О вжливости нравовъ.
Изъ Фран. Жур.
——
О вежливости нравов, Ривароль Антуан, Год: 1814
Время на прочтение: 8 минут(ы)
Вжливость, подобно вкусу и пріятностямъ, есть нчто такое, что нравится, но чего опредлить съ точностію мы не можемъ. Можетъ быть она есть ничто иное, какъ изящный вкусъ въ обращеніи и въ поступкахъ.
Естьли оно такъ, то разсужденіе, семъ предмет составляетъ одну изъ отраслей вкуса, и черезъ опредленіе сего начала по ежедневнымъ опытамъ жизни найдемъ мы способъ содйствовать можетъ быть въ новымъ открытіямъ въ отношеніи въ искусствамъ и особливо къ словесности
Въ самомъ дл, естьли напомнимъ себ, что вжливость нравовъ была всегда современною вкусу въ искусствахъ, что блестящими эпохами Аттицизма или учтивости были вки Перикла, Августа, Людовика XIV, то не льзя не признать того отношенія вжливости къ искусствамъ и къ словесности, о которомъ говорю я.
Въ младенчеств вковъ и обществъ люди имли между собою рдкія сообщенія: домашнія заботы наполняли жизнь ихъ, а свойственная добродтели ее украшали. Въ случа ближайшихъ сношеній, руководствовало ими добродушіе во всей чистот своей, когда личность не мшала сему чувству: чужой человк былъ или гость, или братъ, никогда человкъ для человка не былъ постороннимъ, или такимъ существомъ, до котораго нтъ совсмъ дла. Были добродтели простосердечныя, нравы грубые, страсти свирпыя. Каждый имлъ тогда свой собственный характеръ, и свои особенный отпечатокъ, явственно означенный, вс лица рода человческаго, въ общемъ чертеж Природы одинакія, отмнялись частными и особенными примтами, подобно какъ въ лсу древесныя листья, имя одну форму и связь, отличаются изъ вырзкою и цвтомъ.
Успхи гражданскаго просвщенія, слив людей въ одну великую массу, заключивъ людей въ городахъ, привели ихъ въ тснйшую связь. Пользы общія смшались, потребности человческія размножились, дла запутались, самыя страсти перемнились въ своемъ вид, какъ дикія и въ сады наши пересаженныя растнія принимаютъ новое приращеніе и новую форму. Сношенія и зависимости разпространились до безконечности, порядокъ Гражданскій составилъ обширную сть, которой потрясти не льзя безъ того, чтобы не привести въ движеніе всхъ узловъ, одного къ другому прикосновенныхъ. Въ общество вошли женщины, боле или мене оказалось ихъ вліяніе, он принесли съ собою право самовластія, и тотъ даръ обольщенія, который, по словамъ Монтескье, есть только искусство млкихъ душъ повелвать великими умами.
Тогда искусству уступила сила, безполезно было смирять и властвовать: надлежало привлекать заманчивыми поступками и необходимымъ образомъ нравиться. Безпрерывное треніе въ обществахъ сгладило и притупило вс жесткія неровности, образовался общій дух кротости и мягкости, которымъ отличились жители городовъ, а особливо столиц, грубость казалась уже отвратительною, ее назвали деревенской: rustica progemes nescit habere modum. Ovid.
Вліяніе женщинъ обнаружилось еще боле въ обществ, нежели въ длахъ, и черезъ присвоенное себ владычество въ обществ похитили он власть политическую: пріятности покорилась сила. Бглость ихъ ума и воображенія, тонкость ихъ впечатлніи, живость ихъ страстей одли нкоторымъ образомъ нравы блестящимъ покровомъ. Вкусъ былъ ихъ твореніемъ, а тайна Грацій ихъ открытіемъ. Искусство привлекать къ себ, не принимая въ другихъ участія, заниматься всми и всхъ занимать, имя иногда вниманіе къ одному, стараніе трогать слабую сторону сердца, умнье беречь общее самолюбіе, тонкій дар плнять и угождать всмъ вкусамъ, скоро пробудили вс нжныя склонности. Изъ страстей проистекли искусства, а отъ нихъ сами страсти возросли въ свою очередь: чувствительность оживотворила геній, воображеніе родило пріятныя мечты свои, питаемыя въ сердцахъ вдохновеніями Поэзій и музыки, въ одну страсть перелились вс страсти, и явилась модель изящнаго для всхъ добродтелей, для всхъ талантовъ, для всхъ пріятностей. Подъ тмъ же очарованіемъ, и какъ бы по общему вдохновенію, великія души совершили великіе подвиги, которые были преданы безсмертію великими талантами. Тогда воздвигли театры, для художниковъ вознеслись мастерскія, и монументы размножили героевъ. Живописная вра сливала небо съ землею въ прекрасномъ смшеніи страстей взаимныхъ, въ рукахъ Фидія и Апелла подъ ихъ рзцемъ и кистію раждались образа боговъ, героевъ и красавиц, среди гимновъ Пиндара, псней Анакреона и повствованіи Гомера. Таковъ былъ Греческій Аттицизмъ, который нсколько мгновеній просіялъ въ стран обильной чудесами и въ воздух растворенномъ всми роскошами.
Римъ, повелитель земли и мучитель народовъ, безпрерывно обуреваемый внутренними бранями и всми страстями властолюбія, удержалъ, среди побдъ и завоеваній, свои грубые нравы. Сколько безщастная Греція ни украшала послдними остатками своими столицу побдителей міра, ни любовь къ искусствамъ и наукамъ, ни вжливость нравовъ съ нею неразлучная не могла никогда утвердиться въ сихъ душахъ свирпыхъ, перенесенные въ Римъ памятники творческаго искусства служили боле трофеями, нежели образцами, до того времени, какъ Марій, Сцилла, Помпей и Кесарь, бичи своего народа, привели отечество путемъ крови и злодйства под кровъ самодержавія и царства Августа.
Тогда все перемнилось: Янусовъ храмъ затворился, утихли и заснули неистовыя страсти отъ дйствія единой воли спокойствіе смягчило умы, изчезла грубость, свойственная человку въ спокойной жизни любовь къ наслажденіямъ, произтекающія изъ нее чувствительность вкус, вжливость и пріятность возсіяли во всемъ своемъ блеск, и опредлили сей исторической эпох видное мсто въ Исторіи.
О славномъ вк Лудовика XIV можно было сказать съ большею истиною, нежели Виргилій сказалъ об Август: онъ царствуетъ надъ народами, добровольно текущими подъ его державу {…… Jura per volentes. // Dat populos. Virgi.}. Сердца летли къ нему на встрчу съ любовію, радостію и надеждою, вс были готовы питать въ себ пріятныя впечатлнія. Какія благопріятныя обстоятельства для искусств, наук и вжливости нравовъ!
Но что такое вкусъ и пріятность? какое дйствіе имютъ он на общество? и какимъ образомъ измняются черезъ нихъ поступки и обращеніе?
Вкус есть нжная разборчивость, относящаяся къ вещамъ пріятнымъ. Произносимый имъ приговор родится отъ мгновеннаго впечатлнія, по первому движенію онъ одобряетъ, или осуждаетъ, для него нтъ ни размышленія, ни разсчета, все зависитъ отъ сердечнаго движенія. Онъ не зависитъ отъ правилъ, ибо самъ былъ ихъ предвстникомъ, и прежде нежели разумъ опредлилъ соразмрности и приличія, вкусъ произнесъ судъ свой, произнесъ его по одному чувству. Можно сказать, что вкусъ есть предвденіе изящнаго, какъ совсть самочувствіе добра. Въ самомъ дл сіи два начала имютъ одинъ общій источникъ — чувствительность, возбуждаемую нравственными чувствами, или чувствами пріятными.
Изящное въ мысляхъ, свтило генія, озаряющее ваятеля и живописца, есть одно съ изящнымъ въ нравственности и въ умозрніи относительно къ подражанію искусствъ: тамъ Фидій почерпнулъ форму головы для своего Олимпійскаго Юпитера, Рафаель высокія черты для Господня Преображенія, а Микель-Анджелій мрачныя и величавыя краски для картины Страшнаго суда. Ужасное, пріятное и высокое равно проистекаютъ изъ сего общаго источника.
Пріятность есть качество души благородной, или до того образованной просвщеніемъ и тонкимъ вкусомъ свта, что постоянные навыки обращаются въ природную и свободную легкость рчей и поступковъ. Въ самомъ дл пріятность состоитъ въ безискуственномъ изліяніи чувства или движенія внутренняго: ея источникъ въ истин, а наружность въ небреженіи. Она показывается безъ намренія и умысла, какъ цломудренная Діана очамъ Эндиміона. Пріятность заключается въ одномъ слов, въ одномъ тлодвиженіи, въ одномъ взгляд, въ одной улыбк, во всемъ, что выражаетъ чувство просто и непритворно. При малйшей натяжк она изчезаетъ, какъ пыль слетаетъ съ цвтовъ отъ легчайшаго дыханія, отъ малйшаго прикосновенія. Такова пріятность въ обращеніи, такова въ слог, такова въ произведеніяхъ искусства. Везд ея украшеніе состоитъ въ безискуственности, везд жеманство и высокопарность перемняютъ ее въ каррикатуру и въ уродливость, везд торжество ея заключается въ той нжной тонкости, или щастливой природ, которая преимущественно отличаетъ Виргилія и Расина между Поэтами, Албана и Корреджія между живописцами.
Гд чувство нжное изъяснено съ простотою и съ истиною, тамъ есть уже пріятность. Пріятность свойственна всмъ возрастамъ, всмъ состояніямъ, всмъ жребіямъ въ мір. Пускай представятъ на картин Генриха IV въ ту минуту, когда перед блокадою Парижа онъ разсылаетъ хлбы своимъ непокорнымъ подданнымъ, до голодной смерти доведеннымъ: сія картина будетъ имть великую пріятность. Требуется только отъ живописца, чтобы онъ выразилъ на Царскомъ лиц добродтель свыше человческой, и подобно Рафаелю представилъ небесную голову на тл человческомъ.
Старецъ Пріамъ, на колняхъ молящій Ахилла возвратишь ему тло Гектора, составилъ бы также пріятную картину. Достоинство великой души выше судьбы возносящейся, отеческая горячности покрывающая стыд побжденнаго, смиреніе старца испытавшаго вс искушенія рока и только чувствительнаго къ влеченію природы — вс эти обстоятельства украсили бы сдины безщастнаго Царя неизъяснимою пріятностію, которую выразить есть дло великаго генія.
И такъ вкусъ есть нжное чувство того, что угождаетъ сердцу, а пріятность точное выраженіе сего чувства безъ усилія. Мы означили отношеніе сихъ началъ къ изящнымъ искусствамъ, теперь постараемся представить ихъ отношеніе къ наук обращенія.
Нкто опредляетъ такъ Оратора: честный мужъ, имющій даръ слова {Vir bonus, dicendi peritus. Quintil. De Oratore.}, и сей великій учитель полагаетъ, что краснорчіе есть только выраженіе души благородной и добродтельной, которая плняетъ и увлекаетъ сердца слушателей красотою чувства. Мы скажемъ также, что вжливость есть только выраженіе добрыхъ свойствъ, которыя нравятся и привлекаютъ насъ.
Чтобы упредить въ свою пользу съ перваго, такъ сказать, шагу, требуется отсутствіе пороковъ гнусныхъ. На лиц остаются глубокіе слды страстей, и такъ называемая щастливая физіогномія есть только отпечатокъ ясной души, вкушающей мирныя склонности. Одинъ умный наблюдатель сказалъ, что ловкость въ отношеніи, къ тлу то же, что здравый смыслъ въ отношеніи къ уму.
Сей здравый смыслъ не терпитъ ни втрености, ни легкомыслія въ нравахъ, сей здравый смыслъ, выводя каждаго на сцену, указываешь намъ ролю нашу, означаешь приличія мста, людей и состояніи, и съ тонкостію опредляетъ степени уваженія и кротости, по которымъ образуется наука жизни и свта, называемая вжливостію. И такъ не должно мшать съ нею неосновательности, ничтожности и забвенія всхъ правил, которыми гордятся нкоторые свтскіе невжды.
Многіе почитаютъ вжливость излишнею роскошью въ обращеніи свойственною только нкоторымъ состояніямъ и нкоторымъ вышнимъ людямъ, не подозрвая ни мало, что пріятный вид есть нкоторымъ образомъ стихія спокойной и щастливой жизни. Къ тому же, съ нжными навыками возрастаетъ нжность чувства, воображеніе пріобртаетъ боле живости, способность принимать пріятныя впечатлнія увеличивается, а все Это вмст опредляетъ то неизмримое разстояніе, которое находится между вжливыми людьми и грубою толпою народа.
Разговоръ есть обширное поле для ума, вкуса и пріятностей. Нын предпочитаютъ ей игру карточную, ибо искусство говорить слишкомъ трудно для обыкновенныхъ людей, и тайна разговора потеряна, какъ тайна живописи на стеклѣ,.
Но въ разговор обнаруживаются вс разнообразности духа человческаго, прямодушіе, остроуміе, блеск дарованія, простота природы, тамъ, воскрыленное, или необходимостію побужденное воображеніе, изобртаетъ удачные обороты и творческія выраженія, обогащающія источник краснорчія, тамъ обычай опредляетъ законы языка, тамъ достоинство Свтскаго человка, или человка со вкусомъ, мшается пріятнымъ образомъ съ достоинствомъ литтератора — писателя.
Въ том кругу, гд образованные люди занимаются удовольствіемъ истиннаго разговора, пустомли не скучаютъ своею болтливостію, зловредные языки не колютъ присутствующихъ, не чернятъ отсутствующихъ, тонкость иметъ нкоторое лукавство, безъ обиды и клеветы, она касается до лица, не зацпляя за живое, и кто не иметъ самъ дара говорить, тому остается искусство слушать — рдкое искусство, которое не презрнія достойно, какъ многіе думаютъ безъ всякаго основанія.
Вотъ польза вкуса, пріятностей и вжливости нравовъ въ отношеніи въ обращенію.
Изъ сказаннаго нами можно бы вывести заключеніе, что для сего труднаго искусства требуется великое просвщеніе разума, но совсмъ нтъ: оно состоитъ по большей части въ преданіяхъ и въ навыкахъ. Естьли дальновидность, тонкость и скорость умственныхъ соображеній составляетъ то, что мы называемъ умомъ, то не льзя не согласиться, что сія выгода или способность, пріобртается всегдашнимъ обращеніемъ съ людьми и постояннымъ навыкомъ въ свтскихъ обыкновеніяхъ безъ всякаго просвщенія и познанія,
Однакожъ просвщенный разумъ и пріобртенныя познанія приносятъ великія выгоды даже и въ обществ, черезъ многія пріятныя черты, которыя наука и воображеніе приводятъ на память ума, и естьли первый классъ производить любезность людей, то во второмъ класс только находятся люди превосходные. Доказательствами тому служатъ Принц Делинь, безсмертный Евгеній и Великая Екатерина,
Это приводитъ насъ къ другимъ размышленіямъ, надобно поставить фаросъ надъ камнемъ преткновенія.
Разсудокъ, таланты и добродтели суть врныя сокровища души, которыя обезпечиваютъ судьбу ея во всхъ перемнахъ жизни, но, къ сожалнію, надобно сокрывать ихъ отъ глазъ свта, которые не могутъ выносить ихъ сіянія. Разсудокъ кажется тамъ холоднымъ и строгимъ, его оспориваетъ вкусъ, и не терпитъ легкомысліе. Люди ласкаютъ добродтель, но любятъ обращаться съ нею только въ длахъ. Ея присутствіе тревожитъ, ея лице приводитъ въ робость, ея судъ предусматривается безпокойной совстію, и упреждается ненавистію. Сколько ни одвается она скромностію, покровъ ея слишкомъ прозраченъ, подобно Гомеровымъ богамъ, добродтель должна являться передъ людьми въ самомъ таинственномъ облаченіи и только оказываться по ея благотворнымъ дяніямъ. Для талантовъ страшны не одни соперники, но толпы невжд, которые не терпятъ никакого превосходства, никакой славы. ‘Мн скучно, что безпрестанно твердятъ о его справедливости’ сказалъ Аинскій крестьянин, осуждая Аристида на изгнаніе — и онъ открылъ намъ тайну человческаго рода. Зависть,— подобно тигру, терзаетъ безъ пользы, по одному зврскому побужденію къ хищности.
Можетъ быть умъ человческій такъ сотворенъ, что хотя и восхитительно для него всякое совершенство, однакожъ совершенство постоянное утомляетъ его, и ему скучаетъ. Противъ него вооружаются вс роды самолюбія. Много ли тхъ непорочныхъ и нжныхъ сердецъ, въ которыхъ пылаетъ любовь къ истин и къ изящности, подобно священному огню Весты, и которые плняются образцами высокой добродтели? Нын многіе хотятъ удивляться и хвалить, но для того, чтобы имть случай порицать, всегдашнее одобреніе было бы отягощеніемъ для мірскаго лукавства. Свтъ есть подозрительный тиранъ, для него ненавистно все, что выше обыкновенной мры, и урокъ мудраго будетъ всегда заключаться въ извстномъ слов отца къ своему сыну: Другъ мой, сдлайся человкомъ меньшимъ! Не поставляютъ ли въ порок Ричардсону постояннаго совершенства въ характер его Грандиссона? А Грандиссонъ есть только герой романа: публика обличила себя невольнымъ образомъ.
Люди съ талантомъ! люди съ добродтелью! наслаждайтесь втайн вашими склонностями и вашими познаніями! Красоты истины и добродтели не многимъ извстны. Одни, бесдуя съ природою, благоговйте перед нею: ея блага, какъ дары любви, не сообщаются, тотъ ихъ цнитъ, кто ихъ вкушаетъ. Стоите на высот обыкновенной, показывайте любезнаго человка, берегите великаго для случая! вы имете истинныя достоинства, не возбуждайте мщенія свта, Какая вамъ нужда въ суетныхъ похвалахъ? Благоденствіе въ сердц вашемъ, вн его одинъ шумъ. Оставьте ничтожный блескъ и односуточную славу любимцамъ фортуны, дань и хвала вковъ внчаютъ дарованіе и добродтель. Ожидайте солнечнаго заката, тнь ваша далеко за вами разпространится, ваше имя будетъ священно… тогда, какъ вы обратитеся въ прах. Вотъ слава и величіе человка. Но мыслить, чувствовать и нравиться, быть любимымъ и любви достойнымъ — вотъ его щастіе.
[Ривароль А. де] О вежливости нравов: [Эссе]: Из фран. жур. / [Пер. В.В.Измайлова] // Вестн. Европы. — 1814. — Ч.78, N 24. — С.319-334.