О краснорчіи.
Изъ Essays and Treatises, by D. Hume.
Ж.
О красноречии, Юм Дэвид, Год: 1811
Время на прочтение: 9 минут(ы)
Родъ человческій, разсматриваемый въ различныхъ своихъ измненіяхъ, представляетъ уму приятное и весьма разнообразное зрлище: мы съ удивленіемъ видимъ, что нравы, обычаи и мннія одного и того же народы могутъ въ разное время быть совершенно различны, но въ исторіи политической мы замчаемъ гораздо боле однообразія, нежели въ исторіи наукъ и просвщенія, войны, государственныя сношенія и политика мене измняющей въ теченіи вковъ, нежели нравственность, вкусъ и правила умозрнія. Во всякое время главнйшими пружинами всхъ произшествій общественныхъ бываютъ личная выгода и честолюбіе, честь и стыдъ, дружество и вражда, благодарность и мщеніе: страсти сіи не столь перемнчивы, какъ чувство и разсудокъ, подверженныя вліяніямъ воспитанія или примра. Готы были гораздо ниже Римлянъ вкусомъ и просвщеніемъ, нежели мужествомъ и добродтелію.
Не сравнивая народовъ, столь отличныхъ одинъ отъ другаго, замтимъ, что настоящее просвщеніе, со многихъ сторонъ, противуположно просвщенію древнихъ, и что мы, будучи превосходне ихъ въ философіи, при всей нашей образованности, должны уступить имъ первенство въ краснорчіи.
Рчи, произносимыя передъ народомъ, почитались у древнихъ самымъ труднйшимъ и самымъ высокимъ произведеніемъ генія, нкоторые знаменитые писатели древности утверждаютъ, что всякое дарованіе, въ том числ и дарованіе философа и дарованіе стихотворца, должно уступить дарованію оратора. И Греція и Римъ произвела по одному только превосходному оратору, вс прочіе, хотя по многимъ причинамъ достойные уваженія, весьма далеки отъ сихъ великихъ образцовъ краснорчія. Древніе критики съ трудомъ находятъ двухъ ораторовъ современныхъ, могущихъ стоять на ряду и имющихъ одинакое дарованіе. Кальвъ, Целій, Куріонъ, Гортенсій, Кесарь, вс выше одинъ другаго: но величайшій изъ нихъ помраченъ Цицерономъ, совершеннйшимъ изъ ораторовъ Римскихъ. И люди со вкусомъ, признаваясь, что Димосенъ и Цицеронъ превосходятъ всхъ ораторовъ, прежде и посл ихъ существовавшихъ, утверждаютъ, что и сіи великіе люди далеки еще отъ совершенства въ своемъ искусств, которое безпредльно, которое выше человческой силы, и едва можетъ постигнуто быть воображеніемъ. Самъ Цицеронъ говоритъ, что онъ не доволенъ ни произведеніями Димосена, ни собственными своими.
Между новйшими просвщенными націями, одни Англичане имютъ правленіе народное, въ Англіи законодательная власть вврена собраніямъ многочисленнымъ, которыя вс естественно принадлежатъ къ владычеству краснорчія. Но Англія, имя превосходныхъ философовъ и стихотворцевъ, не можетъ гордиться ни однимъ превосходнымъ ораторомъ? Гд ея Цицероны и Димосены? Ея исторія сохранила имена нкоторыхъ великихъ людей, которыхъ краснорчіе управляло парламентомъ, но рчи ихъ не перешли къ потомству, и властію своею по видимому были они обязаны боле опытности, мудрости, сил, нежели могуществу краснорчія. И нын находимъ какъ и въ нижнемъ, такъ и въ верхнемъ парламентъ нсколькихъ ораторовъ, которые сходны дарованіями, но никому не приходитъ въ голову предпочитать изъ нихъ одного другому: неоспоримое доказательство, что ни одинъ изъ нихъ не перешелъ за границу посредственнаго, и что краснорчіе, въ которомъ они усовершенствовать себя стремятся, не требуетъ, чтобы высокія качества ума приведены были въ движеніе, и можетъ приобртено быть съ малымъ трудомъ и съ дарованіемъ посредственнымъ.
Извстно, что всякой разъ, когда Димосенъ говорилъ передъ народомъ, изъ всхъ странъ Греціи стекались образованные люди въ Аины, дабы насладиться величественнйшимъ въ мір зрлищемъ. Напротивъ въ Лондон вы найдете людей очень спокойно разговаривающихъ об охот въ палат судебной (the court of request) въ то самое время, когда въ обоихъ парламентахъ разсуждаютъ о важнйшихъ длахъ государственныхъ, и нкоторые изъ самыхъ присутствующихъ, слушая пренія, боле сожалютъ о потерянномъ обд, нежели наслаждаются краснорчіемъ ораторовъ. Старый Цибберъ, являясь на сцену, возбуждаетъ гораздо боле любопытства въ Лондонскихъ жителяхъ нежели какой нибудь Министръ, защищающій себя противъ обвиненій противной партіи.
И не будучи коротко знакомымъ съ ораторами древними, можно судить, что они и слогомъ и свойствомъ краснорчія своего далеко превзошли новйшихъ. Наши спокойные и флегматическіе ораторы показались бы весьма смшными, когда бы употребили въ рчи своей то превосходное воззваніе Димосеново, которое столь превозносятъ Квинтиліанъ и Лонгинъ. Аинскій ораторъ, стараясь оправдать неуспхъ сраженія Херонейскаго, вдругъ восклицаетъ: Нтъ, братія сограждане! вы не виновны. Клянусь тнями оныхъ героевъ, которые за сію же свободу пали на поляхъ Мараонскихъ и Платейскихъ. Кто бы изъ ныншнихъ ораторовъ позволилъ себ употребить ту смлую и стихотворную фигуру, которую употребилъ Цицеронъ, описавши превосходнымъ образомъ пригвожденіе ко кресту Римскаго гражданина. ‘Когда бы надлежало мн, восклицаетъ онъ, изобразить сіе ужасное зрлище, не говорю для гражданъ Римскихъ, не говорю для нашихъ союзниковъ, не говорю для тхъ отдаленныхъ народовъ, до которыхъ достигло имя Римлянъ, но для животныхъ грубыхъ, или, скажу боле, когда бы среди ужасной пустыни воззвалъ я въ горамъ и утесамъ, тогда безъ сомннія: сіи дикія, безчувственныя созданія природы подвиглись бы ужасомъ и гнвомъ при слышаніи толикихъ злодяній.’ — Сколь много надлежитъ имть краснорчія, дабы приготовить зрителя къ такому неожиданному и смлому восклицанію, сколь много искусства и дарованія потребно, дабы постепенно и нечувствительно возвести его на такую степень страсти, дабы перелить въ него столь сильныя чувства, дабы вознести душу его до столь высокихъ понятій, и притомъ, дйствуя на него столь сильно, необнаружить всей хитрости своего искусства. И если подобныя чувства по справедливости могутъ показаться намъ чрезмрными, то это самое не даетъ ли намъ истиннаго понятія о свойств древняго краснорчія, которое столь сильныхъ выраженіи не причисляло ни къ чудовищнымъ, ни къ надутымъ.
Сил мыслей и выраженій соотвтствовали и самыя тлодвиженія древнихъ ораторовъ.— Supplosio pedis, удареніе въ землю ногою было обыкновеннымъ ихъ жестомъ и однимъ изъ самыхъ умренныхъ. Нын такое движеніе показалось бы слишкомъ сильнымъ и въ парламент и на каедр, оно прилично только на сцен, и то единственно для изображенія самой сильной страсти.
Весьма трудно опредлить, почему новйшее краснорчіе въ такомъ упадк. ‘Человческій геніи во всякое время долженъ быть одинъ и тотъ же. Новйшіе съ большимъ успхомъ обработали вс другія науки и искусства, одна изъ самыхъ просвщенныхъ новйшихъ націи иметъ правленіе народное, весьма способствующее краснорчію, отъ чего же сіе краснорчіе, въ сравненіи съ другими частями наук и словесности, усовершенствовано столь мало?
Утверждаютъ, что высокость древняго краснорчія неприлична нашему времени, и что новйшіе ораторы не должны брать его за образецъ, но я недумаю, чтобы такое мнніе можно было поддержать доказательствами убдительными и неотрицаемыми.
Намъ скажутъ, первое: что въ древнія времена, въ самомъ цвтущемъ період Греческаго и Римскаго просвщенія, гражданскихъ законовъ было, очень мало, что ршеніе тяжебъ по большей части зависло отъ праздолюбія и здраваго смысла судей. Изученіе законовъ не было тяжкимъ трудомъ, пожирающимъ цлую жизнь я несовмстнымъ уже ни съ какимъ постороннимъ занятіемъ. Вс великіе полководцы и правители Римскіе были совершенно свдущи и въ законахъ, и Цицеронъ, въ доказательство что весьма не трудно приобрсти сіе свденіе, говоритъ, что онъ, не прерывая обыкновенныхъ своихъ упражненій, въ короткое время узнаетъ вс законы своего отечества. Слдовательно оратору гораздо боле представляется случаевъ блеснуть своимъ краснорчіемъ тогда, когда иметъ дло съ однимъ праздолюбіемъ судей, нежели тогда, когда он долженъ свои доказательства поддерживать точными законами, постановленіями, примрами. Въ первомъ случа он можетъ упоминать о такихъ обстоятельствахъ, которыя будутъ совсмъ не у мста, въ послднемъ хитростію краснорчія онъ можетъ и самому снизхожденію дать наружность правосудія. Напротивъ законовдецъ временъ новйшихъ иметъ ли довольно досуга для собиранія цвтовъ парнасскихъ? и можетъ ли онъ украшать ими сухіе доводы или опроверженія, извлекаемыя имъ изъ законовъ? Въ наше время величайшій геній, величайшій оратор, у потребивъ не боле мсяца на изученіе законовъ, сдлался бы совершенно смшнымъ, когда бы съ такимъ запасомъ знаній вздумалъ витійствовать передъ судилищемъ.
Я готовъ признаться, что смутность и безконечное множество законовъ, затрудняютъ успхи краснорчія временъ новйшихъ, но также не думаю, чтобы сіи обстоятельства были причиною его упадка. Пускай краснорчіе изгнано будетъ изъ залы Вестминстерской, но почему не быть ораторамъ и въ верхнемъ и въ нижнемъ парламент? Мы знаемъ, что у Аинянъ запрещено было прибгать къ краснорчію передъ судилищемъ Ареопага, и Греческія рчи, имющія форму судебную, писаны уже не тмъ риторскимъ, цвтущимъ слогомъ, какимъ писаны Римскія. Но краснорчіе разбирательное на какую высоту восходило у Грековъ, когда перед собраніемъ безчисленнаго народа, разсуждали о дл общемъ когда предметомъ оратора были свобода, спокойствіе, слава республики? Такого рода пренія возносили геній превыше всхъ другихъ, и были обширнымъ поприщемъ для краснорчія.
Второе. Могутъ сказать, что краснорчіе потеряло цну свою отъ здраваго ума новыхъ народовъ, которые презираютъ вс риторическія хитрости, употребляемыя для обольщенія судей, и требуютъ однихъ только ясныхъ, убдительныхъ доказательствъ. Убійцу надлежитъ уличить или свидтельствомъ или очевидностію: тогда и законъ произнесетъ строгій приговоръ. Но весьма было бы смшно, когда бы ораторъ вздумалъ описывать живыми красками ужасныя обстоятельства убійства, привелъ предъ судилище вдову и дтей убіеннаго, когда бы они по данному имъ знаку упали на колни и воплями своими качали требовать правосудія, еще бы смшне было изобразить на картин убійство со всми его страшными подробностями, дабы симъ зрлищемъ поразишь и судей и слушателей. Такія хитрости употребляли ораторы древніе, но исключите ихъ изъ всякой публичной рчи — для васъ останется то единственно краснорчіе, которое знакомо народамъ новйшимъ, то есть краснорчіе здраваго смысла и ясныхъ, простыхъ убжденій.
Замчанія сіи отчасти справедливы, наши обычаи, или если хотите, превосходство нашего здраваго смысла сдлали нашихъ ораторовъ осторожне и умренне въ употребленіи тхъ способовъ, которыми пользовались ораторы древніе, дабы воспламенить страсти и оживить воображеніе своихъ слушателей, но я невижу еще здсь ничего такого, чтобы отнимало у нихъ всю надежду достигнуть къ етой цли. Они должны, напротивъ, не отказываться отъ искусства, и, удвоивъ силы свои, его усовершенствовать. И древніе ораторы имли слушателей разборчивыхъ, но для обольщенія ихъ не т употребляли способы, какіе мы употребляемъ, поразивъ возвышенностію и силою краснорчія, они не оставляли свободы замтить той хитрости, которою были обмануты слушатели, или, говоря справедливе, слушатели не были обмануты никакою хитростію, самъ ораторъ наполненъ былъ негодованіемъ, жалостію, печалію, и собственныя чувства его, изображенныя сильно, переливались въ душу судіи и слушателя.
Юлій Цезарь конечно имлъ превосходный ум, но краснорчіе Цицероново столь сильно подйствовало на сего великаго завоевателя, что онъ принужденъ былъ перемнить собственное намреніе, и простить того преступника, которому, неслыхавъ еще Цицероновой рчи, опредлилъ уже строгое наказаніе.
Несмотря на признанное всми Цицероново превосходство, можно замтить въ рчахъ его нкоторые недостатки. Слогъ его иногда слишкомъ украшенъ, иногда слишкомъ является въ немъ ораторъ, фигуры его слишкомъ разительны и замтны, его раздленія по большей части школьныя, иногда излишне предается онъ остроумно, играетъ словами, прибираетъ рифмы, заботится о размр. Димосенъ говорилъ перед слушателями не столь образованными, какъ судіи и сенаторы Римскіе: Аинская чернь была его властителемъ и цнила его краснорчіе. Но слогъ его иметъ боле простоты и важности, нежели слогъ Цицероновъ. Пускай новйшіе возьмутъ его за образецъ, и они будутъ имть успхъ несомннный. Гармонія быстрая, всегда соотвтствующая смыслу, умствованія сильныя безъ всякаго признака искусства, смлость, негодованіе, гнв, свобода, стремительный поток доказательств — таковъ Димосеновъ слогъ изъ всхъ произведеній ума человческаго ближайшими къ совершенству должны безъ сомннія признаны Димосеновы рчи.
Наконецъ третье: могутъ сказать, что безпорядки, возмущавшіе древнія республики, и чрезвычайныя преступленія нкоторыхъ гражданъ представляли боле пищи для краснорчія, нежели въ наше время: безъ Катилины и Берреса не было бы вроятно и Цицерона. Едва ли такое замчаніе справедливо. Въ послднихъ вкахъ мы видли нсколькихъ Филипповъ, но гд же Димосены?
И такъ остается намъ приписать упадокъ новйшаго краснорчія недостатку дарованій или разсужденія въ нашихъ ораторахъ: или они неспособны сравниться съ древними, или воображаютъ, что древнее краснорчіе не соотвтствуетъ духу новйшихъ народныхъ собраній. Но нсколько удачныхъ опытовъ въ етомъ род возвысили бы геній націи, пробудили бы соревнованіе въ юношахъ, и приучили бы слухъ нашъ къ языку возвышеннйшему и сильнйшему.
Надобно признаться, что случая иметъ большое вліяніе на рожденіе и успхи искусствъ, въ какомъ бы то ни было народ. Едва ли можно объяснить удовлетворительнымъ образомъ, почему въ древнемъ Рим, который заимствовалъ образованность свою отъ Грековъ, искусства живописи, ваянія, и архитектуры не процвтали, и почему въ новомъ Рим находимъ такое множество художниковъ превосходныхъ, образованныхъ одними только остатками древняго искусства, найденными посреди развалинъ? Пускай бы во время Англійскихъ междоусобій, когда начинала укореняться свобода, когда правленіе государственное сдлалось предметомъ собраній народныхъ, родился человкъ съ такимъ же дарованіемъ для краснорчія, какое Вадлеръ имлъ для поезіи: я увренъ, что славный примръ его далъ бы совсмъ иное направленіе краснорчію Британцевъ, и что они достигнули бы въ етомъ искусств до превосходства Аинянъ и Римлянъ, тогда ораторы ихъ столь же прославили бы свою націю какъ и философы, стихотворцы, геометры, Британнія, имющая своихъ Архимедовъ и Виргиліевъ, имла бы тогда и своихъ Димосеновъ.
Никогда неслучалось, и едва ли можетъ случиться, чтобы ложный вкусъ какъ въ краснорчіи такъ и стихотворств могъ предпочтенъ быть, по сравненію, истинному вкусу: первый существуетъ только тогда, когда неизвстенъ послдній, когда еще нтъ образцовъ, могущихъ распространить понятія лучшія и дашь большую разборчивость уму и чувству. Превосходные образцы производятъ впечатлніе всеобщее: ихъ всемогущая прелесть побждаетъ самые закоренлые предразсудки, тогда истребляется ложный вкусъ. Зародыши каждой страсти и каждаго чувства скрываются въ душ каждаго человка, прикоснись въ нимъ искусною рукою, они оживятся, согрютъ сердце, наполнятъ его тмъ удовольствіемъ, которое всегда поселяютъ въ немъ произведенія истиннаго дара, удовольствіе, совершенно отличное въ насъ отъ того чувства, которое возбуждаетъ красоты ложныя, безобразные вымыслы разстроеннаго воображенія. Если ето справедливо въ отношеніи ко всмъ изящнымъ искусствамъ, то въ особенности справедливо въ отношеніи къ краснорчію. Краснорчіе, дйствуя на цлое общество, на людей свтскихъ, подлежитъ неограниченно ихъ суду, и не можетъ имть прибжища къ судіямъ боле образованнымъ. Кто отъ цлаго общества признанъ, по сравненію, ораторомъ превосходнйшимъ, тотъ будетъ такимъ и въ глазахъ людей ученыхъ. Ораторъ посредственный монет нсколько времент наслаждаться первенствомъ и быть совершеннымъ въ глазахъ народа, но его будутъ признавать такимъ единственно по незнанію лучшаго, явись настоящій геній, отъ овладетъ всеобщимъ вниманіемъ, и прежній идолъ останется во прах.
Основываясь на сихъ правилахъ, мы должны сказать, что краснорчіе древнее, страстное и разительное, совершенне новаго, которое ограничиваетъ себя простымъ умствованіемъ и убжденіемъ, оно всегда будетъ сильне дйствовать на человческую душу. Мы довольны своею посредственностію единственно отъ того, что намъ неизвстно ничто превосходнйшее. Но древніе имли и то и другое, они могли сравнивать и слдственно избирать. Наше краснорчіе есть точно такое по своему свойству, какое древніе критики разумли подъ именемъ Аттическаго, то есть спокойное, приятное, тонкое, боле дйствующее на умъ, нежели на страсти, и никогда не выходящее за предлы простаго, яснаго разсужденія. Таково было краснорчіе Лизіаса у Аинянъ и Кальва у Римлянъ. Ихъ уважали, но въ сравненіи съ Цицерономъ и Димосеномъ они исчезаютъ какъ блдное сіяніе факела при блеск полуденнаго солнца. И Цицеронъ и Димосенъ имютъ такой же ясный слогъ, такой же здравый умъ какъ и Лизіасъ и Кальвъ, но превосходство ихъ состоитъ въ той сил чувства и той высокости, которыми оживляли они въ приличныхъ случаяхъ свои рчи, которыми побждали умы своихъ слушателей.
Народные ораторы Англіи (не говоря уже о другихъ націяхъ) не имютъ въ произведеніяхъ своихъ ничего подобнаго, а успхи нкоторыхъ писателей Британскихъ могли бы воспламенить юношей и устремить честолюбіе ихъ на приобртеніе краснорчія древнихъ. Сочиненія Бодингброка, хотя впрочемъ и замчается въ нихъ иногда недостатокъ методы и связи, писаны сильнымъ слогомъ, которому рдкія изъ Англійскихъ ораторовъ подражаютъ. Но такой возвышенный слог для слушателя былъ бы еще приятне нежели для читателя, его усиливали бы и тлодвиженіе и голос, чувства переходили бы отъ оратора къ слушателямъ, отъ слушателей къ оратору, который воспламененъ будучи присутствіемъ внимательнаго собранія, могъ бы возвыситься духомъ, и самыя смлыя фигуры, произведенія восторга, въ эту минуту не показались бы ни странными, ни неприличными. Правда, приготовленныя рчи всегда возмущаютъ нкоторую недоврчивость, и тотъ ораторъ всегда покажется смшнымъ, которой вдругъ начнетъ читать свою рчь, какъ ученикъ вытверженный наизусть урокъ, и не обратитъ никакого вниманія на т предметы, о которыхъ говорено было во время пренія. Но кто же велитъ быть столь оплошнымъ? Публичный ораторъ заране долженъ знать о тхъ длахъ, которыми займется собраніе, онъ долженъ заране приготовишь вс мысли, доказательства и возраженія, къ предмету его относящіяся, если же неожиданно встртится ему что нибудь новое, то онъ необходимо долженъ прибгнуть къ своему воображенію и безъ всякаго замедлнія въ порядокъ старыхъ, уже обработанныхъ мыслей, ввести новую, родившуюся на мст, сія послдняя конечно небудетъ отмнна отъ первыхъ: умъ, однажды приведенный въ движеніе, надолго сохраняетъ и силу свою и живость, подобно ладіи, которая, будучи двигнута весломъ, продолжаетъ нсколько времени стремиться впередъ, хотя сила, ее устремившая, уже исчезла.
Остается сдлать одно замчаніе: наши ораторы могутъ совсмъ отказаться отъ возвышенности слога и вообще отъ всякаго соперничества съ древними, но есть въ произведеніяхъ ихъ важный недостатокъ, который они могутъ исправить, и не выходя за предлы умреннаго, просто понятнаго слога: я говорю о недостатк методы въ разсужденіяхъ, пть порядка и связи въ мысляхъ — нтъ полнаго убжденіе для разсудка. Нетребую никакихъ школьныхъ раздленій: они были бы совсмъ не у мста въ публичной рчи. Но если доказательства будутъ непринужденно изливаться одно изъ другаго, то вы овладете вниманіемъ слушателя, и совершенное убжденіе будетъ произведено мыслями, представленными въ тсной связи, въ естественномъ порядк.
Юм Д. О красноречии / [Из Essays and treatises, [N 16] by D.Hume], [Пер.] Ж. [В.А.Жуковского] // Вестн. Европы. — 1811. — Ч.57, N 9. — С.14-31.