СЪ ПРИСОВОКУПЛЕНІЕМЪ
Нравоучительныхъ примчаній, служащихъ пріятнымъ и полезнымъ препровожденіемъ времени.
ПОДАРОКЪ
Благородно воспитывающемуся Юношеству.
Перевела съ Нмецкаго языка двица
Марья Базилевичева.
Иждивеніемъ М. К. Ивана Готье.
МОСКВА.
Въ Губернской Типографіи,
у А. Ршетникова.
1799 года.
Воспитаніе длаетъ человкомъ,— длаетъ хорошимъ гражданиномъ.— Сіе правило не требуетъ никакого доказательства, ибо самой опытъ подтверждаетъ его истинну.
Внушеніе хорошихъ нравовъ есть главный предметъ воспитанія, а добрые нравы составляютъ у все щастіе человка. Но. кто не знаетъ, что нтъ ничего, чтобы столь сильно преклоняло душу нашу къ добру, вперяло въ насъ хорошія склонности и возбуждало насъ къ исполненію добродтелей, какъ хорошія нравоучительныя басни, и такіе примры, которые подаютъ намъ люди, требующіе отъ насъ по истинн любви и почтенія?— Ничто оживляетъ столько кровь говоритъ Ла Брюеръ, какъ пожертвованіе какого нибудь хорошаго дла.
Сіе оправдываетъ изданіе моего сочиненія, и какъ я наиболе избиралъ такія піэсы, которыя приличествуютъ обстоятельствамъ нашего времени, то надюсь чрезъ-то достигнуть одобренія, которое будетъ мн пріятнйшею наградою.
Книга сія переведена была не съ тмъ, чтобъ ей быть въ печати, а единственно только для упражненія моего въ Нмецкомъ языкѣ,. Но лестное желаніе возблагодарить родителей за прилагаемое ими обо мн попеченіе, и доставить имъ хотя малое удовольствіе симъ первымъ опытомъ трудовъ моихъ, заставило меня искать, чтобы она была напечатана. Здсь помщены не только находившіяся въ оригинал піэсы, но многія включены также и изъ другой книги, которую я равномрно для упражненія переводила. Желала бы я сердечно, чтобы любезныя мои подруги, и вс, кому сія книга достанется, читали ее съ такимъ же удовольствіемъ и пользою, какую я чувствовала въ перевод. Я не хочу принимать на себя излишняго хвастовства, чтобы переводъ мой былъ безъ поправки. Этого было бы уже слишкомъ много. По крайней мр могу сказать, что во всей этой книг нѣ,тъ ни единой піэсы, которую бы я не сама переводила.
Мода.
Ученая крыса.
Овца и молодой волкъ.
Дв бабочки.
Чижикъ.
Зевесъ и лошадь.
Найденное сокровище.
Воронъ и пчела.
Мать и дитя.
Посрамленный боецъ.
Мщеніе.
Левъ и человкъ.
Молодая крыса и кошка.
Молодая ласточка.
Обвиненный въ колдовств мужикъ.
Лсница и ступеньки.
Молодой и старой олень.
Постельная собачка.
Слпой и хромой.
Павлинъ и птухъ.
Смерть бднаго.
Подножіе и Истуканъ.
Комаръ и быкъ.
Медвдь я слонъ
Излишняя болтливость.
Дв Серны.
Арапъ.
Путешествующій Оселъ.
Двое плшивыхъ.
Орелъ и змя.
Мышь.
Шага и заступъ.
Овца и собака.
Жирный Дервишъ.
Быкъ и Олень.
Жестокій Борей и кроткій Зефиръ.
Свинья и лошади.
Обезьяна и кошка.
Благодянія.
Анатомики.
Собака и заяцъ.
Совтъ одного Брамина.
Храброй волкъ.
Деревенской мальчикъ и пначка.
Дубъ и свинья.
Старикъ и два живописца.
Лукъ.
Лошадь и собака.
Пчела и бабочка.
Духъ Соломоновъ.
Крестьянинъ и зеркало.
Блестящій червячокъ.
Лисица и овца.
Мальчикъ и змя.
Дитя и пчела.
Утки, нырокъ и голубь.
Лисица и барабанъ.
Геркулесъ.
Стрла.
Коршун и голубь.
Овца.
Благодарность Китайца.
Живодеръ и ростовщикъ.
Козы.
Лошадь и оселъ.
Дикое Каштановое дерево и яблоня.
Соловей и павлинъ.
Пастухъ и соловей.
Опасная безпечность.
Сострадательность.
Дти и куропатки.
Три мудреца.
Леопардъ и векша.
Единорогъ и верблюдъ.
Молодая и старая обезьяна.
Бумажной змй.
Палемонъ и его сынъ.
Мода показалась однажды въ саномъ лучшемъ убор. Народ, ослпленный ея прелестями, бжалъ за нею толпами, удивлялся ея красот, и кричалъ въ слд: Ахъ! прелестна! останься съ нами на всегда было всеобщее желаніе. Ты гораздо превосходишь разумъ, говорили ей, самыя Граціи уступятъ теб въ красот, и ты одна только длаешь ихъ глазамъ пріятными. Учреди здсь свое жилище, будь нашею покровительницею, и сердца наши будутъ твоею жертвою.— Богинямъ не меньше также нравится похвала, и ласкательства трогаютъ ихъ столькоже, какъ и всхъ женщинъ. Я не противлюсь вашимъ прозьбамъ, сказала имъ снисходительная богиня и останусь съ вами только съ тмъ уговоромъ, что бы вы и всегда столькоже мн благопріятствовали, какъ сего дня. На другой день показалась она въ томъ же убор, она была столькоже прелестна, какъ и вчера. Но первой, увидвшія ее, вскричалъ съ крайнимъ ужасомъ: Ахъ! Боже мой! какъ она безобразна, какъ она устарла со вчерашняго дня! и слова его повторены были всмъ народомъ, собравшимся смотрть на нее, какъ на нкое старое чудо.
Таково непостоянство всхъ вещей на свт, и всхъ человческихъ желаніи! Щастливъ, кто прельщается не наружнымъ блескомъ, но внутренними достоинствами, неподверженными такой коловратности.
Какъ полезно читать басни, это доказываетъ слдующая исторія. Одному коту пришло въ голову ловить мышей и крысъ легчайшимъ способомъ. Надясь притворствомъ своимъ обмануть сихъ животныхъ, онъ повсился какъ Лафонтенева кошка на потолк въ столовой, но такъ, что это не могло, ему причинить вреда. Теперь-то, думалъ он, крысы сочтутъ меня мертвымъ, и будутъ думать, что я не въ состояніи имъ вредить, а я между тмъ приманя ихъ къ себ, переловлю всхъ до единой. Одна крыса выскочила, взглянула на него, ушла опять въ нору, и закричала коту: тебѣ, не удастся меня обмануть, я сама читала Лафонтена.
Такъ-то охота къ чтенію умной крысы спасла ея жизнь отъ опасности. Подобнымъ же образомъ и человкъ, занимающійся чтеніемъ полезныхъ книгъ, пользующійся ихъ наставленіями, изучающійся изъ примровъ другихъ, быть благоразумне, часто предохраняетъ себя отъ погибели.
Овца, заблудившись отъ своего пастуха, встртила не подалеку отъ лсу молодаго волка, которой также отсталъ отъ своей матери. Онъ былъ тощъ, слабъ и близокъ къ смерти. Овца взглянула на него съ сожалніемъ, сжалилась надъ нимъ, накормила его своимъ молокомъ, сдлала ему изъ втвей постелю, и оживила его снова. Волкъ не упустилъ также съ своей стороны ничего, и походилъ на кроткую овцу. Онъ ласкался, ползалъ, лизалъ ротъ ея и клялся ей вчною любовью и врностію, за ея благодяніе. Лживый зврь! Едва онъ подросъ, едва почувствовалъ въ себ силу, тотчасъ и бросился на горло своей благодтельницы, и сбиралъ ее съ жадностію.
