Время на прочтение: 22 минут(ы)
Тихомиров П. В. Несколько критических замечаний на кн.: Чичерин. Основания логики и метафизики. М., 1894 // Богословский вестник 1894. Т. 3. No 8. С. 303—326 (2-я пагин.).
Нсколько критическихъ замчаній на книгу г. Чичерина: ‘Основанія логики и метафизики’.
Новый трудъ Б. Н. Чичерина {Изд. въ Москв, въ 1894 г.} во многихъ отношеніяхъ обращаетъ на себя вниманіе. Прежде всего, ученая репутація автора, извстнаго въ нашей литератур своими крупными работами по вопросамъ юридическимъ и философскимъ {Вотъ эти работы: ‘Областныя учрежденія въ Россіи въ XVII вк’, ‘Опыты по исторіи русскаго права’, ‘Очерки Англіи и Франціи’, ‘Нсколько современныхъ вопросовъ’, ‘Исторія политическихъ ученій’ въ 4 ч., ‘Наука и религія’, ‘Мистицизмъ въ наук’, ‘ Собственность и государство’ въ 2 ч., ‘Положительная философія и единство науки’.}, порождаетъ нкоторыя естественныя надежды и относительно настоящей книги. Затмъ трудность и важность предмета изслдованія, за который въ послднее время какъ y насъ, такъ и за границей обыкновенно берутся очень рдко и неохотно, длаютъ книгу г. Чичерина явленіемъ до извстной степени выдающимся. Наконецъ, и то назначеніе, какое самъ авторъ ей усвояетъ, не позволяетъ ее игнорировать: онъ посвящаетъ свою работу ‘молодымъ русскимъ философамъ, какъ наслдіе поколній, занимавшихся философіею въ нашемъ отечеств’, очевидно желая, чтобы она послужила,— если не руководствомъ, то возбужденіемъ къ опытамъ собственнаго философствованія для лицъ, интересующихся философскими вопросами. Всмъ этимъ, надемся, въ достаточной мр объясняется наше желаніе дать посильную оцнку новой книги г. Чичерина. Но кром указанныхъ прямыхъ побужденій къ такой оцнк мы имемъ еще одно косвенное. При появленіи своемъ въ свтъ, эта книга была встрчена весьма сочувственнымъ отзывомъ въ такомъ солидномъ журнал, какъ ‘Вопросы философіи и психологіи’ {Отзывъ этотъ помщенъ въ 21-ой кн. названнаго журнала и принадлежитъ кн. С. Н. Трубецкому. Кром этого отзыва была еще небольшая — и тоже довольно сочувственная замтка въ ‘Русскихъ Вдомостяхъ’.}. Весьма естественно, что этотъ отзывъ могъ бы послужить къ утвержденію за нею очень лестной репутаціи и, пожалуй, даже нкотораго вліянія въ нашемъ образованномъ обществ. Мы, съ своей стороны, не отрицая за произведеніемъ г. Чичерина многихъ достоинствъ, указанныхъ почтеннымъ рецензентомъ философскаго журнала, отнюдь, однако, не можетъ всецло присоединиться къ этому отзыву и, въ интересахъ истины и справедливости, желали бы дать къ нему нсколько поправокъ.
Книга г. Чичерина распадается на дв половины, изъ которыхъ первая содержитъ логику (стр. 12—216), a вторая метафизику (стр. 217—367). Такъ какъ это соединеніе двухъ философскихъ дисциплинъ въ одномъ изслдованіи мотивируется y автора ихъ внутренней сопринадлежностью, невозможностью разработывать одну безъ другой (стр. 3), то естественно, что имъ предшествуетъ общее предисловіе, которое, пожалуй, удобне было бы назвать ‘введеніемъ’ (стр. 1—11).
Какъ извстно, при настоящихъ условіяхъ разработки философіи, научное достоинство всякаго философскаго изслдованія опредляется двумя обстоятельствами: 1) качествомъ тхъ историко-критическихъ операцій, при помощи которыхъ авторъ оправдываетъ свою точку зрнія вопреки различнымъ противоположнымъ ученіямъ, и — 2) качествомъ даваемаго имъ положительнаго обоснованія своихъ взглядовъ. Съ этихъ двухъ точекъ зрнія мы разсмотримъ и книгу г. Чичерина.
Историко-критическая сторона въ изслдованіи г. Чичерина крайне слаба,— почти совсмъ отсутствуетъ, и это составляетъ главный и самый крупный недостатокъ работы, косвенно обусловившій и многіе промахи въ ея положительной сторон. Свое отношеніе къ другимъ исторически извстнымъ философскимъ ученіямъ авторъ опредляетъ главнымъ образомъ въ первой половин своего ‘предисловія’, гд говорится о повод, цли, предмет и задачахъ работы.
Поводомъ къ своему изслдованію г. Чичеринъ выставляетъ замчаемое имъ усиленіе интереса и симпатій къ метафизик среди современныхъ мыслителей. ‘Девятнадцатый вкъ, говоритъ онъ, представляетъ относительно метафизики два совершенно противоположныя теченія. Первая его половина отличалась такимъ увлеченіемъ метафизическими началами, подобное которому едва ли можно найти въ исторіи мысли. Система возникала за системою, одна глубже и величественне другой. Казалось, мысль проникла во вс тайны бытія и все свела къ высшему, вытекающему изъ разума единству. И вдругъ на этой высот произошелъ поворотъ. Мысль пришла въ обратное движеніе. Метафизика была отвергнута, какъ негодный хламъ, единственнымъ источникомъ познанія признанъ былъ опытъ.— Люди, знакомые съ исторіею развитія человческаго мышленія, не могли сомнваться въ томъ, что эта новая односторонность будетъ столь же недолговчна, какъ и первая. Легкомысленные поклонники настоящей минуты могли считать исключительный эмпиризмъ послднимъ словомъ науки и видть въ метафизик отжившую точку зрнія, окончательно сданную въ архивъ, для боле глубокаго и основательнаго взгляда это было не боле какъ временное увлеченіе, за которымъ должна была послдовать новая реакція. И точно, эта реакція теперь наступаетъ. Чистый эмпиризмъ далъ все, что онъ могъ дать. Оказалось, что не только онъ совершенно не способенъ свести къ единству противоположныя явленія мысли и матеріальнаго бытія, не только въ области внутренняго опыта онъ приводитъ къ полному извращенію явленій и послдовательно къ отрицанію самой логики, но даже въ той сфер, гд онъ празднуетъ величайшія свои побды, въ области матеріальныхъ явленій, онъ самъ не можетъ обходиться безъ метафизическихъ началъ и, вмсто отрицанія, приводитъ къ ихъ подтвержденію. Понятія о матеріи, о сил, объ атомахъ, о потенціальномъ и дятельномъ состояніи, о закон, какъ владычествующей въ мір необходимости, суть понятія метафизическія, и опытная наука не только ихъ не отвергаетъ, a напротивъ, — полагаетъ ихъ въ основаніе всхъ своихъ выводовъ. При такихъ результатахъ, не мудрено, что мыслители различныхъ народностей и направленій начинаютъ обращаться къ метафизик, ожидая отъ нея высшаго объединенія человческаго знанія. Это — знаменье времени, въ немъ выражается сознаніе недостаточности односторонней точки зрнія и требованіе исхода. До сихъ поръ, однако, это сознаніе остается однимъ чаяніемъ. Для того, чтобы оно стало научнымъ началомъ, надобно, чтобы сама метафизика сдлалась положительною наукою, имющею свои вполн достоврныя основанія и свои совершенно твердые пути. Недостаточно говорить о необходимости метафизики, надобно представить ее, какъ неотразимый фактъ’ (стр. 1—2). Послднее именно и хочетъ сдлать авторъ въ своей книг.
