Ник. Смирнов-Сокольский
‘Кабинет Аспазии’
ПРИМЕЧАНИЯ
Ник. Смирнов-Сокольский. ‘Кабинет Аспазии’, Федоров Борис Михайлович, Год: 1983
Время на прочтение: 12 минут(ы)
Ник. Смирнов-Сокольский. Рассказы о книгах.
М., ‘Книга’, 1983
Известный дореволюционный библиофил и знаток русских иллюстрированных изданий В. А. Верещагин в 1914 году в Петербурге выпустил почтенной толщины книгу ‘Памяти прошлого’1. В книге помещен ряд статей и заметок о старинной мебели, о веерах, о модах, о книгах и о многом другом.
Все эти статьи и заметки были ранее напечатаны автором в журналах ‘Старые годы’, ‘Русский библиофил’, ‘Столица и усадьба’ и других.
Весьма возможно, что, напечатанные порознь, статьи эти оставляли приятное впечатление, но будучи собранными вместе, в одну книгу, они стали чуточку напоминать каталог комиссионного магазина, владелец которого расхваливает свой товар исключительно только по той причине, что он старинный. Никаких других достоинств, кроме древнего года рождения, у этого товара не оказалось.
Это тем более обидно, что В. А. Верещагин — человек с несомненным вкусом. Он был председателем петербургского Кружка любителей изящных изданий и выпустил ряд книг, образцовых по оформлению2.
Любование стариной вне связи с историей, развитием науки, культуры и искусства — совершенно непонятно.
Предисловие автора книги ‘Памяти прошлого’, в котором говорится: ‘От современной нам тусклой бездарности, от томительных будней мы словно стремимся уйти в мир иной, где жили полнее и благороднее чувствовали’, — сейчас просто смешно. Это же опять знаменитое: ‘В старину живали деды веселей своих внучат’…
Забавно, что в самой старинной книге, имеющейся у меня в библиотеке, в сочинении Симеона Полоцкого ‘Притча о блудном сыне’ примерно это же самое говорилось в 1685 году, почти триста лет назад!
Да когда же, в конце концов, эти самые деды жили действительно лучше! При Адаме или при Ное?
В книге В. А. Верещагина ‘Памяти прошлого’ мое внимание остановила заметка, озаглавленная ‘Кабинет Аспазии. Альманах на 1815 год’.
Заметка написана в том же сентиментально-восторженном тоне, как и вся книга. Начинается заметка словами: ‘Вы конечно помните Аспазию, знаменитую гречанку, красавицу, умницу, обучавшую афинян красноречию, жену Перикла, друга Алкивиада и Софокла. Ее памяти посвящен прелестный альманашек 1815 года’.
И далее: ‘Благоуханными цветами он усыпает свою дальнюю дорожку. Это не пышные розы и не роскошные орхидеи, пробуждающие своей чувственной прелестью греховные помыслы. Это скромные полевые цветочки: голубые васильки и незабудки, желтые лютики и алые лазоревки, душистые и нежные…’
Ряд примеров, приводимых В. А. Верещагиным, показывает, что альманах ‘Кабинет Аспазии’ посвящен авторами и издателями (ни тех ни других В. А. Верещагин не называет) женщинам, ‘прекрасному полу’… Разговор идет о модах, о ‘прелестных ручках и ножках’ и о всем прочем, что характеризует подобные же издания того времени вроде ‘Журнала для милых’, ‘Дамского журнала’ и так далее.
Заканчивает свою статью В. А. Верещагин призывом: ‘Перелистайте же альманах лучше сами! Вы найдете, я уверен, на его пожелтевших страницах еще много таких же маленьких розовых жемчужин. Пробегите его нежные мадригалы и наивные эпиграммы, чувствительные романсы и элегии, дифирамбы и сказки, побасенки и песни. Они очаровательны любезной своей искренностью и свежей непосредственностью’.
Я уже говорил, что альманахи и сборники — это своего рода ‘конек’ моего книжного собирательства. Однако ‘Кабинета Аспазии’ я в своем собрании не имел и, честно говоря, до В. А. Верещагина ничего о таком альманахе не слышал. Неудивительно, что я кинулся к своим ‘книжникам, но не фарисеям’ с воплем: ‘Достаньте мне ‘Кабинет Аспазии’!’
Книжники пожимали плечами и отвечали, что-де слыхать они о таком альманахе слыхали, но что он уже давненько не попадался…
— Да как давненько-то? — спросил я у одного, наиболее расположенного ко мне ‘мага и волшебника’ книги, — год, два, десять?
— Ну, десять — не десять, — ответил мне ‘маг и волшебник’, — но я, как вы знаете, работаю в книжном деле лет сорок, так вот все сорок лет и не попадался…
Я понял, что ‘Кабинет Аспазии’ принадлежит к тем непрославленным книжным редкостям, которые порой встречаются куда реже знаменитых и прославленных раритетов. О последних все знают, все их берегут, а такие вот ‘Кабинеты Аспазии’, если иногда и появляются, то на них никто и внимания не обращает. При случае, их можно купить за копейки, только где же искать случай?
Но случай все-таки пришел.
У меня было одно чрезвычайно приятное знакомство, которым я очень дорожил и берег его, что называется как ‘зеницу ока’. Это — знакомство (с горечью говорю — было) с ленинградским профессором-литературоведом Василием Алексеевичем Десницким, скончавшимся недавно на 81 году жизни.
Автор многочисленных трудов о Пушкине, Горьком и других русских писателях, В. А. Десницкий собрал библиотеку, которую смело можно было считать одной из достопримечательностей Ленинграда. Впрочем, покойный Василий Алексеевич и сам был неотъемлемой достопримечательностью этого города. Познания Василия Алексеевича в книжном деле были безбрежны, и нет ничего удивительного, что в одно из своих посещений этого чудесного человека я обратился к нему с вопросом, что он может рассказать мне о ‘Кабинете Аспазии’?
Василий Алексеевич погладил бороду и, поблескивая очками, спросил в свою очередь:
— Это какой же ‘Кабинет Аспазии’? Восемьсот пятнадцатого года, наверное?
Я было кинулся рассказывать профессору о статье Верещагина, о своих долгих и бесплодных поисках этого ‘альманашка’, но В. А. Десницкий, остановив поток моего красноречия, протянул руку к полке и достал маленькую, толстую книжку в стареньком переплете. Жестом, полным нарочитой, но очаровательной небрежности (ах, надо знать библиофилов!), он перебросил эту книжку на мой конец стола:
— Вероятно, вы говорите об этом ‘Кабинете Аспазии’?
На моем лице отразилось при этом столько откровенного удивления и еще более откровенной зависти, что Василий Алексеевич не выдержал, расхохотался и сказал:
— Ну ладно, ладно! Не завидуйте! Владейте этим ‘Кабинетом’ — мне он вовсе не нужен…
В. А. Десницкий проживал в Ленинграде почти в самом конце Каменноостровского проспекта. До ‘Европейской гостиницы’, где я останавливаюсь, — немалый конец. Я не стал ждать ни такси, ни автобуса, а отмахал пешком это расстояние в рекордно короткий срок, производя, вероятно, на встречных прохожих впечатление не очень нормального человека. Но, что знают прохожие о ни с чем не сравнимой радости прибежать домой и начать перелистывать долгожданную книжку!
Прежде всего оказалось, что ‘Кабинет Аспазии’ — не альманах в строгом значении (кстати, очень спорном) этого слова. Точное именование книги: ‘Кабинет Аспазии. Литературный журнал’. Издание выходило ежемесячными книжками примерно от 80 до 100 страниц в каждой. Всего за половину 1815 года вышло шесть книжек. Однако назвать ‘Кабинет Аспазии’ журналом — оснований не много. В конце шестой книжки объявление издателей гласит, что продавался этот полужурнал-полуальманах сразу полугодием, ‘в двух частях в переплете’, по цене 12 рублей. Внешне, по размеру (шестнадцатая доля листа), да и по характеру содержания, он также ближе к альманаху3.
