Немцы мысли и немцы дела, Шелгунов Николай Васильевич, Год: 1870 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 43 минут(ы)

НМЦЫ МЫСЛИ И НМЦЫ ДЛА.

Когда Австрія побдила подъ Садовой, она, желая оправдать неспособность своихъ генераловъ, возвстила Европ, что побдилъ прусскій школьный учитель. Афоризмъ о школьномъ учител оказался совершенно понятнымъ всякому филистеру и теперь нтъ въ Европ такого лавочника, который бы не былъ глубоко убжденъ въ ничтожеств Роона, Мольтке и принца Фридриха-Карла предъ отставнымъ фельдфебелемъ, обучающимъ азбук деревенскихъ мальчишекъ.

Когда пруссаки уничтожили нынче французскую армію, т же австрійцы выпустили новый афоризмъ — они сказали: ‘побдилъ капитанъ, посаженный на лошадь’. Этотъ новый афоризмъ, боле близкій къ истин, показываетъ прямо, что одной грамотностію объяснить силъ Пруссіи нельзя.

Т, кому такъ понравился афоризмъ о школьномъ учител, воображаютъ серьезно, что всему причиной грамота, и что еслибы во Франціи и въ Австріи число грамотныхъ было больше, чмъ въ Пруссіи, пруссакамъ никогда бы не выйдти побдителями.

Но нтъ, возражаютъ школьные учителя, мы говоримъ не то, мы хотимъ сказать, что сила Пруссіи въ томъ, что ея школа ‘истинно-христіанская, нмецкая народная школа’ и что прусская армія потому непобдима, что она, какъ доносили королю Вильгельму Мольтке, Штейнмецъ и Роонъ, ‘вся вышла изъ этой школы’.

И это объясненіе ничего не объясняетъ. Исторія представляетъ намъ рядъ непобдимыхъ армій и небдныхъ полчищъ, которыя не только не знали ‘истинно-христіанской,’ но и никакой школы, Магометъ съ ничтожными силами покоряетъ Востокъ, монголы, какъ лава разливаются по міру и забираютъ въ руки всю Азію и половину Европы, турки при Магомет II берутъ христіанскій Константинополь, при Солиман II покоряютъ Родосъ, покоряютъ Венгрію, два раза проникаютъ въ Германію. Т-же турки берутъ два раза Вну, арабы покоряютъ Испанію. Въ чемъ-же сила этихъ народовъ, что создавало ихъ несокрушимость? Отчего неграмотная Франція беретъ въ прошедшемъ столтіи постоянный перевсъ надъ Германіей? Отчего та-же Германія, уничтоженная, безсильная предъ Наполеономъ I, является грозою его племянника? Отчего происходитъ, что въ извстные періоды и историческіе моменты народами овладваютъ извстныя идеи, которыя измняютъ всю дятельность народовъ, даютъ опредленное направленіе ихъ стремленіямъ, создаютъ новый складъ жизни, порождаютъ совершенно новыя мысли? Какой-нибудь афоризмъ о школьномъ учител или капитан, посаженномъ на лошадь, не даетъ отвта на этотъ вопросъ, потому что и школьный учитель и капитанъ, сами только результаты этого новаго настроенія, а вовсе не причина его.

Въ прошедшемъ столтіи одно изъ подобныхъ могущественныхъ настроеній овладло Франціей, и босоногіе солдаты французской республики, не боле грамотные, какъ и турки Солимана II, били грамотныхъ нмцевъ и побдоносно шли противъ коалиціи всей Европы. Въ ныншнемъ столтіи восторженное настроеніе овладваетъ Германіей, и мы видимъ солдата короля Вильгельма подъ стнами Парижа.

Чтобы понимать энергическое настроеніе массъ въ одномъ направленіи и энергическую практику, отвчающую этому настроенію, нельзя ограничиваться узкимъ филистерскимъ аршиномъ и сводить все къ остроумнымъ афоризмамъ австрійскаго изобртенія. Жизнь народовъ такой неизвданный океанъ, на дно котораго не удалось еще опуститься до сихъ поръ ни одному нмецкому ученому. Но силу этого океана чувствуетъ всякій. Всеподавляющая стихійность громадныхъ міровыхъ событіи, захватывающихъ всякаго въ свой водоворотъ, всегда представляла заманчивость именно своею непостижимостію и всегда оставалась неразршимой загадкой, привлекавшей къ себ пытливый человческій умъ. Къ сожалнію, существовавшія знанія мало помогали разршенію загадки и тогда пытливый умъ обращался къ помощи воображенія. Воображеніе уводило умъ въ мистическій туманъ, который умлъ всегда даже орудія прогресса превращать въ орудія отсталости. Такъ случилось, напримръ, съ романтизмомъ, который былъ тоже нкогда прогрессивной силой, а въ XIX столтіи договорился до среднихъ вковъ. ‘Воина и миръ’ графа Толстого есть одна изъ подобныхъ мистико-романтическихъ попытокъ разршить неразршимое. Графъ Толстой пришелъ къ выводу, что въ коллективныхъ явленіяхъ, которыя зовутся историческими, никто ничего не понимаетъ. ‘Люди бросаютъ свои обычныя занятія, стремятся съ одной стороны въ другую, грабятъ, убиваютъ, торжествуютъ и отчаиваются и вся міровая жизнь, усиливаясь въ своей всеобщей восторженности, представляетъ какое-то напряженное движеніе, которое сначала возрастаетъ, а по томъ ослабваетъ’.

‘Всмъ хотлось идти впередъ’, сказали графъ Бисмаркъ про прусскую армію подъ Садовой. Вотъ это-то всмъ хотлось и составляетъ тотъ волшебный кругъ, который пытался отворить графъ Толстой уже заржаввшемъ отъ времени ключикомъ, выкованнымъ въ романтической кузниц. Графъ Толстой ршилъ, что двигающая историческая сила заключается въ непосредственномъ чувств благодушнаго Каратаева. Ну ужь будто-бы у Каратаева не было никакого положительнаго стремленія? Что возбуждаетъ графа Бисмарка и короля Вильгельма? что двинуло нмецкія полчища на Францію? откуда этотъ подъемъ духа? Неужели все это такъ, и люди толкаются, какъ слпые? неужели графъ Бисмаркъ — Каратаевъ?

Историки, конечно, знаютъ только вншнюю сторону міровыхъ явленій и не разобрали еще психологическаго механизма отдльныхъ людей. Но т-же историки и изъ того, что они наблюдали знаютъ также, что есть магическія слова, способныя, какъ электрическая искра, напрягать людей и связывать ихъ въ одно громадное коллективное цлое, стремящееся къ извстной цли. Эти магическія слова имютъ для массъ не всегда совершенно ясный смыслъ, он больше чувствуются, чмъ понимаются. Представленіе, которое скрывается за этими словами, не составляетъ обыкновенно вполн выясненной и разработанной программы поведенія, но, несмотря на свою смутную ширь, идея, возбуждающая стремленія народовъ, иметъ всегда положительную практическую сущность. Мы возьмемъ примръ изъ нашей исторіи. У народа, который шелъ десятками тысячъ къ Пугачеву, не было никакой ясно сознанной и разработанной программы, а между тмъ магическое слово ‘воля’ дало толпамъ мужиковъ такую силу, что они разбивали выдержанныхъ и обученныхъ солдатъ и правительство думало уже послать противъ самозванца Суворова.

Въ большинств случаевъ страхъ наиболе сильный рычагъ, возбуждающій сильное чувство:— народъ хочетъ спасти то, чмъ онъ владетъ, боясь его потерять, или же стремится пріобрсти лучшее, чего у него еще нтъ. Какъ ни смутны магическія слова, возбуждающія народъ, онъ ихъ отлично понимаетъ, он все равно, что крикъ ‘пожаръ’!

Магическія слова не всегда одн и т же, что дйствуетъ въ одно время не дйствуетъ въ другое, ибо въ этихъ словахъ есть своя логическая послдовательность. Солдатъ Магомета II связывало въ непобдимую силу слово ‘Магометъ’ и подъ стнами Константинополя Магометъ быль сильне христіанскаго Бога, теперь-же опять христіанскій Богъ сталъ сильне Магомета. Нмецкій католикъ не наднетъ больше праддовскіе доспхи и не возьметъ въ руки меча для спасенія гроба Господня, да и самъ папа перемняетъ уже квартиру. Старыя стремленія смнились новыми, а съ новыми стремленіями явились и новыя магическія слова. Съ прошедшаго столтія для французовъ служитъ магическимъ словомъ — ‘свобода’, для нмцевъ тотъ-же смыслъ и т-же стремленія заключаются въ клич — ‘родина, единство, національность!’

II.

Т, кого такъ плнилъ афоризмъ о школьномъ учител, похожи на извстнаго шотландскаго сказочнаго охотника, который, проспавъ 100 лтъ, очень изумился, найдя все иначе. Шотландскіе охотники ршили и нынче, что объединеніе Германіи совершается потому, что Пруссія очень сильна, а Пруссія очень сильна потому, что ея армія вышла вся изъ народной школы. Если такъ думаютъ Мольтке, Роенъ и Блюменталь, то какой-же школьный педантъ сметъ думать иначе. А между тмъ исторія нмецкаго единства вовсе не такъ проста. Пропусти Австрія всхъ своихъ солдатъ три раза чрезъ австрійскія школы, ей все-таки не побдить пруссаковъ и не объединить Германіи, которому что только Пруссія одна владетъ магическими словами.

Исторія, совершающаяся теперь на нашихъ глазахъ, началась не нынче. Мы только присутствуемъ при одномъ изъ ея эпизодовъ, для котораго все предыдущее было лишь постепеннымъ приготовленіемъ.

Англія и Франція давно уже слились въ одно государственное единство, котораго Германія по разнымъ обстоятельствамъ достигаетъ лишь нынче. Мы не скажемъ, чтобы средства, которыя употребляютъ графъ Бисмаркъ и король Вильгельмъ, были хороши, мы не скажемъ, чтобы той-же самой цли нельзя было достигнуть иначе, но мы также знаемъ, что при тхъ политическихъ условіяхъ, въ которыхъ находится еще Германія, и при тхъ умственныхъ политическихъ средствахъ, которыми она располагаетъ, ей невозможно было слагать свою теперешнюю политическую исторію, не проявляя своей старой тевтонской грубости. Можно возмущаться поведеніемъ Пруссіи съ тхъ поръ, какъ въ глав прусскаго правленія стоитъ графъ Бисмаркъ, человкъ, лишенный хорошихъ чувствъ и наклонный къ насилію, но измнить поведеніе Пруссіи, пока власть находится въ рукахъ подобныхъ тевтоновъ и пока не увеличится число людей съ лучшими чувствами и боле разсудительныхъ,— невозможно. Нмецкій геній, сказавшійся въ лучшихъ нмцахъ XIX вка, пока еще пролагаетъ дорогу къ дятельности, онъ самъ борется съ Бисмарками и, владя больше теоретическими средствами, ждетъ своего будущаго.

Нмцевъ давно укоряютъ въ томъ, что они не сложились въ одно національное государство. Но разв они не слагаются въ него теперь, когда пришло время? Не сдлалось это раньше потому, что и не могло сдлаться. Ни по внутреннему составу племенъ, ни по географическому положенію, Германія не пользовалась тми условіями, въ которыхъ находилась Россія, Франція или Англія. Нмцы почти со всхъ сторонъ были окружены сосдями чуждыхъ національностей. Въ то-же время я въ границахъ своей народности, они представляли такую смсь племенъ, какой не было ни въ Англіи, ни во Франціи, ни въ Россіи. Каждое отдльное племя Германіи было достаточно сильно и находилось въ довольно выгодныхъ географическихъ условіяхъ, чтобы спасаться отъ преобладанія другихъ племенъ. Въ то-же время германскимъ племенамъ приходилось постоянно бороться съ иноплеменными сосдями — то съ итальянцами и папой, то съ скандинавами, то съ французами, то съ славянами, на счетъ которыхъ нмцы расширили свои предлы. Германскіе императоры были почти постоянно заняты вншними завоеваніями и имъ не было времени направить свою дятельность на объединеніе отдльныхъ германскихъ племенъ. Кром того, власть императора и его связующая сила была слабе противодйствовавшаго ему нмецкаго сепаратизма.

Ріформаця еще больше раздлила Германію. Посл реформаціи изъ одной вышло дв Германіи — протестанская и католическая. Об враждовали постоянно, об отыскивали себ средства и союзниковъ вн своей національности. Вс сосди, и близкіе и далекіе, были хороши если ихъ поддержка давала возможность взять верхъ надъ противникомъ, католики искали покровительства и поддержки католическихъ держа въ и преимущественно Испаніи, протестанты заключали союзы съ протестанскими государствами, какъ Данія, Швеція, Англія, Франція стояла на сторон то католиковъ, то протестантовъ. Такимъ образомъ Германія постоянно раздирала сама себя и нмцы постоянно воевали съ нмцами. Реформація привела къ тому, что отдльные князья усилились, императорская власть еще боле ослабла, о національныхъ же интересахъ совсмъ забыли. Одичалый народъ служилъ слпымъ орудіемъ политическаго своекорыстія и каждый сильный думалъ только о томъ, чтобы сдлаться еще сильне на чей-бы то ни было счетъ. Реформація, въ основ которой лежала прогрессивно-національная идея, превратилась въ средство разъединенія страны, сдлалась орудіемъ ослабленія національнаго чувства. Вс правители, начиная съ императора, заботились только о личныхъ, династическихъ интересахъ. Германскій императоръ даже пересталъ быть германскимъ, потому что главную массу его подданныхъ составляли иноземцы — венгерцы, итальянцы, славяне. Остальные германскіе правители поступали также. Саксонскіе курфирсты превратились, напримръ, въ королей польскихъ, курфирсты бранденбургскіе владли Пруссіей. Померанія принадлежала Швеціи, Ганноверъ — Англіи. Въ этой путаниц и черезполосиц нмцы утратили всякое чутье общаго отечества. Въ войнахъ, которыя возникали въ Европ, нмецкіе государи вступали въ’союзы чисто изъ личныхъ выгодъ. Нмецкой имперіи точно и не было: каждый владлецъ приставалъ къ той или другой воюющей сторон, дружился то съ Франціей, то съ Швеціей, то съ Россіей, то съ Англіей. Каждый ничтожный князекъ считалъ себя великимъ человкомъ и хотлъ играть въ политику. Этой разрозненностію всегда пользовались Франція и Англія, и измна нмецкихъ государей общему нмецкому длу была обыкновеніюй причиной успховъ враговъ Германіи. Трудно представить себ что-либо боле позорное, чмъ Германія посл реформаціи и до самаго XIX вка. Имперскій сеймъ, вмсто того,, чтобы заниматься своимъ настоящимъ дломъ, только выслушивалъ и разршалъ жалобы, кляузы и самыя мелочныя дрязги вчно ссорившихся нмецкихъ государей. До какой мелочности доходили.жалобы показываетъ, напримръ, слдующій случай. Въ 1706 году Франкфуртъ жаловался, что наложенный на него денежный контингентъ превышаетъ его силы. Изъ 800 гульденовъ, наложенныхъ на жителей, городъ просилъ сложить 500, но въ то же время заявлялъ, что было бы справедливе уменьшить платежъ до одной трети, т. е. до 266 гульденовъ 40 крейцеровъ! И въ этихъ крейцерахъ торговался богатый промышленный Франкфуртъ! Впрочемъ имперскій сеймъ и не могъ заниматься никакими важными длами, потому что и самъ онъ былъ также ничтоженъ, какъ ничтожна страна, интересами, которой онъ завдывалъ. Безсиліе имперскаго сейма обнаруживалось во вншнихъ войнахъ Германіи. Никто не хотлъ его слушать, каждый длалъ, что хотлъ, и Германія съ своими голодными и ободранными солдатами, всегда бгавшими съ поля сраженія, съ своими неспособными предводителями и своими ничтожными правительствами становилась посмшищемъ и игрушкой Европы. До чего было мало чувства достоинства въ нмецкихъ правителяхъ показалъ курфирстъ баварскій, Карлъ-Альбертъ, претендентъ на императорскую корону. Онъ не постыдился предъявить подложное духовное завщаніе, которое было опровергнуто въ Вн, и выпрашивая помощь Франціи, писалъ слдующее унизительное письмо кардиналу Флери, ‘увренный въ доброт его величества христіаннйшаго короля, полный доврія къ дружб вашего преосвященства, я полагалъ, что первымъ шагомъ съ моей стороны должна быть самая безграничная преданность его величеству королю, котораго я всегда считалъ единственною моею опорою и единственною моей защитой (И этотъ человкъ хочетъ сдлаться нмецкимъ императоромъ!!! восклицаетъ Шлоссеръ), и передать вашему преосвященству мое убжденіе, что настоящія обстоятельства составили-бы величайшую славу вашего управленія длами, потому что вы могли бы усилить могущество короля, уменьшивъ могущество его ста]шиной соперницы, а это вмст съ тмъ послужило-бы къ наград врнаго союзника, постоянная привязанность котораго къ интересамъ Франція вамъ хорошо извстна. 11 дйствительно, судя потому, что вы мн сообщаете, я вижу, что моя довренность къ королю не была тщетною: первыя мысли его христіаннйшаго величества обратились ко мн съ пламеннымъ желаніемъ найти благопріятный случай для поддержанія нравъ моего рода и возведенія меня, буде возможно, на императорскій престолъ. Мн не достаетъ словъ для выраженія всей безпредльности моей признательности и того, какъ я растроганъ милостями короля…’ Или тотъ-же Карлъ-Альбертъ писалъ Флери: ‘Приблизилась минута, которая должна ршить судьбу врнйшаго изъ союзниковъ короля и увковчить славу его царствованія. давъ ему случай доставить императорскую корону князю, который по признательности и преданности поставитъ всегдашнею своею обязанностію соединять интересы имперіи съ интересами Франціи и такъ какъ это будетъ вашимъ дломъ, то я возлагаю всю мою надежду на васъ, котораго я всегда любилъ и почиталъ, какъ истиннаго своего отца…’ И такъ унижался претендентъ на императорскую корону!

Среди этого позорнаго нмецкаго безсилія начинаетъ возникать Пруссія. Немного нужно было даровитости, чтобы дать маленькому государству перевсъ надъ окружающими его политическими ничтожествами: — Требовалось только немножко почестне управлять своими подданными. Если-бы Гогенцолерны были въ половину хуже того, чмъ они были, то и тутъ-бы Пруссія возвеличилась неимоврно надъ остальными нмецкими государствами. Но Гогенцолерны были выше цлой головой. Дйствительно, они были грубые капралы и деспоты, но они были честными людьми, непозволявшими грабить своихъ подданныхъ. Въ то время, какъ всякій нмецкій микроскопическій князекъ корчилъ изъ себя Людовика XIV, окружалъ себя многочисленною придворной челядью, держалъ фаворитокъ, устраивалъ непремнно оленій паркъ и позорно грабилъ свой народъ, чтобы давать блестящіе придворные праздники, Фридрихъ-Вильгельмъ І и другіе прусскіе короли, подобно Петру I, жили просто и предпочитали тевтонскую грубость жалкой напыщенности и раззолоченному разврату французскаго двора. Въ Фридрих-Вильгельм I, въ первомъ изъ тогдашнихъ нмецкихъ правителей сказалось національное чувство въ его ненависти къ иноземному и въ его презрніи ко всему французскому, такъ что, зная превосходно французскій языкъ, онъ никогда не говорилъ на немъ.

Извстно, что разсчетливая простота Фридриха-Вильгельма I и строгій порядокъ и экономія, введенная имъ въ управленіе страной, дали его сыну Фридриху II возможность сдлать изъ Пруссіи сильное государство. По Пруссія явилась не для того, чтобы водрузить мечъ. Вмсто того, чтобы сплотить нмецкую имперію и дать ей силу и достоинство, Пруссія окончательно ее уронила. Съ тевтонской грубостію, Пруссія, надявшаяся на свою силу, совершенно отказалась повиноваться имперскому сейму. Пруссія хотла поступать такъ, какъ было выгодне ей одной, не желая знать никакой Германіи и никакой германской имперіи. Въ то-же время Пруссія была слишкомъ слаба, чтобы явиться центромъ нмецкаго единства и сгруппировать около себя остальныя нмецкія государства. Разорвавъ послднюю связь, Пруссія взамнъ разрушеннаго не только не дала ничего новаго, а напротивъ, возбудила противъ себя зависть и непріязненныя чувства. Причина этого заключалась въ той надменности и спси, которыя пруссаки стали выказывать посл своихъ побдъ. Давно уже замчено, что нмцы гораздо умне въ несчастій, чмъ въ счастіи. Правда, что ни одно нмецкое государство не могло въ XVIII столтіи хвалиться какими-нибудь славными подвигами и Пруссія была первой нмецкой державой, которая обнаружила силу и достоинство, во правда и то, что побды Фридриха до того вскружили голову его пруссакамъ, что они стали смотрть на остальныхъ нмцевъ съ презрніемъ, а себя перестали считать нмцами.

Считая своимъ отечествомъ только Пруссію и гордясь своими военными подвигами, подданные Фридриха II не умли понять, что они пріобрли свою славу междоусобной войной и пораженіемъ своихъ собственныхъ земляковъ, что они пріобрли свою славу побдой надъ своей собственной императрицей, которую защищали противъ нмецкихъ государей венгерскія и славянскія войска, что они пріобрли эту славу на счетъ недостойнаго вандальскаго поведенія по отношенію къ такимъ же нмцамъ, какъ и они сами. Посл семилтней войны Германія была совершенно раззорена. Французскій генералъ Мальбуа доносилъ военному министру: ‘Войска наши совершаютъ всевозможныя неистовства и больше любятъ грабить, чмъ сражаться’. Походъ русскихъ, какъ говоритъ Шлоссеръ про компанію 1757 г., былъ страшенъ только несчастнымъ жителямъ. Сибильскій. главнокомандующій саксонцами, былъ такъ возмущенъ жестокостями и опустошеніями русскихъ, что подалъ своей императриц жалобу на ихъ главнокомандующаго Апраксина и въ досад сложилъ съ себя начальство. Австрійскіе кроаты свирпствовали хуже турокъ, а имперскія войска не уступали ни французамъ, ни русскимъ, ни кроатамъ. Фридрихъ II дйствовалъ тоже по-турецки, онъ велъ войну на счетъ тхъ областей, въ которыя вступалъ. Съ бднаго и пустыннаго Мекленбурга Фридрихъ II взялъ, напримръ, 17 милліоновъ талеровъ контрибуціи. На Лейпцигъ, который состоялъ въ подозрніи слишкомъ сильной привязанности къ интересамъ Австріи и тайной ненависти къ Пруссіи, Фридрихъ наложилъ контрибуцію въ 8 тоннъ золота. Вообще вся Германія была страшно опустошена и своими, и чужими. Уцлли лишь южныя части австрійско-германскихъ владній и Баварія. Вся же средняя и сверная Германія, отъ границы Россіи до Франціи, была превращена въ пустыню, и все это благодаря честолюбивымъ стремленіямъ Фридриха II, созидавшаго новое прусское могущество.

Внутренній строй Германіи соотвтствовалъ вполн ея вншнему политическому поведенію. Общество точно было раздлено на клточки, совершенно изолированныя и враждебныя другъ другу, какъ египетскія касты. Религіозное невжество заставляло чуждаться не только католиковъ и протестантовъ, но и между протестантами лютеране считали дломъ душевнаго спасенія ненавидть и преслдовать реформаторовъ. Лютеранскіе города запрещали у себя реформатское богослуженіе, католическіе — лютеранское. Религіозная нетерпимость простиралась до того, что Карлъ VI австрійскій выслалъ противъ протестантовъ цлую армію и изъ зальцбургскихъ владніи было изгнано боле 30,000 протестантовъ.

Затмъ шло соціальное подраздленіе общества. Здсь къ невжеству и предразсудкамъ, которое поддерживали и разжигали религіозную нетерпимость, присоединялась еще гордость съ одной стороны, и раболпіе — съ другой. Іерархическая лстница, на которой размстились нмцы, представляла замчательный образчикъ одичалости нмецкихъ чувствъ и понятій. Такъ, на верхней ступени лстницы стояли, конечно, коронованныя особы, потомъ члены владтельныхъ фамилій, потомъ князья, дале графы, еще ниже имперскія и рыцарскія фамиліи, затмъ обыкновенные дворяне, жалованные императоромъ, за ними дворяне, получившіе свое достоинство отъ другихъ владтелей. Чиновники длились на ранги и кичились своимъ положеніемъ не меньше дворянъ. Впрочемъ, дворяне, считая себя силой родовитой, смотрли съ презрніемъ на чиновниковъ. Чиновники, въ свою очередь, смотрли съ презрніемъ на купцовъ, купцы на ремесленниковъ, а ремесленники — на крестьянъ. Народу было хуже всего, его презирали вс, его грабили, утсняли, эксплуатировали всякимъ образомъ. Не только обезпеченіе, но хотя какое-бы-то ни было довольство были совершенно неизвстны въ деревняхъ. Раззоренный народъ жилъ чуть не въ хлвахъ и ходилъ въ рубищ. Казалось, что одичалая и разрозненная Германія должна или погибнуть отъ иноземнаго врага или разложиться въ собственномъ безсиліи.

III.

Но Германія не разложилась. Прошло сто лтъ к нкогда одичалая Германіи является страной съ глубокой цивилизаціей. Она возвышаетъ голосъ и провозглашаетъ себя первымъ народомъ, отъ котораго должны теперь зависть судьбы Европы. Откуда же взялась эта сила? Не высыпалась же она внезапно изъ рога изобилія. который щедрое провидніе вздумало опрокинуть надъ головой Германіи. Конечно нтъ, потому что провидніе никогда не длаетъ народамъ подарковъ. Народы пожинаютъ только то, что сами сятъ. Графъ Бисмаркъ и король Вильгельмъ не больше какъ руки. Они только акушеры, помогающіе рожденію германской идеи, которая зачалась до нихъ, а развивалась безъ ихъ участія.

Историческое развитіе народовъ совершается по неизмннымъ иконамъ, которыхъ поможетъ измнить никакая сила. Скоре или медленне совершится это развитіе зависитъ, конечно, отъ обстоятельствъ, мшающихъ или помогающихъ развитію. Объединенію Германіи обстоятельства помшали, также какъ он до сихъ поръ мшаютъ объединенію славянъ. Но въ историческомъ круговорот наступаетъ каждому народу своя очередь, потому что прогрессъ и цивилизація не составляютъ достоянія только нкоторыхъ. Развитіе передается преемственно однимъ народомъ другому, когда придетъ пора для его принятія и когда обстоятельства приготовятъ для того почву. И на Германію наконецъ пахнуло свжимъ воздухомъ. Долго жила Германія заимствованною жизнію, чуждою ея духу, крпокъ и продолжителенъ былъ ея сонъ, но, просыпаясь и расправляя свои члены, она наконецъ вытянулась во весь ростъ и изумила міръ своими размрами и своимъ тевтонскимъ кулакомъ. Тевтонскій кулакъ, конечно, можно-бы и не показывать, но не оттого-ли Германія и груба, что другіе слишкомъ кротки и что во всей Европ одинъ Бисмаркъ.

