И.С. Аксаков
И.С. Аксаков
О нравственном состоянии нашего общества — и что требуется для его оздоровления?
О нравственном состоянии нашего общества — и что требуется для его оздоровления?
О нравственном состоянии нашего общества — и что требуется для его оздоровления?, Аксаков Иван Сергеевич, Год: 1882
Время на прочтение: 5 минут(ы)
Лицам, стоящим на высотах власти, не мешало бы иногда снизойти с этих высот долу, перенестись, хоть мыслию, в положение всей этой несметной массы подвластных, поразведать, постараться понять — как отражается правительственная деятельность в общественном сознании, в лад ли с правительственным камертоном духовный строй управляемых, и если не в лад, то почему: строй ли фальшив, камертон ли неверен или же не довольно звучен? И тем нужнее подобное расследование для центральной власти, чем отдаленнее и уединеннее место ее пребывания от сосредоточия народной и общественной жизни. Мы разумеем здесь, конечно, не одно ведение действительных, практических нужд страны — экономических, бытовых, социальных, потребность которого уже достаточно определилась да и вполне признана самим правительством, мы в настоящем случае имеем в виду нечто иное — именно нравственное состояние общества, которое не может же не быть принимаемо в соображение и расчет верховодящею властью. В области управления действуют не одни внешние условия пользы, выгоды, практической целесообразности, но и нравственные факторы — сочувствие, одушевление, доверие. Не одни частные, дробные, хотя бы и вполне основательные мероприятия двигают страну к преуспеянию, но еще сильнее, может быть, двигает ее провозглашение и исповедание начал, указание идеалов, — одним словом, все то, что вызывает в обществе жизнь и деятельность духа. Нравственное состояние общества — это именно та атмосфера, от которой зависит рост и процветание правительственных законодательных насаждений: оно может быть здоровое или недужное и в последнем случае нередко нуждаться в правительственном врачевании, оно может испытывать в данную минуту и особые психические потребности, заслуживающие заботливого внимания, а иногда и немедленного удовлетворения…
Никто не назовет нравственного состояния нашего общества здоровым, да откуда же здоровью и быть? Было бы более чем странно, если б мы совсем безболезненно расквитались с позором и ужасом последних лет и с олимпийским спокойствием предусматривали в будущем возможность нового срама, нового содрогания, новых обид и бедствий. Не может же нормальный строй духа освоиться с подобною чудовищною аномалией и признать ее неизбежною принадлежностью русского общежития, естественною приправою нашего ежедневного обихода! Поистине можно только дивиться крепости наших общественных основ и нервов! А нервы все-таки потрясены, и у всех, недоумение пригнетает многих, колобродство мысли и шатость нравственных понятий, смута умственная и душевная одолели не малую часть общества. Но и в большей его части, в той, которая чужда и так называемого нигилизма, и доктринерского либеральничанья, которая в своем стремлении к гражданскому совершенствованию, к правде силится удержаться на органическом и историческом, национальном пути, — и в этой части общества, сравнительно более здоровой, нет сердца, не удрученного скорбью, не одержимого страстным желанием обновления в надежде и вере. В самом деле, после всех страшных событий, насильственно прервавших мирное течение исторического дня, не возможно же ‘возвратиться паки на прежняя’, то есть пытаться восстановить то же течение, как будто ничего и не бывало, как будто все совершившееся было лишь случайным эпизодом, временною досадною помехой! Слишком натянуты были все струны общественного духа, слишком жгуча испытанная боль, слишком остры страдания… После внезапно охватившей нас тьмы и удушья живей, томительней алчется света и воздуха. После этого урагана лжи, закрутившего умы, заслепившего души, так нужно, — никогда не было нужнее мощное дыхание правды! После всех этих явлений слабости, безволия, зыбкости мнения и хотения в представителях власти, какою неотразимою, мучительною потребностью стала для общества сила усугубленная, воля незыблемая, твердая, ясная мысль! Блистательное, торжественное оправдание нужно тем началам порядка, на которые совершено было посягательство, которые подверглись порицанию и отрицанию и которым пребыло верно необъятное большинство всей страны! И как бы хотело оно, это большинство, снова беззаветно довериться, снова одушевиться надеждой и рвением, и ждет оно внятного, властного зова, вслушивается, всматривается — нет ли где путевых указательных признаков, не видать ли высоко и бодро развевающегося знамени…
Едва ли эта общественная потребность сознается вполне отчетливо в Петербурге, на окраине нашего государства, в наших высших, руководящих сферах. Благонамеренность правительственных деятелей не подлежит, да и не подвергается, думаем, ничьему сомнению, целый ряд частных полезных мер свидетельствует о прилежной заботе и работе людей, поставленных на высшей чреде государственного служения, но вся эта полезная и честная деятельность, — и считаем гражданскою обязанностью высказать это откровенно, — по своему дробному и как бы случайному характеру не стоит на уровне того, что на потребу нашему историческому дню и возбужденному общественному духу. Нравственная сила ее значения не перевешивает ни прошлых пережитых, ни даже настоящих еще продолжающихся испытаний. Ибо не следует забывать, что возобновляющиеся от времени до времени проявления революционного нигилизма, еще удесятеряемые, преувеличиваемые молвою, не особенно могут способствовать тому водворению душевного спокойствия, которое так было бы желанно для нашего нравственного исцеления. Они только обостряют положение, обостряют самые ожидания и требования, обращенные к власти. Но даже и те надежды и упования, которыми, к своему утешению, уже готово было заручиться общество, не успевают сложиться в прочный залог — вследствие каких-то особенных, новых, характеристических условий нашей общественной жизни. Никогда не разгуливали на таком просторе молва и сплетня, как в наши дни, и какая молва, какая сплетня?! Не о каких-либо подробностях частной жизни или административных нравов, а о самых основах правительственной программы, об удалении, смене и назначении лиц, стоящих во главе самых важных ведомств! Ошибочно было бы и едва ли безвредно относиться к такому явлению, как к ‘пустякам’, как к праздной, невинной забаве или как к неотвратимой принадлежности всякого общественного быта. Эти пустяки касаются вовсе не пустячных общественных государственных интересов, только плодят смуту и шатость умов, действуют самым деморализующим образом. Но где же причина такого их преобладания в нашей современной жизни? Не в том ли именно, что не всем и не отовсюду видно то знамя, которого один вид мог бы обличить в неправдоподобии всякую молву и сплетню, — что недостаточно звучен тот правительственный камертон, о котором мы говорили выше и по которому мог бы верно налаживаться общественный строй?..
Другими словами: обществу все еще до сих пор не довольно известна правительственная программа, оно все еще не вполне уверено в непреложности направления своих руководителей, и потому до сих пор еще не может отстать от гаданий, от предположений — нередко фантастических, не может установиться и осесть на твердой основе, и все еще волнуемо слухами, как ветром. А между тем, с другой стороны, в то же самое время оно продолжает испытывать очень реальные, очень существенные болезненные ощущения — вследствие, например, убийств, подобных недавнему убийству Стрельникова, открытию то там, то здесь динамита и т.д.
Дошло до того, что человеку, не принимающему непосредственного участия в правлении, для сохранения спокойствия духа и ясности соображения, лучше всего зажать уши и запереться в своем кабинете. Но и здесь не найдет он покоя, если только заглянет в иностранные газеты, в которые корреспонденты-иностранцы (ими же кишит Петербург) немедленно сообщают все колебания петербургской общественной атмосферы, со всеми ее слухами, толками и бесчисленнейшими анекдотами. Те же самые колебания мгновенно передаются Москве и провинции. Люди, ‘заслуживающие вероятия’, на основании ‘самых достоверных сведений’ то и дело сообщают вам, что такой-то главный начальник того или другого ведомства шатается, валится, заменяется другим, совершенно иного характера и направления… Обращаетесь к самим ‘чинам ведомства’: они — в тревожной неизвестности, но вероятности такой перемены однако же не отрицают, наводите справки ваше: вам расскажут, будто и сам главный начальник ведомства не уверен в своем положении, так как вокруг него кипят интриги’, под него ревностно подкапываются и т.п. Мы вовсе и не думаем, что такая неопределенность существует близь самого источника власти: мы, напротив, вполне убеждены, что не только там ее не имеется, но что там даже вовсе и не подозревают возможности подобных общественных сомнений и толков: вот почему именно мы и позволяем себе обратить внимание власти на необходимость устранить для общества вред таких беспрестанных недоразумений. Последние, повторяем, едва ли б даже были возможны, если б слышнее, тверже, явственнее объявилась, вслух и воочию всем, воля и программа правительства. Никакая спокойная, хладнокровная, точно рассчитанная деятельность, конечно, немыслима там, где деятели чувствуют зыбкость почвы под своими ногами и постоянно смущаемы обидными слухами или дерзкой интригой! Да и заключает ли в себе подобное состояние общественной атмосферы те условия нравственного оздоровления, которые так необходимы русскому обществу после всех пережитых им содроганий и впечатлений и которые прежде всего и полнее всего могут быть преподаны свыше — проявлением воли и силы?
Мы же, с своей стороны, еще не колеблемся в убеждении, что оздоровление России вовсе не так мудрено и трудно, как с отчаянием в душе думают некоторые, что неистощим в ней запас крепких, неиспорченных органических сил, которые стоит только вызвать наружу, освободив их из-под гнета наносного разлагающегося хлама бюрократической рухляди и чужеродных нашему государственному организму паразитных тел… Нужно бы только, верится нам, — после искуса, выдержанного Россиею в течение всего петербургского периода ее истории, после всех попыток новейшего времени произвести рознь между верховною властью и народом, — явить такое торжественное знамение единства и общения власти с своею страною, от которого, как марево, рассеялось бы, как шелуха свалилось бы все ненародное, с нигилизмом и прочими общественными недугами, в чаянии новой, лучшей исторической эры!..
Во всяком случае несомненным представляется нам одно: крупны были испытанные Россией ощущения, — нужно и крупное властное действо… Вот в чем психическая общественная потребность, которая, смеем думать, заслуживает некоторого внимания.
Впервые опубликовано: ‘Русь’. 1882. N 16, 17 апреля. С. 1-3.
Оригинал здесь — http://dugward.ru/library/aksakovy/iaksakov_o_nravstvennom_sostoyanii.html