В следующем полугодии вышла еще одна, седьмая книжка ‘Кабинета Аспазии’, но ее нет в моем экземпляре, да и вряд ли она находима вообще. Первые шесть книжек, продававшиеся переплетенными вместе, еще могли уцелеть, как нечто единое, а уж отдельная книжонка, существовавшая, что называется, на отшибе, — вовсе исчезла с книжного горизонта.
Ознакомление с содержанием этого ‘Кабинета Аспазии’ показало, что и первые-то шесть номеров этого ‘литературного журнала’ хранить в библиотеках современным ему собирателям нужды особой не было.
Нельзя не согласиться с критиком ‘Сына отечества’, который в этом ‘Кабинете Аспазии’, именовавшем себя литературным журналом, ‘не увидел ни журнала, ни литературы’. Это — случайное собрание плохих стихов, прозаических подражаний Карамзину пошловато-сентиментального порядка. Мелочи, анекдоты о ручках и ножках ‘милых’, хвалебная статейка в честь графа Хвостова и две-три ‘антикритики’, огрызающиеся на ‘Сына отечества’ и другие журналы. Сомнительно, чтобы сама Аспазия, знаменитейшая женщина Греции, выбрала бы именно этот альманах в качестве своего ‘кабинета’.
Если он и представляет какой-то интерес сейчас, то отнюдь не с той стороны, с которой восторгался им В. А. Верещагин. Издавал ‘Кабинет Аспазии’ пресловутый Борис Федоров, и, просматривая сейчас его ‘нежные эпиграммы и наивные мадригалы’, невольно вспоминаешь экспромт, написанный не то Дельвигом, не то Соболевским:
Федорова Борьки
Мадригалы горьки,
Эпиграммы сладки,
А доносы гадки…4
Деятельность стихотворца, драматурга, журналиста и писателя для детей Б. М. Федорова, во всем, кстати сказать, равно бездарного, может служить материалом для исследования литературных нравов своего времени, но отнюдь не должна вызывать чьи-либо умиления и восторги.
В. Г. Белинский почти все рецензии на федоровские книжки для детей заканчивал неизменным возгласом: ‘Бедные дети!’ В рецензиях на прочие сочинения Б. М. Федорова у В, Г. Белинского всегда звучали только сарказм и насмешка. Не жаловал великий критик этого писателя! Да и не за что было его жаловать.
Один из отвратительнейших поступков Б. М. Федорова заслуживает, как мне кажется, более подробного рассказа. Он относится к 1815 году, когда после появления сатирического журнала ‘Весельчак’, издававшегося Адольфом Плюшаром, на улицу высыпал дождь юмористических листков с самыми ‘зазывными’ названиями.
Уличные листки эти подробно описаны Н. А. Добролюбовым в известной его статье, специально посвященной их разбору и характеристике. Уже в наше время напечатана статья И. Г. Ямпольского, также посвященная этим уличным листкам и содержащая ряд новых, интересных подробностей5.
Появление журнала ‘Весельчак’, породившего уличные листки 1858 года, а вслед за тем выход в свет лучшего русского сатирического журнала шестидесятых годов ‘Искра’, во главе с В. С. Курочкиным и Н. А. Степановым, вызваны подъемом общественной мысли после падения Севастополя в 1855 году. Появился спрос на обличительную литературу, которая, с одной стороны, блеснула ‘Губернскими очерками’ M. E. Салтыкова-Щедрина и прогрессивным демократическим журналом ‘Искра’, а с другой — имела в своем арсенале и ряд бесцветных журналов, вроде того же ‘Весельчака’, ‘Арлекина’, ‘Гудка’, ‘Развлечения’ и других.
К их числу необходимо отнести и весь ‘вихрь’ уличных листков, откровенно спекулировавших на этом спросе на обличительную литературу.
М. А. Антонович в своих мемуарах писал об этих листках:
‘В то время свирепствовала мания, какое-то поветрие на издание сатирических листков, которые натуживались забавлять и смешить читателей’6.
Литературный материал этих листков был низкого качества, но распространение они имели весьма значительное. Н. А. Добролюбов в своей статье об уличных листках 1858 года приводит такую сценку:
‘Я сам видел, как одного почтенного горбатого чиновника, бежавшего в департамент с портфелем под мышкой и, по-видимому, с очень мрачными мыслями, остановил вдруг на Невском проспекте ловкий господин, запустивший руку в карман пальто почтенного чиновника. ‘Что это, что это значит?’ — забормотал испуганный чиновник. ‘Пять копеек-с’, — развязно отвечал ловкий господин, указывая на листок ‘Смеха’, торчавший уже из кармана горбатого чиновника. Бедняк, застигнутый врасплох, остановился, разинув рот, но, не будучи в состоянии произнести ни одного слова, с видом отчаяния и покорности судьбе взглянул он на ‘Смех’, медленно вынул из кармана пятачок и молча подал его развязному господину, с такой печальною, убитою гримасой, что на него смотреть было жалко. Но развязный господин был, по-видимому, слишком весел для того, чтобы проникнуться чувством сострадания: он жадно схватил пятачок проговорил с улыбкою: ‘Точно так-с’, и исчез’7.
Так, примерно, распространялись эти листки газетчиками на улицах. Листки и внешне имели сходство с газетой, они издавались размером в пол-листа, на четырех страницах.
Кстати, эта газетная форма юмористических листков служила по мнению цензуры, одной из причин их большого распространения. Позже, когда было решено покончить с листками, их прежде всего предложили печатать уже не в форме газеты, а в виде брошюр, размером в восьмую долю листа. Получилось нечто вроде книжек, которые продавать на улице было уже неудобно, и издания эти быстро исчезли. Впрочем, и увлечение ими тоже прошло, так как немудрящее содержание их перестало удовлетворять даже тех невзыскательных читателей, на которых листки были рассчитаны.
В истории журналистики появление уличных листков 1858 года было чрезвычайно характерным фактом. Этот факт, правда очень своеобразно, повторился в начале семидесятых годов, в разгул реакции.
Появился почти такой же вихрь лубочных изданий, на этот раз имевших форму уже не газеты и не брошюры и носивших подзаголовок ‘альманах’ или ‘литературный сборник’. Все они были размером в четвертую долю листа и имели от 8 до 16 страниц текста, по содержанию они мало чем отличались от ‘юмора’ летучих листков 1858 года. Эти издания указаны в моей книге ‘Русские альманахи и сборники 18 и 19 веков’8.
Можно вспомнить, что во время революционных событий 1905 — 1906 годов появился тоже целый вихрь сатирических изданий-однодневок, выходивших в форме журналов, кончавших свое существование, за редкими исключениями, на первом, втором или третьем номере. Разумеется, революционное содержание этих журналов не идет ни в какое сравнение ни с уличными листками 1858 года, ни с лубочными альманахами и сборниками семидесятых годов. Различны и причины возникновения тех и других. Речь идет лишь о формальном сходстве.
Немало было выпущено сатирических изданий, разнообразных по форме и, в большинстве случаев, убогих по содержанию, после февральской революции 1917 года. Это был тоже своего рода вихрь листовок и журналов.
В последний раз нечто подобное такому же вихрю уличных юмористических листков, появилось было уже в наше советское время, в 1922 году.
В какой-то мере в этом последнем ‘ренессансе’ был повинен я сам. Хорошо относившийся к моим эстрадным выступлениям народный комиссар просвещения Анатолий Васильевич Луначарский как-то поддался на мои уговоры о необходимости популяризации эстрадного репертуара и разрешил мне издать его в виде юмористической газеты. Был я тогда еще очень молод и, не задумываясь, написал какую-то забавную ‘передовую’, смешную ‘хронику’, сатирические ‘объявления’ и прочее. Самое же главное, дал газетке более чем неуместное название: ‘Известия Смирнова-Сокольского’.
Курьезная газетка незаслуженно прошумела и привлекла внимание, мною никак не ожидавшееся. Появились и другие юмористические газетки вроде ‘Веселой простокваши’, просто ‘Простокваши’ и так далее. Все это отличалось крайне невысоким качеством и быстро было прикрыто тем же Анатолием Васильевичем. Встречаясь со мной, он долгое время после этого, еще издали, сердито грозил мне пальцем: ‘Я покажу вам ‘Известия’!’
Это было не страшно, так как человека, равного Анатолию Васильевичу по душевной доброте, не было на свете. Этот талантливейший, европейски образованный публицист и политик обладал большим чувством юмора и единственно, к чему относился непримиримо — это к пошлятине, в чем бы она ни проявлялась. Был он страстным библиофилом, и его многоязычная библиотека являлась предметом, о котором он говорил много и охотно. А говорил он ярко, красочно, увлекательно. Незабываемый человек! Множеству советских артистов, писателей и художников он оказал чуткую помощь и поддержку.
Возвращаясь к летучим листкам 1858 года, надо сказать, что сейчас они, разумеется, чрезвычайно редки. Ну кто же собирал подобную литературу? Конечно, только специалисты — литературоведы. Коллекция, собранная именно таким специалистом — П. А. Ефремовым, и попала в мою библиотеку. После мне удалось пополнить ее: изредка листок-другой еще попадались на книжном рынке. Я приведу здесь их список, так как самые названия листков характеризуют в достаточной степени содержание и направление этих летучих изданий. Вот он:
‘Смех No 0’, ‘Смех No 00’, ‘Смех под хреном’, ‘Смех смехович’, ‘Пустозвон’ (три номера), ‘Смех и горе’ (три номера), ‘Ералаш’ (два номера), ‘Шутник’, ‘Потеха’ (два номера), ‘Пустомеля’, ‘Рододендрон’, ‘Щелчок’, ‘Дядя шут гороховый, со племянники чепухой и дребеденью’, ‘Бесструнная балалайка’, ‘Юморист’, ‘Раек’ (два номера), ‘Сплетни’, ‘Литература в ходу’ (два номера), ‘Правда деда Федота’, ‘Фантазер’, ‘Сплетник’, ‘Фонарь’, ‘Смех’ (‘Чудеса в решете’), ‘Русский мужичок-говорун’, ‘Смех и горе-горемыка’, ‘Смех и горе’, ‘Бардадым’, ‘Бессонница’, ‘Попугай’, ‘Всякая всячина’, ‘Новейшие юмористические рассказы’ (два номера), ‘Картинки с натуры’ (три номера), ‘Не журнал и не газета’, ‘Разгулье на петербургских островах’, ‘Говорун’, ‘Муха’, ‘Юбки кринолины’, ‘Турусы на колесах’ (два номера), ‘Правда в стихах и прозе’. Вероятно были и другие, но не много.
Авторами и в большинстве случаев издателями этих листков являлись следующие лица: А. К. Фриде, С. И. Турбин, Е. Бернет, Г. П. Надхин, П. И. Пашено, Б. И. Корзон, Е. С. Щукин, H. H. Герасимов, А. Узанов, К. Т. Козлов, А. К. Нестеров, М. Евстигнеев, А. Балашевич, И. К. Зейдель, А. Троицкий, Танеев, Л. Пивоваров, Н. Брусков.
Часть этих людей — писатели, которые стали участниками листков случайно, часть — профессионалы лубочной литературы.
Труд и тех и других в летучих листках не внес в литературу какого-либо мало-мальски ценного вклада, но и не нанес ей существенного вреда. Можно вполне согласиться с цензором А. В. Никитенко, записавшим у себя в дневнике следующее: ‘Поутру был у князя Щербатова. Неутешительный разговор о современных делах. В Главном правлении училищ генерал-губернатор напал на несчастные листки, которых развелось ныне множество и которые продаются на улицах по пяти копеек. Это его пугает. Между тем, в этих листках нет ничего ни умного, ни опасного. Им строго воспрещено печатать что-нибудь относящееся к общественным вопросам. Это пустая болтовня для утехи гостинодворцев, грамотных дворников и пр. Один господин литератор и мне говорил, что их следовало бы запретить. Зачем? — отвечал я. — Конечно, это вздор, но он приучает грамотных людей к чтению. Все-таки это лучше кабака и харчевни. Между тем, от вздорного они мало-помалу перейдут и к дельному. Ведь и хлеб вырастает из навоза. Да и что это за система — все запрещать. К чему только протянет руку русский человек самым невинным образом, тотчас и бить его по рукам. Ведь и в старину издавались же для народа лубочные картины с разными рассказами и сказками! Но наши великие администраторы во всем видят опасность’9.
Повторяю, что с этими суждениями о летучих листках цензора Никитенко можно было бы согласиться, если бы в их число не внес и своего ‘вклада’ интересующий нас сейчас Борис Михайлович Федоров. ‘Вклад’ его был, разумеется, просто подлый, и листки его резко отличны от всех других листков 1858 года.
В приведенный выше список летучих листков я нарочито их не включил, так как считал, что подобные ‘опусы’ Бориса Федорова заслуживают быть представленными отдельно. ‘Листков’ у него было всего два и назывались они: ‘Басня ороскоп кота (акростих)’ и ‘Моим трутням совет’.
Первый листок напечатан в Петербурге, в типографии X. Гинце и имеет цензурное разрешение от 10 апреля 1858 года. Это — второе издание листка. Первое вышло в феврале того же года. Весь текст напечатан на одной стороне листа и представляет из себя стихотворение-акростих следующего содержания:
Кот Васька, желчный и кривой,
Отсюда в Альбион забрался,
Ломать придумал край родной,
Он в чуже, знать, ума набрался:
К мадзиновским рядам пристал.
Онучки с полушубком тертым,
Лежанку на которой спал,
Ь …………………….
Щипать, да рыть не уставал
И весь тот сор — в журнале издавал!
Как вдруг молва о том идет
У бриттов alien bill — в закон войдет!
Пришельцу Ваське стал грозить
Европы общий приговор:
Таких как он велят ловить,
Ловить, чтобы печатный вздор,
Ясновельможный кот и вор,
Гремучим наполняя сором,
Отважно не бросал в людей!
Тут Ваську как освищут хором,
Отправят вдруг в Ботанибей,
Велят: за полюса — звезду повесить,
А колокол коту к хвосту привесить.
И выйдет тут такой трезвон,
Что мыши, крысы и педанты,
Сулил которым гибель он,
Не попадут уж в арестанты!
Вся эта галиматья подписана ‘Ижицын’, расшифрованным ныне псевдонимом Бориса Федорова.
Из первых букв этого, с позволения сказать, акростиха получается фраза: ‘Колокольщику петля готова’. Не трудно догадаться, что под ‘Колокольщиком’ подразумевается издатель ‘Колокола’ А. И. Герцен. Злобная пена тупорылой шавки брызжет на него и в самом содержании стихотворения.
Несколько загадочными казались последние четыре строки стихотворения, из начальных букв которых получается непонятное ‘ИЧСН’. Долгое время это расшифровывали, как ‘и черт с ним’, то есть — полностью: ‘Колоколыцику петля готова и черт с ним’. Советский литературовед Ю. Г. Оксман предложил куда более точную расшифровку ‘ИЧСН’. Это значит: ‘и Чернышевскому с Некрасовым’, или полностью: ‘Колоколыцику петля готова и Чернышевскому с Некрасовым’. Ю. Г. Оксман, конечно, держится более правильного мнения о мере подлости господина Федорова.
Листок этот, несомненно, издан с благословения и при помощи Третьего отделения, в котором Борис Федоров считался своим человеком. Популярность летучих листков была использована охранкой в целях своеобразной агитации против А. И. Герцена, Н. А. Некрасова и Н. Г. Чернышевского. Имя Герцена не было полностью названо, так как существовало запрещение даже упоминать эту фамилию в печати. Охранка не хотела нарушать своих же собственных постановлений.
Пасквиль не мог нанести Герцену какого-либо вреда, и он высмеял его у себя в ‘Колоколе’ (1858 г., No 17), перепечатав целиком. ‘Наконец-то, — писал Герцен, — разрешено в России говорить о ‘Колоколе’, хотя для начала только по-китайски, читая буквы сверху вниз…’
Н. А. Добролюбов написал ироническую рецензию в ‘Современнике’, прикинувшись ничего не понимающим в содержании акростиха, но так, что читателям было все ясно. Рецензию эту цензура из журнала вырезала, но с текстом познакомила Федорова, подбивая его на ответ.
До Н. А. Добролюбова против пасквилянта выступила ‘Иллюстрация’ В. Р. Зотова, разумеется, тоже в крайне осторожной форме.
В ответ Б. Федоров выпустил второй листок, также под псевдонимом ‘Ижицын’, с названием ‘Моим трутням совет’. Здесь был напечатан акростих, из начальных букв которого выходило ‘Обезьянам трезвона’, подразумевая ‘подражателей’ А. И. Герцена. В содержании самого акростиха заключалась беспардонная брань по их адресу. На обороте листка напечатано несколько рисунков, изображающих колокол, петлю, обезьян-подражателей и так далее. Листок напечатан в типографии Академии наук и разрешен цензурой 6 июня 1858 года.
Надо ли говорить, что оба пасквильных листка Бориса Федорова сделаны бездарно, без тени остроумия. Но они представляют несомненный интерес как документы, свидетельствующие о борьбе лагеря крепостнической реакции с революционным демократом А. И. Герценом.
Подловатая физиономия пасквилянта Бориса Федорова выглядит отвратительно, и можно еще раз подивиться, как В. А. Верещагин, рассматривая его же, федоровский, ‘Кабинет Аспазии’, нашел возможным с умилением говорить, что альманах этот ‘благоуханными цветами усыпает свою дальнюю дорожку’? ‘Дорожка’ эта была отнюдь не дальней, и вела издателя альманаха Бориса Федорова прямо в Третье отделение.
1 Верещагин В. А. Памяти прошлого. Статьи, и заметки. Спб., 1914.
2 Четыре книги, имеющиеся у меня, заслуживают такого определения. Они назы-ваются: 1. ‘Невский проспект’ Н. В. Гоголя, с рисунками Д. Кардовского. Спб., 1905. (Напечатано 150 экземпляров), 2. Четыре басни И. А. Крылова, с неизданными рис. А. Орловского. Спб., 1907 (150 экз.), 3. ‘Рассвет’, поэма А. Голенищева-Кутузова, с рис. А. Пятигорского. Спб., 1908 (250 экз.), 4. ‘Казначейша’ М. Ю. Лермонтова, с рис. М. Добужинского. Спб., 1914 (500 экз.).
3 Кабинет Аспазии. Литературный журнал. Кн. I—VI. Спб., тип. И. Байкова, 1815. 88, 106, 127, 114, 111, 77 с. 16R. Кроме многочисленных сочинений Б. Федорова (издателя) в альманахе помещены работы А. Рихтера, В. Бахирева, И. Исакова и др.
4 Цитируется по книге В. Вересаева ‘Спутники Пушкина’, т. 2. М., 1937, с. 366.
5 ‘Доклады и сообщения филол. ин-та Ленингр. ун-та им. А. А. Жданова’, вып. 2, 1950, с. 117.
6 Цитируется по статье, указанной в предыдущем примечании.
7 Добролюбов Н. А. Собр. соч., т. 1. Л., 1950, с. 599.
8 Смирнов-Сокольский Н. Русские литературные альманахи и сборники XVIII и XIX вв. М., 1956.
9 Дневник А. В. Никитенко. Запись от 17 мая 1858 г.