Время на прочтение: 18 минут(ы)
Тихомиров П. В. Обзор журналов: Русские философские журналы за 1901 год // Богословский вестник 1902. Т. 2. No 6. С. 327-344 (2-я пагин.). (Начало.)
Русскіе философскіе журналы за 1901-й годъ.
Положеніе ‘Вопросовъ философіи и психологіи’ и ‘Вры и разума’ въ 1901 году. Перемны въ состав руководящихъ лицъ и сотрудниковъ. — Характеръ статей въ ‘Вопр. фил. и псих.’ за 1901 г. — Статьи о В. С. Соловьев Введенскаго, Петровскаго, Лопатина, кн. Трубецкого, Новгородцева, Рачинскаго и Геца. — Статья Вагнера о звр въ человк. — Полемика кн. Б. Трубецкаго съ Патражицкимъ. — Ученіе Канта о прав и государств въ изображеніи г. Новгородцева. — Характеристика схоластики въ стать Теплова.
Объ общемъ характер нашихъ философскихъ журналовъ, — ‘Вопросовъ философіи и психологіи’ и ‘Вры и разума’, — мы говорили въ своемъ прошлогоднемъ обозрніи. Какихъ либо существенныхъ перемнъ въ этомъ отношеніи за прошлый годъ не случилось. Правда, въ состав руководящихъ лицъ обихъ редакцій перемны есть и — очень значительныя, но он, во всякомъ случа, пока не успли еще сказаться сколько нибудь замтными послдствіями. Смерть архіепископа Амвросія, основателя и покровителя ‘Вры и разума’, является тяжелой утратой для этого журнала. Въ теченіе 19 лтъ онъ руководилъ свое дтище, мудро умя сочетать служеніе интересамъ религіи и церкви съ истинно-философскимъ либерализмомъ и терпимостью (подробне о взаимоотношеніи философской свободы и апологетическихъ задачъ въ программ ‘В. и Р.’ см. въ упомянутомъ нашемъ прошлогоднемъ обзор, — ‘Бог. Встн.’ 1901, No 3, стр. 558). Какъ будетъ относиться къ журналу новый архіепископъ, — Флавіанъ, — пока сказать нельзя, но надо надяться, что и онъ не броситъ прекраснаго просвтительнаго предпріятія своего предшественника. Редакція ‘Вопросовъ философіи и психологіи’ въ прошломъ году опять потерпла убыль въ рядахъ своихъ дятелей: скончался A. A. Токарскій, принимавшій весьма близкое участіе въ редактированіи журнала, и покинулъ Москву столь же важный членъ редакціи H. A. Иванцовъ. Въ послдніе годы прямо какъ будто какой злой рокъ отяготлъ надъ психологическимъ обществомъ и его журналомъ (вспомнимъ смерть Грота, Соловьева, Преображенскаго, Корсакова): книжкамъ журнала приходится, исполняя печальный долгъ, наполняться статьями, посвященными ‘памяти’ то того, то другого изъ своихъ видныхъ сотрудниковъ й руководителей. Но, думается, что, не смотря на вс эти потери, судьб и направленію журнала никакой серьезной опасности не грозитъ: дло поставлено прочно и пользуется безспорными симпатіями образованнаго русскаго общества, a это — уже весьма солидная гарантія успха и весьма цнное указаніе на доброкачественность установившагося направленія.
Посл этихъ краткихъ общихъ замчаній обратимся къ разсмотрнію отдльныхъ боле выдающихся статей каждаго журнала.
А. ‘ВОПРОСЫ ФИЛОСОФІИ И ПСИХОЛОГІИ’.
Вглядываясь въ содержаніе статей ‘Вопросовъ философіи и психологіи’ за прошлый 1901 годъ, не можемъ не отмтить, какъ бросающееся въ глаза обстоятельство, преобладаніе статей по исторіи философіи и философской критик надъ статьями, имющими предметомъ прямое и положительное обсужденіе какого нибудь философскаго ‘вопроса’. Отчасти это объясняется упомянутыми смертями дятелей русской философской мысли и необходимостью давать оцнку ихъ значенія въ исторіи русской философіи: изъ 44 статей, помщенныхъ въ 5 прошлогоднихъ книжкахъ журнала (въ этотъ счетъ не входятъ — критика, библіографія, извстія и замтки, полемика и протоколы засданій психологическаго общества), 18 посвящены ‘памяти’ В. С. Соловьева, A. A. Токарскаго и С. С. Корсакова. Съ другой же стороны, въ этомъ преобладаніи, помимо вліянія указанной причины, нельзя не видть доказательства сознанной важности занятій результатами философской мысли нашихъ предшественниковъ, лишь въ историко-критическомъ выясненіи и оцнк сдланнаго другими мы имемъ твердую почву для плодотворной самостоятельной работы. Но, при всемъ томъ, не надо закрывать глаза и на подозрительную сторону этого преобладанія историко-критическихъ работъ: мы весьма легко можемъ подвергнуться упреку въ оскудніи y насъ положительной философской продуктивности, если опыты самостоятельнаго философствованія будутъ составлять лишь 16% общаго числа философскихъ работъ (какъ это и есть въ ‘В. ф. и пс.’ за прошлый годъ, — 7 статей на 44).
Изъ почившихъ дятелей русской философской мысли наибольшее вниманіе въ ‘Вопр. ф. и пс.’ посвящено Вл. Серг. Соловьеву. Статьями въ память его занята вся первая книжка (кн. 56) журнала. Открывается она стихотвореніемъ кн. Цертелева ‘Памяти Вл. С. Соловьева’, на тему, данную въ собственныхъ стихахъ Вл. С — ча:
‘Смерть и Время царятъ на земл,
‘Но владыками ихъ не зови,
‘Все, кружась, исчезаетъ во мгл, —
‘Неподвижно лишь солнце любви!’
(стр. 1). Затмъ слдуетъ статья проф. A — дра И. Введенскаго: ‘О мистицизм и критицизм въ теоріи познанія В. С. Соловьева’ (стр. 2 — 35). Статья эта представляетъ собою рчь, произнесенную въ публичномъ засданіи С.Петербургскаго философскаго общества, состоявшемся въ память Вл. С. Соловьева 3 декабря 1900 г. Въ гносеологіи Соловьева авторъ видитъ два главныхъ элемента: мистицизмъ и критицизмъ или, что то же, кантіанство, ‘такъ что, если угодно, говоритъ онъ, ее можно было бы назвать критическимъ мистицизмомъ, хотя точнй будетъ не поступать такъ, потому что 1, Кантіанскія воззрнія были усвоены имъ, особенно же до 97 года, далеко не въ полномъ вид, 2, на ряду съ ними кое въ чемъ попадаются еще взгляды раціоналистовъ 17 к 18 вковъ съ ихъ стремленіемъ разлагать данныя нашему сознанію связи на чисто логическія, a т, которыя не поддаются такому разложенію, считать кажущимися, въ дйствительности не существующими’ (стр. 4 и сл.). Мистицизмомъ г. Введенскій называетъ ‘увренность въ существованіи мистическаго воспріятія, a мистическимъ воспріятіемъ — непосредственное, т. е. пріобртаемое безъ посредства какихъ бы то ни было разсужденій и выводовъ, знаніе того, что не составляетъ части вншняго міра, но что въ то же время не мы сами и не наши душевныя состоянія, и при томъ знаніе внутреннее, т. е. возникающее безъ помощи вншнихъ чувствъ’ (стр. 5). Критицизмъ Соловьева сказался какъ въ побдоносномъ опроверженіи позитивизма, такъ и въ нкоторой прямой блкзости къ Канту и зависимости отъ него (стр. 13 — 18). Недостаткомъ Соловьевской гносеологіи авторъ считаетъ отсутствіе разработанной психологіи мистическаго воспріятія. Эту задачу Соловьевъ какъ бы завщалъ нашимъ боле молодымъ философамъ (стр. 34). По нашему мннію, называть Соловьева критицистомъ можно только при нкоторомъ расширеніи понятія о критицим. Конечно, критицизмъ въ настоящее время считается похвальной и обязательной принадлежностью всякаго серьезнаго философа. Но едва ли нужно, хваля Соловьева, приписывать ему такія достоинства, какихъ онъ не имлъ. Извстнаго рода вліянія Канта (прямого или косвеннаго, положительнаго или отрицательнаго) въ настоящее время не можетъ избжать ни одинъ философъ, — неужели всхъ ихъ и называть критицистами? Отрицательное же отношеніе къ позитивизму и подавно нельзя считать принадлежностью критицизма, въ извстномъ смысл можно вдь и самого Канта называть позитивистомъ. Можно п должно, не умаляя заслугъ Соловьева, считать его философію такою, какою она дйствительно была, т. е. догматическою. Сказать это не значитъ высказать какое либо порицаніе Соловьеву, потому что и догматическія доктрины могутъ имть свои неоспоримыя и важныя достоинства.
Слдующая статья А. Г. Петровскаго — ‘Памяти Владиміра Сергевича Соловьева’ (стр. 36—44) — есть рчь, произнесенная въ публичномъ засданіи Московскаго психологическаго общества 2 февраля 1901 года. Авторъ даетъ очень теплую и прочувствованную характеристику нравственной личности С — ва. Характеристика сдлана настолько искренно и убдительно, что читатель невольно и вполн соглашается съ заключительными словами автора: ‘Онъ умеръ, какъ человкъ, правдиво и честно совершившій свой жизненный путь. Еще много надеждъ и стремленій было y него впереди, но и того, что онъ сдлалъ, было слишкомъ достаточно для силъ одного человка, даже столь богато одареннаго. Онъ скончался спокойно и съ глубокой врой, онъ встртилъ смерть, какъ отдыхъ и возрожденіе къ новой жизни. И какъ намъ ни горько потерять его, мы, думая о его смерти, должны врить въ то, во что врилъ онъ. Не только съ надеждой, но съ полной увренностью мы можемъ говорить: »миръ его душ», ибо онъ нашелъ истинный миръ за той переходной чертой бытія, которая зовется смертью’ (стр. 44).
Наиболе полно изображается историческій генезисъ Соловьевской философіи и ея существенное содержаніе и значеніе для русскаго умственнаго развитія въ солидной стать Л. М. Лопатина: ‘Философское міросозерцаніе В. С. Соловьева’ (стр. 45—91). {Эта статья, равно какъ и разсматриваемыя ниже статьи кн. Трубецкого, Новгородцева и Рачинскаго тоже были прочитаны, въ качеств рчей, въ торжественномъ собраніи 2 февраля.} ‘Русская философская мысль, говоритъ проф. Лопатинъ, съ тхъ поръ, какъ впервые возникли ея первые проблески въ 18 вк, и въ продолженіе очень долгаго періода влачила существованіе несчастное и скудное. Ея главнымъ недостаткомъ было полное отсутствіе оригинальности, — самобытнаго умозрительнаго творчества, которое выразилось бы въ литературной форм и привело бы къ опредленнымъ и систематическимъ результатамъ. Русекіе философы были только послдователями западноевропейскихъ и притомъ послдователями второстепенными. Ихъ достоинство и значеніе въ исторіи русскаго просвщенія измряется не столько ихъ умственной силой, сколько тмъ, за кмъ они шли. У насъ были вольфіанцы, были поклонники французскаго сенсуализма, было нсколько послдователей Канта и Фихте, было довольно много послдователей Шеллинга и особенно Гегеля. Было, наконецъ, y насъ не мало представителей богословской схоластической метафизики, также заимствованной съ запада. Къ кому изъ западныхъ авторитетовъ примыкали т или другіе дятели русской философской мысли, это зависло отъ времени, въ которое они жили, отъ общественнаго положенія, которое они занимали, отъ избранной ими профессіи. Въ пятидесятыхъ и шестидесятыхъ годахъ нын истекшаго столтія на смну поклонниковъ нмецкаго идеализма явились матеріалисты въ дух Бюхнера и Фохта и позитивисты французскаго и англійскаго типовъ. Между этими разнообразными, извн навянными направленіями наибольшею умственною самостоятельностью отличались славянофилы, однако ихъ отношеніе къ философіи было скоре отрицательнымъ, чмъ положительнымъ, въ своихъ общефилософскихъ взглядахъ они ограничивались отрицательной критикой нмецкаго идеализма, главнымъ образомъ въ форм системы Гегеля, и довольно ясно выраженнымъ признаніемъ полной несостоятельности всякой умозрительной философіи, если она прямо не опирается на положительную церковную вру. У послдователей другихъ направленій самобытность философской мысли представляетъ лишь рдкое исключеніе. Самымъ блестящимъ такимъ исключеніемъ является Б. Н. Чнчеринъ, давшій вполн самостоятельную переработку началъ и метода гегелевой философіи на почв картезіанскаго дуализма духа и матеріи. Однако міросозерцаніе Б. Н. Чичерина получаетъ законченное литературное выраженіе лишь тогда, когда философскіе взгляды В. С. Соловьева уже совершенно опредлились, и когда его первыя произведенія уже увидли свтъ. Чичеринъ поэтому не былъ ни предшественникомъ, ни учителемъ Соловьева въ философіи’ (стр. 46—47). Самостоятельный относительно своихъ русскихъ предшественниковъ, Соловьевъ, по словамъ проф. Лопатина, не остался однако чуждъ тмъ вліяніямъ, которыя вообще господствовали въ нашей умственной жизни, начиная съ конца 50-хъ годовъ. Онъ испыталъ на себ вліяніе Конта, Милля, Спенсера, Дарвина. Онъ былъ одно время самымъ горячимъ матеріалистомъ. Затмъ, благодаря Спиноз, въ немъ начинается поворотъ. Наиболе глубокій переворотъ въ Соловьев вызываетъ изученіе Канта и въ особенности Шопенгауэра. Но и увлеченіе Шопенгауэромъ миновало. Отчасти благодаря сочиненіямъ Гартмана, отчасти собственной умственной работой Соловьевъ приходитъ къ сознанію умозрительныхъ недостатковъ системы Шопенгауэра. Изученіе религіозныхъ вопросовъ толкаетъ его къ знакомству съ Фихте, Шеллингомъ и Гегелемъ. Особенно сильное вліяніе оказалъ на него Шеллингъ своей положительной философіей (стр. 47—52). Подвергаясь всмъ этимъ вліяніямъ, Соловьевъ сумлъ однако сохранить свою умственную независимость. Г. Лопатинъ считаетъ его первымъ русскимъ философомъ, создавшимъ свою собственную независимую систему. Онъ даже позволяетъ себ сравнить его философское значеніе съ значеніемъ Пушкина для изящной литературы: ‘Пушкинъ первый сталъ воспроизводить не литературу о дйствительности, a самую дйствительность, какъ онъ ее понималъ, видлъ и переживалъ, чрезъ это онъ явился первымъ создателемъ настоящаго русскаго художественнаго слова. Соловьевъ началъ первый писать не о чужихъ мнніяхъ по вопросамъ философіи, a o самыхъ этихъ вопросахъ и сталъ ихъ ршать по существу, независимо отъ всякихъ мнній, — черезъ это онъ сдлался первымъ представителемъ уже не отраженной иностранной, a настоящей русской философской мысли’ (стр. 53 — 54). 06щій смыслъ всего философскаго міросозерцанія Соловьева (со стороны его положительнаго содержанія) г. Лопатинъ сводитъ къ тремъ пунктамъ: ‘1) къ иде внутренней духовности существующаго, 2) къ иде абсолютнаго всеединства и 3) къ иде Богочеловчества’ (стр. 61 и слд.). Намъ втвтъ надобности касаться подробностей въ изложеніи и характеристик Соловьевскаго міровоззрнія г. Лопатияымъ. Замтимъ только, что къ изображаемому философу авторъ относится съ самымъ восторженнымъ поклоненіемъ и любовью. Это, конечно, служитъ залогомъ того, что все существенное и цнное дйствительно выдвинуто на первый планъ и надлежащимъ образомъ освщено, и желающимъ познакомиться съ положительной стороной воззрній покойнаго мыслителя, съ его задачами и стремленіями, нельзя рекомендовать лучшаго руководства, чмъ разсмотрнная статья пр. Лопатина. Но въ объективно-научномъ смысл это панегирическое отношеніе повело къ нкоторымъ неточностямъ и преувеличеніямъ. Такъ, авторъ, несомннно, нсколько преувеличилъ самостоятельность С — ва какъ относительно западныхъ вліяній, такъ и относительно его русскихъ предшественниковъ. Въ послднемъ отношеніи слдуетъ упомянуть несправедливое игнорированіе несомннной зависимости ‘Кризиса западной философіи’, одного изъ весьма важныхъ, хотя и раннихъ, сочиненій В. С — ча, отъ воззрній покойнаго В. Д. Кудрявцева. Несправедливо, затмъ, проф. Лопатинъ утверждаетъ, будто ‘Соловьева, какъ представителя своего особаго міросозерцанія, понимали и цнили очень немногіе’ (стр. 541). О пониманіи, конечно, можно спорить, хотя намъ все-таки думается, что и при жизни философа понимали его очень многіе, но цнили его уже несомннно весьма и весьма многіе, — объ этомъ свидтельствуетъ уже одинъ его литературный успхъ и знаменитость еще при жизни. И трудно сказать, больше ли будутъ понимать и цнить его по смерти. Другихъ примровъ преувеличенія мы не указываемъ, но должны оговориться, что сколько бы ихъ ни нашлось, они не настолько значительны, чтобы набрасывать тнь на правдивость изображенія Соловьева г. Лопатинымъ: оно несомннно правдиво и лишь въ интересахъ рельефности иное сильне подчеркиваетъ, a иное затушевываетъ.
Изъ всхъ статей о Соловьев мы, не колеблясь, признаемъ самой интересной по задач и увлекательной по изложенію статью кн. С. Н. Трубецкого: ‘Основное начало ученія В. Соловьева’ (стр. 92—111). Въ этой стать авторъ хочетъ сказать ‘объ общемъ смысл и значеніи дятельности Соловьева, какъ онъ самъ ее понималъ, о его собственномъ отношеніи къ той философской и религіозной иде, которой онъ служилъ’ (стр. 93). Самъ В. С. Соловьевъ, говоритъ кн. Трубецкой, ‘началомъ философіи считаетъ, съ одной стороны, движеніе или подвигъ нашего ума, его ршительное обращеніе къ истин, a съ другой, — его творческое вдохновеніе образомъ, идеей Истины’ (стр. 98). ‘Чмъ же, спрашиваетъ онъ, руководилась вся философская дятельность Соловьева, какой единый замыселъ въ ней господствовалъ, и какъ опредляется ближайшимъ образомъ содержаніе этого замысла, та »истина»’, которою вдохновлялся В. С. Соловьевъ’? Основною идеей Соловьевской философіи онъ считаетъ религіозную идею: ‘Основная идея Соловьева, говоритъ онъ, идея, проникающая его метафизику, этику, эстетику и самую его публицистику, есть религіозная христіанская идея. То, чмъ была для Спинозы его абсолютная субстанція, для Фихте — его абсолютное Я для Шопенгауэра его міровая воля, тмъ было для Соловьева жизненное начало христіанства. Естественно, что философская дятельность представлялась ему религіознымъ служеніемъ, и его личное призваніе — религіозною миссіей, »дломъ Господнимъ». »Проклятъ всякъ, творяй дло Господне съ небреженіемъ» — вотъ угроза, которую онъ воспоминаетъ при исправленіи и отдлк своихъ трудовъ’ (стр. 98 — 99). Такого рода философія легко можетъ показаться не оригинальной, въ ней могутъ увидть ‘простую попытку, быть можетъ, смлую и талантливую — воскресить средневковую схоластику или эклектическій платонизмъ раннихъ христіанскихъ писателей’. Легко могутъ спросить, не обращается ли здсь философія въ ‘служанку богословія’. Этотъ упрекъ и это подозрніе кн. С. Н. Трубецкой предвидитъ и всемрно старается предотвратить. ‘Ничего подобнаго, по его словамъ, y Соловьева не было. Онъ самымъ ршительнымъ образомъ отвергалъ тотъ вншній компромиссъ между язычествомъ и христіанствомъ, въ которомъ, по его мннію, состоитъ сущность средневковаго міросозерцанія. Онъ открыто становится на сторону враговъ такого міросозерцанія и въ разрушеніи ложнаго догматизма видитъ одно изъ существенныхъ условій для развитія міросозерцанія истинно-христіанскаго. Въ философіи, какъ и въ религіи, онъ выступаетъ горячимъ противникомъ догматиема’ (стр. 99—100). Философія, по мннію Соловьева, не опредляется чуждыми ей догматами: ‘если въ своемъ исканіи истины разумъ долженъ придти къ христіанству, такъ это не потому, чтобы онъ руководствовался отдльными его догматами, a потому, что жизненный смыслъ философіи состоитъ во внутреннемъ соединеніи человческаго разума съ сверхчеловческой всеединой истиной’ (стр. 104).
Боле краснорчива, чмъ содержательна статья г. П. И. Новгородцева: ‘Идея права въ философіи Вл. С. Соловьева’ (стр. 112—129). Авторъ интересно излагаетъ общественно-публицистическія идеи Соловьева, его полемику съ славянофилами, но собственно философіи права y Соловьева не вскрылъ. Нсколько непріятное впечатлніе производитъ высокомрно покровительственный тонъ, какимъ молодой писатель трактуетъ почтеннаго философа.
Коротенькая, но прочувствованная рчь Г. А. Рачинскаго: Взглядъ В. С. Соловьева на красоту’ (стр. 130—137) врно и наглядно вскрываетъ идейную основу эстетики Соловьева: ‘Все его эстетическое ученіе, говоритъ авторъ, есть одна великая и страстная надежда послдняго воскресенія во слав и грядущей красоты царства Божія, гд вчно будетъ сіять тріединый свтъ добра, истины и красоты. Онъ жаждалъ этого свта везд и во всемъ. Не даромъ красота неодушевленной природы олицетворялась для В. С. въ образ вещественнаго свта, засіявшаго надъ мрачной бездной хаоса въ первый день творенія. Подобіемъ этого божественнаго свта былъ для него нашъ матеріальный свтъ, лучшій символъ вчной идеи въ мір матеріи, первое еще несовершенное явленіе того свта божественнаго разума, которымъ живо человчество. То былъ , свтившій во тьм и не объятый ею’ (стр. 136—137).
Въ этой же книжк напечатанъ надлавшій въ свое время много шума и вызвавшій большую и страстную полемику рефератъ Соловьева о средневковомъ міросозерцаніи (стр. 138—152, читанъ въ псих. общ. 19 окт. 1891 г.) и содержаніе извстной же его рчи 13 марта 1881 г. на женскихъ курсахъ (стр. 153—158).
Послднею статьей въ этой книжк стоитъ статья г. Ф. Геца: ‘Отношеніе Вл. С. Соловьева къ еврейскому вопросу’ (стр. 159—198). Воззрнія В. С-ча характеризуются частію по его письмамъ, частію же по стать — ‘Талмудъ и новйшая полемическая литература о немъ’ (Русск. Мысль 1886, N 
и брошюр — ‘Еврейство и христіанскій вопросъ’ (М. 1884). Содержаніе названныхъ работъ В. С-ча, полагаемъ, вообще хорошо извстно русскимъ читателямъ, и потому воспроизводить его по изложенію г. Геца мы считаемъ излишнимъ. Достаточно привести одну выдержку, гд самъ В. С. высказывается по поводу обвиненій его въ юдофильств: ‘Меня одни величаютъ іудофиломъ, другіе укоряютъ въ слпомъ пристрастіи къ еврейству. Благо, что не подозрваютъ меня въ подкупности еврейскимъ золотомъ. Но въ чемъ, хотлъ бы я знать, высказывается мое іудофильство или мое пристрастіе къ евреямъ? Разв я не признаю слабыхъ сторонъ іудейства или разв я оправдываю послднія? Обнаружилъ ли я когда либо хоть малйшую склонность идеализировать еврейство? Въ дйствительности я настолько же далекъ отъ іудофильства, какъ и отъ іудофобства. Но я не могу въ угоду дурному вкусу и плохой нравственности закрывать глаза, чтобы не видть очевидныхъ фактовъ, не могу и не хочу кривить душою и сдлать, по примру антисемитовъ, однихъ евреевъ отвтственными за вс грхи и несчастія, постигшіе насъ. Я не скрываю, что живо интересуюсь судьбою еврейскаго народа, но это потому, что она сама по себ въ высшей степени интересна и поучительна во многихъ отношеніяхъ. Но иногда я заступаюсь за евреевъ? Да, только, къ сожалнію, не такъ часто, какъ я бы хотлъ и долженъ былъ это длать въ качеств христіанина и славянина… Еврейскій вопросъ — въ сущности вопросъ правды и справедливости. Въ лиц еврея попирается справедливость, потому что преслдованія, коимъ подвергаютъ евреевъ, не имютъ ни малйшаго оправданія, ибо обвиненія, взводимыя антисемитами на нихъ, не выдерживаютъ самой снисходительной критики: они большею частію злоумышленная ложь’ (стр. 175—176). Едва ли надо доказывать, что никто лучше В. С—ча не вскрылъ всей теоретической вздорности и практической безчестности юдофобіи. Но напоминать время отъ времени его аргументацію весьма полезно. И г. Гецъ хорошо сдлалъ, что въ посвященной памяти Соловьева книжк изложилъ и взгляды его на еврейство, безъ этого образъ покойнаго философа былъ бы не полонъ. Изложеніе сдлано правильно и документально, если не считать нкоторыхъ незначительныхъ утрировокъ и неточностей въ толкованіи С—ва. Для примра укажемъ на стр. 174, гд авторъ утверждаетъ, что еврейскій народъ, начиная съ Авраама, всегда отличался необычайной смлостью и самостоятельностью мысли, эта то черта и роднила будто бы съ съ нимъ особенно В. С—ча. Что Соловьевъ былъ смлый и самостоятельный мыслитель, это врно, но чтобы еврейскій народъ въ цломъ и даже хотя бы въ большинств былъ таковъ, этому поврятъ разв только самообольщенные единоплеменники г. Геца. Разв мы не видимъ, что со времени послдняго пророка (Малахіи) самостоятельность и въ особенности независимость мысли почти совершенно исчезаютъ въ еврейств? Что такое Талмудъ и раввинская литература, какъ не еврейская схоластика? A разв послдняя можетъ похвалиться самостоятельностью и независимостью мысли? Напротивъ, мы видимъ, что сравнительно рдкія проявленія самостоятельности и независимости мысли жестоко преслдуются: вспомнимъ хотя бы печальную исторію великаго мыслителя Баруха Спинозы…
Разсмотрнныя статьи довольно полно рисуютъ предъ нами образъ Соловьева, какъ рдкаго, выдающагося человка и философа. Громадная сила ума, необыкновенная глубина чувства и, главное, рдкая искренность въ служеніи истин и правд длаютъ его одной изъ самыхъ крупныхъ фигуръ въ исторіи умственной жизни Россіи за 19-ое столтіе. И мы уврены, что его еще много и часто будутъ вспоминать, a его идеи станутъ однимъ изъ существенныхъ факторовъ нашего умственнаго развитія.
Во второй книжк журнала (кн. 57) помщены статьи: В. А. Вагнера — ‘Ренанъ и Ницше. О звр въ человк’ (стр. 199—217), И. И. Иванова — ‘Опытъ научно-философской религіозной и соціальной доктрины’ (стр. 218—278), П. И. Новгородцева — ‘Нравственная проблема въ философіи Канта’ (стр. 279—314), кн. Е. Н. Трубецкаго — ‘Философія права проф. Л. I. Петражицкаго’ (стр. 1—33, отд. II), Ф. В. Софронова — ‘Теорія познанія на основ критическаго эмпиризма» (стр. 34—66), М. Н. Шварца — ‘Идея эволюціи въ современной философіи’ (стр. 67—80), А. Н. Щукарева — ‘Очерки по философіи естествознанія’ (стр. 81—98), Н. О. Лосскаго — ‘Недомолвки въ теоріи эмоцій Джемса’ (стр. 99—134) и И. Н. Холчева — ‘Объ индивидуальныхъ колебаніяхъ вниманія’ (стр. 135—148).
Съ особеннымъ интересомъ читается статья г. Вагнера. Авторъ хочетъ сказать нсколько словъ по поводу ‘переоцнки’ правилъ поведенія и попытокъ указать новые пути къ достиженію ‘новыхъ цлей жизни’, взамнъ ‘утраченныхъ человчествомъ’. Слова Ницше: ‘опасность твоя не малая, свободомыслящій и странникъ: ты утратилъ цль, a вмст съ тмъ потерялъ и дорогу’, оказались, по справедливому замчанію автора, не столько грознымъ откровеніемъ, сколько простымъ констатированіемъ факта въ примненіи къ большинству современныхъ моралистовъ. ‘А если такъ, продолжаетъ онъ, если старые пути и цли — только призраки прошлаго, то на мсто ихъ надо поставить новые: если нтъ Бога, говорилъ Вольтеръ, то надо его выдумать… Такихъ боговъ теперь оказывается довольно много, здсь насъ занимаетъ только тотъ изъ нихъ, котораго человческая мысль пыталась создать изъ матерьяла, сокрушившаго старые кумиры (онъ разуметъ данныя біологіи). Эти новыя цли человчества, этотъ новый Богъ, по мннію мыслителей, которыхъ мы будемъ имть въ виду (Ницше и Ренана) — сверхчеловкъ, a пути и средства создать его лежатъ въ путяхъ природы, создавшей звря въ человк’ (стр. 200). Отношеніе Ницше и Ренана къ ‘зврю въ человк’ — совершенно противоположное, a потому и самый идеалъ ‘сверхчеловка’ — діаметрально противоположенъ: Н. въ ‘звр’ видитъ идеалъ, Р. — препятствіе къ достиженію идеала. Не смотря на вырожденіе человка, на его паденіе, какъ типа, — Ницше возлагаетъ свои надежды въ предстоящей человчеству работ по пути къ созданію сверхчеловка на уцлвшаго еще въ немъ, ‘къ счастію людей’, — звря. Этотъ зврь, по его мннію, почти поглощенъ человкомъ, и задача будущаго — освободить и возстановить его въ ‘человк-звр’. По Ренану какъ разъ наоборотъ — современный человкъ, не смотря на культуру, все еще остается прежде всего звремъ, a потомъ уже (въ малой доз) человкомъ. Задача будущаго, по его мннію, создать сверхчеловка, освободивъ ‘звря-человка’ отъ звря и укрпивъ въ немъ зачатокъ человка (стр. 200—201). Оба, какъ видимъ, возлагаютъ надежды на эволюцію человческаго рода. Оба они, какъ раскрываетъ авторъ, уврены въ справедливости біологическаго ‘закона’, по ‘которому цгьль вида — переходъ его въ типъ высшаго порядка (ср. стр. 204. 208 и сл.). А между тмъ, утверждаетъ г. Вагнеръ, эволюціонная теорія не можетъ оправдывать надеждъ ни Ницше ни Ренана, и признаваемаго ими ‘закона біологіи’ совсмъ не существуетъ. ‘Біологія не даетъ ни малйшаго права утверждать что либо подобное. Природа отнюдь не заботится исключительно о созиданіи совершенныхъ типовъ, принося имъ будто бы въ жертву типы мене совершенные. Она одинаково заботится или, врне, одинаково безразлична какъ къ генію, такъ и къ солитеру, когорый въ немъ можетъ паразитировать, предоставляя каждому устраиваться какъ могутъ въ условіяхъ жизни: устроились, приспособились, прекрасно, цвтите и множьтесь по мр силъ и возможности, нтъ, — идите на смарку’ (стр. 204). Самъ Дарвинъ ‘не одинъ разъ подчеркивалъ, что его ученіе не иметъ ничего общаго съ теоріей непрерывнаго совершенствованія’ (стр. 213). Природа ‘не даетъ ровно ничего для ршенія вопроса о сверхчеловк’, и ни Ренану ни Ницше ‘не было ни малйшаго основанія аппеллировать къ біологіи, предлагая считать сверхчеловкомъ именно тотъ типъ, который обладаетъ качествомъ, по мннію ученаго, единственно совершеннымъ’ (тамъ же). Самъ г. Вагнеръ не сомнвается въ возможности развитія типа человка боле совершеннаго, чмъ современный нашему поколнію, но онъ не видитъ критерія для опредленія такого совершенства (стр. 217). Этотъ отрезвляющій и достаточно авторитетный голосъ натуралиста по одному изъ модныхъ и волнующихъ вопросовъ современной мысли, намъ думается, раздался весьма своевременно и кстати.
Г. Ивановъ подъ своимъ довольно претенціознымъ заглавіемъ даетъ новый этюдъ на свою старую и довольно наскучившую читателямъ тему о Сенъ-Симон, и мы едва ли кого оставимъ неудовлетвореннымъ, пройдя эту статью молчаніемъ. По инымъ причинамъ мы минуемъ и статью г. Новгородцева. Надо сказать, что авторъ даетъ весьма интересную и съ пониманіемъ дла составленную характеристику общихъ результатовъ Кантовой философіи, взаимнаго отношенія его гносеологіи и этики и существенныхъ свойствъ послдней. Но о нравственномъ ученіи Канта въ ‘Богословскомъ Встник’ уже писано не мало (въ прежніе годы г.г. Кирилловичемъ и Поповымъ, въ ныншнемъ году г. Городенскимъ). Повторять въ краткихъ, мало говорящихъ выдержкахъ изложеніе этого дов. избитаго сюжета излишне.
Полемическая статья кн. Е. Трубецкого съ удовольствіемъ и пользой прочтется всми интересующимися вопросами права. Петражицкій ‘вполн достоврнымъ матеріаломъ для познанія существа права’ считаетъ, во-1-хъ, внутренніе психическіе акты, во-2-хъ, результаты изученія человческой рчи и человческихъ дйствій, въ-3-хъ, ‘всякаго рода сообщенія, повствованія л т. д. о дйствіяхъ и рчахъ другихъ людей’ (стр. 11). Онъ, такимъ образомъ, предлагаетъ чисто психологическій критерій для отличія права отъ неправа. Этотъ то критерій и не признаетъ достаточнымъ кн. Трубецкой. ‘Основной грхъ цлаго ряда теоретиковъ, противъ которыхъ полемизируетъ г. Петражицкій, говоритъ онъ, заключается въ смшеніи права съ фактомъ, въ отожествленіи фактическаго порядка, установленнаго тмъ или другимъ вншнимъ авторитетомъ во имя права, съ правомъ вообще. Основной грхъ г. Петражицкаго заключается въ отожествленіи права съ опредленными состояніями человческой души, съ фактами индивидуальной психологіи. Разумется, всякій теоретикъ права долженъ считаться какъ съ тми психологическими фактами, изъ которыхъ исходитъ г. Петражицкій, такъ и съ тми соціальными фактами, которые послужили точкой отправленія для его предшественниковъ, но для того, чтобы уловить сущность права, надо подняться надъ фактами въ горнюю сферу умозрнія. Не трудно доказать, что какъ фактически существующій правовой порядокъ, такъ и факты правовой психологіи покоятся на неустранимыхъ метафизическихъ предположеніяхъ, обусловливающихъ какъ возможность всякаго конкретнаго права, такъ и возможность самаго правосознанія. Въ основ всякаго положительнаго права и всякой положительно-правовой обязанности лежатъ первоначальное право и первоначальная обязанность, т. е. право общества господствовать надъ личностью, связывать ея волю своими предписаніями, и — обязанность личности подчинять свои цли цлямъ общежитія’ (стр. 30—31). Это первоначальное право не есть фактъ, a постулятъ, сверхопытная идея разума (тамъ же): ‘Такъ или иначе, говоритъ въ заключеніе авторъ, вопросъ о существ права приводитъ насъ къ проблем »права разума», или такъ называемаго естественнаго права. Чтобы отвтить на вопросъ, что такое право, надо начать съ выясненія того правового критерія, которымъ долженъ руководствоваться нашъ разумъ, того первоначальнаго права, на которое опирается всякій вншній авторитетъ и всякое вншнее законодательство’ (стр. 33).
Статьи г.г. Софронова и Щукарева являются продолженіемъ работъ, начатыхъ еще въ прежніе годы. Статья Шварца есть лишь изложеніе брошюры Stumpf’a: ‘Der Entwickelungsgedanke in der gegenwartigen Philosophie’. Статьи Лосскаго и Холчева представляютъ слишкомъ спеціальный интересъ. Не вдаваясь, поэтому, въ ихъ изложеніе, переходимъ къ Ш-ей книжк.
Въ составъ третьей книжки (кн. 58) входятъ слдующія статьи: П. И. Новгородцева — ‘Ученіе Канта о прав и государств’ (стр. 315—361), И. И. Иванова — продолженіе статьи предыд. кн., П. В. Тихомирова — ‘Гносеологія Риля’ (стр. 433—491), Н. О. Лосскаго ‘A. A. Козловъ и его панисихизмъ’ (отд. II, стр. 183—206), кн. С. Н. Трубецкого — ‘Протагоръ Платона въ связи съ развитіемъ его нравственной мысли (стр. 207—228), Н. В. Теплова — ‘Схоластика, какъ культурно психологическое явленіе’ (стр. 229—251) и А. Дживелегова — ‘Марксизмъ и критическая философія’ (стр. 253—281).
Г. Новгородцевъ изслдуетъ сначала ученіе Канта объ отношеніи права къ нравственности (стр. 315—329), затмъ политическую теорію Канта (стр. 329—350) и, наконецъ, ученіе Канта о естественномъ прав (стр. 350—361). ‘Моральность, говоритъ авторъ, опредляется, по Канту, наличностью чистаго уваженія къ закону разума, это — долгъ ради долга. Если же это чистое настроеніе воли отсутствуетъ, и законъ исполняется по какому либо вншнему побужденію, то въ такомъ случа можно признать только легальность поступка. Отъ этихъ опредленій и отправляется Кантъ, когда хочетъ установить связь морали съ правомъ’ (стр. 317). Такимъ образомъ, различіе права я нравственности сводится прежде всего къ различію мотивовъ поступка. Самые же законы юридическіе, на ряду съ этическими, являются законами моральными’ (тамъ же). Это сведеніе права къ нравственности помшало Канту понять собственную природу права, и въ переход отъ нравственности къ праву онъ допустилъ не мало неясностей и противорчій. И въ политической теоріи Канта, по словамъ автора, ‘сходятся весьма различныя теченія, не всегда примиряясь въ высшемъ синтез’ (стр. 329 и сл.). ‘Въ области публичнаго права, говоритъ г. Новгородцевъ, Кантъ нашелъ не только рядъ спорныхъ пунктовъ, но и запасъ готовыхъ формулъ. Онъ нашелъ здсь опредленныя схемы, ясно поставленные вопросы и нкоторыя общепризнанныя идеи. Содержаніе политической теоріи было ему въ значительной мр подсказано господствующими ученіями эпохи. Но онъ не могъ отступить и отъ своихъ собственныхъ взглядовъ. Такимъ образомъ, получилась доктрина, соединившая въ себ разнородные элементы’ (стр. 330). Авторъ наглядно показываетъ, какъ эти разнородные элементы сливались въ одну сложную доктрину. Вопросъ о естественномъ прав, по словамъ автора, лишь Кантомъ выведенъ изъ состоянія той неопредленности, въ какой онъ находился y его предшественниковъ, и поставленъ на ‘ту твердую почву, на которой онъ только и долженъ ставиться’. Въ этомъ случа Канту принадлежитъ неоспоримая и высокая заслуга.
Изъ прочихъ статей этой книжки слдуетъ отмтить весьма любопытный очеркъ, г. Теплова. О схоластик y насъ вообще такъ мало знаютъ, что всякая попытка освтить этотъ предметъ должна быть только привтствуема. Авторъ устанавливаетъ три признака схоластики: господство авторитета, подчиненное положеніе философіи по отношенію къ теологіи и оперированіе надъ словами, a не надъ реальными отношеніями, не надъ фактами или вещами въ томъ вид, въ какомъ они даются наблюденіемъ. ‘Господство авторитета, по его словамъ, заключалось въ томъ, что мысль работала де самостоятельно, она принимала безъ проврки переданныя отъ учителей положенія и лишь старалась изложить, свести, систематизировать, истолковать ихъ. Подчиненность теологіи состояла въ томъ, что по самому назначенію философія должна была служить орудіемъ не столько изысканія истины, сколько истолкованія тхъ не подлежащихъ сомннію истинъ, которыя заключены въ священномъ писаніи и твореніяхъ отцовъ церкви, или самое большее, что могла Длать философія, это — приводить разумныя, логическія основанія, доказывать т истины, которыя даны безъ доказательствъ врою. Третій признакъ заключался въ томъ, что схоластическая мысль обращалась не къ наличной дйствительности, не къ фактамъ, не къ явленіямъ, не къ вещамъ, a къ словамъ. Въ основ схоластики лежало не изученіе природы въ самомъ широкомъ смысл слова, даже и не анализъ нашихъ понятій, a чисто механическое сопоставленіе и систематизированіе ихъ на основаніи правилъ нормальной логики’ (стр. 230 — 231). Иллюстрировавъ эти положенія достаточнымъ количествомъ краснорчивыхъ примровъ изъ Алкуина, Фредегиза и Луллія, авторъ считаетъ, въ заключеніи статьи, себя въ прав сдлать слдующее обобщеніе: ‘Т три признака, характеризующихъ схоластику, съ которыхъ я началъ свое изложеніе, можно свести къ одному, — къ тому, что схоластика есть продуктъ не органическаго роста одной культуры, a механическаго смшенія двухъ культуръ совершенно различнаго уровня, — очень высоко стоящей антично-христіанской и сравнительно очень низко стоящей варварской. Такова, мн кажется, та простая формула, къ которой можно свести опредленіе схоластики, заключающее въ себ и главные признаки, и объясненіе явленія. Явленіе это культурное и даже не просто культурное, a культурно-психологическое, потому что неспособность малокультурнаго ума не только самостоятельно создать, но и понять уже готовую сложную философскую систему, не смотря даже на то, что онъ посвящаетъ массу времени на изученіе ея, напрягаетъ вс силы на ея пониманіе и въ подражаніе самъ пишетъ философскіе трактаты, не имющіе однако никакой другой цны, кром цли самообученія, дисциплинированія своего ума, — это явленіе чисто психологическое, и переводить это явленіе на языкъ какихъ либо другихъ отношеній значило бы, мн кажется, не выяснять, a затемнять его истинныя причины и смыслъ’ (стр. 251). Работ г. Теплова никакъ нельзя отказать въ смлости замысла и остроуміи выполненія. Съ нимъ даже, пожалуй, можно и согласиться, если его выводы прилагать лишь къ раннимъ схоластикамъ. Но если имть въ виду настоящихъ схоластиковъ, тхъ, которые вели безконечные споры по серьезному вопросу объ универсаліяхъ, то изображеніе г. Теплова окажется самой безспорной каррикатурой.
Прочитали? Поделиться с друзьями:
