О правильной постановк мстнаго самоуправленія.
О правильной постановк мстнаго самоуправленія.
‘Русъ’, 9-го мая 1881 г.
О правильной постановке местного самоуправления, Аксаков Иван Сергеевич, Год: 1881
Время на прочтение: 12 минут(ы)
Сочиненія И. С. Аксакова.
Общественные вопросы по церковнымъ дламъ. Свобода слова. Судебный вопросъ. Общественное воспитаніе. 1860—1886
Томъ четвертый.
Москва. Типографія М. Г. Волчанинова (бывшая М. Н. Лаврова и Ко.) 1886
Высочайшій манифестъ 29 апрля,— это первое слово новаго Царя къ народу, первое Его съ нимъ общеніе,— безъ. сомннія разсетъ т ложные толки, мудрованія и недоумнія, которыми тяготилась Россія, потрясенная въ своемъ земскомъ мир событіемъ 1 марта. Она вздохнетъ свободно, узнавъ, что историческія основы ея бытія пребываютъ незыблемы, что новый Царь, общая стать бодро на дло правленія и хранить неприкосновенною наслдованную имъ самодержавную власть, въ то же время торжественно свидтельствуетъ, что въ неразрывномъ союз этой власти съ Русской землею заключается именно та сила, которою Россія препобждала искони всякія смуты и бдствія. Съ бодростью и упованіемъ можемъ и мы теперь снова приняться за подвигъ нашей общественной жизни… Но жизнь въ своей ежедневности опредляется не одними общими, хотя бы и существенными чертами, а слагается изъ частныхъ задачъ,— заботъ и трудовъ, государственная дятельность независимо ютъ главнаго, всенародно признаннаго направленія, выражается въ ‘совокупности отдльныхъ, дробныхъ распоряженій и мръ, практически важныхъ для блага народнаго. Отрадно заявить, что относительно новой правительственной дятельности т отрывочныя неполныя извстія, которыя доведены до общаго свднія нашею ежедневною печатью, вс -утшительнаго свойства, и обществу остается только жалть, что оно узнаетъ объ нихъ пока только изъ смутнаго газетнаго источника. Они касаются разныхъ законодательныхъ и распорядительныхъ мръ, направленныхъ къ подъему крестьянскаго благосостоянія. Мы не можемъ не выразить мннія, что вс эти мры только бы выиграли въ практической примнимости, еслибы были предварительно разработаны въ печати или же хоть отчасти людьми мстнаго опыта, ближе, ‘о самому своему положенію, знакомыми съ нашимъ селомъ я вообще съ русскимъ крестьянскимъ бытомъ. Мы, конечно, рады всякому облегченію податной тягости, въ какомъ бы вид оно ни проявилось, но съ своей стороны отдаемъ предпочтеніе проекту Д. . Самарина, изложенному имъ въ 20, 21, 2 И, 24 и 25 NoNo нашей газеты.
Не мало интересовалось общество и слухами, проникшими въ газеты, о нкоторыхъ новыхъ порядкахъ въ сношеніяхъ министровъ съ верховною властью, будто бы предполагаемыхъ, съ цлью придать высшему управленію боле единства и однородности. Газеты извстнаго пошиба, суевры ‘европейскихъ либеральныхъ формъ, уже заговорили было о е кабинет и первомъ министр’, даже назначали лицо, призванное занять эту должность. Ихъ постигло, однако, полное разочарованіе. Не лишена интереса и. полемика, возникшая по этому поводу. ‘Петербургскія Вдомости’, не обинуясь и рзко заявили, конечно справедливо, что при самодержавномъ правленіи немыслимъ ‘первый министръ’, такъ какъ источникъ власти и всякаго направленія во внутренней и вншней политик государства — самъ Государь. На это ‘Порядокъ’ замчаетъ, что ‘Петербургскія Вдомости’ по своему правы, такъ какъ у насъ учрежденіе перваго министра было бы въ сущности ‘визиратствомъ’. ‘Но, прибавляетъ ‘Порядокъ’, ‘и въ этомъ отношеніи намъ остается тотъ же выборъ, какъ и всему человчеству, т. е. отдавать предпочтеніе или Востоку или Западу, невжеству или образованности,— чего ‘только одно притязаніе изобрсти какую-то самобытность‘ не дозволяетъ многимъ сообразить’. Т. е. другими словами — или турецкіе, а пожалуй и персидскіе или афганистанскіе порядки, или же европейскія учрежденія извстнаго шаблона: середины для Россіи, какъ и никакой самобытности для великаго Русскаго народа, имющаго тысячелтнюю своеобразную исторію, ‘Порядокъ’ и не признаетъ.
Но мы вримъ, что Россія удержится на пути самобытнаго развитія. Дай Богъ, чтобъ именно настоящему царствованію удалось возвратить ей свободу — стать и быть самою собою,— эту столь долго, столь давно угнетаемую свободу, совершить своего рода эмансипацію истиннаго русскаго самосознанія отъ искажавшихъ его ложныхъ воззрній и всякихъ иноземныхъ рефлекторовъ, и дать возможность историческому народному зиждительному духу окрылиться, про явиться въ сил и дйствіи.
Возвратимся однако къ вопросу объ ‘единств въ высшемъ управленіи’. Безъ малйшаго сомннія единство необходимо,— странно и толковать объ этомъ, но примры прошлыхъ лтъ доказываютъ, что этого единства было мало, что каждое министерство представляло изъ себя какое-то status in statu, дйствуя независимо отъ другихъ, совершенно безотвтственно и прикрываясь непререкаемымъ авторитетомъ царскаго имени. Любопытно, что отсутствіе этого единства было предсказано при самомъ учрежденіи министерствъ, какъ это видно изъ замчательнаго письма графа С. Р. Воронцова къ Кочубею, въ 1803 г., помщеннаго въ послдней книжк ‘Русскаго Архива’. Жаркій сторонникъ учрежденій Петровыхъ, Коллегій и Сената, Воронцовъ рзко возстаетъ на вновь созданный, по его выраженію, ‘министерскій деспотизмъ’, пытающійся уклониться отъ всякаго контроля, тогда какъ Петръ, по объясненію Воронцова, именно позаботился о контрол. Контроль заключался въ томъ, что Коллегіи, изъ коихъ впослдствіи образованы министерства, были подчинены Сенату, отчеты въ своемъ управленіи представляли Сенату же, высочайшіе указы вс шли чрезъ Сенатъ, имвшій даже право, до обнародованія, длать о нихъ Государю представленія, и Сенатъ же, просмотрвъ отчеты Коллегій, доводилъ до свднія Государя ‘о томъ, какъ управляются Его подданные’. Иначе, говоритъ Воронцовъ, е Государь останется въ невдніи о томъ, какъ управляются подданные, ибо будетъ получать свднія только отъ министровъ, т. е. отъ тхъ лицъ, которыя будутъ въ одно время и судьями, и подсудимыми. Ему не останется даже способа узнать, хорошій ли Онъ сдлалъ выборъ’. Если указъ, пишетъ дале прямодушный дипломатъ, обнародуется помимо Сената, ‘однимъ изъ министровъ, то можетъ случиться, что онъ состоялся вслдствіе одного только личнаго и безъ свидтелей доклада, когда Государь могъ быть чмъ-нибудь развлеченъ и не расположенъ обсудить доводы за и противъ предложеннаго къ подписанію указа’. На слова Кочубея, что важные случаи будутъ (отъ министровъ) вноситься въ Комитетъ или Его Величеству’, графъ Воронцовъ возражаетъ, что ‘это ‘или’ уничтожаетъ самый Комитетъ’. Не раздляя пристрастія гр. Воронцова къ Коллегіямъ и Сенату, нисколько, къ сожалнію, не оправданнаго исторіей этихъ учрежденій (впрочемъ умно задуманныхъ,— особенно учрежденіе Сената, какъ административнаго судилища), мы не можемъ однако не признать за этимъ государственнымъ человкомъ замчательной проницательности. Доказательствомъ этому служитъ отчасти и самый вопросъ объ устраненіи неудобства единоличныхъ министерскихъ докладовъ, возбужденный теперь, 78 лтъ спустя посл предсказаній Воронцова! Если врить нкоторымъ газетамъ, предполагается будто-бы ‘поставить правиломъ, чтобы доклады министровъ сколько-нибудь важнаго значенія представлялись на высочайшее утвержденіе не иначе, какъ по обсужденіи ихъ въ Совт министровъ’. Конечно, такая мра представляетъ значительное ручательство въ большемъ единообразіи правительственной системы.
Отклоняя отъ себя разсмотрніе технической стороны дла, особенно въ виду неопредленности сообщаемыхъ извстій, мы позволимъ себ указать вкратц только на т принципіальные, такъ сказать, недостатки, которые по нашему мннію лежатъ въ самомъ основаніи нашего административнаго строя.
Этотъ административный строй — продуктъ Петровской реформы, видоизмненной административными нововведеніями Кочубея и Сперанскаго, печальный результатъ сочетанія, на русской національной исторической почв, грубаго, топорной работы, подобія нмецкихъ, шведскихъ, голландскихъ порядковъ съ порядками французской бюрократической централизаціи, доведенными во Франціи до такой художественной стройности Наполеономъ I и искаженными у насъ подъ воздйствіемъ нашихъ мстныхъ условій. Старый земскій типъ русскаго государства былъ при Петр смятъ, скомканъ, и замненъ такъ-называемымъ типомъ полицейскаго государства, господствовавшимъ тогда почти во всей континентальной Западной Европ. Собственно говоря, этотъ ‘полицейскій принципъ’ отождествился у насъ съ принципомъ Опричнины, введенной, ради пробы, на восемь лтъ Иваномъ IV и указанной имъ потомству, какъ ‘учиненный готовый образецъ’. Что такое Опричнина, какъ начало? Это власть, сознавшая себя и поставившая себя, вн земли, освободившаяся отъ всякаго на нее тяготнія земской стихіи, власть существующая какъ бы для себя и для своихъ цлей. Разумется, Петръ имлъ въ жизни одну единственную цль — благо Россіи, но онъ понималъ его по своему. Это былъ самый смлый, самый отчаянный идеалистъ, какого только видалъ міръ, идеалистъ съ непреклонною, необузданною волею, да еще надленный притомъ отъ судьбы реальною властью въ объем, соотвтствовавшемъ его исполинскому идеализму. Такого деспота не знавала вселенная ни прежде, ни посл. Ради успха своей ‘исторической миссіи’, ради осуществленія своихъ идеаловъ, онъ долженъ былъ сломить всякое противодйствіе земской жизни, всякое проявленіе какой-либо самобытности, своеобразности, все обратить въ покорный, безотвтный матеріалъ, пригодный для лпки излюбленной имъ формы европейскаго государства. Но государство, какъ хорошо понималъ Петръ, образуется не одними законами и учрежденіями, но и нравами: онъ не остановился и предъ этой задачей и ршился, силою вншней, принудительной власти, пересоздать и нравы. Онъ проникъ, съ своею полиціею, во вс изгибы общественнаго бытія, гд только укрывалась самостоятельность духа, ничего не оставилъ въ поко, все регламентировалъ, все взялъ въ казну, все подчинилъ команд — и нравы, и. обычай, и совсть, и прическу, и церковь, и одежду и грамоту, и языкъ,— законодатель, портной, академикъ, цирульникъ, церковный реформаторъ, кузнецъ, полководецъ, учитель ‘комплиментовъ’ и танцовъ, заводчикъ флота, ассамблей, покоритель Шведовъ, завоеватель, градостроитель и устроитель шутовскихъ маскерадовъ въ Кремлевскомъ Успенскомъ Собор. Но дло не въ томъ, что великій идеалистъ-преобразователь увлекъ въ путь преобразованій свою страну, а въ томъ, что весь государственный строй былъ переиначенъ, что дйствіе свободной земской стихіи было заглушено въ конецъ, что совершенъ глубокій, досел пребывающій разрывъ между народными массами и новосозданнымъ при Петр обществомъ. Страна перестала жить о себ, по выраженію древнихъ грамотъ, а только о начальств. Общество явилось взнузданнымъ, затянутымъ въ мундиръ, причесаннымъ, выбритымъ, одтымъ по указу, расписаннымъ по рангамъ, дйствующимъ лишь по команд,— руки по швамъ. Для того, чтобы этого автомата приводить въ дйствіе, потребовалась цлая армія, многочисленнйшая армія чиновниковъ, поставленная въ ‘супротивное’ отношеніе къ жизни, если не прямо враждебное,— армія опекуновъ: везд, повсюду, кругомъ, сверху до низу, только начальства, да власти,— тучи властей и начальства Никогда ни одно правительство въ мір, какъ Русское со временъ Петра, не взваливало на себя такой огромной обузы, такой громадной опеки, не расширяло такъ безпредльно круга своей дятельности, да и не было такъ неугомонно дятельно: иначе и быть не могло, когда приходилось исполнять должность самой жизни, и постоянно, на каждомъ шагу, чинить, поправлять и переиначивать плохо дйствующій механизмъ. А онъ дйствовалъ плохо, хоть