‘Въ начал XVIII вка, говоритъ Шлоссеръ,— въ Германію еще не заглядывалъ ни одинъ лучъ новаго времени и въ противоположность съ фракціею, Англіею, даже Голландіей) не чувствовалось ни малйшей потребности въ новой литератур. Нмцы въ это время не стояли даже на высот эпохи Людовика XIV.— Немногіе образованные портили себ вкусъ надъ вымыслами Марини д¹Юрфе, надъ краснорчіемъ Бальзака, въ обществ разучились даже правильно писать и говорить на отечественномъ язык. Рзкое отчужденіе дворянства отъ народа, государей и дворовъ отъ простолюдиновъ раздлило народъ на два класса, едва знакомые друга’ другу. Придворные и дворяне читали только пофранцузски, воспитывались французскими гувернерами и гувернантками. Народъ читалъ нелпыя книги XVII столтія, написанныя чрезвычайно дурнымъ нмецкимъ языкомъ.’ Свободное развитіе было почти совсмъ остановлено: невжество администраторовъ, невжество духовенства, невжество юристовъ и невыносимыя притсненія строгой полиціи сковывали всякую мысль. Германія, одичалая и запуганная, совсмъ забыла, что она создала реформацію, забитая и раззоренная, она тупла все больше и больше: тупла подъ отечески-заботливымъ управленіемъ своихъ государей, тупла въ своихъ школахъ, гд царилъ полнйшій сухой педантизмъ, гд формальное знаніе выдавалось за науку и зубреніе замнило смыслъ.

И несмотря на это никто не смлъ жаловаться на окружающій его мракъ, каждый скромно сидлъ въ пеленкахъ, даже и не подозрвая, что онъ спеленапъ. Но вотъ явился человкъ, который не только почувствовалъ, что ему тсно, но и далъ громкій совть своимъ соотечественникамъ выдти изъ пеленокъ. Человкъ этотъ былъ Томазій. Объ немъ Шлецеръ говоритъ, что онъ оказалъ человчеству больше услугъ, чмъ вс греческіе философы вмст. Шлоссеръ находитъ эту похвалу однако черезъ-чуръ преувеличенною. по признаетъ Томазія дйствительно замчательнйшимъ человкомъ новаго времени. Томазій принадлежалъ къ числу людей’ отлично понимавшихъ требованія своего времени, и главная его заслуга въ томъ, что истины, усвоенныя отъ французовъ и англичанъ, онъ примнилъ къ обстоятельствамъ нмецкой жизни. Онъ первый началъ будить спящаго Михеля и въ его темный сырой чуланъ внесъ свтъ, существованіе котораго Михель и не подозрвалъ. Томазія можно считать отцомъ нмецкаго національнаго сознанія. Съ его времена нмецкій языкъ въ Германіи былъ въ полномъ презрніи и вс науки преподавались полатыип. Томазій доказалъ, что такая метода ведетъ не къ просвщенію, а напротивъ, лишаетъ общество образованія, что наука, вмсто того, чтобы длаться общимъ достояніемъ, заперлась въ кабинеты ученыхъ, ведетъ къ педантизму, разъединяетъ знаніе съ жизнію. Такой протестъ хотя былъ и очень смлъ, но Томазій изумилъ еще больше педантовъ, когда въ 1688 г. объявилъ, что будетъ читать курсъ понмецки и въ этомъ курс объяснитъ, какъ, но примру французовъ, можно сблизить науку съ жизнію. Томазій поступилъ еще хуже: въ то время, какъ никто не смлъ писать понмецки, онъ объявилъ, что будетъ издавать на нмецкомъ язык учено-критическій журналъ. Подобной преступной и развратной мысли, конечно, не могли перенести нмецкіе педанты, они могли перенести все, кром нмецкаго языка. Но Томазій не падалъ духомъ и съ замчательной энергіей продолжалъ свою нмецкую пропаганду и борьбу съ напудренными глупцами. Нескоро, правда, одержалъ Томазій побду, но все-таки одержалъ, и чрезъ двадцать лтъ уже многіе профессора лейпцигскаго университета читали лекціи понмецки. Отвлекая своихъ соотечественниковъ отъ школьной мертвой латыни, Томазій постоянно указывалъ на примръ французовъ, которые презирали мертвое педанство и учились и писали на своемъ родномъ язык. Томазій совтывалъ своимъ слушателямъ не тратить время надъ изученіемъ изуродованной латыни, а вмсто нея обратиться къ изученію живыхъ языковъ — французскаго и англійскаго, ‘если вы, нмцы, хотите смягчить свои нравы и развить свой нмецкій умъ, знакомтесь съ обычаями и словесностію французовъ,— поучалъ Томазій. Указывая на французовъ, Томазій требовалъ не слпого формальнаго подражанія, онъ хотлъ пробудить, напротивъ, духъ самостоятельности, хотлъ, чтобы нмцы пользовались французской культурой, какъ однимъ изъ средствъ для самостоятельнаго развитія’. Въ одной изъ своихъ статей Томазій писалъ: ‘разумъ признаетъ верховнымъ властелиномъ Бога. Всякія стсненія, которымъ подвергаютъ разумъ, когда поставляютъ правиломъ ему человческій авторитетъ,— невыносимы ему. Если корысть, мелочное честолюбіе или малодушный страхъ останавливаютъ его свободныя проявленія, онъ охладваетъ тогда къ знаніямъ. Только свобода дала голландцамъ, англичанамъ, даже самимъ французамъ столько даровитыхъ и ученыхъ людей. Напротивъ, недостатокъ этой свободы притупилъ проницательный разумъ итальянцевъ и погасилъ свтлый разумъ испанцевъ.’ И всю жизнь свою Томазій боролся противъ всего, что стсняло свободу нмецкаго духа. Онъ боролся съ варварствомъ школъ, судовъ и законовъ, онъ ратовалъ противъ пытки и противъ процессовъ за колдовство, ратовалъ противъ всякаго педантства и систематики, даже противъ богословской морали. Мраку было слишкомъ много, чтобы Томазій своими доводами здраваго смысла могъ-бы его разсять весь. Но если не въ силахъ одного человка было сдлать все, то и то, что сдлалъ одинъ Томазій, было такъ велико, что становится вполн понятной преувеличенная похвала Шлспера. Въ начал XVIII столтія участіе къ знанію и просвщенію пробудилось въ Германіи уже настолько, что возникло множество нмецкихъ журналовъ о предметахъ историческихъ, философскихъ и богословскихъ.

IV.

Томазій боролся съ грубымъ мракомъ, онъ прорубалъ въ Германіи окно въ Европу, онъ указывалъ на примръ боле передовыхъ народовъ и преимущественно Франціи, откуда совтовалъ нмцамъ черпать свтъ. Но за Томазіемъ выступилъ другой человкъ, который явился не только безпощаднымъ отрицателемъ всякой старой гнили, но вмст съ тмъ пророкомъ будущаго, новаторомъ, зодчимъ новаго умственнаго зданія. Этотъ другой — былъ Лессингъ.

Для дятельности Томазія не было никакой почвы. Онъ просто забрался въ мрачныя нмецкія трущобы и началъ рубить направо и налво, предлагая нмцамъ запасаться иностраннымъ свтомъ. Лессингу была уже подготовлена почва тмъ общимъ культурнымъ движеніемъ и той работой мысли, которую совершали во Франціи Вольтеръ, Дидро, энциклопедисты, ему была приготовлена почва и тмъ либералы!ымъ направленіемъ, которому далъ доступъ просвщенный деспотизмъ новыхъ нмецкихъ правителей, развившихся тоже на французской литератур и философіи.

Лессингу предшествовалъ цлый рядъ нмецкихъ псевдопросвтителей, съ тупоуміемъ которыхъ онъ боролся. Готштедты и Бодмеры были нужны ему для того-же, для чего были нужны глупцы, съ которыми сражался Гейне. Глупцы насущный хлбъ умныхъ людей. Но рядомъ съ Лессингомъ возникалъ уже цлый рядъ двигателей новаго нмецкаго прогресса, возбуждавшихъ самостоя тельность нмецкой мысли: Винкельманъ, Гейне, Землеръ, Реймарусъ, Шлецеръ, Мозеръ, Николаи, Вейссе, Рамлеръ, Клейстъ, — а за нимъ начинается тотъ блестящій періодъ новой нмецкой литературы и философіи, въ глав которой стали Гете, Шиллеръ, Фихте, Шеллингъ. Все это ученики Лессинга.

Чтобы понять силу Лессинга и оцнить все его значеніе не только для нмецкой мысли, но и для всего европейскаго прогресса, нужно представить себ ясно коренную черту его могучаго интеллектуальнаго образа. Въ одномъ изъ своихъ сочиненій Лессингъ говорилъ: ‘Еслибы Богъ держалъ въ правой рук всю истину, а въ лвой — постоянное живое стремленіе къ ней, хотя-бы съ прибавленіемъ, что я буду вчно заблуждаться и сказалъ-бы мн: выбирай!— я со смиреніемъ бросился-бы къ его лвой рук и сказалъ: Отецъ, дай! Чистая истина только для Тебя одного. Готовой истины нтъ и бытіе человка не въ наслажденіи владемымъ знаніемъ, а въ вчномь стремленіи къ новому познаванію. Разъ пріобртенное уже пережито, мыслящій человкъ постоянно переходитъ отъ одного познанія къ другому, никогда не останавливаясь и никогда не зная отдыха. Только въ этомъ умственная жизнь, только въ этомъ вся сущность прогресса. Кто, собравъ извстный запасъ знаній, затмъ только дрожитъ надъ нимъ, ничего не прибавляя къ нему — т люди отжившіе и мертвые, они всегда сторонники попятнаго движенія. Лессингъ умеръ 52 лтъ, онъ умеръ потому, что его тло одряхлло, но умъ его былъ пытливъ, свжъ и силенъ, какъ умъ юноши, Лессингъ работалъ въ области новыхъ изслдованій и за покой работой застала его смерть. Такой-же неустанной и самостоятельной работ мысли училъ Лессингъ и своихъ соотечественниковъ, онъ училъ ихъ быть прогрессивными во всемъ, даже въ религіи.

До Лессинга въ Германіи не было литературы и даже не было публики, потому что то, что было, нельзя назвать ни литературой, ни публикой въ ныншнемъ смысл. Свжій воздухъ, которымъ пахнуло на Германію, требовалъ новыхъ людей, а этихъ новыхъ людей создала новая литература, которую создалъ Лессингъ.

Ни въ одномъ изъ европейскихъ государствъ литература не имла такого громаднаго значенія въ развитіи общества, какъ въ Германіи. Вотъ кто истинный школьный учитель нмцевъ. Европа изумляется громадности того, что создаетъ германская печать, Европа изумляется плодовитости и разнообразію нмецкаго генія. Но разв нмецкій геній могъ-бы производить то, что онъ производилъ и производитъ, еслибы онъ не находился въ условіяхъ, благопріятныхъ для своего проявленія? Сто лтъ тому назадъ, именно въ 1765 году, Зульцеръ писалъ: ‘покамстъ книги будутъ находиться только въ рукахъ студентовъ, профессоровъ и журналистовъ, до тхъ поръ, мн кажется, едва-ли стоитъ труда писать что-либо для настоящаго поколнія. Если въ Германіи существуетъ читающая публика, которая состоитъ не изъ ученыхъ по профессіи, то — признаюсь въ своемъ невжеств — я никогда не зналъ о существованіи такой публики. Я вижу, что книгами окружаютъ себя только студенты, кандидаты, изрдка профессоръ, еще рже пасторъ. Общество, въ которомъ эти читатели составляютъ незамтную и неимющую никакого значенія часть,— такое общество вовсе не знаетъ, что такое литература, философія, нравственность, эстетическій вкусъ/ 11 чрезъ пятьдесятъ лтъ Германія уже неузнаваема, чрезъ пятьдесятъ лтъ она выставляетъ великихъ міровыхъ поэтовъ и великихъ міровыхъ мыслителей. Правда, у нея еще нтъ политической силы и политическаго значенія, но это задача ея будущаго и ею она овладваетъ въ наше время. Политическая слабость и раздробленность даже помогли умственному росту Герма-: ніи, ибо въ ней не могла быть такая сильная центральная власть, какъ во Франціи, располагающая громадными средствами для развращенія и затупленія народа.

До Лессинга руководителями нмецкой мысли были Бодмеръ и Готінтедтъ: это были законодатели вкуса и полновластные авторитеты, предъ которыми склонялось все. Чтобы сбить эти авторитеты съ ихъ пьедесталовъ, нужно было овладть критикою, отъ которой въ Германіи зависла участь сочиненій и ихъ вліяніе на общество. Понятно, что къ этому рулю стремятся всегда общественные реформаторы. Такъ поступилъ и Лессингъ.

Лессингъ вмст съ Николаи основали ‘Литературныя письма’. Главными сотрудниками были Лессингъ, Николаи и Мендельсонъ. Съ самаго начала ‘Литературныя письма’ показали, какой сильный человкъ стоитъ во глав ихъ и не нужно было много времени, чтобы вся Германія признала диктатуру этого человка. Способъ поведенія человка опредляется временемъ, и умъ общественнаго дятеля заключается именно въ умньи выбрать оружіе. Когда явился Лессингъ, нужно было выбрать молотокъ и стучать имъ такъ крпко, чтобы стукъ его былъ слышенъ везд и будилъ всхъ спящихъ. И Лессингъ выбралъ именно молотокъ и стучалъ имъ именно съ этою силою. Критика Лессинга была безпощадна и страшна. На кого онъ обрушивался, тому оставалось только умереть. И Лессингъ поступалъ такъ, сознавая, что поступать иначе нельзя. Онъ зналъ, что нужно быть безпощадно строгимъ и свирпымъ, и что только этимъ средствомъ можно заставить притихнуть тхъ, кто долженъ былъ молчать. Когда Николаи хотлъ приложить къ своему изданію, ‘Библіотеки изящныхъ искуствъ’, портреты нкоторыхъ писателей, въ томъ числ и Лессинга, онъ обратился къ послднему съ вопросомъ: какой девизъ написать подъ его портретомъ? ‘Чтобы недолго думать, отвтилъ Лессингъ,— напишите:

Это злой человкъ, — берегись его.

Или, пожалуй:

Что ты, собака, кидаешься на людей, которые тебя не трогаютъ!’

Но рзкость нападеній была только вншней, формальной стороной дятельности Лессинга, была однимъ изъ его военныхъ средствъ. Впрочемъ въ этой форм заключалась и воспитательная сущность. Умные и острые критическіе разборы, писанные чистымъ нмецкимъ языкомъ, показали публик, что понмецки можно выражаться гораздо лучше, чмъ выражались прежде всякіе школьные педанты готштедтовской школы.

Польза ‘Литературныхъ писемъ’ заключалась въ томъ, что тхъ, кто былъ въ состояніи спастись отъ дурной школы, они выводили на новый путь, напр., Виланда, безнадежныхъ хоронили окончательно во мнніи публики, он первые познакомили Германію съ Шекспиромъ, наконецъ, он указывали публик на собственныхъ нмецкихъ даровитыхъ и талантливыхъ людей, напр., Раманъ, Винкельманъ, Кантъ.

Но недостаточно еще было ввести въ нмецкую литературу жизнь, недостаточно еще было новыми литературными произведеніями создать образцы, нужно было прежнюю эстетическую теорію опровергнуть новой. Это сдлалъ Лессингъ своимъ ‘Лаокоономъ’. ‘Лаокоонъ’ есть собственно теорія поэзіи, теорія прекраснаго, единственное произведеніе съ тхъ поръ, какъ люди пишутъ. ‘Лаокоонъ’ совершенно перевоспиталъ всю нмецкую литературу. ‘Надобно быть юношею, чтобы вообразить себ, какое дйствіе оказалъ на насъ ‘Лаокоонъ’, пишетъ Гете.— Онъ поднялъ насъ изъ бдной сферы вншнихъ очертаній въ свободную сферу мысли. Разомъ было низвергнуто искаженное понятіе о томъ, что поэзія должна подражать живописи. Мы были озарены, какъ молніею, отбросили вс прежнія понятія, какъ втхую рухлядь, намъ казалось, что мы спасены теперь отъ всякаго зла’. Основной принципъ, устанавливаемый Лессингомъ, слдующій. Онъ говоритъ, что живопись должна изображать самые предметы, поэзія же, напротивъ, рисуетъ дйствіе предмета, даетъ чувствовать его и этимъ сообщаетъ возможность узнать еги. И все, за что ни брался Лессингъ, было также плодотворно по своимъ результатамъ. Своею ‘Драматургіею’ онъ хотлъ пробудить въ нмцахъ самостоятельность въ сценическихъ произведеніяхъ и отучить отъ подражанія французской искуственности. Въ драматической теоріи Лессингъ слдовалъ Дидро, котораго онъ изучалъ и по теоріи котораго написалъ свою ‘Миссъ Сара Симпсонъ’. Дидро, разбирая эту драму, сказалъ о ней: ‘быть можетъ, искусству еще нужно усовершенствоваться въ Германія, по германскій геній уже обратился къ природ, — это истинный путь: да идетъ онъ по этому пути!’

‘Сара Симпсонъ’, какъ выразились-бы у насъ въ пятидесятыхъ годахъ, была произведеніемъ натуральной школы. Истинность и врность природ замнили въ ней былую искуственность и ходульность. Но на этомъ первомъ шаг не могло остановиться драматическое искуство. Для величія его не доставало главнаго элемента, дающаго силу и литературному произведенію, и возвышающаго національный духъ, — народности. Въ ‘Сар Симпсонъ’ нмцы видли людей вообще, но нмцамъ нужно было показать ихъ самихъ, и это сдлалъ Лессингъ въ ‘Минн фонъ-Баригельмъ’.

Содержаніе этой пьесы очень просто. Посл семилтней войны составъ прусской арміи былъ уменьшенъ и многіе офицеры остались безъ куска хлба. Маіоръ фонъ-Тельгеймъ, храбрый прусскій офицеръ, былъ тоже уволенъ въ отставку. Но у него ужь раньше была невста, Минна фонъ-Баригельмъ, на которой онъ считалъ теперь безчестнымъ жениться, потому что не имлъ ни средствъ для жизни, ни положенія въ обществ. Онъ ршился скрыться, но случайно встрчается съ своею невстою въ гостинниц и говоритъ ей, что онъ долженъ отъ нея отказаться, потому что онъ ей не партія. Свадьба однако состоялась.

Какъ видитъ читатель, сюжетъ пьесы простъ, и несмотря на то, пьеса имла огромное общественное значеніе и выдержала на всхъ нмецкихъ театрахъ, можетъ быть, не меньше ста тысячъ представленій. Въ чемъ же причина этого успха? Причина его въ томъ, чіО нмцамъ въ первый разъ вмсто какихъ-то невдомыхъ героевъ показали ихъ самихъ, дали пьесу съ содержаніемъ, взятымъ не только изъ собственной жизни, но изъ того времени, которое каждый только что пережилъ.

‘Минна фонъ-Варигельмъ’ заслуживаетъ вниманія еще и по новой тенденціи. Въ ней въ образ Тельгейма олицетворяется героизмъ Пруссіи, а женитьбой пруссака на саксонк (Минн) высказывается протестъ противъ племенной вражды и какъ-бы совершается примиреніе Германіи съ Пруссіей.

Пруссія, хотя и возбуждала къ себ зависть остальныхъ нмцевъ, но эта зависть оттого именно и явилась, что каждый нмецъ чувствовалъ превосходство пруссаковъ. Посл семилтней войны каждый прусскій воинъ являлся съ ореоломъ славы, котораго не имлось у другихъ нмцевъ. Передовые нмцы смотрли на Пруссію, какъ на избавительницу отъ чужеземнаго ига. Слдовательно, семилтняя война являлась войной національной, а Пруссія какъ-бы центромъ національнаго движенія. Каждый нмецъ, возмущавшійся надменностію побдителей, въ то-же время смотрлъ на нихъ съ завистію и хотлъ-бы и самъ принадлежать къ этому племени, такъ поднявшему достоинство нмцевъ. Вотъ ужъ когда Германія стала кидать умиленные взоры на Пруссію.

Лессингъ еще боле помогъ этому тяготнію и подъему нмецкаго духа своимъ свтлымъ практическимъ умомъ. Онъ, конечно, не могъ оправдывать того узкаго патріотизма, по которому каждый нмецъ считалъ своимъ отечествомъ лишь свою деревню. Для него саксонцы, виртембергцы, баварцы, пруссаки были прежде всего нмцами. Въ этомъ случа Лессингъ былъ космополитомъ или, врне, истиннымъ и первымъ представителемъ нмецкаго національнаго единства. Поэтому понятно, что и семилтняя воина, въ которой пруссакамъ приходилось бороться противъ французовъ, русскихъ, кроатовъ, венгерцовъ, была для него войной нмцевъ противъ иноплеменниковъ. Какъ національный патріотъ, Лессингъ чувствовалъ тяготніе къ Пруссіи и по другой причин. Фридрихъ II былъ все-таки самымъ способнйшимъ изъ нмецкихъ правителей того времени, у него былъ и большій порядокъ въ управленіи, у него не было и чиновничьяго грабежа, у него не было такого, какъ у другихъ, судебнаго произвола, наконецъ Фридрихъ II заботился больше другихъ объ образованіи народа. Однимъ словомъ, на сторон Пруссіи были вс данныя, чтобы предпочитать ее Саксоніи и другимъ маленькимъ землицамъ, томившимся подъ управленіемъ разныхъ негодяевъ въ род, Брюля.

Являясь центромъ нмецкаго могущества, Пруссія явилась и главнымъ центромъ нмецкаго умственнаго движенія. ‘Литературныя письма’ издавались въ Берлин, замчательные люди того времени принадлежали преимущественно Пруссіи: Кантъ былъ пруссакъ. Такимъ образомъ все реформаціонное движеніе исходило изъ Пруссіи или изъ Берлина. Берлинъ и Пруссія были центромъ, изъ котораго разливался на нмцевъ всякій свтъ, въ которомъ сосредоточивалось все ихъ достоинство, который пробуждалъ въ нихъ сознаніе своей силы.

Этому пробужденію національнаго духа помогъ Лессингъ больше всею своею ‘Драматургіей)’. Онъ съ обычной своей рзкостію отнесся къ теоріи псевдоклассической драмы и совершенно уничтожилъ Корнеля и другихъ такъ-называемыхъ европейскихъ классиковъ. Нмцы отъ этой побды пришли, въ еще большій восторгъ, чмъ отъ побдъ Фридриха II. Какъ! Жалкіе, пресмыкавшіяся до тхъ поръ нмцы оказываются героями не только на пол битвы, но и въ области мысли, они разбиваютъ авторитеты, они сбрасываютъ старые кумиры, они создаютъ новыхъ боговъ, которымъ отнын будутъ молиться вс образованные люди къ какой бы націи они ни принадлежали! И это не суетное обольщеніе въ род обольщенія военной славой, побда оружіемъ — случай, но побды ума — вчны. Что Германія становилась центромъ умственнаго движенія, это уже провидлъ всякій нмецъ. Она открываетъ законы искуства, она открываетъ законы мышленія, она произноситъ свои ршенія надъ умственными произведеніями другихъ народовъ, ея голосъ — голосъ компетентнаго судьи. Германія нашла себ центръ, нашла свое общее отечество, она почувствовала свою умственную силу и доросла наконецъ до умственнаго превосходства. Начало этому, положенное Лессингомъ, только больше и больше развивалось и крпло благодаря цлому ряду замчательныхъ людей, вышедшихъ изъ его школы. За критическимъ періодомъ и ломкой стараго, которымъ началъ Лессингъ свою дятельность, послдовалъ періодъ установленія имъ законовъ для новаго будущаго: на этихъ установленныхъ имъ принципахъ выросло цлое поколніе новыхъ дятелей, которые вс трудились въ томъ-же направленіи и были проникнуты тмъ-же духомъ національнаго космополитизма и превосходствомъ нмецкаго генія. Вотъ гд корень теперешняго подъема нмецкаго духа и безграничной вры нмцевъ въ свои силы. Спросите любого нмца, любого нмецкаго пивовара, который едва можетъ нацарапать свое имя: какой народъ первый въ мір: онъ отвтитъ: ‘мы, нмцы.’ II онъ вамъ перечтетъ имена тхъ людей, которыми гордится Германія, которые создали ея умственныя сокровища и которыхъ вамъ не уписать на трехъ печатныхъ листахъ.

Нмецкіе государи прошлаго столтія не совсмъ похожи на нмецкихъ государей XIX вка. Въ прошедшемъ столтіи дйствовалъ такъ-называемыи просвщенный деспотизмъ и правители, развивавшіеся сами подъ вліяніемъ новаго умственнаго европейскаго движенія, хотли просвтить и своихъ подданныхъ. Это желаніе проявлялось иногда въ довольно странной форм, такъ что просвтитель въ одной рук держалъ азбуку, а въ другой капральскую палку. Напримръ, Іосифъ II, склонный вообще къ опрометчивости и дйствовавшій очень скоро и усердно, обнаружилъ такую просвтительскую ревность, что его невжественные подданные наконецъ взбунтовались и объявили, что не желаютъ никакого просвщенія. Фридрихъ II, выросшій на французской литератур и на французской философіи, понималъ тоже очень хорошо’, насколько его полудикіе подданные стоятъ ниже французовъ и англичанъ и также заботился объ образованіи. Фридрихъ II, хотя и пруссакъ, былъ все-таки нмецъ, кром того ему изъ чисто прусскихъ цлей было полезно содйствовать нмецкому образованію и сдлать изъ Берлина центръ нмецкой мысли. Фридрихъ цнилъ умныхъ людей и желалъ ихъ имть, хотя онъ и не совсмъ сочувствовалъ тмъ средствамъ, которыми они создаются. Въ этомъ случа мшалъ ему его традиціонный деспотизмъ. Тмъ не мене Фридрихъ помогъ много нмецкому движенію и, являясь разъдающимъ и отрицающимъ началомъ, онъ въ то же время созидалъ новое ядро будущаго нмецкаго національнаго единства.

Фридрихъ отличался рзкимъ языкомъ и былъ не всегда воздерженъ въ своихъ мнніяхъ о коронованныхъ особахъ Германіи. Эта рзкость отзывовъ, создавая ему враговъ между людьми его положенія, въ то же время имла воспитательное значеніе для его подданныхъ, потому что учила и ихъ судить о тхъ, о комъ они прежде судить не смли. Наконецъ честный правительственный надзоръ Фридриха надъ своими чиновниками и боле честное поведеніе прусской администраціи были своего рода гласной критикой. Не требовалось много проницательности, чтобы, изъ сравненія прусскихъ порядковъ съ порядками другихъ нмецкихъ земель, увидть, что въ Пруссіи далеко все лучше. Я отъ этого сравненія до громкаго заявленія своего мннія идти уже не далеко.

