О непрочности Наполеоновской династіи на французскомъ престол.
О непрочности Наполеоновской династіи на французскомъ престол.
‘Москва’, 24-го марта 1867 года.
О непрочности Наполеоновской династии на французском престоле, Аксаков Иван Сергеевич, Год: 1867
Время на прочтение: 6 минут(ы)
Сочиненія И. С. Аксакова
Томъ седьмой. Общеевропейская политика. Статьи разнаго содержанія
Изъ ‘Дня’, ‘Москвы’, ‘Руси’ и другихъ изданій, и нкоторыя небывшія въ печати. 1860—1886
Москва. Типографія М. Г. Волчанинова, (бывшая М. Н. Лаврова и Ко) Леонтьевскій переулокъ, домъ Лаврова. 1887.
Наши домашніе русскіе вопросы — вопросы общественной жизни и внутренней политики, заслонили на время для насъ политику вншнюю и событія заграничнаго міра.. Впрочемъ, никакихъ особенныхъ характеристическихъ событій въ послдніе десять дней и не совершилось, и тянется та же однообразная политическая канитель. Только встовщикъ телеграфъ смутитъ иногда нежданно-негаданно важною политическою новостью — съ тмъ, чтобы на другой же день объявить ее ‘лишенною основанія’. Вообще прежнее спокойное наблюденіе изъ нашего свернаго ‘далека’ надъ ходомъ длъ у нашихъ сосдей и вообще въ иностранныхъ государствахъ, теперь значительно измнилось въ своемъ характер. Такъ какъ телеграммы всегда забгаютъ впередъ заграничной почты, то, благодаря имъ, иностранныя газеты представляютъ интересъ по большей части лишь историческій и ретроспективный. Выводы изъ чтенія газетъ и изъ обсужденія явленій, отдаленныхъ отъ насъ на извстную перспективу пространства и времени, не успваютъ сложиться, какъ бываютъ уже нарушены телеграфомъ — этимъ международнымъ, всесвтнымъ сплетникомъ. Его желзная сть оплела весь дйствующій въ исторіи міръ: мы стали невольными участниками всей суетливой, тревожной политической ежедневности западно-европейской жизни. Всти и сплетни, безпрерывно смняющіяся, не даютъ времени созрть соображенію, и раздражая вншнее любопытство, сосредоточиваютъ лихорадочное вниманіе общества на поверхности факта, на фактической сторон явленій,— тмъ боле, что и самыя новости, сообщаемыя телеграфомъ, встрчаются съ тою неполнотою доврія, которая не вызываетъ серьезнаго труда мысли.
Какъ бы то ни было, но постараемся опредлить общими чертами политическое положеніе Европы. Открывшаяся на дняхъ всемірная Парижская выставка служитъ, кажется, наиврнйшимъ залогомъ, что въ настоящемъ году европейской войны не будетъ. Императоръ Наполеонъ, очевидно, придаетъ этому торжеству промышленнаго труда значеніе политическое. Оно, по его разсчету, должно занять умы Французовъ, отвлечь ихъ отъ политики вншней и внутренней, и доставить ихъ національному самолюбію хоть отчасти то удовлетвореніе, котораго это самолюбіе, оскорбленное дипломатическими и иными неудачами Франціи, давно и страстно жаждетъ. Не знаемъ — не ошибется ли онъ въ разсчет. Французы видимо устаютъ, устаютъ нравственно отъ гнета… лжи. Императоръ Наполеонъ, надо признаться, пользовался ею слишкомъ неумренно, слишкомъ въ большихъ дозахъ кормилъ ею своихъ подданныхъ, до оскомины, до тошноты, и даже французскій желудокъ ея ужь больше не. принимаетъ. Пышныя фразы опротивли имъ донельзя: Краснорчивые ораторы — говорящія машины, — состоящіе на служб у лжи, никого боле не убждаютъ, и даже искусство г. Руа, государственнаго, иначе ‘говорящаго’ министра, не въ силахъ уже увлечь Французовъ. Вообще ложь является въ современномъ политическомъ мір какъ бы одною изъ необходимйшихъ функцій цивилизаціи, могущественною державною властью, — ложь почти всми сознаваемая какъ ложь и почти всми чествуемая, если не какъ истина, то какъ сила. Ея величество Ложь воясла теперь и на турецкомъ Диван, сочиняя для Османлисовъ политическую европейскую конституцію,— наводя на послдователей Магомета лоскъ христіанской цивилизаціи, гальванизируя трупъ Оттоманской имперіи и разыгрывая комедіи представительства, депутатскихъ собраній и вообще европейской гражданственности среди кровавой трагедіи греческаго возстанія…. Возвращаясь къ императору Наполеону, скажемъ, что Французы, повидимому, уже изврились въ общанія императора ‘внчать зданіе’ имъ созидаемое, дйствительною политическою свободою, — въ то же время, могущественное обаяніе побдъ и славы,— ради чего они такъ многое простили и такъ многимъ пожертвовали,— уже ослаблено рядомъ постоянныхъ неудачъ, и въ дипломатическомъ поход на Россію, и въ Датскомъ вопрос, и въ Мексиканской экспедиціи, а главное — объединеніемъ Германіи и возникновеніемъ, въ сосдств ихъ, новой могучей, военной державы. На ихъ главахъ, вдоль ихъ границы, ростетъ политическая сила, которой очевидное призваніе сдерживать порывы Французовъ къ ‘округленію границъ’ на счетъ Германіи,— сила, которая какъ бы вызываетъ ихъ, и не прочь съ ними помриться. Вмсто прежняго дряхлаго Германскаго Союза, служившаго такимъ обильнымъ поводомъ къ дешевому французскому остроумію, является теперь, усердно сплачиваемый, Сверо-Германскій Союзъ, съ арміей въ 1.000,000 человкъ, прусскаго надежнаго закала, подъ предводительствомъ прусскаго короля. Блескъ военныхъ прошлогоднихъ успховъ прусскаго оружія возбудилъ зависть и растревожилъ самолюбіе французской націи, считавшей себя до сихъ поръ первою военною державой въ мір. Приходится реорганизовать французскую армію и уподоблять ее прусскому образцу, тогда какъ, прежде, образцомъ для всхъ служила сама французская армія, и тогда какъ съ самаго основанія имперіи и до сихъ поръ, на арміи, казалось, и были сосредоточены главныя заботы правительства: это сознаніе переполняетъ Французовъ невыносимою горечью. Попирая съ такою гордостью трактаты 1815 года, Наполеоновская Франція, попреимуществу революціонная, сама порвала плотины, сдерживавшія стремленія остальной Европы, къ ущербу французскихъ выгодъ, — и тщетно вопіетъ Тьеръ, публично, съ трибуны, въ противность всякой логик, о необходимости сохраненія этихъ трактатовъ — всюду, кром французскаго государства! Вызванные Наполеономъ III къ политической жизни принципы національности и всенародной подачи голосовъ обратились теперь противъ него самого, послужили на пользу Германіи и Италіи, и вообще находятъ себ теперь въ Европ примненіе, не совмстное съ видами Франціи. Поблекшая слава, обманутыя надежды, не состоявшіеся разсчеты, два новыхъ грозныхъ сосда, вскормленныхъ или французскою кровью или французскимъ легковріемъ, милліардъ долгу, никакой утхи національному самолюбію, которая бы заглушила чувство стыда передъ Европейцами — въ виду возрастающей политической и соціальной свободы у другихъ націй, которой лишены Французы у себя дома, неловкое ощущеніе правительственной опеки надъ всми отправленіями общественной жизни,— все это гнететъ и давитъ Французовъ. Они чувствуютъ себя въ положеніи какихъ-то штрафованныхъ школьниковъ. Имъ становится не по себ. Они, какъ увдомляютъ насъ корреспонденты, даже и не веселятся попрежнему, не радуются и выставк. Если же при этомъ произойдетъ fiasco и по ‘Люксембургскому вопросу’, то есть не удастся купить у короля Нидерландовъ Люксембургское герцогство, или не удастся купить его дешево, — а дешево отдать, безъ прибылей для себя, графъ Бисмаркъ врядъ ли согласится,— если не удастся ни выставкой, ни Люксембургомъ заморить, какъ говорится, червяка въ проголодавшейся, алчущей успховъ и славы французской утроб, — то нтъ сомннія, война представится единственнымъ исходомъ Наполеону III изъ его затруднительнаго положенія. Нельзя Наполеонидамъ стать царственной династіей, на подобіе прусской или австрійской, нельзя Наполеону III превратиться въ государя стараго легитимнаго закала и пробы, une bonue pte de roi, какъ выражаются Французы: въ такомъ случа не было бы никакого историческаго оправданія ли raison d’tre его пребыванію на престол. ‘Государь, возведенный въ это званіе революціей, свшій на престолъ ея помощью и своимъ хотньемъ, долженъ постоянно оправдывать необычайность своего происхожденія, онъ обязанъ быть непремнно и таланливъ и счастливъ,— въ противномъ случа ему не простится никакое злополучіе, никакое бдствіе страны’, говорили мы еще четыре года тому назадъ о Наполеон III, и тогда же указывали на значеніе общей исторической личности Наполеонидовъ. созданной духомъ перваго Наполеона, носящей клеймо его генія, его исторической миссіи. Воплощенная внчанная революція, государь изъ семьи Наполеонидовъ всюду носитъ съ собою революцію, его призваніе и историческое оправданіе — революція, весь его смыслъ во внесеніи въ міръ новыхъ историческихъ началъ (что и совершено Наполеономъ III) и въ нарушеніи обычнаго теченія исторической жизни: мириться съ этимъ обычнымъ теченіемъ для него все равно, что отречься отъ самого себя, отъ всякихъ своихъ правъ на историческое бытіе. Въ этомъ значеніи вся его сила, и какъ скоро нтъ въ ней больше исторической надобности, какъ скоро водворяется порядокъ вещей, для котораго можетъ быть пригоденъ какой-нибудь Бурбонъ или Орлеанъ, то Наполеониды падаютъ, должны пасть. Имя значеніе какъ личность въ исторіи, Наполеонидъ на престол заставляетъ Францію жить личною жизнью своего монарха: центръ тягости во Франціи находится не въ ней, а въ его личности, — и вотъ почему мы не вримъ въ прочность Наполеоновской династіи на французскомъ трон, не вримъ, чтобъ Франція примнила принципъ наслдственнаго права къ сыну — еще малолтному принцу — Наполеона III-го. Со смертью императора слдуетъ ожидать новаго переворота во Франціи. А этотъ переворотъ будетъ имть, громадное вліяніе на политическое значеніе Франціи, а слдовательно и на судьбы всего міра.
Но императоръ Наполеонъ можетъ прожить еще нсколько лтъ, и въ теченіи ихъ, безъ сомннія, не останется въ бездйствіи, которое равнялось бы для него политической смерти. Европейская война неминуема — конечно не въ ныншнемъ году, думаемъ мы, но въ близкомъ и весьма въ близкомъ будущемъ.— Это сознаетъ весь политическій міръ, и вс державы переобразовываютъ свои арміи и снаряжаются къ бою. Естественное тяготніе историческихъ обстоятельствъ клонится къ кровавому столкновенію Франціи и Австріи съ Пруссіей или Германіей. Послдній оплотъ французской политики въ Германіи — второстепенныя и мелкія государства, на которыя съ такими притязаніями на дальновидность указывалъ въ своей рчи Тьеръ,— недавно и неожиданно рушился: еще новая обманутая надежда! Въ отвтъ на соображенія Тьера, произнесенныя съ французской трибуны во всеуслышаніе всего міра и указывавшія на Южную Германію какъ на естественную союзницу Франціи, графъ Бисмаркъ отвчалъ обнародованіемъ трактатовъ Пруссіи съ Баваріей, Баденомъ, Виртембергомъ, уже нсколько мсяцевъ тому назадъ заключенныхъ и какъ бы нарочно содержавшихся въ тайн. Такое a propos, такой отвтъ-кстати прусскаго министра, произвелъ, какъ пишутъ въ газетахъ, тягостное впечатлніе во Франціи! Этими договорами Южная Германія отдаетъ въ распоряженіе прусскаго короля свою военную силу…
Имперскій сеймъ — какъ уже величаетъ себя представительство Сверо-германскаго Союза — продолжаетъ, понукаемый и подстрекаемый графомъ Бисмаркомъ, свою зиждительную работу. Туго, съ копотливостью свойственною Нмцамъ, выстраивается новое зданіе, но оно можетъ-быть будетъ отъ того только прочне. Мы подождемъ окончанія засданій сейма, чтобы разомъ оглядть пройденное имъ поприще. Обратимся теперь къ Италіи, Австріи и Востоку — этому вчно курящемуся, неугасимому волкану, около котораго суетятся теперь европейскія державы, дабы предупредить или отдалить его неминуемое страшное изверженіе, грозящее охватить пламенемъ всю Европу. Мы убждены, что Восточный вопросъ не разршится ничмъ, кром меча, что дипломатическія ухищренія только наслоятъ почву новыми слоями лжи, и что тмъ неудержиме и яростне будетъ взрывъ подавленной и опутанной, исторической правды. Эти ухищренія заслуживаютъ внимательнаго разбора, который мы, по недостатку мста, должны отложить до другаго раза,— а между тмъ газеты и телеграфъ донесутъ до насъ, вроятно, еще новыя подробности и извстія…