и не переставалъ дйствовать. Насилованіе жизни не могло удаться даже такому лютому идеалисту, каковъ былъ геніальнйшій изъ людей, Петръ: дисгармоніей, разладомъ, скудостью жизненнаго творчества и самодятельности страждетъ Россія и до сихъ поръ. Наимене ‘казенный человкъ’ по своей личной природ, Петръ породилъ ту казенщину, которая глушила, глушитъ отчасти и до сихъ поръ все живое, и которая достигла своего апогея въ царствованіе Императора Николая. При всхъ высокихъ царственныхъ качествахъ этого государя, дошло при немъ до того, что въ печатной инструкція военно-учебнымъ заведеніямъ сказано нчто странное для христіанскаго общества, именно, что ‘государь для подданнаго есть верховная совсть’, чмъ какъ бы упразднялась личная совсть, нкоторые государственные люди были одержимы вожделніемъ подвергнуть цензур само Евангеліе и пустить его въ народное обращеніе въ очищенномъ казною вид, бродила даже (признаваемая, впрочемъ, несбыточною) мечта объ установленіи казенныхъ, властію одобряемыхъ модъ….
Мы не станемъ здсь говорить объ исторической необходимости, которой Петръ послужилъ орудіемъ, ни о положительныхъ, свтлыхъ сторонахъ его дла, о насажденіи просвщенія, о возбужденіи работы самосознанія, и т. д., и т. д.
Мы желаемъ намтить здсь въ главныхъ чертахъ только тотъ особый характеръ, который напечатллъ онъ правительству, въ его отношеніяхъ къ жизни, и который, хотя бы значительно видоизмненный, еще продолжаетъ держаться въ пріемахъ, привычкахъ, преданіяхъ, отчасти даже безсознательно, и понын.
Взбудораженная, перековерканная, взбаломученная Петромъ, Россія пришла посл него, при его преемникахъ, въ истинно хаотическое состояніе, изъ котораго нсколько вывела ее Екатерина II, упорядочивъ и облагообразивъ хаосъ, умрявъ жестокость правительственной опеки, но за то водворивъ въ Россіи: начало сословное въ смысл иностранномъ, одновременно съ нкоторой децентрализаціей. Эта децентрализація, однакожъ, при народномъ безправіи и на подкладк крпостнаго права, послужила къ развитію не самоуправленія, а мстнаго самоуправства, въ стран къ тому же совершенно безгласной. Наступаетъ царствованіе Александра I, и съ нимъ учрежденіе министерствъ по образу и подобію Франціи. Въ лиц Императора, называвшаго себя ‘начальникомъ благородной націи’ и одушевленнаго самыми благими намреніями, въ лиц слугъ его Кочубея и Сперанскаго, подобострастныхъ поклонниковъ французской администраціи, при содйствіи заведеннаго Петромъ общества (въ это время совсмъ почти объевропеившагося и ставшаго чуждымъ родной земл, удачно и безболзненно вытравившаго въ себ смыслъ и разумніе народнаго духа), началась для Россіи эра новыхъ экспериментовъ, предпринятыхъ властію. Ей былъ заданъ новый, сильный пріемъ казенщины, хотя и въ поволоченныхъ пилюляхъ, наложена на нее новая усиленная опека, хотя и въ боле щегольской форм. Вся Россія расписана была по министерствамъ, изъ которыхъ каждое, имя, въ особ министра, макушку въ Петербург, корнями упиралось чуть не въ самую подночву Русской земли. Всякое явленіе, всякое отправленіе общественной жизни должно было пріурочиться для порядка къ какому-либо вдомству,— все жило и существовало центростремительно, а центръ этотъ былъ зданіе у Чернышева моста или иное какое-либо министерское помщеніе тамъ на берегахъ Невы, въ прежней Ингерманландіи. Это было воцареніе самовластнаго бюрократизма или, точне, бюрократическаго самовластія. Всякое министерство уподобилось чему-то въ род государства въ государств: каждое управляло, подтягивало, вдало, опекало, писало, выпускало чуть не до ста тысячъ исходящихъ NoNo въ годъ, одержимое ревностною административною дятельностью: ибо въ этой ‘дятельности’, хотя бы и безсодержательной и безплодной, заключался смыслъ, rason d’etre его бытія и призванія. Стройно и строго водворилась самая удушливая административная централизація, несравненно удушливе даже французской, потому что стремилась не только взять въ опеку и направить, но еще и замнить собой функціи мстной жизни. Число чиновниковъ удвоилось, администрація, освобожденная отъ тормозящаго коллегіальнаго длопроизводства и всякаго коллегіальнаго контроля, легко двигалась на оси личной бюрократической власти.
Никогда централизація и бюрократизмъ не достигали такихъ размровъ, какъ со времени учрежденія министерствъ. Нтъ сомннія, что коллегіальное устройство неудобно для быстраго отправленія административныхъ длъ,— но еще неудобне такая экзуберація, такая гипертрофія администраціи. какая была создана министерствами. По плану Кочубея и Сперанскаго, заимствованному у Наполеона -го, глаза государства являлся и главою администраціи, главнокомандующимъ всей этой арміи чиновниковъ и, какъ солнце въ малой капл водъ, долженъ былъ отражаться, преломляясь лучами своей власти по іерархическимъ ступенямъ, даже въ лиц мизиннйшаго ‘агента’ и пребывать съ нимъ въ прямой солидарности. Выходило, что верховная власть, т. е. прямо власть царская, спускалась, административными каналами черезъ министра и градацію властей, до самыхъ мельчайшихъ отправленій мстной, не только общественной, но даже и частной жизни. Нельзя было построить дома боле чмъ о пяти окнахъ, даже въ какомъ-нибудь Царевококшайск, безъ разршенія Петербурга, дававшагося отъ высочайшаго имени, израсходовать Углицкой. напримръ, дум сверхъ годовой смты какихъ-нибудь ста рублей безъ сношенія съ Петербургомъ! И во всю подобную администрацію вмшивалось всуе такъ высоко чтимое страною Царское имя!… Въ этомъ отношеніи особенно уродливо развилось министерство внутреннихъ длъ. Министерство военное, финансовъ, иностранныхъ длъ — все это спеціальности, и притомъ спеціальности общегосударственнаго характера, не соприкасающіяся непосредственно съ самою жизнью населенія. Но шутка сказать: ‘внутреннія дла!’ Это не только внутренняя правительственная политика,— это притязаніе администрировать, держать на поводьяхъ, муштровать самую внутреннюю жизнь страны,— ибо что же не входитъ въ область ‘длъ внутреннихъ’?!
Разумется, еслибы идеалы Петра и учредителей министерствъ могли осуществиться вполн, то жизнь была бы задушена. Къ счастію для Россіи — она была только изуродована. Она спасалась именно правительственною непослдовательностью, недостаткомъ систематичности и, наконецъ, просто невозможностью содержать дйствительную опеку на такой громадной дистанціи, и сыскать потребное для сего число подходящихъ орудій. Ибо большая часть орудій никогда не была сама проникнута реформаторскимъ духомъ Петра или административными вожделніями министровъ, а исполняла свои обязанности пассивно, ‘по приказанію’, ‘но вол начальства’. Россія къ тому же такъ обширна, что провалившись куда-нибудь въ нутро ея, въ глушь Тамбовской губерніи или- Заволжскихъ степей, можно было и при самой лихорадочной, всевидящей, всюду проникающей дятельности администраціи, почувствовать себя довольно свободно,— вдали отъ всякихъ властей и начальствъ, ийя въ своемъ узд, на пространств, равномъ иногда цлой Саксоніи, какихъ-нибудь двнадцать инвалидовъ войска, да двухъ-трехъ пьянчужекъ или дешевыхъ взяточниковъ — верховныхъ блюстителей… Насъ обыкновенно упрекаютъ въ недостатк чувства легальности, но если бы можно было себ представить такую губернію, въ которой бы строго-на-строго, безукоризненно-честно стали бы примняться вс тысячи статей всхъ пятнадцати томовъ Свода законовъ, то конечно отъ такого навожденія легальности — все населеніе бжало бы вонъ, куда-нибудь въ Азію, въ безлюдную, безчиновную степь.— Насъ снасаетъ именно то, что вся эта казенщина претитъ нашей русской природ, что трудно даже найти, между штатскими, чиновника, который бы имлъ культъ своего мундира, врилъ благоговйно въ букву закону и въ формальную правду, обыкновенно такъ: мундиръ на распашку, а изъ-подъ мундира халатъ! Все это, конечно, безобразно, исполнено внутренняго противорчія, но казенное благообразіе было бы едвали не хуже. Это уже благообразіе смерти. Тяжелы для народа вс эти разгильдяи и негодяи, но еще антипатичне ему совсмъ бездушные, новйшаго фасона чиновники, вполн увровавшіе въ свой мундиръ, надменные своимъ званіемъ, свято чтущіе и неумолимо исполняющіе букву и форму чуждаго народу, по духу, закона, хотя бы pereat mundus!
Какъ бы то ни было, но какъ растительная сила природы, несмотря на морозы, жары и всякія невзгоды, все же одваетъ кое-какъ поля зеленью а деревья листвой,— такъ и ядро жизни, утаившееся въ отверженномъ и замкнувшемся въ себя народ, не переставало прозябать и пускать ростки, не столь роскошные, конечно, какіе дало бы приволье тепла и свта, но однакоже довольно могучіе, соотвтственные, хоть въ нкоторой степени, мощи самого ядра. Организмъ, хоть и сдавленный, все-таки совершалъ кое-какъ свои отправленія, дубъ все-таки росъ, хоть криво и косо. Благодаря Богу, уцллъ, боле или мене, отъ реформы и ея нравственныхъ искаженій хоть простой народъ,— этотъ, чуть ли пока не единственный хранитель силъ русскаго духа, еще не початыхъ, въ которыхъ однихъ только и видится намъ залогъ нашего будущаго самостоятельнаго развитія. Вопреки всему, историческая внутренняя формація не останавливалась и вырабатывала т основы, на которыхъ возможно будетъ оссть и утвердиться нашему государственному строю. Начало внутренней соціально-земской эманципаціи положено покойнымъ Государемъ — да будетъ благословенна Его память! Но только еще начало.
Вся создавшаяся посл Петра система административной опеки и бюрократическаго управленія — совершенно противна, повторяемъ, политической природ Русской земли и идеалу русскаго государства. Нашъ Царь не Наполеонидъ, которому необходимо взнуздать административной уздой всю страну ради интересовъ своей узурпаторской династіи. У насъ нтъ, какъ въ иныхъ странахъ, политическихъ партій, которыя борются вчно изъ-за власти, и какъ скоро какая партія успетъ посадить министра во главу правительства, такъ тотъ и принимается ворочать страною, посредствомъ административнаго снаряда, по мысли и планамъ партіи, служа доктрин, цлямъ и интересамъ небольшой, сравнительно, группы людей. Русскій Царь съ своей прирожденной, наслдственной властью — не честолюбецъ и не властолюбецъ: власть для него — повинность и бремя, царскій санъ — истинно подвигъ. Русскій Царь въ глазахъ народа вовсе не верховный чиновникъ,— высшая ступень администраціи,— непремнно солидарный со всею іерархіею своихъ слугъ, отъ перваго до послдняго. Въ Русской исторіи, какъ замчаетъ въ своей, помщенной въ этомъ же No, ‘Записк’ K. С. Аксаковъ, политическихъ возстаній народныхъ противъ царской власти никогда и не бывало, возстанія бывали только противъ воеводъ, бояръ, служилыхъ людей, но никогда, въ понятіи народномъ, Царь не сливался съ ними. (А между тмъ именно эта-то солидарность и положена въ основаніе учрежденія министерствъ, какъ оно существовало у насъ до настоящаго царствованія!) Царь — глаза и вождь своего народа. первый человкъ Русской Земли, ея блюститель и защитникъ. Ея благо, ея миръ и разумная свобода жизни, та свобода, безъ которой и жизни нтъ, а возможно лишь прозябаніе,— интересъ царскій, другихъ интересовъ у Царя и нтъ. Администрація должна быть сподручнымъ орудіемъ самой жизни, облегчающимъ и оберегающимъ просторъ ея естественныхъ законныхъ отправленій, а не становиться къ жизни въ какое-то начальственнно-враждебное или назойливо-опекунское отношеніе, и не становить ее подъ свою команду. Да такая попытка заставить жить по команд и невозможна: она только вноситъ анархію въ самую жизнь, лишаетъ само правительство необходимыхъ содйствующихъ ему силъ. Въ тщетной погон окутать администраціей вс движенія и явленія жизни, правительство неизбжно упуститъ изъ виду самыя существенныя задачи, именно верховному правительству свойственныя. Это и доказано нашимъ горестнымъ опытомъ.
Выводъ изъ этого слдующій:
Независимо отъ принятыхъ нын мръ относительно министерскихъ докладовъ, было бы, кажется, желательно точне опредлить кругъ дятельности и правъ различныхъ министерствъ, подумать объ усиленіи центральной власти и сосредоточеніи верховнаго управленія именно чрезъ отсченіе всхъ излишнихъ, навязанныхъ и присвоенныхъ ею себ обязанностей. Наилучшимъ для этого средствомъ служитъ именно правильная постановка мстнаго самоуправленія, которое теперь стоитъ совершенно неврно. Нужно, чтобъ это мстное самоуправленіе стало дйствительною правдою, которая не мене желанна для самого правительства, сколько и для самой вашей страны. Правильное развитіе самоуправленія тотчасъ же облегчитъ задачи центральнаго управленія, тотчасъ же сократитъ чрезмрный объемъ и размахъ министерской власти,— эту непомрную экстенсивность административной надъ мстною жизнью опеки, особенно министерства внутреннихъ длъ. Заботы послдняго сосредоточились бы тогда главнымъ образомъ на охраненіи общегосударственныхъ и частныхъ интересовъ отъ мстнаго провинціальнаго эгоизма. Та бюрократическая отвлеченность, отъ которой такъ много страдаетъ Россія и которая является ‘необходимымъ послдствіемъ отвлеченія функцій мстной жизни къ центру, упразднится сама собою, когда этой жизни будетъ возвращенъ необходимый просторъ.
Самоуправляющаяся мстно Земля съ самодержавномъ Царемъ во глав — вотъ русскій политическій идеалъ. Поэтому въ интерес самой власти необходимо, чтобъ земское мстное самоуправленіе было не пасынкомъ, а дорогимъ для самого правительства дтищемъ. Необходимо понять, что со стороны правительства здсь нтъ уступки власти, а лишь возвращеніе власти въ ея истинные предлы, въ т предлы, гд только она и можетъ быть вполн могущественна на благо родной земл. Необходимо, повторяемъ, чтобъ это самоуправленіе стало жизненной, дломъ серьезнымъ и, главное, любимымъ и авторитетнымъ въ понятіяхъ самою народа учрежденіемъ,— а теперь (этого не слдуетъ забывать) оно далеко, далеко еще не таково! Только тогда и правительство получитъ возможность узнавать въ нужныхъ случаяхъ дйствительную мысль народную, опираться въ своихъ общегосударственныхъ мропріятіяхъ на указанія мстнаго опыта и на содйствіе, не чиновниковъ, а самой земли: только тогда, безъ труда, можетъ оно и призывать ее, когда сочтетъ полезнымъ и благовременнымъ, къ совту. Но для того, чтобъ всего этого достигнуть, необходимо, чтобъ упразднилось у насъ то безплодное, фальшиво-либеральное европейничанье, которое не можетъ до сихъ поръ отречься отъ духа и системы Петровыхъ преобразованій, и только смущаетъ правительство, придавая ложную, антинаціональную окраску многимъ, вполн прирожденнымъ намъ и идущимъ совершенно въ ладъ съ нашею историческою формой правленія, историческимъ же формамъ земской жизни. Дорожа больше либеральною вншностью, чмъ существомъ дла, наши недальновидные ‘либералы’ только тормозятъ правильное развитіе нашего государственнаго и земскаго строя…