Ночь в Аппенинах, Д-кий В., Год: 1872 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 109 минут(ы)

НОЧЬ ВЪ АППЕНИНАХЪ

РАЗКАЗЪ

Въ конц мая 187… года на дворъ центральной флорентинской станціи желзныхъ дорогъ въхалъ лихой фіакръ. Кучеръ, несмотря на три небольшихъ чемодана которые онъ придерживалъ рукой, не переставалъ отчаянно щелкать бичомъ вплоть до самаго входа въ продолговатую залу, гд путешественники ожидаютъ отхода поздовъ обоихъ обществъ, Alta Italia и Strade Ferrate Romane. Дремавшій у дверей залы полицейскій встрепенулся отъ этого шума на минутку, но потомъ снова погрузился въ свое сонливое и незлобивое наблюденіе за порядкомъ. Въ фіакр сидло трое мущцнъ, какъ только онъ остановился, изъ него выскочилъ небольшой, круглый человчекъ, въ сромъ костюм. На немъ было навшено пропасть вещей: сумка, большая сигарочница и еще большая зрительная трубка, на одномъ плеч былъ перекинутъ пледъ, на другомъ — резиновый плащъ. Несмотря на большую, клинообразную, темную бороду и калабрскую шляпу, ухорски надтую, физіономія круглаго человчка была весьма добродушная.

— Подождите меня здсь, сказалъ онъ чистйшимъ русскимъ языкомъ своимъ двумъ товарищамъ, еще сидвшимъ въ фіакр, — я возьму билеты, распоряжусь багажомъ и все сдлаю. Не безпокойтесь.

Сказавъ это, онъ по-италіянски приказалъ факинамъ взять багажъ и далъ имъ подробное наставленіе какъ и куда его отнести, причемъ, какъ истый флорентинецъ, онъ ввернулъ въ свою рчь не одно крпкое словцо, затмъ побжалъ къ окошечку гд выдаютъ билеты, въ это время двое его товарищей вышли изъ фіакра и направились въ залу. Они оба были молоды и казались однихъ лтъ. Одинъ смотрлъ солидне и лицомъ и одеждой, другой щеголевате, но носилъ на всемъ себ какой-то лниво-грустный отпечатокъ, точно онъ только-что началъ поправляться отъ продолжительной болзни и съ нкоторою боязливою осторожностью относился ко всему. Оба молча ходили по зал и разсянно смотрли на разныя группы путешественниковъ, наполнявшихъ ее. Круглый человчекъ быстро нагналъ ихъ и суетливо принялся давать отчетъ въ своихъ хлопотахъ. Изъ его словъ оказалось что всюду онъ имлъ большія затрудненія, которыя всюду же побдилъ. Хотли выдать билетъ на багажъ только до Сіенны, но онъ, едоръ Ивановичъ Пятаковъ, русскій художникъ и вкуп фдорентинскій старожилъ, покричалъ, пригрозилъ что пойдетъ жаловаться начальнику станціи, въ дирекцію, и багажный чиновникъ, струсивъ, выдалъ билетъ до станціи Торреніери.

— Съ ними такъ и надо. Добромъ ничего не подлаешь. Привыкли прижимать форестіеровъ. Безъ меня они бы васъ вотъ какъ подтянули, торжественно прибавилъ едоръ Ивановичъ и, по чисто флорентинскому обычаю, откинулъ свою шляпу на затылокъ.

— Не знаемъ какъ васъ благодарить, возразилъ молодой человкъ посолидне.

— Что за благодарность, Борисъ Дмитріевичъ, перебилъ Пятаковъ.— Полноте. Радъ служить и помогать дорогимъ соотечественникамъ. Теперь вотъ что-съ. Поздъ отходитъ въ часъ и десять минутъ, нын же съ небольшимъ половина перваго. Надо позавтракать. Мы прідемъ въ Сіенну въ четыре съ чмъ-то, останемся тамъ до пяти. Это единственная остановка на всемъ пути. Въ Торреніери будемъ въ семь часовъ вечера. Ни въ Сіенн, ни въ Торреніери ничего кром кофею, да разв яичницы, не найдемъ ни за какія деньги. Здсь же ресторанъ содержитъ Doney и все отлично, ergo здсь надо поплотне закусить, чтобы до ночлега не требовать пищи.

— Жарко, да мн и стъ не хочется, разсянно замтилъ молодой человкъ пощеголевате.

— Это жарко! громко расхохотавшись отвчалъ Пятаковъ.— Нтъ-съ, Сергй Николаевичъ, пожалуйте сюда въ конц іюля или начал августа. Тогда другое дло, теперь же Божья благодать. Однако время летитъ, поздъ не ждетъ, пойдемте.

И Пятаковъ быстрыми шагами направился въ ресторанъ, находящійся въ конц залы. Тамъ онъ принялся хозяйничать какъ у себя дома, приказывалъ, шумлъ, бранилъ, наставлялъ лакеевъ и училъ своихъ товарищей что изъ кушаній и питей надо и что не надо спрашивать. Они оба безпрекословно подчинялись его шумливому авторитету, необходимость котораго впрочемъ не подтверждалась на дл. Завтракъ былъ далеко не такъ хорошъ какъ его восхвалялъ Пятаковъ, уврявшій громогласно что его здсь знаютъ и ему особенно хорошо служатъ.

Поздъ двинулся въ опредленное время, и съ нимъ въ вагон перваго класса трое Русскихъ. Они сидли одни, сначала едоръ Ивановичъ крайне добросовстно исполнялъ обязанность чичероне и объяснялъ что, почему, отчего и какъ называется всякій домъ и садъ которые были видны изъ оконъ вагона, но потомъ, утомленный жаромъ и своими хлопотами, онъ сладко задремалъ, граціозно покачиваясь на своемъ мст. Борисъ Дмитріевичъ Камскій вытащилъ книгу изъ своего дорожнаго мшка и принялся читать. Сергй Николаевичъ Мосальскій, усвшійся лицомъ къ машин, наслаждался у отвореннаго окна втеркомъ, происходившимъ отъ быстрой зды.

Солнце пекло по-лтнему и ярко освщало поля выколосившейся уже пшеницы и сочной, темно-зеленой, молодой кукурузы. Между ними виноградныя лозы, раскинувшіяся густыми гирляндами по деревьямъ, которыми обсажены межники, тянулись безконечными аллеями, перескающимися по разнымъ направленіямъ. Дорога вилась вдоль Арно, горы стали подступать ближе къ рк, вмсто полей показались плантаціи оливковыхъ деревьевъ со своею бловатою зеленью, выше ихъ скалы съ кое-гд тощею и жесткою травой. На станціяхъ, имена которыхъ звонко выкрикивали кондуктора и которыя попадались чуть не каждая четверть часа — жизнь кипла. День былъ воскресный. Входило и выходило пропасть народу, всюду звучала италіянская рчь, которая въ тосканскомъ крестьянств рдко граціозна, но почти всегда полна юмора и беззаботной веселости. Поминутно на платформахъ станцій мелькали хорошенькія женскія лица, съ замысловатыми прическами, до которыхъ такія охотницы женщины простаго класса флорентинской и ближайшихъ къ ней провинцій. Пока его товарищи были погружены одинъ въ сонъ, другой въ чтеніе, Мосальскій задумчиво и внимательно слдилъ за тою постоянно мняющеюся картиной которая разстилается предъ глазами дущаго въ вагон по густо населенной мстности. Очевидно эта картина его занимала, хотя по временамъ его чистый лобъ хмурился и оживившееся лицо принимало снова свое обычное, лниво-грустное выраженіе, сглаживавшееся опять подъ вліяніемъ интереса представляемаго дорогой, впредь до новаго напоминовенія о той тоск которую онъ, казалось, лелялъ въ себ. Грусть и грустное выраженіе мало шли Сергю Николаевичу. Его свжее лицо, еще не утратившее румянца молодости, тонкія черты, большіе, нсколько продолговатые глаза, густые свтло-каштановые волосы и почти блокурые усики съ таковою же бородкой дышали скоре здоровьемъ и веселостью. Онъ былъ хорошъ не только лицомъ, но и всею фигурой. Немного выше средняго роста, онъ былъ статенъ, гибокъ и смотрлъ крпкимъ и сильнымъ, несмотря на чисто-женскія оконечности. Руки и ноги у него были самой аристократической формы. Онъ ими дорожилъ, перчатки и сапоги были всегда безукоризненно изящны. Толстоватыя губы и нжно очерченныя брови были явнымъ протестомъ противъ той тни траурнаго выраженія которымъ лицо его было подернуто. Впрочемъ самому веселому по нраву человку можетъ выпасть на долю такое несчастіе что характеръ его совершенно хотя на время измнится.

Посл Сіенны разстояніе между станціями увеличилось, и на нихъ стало попадаться мене народу, вмсто превосходно обработанныхъ полей, потянулись цлыя гряды холмовъ, изъ разсыпчатой сроватой земли, на которой не было никакой растительности. Въ Ашіано наши путешественники перемнили поздъ, они оставили Орвіетанскую дорогу чтобы взять Мареманскую. Вечерло, когда они вышли изъ вагона въ Торреніери. Въ воздух уже чувствовалась живительная прохлада, хотя солнце еще не совсмъ скрылось за красивымъ городкомъ Моатальчино, живописно расположеннымъ но гребню высокой горы, покрытой роскошною растительностью. Городъ, казалось, вислъ надъ станціей желзной дороги, и Камскій съ Мосальскимъ любовались имъ и пурпуровою краской которою его заливало заходящее солнце. Они стояли оба на площадк сзади станціи и заглядывались на горную долину, въ самомъ начал которой находились. Въ конц ея синла вдали Monte Amiata съ своими двумя неровными шпицами, вздымаясь высоко надъ окружающими ее горами.

Пятакову было не до красотъ природы, онъ былъ занятъ пріисканіемъ экипажей для отъзда въ Санъ-Квирико. Хотя живописецъ и даже пейзажистъ по профессіи, едоръ Ивановичъ никогда словесно не восторгался природой Италіи, да и не любилъ когда при немъ кто-нибудь изъ русскихъ новичковъ по путешествію описывалъ съ восхищеніемъ тотъ или другой видъ. Со строгимъ, почти обиженнымъ видомъ онъ принимался тотчасъ доказывать что восхищавшійся баринъ смотрлъ не оттуда откуда слдовало и главнаго-то не видалъ,— однимъ словомъ, слона-то и не примтилъ. На вс опроверженія у него былъ одинъ отвтъ: ‘Десять лтъ ее исходилъ всю пшкомъ, — два коммода этюдовъ съ натуры. Вотъ что-съ’. Такъ же точно онъ обрывалъ всякое сужденіе профановъ о знаменитостяхъ италіянскихъ галлерей. Единственный способъ получить отъ него снисходительный отзывъ было отправиться съ нимъ вмст въ галлерею или на bella veduta. Только руководимый имъ путешественникъ пріобрталъ право судить и рядить о томъ что видлъ вмст съ нимъ. Тогда едоръ Ивановичъ большею частію только поддакивалъ, если же и противорчилъ, то крайне мягко.

Этотъ разъ почтенный Пятаковъ былъ не мало сконфуженъ. Общаніе найти экипажи осуществилось не со всмъ ловко. Посл продолжительнаго ожиданія отыскалась только одна двухмстная каляска запряженная муломъ. едоръ Ивановичъ утшалъ своихъ товарищей тмъ что до Санъ-Квирико всего пять верстъ, ничего, и въ каляск помститься можно, тмъ боле что тамъ ихъ ожидаетъ удовольствіе остановиться въ древнемъ паллацо Кижи, въ которомъ довольно долго жилъ папа Александръ VII. Оба товарища Пятакова, несмотря на предъявленное имъ рекомендательное письмо самого владльца Санъ-Квирико, наотрзъ отказалась отъ чести ночевать во дворц построенномъ кардиналомъ Кижи и объявили что предпочитаютъ гостиницу которую имъ указалъ веттурино. едоръ Ивановичъ согласился, но крпко выругалъ несчастнаго возницу и его мула, — послдняго вполн несправедливо. Несмотря на крутую гору, покрытую столтними развсистыми оливковыми деревьями, на вершин которой пріютился Санъ-Квирико, мулъ хотя тихо, но врно и не останавливаясь везъ каляску нагруженную тремя путешественниками и ихъ багажомъ, черезъ городъ вплоть до гостиницы Зайца онъ пробжалъ даже крупною рысью.

Пріздъ трехъ путешественниковъ смутилъ все народонаселеніе стариннаго городка, тмъ боле что благодаря вечеру и воскресному дню единственная улица была полна народу. Въздъ былъ вполн торжественный, но еще торжественне былъ пріемъ путешественниковъ въ гостиниц. Хозяйка, ея дочери и мужъ положительно оробли — у нихъ никогда не останавливалось столько синьйоровъ. Торговцы скотомъ и хлбомъ, фатторы сосднихъ имній въ базарные дни, и то зимой, ночевывали у нихъ, но синьйоры — никогда. Дв лучшія комнаты были немедленно очищены и оказались весьма сносными. Въ одной помстились Камскій съ Мосальскимъ, въ другой Пятаковъ. Первые два принялись устраиваться къ ночлегу, а едоръ Ивановичъ, заказавъ ужинъ, пошелъ отыскивать фаттора маркиза Кижи, {Фатторомъ (Fattore) называютъ управляющихъ поземельными имніями. Самыя эти имнія называются фатторіи (Fattoria). Маркизъ Кижи, владлецъ Санъ-Квирико, принадлежитъ къ младшей втви римской фамиліи князей Кижи. Эта фамилія родомъ изъ Сіенны, и оставшаяся тамъ младшая втвь называется собственно Кижи-Зондадари и носитъ титулъ маркиза, по маркизату Санъ-Квирико, коимъ владетъ.} чтобъ ему отдать письмо его владльца а съ его помощью приготовить экипажи къ завтрашнему дню. Усилія его увнчались полнымъ успхомъ. Онъ вергулся вполн довольный, веселый и съ изящною любезностью представилъ своимъ товарищамъ фаттора, желавшаго лично выразить свое сожалніе что остановились не въ дом его хозяина. На бду судьба готовила почтенному Пятакову въ этотъ вечеръ еще новый ударъ. Весь ужинъ былъ приготовленъ съ чеснокомъ, котораго ни Мосальскій, ни Камскій не выносили. Хозяйка была въ отчаяніи, но едоръ Ивановичъ принялъ отказъ отъ блюдъ приправленныхъ симъ пахучимъ зеліемъ за личное себ оскорбленіе. Онъ въ общихъ фразахъ выразилъ свое негодованіе противъ того плохого воспитанія вслдствіе котораго молодые люди длаются неспособными переносить трудности жизни и, прибавивъ что чеснокъ одно изъ лучшихъ предохранительныхъ средствъ противъ злыхъ лихорадокъ свирпствующихъ въ этой мстности, съ большимъ достоинствомъ простился со своими товарищами и ушелъ въ свою комнату.

Утро слдующаго дня было посвящено осмотру достопримчательностей города, начали съ дворца Кижи, замчательнаго только тмъ что стны комнатъ всего бельэтажа обиты великолпными кордуанскими кожами, удивительно сохранившими свжесть и яркость своихъ разноцвтныхъ арабесокъ, причудливо вьющихся по золотому фону. Посл дворца была посщена прилегающая къ нему церковь. Эта церковь по своему фасаду и дверямъ можетъ служить образцомъ самой древней готической архитектуры въ Италіи. Къ несчастію, одинъ изъ фамиліи Кижи, въ конц XVIII столтія, испортилъ всю ея внутренность передлкой въ стил Лудовика XV. Затмъ были осмотрны садъ Кижи, городская стна и башня принадлежащія также имъ. Видъ съ башни преобширный, цлая панорама горъ и долинъ: не только городъ Піенца, но даже отдаленный Монтелульчіано, столь извстный своимъ виномъ, видны простымъ глазомъ.

едоръ Ивановичъ былъ веселъ чрезвычайно. Онъ былъ въ своей сфер, не умолкалъ ни на минуту и удивлялъ не только своихъ соотечественниковъ, но даже самого фаттора маркиза Кижи обширностью и полнотою своего знанія мстности. Все видимое: города, мстечки, горы, долины, рчки онъ называлъ безошибочно. Посл осмотра города послдовалъ завтракъ, и часовъ около одиннадцати наши путешественники оставили Санъ-Квирико, въ двухъ каляскахъ запряженнъіхъ мулами. Въ первой, вчерашней, похалъ самъ едоръ Ивановичъ, во второй его товарищи. Отъхавъ версты четыре отъ Санъ-Квирико, они постили минеральныя воды Виньйоне (Vignone), принадлежащія также маркизу Кижи. Воды Виньйоне теплыя и доходятъ въ главномъ источник до 40^о Реомюра и боле, он славятся своею особенною цлебностью противъ ревматизмовъ и застарлыхъ ранъ. Какъ вс почти минеральныя воды Италіи, он довольно плохо содержимы и никакъ не могутъ быть сравнены, по удобствамъ жизни, съ нмецкими. Источники Виньйоне замчательно сильны и обильны. Наполнивъ громадный резервуаръ и ванны, они приводятъ въ движеніе нсколько мельницъ, изъ коихъ пять принадлежатъ все тому же маркизу Кижи.

Наши путешественники, оставивъ Виньйоне, довольно быстро подвигались по старинной римской дорог, совершенно пустынной и не красивой въ этой мстности. Горы въ нсколькихъ верстахъ отъ Санъ-Квирико отступаютъ вправо и влво на довольно далекое разстояніе, и широкая почтовая дорога перескаетъ безлюдную, слабо всхолмленную долину рки Орчія (Orcia), извстную своими лихорадками. Было жарко, сильный втеръ дулъ прямо въ лицо путешественникамъ, поднимая клубы пыли, на неб ходили темныя облака, не предвщавшія ничего хорошаго, несмотря на увренія едора Ивановича что дождя не будетъ и что они отлично додутъ до Піанъ-Кастаньяйо (Pian-Costagnajo).

Пока наши путешественники на старинной, почтовой, римской дорог, въ былыя времена извстной своими разбойниками, борются нын съ втромъ и пылью подъ жгучимъ майскимъ солнцемъ Италіи, необходимо объяснить посщеніе ими края куда теперь, съ проведеніемъ въ Италіи желзныхъ дорогъ, не заглядываетъ ни одинъ туристъ. Борисъ Дмитріевичъ Камскій, пріхавъ съ своимъ товарищемъ Мосальскимъ во Флоренцію, привезъ Пятакову письмо и посылку отъ одного его стараго пріятеля, пробывшаго долгое время въ Италіи и нын живущаго въ Петербург. едоръ Ивановичъ былъ глубоко тронутъ памятью стараго товарища, не забывшаго его, несмотря на свою блестящую карьеру, и взялся быть чичероне молодыхъ людей во Флоренціи. Вс достопримчательности города были осмотрны, становилось жарко, и путешественники собирались въ обратный путь, какъ разъ, вечеромъ, едоръ Ивановичъ предложилъ имъ отправиться на Монте-Аміата. Это предложеніе было ими принято съ удовольствіемъ. Дйствительно поздка въ Италіи на гору находящуюся вдали отъ избитой туристами дороги, особенно съ тхъ поръ какъ вслдствіе разныхъ облегченій длаемыхъ обществами желзныхъ дорогъ число этихъ туристовъ такъ громадно растетъ съ каждымъ годомъ,— такая поздка могла только понравиться молодымъ людямъ, путешествовавшимъ для своего удовольствія. едоръ Ивановичъ добылъ рекомендательныя письма, положительно необходимыя въ кра гд гостинницы рдки и очень плохи, и на другой день вс трое выхали изъ Флоренціи. Предполагалось остановиться въ Піанъ-Кастанъяйо и оттуда верхомъ, или пшкомъ подняться до вершины Monte-Amiata, самой высокой горы центральной Италіи, лучше сказать, центральныхъ Аппенинъ. Монте-Аміата иметъ 1720 метровъ высоты надъ уровнемъ Средиземнаго моря. Горы Калабріи гораздо выше и между ними встрчаются вчно покрытыя снгами. Монте-Аміата гораздо скромне, она почти до самаго верха покрыта еловымъ лсомъ, но съ нея открывается одна изъ лучшихъ и обширнйшихъ панорамъ въ Италіи. Но возвратимся къ нашимъ путешественникамъ.

Въ деревушк Рикорси (Ricorsi) они свернули съ большой почтовой дороги на горную, узкую, которая черезъ Abbadia di San-Salvadore ведетъ въ Піанъ-Кастаньяйо. Оба мула шли тихимъ шагомъ по дорог, которая довольно круто поднималась постоянно въ гору. Мстность была совершенно пустынная, кое-гд обработанныя поля безъ всякаго жилья, а то кустарники, скалы и изрдка полуистребленныя дубовыя рощи. Вдали, по ту сторону долины, которую приходилось всю обогнуть, виднлась Аббадіа ди Санъ-Сальвадоре, въ густой зелени каштановыхъ рощъ. По прямому направленію до него было по крайней мр верстъ семь, но дорогой это разстояніе было боле чмъ вдвое. Тихо поднимались наши путешественники, а между тмъ, несмотря на втеръ, темныя тучи все гуще сплачивались надъ головами. Блеснула молнія, вслдъ за нею раздался ударъ грома съ оглушительнымъ трескомъ, точно облетлъ все ущелье, такъ долго и сильно перекатывалось эхо въ горахъ, еще ударъ, другой, и дождь хлынулъ на открытыя калясочки. Нсколько разъ градъ и снгъ перепадали съ дождемъ, молнія все чаще и чаще раздирала ползущія по гор темныя облака, громъ не переставалъ грохотать. При этомъ съ горъ потекли мгновенно образовавшіеся потоки, падавшіе съ увеличивавшеюся силой мстами на самую дорогу, это съ одной стороны, съ другой былъ крутой обрывъ. Положеніе было далеко неуспокоителное. Несмотря на дождь, градъ и громъ, мулы, не останавливаясь, продолжали спокойнымъ и осторожнымъ шагомъ подниматься въ гору. хать на лошадяхъ въ такую погоду было бы положительно опасно.

Если ваши путешественники избгли опасности свалиться съ узкой дороги въ пропасть, за то дождь ихъ порядкомъ вымочилъ, несмотря на зонтики и пледы, которыми они старались отъ него защититься. Одинъ Пятаковъ въ своемъ резинковомъ пальто и башлык оставался сухъ и невредимъ подъ небесными потоками, но это его мало утшало. Облака покрывшія весь почти горизонтъ и густо засвшія на самой Монте-Аміата, такъ что совершенно не было видно ея вершины, его несказанно раздражали. То-и-дло, не обращая вниманія на дождь, хлеставшій ему въ лицо, онъ ворочался во вс стороны, окидывалъ взглядомъ небо и принимался громко ругаться по-италіянски. Сидвшій около него долговязый ветгурино, весь скорчившійся подъ своимъ широкимъ плащомъ, только крестился и отплевывался, слушая такое богохульство. Въ другое время онъ бы, пожалуй, не уступилъ русскому художнику въ знаніи крпкихъ италіянскихъ словечекъ, но теперь, въ грозу, въ горахъ, Jesus-Maria, son’ un’ christiano, — приговаривалъ онъ съ глубокимъ вздохомъ и свободною рукой усердно крестился подъ плащомъ. Достигнуть вершины Монте-Аміата утромъ завтрашняго дня и оттуда видть восхожденіе солнца, какъ общалъ едоръ Ивановичъ своимъ товарищамъ, было положительно невозможно. Онъ это вполн сознавалъ, тмъ боле что ему было хорошо извстно что на вершину можно взойти только по ложу потоковъ, каковой путь посл дождя представлялъ непреодолимыя затрудненія. Дйствительно на вершину Монте-Аміата другихъ дорогъ нтъ, лсомъ же не везд можно продраться, такъ онъ густъ и наполненъ множествомъ колючихъ кустарниковъ.

Когда подъхали къ Аббадіа ди Санъ-Сальвадоре, дождь прекратился, небо на восток и юг очистилось и просіяло, но на гор, на этой проклятой Аміатк, какъ ее теперь величалъ едоръ Ивановичъ, столь любовно восхвалявшій ее прежде, точно нарочно стягивались облака, и вершина ея все плотне и плотне укутывалась въ срую, волнистую завсу. Пятаковъ былъ въ отчаяніи. Онъ былъ глубоко убжденъ что всегда находился и находится подъ преслдованіемъ какого-то злаго генія. Грозу и неудачу поздки онъ принималъ какъ новое и разительное доказательство своего глубочайшаго убжденія. Эти мысли онъ высказалъ своимъ товарищамъ, въ то время какъ у самаго възда въ Абоадію экипажи остановились и произошло совщаніе по вопросу: остановиться ли или хать дале? Продрогшіе его спутники приняли мало участія въ жалобахъ едора Ивановича на судьбу, а Масальскій, даже не дослушавъ конца его рчи, обратился къ одному прохожему и сталъ спрашивать нтъ ли гостиницы въ мстечк. Онъ очень порядочно говорилъ по-италіянски, что было одною изъ причинъ по которой Пятаковъ относился къ нему мене дружелюбно чмъ къ его товарищу. Вообще едоръ Ивановичъ не любилъ чтобъ его соотечественники говорили на язык который, неизвстно почему, онъ считалъ своею собственностью, и когда ему шутя кто-нибудь изъ Русскихъ говорилъ нсколько словъ по-италіянски, онъ всегда усматривалъ въ нихъ бездну ошибокъ, которыя тотчасъ же исправлялъ. Тутъ же, когда Мосальскій, помимо его, сталъ разспрашивать, онъ съ достоинствомъ отошелъ въ сторону и принялся съ большимъ усердіемъ набивать и раскуривать свою маленькую трубочку. Изъ разспросовъ оказалось что въ деревушк носящей громкое названіе Аббадіа ди Санъ-Садьвадоре есть гостиница, но крайне плохая. Ршено было хать дале, тмъ боле что до Піанъ-Кастаньяйо оставалось мене четырехъ миль, то-есть мене шести верстъ. едоръ Ивановичъ халъ молча, задумчиво покуривая изъ своей трубочки, товарищи его ежились подъ своими пледами. Промокшіе они дрожали подъ холоднымъ втромъ, который весьма рзокъ на этой высот. Какъ Аббадіа, {Abdadia S. Salvrdore 838 метровъ надъ уровнемъ моря.} такъ и Піанъ-Кастаньяйо {Pian Castagnajo 779 метровъ надъ уровнемъ моря.} расположены довольно высоко на контрафорсахъ Монте-Аміата.

Мелкій дождикъ накрапывалъ, когда наши путешественники въхали въ Піанъ-Кастаньяйо, по крутымъ и узкимъ улицамъ котораго они добрались до гостинницы Золотаго Льва (Leone d’oro). едоръ Ивановичъ началъ было протестовать относительно остановки, ссылаясь на имвшееся у нею въ запас рекомендательное письмо къ глав одного богатаго мстнаго семейства, но увидавъ неизмнную ршительность на лицахъ своихъ продрогшихъ спутниковъ, онъ замолчалъ, и сдавъ свой чемоданъ хозяйк, даже не заглянулъ въ гостиницу и куда-то скрылся. Камскій съ Масальскимъ заняли одну комнату, и съ помощью хозяйской дочери, стройной, красивой брюнетки съ быстрыми и черными бархатными глазами, принялись разбирать свои вещи. Ихъ чемоданы, привязанные сзади калясочки и ничмъ не покрытые, пострадали боле ихъ самихъ отъ грозы. Затопили каминъ, и предъ нимъ полуодтые молодые люди начали просушивать себя и свое платье, въ это время дверь отворилась и въ комнату вошелъ Пятаковъ со старикомъ, имвшимъ веселую, добродушную физіономію. Старикъ, адвокатъ Пеллегрини, живя безвыздно въ Піанъ-Кастанъяйо, составилъ себ большое состояніе торговлей лсомъ и скотомъ. Недавно онъ купилъ очень крупное имніе, принадлежавшее старинной фамиліи Бурбонъ-дель-Монте, которая еще до Медичисовъ владла всмъ Піанъ-Кастаньяйо съ титуломъ маркизата и съ правомъ haute et basse justice, послднее право она сохранила до лотарингскихъ герцоговъ. Теперь въ старинномъ дворц Бурбонъ-дель-Монте, занимающемъ со своими службами значительную часть мстечка, жилъ господинъ адвокатъ со своимъ семействомъ, и перейти туда пришелъ онъ просить нашихъ путешественниковъ. Приглашеніе было сдлано въ такой любезной и добродушной форм что трудно было отказаться. Они приняли его и тотчасъ же, одвшись на скорую руку, послдовали за господиномъ адвокатомъ. Люди приведенные господиномъ Пеллегрини мигомъ собрали вс вещи, разложенныя въ ихъ нумер, и бгомъ отправились впередъ, такъ что когда Камскій съ Мосальскимъ вошли въ монументальную комнату, приготовленную для нихъ въ старинномъ дворц Бурбонъ-дель-Монте, они нашли въ ней все свое добро и двухъ молодцовъ, которые, съ величайшимъ усердіемъ, раскладывали его предъ громаднымъ каминомъ изъ желтоватаго мрамора, гд трещалъ цлый костеръ каштановыхъ и еловыхъ дровъ. Дв большихъ постели, со штофными и кисейными занавсками, падавшими до полу, занимали большую половину комнаты. На стнахъ были развшаны потемнвшія картины, а между ними венеціанскія зеркала съ золотыми вычурными рамками. На коммодахъ, столахъ и камин было множество этрусскихъ древностей, которыми такъ изобилуетъ вся тамошняя мстность. Молодые люди ни на что не обратили вниманія, они подошли къ окну и не могли оторваться отъ него. Дйствительно видъ который открывается изъ него можетъ поспорить съ лучшими въ Италіи. Къ несчастью, проглянувшее солнце уже склонялось къ западу, за отроги Монте-Аміата и не вполн оживляло эту чудную картину, тмъ боле что густо-срыя облака низко клубились по горамъ, скрывая ихъ очертанія и затемняя даль.

Дворецъ Бурбонъ-дель-Монте построенъ на юго-восточномъ обрыв горы, на которой лпится Піанъ Кастаньяйо. Окно было со стороны обрыва, и изъ него открывается глазу необъятное пространство: слва къ востоку Радикофани (Radicofani), на скал, за нимъ, лучше сказать черезъ него, на второмъ план, цпь горъ Монте Четона, которая тянется къ югу и пропадаетъ въ туман и облакахъ, справа, къ западу, лсистые остроги Монте-Аміата завершаются крутымъ обрывомъ, на которомъ гнздится Кастель Ацзара (Castel Azzara). Отъ подножія горы на которой Піанъ-Кастаньяйо растилается обширная равнина, еще боле расширяющаяся къ югу. По ней разбросаны поля, рощи, отдльные домики, между пятью {Имена этихъ рчекъ: Siele, Senna, Minestrone, Rigo, Elrella.} горныхъ рчекъ, которыя тутъ же на глазахъ впадаютъ въ Палью (Paglia, притокъ Тибра), и наконецъ сама Палья со своимъ извилистымъ теченіемъ пропадаетъ вдали. Въ этой туманной дали этотъ разъ едва виднлись Акваленденте, Монтефіасконе, и по временамъ, когда втеръ на нсколько минутъ разгонялъ облака, Витербо и горы къ югу отъ него. Нтъ сомннія, въ ясный солнечный день этотъ видъ былъ еще привлекательне, но и при бдномъ освщеніи заходящаго солнца, котораго лучи только изрдка, не надолго и какъ будто украдкой пронизывались сквозь облака,— это была чудная картина. Молодые люди забыли свои дорожныя невзгоды, свое сырое платье, и молча любовались этимъ видомъ изъ отвореннаго окна, когда едоръ Ивановичъ стремительно вбжалъ въ ихъ комнату.

— Еще не одты? сказалъ онъ съ упрекомъ.— Что вы длаете? Сейчасъ обдать. Васъ будутъ ждать.

— Виноваты! засмотрлись, съ улыбкой возразилъ Масальскій.

— А вамъ нравится этотъ видъ? нсколько мягче продолжалъ Пятаковъ.— Это одинъ изъ моихъ лучшихъ. Я вамъ говорилъ, будете довольны. Сегодня только ужь больно много этихъ подлецовъ облаковъ, да и туманно, наконецъ и время неподходящее. Здшній видъ надо смотрть вотъ съ того балкона, который въ верхнемъ этаж, и утромъ, предъ восходомъ солнца. Вотъ-съ тамъ, на этой гор, немного правй отъ Радикофани, показывается солнце въ эту пору. Ну, я вамъ доложу-съ, въ ясное весеннее утро! Отдай все и мало. Теперь что? И едоръ Ивановичъ съ шумомъ затворилъ окно. Молодые люди принялись одваться.

Обдъ господина адвоката былъ чрезвычайно длиненъ и обиленъ. Онъ кончился около девяти часовъ. Почтенный хозяинъ неоднократно извинялся что, къ величайшему своему сожалнію, не можетъ угостить дорогихъ гостей такъ какъ бы слдовало и какъ онъ бы желалъ, что страна горная и бдная. Несмотря на эти извиненія, за обдомъ появились чуть ли не вс произведенія италіянской кухни alla casalinga (по-домашнему). Гости обладали фундаментальнымъ аппетитомъ, который былъ натуральнымъ послдствіемъ сорока-верстнаго перезда, сдланнаго безостановочно и довольно медленно, но и этотъ аппетитъ не могъ одолть всхъ предложенныхъ блюдъ. Къ величайшему ихъ сожалнію, они должны были даже отказаться отъ калретто (козленка) жаренаго на вертл, поданнаго, къ несчастью, въ конц обда, хотя это блюдо почти національное, имъ особенно славится эта горная страна. Кром кушаній, гостепріимный хозяинъ угощалъ гостей всми сортами винъ своихъ имній: красное двухъ- и трехъ-годовалое, вермутъ, винъ-санто сладкое и крпкое слдовали одно за другимъ безъ перерыва, такъ что когда гости встали изъ-за стола, въ голов ихъ порядкомъ шумло. Ссылаясь на усталость они попросили прислать имъ кофе въ ихъ комнату и отправились къ себ тотчасъ посл обда. едоръ Ивановичъ ихъ провожалъ.

— Не правъ ли я, торжественно замтилъ онъ, зажигая канделябры на камин въ комнат своихъ товарищей, — что настоящую Италію надо искать подальше отъ желзныхъ дорогъ? Ну что вы кром художествеаныхъ сокровищъ узнаете въ Рим, Флоренціи и прочихъ главныхъ городахъ?— ни чорта. Общество?— вздоръ. Въ него уже проникъ проклятый космополитизмъ. Да какъ и не проникнуть? Въ Неапол половина знати переженилась на Англичанкахъ, Нмкахъ, Американкахъ, даже Русскихъ. Нтъ-съ, вотъ въ провинціи настоящая моя Италія. Каково гостепріимство! радушіе! патріархальность!

Товарищи едора Ивановича вполн согласились съ высказанными имъ мыслями, и онъ простился съ ними вполн довольный, тмъ боле что за обдомъ было ршено завтра подождать до полудня въ Піанъ-Кастаньяйо и тогда, если погода исправится, идти на вершину Монте-Аміата, если же нтъ, то возвратиться другою дорогой въ Торреніери и оттуда хать ночевать въ Сіенну. Почтенный Пятаковъ, отыскавшій въ Піанъ-Кастаньяйо какого-то стараго пріятеля, весьма свдущаго въ метереологіи, былъ убжденъ что въ полдень погода будетъ великолпная, и что наконецъ общанная имъ вершина Монте-Аміата будетъ представлена его товарищамъ. Онъ весьма дорожилъ точнымъ исполненіемъ своихъ общаній, что же касается до того что вмсто восхожденія солнца будетъ видно захожденіе, едоръ Ивановичъ очень справедливо считалъ незначительною мелочью при достиженіи главнаго.

Молодые люди, оставшись одни, стали съ поспшностью укладываться спать. Масальскій громко расхваливалъ свою постель и приготовлялся отлично уснуть. Закуривъ сигару и поставивъ свою чашку кофе на столикъ, около себя, онъ юркнулъ въ постель. Камскій, съ меньшею поспшностью окончивъ свой туалетъ, также легъ. Свчи были потушены, одна только лучерна, горвшая между постелями, слабо освщала высокую и обширную комнату, большая часть которой таинственно исчезала въ темнот. Оба пріятеля молча курили въ постели.

— Борисъ, теб спится? сказалъ Масальскій посл продолжительнаго молчанія.

— Не очень.

— А мн такъ нисколько. Мудреное дло! Казалось, только въ постель, сейчасъ какъ ключъ ко дну. Легъ, какъ нарочно, и мысли нтъ о сн.

— Мы слишкомъ много поли съ тобой, замтилъ звая Камскій.

— Какое! Отъ ды ко сну клонитъ. Нтъ.— Это вс эти разныя вины. Наконецъ кофе. Вотъ главная ошибка.

— Зачмъ же ты его спросилъ?

— Ну вотъ, подите. Забылъ совсмъ что отсталъ отъ него.— Захотлось вспомнить старину. Прежде, такъ пивалъ его во всякое время, и ничего.

Молчаніе продолжалось нсколько минутъ.

— Въ Россіи на кофе смотрятъ совсмъ иначе чмъ здсь, сказалъ Камскій.— Въ Венеціи такъ въ первое время я только удивлялся тому что посл театра у Флоріана, большая часть, да вс почти льютъ кофе.

— Я не объ Венеціи говорю, отвчалъ со вздохомъ Moсальскій,— а о времени до Венеціи.

— Виноватъ, въ такомъ случа, — съ живостью возразилъ Камскій.— Совершенно неумышленно напомнилъ теб о прошедшемъ.— Замть, въ первый разъ такъ обмолвился: а то,— посл разговора въ Венеціи, тотчасъ посл моего прізда,— я теб ни разу во все время не сказалъ ни одного слова наводившаго на эту несчастную исторію которая тебя привела въ эту злую ипохондрію, въ которой я тебя засталъ.

— Да другъ, ты свято сдержалъ свое общаніе ни о чемъ меня не спрашивать. Я теб многимъ обязанъ. Безъ тебя Богъ знаетъ что бы со мною случилось.

— Ну объ этомъ нечего распространяться. Скажи лучше,— разъ какъ мы объ этомъ говоримъ,— какъ ты себя чувствуешь теперь?

— Не въ примръ лучше прежняго. Все же подъ-часъ такое зло беретъ что ужасъ.

— Позволь сказать дло. Сожалнія о прошедшемъ — это самая безплодная трата силъ.

— Не въ томъ дло,— а вотъ въ чемъ. Во всей этой грустной исторіи я самъ во всемъ виноватъ. Я самъ все такъ испортилъ что и поправитъ нельзя было. Вотъ что меня убиваетъ.

— Ну объ этомъ я не могу судить, и не спрашиваю, разъ какъ ты не хочешь, или не можешь мн ничего разказать. Твоему выздоровленію тмъ боле радуюсь что мн скоре придется съ тобой проститься. Отпускъ на дняхъ кончится Надо спшить.

— Ну нтъ. До Парижа еще додемъ вмст.

— Никакъ нельзя. Только-что вернусь во Флоренцію, сейчасъ же оттуда черезъ Вну, нигд не останавливаясь, прямо въ Петербургъ.

— Ты правъ, я знаю. Итакъ мы разстанемся.— Жаль ей Богу.

— Не надолго, вдь ты самъ скоро въ Россію. Знаешь что?— Подемъ вмст.

— О нтъ,— я разв только къ зим. Не ране.

— Эхъ братъ,— брось эту цыганскую жизнь. Пора за дло. Служба тамъ, или имнія. Все равно. Ей Богу пора. Поденъ.

— Нтъ, теперь еще не въ силахъ.

— Да наконецъ что же это за чертовская исторія, которая тебя привела въ такое положеніе?

— Преглупая, если такъ посмотрть,— но и лрегрустная. Хочешь я теб разкажу?

— Еще бы.

II.

— Ну такъ слушай.— Да, это прегрустная исторія, глубоко вздохнувъ началъ Масальскій.— Въ конц августа прошлаго года, пройдя пшкомъ сверо-восточный Тироль отъ Зальцбурга, черезъ Берхтесгаденъ и Циллеръ-Толь, я отдыхалъ въ Инспрук, оттуда я намревался пройти также пшкомъ черезъ западный Тироль въ Рейнскую долину, постить Швейцарію и потомъ югъ Франціи, — на бду я вспомнилъ что у меня въ портфел было рекомендательное письмо къ нкоему графу Галеаццо въ Миланъ. Графъ былъ старымъ пріятелемъ отца. Разбирая свои вещи я попалъ случайно на это письмо и мн вдругъ захотлось посмотрть Италію, которую я съ дтства не видалъ. Не долго думая, я отложилъ пшеходную прогулку, въ ту же ночь выхалъ изъ Инспрука по желзной дорог черезъ Бреннеръ и назавтра къ пяти часамъ вечера былъ уже въ Милан. Чудная погода, галлерея Брера, соборъ,— милый складъ италіянской жизни, концерты въ публичномъ саду, очень сносная опера и балетъ въ театр Канобіана меня до того заняли первое время что я совсмъ забылъ о граф Галеаццо. Прошло боле недли — я уже присмотрлся къ Милану и ршился пуститься подале въ Италію. Предъ отъздомъ надо было отнести по адресу мое рекомендательное письмо, и я отправился въ древній громадный дворецъ фамиліи Галеаццо. Швейцаръ мн объявилъ что на мое счастье Sior conte только-что пріхалъ со своей виллы въ городъ и теперь дома: я отослалъ съ нимъ письмо и мою карточку. Черезъ нсколько минуть меня позвали на верхъ и, пройдя кучу полутемныхъ залъ и галлерей, въ которыя едва проникалъ дневной свтъ сквозь жалузи и щели полузакрытыхъ ставень, я нашелъ графа въ маленькой комнатк за столомъ на которомъ были кипы бумагъ, обращики коконъ, шелку и пшеницы и также остатки завтрака. Графъ принялъ меня очень любезно, высказалъ неподдльную радость что случайный его пріздъ изъ деревни доставалъ ему удовольствіе познакомиться съ сыномъ человка котораго онъ всегда любилъ и уважалъ, и много разспрашивалъ меня объ отц. Посл десятиминутнаго разговора онъ меня пригласилъ къ себ на виллу, которая находилась между Лоди и Піаченцой. Приглашеніе было такое радушное что я принялъ его безъ всякихъ фразъ. Надо было хать съ нимъ въ тотъ же вечеръ по Піачентинской желзной дорог, и я побжалъ къ себ въ гостиницу укладываться.

Миланцы и вообще Ломбардцы народъ весьма тугой на знакомство съ иностранцами, но разъ когда къ нимъ попадешь, они чрезвычайно гостепріимны. Притомъ тамошніе землевладльцы и знать — посл римской,— самые богатые въ Италіи. Вилла Галеаццо была великолпна, семейство графа премилое, онъ самъ былъ стройный, красивый мущина лтъ за сорокъ, иногда серіозный, но большею частью веселый, остроумный и всегда крайне простой въ обращеніи. Утро проходило въ прогулкахъ пшкомъ, верхомъ и въ шарабанахъ въ парк и по окрестностямъ, вечеромъ часто собиралось многочисленное общество, и день большею частью оканчивался танцами.— Мое прежнее знаніе италіянскаго языка мн много помогло принять дятельное участіе во всхъ удовольствіяхъ и не быть помхой хозяевамъ и обществу.

Я засталъ всю окрестную мстность въ нетерпливомъ ожиданіи открытія театра, который строился въ сосднемъ отъ виллы городк. Театра въ немъ прежде никогда не было, онъ былъ построенъ, кажется, чуть ли не самимъ графомъ. Какъ всегда бываетъ въ Италіи, первыя представленія должны были быть блестящи. Всюду въ Италіи первая труппа, начинающая играть на новомъ театр, состоитъ изъ первоклассныхъ артистовъ. Эти праздники открытія (apertura) большею частью происходятъ въ ранній осенній сезонъ и всегда привлекаютъ громадное число зрителей не только изъ ближнихъ, но даже и отдаленныхъ городовъ и мстечекъ, въ продолженіи всего сезона. Объявленія о такихъ празднествахъ покрываютъ стны всхъ станцій желзныхъ дорогъ на протяженіи сотенъ верстъ, и на этихъ станціяхъ по сему случаю продаются особые билеты по уменьшеннымъ цнамъ, съ которыми очень удобно можно създить посмотрть спектакль и вернуться въ тотъ же день, или на другой день. Артисты для оперы и балета были изъ лучшихъ. Графъ, какъ строитель, чуть ли не директоръ, хлопоталъ очень много со своимъ театромъ, ежедневно здилъ за репетиціи, куда и меня неоднократно звалъ, но мн какъ-то не удалось попасть въ театръ до самаго дня торжественнаго перваго представленія.

Наконецъ оно состоялось, это знаменитое первое представленіе, на которомъ я присутствовалъ въ лож графа. Опера прошла не дурно, энтузіазмъ публики былъ неописанный, аплодисменты были пожалуй сильне тхъ которыми Москвичи такъ щедро надляютъ всякихъ виртуозовъ, своихъ и чужихъ. Замчательне всего была сочиненная ad hoc кантата, проптая нкоторыми зрителями съ участіемъ театральныхъ хористовъ и духоваго оркестра національной гвардіи. Въ этой кантат, съ напыщеннымъ лиризмомъ воспвалось искусство столь возвышающее человчество, дорогое и единое отечество, свобода и независимость онаго, добродтель вообще и въ особенности virtu благороднаго графа создателя сего храма Мельпомены, также его прекрасной супруги (gentile Signora, съ длиннымъ описаніемъ ея красотъ), его ангелоподобныхъ дтей. Затмъ, коснувшись доблестныхъ предковъ ‘Мецената, кантата оканчивалась выраженіемъ патріотическаго убжденія что будущность такой страны какъ Италія, въ которой вс классы общества тсно соединены на пути прогресса, полна самыхъ лестныхъ надеждъ.

Кантата, кажется, не совсмъ понравилась самому виновнику торжества, но публика ее привтствовала такимъ горячимъ и шумнымъ восторгомъ что я серіозно боялся что новое красивое зданіе театра тутъ же рухнетъ. Все обошлось однако хорошо, и начался балетъ. Первая танцовщица была хорошенькая, худенькая блондинка, которая дйствительно танцовала очень не дурно и обладала замчательнымъ мимическимъ талантомъ. Кордебалетъ былъ немногочисленъ, но очень хорошъ.

Со времени этого открытія, четыре раза въ недлю все общество виллы проводило часть вечера въ театр. Благодаря графу, я ходилъ на сцену и случайно каждый разъ встрчался съ первою танцовщицей, синьйориной Gina {Gina, уменьшительное отъ имени Regina. Синьйора — женщина, синьйорина — двушка.} Biagi, съ которою и болталъ всегда. О чемъ можно говорить съ танцовщицей?— мн кажется, единственный рецептъ — комплименты, растворенные въ примчаніяхъ о балет, съ примсью боле или мене остроумныхъ насмшекъ надъ другими и особенно надъ оперною труппой, однимъ словомъ, родъ ухаживанія. Она мн нравилась, но такъ, слегка. Она была хорошенькая, свженькая и сложена великолпно, я въ то время ни въ кого не былъ влюбленъ, отчего же не пріударить за синьйориной Джиной,— ну и пріударилъ, но не особенно. Графъ, часто застанетъ насъ, бывало, въ кулисахъ за разговоромъ, и ну ей въ шутку всякія предостереженія, какъ напримръ ‘не слушать un barbaro Moscovita,— а то я де увезу ее въ снга Россіи, гд по улицамъ городовъ бгаютъ медвди, какъ въ Италіи собаки’, и пр. въ этомъ род. Она бывало смялась и краснла, тмъ не мене сама же первая всегда ко мн подходила. Я сдлалъ ей визитъ,— это была моя обязанность, и потомъ очень натурально сталъ у ней бывать. Она жила со старухой теткой и маленькимъ братомъ. Она была сирота. Я вошелъ во вс таинства закулиснаго міра: примадонна была влюблена въ баритона, который ухаживалъ за какою-то танцовщицей изъ кордебалета, теноръ же былъ сильно неравнодушенъ къ примадонн, которую, безъ всякаго на то права, ревновалъ ко всмъ вообще и особенно къ баритону. Вслдствіе этого сплетенія отношеній разъигрывались разныя комедіи и мелкія драмы за кулисами. Они меня интересовали, я вошелъ во вкусъ всего этого маленькаго міра и веселился, беззаботно двойственною жизнію, которою пользовался на вилл Галеаццо и на сцен, тмъ боле что об имли для меня всю прелесть новизны. Вмст съ этимъ, увлеченный обстановкой, я, незамтно для самого себя, сдлался офиціальнымъ cavalier servente синьйорины Джины. Она сама признавала меня въ этой должности и часто длала мн строгія замчанія, если я примусь на сцен болтать съ какою-нибудь балериной или опаздаю въ театръ или къ ней. Я глубоко убжденъ что на громадное большинство всякихъ дяній бдное человчество наталкивается самою судьбой. Не знаю какъ, въ одинъ прекрасный день я очутился полнымъ обладателемъ хорошенькой Джины. Мн кажется, мой успхъ произошелъ именно оттого что я его не искалъ и не думалъ о немъ. Однако я былъ глубоко тронутъ ея любовію, тмъ боле что имлъ несомннныя доказательства что я былъ ее первою серіозною привязанностію. Притомъ она отдалась мн съ такимъ полнымъ самозабвеніемъ что невольно я не могъ ее не уважать, и привязался къ ней.

Спектакли на новомъ театр должны были скоро прекратиться, и вся труппа въ полномъ состав собиралась, руководимая своимъ импрессаріо, объздить, еще осенью, нсколько городковъ Піемонта и Монферрата, давая въ каждомъ по нскольку представленій по случаю мстныхъ ярмарокъ. Джина объявила мн что никакъ не хочетъ со мною разстаться, разорветъ контрактъ съ импрессаріо и послдуетъ за мной, хоть бы къ русскимъ медвдямъ. Меня такое ршеніе перепугало. Отвлечь ее отъ карьеры въ которой, несмотря на свою молодость,— ей было всего 19 лтъ,— она занимала уже видное мсто, было бы просто неблагородно съ моей стороны, я ршился за ней послдовать. Это ее несказанно обрадовало. Между прочимъ я слишкомъ зажился у Галеаццо, хотя графъ и его семейство меня очень полюбили и слышать не хотли о моемъ отъзд, однако оставаться дале у нихъ было бы положительно нескромно. Я простился съ ними, давъ слово зимой ихъ непремнно навстить въ Милан. Изъ приличія мы въ разное время выхали съ Джиной, но въ первомъ же город соединились вмст. Маленькій ея братъ былъ отправленъ въ школу, въ Миланъ, съ нимъ ухала и тетка. Они вс были родомъ оттуда. Мы съ Джиной остались одни и вполн свободны.

Началась жизнь бездльная, безумная, но увлекательная. Доле недли мы никогда не оставались на одномъ мст и все перезжали изъ города въ городъ. Я сдлался своимъ человкомъ въ этой странствующей трупп, не разъ, по просьб импрессаріо, даже помогалъ ему улаживать всякія недоразумнія между артистами. Новыя мста, лица, обычаи, самый образъ жизни, меня интересовали и занимали, несмотря на попадавшуюся иногда вулгарность, которая при частой, почти ежедневной перемн, проходила незамтно, не успвая мн надость. Джина оказалась премиленькою и преумненькою женщиной, нжно, всмъ сердцемъ меня любившею. Она находила время на все. Какъ-то разъ я ей замтилъ что напрасно она читаетъ глупые романы, переведенные съ французскаго, когда знаетъ этотъ языкъ и можетъ на немъ самомъ прочесть лучшія произведенія французской литературы. Она очень порядочно говорила по-французски. Она спросила меня какіе лучшіе писатели, я назвалъ, и дня черезъ два или три, мы получили цлую библіотеку изъ Турина. Не сказавъ мн ни слова, она на свои деньги выписала себ вс названныя мною сочиненія. Она читала съ жадностію и часто удивляла меня врностію своихъ замчаній и сужденій.

Такъ прошелъ октябрь и ноябрь, контрактъ кончался, но Джина прославилась во время этой поздки и получила выгодныя приглашенія на карнавальный сезонъ отъ нсколькихъ импрессаріо. Она выбрала театръ Carlo Felice въ Гену. Сезонъ начинался съ Рождества, но для репетицій она была обязана явиться къ половин декабря. У насъ было дв свободныхъ недли, которыя мы провели въ Милан, много гуляли, здили на озера Комо и Лаго-Маджіоре, однимъ словомъ, проводили время какъ небогатые буржуа: тихо, спокойно, счастливо. Сначала я боялся что отецъ меня вызоветъ въ Петербургъ, такъ какъ я ему откровенно написалъ о моемъ роман. Именно тогда въ Милан я получилъ его отвтъ. О моей исповди не писалъ ни полслова, только въ начал былъ эпиграфъ изъ Волтера, смыслъ котораго, сколько помню, былъ слдующій: ‘кто не имлъ недостатковъ своего возраста, тотъ не иметъ и его качествъ’. При письм былъ приложенъ вексель въ десять тысячъ франковъ, сверхъ получаемаго мною, опредленнаго содержанія.

Въ Милан я тотчасъ же по прізд зашелъ къ Галеаццо, но они еще не перехали изъ деревни. Только дня за два до нашего отъзда въ Геную, пріхалъ одинъ графъ, самъ отыскалъ меня и пригласилъ завтракать къ себ. За завтракомъ — мы были съ нимъ вдвоемъ — онъ въ очень дружеской форм, принялся меня предостерегать отъ всхъ послдствій моей связи съ Джиной. Я отговаривался какъ могъ, настаивая преимущественно на томъ что она очень хорошая двушка.

— Вотъ это-то и плохо что она такая добрая, честная и милая двушка, возразилъ мн графъ.— Это длаетъ серіознымъ ваше положеніе, во всхъ такого рода связяхъ самое трудное конецъ. Впрочемъ, uomo avistо, mezzo salvato. {Человкъ предупрежденный, на половину спасенный.} Если же у васъ выйдетъ какое-либо затрудненіе, адресуйтесь прямо ко мн, все что только буду въ состояніи сдлать — сдлаю. Теперь же прощайте, у меня дла. Да кстати, прибавилъ онъ,— еще одинъ совтъ. Какія бы ни были секретныя длишки у молодаго человка, но первая его обязанность, посщать непремнно хорошее общество. У моей кузины сегодня вечеръ. Я общалъ васъ привезти.— Что же, демъ?

Я простился съ нимъ, условившись въ 10 часовъ вечера быть въ Cafe Martini, извстномъ мст сбора аристократической молодецки, противъ театра Ла Скала. Галеаццо былъ такъ дружественно милъ со мною что отказаться отъ этого вечера было положительно невозможно. Я это сознавалъ вполн и тмъ не мене мн страхъ не хотлось хать. Я уже облнился. Джина меня уговаривала и наконецъ отправила почти насильно.

Я нашелъ у герцогини Монтечеліо довольно много народу, это былъ что-называется музыкальный вечеръ. Нмецъ піанистъ, дв италіянскія пвицы и одинъ Англичанинъ старикъ, играющій на арф, услаждали общество всякими аріями, варіаціями и другими штуками съ большимъ усердіемъ. Я ухалъ, не видавъ конца сего салоннаго концерта. Галеаццо меня представилъ почти всмъ. Въ начал я случайно просидлъ довольно долго около маркизы Риты Беньгодере. Рдко встрчалъ я такую смшливую женщину какъ хорошенькая маркиза, можно даже сказать, она смялась слишкомъ много и часто. Въ другой женщин это, пожалуй бы, непріятно поражало, но ея непрерывный смхъ былъ такъ искрененъ, задушевенъ и кокетливъ что длался симпатичнымъ, тмъ боле что лучшею частью ея лица, посл глазъ однако, былъ ротъ, нсколько крупный и открытый правда, но за то изящнйшаго рисунка, притомъ зубы были удивительны. Я никогда не видалъ такихъ блестящихъ, жемчужныхъ зубовъ, съ розовымъ оттнкомъ. Смхъ этого розоваго ротика былъ заразителенъ. Видя, слушая его, невольно становилось самому весело. Разговоръ съ ней шелъ легко, свободно, увлекательно, на этотъ разъ, должно-быть слишкомъ увлекательно, ибо намъ довольно рзко зашикали. Хорошенькая маркиза посовтовала мн ее оставить, увряя что надо уважать увлеченіе музыкой той части публики которая относится къ концерту серіозно, а не смотритъ на него какъ на предлогъ провести вечеръ въ обществ. При этомъ она меня звала къ себ, говоря что всегда вечеромъ, посл театра, дома. Не бойтесь, прибавила она,— у меня концертовъ не бываетъ.

Я отвчалъ сожалніемъ что узжаю въ Геную и не въ состояніи воспользоваться ея приглашеніемъ.

— И не вернетесь къ намъ? спросила она.

— Въ конецъ замы, можетъ-быть, отвчалъ я.

— Когда будете въ Милан, не забудьте насъ, прибавила она.

Отойдя отъ маркизы, я съ полчаса пробылъ еще на концерт и ухалъ домой. Когда на другой день я разказывалъ Джин о всемъ виднномъ и слышанномъ: она въ свою очередь передала мн всякія, можетъ-быть апокрифическія подробности о каждой изъ аристократическихъ барынь съ которыми я познакомился на вечер. Въ Италіи, какъ впрочемъ повсюду, въ городахъ, жизнь высшаго общества служитъ любимымъ предметомъ разговоровъ въ боле низшихъ слояхъ. Малйшее происшествіе случившееся въ богатыхъ и знатныхъ палаццо, немедля, таинственнымъ путемъ проникаетъ въ разныя убогія гостиныя, и тамъ должнымъ образомъ обсуженное и разбавленное разнородными замчаніями, поступаетъ въ сокровищницу мстныхъ хроникъ. Мы проболтали съ Джиной все утро, затмъ день прошелъ въ мелкихъ хлопотахъ и покупкахъ по случаю отъзда, и я ухалъ изъ Милана, не видавшись боле ни съ кмъ.

Въ Гену я нашелъ премиленькую квартирку на Аквасола (Aquasola), немного высоко, но за то изъ оконъ, черезъ городъ, были видны портъ и рейдъ чуднаго Генуэзскаго залива. Джина проводила все утро на репетиціяхъ громаднаго балета, въ которомъ должна была дебютировать, и возвращалась къ обду усталая и измученная. Я запасся книгами, бгалъ по дворцамъ и церквамъ и часто на лодк катался по заливу. На меня напала страсть туриста: я съ любовью засматривался на все, училъ наизусть Моррея и Бедекера, читалъ Сисмонди Исторію Италіянскихъ Республикъ, и чувствовалъ себя вполн довольнымъ собой и счастливымъ. Мн казалось что я начинаю серіозную, дльную жизнь, которая мн въ будущемъ готовитъ невдомыя сокровища. Посл всхъ странствованій, я именно наслаждался тогда моею спокойною и тихо занятою жизнью. Джина мн еще боле полюбилась, она настолько развилась въ послднее время что понимала мои чувства и мысли, которыми я съ ней длился подъ впечатлніемъ читаннаго и видннаго. Разъ какъ-то посл обда мы сидли съ ней на диван, она блдная, усталая, прижала свою голову къ моему плечу и слушала какъ я ей описывалъ величіе и могущество древней Генуэзской республики, владычицы Средиземнаго моря, посл ея кровавой побды надъ своею соперницей, Пизой, подъ Меллоріей. Она тихо заплакала. Я испугался, приписывая ея слезы нервному раздраженію вслдствіе утомленія. Эти репетиціи дйствительно ее изнуряли до крайности.

— Оставь, ничего, тихо сказала она.— Я плачу потому что такъ счастлива съ тобой, такъ счастлива что мн даже страшно становится на сердц.

Прелесть Джина, нечего и говорить, золотое сердце, только характеръ! но объ этомъ дале. Она дебютировала и имла успхъ, который превзошелъ вс наши ожиданія. Ее вызвали разъ двадцать, аплодисменты безъ числа, свое главное на она должна была повторить два раза. Пхотные и морскіе офицеры просто бсновались. Скажу по совсти, ея успхъ на одномъ изъ первоклассныхъ театровъ польстилъ моему самолюбію. Мн не совсмъ понравилось только нкоторое характерное испанское па, показавшееся мн слишкомъ нахальнымъ, но шумъ рукоплесканій, блескъ, представленія, въ которомъ яркость костюмовъ и декорацій вмст съ игривою и легкою музыкой составляла какое-то чарующее цлое, наконецъ восторгъ всего театра изгладили дурное впечатлніе испанскаго на. Любовь женщины которая съ успхомъ является предъ публикой, на сцен, иметъ свое особенное очарованіе, отъ котораго точно пьянетъ сердце. Сидть спокойно посреди рукоплещущаго театра и сказать себ что та женщина которая порхаетъ на сцен, возбуждая всеобщій восторгъ, моя, любитъ меня одного, и для нея каждое мое слово иметъ гораздо боле значенія чмъ весь этотъ шумъ и трескъ, все это иметъ какую-то особенную прелесть. Въ вечеръ дебюта Джина мн показалась красиве, миле прежняго. Она была счастлива моимъ одобреніемъ. Забывъ усталость, она весело бгала по комнат, услуживая мн за чаемъ посл спектакля, смялась, болтала всякій вздоръ и увряла что, довольная моею похвалой, готова хоть сейчасъ повторить весь свой длинный балетъ для меня одного.

Генуэзская публика не охлаждалась къ Джин въ продолженіе всего сезона, второй балетъ въ которомъ она танцовала не понравился и былъ ошиканъ, но ей все же аплодировали. Я, какъ водится, не пропускалъ ни одного представленія. Не только балетъ, но об оперы, которыя давались, я зналъ наизусть отъ первой ноты до послдней. Генуя торговый городъ, въ которомъ почти нтъ общественной жизни. Данныя мн отъ Галеаццо рекомендательныя письма доставили мн удовольствіе сдлать нсколько визитовъ и быть позвану на одинъ скучнйшій и длиннйшій обдъ. Этимъ и ограничилось мое знакомство съ генуэзскимъ обществомъ. Все что только было замчательнаго въ город и окрестностяхъ было мною осмотрно неоднократно, Сисмонди прочитанъ. Я взялся за сочиненія объ искусств, но въ нихъ на каждомъ шагу были ссылки на Флоренцію и Римъ, я ихъ бросилъ и принялся за романы. Тмъ не мене тягость странной жизни какую я велъ давала себя боле и боле чувствовать, день становился иногда непомрно длиннымъ. Въ это самое время случилось одно обстоятельство, которое не надолго нарушило однообразіе нашей жизни. Въ числ поклонниковъ таланта Джины отличался своимъ шумнымъ восторгомъ одинъ Молдованинъ, который черезъ моего банкира познакомился со мной. Г. Александръ Кокераки жилъ въ Гену по дламъ какого-то общества судоходства на Дуна, это было только его офиціальное положеніе, кром того, по его словамъ, онъ занимался торговлей хлбомъ и имлъ агентовъ чуть ли не во всемъ мір. Толстенькій, маленькій, лысенькій Кокераки, со своими золотыми очками, орлинымъ носомъ и живыми черными глазами, былъ презанимательный разкащикъ. Онъ зналъ интимно все и всхъ въ Европ и о каждомъ сколько-нибудь видномъ дятел какой бы то ни было страны сообщалъ пропасть иногда очень смшныхъ анекдотовъ. Знакомясь со мной, онъ заявилъ что считаетъ себя почти моимъ соотечественникомъ, такъ какъ часть его имній находится въ нашей Бессарабіи, вслдствіе этого онъ и о Россіи толковалъ какъ о стран имъ вполн и глубоко изученной, не разъ однако я его ловилъ на очень грубыхъ ошибкахъ касательно новйшихъ реформъ, о которыхъ онъ преимущественно любилъ распространяться. Впрочемъ онъ дйствительно должно-быть бывалъ въ Москв и Петербург, ибо многихъ нашихъ общихъ знакомыхъ описалъ совершенно врно. Необыкновенная подвижность и живость манеръ, особенно же его крикливость утомляли нсколько, тмъ не мене онъ былъ часто весьма забавенъ и интересенъ.

Мое знакомство съ Кокераки очень не нравилось Джин, и она потребовала чтобъ я его не принималъ. Я разсердился на такое требованіе, которое, кром своей неосновательности, было еще высказано въ крайне рзкой форм, и отказалъ наотрзъ. Мы повздорили между собой и даже довольно крупно, это была наша первая ссора. Она продолжалась впрочемъ не долго, скоро мы помирились, и Джина согласилась чтобы Кокераки бывалъ у насъ, однако была съ нимъ постоянно сдержанна. Холодность эта, повидимому, нисколько не конфузила вертляваго Молдованина, онъ все чаще и чаще бывалъ у насъ и былъ боле чмъ предупредителенъ ко мн: представилъ меня въ Генуэзскій клубъ, устраивалъ мн тамъ партіи въ вистъ, а по вечерамъ, когда не было театра, игралъ со мной дома въ экарте и пикетъ, и всегда являлся къ намъ съ кучей городскихъ новостей и сплетней, о которыхъ прежде я не имлъ и понятія. Съ Джиной былъ онъ изысканно почтителенъ. Я привыкъ къ нему, и всегда утромъ, прочитавъ газеты въ клуб, встрчался съ нимъ тамъ и ходилъ съ нимъ гулять. Очень часто также онъ обдалъ у насъ и оставался весь вечеръ.

Разъ утромъ, я уже собрался въ клубъ, Джина меня остановила и подала мн письмо, адресованное ей отъ Кокераки. Письмо было цвтистое объясненіе въ любви, и съ этой стороны было только смшно. Толстое это существо, разыгрывающее роль Донъ-Жуана, могло только возбудить одинъ смхъ, но что меня разбсило, это разныя мерзости и насмшки на мой счетъ, коими этотъ лысый Ловеласъ пытался доказать что я не стою любви такой прелестной женщины какъ она. Джина стояла предо мной съ выраженіемъ побдоноснаго торжества. Въ каждой черт ея лица были ясно отпечатаны слова: ‘я теб говорила’. Этотъ нмой упрекъ взбсилъ меня еще сильне.

— Это не въ первый разъ онъ вамъ пишетъ? сказалъ я ей.

— Да, отвчала она хладнокровно.

— Отчего же вы прежде не показывали мн его посланій?

— Оттого что я хотла чтобъ онъ хорошенько высказался и ты могъ бы вполн убдиться кто такой твой новый другъ.

— Вопервыхъ, онъ никогда не былъ моимъ другомъ, возразилъ я рзко, и надвъ шляпу, вышелъ.

Я сердился на Джину и, мн кажется, былъ правъ. Вся эта театральная обстановка была смшна и излишня, наконецъ вс ея дипломатическія тонкости и укрывательства, если и доставили ей побду надъ Кокераки, котораго она не терпла, были однако причиной что я въ его глазахъ въ продолженіи многихъ дней игралъ прежалкую роль. Кормилъ, поилъ этого Молдованина, проигрывалъ ему деньги въ карты и не замчалъ какъ онъ подъ носомъ у меня строилъ куры женщин которую я люблю, да еще надо мной подсмивался. Послдняя мысль меня выводила изъ себя, и забывъ Джину, я обратилъ все мое бшенство на него. Подходя къ клубу, я встртилъ его на улиц. Онъ былъ такой же веселый и съ тою же предупредительною улыбкой какъ всегда. Не откладывая дале, я тутъ же наговорилъ ему кучу прекрупныхъ дерзостей, къ величайшему моему удивленію, онъ мн отвчалъ одними извиненіями. Такое уничиженіе меня обезоружило. Нельзя нападать на не защищающагося. Лежачаго не бьютъ. Уже въ боле мягкихъ формахъ я окончилъ мое объясненіе заявленіемъ что надюсь наше знакомство прекращено и онъ боле не станетъ у насъ бывать.

— Я очень хорошо понимаю, отвчалъ этотъ долготерпливый господинъ,— что я отнын лишенъ удовольствія у васъ бывать. Сердечно сожалю объ этомъ, потому что въ короткое наше знакомство настолько усплъ васъ узнать чтобы дорожить вами. Я влюбленъ въ Mlle Biagi, сознаюсь. Сознаюсь также что я старался очернить васъ въ ея глазахъ. Но вы молоды, хороши собой, я ни то и не другое. Мн не оставалось никакого другаго способа дйствовать какъ тотъ который я избралъ. Теперь вижу что она васъ еще больше любитъ, чмъ я полагалъ. Дай вамъ Богъ счастья. Я побжденъ и скоро покину Геную. Сожалю что мы разстаемся врагами. Надюсь однако что когда первый пылъ пройдетъ, вы перемните обо мн ваше мнніе.

Цинизмъ этого человка, имвшаго духъ отвчать мн такъ мягко, посл того какъ я ему наговорилъ дерзостей, за которыя всякій порядочный человкъ потребовалъ бы удовлетворенія, такъ меня поразилъ что я не нашелся ничего отвчать и раскланялся съ нимъ. Онъ еще пробылъ дня два въ Гену и потомъ куда-то ухалъ. Какъ нарочно нсколько разъ мы встрчались съ нимъ на улиц, и всякій разъ онъ мн кланялся очень почтительно, несмотря на то что я едва отвчалъ на его поклонъ.

Джина такъ мило, такъ тонко умла меня успокоить что я отъ души простилъ ей вс ея хитрости, которыми она, такъ долго скрывая отъ меня, запутала предпріимчиваго Молдованина. Эта глупая исторія насъ еще боле связала другъ съ другомъ. У меня никогда не было и тни сомннія въ ея врности, все же съ тхъ поръ я сталъ мене оставлять ее одну. Жизнь наша пошла какъ въ самомъ начал и была вполн счастлива. Однако иногда я вспоминалъ не безъ сожалнія объ этомъ каналь Кокераки. Я нисколько не нуждался въ немъ самомъ, но правду сказать, при немъ наше одиночество было гораздо оживленне.

Вскор посл этого я получилъ письмо отъ моей тетки изъ Венеціи, въ которомъ она писала что детъ со всмъ семействомъ чрезъ Миланъ на югъ Италіи и изъявляла желаніе меня непремнно видть гд-нибудь: или въ Милан, или во Флоренціи. Мы посовтовались съ Джиной и она выбрала первый изъ этихъ городовъ. Я живо собрался въ дорогу, мн очень хотлось увидать милую тетушку, которую очень люблю, но въ самую минуту отъзда, невыносимо грустно было разстаться съ моею дорогою Джиной. Хоть она старалась скрыть свои слезы и сама снаряжала меня въ путь, входя во вс мельчайшія подробности, но я очень хорошо видлъ ея влажные глазки, которые она такъ ловко украдкой утирала. На станціи желзной дороги нсколько голосовъ пронзительно закричали: ‘partenza’, {‘Отъздъ.’ Таковъ крикъ въ обществ Alta Italia предъ самымъ отходомъ поздовъ.} она судорожно обняла меня и втолкнула въ вагонъ. Поздъ тихо двинулся и тотчасъ со станціи вошелъ въ темный тоннель. На сердц было такъ грустно, такъ одиноко что мн нестерпимо хотлось вернуться.

Пять дней проведенныхъ въ Милан пролетли незамтно. Утро проходило съ теткой и кузинами, которымъ я показывалъ вс городскія достопримчательности, вечеромъ я бывалъ въ обществ или театр, что также общество. Я попалъ въ самый разгаръ карнавала и благодаря Галеаццо воспользовался всми городскими удовольствіями. Балъ, танцы каждый день, веселая маркиза Рита выказывала мн явное предпочтеніе предъ всми другими молодыми людьми. Она находила что я отлично вальсирую и всегда меня выбирала въ котильйон. Я веселился, но это нисколько не мшало мн думать о моей милой Джин. Несмотря на вс развлеченія, я находилъ время писать ей длиннйшія письма каждый день. Напротивъ, она мн писала мало. Правда, ей нечего было мн разказывать, жизнь ея была мн извстна. Она мн говорила одно, что любитъ меня и тоскуетъ по мн. Говорила такъ просто, искренно, что меня это трогало до глубины души. Получивъ ея письмо, я собирался проститься съ тетушкой и не медля вернуться въ Геную, но на первомъ же слов добрая старушка со слезами начинала меня упрашивать подарить ей еще денекъ. Съ другой стороны, Галеаццо, его семейство, новые знакомые были такъ любезны, что не было никакой возможности отказываться отъ ихъ приглашеній. Несмотря на все мое нежеланіе, я оставался, здилъ на балы и танцовалъ до утра. Однако, какъ только тетушка ухала, спша на послдніе дни карнавала въ Римъ, въ тотъ же день и я отправился въ Геную, Галеаццо взялъ съ меня слово пріхать непремнно на карнавалоне въ Миланъ, я тмъ охотне общалъ, что мы съ Джиной еще прежде ршили недлю карнавалона провести тамъ. Маркиза Рита объявила мн что безъ меня не будетъ вальсировать. Она это сказала со своимъ обычнымъ смхомъ, принять это за чистую монету было трудно, все же быть отличену предъ прочими такою женщиной какъ маркиза — было весьма лестно. Она слыла за весьма разборчивую и взыскательную. Тмъ не мене я ухалъ.

Джина меня встртила хорошо, хотя съ грустнымъ выраженіемъ лица. Очевидно она преувеличивала значеніе миланскихъ веселостей,— и это очень натурально, въ ея быту составляется какое-то смутное понятіе о всемъ томъ что длается въ высшемъ обществ. Я ей объяснилъ что съ моей стороны было одно только исполненіе обязанности, родъ выраженія благодарности Галеаццо за его дружелюбное гостепріимство. Она поняла и успокоилась. Одно что ее еще немного смущало, это зачмъ я такъ долго оставался на балахъ, но и этотъ послдній остатокъ темной тни, наброшенный моими, можетъ-быть, слишкомъ откровенными письмами,— изгладился вскор, и наша жизнь потекла такъ же счастливо какъ и прежде. Она сдлалась даже оживленне чмъ прежде. Въ Гену, какъ и всюду въ Италіи, послдніе дни карнавала посвящены корсо, т.-е. гуляньямъ, въ продолженіи которыхъ изъ окошекъ домовъ на экипажи, а изъ экипажей на окна и пешеходовъ сыплютъ муку, конфекты и всякую всячину. Джина добыла для насъ окно на главной улиц Via Nuova, по которой идетъ гулянье,— и мы съ ней изъ этого окна забрасывали мукой всхъ, и лрохожихъ и прозжающихъ. У насъ бывали цлыя сраженія съ главными колесницами. Всюду въ главныхъ городахъ Италіи молодые люди снаряжаютъ для карнавальныхъ корсо большія колесницы, имющія самыя фантастическія формы, и въ нихъ они сами, наряженные сообразно характеру колесницы, разъзжаютъ по гулянью и бросаютъ конфекты, муку, букеты, апельсины въ экипажи и окна домовъ. Въ Гену таковыхъ было нсколько, съ ними-то у насъ всего боле происходили жаркія перестрлки мукой и всякими снарядами.

Карнавалъ въ Гену кончился, съ нимъ и контрактъ Джины. Ее приглашали на весь постъ во Флоренцію, но она отказалась. Мы предполагали съ ней попутешествовать, създить въ Римъ, Неаполь, а потомъ на лто въ Парижъ и Германію. Въ середу великаго поста мы ухали въ Миланъ. Намъ обоимъ было грустно разстаться съ Генуей, въ которой мы провели два мсяца очень счастливо. Чуть не половину дороги просидли мы молча въ вагон, но потомъ это настроеніе мало-помалу исчезло, и когда мы вошли въ нашу маленькую миланскую квартирку,— мы оба были въ самомъ веселомъ расположеніи духа.

III.

Миланскій карнавалонъ, это лишніе пять карнавальныхъ дней, выхлопотанныхъ, какъ говорятъ, Святымъ Амвросіемъ своему родному городу, который единственный въ Италіи пользуется такимъ завиднымъ преимуществомъ. Эти пять дней особенно блестящи отъ наплыва Италіянцевъ со всхъ другихъ городовъ, въ которыхъ уже началось постное затишье. Только-что мы пріхали, Джина отправилась къ тетк повидаться со своимъ братомъ и съ нимъ провести весь вечеръ, не зная гд буду обдать, я пошелъ въ Cafe Martini. Въ немъ засталъ я кучу знакомыхъ и между прочими Галеаццо. Послдній овладлъ мною, посадилъ въ свой фаэтонъ и повезъ на бастіонъ. Бастіонъ извстное мсто гулянья, на которомъ собирается весь миланскій beau-monde, часа за два до захожденія солнца. Едва мы вышли изъ экипажа, какъ встртили въ алле маркизу Гельгодере, гулявшую съ одною ея подругой и окруженную молодежью. Маркиза очень мило со мной поздоровалась и тутъ же предложила мн участвовать въ одной колесниц, которую она снаряжала для корсо вмст съ двумя другими дамами и четырьмя молодыми людьми.

— Вы появились какъ разъ кстати, прибавила она,—насъ семь. Это отчасти кабалистическое число меня путаетъ. Съ вами насъ будетъ восемь,— и я буду спокойна. Посмотримъ теперь,— дорожите ли вы моимъ спокойствіемъ, или нтъ?

— Весьма, возразилъ я.

— Но, перебила маркиза,— тмъ не мене, однако, впрочемъ, къ величайшему вашему сожалнію, вы принуждены отказаться отъ удовольствія участвовать, потому что… ну и тысяча причинъ, одна лучше другой.

— Отчего же вы такъ думаете? спросилъ я.

— Отчего? очень просто. Вы, говорятъ, живете на желзной дорог, и всегда наканун вашего отъзда. Вдь вы метеоръ: едва покажетесь и быстро исчезнете. Васъ даже разсмотрть трудно.

— Нтъ, отвчалъ я смясь,— этотъ разъ я останусь довольно долго въ Милан, и сожалю. Ваше сравненіе съ метеоромъ мн такъ нравится, что жаль потерять на него право.

— Вотъ какъ! съ улыбкой возразила маркиза,— вы покончили ваши дла въ Гену? Я думала, васъ тамъ задержатъ до Пасхи. Тмъ лучше. Это все однако одни разговоры, а надо дло. дете вы съ нами?

— Очень бы радъ былъ, сказалъ я,— но корсо завтра, я не успю сдлать себ костюмъ.

— Это пустая отговорка. Вашъ костюмъ весьма простъ,— блый пьеро, моя портниха вамъ его сдлаетъ въ два часа. Мы не лавочники, которые весь годъ придумываютъ и устраиваютъ замысловатые костюмы и колесницы къ карнавалу. Мы хотимъ веселиться. Бросать каріандоли изъ оконъ и съ балконовъ намъ надоло, и мы демъ. Больше ничего. Итакъ вы съ нами?

— Съ большимъ удовольствіемъ, отвчалъ я.

Въ сущности данное мною общаніе меня нсколько пугало. Джина не любила маркизы, и во избжаніе всякихъ домашнихъ непріятностей, я бы не прочь отказаться отъ приглашенія на корсо, во было уже поздно. Я попался и безвозвратно. Маркиза назначила намъ всмъ участвовавшимъ въ ея колесниц пріхать къ ней вечеромъ, съ тмъ чтобъ условиться вполн на счетъ завтрашняго дня. Я обдалъ у Галеаццо и посл отправился къ ней. Совщаніе у маркизы неоднократно перерывалось танцами, насъ было такъ мало, что нельзя было рано ухать. Къ тому же хозяйка дома то-и-дло подсмивалась надо мной: разспрашивала о Гену, увряла что не будетъ сердиться, если мн кой-кто запретитъ принять участіе въ колесниц, и пр. въ этомъ род. Очевидно она знала о моей связи съ Джиной. Будь мы съ ней вдвоемъ, я бы нисколько не скрывалъ истины, но въ маленькомъ кружк, при почти постоянно общемъ разговор, мн поневол приходилось отвчать туманно и стараться свести разговоръ на другой предметъ. Несмотря на это было весело, какъ бываетъ только на маленькихъ вечерахъ, которые я положительно предпочитаю большимъ баламъ. Меньше претензіи и больше веселости. Довольно поздно вернулся я домой и вернулся не безъ страха. Джина, вопреки моимъ опасеніямъ, встртила меня чрезвычайно мило. Несмотря на это, самъ не знаю почему, я скрылъ отъ нея предполагаемую колесницу, и то что я былъ у маркизы. Я ей сказалъ что обдалъ и провелъ вечеръ у Галеаццо и началъ съ большимъ участіемъ ее разспрашивать объ ея родныхъ и знакомыхъ, которыхъ она видла. Она предо мною всегда какъ будто конфузилась за свою родню, и очень цнила малйшее мое къ нимъ вниманіе. Она была вполн довольна и весела. О корсо не было разговора.

Наступило утро, время отправиться къ маркиз приближалось. Я раздумывалъ какъ бы половче сказать ей о колесниц, но все что-то не ладилось. Къ счастію, она сама, — лучше сказать, обстоятельства мн помогли. Ее звали смотрть на корсо къ какой-то родственниц. Тетка пришла ее уговаривать идти туда, она отказывалась, но видимо была бы не прочь. Я присоединился къ просьбамъ тетки, и она согласилась только тогда, когда я ей сказалъ что самъ былъ званъ къ Галеаццо. Мы съ ней очень мило простились.

— Наврное тебя потащутъ сегодня въ veglione {Такъ называется маскарадъ въ Италіи.}, прибавила она на прощанье.— Ничего, ступай, не безпокойся обо мн: я проведу вечеръ у тетки. Только, пожалуста, не возвращайся слишкомъ поздно.

— Дйствительно меня звали въ маскарадъ театра Ла Скала, я и забылъ объ этомъ. Съ чувствомъ живйшей благодарности, расцловалъ я Джину и полетлъ къ маркиз.

Надо самому побывать на одной изъ этихъ колесницъ корсо, чтобы понять все опьяняющее увлеченіе въ которое можетъ васъ втянуть такая пустая забава. Въ сущности, что тутъ такого занимательнаго? бросать кучи известковыхъ шариковъ въ продолженіи двухъ или трехъ часовъ въ народъ, экипажи, окна и балконы? Ничего, съ перваго взгляда даже глупо для взрослыхъ людей, тмъ не мене, эта постояннная борьба, эта всеобщая веселость, такъ увлекаетъ васъ, что не опомнишься. Крики, привтствующіе ловко пущеннные каріандоли {Каріандолями называются шарики сдланные изъ извести и гипса, которые бросаютъ въ Италіи. Слово каріандоли употребляется преимущественно въ Сверной Италіи.}, свистъ и насмшки когда они не достигнутъ цли, хохотъ, когда мы, бывало, примемся вс обсыпать мукой какого-нибудь сердитаго господина. Однимъ словомъ, какое-то самозабвеніе отъ всеобщаго шума, смха, веселья, которое, вопреки вашей вол, овладваетъ вами, и вы бснуетесь какъ вс, сами не отдавая себ отчета отчего и почему.

Наша колесница была велика, но очень проста. Она была обита блымъ коленкоромъ съ фестонами изъ зелени, вмсто перилъ, по продольнымъ сторонамъ были высокіе ящики, въ которыхъ были насыпаны каріандоли. Мы очень удобно ихъ отуда черпали большими ложками, узенькими и длинными жестяными стаканами и даже руками. Кром этого запаса снарядовъ, сзади насъ хали дроги съ мшками каріандолей которыхъ три человка безпрерывно всыпали въ наши ящики. Дроги никогда не опорожнялись, ибо на нкоторыхъ пунктахъ гулянья были склады мшковъ, которыми на пути пополнялся нашъ резервъ.

Мы вс были пресмшно одты. Мущины въ широкихъ панталонахъ и курткахъ изъ благо коленкора, съ большими зелеными пуговицами, дамы въ такихъ же курткахъ, но при этомъ въ блыхъ юбкахъ. У всхъ насъ голова была одинаково и очень куріозно убрана. Родъ благо коленкороваго чепчика съ таковою же маской плотно покрывалъ всю голову, сверхъ этого тонкая проволочная маска защищала лицо, и все это еще прикрывалось блою, мягкою, войлочною шляпой. Такое одяніе насъ отлично охраняло отъ бросаемыхъ на насъ каріандолей, но, правду сказать,— было далеко не красиво. Одна маркиза умудрилась быть кокетливою даже и въ этомъ костюм. Меня всего боле радовало то что не было никакой возможности насъ узнать. Дйствительно мы неразъ прозжали мимо окна въ которомъ была Джина, я ее видлъ, но она и не догадывалась что я былъ такъ близко отъ нея.

Маркиза была нашимъ начальникомъ и исполняла эту должность отлично. Она направляла насъ такъ искусно, что мы во всхъ встрчахъ одержали верхъ и заставили замолчать нашихъ противниковъ. Мн кажется, причина нашихъ успховъ заключалась въ снабженіи снарядовъ, которое ни у кого не было устроено такъ хорошо какъ у насъ. Не помню теперь,— мы разбросали баснословное количество пудовъ этихъ каріандолей. Несмотря на свои заботы по командованію нами, хорошенькая и на видъ слабенькая маркиза не уступала никому изъ насъ въ самомъ киданіи этой муки. Она была неутомима. Я стоялъ около нея, и не разъ совтовалъ ей отдохнуть. Въ передней части нашей колесницы было прикрытое мстечко, въ которомъ хранились букеты и конфекты, которые мы иногда бросали дамамъ (одинъ такой букетъ я бросилъ Джин), въ этомъ мстечк два человка могли свободно уссться на полъ, даже снять маски и вздохнуть безопасно, такъ какъ навсъ защищалъ отъ бросаемыхъ каріандолей. Маркиза и слышать не хотла моихъ увщаній, она ни на минуту не сошла со своего мста и только тогда приказала съхать съ гулянья, когда почти совсмъ сдлалось темно. Мы выхали одни изъ послднихъ. Поздка удалась совершенно, только одно было забыто всми нами, это припасти какое-нибудь питье. Жажда насъ всхъ сильно мучила. Несмотря на двойныя маски, пыль отъ каріандолей проникала въ ротъ и носъ, и потребность хоть чмъ-нибудь промочить горло была у всхъ. Не объ этомъ только забылъ вашъ командиръ и мы вс. Никто не подумалъ гд мы вс будемъ обдать. Когда мы вернулись съ корсо къ маркиз и передлись, — оказалось что мужья всхъ нашихъ дамъ, въ томъ числ и хозяинъ дома, обдаютъ въ клуб. По всему вроятію, они распорядились такъ въ увренности что нашъ пикникъ окончится какъ вс пикники — обдомъ. Произошло всеобщее недоумніе, которое я сейчасъ же прекратилъ, пригласивъ все общество обдать въ какую-нибудь гостиницу. Вс согласились, и я отправился съ однимъ изъ молодыхъ людей искать гд можно поскорй добыть отдльную комнату и возможность намъ всмъ пость. Мы нашли все это у Биффи и тотчасъ же вернулись къ нашему обществу.

Обдъ былъ очень оживленъ, благодаря шампанскому, которое я веллъ подавать одно и съ самаго начала, увривъ всхъ что таковъ у насъ обычай въ Россіи. Какъ хозяинъ я имлъ честь сидть на главномъ мст, около нашего командира. За обдомъ было ршено что въ послдній корсо мы проведемъ весь день вмст: сначала на гуляньи въ колесниц, потомъ будемъ обдать а посл подемъ въ маскарадъ театра Ла Скала, гд возьмемъ ложу и будемъ вс замаскированы. Предполагалось интриговать въ самыхъ обширныхъ размрахъ. Условлено было собраться на завтра къ маркиз и тамъ сговориться между собою какъ устроить чтобы въ маскарад дйствительно опутать нсколько господъ и барынь и произвести смятеніе во всемъ миланскомъ обществ. Маркиза объявила что если вс будутъ строго ей повиноваться, она отвчаетъ за полный и блестящій успхъ. Вс единодушно приняли ея предложеніе и всякій поочередно подходилъ къ ней и, становясь на колни, произносилъ торжественную клятву полнаго повиновенія и преданности ей до послдней капли крови во все время карнавалона. По окончаніи сего обряда, при троекратномъ eviva, былъ выпитъ тостъ за здравіе нашей избранной руководительницы. Маркиза отвчала спичемъ, въ которомъ, милйшимъ образомъ, шутовски подражала министрамъ, которые при поступленіи на должность произносятъ въ парламент рчь съ изложеніемъ программы того что они намрены сдлать. Громкія, восторженныя рукоплесканія привтствовали ее. Она знакомъ попросила молчать.

— Противоположно конституціоннымъ министрамъ сей счастливой страны, которые много, долго и скучно говорятъ и ничего кром глупостей не длаютъ, сказала она, — министерство котораго я имю честь быть президентомъ предлагаетъ на ваше усмотрніе и утвержденіе, милостивые государи, слдующій законопроектъ:

Пунктъ 1й. Каждый мущина и женщина сего почтеннаго общества не медля напишетъ письмо, въ коемъ назначитъ свиданіе на слдующій veglione. Письмо не будетъ адресовано и будетъ подписано вымышленнымъ именемъ, которое сочинитель или сочинительница сохранить все остальное время карнавалона.

Примчаніе. Подразумвается что всякій полъ будетъ писать противоположному.

Пунктъ 2й. Письма должны быть представлены не позже завтрашняго дня двухъ часовъ пополудни, въ нашу резиденцію.

Пунктъ 3й. Оныя письма должны быть написаны остроумно и увлекательно.

Пунктъ 4й. Предсдателю совта предоставляется право подписать адресы и разослать письма по своему усмотрнію.

Законъ былъ одобренъ единодушно вообще и каждый пунктъ въ особенности, безъ всякихъ замчаній и поправокъ, кром четвертаго, на который я возразилъ что было бы лучше знать впередъ кому пишешь и потому предложилъ сейчасъ же назначить тхъ лицъ которымъ каждый изъ насъ долженъ писать. Маркиза не согласилась и объявила что принятіе моего предложенія она сочтетъ выраженіемъ недоврія къ себ и подастъ въ отставку. Съ комическою важностью произнесла она рчь, въ которой громила меня, якобы представителя оппозиціи ея благодтельному министерству. Я всталъ и заявилъ что отказываюсь отъ предложенной мною поправки, и четвертый пунктъ, также какъ и предыдущіе, былъ принятъ единодушно.

— Мы, кажется, будемъ съ вами врагами, сказала она мн тихо, въ то время какъ по окончаніи обда мущины закурили сигары, и вокругъ стола завязалось, группами, нсколько отдльныхъ разговоровъ объ осуществленіи нашихъ замысловъ.

— Не знаю что будетъ, отвчалъ я,— но теперь, могу васъ заврить, у меня совершенно не вражескія къ вамъ чувства. Напротивъ…

— Вотъ какъ, возразила она, улыбаясь, но глаза ея серіозно и пристально смотрли на меня.— Значитъ Генуя уже забыта, однако скоро!

— Генуя не забыта, но можетъ быть забыта.

— Если, прибавила она,— кто-нибудь возмется васъ отвлечь отъ нея. Старая исторія начинаетъ вамъ немножко надодать, но, какъ ловкій человкъ, вы только тогда ршитесь вынести нын боготворимое божество изъ храма когда будетъ готово новое для занятія, того же мста. Храмъ и культъ все тотъ же, только богъ другой. Хвалю отъ всей души эту практичность, которая, впрочемъ, далеко не рдкое явленіе въ наше время. Принимая въ васъ участіе, всмъ сердцемъ сожалю что никого не вижу подходящаго на открывающуюся у васъ вакансію.

Съ этими словами она встала и подошла къ ближайшей групп, я остался одинъ. Правду сказать, отвтъ маркизы меня огорошилъ. Она была боле чмъ любезна со мной въ продолженіи всего дня, видимо отличала меня предъ другими, и вдругъ, ни съ того, ни съ сего, меня оборвала. Меня всего боле бсило что я не могъ скрыть моей досады и не нашелся ей ничего отвтить. Она, весело смясь, разговаривала въ нсколькихъ шагахъ отъ меня, я постарался послдовать ея примру, подошелъ къ другой групп и принялся дятельно участвовать въ разговор.

Прошло съ четверть часа, совершенно оправившись отъ неожиданнаго и незаслуженнаго пораженія, я былъ въ жаркомъ спор съ хорошенькою графиней Элеполи, какъ меня позвала маркиза.

— Извините что я васъ отвлекаю отъ вашего разговора, сказала она съ любезною улыбкой,— но у меня до васъ просьба.

— Приказывайте, marchesa.

— Нтъ не приказываю, а прошу. Вотъ въ чемъ дло. Беатрич хочется курить, но одной совстно — требуется мое участіе. Сигаръ я, при всемъ желаніи, не выношу. У васъ у однихъ папиросы.

Вмсто отвта я раскрылъ свой портъ-сигаръ и подалъ ей.

— Нтъ, это будетъ слишкомъ, сказала она, отклоняя мою сигарочницу,— я лучше возьму вашу папироску.

Сказавъ это, она взяла изъ моей руки ту папироску которую я курилъ и поднесла ее къ своему розовому ротику. При этомъ взглядъ ея былъ такой нжный, влажный, манящій что у меня сильно забилось сердце, но этотъ взглядъ, озаривъ меня мгновенно, исчезъ, и опять предо мною были равнодушно смющіеся ея глазки.

— Вы не сердитесь что я такъ безцеременно распорядилась вашею папироской? продолжала она, улыбаясь.— Курить много я не могу, а надо было показать примръ.

— Сердиться на васъ нельзя, отвчалъ я, садясь около нея,— напротивъ, сегодня я чувствую къ вамъ безпредльную благодарность.

— Благодарность?

— Да, вы мн такъ тонко, такъ умно напомнили что я человкъ не свободный и не долженъ этого забывать, даже посреди самыхъ сильныхъ очарованій.

— Очарованіе не было сильно, если вы на первомъ шагу остановились.

— Остановился не я, меня остановили.

— И вы за это благодарите? Прекрасная черта, говорящая въ пользу благородства вашего характера. Ее нельзя достаточно похвалить. Итакъ, вы, какъ только увидите что увлеченіе не ведетъ ни къ какой практической цли, сейчасъ же бросаете, совершенно отрезвляетесь и тотчасъ готовы съ спокойнымъ сердцемъ взойти на Капитолій для принесенія благодарственной жертвы богамъ.

— По-моему всякое увлеченіе только тогда можетъ жить и развиваться когда оно находитъ пищу въ самомъ предмет къ которому оно обращено. Иначе это огонь который гаснетъ за недостаткомъ матеріала для горнія.

— Идни московитскія, отъ которыхъ ветъ холодомъ и сыростью вашихъ сверныхъ льдовъ. У насъ, въ Ломбардіи, думаютъ иначе. Впрочемъ я могу только радоваться вашему благоразумію и тмъ боле ему радуюсь что каждое ваше слово доказываетъ мн что я не ошиблась въ моемъ мнніи о васъ. Оно подтверждается все боле и боле.

— Я бы желалъ его знать вполн — это мнніе.

— Когда-нибудь, покамстъ же я вамъ сообщу одно очень важное извстіе, сказала она таинственно.

— Что такое?

— Намъ пора хать, отвтила она тихо, и откинувшись на спинку кресла, звонко, весело засмялась.

— Вы только шутите, маркиза, сказалъ я, вставая.

Ея смхъ меня бсилъ.

— А вы любите шутить другими, отвчала она, серіозно, глубоко взглянувъ на меня. Я остановился точно оцпенлый, а она, не прошло и секунды, весело болтала съ графиней Элеполи.

Начались сборы къ отъзду, надо было отвезти по домамъ нашихъ дамъ. Послали за фіакрами, мы вс вызвались ихъ проводить. Группы раздлились. Маркиза взяла съ собой графиню Элеполи и назначила меня ихъ проводить. Мы сначала завезли графиню и очутились одни въ карет. Сидть съ ней одной въ этомъ темномъ ящик было жутко, мы хали тихо, порой свтъ газовыхъ фонарей освщалъ ее мгновенно, и я видлъ ясно ея лицо. Оно имло совсмъ другое выраженіе, чмъ прежде, за обдомъ. Оно было серіозно, даже нсколько грустно, глаза блестли, неподвижно устремленные въ окно. Мы сидли такъ близко. Я чувствовалъ ея плечо, всю ея фигурку, которая съ нгой куталась въ темной бархатной шубк. Сердце стучало нестерпимо. Мы молчали. Я не выдержалъ.

— Маркиза, сказалъ я, стараясь взять ее за руку,— зачмъ вы такъ нападаете на меня?

Она оттолкнула мою руку и молчала.

— Вы не хотите даже мн отвчать? продолжалъ я.

— Еслибы вы знали, сказала она съ какимъ-то злобнымъ, нервнымъ смхомъ,— какъ смшны вс эти вступленія въ разговоръ. Молодому человку выпадетъ случай быть десять минутъ съ порядочною и не дурною собой женщиной въ фіакр. Извстное дло, тутъ объясненіе въ любви обязательно. Нельзя сразу броситься на склоненіе глагола: ‘любить’. Надо начать съ чего-нибудь. Издалека. Вотъ эти-то ‘издалека’ смшны до крайности. Знаете что? Будьте оригинальны. Помолчите.

Ея выходка меня взбсила, я отодвинулся въ противоположный уголъ кареты. Прошло минуты дв.

— Вы ее любите? сказала она тихо, и голосъ ея дрожалъ.

— Очень, отвчалъ я сухо.

— Не сердитесь, намъ еще рано быть врагами, прошептала она, взявъ меня за руку.

Ея рука была холодна. Не знаю, но ея прикосновеніе ударомъ отозвалось у меня въ сердц.

— Маркиза! отвчалъ я,— вы странная и чудная женщина. Что вамъ до нея, до меня? Васъ это нисколько не интересуетъ. Вы очень хорошо знаете что около васъ забываешь все и всхъ, и забываешь вопреки себя, своей воли, сердясь, бсясь на себя. Что я чувствовалъ? чувствую? не знаю. Знаю только что за одинъ поцлуй вашего чуднаго ротика я бы теперь отдалъ все, что бы вы ни потребовали.

— И завтра пожалли бы объ этомъ, перебила она тихо, лицо ея было такъ близко отъ меня что я чувствовалъ ея горячее дыханіе.

— Можетъ-быть, сказалъ я, и вмст, не знаю какъ, наши губы слились въ одинъ жгучій поцлуй. Она оттолкнула меня и слегка высунулась въ окно кареты. Я испугался, подумавъ что она хочетъ выпрыгнуть и схватилъ ее за талію. Она повернулась ко мн и тихо сказала:

— Мы пріхали, сегодня въ veglione.

Фіакръ остановился: она быстро вышла изъ кареты и исчезла подъ высокою аркой большаго подъзда стариннаго палаццо Бельгодеръ. Я похалъ домой переодться.

Видъ моей квартирки, пустой, темной, съ нетопленнымъ каминомъ, произвелъ на меня самое грустное, самое тяжелое впечатлніе. Пробовалъ затопить каминъ, только страшно надымилъ и не добился толку. Безъ Джины, которая меня леляла до мельчайшихъ подробностей, я не зналъ гд найти мое платье. Роясь въ коммодахъ, я ничего не нашелъ, но напалъ на свертокъ бумаги, тщательно перевязанный голубою ленточкой. Любопытство взяло верхъ надъ деликатностью,— я развязалъ, это были вс мои письма, даже самыя пустыя, завернутыя въ афишу того народнаго спектакля на которомъ я въ первый разъ ее увидлъ. Меня эта находка глубоко тронула и заставила задуматься. Заперевъ коммодъ, я слъ въ кресло и закурилъ сигару. Я ршился не хать въ маскарадъ, все откровенно разказать Джин, и на завтра непремнно ухать съ ней изъ Милана. Ршимость эта меня освжила, точно гора свалилась съ плечъ. Даже какъ будто просіяло въ нашей квартирк, тускло освщенной одинокою свчкой, поставленною мною на камин. Воображеніе уже рисовало мн добрую, милую рожицу Джины, когда я ей признаюсь во всемъ и объявлю мое ршеніе бжать изъ Милана. Сначала она будетъ серіозно, пристально на меня смотрть, не захочетъ меня поцловать на мировую. При этомъ, невольно, свжее воспоминаніе о другомъ страстномъ поцлу кольнуло меня въ сердце и бросило въ жаръ. Какой-то невдомый міръ изящныхъ формъ, роскоши, блеска и вмст страсти, скованной приличіемъ, но по временамъ, вдругъ разнузданной, палящей, раскрылся предо мною на одинъ мигъ. Я судорожно принялся ходить по комнат. Такъ темно, холодно, одиноко, тоскливо было въ этой буржуазной комнатк, а съ улицы то-и-дло долетали псни и крики веселившагося народа. Возможность черезъ нсколько минутъ увидать ее, эту оригинальную, непонятную женщину такъ неотвязно стала меня преслдовать, что я ни о чемъ другомъ не могъ думать. Въ голов вертлась только мысль о ней: какъ-то она меня встртитъ? что скажетъ посл нашей поздки въ карет?

Все судьба въ нашей жизни. Будь въ эту минуту Джина со мною, ршимость не измнила бы мн, и нашъ съ нею несложный романъ продолжался бы, по всему вроятію, и теперь, и я былъ бы счастливъ. Стрлка часовъ показывала двнадцать. Я не въ силахъ былъ противиться искушенію и отправился въ Ла Скала.

Зала театра была залита свтомъ, разноцвтныя ложи были наполнены самыми блестящими туалетами, народу, масокъ и въ особенности дебардеровъ въ партер и на сцен было гибель. Взойдя въ залу, я тотчасъ же увидлъ маркизу, она была въ своей лож, въ бельэтаж. На голов у ней только была усыпанная брилліантами маркизская корона, на открытое платье былъ наброшенъ легкій дымчатый шарфъ, изъ котораго ея тоненькая головка выглядывала какъ изъ облака. Размахивая веромъ, она съ живостью говорила съ какимъ-то сдымъ мущиной. Въ лож у нея сидла Беатриче Читануова. Меня непреодолимо потянуло поговорить съ ней. Съ трудомъ протолкался я въ зал до выхода, въ корридор встртился съ Галеаццо, который звалъ меня ужинать. Я общалъ прійти попозже, и не безъ сердечнаго трепета отворилъ дверь ея ложи. Она очень любезно подала мн руку, но эта рука не отвчала на мое пожатіе. Съ тмъ свтскимъ тактомъ который никогда не покидаетъ этихъ барынь, она, какъ ни въ чемъ не бывало, познакомила меня съ сдымъ бариномъ, какимъ-то Флорентинцемъ, и прибавила:

— Садитесь и слушайте. Il signor разказывалъ намъ сейчасъ печальную исторію, случившуюся у нихъ. Одна довольно извстная дама бжала отъ мужа съ молодымъ человкомъ, и представьте! иметъ дерзость публично являться съ нимъ. Продолжайте пожалуста.

— Я кончилъ, marchesce, отвчалъ, улыбаясь старикъ.

— Я жалю, замтила Читануова,— всего боле этого бднаго молодаго человка… Вотъ себя связалъ на всю жизнь.— Тяжелый камень.

— Что объ нихъ жалть, возразила маркиза,— она бдная женщина! Вотъ кого жаль. Посл такого скандала вс двери для нея затворены, общество не существуемъ. Что же ей остается?

— Счастье съ человкомъ котораго она выбрала, отвчалъ я.

— Счастье!— продолжала маркиза, приподнявъ свои плечики на минуту.— Пустое слово, сущность котораго — несбыточная мечта. Если оно и бываетъ у насъ въ жизни, то на одно мгновеніе.— И полноте,— его нтъ и быть не можетъ.— Да не въ томъ дло. Есть обязанности которыхъ женщина нашего круга никогда не должна забывать,— это обязанности въ отношеніи имени которое она носитъ. Вотъ по-моему главное.

— Только въ Ломбардіи сохранились еще старинныя хорошія традиціи, сказалъ съ приторно-сладкою улыбкой сдой господинъ и, раскланявшись, ушелъ изъ ложи.

Мы молчали. Графиня Беатриче внимательно на кого-то лорнировала въ зал, маркиза играла со своимъ веромъ.

— Вамъ не легко досталась, кажется, возможность прійти на veglione? сказала она тихо.

— Да, дйствительно не легко, отвчалъ я.

— Что же, сильно побранили? продолжала она съ ироническою улыбкой,— но вы выдержали характеръ, показали силу воли, столь приличную мущин.

— Нтъ ни брани, ни силы воли ршительно не было.

— Понимаю, вы сбманули, — виновата, скрыли. Извстно, сказали: общалъ Галеаццо, никакъ не могу, скука, но что длать… и пр.

— Представьте,— ничего ни съ кмъ не говорилъ, или нтъ, говорилъ, но съ самимъ собой.

— Ахъ, это интересно, объ чемъ же вы говорили съ самимъ собой?

— Я спрашивалъ себя: пойду ли я забавлять одну хорошенькую маркизу, доставляя ей случай осыпать меня всякими насмшками, или останусь покойно дома, и лягу спать. Вотъ объ чемъ разсуждалъ я съ самимъ собой и ршилъ: пойду, потому что слышать такую женщину какъ маркиза, даже когда она надъ вами смется, большое наслажденіе. Даже больше чмъ наслажденіе, это психическій этюдъ. Столько на каждомъ шагу неожиданнаго что интересъ никогда не ослабляется, напротивъ, растетъ все боле и боле.

Ея насмшливый тонъ, манеры, сужденія меня возмущали, я едва сдерживалъ себя.

— Вы недовольны мною? сказала она, долго, молча посмотрвъ мн въ глаза.

— Ничуть.

— Говорите прямо,— я не терплю полу-фразъ.

— Я недоволенъ собой, отвчалъ я.

— Отчего? сказала она и расхохоталась.— Хотите, я вамъ скажу чмъ вы недовольны? прибавила она, закрываясь веромъ, такъ что одни только ея плутовски смющіеся глазки были видны сверхъ его.

— Пожалуста, отвчалъ я.

— Вы ожидали что какъ только войдете ко мн въ ложу, я вскочу со своего мста, брошусь къ вамъ на шею, и потомъ, взявъ васъ за руку, подведу къ рамп и объявлю urbi et orbi: {‘Городу и міру.’ Извстное пасхальное благословеніе папы съ балкона Св. Петра.} вотъ избранный моего сердца! Затмъ мы еще разъ заключимъ другъ друга въ нжныя объятія. При этомъ музыка заиграетъ Marcia reale, {Королевскій маршъ, — народный гимнъ соединенной Италіи.} зажгутся бенгальскіе огни, и публика будетъ неистово рукоплескать этой трогательной картин. Вмсто этого, васъ встртили очень просто, разговоръ былъ такой какой можетъ быть въ открытой дож или въ мст гд народъ, отсутствіе эффектной сцены для васъ тмъ боле поразительно, что близкое знакомство съ театромъ васъ пріучило ко всякимъ фокусамъ. Кстати, это знакомство имло для васъ и хорошія послдствія. У васъ очень граціозная, плавная мимика. Это очень не дурно. Ну что жь? я угадала?

— Маркиза, отвчалъ я, вставая, — я съ вами лучше прощусь.

— Сидите, сказала она рзко, — мн вамъ надо еще дло сказать.

— Какое-нибудь важное извстіе въ род вашего сообщенія посл обда, возразилъ я, однако слъ. Эта женщина обладала какимъ-то непостижимымъ авторитетомъ, которому я невольно подчинялся.

— Не говорите ни слова обо мн Mlle Biagi, продолжайте мирно вашъ романъ съ нею. Чтобъ она отнюдь ничего не замтила! сказала маркиза серіозно, не обративъ никакого вниманія на мое замчаніе.

— Зачмъ это? спросилъ я, удивленный такимъ неожиданнымъ оборотомъ рчи.

— Повинуйтесь мн безъ всякихъ вопросовъ, отвчала она, взглянувъ на меня такъ чудно своими глазами что у меня опять забилось сердце и точно туманомъ подернуло глаза.

— Впрочемъ если вы хотите узнать причину этого важнаго распоряженія, прибавила она тихо, почти шепотомъ,— приходите ко мн завтра, ровно въ полдень. Что же, придете?

— Приду, едва могъ я отвтить.

— Теперь, продолжала она совсмъ другимъ тономъ, быстро, серіозно, рзко,— какъ только кто войдетъ въ нашу ложу, сейчасъ же уходите, сдлайте визиты во вс вамъ знакомыя ложи, но оставайтесь очень мало времени въ каждой. Подольше посидите только у одного Галеаццо и вернитесь поскорй домой. Исполните все?

— Исполню, отвчалъ я.

— Въ награду могу вамъ сказать что мн бы очень хотлось чтобъ эта ложа превратилась въ нкоторый фіакръ, который мн оставилъ очень хорошее воспоминаніе. А вамъ?

Послднія слова она проговорила шепотомъ, такъ страстно, глухо, при этомъ взглядъ ея былъ такой жгучій что у меня голова закружилась, я только могъ сказать: ‘маркиза’.— Она кивнула мн головкой, шепнула: ‘завтра’ и потомъ нагнулась къ Беатриче, которую стала, смясь, допрашивать кого, она такъ долго лорнируетъ, увряя что это меня ужасно интересуетъ.

Не прошло и двухъ минутъ, какъ въ ложу вошелъ высокій блокурый мущина, лтъ за 30, я его зналъ. Кавалеръ Уго Финора былъ одинъ изъ тхъ о которыхъ въ Италіи говорятъ: ‘vive da signore’, Живетъ бариномъ. Финора имлъ порядочное состояніе, ничего не длалъ, здилъ въ общество, зиму проводилъ всегда въ Милан, лтомъ путешествовалъ.

Едва онъ услся въ лож, какъ маркиза простилась со мной и протянула мн руку, на этотъ разъ, она крпко пожала мою… Я вышелъ, въ корридор я столкнулся съ однимъ толстенькимъ, маленькимъ бариномъ, и, къ величайшему моему удивленію, узналъ въ немъ Кокераки. Онъ мн поклонился и почтительно посторонился, я прошелъ, едва отвтивъ на его поклонъ.

Я въ точности исполнилъ программу маркизы, обошелъ вс знакомыя ложи, и окончивъ свои визиты, зашелъ къ Галеаццо. У нихъ былъ ужинъ, мн не хотлось сть и я съ графомъ слъ впереди ложи. Смущенныя чувства бурлили въ сердц, мн было грустно.

— Вы были у Бельгодере, сказалъ онъ,— хотите дружескій совтъ? Не ухаживайте за ней. Отъ этой женщины вы ничего не добьетесь никогда. Только потеря времени. Она болтать и кокетничать рада, но въ сущности любитъ своего мужа и принадлежитъ къ числу нашихъ добродтельнйшихъ барынь. О, добродтель 24 каратовъ, purissima, {Чистйшая.} и признанная всми. Теперь за ней ухаживаетъ l’amico Ugo. {Другъ Уго.} Онъ малый съ характеромъ и имлъ не мало успховъ на своемъ вку, но тутъ наврно обожжется. У насъ въ клуб держатъ сильные пари за и противъ него. Я не участвую, но мн сдается, онъ останется съ носомъ.

Я заявилъ что и не думаю ухаживать за маркизой.

— Да, продолжалъ Галеаццо,— я и забылъ, вы гарантированы. Кстати, какъ поживаетъ синьйорина Джина? Надо будетъ у ней побывать. Я ее очень люблю. Славная двушка!

Затмъ Галеаццо принялся мн разказывать разныя свтскія сплетни. Я мало его слушалъ и невольно наблюдалъ за тмъ что l’amico Ugo все продолжалъ сидть въ лож маркизы. Вскор я ушелъ домой, Джина меня благодарила за раннее возвращеніе. Она никакъ не ожидала такого точнаго исполненія ея просьбы и была такъ счастлива и довольна что мн стало совстно. О корсо я ей ничего не сказалъ, а только перечислилъ всхъ тхъ у кого былъ въ лож, въ veglione. Она только дивилась что я такъ скоро могъ успть сдлать столько визитовъ и благодарила меня. Бдная, милая Джина!

IV.

Я испыталъ на себ всю послдовательность психологическаго закона развтвленія лжи. Скрывая отъ Джины все что касалось до маркизы, я невольно былъ втянуть въ цлую цпь мелкихъ обмановъ, въ которой каждое звено фатально связывалось съ предыдущимъ и влекло за собой кучу послдующихъ.

Я тогда и не отдавалъ, впрочемъ, себ отчета въ гнусности лжи и въ томъ что поступаю не хорошо противъ Джины. Вс эти соображенія мелькали только едва видными, дальними, свтлыми точками въ моей голов, мелькали на одно мгновеніе и тотчасъ совершенно затемнялись полнымъ, страстнымъ желаніемъ увидать маркизу. По временамъ приходило на умъ что можетъ-быть это назначенное свиданіе одна шутка, что она смется надо мной, но вмст въ ушахъ слышался ея шепотъ: ‘Завтра, ровно въ полдень’, предъ глазами обрисовывался въ пространств ея жгучій взглядъ, и я тоскливо смотрлъ на часы, а на сердц было такъ жутко что было нестерпимо. Джина безпокоилась о моей блдности, предлагая всякія домашнія средства противъ предполагаемой у меня болзни, и несказанно раздражала меня. Я вышелъ рано изъ дому и гулялъ по бастіону, гд въ это время ни души не бываетъ, только одинъ какой-то офицеръ занимался дресировкой своей лошади, которая не понимала чего отъ нея требуютъ и билась несчастная изъ стороны въ сторону, вся въ пн и мыл. Какъ теперь вижу эту темно-гндую кобылу, которая, выкативъ налившіеся кровью глаза, мотала своею тоненькою, сухою головой, офицеръ сидлъ недурно въ сдл и правилъ отлично, онъ заставилъ ее продлать всю школу. Я стоялъ и долго смотрлъ на него, но гд-то на часахъ пробило три четверти и я пошелъ въ городъ. Быстрая ходьба мн много помогла, и почти совершенно спокойный я вошелъ къ маркиз.

Порядокъ въ ея дом былъ удивительный: нигд ни на секунду не задержки. Ливрейный лакей меня провелъ въ ея будуаръ, который я еще никогда не видалъ. Маленькая, круглая комната была обита розовымъ ситцемъ съ широкими блыми полосами, по которымъ тянулись цвточныя гирлянды. Дв двери скрывались подъ драпри той же матеріи, надъ пылающимъ каминомъ изъ благо мрамора возвышалось громадное зеркало безъ рамки, вдланное въ покрывающій стны ситецъ. Въ комнат помщалось очень мало мебели: два-три мягкія кресла, нсколько легкихъ стульевъ, диванъ предъ каминомъ и сзади него письменный столъ. Вотъ и все, никакихъ женскихъ бездлушекъ, только на таблетк камина часы, канделябры и нсколько статуэтокъ изъ саксонскаго фарфора, такая же лампа съ розовымъ матовымъ шаромъ висла посредин, да на письменномъ стол вс необходимыя принадлежности были изъ краснаго сафьяна или такъ-называемой русской кожи (cuir de Russie).

Я не боле двухъ минутъ оставался одинъ въ будуар, какъ дверь отворилась и въ комнату вошла маркиза. Она была одта въ халат изъ блой кашемировой шали и на голов ея блый батистовый легенькій чепчикъ.

— Исполнили все какъ я вамъ говорила? сказала она, подавая мн руку.

— Исполнилъ, отвчалъ я.— Надюсь, вы теперь скажете отчего такъ заботитесь о моемъ семейномъ счастіи.

— О вашемъ семейномъ счастіи, возразила она, смясь,— правду сказать, я не очень забочусь. Садитесь, потолкуемте какъ слдуетъ. Вы большой ребенокъ, и что хуже, балованый ребенокъ. Въ васъ одно есть хорошее, вы честный человкъ и потомъ вы не такъ тщеславны какъ вся наша здшняя молодежь, которая смотритъ на женщину какъ на дополненіе къ своему положенію, экипажу, цвтному галстуку и тросточк съ оригинальнымъ набалдашникомъ. Вы…. и она остановилась, какъ бы прислушиваясь.

— Что же дале, маркиза? сказалъ я.

— Въ сосдней комнат кто-то ходитъ, проговорила она отрывисто, нахмуривъ брови.

— Я ничего не слышу.

— И немудрено, у меня слухъ рдкій. Но мы сейчасъ увидимъ.

Сказавъ это, она встала, позвонила и сла за письменный столъ, гд быстро принялась писать. Я съ удивленіемъ на нее смотрлъ. Черезъ минуту вошелъ ливрейный лакей. Она ему отдала записку къ Беатриче Читануова. Лакей удалился.

— Продолжайте, Бога ради, маркиза, вы такъ интересно начали, сказалъ я.

— Прежде отворите немного эту дверь, сказала она отрывисто,— этотъ дуракъ, уходя, захлопнулъ ее, оставьте ее полуоткрытою, но не много, мы такъ лучше услышимъ если кто взойдетъ въ ту комнату.

Пока я исполнялъ ея приказанія, она сла на диванъ.

— Хорошо, садитесь, сказала она, указывая на мсто около себя.

— Итакъ, замтилъ я,— честный, не тщеславный, но ребенокъ.

— Да, возразила она, — и даже балованый. Я васъ баловать ужь никакъ не стану и черезъ часъ васъ прогоню.

— Черезъ часъ!

— Да. Скажите, какъ вы такъ скоро успли съ этою бдною Біажи, она прежде слыла за неприступную добродтель.

— Самъ не знаю.

— Не можетъ быть. Вы ей наврно общали жениться. Он вс на это очень падки.

— Честное слово, ничего не общалъ.

— Значитъ, она полюбила васъ. Бдная!

— Отчего же бдная, и я ее любилъ, она вполн счастлива.

— Любили и любите?

— Только не теперь, сказалъ я, взявъ ее за руку.

— А теперь?

— Теперь, маркиза, отвчалъ я, обнимая и притягивая ее къ себ,— только вы одн.

Съ этими словами я поцловалъ ее. Она не защищалась.

Въ ней было что-то завлекающее до боли. Тысяча противорчій на каждомъ шагу, на каждомъ слов. Порой нахальныя выходки, которыя непріятно поражали своею рзкостью, порой задушевная, любящая стыдливость, которая трогала до глубины души. Властолюбіе составляло фонъ ея характера, но вмст однимъ словомъ, взглядомъ она иногда открывала бездну чисто-женственной, нжной привязанности. До сихъ поръ я не понимаю этой женщины. Я даже не умю объяснить что это было со мной, — шалость, увлеченіе, или страсть, любовь? Посл я долго думалъ и передумывалъ обо всемъ, припоминалъ все до мельчайшей подробности и никогда не могъ придти ни къ какому заключенію. Мною овладло какое-то опьяненіе, до того непостижимо полное что я ничего не видлъ и не слышалъ кром нея. Мн кажется, у меня въ голов произошла точно пріостановка умственной жизни. Все изчезло, не осталось ни одной мысли кром желанія ее видть, чувствовать около себя.

— Рита! вырвалось у меня.

— Не называй меня такъ, грустно сказала она, закрывая мн ротъ своею маленькою тонкою ручкой, — меня вс такъ зовутъ. Скажи: у васъ въ Россіи есть мое имя?— Ну какъ бы ты меня звалъ еслибъ я была Русская?

— У насъ нтъ такого имени, отвчалъ я.

— Очень мило! Хороша же твоя Россія! Что за варварство!— нтъ моего имени. Впрочемъ тмъ лучше. Ты, значитъ, никогда никому его не произносилъ.

Пробило часъ, она вскочила съ дивана, закрыла лицо руками и съ минуту простояла въ молчаніи.

— Грустно, а надо, сказала она серіозно, и лицо ея точно преобразилось. Изъ счастливаго, смющагося, оно сдлалось строгимъ, даже жесткимъ.— Въ два часа ты увидишь здсь моего мужа. Теб надо сблизиться съ нимъ. Онъ охотникъ до средневковыхъ молитвенниковъ съ картинками. Говори ему объ нихъ. Придумай что ты видлъ, знаешь, имешь какой-нибудь экземпляръ IX или X столтія. Онъ будетъ отъ тебя безъ ума.— Письмо у тебя готово?

— Нтъ, отвчалъ я,— но я сейчасъ…

— Я такъ и знала, перебила она, — не безпокойся, я уже его написала за тебя. Вернись домой. Съ Біажи будь милъ, любезенъ, но помни, ты мой. Не забудешь?

— Нтъ.

— Не знаю отчего, но я теб врю. Ну ступай.

— Рита, когда я тебя увижу?

— Въ два часа.

— Тогда будетъ народъ.

— А теб мало меня видть при всхъ? сказала она улыбаясь.

— Мало.

— И мн также, смясь прибавила она, и схвативъ обими руками мою голову, крпко поцловала меня.

— Когда же? повторилъ я.

— Ступай, я теб посл скажу. Врь мн. Я все устрою.

Я хотлъ еще разъ ее поцловать, но она вырвалась изъ моихъ рукъ и исчезла въ другую дверь. Безъ преувеличенія, шатаясь, вышелъ я изъ комнаты. На свжемъ воздух, понемногу я пришелъ въ себя, но спокойствія духа никакъ не могъ добиться. Какое-то тревожное состояніе, не лишенное прелести, овладло мной. Воспоминаніе объ этомъ розовомъ будуар не покидало меня ни на минуту, оно было неразлучно со мной повсюду. Все что происходило вокругъ меня, когда ее не было со мной, точно скользило по моей душ, не оставляя въ ней ни малйшаго слда. Я видлъ, слышалъ все, я говорилъ, наконецъ жилъ, но какъ-то машинально, не отдавая себ отчета ни въ чемъ.

Какъ нарочно Джина еще боле обыкновеннаго была мила и предупредительна. Я не завтракалъ, мн надо было переодться, спшить къ Галеаццо, я усталъ, потому что былъ въ галлере Брера. Она бгала, прислуживала и суетилась у меня на глазахъ, а мн такъ хотлось посидть одному, ничего не слышать, никого не видть. Одно рзко сказанное мною слово ее оскорбило, она отвчала, мы побранились. Она хлопнула дверью и ушла. Я завтракалъ одинъ. Милая Джина! Она не выдержала и сама же просила у меня прощенья. Меня это тронуло, но недремлющій бсъ, овладвшій мною, и тутъ пересилилъ, въ два часа я былъ у маркизы.

Я сошелся съ мужемь. Разговоры о молитвенникахъ привели его въ восторгъ. Онъ былъ хорошій малый. Чтобъ его описать въ нсколькихъ словамъ, достаточно сказать что онъ былъ одинъ изъ тхъ которыхъ до самой старости вс называютъ уменьшительнымъ именемъ. Никто его особенно не любилъ, никто и не ненавидлъ, за то вс отъ мала до велика называли его Nando, — уменьшительное отъ Фердинандо. Ее я видлъ опять на вечер и предъ этимъ на нсколько минутъ одну.

На другой день, какъ секретарь нашего тайнаго общества (меня выбрали на эту должность), я имлъ возможность ее видть все утро, до часу. Второе свиданіе было пожалуй еще лучше перваго, тмъ не мене посл него мн было невыносимо тяжело и грустно. Это не было разочарованіе или охлажденіе. Нисколько, напротивъ, меня влекло къ маркиз столько же сколько вчера, даже боле. Нтъ, между нами было что-то недосказанное, что меня раздражало. Несмотря на видимую ея страсть, мн ни разу, ни на минуту не приходило въ голову что она меня любитъ. Почему я такъ думалъ, не знаю. Я не въ состояніи указать ни на одинъ фактъ, но неувренность въ ея любви была во мн. Притомъ ея авторитетный тонъ, ея краткіе приказы меня возмущали, хотя я долженъ былъ согласиться что она была права и вс ея указанія и приказы были всегда и разумны, и практичны. Съ другой стороны, съ Джиной у насъ были странныя, натянутыя и до крайности тягостныя отношенія. Вся эта жизнь, полная столькихъ разнородныхъ ощущеній, не укладывалась во мн. Жажда наслажденія не могла заглушить оскорбленнаго нравственнаго чувства. Болзненно подымалось все что еще оставалось чистымъ въ душ. А казалось я бы долженъ былъ быть счастливъ: я обладалъ такою блестящею женщиной какъ маркиза, что не могло не льстить моему тщеславію, мн принадлежало глубоко любящее нжное сердце Джины. Оставалось бы только наслаждаться и жить припваючи. Но на душ былъ камень, и я длался все боле и боле раздражителенъ.

Приготовленія нашего общества къ послднему корсо и маскараду шли дятельно. Веселье было всеобщее. Маркиза была главною пружиной всего. Ея смхъ не прекращался. Посмотрть на нее,— она казалась ребенкомъ-двушкой, которая случайно, въ первый разъ освободясь отъ скучной и строгой гувернантки, попала въ общество своихъ однолтокъ и до того завеселилась что забыла все и всхъ. На меня, при другихъ, она не обращала никакого вниманія, и когда могла, отпускала на мой счетъ разныя остроты. Въ субботу, въ начал вечера мы были у графини Эмлоли и оттуда должны были хать на балъ къ Монтечеліо. Дамы были въ бальныхъ платьяхъ, мы мущины во фракахъ и блыхъ галстукахъ. Маркиза была въ удар еще боле обыкновеннаго. Она сыпала остротами и шутками, вс смялись, одинъ я не принималъ участія во всеобщемъ веселіи. Графиня замтила мое молчаніе и сумрачный видъ, и обратилась ко мн съ участіемъ: что со мной?

— Оставьте его, перебила маркиза.— Не безпокойтесь. Fa la sua digestione. На mangiato troppo. Nul Paltro. {Занятъ пищевареніемъ. Слишкомъ много полъ. Больше ничего.}

Вс расхохотались.

Я выразилъ довольно рзко свое удивленіе что женщина можетъ объяснять такъ прозаически чье-либо расположеніе духа. Маркиза отвтила шутливымъ извиненіемъ и очень ловко свела разговоръ на другой предметъ. Ея уступчивость меня удивила, я захотлъ высказать ей мою благодарность, но насъ было такъ мало что трудно было найти возможность сказать наедин нсколько словъ. Переходя отъ одного къ другому, я наконецъ добился удобнаго, какъ мн казалось, случая.

— Вы добре чмъ я думалъ, сказалъ я ей тихо.

— Ступайте, отвтила она такъ же тихо,— не подходите ко мн здсь. На бал поговоримъ.

— Вы сердитесь? возразилъ я.

Она на меня пристально посмотрла, и помолчавъ съ секунду, сказала съ сердцемъ:

— Я начинаю думать что и вы не прочь компрометировать женщинъ, но я не изъ такихъ которыхъ компрометтирують.

Сказавъ это, она встала и принялась съ кмъ-то разговаривать.

Мы съ ней больше не обмнялись ни однимъ словомъ во весь вечеръ. На бал она была такъ окружена что къ ней нельзя было подойти, причемъ она какъ будто не замчала меня. Я бы могъ танцовать съ ней и очень легко найти случай съ ней поговорить, но я его не искалъ. Танцы, освщеніе, всеобщее веселье меня еще боле раздражали. Оставаться доле было невыносимо, и я ухалъ, не узнавъ даже можно ли мн будетъ у ней быть завтра въ полдень, въ корсо.

Утромъ я почти не видалъ Джины, она бгала изъ комнаты въ комнату, хлопотала по хозяйству и едва сказала мн нсколько словъ. Я ршилъ что не пойду къ маркиз ране назначеннаго для всхъ времени. Необходимость выказать характеръ мн казалась очевидною. Я остался очень доволенъ собой вслдствіе этой ршительности и съ большимъ удовольствіемъ принялся за русскія газеты, которыя мн досталъ Галеаццо. День былъ великолпный. Сидя у камина, въ халат, съ сигарой въ зубахъ и прихлебывая кофе съ отличными сливками, которыя вн Россіи можно только въ Милан найти, я наслаждался чтеніемъ фельетоновъ Голоса чуть не за два мсяца. Правду сказать, ршимость остаться дома не дорого мн стоила. Вопервыхъ, я далеко не былъ увренъ что маркиза меня приметъ въ двнадцать часовъ, какъ наканун и третьяго дня, а вовторыхъ, посл двухъ тревожныхъ дней мною овладла лнь и жажда покоя. Джина очень удивилась когда я ей объявилъ что никуда не пойду до завтрака.

— А въ академію Брера? спросила она съ серіознымъ, чуть не торжественнымъ тономъ.

— Я ее два дня сряду видлъ. Довольно, отвчалъ я.

Посл завтрака я только-что собрался одваться, какъ Джина, въ шляпк и шуб, пришла со мной проститься.

— Куда ты такъ рано? спросилъ я.

— Мн надо до корсо зайти къ тетк. Не худо также пораньше пробраться на мсто.

— Гд ты будешь?

— No 15. Corso Vittorio Emmanuele.

— Хорошо, я, можетъ-быть, къ теб приду.

— Ну я не врю. Да нтъ, не приходи. Тебя засыплютъ каріандолями, испачкаютъ все платье. Если придешь на минутку, то не стоитъ. Вотъ если совсмъ и потомъ со мной проведешь весь вечеръ, тогда другое дло. Сегодня послдній день карнавала.

Эти слова она произнесла тихо, смотря въ сторону.

— Мн очень бы хотлось, отвчалъ я,— похоронить съ тобою карнавалъ, какъ бы слдовало, но мы ужь это съ тобой сдлали въ Гену. Не сердись, carina. Галеаццо ни за что не захочетъ меня отпустить. У него сегодня большой обдъ и потомъ…

— Я тебя не прошу со мной оставаться, перебила она.

Я складывалъ газеты, она стояла предо мной и зонтикомъ чертила что-то по ковру.

— Ну прощай, сказала она вдругъ, встряхнувъ головкой, и крпко обняла меня.

Затмъ отодвинула лицо, пристально посмотрла на меня, и еще разъ крпко поцловавъ меня, быстро вышла изъ комнаты. Звукъ затворенной двери отозвался у меня на сердц. Я сдлалъ нсколько шаговъ, мн хотлось ее удержать, но я остановился. ‘Что за вздоръ! Зачмъ? Сегодня вечеромъ, завтра успю, а потомъ мы скоро удемъ’, подумалъ я и принялся одваться.

У маркизы я нашелъ уже всхъ въ сбор. Опять костюмы, говоръ, веселье. Она говорила со мной какъ со всми и ни слова мн не сказала наедин. Ея смхъ какъ всегда раздавался звонкій, симпатичный и увлекательный. Мы снарядились и выхали. Наша колесница измнилась только въ одномъ: вмсто фестоновъ зелени были великолпныя гирлянды живыхъ цвтовъ и на нашихъ курткахъ вмсто большихъ зеленыхъ пуговицъ были колоссальные искусственные розаны. Въхавъ на корсо, мы тотчасъ вступили въ горячій бой со всми. Маркиза превзошла себя, она направляла насъ удивительно, во всхъ встрчахъ мы постоянно одерживали полную и несомннную побду, несмотря на то что во многихъ колесницахъ было народу вдвое боле чмъ у насъ. Мы брали единствомъ и дисциплиной. Наша колесница видимо заслужила всеобщее одобреніе, тмъ боле что часто мы пріостанавливали борьбу каріандолями и кидали дамамъ въ окна и экипажи букеты и цнныя бонбоньерки. Намъ аплодировали не разъ. Я хотлъ бросить конфетъ Джин, но нигд ея не видалъ. Въ No 15, гд она мн сказала что будетъ, ее не было, я внимательно осмотрлъ окна всхъ этажей этого дома, прозжая нсколько разъ мимо него, но ее ни въ одномъ не видалъ. Я не обратилъ однако вниманія на это и подумалъ что она гд-нибудь въ другомъ мст. Этотъ разъ маркиза не стояла около меня, она суетилась и переходила отъ одного мста къ другому. Со мной была Беатриче Читануова, съ которой впрочемъ мы очень мало говорили, поглощенные оба нашимъ киданіемъ. Къ концу корсо, хотя борьба была въ самомъ разгар, я вздумалъ послдовать всеобщему примру и пошелъ подъ навсъ передка вздохнуть немного и выпить отличнаго St.-Perez mousseux, которымъ на этотъ разъ мы запаслись въ порядочномъ количеств. Едва я расположился на полу, подъ навсомъ, снялъ об маски и принялся откупоривать бутылку, какъ около меня услась маркиза.

— Мн ужасно хочется пить, сказала она.

— Все какъ разъ готово, отвчалъ я и подалъ ей только-что налитый стаканъ.

— Пейте, я посл, возразила она,— я еще не могу справиться съ моею маской.

Я выпилъ и помогъ ей высвободиться отъ ея благо чепчика, который она вздернула кверху, на лобъ. Ея личико въ этой оригинальной рамк было очаровательно. Глаза смотрли уныло и составляли поразительную противоположность со всмъ окружающимъ, даже съ ея разгорвшимися щеками. Я поставилъ свой стаканъ на полъ и хотлъ взять другой изъ корзины.

— Я хочу твой, сказала она, и быстро выпила что оставалось въ моемъ стакан,— зачмъ ты не пришелъ сегодня какъ вчера?

— Я не зналъ что можно. Ты мн ничего не сказала.

— Ты все жь могъ бы попробовать. Еслибъ я не могла тебя принять, я бы теб отказала. Разв теб уже надоли эти утренніе визиты?

— Ты сама знаешь что нтъ, отвчалъ я, взявъ ее за руку, она крпко сжала мою. Ея взглядъ былъ такой нжный, подчиненный, какъ я никогда еще не видалъ.

— Послушай, сказала она тихо,— все такъ быстро случилось съ нами, что, я уврена, ты самъ дивишься твоимъ, какъ вы мущины называете, успхамъ. Ты мн нравился. Я тебя полюбила,— люблю. Я знаю всю твою жизнь, все, я знала что ты скоро удешь, надо было ршиться, и я ршилась. Я врила въ себя, въ свои силы, я врила что овладю тобой и буду счастлива. Счастье? Скоро семь лтъ какъ меня взяли изъ монастыря и выдали замужъ. Я не знала моего мужа, никогда не любила его. Я очень уважаю его,— но это не то. Я читала романы, смотрла, видла все что вокругъ меня длается, жизнь шла все такъ же, годы уходили, и жажда счастья увеличивалась во мн до безумія, а вмст съ тмъ все что встрчалось мн такъ мало отвчало тому чего я ожидала. Всхъ этихъ я узнала слишкомъ скоро. Слушая ихъ, я видла ясно что они думали, и сердце оставалось спокойнымъ. Ты первый который не ухаживалъ за мной, я замтила даже что ты какъ будто противился тому впечатлнію которое я на тебя производила. Счастье представилось возможнымъ. Наконецъ я любила. Бросить, заглушить такъ это новое, неиспытанное чувство я бы не согласилась ни за что, даже еслибы вся моя жизнь отъ того зависла. Она остановилась на минуту и, прижавъ крпко свое плечо къ моему, чуть слышно, прерывающимся голосомъ прошептала мн:— Понимаешь теперь?

Описать все очарованіе ея словъ невозможно. Надо было видть ее. Глаза ея блистали такимъ чуднымъ, влажнымъ огнемъ. Я наконецъ почувствовалъ что она моя. Сердце замирало отъ радости, счастья,— а вокругъ шумъ, музыка, говоръ, хохотъ, толпа, сливаясь въ одно, звучали гд-то далеко, далеко, составляя какъ бы акомланиментъ той чудной музык ея словъ которую сердце слушало такъ жадно.

— Ты любишь меня? сказала она, и дв слезы медленно скатились по ея розовымъ щекамъ.

— Ты божество, ангелъ, чуть не вскрикнулъ я, забывъ все отъ восторга.

— Не божество и, увы, далеко не ангелъ. Да и зачмъ? Я только женщина и люблю тебя.

— Рита, теперь я твой рабъ, приказывай все что хочешь, я буду теб повиноваться безпрекословно.

— Всегда?

— Всегда.

Окончилось дивнымъ поцлуемъ. Я врилъ ея любви.

— Ну, пора и въ бой, весело сказала она, надвая свои маски.

— Когда жь я тебя увижу? спросилъ я.

— Когда хочешь, приказывай ты.

— Сегодня изъ маскарада намъ можно будетъ ухать. Не замтятъ. Согласна?

— Хорошо, устрой какъ знаешь, какъ лучше. Я повинуюсь, отвчала она съ очаровательною улыбкой.

Мы вернулись къ сражающимся. Вс такъ были заняты киданіемъ каріандолей что никто не замтилъ нашего отсутствія. Конецъ корсо былъ еще оживленне чмъ въ начал, обдъ который за нимъ послдовалъ былъ еще оживленне чмъ въ первый разъ. Со мной она почти не сказала ни слова, но я не разъ встрчалъ ея взглядъ, и что былъ тотъ добрый, хорошій, нжный взглядъ нашего разговора на корсо. Я былъ счастливъ. Жилось такъ хорошо, такъ весело, такъ глупо самоувренно. Поздъ жизни летлъ на всхъ парахъ, не подозрвая нисколько что близокъ конецъ всему упоенію, еще немного, попадутся испорченные рельсы, или какая-нибудь другая причина, и стройно шедшій поздъ запрыгаетъ безпорядочными, страшными скачками по шпаламъ, увлеченный точно обезумвшею силой: прежде красивые, нын разбитые, изуродованные вагоны загромоздятъ весь путь своими обломками, прежній шумъ замнится зловщею тишиной, прерываемою только стонами раненыхъ, суетой оставшихся живыми и клокотаніемъ пара выбивающагося изъ изломанной и зарывшейся въ песокъ машины.

Посл обда наши дамы ухали одн, мы мущины еще оставались нкоторое время доливать кофе и докуривать. Было условлено, во избжаніе всякаго подозрнія, каждому отдльно пріхать въ маскарадъ, тамъ интриговать и потомъ всмъ собраться въ половин перваго въ нашей лож для ршенія какъ дйствовать въ послдствіи. Мы съ Ритой сговорились встртиться въ маскарад, у входа въ залу, тотчасъ же ухать изъ театра, куда вернуться немного ране условленнаго часа. При той толп которая бываетъ въ послдній день маскарада, нашъ отъздъ и возвращеніе не могли быть замчены, тмъ боле что мы оба были замаскированы. Въ десять часовъ я былъ уже въ театр на условленномъ мст. У входа въ залу театра Ла Скала, идетъ, поперекъ, небольшая, длинная галлерея, вдоль стны которой устроены диваны. Я услся на одномъ изъ нихъ. Нтъ ничего томительне ожиданія: мысли не вяжутся между собою, он отрывками, клочками бродятъ въ голов, между тмъ вниманіе, наблюдательность особенно изощряются, ничто не ускользаетъ отъ возбужденнаго вниманія: но вс впечатлнія какъ-то безсознательны и проходятъ безслдно, кром одного чувства невыносимой тягости отъ тоскливо, медленно подвигающагося времени. Пока я сидлъ, два черныхъ домино не могли не привлечь моего вниманія. Мущина небольшаго роста и толстый, кажется, сильно страдалъ отъ жару подъ своимъ капюшономъ и маской съ длинною шелковою бородой и поминутно обмахивался платкомъ, женщина которая съ нимъ шла подъ руку, маленькая и плотно укутанная въ домино, казалась очень озабоченною. Они не говорили ни слова между собой и ходили взадъ и впередъ по галлере. Видимо, они ожидали кого-нибудь. Около меня очистилось два мста, и они сли, женское домино ближе ко мн.

— Verra, non c’&egrave, pericolo. Vedr. E’ ancora troppo presto {Придетъ, не безпокойтесь (слово въ слово, нтъ опасности). Увидите. Еще слишкомъ рано.}, проговорило мужское домино.

Голосъ его показался мн знакомымъ, и въ первую минуту я постарался припомнить гд и когда его слышалъ. Но тутъ же слова: ‘еще слишкомъ рано’ дали мн мысль узнать который часъ, я вынулъ свои часы, и такъ какъ моя маска мн мшала видть, я приподнялъ ихъ довольно высоко: было ровно половина одиннадцатаго. Женское домино какъ будто испугалось при вид моихъ часовъ, отодвинулось отъ меня и сказало нсколько словъ на ухо своему товарищу. Я не обратилъ вниманія на это движеніе, тмъ боле что едва я положилъ часы въ карманъ, въ галлере мелькнула маркиза въ черномъ домино съ красною ленточкой въ рукахъ. Я подошелъ къ ней, и мы, размнявшись условными словами, тотчасъ вышли черезъ боковую дверь на улицу. Невдалек отъ театра стоялъ мой фіакръ, садясь въ него, я замтилъ въ нсколькихъ шагахъ, на тротуар, т самыя домино которыя сидли около меня въ галлере, но фіакръ быстро покатился по мостовой, и об черныя маски исчезли изъ глазъ и изъ памяти моей. Она сидла около меня, можно ли было думать о чемъ-либо другомъ?

Не стану теб разказывать подробностей этого достопамятнаго вечера, хотя вс мелочи таинственнаго свиданія врзались въ моей памяти.

Къ условленному часу мы вернулись въ театръ. Въ галлере, у самаго входа, мы опять встртились съ обоими черными домино. Маркиза, какъ было между нами условлено, оставила меня и пошла въ залу, я отправился въ нашу общественную ложу, гд скоро вс должны были собраться, но на дорог, еще въ галлере, нсколько хорошенькихъ масокъ, одтыхъ дебардерами (любимый костюмъ миланскихъ мадаминъ {Мадамина — то что въ Париж называется гризеткой.}) набросились на меня съ пискомъ и, взявшись за руки, принялись кружиться вокругъ меня. Это шутовское привтствіе въ обыча маскарадовъ всей Италіи, но между знакомыми. Дебардеры приняли меня за кого-то другаго, и я отъ нихъ не могъ отдлаться иначе какъ снявъ маску, чмъ однимъ только могъ доказать имъ что я не Sior Eduardo, какъ они меня величали съ оглушительнымъ визгомъ. Увидавъ свою ошибку, дебардеры, извинившись, разсыпались въ разныя стороны, тутъ еще разъ я очутился около тхъ двухъ черныхъ домино на которыхъ судьба, казалось, меня постоянно наталкивала въ этотъ вечеръ. Они оба стояли молча предо мною, загородивъ дорогу къ лстниц ведущей въ ложи, и мн показалось съ намреніемъ заговорить со мной. Чтобъ избгнуть этого, я повернулъ назадъ и быстро пошелъ по другой лстниц въ ложу. Добравшись туда, я услся и принялся смотрть въ залу. Зала была полна народу, котораго наврное половина была въ самыхъ разнообразныхъ костюмахъ: все это двигалось, шумло, кричало. На высокой эстрад, въ глубин сцены, гремлъ оркестръ, и подъ звуки его въ разныхъ мстахъ залы, на небольшихъ очищенныхъ отъ толпы пространствахъ, сотни паръ кружились въ граціозной польк alla milanese, которую миланскія мадамины съ одинаковымъ одушевленіемъ танцуютъ подъ музыку польки, вальса или галопа.

Недолго продолжалось мое созерцаніе, наше общество собраіось въ ложу, и отчетъ о дйствіяхъ каждаго былъ крайне интересенъ. Интригованіе наше было успшно. Нсколько господъ и барынь мы положительно свели съ ума. Смху было гибель. Все это такъ меня заняло что и я присоединился къ общей дятельности. Только въ третьемъ часу мы вс снова собрались для ужина, которымъ и кончилось существованіе нашего общества. Окончаніе было еще веселе начала. Я не запомню такого веселья никогда. Вс были въ удар, остроты, шутки лились ркой. Маркиза была прелестна. Ея прежній смхъ и одушевленіе нисколько не уменьшились, но ихъ какъ будто подернуло нжнымъ колоритомъ задушевности и сердечности. Въ продолженіи ужина она не разъ находила случай сказать мн тихо нсколько милыхъ, любящихъ словъ.

Мы разъхались поздно. Я вернулся пшкомъ домой, напвая одинъ изъ вальсовъ слышанныхъ мною въ маскарад, мотивъ котораго заслъ мн въ голову такъ крпко что постоянно раздавался и гудлъ въ моихъ ушахъ. На завтра я проснулся поздно. Тишина и темнота нашей маленькой квартиры меня такъ поразили что я не вдругъ могъ понять гд я. Наскоро одвшись, я позвалъ старуху-привратницу и веллъ ей подать кофе и затопить каминъ. Пока она все это длала, я ходилъ по комнат. Воспоминаніе о вчерашнемъ дн и вечер постепенно удалялось изъ моей памяти, оно какъ будто исчезло, уступая мсто безпокойству о Джин. Безпокойство это овладвало мною все боле и боле. Кофе былъ давно поданъ и уже усплъ простыть нетронутый, я выкурилъ Богъ знаетъ сколько папиросъ. Но вотъ, въ двери щелкнулъ ключъ,— ея ключъ, я тотчасъ узналъ его,— я остановился у камина, ожидая ее съ цлымъ потокомъ фразъ, изготовленныхъ въ продолженіи ожиданія. Дверь отворилась, но вмсто Джины вошла ея тетка. Лицо старухи, всегда некрасивое, выражало злобную радость и было отвратительно. Она меня не любила, мы съ ней были всегда въ крайне холодныхъ, хотя учтивыхъ отношеніяхъ.

— Гд Джина? спросилъ я.

— Моя племянница, синьйорина Біажи, не такъ здорова, отвтила она.

— Гд она? возразилъ я.— Я хочу ее видть. Пойдемте.

— Не спшите такъ, спокойно сказала старушка, снимая шляпку и пальто и бережно укладывая ихъ на стулъ.— Я пришла съ вами поговорить серіозно. Хотя прежде вы меня никогда не удостоивали вниманія, но я….

— Мн теперь некогда, перебилъ я,— въ другой разъ очень радъ. Напрасно вы раздлись. Я сейчасъ иду.

— Ея у меня нтъ, съ убійственнымъ хладнокровіемъ отвчала старуха.— Я же раздлась потому что пришла взять вс вещи моей племянницы.

— Это зачмъ?

— Не спшите, повторяю, перебила старуха, подавая письмо.

Вотъ это письмо. Я его помню слово въ слово:

‘Я не стану упрекать васъ ни въ чемъ. Если я вамъ говорю о прошедшемъ и о вашихъ дйствіяхъ, единственная тому причина необходимость объяснить вамъ мое ршеніе. Вы меня обманывали со времени нашего прізда въ Миланъ, я узнала это случайно, но не могла этому поврить. Я васъ любила, я врила въ васъ, я думала, я была убждена что наша любовь не пустая связь, плодъ минутнаго увлеченія, которую малйшій капризъ можетъ разорвать, но вчера я убдилась сама, своими глазами въ вашемъ обман. Мое сердце разбито, но я поняла свое положеніе, и между нами все кончено. Можетъ-быть я поколебалась бы въ своей ршимости, еслибъ имла возможность увидть васъ и объясниться съ вами тотчасъ посл того какъ убдилась въ моемъ несчастіи. Судьба ршила иначе, я васъ не видала, и теперь между нами непреодолимая преграда. Прощайте на вкъ. Мы были счастливы, я обманывала себя, думая что мы будемъ еще долго счастливы. Теперь, когда я вижу только одно, что мы съ вами разъединены навеегда, всякое чувство злобы и ненависти къ вамъ у меня исчезло, осталось въ сердц только воспоминаніе нашей любви и счастья. Я плачу. Что сулило бы въ будущемъ продолженіе нашей связи? Любовь танцовщицы — да разв это серіозно? Простите ма, мой другъ, и если ваша прежняя любовь еще не совсмъ изгладилась въ вашемъ сердц, пожалйте обо мн и сохраните хорошее воспоминаніе о вашей Джин, такъ всецло, такъ нжно васъ любившей.

‘Хотлось бы вамъ сказать еще многое. Такъ тяжело кончить это письмо и съ нимъ все что было такъ долго моею жизнію, но къ чему лишнія слова и сожалнія? Все кончено! Прощайте. Будьте счастливы,— вотъ желаніе всего сердца

‘искренно любящей васъ
‘Джины.’

Какъ громомъ пораженный сидлъ я по прочтеніи этого письма. Мысль что я навсегда лишился Джины казалось мн положительною невозможностью. Я принялся разспрашивать тетку, она ничего не хотла или не могла мн разказать. Однакоже я узналъ отъ нея что Джина сегодня утромъ долго сидла молча и плакала, потомъ написала письмо и отправила ее ко мн, а сама куда-то ушла. Я не поврилъ послднему, но не давъ этого замтить, всунулъ мерзкой старух въ руку крупный кушъ денегъ, чмъ настолько пріобрлъ ея расположеніе что она общалась мн помогать. Заручившись этимъ общаніемъ, я оставилъ ее у себя и побжалъ къ ней на квартиру — тамъ не было Джины. Зная адресы почти всхъ ея знакомыхъ, я обошелъ и объздилъ ихъ всхъ нсколько разъ въ продолженіи цлаго дня, но Джины нигд не было. Я написалъ ей письмо, въ которомъ умолялъ простить мн и просилъ хоть объясниться со мной. Я самъ отнесъ его къ тетк и потомъ отправился домой, куда она общала мн доставить отвтъ даже ночью. Въ моей маленькой квартир было уныло и пустынно. Несмотря на усталость, я всю ночь просидлъ въ ожиданіи отвта, но его не было. Тишина спавшаго города въ продолженіи этой длинной, безконечной ночи была невыносимо тягостна. Въ нетерпливомъ, томительномъ ожиданіи сидлъ я на кресл и слдилъ за боемъ четвертей часовъ сосдней церкви. Отчаяніе смнялось надеждой. Надежда, только-что она вкоренялась въ сердц, уступала боязни что Джина никогда не вернется ко мн. Я переходилъ отъ одного чувства къ другому, но, что странно, два обстоятельства мн ни разу не пришли въ голову. Я ни разу не вспомнилъ о маркиз, ее какъ будто не существовало для меня, и ни разу не спросилъ себя: въ чемъ же наконецъ состоитъ та непреодолимая преграда о которой упоминала Джина?

Уже совсмъ разсвло. Ясное мартовское утро освтило спавшій городъ, солнце весело заиграло въ конц площади и своими свжими, чистыми лучами пронизывало нашу пустынную улицу, ярко освтивъ стоявшій на угл розоватый домъ съ зелеными жалузи. Утомленный, разбитый безсонною ночью стоялъ я у отвореннаго окна, а на сердц все грубже осдало грустное, тяжелое раздумье. Ожиданіе было невыносимо, я ршился самъ пойти къ тетк за отвтомъ, котораго такъ долго и такъ напрасно ждалъ.

Было часовъ шесть утра, когда я постучался у квартиры тетки. Къ моему удивленію она отворила мн сама и совсмъ одтая. Увидавъ меня, она остановилась въ недоумніи, но потомъ глазами показала на гостиную и шмыгнула въ кухню. Я понялъ что Джина была тамъ. Сердце у меня такъ сильно билось что съ минуту я не могъ двинуться, но наконецъ взошелъ. Она сидла на диван у стола, блдная, съ заплаканными глазами и съ такимъ вниманіемъ писала что не замтила меня. Я подошелъ къ ней, она подняла голову. Увидавъ меня, она вскрикнула, вскочила со своего мста, что-то хотла сказать и упала на диванъ. Я бросился къ ней, думая что съ ней дурно, но она тихо оттолкнула меня и закрыла лицо руками.

— Джина, не мучь меня, ради Бога прости, забудь, говорилъ я, стоя на колняхъ около нея.

— Я теб простила, глухо отвчала она.

— Зачмъ же ты мучишь меня?

— Послушай, возразила она. Руки ея упали на колни: я увидалъ наконецъ ея лицо и ужаснулся. Въ немъ ясно отпечаталось отчаяніе, да, именно отчаяніе.

— Я теб простила, продолжала она,— но прошлое невозвратимо. Я пережила ту ночь, пріобрла тяжелый, но быть-можетъ спасительный опытъ. И ничто въ мір не перемнитъ моего ршенія. Да это и невозможно. Ты самъ не пожелаешь. Знаешь ли ты что я сдлала? Я теб скажу. Когда я тебя увидала съ этою женщиной и не было никакого сомннія въ твоей неврности, я отдалась тому человку который всюду слдилъ за тобой и мн доносилъ. Понимаешь ли ты?

— Джина! вскрикнулъ я.

— Ты видишь, продолжала она съ невыразимою грустью,— все кончено между нами, и такъ ужасно кончено. Она зарыдала.

Не знаю какъ выразить все что произошло со мной въ эту минуту. Точно что-то оторвалось отъ сердца. Безумный, я еще разъ оскорбилъ Джину: поврилъ этой безсмысленной лжи. Я знаю, это была ложь. Я чувствовалъ что все покончено съ Джиной, что прошедшее съ ней невозвратно, а съ тмъ вмст никогда еще она мн не казалась такою увлекательною, прелестною. Въ эту минуту я бы, кажется, отдалъ все за одинъ ея поцлуй. Я всталъ и, точно движимый постороннею силой, вышелъ изъ комнаты, не говоря ни слова. Дверь хлопнула, и вмст изъ комнаты до меня ясно долетлъ звукъ,— она упала. Я остановился, хотлъ вернуться, но не могъ: невдомая сила меня толкала вонъ, на чистый воздухъ. Выбжавшая изъ кухни тетка что-то быстро и тихо толковала мн о Флоренціи, ангажемент, поздк, я слышалъ, но не понималъ, я выбжалъ на улицу и пошелъ по ней.

Я очнулся довольно поздно въ нсколькихъ верстахъ отъ города, на большой дорог, сидя прислонившись къ дереву и свсивъ ноги въ канаву. Какъ я туда попалъ, совершенно не знаю. Не вдалек отъ меня рабочіе оправляли дорогу, я послалъ одного изъ нихъ за экипажемъ въ ближайшую деревню и къ вечеру вернулся домой. Я отдалъ стофранковую бумажку старух-привратниц, прося ее длать вс расходы, и, придя къ себ, легъ въ постель. Дня три пролежалъ, не скажу чтобы былъ боленъ. Нтъ, не то что слабъ, но былъ въ какой-то постоянной дремот. Часто, почти всегда думалъ о Джин, но эта мысль, соединенная съ тупою болью въ сердц, какъ-то разлзалась такъ обширно въ моемъ воображеніи что въ ней не было никакого отчетливаго представленія. Я терялся въ ней, но другой мысли ни одной, ни о чемъ не было у меня. Я не замчалъ времени, да и не заботился нисколько солнечный ли или газовый свтъ освщаетъ улицы. Я едва выносилъ присутствіе моей старухи-привратницы, которая, правду сказать, за мной отлично ухаживала, несмотря на то что я постоянно выгонялъ ее довольно грубо изъ комнаты.

Въ одно прекрасное утро ко мн взошелъ Галеаццо. Онъ тотчасъ понялъ что мы разошлись съ Джиной и съ удивительною, истинно-дружескою деликатностью не сказалъ мн ни слова о ней, а началъ толковать о моей якобы болзни, и очень мило заставилъ меня встать съ постели, одться и перейти въ другую комнату. Посидвъ не долго, онъ вечеромъ вернулся ко мн съ картами и засадилъ меня въ пикетъ. Все время онъ говорилъ только объ игр и не сдлалъ ни одного намека на мое положеніе. Онъ ухалъ поздно и предъ отъздомъ предложилъ мн сопровождать его въ одно изъ его имній, около Bapеле, на Лаго-Маджіоре, гд онъ по дламъ непремнно долженъ былъ побывать. Я поблагодарилъ и съ чувствомъ пожалъ руку этого истинно-добраго человка, но отказался.

Посл пикета съ Галеаццо я проспалъ довольно хорошо всю ночь и проснулся на другой день свжій и бодрый. Одвшись, сидлъ я въ гостиной, стараясь заставить себя прочесть газеты, когда старуха Ассунта прибгала въ попыхахъ и таинственно объявила: ‘una signora’. Я не усплъ ей ничего отвтить, какъ дверь отворилась и въ комнату вошла женщина, одтая вся въ черномъ и съ густымъ вуалемь на лиц. Ассунта и я стояли въ недоумніи, на другомъ конц, у дверей остановилась незнакомка.

— Отошлите эту женщину и прикажите ей никого къ вамъ не принимать, сказала она по-французски.

Я узналъ голосъ маркизы и тотчасъ исполнилъ ея приказаніе. Ассунта ушла, мы остались одни. Я протянулъ ей руку, она слегка мн ее пожала, не говоря ни слова, вышла и заперла выходную дверь. Затмъ граціозно откинула вуаль и скинула шляпку и пальто. Я слъ и смотрлъ съ удивленіемъ на вс эти приготовленія, длаемыя съ такимъ хладнокровіемъ и заботливостью. Окончивъ ихъ, маркиза сла противъ меня.

— Я только вчера, даже нтъ, только сегодня узнала что вы разошлись съ Біажи, сказала она,— это крайне неловко, я васъ просила, вы мн общали сохранить съ ней ваши отношенія.

— Я употребилъ вс старанія, но это было невозможно. Случай….

— Хорошо, перебила она,— надюсь что не я причиной этого разрыва. По крайней мр, скажите, она ничего не знала обо мн?

— О васъ, ничего.

— Разкажите мн какъ это было.

— Джина видла что мы ухали изъ маскарада и вернулись вмст. Меня она узнала, но о васъ и понятія не имла.

— Ну слава Богу, возразила маркиза, помолчавъ съ минуту.— Все же это крайне грустно. Разрывъ съ Біажи длаетъ чрезвычайно затруднительными наши отношенія. Въ здшнемъ обществ, какъ впрочемъ и во всякомъ другомъ, сплетни и пересуды играютъ важную роль. Надо ихъ всячески избгнуть, надо быть осторожными. Мн кажется, теб всего лучше ухать отсюда недли на дв, тогда поутихнуть толки и предположенія отчего ты разошелся съ Біажи. Иначе вс прямо на меня укажутъ, какъ на причину разрыва.

— И это будетъ не малое оскорбленіе маркиз Бельгодере прослыть счастливою соперницей какой-нибудь балерины, вещь, я очень понимаю, далеко не лестная.

— Дло не въ соперничеств, а въ репутаціи, жертвовать которою ршительно нтъ никакой причины.

— Для вашей репутаціи, маркиза, мн кажется, всего лучше, если я не на дв недли, а совсмъ отсюда уду.

— Ты сердишься? Ты не правъ, мой другъ. Если ты меня хоть сколько-нибудь любишь, ты не можешь иначе думать какъ я. Моя заботливость объ общественномъ мнніи есть необходимость. Да, печальная, настоятельная необходимость. Безъ этой заботливости, я потеряю положеніе въ свт, которое одно, можетъ-быть, составляетъ всю мою цну, и безъ котораго ты первый и не посмотрлъ бы на меня.

— Я очень уважаю эти мысли, но согласитесь, есть время на все. Бываютъ минуты когда просто непозволительно ставить выше всего эти пустыя, мелочныя, свтскія соображенія.

— Какія же это минуты?

— Именно т въ которыя лица которымъ мы выказывали нчто въ род любви — несчастливы.

— Винюсь, возразила рзко маркиза,— я думала, я даже имла серіозный поводъ быть убжденною что постигшее васъ, какъ вы называете, не счастіе не слишкомъ важно. Вотъ почему я обратила всего боле вниманія на то обстоятельство что рискнувъ собой и всею своею будущностью, я могла быть замшана въ исторію, гд бы даромъ потеряла мое доброе имя. Очень натурально я захотла, какъ можно скорй, узнать все и принятъ мры. Я даже была принуждена къ тому, потому что въ продолженіи цлыхъ шести дней вы не сочли нужнымъ сказать мн ни слова. Я терялась въ догадкахъ, не знала что подумать и только сегодня утромъ узнала изъ газетъ объ успшномъ дебют госпожи Біажи во Флоренціи и услыхала отъ мужа что Галеаццо вчера игралъ въ карты у васъ.

— Если вы такъ интересовались мною, вамъ ничего не стоило мн написать.

— Я никогда никому не пишу писемъ кром такихъ которыя могутъ бытъ напечатаны.

— Ваше довріе ко мн крайне лестно.

— Разсуди самъ, сказала она тихо, посл минутнаго молчанія,— кто изъ насъ иметъ боле права быть недовольнымъ другимъ. Я или ты? Посл столькихъ увреній, ты меня бросилъ въ полной неизвстности, не попытавшись въ продолженіи цлой почти недли меня хоть разъ увидть, предупредить. Несмотря на это, забывъ женскую гордость, я первая пришла къ тебя, первая….

— Вы пришли, перебилъ я,— не изъ любви, не изъ участія ко мн, а просто чтобъ узнать не попалось ли ваше имя въ моемъ разрыв съ моею бдною Джиной.

— Я могла это узнать иначе, не приходя къ теб.

— Это, пожалуй, было бы рискованне. Притомъ, вы бы не могли такъ скоро и такъ успшно принять необходимыя мры. Впрочемъ этотъ разговоръ излишенъ и тягостенъ. Я могу тотчасъ васъ совершенно успокоить: завтра утромъ я узжаю въ Венецію.

Маркиза встала и начала надвать свою шляпку. Лицо ея поблднло, губы дрожали. Я сидлъ. Мы оба молчали. Совершенно одвшись, она остановилась и облокотилась на спинку кресла. Что думала она, не знаю, во мн кипло столько злобы что я съ трудомъ удерживался чтобы не наговорить ей дерзостей.

— Ты скоро вернешься? сказала она тихо, съ трудомъ выговаривая каждое слово.

— Не бойтесь, не скоро, можетъ-быть никогда.

— Прощай, или прощайте? сказала она, протягивая мн руку.

— Прощайте, маркиза, отвчалъ я, слегка пожавъ ей руку.

Она тихо вышла изъ комнаты, въ дверяхъ повернулась ко мн и остановилась.

— Ты меня никогда не любилъ, сказала она, и дверь стукнула, потомъ другая, и все замерло въ тишин.

Этотъ упрекъ прозвучалъ такъ странно, такъ убійственно странно въ моихъ ушахъ. Она еще упрекаетъ меня, тогда какъ изъ-за нея я погубилъ мою дорогую, милую Джину, приговаривалъ я, ходя по комнат. Разговоръ съ маркизой, какъ онъ ни былъ тягостенъ, произвелъ на меня возбуждающее впечатлніе. Мной овладло желаніе скоре ухать изъ Милана. Посл столькихъ ужасныхъ разочарованій увидать новый, незнакомый городъ и оставить то мсто въ которомъ было пережито горе мн казалось чуть не спасеніемъ. Я тотчасъ отправился къ Галеаццо и объявилъ ему о моемъ намреніи ухать въ Венецію. Онъ одобрилъ мое ршеніе и помогъ все устроить. Его дворецкій развезъ всмъ знакомымъ мои прощальныя карточки и взялся раздлаться съ квартирой. Вообще Галеаццо показалъ себя истиннымъ другомъ. Слегка мы коснулись въ разговор и Джины. Я ему сказалъ что мы съ ней поссорились изъ-за пустой вещи, но что очень вроятно помиримся. Я считалъ что для нея, и для ея репутаціи такое объясненіе было самое лучшее.

— Мириться я бы не совтовалъ, возразилъ Галеаццо.— Вс эти связи съ теченіемъ времени длаются очень тяжелыми. Такъ или иначе разъ конченное дло возобновлять не слдъ. Одно что я вамъ бы посовтовалъ, это хорошенько ее поблагодарить. Любовь любовью, но вы принадлежите къ извстному кругу, и тутъ есть нкоторыя обязанности.

Эта мысль мн очень понравилась. Я сейчасъ же похалъ къ моему банкиру и поручилъ ему черезъ своего флорентинскаго корреспондента переслать госпож Джин Біажи десять тысячъ франковъ съ письмомъ отъ меня, въ коемъ я просилъ ее принять эти деньги въ память нашего знакомства.

Въ Венеціи, вскор по моемъ прізд, я получилъ отъ нея назадъ деньги и слдующее письмо:

‘Предложеніе денегъ меня бы оскорбило, но отъ васъ я не имю права и не должна оскорбляться ничмъ. Благодарю васъ за память, но денегъ вашихъ не возьму.

‘Джина.’

Сначала въ Венеціи я жилъ спокойно. Мягкая тишина этого чуднаго города такъ пришлась въ тонъ моему настроенію духа, что въ начал я наслаждался жизнью, природой и этимъ единственнымъ въ мір городомъ. Но когда попривыкъ къ Венеціи, ея каналамъ, площади, гондоламъ, меня замучило раздумье о прошломъ и было причиной той злой ипохондріи въ которой ты меня засталъ въ Венеціи. Она, эта ипохондрія, побудила меня писать такія отчаянныя письма.

Я старался узнать отъ нкоторыхъ знакомыхъ Миланцевъ, которыхъ встрчалъ въ Венеціи, о маркиз. Никто не могъ мн ничего положительнаго сказать. Говорятъ, все такая же

— А Джина?

— Джина произвела фуроръ во Флоренціи. Она стала первоклассною балериной и теперь танцуетъ въ Лондон.

— Что жъ? за то пожилъ, замтилъ Камскій, посл нсколькихъ минутъ молчанія.

— Пожилъ! съ живостью возразилъ Мосальскій.— за то какъ дорого расплатился за нсколько мгновеній счастія. И къ чему же пришелъ теперь? Осталось унылое одиночество, полное горькихъ сожалній. Ты не знаешь этого. Жизнь твоя течетъ ровно и спокойно.

— Ну не всегда спокойно, однако дйствительно у меня въ жизни романовъ не было.

— Этому я не совсмъ врю.

— Божусь. А если и были, то все такіе въ которыхъ я игралъ всегда второстепенную роль. Право. Возьми, хоть это происшествіе въ прошлую осень. Ну просто, въ чужомъ пиру похмлье.

— Помню, помню. Сосдъ, примрная жена, чудный-характеръ. Ты мн писалъ. Это было въ то время какъ мы странствовали съ Джиной. Меня это очень заинтересовало тогда, я теб, кажется, отвчалъ.

— Какже, ты отвтилъ, черезъ мсяцъ, записочкой, въ письм къ отцу, и просилъ разобрать твои книги.

— Виноватъ, прости. Я тогда былъ такъ занятъ.

— Что за извиненія! Вотъ вздоръ!

— Врно какая-нибудь барыня занимающаяся школами, сама преподающая азбуку и всякія науки толп сопливыхъ мальчишекъ въ тулупахъ. Знаю я этотъ типъ.

— Нтъ, ей было не до школъ, бдной.

— Такъ что же такое? Разкажи.

— Поздно.

— Ничуть. Завтра мы не обязаны вставать рано, можемъ спать хоть до полудня. Ну разказывай.

— Я не прочь, но вотъ въ чемъ дло: въ самыхъ происшествіяхъ нтъ ничего интереснаго. Вся суть въ характерахъ. Ихъ описать какъ слдуетъ я не въ силахъ. Я ихъ вижу, понимаю: но сдлать ихъ осязательными для другаго, освтить ихъ такъ чтобъ они жили предъ глазами, для этого надо Тургенева, Толстаго или Гончарова. Гд же мн?

— Ну безъ предисловій.

VI.

Камскій началъ:

— Въ конц августа прошлаго года, сидя какъ-то разъ въ департамент, я вдругъ получилъ письмо отъ моего управляющаго, въ которомъ онъ съ наивнымъ простодушіемъ доводилъ до моего свднія что имя въ виду мсто нотаріуса въ одномъ изъ нашихъ лучшихъ уздныхъ городовъ, принужденъ оставить службу у меня. При семъ значилось что озимое убрано слава Богу, но яровое еще въ пол, и посвъ не вполн оконченъ. Нотаріальная же часть открывалась въ уздномъ город черезъ мсяцъ, и посему онъ просилъ о назначеніи ему преемника въ наискорйшемъ времени.

Андрей Ивановичъ былъ отличный человкъ, интересовавшійся одинаково и политическими длами въ Европ и тмъ что длается въ сосднемъ къ моему имнію городк, говорилъ онъ хорошо, былъ честенъ, но доходы давалъ скудные. Увольненіе его не составляло невознаградимой потери для хозяйства, но надо было сыскать ему преемника, таковаго подходящаго не имлось въ виду, и мн не оставалось другаго исхода какъ самому отправиться въ имніе. Планы у меня были совсмъ другіе, я собирался за границу, отпускъ былъ уже въ карман. Вмсто поздки на Рейнъ и въ Біаррицъ, приходилось осенью, по слякоти, хать въ деревню, которая верстъ 300 отъ желзной дороги. Это еще ничего, я далеко не изнженъ. Въ самомъ имніи предстояла куча затрудненій и хлопотъ. Прежде, въ моихъ краткихъ инспекціяхъ я только контролировалъ и направлялъ, теперь же, если не скоро найду управляющаго, приходилось самому распоряжаться и входить во вс пооробности.

Не стану разказывать теб моего путешествія: оно было длинно и непріятно. Въ Успенскомъ я нашелъ множество безпорядковъ. Андрей Ивановичъ ничего не длалъ и доврялъ конторщикамъ и своимъ подчиненнымъ. Разобравъ немного найденный мною хаосъ, я увидалъ ясно что необходимо ввести строгій порядокъ и экономію, иначе не только доходовъ, но самаго имнія скоро не будетъ. Я принялся за дло съ энергіей и къ счастью нашелъ двухъ хорошихъ помощниковъ: конторщика Артамона омича и старосту едора Чижова, послдій былъ моимъ главнымъ учителемъ въ хозяйств, подробностей котораго я не зналъ.

Прошло около двухъ мсяцевъ въ усиленныхъ занятіяхъ: я пристрастился къ хозяйству, заинтересовался имъ, особенно когда началось винокуреніе. Дла было много, но вечера становилась съ каждымъ днемъ длинне и длинне: скука начинала меня одолвать. Порядокъ водворился въ имніи, я бы могъ ухать, но я подрядился еще осенью поставить большую партію спирта въ Москву, и было опасно до окончанія поставки ухать изъ имнія. Я вздумалъ знакомиться съ сосдями, но эти попытки были неудачны. Знакомство ограничилось размномъ визитовъ и дале не пошло. Видя это, я примирился съ моимъ одиночествомъ, еще съ большимъ рвеніемъ занимался хозяйствомъ, а по вечерамъ читалъ книжки возбуждающія размышленія. Все же иной разъ было скучновато.

Разъ утромъ, только-что напившись чаю, я собирался верхомъ на мельницу, мн подали письмо, присланное съ нарочнымъ отъ князя Бльскаго, живущаго въ десяти верстахъ отъ меня, въ своемъ имніи, въ сел Поляны. Князь благодарилъ меня что я такъ любезно отпустилъ весь его табунъ, пойманный на моихъ озимяхъ, не взявъ съ него штрафа. При семъ изъявлялъ сожалніе что болзненное его состояніе препятствуетъ ему побывать у меня и лично меня поблагодарить. Письмо было, очевидно, написано женскою рукой, я принялся отвчать. Отвтъ мой не клеился. Мн хотлось блеснуть остроуміемъ, но все мною придуманное выходило крайне плоско. Я бросилъ бумагу и перо, и на словахъ сказалъ посланному что самъ побываю у князя.

Ршеніе это мн понравилось. Подумавъ, я пришелъ къ заключенію что не болзнь помшала князю пріхать ко мн, что онъ считаемъ себя оскорбленнымъ тмъ что я былъ у всхъ сосдей кром него, который былъ ближе всхъ отъ меня. Я же не былъ у него вслдствіе того что онъ слылъ въ околотк за большаго гордеца, избгавшаго знакомства съ сосдями. Объяснивъ себ такъ его посланіе, я поспшилъ на мельницу и, распорядившись тамъ, вернулся домой, переодлся и слъ въ тарантасъ.

День былъ свжій и тихій, дорога вилась все время равниной, обширными лугами, вдоль рки, на противоположномъ берегу которой, какъ почти всегда у насъ, тянулись закругленные холмы, покрытые кустарникомъ и изрдка лсомъ. Въ воздух стоялъ запахъ конопли, которую тутъ же молотили на новяхъ, поднятыхъ въ боле возвышенныхъ мстахъ луговаго берега. Я очень люблю этотъ запахъ. Вдыхая его, я его нахожу полнымъ осенней, задумчивой поэзіи: онъ такъ идетъ къ осени, этому времени прощанья природы съ жизнью предъ зимой-смертью. Природа уныла, грустна, но вмст величаво покорна судьб, только подъ ласкающими лучами проглянувшаго солнца она пробуждается, и несмотря на свою покорность жадно, судорожно ловитъ вдвойн безцнные проблески улетающей жизни и счастія. До чего не додумаешься, рыская верхомъ одиноко въ деревн? Этотъ разъ, впрочемъ, было весело на душ. Противоположный берегъ съ безчисленными оттнками ярко-красной или совсмъ поблекшей полевой листвы весело нжился на солнц, лошади бжали дружною, скорою рысью по ровной дорог, звонъ колокольчика и бубенчиковъ сливался въ одинъ звучный аккордъ, который, казалось, такъ наполнялъ все окружающее что слышался отвсюду. Да, было хорошо.

Не прошло и часу, какъ вдали показался большой, старинный домъ той общедворянской архитектуры которую у насъ такъ часто видимъ въ деревняхъ. Портикъ, съ блыми колоннами, прилпленный къ просторному дому въ одинъ этажъ съ мезониномъ, составлялъ такъ-называемый балконъ, глядящій въ садъ, должно-быть очень красивый лтомъ, но въ это время года, съ безлиственными деревьями, смотрвшій уныло. Перехавъ рку по довольно крпкому мосту съ перилами (явленіе рдкое въ нашихъ краяхъ), я поднялся въ гору по березовой алле, влво отъ которой находились обширное гумно, овчарный дворъ, конюшни и сараи, вправо садъ, обкопанный глубокою канавой, засаженный густымъ боярышникомъ. Хозяйственныя строенія были въ отличномъ вид и порядк, тоже садъ и домашнія службы.

Когда я подъхалъ къ крыльцу, меня встртилъ старикъ лакей, весьма благообразнаго вида, съ сдыми бакенбардами, безъ усовъ, одтый не только чисто, но даже щегольски. При вид лакея, отлично вычищенныхъ мдныхъ скобокъ входной двери и зеркальныхъ оконъ дома съ этой стороны, я нсколько смутился. Я воображалъ найти нашего брата-помщика, къ которому когда ни прідешь, всегда застанешь безпорядокъ и наивныя попытки скрыть оный по случаю прізда гостя, вмсто этого попалъ на нкоторую представительность, даже роскошь, которыхъ никакъ не ожидалъ. Тутъ только я спохватился что еще очень рано, всего одиннадцатый часъ, и что въ эту пору длать визитъ не совсмъ прилично. Нечего было длать, надо было вылзать изъ тарантаса. Я объявилъ свое имя, прибавляя что, кажется, слишкомъ рано пріхалъ.

— Нисколько, съ почтительностью выразили сдые бакенбарды.— Князь съ г. Холмскимъ ухали прогуляться въ поле, но вернутся къ фриштику, княгиня же дома и врно васъ примутъ.

Я послдовалъ за нимъ въ небольшую прихожую, на видъ скорй городскую, чмъ деревенскую. Оправивъ свой туалетъ предъ классическимъ зеркаломъ въ дубовой рамк, я прошелъ дв, три комнаты вслдъ за тмъ же почтительнымъ старцемъ, неслышно ступавшимъ по паркету, и очутился въ большой гостиной, нсколько темной, но убранной съ большимъ вкусомъ.

— Потрудитесь здсь подождать, я доложу княгин, сказалъ онъ и исчезъ въ противоположную дверь.

Я остался одинъ и принялся осматривать комнату въ которой находился. Все мною виднное увеличивало мое недоумніе. Гостиная была не только раскошно, но, такъ-сказать, артистически убрана. Темно-синіе, одноцвтные обои съ чернымъ багетомъ по краямъ, почти скрывались отъ большаго количества древняго италіянскаго фаянса, стоявшаго ребромъ на кронштейнахъ вдоль стнъ. Повыше были грубоватыя Монтелуло, ниже тонкаго, изящнаго рисунка Абруццы, Губбіо и даже Урбино. Эти блюда, преимущественно голубаго съ желтымъ цвта, своимъ блескомъ и яркостью производили много эффекта на темномъ фон стнъ. Нсколько большихъ флорентинскихъ шкафовъ чернаго рзнаго дерева, роялино, письменный столъ, другой круглый по средин комнаты и въ углу блый мраморный каминъ въ стил начала прошлаго столтія придавали всей комнат замчательный характеръ. Все было строго и серіозно въ общемъ, и вмст уютно, задушевно въ деталяхъ. Детали были просто прелесть. Я оставался съ четверть часа одинъ, и засмотрлся. Помимо крупной мебели, о которой уже упомянулъ, въ комнат было три или четыре такъ-называемыхъ tablissements, изъ которыхъ каждое было маленькое совершенство. Мебель, крытая мокетомъ подъ цвтъ стнъ, была всевозможныхъ родовъ и видовъ, начиная отъ высокихъ готическихъ рзныхъ стульевъ изъ чернаго дерева, до мягкихъ, низенькихъ креселъ, которыя, казалось, принимали ту форму какая потребуется сидящимъ въ нихъ. На двухъ, трехъ столикахъ, крытыхъ красными кавказскими коврами, расшитыми шелками, была пропасть бездлушекъ, но вс эти спичечницы, зазвницы, подсвчники были изъ японскаго фарфора, или старинной бронзы, я не замтилъ ни одного изъ произведеній современной инской кабинетной промышленности, встрчаемыхъ нын повсюду. На таблетк камина стояли французскіе часы временъ Лудовика XIV, изъ битой желтой мди, съ двумя канделябрами простаго рисунка, но удивительной работы. Я именно разсматривалъ ихъ, грясь у весело пылавшаго камина, когда княгиня вошла въ комнату.

Обычныя фразы первой встрчи прошли съ моей стороны не совсмъ плавно. Мы сли. Окончательно въ этотъ день мн приходилось удивляться въ геометрической прогрессіи. Княгиня была красавица. Столько въ ней было граціи, гармоніи и какой-то грустной поэзіи. Средняго роста, лтъ подъ тридцать, она была скоре худа. Темное, цвта гаванъ, платье подъ горло, просто сшитое, облекая ея бюстъ, обрисовывало ея гибкую талію, боле чмъ тонкую, даже хрупкую, волнистое очертаніе груди выказывало силу и жизненность. Темнокаштановые густые волосы, приподнятые немного на верху лба, по обимъ сторонамъ пробора были просто зачесаны въ дв косы, свернутыя въ стку назади. Большіе срые глаза, тоненькій носикъ, небольшой ротъ, прелестнаго рисунка, и раздвоенный маленькій подбородокъ. Вотъ все что можно о ней сказать, но всякое описаніе, самое подробное, недостаточно. Надо ее видть, надо на себ испытать эту чарующую атмосферу которая ее окружала, всю прелесть, женственность, сдержанность, всю безсознательную поэзію, которыми она была такъ полна.

Мы сли около камина. Княгиня извинилась что заставила меня такъ долго ждать.

— Я давала урокъ на фортепіано дочери, прибавила она съ улыбкой,— мы играли въ четыре руки, и надо было кончить піесу.

Я отвчалъ сожалніями что помшалъ и замтилъ что находясь въ этомъ музе, могъ бы легко пробыть гораздо дольше совершенно одинъ и нисколько не скучать.

— Вамъ нравится мой кабинетъ, сказала княгиня,— это все воспоминанія нашихъ ежегодныхъ путешествій. Мы всегда въ конц зимы узжаемъ въ Италію, остаемся тамъ всю весну, и оттуда перезжаемъ на воды, въ Германію. Мой мужъ очень плохаго здоровья. Съ водъ мы возвращаемся сюда, въ Поляны, гд остаемся конецъ лта, осень и большую часть зимы. Если вы любитель фаянсовъ и магіолики, пожалуста, не стсняйтесь моимъ присутствіемъ, осматривайте мои сокровища. Они не очень цнны вообще, но для меня именно сокровища, потому что собраны мною самою, въ разное время и при разныхъ обстоятельствахъ.

Разговоръ, попавъ на путешествія и искусство, оживился. Ты знаешь мою страсть ко всякому художественному хламу,— я тмъ съ большею радостью ухватился за возможность потолковать о любимомъ предмет что боле двухъ мсяцевъ, кром уборки, посва, молотьбы, ничего не слыхалъ и ни о чемъ другомъ не думалъ. Надо притомъ сказать что княгиня знала вс лучшія европейскія галлереи и собранія не такъ какъ вс ихъ знаютъ, боле для очистки совсти, чмъ для чего-либо другаго. Нтъ, изъ каждаго ея слова было ясно видно что она съ любовью изучила все виднное, читала, повряла себя и свои впечатлнія, однимъ словомъ, вдумалась въ виднное и усвоила его.

Мы не только разговорились, но даже вступили въ споръ. Княгиня увряла что скульптура не иметъ будущности въ наше время. Я возражалъ. Въ самомъ разгар нашего спора вошелъ князь съ Холмскимъ. Надо ихъ теб описать.

Князь былъ ниже средняго роста, скорй толстоватъ, блокуръ, съ сильною просдью. Рдкіе его волосы, раздленные проборомъ по средин головы, были тщательно напомажены и разчесаны. Лицо было нсколько опухлое и красноватое, глаза небольшіе, черты вообще мягкія и не представлявшія ничего особеннаго, онъ носилъ усы и длинную, клинообразную бороду, которые были немного темне волосъ. Вообще онъ былъ не дуренъ собой, но и не хорошъ, одно изъ тхъ лицъ о которыхъ при всемъ желаніи ничего не найдешь сказать. Товарищъ его, Андрей Николаевичъ Холмскій составлялъ полную съ нимъ противоположность: худой, высокаго роста, почти лысый, съ густою черною бородой, остриженною коротко, онъ имлъ тонкія черты, большіе, срые глаза и блдное лицо. Обоимъ на видъ казалось подъ сорокъ. Одты они были просто, но щеголевато.

Князь очень дружелюбно изъявилъ надежду что по праву близкаго сосдства мы отнын будемъ часто видться. О табун и потрав онъ не упомянулъ ни однимъ словомъ. Я отвчалъ сожалніями что познакомился съ нимъ такъ поздно, почти наканун моего отъзда.

— Отъзда! Разв вы собираетесь оставить наши Палестины? спросилъ князь.

— Я служу, и мой отпускъ скоро кончится, отвчалъ я.

— Служите! Вотъ охота! Разв можно въ наше время служить? Прежде, что ни говори о прошедшемъ, дворянинъ могъ служить, но теперь, когда дворянство разорено, когда всякіе разжившіеся мщане, купцы и Жиды покупаютъ наши лучшія родовыя имнія, нашему брату остается одно: какъ можно мене жить въ дорогомъ отечеств.

— Пора бы завтракать, Constantin, сказала княгиня.

— Еще не звонили, мой другъ, отвчалъ князь.— А у насъ все по звонку, смясь, обратился онъ ко мн,— вы этого не знали, вотъ услышите. Это моя княгиня такъ мудрствуетъ лукаво. Вы думаете, вы въ русской деревн, батюшка? ничуть не бывало, это шато. Сія рка, текущая въ саду, въ конц концовъ не въ матушку Волгу впадаетъ, а въ Рейнъ. Да-съ, это мы все сами, своимъ умомъ устроили. А позвольте узнать, у васъ, въ Успенскомъ, такъ же какъ здсь, бда если кто опоздаетъ къ обду, чаю и завтраку?

— Я живу одинъ, отвчалъ я,— и у меня распредленіе времени вполн зависитъ отъ хозяйства. Какъ успю, такъ и обдаю. Впрочемъ порядокъ и я люблю. Безъ него нельзя.

— Попался, возразилъ князь, комически приподнимая руки къ небу, — пропалъ, совсмъ пропалъ. Я ожидалъ поддержки, вмсто этого вижу увеличеніе вражьей силы. Но позвольте! Вы сказали хозяйство. У васъ врно управляющій, а вы сами боле этакъ на счетъ охотъ, сосдства и прочихъ благъ міра сего?

— Нтъ, я самъ хозяйничаю, у меня всего конторщикъ и староста.

— Зарзалъ! батюшки, зарзалъ! вскакивая со стула, завопилъ князь,— самъ хозяйничаетъ! Кончено. Однако постойте. Съ сосдями знакомство водите?

— Почти никакого.

— Ну, веселися храбрый Россъ и пр.— Княгиня пріобрла себ союзника вполн по образу и подобію своему. Она у меня и хозяйствомъ, и воспитаніемъ дочери, все сама. Все сама. Извстно, при такой обстановк мы никогда и никуда не можемъ здить. Ну, Ольга, прибытіе такого единомышленника должно быть празднествомъ въ Полянахъ. Въ Россіи же нтъ праздника безъ шампанскаго, и посему….

— Пожалуста, прервалъ я, — только не для меня. Я шампанскаго не пью.

— Ну, батюшка, значитъ вы одного поля ягодки съ моимъ почтеннымъ другомъ Андреемъ Николаевичемъ Холмскимъ. Только онъ повыше будетъ. Онъ принадлежитъ къ симъ англійскимъ, да, бишь, американскимъ обществамъ чая. Хмльнаго въ ротъ не беретъ. Чайное общество, которое, я чаю, не разойдется по Россіи. Плоховато, но и предметъ-то куда ужь какой плохой.

Въ это время послышался звонокъ, я всталъ, князь залился смхомъ.— Не угадали, проговорилъ онъ,— это только первый, значитъ, готовься.— Надо себя подбрить, подстричь, подправить, молодцомъ поставить. А вотъ будетъ второй, тогда какъ есть настоящее дло.

Князь продолжалъ въ томъ же тон. Сыпалъ остротами и шутками, которымъ одинъ смялся чрезвычайно шумно. Остроты были, правду сказать, крайне плоски, притомъ самый смхъ его звучалъ странно и ненатурально. Онъ исключительно обращался ко мн, и я, несмотря на все мое стараніе, едва могъ заставить себя улыбаться. Княгиня сдлалась серіозною, оживленіе ея лица, бывшее во время нашего разговора, исчезло, хотя она замтно старалась казаться веселою. Холмскій оставался невозмутимо спокойнымъ. Не принимая никакого участія въ разговор, онъ со вниманіемъ разсматривалъ какой-то иллюстрированный журналъ, сидя у круглаго стола. Мн становилось неловко на душ, да кажется, не мн одному. Надъ нашимъ маленькимъ обществомъ, собраннымъ въ этой великолпной комнат, точно нависла темная туча, которая тяготла невыносимо надъ каждымъ. Послышался второй звонокъ, и его благодтельный звукъ разсялъ грозившую тучу. Вс съ какою-то радостною готовностію встали съ своихъ мстъ. Князь шутливо подалъ мн руку и повелъ меня, сзади насъ шелъ Холмскій съ княгиней. Хотя князь продолжалъ свою болтовню, испещренную далеко не остроумными прибаутками, но я не обращалъ на него вниманія и невольно слушалъ княгиню, которая говорила съ Холмскимъ. Ея голосъ меня поразилъ, въ немъ было что-то металлическое и онъ совсмъ былъ иной чмъ въ продолженіи нашего разговора.

— Куда вы здили? сказала она.

— На хуторъ, тихо отвчалъ Холмскій.

— Только? Никуда не зазжали?

— Нтъ. Рабочіе сегодня копали канаву подъ Свинухой, въ лугахъ.

— Когда будетъ кончена? Не знаете?

Отвта Холмскаго я не разслыхалъ, мы вышли въ столовую, и князь съ комическою важностію подвелъ меня къ своей дочери и старушк Англичанк, ея гувернантк, которыя уже стояли около накрытаго е гола. Княжна Елена была смугленькая, худенькая и довольно хорошенькая семилтняя двочка, съ густыми, темно-каштановыми волосами и большими пугливыми срыми глазами. О гувернантк могу только сказать что она смотрла quite respectable.

Столовая была настоящею бонбоньеркой, вся изъ дуба, съ рзнымъ карнизомъ и большимъ буфетомъ изъ того же дерева, вся въ готическомъ стил. По средин поперечной стны пылалъ чугунный каминъ, надъ нимъ стояли высокіе часы изъ флорентинской бронзы, напротивъ буфета возвышались дв этажерки на которыхъ были разставлены серебряныя старинныя столы, стаканы и кубки. По средин на овальномъ стол, покрытомъ ослпительной близны скатертью, весь сервизъ: хрусталь, серебро, фаянсъ были изящны до мелочи. Проживъ столько времени въ деревн весьма небрежно, даже неряшливо по части домашняго хозяйства, я съ особеннымъ удовольствіемъ наслаждался этимъ тонкимъ комфортомъ, въ которомъ, на каждомъ шагу, на каждой вещиц чувствовалась рука умной и художественно образованной женщины. Что гамъ ни говори, и съ какой точки ни смотри на комфортъ ежедневной жизни, но онъ иметъ громадное значеніе для человка. Распущенность и безпорядокъ дома ведетъ къ грязи, тараканамъ и въ конц концовъ къ опошленію самой жизни. Каковъ бы ни былъ запасъ практической философіи у образованнаго человка, но грязная, безпорядочная среда въ которую онъ попадаетъ или отталкиваетъ его, внушая ему непоборимое отвращеніе, или неуловимою нитью сдлокъ вкуса и духовныхъ потребностей съ жизнію пріучаетъ его къ грязи, пошлости, наконецъ лни и къ безучастности ко всему. Положимъ, не всякій можетъ имть кучи комнатъ, бронзы, фарфоръ, богемской хрусталь и лр., для этого надо состояніе и даже весьма хорошее, но везд и всюду можно жить чисто. Но я отклоняюсь отъ моего разказа.

Мы сидли такъ: княгиня, направо отъ нея я, налво ея дочь, около княжны Холмскій, около меня Англичанка, дале князь. Завтракъ былъ очень хорошъ, и, гршный человкъ, я имъ занялся основательно. При всей роскошной обстановк меня удивило отсутствіе нашей русской закуски, до которой въ деревн я сдлался большимъ охотникомъ, и еще боле, отсутствіе всякаго вина на стол. Князь какъ будто угадалъ что я думалъ, и едва мы услись за столъ, обратился ко мн съ вопросомъ:— какое вино я пью обыкновенно?

— Кром шампанскаго, всякое, отвчалъ я.

— Не знаю вина такого имени, возразилъ князь съ громкимъ смхомъ.— Впрочемъ, прибавилъ онъ, хотя мы съ вами еще очень мало знакомы, но по всему я вижу что вы въ семъ дл классикъ. Тутъ, значитъ, нечего долго задумываться. Надо шабли, за завтракомъ. Князь обратился къ старцу съ сдыми бакенбардами, который одинъ служилъ намъ, съ приказаніемъ подать этого вина, но старецъ въ это время уже наливалъ мн въ рюмку шабли, должнымъ образомъ холоднаго, такъ что рюмка покрылась тонкимъ слоемъ тумана, сквозь который золотистая влага просвчивала самымъ задушевнымъ образомъ.

— Какова моя жена! вскрикнулъ князь, заливаясь своимъ обычнымъ смхомъ.— Я тутъ толкую, хлопочу, а она уже даннымъ-давно распорядилась. Какова предусмотрительность! Нтъ-съ. Какова моя княгиня? Еслибы не десятилтнее наше замужство, въ силу котораго публичныя нжности уже не у мста, мн надо бы было встать и поцловать руку у ея сіятельства. Признайся, я угадалъ. Ты приказала? прибавилъ онъ, обращаясь къ ней.

— Что же тутъ такого особеннаго? отвчала княгиня съ принужденною улыбкой.

— И скромна! продолжалъ князь, обращаясь ко мн.— Вотъ, дорогой сосдъ, надюсь, посмотрвши на насъ, и вы сами веселымъ пиркомъ да за свадебку. Кстати, теперь вокругъ свадебный сезонъ въ самомъ разгар. Посмотрлъ я на эти праздники, что за безобразіе, и князь принялся разказывать о крестьянскихъ свадьбахъ. Онъ говорилъ безъ умолку, пересыпая свою рчь все тми же остротами, и не переставая хихикать, если такъ можно назвать его постоянный смхъ. Это было тмъ утомительне слушать что во все время завтрака онъ положительно никому не далъ разинуть рта. Княгиня пыталась заговорить, но принуждена была замолчать. Въ конц, когда мы вс занялась десертомъ, онъ немного стихъ. Не знаю почему, я ему замтилъ что онъ, угощая гостей такимъ отличнымъ виномъ какъ его шабли, самъ пьетъ воду.

— Я совсмъ не пью, отвчалъ онъ нсколько рзко.

— Здоровье моего мужа не въ порядк, перебила княгиня съ поспшностью,— доктора ему запрещаютъ всякое вино.

— Да, запрещаютъ, продолжалъ князь, наклонивъ голову на тарелку и съ особенною тщательностію очищая ножомъ грушу.— Да-съ, запрещаютъ и резонно. Вино мн окончательно вредно. Впрочемъ, прибавилъ онъ,— я буду очень доволенъ выпить нсколько капель за ваше здоровье.

— Напрасно, мой другъ, тихимъ, вкрадчивымъ голосомъ сказала княгиня.

— Какихъ-нибудь полрюмки, вздоръ, ничего, отрывисто отвчалъ князь, и мн казалось голосъ его дрожалъ.— Егоръ! крикнулъ онъ, но старика лакея не было въ комнат.— Гд онъ?

— Hl&egrave,ne его сейчасъ позоветъ, замтила княгиня.

— Зачмъ? Не надо. Я и самъ могу, возразилъ князь.

Сказавъэто онъ всталъ, взялъ бутылку, стоявшую на этажерк, налилъ себ рюмку и поставилъ бутылку около себя.

— Итакъ, за ваше здоровье! произнесъ онъ и вмст съ тмъ залпомъ выпилъ всю рюмку.— Вино не дурно, прибавилъ онъ серіозно. Водянисто больно.

— Вы хотли посмотрть нашъ овчарный дворъ, съ живостью обратилась ко мн княгиня.

Я никогда не заявлялъ такого желанія, но тмъ не мене подтвердилъ ея слова.

— Пойдемте, напьемтесь скоре кофею, онъ насъ ждетъ въ гостиной, а потомъ и на овчарный дворъ. Дни теперь такъ коротки что, я боюсь, мы не успемъ.

Княгиня встала, и вс, кром князя, послдовали ея примру.

— Позвольте, сказалъ онъ, серіозно нахмуривъ брови.— Я выпилъ за здоровье сосда Теперь онъ обязанъ выпить за наше съ тобой, мой другъ. Только тогда позволяю идти пить кофе.

— Виноватъ, это можно сейчасъ исполнить, возразилъ я и поднялъ мою рюмку, въ которой оставалось немного вина.

— Нтъ-съ, не такъ, серіозно замтилъ князь,— надо долить, и протянувъ руку съ бутылкой черезъ столъ, сталъ мн наливать. Его рука видимо дрожала, такъ что онъ пролилъ вино. Наполнивъ мою рюмку, онъ налилъ себ въ стаканъ. Мы чокнулись съ нимъ и выпили, въ это время Англичанка съ двочкой ушли изъ столовой, и только-что я поставилъ свою рюмку на столъ, княгиня взяла меня подъ руку и увела въ гостиную, гд на маленькомъ столик стоялъ уже кофейникъ и чашки. Мы были одни. Князь съ Холмскимъ остались въ столовой.

Давъ мн чашку кофею, княгиня ушла, сказавъ что однется и поведетъ меня сама показывать свое хозяйство. Уходя она просила меня курить и предложила сигаръ и папиросъ. Я остался одинъ. Кофе былъ отличный, я закурилъ сигару, слъ въ одно изъ мягкихъ креселъ у камина и задумался смотря на огонь. Все мною виднное въ этомъ дом оставило престранное впечатлніе во мн. Окружающая роскошь, блескъ и тонкій комфортъ шли какъ нельзя лучше къ княгин, но князь мн казался такимъ неумстнымъ въ этой обстановк что одно его присутствіе было по-моему невыносимо. Въ сущности, подумалъ я, онъ смотритъ добрымъ малымъ, но простоватъ и глупъ. Эта глупость прошла бы незамтно при другой жен, но при этой она бьетъ въ глаза, она оскорбляетъ. Раздумывая о хозяевахъ, я мало-по-малу невольно поддался тому чувству нги, на которое такъ способенъ всякій не имющій сердечныхъ заботъ и думъ, когда плотно и хорошо повъ сидитъ покойно въ красивой комнат у камина и покуриваетъ хорошую сигару. Разборъ характеровъ князя и княгини, которымъ я такъ озаботился въ начал, стушевался неоконченный, вс впечатлнія стали лниво, точно нехотя проходить въ моей голов, безъ всякой связи между собою, мысль, слдуя за ихъ вереницей, обрывалась на всякомъ заключеніи, не окончивъ ни одного вывода, ни одной оцнки. Между тмъ чувствовалось что живется хорошо.

Я такъ замечтался что не замтилъ какъ вошла княгиня съ дочерью. Он об были въ шляпкахъ и пальто, я тотчасъ же всталъ и,— гршный человкъ,— не безъ сожалнія разстался съ моимъ идеально покойнымъ кресломъ у камина.

Мы обошли вс хозяйственныя строенія, повсюду княгиня выказалась какъ опытная, серіозная хозяйка, умвшая пріобрсти авторитетъ надо всми служащими, безъ обычнаго потока корительныхъ словъ и угрозъ, на которыя большею частью такъ падки женщины-хозяйки. Вс ея замчанія были немногословны и дльны, но выражены въ мягкой, почти дружеской форм. Мы говорили мало и только о хозяйств. Княгиня меня удивила своимъ знаніемъ и опытностью въ этомъ отношеніи и всего боле свтлымъ, практическимъ своимъ взглядомъ на вещи. Княжна Елена шла молча около своей матери и смотрла на меня все съ тмъ же пугливымъ вниманіемъ. Она казалась серіозною не по лтамъ, только въ конюшн и при вид собакъ овчарнаго двора она немного оживилась. Со всми этими зврями она, какъ видно, была въ тсной дружб: вс они къ ней ласкались самымъ шумнымъ образомъ, и вмст повиновались малйшему ея знаку, что, кажется, не мало льстило ея самолюбію. Одинъ большой мохнатый песъ, который, не знаю съ чего, меня сильно не взлюбилъ и не переставалъ на меня лаять, получилъ приличное наказаніе отъ юной княжны и затмъ, когда унялся, прощеніе въ вид поцлуя. Княгиня вовсе время прогулки ни слова не говорила съ дочерью, только разъ, когда двочка оступилась, переходя канаву, она ее быстро и ловко поддержала.— Какая ты неловкая, Лена! вырвалось у ней. Двочка, разсмялась и поцловала ея руку, приговаривая: ‘Ничего, maman’. Княгиня прижала ее къ себ, и я уловилъ ея взглядъ, полный такой безпредльной нжности къ дочери что мн даже стало грустно. У меня въ голов мелькнуло воспоминаніе моего дтства. Ты знаешь, я рано потерялъ отца и мать, да и при жизни ихъ, мало ихъ зналъ.

— Да, о чемъ говорили мы? спросила, улыбаясь, княгиня, посл происшествія на канав.

Мы говорили о посв табаку, даже и объ этомъ знала эта странная женщина. Хозяекъ у васъ не мало на Руси. Встртить таковую подльне прочихъ меня нисколько не удивляло. Меня поражало что со всмъ этимъ запасомъ практическихъ свдній и этимъ дльнымъ, серіознымъ характеромъ могло ужиться столько поэзіи. Всему эта чудная женщина умла придать такой изящный колоритъ что при ней самая вульгарная вещь являлась совсмъ въ иномъ свт, совершенно новою и не вульгарною.

Наша прогулка продолжалась довольно долго, мы побывали на мельниц и оттуда прошли въ лсъ, гд заготовляли срубы. Когда мы вернулись домой, было три часа, и я раздумывалъ что длать: остаться ли въ Полянахъ, или возвратиться въ Успенское? Къ величайшему моему удивленію я увидалъ мой тарантасъ у подъзда. Мн казалось, я никогда никому не давалъ приказанія закладывать. Впрочемъ я не обратилъ на это вниманія и ршилъ хать, тутъ же на подъзд мы простились съ княгиней, которая изъявила надежду увидть меня еще до моего отъзда въ Петербургъ. Я ожидалъ боле близкаго приглашенія.

— Князь и Холмскій ухали на дальній хуторъ, сказала она,— и врно будутъ очень сожалть что съ вами не простились.

Я отвтилъ какою-то любезностью и слъ въ тарантасъ. Лошади тронулись, еще разъ посмотрлъ я на нее, какъ она стояла на подъзд, опираясь рукой на свою дочь, которая принималась къ ея платью, и черезъ нсколько секундъ мы уже были за воротами. Ея граціозная фигура какъ будто отчеканилась въ моемъ воображеніи, мы уже далеко отъхали отъ Полянъ, но эта группа на подъзд, всюду куда ни глядлъ, такъ и обрисовывалась предъ моими глазами.

VII.

Прошло дня два посл моего визита, вечеромъ, покончивъ наши счеты съ Артамономъ омичомъ, мы разговорились объ охот. Сынъ нашего священника былъ страстный охотникъ: у него и у пономаря были отличныя гончія, а за Шишкой (лсомъ по той сторон рки) были наши лсные покосы, большія луговины съ куртинами мелкаго кустарникамъ нихъ, говорили, была гибель зайцевъ. На завтра былъ день воскресный, и Артамонъ омичъ брался устроить великолпную охоту съ ружьемъ изъ-подъ гончихъ. Я не охотникъ, но на этотъ разъ принялъ съ удовольствіемъ его предложеніе. Одинокая жизнь мн стала еще боле тягостною въ послдніе дни, и я искалъ развлеченія.

Погода была сренькая и холодная на другой день. Охотники съ собаками отправились ране впередъ, мы же съ Артамономъ омичомъ только посл обдни и ранняго завтрака похали верхомъ къ назначенному мсту. Дубленки, мховыя бараньи шапки и наше вооруженіе придавали намъ чисто-разбойничій видъ. Охота была чрезвычайно счастлива, мн самому удалось убить пару зайцевъ. Эти дв несчастныя жертвы пробудили во мн такую кровожадность что я первый возбуждалъ всхъ къ продолженію охоты. Наконецъ стало смеркаться, собаки выбились изъ силъ, пора было вернуться. Оказалось что мы ушли очень далеко отъ Успенскаго, охотники отправились лсомъ къ домамъ. Артамонъ омичъ взялся меня вывести на торную дорогу, по которой верхомъ мы, по его словамъ, на рысяхъ, скоро, еще до наступленія темноты, доберемся домой.

Мы выбрались на дорогу, по которой однако нельзя было хать иначе какъ легкою рысью. Она шла лсомъ, сучья то-и-дло хлестали по лицу, и мы, согнувшись въ три погибели, подвигались очень медленно. Небо еще свтлло надъ головами осенними сумерками, но подъ лсомъ темнота становилась все гуще и гуще. Артамонъ омичъ считалъ своею обязанностью меня утшать что сейчасъ выйдемъ на луга, тамъ будетъ свтле, дорога лучше, и въ четверть часа мы будемъ дома. Ночь въ пол осенью — дло не шуточное. Знаешь ли ты осеннія ночи въ деревн? Если нтъ, то я теб доложу что это такой осязательный мракъ, который надо самому видть чтобъ имть о немъ понятіе. Сколько разъ случалось мн возвращаться въ такую темь съ завода домой! Разстояніе мене двухъ верстъ, я на моей Струйк, отлично знавшей дорогу и врной на ноги какъ-ни одна лошадь, и все же такія случались оказіи что не понимаю какъ остался живъ. Впрочемъ я довольно долго прожилъ, хозяйничая, въ деревн, и уже свыкся со всякими невзгодами такъ удивляющими въ начал нашего брата, городскаго жителя. Этотъ разъ у меня и мысли не было о темнот, опасности и т. л,, я опять перебиралъ въ голов всякіе вопросы о княгин. Я невольно вспомнилъ о ней, мы хали по Поляновскому лсу, по ея лсу. Вдругъ вдали послышался конскій топотъ, черезъ дв, три минуты мы обогнали дущаго шагомъ конюха, безукоризненно одтаго грумомъ, хоть бы въ Гайдъ-Парк, немного дале хала сама княгиня. Опустивъ поводья лошади и скрестивъ руки на колняхъ, она сидла какъ-то согнувшись на сдл. Я подъхалъ такъ близко что, несмотря на порядочную темноту, могъ отлично разглядть ея лицо. Никогда не забуду выраженія этого блднаго, задумчиваго лица, съ глазами уставленными неподвижно во что-то дальнее, невидимое. Она не замтила насъ. Казалось, она вся была отдана одной всепоглощающей мысли.

— Княгиня! сказалъ я невольно.— Вы ли это? такъ поздно! Одни, въ лсу!

— Ахъ, это вы! отвчала она, точно пробудившись.

— Какъ видите, возразилъ я,— и даже могу сказать, попался съ поличнымъ. Я не вполн увренъ, но, кажется, эти два зайца привязанные къ моему сдлу принадлежатъ вамъ. Они подстрлены чуть ли не на Поляновской земл.

— Судиться не будемъ, не бойтесь. Ваше, однако, удивленіе встртить меня въ эту пору въ лсу вполн справедливо. Дйствительно я замшкалась на дальней рубк, а теперь поневол надо хать шагомъ. Впрочемъ мы почти уже на опушк.

— Вы мн позволите, княгиня, васъ сопровождать?

— Очень вамъ буду благодарна, отвчала она любезно и вмст собрала поводья. Лошадь ея, великолпная, бурая, полукровная кобыла, прибавила шагу.

Дйствительно мы были на опушк, лсъ рдлъ, пошли кусты, стало свтле, мы похали крупною рысью, я около нея. Еслибы ты видлъ ее въ амазонк, круглой шляп и ея мужскомъ коротенькомъ пальто, на англійской рыси. Непостижимо какъ все было гармонично, изящно, граціозно въ этой женщин. Столько мягкости, круглоты въ каждомъ движеніи, и при этомъ столько умнья вести лошадь врно, безъ сбою и такъ легко, почти не опираясь на мундштукъ. Ну я въ дубленк былъ совсмъ ей не подъ пару. Какъ нарочно, Струйка горячилась, выкидывала всякія штуки и задрала голову въ верхъ самымъ безобразнымъ манеромъ. На уздечк съ ней было не легко сладить, просто конфузъ, да и только. Княгиня впрочемъ,— долженъ сознаться,— не обращала на меня ни малйшаго вниманія. Отъ скорой зды лицо ея разгорлось, маленькія ноздри раздувались, глаза блестли, улыбка пробгала по алымъ ея губамъ. Она была дивно хороша.

Черезъ какія-нибудь десять минутъ мы были у подъзда Поляновскаго дома. Я соскочилъ съ лошади и помогъ ей сойти. Подбирая обими руками юпку своей амазонки, она остановилась на крыльц. Маленькія узенькія ножки, обутыя въ миніатюрные сапожки, кокетливо высматривали изъ-подъ амазонки, падавшей крупными ломаными складками на землю. Я залюбовался, и вспомнивъ нашъ первый разговоръ, подумалъ: вотъ сюжетъ для статуи. Представилось на одно мгновеніе и тутъ же исчезло, точно молнія ночью, въ начал грозы, вдругъ мгновенно ярко освтитъ часть лса, поля, избу, и опять мракъ и зловщая томительная тишина. Зловщаго, однако, въ этотъ разъ ничего не было. Стоя на крыльц, она съ веселымъ видомъ, кормила чернымъ хлбомъ, густо покрытымъ солью, свою лошадь. Сдые бакенбарды почтительно стояли нсколько назади съ подносомъ въ рук, грумъ, снявъ мундштукъ и удила, отпускалъ подпруги у сдла.. Вся эта группа была освщена тмъ блднымъ, серебристымъ свтомъ осеннихъ вечернихъ сумерокъ, который, мн кажется, только у насъ и увидишь. Крыльцо было обращено къ западу: на неб два, три растянутыхъ длинныхъ облака палеваго цвта замтно быстро блднли, выше срыя закругленныя облака темнли, и блое серебристое очертаніе краевъ обращенныхъ къ западу точно таяло, уступая мсто непривтливому, сумрачному, желзно-срому цвту. Освщеніе было мягкое, хотя грустное и бдное, но оно придавало какой-то задушевный колоритъ этой картинк. Она казалась довольною и счастливою. Окончивъ покормку, она съ нкоторою нжностью погладила голову лошади, которая вытягивая шею точно старалась отвтить на ласки маленькой, худенькой ручки своей хозяйки. Я сталъ прощаться.

— Вы хотите хать? сказала она улыбаясь.— Посл того какъ меня спасли отъ всхъ опасностей темнаго лса. Это черезчуръ скромно.

— Странствующій рыцарь, возразилъ я,— не можетъ остаться въ вашемъ замк. Его священныя обязанности его зовутъ….

— Шутки въ сторону, перебила она,— если у васъ есть дло, я не скажу ни слова. Если же вы свободны, тогда оставайтесь, пообдайте у насъ, даже переночуйте. Въ такую ночь положительно опасно хать. Подумайте, вамъ еще добрыхъ десять верстъ до Успенскаго.

Я отговаривался своимъ костюмомъ, но, правду сказать, защищался слабо. Княгиня весьма любезно повторила свое приглашеніе, и я принялъ его безъ дальнихъ разговоровъ. Тутъ же на крыльц отправилъ я Артамона омича домой, съ порученіемъ побывать на завод и прислать мн что нужно изъ платья. Мы вмст съ ней вошли въ домъ.

— Что князь? спросила она Егора.

— Почиваютъ-съ, отвчалъ онъ.

— Я должна предъ вами извиниться, сказала она обратившись ко мн, при этомъ ея лицо приняло серіозное, даже нсколько грустное выраженіе.— Мой мужъ заболлъ, не опасно, но все же онъ не выходитъ изъ своей комнаты. Вотъ единственная причина почему онъ у васъ до сихъ поръ не былъ.

— Но я его увижу сегодня? возразилъ я.

— Врядъ ли, отвчала княгиня и поручила Егору провести меня въ назначенную мн голубую комнату, прибавивъ что она идетъ переодться, что обдаютъ въ шесть часовъ, и что черезъ часъ будетъ меня ожидать въ своемъ кабинет.

Егоръ тми же неслышными, мн уже извстными шагами, повелъ меня наверхъ, въ мезонинъ. Кром небольшой прихожей, освщенной фонаремъ сверху, весь мезонинъ состоялъ изъ трехъ комнатъ: въ средин кабинетъ Холмскаго и налво его спальня, направо — моя. Я его засталъ у окна, съ книгой въ рукахъ, мы поздоровались. Къ счастію, подъ дубленкой я былъ довольно сносно одтъ и потому черезъ нсколько минутъ, благодаря Егору, былъ приведенъ въ приличный видъ. Холмскій предлагалъ мн свое платье и блье,— мы были почти одного росту,— но я отклонилъ предложеніе, надясь къ вечеру получить все нужное изъ Успенскаго. За то предложеніе Егора, выпить вина съ водою, я принялъ съ благодарностью. Зажгли свчи на большомъ письменномъ стол въ кабинет, мы услись съ Холмскимъ и закурили папиросы.

Холмскій былъ крайне радушенъ со мной и такъ простъ что черезъ нсколько минутъ неловкость перваго знакомства была совершенно устранена между нами. Разговоръ шелъ легко, безъ всякихъ натяжекъ. Онъ мн показался человкомъ умнымъ и серіознымъ. Изъ каждаго его слова было ясно что онъ много видлъ, читалъ и думалъ.. Онъ былъ чрезвычайно сдержанъ, спокоенъ въ своихъ сужденіяхъ и не билъ на блестящую, парадоксальную фразу. Одно что составляло бросающуюся черту его вншности, это какая-то тихая, глубокая грусть, которая какъ бы просвчивала въ каждомъ его слов, взгляд, движеніи, даже улыбк. Мы толковали объ охот, потомъ перешли на хозяйство и наконецъ на земство и мировыя учрежденія. Обо всемъ онъ говорилъ съ какою-то мягкостью и съ полнымъ отсутствіемъ рзкости высказываемыхъ мнній, хотя изъ его словъ было ясно что онъ хорошо зналъ тотъ предметъ о которомъ судилъ. Два великолпныя ружья, висвшія на стн вмст со всмъ охотничьимъ приборомъ, а еще боле его тонкія и мткія замчанія объ охот, были несомнннымъ доказательствомъ вкусовъ моего временнаго сожителя, но и объ этомъ предмет, какъ и о прочихъ, онъ говорилъ съ тою же симпатичною сдержанностью.

Былъ уже шестой часъ на исход, когда мы сошли въ кабинетъ княгини. Ее мы застали за письменнымъ столомъ. Она насъ встртила просьбой нисколько не стсняться тмъ что она занята, а разговаривать, курить и длать все что намъ угодно.

— Вы видите, прибавила она обращаясь ко мн,— я съ вами какъ со старымъ пріятелемъ. Завтра отходитъ почта, и мн хочется до обда покончить вс мои письма, съ тмъ чтобы вечеромъ быть совершенно свободною.

Холмскій взялъ Indpendance belge и углубился въ чтеніе ея, я также взялъ какую-то газету и услся такъ что могъ ее видть. Что было въ газет, да какая она была, я не имлъ никакого понятія, невольно я смотрлъ на нее одну. Опущенные ея глаза слдили за перомъ, бойко бгущимъ по бумаг. Ея лицо, освщенное двумя свчами, стоявшими на письменномъ стол, выражало сосредоточенное вниманіе, въ немъ было столько энергіи и силы. А вмст она вся была полна граціи и женственности. Черное платье подъ горло и розовый галстукъ составляли прелестную рамку этой головк, которая великолпно оттнялась на темномъ фон высокой готической спинки ея стула. Весь этотъ кабинетъ, который при ламповомъ освщеніи былъ еще красиве, оригинальне, таинственне чмъ днемъ, какъ нельзя боле гармонировалъ съ нею. Видя вс эти элементы какой-то чудной, небывалой жизни, у кого голова не закружилась бы? У меня она не крпче чмъ у другихъ, но если я остался спокойнымъ зрителемъ, единственная тому причина что я смотрлъ на нее и на все окружающее съ одной артистической точки зрнія, къ которой не примшивалось никакого личнаго интереса. Я любовался ею какъ Мадонной Сикстинскою.

Позвонили къ обду, письма были окончены, и мы пошли въ столовую. Я никогда не видалъ княгиню въ такомъ веселомъ и беззаботномъ расположеніи духа. Она шутила, смялась и была разговорчива, вс мы, даже респектабельная Англичанка, подпали подъ вліяніе веселости хозяйки дома и болтали безъ умолку. Я просто наслаждался тмъ что попалъ въ этотъ мірокъ, столь непохожій на все мною до того виднное въ жизни, и который меня такъ очаровалъ съ перваго взгляда. Для меня была особенная прелесть въ дружеской простот, съ которою жители Поляновскаго оазиса обходились со мной. Во время обда изъ разговоровъ я узналъ всю ежедневную жизнь въ Полянахъ. Оказалось что когда князь здоровъ, то посл обда всегда играетъ въ пикетъ съ Холмскимъ, но не дале какъ до десяти часовъ, до чаю. Въ половин одиннадцатаго вс расходятся по своимъ угламъ. Когда же князь не выходитъ изъ своей комнаты, княгиня остается со всми въ кабинет только до девяти часовъ, времени когда Лена уходитъ спать. Сама мать укладываетъ ее всегда, и потому въ девять часовъ вс расходятся. Время до обда, каждый изъ живущихъ въ Полянахъ живетъ своею отдльною жизнью, собираются только для завтрака и расходятся тотчасъ посл него.

За кофеемъ, который мы пили въ кабинет, мы вс были въ самыхъ дружескихъ отношеніяхъ другъ къ другу. Даже Лена перестала меня дичиться и отъ души хохотала своимъ звонкимъ, дтскимъ смхомъ, когда я нсколько разъ заставилъ ея куклу кувыркаться.

Прелестная двочка! Меня поразила ея любовь къ музык, истинно рдкая въ такомъ ребенк. Какъ она ни была занята игрой, во какъ только княгиня сла за фортепіано, она отдала мн куклу, и не двигаясь, не моргнувъ глазомъ, превратилась вся въ слухъ. Надо также сказать что княгиня играла превосходно.

Пробило девять, гувернанка увела Лену, съ ними ушла и княгиня, мы остались одни съ Холмскимъ. Мы молчали. Мы оба, кажется, ощущали ту же необходимость отдыха посл весело и занятно проведеннаго времени: я задумчиво курилъ сидя, Холмскій то же длалъ, медленно шагая по комнат. Машинально подошелъ онъ къ фортепіано, услся и сначала бралъ только аккорды, переходя изъ тона въ тонъ, но потомъ заигралъ Богъ знаетъ что. Я думаю онъ и самъ не зналъ что за звуки выливались изъ-подъ его пальцевъ. Были тутъ и воспоминанія самыхъ разнородныхъ композиторовъ, были также и мотивы чисто оригинальные. Онъ игралъ мастерски и, что странно, его игра напоминала ея игру. Чувствовалось что-то родственное между ними, только у ней было больше жизни и веселія. Я заслушался его и не замтилъ какъ княгиня вошла въ комнату. Нечаянно обернувшись, я увидлъ ее стоявшую въ дверяхъ. Она слушала его съ такимъ напряженнымъ вниманіемъ, съ такимъ видимымъ наслажденіемъ что, казалось, она дышала, жила этими гармоническими звуками. Не знаю почему, я всталъ, сдланное мною движеніе разбило все очарованіе. Холмскій оглянулся, пересталъ играть и всталъ, княгиня подошла ко мн и опустилась въ кресло.

— Мы вамъ обязаны, сказала она обращаясь ко мн,— что Андрей Николаевичъ согласился играть. Насъ гршныхъ онъ рдко этимъ угощаетъ, особенно въ послднее время, когда Андрей Николаевичъ такъ замтно скучаетъ.

— Я не скучаю, княгиня, мн просто нездоровится, или лучше сказать, время года, осень и мое всегдашнее болзненное состояніе — малокровіе.

— Позвольте, замтилъ я,— малокровіемъ мы вс на Руси боле или мене заражены, однако же живемъ, думаемъ и работаемъ.

— Живемъ-то мы, это правда, возразилъ Холмскій,— но живемъ плохо. Вся эта лнь и распущенность, въ которой насъ укоряютъ, объясняется очень просто, бдностью крови, плохо питающей мозгъ. Прибавьте шариковъ и желза въ кровь, и доза всеобщей энергіи увеличится настолько насколько улучшится и обогатится у всхъ эта жизненная основная жидкость.

— Какъ? Живо возразила княгиня,— Идея! чувство! убжденіе! вра! все это оттого больше или меньше шариковъ въ крови?

— Не знаю, отвчалъ Холмскій.— А чего не знаю о томъ не берусь судить. Я привыкъ принимать за нецреложное лишь то что несомннно доказано. Придетъ время, со многаго приподымется завса, а теперь.

— А теперь, возразила княгиня,— оставить безъ отвта вс главные вопросы жизни и жить себ такъ какъ придется, изо дня въ день, вря только въ одно: что дважды два — четыре? Нтъ убжденій, руководящей нити жизни, нтъ вры и молитвы, утшенія въ несчастій. Зачмъ же жить? Смерть лучше, въ тысячу разъ лучше.

— Нравственныя правила вытекаютъ изъ требованій жизни человка въ обществ. До нихъ я не касался….

— Позвольте, перебила княгиня,— нравственныя правила вытекаютъ изъ боле высшаго источника, чмъ случайныя требованія общественной жизни. Основаніе ихъ религіозное. Въ религіи божественнымъ откровеніемъ намъ указаны начала истины и добра.

— Княгиня, замтилъ Холмскій съ нкоторымъ смущеніемъ,— мы другъ другу давно уже общали о религіи не спорить и не говорить. Простите, если невольно я васъ навелъ на этотъ предметъ.

— Вы нисколько не виноваты, сухо отвчала княгиня.— Расходясь въ началахъ, очень натурально у насъ различный взглядъ на все. Вамъ врно смшны мои устарлыя идеи.

— Княгиня! Что вы говорите?

— Это очень любезно съ вашей стороны, продолжала княгиня съ возрастающимъ одушевленіемъ,— не высказывать вашего мннія. Вы съ снисходительнымъ презрніемъ смотрите на женщину которая молится и вритъ, какъ молились и врили встарь….

— Вы придаете мн мысли и сужденія, съ нкоторымъ оттнкомъ грусти перебилъ Холмскій,— которыхъ у меня нтъ и никогда не было. Каковы бы ни были мои убжденія, я уважаю чужія. Если мы съ вами расходимся въ нкоторыхъ понятіяхъ, вы, надюсь, признаете за мной что хотя, по вашимъ словамъ, неврующій, я тмъ не мене всюду и всегда старался и стараюсь слдовать въ жизни той высокой нравственности которою Евангеліе обновило человчество. Разлада между нами я не вижу. Религія — потребность сердца, знаніе — плодъ ума. Дв сферы совершенно различныя, смшивать которыя вредъ для обихъ.

— Я не умю и не могу съ вами спорить, перебила княгиня.— Я не раздляю религію съ наукой. Я сужу по-своему, инже, можетъ-быть глупо, не спорю. Но отрицаніе высшаго или хоть равнодушіе къ нему, мн кажетсъ должно имть прямымъ своимъ послдствіемъ низведеніе человка на степень животнаго, въ которомъ наилучшія движенія и мысли — результатъ случайной игры нервовъ. Это оскорбительно. Этимъ разрушается все что для меня въ жизни есть святаго и цннаго. Такія убжденія въ человк близкомъ меня бы глубоко огорчили, въ васъ они меня пугаютъ….

Холмскій не отвчалъ, мы вс замолчали. Это было тягостное молчаніе. Мн въ особенности было крайне нелбвко. Онъ сидлъ нагнувшись и опустивъ голову, она, углубившись въ кресло, блдная, машинально перебирала бахрому своего рукава. Чувствовалось что-то недосказанное въ этомъ разговор, который оборвался такъ рзко. Я понималъ что мн слдовало бы сказать что-нибудь, постараться загладить впечатлніе произведенное этимъ споромъ, котораго я былъ безучастнымъ свидтелемъ, съ поспшностію искалъ я въ голов что-нибудь подходящее, но ничего не находилъ. Молчаніе длилось и становилось все боле тягостнымъ. Къ счастію взошелъ Егоръ, неся преоригинальный, двухъэтажный столикъ, на которомъ былъ самоваръ и весь чайный приборъ. Я сталъ хвалить этотъ столикъ, на которомъ дйствительно очень удобно размщалось все нужное для чая. Внизу были тарелки съ бисквитами, тартинками и сандвичами, что, посл поздняго обда, было совершенно излишнею роскошью.

— Очень рада что мой чайный ставецъ вамъ нравится, отвчала княгиня,— это моя выдумка. Не правда ли, очень удобно?

Я восхищался, и отъ восхищенія столомъ перешелъ на италіянскіе фаянсы, но разговоръ не клеился и шелъ нестерпимо тяжело, тмъ боле что какъ княгиня, такъ и Холмскій между собой не обмнивались ни единымъ словомъ, а обращались только ко мн. Тутъ я себя,— скромность въ сторону,— показалъ дйствительно молодцомъ и началъ разказывать какъ я присутствовалъ при одномъ разбирательств мироваго судьи нашего узднаго города. Дло было объ оскорбленіи словомъ и дйствіемъ мщанки Рябчиковой мщанкою Яблочкиной. За обвинительницу говорилъ ея мужъ г. Рябчиковъ, и говорилъ весьма краснорчиво. Княгиня даже улыбнулась, когда я съ дипломатическою точностію цитировалъ конецъ его рчи. Онъ, на основаніи того что Яблочкина, произнося неприличныя сквернословія, нанесла мшкомъ огурцовъ ударъ по шейк его супруг, въ то время какъ та стояла на берегу рки, грозившей принять ее въ свои объятія, просилъ г. мироваго судью признать Яблочкину виновною въ оскорбленіи словомъ и дйствіемъ и въ покушеніи на смертоубійство. Этотъ разказъ нсколько умиротворилъ наше маленькое общество. Княгиня тотчасъ посл него обратилась къ Холмскому со словами:

— Не слишкомъ ли крпко налила я вамъ чаю?

— Нисколько, отвчалъ онъ.

— Я знаю, продолжала она,— вы не любите крпкаго. Дайте, я налью другую чашку.

— О, нтъ, не безпокойтесь, все отлично, мн ничего не нужно, возразилъ Холмскій и снова погрузился въ свое обычное молчаніе, княгиня, напротивъ, сдлалась разговорчивою, сама разказывалао разныхъ юридическихъ совщаніяхъ которыя имла съ бабами приходившими къ ней за совтомъ по многимъ дламъ. Вообще вечеръ кончился довольно хорошо, хотя Холмскій почти не принималъ никакого участія въ нашемъ разговор.

Въ одиннадцать часовъ мы распростились съ княгиней и отправились съ нимъ къ себ, на верхъ. Онъ слъ писать въ кабинет, я же ушелъ въ свою комнату и тотчасъ съ наслажденіемъ улегся. Тутъ только я почувствовалъ усталость отъ охоты, о которой совсмъ забылъ внизу. Покойная постель, тонкое блье, издававше запахъ ириса, заставляли предвкушать отличный сонъ. Я погасилъ свчу и, съ нгой потянувшись, закрылъ глаза, воображая что тотчасъ же засну. Не тутъ-то было, не спалось. Обстоятельства всего дня съ поразительною ясностію повторялись, разсматривались и обсушивались совершенно вопреки моей вол у меня въ голов. Не знаю сколько времени продолжалось это обозрніе истекшаго дня, только лица, вещи и обстоятельства начали путаться и смшиваться у меня въ голов, взаимодйствіе ихъ становилось дятельне, странне, фантастичне, я чувствовалъ что вотъ сейчасъ дремота смнится сномъ, какъ вдругъ явственно послышался шорохъ въ сосднемъ кабинет. Какъ ни слабъ былъ этотъ звукъ, но въ царствовавшей полной тишин онъ былъ достаточенъ чтобы меня разбудить. Лниво, нехотя приподнялъ я голову и прислушался. Дверь въ кабинетъ была только притворена, и оттуда лучъ свта падалъ въ мою комнату наискось, на коверъ и уголъ зеркала и коммода. Я услыхалъ ея голосъ,— ея, княгини. Меня обдало жаромъ, сердце сильно забилось и тысяча мыслей, глупыхъ, безразсудныхъ зароились въ моей голов. Я хотлъ встать, одться, выйти въ кабинетъ. Къ счастію я остался въ томъ самомъ положеніи въ какомъ меня разбудилъ этотъ шорохъ. Я слышалъ весь разговоръ. Вотъ онъ во всей подробности:

— Andr, простите! Я васъ оскорбила, говорила она отрывисто, скороговоркой, тихимъ, дрожащимь и чудно звучащимъ голосомъ.— Поймите, мн такъ больно ваше унылое безвріе. Знаю, я не имю никакого права требовать у васъ ничего, но я люблю васъ. Я не свободна, Богъ и люди не хотятъ нашего счастія. Мн нужны страшныя усилія чтобы сохранить себя на пути чести, долга, чистоты, самоуваженія. И все же я васъ люблю и вкъ буду любить васъ однихъ. Не имя возможности дать вамъ счастіе, моя одна мечта успокоить васъ, привязать васъ къ тмъ вчнымъ, незыблемымъ идеаламъ которые одни утшаютъ, длаютъ сноскою нашу тяжелую жизнь. Порой мн кажется вы измнились, я достигла моей цли, и вдругъ ваше одно слово, мнніе сказанное вскользь мн показываютъ что я ошиблась, вы все тотъ же, и я вижу бездну между нами.

— Садитесь, Ольга, успокойтесь, отвчалъ онъ грустнымъ голосомъ.

— Простите, прошептала она, и слышно было слезы душили ее.

— Успокойтесь, Бога ради, Ольга, мой другъ, повторялъ онъ.— Не плачьте. Вы меня оскорбили! Да разв это возможно? Разв я не весь вашъ? Вы разсердились, волновались изъ-за меня. Мн даже въ голову не приходило: правы вы или нтъ? Я проклиналъ себя что своею неловкостію разсердилъ васъ. Вотъ и все.

— Andr, какой вы чудный, прерывающимся голосомъ сказала она.— Я не раскаиваюсь что ршилась на эту сумасбродную выходку придти къ вамъ. Я въ первый разъ у васъ и такъ безразсудно! Дай Богъ чтобы никакихъ послдствій не было.

— Онъ уже давно спитъ, отвчалъ Холмскій.

— Но вы сами виноваты, возразила она,— что я забыла все и прибжала сюда. Зачмъ вы не браните меня? Зачмъ вы такъ добры, такъ снисходительны ко мн? Я васъ оскорбила, вы хоть бы сказали одно слово. Поникли головой и больше ничего. Я краснла за себя, бсилась на свой языкъ и никакой не было возможности при немъ протянуть вамъ руку и сказать: ‘простите’. Меня это такъ мучило что я забыла все. Я не могла оставаться тамъ у себя и думать что вы, который столько сдлали и длаете для меня, вы сидите здсь одни и раздумываете какъ я вамъ плачу за вашу любовь. Вы не сердитесь? Дайте мн ващу руку, вотъ такъ.

— Сержусь! тихимъ, глубокимъ голосомъ сказалъ онъ:— Нтъ. Я думаю объ одномъ: эти слезы! Я ихъ причиной. Он жгутъ мн сердце, и я бы далъ полжизни чтобъ эти чудные глаза улыбались весело, спокойно.

— Я не стою тебя, отвчала она, и я услышалъ поцлуй.

— Ольга! Мой ангелъ! вскрикнулъ онъ,— ты цлуешь мою руку!

— Да. Ты видишь, и я счастлива.

— Ольга! Прелесть! Приказывай, я сдлаю все. Я буду врить, молиться. Да нтъ, что я говорю! Я не торгуюсь съ тобой. Я врю уже. Не можетъ быть, есть что-то тамъ. Не слпой же случай поставилъ такое совершенство какъ ты.

— Молчи, Andr, дорогой Андрюша!

— Ты боишься? Встаешь? умоляющимъ голосомъ сказалъ онъ.

Прошло нсколько минутъ молчанія.

— Мой ангелъ! сказала она прерывающимся голосомъ,— да, я боюсь, но не тебя, а себя. Пойми, я тебя люблю, и въ то время когда все меня влечетъ къ теб, когда наболвшее сердце жаждетъ счастья, я сама должна оттолкнуть тебя. Что же длать, если я не свободна. Послушай. Я долго, много думала: о еслибы только былъ онъ одинъ, я бы быть-можетъ не выдержала и бросила его, но Лена! Посуди самъ, она одна, ты самъ знаешь, у ней нтъ отца.

— Это ужасно, сказалъ онъ глухимъ голосомъ.

— Поврь, мн еще ужасне, отвчала она грустнымъ, дрожащимъ голосомъ.— Мн приходится нести вдвойн тяжелую ношу моего и твоего несчастія. Андрюша! Но ты любишь меня? прощаешь мн? Сердцемъ я твоя, я принадлежу теб одному. Но, другъ мой, останемся честными людьми.

— Уходи, Ольга, ради Бога.

— Ты гонишь меня! Нтъ, нтъ, ты правъ, какая я глупая! Ты правъ, но еслибы ты зналъ какъ я дорожу тобой, твоею любовью! Какъ я боюсь за нее. Скажи: дйствительно такъ любишь меня какъ говоришь? Можетъ-быть ты ошибаешься. Ты привязался ко мн потому что знаешь, чувствуешь какъ я тебя люблю. Ты видишь у ногъ твоихъ слабую женщину отдавшуюся теб всмъ сердцемъ, любящую тебя всею душой. Ты тронутъ, изъ жалости…

— Изъ жалости! Ольга! Когда я себя самого забылъ для тебя. Въ сердц неудержимое желаніе обнять тебя, и видишь, я едва касаюсь твоей руки. Всю жизнь бы отдалъ за одинъ мигъ счастья съ тобой. Изъ жалости! Ольга!

— Не говоръ такъ, Андрюша, Бога ради не говори. Постой. Зачмъ отчаиваться? Мы еще, можетъ-быть, будемъ счастливы, и счастливы не красня ни предъ собой и ни предъ кмъ. Переживемъ это тяжкое испытаніе, поддерживая другъ друга, вря другъ другу. Ты мой, скажи? Дай мн хорошенько всмотрться въ твои добрые глаза. Ты любишь меня одну? Навсегда? Да? Прощай.

— Прощай, Оля, произнесъ онъ отрывисто.

— А я люблю тебя, чуть слышно сказала она.

Затмъ дверь стукнула, и все затихло.

Тишина еще раздражительне подйствовала на меня. Что ни говори, видъ чужаго счастія никогда никому не нравился, особенно когда у себя не имется ничего хоть сколько-нибудь похожаго на счастіе. Я не думалъ нисколько ни о Холмскомь, ни о княгин, я былъ какъ будто раздавленъ сознаніемъ своего собственнаго одиночества. Въ изнеможеніи голова моя опустилась на подушку, болзненно и горько было на сердц и вмст какое-то равнодушіе ко всему. Еслибы на меня въ ту минуту кто-нибудь замахнулся топоромъ, я бы, кажется, не сдлалъ ни малйшаго движенія чтобъ отклонить ударъ. Въ это время я услышалъ что Холмскій принялся ходить по кабинету. Напряженные мои нервы начали успокоиваться подъ звукъ этого мрнаго шага, и я заснулъ самъ не знаю какъ и когда.

VIII.

На другой день я проснулся довольно поздно. Первое впечатлніе было странно: въ ушахъ не переставалъ звучать поцлуй слышанный этою ночью и мрный, твердый шагъ Холмскаго, подъ который я уснулъ. Эти два звука слились въ какой-то аккордъ, который, несмотря на вс мои старанія, не покидалъ меня ни на минуту. На сердц было невыносимо грустно и одиноко.

Я уже кончалъ свой туалетъ, какъ Егоръ постучался ко мн въ комнату и спросилъ угодно ли мн чаю или кофею. При семъ онъ мн объявилъ что княгиня нездорова, извиняется что не будетъ за чаемъ, но проситъ меня остаться до завтрака, къ которому непремнно выйдетъ. Я приказалъ подать чаю и просилъ передать княгин что, надюсь, она меня приметъ ране завтрака, такъ какъ мн, по дламъ, надо до часу быть дома. Я спросилъ о Холмскомь. Егоръ отвчалъ что онъ рано ухалъ верхомъ, но куда не знаетъ. Меня это извстіе порадовало. Въ ту минуту мн было бы неловко, даже непріятно его видть.

Напившись чаю, я закурилъ сигару и пошелъ гулять. Прогулка меня освжила и успокоила. Грустное настроеніе духа и болзненное ощущеніе одиночества разлетлись, и я принялся раздумывать о княгин и Холмскомь. Мн ихъ было чрезвычайно жалъ, но сколько я ни думалъ о нихъ, я все боле и боле приходилъ къ убжденію что я для нихъ ничего не могу сдлать. Дйствительно при такихъ обстоятельствахъ третье, постороннее лицо только излишне. Мн оставалось одно — ухать и забыть все что видлъ, слышалъ и узналъ. Принявъ это ршеніе, я совершенно успокоился и убдился что увижу ихъ обоихъ безъ малйшей неловкости, могущей дать имъ замтить что я знаю ихъ тайну. Въ сущности подслушиваніе вещь далеко неблагородная. Положимъ, я узналъ невольно, не желая. Тмъ не мене для нихъ какъ для меня, мой отъздъ былъ единственнымъ и лучшимъ исходомъ. Утвердившись въ моемъ ршеніи, я тотчасъ же захотлъ привести его въ исполненіе. Вернуться въ Поляны было не легко. Въ разсянности я зашелъ далеко, не обративъ никакого вниманія на дорогу. Я совершенно не зналъ этой мстности, притомъ какъ нарочно, туманъ былъ такъ густъ что на разстояніи нсколькихъ шаговъ ничего не было видно. Я находился совершенно изолированнымъ отъ всего міра, подъ большимъ пушистымъ колпакомъ осенняго тумана было сыро и какъ-то назойливо рзко въ воздух. Нечего было длать, Надо было отыскивать свой путь. Къ счастью я шелъ по полевой дорог, по обимъ сторонамъ которой, сажени на дв не боле, виднлись густыя озими, которыя серебрились отъ сплошно-покрывавшихъ ихъ маленькихъ капелекъ осдавшаго тумана. Сообразивъ гд озими, которыя я замтилъ въ первое мое лосщеніе, я попилъ назадъ по дорог и не ошибся въ направленіи. Черезъ полчаса стали обрисовываться въ окружавшей меня грязно-срой мгл стога, потомъ село, а тамъ и барскій дворъ.

На крыльц Егоръ меня встртилъ докладомъ что княгиня меня проситъ къ себ. Я тотчасъ послдовалъ за нимъ. Она была въ своемъ синемъ кабинет.

— Вы видите, я васъ принимаю совершенно по-дружески, сказала она, протягивая мн руку.— Я совсмъ больна, и еслибы не желаніе съ вами проститься, предъ вашимъ отъздомъ въ Петербургъ, я бы сегодня не вышла изъ моей комнаты.

Я благодарилъ и выразилъ надежду что болзнь ея не серіозна. Свъ и пристально посмотрвъ на нее, я былъ пораженъ перемною въ ея лиц. И все же она была дивно хороша, несмотря на мертвенную блдность свою и на темную тнь вокругъ глазъ, казавшихся вслдствіе этого еще больше и блестяще. Волосы, гладко зачесанные, были заплетены въ дв толстыя косы, падавшія на ея плечи и прелестно окаймлявшія ея лицо, выражавшее болзненное утомленіе. Она, сидя у камина, куталась въ темно-фіолетовой блуз и, казалось, не могла согрться.

— У меня бываетъ иногда упадокъ силъ, отвчала она такимъ слабымъ голосомъ что мн стало ея безпредльно жалъ.— Не думаю чтобъ этотъ разъ было серіозне чмъ всегда.

— Я не врю безпричиннымъ болзненнымъ явленіямъ, замтилъ я.— Какъ одинъ докторъ, мой пріятель, я убжденъ что всегда на все есть причина, всего чаще простуда. Вчерашняя прогулка верхомъ, особенно кормленіе, потомъ на крыльц, вотъ что васъ привело въ настоящее положеніе.

— Полноте, возразила она съ грустною улыбкой,— я никогда въ жизни не простужалась. Я совершенно не знаю что такое простуда. Вчера погода была не дурна. Нтъ. Мн надо только спокойствіе.

Въ это время вошелъ Егоръ, съ подносомъ, на которомъ были письма и газеты. Княгиня стала ихъ разбирать, одинъ толстый пакетъ она отдала Егору, сказавъ:

— Это Андрею Николаевичу.

— Кто это ему такъ пространно пишетъ? спросилъ я.

— Управляющій его, отвчала она.— Я уже знакома съ этими полновсными пакетами. Много словъ, фразъ и цифръ, но мало толку.

— А у него большое имніе?

— Весьма большое, на юг, не далеко отъ желзной дороги, чистый черноземъ, всякія угодья, тмъ не мене онъ и двухъ рублей кругомъ съ десятины не получаетъ доходу.

Егоръ удалился, и я уже собирался послдовать его примру какъ въ комнату вошелъ князь.

— Ольга, что съ тобой? Ты больна? Я только-что сейчасъ въ саду узналъ отъ Miss Jonet что ты нездорова, сказалъ князь, подходя къ креслу княгини и не замчая меня.

Я всталъ и нсколько посторонился. Я его могъ отлично разсмотрть: его глаза, да и все лицо было опухшее и блдное, той излишней веселости, такъ непріятно меня поразившей въ первое мое посщеніе, не было и слда. Предо мною былъ серіозный, съ нкоторымъ оттнкомъ грусти человкъ, который казался гораздо старше чмъ онъ былъ.

— Да, немного, вздоръ, отвчала княгиня,— я даже шла одваться къ завтраку, только вотъ захотла проститься съ Борисомъ Дмитріевичемъ, который узжаеть въ Петербургъ.

— Извините, сказалъ князь, протягивая мн руку, — когда жена больна, я такъ весь теряюсь что ничего не вижу и не слышу. Простите, я васъ не замтилъ. Садитесь пожалуста, посидите немного. Лучшее лкарство для больныхъ — развлеченіе.

— Мой другъ, ты напрасно безпокоишься, возразила княгиня.— Я совсмъ не больна. Просто лнь. Не хотлось давать урока Лен, и вздумалось такъ посидть, ничего не длая.

— Нтъ, ты больна, продолжалъ князь, взявъ ее за руку,— рука горючая, сухая.— Ольга, ты слишкомъ занимаешься. Правда, ты одна у насъ. Я никуда не гожусь: руки трясутся. Сколько разъ я тебя просилъ: возьми, ради Христа возьми себ секретаря для хозяйства и хотя студента для уроковъ русскаго языка Лен. Ольга, ангелъ! Береги себя.

— Полно мой другъ, возразила совершенно смущенная княгиня, привставшая съ своего мста.— Не безпокойся, ты нервенъ. Ты преувеличиваешь. Я настолько здорова что сама сейчасъ пойду съ тобой во флигель. Борисъ Дмитріевичъ извинитъ больныхъ хозяевъ.

— Вотъ такъ всегда, жалобно заговорилъ князь, и въ голос его были слышны слезы.— Ты не слушаешь меня и ты права. На этотъ разъ Бога ради не вставай. Я уйду, сейчасъ уйду. Береги себя, мой ангелъ, жизнь моя. На кого ты насъ оставишь, если заболешь? Уйду. Не вставай, уйду и буду себя вести какъ слдуетъ. Увидишь.

Князь дошелъ почти до дверей, но потомъ вернулся и подошелъ ко мн.

— Борисъ Дмитріевичъ! благодтель! Попросите вы ее, сказалъ онъ, кладя свою руку мн на плечо, изъ глазъ его струились слезы, которыя капали одна за другою на его темно-зеленый сюртукъ, отъ него разило виномъ нестерпимо.— Уговорите ее послать за докторомъ. Я не могу. Что я! Пьяница, алькоголистъ, дрянь! Задаю только ея вкъ. Она ангелъ. Меня же хранитъ. За мной же ухаживаеть. Мое слово сказано. Объ одномъ только и молю Бога чтобъ Онъ скорй меня прибралъ, а то я только помха и дочери, и ей.

— Гд были Яковъ и Иванъ? жалобно перебила его княгиня.

Я обернулся. Она стояла въ нсколькихъ шагахъ отъ меня.

Она казалась выше, глаза ея блистали, на блдномъ ея лиц было осязательно столько глубокаго, неизмримаго отчаянія, что у меня сердце упало, и точно въ какомъ-то оцпенніи я сидлъ на своемъ кресл неподвижно.

— Она сами, ей-Богу сами меня отпустили въ садъ, боязливо, заикаясь, отвчалъ князь.

— Не можетъ быть, рзко возразила она.

— Да, только изъ саду, продолжалъ князь заискивающимъ, жалобнымъ тономъ,— я забжалъ къ себ на минутку. На стол былъ остатокъ вчерашняго: только рюмка. Одну рюмку, много дв. Божусь Богомъ. Вотъ истинная правда. Ольга! вскрикнулъ онъ.— Ты что такъ на меня смотришь? Разв я что-нибудь лишнее сказалъ? Бдная моя Лена! Что о ней подумаютъ? и князь выбжалъ изъ комнаты.

— Бгите за нимъ, ради Бога, поспшно сказала княгиня.— Опять будетъ попытка самоубійства. Не оставляйте его, пошлите….

Я не слыхалъ конца и выбжалъ на дворъ, но уже съ крыльца увидлъ Холмскаго, который очень спокойно велъ князя подъ руку. Я подошелъ къ нимъ.

— Ничего, тихо сказалъ мн Холмскій.— Знаю что нужно. Будьте покойны.

— Бдная княгиня! вырвалось у меня. На лиц у Холмскаго не двинулся ни одинъ мускулъ.

— Не лучше ли мн поскорй отсюда ухать? спросилъ я его тихо.

— Пожалуй что.

— Какъ же мн княгиню успокоить? Она меня вдь послала.

— Егоръ ей ужъ врно сказалъ.

Несмотря на то что мы тихо говорили съ Холмскимъ и я шелъ нсколько позади, князь услыхалъ и остановился.

— Вотъ еще безцнный другъ, всхлипывая заговорилъ онъ,обращаясь ко мн.— Больше отца роднаго для меня длаетъ! Вмст въ школ были, и вотъ на мое счастье Богъ привелъ мн съ нимъ встртиться два года тому назадъ. И гд жъ бы вы думали? Въ Италіи. Подлинно, судьбы Божіи неисповдимы.

Я отвернулся отъ него. Видъ этого зеленовато-блднаго, опухшаго лица, съ какою-то чисто-идіотическою улыбкой и съ красными, слезливыми глазами, былъ возмутителенъ. Струйка стояла невдалек осдланная и привязанная къ столбу. Я вскочилъ на нее и маршъ-маршемъ понесся изъ красивыхъ и роскошныхъ Полянъ. Струйка точно чувствовала мое волненіе, она летла какъ никогда. Машинально тысячу разъ повторялъ я: ‘Бдная княгиня!’ а свжій воздухъ билъ мн радостно въ лицо, веселое солнце играло надъ пропадавшимъ туманомъ и сыпало брилліантами по смоченнымъ лугамъ. Въ верху струились тонкія, прозрачныя облака, сквозь которыя ласково виднлось голубое небо, испуганные моею шальною здой, съ вороха конопляныхъ сноповъ, воробьи, бойко чиликая, разсыпались по сторонамъ. Да, хорошъ былъ Божій міръ, и въ воздух стоялъ тотъ рзкій запахъ свже-обмолоченной конопли, который прежде наводилъ меня на столько лирическихъ мечтаній. Я его не терплю теперь.

Разказъ мой конченъ. Я нсколько ране ухалъ въ Петербургъ и не былъ боле въ Полянахъ. Что съ ней? Что она? Удержалась ли на той высот на которой я ее видлъ?— Не знаю. Если же нтъ, у кого рука поднимется бросить въ нее камнемъ и грязью?

— Вотъ это такъ несчастіе! Не правда ли? посл нсколькихъ минутъ молчанія сказалъ Борисъ Дмитріевичъ. Не получая отвта, онъ обернулся къ своему товарищу и къ величайшему своему удивленію увидалъ что Сергй Николаевичъ славно спалъ. Камскій долго, задумчиво на него смотрлъ и потомъ тщательно принялся гасить лучерну, нагорвшій фитиль которой не помщался въ миніатюрный маленькій гасильникъ, прившенный на цпочк къ мдному древку этой древней этрусской лампы, сохранившейся и по сіе время въ Тоскан. Окончивъ эту операцію не совсмъ успшно, такъ какъ при ней одинъ изъ его пальцевъ немного пострадалъ, онъ методически улегся и закрылъ глаза. Но ему не спалось. Разказъ его, если усыпилъ его товарища, на него произвелъ совершенно противоположное впечатлніе. Такова участь многихъ писателей, которые увлекаются in bona fide вызванными ихъ воображеніемъ образами, не возбуждая въ неблагодарной читающей ихъ публик ни малйшаго увлеченія. Съ полчаса вертлся онъ въ постели жмурясь и не находя сна ни въ одномъ изъ принятыхъ имъ положеній, наконецъ онъ открылъ глаза. Блдный утренній свтъ крался сквозь жалузи затворенныхъ ставней и скупо освщалъ всю комнату. Увидя это. Камскій вскочилъ съ постели, накинулъ на себя халатъ и подошелъ къ окну. Отворивъ его, онъ несказанно удивился: предъ его глазами было море волнистаго тумана, поверхъ котораго точно острова виднлись вершины горъ. Картина была великолпная, поверхность туманнаго моря переливалась легкою, едва замтною зыбью, повинуясь какимъ-то невидимымъ теченіямъ пробгавшимъ по нему, въ воздух было тихо, небо было свтло-голубое и къ востоку золотилось все ярче и ярче. Живительная свжесть, ласкаясь, обхватила его лицо, и онъ вздохнулъ съ глубочайшимъ наслажденіемъ.

Спокойствіе этой великолпной картины было только кажущееся, оно являлось таковымъ первому бглому взгляду, но всматриваясь пристальне, внимательне, раскрывалось что все въ природ было полно жизни и движенія. Каждую минуту, даже секунду, картина измнялась. Тни сгустившіяся на запад въ высокихъ отрогахъ Монте-Аміата уступали, исчезали предъ ежеминутно усиливающимся свтомъ. Цвтъ горныхъ вершинъ, сначала темно-синій, переходилъ въ фіолетовый, затмъ въ красно-фіолетовый и наконецъ принялъ золотистый отблескъ, переливаясь такимъ разнообразіемъ полутоновъ что глазъ не успвалъ за ними слдить. Волнистое, громадное море играло также немаловажную роль въ этомъ праздник свта и красокъ: сначала темно-срое, оно все блло и наконецъ сдлалось чисто-молочное. Блеснуло нсколько лучей на томъ самомъ мст которое указалъ наканун Пятаковъ. Ихъ стало больше: они расходились все шире и шире, золотя небосклонъ, наконецъ они начали сливаться, золотой блескъ сгущался, краснлъ, и вдругъ изъ-за горы огненное ядро солнца вытекло на небо. Появленіе его произвело видимое потрясеніе во всей природ. Горы остановились въ своемъ переливчатомъ окрашиваніи и сохранили послдній пріобртенный цвтъ: дальнія — синій, ближнія — натуральный своихъ скалистыхъ вершинъ. Изъ туманнаго моря мигомъ стали отдляться тонкія, дымчатыя, растянутыя облака, которыя пошли разгуливать по небу. Не прошло и пяти минутъ, поднявшійся втеръ мстами разорвалъ туманъ и кое-гд стали видны частички долины, но на неб облака все сгущались, нкоторыя вершины горъ уже скрылись за ними, даже солнце начало прятаться.

Борисъ Дмитріевичъ смотрлъ на все, но мысли его были далеко. При вид этой живописной южной природы, онъ вспомнилъ другую, боле скромную. Онъ вспомнилъ свои обширные луга съ низкимъ и не обширнымъ горизонтомъ, лсъ въ его осенней одежд, ему чудилось даже что онъ слышитъ конскій топотъ, и вотъ въ тни деревьевъ мелькаетъ амазонка, тихо, граціозно покачивающаяся на сдл. Опять, какъ онъ самъ называлъ, всякіе вопросы стали мучить его. Вся эта жизнь пробуждавшаяся предъ его глазами грустно отозвалась въ его сердц. Ему самому болзненно, томительно захотлось жить, насладиться жизнью, упиться всми ея очарованіями. Но солнце совсмъ скрылось за облаками, стемнло, свжій, рзкій втеръ поднялся и непріятно дунулъ ему въ лицо. Дрожь пробжала по тлу Бориса Дмитріевича. Онъ глубоко вздохнулъ, старательно затворилъ ставни и окно и легъ спать.

Уже день. Появленіемъ его оканчивалась ночь въ Апеннинахъ. Для внимательныхъ читателей могу сообщить что путешественники не видали Монте-Авгіата. Она плотно и негостепріимно укуталась въ облака. Они ухали изъ Піанъ Кастаньяйо въ два часа пополудни, по другой боле красивой дорог, на Santa-Fiora, Arcidoeso, Castel del Piano и Seggiano, поспли къ семи часамъ на желзную дорогу и на ней пріхали въ десять часовъ вечера въ Сіенну. На другой день, осмотрвъ этотъ замчательный городъ, они къ вечеру возвратились во Флоренцію, откуда наши оба разкащика направились въ Россію.

КН. В. Д—КІЙ.

‘Русскій Встникъ’, No 12, 1872

НОЧЬ ВЪ АППЕНИНАХЪ

Читайте также: