Объ истинныхъ удовольствіяхъ въ жизни.
Объ истинныхъ удовольствіяхъ въ жизни.
(Изъ сочин. Ривороля.)
В. И.
‘Встникъ Европы’, NoNo11—12, 1813.
Об истинных удовольствиях в жизни, Ривароль Антуан, Год: 1790
Время на прочтение: 8 минут(ы)
Удовольствіе есть общая цль, къ ней стремится каждый, a между тмъ такъ рдко ее достигаютъ, что намъ встрчаются въ свт только скучающіе, или злополучные. Безъ сомннія, люди ошибаются въ самомъ выбор путей, ведущихъ къ удовольствію, ибо природа не обманываетъ насъ, и поселяя въ насъ общее желаніе, не можетъ лишать способовъ исполненія. И такъ обратимъ наше вниманіе на сравненіе тхъ благъ, которыя въ свт озабочиваютъ жизнь нашу, съ тми благами, которыя предлагаетъ природа за самую дешевую цну.
Безпорядки воображенія, мечты самолюбія и роскошь чувствъ суть обыкновенные источники, въ которыхъ ищемъ почерпнутъ счастія, но отъ которыхъ возвращаемся съ неизмримою пустотою въ умъ и въ сердц. Кто назоветъ суровымъ мудрецомъ того наблюдателя, который, изслдовавъ науку сердца человческаго, подаетъ намъ руку на скользкомъ пути жизни и дружески остерегаетъ насъ отъ обманчивыхъ ея видовъ? Можетъ ли утомленный и жаждущій странникъ досадовать на услужливаго человка, который издали кричитъ ему съ участіемъ сердечной любви: ‘берегись въ степяхъ дерева ипомана {Ипоманъ, изъ фамиліи дкомлечныхъ (tithymaloideae, Jufs. Uent), ростетъ въ Индіи. Въ соку его Индйцы обмакиваютъ стрлы свои, которыя длаются отъ того ядовитыми) и отъ одной капли его сока вскакиваетъ на тл пузырь съ мокротою, какъ отъ обжоги. В. И.}: сокъ его убиваетъ, не стой подъ етой прохладной тнью: она усыпляетъ подобно маковому соку, не пей изъ сего кристальнаго источника: воды его, подобно баснословной рощ Лет, приводятъ чувства въ онмніе и память въ забвеніе.’ —
Намъ тсно въ предлахъ настоящаго, мы бжимъ за будущимъ: ибо духъ нашъ не можетъ заключаться долго въ одномъ ограниченномъ кругу. Въ семъ расположеній нашего духа природа имла великое намреніе, которому препятствуетъ наше легкомысліе. Животные проводятъ жизнь безъ всякихъ заботъ, только человкъ неиметъ минуты спокойствія, ему не довольно настоящаго, сего дня онъ обдумываетъ завтрешній день, и природа выдаетъ ему только заемные обязательства, a капиталъ его въ надежд.
Въ мечтахъ, въ желаніяхъ своихъ
Мы только счастливы бываемъ,
Надежда золото для насъ.
И такъ зло состоитъ не въ безпокойств воображенія, ибо оно есть дло природы, но въ несправедливомъ его отношеніи въ тмъ предметамъ, для которыхъ мы не созданы. Идемъ за славою, за богатствомъ, за пышностью, и отдавая наше счастіе на произволъ людскаго мннія и втреной фортуны, ввергаемъ себя въ неволю. Избытокъ, почести, поклоненія безразсудной толпы перемняющейся съ колесомъ фортуны, не приносятъ и не могутъ приносить намъ счастія. Душа требуетъ приятныхъ движеній сердца и великихъ дйствій разума. Шумъ, разсяніе, вс искуственныя забавы и страсти не замнятъ въ душ природной ея склонности къ изящному и великому.
Чего ищемъ въ собраніяхъ, на балахъ, y вельможъ въ чертогахъ, приятной мысли, приятнаго чувства, приятной минуты: тамъ не находимъ ихъ, вс тамошнія удовольствія, подобно цвтамъ и плодамъ, выдержаннымъ въ искуственныхъ теплицахъ, неимютъ истиннаго блеска и вкуса. Открытый воздухъ нуженъ для свободныхъ движеній сердца, какъ для полнаго цвту растнія, a небо есть природный кровъ человка.
Чего желаетъ честолюбіе? чего требуетъ любовь къ богатству? Соберите сокровища обихъ Индій, положите къ ногамъ своимъ скипетры всхъ царствъ въ мір, истощите утхи сладострастія, и вы увидите себя Тиберіемъ въ Капре, терзаемымъ сердечною пустотою, и молящимъ Небо даровать ему только силу чувствовать {Quid scribam vobis, patres conscripti, aut quomodo scribam, aut quid, omnino non scio, nam hoc tempore, dii me deaeque pejus perdant, quam perire me quotidie sentio, si sciot Tacit. Annal. Lib. VI. T. e. ‘Какъ и о чемъ писать къ вамъ, отцы именитые? Самъ не знаю. Лучше хотлъ-бы ненавистнаго каранія отъ руки всхъ боговъ и богинь, нежели чувствовать такое изнеможеніе, или лучше сказать, неимть силы ничего чувствовать.’ Въ письм къ Римскимъ Сенаторамъ. В. И.}. Такъ Геліогабалъ, другой безумецъ, по истощеніи всхъ страстей, роскошей и забавъ, общалъ награду тому, кто изобртаетъ удовольствіе.
Самое разсудительное употребленіе величія не приноситъ дйствительнаго удовольствія. Счастіе, какъ и здоровье, независимо отъ того мста, которое занимаемъ въ свт, начало его вложено въ насъ самихъ рукою природы, и она возстаетъ въ тайнъ противъ уклоненій разума. Сенека сказываетъ намъ, что Августъ не переставалъ твердить о поко и удаленіи отъ длъ, и что отъ поклоненій двора, учтивйшаго и любезнйшаго въ свтъ, онъ обращался безпрестанно къ сельскому уединенію, которое было его любимою мыслію: напрасныя желанія, имъ не надлежало никогда исполниться.
Слава и суетные призраки ея, въ какомъ бы родъ ни полагали славу, не врне другихъ способовъ свтскаго счастія. Какая знаменитость не встрчалась съ другою гораздо превосходнйшею? Александръ и Кесарь ничего не оставили завоевателямъ, Гомеръ гонитъ во мракъ забвенія вс творческія дарованія, и если бы нкоторое наслажденіе и было соединено съ тмъ превосходствомъ разума или таланта, которое зависть современниковъ готова всегда оспоривать, за то какъ ненадежно сіе удовольствіе! какъ оно далеко отъ благополучія! Любовь ко слав есть пылкая страсть, въ которой чувствуемъ только муку и утрату ея. Король Прусской, Фридрихъ II, не могъ спокойно представлять себ конца своихъ военныхъ подвиговъ и конца жизни, не рдко повторялъ онъ съ нкоторымъ отчаяніемъ: ‘Я отжилъ вкъ мой, старыя мои кости годятся только собакамъ на снденіе {См. Циммерманово описаніе послдней болзни Короля Прусскаго.}.’ — Волътеръ искалъ славы, нашелъ ее, и кончилъ путь свой на лаврахъ, но первое благо въ мір, спокойствіе, было ему не извстно. На краю гроба освобожденный наконецъ отъ зависти, онъ возвратился въ Парижъ посл долговременной ссылки, и его осыпали въ театр рукоплесканіями наканун его смерти. На другой день Мармонтель нашелъ его лежащаго въ постел и спросилъ: ‘насытилися ли вы наконецъ славою?’ — Ахъ, мой другъ, отвчалъ ему Вольтеръ, ты говоришь мн о слав, a я кончаю жизнь въ страшныхъ мукахъ! —
Не такъ провелъ дни свои мудрый Адиссонъ. Его жизнь была покойнымъ теченіемъ мирныхъ склонностей, мужъ добродтельный по сердцу и уму, ученый по вкусу и, выбору, мудрый по правиламъ, человкъ государственный призванный къ дламъ по личнымъ достоинствамъ, онъ жилъ при дворъ Королевы Анны, какъ Платонъ при дворъ Діонисія, но смотрлъ на ласку и суровость фортуны, и кончилъ жизнь мудрецомъ истиннымъ. Передъ смертію онъ обратился къ молодому человку о немъ плачущему: ‘юноша! я училъ тебя трудной наук жизни, узнай теперь, какъ легко умирать добросовстному человку.’
Природа заключила въ насъ самихъ источникъ нашего благополучія. Въ извстной мр нашихъ склонностей обртемъ мы истинныя и честныя удовольствія безъ утомительнаго исканія, безъ мучительныхъ наслажденій, безъ совмстническихъ споровъ. То оспоривается только, что уступается изъ правъ человка, благо, которое даетъ природа, есть благо общее, и цна его возрастаетъ по мр и числу участвующихъ любителей.
Первое сердечное движеніе, призывающее къ радости истинной и безцнной, есть любовь сыновняя. Какая нжная заботливость пробуждаетъ и питаетъ ее! Ожидаемый ласкаемый, нареченный еще до рожденія человкъ вступаетъ въ жизнь подъ руководствомъ любви отеческой, утшеніе младенческаго возраста, образованіе юношескихъ лтъ, введеніе въ общество людей: вотъ благодянія отцовскія! Какая кроткая снисходительность къ порокамъ! какая дятельная попечительность! Око родительское все предвидитъ, все устроиваетъ, и всегда устремляясь за судьбой сына или дочери, готовитъ постоянное благополучіе для того, кто долженъ сохранитъ память и бытіе его въ мір, когда его самого не будетъ въ семъ мір.
По мр возрастающаго разума и пробуждающейся чувствительности, новыя связи размножаются вокругъ насъ и утверждаютъ человка на отечественной земл и въ отеческомъ домъ. Пускай величавое суемудріе повторяетъ съ притворнымъ ентузіазмомъ, вселенная мое отечество! Сія пустая филантропія есть лицемрная чувствительность, сердце любитъ плняться ближе къ предметамъ любви своей, и сердце говоритъ съ чувствительностью о безцнномъ утшеніи
Внимать журчанію домашняго ручья,
Внушать покойный сонъ подъ кровомъ, гд родился,
И быть въ объятіяхъ родителей своихъ. —
Сколько трогательныхъ происшествій, сколько живыхъ или быстрыхъ движеній родится подъ кровомъ домашней жизни!! Мать снисходительная, матъ горячая до слабости, братья, сестры, родственники, друзья и приятели — сколько, связей! сколько приятныхъ случаевъ! сколько такихъ часовъ, которые ничего не стоютъ въ глазахъ свта, но которые составляютъ важныя епохи въ жизни чувствительнаго человка! Вотъ что восхищаетъ насъ въ описаніяхъ Англійскихъ романовъ, въ семъ тонкомъ и счастливомъ подражаніи отборной природ! Разв подлинникъ не иметъ того дйствія, какое иметъ списокъ?
Есть ли мсто въ отеческомъ дом, гд бы шаги наши не были освящены, какъ въ земл Ханаанской, какимъ-нибудь памятникомъ любви или утшенія? Здсь вкусилъ я ласку непритворной горячности, тамъ кротость снисходила къ моимъ слабостямъ, дале, родительская мудрость просвщала мой умъ и благословляла меня на пути жизни! Она предала мн скрижали заповдей, и я предамъ ихъ дтямъ моимъ съ тою же любовію и съ тмъ же благоговніемъ!
Зрлый возрастъ былъ бы временемъ полнаго для человка благополучія, еслибы человкъ слдовалъ тогда побужденіямъ природы. Его умъ обогащенъ знаніями и опытами, умное и чувствительное существо достигло послдняго и возможнаго совершенства, онъ сдлался отцемъ семейства и хозяиномъ. Какой богатый источникъ сладкихъ чувствъ! какое обширное поле для мыслей! Для человка одинокаго, жизнь скучна и единообразна, дни текутъ днями безъ перемны, общество и люди не могутъ быть предметомъ сердечнаго участія, самыя страсти имютъ тсный кругъ дйствія: но для отца воспитаніе его дтей, успхи ихъ разума, развитіе ихъ понятій, надежды извлекаемыя изъ ихъ способностей, взоры обращенные на будущее и связывающіе его съ настоящимъ, разнообразятъ наслажденія, подобно мыслямъ, и присвоиваютъ человку самое то время, въ которое не будетъ его въ мір: таковы блага и удовольствія, которыя сама природа предлагаетъ умному и просвщенному отцу:
Какъ суетныя заботы свта кажутся холодны и ничтожны передъ сими великими предметами и длами! что говорятъ сердцу или уму собранія, вечеринки, балы, карточныя игры? можемъ ли утшаться или заниматься ими такъ долго и постоянно?
Сельской кровъ и семейственное уединеніе есть самое счастливйшее положеніе въ свт: тамъ человкъ находится подъ непосредственнымъ вліяніемъ природы, принимая участіе во всхъ ея дйствіяхъ, и слдуя за всми ея перемнами, тамъ мысли его приобртаютъ простоту и величіе, a чувства кротости и умиленіе: лучшіе друзья человчества суть люди живущіе далеко отъ подобныхъ себ. На крутыхъ скалахъ, между пустынными ущеліями Алпійскихъ горъ встрчаетъ изумленный странникъ безкорыстное и ласковое гостепріимства. Въ городахъ разсуждаютъ о добродтели, въ уединеніи ее чувствуютъ. Послиться въ маленькомъ помстьи, способствовать успхамъ земледлія, оживить уголокъ земли силою примра и просвщенія, указать простому поселянину его истинную пользу, открыть для сосдей и добрыхъ людей домъ простый въ его благородств, гд удовольствіе безъ разврата, избытокъ безъ роскоши, добродтель безъ суровости соединяютъ вс наслажденія, не естьли благополучіе истинное, безпорочное и немногимъ извстное? Чего ищемъ въ столицахъ и въ городахъ, когда можетъ каждый изъ насъ сдлаться сельскимъ Титомъ?
Съ большимъ просвщеніемъ, нежели отцы наши, можемъ нын возобновить простые, и великодушные нравы, очищенные отъ суровости: тогда будемъ достойными сынами отечества и опорами трона. Во всей чистот души и сердца обязаны мы окружать своего Государя. Во дни роскоши и нги вкрадываются въ Царскіе чертоги: подлые льстецы, искусные только въ дар слова: въ бурные дни Государь опирается на однихъ сыновъ, врныхъ добродтелямъ предковъ своихъ.
Не льзя не прибавить къ концу сего разсужденія нкоторыхъ замчаній, имющихъ къ нему отношеніе. У древнихъ мораль была извстна, философы преподавали ее въ аеинеяхъ и академіяхъ, и между тмъ какъ законы обуздывали грубую чернь и удерживали ее отъ преступленія, наука нравовъ опредляла для образованныхъ людей нжныя салонности добродтели и остерегала отъ нарушенія правилъ ея. Каждый слдовалъ тогда за философскою сектою и ея нравоученіемъ. Цицеронъ былъ платоническимъ мудрецомъ, Брутъ стоикомъ, другіе епикурейцами. Въ новйшія времена, когда религія приняла нравоученіе подъ свою священную егиду, духъ вольнодумства и безврія смшалъ таинства съ правилами въ одномъ общемъ сомнніи. Физика, гордясь нкоторыми открытіями, недостаточными для просвщенія и чуждыми для нравственности, взялась все ршить и все перестроить, человческая жизнь пущена, такъ сказать, на волю страстей и мннія, наука морали почитается недостойною вниманія, и намъ кажется почти странно длать добро, равно какъ и врить истни!
Можно сказать, что нтъ общей морали. Честь, основанная на другихъ правилахъ, существуетъ вн насъ, ибо она существуетъ только во мнніи, но если мнніе порочно, даже и злонравно, если порокъ похищаетъ награду и почести: y добродтели, то можетъ ли что нибудь замнишь науку морали? Гд правила нравовъ и основанія добродтели?
Знаніе свта есть знаніе своихъ выгодъ, оно приноситъ одно ненадежное благоразуміе, зависящее отъ обстоятельствъ, и какъ сіе знаніе состоитъ въ наук успховъ, a не правилъ, то случай опредляетъ похвалу иди осужденіе, и въ бдствіяхъ наноситъ позоръ, какъ въ счастіи наноситъ славу. Человкъ тотъ же, хотя доброе имя его перемняется. Когда страсти движутъ нами, когда тайныя побужденія дйствуютъ во глубин души, когда разсудокъ требуетъ ршительныхъ мръ, нтъ времени обдумывать дло, и совтоваться съ разсудкомъ ослпленнымъ, ему должно имть заране врные разсчеты, на всякой случай приготовленные. Сіи правила, чистыя и основательныя, почерпаемъ и находимъ мы только въ моральныхъ книгахъ. Нравоученіе есть мудрость вковъ и законодательства народовъ. Черезъ него душа наша укрпляется противъ превратностей фортуны, стоитъ выше рока, и передъ нимъ не смиряется, или уклонясь съ честію къ самой себ, повелваетъ людямъ и свту, каковы бы они ни были, себя уважать и себ удивляться.
Ничего великаго, ничего благороднаго не произведетъ тотъ, кто не научился морали въ книгахъ. Он увеличиваютъ правила, говорятъ намъ въ свтъ: не льзя исполнять сихъ правилъ. — Если книги увеличиваютъ теорію, то практика убавляетъ довольно, нтъ вреда подходить къ совершенству. Къ тому же не столько правила морали возвышены, сколько мры силъ нашихъ ослаблены отъ бездйствія и примра. У древнихъ великія характеры были очень обыкновенны, ибо они учились въ книгахъ: отъ чего не льзя вамъ вознестися на ту же степень высоты?
Одинъ Англійскій авторъ, почитатель Адиссона, говоритъ, что сей великій мужъ получалъ не рдко письма, укоряющія его въ излишнемъ увеличеніи правилъ добродтели, но что Адиссоновы сочиненія, не смотря на упреки свтскихъ и легкомысленныхъ людей, принесли великую пользу Англійской націи. Зритель его былъ читанъ во всхъ трехъ королевствахъ Великобританіи, и его мудрымъ наставленіямъ обязаны отчасти Англичане тмъ врнымъ и твердымъ разсудкомъ, который отличаетъ ихъ націю.
Желательно, чтобы вкусъ въ хорошему чтенію распространился: желательно равномрно, чтобы писатели имли въ виду благородную цль просвщать своихъ читателей. Однимъ шутамъ пристойно забавлять праздность и занимать любопытство: дло писателя распространять добродтель, вселять уваженіе къ връ и законамъ, усовершать вс методы счастія. Нтъ славы для автора, если трудъ его не полезенъ {Nisi utile eft quod facimus, ftulta eft gloria. Phaedr.}, и книги суть отравы общества, когда он не врачуютъ душевныхъ недуговъ, по свидтельству Египтянъ {Извстна надпись, бывшая надъ Мемфійской библіотекою.}. Одно сіе похвальное намреніе утверждаетъ славу великихъ творцевъ: полемическія сочиненія, парадоксы, системы, споры и заблужденія исчезнутъ, подобно мод, Зоиловъ рано или поздно забудутъ, Фенелоновъ и Адиссоновъ никогда: чтобы занять мсто во храм славы, надобно пройти черезъ храмъ добродтели.