Лессингъ былъ больше мыслитель и критикъ, его общественное служеніе совершалось по преимуществу въ области литературы и философіи. Еслибы Лессингъ не умеръ рано, еслибы онъ дожилъ до событій конца XVIII столтія, то, нтъ сомннія, что его вліяніе на Германію было-бы законченне и полне. Но онъ до этого времени не дожилъ. Впрочемъ Лессингу было столько дла и съ литературой, что отъ него и нельзя требовать, чтобы онъ передлалъ вс дла одинъ. Порицая застой и ложь въ сфер умственной жизни, Лессингъ не касался другихъ существовавшихъ порядковъ. За это дло взялся Шлецеръ.

Шлоссеръ говоритъ: ‘чего никто другой не могъ сдлать въ Германіи, то сдлалъ Шлецеръ, и именно въ ганноверской земл, несмотря на шумъ, который поднялся противъ него со всхъ сторонъ. Онъ создалъ трибуналъ, передъ приговорами котораго блднли вс германскіе ненавистники просвщенія, вс многочисленные маленькіе тиранны, ихъ деспотическіе чиновники и полицейскіе, по крайней мр, т изъ нихъ, у которыхъ осталось столько чести и стыда, что они могли еще краснть или блднть.’

Впрочемъ Шлецеръ выбралъ благопріятное время. Распри, а потомъ война Англіи и сверной Америки настраивали въ то время умы, стремившіеся къ освобожденію, совершенно другимъ образомъ, нежели то, о чемъ обыкновенно писали въ нмецкихъ газетахъ. Но, однако, безъ поддержки самихъ государей дло Шлецера ея вали было-бы возможно.

Шлецеръ началъ свою обличительную дятельность весьма осторожно. Онъ, повидимому, задумалъ издавать статистическій журналъ, но въ сущности имлъ въ виду непосредственную практическую жизнь и искорененіе ея недостатковъ. Шлецеръ, начавшій робко, длался все смле и смле, въ особенности когда прогрессивныя нмецкія правительства увидли, какъ для нихъ самихъ полезно разоблаченіе разныхъ чиновничьихъ тайнъ. Шлецеръ не ограничивался одними чиновниками, онъ касался и особъ выше стоявшихъ и смло поднималъ руку даже противъ такихъ лицъ, какъ духовные владыки. Напримръ, онъ длаетъ замчаніе о любовницахъ епископовъ, что. конечно, должно было поднять противъ него цлую бурю. Но Шлецеръ находилъ защиту въ лицахъ боле сильныхъ. Когда епископъ шпейерскій жаловался на него за оскорбленіе будто-бы его правъ королю Георгу, король ему ничего не отвтилъ. Тогда епископъ обратился съ окружнымъ посланіемъ къ имперскому сейму и также безъ успха. Императоръ Іосифъ II смотрлъ тоже весьма благосклонно на борьбу Шлецера съ іезуитами и эксъ-іезуитами и на разоблаченіе злоупотребленій духовенства. Съ 1782 г. ‘Переписка’ была озаглавлена ‘Государственными вдомостями’ и, расширившись въ объем, сдлалась журналомъ извстій изъ цлой Германіи о всхъ отдльныхъ государствахъ и городахъ. Конечно, на эти вдомости сыпались правительству жалобы со всхъ сторонъ за то, что он смютъ придавать гласности то, что искони совершалось подъ покровомъ тайны. Но Шлецеръ не унывалъ и продолжалъ воспитаніе публики.

Изъ приведенныхъ фактовъ читатель можетъ видть, что развитію нмецкой мысли прежде всего помогла свобода, которую просвщенные правители считали полезной даже и для своихъ личныхъ цлей. Противъ гласности возставали не правители, а обскуранты, наполнявшіе администрацію. Конечно, писатели не простирали свою смлость до того, чтобы касаться личности государей. Но если читатель припомнитъ отвты Фридриха о печатныхъ пасквиляхъ на его счетъ, которые наклеивались на улицахъ, то онъ согласится, что терпимость Фридриха къ гласности могла бы служить примромъ для послдующихъ государей Пруссіи. Но допуская свободу рчи и печати, Фридрихъ прибавлялъ въ то-же время: ‘разсуждайте сколько хотите, только слушайтесь’. Шерръ приводитъ весьма характеристическій анекдотъ изъ жизни МаріиТерезіи. Чтобы открыть доступъ современнымъ филантропическимъ идеямъ, она поручила просвщеніе австрійцевъ людямъ честнымъ и хорошимъ. Однимъ изъ нихъ былъ Зонненфельсъ, издававшій въ то-же время нсколько еженедльныхъ газетъ. ‘Однажды вечеромъ Зонненфельсъ явился во дворецъ, разсказываетъ Шерръ.— Императрица, игравшая въ карты, выскочила изъ-за стола и съ картами въ рукахъ вышла къ профессору. ‘Ну, что такое? спрашивала она его,— опять они васъ мучатъ? что вы имъ сдлали? написали что-нибудь противъ насъ? За это мы вамъ охотно прощаемъ. Истинный патріотъ не можетъ иногда не потерять терпнія. Но я знаю ваши чувства. Или противъ религіи? Не можетъ быть — вы не такъ глупы, Пли противъ нравственности? Да нтъ, вы честный человкъ. Но если вы написали что-нибудь противъ министровъ, ну ужъ тогда длайте какъ знаете, мой любезнйшій Зонненфельсъ, я не могу вамъ помочь. Я васъ часто предостерегала’. Указомъ о печати 1781 г. Іосифъ II даровалъ свободу мысли, слова и печати. Конечно, преемники его ее отняли. И хотя прошло съ тхъ поръ 100 лтъ, но, должно быть, имъ кажется еще рано подтвердить указъ Іосифа.

Если иногда раздаются голоса о нмецкой нетерпимости свободы слова, если Гейне и Сьрце такъ рзко говорили о преслдованіи печати, то къ этимъ отзывамъ нужно относиться умючи. Нигд въ Европ не было такой свободы слова, какая существовала въ Германіи, только одна Англія стоитъ въ этомъ отношеніи выше. Франція прошлаго столтія стояла на той же высот, потому то она и создала тхъ великихъ писателей, которыми и досел гордится. Въ Германіи уже вслдствіе ея раздробленности помогла развиться система императорской Франціи, система, которую Наполеонъ III довелъ наконецъ до такой утонченности, что, подавивъ общественное мнніе, съ нимъ вмст похоронилъ и свою силу, кончивъ позорнйшимъ паденіемъ, какое только представляетъ исторія. Въ Германіи писатель, котораго преслдовали въ одномъ мст, перезжалъ въ другое и тамъ продолжалъ свое дло, но какъ онъ писалъ на томъ же нмецкомъ язык, слдовательно, его и читала вся Германія. Въ Германіи существовали всегда настолько просвщенные правители, что было кому парализовать обскурантизмъ тхъ, кто хотлъ бы преслдовать мысль, въ Германіи всегда можно было найти мстечко, гд-бы безбоязненно укрывалась нмецкая мысль.

Правда, что разрозненность Германіи отнимала отъ нея политическую силу, но и это обстоятельство, мшая въ одномъ, помогало въ другомъ. Если нмцы не говорили о политик и не творили свою политическую исторію, подобно французамъ, зато они тмъ свободне могли говорить обо всемъ остальномъ, не исклю^пая и религіи. Разв нмецкіе свободно-мыслящіе богословы и философы были-бы возможны во Франціи? Нмцамъ незачмъ было говорить намеками, и если Кантъ писалъ дикимъ языкомъ, зато сейчасъ-же явились десятки популяризаторовъ, которые разнесли его философію по всей Германіи. Работая безъ страха, нмцы могли развивать свою мысль свободно и послдовательно во всей ея широт. Вотъ въ чемъ причина глубины нмецкой мысли и корень глубокой нмецкой цивилизаціи. Если у нмцевъ не было той практической жизни, какою пользовалась Франція, зато вмсто политической свободы нмцы завоевывали себ свободу въ наук и въ искуствахъ.

VI.

Въ историческихъ судьбахъ Германіи Кантъ играетъ такую-же роль, какъ и Лессингъ. Кантъ вывелъ разумъ на путь самостоятельности, онъ длаетъ человка средоточіемъ міра и сознающее человческое я превращаетъ въ центръ, для котораго все вншнее есть только объектированіе того-же я. Къ какимъ отрицательнымъ результатамъ должна была придти мысль, поставленная на такую дорогу, совершенно ясно. Путь былъ указанъ и по немъ пошли нмцы.

Молодое поколніе, знакомое съ Лессингомъ, Кантомъ и Руссо, провозгласило своимъ лозунгомъ ‘природу и свободу’ и повело войну противъ всякой старой рухляди. Все старое подвергалось безпощадной критик и отрицанію, все затхлое и гнилое въ области мысли и въ повседневной жизни предавалось презрительному осмянію Отрицались старые обычаи, сословные корпоративные предразсудки, война была объявлена даже нравамъ и одежд. Броженіе было всеобщее. Этотъ періодъ броженія и отрицанія, когда старое зданіе разшатывали и ломали, продолжался лтъ 30. Насколько подобное движеніе имло освжающее и очищающее вліяніе, читатель можетъ увидть изъ того перерожденія, которое совершилось съ нмецкой молодежью.

Лаукгартъ, одинъ изъ неудавшихся нмецкихъ геніевъ, разсказываетъ вотъ что о нмецкомъ воспитаніи до періода броженія. Въ школахъ Пфальца учили исторіи на страшномъ нмецкомъ язык. Факты разсказывались съ іезуитской точки зрнія и съ самыхъ раннихъ лтъ старались вселить въ ученикахъ сильнйшее отвращеніе къ еретикамъ и всевозможнымъ реформаторамъ. Человкъ, вышедшій изъ подобной католической школы былъ тупъ, какъ быкъ, говоритъ Лаукгартъ. Лютеранскія и реформатскія школы были еще хуже. О жизни студентовъ разныхъ университетовъ Лаукгартъ разсказываетъ просто ужасы. Кто хотлъ быть уважаемымъ буршемъ, тотъ каждый вечеръ долженъ былъ посщать, по крайней мр, одну пивную и пить тамъ до десяти или одинадцати часовъ. О научныхъ предметахъ говорить не позволялось — это называлось педантствомъ, по зато позволялось сквернословить сколько угодно. Въ Гессен открытыя попойки были разршены самимъ начальствомъ и студенты пьянствовали на улицахъ. Драки считались самою обыкновенною вещью и совершались тоже на улицахъ. Кто хотлъ вызвать другого на бой, подходилъ къ его окну, стучалъ палкой по тротуару и кричалъ: ‘такой-то — собака, свинья!’ Я не буду разсказывать читателю всего, что продлывали тогда нмецкіе студенты, ибо нахожу это неудобнымъ въ печатномъ изложеніи. Но ужь изъ этого читатель можетъ судить, какова была общественная атмосфера, вызвавшая наконецъ необходимость Лессинговой реформы.

Свобода, переходившая въ дикую разнузданность, можетъ показаться читателю несогласной съ тмъ деспотизмомъ и капральствомъ, которые царили въ прошедшемъ столтіи въ Германіи. Но фактъ вренъ и дйствительно любопытно, что нмцы, отличавшіеся деспотизмомъ, никогда не стсняли учащейся молодежи! Періодъ кутежей и юношескаго броженія былъ признанъ, какъ необходимый періодъ въ жизни каждаго человка. Каждый степенный нмецъ помнилъ за собою гршки молодости и добродушно смотрлъ на студенческія шалости, зная очень хорошо, что за періодомъ юношескаго броженія наступитъ пора серьезной жизни, когда шалить уже нельзя. Вотъ откуда и поговорка, что нмецъ до 25 лтъ Иванъ Ивановичъ, а посл 25 лтъ Адамъ Адамовичъ.

Неистовый студентъ временъ Лаукгарста совершенію переформировался подъ вліяніемъ новыхъ идей, бродившихъ въ обществ. Молодость всегда способна отдаваться идеаламъ возвышеннаго и благороднаго и, конечно, горяче увлекается стремленіемъ пересоздать жизнь. Понятно, что и въ реформаціи немъ движеніи, охватившемъ Германію еще при Лессинг, нмецкая молодежь приняла самое горячее участіе. Въ Геттинген, наприм., молодые люди составили общество подъ названіемъ ‘Гайнбундъ’. Этотъ союзъ имлъ чисто-нравственную цль и по своимъ стремленіямъ представлялъ явленіе по преимуществу соціальное, хотя цлью его было, повидимому, литературнымъ путемъ водворять въ обществ религію, добродтель и чистое честное чувство. Фоссъ, въ своихъ письмахъ, говоря о празднованіи Гайнбундомъ дня рожде нія Клопштока, восклицаетъ: ‘мы говорили о свобод, о Германіи, о добродтели и ты можешь представить, какъ мы говорили!’

Рядомъ съ этимъ геттингенскимъ кружкомъ стоялъ кружокъ другихъ молодыхъ людей ‘Бури и Вихри’. Это были тоже пропагандисты новыхъ стремленій, но пророкомъ которыхъ былъ уже не Клопштокъ, а Шекспиръ. Къ этому кружку принадлежалъ Гете. Онъ называетъ это время ‘временемъ требованій’, потому, говоритъ онъ,— что ‘мы обращались къ себ и другимъ съ требованіями, которымъ до сохъ норъ еще не могъ удовлетворить ни одинъ человкъ. Лучшіе мыслящіе и чувствующіе умы пришли къ убжденію, что непосредственное самостоятельное созерцаніе природы и дятельность, основанная на этомъ созерцаніи, есть лучшее благо, какого можетъ пожелать человкъ. Стремленіе къ свобод и къ природ казалось всмъ дломъ весьма нетруднымъ. Каждый воображалъ, что безъ всякихъ вншнихъ вспомогательныхъ средствъ иметъ довольно матеріяла и содержанія въ самомъ себ и что надо только достаточно развить въ себ этотъ матеріялъ’.

Въ этомъ всеобщемъ броженіи Германіи, при которомъ молодыя силы рвались куда-то, сами не зная куда, или, по крайней мр, не умя выработать себ программы для положительной общественной дятельности, наиболе проницательные люди видли ясно необходимость политическаго переворота. Разрозненность страны и гниль ея политическихъ учрежденіи были очевидны для всякаго, кто думалъ. Въ философскихъ выводахъ и въ политическихъ стремленіяхъ нмцы уже поднялись такъ высоко, что имъ нельзя было не видть противорчія между требованіями духа и неудовлетворявшей этимъ требованіямъ практикой жизни. Германія могла спастись лишь полнымъ обновленіемъ всего государственнаго строя и сліяніемъ въ одно національное цлое. Гердеръ еще въ 1778 г. обращался къ императору Іосифу II съ просьбой дать нмцамъ одно отечество, по такіе люди, какъ Гете, худо врили въ возможность осуществленія подобной мысли. ‘Германія, восклицаетъ Гетерію гд же она? я не могу найти этой страны. Тамъ, гд начинается ученая страна, кончается политическая’.

Люди, боле послдовательные, боле энергическіе и боле способные понимать политическія требованія страны, думали однако иначе. Въ своемъ порыв къ радикальному преобразованію они зашли такъ далеко, что событія въ Америк вызвали въ Германіи республиканскія чувства и стремленія, а французская революція была встрчена большинствомъ образованныхъ людей съ непритворнымъ восторгомъ. Даже шести десятилтній Клопштокъ жаллъ, что не Германіи суждено совершить дло освобожденія. ‘Ахъ, не теб, моя отчизна, писалъ онъ,— суждено было возвыситься до вершинъ свободы, стать примромъ для всхъ народовъ: этотъ удлъ достался Франціи! Ты не удостоилась этой великой чести, ты не сорвала втви этой безсмертной славы!’

Когда по кампоформійскому договору германскій императоръ уступилъ французамъ Майнцъ, Торресъ разразился въ своемъ журнал ядовитыми насмшками. ‘Неприкосновенность имперіи разрушена, восклицаетъ онъ.— Граждане, Майнцъ нашъ! Да здравствуетъ французская республика! 30 декабря 1797 г., въ день передачи Майнца, въ 3 часа по полудни, въ Регенсбург скончалась тихо и спокойно Римская имперія, тяжелой памяти, имя отъ роду 955 лтъ 5 мс. 28 дней. Смерть послдовала отъ общаго разслабленія и удара, покойница сохранила полное сознаніе и выполнила вс священныя таинства. Боже мой! почему твой гнвъ обратился прежде всего на это добродушное существо? Оно такъ безвредно и спокойно паслось на лугахъ своихъ праотцевъ, такъ покорно давало стричь себя по десяти разъ въ годъ, было постоянно также тихо и терпливо, какъ то презрнное длинноухое животное, которое бсится и лягается только тогда, когда рзвые мальчишки вздумаютъ засунуть ему въ уши трутъ или помазать задъ скипидаромъ’.

Повидимому, что можетъ быть нравственно уродливе насмшки надъ паденіемъ собственнаго отечества. И между тмъ, люди съ сердцемъ и умомъ радовались этому паденію, видя въ немъ единственное средство обновленія! Многое множество дйствительно хорошихъ людей, видя неисходное истощеніе и политическое безсиліе Германіи, обращали свои взоры на Францію и только въ ней видли свое спасеніе. Въ Майнц и Кобленц даже открыто хлопотали о присоединеніи лваго берега Рейна къ Франціи и уже считали себя французскими согражданами.

VII.

Національные нмецкіе патріоты негодуютъ на Торреса, но и Торресъ былъ патріотъ нисколько не хуже ихъ. Можно, пожалуй, негодовать и на Гете, что онъ не видлъ Германіи и что ученая и политическая Германія представлялись ему двумя отдльными и независимыми странами. Но именно въ этомъ раздвоеніи и все бдствіе нмцевъ.

Люди мысли, создавшіе въ Германіи классическій періодъ, не нашли еще людей дла для осуществленія этихъ мыслей. Вся послдующая жизнь Германіи, со времени ея умственнаго пробужденія, т. е. отъ Лессинга, и до теперешней нмецко-французской войны, есть одна непрерывная реакція противъ порыва Германіи къ свобод и противъ идеи, провозглашенныхъ въ прошедшемъ столтіи Франціей. Политическая Германія напрягаетъ вс свои силы для того, чтобы спасти остальную Германію отъ заразы. Политическая Германія помнитъ очень хорошо афоризмъ Фридриха: ‘разсуждайте, сколько хотите, только слушайтесь’ и, позволяя разсуждать обо всемъ, даже о неб, требуетъ только одного — повиновенія. Конечно, нужно быть нмцемъ, чтобы умть жить въ такомъ противорчіи мысли и дла.

Люди мысли хотли пробудить Германію отъ умственнаго рабства и возбудить самостоятельность. Это было требованіе Германіи ученой. Люди дла или Германія политическая объяснила стремленіе людей мысли такъ, что быть самостоятельнымъ — значитъ ненавидть и презирать все остальное и преимущественно французское, надъ которымъ нужно взять верхъ.

Люди мысли хотли образованія и требовали народныхъ школъ, а Германія политическая, воспитанная мистиками и романтиками, создала ‘христіанско-нмецкія’ школы, и пропустила черезъ нихъ народъ чтобы превратить его въ послушный и покорный ландверъ и ландштурмъ.

Люди мысли хотли пробудить въ народ патріотическое чувство, потому что только въ немъ видли истинно прогрессивную силу, которая должна спасти Германію и сдлать ее еще счастливй и довольнй, а люди дла превратили слова: ‘родина, единство, національность’ въ магическія слова, служившія цлямъ политической Германіи. Добродушный Михель, сыгравъ дурака, серьезно вообразилъ себя очень умнымъ и даже великимъ героемъ. Но быть такимъ вандаломъ, какомъ держитъ себя теперь Михель во Франціи, невозможно, наступитъ пора, когда онъ поумнетъ и тогда онъ устыдится взятія Парижа.

Нмецкая реакція началась немедленно посл смерти Фридриха великаго и Іосифа II. Когда умерли эти лучшіе нмецкіе государи, подобныхъ которымъ Германія уже не видла, вс обскуранты, мистики и ханжи подняли свои головы и повсюду раздались крики противъ Франціи, противъ новыхъ идей и противъ новыхъ людей. Надежды патріотовъ оказались обманутыми и обновленіе, о которомъ мечтали разсудительные люди, оказалось иллюзіей. Обскуранты винили во всемъ французовъ, тогда какъ сами довели Германію до униженія и безсилія. Слова такого авторитета, какъ прусская королева Луиза, конечно, можно принять безъ всякой проврки. Королева, знавшая нмецкія дла, писала о причинахъ униженія Германіи вотъ что: ‘Я все боле и боле прихожу къ сознанію, что все случилось именно такъ, какъ должно было случиться. Божественное провидніе ясно ведетъ міръ на новые пути, настаетъ новый строй жизни, ибо старый отжилъ свое время и падаетъ подъ тяжестью собственной дряхлости. Мы заснули на лаврахъ Фридриха великаго, мы не пошли за новымъ вкомъ, имъ созданнымъ, и вкъ обогналъ насъ’.

Дйствительно въ лиц Наполеона побждалъ Германію новый вкъ и новое народное начало, которымъ былъ силенъ Наполеонъ. Наполеонъ зналъ очень хорошо, что вся его сила въ народ, что безъ народа въ XIX вк нельзя предпринимать никакихъ большихъ длъ, и вотъ Наполеонъ создаетъ изъ народности новую силу/которой и пользуется для своихъ цлей. Наполеонъ былъ человкъ громадныхъ практическихъ способностей, онъ многое понималъ, многое зналъ и многому научилъ своихъ слабыхъ и тупыхъ противниковъ. Политическая Германія того времени воспиталась въ школ Наполеона, научилась всему отъ него и только приложила его теорію къ обстоятельствамъ своей страны.

Посл того, какъ французы били нмцевъ 15 лтъ сряду, нмцы наконецъ догадались, въ чемъ тутъ фокусъ и задумали отплатить Наполеону тою-же монетою. Но Наполеона было трудно обмануть и онъ потребовалъ удаленія Штейна — этого единственнаго энергическаго человка, котораго могла выставить политическая Германія.

Штейнъ не былъ ученикомъ классической школы Лессинга и не былъ космополитическимъ патріотомъ его направленія. На Штейн отразился романтизмъ нмецкихъ мистиковъ, который, какъ извстно, привелъ обскурантовъ къ тому, что они вздумали искать спасенія Германіи въ среднихъ вкахъ. Штейнъ тоже восхищался средними вками и рыцарствомъ: онъ былъ глубоко проникнутъ династическими интересами и врилъ, что Германію можетъ спасти дворянство и духовенство. Возставая противъ французской новизны, мистики и романтики, которымъ покровительствовалъ Штейнъ, сначала возлагали свои надежды на феодальныя учрежденія, а потомъ превратились въ самыхъ ярыхъ гонителей того самаго народнаго энтузіазма, который сначала возбуждали. Штейнъ, конечно, былъ честный человкъ и искренно желалъ изгнать французовъ, но въ то-же время воззрнія его были узки, онъ былъ пропитанъ сословными предразсудками, пропитанъ нмецкой школой и не былъ въ состояніи отличить самовластія Наполеона отъ космополитическихъ основаній французскихъ учрежденій.

Штейнъ является какимъ-то титаномъ больше потому, что вокругъ него все было ужь черезъ-чуръ мелко. Могли-ли быть въ борьб съ Наполеономъ пригодны такіе правители, какъ Фридрихъ Вильгельмъ II и Фридрихъ Вильгельмъ III, когда нужно было длать дло, а не искать спасенія въ заклинаніяхъ? Среди общей слабости и вялости спасти страну могъ только энергическій человкъ и такимъ именно былъ Штейнъ, отличавшійся истинно-нмецкимъ упрямствомъ, пелюбившій чужихъ совтовъ, горячій, гордый и ршительный. Теперешній прусскій премьеръ — второе изданіе Штейна, но исправленное, согласно новымъ обстоятельствамъ. Оба они изъ одной глины. Это слпки нмецкой настойчивости, практическаго здравомыслія, умнья пользоваться обстоятельствами и такой порціи либерализма, какая нужна, чтобы поддержать и сдлать еще крпче существующее. но какъ Штейнъ работалъ для укрпленія Пруссіи, такъ точно для того-же работаетъ и Бисмаркъ.

Штейнъ былъ воспитанъ въ старыхъ, патріархальныхъ, узкихъ и сословныхъ понятіяхъ.. Но онъ былъ человкъ честный, безстрастный и безкорыстный, онъ былъ глубоко преданъ династическимъ интересамъ Гогенцоллерновъ. Бисмаркъ воспитался тоже въ старыхъ понятіяхъ, въ благоговйномъ поклоненіи Австріи и въ интересахъ феодальной партіи, онъ отъявленный врагъ революцій, онъ самый покорный и послушный слуга тхъ-же Гогенцоллерновъ. ‘По происхожденію и по воспитанію, сказалъ Бисмаркъ Вильбору,— я прежде всего слуга короля’.

Штейнъ, задумавъ передлать Пруссію, а съ ней вмст и Германію, всми силами своей горячей и энергической натуры отдался этому длу. Онъ, конечно, и умеръ бы за него, еслибъ пришлось. Штейнъ вынесъ вс преслдованія Наполеона, бжалъ сначала въ Богемію, потомъ въ Россію и тамъ еще продолжалъ свое дло, руководя иностранной политикой императора Александра. Бисмаркъ сказалъ про себя тому же Вильбору, что онъ предался всмъ тломъ и душою иде устройства сверной Германіи (т. е. Пруссіи). ‘Для достиженія этой цли, сказалъ Бисмаркъ,— я готовъ на все: идти въ ссылку и на эшафотъ. Я сказалъ наслдному принцу, который, по своему воспитанію и образу мыслей, приверженецъ парламентарнаго правленія: какое дло, если меня повсятъ, лишь-бы веревка, на которой меня повсятъ, крпко привязала его тронъ къ новой Германіи…’ Конечно, до веревки не дойдетъ и Бисмарка не ждетъ даже судьба Штейна, но что Бисмаркъ дйствительно желзный, непоколебимый человкъ, что онъ фанатикъ своей идеи и, какъ вс фанатики, не трусъ — это врно.

Штейнъ былъ глубоко оскорбленъ униженіемъ Пруссіи и лелялъ въ себ мысль освободить ее отъ Франціи, пробудить въ ней сознаніе собственныхъ силъ. Бисмарку пришлось бороться не съ Франціей, но онъ тоже изъ породы освободителей, только врагъ у него другой. ‘Немного, впрочемъ, нужно было времени, чтобы отдлаться отъ обожанія Австріи и стать ея врагомъ, исповдивался Бисмаркъ Вильбору.— Униженіе моего отечества, Германіи, принесенное въ жертву чуждымъ интересамъ, политика, коварная и вроломная — все это возмущало меня. Я не зналъ, что готовитъ мн будущее, но, возненавидвъ Австрію, я проникся мыслію, осуществленіе которой преслдую — освобожденія Германіи отъ австрійскаго гнета’. Штейнъ спасаетъ Пруссію отъ Франціи, Бисмаркъ — Пруссію отъ Австріи.

Штейнъ зналъ, что для спасенія Пруссіи нужна прежде всего армія и онъ предпринимаетъ военныя преобразованія. Бисмаркъ тоже отлично понималъ, что ‘при настоящемъ положеніи Пруссіи въ Германіи и по отношенію ея къ Австріи нужна была прежде всего армія’. По Штейну для военнаго преобразованія не нужно было ни съ кмъ бороться, ему достаточно было только таиться отъ слишкомъ проницательнаго и догадливаго Наполеона. Такихъ проницательныхъ враговъ у Бисмарка не было. Вся Европа спала, не подозрвая, какія мысли бродятъ въ голов Бисмарка, на котораго смотрли, какъ на политическаго авантюриста, какъ на ‘рыцаря креста’, какъ на дипломата фантазера. Сдые политики Лондона и Парижа подсмивались надъ Бисмаркомъ и никто не признавалъ его серьезнымъ государственнымъ человкомъ. Прусскія палаты также не хотли понимать, о чемъ хлопочетъ Бисмаркъ и сводили все дло къ бюджету и къ боязни усиленія милитаризма. И тутъ-то Бисмаркъ проявляетъ впервые свою силу. Онъ пускаетъ въ ходъ всю свою ловкость, всю свою энергію, чтобы добиться средствъ создать необходимую ему армію — и добивается.

Штейнъ для достиженія своихъ цлей не задумывался надъ средствами. Баронъ, воспитанный въ феодальныхъ понятіяхъ, преданный сословнымъ интересамъ, мечтающій объ обновленіи средневкового рыцарства, дворянства и духовенства, поднимаетъ внезапно руку на привилегіи и преимущества тхъ самыхъ людей, въ комъ онъ видитъ спасеніе. Декретомъ 9 октября 1807 года Штейнъ уничтожаетъ поземельную аристократію, отмняетъ личную и наслдственную зависимость крестьянъ, разршаетъ бюргерамъ и крестьянамъ покупку помстій, положеніемъ 19 ноября 1808 г. онъ даетъ новое устройство городамъ на началахъ общиннаго самоуправленія. Въ своемъ извстномъ циркуляр, который справедливо зовутъ завщаніемъ Штейна, онъ чертитъ программу для будущаго поведенія Пруссіи, и Пруссія слдуетъ этому завщанію. Штейнъ хотлъ, чтобы Пруссія изъ мертвой машины превратилась въ органическое цлое и жила-бы самостоятельною жизнію. Для этого онъ провозгласилъ слдующіе принципы:

1) Правленіе должно быть исключительно въ рукахъ верховной власти.

2) Судья долженъ зависть только отъ верховной власти и потому патримоніальные суды должны быть уничтожены.

3) Должно быть введено общее національное представительство, отъ этого зависитъ спасеніе или погибель прусскаго государства.

4) Дворянство должно быть преобразовано и поставлено въ связь съ другими сословіями. А для этого:

5) Необходимо учредить всеобщую обязательную службу для защиты отечества.

6) Возвысить сословіе поселянъ отмной обязательныхъ работъ.

7) Оживить въ народ религіозный духъ и поднять его заботой о просвщеніи и училищахъ.

Какъ! Штейнъ, баронъ, традиціонный феодалъ, и предлагаетъ такія мры! Но Штейнъ знаетъ, что вс средства хороши, лишь бы достигнуть цли, кажущаяся уступка времени есть не больше, какъ политическое здравомысліе. Пруссіинужна сила. Штейнъ знаетъ, что силы можно достигнуть только этими реформами и онъ ихъ предпринимаетъ. Бисмаркъ смотритъ на вещи совершенно также. Онъ не задумывается надъ средствами, если он годятся для цли. Когда Францъ-Іосифъ приглашалъ короля Вильгельма принять участіе въ франкфуртскомъ сейм, Бисмаркъ отклонилъ это приглашеніе и отказъ короля мотивировалъ слдующимъ образомъ: ‘Только въ представительств германскаго народа, исходящемъ изъ прямыхъ выборовъ, соразмрно населенію каждаго государства, съ совщательнымъ содйствіемъ въ длахъ федеральныхъ, я признаю основу учрежденій, въ пользу которыхъ прусское правительство могло бы въ значительной мр отказаться отъ своей независимости.’ И этотъ принципъ революціи — верховную волю народа — провозглашаетъ графъ Бисмаркъ, балованное дитя феодальной партіи, одинъ изъ крпчайшихъ оплотовъ юнкерства! Бисмаркъ идетъ еще дальше: онъ объявляетъ, что вполн уважаетъ и признаетъ принципы Франціи 1793 года.

Бисмарку до сихъ поръ, конечно, не приходилось предпринимать никакихъ реформъ и потому нельзя предсказать, на что-бы онъ отважился, лишь бы достигнуть своей цли. Бисмаркъ не бывалъ такимъ чернорабочимъ, какъ Штейнъ, которому нужно было прорубать проску въ прусскомъ лсу. Бисмаркъ, подобно Фридриху II, явился на готовое и ему были уже даны вс средства побды. Первую тропинку пробивалъ Штейнъ, Штейнъ положилъ прочное начало для воспитанія Пруссіи въ новомъ политическомъ направленіи, Штейнъ создалъ новую армію и изобрлъ ландверъ и ландштурмъ. Бисмарку-же выпала счастливая доля пользоваться всми этими подготовленными уже средствами, чтобы пустить ихъ въ ходъ для окончательнаго достиженія цли, указанной тмъ-же Штейномъ — величія Пруссіи и единства Германіи подъ главенствомъ прусскаго императора. Впрочемъ Штейнъ, можетъ быть, о прусскомъ император еще и не мечталъ. Въ такомъ случа это единственное изобртеніе, на которое можетъ претендовать Бисмаркъ. Но это не унижаетъ графа Бисмарка, потому что еслибъ онъ не явился балованнымъ дитятей судьбы на все готовое, то очень можетъ быть, что и самъ создалъ-бы себ необходимыя средства. Бисмаркъ хорошо знаетъ свою страну, онъ отлично изучилъ и Пруссію и Германію, онъ знаетъ, какъ нельзя лучше, какую не оцнимую услугу могутъ оказать монархической Пруссіи два такихъ республиканскихъ учрежденія, какъ обязательное всеобщее воспитаніе и поголовная военная служба. Поэтому, очень легкомысленно приписывать Штейну и Бисмарку такія мысли, какихъ они никогда не имли и непрактичность которыхъ была для нихъ вполн очевидной. Бисмаркъ, бросившій рутину дипломатовъ старой школы, составилъ себ даже репутацію болтуна. Нисколько не скрывая своихъ будущихъ намреній, онъ еще до объявленія войны Австріи сказалъ, что ему нужна армія, потому-что въ Пруссіи это единственная сила, подчиняющаяся дисциплин. ‘Пруссакъ, воспитанный въ школ и въ арміи, сказалъ Бисмаркъ, — превосходнйшій солдатъ, и дерется, какъ левъ, за честь своего отечества’. Чтобы создать этихъ львовъ, Бисмаркъ провелъ новый военный законъ и съ помощію его получилъ въ свое распоряженіе силу, которая развязывала ему руки. Такимъ образомъ Бисмаркъ явился лишь усовершенствователемъ дла Штейна. На фундамент, заложенномъ барономъ, графъ возвелъ лишь третій этажъ. Но конецъ здачи впереди, и Бисмаркъ, конечно, не знаетъ, какую посл него возведутъ крышу. Впрочемъ Бисмаркъ и мало заботится о томъ, что будетъ посл него и потому, можетъ быть, его справедливо называютъ поэтомъ. У Бисмарка есть только общая идея, онъ знаетъ лишь то, что ему нужно величіе Пруссіи и что средство для этого военное могущество. Затмъ онъ дйствуетъ пзо дня въ день, пользуясь тмъ, что ложится подъ руку. Такъ подвернулась нынче и Франція. Случай помогъ удач, и Бисмаркъ вышелъ чуть не великимъ человкомъ. Пруссія выросла въ самую могущественную державу, Германія перестала мучиться противорчіями и замолчала, а королю Вильгельму снится уже императорская корона.

VIII.

Славянская рознь вошла въ пословицу, но нмецкая рознь еще больше. На этой розни и основана вся система Бисмарка.

Въ Германіи преобладаетъ сильнйшій индивидуализмъ. ‘Здсь всякій живетъ особнякомъ, въ своемъ уголк, съ своимъ собственнымъ мнніемъ между женою и дтьми. Всякій не довряетъ и правительству и своему сосду, всякій судитъ обо всемъ посвоему, съ своей личной точки и никогда съ точки зрнія массы. Индивидуализмъ и противорчіе развиты въ нмц до невроятной степени. Покажите нмцу отворенную дверь — онъ не пойдетъ въ нее, а станетъ упрямо отыскивать щель рядомъ въ стн. Поэтому въ Пруссіи никакое правительство, какъ-бы оно ни было хорошо и чтобы оно ни длало, никогда не будетъ популярно. Правительство, потому что оно власть, стсняющая отдльное лицо, всегда встрчаетъ противорчіе со стороны умренныхъ и навлекаетъ брань и осужденіе крайнихъ. Но рядомъ съ этимъ антагонизмомъ живетъ въ пруссакахъ глубокая преданность династіи. Ни государь, ни министры, ни правительство, не могутъ пріобрсти любовь отдльныхъ людей, но вс пруссаки отъ души кричатъ: да здравствуетъ король! и повинуются, когда король прикажетъ’. Это говоритъ Бисмаркъ.

Что же длать съ такимъ народомъ и какъ изъ этихъ партикуляристовъ сдлать покорное орудіе, если они не сочувствуютъ мрамъ правительства или ихъ не понимаютъ? Отвтъ даетъ тотъ-же Бисмаркъ. Онъ сказалъ, что въ Пруссіи армія есть единственная сила, подчиняющаяся дисциплин. Ясно, что нужно всхъ провести черезъ школу и зачислить каждаго въ ландверъ. Каждый пруссакъ есть солдатъ, а когда вс солдаты — не повиноваться не кому. До чего пруссаки способны къ воспитанію въ дисциплин, зналъ уже Фридрихъ II. Передъ сраженіемъ онъ отдавалъ иногда такой приказъ: ‘сегодня не должно быть отступленія’. Тотъ-же Фридрихъ сказалъ однажды князю Дессаускому: ‘меня боле всего удивляетъ то, что мы безопасны среди этихъ людей, каждый изъ нихъ и вашъ и мой непримиримый врагъ, ихъ сдерживаетъ только дисциплина и духъ порядка’. А тогда еще не существовало изобртеніе Штейна и не было ‘христіанско-нмецкихъ’ школъ!

Тотъ-же Бисмаркъ, отлично знающій Германію и потому разыгрывающій на ней, какъ виртуозъ, вс піесы, какія ему нужны, сказалъ однажды въ парламент: ‘Нмцы имютъ не только патріотизмъ города и деревни, неизвстный ни славянскому, ни романскому племени, но они имютъ еще патріотизмъ дифференціяльный — патріотизмъ лавки и конторы. У насъ почтовый чиновникъ считаетъ за иностранную землю все, что не принадлежитъ къ его округу, онъ поступаетъ, какъ съ врагами, со всми другими вдомствами государственнаго управленія и отъ души радуется злымъ шуткамъ, которыя можетъ сыграть съ ними въ пользу почтовой администраціи’. Этотъ дифференціяльный патріотизмъ создалъ и нмецкую децентрализацію и маленькія нмецкія землицы съ ихъ отдльными столицами, составляющими для каждаго нмца центръ тяжести, въ которомъ онъ чувствуетъ частичку своего нравственнаго.

Говорятъ, что если сойдутся три нмца, то у нихъ непремнно найдется четыре мннія. Это-то четвертое мнніе и собьетъ съ толку всхъ трехъ. Несчастіе нмцевъ въ томъ, что они слишкомъ много думаютъ и слишкомъ добросовстны. Французы, задавшись какой-либо идеей, кидаются съ ней, точно на приступъ, чтобы сейчасъ же сдлать дло. Для нмца это невозможно. У нмца есть четвертая запасная идея и она ему мшаетъ. Нмцу нужно обдумать все непремнно основательно, разсмотрть за и прогнивъ и потомъ сдлать добросовстный выводъ. но какъ такой выводъ сдлать ему никогда не удается, то онъ вчно качается между противорчіями. Шербюлье справедливо замчаетъ, что нмецъ въ одно и то-же время и консерваторъ, и радикалъ и живетъ въ противорчіяхъ, какъ рыба въ вод. Нмецъ не вполн убжденъ, что для того, чтобы сдлать яичницу, нужно разбить сначала яйца.

Поэтому нтъ ничего трудне, какъ изучить нмецкія партіи. Он дробятся до безконечности и никого нельзя склонить ни къ какимъ ршительнымъ мрамъ. Противъ этого племенного, органическаго недостатка государственные люди Германіи должны были даже придумывать средство. Штейнъ, чтобы создать изъ нмцевъ единомыслящую и единочувствующую силу, придумалъ пропустить ихъ всхъ черезъ школу и затмъ зачислить въ ландверъ. Бисмаркъ, дйствующій при иныхъ условіяхъ, нашелъ, что и то и другое средство нужны для созданія дисциплины. Разсуждать нмцы могутъ сколько имъ угодно, для этого собственно и существуетъ ученая Германія. Но въ то-же время нмцы должны длать то, что имъ прикажутъ, потому что для этого существуетъ Германія политическая. Передъ компаніей 1866 г. вс пруссаки были противъ войны. Думали даже, что подъ вліяніемъ общаго давленія король уволитъ Бисмарка. Особенно негодовали рейнцы и вестфальцы. Они не хотли драться ни за что, они грозили изломать свои ружья и говорили, что, встртившись съ австрійцами, бросятся въ объятія своимъ нмецкимъ братьямъ. И т-же самые рейнцы и вестфальцы, когда имъ приказали, крошили самымъ немилосердымъ образомъ своихъ нмецкихъ братьевъ и, воспламенившись идеей германскаго единства и патріотизма, не хотла возвращаться домой, не побывавъ въ Вн.

Впрочемъ нельзя сказать, чтобы у нмцевъ не было ршительно ужь никакого согласія. У нихъ есть одинъ общій идеалъ, на которомъ вс они примиряются. Идеалъ этотъ — сильная, единая и свободная Германія. Девизомъ этимъ владютъ нмцы со временъ со Лессинга, который оставилъ въ немъ Германіи свое завщаніе. Но Лессингъ не научилъ нмцевъ, какимъ именно образомъ быть Германіи въ одно время и сильной, и единой, и свободной. Въ этомъ отсутствіи точнаго знанія средствъ все несчастіе нмцевъ. Во время Лессинга о средствахъ говорить было еще рано. Тогда Германію только будили и растолковывали ей, что есть на свт такая вещь, которая создаетъ величіе и счастіе народа и эта вещь — патріотизмъ, единство, свобода. Эти магическія слова вотъ уже цлое столтіе воодушевляютъ нмцевъ и двигаютъ ихъ то направо, то налво, и въ цлое столтіе ученая Германія все еще не успла столковаться съ Германіей политической.

Во время войнъ за освобожденіе магическія слова сдлали свое. Но когда изчезъ иноземный врагъ, нмцы увидли, что ихъ величіе и счастіе, о которомъ они такъ мечтали, разлетлось въ ничто, какъ разлетается туманъ отъ солнца. И вотъ ученая Германія заперлась опять въ своихъ четырехъ стнахъ, начала думать и размышлять, отыскивала философскій камень и въ мистицизм, и въ романтизм, отправилась на поиски даже въ туманы временъ, изъ которыхъ извлекла се реформація, написала многое `’множество книгъ по всмъ отраслямъ знаній и въ своемъ добросовстномъ изслдованіи истины запуталась еще боле въ противорчіяхъ. А политическая Германія между тмъ длала свое дло, зная, что ей нужно и куда она идетъ. Такимъ образомъ дв Германіи ршительно не понимали другъ друга и созрвшая нмецкая мысль, изслдовавшая и адъ, и небо, и землю, и пучину океана, не могла выработать себ только одного — той практики, въ которой она нуждалась. Но не нмецкая мысль была виновата въ этомъ. Германія была способна создать все — и міровыхъ поэтовъ, и міровыхъ философовъ, одного только она не?,огла создать и выставить — государственныхъ людей, которые-бы соотвтствовали размаху и глубин ея мысли.

Притязанія Германіи вполн законны. Если вс остальные народы едины, сильны и велики, отчего-же не быть единой, сильной и великой Германіи? но какъ этого достигнуть? Швабамъ, напримръ, очень нравится едппая великая Германія, но они въ то-же время хотятъостаться швабами, баварцамъ тоже улыбается мысль о величіи и единств, но при этомъ они хотятъ остаться баварцами, пруссаки упрекаютъ южную Германію, что будто бы она мшаетъ всему своимъ сепаратизмомъ, а южная Германія упрекаетъ въ сепаратизм Пруссію. Какъ примирить всхъ, когда каждый тянетъ въ свою сторону?

Дале — нмцы очень разсчетливы, они любятъ бережливость и потому смотрятъ непріязненно на военно-бюрократическое управленіе, требующее усиленныхъ налоговъ. Какъ согласить это противорчіе съ величіемъ и силой, котораго тоже очень хочется нмцамъ и которое невозможно безъ огромной арміи. Не будетъ-ли подобное, дорого стоющее величіе однимъ громкимъ словомъ, бряцающей славой, когда дйствительная сущность, которой достигнутъ нмцы, будетъ лишь — матеріальныя потери. Жилось-же счастливо и уютно и безъ единой Германіи, неужели-же суетная похвальба единствомъ стоитъ того, чтобы платить за нее очень большія деньги?

Наконецъ — вопросъ о свобод. Это вопросъ все-таки основной и главный, для котораго и единство, и величіе, и сила небольше какъ средства. Нмецъ очень любитъ свободу, онъ не можетъ жить съ связанными руками и уже давно избаловался и давно привыкъ жить по душ, безъ стсненій, устраивать, какіе онъ хочетъ, ферейны и толковать въ своихъ пивныхъ, о чемъ ему вздумается. Единство, конечно, прекрасная вещь, ну а если оно състъ свободу и накличетъ на насъ бду? Соглашаясь на единство, мы, конечно, доставляемъ удовольствіе королю прусскому. Но наше единство можетъ, во-первыхъ, не понравиться нашимъ сосдямъ, а во-вторыхъ, кто намъ ручается, что единство дастъ намъ свободу лучше той, какою мы владемъ? Наши теперешнія маленькія правительства очень скромны, насъ он не стсняютъ, живемъ мы съ ними дружно, но домашнему и стоятъ он намъ не дорого. Велиликое-же единство непремнно перемнитъ центръ тяжести, создастъ для всего большой масштабъ, поставитъ насъ въ иныя комбинаціи и заставитъ насъ перестроить всю жизнь. Хлопотъ много, а будетъ ли лучше? Кто порукой, что сильное единство не приведетъ къ деспотизму?

Вотъ главные вопросы, которые лежали въ основ нмецкихъ партій. До теоретическаго примиренія довести партіи было не трудно. Но никто не былъ увренъ въ томъ, что единство, могущество и свобода могутъ быть вполн обезпечены, никто не зналъ даже хорошенько того, съ чего прежде надо начинать: съ единства или съ свободы. Ршить эти вопросы было вовсе не такъ легко, ибо каждый нмецъ желалъ обдумать все основательно, примирить вс противорчія и успокоить вс сомннія. Но такъ какъ это невозможно, то и прошло-бы, конечно, очень много времени, пока нмцы остановились-бы на чемъ-либо ршительномъ, еслибы не явился Бисмаркъ, который, точно Александръ Македонскій, разрубилъ сразу гордіевъ узелъ и нмецкихъ глубокихъ соображеній, и нмецкаго разномыслія. Своимъ отважнымъ поведеніемъ Бисмаркъ смшалъ всхъ нмцевъ и вс ихъ партіи поставилъ вверхъ ногами. Ужь и посл пражскаго мира національные либералы, вчно боровшіеся съ Бисмаркомъ, стали называть его ‘нашъ Бисмаркъ’. Имъ очень льстило, что прусскій премьеръ ввелъ въ сомнніе Францію и оказался проницательне и сильне Наполеона. Ужь за это одно они отпускали Бисмарку вс его грхи. Если національные либералы и позволяли себ порицать нерва то министра, то они длали это больше для очистки совсти, чтобы не сойти съ поля битвы съ позоромъ. Но дло ихъ было проиграно и вс споры Германіи о средствахъ для достиженія единства, славы и величія оказывались теперь пустыми словами. Я что сказать теперь, когда во время французской войны и южные нмцы потеряли всякую охоту препираться съ Пруссіей и охотно готовы составить съ нею одно общее единство? Слава, могущество и единство для Германіи теперь вопросы поршенные, слдовательно ясно, что и т прогрессивныя партіи, которыя препирались объ нихъ до сихъ поръ, должны начать препираться объ иныхъ вопросахъ и встать въ новыя комбинаціи. Однимъ словомъ, прежняя Германія со всми ее волновавшими вопросами умерла и вмсто нея возникаетъ Германія новая. Для этой новой Германіи, для которой изъ трехъ ея прежнихъ вопросовъ два уже поршены, остается вопросъ третій — вопросъ о свобод.

Бисмаркъ былъ для Германіи орудіемъ единства и политическаго достоинства и могущества. Только въ этомъ и заключалась его историческая задача. Но тотъ-же Бисмаркъ не можетъ быть для Германіи орудіемъ ея свободы, для этого потребуется другой человкъ. Про Бисмарка разсказываютъ, что когда онъ былъ въ Петербург, онъ забавлялся, приручая медвженка. Медвженокъ обнаруживалъ злобныя наклонности и, входя въ гостиную, обыкновенно ворчалъ. Тогда Бисмаркъ схватывалъ его за уши, сильно встряхивалъ, заставлялъ замолчать и выгонялъ. ‘Такъ слдуетъ обращаться и съ парламентскими собраніями,’ говорилъ онъ. Парламентаризмъ, по мннію Бисмарка, есть царство дилетантизма, а дилетанты всегда неучи, только портящіе дло. Король Вильгельмъ воспитанъ тоже не въ новыхъ стремленіяхъ. У него есть свои традиціонныя преданья, идеи, которыя онъ упорно отстаиваетъ и которыхъ онъ ни зачто не измнитъ ужь даже потому, что ему 73 года. Слдовательно, пока во глав прусскаго правительства стоятъ Вильгельмъ и Бисмаркъ, оно можетъ быть способно на подвиги славы и единства, но дилетантамъ въ свои дла, ужь конечно, вмшиваться не позволитъ. Во Франціи недовольство самовластіемъ могло бы вызвать въ народ активный протестъ, но въ теперешней Пруссіи этого, ужь конечно, не будетъ. Бисмаркъ сказалъ про свой народъ: ‘Правительство не иметъ повода опасаться возмущенія и не боится его. Паши революціонеры не такъ страшны. Вражда ихъ, главнымъ образомъ, проявляется противъ министра, но они уважаютъ короля’.

Правда, въ Германіи есть одна фракція, ненавистная Бисмарку — соціальные демократы, но они еще такъ малочисленны, что даже не составляютъ партіи. Да и въ случа нужды Бисмаркъ съ ними справится также, какъ онъ справился съ ихъ предводителями нынче, т. е. разсадитъ по крпостямъ.

Куда-же направятъ свою силу умренные всхъ цвтовъ и оттнковъ? По окончаніи воины будетъ всмъ много работы надъ организаціей порядка союзнаго управленія, а нмцы слишкомъ благоразумны, чтобы обнаружить какія-либо неумренныя требованія, тмъ боле предъ такимъ уже доказаннымъ авторитетомъ, какъ Бисмаркъ. Теперь Бисмаркъ ‘нашъ’ для всхъ нмцевъ и ему отпустятся вс его грхи.

Весьма вроятно, что кусокъ величія и единства, которымъ уже владетъ Германія, покажется Бисмарку недостаточнымъ, ибо есть еще кое-что, что слдуетъ подобрать. Посл присоединенія Баваріи къ сверному союзу, Бисмарку открыта дорога на Дунай. Это значитъ, что австрійскіе нмцы тоже должны быть присоединены къ ихъ общему отечеству. Да, пожалуй, они и сами не захотятъ принадлежать къ Австро-славяно-венгерской имперіи. Такимъ образомъ униженіе смертельнаго врага Бисмарка будетъ полное: врагъ этотъ можетъ даже перестать существовать.

Не слдуетъ упускать изъ виду и того, что бисмарку очень нравится Богемія. Конечно, чехи славяне, но если они принадлежали Австріи, почему имъ не принадлежать Пруссіи? Славянскій вопросъ, правда, на очереди, но вдь и нмецкій вопросъ былъ на очереди лтъ 200 и только нынче едва усплъ осуществиться.

Итакъ, Германія заключаетъ въ себ очень много данныхъ, чтобы Европ смотрть съ тревогой на свое будущее. Главный нершенный вопросъ есть все таки сама Германія или, пожалуй, Пруссія, и вопросъ этотъ еще далеко не кончился. Конечно, если король Вильгельмъ умретъ скоро, политика Пруссіи измнится. Наслдный принцъ, говорятъ, человкъ искренно преданный парламентарной форм и ненавидитъ войну. Но нмцевъ не можетъ удовлетворить то, каковъ наслдный принцъ теперь: они хотятъ звать, каковъ онъ будетъ королемъ. Сохранитъ-ли онъ свои идеи или перемнитъ ихъ, повліяетъ на него, или нтъ теорія всепоглощающей политики Бисмарка, наконецъ найдетъ-ли онъ себ даровитаго министра. Кто-же это можетъ знать!

Одно только можно предсказать безошибочно, что передовые нмцы напрасно мечтаютъ о скоромъ разршеніи вопроса о свобод. XIX вкъ есть для Германіи вкъ безпрерывной реакціи, нмцы мысли и нмцы дла пока еще аукаются издали, да вроятно, и долго проаукаются. Безъ сомннія, современемъ все кончится, какъ въ комедіяхъ, къ общему удовольствію, но до этого общаго удовольствія не дожить и внукамъ ныншнихъ нмцевъ.

Н. Шелгуновъ.

‘Дло’, No 11, 1870

НМЦЫ МЫСЛИ И НМЦЫ ДЛА.

Читайте также: