ печати, послушайте, что говорятъ люди вн печати, прислушайтесь къ тому, что говоритъ мужикъ,— вс хотятъ чего-то другаго, хотятъ правды, хотятъ жить по-божески, по справедливости.
Всякій, кто живетъ въ деревн, очень хорошо знаетъ, что въ жизнь -ея высшаго слоя (т.-е. всего того, что не есть мужикъ) никто не вмшивается. Мы здсь живемъ вполн сами по себ, властей никакихъ не видимъ, вншняго давленія никакого и ни въ чемъ не чувствуемъ, полиціи никогда не видимъ (даже и тогда, когда она бываетъ нужна), собираемся свободно на выборы гласныхъ, на выборахъ держимъ себя вполн свободно, такъ же свободно чувствуемъ себя и въ земскихъ собраніяхъ — и, однако, странное дло, и нами вс недовольны, и мы всмъ недовольны, и ‘сама собою’ нормальная и правильная жизнь у насъ никакъ не складывается. Что-то есть въ этой жизни такое, что правда въ ней не беретъ верхъ.
Вотъ, положимъ, идутъ выборы гласныхъ отъ землевладльцевъ и нежелательные (‘качества’ которыхъ извстны) не проходятъ, или же, изъ боязни быть забаллотированными, они и сами не предъявляютъ себя въ кандидаты. Но для человка съ ‘качествами’ всегда больше путей, если для него закрыта одна дверь, онъ стучитъ въ другую. И вотъ, такой человкъ предлагаетъ себя крестьянамъ. Чтобы быть ими выбраннымъ, употребляются разныя средства или, точне, два: подкупъ, въ вид денегъ, подарковъ или водки, и застращиваніе. Подкупаютъ, обыкновенно, вліятельныхъ людей, напримръ, старшинъ, а выборщиковъ угощаютъ водкой, сначала въ маломъ количеств, въ вид задатка, но съ общаніемъ, что хорошее угощеніе послдуетъ, когда выборы состоятся. Подкупъ, конечно, мерзость, но что же вы подлаете противъ этой мерзости со всею вашею порядочностью? Порядочные люди не хотятъ человка, а онъ, все-таки, пролзетъ, и совсмъ не по вин выборнаго начала, а только по его незаконченности. Въ выборы никто вмшиваться не иметъ права, это дйствіе вполн свободное и не стсняемое, и это установлено для того, чтобъ устранить возможность всякаго давленія. Только не устранена возможность давленія мстныхъ авторитетовъ, да кабака и подкупа. И какъ вы ихъ устраните? Хорошее, повидимому, средство — гласность, но ея у насъ нтъ и васъ же, изобличителя неправды, могутъ обвинить въ диффамаціи или клевет. А, между тмъ, гласные отлично знаютъ, съ какими изъянами прошли у нихъ выборы, кому и какой былъ подаренъ сельско-хозяйственный продуктъ, кто и насколько купилъ водки на угощеніе и какіе фокусы употреблялись, чтобы крестьяне клали шары направо или налво. Конечно, въ сомнительныхъ случаяхъ, возникаютъ дознанія, но тутъ дло опять зависитъ отъ того, какого лагеря человкъ длаетъ дознаніе, и справедливость дознанія ничмъ не гарантирована. Бываетъ и такъ, что права сомнительныхъ гласныхъ провряются земскимъ собраніемъ, по тутъ опять все зависитъ отъ большинства, тогда какъ справедливость можетъ быть на сторон меньшинства. Бываютъ, напримръ, такіе случаи, что лучшіе люди, съ интеллигентнымъ развитіемъ, люди истинно-земскіе, желающіе порядка въ земскихъ длахъ, составляютъ большинство одного голоса, но съ противной стороны подаетъ голосъ предсдатель и берутъ верхъ ршенія вовсе не земскія. Тоже характерный фактъ, что предсдатель идетъ въ руку съ старшинами и писарями (какъ извстно, всегда зависимыми), и вовсе не въ интересахъ народа, а именно противъ нихъ. Чтобы не быть голословнымъ, я представлю такой фактъ. На народныя школы партія старшинъ и писарей и землевладльцевъ отъ крестьянъ (хороши довренные!) не прибавляетъ ничего, а, напротивъ, урзаетъ предложенную интеллигентною партіей прибавку учителямъ за обученіе пнію и, въ то же время, городское женское училище, въ которомъ учатся мщанскія двочки, превращаетъ въ женскую прогимназію, въ угоду купцамъ. Когда потомъ говорили гласнымъ отъ крестьянъ, что они тутъ такое путали и понимали ли они, съ кмъ, въ своихъ интересахъ, они должны были голосоваться, они только чесали затылки. И вовсе не мужицкая глупость тутъ причиной. Мужикъ и въ мудреныхъ вопросахъ, какъ раскладки, не теряется, но онъ превращается въ нуль, когда находится въ зависимости и когда на него въ самомъ земскомъ собраніи производится давленіе. Тутъ отъ мужика вы никакой правды не требуйте. Да и что говорить е мужик, особенно зависимомъ (вдь, не Муцій Сцевола онъ), когда далеко не мужики, за общанное имъ земское мсто, переходятъ отъ партіи въ партіи! Иногда, чтобы выиграть голосъ, создаютъ даже новыя мста. Бываютъ еще случаи униженныхъ просьбъ, мн, напримръ, передавали за фактъ, что одного гласнаго, перешедшаго на противную сторону, упрашивали на колняхъ, чтобъ онъ вернулся въ свое лоно, и когда ничто не помогало, ему предложили мсто. Противъ убдительности такого довода, конечно, было уже невозможно устоять, и человкъ, только что измнившій однимъ, измнилъ затмъ другимъ.
Изъ-за чего же столько ухищреній, подходовъ, подвоховъ, изъ-за чего вс эти траты денегъ на подкупы, спаиванье или въ качеств хотя и дароваго, но не мене (а, можетъ быть, и боле) дйствительнаго средства — застращиванье? (Средство, доступное только властнымъ людямъ, стоящимъ у какого-нибудь кормила и употребляемое лишь по отношенію къ мужикамъ, старшинамъ и писарямъ). Побужденія ко всмъ этимъ ухищреніямъ бываютъ самыя разнообразныя, иногда даже просто непостижимыя (хотя и объяснимыя) и всегда личныя.
Наиболе обыкновенная причина — простая корысть, погоня за земскимъ мстомъ. При теперешней трудной жизни, малой доходности и разстройств хозяйствъ, число лицъ, ищущихъ земскихъ занятій, очень увеличилось. Въ былые годы подобные люди держались за казенныя мста. Теперь же казенныхъ мстъ поубавилось, а, между тмъ, людей со средними способностями, годныхъ лишь для ‘длопроизводства’, поприбавилось. Вотъ эти-то средніе люди и составляютъ главныхъ кандидатовъ въ гласные, чтобы проложить себ дорогу въ управу или на другое выборное мсто. Передъ выборами эти ‘алчущіе’ обыкновенно изобличаютъ себя неожиданными визитами въ земцамъ, которыхъ они считаютъ вліятельными и желаютъ расположить въ свою пользу. При такихъ визитахъ они обыкновенно обнаруживаютъ благородный образъ мыслей и чистоту своихъ воззрній на земскія обязанности. Вообще они стараются кокетничать и нравиться, что имъ иногда удается, а иногда и нтъ.
Другіе изъ алчущихъ не таятъ никакой матеріальной корысти и такіе не только гораздо непроницаеме, но иногда даже и совсмъ непонятны. Человкъ, повидимому, не ищетъ ничего,— не нужно ему ни должности мироваго судьи, ни мста въ управ,— и, въ то же время, онъ употребляетъ необыкновенную энергію, чтобы склонить въ свою пользу землевладльцевъ, и если они не даются, то крестьянъ. Побужденіемъ у этихъ людей бываетъ то чувство власти, то желаніе вліять, а иногда и простая традиція положенія. Послдняя причина замчается преимущественно между дворянами старыхъ родовъ, коренными туземцами, фамиліи которыхъ играли роль въ своихъ уздахъ. Эти послдніе могикане, еще хорошо помнящіе крпостное время, особенно не долюбливаютъ новое наплывное помстное населеніе, въ руки котораго перешла едва ли не половина прежнихъ помщичьихъ имній. Между наплывными есть и дворяне, и купцы, итакъ… какіе-то неизвстные не то, изъ управляющихъ, не то изъ разночинцевъ. По національностямъ наплывные бываютъ изъ русскихъ, изъ нмцевъ, поляковъ, а иногда и латышей. Это разношерстное наслоеніе, съ иными привычками, нравами, традиціями, иметъ надо общаго съ родовыми землевладльцами, у которыхъ еще свжо въ памяти крпостное время и сохранилось вполн, хотя и замаскированно, прежнее дворянское чувство. Конечно, никакого сліянія интересовъ и понятій тутъ ожидать нельзя, а уступить поле разношерстности не позволяетъ дворянское достоинство. И вотъ, чтобъ удержать свое положеніе, изыскиваются компромиссы, иногда совершенно неожиданные. Наплывные, пускающіе еще корни и не безъ основанія считающіе себя будущими хозяевами положенія, стараются устраивать связи или между собою, или съ крестьянами, а старые, коренные владльцы уже и прямо заключаютъ союзъ съ крестьянами. Бываетъ такъ, что родовитые владльцы дружатъ со старшинами и писарями и стараются пріобрсти популярность между крестьянами, чтобы пройти въ гласные, если другимъ путемъ (при разношерстности землевладнія) имъ это не удается. Гласный изъ родовитыхъ является всегда ‘столпомъ’, онъ стоитъ на сторон ‘порядка’, онъ баллотируетъ всегда съ предсдателемъ и изображаетъ собою не только охранительное, но даже ‘оффиціозное’ начало. Конечно, ‘порядокъ’ и ‘благонамренность’ не больше, какъ слова, и бываютъ случаи, когда, вмсто поддержанія порядка, ‘столпъ’ производитъ безпорядокъ. Напримръ, такой случай. Избираются въ коммиссію по раскладк — столпъ, двое старшинъ, писарь, настоящій земецъ и представитель отъ казны. Чтобъ усилить налогъ на казенные лса, столпъ стоитъ за раскладку по двумъ разрядамъ и, чтобъ имть на своей сторон большинство, онъ говоритъ, обращаясь къ старшинамъ, что лса совсмъ не нужны. Какое тамъ лсное хозяйство?… Отдать бы ихъ крестьянамъ, у которыхъ земли мало,— и старшины понимаютъ эту рчь, поддерживаютъ оратора и коммиссія большинствомъ ршаетъ противъ меньшинства, а представитель казны подаетъ особое мнніе (то же, кажется, длаетъ и земецъ).
Стали добиваться теперь положенія въ земств и купцы, тоже усвоивающіе, хотя и своеобразно, идею общественности. Хотя купцы фигурируютъ преимущественно въ городскихъ думахъ и управахъ, но есть и земства, въ которыхъ они добрались до власти и большинства. Въ то время какъ въ земств, даже преимущественно дворянскомъ (чисто-дворянскихъ земствъ, кажется, нтъ ни одного, не исключая даже и симбирскаго), обыкновенно господствуетъ земское направленіе (кром нкоторыхъ вопросовъ), купцы составляютъ всегда сословную группу и, не особенно дружа другимъ представителямъ, держатся тсно другъ друга. Дворянъ купцы не долюбливаютъ за то, что они — дворяне, а земскую интеллигенцію за то, что она — интеллигенція. Кром того, купцы обязательно не любятъ печать и потому они всегда ярые враги корреспондентовъ, которыхъ всми силами стараются не допускать до земскихъ собраній (эту же нелюбовь къ корреспондентамъ обнаруживаетъ, кажется, и московская дума’.
Къ купеческой же групп слдуетъ причислить и наиболе вліятельные и разбогатвшіе экземпляры, вышедшіе изъ раздобрвшихъ крестьянъ, волостныхъ писарей и старшинъ, которые добиваются земскихъ мстъ, конечно, не по сословнымъ причинамъ, а ради власти и положенія. Замчательномъ какою истинно-купеческою находчивостью и смтною умютъ пользоваться своимъ земскимъ положеніемъ эти по-истин промышленные люди (купцы тоже). Напримръ, членъ управы (конечно, уздной) изъ ‘промышленныхъ’, завдывающій земскими суммами, держитъ въ город лавку колоніальныхъ товаровъ. Въ управ денегъ нтъ и всхъ, кто за ними является, просятъ подождать. Но людямъ же нужно пить и сть, сахаръ, чай и проч. дома на исход, а то ихъ я совсмъ нтъ. И вотъ промышленный членъ, конечно, оказывая вниманіе къ трудному положенію, выдаетъ записку на полученіе въ долгъ изъ ‘го лавки чаю, сахару, муки, крупъ и т. д. Такое соединеніе промышленности, съ земскими обязанностями очень помогаетъ развитію торговли и практикуется оно уже давно, но въ то время, которое было ‘давно’, подобныя соединенія земскихъ и торговыхъ заботъ составляли отдльные случаи, а теперь они множатся.
Вс эти сорты жаждущихъ образуютъ всегда партію, противную истиннымъ земцамъ или, точне, интеллигенціи, и стараются вогнать ее въ меньшинство, что теперь начинаетъ удаваться чаще, чмъ прежде. Но между оппозиціей дворянскаго представительства (оффиціознаго) и оппозиціей купеческаго (вообще промышленнаго) сословія есть существенная разница. Дворяне стоятъ главнйше за извстные ‘принципы’ и идеи и во всякомъ случа они идейные представители. Купеческая же партія стоитъ больше за экономію и за счетъ денегъ, что, безъ сомннія, хорошо, если, какъ ныньче въ нодинскомъ земств (Вятской губерніи), не ведетъ въ упраздненію школъ и къ уменьшенію медицинской помощи. Въ нодинскомъ земств, гд большинство оказалось на сторон купеческой партіи, закрыты 22 земскія шкоды и введена обязательная суточная плата за право пользованія леченіемъ въ земскихъ больницахъ, кром того, докторовъ обязали избгать, по возможности, даровой выдачи лкарствъ, приходящимъ больнымъ крестьянамъ. Это по отношенію къ земскому интересу. Что же касается интереса купеческаго, то то же большинство постановило уменьшить земскій сборъ съ недвижимыхъ городскихъ имуществъ и торговыхъ помщеній. Такъ понимаютъ купцы свои земскія обязанности, превращая земскую экономію въ свою собственную.
Очень можетъ быть, да, пожалуй, и несомннно, что все это длается потому, что всмъ стало жить трудно. Застой чувствуется не только во всхъ экономическихъ производствахъ, но и въ умственной производительности, но за то больше, чмъ когда-нибудь, обнаруживается лихорадочная дятельность въ погон за кускомъ хлба или за пирогомъ, смотря потому, чего у кого нтъ. Нервное, лихорадочное состояніе, которое выходило еще недавно наружу, ушло теперь внутрь. Оставивъ область интеллигенціи, печати, оно сосредоточилось въ среднемъ сло, для дятельности котораго земство служитъ едва ли не единственнымъ полемъ. На этомъ пол сталкиваются весьма разнообразные интересы многообразныхъ общественныхъ группъ, создавшихся освобожденіемъ крестьянъ, и сосредоточиваются вс наши общественныя боевыя силы. Котелъ этотъ кипитъ если не особенно сильнымъ общественнымъ ключомъ, то, несомннно, сильнымъ ключомъ сословныхъ и личныхъ интересовъ. Борьба ведется безпардонная и энергическая, хотя всхъ ея мелкихъ подробностей обыкновенное общество (публика), не принимающее въ борьб непосредственнаго участія, не знаетъ. Объ этой борьб въ газетахъ не пишутъ и корреспонденты за нею не слдятъ, хотя она представляетъ превосходный матеріалъ для характеристики нашей современной общественной нравственности. Обыкновенно борятся страсти очень мелкія и выборъ средствъ отличается неразборчивостью (на войн какъ на войн). Наибольшею неразборчивостью рекомендуютъ себя ‘одиночки’, примазывающіеся къ какой-нибудь партіи, чтобы протереться въ гласные, въ управу и вообще на земское жалованье. Группы держатъ себя чище, хотя и он прибгаютъ къ средствамъ не совсмъ достойнымъ (вроятно, по недоразумнію).
Обыкновенный пріемъ, употребляемый противъ нежелательнаго человка, или даже противъ цлой группы, заключается въ ‘заподазриваніи’, въ томъ, что пускается въ ходъ ‘слово и дло’. Это длается не только для того, чтобъ ослабить партію при выбор гласныхъ и перетащить голоса на свою сторону, но и потомъ, когда враждебная партія сформировала свой лагерь и нужно уронить довріе къ ней мстной власти. Въ такихъ случаяхъ очень помогаютъ крайнія обобщенія. Напримръ, подготовляются выборы гласныхъ отъ крестьянъ и между ними пускаютъ слухъ, что противная партія не православная, а ‘батюшкамъ’ шепчутъ, что партія ‘польская’ (это длается, конечно, не въ великороссійскихъ губерніяхъ). Между тмъ, во всей партіи на 12 гласныхъ только 4 поляка и вполн обрусвшихъ, остальные вс и русскіе, и православные. Или пускаютъ слухъ, что такой-то (нежелательный) принадлежитъ къ ‘панской’ партіи. А ‘панъ’ — уже цлая программа будущаго поведенія: это значитъ, что онъ будетъ мирволить владльцамъ, а съ крестьянами будетъ строгъ. ‘Панскій’ мировой судья не спуститъ крестьянамъ никакой мелочи, ни случайной потравы, ни порубки, ни украденныхъ яблоковъ и за все назначитъ наказаніе строгое. Такой ужь, конечно, страшенъ. Или пускаютъ другаго ‘жупела’ — насчетъ неблагонамренности и неодобренія начальства. Наконецъ, люди съ отношеніями къ властямъ пользуются ихъ протекціей, а кто самъ владетъ властью, тотъ самъ и пускаетъ ее въ дло въ свою пользу. Сочиненные ‘жупелы’, если они разсчитаны хорошо, всегда достигаютъ своей цли. Кром того, пускаютъ подъ рукой нехорошіе слухи и въ провинціальной властной сфер, которая и вообще, и относительно земцевъ въ особенности боле склонна вритъ худому, т.-е. тому, что можетъ ей надлать хлопотъ и усложненій, чмъ хорошему. Вс эти и подобныя имъ продлки раздражаютъ партію, противъ которой он направлены (а нкоторыхъ и тревожатъ), настраиваютъ ее крайне возбужденно и страстно, и какъ для накопленія взаимныхъ враждебныхъ чувствъ есть достаточно поводовъ, то слдующія за выборами гласныхъ собранія, когда партіи сходятся для генеральныхъ битвъ на почв разршенія практическихъ вопросовъ,— бываютъ въ высшей степени напряженныя и зачастую не обходятся безъ рзкихъ и грубыхъ выходокъ, готовыхъ перейти даже и въ большую крайность (это я выражаю нсколько уклончиво). Въ ныншнемъ году было нсколько подобныхъ напряженныхъ и враждебныхъ собраній, когда партіи стояли стна противъ стны, твердо и неуступчиво, и когда, поэтому, не былъ разршенъ ни одинъ вопросъ, потому что голоса раздлились поровну. Поэтому же не состоялись выборы но управы, ни мировыхъ судей.
Обыкновенно выборная борьба есть борьба тайная и ведется она минными средствами противъ партіи земской, которая всегда сильна нравственно и знаніемъ дла, но пока слаба числомъ и, вроятно, ослабетъ больше, если жизнь, продолжая слагаться ‘сама собою’, выдвинетъ снизу еще больше купцовъ и ‘экономовъ’, а въ дворянской партіи усилится противуземское движеніе. Но, кром минныхъ средствъ, ради быстраго торжества надъ противникомъ, когда медлить не приходится, употребляется и средство открытое — право власти. Есть въ земскомъ положеніи статья, которою опредляется, когда собраніе, по неполному числу гласныхъ, считается несостоявшемся. И этою статьей, бывали случаи, бойцы пользовались такъ. Предсдатель видитъ, что противная сторона, собравшись въ полномъ числ, перевшиваетъ голосами, между тмъ, въ партіи, съ которою голосуетъ предсдатель, не явилось трое. Очевидно, что вс предложенія пройдутъ нежелательнымъ большинствомъ. И вотъ предсдатель посл проврки правъ гласныхъ объявляетъ собраніе закрытымъ по неполному числу гласныхъ. Какъ, что, почему, на основаніи какого закона? Предсдатель указываетъ на статью (37 под. о зем. учр.), ему отвчаютъ, что она совсмъ сюда не подходитъ, тогда онъ говоритъ, что беретъ это на свою отвтственность. И гласные, притащившіеся за десятки верстъ, разъзжаются по деревнямъ. Вы говорите, что это незаконно, совершенно справедливо, что незаконно, но, тмъ не мене, собраніе закрыто, а когда оно потомъ было вновь назначено черезъ мсяцъ, вс нужные гласные были налицо.
Въ борьб партій предсдатель очень важное лицо. Онъ ведетъ пренія и можетъ ихъ склонять въ желательную для него сторону: онъ своимъ голосомъ создаетъ при равенств голосовъ большинство, онъ, наконецъ, открываетъ собраніе и можетъ при этомъ поступить (и поступаетъ) такъ. Собраніе, положимъ, должно быть открыто въ 10 ч. утра, по еще не вс явились гласные ‘ихъ’ партіи. Начинать битву при такихъ условіяхъ, разумется, рискованно. И вотъ, не явившихся или ждутъ, или посылаютъ за ними гонцовъ и собраніе не открывается. Всякихъ подобныхъ мелочей есть масса и опытнымъ стратегамъ нужно хорошо ихъ звать и умло ими пользоваться. И нужно отдать справедливость нашей дипломатической способности (ее тоже признавали всегда въ числ русскихъ особенностей, какъ и способность къ торговл), что сравнительно въ короткое время мы достигли въ этой игр почти артистическаго совершенства. Жаль только, что артистическое совершенство всегда направлялось противъ земскаго дда и противъ земскихъ людей.
Этого мало. Мы часто видимъ, какъ просто распущенное личное чувство я самодурствующій произволъ вносятся въ область самоуправленія. Какъ иначе назвать, напримръ, что городской голова приказываетъ гласному, съ мнніемъ котораго онъ не согласенъ, замолчать (и тотъ замолкаетъ)? Какъ назвать поведеніе городскаго головы, врывающагося въ комитетъ, совсмъ не подлежащій его вднію, и начинающаго выгонять его членовъ, потому что между ними онъ усмотрлъ своего заклятаго врага? Потомъ, тотъ же голова стучитъ кулакомъ въ запертую отъ него дверь комитета и требуетъ, чтобъ его впустили, потому что онъ ‘голова и что голова везд иметъ свою неотъемлемую власть’. Вдь, на такого голову, очевидно, слдовало надть горячечную рубашку, а его, пожалуй, выберутъ купцы и на слдующее трехлтіе. Иди опять купецъ (совсмъ они героями теперь стали), по поводу протокола о выборахъ, признанныхъ неправильными, обращается къ секретарю: ‘Почему ты не разъяснилъ, что выборы неправильны? Ты это долженъ былъ разъяснить!’ Секретарь смотритъ удивленно на вопрошающаго и спрашиваетъ:
— Кому это вы говорите?
— Кому? Теб!
— Я васъ прошу мн не говорить ты,
— А я теб буду говорить ты: ты — нанятой и долженъ слухать насъ,— отвчаетъ гласный, входя въ азартъ.
Секретарь проситъ голову запретить гласному грубить, голова звонитъ и явственно произноситъ: ‘Г. Мяснинкинъ, я прошу васъ замолчать’. Мяснинкинъ садится и умолкаетъ.
Подобные крайніе факты удобны тмъ, что избавляютъ отъ необходимости приводить факты мелкіе, совершенно какъ по индйскимъ слонамъ можно судить вполн безошибочно о размрахъ остальныхъ животныхъ Индія. Конечно, въ оправданіе нашихъ слоновъ можно сказать, что они самородки, и что они въ земское и городское самоуправленіе только отъ этого и вносятъ порядки своихъ мучныхъ лабазовъ. Но возьмите сферу печати, въ которой, повидимому, нтъ мста ни индйскимъ слонамъ, ни самородкамъ, разв они практикуютъ не т же пріемы, когда дло касается вопросовъ еврейскаго, нмецкаго, польскаго, я не только этихъ вопросовъ, но и вопросовъ земскаго, школьнаго и т. д.? Все сводится въ простому запрещенію: секты запретить, жидовъ запретить, нмцевъ запретить. У насъ образовалась даже цлая печать запретительнаго направленія, вырабатывающая въ обществ, и безъ того склонномъ къ нажиму и патріотическому кулаку, вкусъ ко всякимъ запрещеніямъ. Наши пріемы въ этомъ отношеніи, дйствительно, доходятъ до курьезовъ. Волжскій Встникъ, со словъ Кіевлянина, сообщаетъ, не безъ ироніи, какъ производится обрусніе нмецкихъ поселеній въ Юго-западномъ кра. Мстная власть распорядилась, чтобы нмецкія названія колоній были передланы въ соотвтствующія русскія: такъ, Карльсдорфъ въ Карловку, Вержбициндорфъ въ Вербовку, Эвандорфъ въ Ивановку, Романсдорфъ въ Романовку, Климандорфъ въ Климовку и т. д. Главное, что просто!’ Но вотъ что можетъ случиться съ этою простотой: прежде такъ и знали, что нмцы живутъ подъ нмецкими названіями, а теперь они, прикрывшись русскими, въ дйствительности останутся, можетъ быть, еще большими нмцами. Но ужь такова теорія и логика-запрещенія, которая физическія средства всегда считаетъ дйствительне умственныхъ и нравственныхъ, и потому, когда эти средства приводятъ къ результатамъ противуположнымъ, мы начинаемъ писать о неблагодарности и обнаруживаемъ наклонность къ чувствительности и изливаемся въ упрекахъ. Бородатымъ мужчинамъ это, какъ будто бы, и не идетъ.
Вс эти факты (конечно, они далеко не, хотя и вс не измнятъ вывода) относятся до той жизни, которая именно развивается ‘сама собою’. Собственно, это картина преимущественно земщины, т.-е. всего того, что сидитъ на земл и живетъ въ своихъ замкнутыхъ, ограниченныхъ земельныхъ интересахъ и въ интересахъ купеческаго стяжанія. Только съ птичьяго полета эта жизнь можетъ казаться спокойною, мирною я даже сонною, въ дйствительности же въ ней затрачивается громадная масса силъ и она находится постоянно въ напряженномъ, нервномъ состояніи, все въ ней бродитъ, борется и враждуетъ, ибо каждый тянетъ въ свою сторону и карабкается кверху, чтобы ссть на чужія плечи. Если эта жизнь (точне, кутерьма) незамтна издали, то только потому, что она безгласна, въ дйствительности же она движется съ неудержимостью ползущей лавины и въ томъ направленіи, которое для нея открыто. Несомннно, что она по этому направленію ползетъ ‘сама собою’, выдвинувъ хозяиномъ положенія личный интересъ. И хозяинъ положенія отлично знаетъ свою силу, онъ закрываетъ школы, сокращаетъ медицину, перестаетъ поправлять дороги, перелагаетъ своеобразно налоги, онъ не гнушается никакими средствами, чтобы завоевать себ большее мсто. А небольшая группа интеллигентныхъ представителей истинныхъ земскихъ интересовъ, образующая численное меньшинство, ничего не можетъ подлать съ этою прущею лавиной, оттягивающею всю жизнь книзу.
И вотъ передъ нами два слоя жизни, и каждый изъ нихъ стремится развиваться ‘самъ по себ’, у каждаго свои очередные, будничные вопросы и дла. Хозяева положенія считаютъ ‘очередными’ длами закрытіе и даже истребленіе всего того, чмъ только развивается и растетъ общественная жизнь, они плодятъ низменные противуобщественные инстинкты и мужественно трубятъ о себ и своихъ подвигахъ въ своей собственной печати. Другіе же считаютъ ‘очереднымъ’ дломъ развитіе учрежденій, обезпечивающихъ общественную справедливость, образованіе и чувство личнаго достоинства. Теперь спрашивается, которое изъ этихъ двухъ теченій можетъ создать ‘нормальное и правильное’ направленіе будничныхъ длъ, и за которыми ‘будничными’ очередными длами слдуетъ считать право на поддержку? Не правда ли, странный вопросъ? А, вдь, казалось бы совсмъ яснымъ, что только дурное длается ‘само собою’, а хорошее само собою никогда еще не длалось.