Несколько слов об Ренане, Страхов Николай Николаевич, Год: 1892 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 22 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

Н. Страховъ

Нсколько словъ объ Ренан

1892.

Н. Страховъ. Борьба съ Западомъ въ нашей литератур. Книжка третья

С.-Петербургъ. Типографія бр. Пантелеевыхъ. Верейская, 16. 1896

ОГЛАВЛЕНІЕ.

I. Ренанъ въ нашей литератур

II. Ренанъ въ европейской литератур

III. Полезное вліяніе

IV. Католическій протестантъ

V. Свтскій писатель.

VI. Оцнка со стороны католиковъ и протестантовъ

VII. Отзывъ Аміеля

VIII. Отвтъ Ренана Аміелю

IX. Католическое и протестантское вольнодумство

Умеръ великій французскій писатель, и невольно мы задаемъ себ общій вопросъ: въ чемъ сила и содержаніе его дятельности, и что такое онъ для насъ, русскихъ? Теперь онъ уже весь передъ нами, уже не будетъ больше удивлять и дразнить насъ своими выходками, не будетъ лукаво уврять насъ сегодня, что мы напрасно поврили тому, что говорилъ онъ вчера. Ренанъ часто подсмивался надъ собою, но больше всего онъ, конечно, подсмивался надъ читателями, какъ-будто главная его цль была — постоянно жалить тупые умы и пустыя души, не давать заглохнуть лучшимъ струнамъ въ ожирвшихъ сердцахъ. Его похвалы нердко были очень солоны, а порицанія иногда заключали въ себ большую честь. Теперь вся эта игра кончена, иронія и восторженность, лукавство и простодушіе, фраза и слово отъ сердца — все замолкло навсегда, и онъ уже не можетъ ни помшать намъ, ни помочь въ пониманіи своихъ писаній. Онъ уже свободенъ отъ всякихъ обязанностей, а на насъ вполн ложится обязанность быть зоркими и добросовстными, если желаемъ судить его.

I.
Ренанъ въ нашей литератур.

У насъ, въ Россіи, давно составилось и господствуетъ двоякое мнніе о Ренан. Одни считаютъ его просто современнымъ вольнодумцемъ, врагомъ религіи и христіанства, такъ сказать, новымъ Вольтеромъ, и потому осыпаютъ его всми порицаніями и подозрніями, издавна высказываемыми противъ такихъ, враждебныхъ вр, писателей. Другіе, напротивъ, хотя не порицаютъ Ренана, но и никакъ не хвалятъ, остаются къ нему совершенно равнодушными, какъ будто съ явленію незначительному и пустому. Таково отношеніе съ нему нашей свтской литературы, то-есть того, что обыкновенно называется литературою. Можно даже сказать, что у насъ т, кто чувствовалъ нкоторое поползновеніе къ вольнодумству, больше другихъ питали пренебреженіе къ Ренану. Фактъ — очень интересный для нашей умственной жизни. Иностранные писатели у насъ вообще пріобртаютъ значеніе гораздо легче, чмъ свои, и даже часто гораздо большее значеніе, чмъ у себя на родин. Но вотъ писатель всесвтно знаменитый, притомъ неотразимо привлекательный и заставившій всхъ себя читать,— и, однако же, наша литература вполн оттолкнула отъ себя его вліяніе, была къ нему или ршительно враждебна, или ршительно равнодушна. Когда, въ 1863 году, вышла Vie de Jsus Ренана, Герценъ назвалъ ее ‘пустою книжкою’, а г-жа Евгенія Туръ, бывшая въ то время въ Париж, такъ отозвалась объ ней въ Голос (газета Краевскаго, 1864, No 171):

‘Мы считаемъ книгу Ренана книгою, не имющею особыхъ достоинствъ и не заслуживающею того шума, который она надлала при своемъ появленіи. По нашему мннію, это очень посредственный романъ, и ничуть не ученая книга. Богъ всть, для какой цли она написана и какой цли она достигла’ {Изъ исторіи литературнаго нигилизма, стр. 419.}.

И такъ, самое важное изъ сочиненій Ренана было встрчено у насъ не только отрицаніемъ всякой его значительности, но и прямыми подозрніями. Съ тхъ поръ и до настоящаго времени у насъ не прекращалось подобное холодное и высокомрное отношеніе съ Ренану. Изъ сотрудниковъ русскихъ журналовъ едва-ли не я одинъ слдилъ за нимъ и изрдка кое-что писалъ объ немъ.

Не странное ли это явленіе? Очевидно, просвщеніе, почерпаемое нами съ Запада, иметъ у насъ какой-то своеобразный ходъ. Напрасно мы только туда и глядимъ, только и добываемъ себ европейскія книжки и стараемся познакомиться со всмъ новымъ и новйшимъ. Есть вещи, которыя никакъ съ намъ не прививаются. Ренанъ для Россіи вовсе не то, что для Франціи и Германіи, тамъ его вліяніе огромно, а у насъ совершенно ничтожно. Вліяніе — что такое? Не просто толпа поклонниковъ, а и увлеченіе складомъ мыслей писателя, развитіе его взглядовъ и, наконецъ, борьба съ этими взглядами, сознательное отверженіе ихъ на томъ основаніи, что мы съумли стать выше и взглянуть дальше. Ничего такого не возбудилъ у насъ Ренанъ, мы встртили его только слпою враждою и слпымъ равнодушіемъ, потому, очевидно, что къ правильному, живому отношенію мы еще очень мало способны.

II.
Ренанъ въ европейской литератур.

Впрочемъ, правильныя отношенія вообще очень рдки. Самъ Ренанъ представляетъ собою образчикъ удивительной неправильности въ умственной жизни народовъ, именно чрезвычайной запоздалости умственнаго вліянія нмцевъ на французовъ. Ренанъ вдь есть, прежде всего, плодъ нмецкой науки, вырощенный на французской почв, онъ воспитался на чтеніи нмецкихъ философовъ и богослововъ, и отъ нихъ принялъ главный складъ своей мысли и существенные свои научные пріемы. Но не замчательно ли, что такъ поздно обнаружилось это вліяніе одной образованности на другую? Еще съ конца прошлаго вка, со временъ Гёте, Гердера, Шеллинга, въ Германіи началось то глубокое умственное движеніе, которое сдлало эту страну, въ первой половин нашего вка, школою высшаго образованія для всего міра. Съ тхъ поръ не мало даровитыхъ французовъ побывали въ этой школ (напримръ г-жа Сталь, Кузенъ, Кине и т. д.), и потомъ старались перенести во Францію этотъ новый германскій духъ. Но между народами существуютъ въ этомъ отношеніи какія-то высокія и крпкія стны, не дающія сливаться разнороднымъ стихіямъ. Все дло ограничивалось только поклоненіемъ нмецкимъ ученымъ и мыслителямъ, и поклонники вовсе не успвали претворить въ свою плоть и кровь существенныхъ стремленій этой литературы. Таковъ, напримръ, и въ наши дни Тэнъ, далеко не проникнутый тмъ философскимъ духомъ, который онъ такъ высоко цнитъ и хвалитъ. Только Ренана можно считать писателемъ, дйствительно усвоившимъ себ пріемы нмецкой мысли, онъ первый усплъ подняться надъ обыкновеннымъ уровнемъ французскихъ разсужденій и изслдованій, такъ что, какъ бы мы его ни судили, но должны признать, что онъ заставилъ литературу своего народа сдлать большой шагъ впередъ.

Очень любопытно также то, какъ появленіе Ренана отразилось въ Германіи. Несмотря на то, что внутренняя работа германскаго духа, конечно, не прекращается, ей случается, однако же, терпть долгія остановки и затмнія, или же крупныя уклоненія въ сторону. Въ 1863 году было въ Германіи время едва-ли не самаго сильнаго господства матеріализма,— постыдное время, когда почти перестали выходить философскія сочиненія, и профессора философіи, вмсто того, чтобы заниматься философіею, писали книги противъ натуралистовъ. Разумется, люди религіозные замкнулись въ своихъ врованіяхъ и стали чуждаться богословскихъ и философскихъ изслдованій, а люди вольнодумные постоянно толковали эти изслдованія въ свою пользу. Матеріалисты, напримръ, думали, что весь смыслъ книги Штрауса Das Leben Jesu состоитъ въ отрицаніи христіанства и даже всякой религіи, потому и врующіе получали право твердить, что ученые, подобные Штраусу, заражены кореннымъ предубжденіемъ, доходятъ до явныхъ нелпостей, а слдовательно, не стоятъ вниманія. Когда разногласіе усиливается до такой степени, когда об партіи одинаково провозглашаютъ: что не съ нами, то прошивъ насъ, тогда исчезаетъ надобность и возможность двигаться впередъ. И, дйствительно, философское и богословское движеніе въ это время затихло въ Германіи.

И вдругъ появляется книга Ренана. Германія не могла не узнать въ ней своего дтища, не могла не видть, что этотъ французъ продолжаетъ лучшія преданія ея мыслителей и экзегетовъ, и что онъ сдвигаетъ изслдованіе съ того распутія, на которомъ оно почему-то застряло. Притомъ, блистательная форма писаній Ренана такова, что на нихъ обратилось общее вниманіе, и уже никакъ нельзя было говорить, что дло идетъ о полномъ отрицаніи всякой религіи. Нкоторые читатели, какъ мы видли, гадали даже прямо въ противоположную сторону, они недоумвали, для какой цли написана книга Ренана и какой цли достигла, т. е. подозрвали, что ея тайное стремленіе — поддержать католичество.

По плодамъ ихъ вы узнаете ихъ: въ Германіи книга Ренана составила эпоху, вдругъ оживила экзегетическія и философско-религіозныя изслдованія. Начиная съ ея появленія, нмецкая литература по этимъ вопросамъ дала рядъ превосходныхъ сочиненій, Ренанъ какъ будто разрушилъ то оцпенніе, которое навелъ на всхъ черствый и упорный Штраусъ. При этомъ нельзя, конечно, говорить, что нмцы научились у Ренана лучшей критик и лучшему умнью ставить и понимать вопросы, нтъ, нмецкіе ученые обыкновенно не безъ пренебреженія отзываются объ учености Ренана и объ его логик. Но онъ взялъ такой тонъ, котораго у нихъ не было, сдлалъ попытку художественнаго, т. е. дйствительно-историческаго изложенія, на которое они не отваживались, въ этомъ была его сила, и въ этомъ стали съ нимъ соперничать многоученые нмцы, притомъ писавшіе нердко съ глубокою и искреннею религіозностію.

Движеніе распространилось и дале, напримръ, въ Англію. У насъ очень извстны по переводамъ дв англійскія книги — ‘Жизнь Христа’ Фаррара и ‘Ессе homo’, безъ возбужденія, произведеннаго Ренаномъ, он, можетъ быть, и не появились бы на свтъ, а благочестивые читатели помнятъ, сколько хорошихъ чувствъ и мыслей имъ доставшій эти книги.

III.
Полезное вліяніе.

Когда хвалятъ Ренана, то часто его называютъ чрезвычайно возбудительнымъ (suggestif), и, конечно, это прекрасная похвала для писателя. Онъ заставляетъ насъ мыслить, онъ не впадаетъ въ давно проторенныя колеи, а безпрестанно вызываетъ насъ на новыя усилія ума, открываетъ во вс стороны какіе-то просвты. Почти всегда рчь его иметъ, если можно такъ выразиться, тонъ улыбки,— какъ будто посл каждой фразы онъ готовъ спросить читателя: ну, что вы на это скажете? Онъ не уклоняется отъ возраженій, а, можно сказать, прямо ихъ вызываетъ, ни мало не закутывая и не сглаживая своей мысли ходячими выраженіями и формами. Если при такихъ свойствахъ писанія, при умньи возбудительно толковать о важнйшихъ и труднйшихъ предметахъ, онъ достигъ большаго вліянія и, какъ мы видли, вызвалъ, нкоторымъ образомъ, цлую литературу, то ему слдовало бы отдать большую честь, даже въ томъ случа, еслибы мы находили себ пищу для ума не въ его собственныхъ писаніяхъ, а только въ этой вызванной ими литератур. Но Ренанъ, какъ кажется, заслуживаетъ не такой лишь скупой похвалы. Несомннно, что въ немъ была значительная религіозность, и что въ ней содержится главная тайна его значенія и успха. Его проницательность въ отношеніи къ религіознымъ движеніямъ души — часто удивительна, пусть онъ не обнимаетъ всецлой сферы религіозной жизни, но зато во многихъ ея областяхъ онъ понимаетъ вс тонкости и оттнки. Такимъ образомъ, несмотря на всякія ошибки, противорчія и заблужденія, въ книгахъ Ренана есть драгоцннйшій элементъ, какого, напримръ, и слда нтъ у Штрауса, Поэтому и возставать на Ренана, и обличать его нужно всегда съ осторожностью, чтобы не оказалось, что мы, вступаясь за религію, сами иныхъ вещей въ ней понимать не умемъ.

Предметъ этотъ очень труденъ, чтобы пояснить и подтвердить нашу тему, мы сошлемся на одного изъ самыхъ жестокихъ противниковъ Ренана, на знаменитаго въ католической литератур отца Гратри, писателя, высокаго по характеру и горячаго защитника религіи. Вотъ, что онъ пишетъ:

‘Въ эти послдніе дни я замчаю трогательное явленіе. Жизнь Іисуса, это сплетеніе противорчій и ошибокъ, эта книга, наполненная оскорбленіями для Христа, содержитъ десять или двнадцать страницъ удивленія, преклоненія и почтенія передъ Его красотою. Въ этихъ строчкахъ свтятся передъ нами, хотя уменьшенныя и затертыя, нкоторыя черты Іисуса. И что же? Вотъ я встрчаю многія души, которыя, во всей книг, поняли и увидли только это одно. Божественное сіяніе чертъ Христа затмило для нихъ все остальное. На ихъ глаза тамъ вовсе нтъ этого остальнаго. И, дйствительно, если нсколько этихъ чертъ суть истинныя черты Христа, то остальное не иметъ существенности. Умъ не принимаетъ и не переноситъ въ одно и то же время противоположностей. Раздленіе признаковъ совершается въ ум читателей боле ясно, чмъ оно совершено въ книг. Одни видятъ и одобряютъ оскорбленія, другіе — удивленіе и благоговніе. Никто не понимаетъ того и другаго вмст’.

‘Истинно же умиляетъ меня въ настоящемъ случа то, какъ всемогуща эта единственная въ своемъ род красота, довольно немногихъ искаженныхъ ея чертъ, чтобы книга, ршительно невыносимая, показалась прекрасною’ {А. Gratry, Les sophistes et la critique. Par. 1864., стр. 284, 285.}.

Вотъ факты, засвидтельствованные достоврнйшимъ очевидцемъ, притомъ глубоко понимающимъ дло. Гратри указываетъ не на рдкіе и единственные случаи, осъ прямо говоритъ о многихъ душахъ. Посл этого становится понятнымъ, что между неврующими нашлись люди, которыхъ книга Ренана возвратила къ вр и даже къ церкви,— извстные факты, возбудившіе, конечно, немалое негодованіе вольнодумцевъ.

Подобныя явленія должны глубоко радовать каждаго признающаго высокое значеніе религіи. Нужно вспомнить, какъ трудны въ этихъ сферахъ всякіе истинные успхи, какъ безплодны бываютъ самыя напряженныя усилія. Краснорчіе проповдниковъ, несмотря на ихъ полную убжденность и благоговніе, обыкновенно скользитъ по сердцамъ, какъ давно привычная музыка, или громкая, но безжизненная реторика. Хотя слово есть наилучшее средство для выраженія мысли, но слово можетъ и закрывать нашу мысль, можетъ становиться между говорящимъ и слушающимъ, и мшать одной душ сообщаться съ другою. Если Ренанъ съумлъ избжать такой помхи, если онъ усплъ передать читателямъ то удивленіе и вдохновеніе, которое самъ чувствовалъ, то немудрено, что многимъ его книга ‘показалась прекрасною’, какъ говоритъ Гратри, можетъ быть, прекрасне иныхъ писаній, безукоризненно благочестивыхъ и чуждыхъ вольнодумства, но мало затрогивающихъ сердце читателя.

Вообще, Ренана, который никогда не переставалъ говорить о Бог, о религіи, о нравственныхъ требованіяхъ, у котораго не сходили съ языка эти высшіе вопросы, нужно признать крупнымъ дятелемъ въ томъ поворот отъ вещества и вншняго благополучія съ духу и внутреннимъ запросамъ совсти, который такъ сильно сказывается въ послднія десятилтія и среди котораго мы теперь живемъ. Безъ сомннія, этотъ писатель хотлъ добра и въ нкоторой мр усплъ въ томъ, чего хотлъ

IV.
Католическій протестантъ.

Но все это — общія точки зрнія, съ которыхъ можно видть общее значеніе писателя, но не опредляются его особенности, не видно опредленнаго итога, къ которому сводится трудъ его жизни. Что сдлалъ Ренанъ? Выяснилъ-ли онъ какія-нибудь стороны религіи и христіанства, и, если выяснилъ, то какія именно? Намъ хотлось бы указать здсь хоть одну-дв характеристическія черты этой дятельности.

Особенности каждаго писателя непремнно зависятъ отъ народа, въ которомъ онъ родился, и отъ религіи, въ которой воспитался. Значеніе религіи въ этомъ отношеніи часто вовсе опускается изъ виду, между тмъ Какъ оно неизмримо глубоко и важно. Такъ, напримръ, вся нмецкая ученость, философія и поэзія носятъ на себ очевидную печать протестантства. Этотъ народъ даже прямо представляетъ то удивительное зрлище, что между его свтскою и его духовною литературою нтъ того рзкаго раздленія, какое существуетъ между этими двумя областями въ католическихъ странахъ. Французы, а за ними и мы, русскіе, часто забываемъ объ этомъ,и отъ насъ ускользаетъ духовный элементъ, глубоко проникающій нмецкихъ писателей. Мы принимаемъ за ничего не значащую случайность, что Гердеръ и Шлейермахеръ были духовными лицами, что Шеллингъ и Гегель были студентами богословія, и т. д., и мы не замчаемъ, что эти мыслители до конца остались тмъ, чмъ они были. Религіозный духъ нмецкаго идеализма мы преспокойно откидываемъ, у Канта мы читаемъ Критику чистаго разума, но не придаемъ важности Критик практическаго разума, у Фихте изучаемъ Наукословіе, но никакъ не Руководство къ блаженной жизни, и т. д. Вообще, мы не умемъ понимать богословскаго характера главнйшихъ нмецкихъ мыслителей, мы все ищемъ у нихъ вольнодумства и остаемся слпы къ тому, что въ нихъ всего важне и поучительне. Въ этомъ отношеніи, въ отношеніи въ глубокой связи между религіею и умственной жизнью, можно позавидовать протестантамъ. Отдлившись отъ церкви, оставшись наедин со своею совстію и съ Библіею, они естественно направили свой умъ на обще-религіозные вопросы и на изученіе Писанія. Они всячески пытались создать себ философію, которая возвышалась бы до внутреннйшаго смысла религіи, и дйствительно, какъ Аристотель свою метафизику называлъ теологіею, такъ и геніальныя системы нмецкаго идеализма можно прямо назвать рядомъ попытокъ научнаго богомыслія. Съ другой стороны, цлыя поколнія ученыхъ, со всей нмецкой основательностію, со всмъ нмецкимъ прилежаніемъ, посвящали себя изученію Библіи. Священная книга была изучена до послдней іоты, была изслдована во всевозможныхъ отношеніяхъ. Протестантская экзегетическая литература есть нчто удивительное въ своемъ род, представляетъ колоссальный трудъ, который ясно свидтельствуетъ о религіозномъ воодушевленіи трудившихся. Можно быть недовольнымъ иными выводами этихъ толковниковъ, можно и философскій идеализмъ считать одностороннимъ взглядомъ, но, во всякомъ случа, задумывая лучшую экзегетику и лучшую философію, приходится идти въ школу къ протестантамъ и постараться превзойти то, что они сдлали.

Такимъ образомъ, и Ренанъ, примыкая къ нмецкой наук, въ сущности и тмъ самымъ примкнулъ съ протестантству. Его уваженіе къ религіи было великою новостью для парижанъ, но по ту сторону Рейна оно никого не удивило. Онъ сталъ употреблять формулы Гегеля, сталъ излагать взгляды библейскихъ критиковъ, но все это въ Германіи было хорошо знакомо каждому прилежному студенту богословія, и нашлись строгіе нмцы, которые рзко обличали подражателя и въ слабомъ пониманіи философіи, и въ поверхностномъ знакомств съ трудами экзегетики. Такъ судилъ, между прочимъ, знаменитый оріенталистъ Эвальдъ, очень религіозный человкъ, который еще въ пятидесятыхъ годахъ самъ написалъ и Исторію израильскаго народа и Исторію Христа. Въ заключеніе своего разбора Жизни Іисуса Ренана, Эвальдъ говоритъ: ‘Если теперь мы возвратимся съ тому, что въ этомъ сочиненіи можно найти добраго и прекраснаго, то мы замтимъ, что все это заимствовано изъ нмецкихъ источниковъ и есть не что иное, какъ плодъ послднихъ трудовъ Германіи….. Говоримъ это не для того, чтобы потребовать себ навалъ честь, весьма скудную, если взять эту книгу въ ея цломъ, но мы удивляемся, что нашъ авторъ, вопреки своему обычаю, уже не ссылается больше на Германію, и что онъ, во всей своей книг не упоминаетъ о тхъ нашихъ трудахъ, которые относятся къ предмету его сочиненія’ (Grtt. gelehrte Anz. 1863).

И такъ, религіозный складъ мыслей, слды котораго мы находимъ у Ренана и который онъ уметъ выражать съ такою силою и искусствомъ, есть, во-первыхъ, плодъ протестантства. Ренанъ протестантъ, насколько онъ сознательно держится своихъ идей. Всякій фактъ, всякій текстъ онъ возводитъ къ ихъ общему, отвлеченному смыслу, и религія для него есть только дло совсти каждаго.

Но, вмст съ тмъ, онъ и католикъ. Какъ извстно, онъ былъ даже съ дтства назначаемъ къ духовному званію и получилъ высшее католическое образованіе въ семинаріи св. Сульпиція. Поэтому, чисто-католическія воззрнія у него безпрестанно отзываются. Напримръ, онъ всегда исповдывалъ умственный аристократизмъ, извинялъ приспособленіе къ обстоятельствамъ, pias fraudes и т. д.

Мы здсь намчаемъ только темы для характеристики Ренана, которую не легко выполнить. Вообще же слдуетъ сказать, что двойственное положеніе Ренана длало его мысль часто шаткою, но въ то же время давало ему Чрезвычайную ширину взгляда. Онъ могъ понимать об половины западнаго христіанства, могъ и въ той и въ другой чувствовать значеніе частностей, которыя обыкновенно исключаютъ другъ друга въ умахъ.

V.
Свтскій писатель.

Здсь очередь остановиться на одной черт, которая, какъ намъ кажется, играла огромную роль въ писаніяхъ Ренана. Отказавшись отъ духовнаго званія и отъ всякаго подчиненія церкви, онъ долженъ былъ сдлаться свтскимъ писателемъ. Въ католическихъ странахъ существуетъ самое рзкое раздленіе между духовною и свтскою литературою. Каждая изъ нихъ живетъ и растетъ самостоятельно, какъ будто между ними нтъ и не можетъ быть ничего общаго,— даже больше, какъ будто одна противоположна другой. Причина этого раздленія заключается, конечно, въ духовной литератур, въ томъ, что она все рзче и рзче опредляла свои границы, все ршительне мшала своимъ писателямъ выходить за эти границы и отвергала всякаго посторонняго писателя, котораго мысль не умщалась вполн внутри этихъ границъ.

Со времени реформаціи католическій міръ чувствовалъ постоянное стремленіе соперничать съ протестантскимъ. Папы съ тхъ поръ покинули прежнюю распущенность нравовъ, старались достигнуть безупречной жизни и дятельности, точно также, католическіе богословы не хотли отставать отъ протестантскихъ въ подвигахъ мысли и всякой учености. Но, если съ тхъ поръ въ католичеств и умножилось число людей истинно святой жизни, то въ умственной сфер, однако же, вс попытки и усилія оказались безплодными. Потому что, какъ скоро эрудиція или философія какого-нибудь писателя выступали или даже только казались выступающими за извстные предлы, онъ подвергался безпощадному отлученію. Можно насчитать много трогательныхъ примровъ, когда люди чрезвычайно даровитые и всей душою стремившіеся укрпить католичество посредствомъ науки и мысли, достигали только того, что подъ конецъ были осуждаемы какъ исказители вры и враги религіи. Поэтому, совершенно правъ былъ ныншній папа, когда посовтовалъ своимъ профессорамъ и академикамъ просто вернуться съ ом Аквинскому, и слдовательно зачеркнуть всю свою и чужую философію, какая появилась съ тхъ поръ. Ученые послушались совта, и дло идетъ теперь превосходно.

Такимъ образомъ, въ католическихъ странахъ образовалась постепенно цлая пропасть между духовною и свтскою областью. Свтская литература выросла въ постоянной борьб и вражд съ духовною, перестала понимать все религіозное и поставила вольнодумство почти прямо своимъ знаменемъ. Главное же ея противодйствіе состояло въ томъ, что весь интересъ человческой жизни былъ перенесенъ ею на другой полюсъ, именно на земныя блага и радости, которыя она и разработывала совершенно свободно, съ величайшимъ усердіемъ и успхомъ. Притомъ, сама литература сдлалась отчасти забавою, удовольствіемъ. главная масса читателей въ настоящее время уже читаетъ не для того, чтобы мыслить и въ чемъ-нибудь наставляться, а для того, чтобы развлекаться, чтобы потшаться игрою воображенія. Отсюда удивительные успхи въ искусств разсказывать, изображать дйствительность словами.

И вотъ Ренанъ захотлъ попасть въ тонъ этой литературы. Онъ, впрочемъ, искренно восхищается всмъ этимъ движеніемъ, онъ преклоняется передъ своимъ вкомъ съ такимъ же чувствомъ, какъ если бы онъ былъ средневковой монахъ, который какимъ-то чудомъ перенесенъ въ XIX столтіе и ослпленъ вдругъ открывшимися ему умственными и вещественными успхами людей. Поэтому онъ во всемъ захотлъ быть какъ можно боле свтскимъ, ни въ чемъ не показаться семинаристомъ. Эти его старанія очень замтны, отъ нихъ происходитъ особенная пикантность его изложенія, когда онъ о священныхъ предметахъ говоритъ не только мірскимъ, но прямо свтскимъ тономъ, тутъ онъ иногда впадаетъ даже въ пошлость, напускаетъ на себя развязность и сальность какого-то вертопраха.

Подъ конецъ жизни, онъ, вроятно, чувствовалъ, что его усердіе нердко заходило слишкомъ далеко. Въ 1890 году онъ писалъ: ‘въ моихъ сочиненіяхъ, назначенныхъ для свтскихъ людей, я долженъ былъ принести много жертвъ тому, что во Франціи называется вкусомъ’. Невольно хочется спросить: какая же была нужда Ренану писать для свтскихъ людей? Ради какихъ благъ онъ вздумалъ служить не своему уму и чувству, а ‘тому, что во Франціи называется вкусомъ’? И жалко и досадно, если такому пустому идолу Ренанъ ‘принесъ много жертвъ’, какъ онъ увряетъ.

Дальше онъ нсколько поясняетъ свою жалобу. ‘Французскія требованія ясности и умренности, которыя иногда, нельзя въ томъ не признаться, принуждаютъ насъ говорить лишь часть того, что мы думаемъ, и вредятъ глубин, казались мн тиранніею. Французскій языкъ хочетъ выражать лишь ясныя вещи, между тмъ, самые важные законы, т, которые касаются превращеній жизни, не бываютъ ясны, мы ихъ усматриваемъ въ нкоторомъ полусвт’. ‘Такимъ-то образомъ, Франція прошла мимо иныхъ драгоцнныхъ истинъ, не то чтобы не видя ихъ, но отбрасывая ихъ въ сторону, какъ нчто безполезное или невозможное для выраженія’ {L’avenir de la science. Prface. V, VII.}.

Въ этихъ самооправданіяхъ или самообвиненіяхъ, можетъ быть, есть нкоторое преувеличеніе. Можетъ быть, то, чего не усплъ высЕазать Ренанъ, эта область ‘глубины’ и ‘драгоцнныхъ истинъ’, не такъ велика, какъ можно подумать съ перваго раза. Вроятне, что онъ самъ, какъ истый французх, не чувствовалъ расположенія говорить о томъ, что видлъ только ‘въ полусвт’. Въ сущности, онъ не обладалъ философскимъ складомъ мысли, у него нигд нтъ точной постановки понятій и ихъ послдовательнаго развитія. Онъ имлъ большой вкусъ съ философскимъ соображеніямъ, но обыкновенно понималъ ихъ только въ образахъ и фантазіяхъ, уловлялъ ихъ смыслъ чувствомъ, а не умомъ. Тмъ привлекательне онъ для читателей, но едва-ли можно сказать, что онъ скрывалъ про себя пониманіе боле глубокое, чмъ то, которое усплъ выразить.

VII.
Оцнка со стороны католиковъ и протестантовъ.

Вотъ стихіи, изъ которыхъ сложился умственный міръ Ренана. Он влекли его въ разныя стороны, но вмст съ тмъ он давали ему такое богатство мыслей, какое рдко можетъ встртиться. Германскій французъ, или французскій германецъ, протестантскій католикъ, свтскій монахъ — таковъ былъ человкъ, задумавшій написать Исторію первобытнаго христіанства.

Что же вышло? Не мудрено, что вс его читали (кром Спенсера, объявившаго о томъ въ газетахъ) и что онъ никому не угодилъ. Говорить объ этой книг можно безъ конца, но для насъ интересно было бы найти для нея основную точку зрнія, то-есть ту точку, съ которой открывается главная ея черта. Волей-неволей приходится и придется читать Ренана, не дурно бы поискать какихъ-нибудь указаній, при которыхъ мы могли бы въ немъ не путаться, могли тотчасъ видть его ложную сторону и прямо брать то хорошее, что въ немъ есть.

Католики не могутъ намъ помочь въ этомъ дл. Они встртили книгу Ренана съ обыкновеннымъ въ такихъ случаяхъ слпымъ фанатизмомъ. Тотъ же чистосердечный и блестящій умомъ Гратри, изъ котораго мы привели выписку, говорящую отчасти въ пользу Ренана, въ другихъ мстахъ объявляетъ и старается доказать, что Vie de Jsus ‘основана не только на атеизм, но на отрицаніи разума, что она есть лучшій плодъ, завершенное, классическое, окончательное произведеніе софистической школы, самой странной, самой слпой и наиболе достойной сожалнія, какая тольгсо упоминается въ исторіи человческой мысли’ {Les sophistes et la critique, стр. 36.}. (Тутъ разумется школа Гегеля).

Невольно приходитъ на умъ поговорка: кто слишкомъ много доказываетъ, ничего не доказываетъ. Когда порицаніе доходитъ до такой крайней степени, оно теряетъ всякую силу, потому что слишкомъ ясна его несправедливость. А главное — оно намъ безполезно, оно лишаетъ порицаемую книгу всякаго человческаго смысла, длаетъ изъ нея невозможное чудище, а потому не можетъ руководить насъ даже въ пониманіи ея темныхъ, дурныхъ сторонъ.

Настоящую свою критику Ренанъ нашелъ у протестантовъ, притомъ не у какихъ-нибудь отсталыхъ лютеранъ, а у самыхъ передовыхъ протестантовъ, доходящихъ до грани вольнодумства, или даже перешедшихъ эту грань. Они вполн цнятъ достоинства Ренана,значеніе того поворота, который онъ произвелъ въ пріемахъ исторіи, составлявшей его предметъ, но ихъ поразилъ у него нкоторый существенный порокъ, именно, недостатокъ чистаго вкуса и чистаго нравственнаго чувства. Такъ, Карлъ Шварцъ указываетъ у него погоню на ‘рзкими контрастами, совершенно напоминающими поэзію новйшихъ французскихъ романтиковъ, послднія произведенія Виктора Гюго’, но, сверхъ того, ‘повсюду проглядывающую нравственную распущенность, тоже новйшаго парижскаго времени’. ‘Онъ думаетъ’, продолжаетъ Шварцъ, ‘что вс великія дла длаются только посредствомъ народа, что для дйствія на народъ нужно отдаваться его идеямъ, нужно брать его, какъ онъ есть, со всми его иллюзіями’. ‘Ренанъ особенно любитъ украшенія, угождающія вкусу читателей и читательницъ романовъ. Сюда мтятъ романическіе намеки въ отношеніи къ Маріи Магдалин, къ жен Пилата, увидвшей въ окно чарующій образъ юнаго галилеянина’ и пр. Нельзя не согласиться съ Шварцомъ, что во всемъ подобномъ, дйствительно, слышно вяніе ‘новйшаго парижскаго духа съ его нравственною гнилью’ {Schwarz, Zur Geschichte der neuesten Thуologie, 4-te Aufl. Leipz., 1869, стр. 538 и сл.}.

Разумется, намъ нельзя здсь вдаваться въ обширныя выдержки и разъясненія. Приведемъ лишь, ради подтвержденія, еще огзывъ Шерера, глубокаго и тонкаго писателя. Онъ осыпаетъ похвалами Vie de Jsus, но въ заключеніе говоритъ:

‘Несравненное величіе религіи Христа состоитъ именно въ томъ, что, будучи религіею абсолютно нравственною, она не связана ни съ какимъ условіемъ времени или національности. Что принесла она въ міръ? Она принесла нкоторый идеалъ жизни, понятіе святости, понятіе, уже знакомое людямъ Ветхаго Завта, но которое еще боле возвысилъ и въ то же время смягчилъ сынъ Маріи, которое Онъ, какъ-бы сказать, пропиталъ слезами и нжностію, такъ что оно съ тхъ поръ навсегда завладло совстью людей’.

‘Вотъ въ чемъ духъ ученія и миссіи Іисуса, вотъ область идей, въ которой нужно установить свою мысль, если желаемъ точно опредлить характеръ христіанства. Между тмъ, Ренанъ сталъ на иную точку зрнія, на точку художника. Вмсто того, чтобы смотрть на Евангеліе со стороны нашихъ нравственныхъ инстинктовъ, онъ искалъ въ немъ преимущественно великаго, прекраснаго, я готовъ былъ сказать — красиваго (буквально joli — хорошенькаго). Онъ приложилъ къ жизни Іисуса чисто эстетическія категоріи. Онъ имлъ на это право, безъ сомннія. Первая свобода автора есть свобода длать лишь то, что онъ хочетъ длать. Вообще, мы невидимъ причины, почему бы человкъ свтскій и художникъ не имлъ тоже права сказать намъ, какою онъ находитъ религію, разсматриваемую съ вншней стороны. Но нужно признать, однако же, что дйствительно понимаются вещи только когда мы ихъ оцниваемъ по ихъ собственной природ, а люди, когда мы отдаемся ихъ генію,— и даже, что настоящее художество есть художество, которое во всякомъ предмет сообразуетъ свой тонъ, свой рисунокъ, свой стиль съ характеромъ воспроизводимыхъ имъ фактовъ’ {Е. Scherer, Mlanges d’histoire religieuse. 2-me йd. Par. 1865. стр. 126, 127.}.

Вотъ жестокій приговоръ, отъ котораго никогда не уйдетъ Ренанъ. Онъ сталъ на точку, не соотвтствующую предмету, да и на этой точк не исполнилъ ея высшихъ требованій. Нельзя также и не почувствовать ироніи, когда за Ренаномъ признаются права свтскаго человка, какъ-будто онъ никогда и не былъ духовнымъ, какъ будто его свтскость ничуть не умышленная, а натуральная.

Между тмъ, ради этой ствтскости, которую ему такъ хотлось усвоить, онъ беретъ религію больше всего ‘съ вншней стороны’, онъ почти упускаетъ изъ вида ея нравственный элементъ, тотъ ‘идеалъ жизни’, который она внесла въ человчество. Слдовательно, онъ неизмримо понижаетъ и искажаетъ предметъ, о которомъ писалъ.

VII.
Отзывъ Аміеля.

Книга Ренана возбудила множество споровъ и опроверженій, цлую литературу, очень любопытную, если слдить въ ней за принципами, сознательно или безсознательно одушевлявшими пишущихъ. Намъ кажется особенно интереснымъ здсь эпизодъ съ Аміелемъ, прославившимся своими посмертными записками. Ренанъ, какъ извстно, никогда не вступалъ въ споры, никому не отвчалъ ни на какія нападенія. Онъ молчалъ даже тогда, когда ему приписывались разговоры, которыхъ онъ не велъ, когда печатались письма, которыхъ онъ не писалъ. Но съ Аміелемъ у него вышло что-то похожее на полемику. Аміель, бывшій профессоръ философіи въ Женев, при жизни не имлъ никакой извстности, но, когда онъ умеръ (1881 г.), друзья его издали въ двухъ небольшихъ томикахъ выборку изъ дневника, который онъ постоянно велъ и который, въ теченіе десятковъ лтъ, составилъ рукопись, равную десяткамъ томовъ. Выборка, изданная подъ названіемъ Journal intime, поразила всхъ глубиною и силою мыслей и выраженія, и сразу поставила имя Аміеля въ разрядъ первостепенныхъ знаменитостей. Вотъ въ этомъ-то дневник, гд обсуждаются между прочимъ всякаго рода писатели, читанные авторомъ, встртились отзывы и объ Ренан. И вотъ, Ренанъ, не отвчавшій никому изъ живыхъ, почему-то отвтилъ на загробную укоризну Аміеля.

Приведемъ сперва, что говоритъ Аміель. Замтимъ, что онъ былъ реформатъ, былъ глубоко посвященъ въ германскую философію и отличался необыкновенною чуткостію. Онъ высоко цнитъ литературныя достоинства Ренана. Вотъ, напримръ, какъ онъ его характеризуетъ:

’20-го іюля 1869 года. Прочиталъ пять или шесть главъ Св. Павла Ренана. Если анализировать до конца, авторъ — вольнодумецъ, но вольнодумецъ, коего гибкое воображеніе уметъ предаваться тонкому эпикуреизму религіознаго чувства. Онъ считаетъ грубымъ того, кто не поддается этимъ граціознымъ мечтамъ, и ограниченнымъ того, кто принимаетъ ихъ серіозно. Онъ забавляется видоизмненіями совсти, но онъ слишкомъ тонокъ, чтобы надъ ними смяться. Настоящій критикъ ничего не заключаетъ и ничего не исключаетъ, все его удовольствіе — понимать не вря а наслаждаться созданіями энтузіазма, сохраняя притомъ свободу ума и ничуть не подпадая иллюзіи. Такіе пріемы кажутся фокусничествомъ, но это лишь благодушная иронія очень образованнаго ума, желающаго не быть чуждымъ ничему и не впадать ни въ какой обманъ. Это совершенный дилеттантизмъ Возрожденія. А сверхъ того — взгляды, взгляды безъ конца — и радостное чувство науки’ {H. Amiel, Fragments d’un journal intime, 5-me d. t. II, стр. 62.}.

Но, спустя нсколько времени, Аміель уже не такъ спокойно оцниваетъ этотъ удивительный дилеттантизмъ, а произноситъ надъ нимъ суровый приговоръ:

’15-го авг. 1871 года- Прочелъ во второй разъ La vie de Jesus Ренана. Характеристично въ этомъ анализ христіанства то, что грхъ не играетъ въ немъ никакой роли. Между тмъ, если что-нибудь объясняетъ успхъ Благой Всти между людьми, то именно то, что она приносила избавленіе отъ грха, однимъ словомъ, спасеніе. Слдовало бы, однако же, объяснять религію религіозно и не увертываться отъ средоточія своего предмета. Это не тотъ Христосъ, который составлялъ силу мучениковъ и который отеръ столько слезъ. У автора не достаетъ нравственной серіозности, и онъ смшиваетъ благородство со святостію. Онъ говоритъ Какъ впечатлительный художникъ о трогательномъ предмет, но его совсть, повидимому, не заинтересована въ вопрос. Разв можно смшать эпикуреизмъ воображенія, отдающагося прелести эстетическаго зрлища, съ терзаніями души, страстно ищущей истины? Въ Ренан есть еще остатокъ семинарской хитрости, онъ изъ священныхъ шнуровъ длаетъ петли, которыми давитъ. Можно, пожалуй, допустить эти презрительныя нжности въ отношеніи къ какому-нибудь духовенству, боле или мене коварному, но передъ искренними душами слдовало бы держаться нкоторой боле почтительной искренности. Пересмивайте фарисейство, но соблюдайте прямоту, Когда говорите съ честными людьми’ {Тамъ же, стр. 122, 123.}.

Это совершенно справедливо, и сказано мтко и сильно. Недостатокъ нравственной серіозности, недостатокъ прямоты и искренности — вотъ глубокій порокъ Ренана. Но конечно, не весь Ренанъ въ этомъ порок, конечно, въ то же время онъ всячески старается добиться отъ себя именно нравственной серіозности и искренней прямоты, но только никогда не можетъ этого вполн достигнуть, онъ ищетъ Бога, но часто лишь теряется въ пустот, онъ безпрестанно пускается въ откровенность, но часто лишь доходитъ до границы, за которой начинается цинизмъ. Онъ не можетъ воздерживаться отъ колебанія, и въ этихъ безпрерывныхъ и иногда очень странныхъ колебаніяхъ — его слабость и, вмст, его сила. Если мы разгадаемъ ихъ секретъ, то съумемъ найти и много добраго въ усиліяхъ этого гибкаго ума. Но, во всякомъ случа, Ренанъ весь высказался, и не слдуетъ предполагать въ немъ какой-нибудь скрытой глубины.

VIII.
Отвтъ Ренана Аміелю.

Въ 1884 году, черезъ два года посл выхода книги Аміеля, Ренанъ написалъ большой разборъ этой книги и тутъ отвчаетъ на мста, въ которыхъ она касается его самого.

Можно думать, что Ренанъ почувствовалъ себя задтымъ за живое. Весь его разборъ написанъ какъ будто съ желаніемъ не оцнить, а уронить Аміеля въ глазахъ читателей. Достоинства Дневника были съ великимъ мастерствомъ анализированы въ стать Шерера, приложенной къ Дневнику въ вид предисловія. Ренанъ ничего почти не говоритъ объ этихъ достоинствахъ, а пользуется книгой только для того, чтобы объяснить, почему Аміель ничего не усплъ сдлать въ литератур, и даже будто бы не отличался искусствомъ писанія. Между тмъ, самый этотъ Дневникъ есть, конечно, не малое пріобртеніе французской литературы, а изящество и легкость, съ которою въ немъ выражаются почти неуловимыя мысли,— выше всякихъ похвалъ.

Но главное содержаніе статьи Ренана есть, очевидно, оправданіе себя, отстаиваніе своихъ сочиненій. При этомъ онъ ничуть не думаетъ утверждать, что Аміель ошибся въ своей характеристик и приписалъ ему непринадлежащія ему черты. Нтъ, у Аміеля все точно. Но Ренанъ доказываетъ, что Аміель напрасно осуждаетъ эти черты, что он вовс не дурны, а скоре очень хороши. Напримръ:

‘Аміель негодуетъ, что иногда, говоря о такихъ предметахъ, я даю мсто улыбк и ироніи. Но, право! въ этомъ случа я считаю, что веду себя довольно по-философски’. И т. д.

Въ другомъ мст: ‘Состояніе души, которое Аміель презрительно называетъ эпикуреизмомъ воображенія, можетъ быть, вовсе не дурной пріемъ. Веселость иметъ въ себ нчто очень философское’ и проч.

Еще одно мсто: ‘Пересмивайте фарисейство, но соблюдайте прямоту, когда говорите съ честными людьми, говоритъ мн Аміель съ нкоторымъ гнвомъ. Боже мой! Какъ часто честные люди подвергаются опасности стать фарисеями, сами того не зная!’ и т. д. {Feuilles dtaches стр. 394, 396, 387. (Въ этой книг перепечатана статья объ Аміел).}.

По всмъ этимъ и другимъ подобнымъ вопросамъ, разсужденія Ренана очень возбудительны, и на нихъ можно бы съ удовольствіемъ остановиться. Но мы поспшимъ съ главному вопросу, къ той точк, гд, какъ намъ думается, всего глубже выразилась противоположность двухъ писателей. Ренанъ пишетъ:

‘Въ особенности его (Аміеля) занимаетъ и опечаливаетъ грхъ, его, лучшаго изъ людей, который меньше всякаго другаго могъ знать, что это такое. Онъ очень меня упрекаетъ, что я на этотъ предметъ не обращаю достаточнаго вниманія, и онъ дважды или трижды спрашиваетъ себя: ‘Куда же Ренанъ дваетъ грхъ?’ Скажу то, что на дняхъ говорилъ {Ссылка на рчь въ Трегье (Discours et confrences, стр. 217). ‘Я ничего не понимаю въ этихъ печальныхъ догматахъ’.} въ моемъ родномъ город: мн кажется, я дйствительно вовсе его упраздняю’. (Стр. 369, 370).

Да, грха Ренанъ не признаетъ. Собственно на эту тему и написана вся его статья объ Аміел, на тему о сущности и происхожденіи зла и о томъ, какъ достигнуть спасенія отъ золъ вншнихъ и внутреннихъ. Относительно грха, Ренанъ отзывается больше всего — незнаніемъ и непониманіемъ, и ршительно проповдуетъ оптимизмъ, то-есть, что жизнь не содержитъ въ себ никакого кореннаго зла. ‘Возстановленіе христіанства на основаніи пессимизма’,— замчаетъ онъ,— ‘есть одинъ изъ поразительнйшихъ симптомовъ нашего времени’ (стр. 375), и ему этотъ симптомъ страненъ и непріятенъ. Онъ, со своей стороны, тоже желаетъ религіозности, но говоритъ: ‘по-моему, тотъ религіозенъ, это доволенъ Господомъ Богонъ и самимъ собою’ (стр. 373).

Мы не будемъ входить въ подробности этой аргументаціи, какъ она ни ‘возбудительна’, лучше мы прямо приведемъ заключительный выводъ Ренана. Вопросъ о грх и зл есть вопросъ о нашей нравственности, и отъ ршенія его зависятъ правила нашей жизни, опредленіе ея высшаго блага. Ренанъ, въ этомъ отношеніи, ршительно заявляетъ слдующее:

‘Аміель съ безпокойствомъ спрашиваетъ: что же спасаетъ? О, Боже мой, спасаетъ то, что даетъ каждому побужденіе жить. Средство спасенія не одно и то же для всхъ. Для одного это — добродтель, для другаго — жажда истины, еще для другаго — любовь къ искусству, для многихъ — любопытство, честолюбіе, путешествія, роскошь, женщины, богатство, на самой низшей ступени — морфинъ и алкоголь. Люди добродтельные находятъ свою награду въ самой добродтели, а т, кто не добродтеленъ, имютъ на свою долю удовольствіе’ (стр, 382).

Вотъ, я думаю, наихудшая страница во всхъ сочиненіяхъ Ренана, почти совстно указывать на нее надъ только-что закрывшеюся могилою писателя, у котораго столько превосходныхъ страницъ. Можно бы и эту страницу назвать превосходною, но только еслибы можно было принять ее за иронію, за насмшку надъ извстными нравственными понятіями,— еслибы, напримръ, Ренанъ обратился съ этими словами къ своимъ любезнымъ парижанамъ и сказалъ имъ: вотъ вдь вся ваша нравственность. Но, къ несчастію, тутъ ироніи нтъ. Бда въ томъ, что люди, съ увлеченіемъ предающіеся ироніи и насмшк, если даже сперва и хранятъ въ себ нкоторыя высокія понятія, во имя которыхъ совершается это подсмиваніе, то со временемъ, однако, часто становятся совершенно въ уровень со своими насмшками, теряютъ способность видть дло въ его истинномъ вид, и если вздумаютъ заговорить прямою рчью, скажутъ то самое, что говорили на смхъ. Таковъ у насъ былъ Салтывовъ, такъ и Ренанъ заплатилъ любимой имъ ироніи нкоторую дань.

По точному смыслу его рчи выходитъ, что всеобщій спаситель есть алкоголь. Въ самомъ дл, первая черта спасенія, даруемаго религіею и нравственностію_}Конечно та, что это спасеніе всмъ доступно, что въ этой области часто послдніе становятся первыми и первые послдними. Ренанъ не хочетъ такого однообразія, но не видитъ, что волей-неволей людямъ придется же отыскивать какой-нибудь единый путь. Множество людей, и безъ совтовъ Ренана, стараются ‘спасаться’ посредствомъ ‘богатства’, или ‘женщинъ’, или ‘роскоши’, но вдь на такихъ и подобныхъ путяхъ нтъ конца неудачамъ, а для огромнаго большинства людей эти пути спасенія даже совершенно закрыты. Остается намъ, слдовательно, только одинъ выборъ: или ‘добродтель’, или ‘алкоголь’. Если оба эти средства, какъ увряетъ Ренанъ, одинаково приводятъ къ цли, то не ясно ли, какое изъ нихъ выберутъ слабые смертные?

Какое мелкое пониманіе человческихъ радостей и горестей!

IX.
Католическое и протестанское вольнодумство.

Чрезвычайно удивительно, что человкъ, написавшій исторію первобытнаго христіанства и исторію израильскаго народа, не понималъ, однако, въ сущности, что такое грхъ, а, слдовательно, и что такое святость. Онъ былъ воспитанъ какъ духовный, и всю жизнь занимался предметами, на которыхъ былъ воспитанъ, не странная ли загадка, что онъ не понималъ существенной черты религіи? Для него грхъ есть не боле, какъ тоска, для него никогда не было ясно, какъ возникаетъ въ дупі сознаніе грховности и желаніе отъ нея освободиться. Въ одномъ мст Ренанъ самъ даетъ намъ нкоторый ключъ къ этой загадк. Защищаясь отъ упрековъ Аыіеля, онъ говоритъ:

‘Вотъ великая разница между воспитаніемъ католическимъ и воспитаніемъ протестантскимъ. Т, кто, подобно мн, получилъ католическое воспитаніе, сохранили въ себ глубокіе его слды. Но эти слды не суть догматы, это — мечтанія. Какъ только та великая златотканная завса, испещренная шелкомъ, ситцемъ и коленкоромъ, за которою католицизмъ скрываетъ отъ насъ зрлище міра,— какъ только, говорю, эта завса разодрана, мы видимъ вселенную въ ея безконечномъ великолпіи природу — въ ея высокомъ и полномъ величіи. Между тмъ, протестантъ, самый свободный, часто сохраняетъ въ душ какую-то грусть, нкоторый запасъ умственной суровости, подобной славянскому пессимизму {Намекъ на Л. Н. Толстаго и на Достоевскаго.}. Иное дло — улыбаться надъ легендою какого-нибудь миологическаго святаго, иное дло — хранить въ себ впечатлніе этихъ страшныхъ тайнъ, которыя наводили печаль на столько душъ, притомъ лучшихъ душъ’ {Feuilles dtaches, стр. 370.}.

Намъ кажется, что Ренанъ тутъ очень врно и искренно указалъ на источникъ того, что, по его мннію, составляетъ его достоинство, а по нашему — его недостатокъ. Разница между католическимъ вольнодумцемъ и вольнодумцемъ протестантскимъ очевидно зависитъ отъ разницы между самимъ католичествомъ и протестантствомъ, Отсутствіе ‘нравственной серіозности’, непониманіе ‘грха’ — вытекаютъ въ извстной мр изъ католическаго воспитанія Ренана. И въ самомъ дл, если въ религіи преобладаетъ вншній характеръ, если спасеніе человка зависитъ не столько отъ него самого, сколько отъ средствъ и дйствій, направляемыхъ на него извн, то естественно, что его нравственное чувство станетъ терять свою силу, можетъ даже заглохнуть и выродиться. Протестантъ, пріученный обращать къ своей душ боле строгія требованія, получаетъ, такимъ образомъ, важное преимущество надъ католикомъ. Можно порадоваться, что мы, русскіе, оказались тутъ на той сторон, которой нельзя не отдать полнаго предпочтенія. Говоря о славянскомъ пессимизм, Ренанъ, очевидно, разуметъ т произведенія нашихъ писателей:, которыя недавно обратили на себя вниманіе Европы и поразили французовъ своимъ христіанскимъ направленіемъ. И дйствительно, то, что Ренанъ называетъ ‘страшными тайнами’, самые глубокіе вопросы нравственности были затронуты въ произведеніяхъ этихъ нашихъ писателей.

——

Кончая эти замтки, не можемъ не пожалть, что такъ мало пришлось сказать о свтлыхъ сторонахъ писаній Ренана. Можетъ быть, однако же, читатель, и по сказанному, уже почувствуетъ, какъ они неотразимо занимательны и какъ неизмримо богаты содержаніемъ. Нужно только умть читать Ренана, и тогда эта занимательность станетъ для насъ назидательностію, и это богатство пойдетъ намъ въ прокъ. Какъ бы то ни было, этотъ семинаристъ усплъ заставить Францію, а за нею и весь образованный міръ, интересоваться предметами и вопросами, которые считались почти сданными въ архивъ. Это составитъ для него вчную похвалу.

16 окт. 1892.

Читайте также: