Ис. ГОЛЬДБЕРГ
ПРОСТАЯ ЖИЗНЬ
ГОСУДАРСТВЕННОЕ ИЗДАТЕЛЬСТВО
‘ХУДОЖЕСТВЕННАЯ ЛИТЕРАТУРА’
Москва — 1936
ОБИДА
ОБИДА
I
II
III
IV
V
VI
VII
* * *
Обида, Гольдберг Исаак Григорьевич, Год: 1936
Время на прочтение: 12 минут(ы)
Прохор Уочан на базе купил самовар. По совести, самовар Уочану совсем и не нужен был. Разве в тайге, на стойбище переводится огонь и не висит на тагане всегда котелок или чайник, так что в любую минуту можно напиться горячего чаю? Но все-таки самовар был давнишней мечтой Прохора. Еще с тех пор, как выходил Прохор в зимнего Николу в деревню за покрутой и сдавал пушнину купцу Егору Потапычу, запала эта мечта в голову охотника. У Егора Потапыча озябших охотников всегда ждал горячий чай, на столе в обширной кухне бурлил и пофыркивал большой, сияющий золотом самовар, и пар из всех его дырочек на крышке и из-под белого пузатого чайника, подрагивавшего на конфорке, вился со свистом и расплывался под темным потолком. Конечно, кроме чаю у купца было и другое угощение, самое заманчивое для многих — водка. Но Уочану приятно было подсесть к столу, неловко устроиться на лавке и пить обжигающий крепкий чай, поглядывая на неугомонный самовар и видя в сияющей меди свое смешное, искривленное и зыбкое отражение. И думал тогда Уочан, приглядываясь к богатству и силе Егора Потапыча, что самым дорогим и самым замечательным, пожалуй, у купца был вот этот драгоценный самовар. И вползала в душу Уочана едкая и неотвязная зависть. Ах, вот бы купить такой самовар и привезти к себе в чум и, когда собрались бы родичи и знакомые, угостить их чаем по-настоящему, как у купцов, как у Егора Потапыча! Несколько раз Уочан даже приценялся к самовару. Но купец смеялся над охотником и говорил, что, конечно, самовар можно продать, но только за него придется отдать целиком промысел и этого года и даже тот, что выйдет в следующем году.
— А чем ты покручаться станешь?— глумился Егор Потапыч.— Из чего долги старые платить будешь?.. Самовар — предмет дорогой. Его не каждый купит!
Прохор понимал, что купец прав, вздыхал и прятал подальше свою горячую мечту.
Охотник Прохор Уочан был не из последних. Выносил из тайги не мало белки, добывал сохатых, а в иную зиму удавалось ему проследить пару-другую таких лисиц, шкурки которых зажигали в глазах Егора Потапыча жадные огни. Но не вылезал Уочан из долгов. Всегда выходило так, что должен он и что Егор Потапыч только по доброте своей и мягкости отпускал ему необходимые припасы. И бывало неловко и стыдно Уочану, когда, окончив расчеты с купцом и собираясь обратно в тайгу, он слышал от ‘друга’ неизменное:
— Ах, шибко я для вас добрый! И скажи на милость, с чего это я вам, азиатам, даром добро свое раскидываю!.. Гляди, Уочанка, тащи мне хорошую пушнину, да поболее!: Обязан ты благодарить меня!..
— Притассу!.. Как же! Неуз омманывать буду!..— бормотал Уочан и торопился поскорее уйти от ‘друга’.
И, уходя, старался позабыть о долгах.
Долги исчезли неожиданно. Так же как исчез и Егор Потапыч, и другие купцы, и урядник. Тогда это Прохора Уочана немало поразило. В тайге произошло что-то небывалое. Сразу нельзя было ничего понять и разобрать-Ясно было одно: старых долгов купцам ‘друзьям’ платить не надо. Правда, исчезло и купеческое угощение, исчез и самовар. Но в первый же выход с промыслом из тайги Прохор получил за свою пушнину гораздо больше товаров, чем получал у Егора Потапыча, и никакого долга за ним не осталось. Прохор обрадовался и понял: теперь,. видать, новый счет, хороший и верный счет!
Немного побольше обо всем случившемся Прохор Уочан узнал позже, когда попал на первый суглан, который родичи торжественно и важно назвали красным сугланом.
На красный суглан собрались со всей ближней тайги. Было это на переломе зимы, когда дрогнули суровые морозы и ярче стало светить солнце и приближалось время наста. Целый лес оленьих рогов колыхался вокруг костров, недалеко от бревенчатой избы фактории. Было оживленно и шумно, как на празднике. Люди, давно не видавшиеся друг с другом, ходили от костра к костру, из чума в чум и передавали и пересказывали накопившиеся таежные новости.
Суглан начался как-то по-новому, не так, как раньше начинался. Раньше за столом важно рассаживались пристав, шуленга, кто-то еще из начальства, поп. Раньше на суглане чинно и приниженно теснились самые богатые и сильные люди тайги, и начальство грозно распекало в чем-нибудь собравшихся и затем называлось имя кого-либо из самых богатых и он становился шуленгой. Раньше с суглана люди разъезжались обеспокоенные и усталые: всегда выходило так, что надо было отделять кому-то и на что-то часть промысла и дарить дорогие подарки. А теперь было не то. Начальства на суглане Прохор и не заметил. Разве это начальство, вот те простые и свои люди и приезжий человек? Начальство бывает всегда строгое и к нему страшно подойти. Начальство ругается и всегда грозит… Приезжий же и те, кто его сопровождал, смеялись, шутили, расспрашивали о жизни, о здоровьи, о промысле. Потом понял Прохор, что теперь не шуленгу выбирать надо, а совет. И, когда стали выбирать, то все закричали знакомые имена, и в совет попали люди, которых Прохор Уочан знал давно, знал хорошо и которые раньше на сугланах держались в стороне, робко и приниженно. И еще поразило на этом первом красном суглане Прохора вот что: в просторной избе, где происходил суглан, очистили после выборов целый угол, расставили там скамейки, и на эти скамейки уселись крестьяне, которых раньше видывал Прохор в деревне. В руках у них были какие-то штуки, что-то вроде бубен. Эти штуки тихо и приятно позванивали. И когда все кругом стало тихо, сидевшие на почетном месте на скамейках ударили по звенящим штукам и изба наполнилась веселым и приятным звоном. И так весел и взмывают, был этот звон, так дружно и ладно пели и звенели штуки, что у Прохора Уочана сами по себе заходили ноги и захотелось пуститься икондирить!
Пьяный без вина вернулся тогда Прохор Уочан с первого красного суглана. Было о чем вспоминать! Было над чем поразмыслить! И вот тогда на суглане и узнал Прохор Уочан, почему исчезли долги купцам и почему сами купцы тоже куда-то потерялись. Тогда-то Прохор Уочан осмелился начать осуществлять свои заветные мечты.
Сначала в новой лавке товаров было немного. Правда, было все, что нужно таежнику: и ружья, и порох, и свинец, и сукно, и всякий обиходный товар. Можно было получить и сахар, и кирпичи чаю, и муку. Но не пялились, как у прежних купцов, затейливые и непонятные вещи, которые изредка опившиеся охотники увозили к себе в чумы и не знали, что с ними делать. Не красовались на видном месте ни удивительные стеклянные кувшины, разбивавшиеся при первом неосторожном прикосновении, ни высокие черные шляпы, непригодные для тайги, ни многое другое, что прельщало раньше пьяных гостей и — из их патакуев последние связки белки. И Прохор Уочан немного разочаровался в новой лавке и в новых продавцах. Он прямо приступил к приказчику и потребовал:
— Хороший товар почему, друг, прячешь? Почему не кажешь?
— Какой это?— удивился приказчик.
— Всякой.
Прохор Уочан не мог объяснить, чем он обижен, но обида его была нескрываема, и продавец обеспокоился.
— Чего же тебе тут недостает?
— Хороший товар!— твердил Уочан, не умея объяснить, чего же ему, в самом деле, недостает. Но вспомнив о своем заветном, возбужденно добавил:— Чай кипятить!..
Продавец понял было, что покупатель толкует о котле или чайнике, и успокоил Прохора, что котлы имеются, выбирай любой, а вот чайники скоро прибудут. Прохор упрямо и огорченно качал головой. Наконец, его с трудом поняли.
— Нет, дружище, самоваров покуда нету.
— Нету?!— затуманился Прохор Уочан.— Худо!
— Ничего! Обожди, скоро все будет!..
Прохор Уочан стал ждать.
Зима на белку была урожайная. Еще летом заметил Прохор Уочан по многим признакам, что промысел должен быть хорошим. Таежные приметы не обманули, и в урочное время Прохор Уочан вышел к базе, навьюченный обильной добычей.
В лавке на этот раз товара было много. Полки были уставлены заманчивыми вещами. И среди этих вещей и товаров Прохор Уочан, вспыхнув от радостного нетерпения, увидел сияющий золотом большой, нарядный самовар.
— Сколько? — протолкнулся Прохор к продавцу. — Сколько белок?
Продавец засмеялся. Он вспомнил, как огорчен был этот промышленник в прошлом году, не найдя самовара. Продавцу было смешно, что кочевник, привыкший к камельку, к котлу или к чайнику, захотел обзавестись самоваром.
— Дорого! — пошутил он над Уочаном. — Никакого промыслу твоего нехватит!
— О-о!..— огорченно протянул Прохор.— Дорого?! Этам да этам! — указал он на свои патакуи с пушниной,— этам хватит ли?..
— Вряд ли! — томил, смеясь, продавец.
— Лисицам придача хватит ли? — возбуждался Прохор. — Коросый лисицам!..
— Эх ты! — сжалился, наконец, над Прохором продавец.— Да тут одной лисицы некуда девать!.. Вишь как привыкший ты какой у купцов в петле быть!..
Прохор Уочан дрожащими руками обхватил самовар и стал гладить блестящие его бока, крутить кран, заглядывать в трубу. Радость обессиливала руки Прохора и они у него вздрагивали. Радость проступала бурыми пятнами на темных щеках и излучалась из подобревших, слегка слезящихся глаз.
— Бери гостинца! — кричал он продавцу, когда расчет был окончен.—Коросый гостинца бери! Бери!..
Когда Прохор Уочан получил свою покупку, его обступили со всех сторон знакомые и незнакомые. Все разглядывали самовар, все хвалили хорошую вещь. Старый крестьянин, вместе с другими разглядывавший самовар, насмешливо заметил:
— Ишь, самовар-от Егора Потапыча, однако. Отпил, откушал сладкий чаи, видать, Егор Потапыч!
Прохор Уочан прислушался. Почему Егора Потапыча? Разве Уочан у купца купил эту хорошую вещь? Вот ведь в новой, хорошей лавке куплена, у хороших людей. Егора Потапыча нету теперь и долгов ему нету, и платить ему не надо… Почему Егора Потапыча?
Прохор Уочан спросил старика:
— Почему Егора Потапыча?
— А потому, — без запинки, по-эвенкийски ответил старик, — потому, друг, что из этого самовара я не раз у Егора-то Потапыча чай пил, когда промысел ему сдавал… Неуж ты не признаешь? Ты тоже пивал чаек!
Приглядевшись к самовару, Прохор Уочан тоже стал признавать, что самовар этот, пожалуй, тот самый, из которого пивал он чай у купца. Как же это он сюда попал? Неужто Егор Потапыч продал? Да нет! Егора Потапыча, говорят, увезли куда-то отсюда, под замок посадили. Наказали Егора Потапыча. За таежных людей наказали… Все равно! Ничто не сокрушит радости, которая согревает Прохора Уочана! Добился он своего. Вот вернется на стойбище свое, вскипятит чай, усядется со своей семьей и с гостями вокруг самовара, а самовар будет бурлить и шипеть и пойдет веселый пар из каждой дырочки и будет весело и легко!..
Но прежде, чем добрался с дорогой покупкой до стойбища своего, Прохор Уочан узнал историю купленного им самовара. И история эта надолго наполнила его новыми мыслями.
Беспрозванный, Егор Потапыч, богател на Тунгуске свыше двадцати лет. Свыше двадцати лет, из года в год, прибавлял он свои капиталы, расширялся и захватывал в свои руки все больше и больше пушнины, добываемой охотниками. Из года в год он прибирал к своим рукам стойбище за стойбищем, и вся ближняя тайга была в невылазном долгу у него. И выходило так, что промышленники, сколько бы добра они ни вынесли из тайги, всегда оставались должниками Егора Потапыча и жили его милостями. И было по всей тайге имя у Егора Потапыча — ‘друг’. ‘Друг’ этот всегда выручал в беде: падали ли от неведомой болезни олени — Егор Потапыч раскошеливался и давал денег на покупку важенки или учега. Пропадала ли белка, спугнутая палами или бескормицей, — Егор Потапыч ссужал охотничьим припасом и товарами под промысел будущего года. Надо было как-нибудь перебиться в какой-либо беде — Егор Потапыч приходил на помощь, никогда не отказывая. И как же было не называть его другом?! А то, что у Егора Потапыча росло богатство и наливался он деньгами и добром, как кедровая шишка орехами, то значит было ему такое счастье!.. И никогда за все двадцать лет никто не сетовал открыто на Егора Потапыча, ‘друга’. Правда, почти в каждом чуме после того, как возвращались охотники от Егора Потапыча с покрутой, шли долгие томительные размышления, шел подсчет, и хмурились брови и выкуривалось немало трубок: почему-то не сходился счет хозяев со счетом Егора Потапыча, ‘друга’. Но кто его знает? Может быть, люди таежные, нетвердые в счете, сбивались и плохо подсчитывали, поэтому-то Егор Потапыч всегда насчитывал меньше пушнины, чем ее приносили ему из тайги. И скоро проходило недоуменье и огорченье, скоро забывался просчет. До ближайшего выхода с пушниной, до ближайшего возвращения с купленным у Егора Потапыча товаром…
Революция оглушила Егора Потапыча неждано-негадано. Он даже не поверил сразу, когда знакомые, свои деревенские люди пришли к нему и сказали:
— Давай, Егор Потапыч, ключи. Отторговался!..
— А я вас в доверенные к себе нанимал, что ли?— не вынимая изо рта мундштук с папиросой-самокруткой, посмеялся он. — Не дурите. Лясы пришли точить, так мне некогда.
— Мы не дурим, Егор Потапыч! — объяснили ему.— По случаю переворота…
— Вытряхайся, Беспрозванный! — вспыхнул самый молодой. — Нечего дурочку валять! Не грудной, сам понимаешь: революция!
Егор Потапыч понял с трудом. А когда понял, обмяк, побледнел, засуетился.
Новым властям вместе с награбленным Беспрозванным добром достались замечательные торговые книги Егора Потапыча. Сначала в этих книгах ничего не могли разобрать. Но нашелся понимающий купеческую повадку человек и помог раскопаться в записях Егора Потапыча.
— Ах, сволочь! — негодовали в ревкоме, когда поняли хитрые и запутанные записи Беспрозванного. — Он что же это, процентов пятьсот наживал?! А цены-то какие ставил? Ну и хват!
Хвата увезли в уезд, а таежникам стали разъяснять, какой такой ‘друг’ был Беспрозванный!
Конфискованное имущество поступило в продажу. И вместе с товарами попали в лавку и лучшие домашние вещи Егора Потапыча. Так попал сюда и самовар, который потом купил Прохор Уочан.
Прохору Уочану сказали:
— Этот самовар, друг, тебе уж давно принадлежит. Ты за него, может, раз пять заплатил. Если подсчитать, так Беспрозванный тебе большие деньги должен!..
Уочан вслушивался и вникал в смысл того, что ему говорили. Трудно было ему понять. Очень трудно! Тогда стали пояснять Уочану примерами. Ему припоминали, например, сколько он отдавал Егору Потапычу белок. за пуд муки или за фунт пороху и сколько выходит за это теперь. Прохор Уочан сравнивал и даже пыхтел от удивления. Выходило, что ‘другу’ за тот же товар, что Уочан получает теперь в лавке, он отдавал в три, четыре и даже в пять раз больше! И выходило, что Егор Потапыч, друг, никогда правды не говорил ни Уочану, ни другому таежнику! И еще выходило, что если бы Егор Потапыч, друг, не обманывал, то Прохор Уочан давно бы имел не только самовар, но и стадо оленей, и хорошее ружье, и много сукна, и ситцу и никогда бы не сидел впроголодь, как это приходилось часто даже в зимы среднего промысла!..
— Понимаешь?! приставали к Прохору Уочану. — Понимаешь, друг, как тебя обманывал Беспрозванный и другие купцы?— А вот теперь их вытряхнули из тайги. Да и из всей жизни тряханули к чортовой матери!..
Самовар бурлил и шипел. Из его трубы валил густой дым, который не сразу выходил из чума через верхнее отверстие и медленно расползался под скатами жилища. Но дым этот не мешал никому и никого не огорчал. Все ждали, когда на конфорку будет поставлен чайник с хорошей заваркой чаю и когда Уочанова жена разольет густой и обжигающий напиток по деревянным чашкам. Все с интересом и скрытой завистью поглядывали на богатую покупку Уочана.
Уочан сиял. Гости появились случайно. Кочевали мимо, решили навестить родича. А тут такой случай! Самовар в чуме. Ни у кого этого не бывало. Уочан первый завел. Молодец Уочан! Хорошо, видать, нынче добыл.
Жена Уочана обращалась и с самоваром и с чайником неумело: Уочан потянулся помогать ей. Как же! Неужели он не понимает, как с такой вещью поступать надо! И хотя и у него дело не особенно клеилось, Уочану и гостям казалось, что все обходится превосходно.
Пили чай долго и в степенном молчании. Пили и думали свои бесхитростные думы…
Без посторонних, без гостей самовар не наставлялся. Он стоял в укромном углу, там, где хранились все лучшие вещи семьи. Там покрывался он пылью и копотью и терял свой золотой блеск. Но и оттуда радовал он взгляд Прохора Уочана.
Зимние стужи ослабевали. Пробрасывались солнечные дни, когда снега кругом сверкали ослепительно и начинала образовываться первая корочка наста. Уочан уходил на промысел и возвращался в чум еще засветло с добычей. Однажды, возвратившись после удачного дня охоты, он застал в чуме гостей. Их было двое и, приглядевшись к ним, Прохор Уочан с трудом и изумленно узнал Егора Потапыча, ‘друга’.
— Ну, Прахорка! — с невеселой усмешкой встретил его Беспрозванный. — Угощай. Вишь, на перепутьи мы к тебе завернули. Жарь мяса, кипяти чай!.. Ты по нонешним временам богатей, однако!..
Прохор Уочан сконфуженно засмеялся:
— Богатам-да, неуз беднам?!
Когда ради гостя был вытащен на свет самовар, Беспрозванный поднял удивленно брови.
— Видал ты?! — зло расхохотался он. — Самовар завел? Ах ты, тварина, тварина! Чего вздумал, самовар завел! А! Где достал?
— Лабкам достал, — объяснил Прохор Уочан.
Егор Потапыч, бывший друг, внимательно осмотрел самовар и признал его.
— Мой! Ах, сволочи! Мое добро азиятам проклятым рассовывают!.. Видал ты?!
Спутник Беспрозванного поджал губы и зло сказал:
— Они не то, что добро, они и душу твою, Егор Потапыч, по дикарям по кусочечкам распихают!.. Дожили!..
Егор Потапыч оттолкнул от себя налитую ему чашку чаю, она опрокинулась и. покатилась на землю. Егор Потапыч вскочил, вырос над Прохором Уочаном и, потрясая жилистым кулаком, закричал:
— Гадина немаканная! Чорт гнилой! Да ты это кто такой, чтобы моим имуществом владеть? Ты его наживал?.. Осподи, осподи! Да тебя, сволочь такую, раздавить бы надо, как гадюку!..
Егор Потапыч неистовствовал. Его спутник забеспокоился, встал и тронул его за рукав.
— Брось, Егор Потапыч. Не шуми. Нам бы потихоньку и ладком уйти, а ты шум делаешь… Брось, говорю!..
— Да не могу я, Алексей! Душа у меня кипит!.. Всю жизнь ведь мою порушили!.. Вот гляди на эту тварину! Он в тапоры, когда силен я был, на брюхе пополз бы предо мною за пуд муки, а теперь вот самоваром моим владеет! Моим самоваром!.. У, окаянный!..
Прохор Уочан испуганно следил за гостем. Гневные слова Егора Потапыча были непонятны ему. За что? Почему сердится Егор Потапыч, друг?.. Разве он, Прохор Уочан, сделал какое-либо зло ему? Разве обидел он его? Разве не принял он Егора Потапыча как следует и не усадил на почетное место и не накормил? Почему же он сердится и грозит?!
Прохор Уочан не успел опомниться. Беспрозванныи, удерживаемый своим спутником, шагнул к самовару, поднял правую ногу и с силой ударил в слегка потускневший бок самовара. Расплескивая горячую воду и шипя, самовар свалился на кран. Беспрозванный подскочил к нему и стал топтать его. Топтать и иступленно приговаривать: ‘Вот, вот!.. Не доставайся! не доставайся тварям!.. Вот!..’
— Брось! — уговаривал спутник и оттаскивал Егора Потапыча от измятого, искалеченного самовара.
Самовар лежал в углу бесполезный, с помятыми боками, с отогнутым в сторону краном, изувеченный, вконец испорченный. Прохор Уочан вздыхал и хмурился. Он вздыхал от жалости и обиды.
Но жалость и обиду время от времени прорезала остро и мгновенно, как молния, злоба. Ах, надо бы тогда вскочить, кинуться на Егора Потапыча, бывшего друга, оттолкнуть его и не допустить, чтоб испортил он такую хорошую, такую долгожданную вещь! Надо было тогда схватить ружье и пригрозить. Что же он застыл и безмолвно смотрел, как разрушают, как губят его добро?..
Злоба заставляла Прохора Уочана крепко сжимать кулаки и молчать.
Заговорил Прохор Уочан только в тот день, когда довелось ему побывать в деревне, где лавка, где товары, где новые друзья и откуда он совсем недавно вынес, торжествующий и радостный, свою, теперь погибшую, покупку.
В деревне Прохора Уочана спросили:
— Ну, как, друг, чаек из самовара вкуснее, чем из котла?
Прохор Уочан сморщился, словно от боли. Обида, нанесенная ему Егором Потапычем, бывшим другом, ожила и ударила по сердцу. Он сверкнул глазами и торопливо, совсем не так, как привык, стал рассказывать. Слова его рассказа сталкивались, беспорядочно громоздились одно на другое, речь его была горячей и не всегда понятной.
Но его поняли.
— А, значит, Егорка из каталажки вон куда убежал? По тайге пробирается в широкое место! Ну, и храп!.. Как бы не наделал еще больших делов! Он, видать, в отчаянность пришел.
Прохор Уочан взмахнул рукой и гневно подтвердил:
— Шибко худой! Беда!..
И снова услыхал Прохор Уочан про былые дела Егора Потапыча, про то, как наживался тот и как обирал охотников, и про то, как ударили его новые порядки и вышибли из сытой, беззаботной жизни.
— Вот он теперь и бушует! Прищемили его, зубы повыдергали, как у гадюки, — он на беззащитных и кидается… Но только недолго ему по тайге бродить, поймают… Только бы вы сами помогли…
У Прохора сверкнули глаза.
— У-ух!..— вспыхнул он. — По следу пойду! Скрадывать стану… Как- сохатого… Ловить буду!.. Шибко худой! Беда!..
Жалость и обида отошли куда-то в сторону. Загорелся Прохор Уочан от мысли, что можно, и нужно изловить Егора Потапыча. Вот хоть сейчас сам бы вдел ноги в юкши и понесся по тайге на лыжах за обидчиком. Понесся бы легко и сторожко, так, чтобы преследуемый и не подозревал, что за ним погоня идет. Понесся и настиг бы… Да, да! Вот догнать, остановить. А ну, Егор Потапыч! Пошто обидел? Пошто хорошую вещь загубил?.. А ну, Егор Потапыч!.. Стой, говори!..
Загорелся Прохор Уочан от мысли наказать обидчика, И никому не поведал своих желаний…
А через две недели, встретившись на полпути между своим стойбищем и деревней с молодым Овидирем, который часто наведывался в деревню и хорошо понимал и знал новые порядки и новые законы, Прохор Уочан услыхал:
— Егора Потапыча поймали!
— Кто? — радостно взволновался Прохор.
— Советская власть! — тщательно выговаривая непривычные, но родные слова, ответил Овидирь. — Советская власть поймала и будет наказывать…
— О! — перехватило дух у Прохора Уочана. — Наказывать? За что?
— За все! За прежнее, за меня, за тебя, за всю тайгу!..
Прохор Уочан сорвал с головы повязку и вытер ею сразу вспотевший лоб. У Прохора Уочана голос стал хриплым, но хриплым голосом Прохор Уочан твердо и убежденно сказал:
— Так надо!.. Хорошо!.. Советская власть — шибко хорошо!..