Детские сказки зулусов, Кэллоуэй Генри, Год: 1868

Переводы
Время на прочтение: 81 минут(ы)
Скачать в PDF

БАСНИ И СКАЗКИ
ДИКИХЪ НАРОДОВЪ.

I. Животный эпосъ и легенды готтентотовъ

(изъ сборника Блика — Bleeck, ‘Reynard the Fox in South Africa)’.

II. Дтскія сказки и преданія зулусовъ.

(изъ сборника Коллэуея — Collaway, ‘Nursery Tales, Traditions and Historiеs of the Zulus)’.

ПЕРЕВОДЪ СЪ АНГЛІЙСКАГО.

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Типографія В. Демакова. Новый пер., д. No 7
1874.

II.
ДТСКІЯ СКАЗКИ ЗУЛУСОВЪ

УГЛАКАНЬЯНА 1).

1) Углаканьяна — получеловческое, полудемоническое существо. Онъ очень маленькаго роста, и видомъ похожъ на ребенка. Онъ постоянно обманываетъ людей, заставляетъ ихъ плутать въ дорог, уноситъ приманку изъ западни и пр. Онъ является иногда въ вид хорька, и потому хорекъ считается дурнымъ предзнаменованіемъ у зулусовъ.
Случилось, что одна женщина заберемнла. Когда для нея подошло время родить, ребенокъ заговорилъ въ ней ис казалъ: ‘Мать, роди меня скоре, а то люди съдятъ скотъ моего отца’. Мать сказала тогда всмъ: ‘идите и слушайте. Произошло чудо. Во мн говоритъ ребенокъ’. ‘Чтоже онъ говоритъ?’ спросили они. Онъ говоритъ мн, чтобы я родила его поскоре, потому что скотъ въ краал гибнетъ.
Отецъ зарзалъ тогда нсколько быковъ, народъ собрался, оставивъ крааль со скотомъ, и говорилъ: ‘идите и слушайте. Здсь совершилось чудо, говоритъ еще неродившійся ребенокъ’! Отецъ сказалъ, ‘Пусть говоритъ, если это такъ’. Ребенокъ сталъ говорить и сказалъ: ‘Да, правда, я говорю, чтобъ моя мать поскоре родила меня, потому что скоту въ краал угрожаетъ погибель. Я говорю также, чтобъ меня пустили добыть себ мяса’. Народъ удивился и сказалъ: ‘Что то будетъ изъ этого?’
Отецъ сказалъ: ‘Пусть вс выйдутъ изъ дому, рожай его, чтобъ мы могли видть человкъ ли онъ или нтъ. Это настоящее чудо’. Вс вышли. Отецъ скалъ: ‘Надо, чтобъ вс ушли: онъ вдь началъ говорить, когда мать его осталась одна’. И такъ вс вышли, а ребенокъ родился. Какъ только онъ родился, онъ всталъ на ноги. Взялъ онъ отцовскій ножъ, отрзалъ себ самъ пуповину и бросилъ ее на землю. Мать его взяла воды и обмыла его.
Вышелъ онъ съ копьемъ въ рукахъ, на двор мать взяла у него копье: онъ оставилъ его и пошелъ въ загородку для скота. Прислуга разбжалась Онъ слъ у огня и сълъ кусочекъ того мяса, которое ла прислуга.
Люди возвратились назадъ и говорятъ: ‘такъ это человкъ, взрослый человкъ! Мы думали, что это ребенокъ’. Затмъ они спросили: ‘Это тотъ самый ребенокъ, который говорилъ въ теб? Мать сказала: ‘да, это онъ’.
Они сказали его матер: ‘Благодаримъ тебя, наша царица. Ты намъ родила ребенка, который оказался мудрымъ уже при самомъ рожденіи. Мы никогда не видали такого ребенка. Онъ будетъ великъ среди всхъ царскихъ дтей, потому что онъ всхъ насъ удивилъ своею мудростью.
‘Да, отецъ, сказалъ онъ, ты вотъ говоришь, что я ребенокъ (я замчаю, что ты это думаешь), возьми бычачью ногу и брось ее подъ крааль, и мы увидимъ, кому достанется она первому. Пойдемте вс, и дти и взрослые, и я — доставать эту ногу, тогда и увидимъ кто изъ насъ окажется взрослымъ. Тотъ и будетъ взрослымъ, кому достанется нога’. Отецъ взялъ ногу и бросилъ ее подъ крааль. Они вс собрались у входа, у верхней части крааля, а онъ вышелъ черезъ нижнюю часть, пролзая сквозь изгородь, и встртилъ всхъ остальныхъ тогда, когда уже возвращался съ ногою, и сказалъ: ‘Возьми это, мать. Это мое’. А мать отвтила: ‘Мн весело сегодня, потому что я родила мудраго человка’.
Женщины крааля стали кричать и говорили: ‘Кто это такой родился, сегодня? Что это за человкъ? Мы никогда не видали ничего подобнаго. Его никуда нельзя посылать, потому что онъ Углаканіана. Кто это говоритъ, что онъ человкъ? Разв когда-нибудь былъ такой человкъ, который бы умлъ говорить, когда-только-что родился, и который былъ бы такъ силенъ, что могъ превзойти взрослыхъ людей? Разв вы невидали, какъ онъ подобралъ бычачью ногу? Вы могли бы тогда понять, что это человкъ не такой, какъ другіе. Онъ вошелъ въ царицу и поселился въ ней, онъ родился, какъ вс люди, и вовсе онъ не сынъ царя. Мы, женщины, это и теперь говоримъ, а вы, мужчины, узнаете это въ другое время. Онъ сдлаетъ великія дла, потому что онъ говорилъ до своего рожденія.
Углаканіана пошелъ охотиться у рки. Онъ нашелъ много западней, во вс западни попались птицы, изидлази, по дв или по три. Онъ вынулъ всхъ птицъ, связалъ ихъ въ связку и ушелъ съ ними домой. Возвратясь, онъ пошелъ къ своей матери и сказалъ ей: ‘Мать, сними съ меня эту ношу, она слишкомъ тяжела для меня’. Она спросила его: ‘Что это ты принесъ?’ ‘Это мои птицы, которыхъ я только-что поймалъ’, отвчалъ онъ. Мать поблагодарила его и сказала: ‘Мой сынъ совсмъ какъ взрослый. Онъ очень уменъ. Ты умне всхъ и своего отца и всхъ нашихъ друзей’. Она взяла и развязала птицъ, а онъ сказалъ ей: ‘свари ихъ всхъ и обложи коровьимъ навозомъ’. Она такъ и сдлала, а сынъ сказалъ ей. ‘Я сегодня уйду изъ дому и буду спать съ другими мальчиками. Не снимай навоза съ моихъ птицъ, и приду по утру, тогда он будутъ вкусне’.
Пошелъ Углаканіана спать съ другими мальчиками, а они сказали ему: ‘Ты зачмъ сюда пришелъ? мы не хотимъ съ-тобою спать. А онъ отвчалъ имъ: ‘отчего же мн не спать съ вами. ‘Вдь я такой же мальчикъ. Разв я двочка?’ ‘Ты слишкомъ хитеръ’, сказали они, ‘ты обманулъ нашихъ отцовъ.’
‘Да ты и не царскій сынъ’. ‘А чей же я сынъ?’ спросилъ онъ. ‘Мы не знаемъ’, отвтили они: ‘У царей не бываетъ такихъ дтей, какъ ты. Ты чудо, это врно. Ты непремнно сдлаешь что нибудь дурное. Это еще не все. Ты чудо, это врно’.
Птухъ заплъ. Углаканіана проснулся и проговорилъ: ‘Теперь день. Мн надо идти, а то вороны и люди утащатъ моихъ птицъ изъ западней’. Онъ оставилъ свое логовище и пошелъ къ себ домой. Придя домой, онъ приподнялъ дверь и вошелъ въ хижину, мать его спала еще въ это время. Онъ открылъ горшокъ и сълъ всхъ птицъ, но головы не лъ и оставилъ ихъ. Потомъ онъ вышелъ, взялъ навозу и положилъ его на дно горшка, воткнулъ въ навозъ птичьи головы и сверху также прикрылъ ихъ навозомъ. Все это онъ сдлалъ, пока мать его еще спала. Затмъ онъ пролзъ подъ дверь, прошелъ нкоторое разстояніе, вернулся назадъ и сказалъ матери, какъ-будто онъ только-что пришелъ: ‘Матушка, отвори-ка мн дверь’. Вошелъ онъ, взялъ воды, умылся и говоритъ: ‘Дай мн теперь моихъ птицъ’. А когда еще только-что входилъ, онъ сказалъ: ‘Ты все спишь! Вс птицы уже, врно, превратились въ навозъ, потому что солнце уже взошло. Птицы всегда превращаются въ навозъ, когда взойдетъ солнце. Ихъ, должно быть, ужъ нтъ, разв такъ только, немножко отъ нихъ осталось на дн’. Онъ открылъ горшокъ б сказалъ: ‘Такъ и есть, тутъ только навозъ, остались одн головы’. Мать сказала ему: ‘Какъ же это случилось?’ Онъ отвчалъ ей: ‘А ты не знаешь какъ?’ и продолжалъ дале: ‘А я знаю. Ты, мать, ничего больше, какъ ребенокъ. Разв ты родила меня? Вдь я самъ сказалъ. теб: роди меня поскоре, скотъ отца моего гибнетъ въ краал? Разв ты слышала когда нибудь, чтобы ребенокъ говорилъ такія слова: ‘Роди меня’. Я старый человкъ, я не твой сынъ. И отецъ, съ которымъ ты живешь, не мой отецъ,. онъ простой человкъ и ничего больше. Я просто вошелъ въ тебя, когда ты была его женой. Мы больше вмст жить не будемъ. Я пойду, куда захочу, самъ по себ, и оставлю васъ, а вы живите здсь одни. Я пойду гулять по всему свту’. Они вынули оставшееся въ горшк, и мать сказала ему: ‘Да, дитя мое, ты говорилъ правду, птицы могутъ превращаться въ навозъ на дн горшка. Тамъ теперь ничего нтъ кром навоза, я только головы на верху’. Мальчикъ сказалъ на это: Дай-ка мн посмотрть ихъ?’ Посмотрлъ онъ и самъ же сълъ вс головы и сказалъ: ‘Ты съла моихъ птицъ, и я не дамъ теб головъ, потому что ты съла все мясо’. Такъ онъ сълъ и головы.
Углаканіана взялъ палку и вышелъ. Онъ молчалъ и продолжалъ путь, пока не дошелъ до западни людода, тогда онъ вынулъ оттуда птицъ. Когда онъ вынималъ ихъ, пришелъ людодъ и схватилъ его. ‘Не убивай меня’, сказалъ онъ людоду. Углаканіана продолжалъ. ‘Не бей меня, и позволь мн сказать теб нсколько словъ. Освободи меня изъ западни, очисти меня отъ птичьяго клею и возьми меня съ собою домой. У тебя вдь есть мать?’ Людодъ отвчалъ: ‘Есть’. Тогда мальчикъ сказалъ ему: ‘Зачмъ же теб тогда обижать меня? Ты лучше освободи меня изъ западни, очисти отъ птичьяго клею и возьми съ собою домой. Я буду горекъ, я не буду вкусенъ, если ты убьешь меня теперь, право, я не буду вкусенъ. Возьми меня къ себ, и пусть твоя мать сваритъ меня. Посади меня такъ, чтобы я могъ высохнуть, а если самъ уйдешь, все-таки оставь меня дома. Меня нельзя варить, пока ты тамъ будешь, я буду невкусенъ’.
Людодъ взялъ его и пошелъ съ нимъ домой, захвативши также своихъ птицъ. Придя домой людодъ сказалъ своей матери: ‘Мать, вотъ то животное, которое съдало моихъ птицъ. Я нашелъ его сегодня, я поймалъ его на мой птичій клей. Онъ говорилъ мн, чтобы не бить его, онъ сказалъ, что будетъ горекъ, если я побью его. Я согласился, очистилъ его и принесъ его домой. Онъ спросилъ меня, есть ли у меня мать. Я сказалъ ему, т. е. этому животному, что у меня есть мать? Онъ говорилъ, что хочетъ, чтобы ты сварила его, пока меня не будетъ. Онъ говорилъ, что не будетъ вкусенъ, если будетъ сваренъ при мн. Я согласенъ на это. Свари его по-утру. А ныншнюю ночь пусть онъ полежитъ’. Людодъ и братъ его, мальчикъ, оба были согласны на это и сказали: ‘Пусть онъ пролежитъ ныншнюю ночь’.
По-утру людодъ сказалъ: ‘Мать, займись-ко моей добычей’. Углаканіана же сказалъ ей: ‘Возьми меня и посади на крышу избы, чтобы я могъ высохнуть подъ солнечными лучами’, а самъ думаетъ, что такимъ образомъ онъ увидитъ, по какому направленію пойдетъ людодъ. Его посадили на крышу избы. Людодъ съ братомъ ушли и скрылись за вершину холма. Углаканіана ‘слзъ съ крыши и говоритъ: ‘Мать, ты еще спишь?’ Мать людода отвчаетъ ему: ‘Да’. А Углаканіана говоритъ: ‘Вставай, поиграемъ въ такую игру, что будемъ варить другъ ‘Друга. Сперва ты меня повари немножко, а потомъ я тебя. Вари меня въ большомъ горшк, я очень разбухну и займу весь горшокъ. Вотъ большой горшокъ какъ-разъ въ пору, чтобы меня сварить’. Мать людода говоритъ: ‘Ты правду говоришь, ты самъ знаешь, что тебя надо сварить’. А онъ говоритъ ей: ‘Возьми же горшокъ и поставь его на огонь’. Углаканіана развелъ огонь, но небольшой и сказалъ: ‘Огня довольно’. А она говоритъ: ‘Давай, попробуемъ воду, довольно ли она горяча’. Вложилъ онъ въ воду руку и говоритъ: ‘Въ самый разъ. Клади меня въ горшокъ и начнемъ дло съ меня’. ‘Конечно, съ тебя, сказала мать людода’. Она взяла его, положила въ горшокъ и накрыла крышкой. Онъ молчалъ въ горшк, и наконецъ говоритъ: ‘Ну, вынимай меня.’ Она вынула его, а онъ говоритъ ей: ‘Мое дло кончено! Надо прибавить огня.’ Углаканіана развелъ огонь и говоритъ: ‘Я пробовалъ воду, она еще не горяча, давай, растопимъ пожарче. Углаканіана развелъ большой огонь, посмотрлъ въ горшокъ и видитъ, что вода тамъ кипитъ. Тогда онъ сказалъ матери людода: ‘Раздвайся-ка, теперь вода какъ-разъ по теб, она была такою когда я влзъ въ нее, теперь твоя очередь, вода самая пріятная’. Углаканіана началъ разстегивать платье, но она сказала ему: ‘Оставь меня, я сама разднусь, не смй меня торопить. Зачмъ ты меня торопишь’? Углаканіана говоритъ: ‘Что же изъ того, что я сниму съ тебя одежду, когда я несчастная добыча, которую ты намрена състь съ твоими сыновьями? Что мн изъ этого, если я добыча, которая будетъ съдена тобою и твоими сыновьями’? Тутъ онъ взялъ ее, положилъ въ горшокъ и накрылъ его крышкой. Она закричала: ‘Углаканіана, вынь меня, я обварилась до смерти’. Онъ отвчалъ ей: ‘Нтъ ты не обварилась. Еслибы ты точно обварилась до смерти, ты не стала бы этого говорить, я знаю, что если человкъ говоритъ, что онъ обварился до смерти, значитъ, онъ еще живъ, еслибы онъ точно обварился до смерти, онъ не сталъ бы говорить этого — онъ бы сварился, просто, и все тутъ. Она говоритъ ему: ‘Углакаліана, я уже сварилась’. А онъ ей говоритъ: ‘Нтъ, ты еще не сварилась’. Ты вдь говоришь, что ты сварилась, а я знаю, что если человкъ совсмъ сварился, то онъ не станетъ говорить: Я уже сварился. Онъ ничего не говоритъ, когда уже совсмъ сварится. ‘Такъ она сварилась и ничего уже больше не говорила. Углаканіана сказалъ: ‘Вотъ теперь я вижу, что ты сварилась, потому что ничего уже боле не говоришь. Теперь ты замолчала, вотъ почему я думаю, что ты совсмъ сварилась. Тебя съдятъ твои сыновья. Теперь дло кончено. Я вижу, что ты теперь въ самомъ дл сварилась, потому что замолчала.
Углаканіана взялъ платье матери людода, надлъ его, отчего сталъ казаться толще, и легъ на то мсто, гд спала мать людода. Наконецъ людоды пришли и стали звать свою мать, а Углаканіана, поддлываясь подъ голосъ старухи, отвчаетъ: ‘Что?Что вамъ нужно? Ваша да тамъ, она совсмъ разварилась и стала вкусна, какъ онъ говорилъ, шьте. Я не хочу вставать. Я ужъ ла’. Они вытащили руку и стали ее сть. Маленькій людодъ говоритъ своему брату: ‘Посмотри, тутъ рука матери. А старшій отвчаетъ ему: ‘что ты говоришь? Отъ этого матери можетъ приключиться несчастье’. ‘Такъ я не буду больше говорить этого, сказалъ младшій’. Они продолжали сть и съли руку. Потомъ вытащили ногу и съли ее. А мальчикъ людодъ опять говоритъ: ‘Точно матушкина нога’. Людодъ прибилъ его. А Углаканіана лежитъ на постели и говоритъ: ‘Дитя мое, этому колдуну хочется меня състь, чтобы онъ имлъ, онъ называетъ это моимъ именемъ, и ему кажется, что въ этомъ есть сходство со мною. Успокойся, дитя мое, и продолжай сть’.
Углаканіана говоритъ: ‘Очистите дорогу къ двери, я уйду на время и тотчасъ вернусь назадъ. А вы продолжайте сть’. Когда Углаканіана вышелъ на улицу, старшій людодъ также сказалъ: ‘Правда, эти пятки точно какъ у нашей матери’. Углаканіана высвободилъ свои ноги и, погоняемый страхомъ, побжалъ изо всхъ ногъ, спша уйдти отъ дома людода. Затмъ онъ началъ разстегивать платье, снялъ его съ себя и понесся во весь духъ. Наконецъ! видя, что онъ находится уже такъ далеко, что имъ его не поймать, онъ закричалъ: ‘Людоды, вы уплетаете вашу мать цликомъ’! Людоды услышали это и выскочили изъ хижины. Маленькій людодъ сказалъ: ‘Я вдь говорилъ. что эти ноги и руки точно какъ у матери’. Они бросились бжать за нимъ. Углаканіаніана добжалъ до рки, которая выступила изъ береговъ и обратился въ тростникъ. Дойдя до рки, людоды нашли слды его ногъ на берегу и увидли тростникъ. Людодъ вытащилъ тростникъ и говоритъ: ‘Онъ переправился черезъ рку’. ‘Да, онъ переправился’, повторилъ людодъ, и швырнулъ тростникъ на противоположный берегъ. Но это былъ самъ Углаканіана, который, прибжавъ къ рк, превратился въ тростникъ. Крайне довольный, что очутился на томъ берегу, онъ сказалъ: ‘Это вы, меня перебросили черезъ рку’. А они отвчали: ‘Такъ вотъ онъ гд былъ, а мы думали, что это просто тростникъ’. Вода была велика, поэтому они постояли, подумали, и вернулись назадъ ни съ чмъ.
Переправившись черезъ рку, Углаканіана продолжалъ свой путь и встртилъ зайца, которому и сказалъ: ‘Заяцъ, пойди ко мн, я разскажу теб сказку: ‘А заяцъ отвчалъ ему: ‘Не пойду! я не хочу имть съ тобою никакого дла’. На это Углаканіана сказалъ: ‘Я разскажу теб такую штуку, которую я, Углаканіана, устроилъ съ г. людодомъ на той сторон рки’. Заяцъ все-таки по, старался уйти отъ него. Онъ же, приближаясь къ зайцу мало но малу, наконецъ, схватилъ его, посадилъ на колъ и общипалъ {Туземцы не снимаютъ кони съ зайцевъ, а только общипываютъ ихъ.}. Потомъ онъ развелъ огонь, изжарилъ зайца и сълъ, а одну изъ косточекъ обчистилъ, сдлалъ изъ нея свистокъ и пошелъ своей дорогой
На дорог онъ встртилъ игуану {Игуана — родъ ящерицы.}, которая сидитъ высоко на дерев и говоритъ ему: ‘Здравствуй, Углаканіана’. Онъ отвчаетъ: ‘Здравствуй, Нууана, благодарю тебя за вниманіе’. Игуана говоритъ: ‘одолжи мн твой свистокъ, я попробую, хорошо ли онъ свиститъ’. Углаканіана говоритъ: ‘Нтъ, я никакъ не могу дать теб моего свистка. Я не люблю давать свои вещи’. ‘А игуана говоритъ: ‘Да я отдамъ теб его назадъ’. А онъ ей: ‘Въ такомъ случа уйди подальше отъ запруди (дерево, на которомъ сидла игуана, стояло на средин запруды, образуемой ркою) и выходи сюда на чистое поле, я боюсь стоять такъ близко у воды. Ты можешь скрыться съ моей дудкой въ прудъ, потому что ты такое животное, которое живетъ въ глубокой вод’. Игуана слзла съ дерева и вышла на открытое поле. Углаканіана далъ ей свистокъ. Она посвистала въ него и говоритъ: ‘Милый мой! а вдь свистокъ-то твой хорошъ. Дай мн его, мн хочется поиграть на немъ и завтра’. Углаканіана говоритъ: ‘Нтъ! отдай мн его, мн пора идти’. А игуана отвчаетъ: ‘Я не отдамъ его теб, ты вдь мн позволилъ поиграть на немъ’. Онъ говоритъ: ‘Отдай сейчасъ’. Тутъ Углаканіана разсердился, схватилъ игуану и говоритъ: ‘Теб говорятъ, отдай!’ Но игуана хлестнула его своимъ хвостомъ такъ больно, что онъ выпустилъ изъ рукъ свистокъ, а она подхватила свистокъ и скрылась съ нимъ въ глубокую воду.
Угликаніана пошелъ своей дорогой въ другое мсто. Вдругъ онъ видитъ ломоть хлба, а хозяинъ этого хлба, старикъ, спрятался нсколько поодаль. Углаканіана взялъ хлбъ и убжалъ съ нимъ. Увидя это, старикъ кричитъ: ‘Положи-ко мои хлбъ, Углаканіана’. Углаканіана не послушался, побжалъ и спрятался въ зминую нору. Пришелъ старикъ, засунулъ туда свою руку и схватилъ его. А Углаканіана говоритъ ему: ‘Эхъ, ты, старый, схватилъ рукою корень и держишь’. Старикъ выпустилъ его, сунулъ туда опять руку и на этотъ разъ схватилъ ею корень. А Углаканіана говоритъ: ‘Ддушка, ддушка! ты раздавилъ меня’. А старикъ молчитъ и тащитъ къ себ корень изо всей мочи, пока не выбился изъ силъ. Наконецъ, онъ бросилъ корень и ушелъ. Углаканіана сълъ весь хлбъ и пошелъ дальше.
Идетъ Углаканіана своей дорогой и наткнулся на самку леопарда, у которой были дтеныши, но самки не было дома, а оставались только дти. Онъ и остался съ дтьми. Приходитъ. наконецъ леопардъ и тащитъ козла. Увидя его, самка леопарда вся съёжилась и разсердилась, она бросила оземь козла и идетъ прямо на него. Углаканіана говоритъ ей: ‘Не сердись, сударыня, на меня. Ты настоящая царица, право. Я побуду съ твоими дтьми, а ты пойдешь на добычу. Я построю теб прекрасный домъ, чтобъ теб не лежать здсь у подошвы скалы съ твоими дтьми. Я отлично построю домъ и покрою его соломой’. Самка леопарда говоритъ: ‘Хорошо, я согласна, оставайся здсь съ дтьми и смотри за ними, пока меня не будетъ дома.
Углаканіана сказалъ тогда: ‘Я буду теб подавать дтей, чтобъ ты кормила ихъ по одиночк’. Вотъ онъ и подаетъ ей одного дтеныша, а она говоритъ: ‘Подавай мн и другаго. Пусть они сосутъ оба вмст, иначе одинъ изъ нихъ будетъ плакать. Углаканіана говоритъ: ‘Нисколько! Ты прежде покорми одного, а когда ты мн передашь его, я подамъ теб другаго’. На это она отвчаетъ: ‘Ни за что. Я никогда не длаю этого, когда кормлю ихъ. Не смй меня учить, какъ кормить дтей. Подай мн обоихъ вмст’. Углаканіана говоритъ: ‘Хорошо, передай мн того, котораго я подалъ теб сначала’. Она отдала ему, наконецъ, перваго, и говоритъ: ‘Теперь выходи оттуда, пойди сюда, сними шкуру съ моего козла и свари его мясо, ты общалъ сдлать это. Углаканіана пошелъ, снялъ съ козла шкуру и сварилъ его, а леопардъ и дтеныши стали его сть. Повши, они легли спать. а рано утромъ проснулись.
Леопардъ сказалъ: ‘Побудь здсь и присматривай, чтобъ все было цло, я довряю теб моихъ дтей, смотри за ними’. Углаканіана построилъ хижину, придлалъ къ ней очень маленькія спи, выкопалъ длинную нору съ далекимъ выходомъ, и обрзалъ древка четырехъ ассагеевъ. Леопардъ вернулся, притащилъ козла и говоритъ: ‘Углаканіана!’ А тотъ отвчаетъ: ‘А!… А!’ Углаканіана уже сълъ леопарденка, такъ что остался только одинъ. Леопардъ говоритъ: ‘Принеси-ко мн моихъ дтей’. Онъ принесъ ей одного, она и накормила его. Потомъ леопардъ говоритъ: ‘Принеси мн другаго’. А Углаканіана отвчаетъ: ‘Отдай мн того, который у тебя’. А леопардъ говоритъ: ‘Не отдамъ, я хочу, чтобъ у меня были оба’. Углаканіана отказался и говоритъ: ‘Отдай мн прежде перваго, тогда я дамъ теб другаго’. Леопардъ отдалъ ему перваго. Но Углаканіана принесъ ему назадъ того же, потому что онъ только одинъ и оставался. Затмъ леопардъ говоритъ: ‘Выходи теперь ты и снимай шкуру съ козла.’ Углаканіана вышелъ, снялъ съ козла шкуру и сварилъ его. Самка леопарда пола и леопарденокъ тоже. Затмъ Углаканіана пошелъ въ домъ, и леопардъ говоритъ ему: ‘Теперь и я пойду туда’. Углаканіана отвчаетъ: ‘Ну пойдемъ’. Вошли они въ домъ. Входить имъ было трудно, потому что Углаканіана очень хитро устроилъ сни, ему хотлось състь леопарденка, и въ тоже время онъ боялся леопарда, и сказалъ про себя: ‘Ей придется съежиться и нелегко будетъ войдти туда, такъ что, пока она будетъ пролзать, я спущусь въ длинную нору, а когда она войдетъ, я уже буду далеко отъ дома’. Тутъ онъ спустился въ нору, устроенную въ дом, а леопардъ, между тмъ, сталъ пролзать черезъ сни въ домъ. Когда леопардъ вошелъ, онъ нашелъ только одного леопарденка, и говоритъ: ‘Ай, ай! такъ вотъ онъ каковъ этотъ Углаканіана! Гд мое дитя? Онъ сълъ его’! Леопардъ ползъ въ нору, куда спустился Углаканіана, желая добраться до ея выхода, между тмъ Углаканіана давно уже оттуда вылзъ, вернулся въ домъ, и въ сняхъ воткнулъ въ землю ассагеи остріями вверхъ. Когда леопардъ. вошелъ въ сни, онъ наткнулся на четыре ассагеи и издохъ. Тогда пришелъ Углаканіана, очень обрадовался, схватилъ леопарденка и кончилъ его. Затмъ онъ принялся за свою добычу и сталъ ее сть. лъ онъ, лъ, все сълъ, осталась только одна леопардиная нога. Эту ногу онъ взялъ съ собою и пошелъ дальше, потому что онъ былъ такой человкъ, которому не сидлось долго на одномъ мст.
Углаканіана идетъ своей дорогой и вдругъ навстрчу ему попадается людодъ. Людодъ говоритъ ему: ‘Здравствуй, Углаканіана’, А онъ отвчаетъ: ‘Здравствуй, дядинька’. Людодъ говоритъ: ‘Здравствуй, дитя моей сестры’. А онъ говоритъ: ‘Пойди сюда, я разскажу теб приключеніе, которое случилось со мною и съ леопардомъ, не далеко отсюда’. Людодъ говоритъ: ‘Въ самомъ дл’? Углаканіана отвчаетъ: ‘Да.’ Не хочешь ли ты пость мяса, на, возьми, если хочешь.’ Людодъ взялъ это мясо’ поблагодарилъ его и сказалъ: ‘Дитя сестры моей, спасибо за одолженіе, я очень, очень проголодался’. Они принялись оба сть мясо. Въ это время они увидали двухъ коровъ, одна изъ нихъ была блая, а другая черная. Людодъ говоритъ: ‘Это мои коровы’. Углаканіана отвчалъ ему: ‘Черная то моя’. А людодъ говоритъ на это: ‘А блая моя, та, у которой и мясо блое {Блая значитъ также у туземцевъ жирная. (Прим. Коллоуэя).}’. Они пошли къ этимъ коровамъ и погнали ихъ назадъ. Углаканіана говоритъ: ‘Дядя, давай построимъ домъ’. А людодъ отвчаетъ: ‘Это хорошо, вдвоемъ намъ будетъ отлично и у насъ говядины будетъ вдоволь’. Они выстроили хижину и набрали травы, Углаканіана говоритъ: ‘Ты, дядинька, заржъ-ко свою корову сперва, я хочу узнать, правду ли ты говоришь, что она и внутри такъ же бла какъ и снаружи’. Людодъ согласился. Корову зарзали, сняли съ нея шкуру, но она оказалась худой. Углаканіана говоритъ: ‘Я этого сть не буду. Давай заржемъ мою’. Людодъ согласился. Они зарзали ее, смотрятъ, а она очень жирная. Людодъ говоритъ: ‘Дитя сестры моей, ты очень уменъ, потому что ты сразу узналъ, что твоя корова жирная’. А Углаканіана говоритъ: ‘Давай теперь покроемъ наше жилище, тогда мы заберемся туда и подимъ. Посмотри-ко на небо, того и гляди дождь польетъ и промочетъ насъ насквозь’. Людодъ говоритъ: ‘Ты правъ, дитя сестры моей, ты умный человкъ, потому что совтуешь покрыть домъ, чтобъ не промокнуть’. А Углаканіана говоритъ: ‘Такъ примемся за дло, ты ползай наверхъ, а я останусь внутри и буду теб продвать снизу иглу’. Людодъ ползъ наверхъ. А волосы у него были длинные, очень длинные. Углаканіана остался внутри жилища и принялся подавать ему иголку. Онъ началъ захватывать волосы людода и привязывать ихъ какъ можно крпче, мало по малу, затягивая въ узелъ отдльные пряди, онъ прикрпилъ вс его волосы къ крыш. Тутъ онъ увидлъ, что волосы крпко привязаны, и что людоду никакъ нельзя слзть оттуда, если Углаканіан вздумалось ем уйти изъ дому. Въ то время какъ людодъ сидлъ на крыш, Углаканіана пошелъ къ огню, гд варилось коровье вымя. Онъ вынулъ его и положилъ на скатерть, затмъ онъ взялъ ассагей, разрзалъ вымя и набилъ имъ ротъ. А людодъ говоритъ: ‘Ты что тамъ длаешь, дитя моей сестры? Давай кончимъ прежде домъ, а потомъ ужъ вмст примемся за ду’. Углаканіана говоритъ: ‘Въ такомъ случа, слзай, мн больше незачмъ идти въ домъ, кровля готова.’ Людодъ согласился. Началъ онъ слзать съ дома, а слзть-то ему и нельзя. Онъ кричитъ оттуда: ‘Дитя сестры моей, что это ты надлалъ?’ А Углаканіана отвчаетъ ему: ‘Я сдлалъ кровлю какъ надо, меня не за что бранить. Теперь я буду сть и не хочу ни съ кмъ говорить, я хочу быть одинъ съ моей коровой’. Потомъ онъ продолжалъ: ‘И о чемъ теб толковать, когда ты самъ видлъ, что твоя корова худая и совсмъ безъ жиру?… Слзай самъ, какъ влзъ. Я не пойду развязывать тебя’. Тутъ Углаканіана отрзалъ кусокъ жирнаго мяса и говоритъ: ‘это для тебя’. А людодъ говоритъ: ‘Дай мн сюда. Влзь наверхъ и подай мн, дитя сестры моей. А то помоги мн и развяжи меня, тогда я слзу къ теб. Я спорить не стану. Такъ и быть, возьму то, что ты мн дашь, я знаю, что моя корова худая, а твоя жирная. Кто станетъ оспаривать то, что принадлежитъ другому человку и на что онъ не иметъ никакого права’? Въ это время небо заволоклось грозной тучей, стала сверкать молнія, и пошелъ крупный градъ. Углаканіана унесъ все мясо въ домъ, услся тамъ и сталъ разводить огонь. А градъ и дождь все не перестаютъ. Людодъ продолжалъ кричать, сидя на крыш до тхъ поръ, пока учащенные удары града не убили его до смерти. Потомъ, когда небо начало проясняться, Углаканіана вышелъ изъ дому и говоритъ: ‘Дядя, слзай и иди ко мн. Прояснло, ужъ нтъ больше дождя, града и молніи. Чтожъ ты молчишь?’ Такъ Углаканіана остался одинъ, и оставался тамъ до тхъ поръ, пока не сълъ свою корову, а потомъ отправился дальше.
Дорогой Углаканіана повстрчался съ другимъ людодомъ, который несъ музыкальную калебассу {Калебасса — тыква, изъ нея туземцы выдлываютъ сосуды для питья и музыкальные инструменты.}. Углаканіана говоритъ ему: ‘Дядя’. А людодъ ему отвчаетъ: ‘Какой я теб дядя’? Углаканіана говоритъ ему на то: ‘Какъ, разв ты не знаешь, что ты мн дядя’? Людодъ отвчаетъ ему: ‘Откуда мн это знать’. Углаканіана говоритъ: ‘Можетъ быть, ты этого и не знаешь, но ты все-таки мн дядя’. А людодъ говоритъ: ‘Я не люблю этихъ хитростей, я знаю кто ты. Ты Углаканіана. Меня ты, братъ, не надуешь, я вдь не мальчикъ. Поэтому намъ толковать боле нечего. Я никогда не поврю, чтобы ты былъ сынъ моей сестры’. Углаканіана говоритъ ему: ‘Не повришь? Позволь мн, пожалуйста, свою калебассу’. Людодъ отказалъ ему въ этомъ и прибавилъ, ‘Нтъ! я не хочу имть съ тобою никакого дла’! Такъ Углаканіана и остался ни съ чмъ.
Идя своей дорогой, Углаканіана очутился вдругъ у дома, въ въ которомъ жилъ другой людодъ. Онъ вошелъ въ домъ, а людодъ сказалъ ему: ‘Откуда это ты’? Онъ отвчалъ: ‘Я изъ далека: Я былъ у людода, моего дяди, и ты мн тоже дядя’. Однако людодъ, котораго онъ встртилъ прежде, и который не далъ ему калебассы, шелъ по его стопамъ. А тотъ людодъ, котораго онъ засталъ въ дом, говоритъ ему: ‘Давай, будемъ мять шкуру, дитя моей сестры’. Стали они выбивать кожу. Но вдругъ калебасса громко прозвучала: ‘бу…у’. Углаканіана выбжалъ на дворъ и, вернувшись, говоритъ: ‘Ты слышишь’? А людодъ говоритъ: ‘Гд это’? Углаканіана ему отвчаетъ: ‘Тамъ на двор’. Вышелъ и людодъ и началъ прислушиваться, услышалъ онъ громко раздававшійся звукъ калебассы. Онъ вошелъ опять въ избу и говоритъ: ‘Разминай-ко кожу, я буду тоже разминать. Они дружно принялись за дло, и отъ встряхиванія кожи произошелъ большой шумъ. Звукъ калебассы громко раздавался, и эти звуки становились все ближе и ближе. Углаканіана говоритъ: ‘Ты говорилъ, что на двор не слышно никакого шуму? Отчего же теперь раздается такой громкій звукъ’? Звукъ раздавался очень близко. Они вышли оба и бросились бжать. Между тмъ явился владлецъ калебассы. Людодъ и Углаканіана очутились на двухъ холмахъ, а людодъ и спрашиваетъ пришедшаго: ‘Ты кто такой, и какъ ты смешь тревожить насъ’? Людодъ съ калебассой, говоритъ: ‘Я глотунъ, я проглатываю дикія травы: а человка я могу проглотить разомъ, я не разжевываю его, я проглатываю его цликомъ’. Людодъ, услышавъ, что онъ проглатываетъ человка цликомъ, испугался и убжалъ.
Углаканіана вернулся къ владльцу калебассы, который уже завладлъ домомъ. Углаканіана говоритъ ему: ‘Дядя, я жилъ здсь и обо мн заботились какъ о родномъ, и такой же пріютъ мн давали везд, гд мн ни случалось жить. Позволь мн жить съ тобой, какъ съ роднымъ, вдь и ты мн дядя’. Людодъ говоритъ: ‘Хорошо, теб и слдуетъ называться моимъ племянникомъ, потому что ты меньше меня. Оставайся’. Такъ онъ сталъ жить вмст съ людодомъ, владльцемъ калебассы. Людодъ сказалъ ему: ‘Оставайся здсь и стереги мой крааль, а то, пожалуй, бродяга, котораго я прогналъ, придетъ сюда и сожжетъ мой крааль’. Углаканіана сказалъ: ‘Конечно, останусь, а ты отправляйся на добычу’. Такъ людодъ ушелъ, а Углаканіана остался.
Углаканіана взялъ мшокъ и ушелъ. По дорог онъ встртилъ змю, онъ поймалъ ее и положилъ къ себ въ мшокъ. Дальше ему попалась оса, онъ ее поймалъ и положилъ въ мшокъ. Еще дальше ему попался скорпіонъ, онъ поймалъ его и также положилъ въ мшокъ. Такъ онъ ловилъ и клалъ въ мшокъ всякихъ кусающихъ и ядовитыхъ животныхъ. Наконецъ мшокъ наполнился. Тогда онъ завязалъ его, принесъ домой и оставилъ тамъ. Пришелъ людодъ и Углаканіана сказалъ ему: ‘Дядя, намъ бы надо сдлать сни поуже, широкія сни не годятся’. Людодъ отвчалъ ему: ‘Не надо. Я не люблю узкихъ сней’. Тогда Углаканіана сказалъ: ‘Ну, какъ хочешь. Мн все равно. Теперь я пойду въ крааль моей матери и привезу съ собою сестру, пусть и она живетъ здсь’. Онъ взялъ свой мшокъ и спряталъ его. Когда стемнло, Углаканіана подошелъ къ дому, въ которомъ жилъ людодъ, и принесъ съ собою хворосту, чтобы завалить имъ сни и сдлать ихъ поуже. Онъ отворилъ дверь, вошелъ въ домъ, потомъ опять вышелъ, и такъ завалилъ хворостомъ сни, что и ребенку трудно было бы пробраться черезъ нихъ. Поутру Углаканіана, остановившись передъ снями, сказалъ людоду: ‘Дядя! Дядя!’ Людодъ отвчалъ: ‘Кто тамъ?’ ‘Это я, дядя!’ сказалъ Углаканіана: Людодъ переспросилъ: ‘Ты, дитя моей сестры?’ А тотъ повторилъ: ‘Да, это я, отвори-ко мн дверь, я разскажу теб что случилось, я вернулся съ дороги, я не могъ дойти до моей матери, я слышалъ дурныя всти’. Людодъ всталъ, подошелъ къ двери, хотлъ ее отворить, и видитъ, что дверь не отворяется. Онъ сказалъ: ‘Дитя моей сестры, мн трудно отворить’. Мшокъ лежалъ въ изб, его вынесъ туда ночью Углаканіана, въ то время когда заваливалъ хворостомъ сни. Углаканіана говоритъ: ‘Развяжи мшокъ, принеси его сюда и положи его вотъ здсь. Я самъ не знаю, отчего заваленъ входъ. Развяжи мшокъ, встряхни его и подай мн его сюда въ это отверстіе. А я покуда буду очищать сни’. Людодъ развязалъ мшокъ, и оттуда выползла змя и укусила его въ руку. Затмъ вылзла пчела и укусила его въ глазъ, вылзла оса и укусила его въ щеку. Людодъ говоритъ ему: ‘Дитя сестры моей, ты со мнои то сдлалъ, чего я никогда не видлъ, съ тхъ поръ какъ родился отъ мужчины и женщины. Помоги же мн, а то меня совсмъ съдятъ. Я и теперь уже ничего не вижу!’ Въ это время его укусилъ и скорпіонъ. Углаканіана только и сказалъ ему: ‘Я, право, не знаю, какъ эти твари попали ко мн въ мшокъ’. Людодъ кричалъ: ‘Отвори же, дай мн выйти на дворъ’. Между тмъ вс эти животныя вылзли изъ мшка и стали сть людода, и онъ умеръ, заденный ядовитыми змями, пчелами, скорпіонами и осами. Онъ кричалъ до тхъ поръ, пока не испустилъ духъ. Такъ погибъ людодъ.
Углаканіана отворилъ дверь и сказалъ: ‘Ты все еще сердишься, дядинька? Ты уже пересталъ кричать такъ громко? Мн все еще слышится, какъ будто ты кричишь? Скажи же что-нибудь, дядинька. Что же ты молчишь? Поиграй-ко на своей калебасс, и послушаю тебя’. Потомъ Углаканіана вошелъ и увидалъ людода мертвымъ. Онъ выбросилъ его вонъ, а самъ поселился въ дом. Тогда онъ легъ спать и былъ очень счастливъ.
Посл этого пришелъ людодъ, владлецъ дома, и говоритъ: ‘Дитя сестры моей, я все видлъ. Я былъ недалеко отсюда и видлъ, какъ ты заваливалъ сни, я знаю теперь, что ты ловкій человкъ, потому что ты заперъ въ дом того, кто меня прогналъ изъ моего крааля’. Углаканіана сказалъ: ‘А знаешь ли ты, что я теперь важне тебя, твой другъ побдилъ тебя, а я побдилъ его. Я приму тебя къ себ, дамъ теб мсто’. Людодъ сказалъ на это: ‘Ты правду говоришь, видимое дло, что я побжденъ’. Такъ они поселились вмст на нкоторое время.
Углаканіана сказалъ людоду: ‘И мн надо идти. Мой свистокъ! Сколько времени уже прошло съ тхъ поръ, какъ у меня отняла его игуана’. Затмъ онъ отправился въ путь, добрался до мста и пошелъ по берегу, вверхъ по рк. Игуана въ это время вышла кормиться и отыскивала себ кормъ въ навоз, который составляетъ ея пищу, при ней былъ и свистокъ. Углаканіана взобрался на дерево, гд грлась игуана, и громко закричалъ: ‘Игуана! Игуана!’ Игуана сказала: ‘Кто это зоветъ меня? Я пришла сюда искать пищи, и пусть тотъ, кто зоветъ меня, придетъ ко мн’. Углаканіана сказалъ: ‘Твоя правда. Я приду на то мсто, гд ты кормишься’. Углаканіана слзъ, подошелъ къ игуан и спросилъ: ‘Гд мой свистокъ?’ Она отвчала: ‘Вотъ онъ’. Углаканіана говоритъ опять: ‘Что ты теперь скажешь?… Гд твоя глубокая вода?… Далеконько она отсюда!’ Игуана сказала: ‘Что ты со мною хочешь сдлать. Вотъ твой свистокъ? Тогда ты самъ его оставилъ, я звала тебя и хотла теб его отдать, но тебя уже не было’. Углаканіана прибилъ игуану, и она выпустила свистокъ. Потомъ онъ убилъ ее и бросилъ ее.
Посл того Углаканіана опять пустился въ путь и пришелъ назадъ къ людоду. Когда онъ явился туда, людода уже не было тамъ, а домъ сгорлъ. Онъ сталъ жить на открытомъ воздух и жить ему было нехорошо. Онъ ушелъ оттуда, потому что тамъ негд было жить, и опять началъ бродить туда и сюда. Наконецъ онъ сказалъ: ‘Пойду я назадъ къ моей матери’.
Такъ Углакиніана вернулся домой и пришелъ къ своей матери. Увидвъ его, мать ему очень обрадовалась, потому что со времени ихъ разлуки прошло уже много времени. Она сказала ему: ‘Какъ ты поживаешь, дитя мое? Я очень рада, что ты пришолъ. Это такъ и слдуетъ, дитя можетъ разлучаться на долгое время съ своей матерью, но все таки потомъ должно возвращаться къ ней. Я все безпокоилась о теб и говорила, что ты можешь умереть, потому что ты былъ еще очень малъ, когда ушелъ отъ меня, я все думала, что-то ты будешь сть?’ А онъ отвчалъ ей: ‘Видишь, матушка, я вернулся, я вспомнилъ о теб’. Онъ не хотлъ говорить, что ему было дурно жить, онъ думалъ про себя: ‘Если я ей скажу, что вернулся назадъ, оттого что жизнь мн была очень безпокойна, она подумаетъ, что я сдлалъ что нибудь дурное, и тогда она прогонитъ меня и скажетъ: ‘Убирайся вонъ, старый негодяй, и оттуда, гд ты жилъ, тебя, должно быть, прогнали за такія же проказы.’ Поэтому онъ скрывалъ все, что съ нимъ было, и сказалъ ей только какъ можно нжне: ‘Я возвратился изъ любви къ теб, моя милая матушка!’ И онъ всегда длалъ такъ, чтобы мать любила его и не проклинала его, еслибы ему вздумалось сдлать ей что нибудь наперекоръ. Углаканіана скрывалъ свои дурные поступки, зная, что если онъ разскажетъ про нихъ, съ нимъ будутъ обращаться дурно.
На слдующій день Углаканіана отправился на свадьбу, гд были пляски. Придя туда, онъ смотрлъ на пляску: плясали двицы. Когда он перестали плясать, онъ отправился домой. Онъ пришелъ на гору, нашелъ тамъ нсколько умдіандіане {Умдіандіане, называемый также Intondo, есть съдобный клубень, весьма любимый туземными дтьми. Взрослые рдко дятъ его, разв, только во время голода. Усталые охотники, проголодавшись, бываютъ весьма довольны, найдя это растеніе, выкапываютъ его корень и дятъ сырымъ, но предпочитаютъ варенымъ.} и выкопалъ ихъ. Когда онъ пришелъ домой, онъ отдалъ ихъ своей матери и сказалъ: Матушка, свари мн мои умдіандіане, а я пойду доитъ коровъ. Мать сварила ему умдіандіане, когда они были готовы, она сказала: ‘Дай-ко, я попробую, какой въ нихъ вкусъ.’ Она отвдала, нашла этотъ плодъ вкуснымъ, и съла все, что было.
Углаканіана приходитъ и говоритъ: ‘Матушка, дай-ко мн мои умдіандіане’. А она отвчаетъ ему: ‘Я съла ихъ, дитя мое.’ Тогда онъ опять говоритъ ей: ‘Отдай мн мои умдіандіане, я выкопалъ ихъ на пригорк, возвращаясь со свадьбы.’ Мать отдала ему за то подойникъ. Онъ взялъ его и ушелъ съ нимъ.
Онъ встртился съ мальчиками, которые пасли овецъ и доили ихъ въ какіе то черепки. Онъ сказалъ имъ: ‘Возьмите мой подойникъ и доите въ него, а за это дайте мн молока напиться.’ Они надоили въ его подойникъ, но случилось такъ, что послдній изъ мальчиковъ разбилъ его. Углаканіана сказалъ имъ: ‘Отдайте мн мой подойникъ, — мой подойникъ, который мн дала мать, а мать дала мн его зато, что она съла мои умдіандіане, а мои умдіандіане я выкопалъ на пригорк, возвращаясь со свадьбы.’ Они дали ему ассагей, и онъ ушелъ съ нимъ.
Потомъ онъ увидлъ другихъ мальчиковъ, которые ли печенку, разрзая ее на ломтики корою изъ сахарнаго тростника. Онъ сказалъ имъ: ‘Возьмите мой ассагей, разржьте имъ печенку на ломтики и дайте и мн пость. Они взяли ассагей стали рзать имъ печенку на ломтики и сть. Но случилось такъ, что ассагей сломался въ рукахъ у послдняго. Углаканіана сказалъ тогда имъ:’ Отдайте мн мой ассагей, мой ассагей, который дали мн мальчики, за то, что разбили мой подойникъ, мой подойникъ, который дала мать, за то, что съла мои умдіандіане, которые я выкопалъ на пригорк, возвращаясь со свадьбы. Они дали ему топоръ, и онъ пошелъ дальше.
Углаканіана встртилъ дале нсколькихъ женщинъ, которыя собирали дрова, онъ сказалъ имъ: ‘матушки мои, чмъ вы рубите свои дрова’? Он отвчали: ‘Ничмъ не рубимъ, старый дружище’. Тогда онъ сказалъ: ‘Такъ вотъ возьмите мой топоръ. Рубите имъ, а когда кончите, то отдайте мн его назадъ’. Случилось такъ, что топоръ сломался въ рукахъ у послдней ихъ нихъ. Углаканіана сказалъ имъ: ‘Отдайте мн мой топоръ, мой топоръ, который дали мн мальчики, которые сломали мн мой ассагей, мой ассагей, который дали мн другіе мальчики, которые разбили мой подойникъ, мой подойникъ, который дала мн моя мать, которая съла мои умдіандіане, мои умдіандіане, которые я выкопалъ на пригорк, когда возвращался со свадьбы’. Женщины дали ему одяло. Онъ взялъ это одяло и пошелъ дальше.
Еще дале Углаканіана наткнулся на двухъ молодыхъ парней, которые спали ничмъ непокрытые. Онъ сказалъ имъ: ‘Эй друзья, что это вы спите ничмъ не покрытые. Разв у васъ нтъ одяла’? ‘Нтъ’, отвчали они. Тогда онъ сказалъ имъ: ‘Такъ возьмите мое’. Они взяли его одяло и накрылись имъ. Но одяло было не велико и имъ безпрестанно приходилось стаскивать его, наконецъ, оно разорвалось. Когда наступило утро, онъ сказалъ имъ: ‘Отдайте мн мое одяло, мое одяло, которое дали мн женщины, которыя сломали мой топоръ, — мой топоръ, который дали мн мальчики, которые сломали мой ассагей, — мой ассагей, который дали мн другіе мальчики, которые разбили мой подойникъ, — мой подойникъ, который дала мн мать, которая съла мои умдіандіане, — мои умдіандіане, которыя я выкопалъ на пригорк, когда возвращался со свадьбы’. Они дали ему щитъ, и онъ пошелъ дальше.
Дальше онъ встртилъ нсколькихъ человкъ, которые боролись съ леопардомъ и у которыхъ не было щитовъ. Онъ спросилъ у нихъ: ‘Разв у васъ нтъ щита’? ‘Нтъ’, отвчали они. Тогда онъ сказалъ имъ: ‘Возьмите вотъ мой щитъ и защищайтесь имъ’. Они взяли щитъ и убили леопарда. Но они сломали ему у щита ручку {Ручка у щита у зулусовъ представляетъ собою длинное древко, во всю длину щита, и прикрпляется къ послднему лубяными завязками.}. Тогда онъ сказалъ имъ: ‘Отдайте мн мой щитъ, который дали мн молодые люди, за то, что изорвали мое одяло, мое одяло, которое дали мн женщины, за то, что сломали мой топоръ, мой топоръ, который дали мн мальчики, за то, что сломали мой ассагей, мой ассагей, который дали мн другіе мальчики за то, что разбили мой подойникъ, мой подойникъ, который дала мн моя мать за то, что съла мои умдіандіане, мои умдіандіане, которые я выкопалъ на пригорк, когда возвращался со свадьбы’. Она дали ему боевой ассагей, и онъ пошелъ дальше.
А что онъ сдлалъ съ этимъ боевымъ ассагеемъ, объ этомъ я, пожалуй, разскажу вамъ въ другой разъ.

УЗИКУЛУМИ КОЛОКОЛОКО 1).

1) Узикулуми Колоколоко — ‘Узикулуми, сынъ Углокоглоко’. Узикулуми значитъ ‘ораторъ’ или великій говорунъ. Илоколоко — ‘зябликъ’. Углокоглоко можетъ быть имя его отца, или изибото, т. е. прозвище, которое онъ далъ себ, для обозначенія своей способности въ качеств великаго оратора. (Прим. Коллэуея).
Говорятъ, жилъ одинъ царь, онъ прижилъ много сыновей. Но ему не нравилось имть сыновей, онъ обыкновенно говаривалъ, что когда его сыновья выростутъ, они лишатъ его царской власти {Въ легендахъ о ивахъ, Аоинахъ, Аргос и другихъ городахъ мы находимъ странную, но обыкновенную боязнь родителей, которые смотрятъ на своихъ дтей какъ на своихъ будущихъ убійцъ (Сох. Tales of Thebes and Argos, p. 9). Такимъ образомъ, вслдствіе сна Гекубы, что у ней родился пылающій факелъ, истолкованнаго прорицателями въ томъ смысл, что имющее родиться дитя навлечетъ разрушеніе на городъ и на троянскую землю, на ребенка Париса смотрятъ ‘холодными, нелюбящими очами’, и Пріамъ велитъ бросить его на гор Ид. Такимъ же образомъ, вслдствіе даннаго Дельфійскимъ оракуломъ Лайю предостереженія, что онъ будетъ убитъ своимъ собственнымъ дтищемъ, онъ веллъ бросить своего сына Эдипа на высотахъ Киерона. Точно также Акривій, предупрежденный, что онъ будетъ убитъ ребенкомъ своей дочери Данаи, приказываетъ заключить ее и сына ея Персея въ ковчегъ и пустить въ море. Но вс они избгаютъ предназначенной имъ смерти, вс ‘выростаютъ прекрасными, храбрыми и сильными. Подлбно Аполлону, Беллерофону и Ираклу, вс они убиваютъ чудовищъ’. И ‘опасенія ихъ родителей осуществляются во всхъ случаяхъ’ (см. Сох., op. etc. и Taies of the Gods and Heroes). Легенда объ Узикулуми иметъ очень многія сходтвенныя черты съ этими греческими миами. Тутъ есть опасеніе отца, ребенокъ избавляется отъ смерти прежде всего вслдствіе любви къ нему матери, въ своей ссылк онъ, подобно Парису на лсистой Ид, длается пастухомъ и обнаруживаетъ свое царственное происхожденіе своимъ царственнымъ видомъ среди своихъ товарищей, онъ открытъ агентами своего отца и снова брошенъ въ лсу, въ которомъ живетъ многоглавое чудовище, пожирающее людей, но это чудовище помогаетъ ему, и онъ длается царемъ и возвращается, подобно какому либо изъ неуязвимыхъ героевъ, оправдывая тмъ опасеніе отца и осуществляя его предчувствіе. (Прим. Коллэуея).}. Были старухи, которыя должны были убивать сыновей царя, когда рождался сынъ, его отдавали этимъ старухамъ, чтобы он убили его, — и он убивали. Такъ он поступали со всми дтьми мужскаго пола, которыя рождались у царя.
Однажды случилось ему прижить другаго сына, мать взяла этого сына къ старухамъ, скрывая его на своей груди. Она сдлала старухамъ подарки и усердно просила ихъ не убивать его, а отнести къ его дяд по матери, потому что она чрезмрно любила этого сына. И такъ мать очень долго упрашивала старухъ и просила ихъ покормить ребенка грудью. Он покормили его и отнесли къ его дяд, и оставили тамъ съ дядей.
Сдлавшись молодымъ человкомъ, онъ любилъ пасти скотъ у своего дяди и водился съ парнями деревни своего дяди, они уважали и почитали его. Случилось, что однажды, когда онъ пасъ скотъ, онъ сказалъ парнямъ: ‘Наберите большихъ камней и раскалимъ ихъ’ {Въ настоящее время между туземцами этихъ мстностей нтъ обычая жарить мясо съ помощью раскаленныхъ камней, столь обыкновеннаго у нкоторыхъ другихъ народовъ, напр. у жителей Полинезіи. Изъ этого мы могли бы заключить, что эта легенда или заимствована у какого нибудь другого народа, или явилась у зулусовъ въ то время, когда у нихъ были обычаи различные отъ тхъ, которые существуютъ у нихъ нын. (Прим. Кол.)}. Они набрали камней и сложили ихъ кучей. Онъ сказалъ: ‘Выберите также хорошаго теленка, и убьемъ его’. Они выбрали его изъ стада, которое пасли. Онъ сказалъ, чтобы они сняли съ него кожу. Они сняли съ теленка кожу и съ радостью изжарили его мясо. Парни сказали: ‘Для чего ты это длаешь?’ Онъ сказалъ: ‘Я знаю для чего’.
Однажды, когда они пасли стадо, случилось, что служители его отца, посланные имъ, находились въ пути. Они сказали: ‘Кто ты?’ Онъ не сказалъ кто. Они, не усомнившись, схватили его, говоря: ‘Этотъ мальчикъ похожъ на царя’. Они пошли съ нимъ и привели его къ царю.
Придя къ его отцу, они сказали ему: ‘Если мы скажемъ теб хорошія всти, что ты дашь намъ?’ Его отецъ сказалъ’ служителямъ: ‘Я дамъ вамъ скота вотъ такого цвта, или такого цвта, или такого цвта’ {Въ прежнее время у зулусовъ существовалъ, да и теперь существуетъ, обычай раздлять своихъ быковъ на стада по мастямъ, и согласно этому давалось стадамъ и названіе. Такъ напр. Умдубу — стадо буланое, интендженъ — буланое съ блыми пятнами, умтото — рыжее, инкокъ — съ блою полосою вдоль спины, импемью — чорное съ блою мордой, или съ блымъ животомъ и т. д. (Прим. Кол.)}. Служители отказались, говоря: ‘Нтъ, намъ эти не нравятся’. А было отборное стадо черныхъ быковъ, на него-то они и намекали. Онъ сказалъ: ‘Чего вы желаете?’ Служители сказали: ‘Стадо черныхъ быковъ’. Онъ далъ имъ. И такъ они сказали ему: ‘Во время нашего путешествія намъ случилось увидать ребенка, похожаго на одного изъ твоихъ’. И тогда отецъ увидалъ, что это въ самомъ дл его сынъ, и сказалъ: ‘Отъ которой жены онъ, этотъ ребенокъ?’ Т, которые знали, что она спрятала ребенка, сказали: ‘Дочерй такого-то, твоей жены, великій царь!’
Очень разсердившись, онъ собралъ свой народъ и сказалъ ему отвести сына на нкоторое разстояніе. Народъ собрался, его (сына) мать и сестра пришли тоже. Царь веллъ имъ увести его сына прочь, идти и оставить его въ большомъ лсу. Была извстно, что въ этомъ лсу жило большое многоглавое чудовище, которое ло людей.
Они отправились къ этому мсту. Многіе не дошли туда, они устали и вернулись назадъ. Мать, сестра и царскій сынъ пошли втроемъ. Мать сказала: ‘Я не могу оставить его въ открытомъ пол, я пойду и оставлю его тамъ, куда ему приказано идти’. Они пошли къ большому лсу, пришли туда, вошли въ лсъ и помстили его на большой скал, которая была среди лса. Онъ слъ на ней. Он оставили его и пошли назадъ. Онъ остался одинъ на вершин скалы.
Однажды случилось, что пришло многоглавое чудовище, оно вышло изъ воды. Чудовище имло все. Оно взяло мальчика, оно не убило его, оно взяло его и кормило, пока онъ не сдлался большимъ. Когда онъ сдлался большимъ и не имлъ уже недостатка ни въ чемъ, такъ какъ у него въ подданств тоже былъ большой народъ, который дало ему чудовище (потому что у этого чудовища было все — и пища и люди), случилось однажды, что онъ пожелалъ навстить своего отца. Онъ пошелъ съ большимъ народомъ, такъ какъ былъ теперь царемъ.
Онъ пошелъ къ своему дяд, но дядя не узналъ его. Онъ вошелъ въ домъ, но и люди его дяди не узнали его. Слушатель его пошолъ просить бычка у его дяди, онъ сказалъ: ‘Узикулуми, сынъ Углокоглоко, проситъ ему дать хорошаго бычка, чтобы пость’. Когда дядя услыхалъ имя Узикулуми, сына Углокоглоко, то онъ изумился и сказалъ: ‘Кто?’ Служитель сказалъ: ‘Царь’. Дядя вышелъ, чтобы видть его. Онъ въ самомъ дл увидалъ Узикулуми, сына Углокоглоко. Онъ очень обрадовался и сказалъ: ‘Йи—йи—йи!’ Онъ поднялъ радостную тревогу и сказалъ: ‘Пришелъ Узикулуми, сынъ Утлокоглоко!’ Было собрано все племя его дяди. Дядя на радостяхъ далъ ему часть изъ стада быковъ, и сказалъ: ‘Вотъ твои быки’. Былъ устроенъ большой пиръ, вс ли и радовались, видя его, такъ какъ они не думали, что когда нибудь увидятъ его опять.
Онъ пошелъ дальше и дошелъ до владній своего отца. Вс увидли, что это Узикулуми, сынъ Углокоглоко. Они сказали объ этомъ его отцу, говоря: ‘Посмотри на своего сына, котораго ты бросилъ въ большимъ лсу’. Онъ ужасно встревожился. Онъ собралъ весь народъ и веллъ ему взять оружіе. Весь его народъ собрался. Отецъ сказалъ: ‘Пусть Узикулуми, сынъ Углокоглоко, будетъ убитъ’. Узикулуми услыхалъ это и пошелъ впередъ. Весь народъ собрался. Его отецъ приказалъ проколоть его копьемъ. Онъ сталъ на открытомъ мст и сказалъ: ‘Бросайте въ меня копья, какъ можно больше’. Онъ сказалъ это потому, что былъ увренъ, что не умретъ, хотя бы они долго бросали въ него копья, до самого заката, онъ все-таки не умеръ бы. Онъ стоялъ до заката солнца. Они бросали въ него копья, но не могли убить его {
Существуютъ дв легенды въ которыхъ мы находимъ разсказъ о неуязвимомъ геро, на котораго не дйствуютъ дротики войскъ: легенда объ Узикулуми и легенда объ Улангалазензантси. Замчательно до какой степени распространены легенды этого рода. Неуязвимость добраго Бальдера, любимца боговъ, обезпечена его матерію, которая вынудила отъ всего созданнаго клятву — не вредить ея сыну. ‘Когда такимъ образомъ боги устранили (какъ они воображали) всякую опасность, то по временамъ въ вид шутки выставляли Бальдера предъ своимъ собраніемъ, чтобы весь Эзиръ стрлялъ въ него изъ лука или наносилъ ему удары, или кидалъ въ него каменьями, такъ какъ ничто не причиняло ему вреда’. Но ничтожное растеніе — омела, было упущено изъ виду. И свтлый богъ былъ убитъ омелой вслдствіе измны Локи (Thorpe, Northern Mythology, vol., I, pp. 72, 74).
И Бальдеръ мертвъ, недвижимъ на полу
Лежалъ. Вокругъ него валялись груды
Мечей, скиръ и дротиковъ и копій:
Напрасно ихъ въ него метали боги,
Но въ грудь его впился сучекъ омелы,
Что Годеру далъ обвинитель Локъ,
И Годера рукою неразумной
Онъ брошенъ былъ. Растенье роковое!
Оружіемъ нельзя было пронзить
Иль разрубить могучаго героя —
Но не было дано ему богами
Чаръ никакихъ противъ одной омелы.
(Max Mller. Comparative Mythology. Oxford Essays. 1856, p. 66). Явилась ли эта легенда въ разныхъ мстахъ свта сама собою, или же, получила начало въ какомъ нибудь поэтическомъ вымысл, распространилась изъ общаго центра и по мр своего распространенія измнялась на своемъ пути, согласно мсту и обстоятельствамъ, — это не легко ршить. Возможность того, чтобы герой сдлалъ себ неуязвимымъ съ помощью какихъ нибудь медицинскихъ средствъ не только не находится вн круга воображенія зулуса, но, повидимому, совершенно естественнымъ образомъ представляется его мыслямъ. Въ настоящее время у него есть интелези, растенія разнаго рода, которыми онъ можетъ гарантировать врность прицла: его ассагей попадаютъ въ цль не вслдствіе его искусства, а потому, что его рука намазана извстнымъ составомъ. Передъ сраженіемъ ихъ врачи даютъ имъ лкарство, чтобы сдлать ихъ неуязвимыми противъ оружія враговъ. Но вмст съ медицинскими средствами, они даютъ воинамъ извстныя наставленія какъ вести себя, и, разумется, вс, павшіе въ битв, убиты потому, что они не соблюдали предписанныхъ имъ правилъ! Такимъ же образомъ въ полинезійскихъ легендахъ есть два примра неуязвимости, достигнутой дйствіемъ чаръ. Мауи превращается въ голуби и посщаетъ своихъ родителей, ‘вожди и простой народъ бросаютъ въ него камнями, но безуспшно, никто не можетъ поймать его, если онъ не захочетъ этого самъ’ (George Grey. Polynesian Mythology, p. 30). Рупъ подобнымъ же образомъ оборачивается голубемъ и летитъ къ тайнираускому народу, на островъ Мотутапу, отыскивать свою сестру Гинаури. Тамъ жители напрасно стараются убить его дротиками, или поймать его въ силки (Id. p. 86). (Прим. Кол.).}. Потому что онъ имлъ способность не умирать, такъ какъ чудовище укрпило его, оно знало, что онъ идетъ къ своему народу и что его отецъ не нуждается въ сын, оно, по своей мудрости, знало, что они захотятъ убить Узикулуми, сына Углокоглоко, и дало ему силу.
Они не могли пронзить его своими копьями. Онъ сказалъ: ‘Вы побждены?’ Они сказали: ‘Мы теперь побждены’. Онъ взялъ копье, перекололъ ихъ всхъ, и они умерли. Онъ забралъ весь скотъ и отправился съ войскомъ изъ страны со всмъ скотомъ. Его мать тоже пошла съ нимъ и сестрой, такъ какъ онъ теперь былъ уже царь.

УЗЕМБЕНИ 1) ИЛИ СВАТОВСТВО УЗИКУЛУМИ.

1) Узембени — ‘носительница топора’ или Узваниде — ‘длинный палецъ’.
Узембени была большая женщина. Она имла двухъ дочерей, но она пожирала мужчинъ той страны, гд она жила, до тхъ поръ, пока не убила ихъ всхъ. Она ла людей и дикихъ зврей, она убивала и человка и оленя. Случилось, что когда уже вс люди совсмъ были истреблены, остались только она сама и дв ея дочери. Дочери ея славились среди всхъ племенъ за свою красоту. Одну изъ ея дочерей (это случилось потому, что никакихъ людей уже не осталось, такъ какъ она перебила ихъ всхъ) она схватила и оторвала у ней одну щеку, сварила ее и съла. Щека была горькая. Она уже больше не захотла сть свою дочь, потому что тло ея было ей отвратительно по своей горькости. Она дивилась и не могла понять — отъ чего ея тло горько. И такъ дочери избавились отъ нея своимъ горькимъ вкусомъ.
Пришелъ молодой человкъ, царскій сынъ. Имя его было Узикулуми. Онъ пришелъ выбрать самую хорошенькую изъ этихъ двухъ двушекъ. Онъ пришелъ днемъ, когда Узембени не было: она ушла на охоту. Другое имя ея было — ‘Длиннопалая’, потому что пальцы на ея ногахъ были очень длинны. Ее узнавали по этому: передъ появленіемъ ея поднималась пыль, и когда она показывалась, появлялась и пыль, поднятая ея пальцами, и доходила прежде до того мста, куда шла Длиннопалая. И такъ, когда пришелъ Узикулуми, онъ нашелъ двухъ двушекъ. Онъ увидалъ, что он въ самомъ дл прекрасны. Онъ полюбилъ ихъ, и он полюбили его, такъ какъ онъ былъ царскій сынъ и красивъ. Но он пролили по этому случаю много слезъ, говоря: ‘Придя сюда, ты не пришелъ никуда {Т. е. ты пришелъ въ мсто, гд не найдешь ничего хорошаго, но можешь найти худое. Это говорится въ тхъ случаzхъ, когда гд нибудь существуетъ голодъ, или болзнь, или опасность. Такимъ образомъ выраженіе: ‘я иду изъ-ни откуда’, значитъ, что я иду изъ мста, гд нтъ ни удовольствія, ни пользы, какъ будто человкъ оставилъ какую нибудь негостепріимную деревню (крааль), гд ему не дали пищи. (Прим. Кол.).}. Мы въ безпокойств: мы не знаемъ, куда тебя двать, потому что наша мать стъ людей. Ты для насъ, какъ ты видишь, одно безпокойство’. Одна изъ нихъ сказала: ‘Посмотри только на мою щеку. Это моя мать {Выраженіе, что поврежденіе щеки есть ея матъ, означаетъ, что это поврежденіе есть дло ея матери, какъ будто послдняя всегда присутствуетъ въ этой обид. Такимъ же образомъ тузеземцы выражаются о собственности и благодяніяхъ. Они указываютъ на собственность или подарки и говорятъ: ‘Это онъ, и онъ, и онъ’ вмсто того, чтобы сказать: его. (Прим. Кол.).}. Мы не знаемъ, куда тебя спрятать’.
Узикулуми пришелъ къ двушкамъ одинъ. Онъ вышелъ изъ дому со сворою собакъ, но оставилъ ихъ въ тростник. Двушки придумали хитрость, говоря: ‘Если мы велимъ ему уйти, то Длинный палецъ погонится за нимъ’, и потому он вырыли яму въ дом, посадили его туда и снова закрыли яму и сли на ней.
Около заката солнца показалась пыль. Он сказали: ‘Вотъ она идетъ.’ Сперва показались пальцы ногъ, затмъ она. Какъ только пришла, она засмялась про себя. Она смялась и каталась по земл, говоря: ‘Э, э! въ моемъ дом сегодня славно пахнетъ. Дти мои, что вы сдлали? откуда этотъ запахъ?’ Она вошла въ домъ, она смялась про себя, поталкивая ихъ и говоря: ‘Дти мои, что тутъ такое въ дом?’ Двушки отвчали: ‘Прочь, не надодай намъ: мы не знаемъ, гд намъ достать что нибудь’. Она сказала: ‘Дайте мн только поискать самой, дти’. Он сказали: ‘Мы не знаемъ даже, что ты хочешь найти, здсь совсмъ ничего нтъ’. Она сказала: ‘Только подвиньтесь, чтобы я могла поискать сама’. Он сказали: ‘Мы не встанемъ, что касается до насъ, мы ничего не знаемъ. Длай какъ хочешь. Мы не знаемъ, что ты хочешь сдлать съ нами, ты уже обидла насъ, и вотъ мы теперь каковы! ‘Они сказали это, указывая на щеку, которую испортила малъ. Та уступила и пошла спать.
Утромъ она ушла на охоту. Какъ только она ушла, пыль исчезла, {Этою фразой выражена быстрота удаленія. Она ушла такъ быстро, что пыль, поднятая ея ногами, была уже не видна въ ту минуту, какъ она вышла изъ дому. Она оставила домъ и мгновенно исчезла за отдаленнымъ холмомъ. (Прим. Кол.).} такъ какъ она была уже за холмомъ. Он взяли Узикулуми изъ ямы. Одна сказала: ‘Пойдемъ’. Другая сказала: ‘О, дитя моего отца, или! Я не могу идти съ вами, чтобы не портить дло своимъ присутствіемъ. Вы видите какова я: мать испортила меня. Идите одни. Я останусь, чтобы Длиннопалая покончила со мною.’
И такъ она отправилась съ Узикулуми. Они шли до заката солнца. Онъ пошелъ къ тростнику, чтобы взять своихъ собакъ, взялъ ихъ, и он пошли съ нимъ. Наконецъ сдлалось темно. Утромъ они все еще были въ дорог, они шли со страхомъ, говоря: ‘Если мы заснемъ, то она нагонитъ насъ. Будемъ идти днемъ и ночью до утра, можетъ бить, мы оставимъ ее позади’.
Длиннопалая пришла домой, она нашла только одну дочь. Она тотчасъ пустилась въ путь, говоря: ‘Куда ушла моя дочь?’ Она шла до утра. Въ полдень Узикулуми и двушка увидали пыль. Она сказала Узикулуми: ‘Посмотри на Длиннопалую, это она, вонъ тамъ, теперь она нагнала насъ. Куда намъ уйти?’ И они увидали высокое дерево, они побжали и влзли на него, собаки остались подъ деревомъ.
Длиннопалая пришла. Она была очень сильная женщина. Она пришла съ топоромъ. Она взглянула вверхъ и увидала ихъ. Не думая долго, она начала рубить дерево топоромъ, и когда она рубила его, собаки кусали ее. Она рубила во всю мочь. И когда послышался трескъ дерева, которое подалось, собаки крпко схватили ее: одна оторвала у ней голову, другая руку, третьи оторвали ея плечи и утащили ихъ прочь, а остальныя утащили ея внутренности.
Дерево немедленно выросло и приняло прежній видъ {
Въ легенд ‘о трехъ дочеряхъ царя Лохлина’ старшій сынъ вдовы, который ‘предпочелъ большую овсяную лепешку съ проклятіемъ матери маленькой лепешк съ ея благословеніемъ’, пошелъ въ лсъ рубить деревья для постройки корабля. ‘Великая Уруизга (или Уриска, сверхъ-естественное чудовище) вышла изъ воды и просила его подлиться съ нею лепешкой’. Онъ отказалъ. ‘Онъ началъ рубить деревья, но каждое срубленное имъ дерево подымалось снова, и такъ было съ нимъ до наступленіи ночи’. (Campbell, Highland Tales. Vol. I. pp. 236, 237). Такимъ же образомъ Рата ‘пошелъ въ лсъ и, найдя тамъ одно очень высокое дерево, совершенно прямое во всю свою длину, свалилъ его и отрубилъ его благородную верхушку, намреваясь сдлать лодку изъ его ствола. Вс наскомыя, живущія въ деревьяхъ, и лсные духи были сильно возмущены этимъ поступкомъ, и какъ только Рата, по окончаніи своей дневной работы, воротился вечеромъ въ деревню, вс они собрались и подняли дерево снова. Безчисленное множество наскомыхъ, птицъ и духовъ, называемыхъ ‘потомками Гакутури’, работали усердію, прилаживая каждую щепочку и лучинку на ея прежнее мсто и при этомъ громко пли свои заклинанія. Вотъ что они пли со смшаннымъ шумомъ различныхъ голосовъ:
‘Сдвиньтесь, щепки и лучинки,
Крпко сдвиньтесь вмст вы,
И держитесь крпко вмст,
Прямо, дерево, ты встань!’
Это повторяется съ Ратой не одинъ разъ, но онъ подстерегаетъ и схватываетъ одного изъ своихъ враговъ. Они говорятъ ему, что онъ не иметъ права срубить лснаго бога. Онъ молчитъ. Они просятъ его идти домой и общаютъ выстроить ему лодку’. (Sir George Grey, Polynesien Mythology, p. 111—114). (Прим. Кол.)}. Узембени ожила, вс ея члены срослись, она встала, взяла свой топоръ и начала сильно рубить дерево, и когда оно затрещало, собаки снова оторвали ей голову и члены и каждая ушла съ какимъ нибудь членомъ къ рк или къ скал, вс сдлали тоже, он набрали большихъ камней и истерли ея члены въ порошокъ.
Затмъ Узикулуми и двушка сошли съ дерева и побжали прочь, къ народу Узикулуми. Собаки бросили тло Узембейй, когда оно было истерто въ порошокъ, въ воду, и затмъ пошли за Узикулуми. Такимъ образомъ Узембени умерла, а Узикулуми воротился домой къ своему народу, народъ устроилъ похоронный плачъ {Когда кто нибудь, пропадавшій нкоторое время безъ всти и считавшійся умершимъ, возвращается къ своему народу, то обычай требуетъ, чтобы прежде всего привтствовать его похороннымъ плачемъ. Поэтому случаю устроивается большой пиръ. — Подобный обычай, повидимому, господствуетъ у полинезійцевъ. Такъ Ригуа изображается плачущимъ по случало приближенія Рупа, и Рунъ, повидимому, отвчаетъ тоже плачемъ. (Grey. Polynesian Mythology, p 84). Такъ ‘Нгаторо-и-ранги плакалъ о своей племянниц и затмъ была предложена пища’. (Id. p. 169). При возвращеніи Гатупату, котораго считали убитымъ своими братьями, старики начали громко рыдать, и Гатупату сказалъ: ‘Нтъ, нтъ, будемъ плакать тихо, чтобы не услыхали братья, которые убили меня’. (Id. p. 189). Такъ плакалъ весь народъ надъ Мару-туагу, при его прибытіи (id. p. 252). (Прим. Кол.).}. Тогда они убили быка, и очень радовались, говоря: ‘Гд ты досталъ такую красивую двугаку? Мы думали, что тебя уже нтъ на земл живыхъ. Мы думали, что ты умеръ’.

ВАРІАНТЪ ОДНОЙ ЧАСТИ ЭТОЙ СКАЗКИ.

Случилось, что когда Узикулуми шелъ съ Узембени, свататься къ ея дочерямъ, онъ, ничего не зная объ Узембени, зная только о двушкахъ, о которыхъ шла молва, что он красавицы, встртился съ ласточкой. Ласточка сказала ему: ‘Узикулуми! тамъ, куда ты идешь, нтъ никакого мста, ты не будешь тамъ счастливъ. Кто будетъ твоимъ покровителемъ?— О, сними съ меня кожу и наднь ее на свою палку, чтобы я могла сказать теб, когда Узембени вздумаетъ тебя състь’. Такъ онъ взялъ ласточку, снялъ съ нея кожу, сшилъ ее и надлъ на свою палку.
Онъ пришелъ въ домъ Узембени. Когда пришла Узембени, кожа заговорила съ Узикулуми и сказала ему: ‘Это Узембени’. И ночью, когда онъ легъ въ дом Узембени и спалъ въ одной сторон дома, случилось, что Узембени ночью проснулась, и начала тихонько подкрадываться, думая схватить Узикулуми. Кожа разбудила его говоря: ‘Проснись теперь. Чу! Узембени близко’. Узикулуми проснулся, а Узембени пошла назадъ, потому что она хотла захватить его врасплохъ.
Наконецъ занялся день, и кожа сказала Узикулуми: ‘Теперь отправляйся, потому что Узембени уже ушла’. И онъ отправился съ двушкой. Такъ онъ шелъ и бжалъ отъ Узембени, пока не дошелъ до мста, гд было одно дерево. Кожа сказала: ‘Влзь на это дерево, я оберегу тебя тамъ. Собаки будутъ бороться съ Узембени и убьютъ ее’. Онъ влзъ на дерево. Узембени пришла и срубила дерево. Когда оно было готово упасть, собаки разорвали ее въ куски. Она ожила снова. Посл того он снова разорвали ее и разбросали куски. Кожа сказала: ‘Теперь слзай! Узембени мертва, но она оживетъ опять. Слзай и иди скоре’.
И въ самомъ дл Узембени потомъ ожила, хотя собаки истерли ее въ порошокъ и бросили въ воду. Она снова собрала свои кусочки и ожила опять. Она ожила тогда, когда ихъ уже не было на дерев. Она искала ихъ, но не нашла. И такъ, она оставила свои поиски и пошла домой {Въ Pentamerone Базиля мы находимъ разсказъ, имющій нкоторыя черты сходства съ этимъ. Петрозинелла, прекрасная двушка, находится во власти людодки. Та заперла ее въ башню, куда можно войти только черезъ маленькое окно, черезъ которое людодка взбирается въ башню и спускается оттуда съ помощью волосъ Петрозинеллы! Молодой принцъ открываетъ двушку въ этомъ убжищ и входитъ въ башню тмъ же способомъ, какъ и людодка, усыпивъ ее маковымъ сокомъ. Но одинъ сосдъ узнаетъ о свиданіяхъ любовниковъ и говоритъ о нихъ людодк. Та возражаетъ, что Петрозинелла не можетъ убжать, ‘такъ какъ она, людодка, заворожила двушку, и если у ней не будетъ въ рукахъ трехъ чернильныхъ орховъ, которые лежатъ на одной балк въ кухн, то всякая попытка ея бжать будетъ напрасна’. Петрозинелла подслушиваетъ этотъ разговоръ, достаетъ орхи, убгаетъ съ принцемъ изъ башни, съ помощью веревочной лстницы. Сосдъ говоритъ объ этомъ людодк, которая тотчасъ пускается въ погоню и бжитъ ‘быстре разнузданной лошади’. Петрозинелла бросаетъ на землю одинъ орхъ и вдругъ появляется корсиканскій бульдогъ, который бросается на людодку, съ разинутою пастью. Но она усмиряетъ бульдога хлбомъ и снова преслдуетъ ихъ. Другой орхъ бросаетъ на землю — и является свирпый, огромный левъ, который хочетъ пожрать ее, но она поворачиваетъ назадъ, сдираетъ ножу съ осла, который пасся на лугу, и покрывается ею, левъ пугается и убгаетъ. Людодка снова преслдуетъ бглецовъ, одтая въ ослиную кожу. Они слышатъ стукъ ея пятокъ, видятъ облако пыли, поднимающееся къ небу, и догадываются, что это она приближается снова. Петрозинелла бросаетъ третій орхъ — и внезапно выскакиваетъ волкъ, ‘который, не давъ людодк выкинуть какую нибудь новую штуку, съдаетъ ее какъ она есть, въ образ осла’. (р. 117).
Разсказы, гд людодка представляется имющею прекрасныхъ дочерей, въ которыхъ влюбляются и которыхъ добываютъ принцы, очень обыкновенны въ народныхъ сказаніяхъ разныхъ націи (См. ‘Голубь’ Базиля ор. cit. p. 180. Сравн. также: ‘Молодой король Изаид-Руадъ’ и ‘Битва птицъ’, Campbell, op. cit. vol. I pp. 1, 25). (Прин. Кол.)}.

УКСОМБЕККАНТСИНИ.

Въ нкоторой стран жилъ-былъ царь. У него обыкновенно рождались дти — вороны {У туземцевъ существуютъ легенды о женщинахъ, рождающихъ воронъ и существъ похожихъ на лошадей и слоновъ, Такіе легенды, вроятно, произошли отъ случаевъ рожденія уродовъ, которые имли дйствительное или воображаемое сходство съ этими животными. Идея о женщинахъ, который рождаютъ животныхъ, обыкновенны и у другихъ народовъ. Въ проз Эдды мы читаемъ о нкоей Гефджон (Gef’jon), имвшей отъ одного гиганта четырехъ сыновей-быковъ (Mallet. Northern Antiquities, p. 398) и о вдьм Джаривид, которая была матерію сыновей-гигантовъ, имвшихъ видъ волковъ: (Id. р. 408). Локи рождаетъ восьминогаго коня Слейпинра (Id. p. 434). Въ Pentamerone мы читаемъ о женщин, которая произвела на свтъ миртовое дерево, оказавшееся феей, вышедшею наконецъ замужъ за нкоего принца. (‘Миртъ’). Пазифея дала жизнь чудовищу Минотавру, а Леда произвела два яйца и изъ каждаго изъ нихъ вылупились двойни. Въ одномъ изъ нумеровъ журнала All the year Round мы читаему о нкоей Мери Лофтъ, жившей въ прошломъ столтіи, которой удалось убдить многихъ ученыхъ, что она сдлалась матерью шестнадцати кроликовъ!
Но о рожденіи животныхъ въ этихъ легендахъ разсказывается почти всегда какъ о позор для человческаго существа, какъ о чемъ-то служащемъ упрекомъ матери. Въ нкоторыхъ сказаніяхъ одну королеву, по злоб, обвиняютъ въ томъ, что она рождаетъ животныхъ. Обвиненіе это имло цлью лишить ее любви короля. Названіе Игвабаба (ворона) есть эпитетъ, выражающій презрніе, въ нкоторыхъ сказкахъ не ясно — должны ли мы понимать его въ этомъ смысл, или буквально/ однакоже очевидно, что въ сказк объ Уксомбеккантсини мы должны принимать его буквально. Вс дти царя были вороны. Забавно народное воззрніе, по которому рожденіе подобныхъ животныхъ предпочитается безплодію. (Прин. Кол.).}, у него не было ни одного дитяти въ человческомъ образ, во всхъ его домахъ {Каждая жена полигамиста иметъ свое собственное жилище и хозяйство, каждое такое отдльное хозяйство называется домомъ.} его дти были вороны. Но его царица вовсе не имла дтей, говорили, что она безплодна, она оставалась долгое время, не имя ни одного дитяти. Вс насмхались надъ нею, даже женщины, рождавшія воронъ. Он говорили: ‘Правда, мы рождаемъ только воронъ, но ты не рождаешь ничего. Скажи же намъ, какой изъ тебя прокъ?’ Она плакала, говоря ‘Разв я сама произвела себя? Вдь и вы сдлались матерями потому, что сказано: Будьте вы матерями {Это изрченіе достойно замчанія. Оно обыкновенно у туземцевъ. Произнося его, они имютъ въ виду слова, которыя сказалъ Ункулункулу (великій прародитель, отецъ всего живущаго), когда, вначал, онъ оторвалъ вс вещи отъ Утланга, предопредливъ своимъ повелніемъ вс будущія событія.}’.
Наконецъ она пошла копать землю. Когда она копала и огородъ былъ уже почти оконченъ, въ ней подошли два голубя, между тмъ какъ она сидла на земл и плакала. Одинъ сказалъ другому: ‘Вукуту’. Другой сказалъ: ‘зачмъ ты говоришь ‘Вукуту’, а не спрашиваешь — чего она плачетъ?’ Она сказала: ‘Я плачу потому, что не имю ни одного ребенка. Другія жены царя рождаютъ воронъ, а я не рождаю ничего’. Одинъ сказалъ: ‘Вукуту’. Другой сказалъ: ‘Зачмъ ты говоришь ‘Вукуту’, а не спросишь ее, что она дастъ намъ, если мы дадимъ ей возможность имть ребенка’? Она отвчала: ‘Я отдала бы все, что имю’. Одинъ сказалъ: ‘Вукуту’. Другой сказалъ: ‘Зачмъ ты говоришь ‘Вукуту’, а не спросишь — какую пищу она дастъ намъ’? Она сказала: ‘Я дамъ вамъ свой амабеле {Амабеле — туземный хлбъ.}’. Одинъ сказалъ: ‘Вукуту’. Другой сказалъ: ‘Зачмъ ты говоришь ‘Вукуту’ вдь мы не димъ амабеле?’ Она сказала: ‘Я дамъ вамъ амедомби {Анедомби, родъ клещинца (arum) травы, шишки которой употребляются въ качеств пищи.}’. Одинъ сказалъ: ‘Вукуту’. Другой сказалъ: ‘Зачмъ ты говоришь ‘Вукуту’, и не скажешь ей, что мы не любимъ амедомби?’ Она назвала вс роды пищи, какіе только имла. Они отказались отъ всхъ. Наконецъ она сказала: ‘Это вся пища, какая у меня есть’. Голубь сказалъ: ‘Вукуту’, ты имешь амабеле, а мы любимъ смена клещевины’. Она сказала: ‘О, у меня есть смена клещевины’. Одинъ сказалъ: ‘Вукуту’. Другой сказалъ: ‘Зачмъ ты говоришь ‘Вукуту’, а не велишь ей сію минуту идти домой и принести намъ смянъ клещевины? {Сравни разговоръ между воронами въ сказк о ‘Врномъ Іоган’ (Grimm. op. cit., p. 29) и между золотыми и серебряными голубями въ ‘Битв птицъ’ (Campbell, op. cit. vol. I, p. 37). (Прим. Кол.).}’.
Женщина тотчасъ побжала домой, взяла смена, лежавшія въ горшк, высыпала ихъ въ корзинку, поставила ее себ на голову и пошла съ нею въ огородъ. При ея приближеніи одинъ сказалъ: ‘Вукуту’, Другой сказалъ: ‘Зачмъ ты говоришь ‘Вукуту’, а не велишь ей высыпать смена на землю?’ Она высыпала смена клещевины на землю. Голуби подобрали ихъ вс.
Когда они съли вс смена, то одинъ сказалъ ‘Вукуту’. Другой сказалъ: ‘зачмъ ты говоришь ‘Вукуту’, а не спросишь ее, принесла ли она рожокъ и инхланга? {Инхланга — маленькій ножичекъ, которымъ туземцы длаютъ насчки на кож.}’. Она сказала: ‘Нтъ’. Одинъ сказалъ: ‘Вукуту’. Другой сказалъ: ‘Зачмъ ты говоришь ‘Вукуту’, а не велишь ей тотчасъ идти и принести рожокъ и ножикъ. Она побжала домой, взяла рожокъ и ножикъ и сейчасъ воротилась. По ея приход, одинъ сказалъ: ‘Вукуту’. Другой сказалъ: ‘Зачмъ ты говоришь ‘Вукуту’, а не скажешь ей, чтобы она повернулась къ намъ спиною?’ Она повернулась. Одинъ сказалъ: ‘Вукуту’. Другой сказалъ: ‘Зачмъ ты говоришь ‘Вукуту’, а не поржешь ей ляжку?’ Голубь сдлалъ надрзъ и когда онъ окончилъ это, онъ взялъ рожокъ и вылилъ въ него сгустившуюся кровь. Одинъ сказалъ: ‘Вукуту’. Другой сказалъ: ‘Зачмъ ты говоришь ‘Вукуту’, а не скажешь ей, чтобы она сходила домой за большимъ сосудомъ, налила въ него сгустившуюся кровь, оставила ее на два мсяца, а потомъ открыла бы сосудъ?’ Она пошла домой и сдлала это.
Она оставалась такъ два мсяца, когда же показался третій новый мсяцъ, то она нашла двухъ дтей, {Въ книг Стефенса, подъ заглавіемъ ‘Путевыя впечатлнія въ Средней Африк (Incidents of Travel in Central Africa) помщена любопытная бесда, имющая сходство съ этою. Одна старуха печалилась о томъ, что она бездтна. Она взяла яйцо, покрыла него тряпкой и положила въ безопасное мсто. Она ежедневно осматривала его и наконецъ была обрадована, увидя, что изъ него вылупился ребенокъ. Добытое такимъ образомъ дитя иметъ много сходства съ Углаканьяной. Полинезійская мифологія представляетъ Мауи родившимся преждевременно, когда мать его ходила по морскому берегу. Она завернула выкидышъ въ пукъ своихъ волосъ и бросила его въ пну буруна, онъ запутался въ водоросляхъ, а мягкій полипъ охвативъ его кругомъ, чтобы защитить его. Его великій предокъ Тама-нуики-те Ранги, привлеченный мухами, ‘снялъ обвившаго его полипа и увидлъ что внутри лежитъ человческое существо.’ Мауи сдлался великимъ героемъ. Происхожденіе Вгакатау, великаго волшебника, въ тхъ же самыхъ легендахъ, еще боле замчательно. ‘Однажды Апанура сошла къ морскому берегу и сняла маленькій передникъ, который она носила въ вид покрывала, и бросила его въ океанъ. Нкій богъ, по имени Ронготаковіу, взялъ его, далъ ему форму и бытіе и Угакатау получилъ жизнь. Его предокъ Ронготайковіу научилъ его волшебству и употребленію заклинаній всякаго рода. (Grey op. cit., p. 18, 19 и p. 116) Срав. также шотландскую легенду о рожденіи Гилидойра Магреволлиха, или Чернаго Дитяти, сына Костей. (Деа Озера Вальтеръ-Скотта примч. къ стиху: ‘О рожденіи Бріана разсказывались странныя вещи’). Но происхожденія ‘приноситель’ въ томъ вид, какъ оно разсказано въ исландскихъ легендахъ, еще боле замчательно. Одна женщина похищаетъ ребро мертвеца, длаетъ надъ этимъ ребромъ заклинанія и кладетъ его на своей груди. Три раза она идетъ къ причастію, но вливаетъ вино въ оконечности кости, и въ третій разъ ‘приноситель пріобрлъ полную жизнь и силу’: когда она уже не могла боле носить на своей груди, она сдлала себ рану въ бедр, помстила его въ ней, оттуда онъ достаетъ себ пищу во всю остальную жизнь свою. ‘Приноситель’ длается для своей матери чмъ-то въ род домашняго генія, та посылаетъ его сосать чужихъ коровъ, молоко которыхъ онъ выливаетъ изо рта въ молочный горшокъ своей матери.} она вынула ихъ изъ сосуда и помстила ихъ въ другой большой горшокъ. Три мсяца она не заглядывала въ горшокъ {Т. е. три мсяца съ того времени, какъ она помстила кровь въ первый сосудъ, одинъ мсяцъ съ тхъ поръ, какъ она помстила его во второй.}. Когда она посмотрла туда въ четвертый мсяцъ, то нашла двухъ дтей уже большими и смющимися. Она очень обрадовалась.
Она пошла копать землю. Придя къ огородъ, она сидла тамъ до тхъ поръ, пока солнце начало опускаться, и говорила: ‘Можетъ ли это быть, что мои дти останутся живыми? Вдь другіе женщины насмхаются надо мною, он не родятъ людей, а только воронъ’. Посл полудня она вернулась домой. Когда наступилъ вечеръ и ей время было ложиться спать, она заперла дверной проходъ дверью изъ ивовыхъ прутьевъ и цыновкой, говоря: ‘Ну вотъ, если кто нибудь и будетъ проходить мимо двери, онъ не увидитъ ничего’. Она подождала, и когда увидла, что народъ уже не ходитъ туда и сюда по деревн, взяла дтей, положила ихъ на цыновку, взяла молока и дала имъ, мальчикъ пилъ его, а двочка не стала пить. Побывъ съ ними долго, она положила ихъ на прежнее мсто и заснула.
Оба ребенка росли очень скоро, они стали уже ползать по полу, но никто не видалъ ихъ, наконецъ они уже начали ходить, а мать скрывала ихъ отъ людей. Они оставались въ дом, не выходя оттуда, мать не позволяла имъ выходить, говоря, что если они выйдутъ, то ихъ увидятъ вороны и убьютъ ихъ, потому что он надодаютъ ей даже въ ея дом. И въ самомъ дл, случилось, что когда она встала утромъ, принесла воды, пошла копать гряды и затмъ возвратилась домой въ посл-полуденное время, то она нашла, что вода разлита по всему дому, пепелъ выскребенъ изъ очага и что весь домъ блъ отъ пепла. Она сказала: ‘Это длаютъ со мною потому, что я не рожаю даже воронъ, потому что еслибы и у меня тоже родились дти, то со мною не обходились бы такъ. Меня уже долгое время огорчаютъ такимъ образомъ, даже мой мужъ, который женился на мн, неласковъ, онъ уже не смотритъ на меня, какъ на человческое существо, потому что у меня нтъ ребенка’.
Дти росли и сдлались большими, маленькая двочка стала наконецъ взрослою двушкой, а мальчикъ молодымъ человкомъ. Мать сказала имъ: ‘Вы уже такіе большіе дти, а у васъ нтъ никакого имени’. А двочк она сказала: ‘Что касается до тебя, твое имя пусть будетъ Уккомбеккантсини {Уккомбеккантсини — мтильщица цыновокъ.}’. Мальчикъ сказалъ: ‘А мн не давай никакого имени, потому что я хочу получить свое имя взрослаго, когда я выросту, отъ моего отца, а теперь я не желаю имть имени’. Мать согласилась.
Случилось, что въ полдень, когда матери не было дома, двушка сказала: ‘Пойдемъ-ка, принесемъ воды, потому что вороны расплескали воду нашей матери’. Мальчикъ сказалъ ‘Разв мать не запретила намъ выходить изъ дому?’ Двушка сказала: ‘Кто насъ увидитъ? вдь вс ушли копать землю’. Мальчикъ согласился. Двочка взяла ведро, она пошла къ рк, оба они пошли вмст. Мальчикъ отличался тмъ, что былъ блъ, а двочка была очень блистательна. Такъ они шли и пришли къ рк и стали черпать воду. Когда она наполнила ведро, то сказала мальчику: ‘Поставь его мн на голову’. Какъ разъ въ то время какъ онъ готовъ былъ поставить ей на голову ведро, они увидали рядъ людей, которые шли къ нимъ. Придя къ рк, эти люди сказали: ‘Дайте намъ нить’. Онъ чашкой зачерпнулъ воды и далъ первому. Второй попросилъ тоже, говоря: ‘Дай мн пить’. Онъ далъ ему пить. Вс просили такимъ же образомъ, пока онъ не напоилъ всхъ.
Т сказали: ‘Изъ какой вы деревни?’ Они отвчали: ‘Вонъ изъ той, что на холм’. Они сказали: ‘Есть ли тамъ кто нибудь дома?’ Они сказали: ‘Нтъ, тамъ нтъ никого’. Они сказали: ‘Къ какому дому вы принадлежите?’ Они сказали: ‘Вонъ къ тому послднему, возл главнаго входа’. Они сказали: ‘Кто тутъ королева?’ Они отвчали: ‘Королевой была наша мать, но случилось, что такъ какъ она не имла дтей, то ее домъ былъ отодвинутъ и помщенъ возл входа’. Дти спрашивали у нихъ: ‘А вы, къ какому народу вы принадлежите?’ Они отвчали: ‘Мы пришли вонъ оттуда. Мы ищемъ очень красивой двушки, потому что царь нашего племени хочетъ жениться’. Они сказали: ‘Это на первой жен онъ хочетъ жениться’. Они подтвердили. Дти спросили: ‘Вы изъ какого народа?’ Они сказали: ‘Мы — Абахвебу’. Двочка сказала: ‘А царь вашего народа — Умхвебу?’ Они отвчали: ‘Нтъ, онъ не изъ того же племени, изъ котораго мы, только мы — Абахвебу. И насъ немного, одна только толпа’. И Абахвебу удалились.
Мальчикъ поставилъ ведро на голову двочк. Они пошли на холмамъ къ своему дому и сли. Посл полудня, когда мать вернулась изъ огорода, она спросила: ‘Кто принесъ эту воду? Они сказали: ‘Мы. ‘ Она сказала: ‘Разв я не запретила вамъ выходить? Кто же веллъ вамъ принести воды?’ ‘Мальчикъ сказалъ:’ Я не хотлъ, но Уккомбеккантсини сказала: ‘Пойдемъ-ка, принесемъ воды’. Мать спросила: ‘Васъ никто не видалъ?’ Они отвчали: ‘Насъ видли только Абахвебу, которыхъ было много. Они спросили насъ, чьи мы дти, мы сказали, что мы изъ этой деревни.’ И они замолчали. Они оставались много дней, но ихъ никто не зналъ .въ ихъ деревн, ихъ знали только Абахвебу.
Въ другой разъ случилось, что въ посл-полуденное время пришло много скота съ множествомъ людей. Вс люди деревни сказали: ‘Это войско, это гд оно сдлало грабежъ и взяло такъ много скота?’ Они увидали много людей, идущихъ къ ихъ деревн, эти люди оставили много скота за деревней, а съ остальнымъ вошли въ самую деревню. Придя туда, они загнали скотину въ хлвъ, потомъ вышли впередъ, стали тамъ и почтительно просили дочь у отца. Вс люди деревни молчали. Они молчали отъ удивленія, говоря себ: ‘Разв есть такой человкъ, который пришелъ бы выбирать себ невсту изъ воронъ? Въ этой деревн вдь нтъ ддушки, которая была бы человческимъ существомъ. Но люди просили такъ, какъ-будто они знали двушку. Наконецъ женщины сказали: ‘Если вы пришли выбирать невсту, то которую изъ всхъ этихъ нашихъ двушекъ? Будетъ рада та мать, которой дочь будетъ выбрана съ приданымъ изъ такого множества скота.’
Вс женщины вышли изъ домовъ и стояли за порогомъ, другія побжали на край деревни, говоря: ‘Эй вы! Не радуется ли женщина. не имющая дтей, что къ ея дочери пришли эти сваты?’ Он говорили это въ насмшку надъ бездтною женщиною, такъ какъ он не знали, что она то иметъ настоящую двушку, такъ какъ он рождали только воронъ. Мужчины вышли сердитые вмст съ отцомъ воронъ, женщины его привели въ ярость и онъ говорилъ: ‘Прочь, прочь вы? Изъ какихъ вашихъ двушекъ подняли эти радостные крики! вдь вы не рожаете ничего кром воронъ. Кто станетъ бросать такое множество скота на приданое невсты?’ Мужчины говорили: ‘Спшите въ свои дома и перестаньте шумть.’.
Владтель деревни пошелъ къ сватамъ и сказалъ: ‘Что до меня касается, то у меня нтъ дочери. Я отецъ воронъ и ничего другого. Возьмите вашъ скотъ и идите съ нимъ домой, къ своему~ народу.’ Они отвчали: ‘Мы просимъ тебя не отказывать намъ, мы знаемъ, что въ этой деревн есть двушка, которая — настоящій человкъ’. Начальникъ деревни серьезно клялся, что нтъ двушки въ его дох. Наконецъ сваты посмотрли другъ на друга, желая распросить тхъ Абахвебу, которые приходили сюда въ первый разъ, и спросили ихъ: ‘Вы въ самомъ дл видли двушку въ этомъ мст?’ Абахвебу отвчали: ‘Да, мы видли одну въ этомъ мст, мы можемъ указать домъ, куда она вошла.’ Т спросили, который это домъ. Они сказали: ‘Предпослдній.’ Они сказали: ‘О, начальникъ этой деревни, мы въ самомъ дл знакомы съ твоею дочерью, мы можемъ даже показать домъ, въ которомъ она находится.’ Начальникъ деревни отвчалъ съ гнвомъ: ‘Ужъ не въ самомъ ли дл эти люди такіе мудрецы? Потому что я, отецъ дтей, говорю вамъ, что въ этомъ мст нтъ двушки въ человческомъ образ. Но вы спорите со мной, потому что вы пришли посмяться надо мною, такъ какъ я не отецъ человческихъ существъ. Жилица того дома, на который вы указываете, не родила даже вороны’.
Женщина этого дома, услыхавъ такія слова мужа, вышла изъ дому, говоря: ‘Посмотрите сваты на нашу принцессу. Войди въ домъ и угощайся мясомъ скота, убитаго для тебя, мой зять. Потому что хотя я не имла ни одного дитяти, но вы видли, что у меня есть дитя’.
Мужъ ея вошелъ въ домъ и сказалъ: ‘Я думалъ, что у тебя нтъ ни одного ребенка, но такъ какъ ты вышла и надлала такого шума, то неужели ты имешь дитя?’ Она отвчала. ‘Такъ какъ я бездтна, то гд мн было взять ребенка?’ Онъ сказалъ: ‘Я спрашиваю тебя, дитя мое, скажи мн, чего ты радовалась?’ Она отвчала: ‘Я радовалась за моихъ дтей, они дти не мужчины, а только мои.’ Мужъ ея сказалъ: ‘Гд они?’ Она сказала: ‘Выходите, чтобы онъ увидалъ васъ.’ Мальчикъ и двочка вышли. Когда отецъ увидалъ ихъ, онъ бросился къ мальчику и обнялъ его, плача и говоря ‘Гау! гау! Неужели женщины въ самомъ дл такъ храбры? Какъ это ты скрывала дтей до тхъ поръ, когда они сдлались такими большими, и никто не зналъ о нихъ?’ Потомъ онъ сказалъ: ‘Гд достала ты этихъ дтей?’ Она отвчала: ‘Ихъ дали мн голуби. Они надрзали мн бедро, оттуда вышла густая кровь, она была собрана въ сосудъ, наконецъ она превратилась въ два человческихъ существа, я кормила ихъ, я не хотла сказать теб, потому что вороны могли убить ихъ.’
Отецъ согласился и сказалъ: ‘Какого бычка убить для нихъ? О козл и говорить нечего, для нихъ не годится убить какого нибудь козла, а надо убить бычка.’ Мать согласилась. Она вышла изъ дому и пошла къ жениху, теперь веселая и счастливая, говоря: ‘Пойдемъ, я покажу теб твоего бычка.’ Женихъ вышелъ одинъ, она показала ему молодаго быка. Онъ былъ убитъ и съденъ.
На другой день отецъ сказалъ: ‘Слдуетъ убить тельца также и для двушки въ тотъ день, когда она будетъ плясать {Посредствомъ этой церемоніи невста открыто признаетъ жениха. Среди хлва кладутъ рогожку, женихъ и его свита сидятъ въ верхней части загона, невста съ своими подругами съ пляской направляются отъ входа къ тому мсту, гд они сидитъ. Затмъ одна беретъ жениха за руку и ведетъ его къ рогожк и оставляетъ его стоящимъ на ней. Посл этого до рогожки не прикасается никто изъ свиты невсты, потому что на этой рогожк стояла нога жениха, но ее уноситъ кто нибудь изъ свиты жениха.} передъ людьми жениха.’ Мать согласилась. Отецъ всталъ и сказалъ: ‘Слдуетъ выполнить вс обычаи этого дитяти, такъ какъ я желаю, чтобы сваты жениха взяли ее съ собой въ день своего отправленія, потому что вороны могутъ убить ее.’ Такимъ образомъ вс ея обычаи были исполнены посредствомъ закланія для нея козловъ, такъ какъ еще ничего не убивали для нея по поводу совершеннолтія: вдь никто не зналъ о ней. Она плясала передъ свитою жениха, скотина была убита и мясо съдено.
Отецъ сказалъ: ‘отложите одну ногу, дти мои, чтобы имть пищу на дорогу.’ Они отвчали: ‘Хорошо, отецъ, и мы желаемъ идти завтра утромъ.’ Они жили совершенно душа въ душу.
Мать сказала людямъ жениха: ‘Когда вы отправитесь въ свой путь, то увидите зеленое животное на тропинк, оно покажется въ горахъ. Не гонитесь за нимъ, оставьте его въ поко, тогда бракъ моей дочери будетъ счастливъ {Здсь, вроятно, подразумвается инсиманго, обезьяна крупной породы. Говорятъ, что та иметъ зеленый цвтъ, ея шкура иметъ цнность, такъ какъ употребляется только для украшенія вождей и великихъ людей. Цвтъ ея собственно срый съ зеленоватымъ оттнкомъ.}’.
Въ слдующее утро они отправились. Но для жениха и его невсты были выбраны два большихъ быка, на которыхъ посадили ихъ. Воины ихъ шли впереди, а они слдовали за ними со многими двушками, вызванными изъ племени ея отца. Наконецъ они дошли до горъ и увидли то животное, насчетъ котораго мать предостерегала ихъ, говоря, чтобъ они не убивали его. Вс воины побжали и погнались за животнымъ. Невста сказала: ‘Запрети имъ преслдовать животное. Разв матъ не сказала вамъ, чтобы вы не преслдовали его?’ Женихъ отвчалъ: ‘О, что за важность! что изъ этого, по твоему, можетъ произойти? Пусть ихъ преслдуютъ: это пустяки.’ Невста и женихъ и двушки невсты долго ждали тамъ. Наконецъ женихъ сказалъ: ‘О, мы устали стоять здсь на солнц. Дайте-ка я-войду сейчасъ и ворочу людей, чтобы продолжать намъ путь. Теперь уже полдень’.
И онъ отправился.
Он оставались тамъ долгое время, не видя жениха, наконецъ невста сказала другимъ двушкамъ: ‘Мн надоло ждать и ужасно хочется пить.’ Когда она говорила эти слова, къ нимъ подползла имбулю {Имбулю — большая полевая ящерица, живущая большею частію въ лсахъ. Туземцы говорятъ, что она очень любитъ молоко и сосетъ коровъ, когда он находятся въ открытомъ пол. нердко случается, что мальчишки, крадущіе у своихъ отцовъ молоко во время пастьбы коровъ, сваливаютъ вину на имбулю.} и сказала: ‘Добрый день, прекрасная принцесса!’ Он отвтили на привтствіе. Имбулю сказала: ‘Слзь съ быка, чтобы я могла посмотрть, пристанетъ ли ко мн твоя одежда.’ Она отвчала: ‘Я не желаю слзать.’ Имбулю сказала: ‘Гау! только слзь, ты тотчасъ влзешь опять.’ Наконецъ невста сошла. Имбулю взяла ея платье, опоясала его и сказала: ‘Ахъ, какъ это идетъ ко мн!’ Имбулю сказала: ‘Дай мн свое покрывало {Улембу.— Теперь туземки уже не носятъ покрывало и о немъ упоминается только въ дтскихъ сказкахъ. Говорятъ, въ прежнія времена существовалъ обычай, чтобы невста покрывала свое лицо вуалью. Теперь она отчасти закрываетъ его выдланною кожей.}’ я хочу посмотрть, пристанетъ ли и оно ко мн.’ Невста отказала, говоря: ‘Я боюсь солнца, принцесса.’ Имбулю сказала: ‘Ссуди его мн, я сейчасъ же возвращу его теб.’ Та дала ей покрывало. Имбулю надла его и сказала: ‘Позволь мн ссть на быка только посмотрть, годится ли также и онъ для меня.’ Невста сказала: ‘Садись, но только сейчасъ слзь опять.’ Итакъ имбулю сла на быка и сказала:’ Нцинци! Какъ удивительно онъ годится для меня’. Невста сказала: ‘Слзай же теперь.’ Имбулю сказала: ‘Я не желаю слзать, я никогда не слзу’. Невста сказала: ‘Слзай, чтобы я могла ссть.’ Имбулю отвчала: ‘Ты позволила мн влзть, и я не сойду.’
Тогда подруги невсты и невста отправились, он превратились въ зябликовъ, а она въ улюву {Улюва — родъ зяблика.}. Он полетли въ лсъ и остались тамъ, потому что теперь он сдлались птицами.
Люди жениха пришли со шкурою животнаго, которую они содрали. Они шли врядъ. Когда они находились еще вдали отъ мста, гд оставили двушекъ, женихъ сказалъ: ‘Гау, гау! Люди мои! видите ли вы невсту, видите ли, что она сдлалась маленькою и уже не блеститъ? Что съ нею случилось? и гд двушки ея?’ Они отвчали: ‘О, господинъ, можетъ быть, двушки устали сидть на солнц, и пошли назадъ въ свои дома. Мы видимъ, что сдлало солице съ невстой, потому что она не привыкла сидть на солнц.’ Онъ отвчалъ: ‘А если это такъ, то мы увидимъ, что сдлало солнце. Мое тло слабо {Если кто нибудь чувствуетъ слабость или истому въ тл, не будучи въ состояніи объяснить себ причину ея, то онъ считаетъ это предзнаменованіемъ приближающагося несчастія.}, мн кажется, что это не невста моя.’ Они подошли къ ней и сказали: ‘Гд двушки?’ Невста отвчала, точно языкъ у ней былъ связанъ, говоря быстро и невнятно: ‘Он ушли домой {Роландъ позволяетъ своей невст идти домой, для приготовленія брачнаго пира, но попадаетъ въ сти новыхъ чаръ и забываетъ свою нарченную и свою клятву. Когда бракъ его съ другою двушкой готовъ уже совершиться, она присоединяется къ свадебной процессіи, и когда наступила ея очередь нтъ, Роландъ узнаетъ ея голосъ. Въ промежутк между тмъ временемъ, какъ она была забыта, и тмъ, какъ она была узнана снова, она, подобно Уккобеккалисини и ея двушкамъ занимается въ тайн всякою работою въ хижин одного пастуха. Онъ сорвалъ ее въ вид цвтка, въ который она превратилась, и принесъ ее къ себ домой. Во время отсутствія пастуха она принимала человческій образъ. (Grimm, ‘Роландъ и его невста’ р. 222). Одинъ изъ ‘золотыхъ дтей’ рыбака, преслдуя прекраснаго оленя, подвергся дйствію чаръ, вслдствіе которыхъ онъ былъ потерянъ для своей невсты, пока братъ не освободилъ его отъ стей волшебства. (id. ‘Золотыя дти’. р. 326). Сынъ короля оставляетъ дочь гиганта, помогавшую ему выполнять трудныя работы, которыя задавалъ ему ея отецъ, и, наконецъ, бжать отъ него, теряетъ всякое воспоминаніе о своей избавительниц вслдствіе того, что позволилъ собак поцаловать его, и въ ту минуту, какъ уже былъ готовъ жениться на другой, вспоминаетъ о дочери гиганта, подслушавъ разговоръ между двумя голубями. (Campbell op. cit. vol. I, p. 251). См. также нсколько подобныхъ разсказовъ въ Yuпe-tide Stories Торпа, p. p. 202, 216, 447.}’.
Такъ они пошли дале, воины — впереди и женихъ впереди съ ними, а невста {То есть имбулю, мнимая невста.} хала позади одна на бык. Когда они отошли на нкоторое разстояніе отъ того мста, то увидли много птицъ, сидвшихъ противъ нихъ на трав и говорившихъ: ‘Укакака, царскій сынъ отправился съ животнымъ! Ну его! онъ возвращается съ имбулю!’ Онъ сказалъ: ‘Гау, люди мои! Вы слышите, что говорятъ эти птицы? Что он говорятъ?’ Они сказали: ‘О, господинъ, таковъ обычай птицъ въ пол, покрытомъ терновникомъ: он говорятъ.’ {Въ одной изъ редакцій легенды ‘Золотой башмачокъ’ птица обнаруживаетъ обманъ, которымъ опутали принца, крича:
Chop hill and clip toe!
To the oven is she whom fils the gold shoe?
‘Что это’? спросилъ принцъ съ удивленіемъ. ‘О, отвчала королева, ничего, это просто псня птицы’. Thorp. Yule—tide Stories p. 125).} Онъ замолчалъ. Они пошли впередъ.
Впереди ихъ летла итици и говорили ‘Укакака, укакака, царскій сынъ отправился съ животнымъ! Ну его! онъ бжитъ съ имбулю.’ Это сильно тревожило сердце Укакаки. Когда они были уже близко отъ своего дома, птицы полетли назадъ и остались въ лсу. Они вошли въ свой домъ, вс шли впереди, оставивъ невсту позади себя одну.
Въ хлв сидло много людей вмст съ царемъ, отцомъ Укакаки. Невста вошла одна, она пошла къ верхней части загона. Вс люди, находившіеся въ оград, сказали: ‘Что это такое пришло съ принцемъ?’ Царь заговорилъ съ гнвомъ, онъ позвалъ своего сына и сказалъ: ‘Поди сюда, ты, мальчикъ.’ Укака подошелъ въ страх, такъ какъ видлъ, что отецъ очень сердитъ. Когда онъ подошелъ къ отцу, тотъ сказалъ: ‘съ чмъ эта ты пришелъ? Неужели эта тварь та двушка, которую Абахвебу называли красавицей?’ Потомъ онъ сказалъ: ‘Скорй позовите всхъ ихъ сюда ко мн, вс Абахвебу будутъ убиты, потому что они солгали, говоря, что они видли красивую двушку.’ Укака сказалъ: ‘Нтъ, царь, отецъ мой, я тоже видлъ двушку, она была очень красива, Абахвебу сказали правду, потому что я также видлъ ее, когда она была очень красива.’ Отецъ сказалъ: ‘Такъ что же теперь съ нею сдлалось?’ Сынъ отвчалъ: ‘Не знаю. Намъ говорили въ ея дом, чтобы мы ни подъ какимъ видомъ не убивали одного животнаго. Но мы убили его и когда вернулись посл того назадъ, то двушка была такою, какова уже она теперь. А двушекъ ея народа уже тамъ не было. Когда мы пошли дальше, то я увидлъ, что двушка не та, съ которою я вышелъ изъ дома невсты.
Отецъ замолчалъ. Они подождали нсколько дней. Но Укакака не хотлъ позволить, чтобы ее называли его женой, говоря, что онъ не иметъ еще жены, что придетъ время, когда онъ женится на красивой двушк, и вс дивились, глядя на двушку и говорили, что она не похожа на человка.
Но въ деревн жила одна старуха, которая не имла ногъ, у ней были только руки и она оставалась дома, ничего не длая. Имя ей было — Утлезе {Ухлезе — Укути-хлезе — переваливаться на ходу.}, ее называли такъ потому, что вмсто ходьбы она передвигалась, тащась по земл всмъ тломъ. Народъ пошелъ копать землю, когда вс ушли, то двушки снова оборотилась въ людей {Двнадцать братьевъ были превращены въ двнадцать вороновъ, потому что сестра ихъ сорвала лиліи, отъ которыхъ какимъ-то образомъ зависла ихъ судьба. (Гриммъ ‘двнадцать братьевъ’ р. 44). Шесть принцевъ, превращенные въ лебедей чарами своей мачихи, принимали снова человческій образъ каждый вечеръ на четверть часа. (Гриммъ ‘шесть лебедей’ р. 190). Въ прекрасной сказк Ганса Христіана Андерсена о дикихъ лебедяхъ принцы остаются лебедями до тхъ поръ, пока солнце стоитъ выше горизонта, к принимаютъ свой человческій образъ на время отъ заката до восхожденія: солнца. Въ сказк о ‘Прекрасномъ дворц’ мы читаемъ о ‘трехъ прекрасныхъ двицахъ’, которыя могли по желанію снимать и надвать голубиныя перья. (Thorpe Yule-tide Stories, p. 159). А блый медвдь сбрасывалъ свой звриный образъ ночью. (Dasent Popilar Taies from the Norse, p. 27). Въ подвигахъ Спенда мы читаемъ о нкоемъ Тролл, который ‘днемъ превращался въ дракона, а его двнадцать сыновей летали въ вид воронъ, но каждую ночь они снова становились людьми’.} и пришли въ эту деревню. Он пошли къ Утлезе и сказали: ‘Ты вдь не скажешь, что ты видла двушекъ здсь, въ дом?’ Утлезе отвчала: ‘О, нтъ, дти мои. Я скажу: Какимъ образомъ я могла видть здсь людей, когда я калка’. Он ушли, взяли всю посуду на одной сторон деревни и пошли за водой. Когда он принесли воды, то истерли мучныя зерна, чтобы сварить пиво для всей деревни, он нсколько разъ ходили за водой и кипятили ее для пива, принесли воды и вымазали полы {Туземцы обмазываютъ полы въ своихъ домахъ коровьимъ или козьимъ пометомъ, для предохраненія ихъ отъ наскомыхъ и пыли.} во всхъ домахъ деревни, он наносили дровъ и разложили ихъ по всей деревн. Он’ пошли къ Утлезе и сказали: ‘Утлезе, что ты скажешь, когда тебя спросятъ — кто сдлалъ всеэто?’ Она отвчала: ‘Я скажу, что я сдлала это.’ Он пошли въ поле и тамъ опять сдлались птицами.
Посл полудня, когда народъ воротился домой, женщины деревни сказали: ‘Гау! кто вымазалъ полы тутъ въ дом? Кто принесъ воду и дрова? кто намололъ муки для пива и вскипятилъ воду?’ Вс пошли къ Утлезе и спросили ее — кто это сдлалъ. Она сказала: ‘Это сдлала я, тащилась, тащилась — и принесла воды, тащилась, тащилась — и наносила дровъ, тащилась, тащилась — и намолола муки, тащилась, тащилась — и вскипятила воду.’ Он сказали: ‘Гау! неужели это все сдлала ты, Утлезе?’ Она отвчала: ‘Да.’ Он засмялись и были рады, говоря: ‘Ай да Утлезе! она помогла намъ сварить пива на цлую деревню.’ И он ушли отдыхать.
На слдующее утро он пошли пахать. Вс двушки пришла и принесли дровъ. Утлезе сказала: ‘Не, не, не! вотъ невста моего отца. Хорошо, что свадебная компанія пришла домой.’ Он наносили дровъ для всей деревни, истерли муку, которую истолкли наканун для пива, сварили пива въ каждомъ дом деревни, принесли воды, растерли солодъ, чтобы сдлать умлюмизо {Умлюмизо — пиво (обыкновенно длаемое въ маломъ количеств), броженіе котораго ускоряютъ для того, чтобы оно скоре было годно для питья.} и смшали солодъ съ мучною закваской. Он пошли къ Утлезе и сказали: ‘Прощай, бабушка.’ Она отвчала: ‘Да, свадебная компанія матери моей матери.’ Такъ он отправились. Посл полудня вс женщины воротились домой, он опять пошли къ Утлезе и сказали: ‘Кто смололъ отруби? кто варилъ?’ Утлезе отвчала: ‘Я тащилась, тащилась — и принесла дровъ, тащилась, тащилась — и смолола отруби, потащилась — и вскипятила воду, потащилась — и принесла воды, тащилась, тащилась — и истолкла солодъ, тащилась, тащилась — и смшала его съ мучною закваскою, потащилась — и приплелась сюда въ домъ и сла.’ Он засмялись, говоря: ‘Теперь мы достали старуху, которая будетъ работать на насъ.’ Он посидли и ушли отдыхать.
На слдующій день двушки пришли, когда въ деревн не было никого, только Утлезе сидла у своего дома. Он подошли къ ней и сказали: ‘Ты добрая старуха, Утлезе, потому что ты не сказала никому.’ Он пошли въ дома, истолкли солодъ, замшали закваску, процдили пиво, которое наканун поставили для быстраго броженія, всыпали зерно въ закваску, чтобы оно быстро перебродило. Он розлили въ большія глиняныя чашки процженное пиво, взяли другую чашку и пошли съ пивомъ, которое было въ этой чашк, къ Утлезе. Придя къ ней, он пили и дали также пить Утлезе, она смялась, и была весела и сказала: ‘Что никогда не скажу, вы можете длать все, что вамъ вздумается.’
Он снова отправились въ открытое поле, и снова оборотились въ птицъ. Въ послполуденное время пришли вс женщины и увидли, что вся закваска была замшана. Он сказали: ‘Мы надоли Утлезе, спрашивая ее, кто это сдлалъ. Не будемъ говорить ей ничего. Здсь у насъ должно случиться что-то чудное.’
Но вечеромъ Укакака пришелъ къ Утлезе и упрашивалъ ее: ‘Гау! бабушка, скажи мн какими способами сдлано это?’ Утлезе отвчала: ‘Мною, дитя моей дитяти.’ Онъ сказалъ: ‘Гау! бабушка, ты не могла этого сдлать. Скажи мн, кто это сдлалъ?’ Она отвчала: ‘Въ полдень, когда никого изъ васъ нтъ дома, сюда приходитъ много двушекъ, но между ними есть одна, самая красивая, тло ея блеститъ, вотъ эти-то двушки и длаютъ здсь пиво.’ Укакака сказалъ: ‘Ахъ, бабушка не сказали ли он, что придутъ завтра?’ Утлезе отвчала: ‘О, он придутъ.’ Укакака сказалъ:’Я тоже приду въ полдень и увижу двушекъ.’ Потомъ сказалъ:’Только не говори имъ объ этомъ, бабушка.’ Она отвчала: ‘Нтъ, не скажу.’ И они ушли отдыхать.
На слдующій день весь народъ ушелъ копать землю. Тогда пришли двушки, он пошли въ дома, процдили пиво во всей деревн. Когда процдивъ он наляли его въ чашки во всей деревн, он взяли очень большую глиняную чашку и налили въ нее пиво всей деревни. Он наполняло глиняную чашку и пошли съ нею къ Утлезе. Придя туда, он поставили ее на полъ, взяли коровій пометъ и вымазали полы во всей деревн, подмели всю деревню, принесли дровъ и разложили ихъ по дворамъ всей деревни, он пошли въ домъ, гд была Утлезе, взяли чашки и пили пиво.
Когда он выпили уже много пива, Укакака вошелъ въ крааль (деревню), он увидали его и бросились къ двери, думая выдти вонъ и потомъ убраться такъ, чтобы онъ не замтилъ ихъ. Но онъ загородилъ дверной проходъ, говоря: ‘Гау! дитя моего отца Уккомбеккантсини, какое большое зло я сдлалъ теб, что ты такъ встревожила меня?’ Уккомбеккантсини засмялась говоря: ‘Э, э, пусть проваливаетъ Укакака! Не ты ли взялъ меня изъ деревни отца моего и оставилъ меня на горахъ, ундя съ имбулю?’ Онъ отвчалъ: ‘Я видлъ. что это не ты. И такъ какъ я уже не видалъ тебя, то не зналъ, что съ тобою сдлалось.’ Такъ они разговаривали, Укакака очень радовался, и говорилъ: ‘Когда я увидлъ, что тебя нтъ, то сказалъ: я скоро умру.’
Посл полудня пришелъ народъ. Укакака отправился къ своему отцу и, улыбаясь отъ радости, сказалъ ему: ‘Ну, вотъ, сегодня, отецъ, пришла двушка, которую я потерялъ въ горахъ.’ Отецъ, смясь отъ радости, спросилъ: ‘Гд же она?’ Сынъ отвчалъ: ‘Вонъ тамъ, въ томъ дом.’
Его отецъ сказалъ: ‘Скажи всмъ тутъ въ дом, чтобы вс мужчины вырыли сейчасъ яму посреди скотнаго загона, а женщины кипятили воду во всхъ горшкахъ.’ Онъ сказалъ. Когда все это было сдлано, то всмъ женщинамъ велно было подойти къ ям, вырытой въ загон, и перепрыгнуть черезъ нее. Въ ям было поставлено молоко. Невсту {Т. е. подложную невсту.} тоже позвали и сказали ей: ‘Иди и ты въ скотный загонъ, вс женщины будутъ прыгать черезъ яму.’ Это было сдлано потому, что, говорятъ, когда имбулю видитъ молоко, то она бросается къ нему, чтобъ пить. Они пошли къ краалю. Невста сказала: ‘Я боюсь идти въ чужой скотный загонъ.’ Они сказали: ‘Иди, это ничего.’ Итакъ она пошла и вошла въ загонъ. Другія женщины перескочили. Ей сказали, чтобъ и она перескочила тоже. Когда она приготовилась къ скачку, увидала молоко {Кошка, влюбившаяся въ молодаго человка и превращенная Венерой въ прекрасную двушку, сдлавшись его женой, сохранила въ человческомъ образ кошачьи наклонности и оставляла мужа, чтобы поймать мышь, игравшую въ ихъ комнат.}, развернула хвостъ и прыгнула въ яму. Тогда вс побжали за кипяткомъ, принесли его и вылили его въ яму. Имбулю умерла {Pentamerone Базиле есть рядъ сказокъ, имющихъ цлію занимать воображеніе невольницы, которой удалось на время похитить награду, принадлежавшую Зоз. Одинъ принцъ, по имени Таддіо, посредствомъ чаръ былъ заключенъ въ могилу, изъ которой онъ могъ освободиться въ такомъ только случаи, если женщина наполнитъ своими слезами кувшинъ, повшенный возл могилы. Этимъ способомъ она возвратитъ принца къ жизни и сдлается его женою. Зоза почти уже наполнила кувшинъ, но заснула. Одна черная невольница наблюдала за нею и во время ея сна наполнила кувшинъ своими собственными слезами. Принцъ проснулся и взялъ невольницу въ свой домъ. Зоза посл многихъ страданій и только съ помощію волшебства убдила, наконецъ, принца въ обман и сдлалась его женою. Невольница была наказана зарытіемъ ея въ яму по шею, дабы она умерла медленною смертію.— Въ сказк о ‘Трехъ лимонахъ’ черная невольница заступаетъ мсто прекрасной невсты одного принца, невста превращается въ голубя и принцъ, подобно Укакак, возвратясь, удивляется, найдя черную женщину вмсто блокурой двушки, которую онъ оставилъ, невольница разсказываетъ ему, что это — дйствіе волшебства. Князь съ помощію волшебства открываетъ обманъ. Невольницу въ наказаніе бросаютъ на пылающій костеръ. Въ ‘домашнихъ повстяхъ’ Гримма мы находимъ сказку еще боле похожую на сказку объ Уккамбеккансини. Одна старая королева посылаетъ свою дочь въ сопровожденіи служанки въ дальнюю страну, для выхода ея замужъ за принца этой страны. Условіе благополучія дочери состояло въ томъ, чтобы она берегла блый носовой платокъ, на который мать ея пролила три капли своей собственной крови. Во время пути она потеряла платокъ, и служанка тотчасъ получила власть надъ своею госпожей. Подобно Имбулю, она успла овладть платьемъ и лошадью принцессы и приняла ея имя. Ее приняли какъ принцессу во дворц, а настоящую принцессу послали пасти гусей. Обманъ, наконецъ, открылся, и служанка была умерщвлева: ее бросили въ бочку, наполненную острыми гвоздями. Молодой принцъ женился на настоящей невст, и подобно Укакак и Уккомбеккансини, оба управляли королевствомъ въ мир и счастіи до конца своихъ дней’. (‘Стадо гусей’).}.
Всему народу было объявлено, что пришла настоящая невста, народъ радовался, и были посланы люди ко всему народу, чтобы онъ собирался на пляску, такъ какъ женихъ принятъ невстой. На слдующій день собрались мужчины и юноши, двушки и женщины. Они плясали, женихъ и невста плясали тоже, много было убито скота, и вс ли мясо нсколько дней.
Царь приказалъ построить крааль для Укакаки. Втви были срзаны и крааль тотчасъ же былъ выстроенъ, и невста была снабжена всмъ, говорили, что она-то и будетъ царицей. Двушки нарвали травы и покрыли ею крыши во всей деревн невсты, затмъ он ушли и воротились къ своему народу. И она царствовала вмст съ своимъ мужемъ.

ИЗЕЛАМАНИ.
(Два брата).

Въ давнее время случилось, что два брата пошли на охоту. Одинъ былъ старше другого. Они напали на множество горшковъ, которые лежали длиннымъ рядомъ. Когда старшій братъ подошелъ къ нимъ, то онъ испугался горшковъ, младшій сталъ переворачивать. Когда онъ перевернулъ вс горшки, то изъ послдняго вышла маленькая старушка.
Она сказала старшему: ‘иди со мною’. Онъ отказался. Она сказала младшему: ‘иди со мной’. Младшій пошелъ, а старшій послдовалъ за нимъ. Они шли все дальше и дальше. Наконецъ они пришли въ страну, гд было дерево, имвшее скотъ. Они несли топоры въ рукахъ. Старуха сказала младшему: ‘сруби дерево’. Онъ сталъ рубить его, оттуда вышелъ бычокъ, еще сталъ рубить — оттуда вышло много скота, еще и еще — вышли овца, коза, и затмъ блый быкъ {Заколдованная принцесса дала Сильному Франку мечъ, говоря: ‘когда ты ударишь мечомъ по дереву, оттуда выйдетъ множество воиновъ, — столько, сколько захочешь’. (Thorpe Yule Stories, p. 429).}.
Маленькая старуха осталась тамъ. Они ушли, гоняя скотъ, съ своими собаками, съ которыми они охотлись. Такъ они шли своею дорогой, страна была вся пожжена {Пожжена т. е. засушена, не было ни травы, ни деревьевъ, ни воды, т. е. тамъ не было дожди, земли сдлалась горячею и вся растительность засохла.}, такъ какъ воды не было. Наконецъ они дошли до вершины одной пропасти. Старшій сказалъ: ‘Обвяжи вокругъ меня веревку и спусти меня внизъ на дно пропасти наняться, потому что туда нельзя сойти иначе’. Младшій обвязалъ его веревкой и спустилъ внизъ до дна, тотъ напился и младшій поднялъ его опять вверхъ. Младшій сказалъ: ‘Теперь ты обвяжи меня веревкой, мн тоже хочется пить’. Тотъ обвязалъ его веревкой, спустилъ на дно пропасти, да тамъ и оставилъ его. Старшій погналъ скотину одинъ. Наконецъ онъ пришелъ домой къ отцу и матери. Отецъ спросилъ: ‘Гд ты оставилъ своего брата?’ Онъ отвчалъ: ‘Онъ вернулся прежде меня’ а я пошелъ съ одной старухой, это она дала мн эту скотину’. Они пошли отдыхать.
Рано утромъ прилетла одна птичка, говоря: ‘Чійо, чійо, чійо! вашъ сынъ спущенъ въ воду’. Люди сказали: ‘Слышите, что говоритъ эта птичка?’ Другіе сказали: ‘Пойдемъ за ней: она щебечетъ какъ медовая птичка, когда она зоветъ людей туда, гд есть медъ’. Отецъ и мать пошли за него. Птичка летла съ ними, безпрестанно говоря: ‘Чійо, чійо, чійо! вашъ сынъ спущенъ въ воду’. Наконецъ она слетла внизъ къ тому мсту, куда спускались братья пить. Она все кричала, оставаясь на дн пропасти. Отецъ посмотрлъ черезъ край пропасти и спросилъ: ‘О! кто упряталъ тебя туда?’ Сынъ отвчалъ: ‘Меня оставилъ тутъ брать, когда мы пили воду. Сперва я спустилъ его, а потомъ втащилъ наверхъ. Потомъ онъ спустилъ меня, да и бросилъ тутъ. Онъ не хотлъ перевернуть горшки, а я перевернулъ и оттуда вышла старушка. Она просила его идти за ней и проводить ее въ одну страну. Онъ отказался. Тогда она просила меня идти съ нею — и я пошелъ {И у другихъ народовъ весьма обыкновенны сказки, въ которыхъ младшій братъ или младшая сестра или падчерица много выигрываютъ отъ того, что съ готовностію длаютъ какое нибудь доброе дло, между тмъ, какъ старшій страдаетъ за свою скаредность.}. Ужъ она и не просила его рубить дерево, а сказала мн, чтобы я срубилъ его. Я срубилъ дерево, и оттуда вышла скотина — и овцы, и козы и блый быкъ. Она сказала, что скотина принадлежитъ мн, младшему брату. Вотъ и все. И такъ мы погнали скотину. Онъ оставилъ меня въ вод, потому что боялся заколоть меня’.
Отецъ сказалъ: ‘О! что намъ длать? вдь ты сидишь на дн пропасти!’ Онъ сказалъ: ‘Принесите изъ дому другую веревку и бросьте мн ее сюда, чтобы я могъ прикрпить ее къ той, которую онъ оставилъ со мною и обвязаться ею’. Отецъ воротился домой, а мать осталась съ нимъ.
Она бросила ему внизъ пищу, которую они взяли на дорогу. Отецъ пришелъ домой и ничего не сказалъ сыну. Онъ просилъ другаго человка идти и вытащить сына. Они пошли и бросили ему веревку. Онъ прикрпилъ ее и сказалъ, чтобы они тащили его. Они его вытащили. Мать плакала. Когда онъ разсказалъ имъ все о своемъ путешествіи, они вернулись домой. Когда они пришли туда, старшаго сына уже не было: онъ бжалъ неизвстно куда.

УМДХЛЮБУ И ЛЯГУШКА.

Одинъ царь женился на дочери другаго царя. Онъ очень любилъ ее и эта любовь тревожила другихъ его женъ. Она сдлалась беременною и родила двочку, отецъ чрезмрно любилъ ее.
Она росла, и когда сдлалась прекраснымъ ребенкомъ, другія жены составили противъ нея заговоръ. Он сказали: ‘Такъ какъ ея отца нтъ дома, то пойдемъ рзать волокна. Он сказали дтямъ, чтобы т не соглашались носить ребенка. Мать позвала маленькую двочку, которая нянчила ея ребенка. Та не согласилась нести его. Мать положила дочь себ на спину и пошла съ нею.
Он рзали волокна, подвигались все дальше и дальше. Случилось, что въ одной ложбин он сли отдохнуть. Мать сдлала пучокъ изъ волоконъ и дала его ребенку: дитя играло имъ. Он пошли опять рзать волокна. Он шли все дальше. Мать забыла о своемъ дитяти. Он все шли да шли. Нарзавъ волоконъ, он связали ихъ въ связки и понесли домой.
Придя домой, он позвали нянекъ, т пришли. Но ея нянька пришла безъ ребенка. Она спросила: ‘Гд моя двочка?’ Он сказали: ‘Ты взяла ее съ собой’. Она начала тревожиться и плакать и побжала искать ребенка. Она не нашла его и вернулась домой.
Былъ большой плачъ. Жены сказали: ‘Какъ же теперь быть? Мы погубили любимицу отца. Любимая жена совсмъ растерялась ‘.
Послали посла сказать объ этомъ отцу. Ему велно было передать: ‘Царь, твой ребенокъ пропалъ, въ то время какъ мы рзали волокна’. Отецъ сильно встревожился.
Утромъ одна старуха изъ царской прислуги другаго народа пошла за водой и услыхала голосъ игравшаго ребенка. Она услыхала, что кто-то говоритъ: ‘та-та-та’. Она удивилась и сказала: ‘Ахъ! что это такое?’ Она подкралась и увидала ребенка, который сидлъ и игралъ. Она пошла домой, оставивъ ребенка и свой кувшинъ. Она позвала главную жену царя и сказала: ‘Поди сюда’. Царица вышла изъ дома. Старуха сказала: ‘Пойдемъ, возл рки есть кое-что, — ты увидишь’. Та пошла со старухой. Он пришли. Она сказала: ‘Посмотри-ка: ребенокъ!’ Царица сказала: ‘Возьми его’. Она сказала это съ радостію. Старуха взяла двочку. Он пошли къ рк. Царица сказала: ‘Умой ее’. Она умыла ее. Царица взяла ее къ себ на спину и пошла домой.
Она кормила ее грудью, потому что у ней недавно родился мальчикъ, и она выкормила ее. Двочка росла. Она ходила съ собственнымъ сыномъ царицы. Она выросла и сдлалась большою двушкой. Она была выбрана начальницей двушекъ {См. приложеніе къ этой сказк подъ заглавіемъ ‘Двушка царица’.} во время большаго пира. Много было убито скота и вс веселились.
Посл этого старшины сказали молодому царевичу: ‘Женись на этой двушк’. Онъ удивился и сказалъ: ‘О! что вы это такое говорите? Да вдь она мн сестра! Разв мы не кормились вмст грудью моей матери?’ {Туземный обычай не позволяетъ молодому человку жениться на своей молочной сестр.} Они сказали: ‘Нтъ, она была найдена въ ложбин’. Онъ не соглашался и говорилъ: ‘Нтъ, она моя сестра’. На слдующій день они сказали: ‘Хорошо бы теб жениться на ней’. Онъ отказался и былъ очень огорченъ.
Въ другой разъ одна старуха сказала двушк: ‘Знаешь ли что я теб скажу?’ Она отвчала: ‘Что?’ Старуха сказала: ‘Ты скоро выйдешь за мужъ’. Она спросила: ‘За кого?’ Она сказала: ‘3а молодаго человка изъ твоего собственнаго дома {Т. е. дома въ которомъ она жила, дома, въ которомъ она была воспитана и къ которому она такимъ образомъ принадлежала.}’. Двушка сказала: ‘О! что это ты говоришь! Разв онъ не братъ мн?’ Старуха сказала: ‘Нтъ, тебя нашли въ ложбин и тебя выкормила Царица’. Двушка заплакала и была очень огорчена.
Она взяла кувшинъ и пошла къ рк, сла тамъ и начала плакать. Она наполнила кувшинъ и пошла домой. Ея мать дала ей пищи, она не могла сть и отказалась. Мать спросила: ‘Что съ тобой?’ Она отвчала: ‘Ничего. У меня болитъ голова.’ Такъ наступилъ вечеръ и она легла спать.
Утромъ она проснулась, взяла кувшинъ и пошла на рку. Она сидла и плакала, Когда она плакала, изъ воды вышла большая лягушка и сказала: ‘Чего ты плачешь?’ {Въ сказк Гримма о Цар-Лягушк разсказывается о принцесс, уронившей свой золотой мечъ въ колодезь. Стоя у края его и горько плача въ безутшномъ гор о своей потер, она услыхала какой-то голосъ, который сказалъ: ‘Что огорчаетъ тебя, королевна? твой плачь можетъ разжалобить даже камень’. Она увидли, что этотъ голосъ принадлежитъ лягушк, которая выставила свою большую безобразную голову изъ воды’. Лягушка эта была — заколдованный принцъ. Принцесса была орудіемъ освобожденія его отъ чаръ и сдлалась его женою.— Когда Замарашка плачетъ у колодца, то на поверхность воды выплываетъ щука и оказываетъ ей помощь. (Thorpe. Yule-tide stories. p. 114).} Она отвчала: ‘Я въ гор.’ Лягушка спросила: ‘Что огорчаетъ тебя?’ Она отвчала: ‘Говорятъ, чтобы я сдлалась женою моего брата.’ Лягушка сказала: ‘Иди, возьми свои хорошенькія, любимыя свои вещи и принеси ихъ сюда.’
Она встала, взяла кувшинъ и пошла домой, взяла другой кувшинъ, взяла свои вещи и положила ихъ въ этотъ кувшинъ. Она взяла свой мдный прутъ, свою короткую юпку изъ убентле, другую юпку съ каймой изъ мдныхъ шариковъ, и свою повязку и свою мдь и свои бусы. Она взяла эти вещи и пошла къ рк и выбросила ихъ на землю.
Лягушка спросила: ‘Хочешь, я снесу тебя къ твоему народу?’ Двушка сказала: ‘Да.’ Лягушка взяла ея вещи и проглотила ихъ, взяла ее, проглотила ее и отправилась съ нею.
На пути лягушка повстрчалась съ рядомъ {Туземцы ходятъ въ одинъ рядъ.} молодыхъ людей, они увидли лягушку. Одинъ сказалъ: ‘Подите-ка, посмотрите: вотъ очень большая лягушка.’ Другіе сказали: ‘Убьемъ ее, забросаемъ ее каменьями. ‘ Лягушка сказала:
‘Я не больше какъ лягушка, я не хочу быть убитою {‘Я не хочу быть убитымъ’.— Способъ избавиться отъ смерти, выставивъ какое нибудь предстоящее приговоренному къ ней дло, которое будетъ признано слишкомъ важнымъ для того, чтобы казнить обвиненнаго. Когда лицо приговоренное къ смерти, или тотъ, кому угрожаютъ ею, говоритъ: ‘Я не хочу быть убитымъ’, то ею тотчасъ понимаютъ и спрашиваютъ: ‘Почему’. Онъ объясняетъ, если причина удовлетворительна, то ему отвчаютъ: Нембала’ (правда) и приговоръ отмняется. Срав. Іереміи XLI. 8, гд Измаилъ даетъ пощаду десятерымъ изъ 80 приговоренныхъ имъ къ смерти людей, на томъ основаніи, что эти десять человкъ ‘имли сокровища въ пол’, т. е. еще не собрали жатвы. (Прим. Кол.).
Къ этому примч. составителя Сборника прибавимъ отъ себя, что подобный обычай весьма напоминаетъ наше знаменитое ‘Слово и дло’. (Прим. перев.).}.
‘Я несу Умдхлюбу на ея родину.’ Они оставили ее. Они сказали: ‘Гау! что это за чудо? Лягушка говоритъ! Оставимъ ее.’ Они прошли мимо и пошли своею дорогой.
Лягушка тоже пошла своею дорогой. Она опять встртила рядъ людей. Одинъ, бывшій впереди, сказалъ: ‘О, подите-ка сюда и взгляните на огромную лягушку.’ Они сказали: ‘Убьемъ ее.’ Лягушка отвчала:
‘Я не боле какъ лягушка, я не хочу быть убитой’.
‘Я несу Умдхлюбу на ея родину.’ Они прошли мимо, а лягушка пошла своею дорогой.
Она встртила нсколькихъ мальчиковъ, которые пасли скотъ. Они увидли ее: ее замтилъ мальчикъ отца двушки {‘Мальчикъ отца двочки — единокровный братъ.}. Онъ сказалъ: ‘Уау! клянусь царскою дочерью Умдхлюбу! давайте убьемъ большую лягушку. Бгите и принесите острыхъ кольевъ, чтобы проколоть ее.’ Лягушка сказала:
‘Я не больше какъ лягушка, я не хочу быть убитою’.
‘Я несу Умдхлюбу на ея родину’. Мальчики удивились и сказали: О, не будемъ убивать ее- Она напоминаетъ мн о большомъ гор. Оставьте ее и пойдемъ дальше.’ Они оставили ее.
Лягушка пошла дальше своею дорогой и встртила еще другихъ. Ее увидалъ собственный братъ двушки. Онъ сказалъ: ‘Я клянусь царевною дочерью Умдхлюбу! Это очень большая лягушка. Убьемъ ее каменьями.’ Лягушка сказала:
‘Я не больше какъ лягушка: я не хочу быть убитою.
Я несу Умдхлюбу на ея родину’. Онъ сказалъ: ‘О, оставимъ ее въ поко. Она говоритъ страшныя вещи’.
Она пошла дальше и приблизилась къ дому двушки. Она вошла въ кустарникъ у крааля и положила двушку на земло вмст съ ея вещами. Она привела ее въ порядокъ. Она вытерла ее удонквой {Удонква — мелкій кустарникъ, на которомъ растутъ блыя ягоды. Когда он созрютъ, то ихъ собираютъ, трутъ и превращаютъ въ тсто. Тло сперва намазывается жиромъ, а затмъ его вытираютъ тстомъ изъ удонквы. Этотъ способъ умыванья считается боле дйствительнымъ, чмъ умыванье водою. Для этой же цли туземцы употребляютъ другое растеніе — удумбе.}, помазала масломъ и надла на нее уборы ея.
Такъ она вышла изъ кустовъ. Она взяла свой мдный прутъ и отправилась, она вошла въ ворота, перешла черезъ скотный заонъ, добралась до его середины, вышла въ другія ворота и вошла въ домъ своей матери. Мать послдовала за нею въ домъ и спросила: ‘Откуда ты пришла, двушка?’ Она отвчала: ‘Я просто путешествую.’ Мать сказала: ‘Разскажи мн.’ двушка отвчала: ‘Да нечего разсказывать. Я просто путешествую’. ‘Женщины, имющія такихъ дтей, радуются. А я горюю: моя дочь пропала. А я оставила ее въ ложбин: она умерла тамъ.’ Дочь сказала: ‘Зачмъ ты оставила ее? не потому ли ты сдлала это, что не любила ее?’ Мать сказала: ‘Нтъ, жены царя заставили меня забыть о ней {Т. е. жены царя заставили ее исполнять непривычную для нея обязанность и, обманывая ее, отвлекли ея вниманія отъ ребенка до того, что она забыла о немъ.}, он не велли няньк нести ее.’ Двушка сказала въ отвтъ: ‘Нтъ, не бываетъ такой женщины, которая могла бы забыть свое собственное дитя.’ Мать сказала: ‘Нтъ, это случилось потому, что я не привыкла носить ребенка, онъ оставался на рукахъ у няньки.’ Двушка сказала: ‘Да, ты сдлала это потому, что не любила меня.’ Мать начала пристально смотрть на нее, она увидла, что это ея дочь.
Когда она узнала ее, то обрадовалась. Она начала называть ее хвалебными именами своего дитяти {Подобно тому какъ храбрецы получаютъ хвалебныя имена отъ своихъ вождей, такъ и дитя, сильно любимое своими родителями или замчательное по своимъ дйствіямъ и характеру, получаетъ соотвтствущее прозвище. Здсь по сосдству есть одинъ юноша, который получилъ отъ своего дла прозвище Утанунамева, Колючій унгану. Унгану есть дерево, дорого цнимое туземцами, потому что оно приноситъ плоды и употребляется для вырзыванія изъ него посуды. Но оно не иметъ колючекъ. Поэтому данное ему прозвище означаетъ, что хотя онъ и обладаетъ хорошими качествами подобно унгану, но иметъ и другія качества, которыя похожи на колючки и непріятны. Или другое имя, значащее въ перевод ‘Ужъ загораживаетъ проходъ въ деревню Упунгула, какимъ же образомъ дти могутъ выйти’? Такъ и въ этой сказк, хотя Умдхлюбу пропала безъ всти, но она не забыта, ея братья клянутся ея именемъ, а любовь матери изобртаетъ для нея ласковыя прозвища. (Прим. Кол.).}. Мать взяла свое платье и опоясалась, взяла свой головной уборъ и надла его себ на голову, взяла юпку и надла ее, взяла свою палку и вышла. Она прыгала отъ радости и кричала: ‘галала’! {Галала — крикъ радости.} Она пошла въ скотный загонъ и длала тамъ веселые прыжки. Люди удивлялись и говорили: ‘Что сдлалось сегодня съ Унтомбинде? чему она такъ радуется? Вдь съ самыхъ тхъ поръ, какъ умерла ея первая дочь, она никогда не радовалась, а всегда была грустна.’
Одна женщина съ ея стороны {См. прибавленіе 13.} вышла и сказала: ‘Пойду-ка я посмотрю, что это длается въ дом. Почему это царица упоминаетъ ласковыя прозвища своего умершаго ребенка?’ И такъ она вошла въ домъ и увидала ее, она вышла и начала громко кричатъ отъ радости.
Вс вышли изъ своихъ домовъ. Вс побжали къ дому, каждый спшилъ прибжать первымъ. Они столпились у двери. Они увидли двушку. Вс люди съ ея стороны радовались. Вс другіе безпокоились, и царицы {Каждая жена вождя — царица или начальница. Такъ въ нкоторыхъ краяхъ каждая жена есть начальница въ своемъ собственномъ дом и всхъ ихъ можно, въ вид вжливости, называть въ разговор съ ними ‘начальницами’, если тутъ не присутствуетъ главная жена.} другой стороны сказали: ‘Ахъ! Что это значитъ? Вдь мы думали, что мы уже убили этого ребенка. А двочка ожила. Мы пропадемъ вмст съ своими дтьми. Первенство нашихъ дтей приходитъ къ концу.
Посланецъ отправился и пришелъ къ ея отцу. Онъ сказалъ: ‘О, царь, твоя дочь, которую ты считалъ умершею, ожила’. Царь сказалъ: ‘Гау! не сошелъ ли ты съ ума? Какое это дитя?’ Посланецъ отвчалъ: ‘Умдхлюбу’. Отецъ сказалъ: ‘Откуда она пришла?’ Онъ сказалъ: ‘Не знаю, царь’. Отецъ сказалъ: ‘Если это не она, то я убью тебя. Если это она, то бги, кричи во всхъ мстахъ, чтобы люди собрали всхъ большихъ быковъ и приходили съ ними’.
Онъ пошелъ и началъ кликать кличъ и сказалъ: ‘Царевна пришла. Спшите съ быками’. Люди спрашивали: ‘Какая царевна?’ Онъ отвчалъ: ‘Умдхлюбу, дочь царя, что умерла’.
Они обрадовались, они взяли свои щиты, взяли своихъ быковъ и погнали ихъ, они взяли также съ собою подарки, чтобы обрадовать царевну, потому что она воскресла отъ смерти, они нашли ‘е, когда уже не надялись найти. Они пришли, убили много скота даже по пути, чтобы могли сть и старшій, и старухи, и больные, которые не имли силъ дойти до того дома, гд была царевна.
Отецъ пришелъ и сказалъ: ‘Выходи, дитя мое, чтобы я могъ увидть тебя’. Она не отвчала. Онъ убилъ двадцать быковъ. Она показалась у порога и остановилась. Онъ убилъ тридцать {} быковъ, она вышла. Отецъ сказалъ: ‘Иди въ скотный крааль, будемъ плясать въ честь твою но случаю большой нашей радости, такъ какъ я привыкъ говорить, что ты уже умерла, а на самомъ дл ты еще жива’. Она все мною. Онъ убилъ сорокъ быковъ. Тогда она пошла и вошла въ крааль {Т. е. не другихъ тридцать, а всего тридцать вмст съ прежними, или десять новыхъ.}.
Они очень много плясали въ честь ея. Но другая сторона крааля не радовалась, она не плясала вмст съ дтьми и царицами этой стороны.
Царь пошелъ съ нею въ домъ и слъ съ него. Онъ сказалъ: ‘Пусть убьютъ жирнаго молодого быка и приготовятъ его въ честь дитяти, чтобы мы могли сть и радоваться, такъ какъ она была мертва, а теперь воскресла отъ смерти.
Такъ весь народъ веселился. Дитя возвратилось къ своему настоящему положенію. Отецъ ея поступилъ какъ слдуетъ царю. Онъ вернулся къ своимъ прежнимъ привычкамъ и сталь жить въ краал, гд пересталъ бывать часто, потому что не могъ забыть смерти своего ребенка. Мать и дти ея дома радовались вмст.
Отецъ спросилъ ее: ‘Какъ ты пришла сюда?’ Дочь отвчала: ‘Меня принесла лягушка’. Отецъ сказалъ: ‘Гд же она?’ Двушка отвчала: ‘Она вонъ тамъ, въ кустарник’. Отецъ сказалъ: ‘Пусть возьмутъ быковъ, чтобы устроить для нея пляску, и чтобы она пришла въ нашъ домъ’. {Этотъ обычай убивать скотъ, чтобы вызвать кого нибудь изъ дома или подвинуться впередъ, называется укуньятелизе, т. е. заставить шагать.} И они пошли и плясали въ честь лягушки.
Они привели ее въ домъ. Они привели ее въ домъ и дали ей мяса, и она ла. Царь спросилъ: ‘Что ты желаешь получить отъ меня въ награду?’ Лягушка отвчала: ‘Я желаю немного черной безрогой скотины’. Онъ взялъ много скота и людей и сказалъ: ‘Идите съ нею’. И такъ они пошли и пришли въ ея страну.
Лягушка построила большой городъ и сдлалась великимъ вождемъ. Она безпрестанно убивала скотъ, и люди приходили просить мяса. Они спрашивали: ‘Кто вашъ вождь, который выстроилъ городъ?’ Они отвчали: ‘Узелезеле’ {Узелезеле есть собственное имъ — Лягушка-человкъ.}. Они спросили: ‘Откуда получилъ онъ такой большой городъ?’ Они сказали: ‘Онъ получилъ его потому, что привелъ нашу царевну къ царю, и онъ далъ ему и скотъ и людей’. Они спросили: ‘Такъ, значитъ, вы народъ Узелезеле?’ Они отвчали: ‘Да. Не говорите о нашемъ вожд непочтительно, онъ убьетъ васъ, потому. что онъ великій вождь’.
Узелезе взялъ много людей подъ свое покровительство. Эти люди взбунтовались и оставили своихъ вождей, видя изобиліе націи во владніяхъ Узелезеле. Такъ правилъ Узелезеле и сдлался царемъ.
Ункози-йясента услыхалъ, что Ункози-йясензанси {Эти слова можно перенести такъ: царь горъ или возвышенностей, царь низменныхъ земель или долинъ.} иметъ красавицу дочь, по имени Умдхлюбу. Онъ сказалъ своимъ людямъ: ‘идите и посмотрите, что это за двушка’. Они пошли и пришли къ Ункози-йясензанси и сказали: ‘Царь, Ункози-йязента послалъ насъ выбрать красивую двушку изъ твоихъ дочерей’.
Онъ позвалъ ихъ и он пришли. Наконецъ посланцы увидли одну двушку, которая превосходила всхъ другихъ красотою. Потому что они помнили, что если царь послалъ людей выбрать красивую двушку, то имъ слдуетъ смотрть хорошенько, вдь эти люди все-равно что — глаза царя, потому что онъ довряетъ имъ. Они разсматривали усердно, чтобы ихъ царь не сталъ упрекать, когда они приведутъ двушку къ себ домой. Когда они видли, что двушка некрасива, не такая, какая нужна царю, то находили въ ней большіе недостатки и говорили: ‘Зачмъ вы безчестите царя, выбирая для него такого урода’. Честь такихъ нерадивыхъ людей пропала: ихъ удаляютъ отъ ихъ почетнаго порученія, потому что на нихъ нельзя положиться. Поэтому посланцы и выбрали Умдхлюбу за ея красоту, говоря: ‘Только она одна достойна быть царицей больше всхъ другихъ’.
Поэтому т, которыхъ не взяли, были пристыжены, и ихъ матери были пристыжены, и ихъ братья были пристыжены {Т. е. т, которые принадлежали къ другой сторон деревни.}. Въ дом Умдхлюбу было веселье. Во-первыхъ, радовалась Умдхлюбу, которая своею красотою была замтна между многими другими и въ глазахъ всхъ ихъ, потому про нее говорили: ‘Вотъ въ самомъ дл красавица!’ Ея мать радовалась въ своемъ сердц, говоря: ‘Я хорошо сдлала, что родила это дитя!’ А дти ея дома были превознесены, хотя мать ея была уже давно {Это выраженіе иметъ тотъ смыслъ, что повышеніе не есть что либо новое, а нчто добавочное къ имющемуся уже достоинству. Если кто, обращаясь къ какому либо великому человку, говоритъ ему: мы чтимъ тебя за то-то, то онъ спрашиваетъ: ‘откуда происходитъ эта честь’? Тотъ сейчасъ понимаетъ, что спрашивающій заявляетъ притязаніе на какой нибудь прежній почетъ, и спрашиваетъ въ свою очередь: ‘Разв ты прославился прежде чемъ нибудь’? Великому человку говорятъ обыкновенно: ‘Мы чтимъ тебя за то-то, хотя ты уже великъ и безъ того’.} превознесена любовью даря. Поэтому противъ дома Умдхлюбу была ненависть, она никогда не прекращалась, потому что царь другаго народа любилъ Умдхлюбу, такъ же какъ отецъ Умдхлюбу сильно любилъ ея мать. Въ сердцахъ другихъ царицъ была большая ненависть но причин красоты Умдхлюбу, которую царь другого народа превозносилъ выше всхъ ихъ собственныхъ дочерей. Он были пристыжены навсегда.
И такъ они посмотрли и выбрали Умдхлюбу. Они отправились сказать объ этомъ дарю. Они пришли домой и сказали: ‘Царь, мы видли красивую двушку, имя ея — Умдхлюбу’. Царь сказалъ: ‘Хорошо. Мы должны идти туда и взять съ собою тысячу штукъ скота’. И такъ они отправились.
Ункози-йясензанси, сидя въ тни, внутри скотнаго загона съ своими людьми, сказалъ: ‘Что это тамъ такое? Тамъ я вижу большую пыль, которая поднимается до неба’. Они испугались. Онъ сказалъ своимъ воинамъ: ‘Приготовьтесь къ сраженію, потому что мы не знаемъ, кто это идетъ’. Посл этого показался скотъ, идущій съ царемъ и его народомъ. Они пошли ему на встрчу.
Онъ сказалъ: ‘Я — Ункози-йясента: я пришелъ посмотрть Умдхлюбу’. Они пошли съ нимъ домой. Чужеземцы просили отдать имъ Умдхлюбу. Отецъ ея обрадовался, когда услыхалъ это.
Они убили для нихъ скотину. Они говорили съ отцомъ. Ункози-йясента сказалъ: ‘Я пришелъ къ теб, Ункози-йясензанси, я желаю взять твою дочь, если ты согласенъ, то это хорошо. Я пришелъ съ тысячью головъ скота’. Отецъ согласился, говоря: ‘Это хорошо’.
Онъ собралъ всхъ двушекъ и всхъ мужчинъ и юношей. На молодыхъ людяхъ были головные обручи. Онъ отдлилъ мужчинъ, назначая ихъ работать для Умдхлюбу. Онъ взялъ мдь и бусы для ея приданаго и пятьсотъ быковъ и сказалъ: ‘Теперь все готово. Отправляйся съ него. Тамъ есть человкъ, который ‘будетъ распоряжаться свадьбой’.
Они дошли съ нимъ и дошли до его дома. Когда они показались, то поднялись громкіе крики и со всхъ сторонъ явился народъ, крича: ‘Царица Ункози-йясенты пришла!’ Они радовались.
Они пошли спать. Утромъ, когда солнце встало и было жарко, двушки вышли съ молодыми людьми и юношами и вошли въ кустарникъ, и сли тамъ. Когда наступило время пляски, они стали плясать, они взяли двушку изъ кустарника, она пошла въ крааль плясать.
Пляска кончилась. Она взяла мдь и положила ее передъ своимъ отцомъ {Т. е. тёщ.} и просила его: ‘Отецъ, заботься обо мн всегда, такъ какъ и теперь въ твоихъ рукахъ, береги меня’.
Вся свадебная компанія сидла. Она стала плясать для нихъ. Они кончили пляску. Утромъ двушка убила десять бычковъ, они ли и веселились.
Распорядитель сказалъ: ‘Царь, мы теперь хотимъ вернуться домой, потому что дло сдлано’.
Царь взялъ пятьсотъ головъ скота и послалъ въ подарокъ своей матери {Т. е. свёкромъ.}. Они пошли домой.
Двушки остались. Отецъ Умдхлюбу сказалъ, чтобы он не возвращались, а остались съ нею и работали для нея, и много людей — мужчинъ и женщинъ, остались тамъ строить ей городъ.
Царь сказалъ: ‘Теперь постройте городъ цариц, гд бы она могла жить съ своими людьми’.
Такимъ образомъ городъ былъ выстроенъ и совсмъ готовъ. Царь постилъ его, много было убито скота, чтобы воины могли сть и окоичить городъ. Царь тоже сталъ жить въ новомъ город. Такимъ-то образомъ онъ взялъ Умдхлюбу себ въ жены.
Люди отца Умдхлюбу дошли до своего дома и сказали: ‘О, царь, мы исполнили все очень хорошо. Вотъ скотина для матери Умдхлюбу, она подарена ей сыномъ ея. Онъ веллъ намъ передать свое почтеніе его отцу и матери’.
Такъ вс жили въ мир другъ съ другомъ.

ПРИБАВЛЕНІЕ.

А.
РАЗСКАЗЪ О НАЧАЛЬНИЦ ДВУШЕКЪ.

Тамъ, гд много молодыхъ женщинъ, он собираются у рки и назначаютъ начальницу надъ молодыми женщинами, такъ чтобы никакая молодая женщина не вздумала дйствовать сама по себ. И такъ он собираются и спрашиваютъ другъ друга: ‘Какая изъ двушекъ годится быть начальницей и хорошо управлять’. Он длаютъ много распросовъ, называютъ одну посл другой, отвергаютъ ихъ и наконецъ соглашаются назначить какую либо изъ нихъ, говоря: ‘Да, такая-то будетъ править’.
И вотъ, когда являются возлюбленные, то ихъ отсылаютъ къ ней: если она не желаетъ, чтобы двушки шли съ ними, то он и не идутъ, он связаны словомъ своей начальницы. Если какая изъ нихъ провинится въ чемъ нибудь, то съ нея берутъ штрафъ какою либо принадлежащею ей вещью, потому что у нихъ нтъ скота и никакой живой движимости, этими вещами владютъ ихъ отцы, ихъ же собственность состоитъ изъ бусъ, мди и другихъ подобныхъ мелкихъ вещей, и вотъ изъ этой-то собственности он платятъ свои штрафы, если провинятся. Начальница двушекъ иметъ большую власть.
Но нкоторые родители не позволяютъ своей дочери быть выбранною въ начальницы, они говорятъ: это не дло, чтобы двушки имли начальницу. Они говорятъ это не потому, что это не хорошо, а потому, что есть поврье, будто бы двушка-начальница никогда не кормитъ ребенка, вс дти ея умираютъ. Вотъ поэтому-то отецъ и не хочетъ позволитъ ей быть начальницей, но неизвстно, въ самомъ ли дл это правда, потому что у однхъ дти умираютъ, а у другихъ растутъ.
И такъ, когда приближается время праздника первыхъ плодовъ, т. е. когда предстоитъ сть новую пищу, молодые люди, любимые двушками, не дятъ новой пищи, не предувдомивъ объ этомъ двушекъ, а двушка не можетъ сть новую пищу, пока не скажетъ объ этомъ своей начальниц, и не можетъ сказать ничего своему возлюбленному, прежде чмъ она скажетъ о томъ начальниц двушекъ. Он увдомляютъ не только словами, но и какимъ нибудь подаркомъ, говоря: ‘Вотъ мой подарокъ, которымъ я увдомляю, что буду сть новую пищу. Не удивляйся мъ теперь ее’. Если она станетъ сть, не предувдомивъ объ этомъ, то она сдлала проступокъ противъ двушки-начальницы, съ нея берется пеня и ей отказываютъ во всемъ, что ей было бы позволено, еслибы она подождала. Она не подождала, и потому наказывается отказомъ во всхъ ея желаніяхъ.
Когда молодые люди идутъ въ умгонкво, гд празднуется обрядъ возмужалости (потому что когда двушка выростаетъ, тогда этотъ странный обычай выполняется всми молодыми людьми, которые идутъ въ умгонкво, гд празднуется обрядъ возмужалости: срамота состоитъ въ томъ, что домъ, гд двушка подвергается этому обряду, становится теперь домомъ любовниковъ и двушекъ, въ которомъ говорятся всякія непристойности: въ это время для скромности наступаетъ. конецъ, и говорится обо всхъ ужасныхъ вещахъ, какъ будто взрослость молодой женщины освобождаетъ всхъ отъ стсненія быть скромнымъ насчетъ вещей, о которыхъ. не слдуетъ упоминать при всхъ, такъ что еслибы кто нибудь въ другое время назвалъ ихъ по имени, то его приняли бы за сумасшедшаго), — и такъ, когда молодые люди соберутся къ умгонкво, то вс они становятся сумасшедшими, потому что тамъ нтъ начальника, который могъ бы сказать имъ: ‘Не говорите объ этихъ вещахъ’. Всмъ извстно, что это день срамоты, когда вс собравшіеся вокругъ умгонкво могутъ длать все, что пожелаютъ. И такъ въ одно и то же время, одного и того же дня, со всхъ. сторонъ сходятся молодые люди, но домъ слишкомъ малъ для того, чтобы вмстить ихъ, и ихъ не впускаютъ туда, пока они не сдлаютъ какого нибудь подарка. Если тамъ есть начальница двушекъ, то она ршаетъ, за какой подарокъ дверь можетъ быть отворена, если подарокъ ничтоженъ, то она отказываетъ, и тогда предлагается боле значительный подарокъ. Женщина, которая спитъ въ умгонкво {Это слово примняется не только къ умгонкво въ собственномъ смысл, но и къ хижин. которая построена внутри умгонкво.}, не хочетъ выходить и не впускаетъ молодыхъ людей, ихъ не пускаютъ также и другія двушки, пока они не выманятъ эту женщину какимъ нибудь подаркомъ. Тогда она выходитъ и молодые люди остаются одни и веселятся какъ имъ только вздумается.
Праздникъ выбора начальницы двушекъ происходитъ такъ: выпивается много пива, много людей собираются и пьютъ. Но этотъ праздникъ устраивается не дома, какъ праздникъ настоящаго начальника. Нтъ, онъ происходитъ возл рки. Желающіе идутъ смотрть на него, но нкоторые не хотятъ безпокоиться для этого, потому что знаютъ, что это просто шутка и спрашиваютъ: ‘Статочное ли дло, чтобы женщина умла управлять какъ царь?’ Праздникъ этотъ большой, потому что тутъ выпивается много пива.
Вотъ каково управленіе двушки.

B.

НАСЛДСТВО ВЪ ПОЛИГАМИЧЕСКИХЪ ХОЗЯЙСТВАХЪ.

Разсказъ о той сторон дома съ нсколькими женами, которыя называются стороною мальчика, называемаго мальчикомъ начальникомъ своего отца {Маленькій начальникъ своего отца, т. е. законный наслдникъ, — ближайшій посл отца начальникъ или глава. Онъ называется также инкози, начальникъ. Для избжанія темноты такіе термины я перевожу словами наслдникъ или старшій сынъ (Прим. Кол.)}.
Женщины, пріобртенныя въ жены за скотъ, принадлежащій дому старшаго сына {Для уразумнія этого предмета важно замтить различіе между выраженіями ‘домъ старшаго сына’ и ‘особый домъ старшаго сына’. Старшій сынъ, родившійся отъ главной жены, иметъ два наслдства: одно есть имущество, которое достается ему по наслдству отъ отца и дда съ отцовской стороны и переходитъ отъ него по нисходящей линіи точно такъ, какъ перешло къ нему по закону наслдства, т. е. по праву первородства. Другое есть имущество, переходящее къ нему отъ матери, одна или нсколько коровъ, подаренныхъ ей отцомъ ея или другомъ или пріобртенныхъ работой, становятся новымъ источникомъ собственности и считаются совершенно отдльнымъ отъ отцовскаго наслдія. Но материнское имущество подвергается колебаніямъ, какъ и всякая другая движимость, собственность, принадлежащая дому старшаго сына, есть имущество наслдственное. Слдуетъ также обратить вниманіе на выраженіе: ‘жены дома этой коровы’ (Прим. Кол.).}, становятся наслдствомъ старшаго сына, вс эти женщины длаются его наслдіемъ вмст съ тми, которыя куплены въ жены на скотъ его особаго дома, происходящій отъ коровы, которую подарила ему мать, и который подарилъ ей отецъ или ддъ ея {Новое хозяйство начинается подарками, данными матери, ея работой, двушками, которыхъ она можетъ имть, отдавъ одну глав дома, или подарками старшему сыну, или работой его и другихъ дтей до ихъ женитьбы. Если какая либо подобная собственность взята отцомъ для уплаты калыма за новую жену, то эта жена принадлежитъ дому, къ которому принадлежала собственность.
Нкоторые изъ подобныхъ обычаевъ относительно брака, вроятно, существовали у азіатскихъ народовъ во времена Патріарха Іакова, и представленный здсь разсказъ разсчитанъ на то, чтобы прилить много свта на исторію жизни его и его дтей, припоминая эту извстную всмъ исторію и гляди на нее съ новой точки зрнія, мы, съ другой стороны, легче поймемъ туземный законъ относительно подобныхъ предметовъ. Но видимому Лія была инкозикази, т. е. главная жена, а Рахиль — вторая главная жена, или холалъ. Рахиль даетъ Іакову свою рабыню Вильгу для того, чтобы имть черезъ нее дтей, т. е. домъ Вильгу есть второстепенный домъ подъ властью Рахтли, начальницы второстепеннаго большаго дома, а дти, рожденные Іакову въ этомъ дом, принадлежатъ Рахили. Затмъ Лія слдуетъ примру Рахили и даетъ Іакову Зильну, и домъ Зильны есть второстепенный домъ подъ властью Ліи, которой принадлежитъ главный домъ. Рувимъ есть ‘маленькій начальникъ своего отца’, а Іосифъ — ипонсакубуза, т. е. ‘почти начальникъ’. Положеніе его не только въ качеств любимаго сына своего отца, но и въ качеств главы второстепеннаго большаго дома, объясняетъ его сны. О превосходств и зависти его единокровныхъ братьевъ изъ дома Ліи. (Прим. Кол.).}. Женщины, пріобртенныя въ жены на тотъ скотъ, принадлежатъ къ дому, откуда произошла эта корова, т. е. къ дому сына {Т. е. къ дому старшаго сына, — къ дому, главою котораго считается мать.}. И даже если селеніе становится наконецъ большимъ вслдствіе размноженія ‘женъ этихъ коровъ {Т. е. жены, за которыхъ былъ заплаченъ калымъ этими коровами.}’, то вся деревня принадлежитъ этому мальтаку. Если вс дти разныхъ домовъ умрутъ, то онъ длается наслдникомъ всей ихъ собственности, никто не можетъ заявлять противъ него иска, такъ какъ эта собственность принадлежитъ его сторон деревни, т. е. потому, что женщины пріобртены въ жены за скотъ, принадлежащій его дому. Он не принадлежатъ другому семейству {Буквально: он не далеко отъ него, а такъ близко, что если наслдникъ умираетъ, то наслдникомъ становится онъ.}, а подвластны ему.
Что касается женщины. пріобртаемой его отцомъ въ жены за корову, принадлежащую не къ наслдственному имуществу, а къ его вчной собственности, которую главная жена не считаетъ своею и на которую она не можетъ заявлять претензіи, то, когда мужъ приводитъ въ домъ такую корову, онъ говоритъ главной жен: ‘Эта корова, дочь такого-то, не принадлежитъ къ твоему дому, потому что я не взялъ ничего изъ твоего дома, ни изъ наслдственнаго имущества, это моя корова, на которую никто другой не можетъ имть права, я куплю на нее жену, которая не будетъ женой, принадлежащею твоему дому, а только моего женою — моею деревней, такъ какъ ты — жена, купленная на скотъ моего отца.
Мужъ пріобртаетъ подобную корову такимъ образомъ: Онъ обработываетъ огородъ самъ, добытая жатва не смшивается съ жатвою главнаго дома, но хранится отдльно, и онъ покупаетъ на нее корову. Въ этомъ-то и состоитъ различіе между этого коровой и скотомъ, принадлежащимъ къ скоту наслдственнаго имущества. Или онъ можетъ разводить табакъ. Онъ не говоритъ, что табачное поле есть поле главной жены, но говоритъ: ‘Это мое поле’ и не называетъ его по имени дома его главной жены, потому что иначе, т. е. если поле будетъ названо принадлежащимъ ей, она можетъ потребовать его въ случа передачи его въ чужія руки. Мужъ поступаетъ такъ для того, чтобы на такую вещь не могло быть заявлено никакихъ претензій.
Затмъ когда эта корова принесла приплодъ и на него онъ купилъ другую жену, то, разумется, эта жена не принадлежитъ къ дому главной жены, ни къ наслдственному имуществу мужа {Читатель долженъ помнить, что въ большомъ хозяйств могутъ быть различаемы слдующіе дона, изъ которыхъ каждый иметъ свои особыя права:
а) Наслдственное имущество.
б) Домъ главной жены.
Старшій сынъ есть наслдникъ собственности, происходящей изъ обоихъ этихъ источниковъ. И отецъ не можетъ пріобрсти жену на скотъ ни того ни другаго изъ нихъ, не подчинивъ новой жены главной жен, которой домъ, т. е. наслдникъ, иметъ право на домъ второстепенной жены. Это право утрачивается рожденіемъ перваго ребенка женскаго пола, который становится собственностью главнаго дома.
в) Домъ второстепенной, третьестепенной и т. д. жены.
г) Мужъ иметъ отдльную или личную собственность, съ которою онъ можетъ длать все. что ему угодно. Это есть наслдственное имущество старшаго сына, если оно не отчуждено еще при жизни отца.
д) Второстепенный большой домъ, который основывается вслдствіе пріобртенія мужемъ второй главной жены на его отдльную собственность. Этотъ домъ не иметъ никакого права наслдовать собственность большаго дома, за исключеніемъ того случая, когда умрутъ вс наслдники большаго дома. Равнымъ образомъ и наслдникъ большаго дома не можетъ заявлять никакого притязаніи на наслдство этого второстепеннаго дома пока остается въ живыхъ какое либо дитя мужскаго пола, принадлежащее къ этому послднему.}, потому что на покупку этой коровы не взято ничего ни изъ того ни изъ другаго имущества. Если приплодъ этой коровы не весь взятъ на калымъ {Мы считаемъ удобнымъ прибгать иногда къ этому татарскому слову вмсто стоящаго въ англійскомъ перевод слова dowry (приданое), такъ какъ слово калымъ, означая деньги или движимость, на которую, по азіатскому обычаю, покупается въ жены двушка у родителей или родственниковъ (вмсто того, чтобы женихъ получалъ приданое изъ ея дома), вполн соотвтствуетъ тому понятію, которое Коллэуей переводитъ словомъ ‘dowry’ приданое, тогда какъ это послднее слово иметъ совсмъ другое значеніе. (Примч. русск. перевод.).} жены, то остальная часть его длается собственностью ея дома и она называется ‘холмомъ’ {Здсь разумется холмъ, стоящій совсмъ отдльно, безъ всякой связи съ другими холмами. Такая жена называется холмомъ именно потому, что она иметъ совсмъ особое положеніе, она составляетъ начало новаго дома, не обязанная ничмъ ни предкамъ ея мужа, ни дому главной жены. (Пр. Кол.).}.
Дале сынъ ея называется ипонса-кубуза {Ипонса-кубуза — ‘почти-начальникъ’. Потому что онъ не есть начальникъ относительно дома его отца, тамъ начальникъ и наслдникъ — старшій сынъ главной жены, а онъ есть начальникъ и наслдникъ втораго главнаго дома. Въ краал или хижин начальникъ занимаетъ мсто съ правой стороны входа. Если старшій сынъ большаго дома и ипонсакубуза находятся оба одновременно въ одной и той же хижин, то старшій сынъ садится у входа справа, — т. е. на главномъ мст, а ипонсакубуза — слва. Но если тамъ нтъ ни старшаго сына, ни отца, то ипонсакубуза садится на главномъ мст, выше всхъ другихъ дтей какъ своего такъ и большаго дома. (Прим. Кол.).}, т. е. онъ не есть начальникъ, но въ поселеніи дома своей матери, когда онъ выростетъ, онъ длается единственнымъ главою и въ распоряженія его никто не иметъ права вмшиваться.
Когда посл уплаты калыма остается еще скотъ, то отецъ можетъ дать своей главной жен корову, которая можетъ сдлаться собственностью ея дома, если онъ не желаетъ, чтобы она принадлежала къ дому другой главной жены, т. е. той, которая называется холмомъ. Если онъ желаетъ, то можетъ отдать скотъ ей, говоря: ‘Вотъ скотина твоего дома’. Она можетъ требовать этотъ скотъ, если мужъ беретъ другую жену и не отдаетъ ее подъ ея власть. Она можетъ заявить большую претензію, говоря: ‘Зачмъ съдена моя деревня?’ Она говоритъ такъ потому, что мужъ говоритъ: ‘Жена, которую я хочу теперь взять, не принадлежитъ къ твоему дому, это только моя жена ‘. Главная жена {Т. е. главная жена другой стороны, — т. е. ‘холалъ’. На скотъ, формально данный ей мужемъ, она иметъ такое же право, какъ и главная жена.} вздрагиваетъ и говоритъ: ‘Если ты берешь такую жену, которая до меня совсмъ не касается. то что станетъ со скотомъ моихъ дтей? Отдай свою собственную и тогда ты будешь правъ.’ Вотъ при такихъ-то обстоятельствахъ является оспариваемое право.
Дале, если скота на который куплена жена, называемая холмомъ, было мало, и мужъ терпитъ въ немъ недостатокъ, и пополняетъ его скотомъ изъ главнаго дома, а не своимъ собственнымъ, то наслдникъ главнаго дома затваетъ споръ и не соглашается съ сыномъ, называемымъ ипонсакубуза, говоря: ‘Нтъ, онъ тоже есть часть моего дома. потому что между скотомъ, которымъ куплена его мать въ жены, есть также скотъ моего дома.’ Если отецъ желаетъ, чтобы его сынъ, называемый ипонсакубуза, не возвращался въ большой домъ, то онъ можетъ заплатить за взятый скотъ другимъ скотомъ, чтобы распоряженіе его въ пользу этого сына не уничтожилось.
И этотъ сынъ также иметъ свою сторону въ деревн, которая произошла отъ скотины этого дома, и если тамъ нтъ никакой скотины этого дома, если отецъ иметъ свой собственный скотъ, о которомъ не можетъ быть никакого спора, то онъ можетъ расширить деревню, постоянно пріобртая женъ и объявляя ихъ принадлежащими къ этой сторон. пока изъ этихъ домовъ не составится цлая деревня. Вс эти жены составляютъ наслдство этой стороны.
Если ипонсакубуза (почти-начальникъ) живъ, а главный домъ приходитъ къ концу, но въ немъ еще остается хоть одинъ маленькій мальчикъ послдняго маленькаго дома, то ипонсакубуза не можетъ наслдовать собственность главнаго дома, пока въ немъ остается еще сынъ стороны. принадлежащей главному дому. Но если не осталось ни одного мальчика, то ипонсакубуза получаетъ въ наслдство все и становится начальникомъ во всхъ отношеніяхъ. Такъ какъ дйствительный главный начальникъ умеръ.
И скотъ сына и скотъ отца его — отдльны. Сынъ говоритъ, что скотъ его отца есть его собственность по смерти отца, но онъ иметъ также свой собственный скотъ, который далъ ему отецъ при жизни своей. Отцы имютъ обыкновеніе постоянно дарить скотъ своимъ сыновьямъ, не помногу, а по одной штук, но эта одна штука даетъ приплодъ. Когда явится приплодъ, то сынъ можетъ жениться разомъ на двухъ женахъ, одну онъ можетъ пріобрсти, на скотъ своего отца, если отецъ еще живъ, другая есть ‘жена его собственной скотины’. И такъ вотъ являются дв стороны. Дти, рожденные отъ этихъ двухъ женъ, имютъ власть не во всей деревн. ‘Сынъ отцовскаго скота’ {Т. е. ипонсакубуза.} заявляетъ право на первенство, говоря: ‘Я тоже большой человкъ въ нашей деревн, потому что моя мать не была Еуплена на скотъ нашего общаго дда.’ Но сынъ, котораго мать была куплена на скотъ наслдственнаго имущества, иметъ власть въ деревн своего дда, если ддъ не иметъ другаго сына, который былъ бы начальникомъ, если ‘начальникъ дда’ (наслдникъ его, старшій сынъ) есть отецъ этого сына, то онъ есть глава всей деревни.
Но тотъ, чья мать была пріобртена на скотъ отца, не остается въ деревн наслдственнаго имущества, онъ оставляетъ ее и иметъ свою собственную деревню. И хотя онъ ниже того, чья мать была взята за скотъ главнаго дома, пока начальникъ этого дома живъ, но посл его смерти онъ занимаетъ главное мсто, если не осталось никого, принадлежащаго къ главному дому.
Если главный домъ пріобртаетъ жену на принадлежащій ему скотъ, для дома ближайшаго за нимъ но порядку, и если эта жена иметъ дочь, то она не говоритъ, что это дитя принадлежитъ къ ея дому, она знаетъ, что дочь ея принадлежитъ главному дому и такимъ образомъ данный за нее (т. е. за мать) калымъ возвращенъ. И когда она (эта дочь) выходитъ за мужъ, то сынъ главнаго дома можетъ купить жену на скотъ, который поступилъ въ домъ въ вид калыма за нее. И если онъ помщаетъ эту жену въ краал, какъ-будто она была куплена за скотъ дома двушки, на калымъ которой онъ пріобрлъ ее, то это онъ длаетъ не потому, что боится тяжбы, а потому, что деревня есть его собственность. Напр. Узита жениться на матери Убабазелени, она была главною женой, отъ нея родился Убазелени, главный сынъ Узиты. Посл того на скотъ, принадлежащій дому Убабазелени, была куплена мать Упсукузонке. Упсукузонке былъ братъ Убабазелени (отъ другой жены), такъ что, еслибы Убабазелени умеръ и его сынъ умеръ тоже, то между сыновьями Узиты не могло бы быть спора, и Упсукузонке вступилъ бы въ наслдство и вступилъ бы по праву. такъ какъ это была бы его собственность. Посл Упсукузонке его мать имла двочку, которая выросла и вышла замужъ за Уматланью. Узита сказалъ: ‘Эта двочка принадлежитъ Убабазелени.’ Упсукузонке заспорилъ, говоря: ‘Неужели дочь нашего дома будетъ съдена другимъ, когда живу я, родившійся отъ одной съ нею матери?’ Узита очень удивился словамъ Упеукузонке и сказалъ ему: ‘Если ты попробуешь състь скотъ этого ребенка, то ты сдлаешь обиду, потому что твоя мать была куплена въ жены на скотъ, принадлежащій дому Убабазелени, этотъ ребенокъ принадлежитъ къ его дому, т, которые родились посл, принадлежатъ теб.’ Упсукузонке продолжалъ спорить и сказалъ: ‘Я скоре заплачу за этотъ скотъ и съмъ его самъ, чмъ допущу, чтобы дочь нашего дома бла съдена при моей жизни.’ Узита не соглашался и сказалъ: ‘Если ты заплатишь за этотъ скотъ {Т. е. отдашь Убабазелени скотъ изъ собственнаго стада, чтобы возвратить калымъ, заплаченный за твою мать.} по своему произволу, то ты удалишь себя отъ главнаго мста ты не останешься ближайшимъ по порядку посл Убабазелени, я не буду больше знать, къ какому мсту ты принадлежишь {Т. е. я не буду признавать теб имющимъ какое нибудь положеніе между нами.}, ты будешь въ этой деревн простымъ человкомъ, безъ имени. Теперь ты вышелъ отъ насъ навсегда. Я тебя больше не знаю.’
И такъ Упсукузонке возвратилъ скотъ и потерялъ свое мсто ближайшее посл Убабазелени. Его положеніе занялъ Унзилане до тхъ поръ, пока не выростетъ сынъ Убабазелени, тогда Унзилане опять уступитъ мсто ему, а самъ возвратится къ прежнему положенію брата главы дома. Но когда Убабазелени умеръ, то Уматонго, ближайшій посл Унсукузонке, забывъ, что его братъ давно уже устранилъ себя отъ первенства, захотлъ вступить въ управленіе деревней, но люди напомнили ему объ этомъ, говоря: ‘Для тебя, Уматогно, нтъ уже мста, здсь есть Унзилане, который будетъ начальникомъ деревни.’ Уматонго уступилъ.
И такъ вс дти особаго дома, рожденныя посл первой двочки, принадлежатъ этому дому. Дти, изъ дома которыхъ вышла двушка, не слдуютъ за нею, чтобы сдлаться собственностью большаго дома, главный домъ довольствуется этою двушкой. Но эти дти все-таки составляютъ наслдство главнаго дома, если вс наслдники дома, съ которому они принадлежатъ, умерли. Если же они остаются въ живыхъ, то главный домъ не можетъ тронуть ничего имъ принадлежащаго. Они подчинены главному дому, потому что мать ихъ принадлежитъ къ многоженному хозяйству главнаго дома, такъ какъ она куплена въ жены на его скотъ. Не говорится, что такъ какъ скотъ (на который была куплена въ жены ихъ мать) теперь уже возвращенъ главному дому (въ лиц первой дочери), то они уже не подчинены ему, нтъ, они все еще подчинены ему, потому что если главный домъ вымираетъ, то къ нимъ-то и переходитъ все наслдство. Наслдство переходитъ отъ одного дома къ другому по порядку времени браковъ. Не допускается, чтобы наслдство миновало какой нибудь домъ такимъ образомъ, чтобы поступить въ домъ, не принадлежащій къ многоженному хозяйству главнаго дома, пока не умрутъ вс слдующіе за нимъ по порядку. Наконецъ наслдство получаетъ послднее дитя мужскаго пола, принадлежащее съ большому дому. По смерти всхъ ближайшихъ наслдниковъ наслдство переходитъ къ родственникамъ {Родственники — т. е. лица, принадлежащіе къ полигамическому хозяйству большаго дома, въ томъ порядк, въ которомъ разныя жены были взяты въ замужество одна за другою.}, оно переходитъ въ домъ, который обыкновенно участвовалъ {Вс дома, состоящіе въ подчиненіи какого либо особаго дома, — будетъ ли это главный домъ или второй большой донъ, имютъ долю въ мяс всего скота, убитаго этимъ домомъ.} съ большимъ домомъ въ убитомъ скот. Наслдство переходитъ ко всмъ домамъ по порядку ихъ наслдственныхъ правъ {T. e. если въ главномъ дом нтъ наслдниковъ, то наслдство переходитъ ко второму дому, если и тамъ нтъ таковыхъ, то къ третьему и такъ дале.}. Если умерли вс, кому принадлежитъ наслдство, то его беретъ ипонсакубуза, потому что отецъ его и отецъ дтей главнаго дома былъ одинъ и тотъ же, онъ не далекъ отъ имущества своего отца. Когда главный домъ вымеръ, все принадлежитъ ему.
Дале, относительно изгнанія первой жены изъ главнаго мста. Она изгоняется по двумъ причинамъ. Во-первыхъ, она изгоняется за прелюбодяніе. Если она провинилась въ немъ прежде, чмъ имла дитя, то говорятъ, что дому ея не слдуетъ стоять на главномъ мст въ деревн. Если она имла мальчика, то ее удаляютъ изъ дома, стоящаго на главномъ мст, къ воротамъ или къ сторон крааля, и тогда ищутъ другую жену, двушку, а не одну изъ тхъ, которыя были подчинены изгнанной. Такимъ образомъ двушка берется въ жены, а той, которая провинилась въ прелюбодяніи, говорятъ: ‘Такъ какъ ты уничтожила свое великое имя, то дочь такого-то будетъ взята въ жены и заступитъ твое мсто и сдлается матерью такого-то’, т. е. наслдника, сына, котораго берутъ отъ матери, по причин ея преступленія, и помщаютъ съ новой женой. Если затмъ она хорошо исполняетъ свою должность, то она становится на самомъ дл главною женою, она уже есть настоящая мать юноши, взятаго прочь отъ своей матери. Дти новой жены не начальники, они слдуютъ, по порядку, за молодымъ начальникомъ. введеннымъ въ ея домъ, первый сынъ этой жены слдуетъ но порядку первымъ за молодымъ главою, и собственность его дома берется изъ дома его матери въ главный домъ, она слдуетъ за мальчикомъ въ то мсто. куда онъ идетъ, въ старомъ дом {Старый домъ — т. е. домъ смщенной главной жены.}, остаются только т вещи. которыя необходимы для существованія его матери.
Она изгоняется, навсегда и новая жена становится главною. Если она хорошая женщина и очень заботится о мальчик, то онъ забываетъ свою настоящую мать и привязывается къ своей новой матери, отвыкая отъ настоящей, онъ привыкаетъ къ дому новой главной жены.
А она изгоняется, если ‘не знаетъ гостей’. Потому что между черными людьми главный домъ есть такой домъ, куда идутъ гости со всхъ сторонъ, и ихъ хорошо угощаютъ тамъ, такъ какъ угощеніе гостей есть обязанность главной жены въ деревн. Когда мы говоримъ угощать гостей, то это значить давать имъ пищу и давать не тяготясь этимъ. Не знать ихъ, значить то, когда главная жена жалетъ пищи для нихъ, говоритъ, что у нея ничего нтъ, прячетъ ее и стъ тайно и украдкою отъ нихъ, ворчитъ на нихъ, и съ гнвомъ выпроваживаетъ ихъ за дверь. Такая жена изгоняется вонъ: она не годится для управленія деревней, ей: слдуетъ спуститься ниже и поселиться у входа, а мсто ея должна занять другая, способная занимать его какъ слдуетъ. Вотъ какъ изгоняется жена съ главнаго мста.
Кэллоуэй Генри
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Животный эпос и легенды готтентотов, Блик Вильгельм, Год: 1864
  2. Сказки дядюшки Римуса, Харрис Джоэль Чандлер, Год: 1879
  3. Жизнь и смерть, Нордау Макс, Год: 1912
  4. Шотландские народные сказки и предания, Английская_литература, Год: 1967
  5. Амур и Психея, Апулей, Год: 1893
  6. Африканские новеллы, Юргенсен Юрген, Год: 1912
  7. Характеры, Джеррольд Дуглас, Год: 1838
  8. Легенды, Гримм Вильгельм Карл, Якоб, Год: 1857
Электронная библиотека