Это можетъ послужить предосторожностію для тхъ добродушныхъ людей, которые всякому бездльнику оказываютъ свои услуга. Сіе же да послужитъ и вамъ, любезные дти! наставленіемъ, какъ осторожно надлежитъ вамъ поступать въ набираніи себ друзей и товарищей. Отъ сего выбору зависитъ щастіе или нещастіе всей вашей жизни: ибо полюбя злаго и развратнаго человка, сперва извиняемъ мы его пороки, и почитаемъ ихъ ничего незначущими, а потомъ и сами нечувствительно къ нимъ прилпляемся.
‘Дитя мое! Бги сего зловреднаго ‘пламени, говорила однажды старая бабочка молодой. Я сама уже нсколько раз обжигала себ крылья и даже была въ опасности лишиться отъ него жизни. Убгай сей свчи съ величайшимъ стараніемъ, дабы раскаяніе тебя не стало мучить, когда уже и пособить не можно будетъ. Молодая бабочка общалась исполнить совт своей матери. Но посл пришло ей въ голову: для чего бы мать приказывала мн бояться сей свчи, и убгать ее? Какъ возможно, чтобы она блестя столь прекрасно, и будучи столь привлекательна, могла мн быть вредною и опасною? Старики всегда трусливы. Они всего на свт боятся. Сучекъ кажется имъ великаномъ, а маленькая мушка представляется въ ихъ глазахъ слономъ. Глупо было бы слушаться во и семъ сихъ престарлыхъ дтей. По ихъ мннію, куда ни погляди, везд встртишь бды, да опасности. Нтъ! Я не такъ глупа, я посмотрю сама,— сама испытаю справедливоли это? не ужели сія блестящая свча такъ вроломна, какъ мн старуха сказывала? Да хотя бы и такъ, то не ужели я не буду имть времени для избжанія отъ опасности, посмотримъ! Мы узнаемъ это на самомъ дл.— При сихъ словахъ направила молодая бабочка дерзскій свой полет. Въ небольшемъ отдаленіи почувствовала она пріятную теплоту. Сія приманка заставила ее еще боле приближиться. Но что же произошло? Сильное пламя привлекло ее къ себ, пожрало и на вки отняло у нее жизнь, въ наказаніе за ея непослушаніе.
Горе тмъ дтямъ, которые не слушаются своихъ родителей и наставниковъ! Щастіе, здоровье и часто самая жизнь ихъ подвергаются ненаградимому ущербу и погибели, естьли они возмнятъ о себ, что они неглупе другихъ и могутъ на все сами отважиться.
Чижик, не умвшій еще летать, упалъ нечаянно изъ гнзда. Одинъ человкъ, мимо проходившій, сжалился надъ нимъ, взялъ его съ собою домой, воспиталъ его со всмъ попеченіемъ, и посадилъ его въ прекрасную клтку. Но едва онъ побольше выросъ, едва выучился летать, то уже и запечалился, что онъ въ невол, и темница его, сколь ни прекрасна была, извлекала у него горчайшія слезы.
Тщетно утшали его, и увряли, что сія пріятная неволя предостерегала его отъ когтей хищныхъ птицъ, тщетно ласкалъ его благодтель, и разговаривалъ съ нимъ. Онъ давалъ ему самый лучшій кормъ, сахаръ и цуккербродъ, онъ обставливалъ его клтку втвями, дабы наградить ему недостатокъ открытаго поля, но ничто не могло успокоить сего недовольнаго животнаго. Все это хорошо: говорилъ онъ самъ себ, но все это одинъ только видъ. Клтка моя сколь ни прекрасна: но все она нечто иное есть, какъ темница, и вс прислуги, которыми я пользуюсь, не составляютъ достойной награды за потерянную мною свободу. Онъ занимался еще печальными своими мыслями, какъ его благодтель принесъ ему нсколько свжаго сахару и другаго корму, и по неосторожности оставилъ незапертыя дверцы у клтки. Кто былъ веселе нашего маленькаго чижика? Онъ тотчасъ вылетлъ въ открытое окно, слъ на сосднюю кровлю, ощипывалъ своимъ носикомъ перушки, поздравлялъ себя съ своимъ освобожденіемъ, и думалъ, что он безъ всякаго уже опасенія можетъ пользоваться своею вольностію. Но глупенькой не примтилъ, что хитрая кошка подкрадывалась уже къ нему по кровл. Вдругъ бросилась она на него и въ одно мгновеніе ока лишила его, и вольности и жизни.
Вольность не всякому полезна. Дти! не негодуйте на родителей вашихъ и наставниковъ, когда они не во всемъ даютъ вамъ волю, и не молите Бога, чтобы вамъ скоре вырваться изъ под ихъ присмотру. Воля пріятна, но слдствія ея часто бываютъ весьма горестны.
‘Отецъ зврей и человковъ! сказала лошадь, приближаясь къ трону Зевесову. Говорять, будто бы я была одно изъ лучшихъ твореній, которыми ты свтъ украсилъ, и мое самолюбіе заставляетъ меня тому вритъ. Но нтъ ли еще чего нибудь во мн поправить? Что же би ты думала, найти въ себ поправить? сказалъ Зевесъ съ улыбкою. Говори, я приму твое наставленіе.— ‘Не могла ли бы я сдлаться проворне, продолжала лошадь, когда бы ноги мои были повыше и гибче? Долгая лебединая шея, я думаю, также бы меня необезобразила, широкая грудь могла бы мн придать силы, и какъ угодна теб было опредлить меня навсегда къ тому, дабы на хребт моемъ носить твоего любимца человка: то не лучшели бы было, естьлибъ у меня было природное сдло, какое благодтельный здокъ на меня возлагаетъ. ‘Хорошо, отвчалъ Зевесъ, потерпи не много. Съ сими словами, принявъ важный видъ, произнесъ онъ творческое слово. Вдругъ оживляется предъ нимъ прахъ земной, вдругъ соединяется во едино органическое вещество и внезапно предстаетъ предъ трономъ гнусный верблюдъ. Ужасъ объемлетъ лошадь. Она взираетъ, содрогается, и трепещетъ, видя предъ собою столь гнусное чудовище. Вотъ теб высокія и гибкія ноги, сказалъ Зевесъ, обратя взоръ на лошадь, вотъ теб долгая лебединая вотъ теб широкая грудь, вотъ теб и природное седло. Хочешь ли ты лошадь, чтобъ я тебя также?— Лошадь все еще дрожала. Поди же, продолжалъ Зевесъ, и научись быть благоразумною, пока ты не наказана. Но воспоминай иногда и раскаевайся въ твоей безразсудности. А ты пребудь таковымъ, какъ теперь, новое животное! сказалъ Зевесъ обратя благосклонный взоръ на верблюда….— На лошадь не должна на тебя взирать безъ ужаса содроганія.’
Не ропщи, дитя! на свое состояніе, хотя бы и казалось теб, что оно могло бы быть лучше. Тварь не можетъ быть умне Творца и провидніе всмъ управляетъ премудро, а по тому безумно было бы желать того, что нашему слабому разсудку казалось бы пріятнйшимъ. Проси у Бота того только, что онъ почтетъ для тебя полезнымъ.
Приснилось Алцидору, что онъ будешь щастливъ, когда найдетъ сокровище, сокрытое ддушкою его Мицидасомъ въ дом. Сны сбываются иногда, сказалъ самъ себ Алцидоръ, и началъ копать землю со всевозможнымъ тщаніемъ. Онъ нашелъ множество золота и денегъ. Кто могъ быть его щастливе? Пиры, экипажи, лакеи были первою его заботою. Онъ имлъ платье изъ драгоцнныхъ, золотыхъ и серебряныхъ матерій, жилищемъ его были палаты, великолпной адъ въ Аглинскомъ вкус былъ его увеселеніемъ. Но это продолжалось не долго. Палаты, сады, лошади, все было промотано, и Алцидоръ сдлался бдне, нежели какъ былъ прежде. О тнь Мицидаса! и скричалъ Алцидоръ, какъ ты меня обманула? Но излей хотя малое на меня облегченіе, и содлай мою судьбу хотя мало сноснйшею. Такъ просилъ Алцидоръ и былъ услышанъ. Незнакомой голосъ сказалъ ему: Поищи еще однажды въ своемъ домѣ,. Ты найдешь нчто, что теб покажется весьма старымъ и ни къ чему годнымъ, — но отъ того зависитъ твое благополучіе. Онъ искалъ, искалъ и нашелъ маленькой деревянной ящичекъ. Безъ сомннія сокрыты здсь драгоцнные камни, вскричалъ Алцидоръ и открылъ его съ жадностію. Но что же онъ увидлъ? Ящичекъ былъ совершенно пустъ, и въ немъ лежала только маленькая записочка. Вексель, вы думаете? Нтъ!— Ну такъ грамота на дворянство? И въ томъ ошиблись.— Да и къ чему могла ему годиться Дворянская грамота? Что же такое? Простая цидулка, въ которой написано было: ‘Будь благоразуменъ и довольствуйся тмъ, что пріобртешь трудами своими.— Холодный потъ покрылъ Алцидора. Онъ не зналъ что начать, но наконецъ успокоился, послдовалъ сему наставленію, принялся за труды, и въ самомъ дл сдлался щастливъ и пользовался спокойствіемъ до самаго конца своей жизни.
Оставлять дтямъ своимъ богатство, не внушивъ имъ охоты къ трудамъ и любви къ добродтели, значитъ устроевать имъ погибель. Щастливъ еще, кто подобно Алцидору вмсто отчаянія прибгнешь къ трудамъ и возвратить спокойствіе душ своей.
Престарлый воронъ хотлъ однажды подшутить надъ трудолюбивою пчелою, вразсужденіи кратковременной ея жизни. Какое страшное различіе находится между нами? сказалъ онъ ей. Я легко могу прожитъ сто лтъ, а теб опредлено жить ко нсколько мсяцовъ. И такъ стоитъ ли того, чтобы подумать хотя мало о твоей жизни? — ‘Но что ты сдлалъ полезнаго во все продолженіе твоей жизни, спросила его пчела? И надешься ли ты хотя впредь сдлать что нибудь полезное?— Разсмотри же мой медъ. Я для человка полезна, и тружусь для него безпрерывно. Я не-спорю, что моя жизнь коротка: но могу сказать, что она полезне твоей. Какая нужда до того раньшели, или позже кто умираетъ? Одинъ часъ съ пользою употребленный заслуживаетъ больше уваженія, нежели сто лтъ проведенные въ праздности.’
Дти! подражайте пчел и не теряйте драгоцннаго времени въ праздности. Жизнь наша коротка: но мы ее можемъ продлить, употребляя съ бережливостію время на полезныя упражненія, и не предаваясь сну, и бездйственной праздности, которыя у многихъ людей похищаетъ почти дв трети жизни.
‘Богъ печется о всхъ тваряхъ. Онъ не оставляешь и самыхъ птицъ безъ помощи и пропитанія, такъ учила благоразумная мать своего сына. Но не ошибаетесь ли вы? Маминька! сказалъ ей безразсудной мальчикъ. Поглядите какъ жестока и рзка стужа! Все замерзло, горы и долины глубоко покрыты снгомъ. Какъ можетъ бдная птица найти подъ сею замерзшею корою, маленькое зернушко? Богъ кажется оставилъ всю природу, и всхъ населяющихъ ея тварей.— ‘Какая дерзость! Какое кощунство, мой сынъ! Открой окно въ садъ, ты тотъ часъ увришься въ протвиномъ. Онъ это сдлалъ, и увидлъ, какъ маленькія птички бросились къ окну и кажется просили себ помощи. Скоре, маминька, закричалъ маленькой вольнодумъ, скоре пожалуйте него нибудь накормитъ бдныхъ малюточекъ. — ‘Хорошо! Очень хорошо, отвчала ему нжная мать. Сожалніе, твое къ бдненькимъ птичкамъ для меня неоцненно. Оно противорчитъ сомннію твоему о всеблагомъ промысл, которому одному только обязанъ ты сими нжными чувствованіями сожалнія къ страждущимъ. Слдуй внушенію твоего сердца.— Старайся, сколько ты можешь, подражать благости божества и заступай со тщаніемъ мсто исполнителя непроницаемыхъ его судебъ и попеченія о всхъ тваряхъ: но не забывай стараться еще больше о твоихъ братіяхъ. Они теб подобны. Они твои ближніе твои друзья. Не давай имъ изнемогать при вратахъ твоего дому. Однь нагаго, напой жаждущаго, напитай томимаго гладомъ. Богъ далъ имніе не на то, чтобы его расточать, или имъ корыстоваться. Нтъ! Оно дано теб только, для утшенія твоихъ собратій, для вспомоществованія страждущему.’
Дти! трепещите быть дерзски въ словахъ. и мнніяхъ противъ божественнаго промысла. умъ вашъ слабъ еще проникнуть въ недослдимую пучину безчисленныхъ длъ благости и премудрости Создателя. Чмъ боле укрпится вашъ разсудокъ, чмъ боле вы будете вникать въ природу: тмъ боле увидите вы, что и самой червякъ, самая муха не изъяты отъ божественнаго его промысла. А потому естьли вамъ покажется что нибудь въ мір несовершеннымъ, безполезнымъ или изъятымъ благости Создателя, то приписывайте это не другому чему, какъ только вашему невжеству.
Боецъ величиною въ семь футовъ, и огромностію тла подобящійся гор, шелъ однажды съ побдою съ боя. Его ротъ пнился, и глаза его какъ разкаленный уголь сверкали. Кто это такой? спросилъ одинъ иностранецъ у удивляющихся ему зрителей. Боецъ услышавъ то, почелъ себя обиженнымъ. Онъ началъ ругать иностранца, и едва удержался, чтобы не броситься на него съ яростію. Но сей смяся его злоб, сказалъ съ улыбкою: какъ возможно, что ты, будучи въ состояніи поднять тысячу пудъ, и побдить льва, не умешь побѣ,дить самаго себя, и не можешь одного слова, которое безъ всякаго намренія теб выговорено?
Человкъ, которой способенъ съ слономъ бороться и льва побдить, не есть еще человкъ, когда онъ не въ состояніи себя побдить, и когда не чувствуетъ въ себ человчества.
Въ безразсудной войн, которую вели противъ боговъ Исполины, выставили они противъ Минервы страшнаго дракона. Но богиня, презирая ихъ ополченіе, схватила и повергла его сильною своею мышцею на твердь небесную. Тамъ блистаетъ онъ еще и поднесь. — И то, что столь часто было великихъ длъ наградою, сдлалось дракону завиднымъ наказаніемъ.
Подобнымъ образомъ и знатные люди отмщевая малозначущимъ, длаютъ ихъ чрезъ то самое извстными.
Блажекъ, кто врагамъ своимъ мститъ благодяніями.
Левъ и человкъ путешествовали нкогда вмст и разговаривали о разныхъ предметахъ. Человкъ началъ между прочимъ хвастаться своею силою, и старался доказать льву преимущество свое въ семъ свойств. Въ то самое время увидлъ он въ одномъ дом, мимо котораго они проходили, картину изображающую, какъ человкъ раздиралъ руками льва. — Взгляни! Сказалъ тогда съ видомъ побдителя. Здсь увидишь ты на самомъ дл то, что я теб доказывалъ. Но левъ, покачавъ головою, сказалъ: Мы львы не живописцы, но вмсто одного льва, побжденнаго вкомъ, увидишь ты на картинахъ сотни людей, растерзанныхъ львами.
Картина подобна зеркалу, которое можетъ въ себ изображать и дурные и хорошіе виды. А по тому не думай, чтобы всякое хорошее изображеніе было собственное твое. Не полагайся на слова льстеца. Онъ можетъ сказать, что ты храбре всхъ на свт, что ты весь родъ человческій осыпаешь благодяніями, что ты всхъ превосходишь въ добродтели, знаніяхъ и другихъ совершенствахъ. Но не врь тому. Старайся быть таковымъ: но не гордись и помни, что слова льстеца подобны кисти живописца, которая и муху можетъ представить въ вид слона.
Молодой и неопытной крысенокъ выползъ въ первой разъ изъ своей норы. Онъ чрезвычайно удивлялся дневному свту, которой еще въ первой разъ увидлъ, а и того боле кошк, которая вдали отъ него спокойно, тихо и какъ бы во сн лежала. Какой это любезной зврокъ, думалъ маленькой крысенокъ! Какой пріятный, тихій и кроткій вид иметъ онъ! Какая прекрасная фигура! Я думаю, что могу къ нему приближиться, и съ нимъ подружиться. Наружность его общаетъ, что онъ будетъ мн врнйшимъ другомъ, какого только я могу найти. Неопытной зврокъ! Онъ спшитъ подбжать къ кошк: но лицемрка перемнила тотчасъ свой видъ и съ жадностію схватила обманутаго крысенка, которой былъ весьма вкусною пищею для ея тощаго желудка.
Остерегайся судишь о человк по одной только наружности. Злоба часто скрывается подъ одеждою дружбы и невинности.
‘Что вы здсь длаете? спросила ласточка трудолюбивыхъ муравьевъ…— Мы собираемъ запасъ на зиму, отвчали они. О! это хорошо, сказала ласточка, я сама стану тоже длать.’ — Въ туже минуту начала она искать мертвыхъ пауковъ и мухъ, и натаскала ихъ множество въ гнздо свое? ‘Къ чему это? спросила наконецъ мать ея?— Къ чему это? Запасъ на жестокую зиму, любезная маминька! Собирай и ты также! Меня муравьи научили сей предосторожности,— Оставь это земнымъ муравьямъ, отвчала ей старуха. Что прилично имъ, то негодится для насъ ласточекъ. Намъ опредлила благосклонная природа лучшую участь. Когда обильное лто кончится: то мы улетимъ отсюда, и на семъ пути уснемъ вс одна за другою, опускаясь въ теплыя болота, гд мы безъ нужды будемъ отдыхать, пока новая весна возбудитъ насъ къ новой жизни.’
Дти! собирайте для себя то, что вашему концу прилично. Не выпускайте изъ виду, что вамъ опредлена будущая блаженная жизнь, естьли вы длами своими ея удостоитесь. И для того не жадничайте слишкомъ собирать богатства. Они тлнны, и для будущаго вашего блаженства нимало не нужны украшайте лучше душу свою добродтелями. Он суть истинной запас, нужной необходимо въ готовящейся вамъ новой жизни.
Обвиненный въ колдовств мужикъ.
На берегахъ рки Тибра жилъ трудолюбивой поселянинъ, коего безплодное поле щедро награждало тяжкіе его труды. Тщетно непогода противилась его трудамъ. Градъ, втры, жаръ и стужа казались щадящими его плоды и его поля, и въ то самое время, когда пашни его сосдей не соотвтствовали ни мало надежд и желаніемъ своихъ хозяевъ, его маленькое поле было рогомъ изобилія. Сосди его были ежегодно тому свидтелями: но будучи далеки отъ того, чтобы сіе щастіе приписывать неусыпному попеченію сего добраго крестьянина, и ослпясь завистію, обвинили они его предъ судьею въ волшебств. Судья потребовалъ его къ суду. Крестьянин явился съ граблями и заступомъ, а его сын привелъ предъ судей двухъ воловъ съ плугомъ. ‘Вотъ, сказалъ онъ своимъ судьямъ, орудія моего колдовства! Могутъ ли завистники порицать меня въ этомъ? Чему иному обязанъ я прибыткомъ и изобиліемъ моихъ полей, какъ не симъ помощникамъ, которые суть единственная причина моего видимаго колдовства. Я согласенъ на все, но естьли вы присудите меня сжечь, то надобно будетъ сжечь также и моего сына, моихъ воловъ, мой плугъ, грабли, и прочую земледльческую збрую: ибо они были участниками и помощниками моихъ трудовъ и моего изобилія.’ — Мужикъ замолчалъ, а съ нимъ вмст замолчалъ весь судъ, равно какъ и недоброжелательные его обвинители. Всякой былъ пристыженъ, и судья далъ ему полное одобреніе.
Сія басня научаетъ, что труд можетъ преодолвать вс препятствія и достичь желаемаго успха. Многіе жалуются на свою бдность, но естьли разсмотрть въ точности, то едвали не вс таковые найдутся сами въ томъ виноватыми. Лность и нерадніе о длахъ суть главные источники нищеты.
Человкъ, живучи въ обществ, рдко избгаетъ ссоры. Гордость часто заставляетъ его къ собственному своему вреду заводить раздоры съ подобными ему человками.— Ступеньки одной прекрасной лсницы поссорились въ одинъ день о преимуществ. Верхніе почитали себя знатне нижнихъ, какъ степенемъ достоинства, такъ и происхожденіемъ.— ‘Какое различіе находится между нами, говорили он нижнимъ ступенькамъ съ видомъ гордости и презрнія? Не смйте равняться съ нами. Вы лежите почти въ пыли, когда мы напротивъ того касаемся главою свтилъ небесныхъ, и попираемъ васъ ногами.’ — ‘Но не изъ однихъ ли мы рукъ вышли, сказали имъ нижнія ступеньки? Не изъ одного ли дерева здланы, и не служите ли вы подпорою всмъ здшнимъ домашнимъ также какъ и мы?’ — Хозяинъ, которой долго подслушивалъ ихъ споръ, сказалъ наконецъ: ‘Будьте терпливе и научитесь быть довольны, всякой своимъ состояніемъ.’ — Но ступеньки все еще спорили. И такъ хозяинъ отпилилъ нижнія отъ верхнихъ и показалъ имъ самымъ дломъ, что верхнія ступеньки держались на верху только посредствомъ нижнихъ.
Безумно было бы простолюдиму жаловаться на судьбу, что онъ не иметъ тхъ высокихъ степеней достоинства, которыми пользуются другіе члены въ обществ: когда можетъ быть провидніе не дало ему тхъ способностей, которыя нужны для отправленія важнйшихъ должностей вельможи. Но несправедливо было бы также, когда бы кто презиралъ простолюдима за то только, что онъ находится въ низкомъ званіи. Въ обществ все соединено непрерывною цпью, и служитъ одно другому подпорою.
Олень, которому благосклонная природа позволила жить цлые вки, проживши на свт лтъ сто, сказалъ однажды одному изъ своихъ внуковъ: ‘Я помню еще хорошо то время, когда у людей не было огнестрльнаго оружія.’ — ‘Какъ это хорошо для насъ было! Предки наши гораздо щастливе насъ были, сказалъ внукъ вздохнувши.’ — ‘Ты ошибаешься, другъ мой! и заключаешь слишкомъ скоро, сказалъ старой олень. Время было другое, но не лучше. Человкъ имлъ тогда вмсто огнестрльнаго оружія стрлы и луки, и мы были тогда въ такомъ же худомъ состояніи, какъ и теперь.’
Дти! не привыкайте слишкомъ спшила въ сужденіи вашемъ, и предоставьте однмъ только старухамъ думать такъ, что въ старину все было лучше. Всякое время имло искони и выгоды свои и непріятности.
Одна маленькая, прекрасная, проворная, шутливая и ласковая постельная собачка была любимицею своего господина. Самыя отборнйшія лакомства были ея пищею, и пуховая подушка служила ея постлею. Стараніе о ней, заботы и уваженіе занимали всхъ въ дом: но нечаянно забжало сіе маленькое. животное на двор, гд въ то время обдала большая дворная собака. ‘Какъ! сказала маленькая фаворитка Филаксу, ты питаешься хлбомъ изъ отрубей, и гнилая солома составляетъ твою постелю? Не ужели господин нашъ не иметъ столько, богатства, чтобы и теб давать такую же пищу изъ кухни, какою я пользуюсь? И ты кажешься быть довольною? Ты не жалуешься на свое состояніе?’ — Другъ мои! отвчалъ ей врный Филаксъ, ты ошибаешься. Пища, которою ты питаешься, была бы мн можетъ быть боле вредна, нежели полезна, а потому я и не имю причины быть недоволенъ моимъ состояніемъ. Что же касается до того, что меня ласкаютъ меньше, нежели тебя: то это не удивительно, по тому, что и часто пріятное предпочитается полезному.’
Дти! не судите по наружному виду о щастіи или нещастіи другаго, и научитесь предпочитать пріятному то, что можетъ вами принесть истинную пользу. Не рдко тло, покрытое рубищемъ, скрываетъ въ себ истинно благородную душу, но ея все спокойствіе, зависитъ отъ сихъ рубитъ. Изобиліе и изнженная роскошь часто подавляютъ смена благородныхъ чувствованій, и длаютъ насъ неспособными къ исполненію должностей нужныхъ въ общежитіи.
Pазбойники напали на одну деревню, разорили ее въ конецъ, и были столь жестокосерды, что умерщвляли безъ всякой жалости мущинъ и женщинъ, младенцевъ и престарлыхъ, такъ что изъ всхъ нещастныхъ той деревни удалось только двоимъ скрыться благополучно. Одинъ изъ нихъ былъ слпъ, а другой хромъ. Они не смли долго пробыть въ томъ мст, гд жизнь ихъ ежеминутно подвержена была опасности. И такъ, что имъ было длать? — Бжать? — Но одинъ не могъ ходить, а другой не видлъ дороги, по которой бы спастись можно было. Одинъ безъ помощи другаго подвергся бы неизбжной смерти. И такъ слпой взялъ къ себ на плеча хромаго, а хромой показывалъ слпому дорогу. Они вскор достигли безопаснаго убжища, и такимъ образомъ спасли жизнь свою чрезъ взаимную помощь, которую они друг другу оказали.
Дти! не думайте чтобы вы заключали въ себ вс нужныя человку достоинства, и могла бы обойтись безъ помощи другихъ. Нтъ ниже самаго послдняго человка, которой бы не имлъ въ себ какого нибудь преимущества, которымъ бы могъ другимъ быть полезенъ: и напротивъ, нтъ ниже самаго знатнаго и умнаго человка, которой бы совершенно обошелся безъ помощи другихъ. А по тому презирать другихъ, не значить ли самому себ недоброжелательствовать?..
Павлинъ увидвши однажды птуха, сказалъ куриц: ‘Смотри какъ, важно и гордо выступаешь твой птухъ! Но люди никогда не скажутъ: гордой птухъ! а всегда говорятъ: гордый павлинъ! — ‘Это отъ того произходитъ, сказала курица, что человкъ уметъ отличать основательную гордость. Птухъ гордится своею бодростію и своимъ мужествомъ, а ты чмъ?— Одною красотою перьевъ.’
Принимать на себя важность не заслуживши отъ другихъ уваженія, значить длать себя смшнымъ и презрительнымъ. Кто достоинъ почтенія, тотъ и не принимая на себя гордаго вида, будетъ отличенъ отъ всякаго.
Одинъ приходской священникъ былъ позванъ въ отдаленную хижину. Онъ пошелъ туда немедленно. Но что же онъ увидлъ? Одного старика, которой боролся съ смертію, и былъ уже при послднемъ издыханіи. Онъ лежалъ безъ силъ, покрытый рубищами, на солом, и ожидалъ послдней минуты. Подл его кровати стоялъ изломанный столъ, и старенькой сундучокъ, выкрашенный черною краскою. На заплсневелой стн вислъ прекрасно отдланный заступъ, выточенная коса, и чистый глиняный рукомойникъ. Въ этомъ состояло все имніе бднаго. Добродушный священникъ взиралъ съ удивленіемъ на печальное его положеніе. Сердце его тронуто было сожалніемъ и слезы потекли изъ глазъ его. ‘Другъ мой! сказалъ онъ наконецъ старику: утшься! щастіе твое скоро совершится. Небо призываетъ уже тебя къ себ. Я вижу, что бдность твоя велика была на земли. Жизнь твоя была горестна и печальна: но теперь приближился уже ты къ своему освобожденію. Собери свое мужество, и оставь жилище, которое теб столь многаго труда и слезъ стоило.’ — ‘Государь мой! сказалъ наконецъ прерывающимся голосомъ умирающій старикъ. Я не знаю о какихъ вы мученіяхъ, слезахъ и печали со мною говорите. Я, сколько могу вспомнить, жилъ всегда довольно и спокойно. Жизнь моя, благодаря Бога, была довольно продолжительна, но я не запомню, что бы во все ея теченіе терплъ я когда-либо недостатокъ. Мои дни текли спокойно, съ удовольствіемъ и въ радости среди врнаго дружества. Мое сердце никогда не мучилось ни злобою, ни завистію. Всякой для меня былъ хорошъ, по тому что и я таковъ же для всхъ былъ. Мои трудолюбивыя руки доставляли мн нужное пропитаніе, не изнуряя меня излишно. Мои инструменты, которые вы здсь на стн видите, топоръ, коса и заступъ, выработывали мн ежедневно больше, нежели сколько и я имлъ нужды. Я былъ здоровъ и крпокъ, былъ самъ себ господинъ и не былъ обремененъ долгами. Чегожъ у меня не доставало? Конечно ничего! Я отхожу съ радостію и удовольствіемъ къ предвчному моему отцу.’ — ‘Такъ ты не боишься умереть? сказалъ ему священникъ, и не трепещешь при вид блдныя смерти?’ — ‘А чего же мн бояться? возразилъ старикъ: Для чего мн быть печальну и боязливу? Мн, уже боле девяноста лтъ, которые я благополучно прожилъ. Я видлъ ежедневно прекрасный образъ божества, восходящее и заходящее солнце. Я созерцалъ премудрость его Творца и красоту его твари. Я пользовался всми наслажденіями, міра, которыя только позволены, человку. Какъ же я могу быть не благодарнымъ, и не благословлять сихъ Божескихъ благодяній?— Нтъ! безъ страха и ужаса, но съ веселіемъ отхожу я къ сему милосердому отцу. Я наслаждаюсь уже удовольствіемъ, которое мн смерть готовитъ удовольствіемъ, соединиться духомъ моимъ съ Богомъ. Одинъ только злодй долженъ трепетать Его и Его пришествія.’
Съ сими словами скончался добродушный старикъ, и смерть его извлекла слезы умиленія у честнаго священника.
Дти! поревнуйте жизни сего почтеннаго старца. Просите Бога, да и васъ сподобитъ онъ такой же жизни и такой же кончины. Строгая добродтель, трудолюбіе и презрніе къ мірскимъ суетностямъ могутъ вамъ общать и то и другое. На земли можно почесть только того щастливымъ, кто имя не много, доволенъ своимъ состояніемъ, кто не зная нги и роскоши, пользуется драгоцннымъ здоровьемъ, и кто будучи удаленъ отъ зависти, ненависти и другихъ мучительныхъ страстей, пользуется спокойствіемъ душевнымъ.
‘Грубый и подлый камень! Ты хочешь возвыситься, и сдлаться мн подобнымъ? сказалъ нкогда съ надмнною гордостію истуканъ своему подножію. Моя голова досязаетъ облаковъ, и я съ презрніемъ попираю тебя моими ногами. Щастливъ ты, что мн не хочется раздавить тебя въ прахъ своею тяжестію.’ — ‘ Потише, мой любезной! потише, отвчало ему подножіе. Бывши столь слабымъ, не годится теб поступать такъ несправедливо и гордиться. Что бы изъ тебя было, когда бы я перестало тебя поддерживать! Твоя, голова, которою мнишь ты досязать облаковъ, раздробилась бы въ прахъ, и твоего тла надлежало бы искалъ въ пыли у ногъ моихъ.’
Не презирай того, отъ кого собственное твое благополучіе и безопасность зависитъ, хотя бы онъ былъ и ниже тебя своимъ состояніемъ. Дти! не презирайте людей, которые вамъ прислуживаютъ, и не будьте къ нимъ жестокосерды. Помните, что безъ ихъ прислуги имли бы вы гораздо боле забот и безпокойства. Поступайте съ ними такъ, какъ бы вы желали, чтобы и съ вами поступали, когда бы вы находились на ихъ мст.
Комаръ, свши однажды быку на голову, сказалъ ему съ надмнною гордостію: ‘Не обременяю ли тебя своею тяжестію! скажи мн откровенно.’ — ‘Глупенькой? отвчалъ ему быкъ, я и не слыхалъ бы, что ты сидишь на мн, естьли бы, ты самъ не напомнилъ имъ объ этомъ.’
Думать о себ боле, нежели чего мы стоимъ въ самомъ дл есть первая вывска глупости. Дти! убгайте сего порока. Надмнной человкъ, думающій что онъ всхъ умне и лучше, тмъ боле сожалнія достоинъ, что онъ ни иметъ никакой надежды, когда либо поправиться.
‘Безразсудные люди! сказалъ медвдь слону. Чего не требуютъ они отъ насъ зврей! — Я долженъ подъ музыку танцовать я! важный медвдь! Разв незнаютъ они, что такія шутки не приличны моей важной осанк? А естьли бы не такъ, то чему же бы мн смяться, когда я танцую?’ — ‘Я также танцую подъ музыку, отвчалъ понятливый слонъ, и думаю, что я не меньше тебя важенъ и осанистъ: но я никогда не примтилъ, чтобы зрители надо мною смялись. Одно, только пріятное удивленіе изображается тогда на ихъ лицахъ. И такъ поврь мн, медвдь! люди не тому смются, что ты танцуешь, но тому только, что ты такъ, смшно при том коверкаешься.’
Такъ подобно и многіе гордятся, думая, что они-то составляютъ предметъ достойный общаго уваженія, и что само провидніе печется о нихъ боле, нежели о всхъ другихъ.
Одинъ умный, знатный и добрый Господинъ предпринялъ путешествіе въ Берлинъ. Молодой Офицеръ, жившій у него по сосдству, наскучивъ войною, хотлъ туда же хать. Но у него недоставало денегъ заплатить за провозъ. И такъ онъ предложилъ Господину, не угодно ли ему будетъ взять его себ въ сопутники. Прозьба принята была съ учтивостію и вс издержки сняты были на себя отъ добродушнаго иностранца. Въ первой день удерживался молодой Офицеръ разсказывать о подвигахъ своихъ, оказанныхъ имъ на войн. Отъ скромности ли то происходило, или отъ почтенія и стыдливости, не извстно? Но кто знаетъ людей сего рода, тотъ безъ сомннія усумнится въ этомъ. На другой день все уже было оставлено. Довренность вступила на ихъ мсто. Онъ хвастался, что тысячу непріятелей положилъ собственными руками, генералу самому показалъ дорогу, войскамъ далъ знакъ къ сраженію, обозу съ провіантомъ прикрылъ онъ ретираду, и Вурмсера избавилъ отъ опасности. Иностранецъ долго слушалъ его, слушалъ, улыбался, и наконецъ заснулъ. ‘Какъ? думалъ молодой герой. Онъ спитъ! и моя похвала глухимъ ушамъ достается!
‘Это обидно.’ Онъ началъ будить. Я слышу, отвчалъ господинъ, и опять уснулъ. Герой вторично его будитъ будитъ наконецъ и въ третій разъ. ‘Ахъ! что за дьявольщина? сказалъ наконецъ съ досадою иностранецъ. Чего теб хочется? Либо дай мн спать, либо не усыпляй меня своими расказами.‘
Нтъ ничего несносне, какъ слушать хвастливаго болтуна. Человку даны два уха, а одинъ только языкъ, сказалъ нкто, дабы мы больше слушали полезнаго и меньше болтали того, что ни съ разумомъ, ни съ истинною не сходно.
Солнце опустилось уже въ море, какъ дв серны встртились въ одной Алпійской долин. ‘Ахъ! какъ я устала! сказала одна изъ нихъ. Взгляни на эту крутую и утесистую гору, она пряма какъ стна, и выше облаковъ поднимается. Ни одна еще изъ моихъ сестръ не отваживалась взойтить на нее, я одна это сдлала.’ — ‘Но какую же ты пользу отъ того получила?’ — ‘О! что касается до того, то должно признаться, что никакой, ибо на гор не было ни травы, ни кустарника. Но и то уже служить наградою, когда мы можемъ сказать: ‘Намъ удалось то чего никоему еще не удавалось.’ — ‘Ты шутишь! отвчала, другая серна. Я провела ныншній день не съ такимъ трудомъ, но съ большею пользою. Сперва бгала я по долинамъ, дабы показать свое проворство, данное мн отъ природы, но по томъ оставя сіе тщетное хвастовство, взошла я на одну посредственную гору и нашла на ней себ пищу.’
Наконецъ, вскричалъ Мелампъ, наконецъ мн удалось! — ‘Что такое?’ — Выучиться по Арабски.— ‘По Арабски? Да для чего бы это? Къ чему служитъ Арабской языкъ здсь въ Германіи, и особенно въ твоемъ состояніи? — ‘О! это не для пользы, но для славы, чтобы вс обо мн говорили, что я одинъ во всей здшней Провинціи разумю по Арабски.— ‘Это такое щастіе, которому я не завидую! Что касается до меня, другъ мой! то я лучше хочу по Англински учиться.’
Что сказала Серна и Мелампъ, то длаютъ и многіе другіе люди. Но хвалиться сдланнымъ отъ насъ хотя труднымъ, но безполезнымъ дломъ, есть пустое хвастовство, и предпринимать что нибудь трудное, не предвидя отъ того ни себ, ни другимъ пользы, есть истинное дурачество.
Нкто увидлъ Арапа моющагося въ рк. ‘Друтъ мой! сказалъ онъ ему, ты скоре взмутишь и зачернишь воду, нежели вымоешься хотя не много. Будь доволенъ тмъ, что теб дано отъ природы.’
Напрасно лукавой человкъ, имющій отъ природы злое сердце, надваетъ маску добродтели. Онъ не смоетъ оказываемыми притворно благодяніями пятна, которое длаетъ ему злое его сердце.
Одинъ оселъ услышалъ, что путешествіе просвщаетъ человка, распространяетъ кругъ его познаній и длаетъ его способнымъ къ отправленію знатнйшихъ въ обществ должностей. И такъ онъ ршился путешествовать. Онъ бгалъ по горамъ, спускался въ долины, бродилъ по лсамъ, и даже не пропускалъ лазить и пачкаться по болотамъ.— ‘Куда ты идешь? сказалъ ему быкъ, попавшійся на встрчу и работающій на пашн.’ — ‘Я путешествую.— ‘Ты? — ‘А для чего же не такъ? Разв ты не слыхалъ, что путешествіе просвщаетъ! — ‘Глупая скотина! сказалъ ему бык съ досадою. Ну прилично ли теб путешествовать съ твоею ослиною головою? Что пользы въ томъ, что ты праздно бродишь и не длаешь для себя полезныхъ замчаній изъ всего того, что ты видишь и слышишь, когда не замчаешь отличныхъ заведеній, которыхъ недостаетъ въ твоемъ отечеств, и когда не стараешься самаго себя разсмотрть и поправить. Не лучше ли бы было, есть ли бы ты принялся за работу, и исправлялъ то, что по твоимъ силам и способностямъ?’
Подобнымъ образомъ путешествуютъ т, которые не имя ни малйшихъ свдній о томъ, чего еще недостаетъ въ ихъ отечеств, не зная о томъ, что наиболе требуетъ ихъ вниманія, и даже не имя и способностей, дабы различить полезное отъ вреднаго и извлечь изъ того себ пользу, здятъ въ другія государства, не зная сами за чмъ, и только тратятъ понапрасну время и деньги.
Двое плшивыхъ увидли въ одномъ углу что-то блестящее. Всякой думалъ, что это какая нибудь дорогая вещь, и всякому хотлось ее себ присвоить. Они бросились оба, начали браниться, а по томъ дошло дло и до драки. Они тузили друг друга кулаками и выщипали одинъ другому и послдніе волосы, которые еще на голов оставались. Наконецъ одинъ изъ нихъ остался побдителемъ. Онъ бросился опрометью къ находк. Но что же онъ увидлъ, и что получилъ въ награду за свою побду?— Старой костяной гребень, которой ни къ чему не былъ годенъ, а для плшиваго тмъ мене еще могъ быть полезенъ.
Такъ случается со всми тми, которые безразсудно жадничаютъ получить какую нибудь вещь, не зная ни мало, будешь ли она имъ полезна, и часто къ собственному вреду своему зачинаютъ съ другими тяжбы и споры.
Орелъ спустился на землю. Скромно и тихо было его шествіе. Змя увидя его изъ куста, подползла къ нему, и распалясь гнвомъ и завистію, возвстила любимцу боговъ войну. она уже готовилась нанесть ему смертельную язву: но орелъ примтилъ то заблаговременно. Ему легко было истребить змю побдоносными своими когтями. Но такого мщенія стыдился орелъ. Съ видомъ презрнія поднялся онъ вверхъ, и скрылся въ облакахъ, куда и взоръ пресмыкающагося не могъ проникнуть.
Дти! будьте осторожны противъ ухищреній злыхъ людей, и убгайте люботщенія. Вы не рдко найдете себ завистниковъ изъ низкаго состоянія, старающихся причинить вамъ вредъ: но отомщать таковымъ постыдно. Удаляйтесь ихъ и удаляйтесь такъ, дабы они не приписали того вашему малодушію, а въ прочемъ собственное терзаніе зависти накажетъ подлаго завистника.
Одна любящая философствовать мышь, вздумала прославлять благосклонную природу, утверждая, что она больше всхъ животныхъ старалась зберечь мышей отъ истребленія. ‘Одна половина изъ насъ, говорила она въ доказательство, получила отъ природы крылья, дабы въ случа, когда бы мы вс были на земли истреблены кошками, могла она съ небольшимъ трудомъ возобновишь нашъ род посредствомъ лтучихъ мышей.— ‘Глупенькая видно не знала, что на лтучихъ мышей есть также и лтучія кошки.
Думать о себ больше, нежели чего ни стоимъ, значить подавать поводъ къ тому, чтобы всякой смялся нашей гордости и невжеству.
Въ одной древней оружейной палат столкнулись, не знаю по какому случаю, шпага и заржавлой заступъ. Заступ былъ столь дерзокъ, что хотлъ съ госпожею шпагою вступить въ дружескій разговоръ. Сіе, какъ легко судить можно, весьма досадно было госпож шпаг. ‘Подлая, тварь! вскричала она на заступъ. Разв ты не знаешь, что меня носятъ только отличенные почестями и знатностію люди? Мною побждаютъ они народовъ, мною содлался и ты нужнымъ для ихъ рабовъ.’ — ‘Не гордись, милая! сказалъ ей хладнокровно заступъ. Ты нужна въ обществ столько же, какъ и я. Ты побждаешь враговъ и служишь украшеніемъ для тхъ, которые пекутся о земледльцахъ, обработывающихъ мною гряды, а я, копая землю и длая ее плодоносною, доставляю плоды и растнія, нужныя для пропитанія тхъ, которые тебя носятъ. И такъ я долженъ тебя почитать столько же сколько и теб надлежать любить меня.’
Дти! естьли вы будете почтены въ обществ достоинствами: то не презирайте тхъ, которые будутъ вамъ служить своими трудами. Помните, что не достоинство украшаетъ человка, но человкъ украшаетъ достоинство, естьли поведеніемъ своимъ ему соотвтствуетъ, и длами своими его заслуживаетъ.
Въ одинъ день жаловалась не благодарная овца на добродушнаго, своего пастуха. ‘Ты никогда, сказала она ему, не окажешь мн ни малйшей ласки. Печальная моя жизнь не можетъ тронуть твоего сердца. Однако же я доставляю пропитаніе теб и всему твоему дому. Ты длаешь сыръ изъ моего молока, платье изъ моей шерсти, и моихъ дтей продаешь ты за наличныя деньги: но за все это даешь ты мн только худой кормъ, да и того не много. Ты ни разу еще меня, не погладилъ, а собаку напротивъ того ласкаешь ты ежедневно,— сего лниваго звря, которой живетъ въ несносной праздности, и теб ни къ чему, совсмъ ни къ чему не служить.’ — ‘Ни къ чему, отвчала собака? А кто бережетъ тебя и твоего господина? Кто защищаетъ тебя отъ нападенія лютыхъ зврей? Не меньше ли самъ господин сберегаетъ тебя, да и можетъ ли онъ защищать тебя отъ твоихъ непріятелей? Неблагодарная? Я уйду отъ тебя. Ты раскаешься когда нибудь, но можетъ быть уже поздно, въ своей неблагодарности.’ — Она въ самомъ дл ушла, овца заблудилась въ лсу волкъ увидлъ ее безъ пастуха и собаки, схватилъ ее и растерзалъ на томъ же мст. ‘Я заслужила такую участи, вскричала умирающая овца. Моя неблагодарность наказана. Она одна была причиною моей смерти.’
Такъ погибаетъ тотъ, кто одного себя почитаетъ достойнымъ уваженія, кто всхъ другихъ щитаетъ безполезными тунеядцами, и кто надяся на себя излишно, презираешь другихъ, и думаетъ, что онъ можетъ прожить одинъ безъ помощи себ подобныхъ.
Одинъ Дервишъ не лъ по цлому дню, а только вечеромъ, когда звзды всходили на неб, довольствовался тремя фунтами хлба и четырьмя фунтами говядины, дабы подкрпить истощенныя свои силы. Посл того препроводилъ уже всю ночь въ пніи и молитв. Одинъ прозорливой и благоразумной человкъ, замтивши это не однократно, сказалъ: Не лучшели бы по нашему ночью спать, и поменьше сть, а днемъ работать? Тотъ, у кого желудокъ обремененъ пищею, не способенъ къ духовнымъ размышленіямъ.
Тучный,— неповоротливый быкъ и быстрый олень паслись однажды вмст на лугу,— ‘Олень! Сказалъ ему быкъ, станемъ дружне, есть ли нападетъ на насъ лев, мы его отдлаемъ по молодецки.’ — ‘Что касается до меня, отвчалъ олень, то я на это неотважусь. Для чего мн пускаться въ неровной бой со львомъ, когда я надежне могу, бжать отъ него?’
Басня научаетъ, что всякому надлежитъ предпринимать то, что съ его силами сходно.
Жестокой Борей и кроткой Зефиръ.
‘Слабый соперник моея власти! сказалъ однажды въ ярости жестокой Борей кроткому Зефиру. Какъ ты можешь являться въ моемъ присутствіи, и не убгаешь меня? Разв ты не боишься моей мстительной власти? Видишь ли ты сіи улыбающіеся сады, сіи пестротою, своею восхищающіе цвты, сію привлекательную зелень? Вс сіи блестящіе предметы могу я однимъ дуновеніемъ истребить и въ ничто обратить. Стоитъ только захотть, то я могу потрясти природу даже до ея основанія,’ — ‘Знаю я тебя и твою силу, отвчалъ ему Зефиръ. Но какая теб въ том нужда?— Мое дуновеніе, тихо и оживляетъ всю природу, а твое умерщвляетъ ее и разрушаетъ. Я даю роз бытіе и сохраняю ея красоту, напротивъ того, единое твое дуновеніе лишаетъ ее листьевъ, заставляетъ увядать и въ ничто обращаетъ.— Но щастливе ли ты отъ того и слышалъ ли ты хотя однажды отъ кого нибудь, за то благодарностъ? Меня любятъ повсюду, а тебя ненавидятъ. На тебя плачутся и проклинаютъ твое тиранство а меня, напротивъ того отъ мала до велика всякой благословляетъ и воздаетъ сердечную благодарность. Не лучше ли заставлять другихъ улыбаться, нежели проливать?‘
Дти! естьли судьба приведетъ васъ управлять другими, то будьте подобны кроткому Зефиру. Поступайте великодушно съ вашими подчиненными. Будьте къ нимъ ласковы и снисходительны. Пріучайте ихъ къ послушанію не страхомъ и жестокостію, но кротостію и благодяніями.
На одномъ двор, который имлъ открытый вид въ поле, жила одна свинья. Ей давали всего, что только было ей по вкусу во всемъ изобиліи. Овощъ, жолуди, молоко, муку, плоды, однимъ словомъ, все, что только ей нравилось, могла она избирать по своему изволенію. Такой знатной кормъ произвелъ вскор свое дйствіе. Свинья здлалась жирна и толста. Она ничего боле не длала, какъ только спала, или набивши брюхо валялась въ грязи для лучшаго сваренія пищи. Но какъ она всегда обжиралась до излишества, то при полномъ желудк и не могла она имть спокойнаго сна. Однажды лежала она въ бездйственной праздности на солом и смотрла, какъ лошади бывши отъ самаго разсвта въ работ, п будучи наконецъ поставлены къ норму, начали его сть съ аппетитомъ и удовольствіемъ. Толстяки рдко разсуждаютъ, но тутъ пришло какъ-то свинь въ голову подумать о своемъ состояніи. ‘Какъ вы думаете, друзья мои! сказала она лошадямъ? какая бы была причина, что меня скука мучитъ? Весь день провожу я въ томъ только, чтобы сть, пить и спать, сколько мн захочется. А вы, друзья мои! какъ я вижу, питаетесь сквернымъ кормомъ, и не смотря на то обременены всегда работою. Сдло, угнтающее васъ, никогда не сходитъ съ вашей спины, и удило безпрестанно раздираетъ ротъ вашъ, но что за причина, что вы всегда веселы, прыгаете и рзвитесь, имя на спин тяжкое бремя, и почитаете себя щастливыми?’ — ‘ О! ты лнивая тварь! царица всхъ празднолюбцевъ! сказала ей одна лошадь. Какъ ты можешь удивляться нашей живости и спокойствію духа? Весь свтъ знаетъ, что скука, досада и отвращеніе происходятъ отъ лности и праздной жизни, а здоровье, веселость и спокойствіе духа отъ работы и трудолюбія. Вотъ весь секретъ, которой ты знать хотла.’
Дти! убгайте лности. Она есть мать всхъ пороковъ. Она длаетъ тло наше не способнымъ къ трудамъ, умъ къ размышленіямъ, а сердце къ добрымъ чувствованіямъ.
Обезьяна жаловалась нкогда кошк на многія обиды, которыя она принуждена была терпть въ дом. ‘Скажи мн, моя пріятельница! говорила она ей, для чего никто терпть меня не можетъ? Всякой, кто только убавитъ у меня пищи, или съиграетъ надо мною какую нибудь, шутку, или дастъ толчка, находитъ въ томъ удовольствіе, а вить я кажется довольно забавна. Я шучу, прыгаю, коверкаюсь, и приводя всякаго въ смхъ доставляю тнь удовольствіе моимъ домашнимъ.’ — ‘Другъ мой! сказала ей кошка, ты весела, это правда, но, ремесло твое не очень хорошо. Всякаго, кто только приближится къ теб, ты царапаешь, щиплешь и кусаешь. Покажи мн хотя одного, изъ нашихъ домашнихъ, которой бы не имлъ отъ тебя такихъ знаковъ? Ты передражниваешь всякаго и представляя въ смшномъ вид тло, движенія другихъ, думаешь тмъ, понравиться. Но поврь мн: ты не только не нравишься, но еще въ большее отъ того омерзніе приходишь. То правда, что глядя на тебя смются: но скрытно всякой, питаетъ къ теб мщеніе въ своемъ сердц. Первой случай, открывшійся къ отмщенію теб, всякой хватаетъ съ жадностію, и старается отъиграть теб шутку. Поврь мн, навлекать себ отъ всякаго презрніе и ненависть гнусно и вредно, и длая такія подлыя шутовки, не должно теб ни мало удивляться, когда тебя никто терпть не можетъ.’
Удерживайся, дитя! отъ критики и колкихъ насмшекъ надъ другими. Чмъ боле ты покажешь въ этомъ остроты, тмъ боле наживешь себ непріятелей. Будь веселъ, но безъ обиды другаго. Сіе предохранитъ тебя отъ многихъ неудовольствій, и пріобртетъ теб много доброжелателей.
‘Приносить ли теб какое нибудь животное больше меня пользы? спросила нкогда пчела человка.’ — ‘О! конечно, отвчалъ онъ. Овца для меня гораздо полезне ибо ея шерсть мн необходимо нужна, а твой мед мн только пріятенъ. Сверхъ же того знаешь ли ты, для чего я овцу теб предпочитаю? Овца отдаетъ мн свою шерсть, не длая ни малйшаго препятстствія, но когда ты даешь свой медъ, то долженъ я всегда остерегаться, чтобы ты меня не ужалила.’
Дти! будьте признательны къ тмъ благодтелямъ, которые наблюдаютъ истинную нашу пользу, и предпочитайте ихъ тмъ, которые оказываютъ вамъ помощь въ такихъ только вещахъ, которыя служатъ къ единому удовольствію, и тмъ боле еще, естьли они за оказанное вамъ пустое благодяніе будутъ упрекать васъ.
Студенты Анатомическіе, вышедши изъ училища, захотли то, что имъ показано было, повторить на какой нибудь собак. Они встртили одну за улиц и ршились ее какъ нибудь поймать. Непримтнымъ образомъ заманили они ее къ себ въ средину, приласкали ее и выхваляли ее кудрявую и блую шерсть, не смотря на то, что она съ ног до головы покрыта была грязью. Робинъ, такъ называлась собака, мотала своимъ хвостомъ и смялась ихъ лести. Между тмъ одинъ изъ стоящихъ въ кругу вынулъ свой платокъ, подкрался къ Робину и обвязалъ ему около шеи. Собака поздно уже увидла, что она поймана. Вс закричали: ‘Пойдмъ опять въ анатомію. Робинъ вылъ, огрызался и противился всячески,— но тщетно. — Онъ долженъ былъ итти и былъ запертъ въ анатомію. Вс начали точитъ свои анатомическіе ножи. Робинъ смотрлъ на то съ отчаяніемъ и видлъ предъ собою неизбжную смерть. Что было ему длать? — Кусать? скрыпть зубами?— Сіе больше принесло бы ему вреда, нежели пользы. Къ щастію вспомнилъ онъ о другомъ средств. Онъ началъ ласкаться къ первому, которой къ нему подошелъ. Другому подалъ онъ свои лапы, и лизалъ ему руки. Онъ танцовалъ и вертлся въ кругу, и когда примтилъ, что на него смотрли съ удовольствіемъ, то сіе подало ему надежду къ жизни. Онъ удвоилъ свое искуство, кувыркался чрезъ голову, и длалъ разные комплменты и низкіе поклоны. Сіе возбудило въ анатомикахъ еще боле удовольствія. Онъ становился на заднихъ ногахъ, глядлъ прямо въ верхъ, представлялъ часоваго, поворачивался на право и на лво, и схвативши палочку держалъ ее на своемъ плеч вмсто ружья. Такое искуство въ собак показалось необычайнымъ, вс единогласно закричали: ‘Пусть останется Робинъ, мы поймаемъ себ другую собаку, которая не столь будетъ знающа и искусна.’