Мы не боимся ошибиться, сказавъ, что во всякаго, знакомаго съ современнымъ состояніемъ философіи, приведенныя слова г. Чичерина способны сразу-же и напередъ вселить нкоторое недовріе къ его предпріятію: слишкомъ ужъ много здсь ршительности и самоуверенности, невольно заставляющихъ подозрвать, что авторъ иметъ не совсмъ правильныя представленія о современныхъ средствахъ философскаго знанія. Въ самомъ дл, легко вдь сказать, — ‘представить метафизику, какъ неотразимый фактъ’! Да кто же въ настоящее время повритъ возможности этого? Еще въ 30—40-хъ годахъ такія намренія могли встрчаться и безъ недоврія, a теперь, посл того, какъ мы имемъ предъ своими глазами примры крушенія самыхъ разнообразныхъ и многообщавшихъ метафизическихъ предпріятій, это совсмъ невозможно. Теперь защитники метафизики {Напр. Фолькельть — въ извстной рчи ‘Ueber die Mglichkeit der Metaphysik’, Паульсенъ — въ своемъ ‘Введеніи въ философію’, недавно переведенномъ на русскій языкъ, и др.} обыкновенно отстаиваютъ лишь возможность ея, какъ проблематическаго или приблизительнаго эскиза теоріи бытія, и если мы возьмемъ самыхъ крупныхъ современныхъ метафизиковъ,— напр., Гартмана и Вундта,— то безъ труда увидимъ, какъ далеки они отъ такой самоувренности, чтобы видть въ своихъ созданіяхъ ‘неотразимый фактъ’. Повторяемъ — предпріятіе г. Чичерина, въ такой форм намчаемое, производитъ впечатлніе чего-то совсмъ неразсчитаннаго на современность. Мы, конечно, признаемъ вполн справедливою его мысль о необходимости метафизики и считаемъ вполн законнымъ требованіе, чтобы на ‘сдлалась положительною наукою, имющею свои вполн достоврныя основанія и свои совершенно твердые пути’. Но чтобы поврить въ скорую осуществимость этого желанія, нужно ужъ слишкомъ закрывать глаза на дйствительность, и это тмъ боле, — что вдь и самъ авторъ въ сущности не скрываетъ, что ‘до сихъ поръ это сознаніе остается однимъ чаяніемъ’ {Курсивъ нашъ.}. Кто же повритъ, что метафизика, бывшая до сихъ поръ лишь предметомъ неосуществленныхъ упованій, станетъ ‘положительной наукой’, пройдя чрезъ обработку г. Чичерина?
Чувствуется недостатокъ вполн отчетливаго пониманія дйствительности также и въ изображеніи авторомъ того положенія, какое мыслители 19-го вка послдовательно занимали относительно метафизики. Въ общемъ это изображеніе врно, но необходимо согласиться, что краски въ немъ значительно сгущены и смыслъ явленій утрированъ. Никогда ни увлеченіе метафизикой, ни пренебреженіе ею не было общимъ, повсюднымъ: то и другое въ теченіе всего 19 столтія существовало на ряду другъ съ другомъ. Огюстъ Контъ былъ младшимъ современникомъ Гегеля, a одновременно съ разцвтомъ англійскаго эмпиризма (Милль и Спенсеръ), нмецкаго матеріализма (Фохтъ, Бюхнеръ, Чольбе и др.) и скептическаго новокантіанства (Лянге, Лаасъ и пр.) мы встрчаемъ оригинальныя и глубокомысленныя метафизическія системы Лотце, Гартмана, Фехнера, Фрошаммера и др. Такимъ образомъ, строго говоря, ‘двухъ совершенно противоположныхъ теченій относительно метафизики’ 19 вк не представляетъ. Несправедливъ, затмъ, и приговоръ относительно эмпиризма. Положеніе послдняго въ настоящее время не только не является такимъ плохимъ, какъ это представляется y автора, но даже оказывается во многихъ отношеніяхъ боле выгоднымъ сравнительно съ его противоположностію — апріоризмомъ. Напримръ, въ вопросахъ — о предлахъ достоврности математическихъ аксіомъ, о всеобщемъ и необходимомъ значеніи категоріи причинности и др. апріоризмъ многими и не безъ основанія считается тормазомъ для развитія науки {См. объ этомъ y Струве, ‘Введеніе въ философію’, стр. 133—138. Недавно появившійся 1-й выпускъ капитальнаго труда Проф. М. И. Каринскаго, ‘объ истинахъ самоочевидныхъ’, въ значительной степени оставляетъ такое-же впечатлніе.}. Наконецъ, и стремленіе къ метафизик, замчаемое въ на-стоящее время, вовсе ужъ нс такъ сильно, какъ думаетъ г. Чичеринъ. Разв ему неизвстно, какъ сильны въ настоящее время разныя скептическія и полускептическія движенія въ философіи (критицизмъ и позитивизмъ)?
Итакъ, въ ндрахъ вотъ какого неправильнаго пониманія исторической дйствительности иметъ свой raison d’tre изслдованіе г. Чичерина. Наше недовріе къ его результатамъ можетъ поэтому уже a priori считаться законнымъ. Но послдуемъ за авторомъ.
Указавъ на необходимость представить метафизику, какъ ‘неотразимый фактъ’, г. Чичеринъ продолжаетъ: ‘Такова неустранимая задача, которая предстоитъ современнымъ философамъ, задача, безъ исполненія которой мысль не подвинется ни па шагъ. Но какъ приняться за разработку метафизики, не утвердивъ предварительно логики на непреложныхъ началахъ? Метафизика представляетъ развитіе логическихъ опредленій на основаніи логическихъ законовъ, она вся держится на логик’ (стр. 3). Эти слова могутъ вызвать недоумніе y людей держащихся обыкновеннаго взгляда на логику, какъ теорію познавательныхъ пріемовъ и научныхъ методовъ: какимъ образомъ метафизика,— наука, состоящая изъ положеній съ извстнымъ содержательнымъ характеромъ,— можетъ вся держаться на логик, наук о чисто формальныхъ условіяхъ достоврности знанія? Но это утвержденіе г. Чичерина, — хотя вообще и спорное, a по нашему личному мннію, даже и совсмъ неврное {Это свое мнніе мы имли случай высказать и отчасти обосновать въ стать: ‘Возможна-ли метафизика ума?’ (Чтенія въ общ. люб. дух. просв. 1893 г., кн. III).},— всетаки становится вполн понятнымъ, если принять въ разсчетъ основную философскую точку зрнія автора. Онъ открыто заявляетъ себя приверженцемъ Гегелевскаго панлогизма, т. е. признаетъ ‘тожество законовъ разума и законовъ вншняго міра’ (стр. 218, 7—8) и потому считаетъ возможнымъ изъ логическихъ опредленій мысли развить систему объективныхъ опредленій бытія. Но за то ужъ совсмъ странными показались намъ дальнйшія разсужденія автора о современномъ положеніи логики, побуждающемъ, будто-бы, его ‘перестроить логику заново’ (стр. 5). Какъ извстно, логика среди другихъ философскихъ наукъ является до нкоторой степени счастливымъ исключеніемъ въ томъ отношеніи, что содержаніе ея ученій вызываетъ значительно меньше споровъ и разногласій. Автору-же дло представляется совсмъ въ иномъ вид. ‘Эта наука, говоритъ онъ, подвергается такимъ разнорчивымъ толкованіямъ и такимъ изумительнымъ искаженіямъ, какъ никакая другая. Формально она не отвергается, какъ метафизика, но по существу она отрицается всею школою чистыхъ эмпириковъ. Ибо что такое ученіе всей англійской школы, съ Миллемъ и Бэномъ во глав, какъ не отрицаніе всякаго логическаго начала и низведеніе разума на степень чистой безсмыслицы (sic!)? Когда положеніе, что дв величины, равныя третьей, равны между собою, выводится изъ привычки, пріобртаемой ежедневнымъ опытомъ, то что-же остается для логической дятельности? Разумъ не только перестаетъ быть дятельною силой и превращается въ чистую доску, онъ становится просто нулемъ. Вншнія впечатлнія, подучившія фиктивную самостоятельность подъ заманчивымъ прозвищемъ факта, таинственнымъ образомъ сходятся и расходятся въ пустой сред, именуемой человческой мыслью, и производятъ безсмысленныя сочетанія, которыя, въ силу привычки укореняются и воспроизводятся въ другихъ подобныхъ же случаяхъ. При такомъ полномъ отрицаніи всякаго разумнаго начала, т. е. начала, вытекающаго изъ разума, какъ таковаго, мудрено-ли, что вс логическія дйствія получаютъ совершенно превратный видъ?.. Эмпирическая логика, отвергающая всякій умозрительный элементъ, въ сущности есть отрицаніе логики, иными словами, это — теорія глупости’ (стр. 3—4). Сильне и рзче этого невозможно высказаться! Но за то ужъ читатель въ прав не только ожидать, но и требовать, чтобы авторъ, высказывая такія радикальныя мннія, доказывалъ ихъ, A вотъ доказательствъ-то именно и нтъ ни въ разсматриваемомъ предисловіи, ни въ самомъ изложеніи логики.
Даже боле того,— въ изложеніи, напримръ, ученія объ индукціи (стр. 166—179) онъ не длаетъ никакихъ существенныхъ поправокъ къ теоріямъ столь поруганныхъ имъ Милля и Бэна, творцовъ ‘теоріи глупости.’. Къ чему-же было поднимать весь этотъ неприличный шумъ?… И изъ-за чего такъ негодуетъ авторъ на приверженцевъ эмпирической логики?— изъ-за вещей, не имющихъ, строго говоря, къ логик никакого отношенія. Чмъ можетъ повредить разработк логики убжденіе въ эмпирическомъ происхожденіи математическихъ аксіомъ и категорическихъ понятій?— мы объ этомъ ршительно не можемъ догадаться.
Такимъ же характеромъ отличаются и сужденія автора о нмецкой логик. ‘Не многимъ выше, говоритъ онъ, стоитъ и нмецкая школа. И здсь вытекающее изъ реализма стремленіе придать логик значеніе естественной науки, основанной на фактахъ, ведетъ къ извращенію ея истиннаго характера. Фактическая сторона, которая ничто иное, какъ явленіе логической, получаетъ неподобающій перевсъ надъ послдней, нердко призывается на помощь самая физіологія, которой вмшательство тутъ совершенно неумстно, внутренній опытъ уподобляется вншнему, наконецъ, разумъ подчиняется вол и тмъ лишается присущей ему самостоятельности, между тмъ какъ истинное отношеніе состоитъ въ подчиненіи воли разуму, a не наоборотъ. При такихъ превратныхъ понятіяхъ о существ разума и его дйствіяхъ, логическія изслдованія нмецкой школы, начиная съ Трендсленбурга и кончая Зигвартомъ и Вундтомъ, представляютъ большею частію только цпь неврныхъ выводовъ. Съ трудомъ можно отыскать въ нихъ какое-либо точное и достоврное положеніе. Вмсто ясности мысли водворяется египетская тьма. Что-же удивительнаго, если тьма водворяется и въ другихъ наукахъ, заимствующихъ свои начала логики?’ (стр. 4—5). Мы ршительно ничмъ не можемъ извинить этой дурной манеры произносить такіе рзкіе и при томъ — огульные, совершенно не мотивированные и безаппеляціонные приговоры. Если такіе литературные пріемы ‘молодымъ русскимъ философамъ’ завщаютъ ‘поколнія, занимавшіяся философіею въ нашемъ отечеств’, то избави насъ Богъ отъ такого ‘наслдія’: оно не только не достигнетъ намчаемой себ цли — водворить ‘ясность мысли’ на мсто ‘египетской тьмы’, а, пожалуй, приведетъ къ совершенно обратному результату.
Раздлившись такъ побдоносно со всми направленіями въ разработк логики, авторъ ршаетъ: ‘При такомъ положеніи вещей остается перестроить логику заново’ (ibid). Quod erat demonstrandum!… ‘Ho,— спрашиваетъ онъ,— какъ къ этому приступить? Гд найти твердыя точки опоры, когда относительно самыхъ коренныхъ началъ въ логик господствуетъ полнйшее разнорчіе, и наибольшее согласіе установляется именно въ томъ, что всего боле удаляется отъ истины?’ (ibid.). Положеніе, дйствительно, крайне затруднительное. Но…. это y г. Чичерина только quaestio rhetorica: онъ въ сущности отлично знаетъ, какъ поступить, и очень легко выходитъ изъ затрудненія. ‘Къ счастію, говоритъ онъ, логика заключаетъ въ себ начала, въ которыхъ нельзя сомнваться и которыя извстны давнымъ давно {Сколь-же велика должна быть, въ такомъ случа, ограниченность англійскихъ и нмецкихъ логиковъ, если они не могли воспользоваться тмъ, что ‘извстно давнымъ давно’, a вмсто того построили лишь ‘теорію глупости’, да водворили въ наук ‘египетскую тьму’!…}. Мы имемъ и спеціальную науку, математику, основанную чисто на законахъ логической необходимости и дающую совершенно точное и достоврное знаніе. Стало быть, возможность достигнуть въ этой области точной и достоврной истины для насъ не закрыта. Не требуются даже т многостороннія изслдованія и т искусственные пріемы, къ которымъ прибгаютъ ученые, старающіеся уловить связь вншнихъ явленій (?!). Начала и пріемы мысли даются намъ непосредственнымъ самосознаніемъ, и результаты ихъ показываютъ, чего мы этимъ путемъ можемъ достигнутъ {Ниже мы будемъ имть случай видть нкоторые замчательные выводы, которыхъ ‘этимъ путемъ’ достигъ г. Чичеринъ.}. Для логическихъ изслдованій нужно только (sic!) взглянуть яснымъ и не предубжденнымъ взоромъ на то, что мы длаемъ, не внося сюда постороннихъ соображеній и не сбиваясь съ толку теоріями, которыя сами должны найти свое оправданіе въ логик’ (стр. 6).
Крайне грустное впечатлніе производятъ эти методологическіе рецепты!… Но мы можемъ освободить и себя и читателей отъ оцнки этихъ совтовъ, потому что ихъ достоинства ясне всего выступятъ при разбор ихъ практическихъ результатовъ. Вмсто того мы считаемъ вполн умстнымъ сказать здсь нсколько словъ объ общемъ характер книги г. Чичерина, потому что приведеннымъ мстомъ изъ его ‘предисловія’ оканчивается его историко-критическое оріентированіе, или стремленіе указать raison d’tre своего изслдованія въ условіяхъ современной научной разработки избранныхъ имъ философскихъ наукъ, соотнести свои взгляды съ воззрніями другихъ мыслителей и оправдать, такимъ образомъ, свою основную точку зрнія, дальше начинается уже чисто догматическое построеніе системы съ крайне рзкими и совершенно голословными замчаніями о ложности того или иного философскаго ученія.
Мы уже имли случай упомянуть, что по своей основной точк зрнія г. Чичеринъ является гегельянцемъ. Въ этомъ, конечно, ничего еще нтъ дурнаго. Основная мысль Гегелевскаго панлогизма до сихъ поръ еще остается не опровергнутою окончательно, и надежда на торжество y нея еще не отнята. Но только этого торжества она можетъ достигать не иначе, какъ сводя счета съ другими направленіями, которыя теперь владютъ философствующими умами. Мастерскую попытку въ этомъ род далъ два года назадъ Н. Г. Дебольскій, книга котораго {Философія феноменальнаго формализма. I. Метафизика. Вып. 1-ый СПБ. 1892, стр. 177.} вызываетъ на серьезныя размышленія и задаетъ критику трудную работу, потому что авторъ дйствительно беретъ свою позицію съ бою, стараясь опровергнуть,— и при томъ съ замчательнымъ остроуміемъ,— вс направленія, смнившія собою въ теченіе исторіи гегелевскій панлогизмъ, такимъ образомъ, здсь самое несогласіе съ авторомъ (которое, повторяемъ, дается не легко) съ избыткомъ окупается тми многосторонними размышленіями, на какія онъ вызываетъ читателя. Нчто подобное съ полнымъ правомъ ожидали мы встртить и въ книг г. Чичерина. Намъ думалось, что этотъ ветеранъ русской философіи, какимъ онъ рисуется въ посвященіи своей книги,— внимательно присматриваясь къ явленіямъ современной философской мысли и опытною рукою отмчая недостатки господствующихъ философскихъ теорій, но умя въ то же время отдавать имъ и дань справедливости,— покажетъ намъ, что цннаго еще остается въ почти позабытомъ теперь гегельянств, какое значеніе должно имть это цнное при разработк занимающихъ насъ вопросовъ и пр. Ничего подобнаго нтъ. Авторъ строитъ просто систему логики и метафизики совершенно въ томъ-же стил, какой былъ усвоенъ нмецкими метафизиками въ 30—40 годахъ, когда еще не умерла въ нихъ вра во всемогущество спекулятивной мысли. Насколько можно судить по приведеннымъ выдержкамъ изъ его ‘предисловія’, онъ отнюдь не находитъ даже нужнымъ считаться съ враждебными ему философскими направленіями, a просто ихъ игнорируетъ,— повидимому, какъ продукты ‘временнаго увлеченія’, ‘легкомыслія’ и даже ‘глупости’, водворившіе въ наук ‘египетскую тьму’. Дло представляется такъ, что онъ просто выждалъ моментъ, когда, по его мннію ‘наступаетъ реакція’ этому легкомыслію, и ршился стосковавшемуся по метафизик человчеству ‘представить ее, какъ неотразимый фактъ’… Нужно-ли говорить, сколько недальновидности обнаруживаетъ такое отношеніе къ длу, и какъ сильно эта недальновидность обезцниваетъ оставляемое г. Чичеринымъ ‘наслдство молодымъ русскимъ философамъ?’
Что касается собственно положительнаго развитія своихъ взглядовъ, то въ этомъ отношеніи книга г. Чичерина отличается однимъ безспорнымъ достоинствомъ, общимъ ей со всми почти другими произведеніями того-же направленія, напримръ, въ нмецкой философской литератур. Достоинство это состоитъ въ томъ, что всякое длаемое авторомъ утвержденіе тсно связано какъ со всми предъ-идущими, такъ, по большей части, и съ послдующими,— разъ принятое методологическое начало неуклонно проводится во всхъ подходящихъ случаяхъ,— составъ и ходъ изслдованія всецло опредляется заране сдланными основными допущеніями и выводами. Короче сказать, какъ система, изслдованіе г. Чичерина должно бытъ названо образцовымъ. Вотъ если-бы въ этомъ отношеніи оно сдлалось предметомъ подражанія для русскихъ философскихъ писателей, то это было-бы со стороны г. Чичерина большою услугою русской философіи. A то y насъ ужъ слишкомъ второстепенное значеніе обыкновенно усвояютъ вншне-формальной сторон изслдованія. Логическая связность и взаимообусловленность частей, строгая выдержанность плана и единство методологическаго принципа — часто не только не преслдуются, какъ нчто необходимое въ философской работ боле, чмъ въ какой либо другой, но и нарочно избгаются, какъ ‘схоластическій формализмъ’.
Но указанное достоинство изслдованія легко можетъ сдлаться и источникомъ многихъ ошибокъ. Неврность какой либо посылки даетъ уже себя знать на всхъ дальнйшихъ выводахъ, а, напримръ, неврность методологическаго принципа обезцниваетъ и всю систему. Поэтому-то относительно такихъ системъ и говорятъ обыкновенно, что для ихъ опроверженія достаточно иногда раскритиковать всего лишь одинъ силлогизмъ. Все это вполн приложимо и къ книг г. Чичерина. Онъ уже во введеніи устанавливаетъ одинъ основной пріемъ изслдованія, который затмъ съ замчательною послдовательностью прилагаетъ ко всмъ затрогиваемымъ вопросамъ. Но вотъ достоинства именно этого-то пріема намъ и кажутся въ высшей степени спорными.
Мы видли, что, но мннію г. Чичерина, ‘для логическихъ изслдованій нужно только взглянуть яснымъ и непредубжденнымъ взоромъ на то, что мы длаемъ’. Отсюда естественно, что основной пріемъ при разработк логики онъ видитъ въ анализ самосознанія. Но въ чемъ долженъ состоять этотъ анализъ? ‘Самосознаніе разума, говоритъ онъ, заключаетъ въ себ двоякій элементъ: фактическій, или реальный, и чисто логическій,— то, что длается, и сознаніе необходимости того, что длается. Первый раскрывается намъ анализомъ, разложеніемъ реальнаго дйствія на составные его факторы. Такъ какъ дйствіе сознательно, то вс факторы y насъ на лицо, для опредленія ихъ требуется только всестороннее вниманіе. Но какъ узнать, что это вниманіе приложено, что ничего не упущено, или не понято ложно? Провркою служитъ второе дйствіе, чисто логическое. Мы можемъ быть уврены, что анализъ сдланъ правильно и всесторонне, если въ немъ оказывается логическая необходимость, то есть, если онъ соотвтствуетъ законамъ разума. Мы имемъ здсь силлогизмъ, въ которомъ законы разума составляютъ большую посылку, фактическій анализъ меньшую, изъ обихъ слдуетъ достоврное заключеніе. Первая задача состоитъ, слдовательно, въ томъ, чтобы установить законы разума, которые должны служить большею посылкою’ (стр. 6). Досел разсужденія автора — совершенно справедливы.
Но вотъ онъ переходитъ къ установк ‘схемы’, которая выражала-бы ‘полноту логически необходимыхъ элементовъ познанія, a вмст и необходимыя ихъ отношенія’ (стр. 8), другими словами, — хочетъ открыть такой формальный принципъ, приложеніе котораго гарантировало-бы полноту и правильность всякой дедукціи. Эта-то схема и является совершенно неудобопріемлемой. Вотъ какъ устанавливаетъ ее авторъ: ‘Дйствія разума, говоритъ онъ, двояки: соединеніе и раздленіе. Всякая логическая операція состоитъ или въ томъ, или въ другомъ, a чаще всего заключаетъ въ себ оба вмст. Поэтому опредленія единства и множества суть основныя начала разума при познаніи какого бы то ни было предмета’ (стр. 7). Послдняя часть приведенной тирады является нсколько неясной, и объ этомъ нельзя не пожалть, потому что въ ней дается посылка для принципа, опредляющаго все содержаніе книги. Что собственно хочетъ выразить авторъ, говоря, что опредленія единства и множества суть основныя начала разума? ‘Началами’ разума называются — или аксіомы, составляющія необходимыя предположенія (предпосылки) всхъ умственныхъ операцій (таковы, напримръ, общеизвстные ‘законы мышленія’), или-же элементарные пріемы мысли, повторяющіеся во всякой боле или мене сложной умственной операціи. Строго говоря, формула г. Чичерина не подходитъ ни къ одному изъ этихъ пониманій, но съ большей вроятностью можно догадываться, что онъ подъ началами разума разуметъ именно пріемы. Въ такомъ случа, является вопросъ: въ какомъ-же смысл ‘опредленія единства и множества’ можно называть основными началами разума? Досел основными пріемами мысли считались отожествленіе и различіе, и намъ думается, что какъ въ психологическомъ, такъ и въ логическомъ отношеніи этотъ пріемъ скоре можно назвать первичнымъ, элементарнымъ, нежели опредленія познаваемаго содержанія по категоріямъ количества. Итакъ, первая посылка для ‘схемы’ г. Чичерина страдаетъ неопредленностью и спорностію, ergo, и самая схема не чужда этихъ недостатковъ.
Но къ этимъ двумъ своимъ ‘основнымъ началамъ’ авторъ присоединяетъ еще два. ‘Эти два противоположныя опредленія, говоритъ онъ, въ свою очередь, связываются двумя противоположными путями, посредствомъ соединенія и посредствомъ раздленія. Первое даетъ конкретное сочетаніе единаго и многаго, второе — ихъ отношеніе. Эти четыре начала, которыя, очевидно, ничто иное, какъ необходимые способы дйствія разума, какъ силы разлагающей и слагающей всякое содержаніе, представляютъ такимъ образомъ дв перекрещивающіяся противоположности. Они образуютъ общую логическую схему для познанія всякаго предмета, a тмъ боле для познанія логическихъ операцій’ (ibid). Сознаемся, что въ этой выдержк мы совсмъ ничего не понимаемъ.
Но г. Чичеринъ, повидимому, предчувствовалъ возможность такого случая и потому далъ нсколько варіацій вывода этой своей схемы. Одна изъ этихъ варіацій предназначается, по его словамъ, ‘для читателей, непривычныхъ къ философскимъ понятіямъ’ (стр, 8, примч.) Ужъ, кажется, она-то не должна-бы быть непонятной. И однако мы готовы отъ души позавидовать тому, кто понялъ-бы ее. Выписываемъ буквально. ‘Для читателей, непривычныхъ къ философскимъ понятіямъ, говоритъ авторъ, можно представить эту схему наглядно въ слдующей формул:
Очевидно, эта формула не содержитъ въ себ ничего, кром самыхъ элементарныхъ логическихъ дйствій {A для насъ она не содержитъ даже и совсмъ ничего.}: соединенія и раздленія. Заключающіяся въ ней противоположныя опредленія единства и множества представляютъ дв крайности, между которыми лежатъ дв связующія ихъ середины: одна въ форм соединенія, другая въ форм раздленія. Изъ самыхъ терминовъ ясно (?), что вн этого ничего быть не можетъ, каково бы ни было содержаніе’… Не боле понятны и остальныя варіаціи. Можетъ быть въ этой непонятности виноватъ не г. Чичеринъ, a наша собственная умственная ограниченность, но мы знаемъ не мало и другихъ людей, даже ‘привычныхъ къ философскимъ понятіямъ’, которые отказывались истолковать намъ эти разсужденія автора…
Такимъ образомъ, по крайней мр, за темноту изложенія г. Чичеринъ долженъ принять упрекъ.
Переходимъ къ самому изложенію логики и метафизики. Мы не будемъ разбирать это изложеніе шагъ за шагомъ, a лишь отмтилъ въ немъ то, что кажется намъ ошибочнымъ.
Взглядъ автора на предметъ и задачи логики намъ не кажется правильнымъ. Онъ, хотя и усвояетъ логик ‘самостоятельное значеніе’, однако видитъ въ ней ‘часть психологіи въ обширномъ смысл, т. е. науки о разныхъ способностяхъ и дятельностяхъ души’ (стр. 12—13). Это сглаживаніе различій между логикою и психологіей ничмъ не можетъ быть оправдано и ведетъ обыкновенно при разработк логики ко многимъ совсмъ нежелательнымъ явленіямъ. Къ такимъ нежелательнымъ явленіямъ относится прежде всего внесеніе въ логику массы совершенно ненужнаго здсь психологическаго матеріала. Такъ, г. Чичеринъ, раздливши логику на четыре части, даетъ въ одной изъ нихъ ученіе о способностяхъ разума (ч. II, стр. 106—144), памяти, воображеніи, ум и др. Къ цли логики,— опредлить формальныя условія достоврности познанія, — это не иметъ никакого отношенія. Авторъ старается оправдать свой взглядъ такими разсужденіями: ‘Понятіе о способности необходимо, имъ опредляется разумъ какъ источникъ дятельности, различіе же способностей доказывается спеціальною памятью или забвеніемъ извстнаго ряда предметовъ. Съ другой стороны невозможно исключить изъ логики ученіе о способностяхъ, ибо, изслдуя формы, логика должна указать ихъ происхожденіе, a это и ведетъ къ ученію о различныхъ способностяхъ разума. Ученіе о способностяхъ есть познаніе разума, какъ дятельной силы, понятіе основное для логики’ (стр. 13). Такимъ способомъ можно все доказывать, даже напримръ,— что физіологическое ученіе о функціяхъ голосоваго аппарата должно составлять часть грамматики. Указывать происхожденіе формъ мышленія логика отнюдь не обязана, ибо каково-бы ни было психологическое основаніе разныхъ формъ, вдь это ни одной черты не прибавитъ и не убавитъ въ ученіи логики о законности или незаконности тхъ или иныхъ познавательныхъ пріемовъ {Введеніе ненужнаго психологическаго элемента не ограничивается ученіемъ о способностяхъ. Даже въ т части, которыя должны имть мсто въ логик, авторъ ввелъ отдлы, имющіе чисто психологическій интересъ. Напримръ въ ученіи о формахъ (1-я ч.) только послдняя (3-я) книга содержитъ ученіе собственно о формахъ мышленія, a дв первыхъ — ненужныя въ логик разсужденія о впечатлніяхъ и представленіяхъ (стр. 16—63). Сдланныя выше замчанія противъ смшенія задачъ логики и психологіи, разумется, имютъ силу и здсь.}.
Но, повидимому, главнымъ-то основаніемъ для г. Чичерина включить ученіе о способностяхъ въ составъ логики было не столько то, которое мы сейчасъ привели, сколько желаніе получить четверичное число частей этой науки и затмъ дедуцировать ея составъ по установленной имъ ‘схем’ всякаго изслдованія. Раздливъ логику на четыре части,— 1) ученіе о формахъ мышленія, 2) о способностяхъ, 3) о законахъ мысли и 4) о методахъ изслдованія (стр. 13),— онъ говоритъ: ‘Эти четыре элемента подходятъ подъ основную логическую схему, чмъ доказывается (!?) ихъ полнота, a вмст раціональность раздленія. Всякая дятельная сила представляется въ двухъ противоположныхъ опредленіяхъ: какъ сила и какъ дятельность,— иначе въ потенціальномъ и дятельномъ состояніи. Отношеніе ихъ опредляется закономъ, который есть начало, опредляющее способъ дйствія силы при переход ея въ дятельность. Конкретное-же произведеніе силы въ дйствіи есть единичное явленіе, которое въ настоящемъ случа есть логическая форма’ (стр. 14). Такимъ образомъ, первымъ плодомъ ‘схемы’ г. Чичерина является превратное толкованіе задачъ разрабатываемой имъ науки. Это, конечно, не говоритъ въ пользу этой ‘схемы’.
Но эта схема и въ дальнйшемъ сказывается на изслдованіи г. Чичерина подобнымъ-же образомъ. Стремленіе всюду получать четверичное число составляетъ самую характерную особенность книги и бросается въ глаза читателю прежде всякихъ другихъ. Такъ авторъ насчитываетъ безъ всякой нужды, и единственно въ интересахъ своей схемы, четыре элемента самосознанія (стр. 39—41), четыре элемента въ сознаніи объекта (стр. 41), четыре формы воспоминанія (стр. 43), — да еще почти въ каждой форм по четыре вида (стр. 44, 46, 47),— четыре стороны ощущенія (стр. 18), даже четыре вншнихъ чувства (стр. 18), {Вмсто обыкновенно считаемыхъ пяти. Вкусъ подвергся исключенію.} четыре элемента чувства и четыре вида объектовъ (стр. 31), четыре метода (стр. 165), четыре вида причинности (стр. 166), четыре индуктивныхъ способа дйствій (стр. 171) и т. д. и т. д. Вообще эта ‘тетрахотомическая манія’ — какъ можно-бы назвать пріемъ г. Чичерина,— иногда можетъ даже вызывать улыбку. Неужели человкъ можетъ серьезно врить, что этимъ пріемомъ достигается полнота и раціональность дедукціи?… Вдь это, въ сущности, ничмъ не разнится отъ игры въ священныя числа свойственной древнимъ {Напр., подобнымъ же образомъ Филонъ, кажется, cчитая число семь священнымъ, насчитывалъ y человка семь чувствъ, въ человческомъ тл семь изліяній и т. п.}.
Замчается иногда y автора спутанность плана. Такъ, напримръ, судя по 1—2 въ 3-ей гл. 1-го отд. І-ой части логики (о внутреннемъ впечатлніи), трактатъ о само-сознаніи долженъ бы принадлежать именно къ этой, 3-ей глав {‘Внутреннее впечатлніе, говоритъ здсь авторъ, есть взаимнодйствіе разума съ явленіями внутренняго міра. Эти явленія двоякаго рода: отношеніе разума къ самому себ, самосознаніе, и отношеніе къ другимъ элементамъ внутренняго сознанія’ (стр. 30) Между тмъ рчь въ этой глав ведется лишь о чувств и вол.}, a между тмъ онъ отнесенъ къ 4-ой,— неизвстно зачмъ.
Самыми крупными недостатками страдаютъ y г. Чичерина даваемыя имъ опредленія разныхъ понятій. И вообще терминологія, которою онъ пользуется, весьма далека отъ совершенства. Вотъ, напримръ, какъ опредляетъ онъ впечатлніе: ‘Впечатлніе есть непосредственное отношеніе разума къ подлежащему его сознанію реальному предмету’ (стр. 17). На стр. 23 разумъ названъ ‘силой, имющей объемъ, общій многимъ впечатлніямъ’, не угодно-ли умудриться соединить съ этимъ выраженіемъ опредленный смыслъ? Форму авторъ опредляетъ, какъ, ‘порядокъ различнаго’ (стр. 24), пространство — какъ ‘форму совмстной вншности, т. е. порядокъ частей, лежащихъ вн другъ друга, но по отрицающихъ одна другую, a пребывающихъ рядомъ’ (стр. 24—25), бытіе — какъ ‘чистое тождество съ собою, или отношеніе къ себ’ (стр. 234), реальность — какъ ‘количественное качество’ (стр. 258). Или вотъ, на-примръ, такихъ разсужденій тоже не мало можно встртить въ книг г. Чичерина: ‘А есть А. Въ этой формул A есть какое либо опредленіе. Если же всякое опредленіе устраняется то остается чистое есть, которое и выражаетъ чистое бытіе. Бытіе, какъ таковое, исключаетъ изъ себя небытіе или отрицаніе. Поэтому оно и есть чистое бытіе. Только бытіе есть, a небытія вовсе нтъ, ибо оно исключается изъ бытія. Исключая изъ себя всякое отрицаніе, чистое бытіе исключаетъ и всякое опредленіе. По-этому ему нельзя приписать ни одного изъ противоположныхъ опредленій, которыми опредленное бытіе отличается отъ другаго: оно ни то, ни другое. Но если оно — ни то, ни другое изъ противоположныхъ опредленій, къ которымъ прилагается законъ исключенія третьяго, то, въ силу этого закона, оно — ничто. Чистое бытіе есть небытіе’ (стр. 234—235). ‘Небытіе есть отрицаніе всякаго бытія, слдовательно, чистое отрицаніе. Но отрицаніе, для того, чтобы отрицать, должно быть. Отрицая, оно полагаетъ себя какъ отрицаніе, слдовательно, какъ тождественное съ собою, или какъ бытіе’ (стр. 2 36). Не угодно-ли разобраться въ этихъ разсужденіяхъ! Вотъ и хочется невольно сказать:
‘Dictaque post toties, ail nisi dicta vides’….
Нтъ нужды доказывать, что все это, вопреки заявленному въ предисловіи желанію г. Чичорина, далеко не способно содйствовать водворенію ‘ясности мысли’ въ современной философіи.
Не мало недостатковъ можно встртить и въ доказательствахъ, приводимыхъ г. Чичеринымъ въ защиту различныхъ своихъ положеній. Нкто сказалъ о Гегел: когда y него стоитъ ‘слдовательно’ это еще не значитъ, что предлагается выводъ изъ ране данныхъ посылокъ, a скоре — что читатель долженъ сдлать умственное усиліе и вообразить нчто совсмъ противоположное дйствительно слдующему выводу. Мы не ршимся этотъ отзывъ приложить къ г. Чичерину, но должны сказать, что нкоторымъ изъ его доказательствъ не слишкомъ много недостаетъ, чтобы заслужить подобный же отзывъ. Вотъ, напримръ, какъ доказывается, что разулъ составляетъ основное опредленіе субъекта: ‘Самосознаніе есть положеніе тожества сознающаго субъекта и сознаваемаго: я есмь я. Положеніе тождества субъекта съ собою составляетъ принадлежность, какъ чувства, такъ и воли: субъектъ сознающій полагаетъ тождественнымъ съ собою субъектъ чувствующій и субъектъ дятельный. Но тамъ субъектъ, будучи въ основаніи тождественнымъ, представляется въ разныхъ, независящихъ другъ отъ друга опредленіяхъ: одинъ есть сознающій, другой чувствующій или дятельный, въ обоихъ случаяхъ въ реальномъ отношеніи къ другому, то есть, къ объекту. Въ чистомъ-же самосознаніи полагается тождество субъекта съ собою въ одномъ и томъ-же опредленіи: субъектъ сознаетъ себя сознающимъ. Это чистое тождество съ собою, въ отличіе отъ тождества, сохраняющагося въ отношеніяхъ къ другому. Отсюда слдуетъ, что разумъ, a не чувство или воля, составляетъ основное опредленіе субъекта’ (стр. 39). Попытаемся внести реальный смыслъ въ предлагаемую г. Чичеринымъ формулу чистаго самосознанія: ‘субъектъ сознаетъ себя сознающимъ’. Сознаніе невозможно безъ сознаваемаго, чего не отрицаетъ и самъ авторъ. Въ формул г. Чичерина слово ‘сознавать’ употреблено два раза и во второй разъ безъ дополненія. Это длаетъ невозможнымъ понять еe. Слдовательно, мы должны предположить дополненіе при слов ‘сознающимъ’. Но что-же мы предположимъ,— ‘себя’ или ‘нчто отличное отъ себя’? Если первое, то является вопросъ: ‘какимъ’ сознаетъ себя субъектъ? Сказать на это, что — опять ‘сознающимъ’, нельзя, потому что такимъ образомъ мы вынуждены будемъ продолжать вопросы до безконечности, остается, стало быть, сказать что — ‘волящимъ’ или ‘чувствующимъ’, но это уже будетъ прямо опровергать выводъ автора, что ни воля, ни чувство не составляютъ основнаго опредленія субъекта, ибо тогда его нсколько удлиннившаяся формула {‘Субъектъ сознаетъ себя сознающимъ себя волящимъ (или чувствующимъ)’.} будетъ просто равнозначуща съ формулой: ‘субъектъ сознаетъ себя чувствующимъ (или волящимъ)’, a это и будетъ какъ разъ обратное его заключенію. Если-же мы предположимъ при слов ‘сознающимъ’ дополненіе — ‘нчто отличное отъ себя’, то это будетъ значить,— говоря словами г. Чичерина,— что субъектъ сознаетъ себя ‘въ реальномъ отношеніи къ другому, т. е. къ объекту’, слдовательно тогда разумъ не будетъ имть никакихъ преимуществъ предъ чувствомъ или волей. Итакъ, выводъ автора или ложенъ или произволенъ.
Другимъ недостаткомъ въ доказательствахъ г. Чичерина является некритичность: посылки его нердко являются совершенно догматическими утвержденіями, далеко не отличающимися безспорностію. На стр. 17 читаемъ: ‘Вншнее впечатленіе есть взаимнодйствіе разума съ вншнимъ міромъ. Это доказывается, во первыхъ, непосредственнымъ чувствомъ (sic!)… Во вторыхъ, то-же подтверждается научнымъ изслдованіемъ. Зрніе объясняется, какъ дйствіе свта на нашъ глазъ, свтъ-же, по ученію физики, есть колебаніе эира, отражающееся на стчатой оболочк глаза, и это отраженіе ощущается, какъ краска. Точно также звукъ есть колебаніе воздуха, производящее извстное сотрясеніе въ орган слуха, и это сотрясеніе ощущается, какъ звукъ. То-же относится и къ другимъ чувствамъ’. Какъ будто авторъ аппеллируетъ только къ ‘здравому смыслу’ читателей. Неужели ему неизвстны результаты философскаго критицизма? Что непосредственное чувство ничего не доказываетъ, это извстно еще со временъ Декарта, a посл Юма и Канта это даже странно и утверждать. Что-же касается разсужденій объ объективной природ разныхъ чувственныхъ воспріятій, то разв онъ не знаетъ, что истолкованіе звука, какъ движенія, есть не боле, какъ установка эквивалента для слуховаго ощущенія въ зрительномъ представленіи, a пониманіе свта,— какъ колебанія эира, и цвтовъ,— какъ психическаго отзвука на различія этихъ вибрацій, есть лишь сдланный по аналогіи съ истолкованіемъ звука опытъ перевести качественныя разности ощущенія на количественныя? Такимъ образомъ здсь мы отнюдь не выбиваемся изъ замкнутаго круга субъективности, т. е. изъ круга нашихъ собственныхъ ощущеній, и потому говорить о дйствительномъ взаимодйствіи съ вншнимъ міромъ не имемъ права.
На стр. 29 мы уже прямо встрчаемся съ проповдью такъ называемаго ‘наивнаго реализма’. Авторъ говоритъ: ‘Прирожденное или выработанное приспособленіе даетъ намъ предметъ именно тамъ и такъ, какъ онъ есть, что доказывается провркою одного ощущенія другимъ и реальными отношеніями къ вещамъ. Совпаденіе объединеннаго сознаніемъ и проэктированнаго образа съ дйствительно существующими вещами доказываетъ тождество законовъ разума и законовъ вншняго міра’ . Подобный же догматизмъ можно наблюдать и на стр. 361 и др.
Досел мы указывали общіе недостатки книги г. Чичерина. Теперь скажемъ нсколько словъ о частностяхъ развиваемыхъ имъ воззрній.
Начнемъ съ логики. Логика,— если исключить изъ нея весь незаконно внесенный въ нее авторомъ психологическій и отчасти метафизичискій элементъ,— по размрамъ своимъ не превосходитъ маленькаго учебника,— объемъ едва достаточный, чтобы изложить лишь наиболе существенное. Уже это одно длало для автора невозможнымъ дать какія либо дополненія къ ученію обыкновенной элементарной логики. Вся оригинальность его могла здсь проявиться только въ своеобразномъ освщеніи излагаемаго матеріала. Это мы y него дйствительно и находимъ. Многіе отдлы разработаны подъ угломъ зрнія философскихъ воззрній автора,— обстоятельство, имющее, конечно, условную цнность,— содержаніе-же прочихъ ничмъ не отличается отъ обыкновеннаго содержанія учебниковъ.
Отъ философскихъ воззрній автора зависло, напримръ, то обстоятельство, что ученіе о сужденіяхъ и умозаключеніяхъ излагается имъ въ трактат о понятіи. По нашему мннію это незаконно. Понятія составляютъ элементы сужденія, сужденія — элементы умозаключенія. Ergo, если ужъ и нужно объединить ученіе объ этихъ предметахъ, то господствующее значеніе должно быть усвоено умозаключенію, сужденію и понятію подчиненное. Лучше же всего было-бы обойтись безъ такого объединенія. Также въ интересахъ своего философскаго принципа (т. е. чтобы получить 4 вида объема) авторъ, говоря объ объем понятій, выдумалъ ‘нулевой объемъ, соотвтствующій отрицанію’ (стр. 72). Мы находимъ это тоже ошибочнымъ. Объемъ опредляется количествомъ предметовъ, мыслимыхъ подъ понятіемъ, отрицаніе-же характеризуетъ качественную сторону мыслимаго въ понятіи содержанія. Смшивать эти вещи не слдовало бы. Затмъ, авторъ, очевидно, забываетъ, что объемъ отрицательныхъ понятій обыкновонно больше объема положительныхъ, — какъ-же его называть ‘нулевымъ’? Напримръ, понятіе ‘нечеловкъ’ {Примръ, приводимый и самимъ авторомъ.} заключаетъ въ своемъ объем вс предметы, кром человка. По подобнымъ же мотивамъ (ради четверичнаго числа) къ видамъ умозаключеній авторъ отнесъ ‘выводъ изъ понятій’ и ‘выводъ изъ категорій’ (стр. 90—92). Но первое оказывается въ сущности просто обобщеніемъ (ср. на стр. 90, 5), a что разумется подъ вторымъ — трудно понять, вслдствіе сжатости и темноты изложенія. Такимъ образомъ, оригинальность г. Чичерина въ разработк логики и составляетъ именно недостатокъ этой обработки.
Есть и въ остальныхъ частяхъ логики недочеты. Напримръ, выводъ модусовъ категорическаго силлогизма сдланъ неудовлетворительно. Сказавъ, что, варіируя качество и количество посылокъ, можно получить для каждой фигуры по 16 модусовъ, стало быть, всего для четырехъ фигуръ 64 модуса,— авторъ даетъ только два общихъ правила для исключенія изъ этого числа модусовъ несостоятельныхъ: 1) изъ однихъ частныхъ посылокъ нельзя сдлать никакого вывода, и 2) изъ отрицательныхъ посылокъ ничего нельзя вывести. Но, руководясь этими правилами, можно исключить изъ каждой фигуры всего лишь по 7 модусовъ, такимъ образомъ остается еще 36. A нужно получить, какъ извстно, всего 19. Много сбивчиваго есть въ изложеніи законовъ мышленія (стр. 145 и слд.), въ трактат о сужденіяхъ (стр. 83 и слд.) и т. д.
Что касается метафизики г. Чичерина, то развиваемые здсь тезисы, въ силу своей ‘трансцендентности’ {Употребляемъ этотъ терминъ по отношенію къ философскимъ тезисамъ въ томъ-же смысл, въ какомъ длалъ это Кантъ (см. Kritik der reinen Vernunft въ изданіи Кербаха,—S. 263).}, критик по существу подлежать не могутъ. Критика можетъ касаться лишь ихъ основаній и утверждать: ‘можетъ быть все это и врно, да не достоврно’ {Ср. А. Введенскаго, опытъ построенія теоріи матеріи на принц. критич. философіи, стр. 316.}. И дйствительно, доказательствамъ автора въ пользу основной мысли его метафизики о тожеств законовъ разума и вншняго міра очень не трудно отказать въ достоврности. ‘Это тождество, говоритъ онъ, доказывается, во первыхъ, реальными отношеніями субъекта къ вншнему міру: субъектъ не можетъ находиться въ реальномъ взаимнодйствіи съ вншнимъ міромъ иначе, какъ подъ условіемъ совпаденія внутреннихъ и вншнихъ законовъ. Это необходимое условіе всякаго взаимнодйствія’ (стр. 218). Пусть даже такъ. Но откуда авторъ знаетъ, что такое взаимнодйствіе существуетъ? Чмъ это доказывается? Вдь весь смыслъ борьбы феноменализма и реализма сводится именно къ тому, чтобы ршить,— утвердительно или отрицательно,— вопросъ объ этомъ взаимодйствіи, a г. Чичеринъ ссылается на него, какъ на безспорный уже фактъ. ‘Оно (т. е. тожество законовъ мысли и бытія) доказывается,— продолжаетъ авторъ,— тмъ, что чисто умозрительные выводы разума находятъ полное подтвержденіе въ опыт. Разумъ иметъ два пути познанія: одинъ, идущій изнутри и составляющій умозрніе, другой, исходящій отъ вншнихъ впечатлній и образующій область опыта. Совпаденіе выводовъ, основанныхъ на чисто логическихъ дйствіяхъ, съ независимыми отъ разума достоврными фактами доказываетъ тождество законовъ внутреннихъ и вншнихъ. Такое удостовреніе даетъ намъ математика’ (ibid). Извстно, какъ объясняется согласіе умозрительныхъ выводовъ съ опытомъ съ точки зрнія, напр., Кантовскаго апріоризма: въ строгомъ смысл ‘независимые отъ разума’ факты не могутъ быть ‘достоврными’, a достоврные достоврны лишь въ мру своей зависимости отъ разума. ‘Оно доказывается, въ третьихъ — заканчиваетъ авторъ,— тмъ, что всякое опытное знаніе основано на логическихъ категоріяхъ и окончательно къ нимъ приводитъ’ (ibid). Опять весьма спорное положеніе: эмпиризмъ отстаиваетъ совершенно обратную точку зрнія и досел еще не дождался своего основательнаго опроверженія.
Входить въ дальнйшій разборъ метафизики г. Чичерина мы не будемъ, потому что намъ пришлось-бы въ этомъ случа только выписывать положеніе за положеніемъ и просто указывать на недостатокъ принудительныхъ данныхъ къ его принятію. Да и цлью нашей статьи не было дать полный разборъ книги, а — высказать о ней всего лишь нсколько критическихъ замчаній.
Прочитали? Поделиться с друзьями:
