Художественное творчество и религиозное познание, Тихомиров Павел Васильевич, Год: 1897 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 28 минут(ы)

Тихомиров П. В. Художественное творчество и религиозное познание // Богословский вестник 1897. Т. 4. No 10. С. 74-102 (2-я пагин.). (Начало.)

Scan ‘Богословский Вестник’

Художественное творчество и религіозное познаніе.

‘Въ Немъ (въ Бог) мы живемъ, и движемся, и существуемъ, какъ и нкоторые изъ вашихъ стихотворцевъ говорили: мы Его и родъ’.
Дян. 17, 28.

Введеніе. — Естественные пути богопознанія. — Значеніе художественнаго творчества для религіозной мысли средне-образованныхъ классовъ.— Значеніе художественнаго творчества для философовъ и богослововъ.— Философскія предпосылки богопознанія.— I. Художественное творчество, какъ истолкованіе природы и Божества въ терминахъ человческаго духа.— Условія художественнаго творчества. — Чутье и симпатическое пониманіе внутренней жизни природы. — Изоморфизмъ души художника съ душою всякаго человка.— Способность пластическаго воспроизведенія природы и духа.— Художникъ, какъ руководитель богопознанія.— II. Художественное творчество, какъ видъ естественнаго Божественнаго откровенія.— Мннія объ этомъ предмет православныхъ богослововъ.— Историко-философскія, археологическія и догматическія данныя.— Ученіе св. Писанія и свв. отцовъ.— Гносеологическая правоспособность художественнаго творчества, какъ постулатъ христіанскаго теизма.

Естественное богопознаніе иметъ множество путей и формъ. Какъ въ древности говорили: ‘вс дороги ведутъ въ Римъ’, такъ и мы могли бы сказать: ‘вс пути человческой мысли приведутъ къ Богу’ добросовстнаго искателя истины. Метафизикъ, размышляя о сущности и основахъ мірозданія, приходитъ къ признанію и исповданію высочайшей первоосновы и первопричины — Бога, естествоиспытатель, вникая въ цлесообразность органическихъ и неорганическихъ процессовъ природы, признаетъ въ нихъ руку Творца и Промыслителя, историкъ, созерцая судьбы народовъ и человческихъ мнній и ученій, придетъ къ тому же исповданію, моралистъ, отыскивая основанія совсти, находитъ ихъ въ Бог. Да будетъ же позволено художественное творчество и эстетику присоединить свой голосъ къ этому хору естественныхъ свидтельствъ о Бог.

Изучающій законы и условія художественнаго творчества безъ труда можетъ подмтить, что эти условія какъ нельзя боле благопріятствуютъ поэту стать проводникомъ въ общечеловческое сознаніе религіозной истины. Хорошій поэтъ, не мене философа, можетъ сослужить добрую службу религіи и церкви. Философская и строго-научная защита и обоснованіе общихъ истинъ религіи не всегда доступны средне-образованнымъ классамъ. А между тмъ потребность естественнаго подкрпленія своей религіозной вры существуетъ и для нихъ, ибо волны современнаго неврія и отрицанія своими ударами нердко колеблютъ и ихъ совсть. Какъ быть такимъ колеблющимся? Заняться глубокимъ и серьезнымъ изученіемъ философіи, естествознанія и этики? Да, это было бы самымъ надежнымъ и врнымъ средствомъ, но нельзя сомнваться, что это будетъ совершенно не по силамъ нуждающемуся и лишь испугаетъ его своей неосуществимостью. Вотъ въ такихъ-то случаяхъ ему и будетъ весьма полезно уяснить себ значеніе для религіознаго познанія поэтовъ и художниковъ. Пусть онъ познакомится съ этими корифеями интуитивнаго мышленія, имя при этомъ въ виду ихъ значеніе на ряду съ философами и учеными,— и онъ можетъ быть увренъ, что тамъ, гд отъ его самодятельности потребовались бы годы упорнаго и напряженнаго умственнаго труда, окажутъ ему хорошую услугу нсколько хорошихъ художниковъ добраго направленія.

Но и не для однихъ только средне-образованныхъ классовъ полезно знать указанное значеніе художественнаго творчества. Выяснить это значеніе также необходимо и для людей, философски и богословски образованныхъ.

Извстно, что современная философская мысль нердко сильно страдаетъ неустойчивостью своихъ основныхъ принциповъ, шаткостью и ненадежностью методовъ, скудостію выводовъ и недовріемъ къ собственнымъ силамъ,— говоримъ это, конечно, не о всхъ современныхъ философскихъ направленіяхъ, а имемъ въ виду главнымъ образомъ представителей такъ называемаго релятивизма, столь широко распространеннаго какъ за границей, такъ и у насъ въ Россіи. Естественнымъ послдствіемъ такого положенія дла является религіозный скептицизмъ: безрезультатность философскихъ поисковъ высшей истины толкаетъ иногда человка къ сомннію въ самомъ ея существованіи. Въ философскомъ умозрніи такіе люди видятъ лишь особаго рода поэзію (Ланге), а религіозныя идеи разсматриваютъ, какъ продуктъ своеобразнаго художественнаго вымысла, представляющаго лишь идеализацію человческой природы (Фейербахъ, Ренанъ). Вотъ подобнымъ-то мыслителямъ и было бы благовременно напомнить дв истины: 1) что кром методическаго, философскаго познанія, нердко избирающаго въ своихъ поискахъ за истиной такіе пути, которые не приводятъ его къ желанной цли, существуетъ другое, непосредственное или интуитивное, которымъ искони жило и живетъ человчество,— познаніе, существовавшее раньше науки и философіи и оказывавшееся, по ученію Апостола Павла, достаточнымъ для убжденія въ самыхъ общихъ и основныхъ религіозныхъ истинахъ (Дян. 17, 26—29, Римл. 1, 19—20, 2, 14—15), — 2) что если въ философскомъ и религіозномъ познаніи оказываются многія черты, роднящія его съ художественнымъ творчествомъ, то это нисколько не подрываетъ его достоврности, ибо и художественное творчество, при извстныхъ условіяхъ, обладаетъ полной правоспособностью.

Существуетъ, правда, на ряду съ философскими направленіями релятивистическаго или скептическаго пошиба, и здравая философія, умющая достигать прочныхъ результатовъ и развивающаяся въ полномъ согласіи съ религіозной истиной. Главными піонерами такой философіи являются у насъ въ Россіи, да по большей части и за границей, дятели высшаго богословскаго образованія. И имъ, какъ мы сказали, необходимо точно уяснить себ отношеніе художественнаго творчества къ религіозному познанію, зная это отношеніе, они могутъ нердко восполнять свою аргументацію данными изъ такой области, которую въ противномъ случа легко стали бы игнорировать и, такимъ образомъ, пріобртаютъ лишній критерій для проврки своихъ выводовъ.

Итакъ, задачей нашего изслдованія будетъ — опредлить значеніе художественнаго творчества, какъ вспомогательнаго средства при философскомъ изслдованіи и обоснованіи религіозной истины. Средство это, повторяемъ, гораздо мене надежно и прочно, чмъ строго-методическое, философское или научное изслдованіе, мыслителю, желающему заняться изысканіемъ основъ естественнаго богопознанія, мы ни въ какомъ случа не порекомендовали бы замнить имъ философскую работу: оно можетъ служить къ ней лишь естественнымъ и полезнымъ дополненіемъ.

Философское изслдованіе основаній естественнаго богопознанія показываетъ намъ, что послднее для своей достоврности нуждается въ признаніи нкоторыхъ гносеологическихъ, онтологическихъ и метафизическихъ предпосылокъ ¹). Вотъ эти предпосылки: а) реальность вншняго міра ²), б) объективное значеніе категоріи причинности ³), в) реальное значеніе идеи цлесообразности ⁴) (гносеологическія предпосылки), г) космоморфизмъ познающаго субъекта ⁵), д) теоморфизмъ человка ⁶) (онтологическія предпосылки), и е) реальность нравственнаго міропорядка (предпосылка метафизическая). Чтобы художественное творчество могло служить длу естественнаго богопознанія, необходимо, чтобы оно такъ или иначе давало утвержденіе истины этихъ предпосылокъ. И дйствительно, мы можемъ обнаружить въ самыхъ субъективныхъ условіяхъ художественнаго творчества актуальное воплощеніе какъ метафизическаго, такъ и обоихъ онтологическихъ принциповъ, образующихъ реальное условіе познаваемости Божества ⁷). А затмъ и со стороны религіи можно показать, что правоспособность творчества и интуиціи въ дл богопознанія есть постулатъ религіознаго сознанія. Мы разсмотримъ дло съ каждой изъ этихъ сторонъ.

¹) Авторъ настоящаго этюда уже приступилъ къ печатанію такого изслдованія о предпосылкахъ естественнаго богопознанія (въ журнал Вра и Разумъ со второй августовской кн. текущаго года), поэтому здсь ему нтъ надобности вдаваться въ большія подробности касательно этихъ предпосылокъ.

²) Только отъ реально-существующаго міра можно заключать къ бытію Бога, Творца и Промыслителя міра.

³) Свойства Божества мы познаемъ, умозаключая отъ свойствъ міра и человка къ ихъ Верховной причин и основанію,— Богу.

⁴) Условіе достоврности такъ называемаго телеологическаго доказательства бытія Божія.

⁵) Извстно, что познаніе вншняго міра осуществляется лишь въ категоріяхъ человческаго духа, для достоврности этого познанія необходимо, чтобы человкъ былъ зеркаломъ міра (микрокосмъ).

⁶) Содержаніе своего понятія о Бог мы опредляемъ, усвояя Ему идеальныя свойства нашего духа въ безконечно превосходной степени. Реальное основаніе для такого познавательнаго пріема состоитъ въ томъ, что самъ человкъ созданъ по образу и подобію Божію (Быт. 1, 27).

⁷) Обнаружить это въ отношеніи къ гносеологическимъ предпосылкамъ едва-ли было бы возможно. И въ этомъ мы должны видть наилучшее доказательство несовершенства интуитивнаго познанія и превосходства предъ нимъ познанія методическаго, философскаго. По что такое несовершенство не уничтожаетъ совсмъ значенія интуитивнаго познанія, это могло бы показать нарочитое изслдованіе отношеній художественнаго творчества собственно къ философіи, а такое изслдованіе не можетъ быть выполнено въ рамкахъ настоящаго этюда.

Познаніе Божества возможно только изъ міра и человка, отражающихъ съ себ совершенства своего Творца. Если трудность философскаго богопознанія порождается не-достаточностью и неполнотой нашего научнаго пониманія природы и человка, то, очевидно, поэтъ можетъ быть руководителемъ къ познанію Божества только въ томъ случа, если въ совершенств обладаетъ способностью проникать и воспроизводить какъ жизнь природы, такъ и жизнь человческаго духа. Это изображеніе должно быть настолько живо и дйственно, чтобы исторгнуть у человка тотъ самый невольный крикъ чувства, который, по словамъ Виктора Гюго, и бываетъ обыкновенно самымъ искреннимъ и правдивымъ исповданіемъ Божества:

‘Il est! il est,—regarde me ¹)’.

Но такъ какъ и природу то мы можемъ понимать,— лишь измряя ее нормами нашего духа ²), то необходимо, чтобы поэтъ могъ одухотворить природу, заставить ее говорить намъ ‘живымъ, понятымъ языкомъ’, — ‘голосомъ сердца’, т. е. могъ-бы перевести вщаніе природы о слав Божіей на языкъ нашего чувства,— только подъ этимъ условіемъ и возможно, что —

‘Здравое сердце въ себ міръ и Творца отразитъ’,

какъ говоритъ Шиллеръ. Такимъ образомъ, уже для самой возможности поэту стать, какъ выражается Гюйо, ‘жрецомъ массъ’ и ‘вводить въ наши умы нчто неопровержимое ³)’, необходимы три вещи: 1) чутье и симпатическое пониманіе природы, 2) изоморфизмъ или сродство души художника съ душою всякаго человка и 3) способность пластическаго воспроизведенія той и другой въ однородныхъ формахъ, преимущественно въ формахъ человческаго духа. Вс три указанныхъ свойства всегда отличали лучшихъ художниковъ.

¹) ‘Онъ есть, Онъ существуетъ! Душа, созерцай Его!’ — Religions et religion. (Цитатъ у Гюйо ‘Искусство съ точки зрнія соціологіи’, стр. 187). Въ другомъ мст Викторъ Гюго говоритъ, что вмсто того, чтобы искать всякихъ разсужденій и строить всякія системы —

‘Il faudrait s’crier: j’aime, je veux, je crois!’.

(Цит. ibid). (Слдовало-бы просто воскликнуть:

Я люблю, я хочу, я врую).

Альфредъ де-Мюссе говоритъ:

‘Malgr nous, vers le ciel il faut lever les yeux’.

(Противъ своей воли мы должны поднять глаза къ небу) ibid. 68.

²) Космоморфизмъ — онтологическій постулатъ,— см. выше, стр. 77.

³) Гюйо, 1. с. рр. 142—143.

1) Чутье и симпатическое пониманіе внутренней жизни природы — настолько необходимый моментъ богопознанія, что безъ него небеса совсмъ не повдываютъ славу Божію:

‘Гд божество твое? взываю я къ природ:

‘Бездушная — молчитъ ¹)’…

Только въ томъ случа, если поэтъ въ своей груди носитъ живой образъ міра, онъ можетъ показывать людямъ Бога въ природ.

‘А въ дух пвца, будто въ чистомъ стекл,

‘Весь міръ отразился цвтущій:

‘Онъ зрлъ, что отъ вка сбылось на земл,

‘Что вкъ сокрываетъ грядущій,

‘Онъ въ древнемъ совт боговъ засдалъ,

‘И тайнымъ движеньямъ созданья внималъ.

‘Свтло и прекрасно уметъ развить

‘Картину роскошную жизни,

‘И силой искусства во храмъ превратить

‘Земное жилище отчизны,

‘Онъ въ хижину-ль входитъ, въ пустынный-ли край,—

‘Съ нимъ боги и цлый божественный рай²)’.

¹) ‘Боги Греціи’, Шиллера.

²) Его же ‘Четыре вка’.

Это чуткое пониманіе природы въ поэтахъ бываетъ очень сильно развито и ими самими считается первымъ условіемъ успшнаго творчества. Гете говоритъ, ‘что онъ былъ-бы слпъ и съ видящими глазами, и всякое изученіе было-бы напраснымъ трудомъ, если-бы напередъ онъ не носилъ цлаго міра внутри себя ¹)’. Поэтъ силою своего воображенія способенъ по немногимъ точнымъ даннымъ воспроизвести цльный образъ, котораго даже никогда не видлъ, тогда какъ мы, обыкновенные люди, часто неврно просто запоминаемъ даже виднное. ‘Какъ Кювье, говоритъ Е. В. Амфитеатровъ, когда постигъ онъ смыслъ животной организаціи, по одной косточк могъ опредлить, какому принадлежала она животному, и построить по ней всю его фигуру,— такъ именно дйствуетъ и геніальный художникъ: по когтю узнаетъ онъ льва, какъ выразился Фидій, т. е. по отдльнымъ чертамъ ландшафта начертываетъ тотчасъ-же образъ цлаго, который оказывается вполн согласнымъ съ дйствительностью ²)’. Такъ Шиллеръ въ своей трагедіи ‘Вильгельмъ Телль’ изобразилъ Швейцарію по эскизамъ Гете и Іоанна Мюллера, и въ его картин не оказалось ни одной чуждой черты, не опущено ничего существеннаго въ Альпійской природ, и вся окружность и обстановка вполн гармонируютъ съ дйствіемъ. Также знаменитыя псни Гете: ‘Странникъ’ и ‘Ты зрлъ-ли край’ написаны прежде, чмъ увидлъ онъ Италію ³).

Такое-же глубокое пониманіе обнаруживаетъ поэтъ и относительно исторической дйствительности. Шекспиръ изъ чтеній Плутарховыхъ жизнеописаній и Англійской хроники узналъ нкоторыя историческія черты, послужившія ему руководствомъ къ уразумнію исторіи временъ Цезаря, Карла V, Генриха III, и по собственному внутреннему созерцанію составилъ живой образъ этихъ временъ, съ удивительною врностью подробностей цлому ⁴).

¹) Е. В. Амфитеатровъ. О существ и свойствахъ художественной дятельности. Приб. къ твор. свв. оо., ч. 25 стр. 523.

²) Ibid. рр. 523-524.

³) Ibid. 524.

⁴) Ibid.

Наилучшимъ доказательствомъ того, что это именно отъ поэтическаго дарованія зависитъ, а не отъ другихъ какихъ либо причинъ, можетъ служить Гоголь. Когда творческая сила начала погасать въ его душ, что случилось вскор посл изданія имъ 1-й части ‘Мертвыхъ душъ’, напрасно онъ старался восполнить этотъ недостатокъ изученіемъ Россіи, онъ объявилъ даже общій кличъ, чтобы люди русскіе всхъ званій писали и присылали къ нему свои исповди и наблюдательныя замтки, и не мало было сочувственныхъ отвтовъ на этотъ кличъ, но вс собранныя такимъ путемъ свднія не послужили ни къ чему. Блдныя главы 2-й части ‘Мертвыхъ душъ’ убждаютъ насъ, что безъ творческой силы въ поэзіи не помогаетъ никакая обширность свдній.

И сами художники въ этомъ врномъ пониманіи дйствительности видятъ свою особенность въ сравненіи съ обыкновенными людьми. ‘Я добиваюсь, говорила Джорджъ Элліотъ,— только врно представлять людей и вещи, которые отразились въ моемъ ум, я считаю себя обязанной показать вамъ это отраженіе такимъ, каково оно во мн есть, столь-же искренно, какъ если бы я была на скамь свидтелей, длая свое показаніе подъ присягой ¹)’. Нкоторые писатели по психологіи творчества старались дать этому свойству художниковъ физіологическое объясненіе и говорили объ особенномъ развитіи у нихъ памяти. Такъ думаютъ — французскій писатель Поль Суріо ²) и вслдъ за нимъ нашъ — Боборыкинъ ³).

¹) Гюйо, 1. с. р. 65.

²) P. Souriau, Thorie de l’invention, 1881. рр. 115—119.

³) Боборыкинъ. Этюды по психологіи творчества. Встникъ Европы. 1881, pp. 115—119.

Не входя въ обсужденіе этого мннія, замтимъ, что въ данномъ случа оно тоже подтверждаетъ нашу мысль.— Учениковъ живописной школы на первыхъ порахъ, какъ извстно, очень долго пріучаютъ ‘смотрть’, т. е. просто правдиво замчать, что есть въ дйствительности. Здсь открывается любопытный фактъ,подмченный художниками,— что простые люди, по большей части, совсмъ не умютъ смотрть! ‘Многіе люди не видятъ, — говоритъ Теофиль Готье.— Напримръ, изъ 25 лицъ, которыя сюда входятъ, нтъ трехъ, которыя различаютъ цвтъ бумаги! Вотъ, напр., X, онъ не увидитъ, круглый этотъ столъ или четыреугольный… Все мое достоинство въ томъ, что я человкъ, для котораго видимый міръ существуетъ ¹)’.

¹) Гюйо, 1. с. p. 69.

Эта-то чуткость художника къ реальной дйствительности и дала право Шиллеру сказать:

‘Въ тсномъ союз и были, и будутъ природа и геній:

‘Что общаетъ вамъ онъ, — врно исполнить она!’

Эта тонкая наблюдательность, конечно, много зависитъ отъ сноровки и остроты вншнихъ чувствъ, и какъ таковая, она встрчается даже у людей лишенныхъ всякаго художественнаго дарованія. Ловкій оцнщикъ или опытный протоколистъ не хуже художника замтитъ всякую подробность,— и цвтъ бумаги, и форму стола и т. д. Но то, что даетъ художнику пониманіе дйствительности, есть сила симпатическаго чувства ¹). Извстно, что страсти сильно вліяютъ на способность вншняго воспріятія. Про любовь и ревность часто говорятъ, что он ослпляютъ. Но съ неменьшимъ правомъ ложно сказать о нихъ, что он изощряютъ зрніе и вообще наблюдательность. Любящій уловитъ всякую подробность, касающуюся любимаго человка. Ревнивецъ тщательне всякаго слдователя отмтитъ каждую мелочь и дастъ ей мсто въ цпи своихъ умозаключеній. Поэтому-то художники и говорятъ всегда о любви къ природ.

‘Природа-мать! Ты намъ дороже

‘Всего’…..

сказалъ Байронъ ²). Любовь сообщаетъ пониманіе.

¹) Слово ‘симпатія’ мы употребляемъ въ боле широкомъ смысл, чмъ какой оно иметъ въ общежитіи. Мы подъ симпатіей разумемъ способность живо чувствовать состояніе другого, и если не всегда переживать его въ себ, то, по крайней мр, врно симулировать для себя въ возможности т внутреннія движенія, какія переживаетъ другой. Поэтому мы къ симпатическимъ чувствамъ относимъ, напр., то, что намъ часто бываетъ просто почти физически больно при вид страданій другого, къ которому любви въ собственномъ смысл мы отнюдь не питаемъ. Симпатіей мы называемъ и способность человка наслаждаться созерцаніемъ страданій своего врага. Это — симпатія, потому что здсь есть самое утонченное пониманіе чужого состоянія.

¹) Чайльдъ-Гарольдъ, пснь 2, строфа 37.

&nbsp, ‘je me sens pris d’amour pour tout ce que je vois,

‘h’art c’est de la tendresse’,

говоритъ Гюйо ¹).

A Викторъ Гюго прямо провозглашаетъ:

‘— Comprendre, c’est aimer.

&nbsp, ‘Les plaines o le ciel aide l’herbe а germer,

‘L’eau, les prs, sont autant de phrases o le sage

‘Voit serpenter des sens qu’il saisit au passage.. ‘ ²)

¹) ‘Я чувствую, что люблю все, что вижу. Искусство — это нжность’.— Гюйо, 1. с. р. 24, примч.

¹) Гюйо, ibid. 188 ‘Понять значитъ любить. Равнины, гд небеса помогаютъ произрастать травамъ, рки и луга — не что иное, какъ отдльныя фразы, по которымъ мудрецъ можетъ уловить смыслъ жизни’.

И это въ высшей степени справедливо. Даже въ наук успхъ обусловливается любовью къ предмету ¹). Эта любовь къ природ, по убжденію художниковъ, одна только и способна разобрать языкъ природы. Чмъ она пламенне, тмъ полне пониманіе. Вотъ какъ описываетъ одинъ изъ величайшихъ поэтовъ это пробужденіе любви къ природ и связанное съ нею проникновеніе во внутреннюю жизнь природы:

‘Какъ древле къ своему созданью

‘Позналъ любовь Пигмаліонь,

‘И былъ огнемъ его желанья

‘Холодный мраморъ оживленъ,

‘Такъ полный юношеской страстью,

‘Природу обнялъ я съ мольбой —

‘И не осталась безъ участья,

‘И ожила на голосъ мой’.

——

‘Мои желанья раздлила —

‘Сталъ голосъ сердца ей знакомъ,

‘Она со мной заговорила

‘Живымъ, понятнымъ языкомъ,

‘Тогда воскресло все творенье,

‘Все стало полно бытія,

‘Я понялъ жизнь въ цвтк, въ растеньи,

‘И въ тихомъ говор ручья!’ ²).

¹) ‘Мой успхъ, какъ человка науки,— говоритъ Дарвинъ,— какой бы высокой степени онъ ни достигалъ, опредлялся, сколько я могу судить, сложными и разнообразными условіями и качествами. Самыми важными изъ нихъ были: любовь къ наук, безграничное терпніе въ размышленіяхъ о какомъ-нибудь вопрос, находчивость въ соединеніи и наблюденіи фактовъ, умренная доля изобртательности и здраваго смысла. При скромныхъ способностяхъ, какими я обладаю, въ самомъ дл удивительно, какъ могъ я столь значительно повліять въ нкоторыхъ важныхъ предметахъ на мннія ученыхъ». По поводу, этихъ словъ Дарвина Гюйо говоритъ: ‘Къ этимъ различнымъ качествамъ надо прибавить еще одно, о которомъ Дарвинъ не говоритъ, и о которомъ упоминаютъ его біографы — способность энтузіазма, которая заставляла его любить все то, что онъ наблюдалъ, любить растеніе, наскомое, начиная съ формы его лапокъ и до формы его крыльевъ, и такимъ образомъ увеличивать мельчайшую подробность и малйшее существо восхищеніемъ, всегда готовымъ распространиться».— ibid.

²) ‘Идеалы’ Шиллера, пер. Лялина

Что это изображеніе нельзя игнорировать, какъ продуктъ романтическаго преувеличенія,— можно видть изъ того обстоятельства, что подобныя-же чувства способны волновать и, напр., реальнйшаго изъ художниковъ нашего времени, Эмиля Золя. Одинъ изъ его героевъ, въ которомъ онъ олицетворяетъ себя, въ одинъ лтній день въ деревн, облокотясь на траву, бесдуетъ о литератур. ‘Онъ упалъ на спину, протянулъ руки въ траву, какъ-будто хотлъ войти въ землю’, сначала смялся и шутилъ, а кончилъ такимъ крикомъ горячаго убжденія: ,,Ахъ! добрая земля, возьми меня общая мать, единственный источникъ жизни! ты вчная, безсмертная, гд обращается душа міра, этотъ сонъ, разливающійся даже въ камни и который длаетъ деревья нашими большими, неподвижными братьями!… Да, я хочу потеряться въ теб, тебя я чувствую подъ своими членами, обнимающей и воспламеняющей меня, ты одна будешь въ моемъ произведеніи, какъ первая сила, какъ средство и цль, огромный ковчегъ, гд вс вещи одушевляются дыханіемъ всхъ существъ!…. Не глупо-ли, что у каждаго изъ насъ душа, когда есть эта великая душа?!’ Любовь, наполняющую душу художника, Бальзакъ называетъ ‘материнскою любовью’. Если справедливо, что ‘материнское сердце — вщунъ’, то понятно, какимъ тонкимъ пониманіемъ дйствительности должны обладать поэты. Геній, говоритъ Гюйо, есть сила любви…. Геній долженъ увлекаться всмъ и всми, чтобы всё понять’ ¹).

¹) Гюйо. 23.

2) Свойства Божества человкъ можетъ познавать въ зеркал своего духа, гд Господь отпечатллъ свой образъ. Но этотъ образъ становится ясенъ для самого человка,— лишь актуально (дйственно) воплощаясь въ его духовной жизни, въ стро его чувствованій, т. е. становясь ‘подобіемъ’ Божіимъ, ¹) и это понятно: въ человк, нерадящемъ о своемъ нравственномъ преуспяніи, образъ Божій помрачается, — зеркало его духа (ср. I Кор. 13, 9, 12) какъ-бы покрывается налетомъ нравственной пыли и перестаетъ что-либо отражать въ себ. Только чистые сердцемъ могутъ видть Бога (Мат. 5, 8), а ‘омраченное сердце’ вмсто того, чтобы мысленно измнять свойства своего духа по идеальнымъ нормамъ, отбрасывая всё тлнное и ограниченное,— и такимъ образомъ создавать себ соотвтствующее дйствительности представленіе о Бог, способно наоборотъ,— ‘измнить славу нетлннаго Бога въ образъ, подобный тлнному человку’ (Римл. I, 21—23).

¹) О различіи между образомъ и подобіемъ Божіимъ въ человк см. Макарія, III, 143—145.

Поэтому необходимо, чтобы человкъ могъ усматривать скрытое въ немъ идеальное зерно не чрезъ свой непосредственный, субъективный (личный) опытъ, а чрезъ опытъ объективный. Нужно показать человку его самого, съ его лучшихъ сторонъ, о которыхъ онъ самъ можетъ, пожалуй, и не подозрвать. Это исполняетъ художникъ: онъ объективируетъ предъ человкомъ интимнйшія и въ то-же время возвышеннйшія движенія его духа и этимъ, такъ сказать, приводитъ въ ясность посылки богопознанія. Въ этомъ отношеніи дятельность художника полезна даже и людямъ съ чистымъ сердцемъ,— съ одной стороны, облегчая имъ самонаблюденіе ¹), а съ другой — давая коррективъ (поправку) къ его эмпирическому истолкованію ²).

¹) Самонаблюденіе — дло настолько трудное, что наприм. Огюстъ Контъ считалъ его совершенно невозможнымъ.

²) Эмпирическое истолкованіе мы отличаемъ отъ метафизическаго. Подъ первымъ мы разумемъ выясненіе собственно психологической природы извстнаго душевнаго движенія, насчетъ чего могутъ быть большія ошибки, наприм. опытные подвижники нравственнаго христіанскаго дланія замтили, что у молодыхъ людей часто обнаруживается чрезвычайная любвеобильность и сердечность, и иные принимаютъ это за христіанскую добродтель, между тмъ какъ въ дйствительности это иногда оказывается лишь результатомъ наступившей половой зрлости и впослдствіи исчезаетъ. Подъ метафизическимъ-же истолкованіемъ мы разумемъ выводы относительно природы Божества.

Но воспроизвести картины духа человческаго иной разъ бываетъ мало. Заключенія и выводы, длаемые изъ этихъ картинъ, по существу дла суть индуктивные выводы. А мы знаемъ, что такіе выводы вообще съ трудомъ даются сознательному мышленію. Значитъ, въ подобныхъ случаяхъ оказывается необходимымъ одно изъ двухъ,— или чтобы художественное произведеніе какъ можно сильне и многосторонне затронуло чувство человка, и выводъ, такимъ образомъ, явился-бы невольнымъ откликомъ души, или-же,— чтобы художникъ самъ подсказалъ человку искомый выводъ, который бы поразилъ его своею очевидностью.

Очевидно, художникъ, вмст съ пониманіемъ природы долженъ обладать и полнйшимъ пониманіемъ человческой души. ‘Художникъ, говоритъ Амфитеатровъ, самъ какъ человкъ, носитъ въ себ зерно и сущносіь человка и человчности’, — ‘по чувствамъ и влеченіямъ своего сердца обнимаетъ всеобщее человческое’ ¹). Вотъ въ этомъ-то пункт мы и приходимъ къ утвержденію изоморфизма души художника съ душою всякаго человка.

¹) Амфитеатровъ, ibid. 523—524.

Часто говорятъ, въ обыкновенномъ язык: станьте на мое мсто, станьте на мсто другаго,— и дйствительно, каждый безъ особеннаго усилія можетъ перенестись во вншнія условія, въ которыхъ находится другомъ человкъ. Но, по словамъ Гюйо, ‘сущность поэтическаго и артистическаго генія состоитъ въ томъ, что онъ можетъ отршиться не только отъ вншнихъ условій, насъ окружающихъ, но и отъ внутреннихъ условій воспитанія, обстоятельствъ рожденія и нравственной среды, даже отъ пола, отъ пріобртенныхъ достоинствъ и недостатковъ: она состоитъ въ томъ, чтобы утратить свою личность и угадать въ себ, между всми второстепенными явленіями, первобытную искру жизни и воли. Упростивъ себя, такимъ образомъ, художникъ переноситъ эту жизнь, которую въ себ чувствуетъ, не только въ рамку, гд движется другой человкъ, или въ тло другаго, но, такъ сказать, въ самое сердце другаго существа. Отсюда извстное правило, что художникъ или поэтъ долженъ пережить жизнь своего героя, и пережить не поверхностно, но такъ глубоко, какъ будто онъ дйствительно вошелъ въ неё. Но нельзя дать жизни иначе, какъ заимствуя ей изъ своего собственнаго запаса. Такимъ образомъ, художникъ, одаренный сильнымъ воображеніемъ, долженъ обладать достаточно интенсивной жизнью, чтобы одушевлять поочереди каждое изъ лицъ, которыя онъ создаетъ, не длая ни одного изъ нихъ простымъ воспроизведеніемъ, копіей его самого. Создавать силою одной своей личности другую, и оригинальную жизнь — такова задача, которую должно разршить всякое творчество’ ¹).

¹) Гюйо, 24—25.

Этой способностью художникъ возвышается надъ всякимъ самымъ опытнымъ психологомъ и, тмъ боле, обыкновеннымъ наблюдателемъ. ‘Что такое поэтъ?— говоритъ Габріель Сеайль, — это симпатически выбрирующая душа, берущая аккордъ со всякими человческими чувствами, которыя отражаются въ ней. Поэтъ,— это человкъ, отдающійся всмъ страстямъ и выражающій ихъ такъ, какъ ихъ испытываютъ, это — эхо, повторяющее наши внутренніе мотивы (chants), но примшивающее къ нимъ свою могучую звучностъ’ ¹).

¹) Seailles, Essai sur le gnie dans l’art. 1883, p. 203.

Говорятъ: ‘Omne individunm ineffabile’. Въ этомъ изрченіи содержится признаніе безсилія не только обыденной, но и научной мысли проникать во внутреннйшее святилище духа. Но художникъ отршается отъ этого безсилія ¹). Въ этомъ онъ часто опережаетъ науку. Блестящій примръ этому далъ Гёте въ своемъ Вертер. Самоубійство Вертера находили неестественнымъ, психологически неправдоподобнымъ и потому порицали Гёте за то, что онъ не привелъ своего героя къ боле ясному взгляду, къ боле спокойному чувству и спокойному существованію посл его огорченій. Но теперь извстный психіатръ Маудсли, изслдовавъ этотъ вопросъ, нашелъ, что самоубійство было неизбжнымъ и естественнымъ концомъ печалей такого характера. Это — заключительный взрывъ цлаго ряда антецедентовъ, которые вс его приготовляютъ, это — такое-же необходимое и такое-же роковое событіе, какъ смерть цвтка, у котораго наскомое съло самую сердцевину. ‘Самоубійство или сумасшествіе — вотъ естественный конецъ человка, одареннаго нжной чувствительностью, и слабая воля котораго не въ состояніи бороться съ тяжелыми испытаніями жизни’,— говоритъ Маудсли ²). О глубокихъ психіатрическихъ познаніяхъ Шекспира, которымъ и досел удивляются ученые, нтъ нужды распространяться.

¹) Гюйо, р. 23.

²) Maudsley, Le crime et la folie, p. 258.

3) Умнье уловить внутреннюю сущность природы и человческаго духа, чтобы быть основаніемъ дйствительныхъ правъ художниковъ стать ‘жрецами массъ’, истолкователями Божества,— необходимо должно соединяться съ способностью выражать какъ природу, такъ и духъ въ такихъ формахъ, которыя-бы наиболе врнымъ путемъ вызывали т самыя чувства, въ какихъ implicite содержатся индукціи Богопознанія.

Если познаніе объекта возможно для философіи только подъ условіемъ или его тожества, или, по крайней мр, подобія съ субъектомъ, т. е. подъ тмъ условіемъ, что формы и законы мысли суть вмст съ тмъ н законы и формы объективнаго бытія вещей, то интуитивное или не-посредственное познаніе, которое мы признали по существу своему однороднымъ съ познаніемъ методическимъ, очевидно, тоже возможно только подъ этимъ условіемъ. Если космоморфизмъ человка есть условіе познанія природы, то справедливо и обратное,— что природа должна быть антропоморфизирована, чтобы быть понятной. Человческій духъ непосредственно знаетъ только самого себя. Всякое другое познаніе возможно постольку, поскольку оно сводимо къ непосредственному. Отсюда и вытекаетъ необходимость, чтобы поэтъ могъ выражать природу въ терминахъ человческаго духа.

Выставленное сейчасъ требованіе не только выполняется въ искусств, но даже, какъ оказывается, составляетъ самую сущность его. ‘Міръ въ фантазіи, говоритъ Сеайль, принимаетъ уже нчто человческое, но то, что въ мір особенно интересуетъ человка, есть самъ человкъ’ ¹). Творчество, по его мннію, было-бы невозможно, если-бы мы не олицетворяли, не антропоморфировали природу. ‘Для воображенія, читаемъ у него, природа не есть вещь,— она есть лицо, симпатическое существо. Когда имитируютъ знаки, выражающіе чувство, то вызываютъ въ себ образъ этого чувства и только чрезъ это боле или мене его узнаютъ. Это есть слдствіе изъ закона, въ силу котораго всякій образъ стремится реализироваться’ ²). Чтобы понять природу, надо имитировать т движенія, какія имли-бы въ ней мсто, если-бы она была живою человкоподобною личностью. А чтобы это было возможно, надо умть открывать въ ней аналогію съ человкомъ, дать общее истолкованіе ея явленій по образу движеній духа, т. е. для каждой подробности отыскать нчто соотвтственное или коррелятъ въ душевной жизни. Справедливо поэтому сказалъ Бэконъ: ‘Ars est homo additus naturae’.

¹) Seailles. Essai sur le gnie dans l’art. 1883. p. 157.

²) Ibid. 155. Примръ: ‘Нахмурьте брови, отпустите углы губъ, пусть вашъ корпусъ согнется и руки повиснутъ вдоль вашего тла,— и васъ охватитъ смутная тоска’.— Ibid. 156.

Художникъ, по словамъ Сеайля, и не познаетъ природу подобно ученому въ ея однообразныхъ, абстрактныхъ, геометрическихъ законахъ, онъ познаетъ,— любя ее въ многообразныхъ и живыхъ ея формахъ. Быть артистомъ — это значитъ — прежде всего жить чувствами, наслаждаться и страдать отъ всего: отъ звука, отъ свта, отъ цвтовъ, отъ волнистыхъ линій, отъ всякой гармоніи и всякаго диссонанса¹)’. Когда установится такая полная отзывчивость человческаго сердца на явленія природы, что для каждаго изъ послднихъ будетъ существовать постоянный представитель или замститель въ вид специфически опредленнаго, чисто человческаго чувства,— тогда только и станетъ возможно истолкованіе природы. А создавая въ душахъ другихъ людей т-же самыя ассоціаціи между оттнками чувства и особенностями объективныхъ явленій, которыя установились въ его собственной душ, художникъ длаетъ природу понятной и для другихъ людей. Онъ, такъ сказать, создаетъ здсь грамматику и лексиконъ для языка природы, съ которыми уже и обыкновенный смертный будетъ въ силахъ понимать ея вщанія. Представьте себ, что вамъ дано самое подробное, фотографически точное описаніе, напримръ, какого-нибудь итальянскаго пейзажа при закат солнца, здсь все обозначено, — оттнки цвтовъ по спектрометру, температура по градуснику Цельсія, напряженность свта по фотометру и т. д. И вы все-таки ничего не почувствуете, читая этотъ подробнйшій протоколъ, не поймете жизни въ этой картин. Но вотъ приходитъ художникъ и прибавляетъ отъ себя къ этому длинному описанію всего нсколько штриховъ,— и картина немедленно заискрилась для васъ огнемъ жизни, и нмая природа обрла языкъ’… А что-же сдлалъ художникъ?— онъ только сказалъ вамъ: ‘Припомните, какъ васъ ласкала бархатная ручка вашей возлюбленной, какъ вы упивались ароматомъ ея дыханія, какъ вамъ проникалъ въ душу ея нжный лучезарный взглядъ, заставляя вибрировать каждую струну вашего сердца… Такъ и здсь тихій втерокъ нжно щекочетъ ваше лицо, обдастъ ароматомъ миртъ и лимоновъ, а блестящій лучъ солнца, теряясь въ безграничной синев небесъ, которая скрадываетъ его рзкость, заразъ и ласкаетъ, и пронизываетъ васъ’. Художникъ здсь только установилъ параллелизмъ, соотнесъ элементы объективныхъ явленій природы съ субъективными элементами чувства. Здсь, какъ при пониманіи чужого языка, вся задача состоитъ въ томъ, чтобы для чужихъ словъ отыскать соотвтствующія свои. Когда эта задача исполнена, пониманіе совершается уже безпрепятственно ²). Такимъ образомъ, познавая природу, мы не ‘въ нее проникаемъ’, какъ обыкновенно говорятъ,— это нев,рно,— а ее переносимъ въ себя, изъ элементовъ своего духа создаемъ образъ природы. ‘Если бы, говоритъ тотъ-же Сеайль, нужно было выйти изъ духа, чтобы выйти въ природу, она была-бы для насъ навсегда закрыта ³)’. — ‘Одушевлять природу, говоритъ Гюйо, значитъ — попасть на истину, потому что жизнь есть во всемъ,— жизнь и также усиліе. Желаніе жить, встрчающее то благопріятныя условія, то неблагопріятныя, приноситъ съ собою всюду зародышъ удовольствія и страданія, и мы можемъ жалть даже о цвp3,тк. Изъ своего окна я вижу большой розовый кустъ: маленькій бутонъ большой блой розы на половину оторванъ отъ стебля, только три волокна коры удерживаютъ тебя на немъ. Но нсколько капель дождя,— и ты расцвлъ. Цвтокъ безъ надежды, ты не можешь быть плодотворнымъ, но ты благоухаешь и радуешь,— печальный цвтокъ, который, раньше чмъ увянуть, улыбаешься ⁴)!’

¹) Seailles. р. 155 Истинный художникъ долженъ все любить — и тогда онъ все пойметъ.

‘On a dans l’me une tendresse

‘O tremblent toutes les douleurs

(‘Есть въ душ какая-то нжность, въ которой слышится біеніе всхъ печалей) — говоритъ Сюлли Прюдоммъ — у Гюйо, стр. 234.

²) Особенно сильны и выразительны такія сближенія у Виктора Гюго, вс произведенія котораго преслдуютъ одну цль въ отношеніи къ природ, понять ее, какъ живой образъ человка. Вотъ для примра два-три описанія, которыя въ нсколькихъ строкахъ боле скажутъ, чмъ томъ иного самаго добросовстнаго изслдованія. ‘Луна одолжила свой блдный свточъ этому печальному бодрствованію. Она поднялась среди ночи, какъ блая весталка, которая приходитъ плакать надъ гробомъ своей подруги. Скоро она распространила въ лсахъ эту великую тайну грусти, которую она любитъ разсказывать старымъ дубамъ и древнимъ берегамъ морей’. (Atala) — ‘Въ зенит были огромныя тучи, луна убгала и большая звзда гналась за ней’. (Les Travailleurs de la mer.) Гюго описываетъ лсъ, куда Козетта идетъ за водой: ‘Холодный втеръ дулъ съ равнины. Лсъ былъ мраченъ… Нсколько сухихъ вересковъ, гонимые втромъ, быстро проносились и точно съ ужасомъ убгали отъ чего-го приближающагося’ (Les Miserables).

³) Seailles, Introduclion. p XII.

⁴) Гюйо. 1. с. р. 97—98. Мысль о законности и даже обязательности одухотворять природу выражена и въ извстныхъ стихахъ русскаго поэта.

‘Не то, что мните вы,— природа,… etc.

Здсь легко можетъ явиться одно недоумніе. Гд, спросятъ, ручательство за то, что художники даютъ дйствительное истолкованіе природы, а не устанавливаютъ произвольныя аналогіи между нею и человкомъ, которыя въ другомъ случа могутъ быть установлены совершенно въ иной форм?— Такимъ ручательствомъ, по нашему мннію, служитъ опытно дознанная лучшими художниками и разъясненная литературною критикою невозможность безусловнаго произвола въ поэтическихъ сближеніяхъ. Одушевленіе природы бываетъ только тогда законнымъ, когда художникъ соразмряетъ степени жизни, которыми онъ ее надляетъ. ‘Поэзіи, говоритъ Гюйо, позволено ускорять эволюцію природы, но не измнять ее… Жизнь проникаетъ и струится повсюду, ея уровень поднимается однако только постепенно, слдуя по правильной канализаціи. Въ метафорахъ, которыя должны быть только раціональными метаморфозами, символами всеобщаго преобразованія вещей, поэтъ можетъ пропустить нкоторыя изъ незамтныхъ ступеней жизни, но не можетъ перескакивать ихъ по произволу… Отсюда нелпость миологіи дикарей и нкоторыхъ поэтовъ — романтиковъ или ‘парнасцевъ’, которые думаютъ одушевить океанъ или громъ, приписывая имъ мысли и заставляя ихъ разсуждать силлогизмами ¹)’. По поводу послдняго замчанія мы считаемъ нужнымъ сдлать поясненіе, что океанъ и громъ нельзя одушевлять и приписьшатъ имъ разумность, но придавать имъ вообще духовное значеніе, орудное,— не только можно, но и должно. Мы, напримръ, не видимъ никакой неестественности въ слдующихъ стихахъ Хомякова:

‘Земля трепещетъ, по эиру

‘Несется громъ изъ края въ край.

‘То — Божій гласъ: онъ судитъ міру.

‘Израиль, мой народъ! внимай’!…

Если сущность поэтическаго творчества состоитъ въ антропоморфизированіи природы, то оно vice versa есть признаніе космоморфизма человка. И дйствительно, лучшіе поэты всегда и указывали на это метафизическое основаніе своихъ правъ олицетворять или гипостазировать бездушное. Напримръ, Гете тономъ, не допускающимъ даже возможности отрицательнаго отвта, спрашивалъ:

‘Ist nicht der Kern der Natur

‘Menschen im Herzen. ²)?’

¹) ibid. 98—99.

²) ‘Не находится-ли ядро природы въ сердц человка?’— Gothe, ‘Ultimatum’,— въ отдл стихотвореній, озаглавленныхъ: ‘Gott und Welt’. Въ томъ-же отдл есть y него стихотвореніе —‘Allerdings’, гд онъ страшно негодуетъ на ученіе о непостижимости внутренней природы міра и называетъ приверженцевъ этого ученія филистерами и поверхностными умами. Конецъ этого стихотворенія читается такъ:

&nbsp,‘Nalur hat weder Kern

‘Noch Schale,

‘Alles ist sie mit ememmale,

‘Dich prufe du nun allermeist,

&nbsp, ‘Ob du Kern oder Schale seist’.

(‘Въ природ нтъ ни зерна, ни скорлупы, она то и другое даетъ заразъ. А ты лучше всего себя самаго изслдуй,— зерно ты или скорлупа’).

Ему-же принадлежитъ и это категорическое заявленіе:

‘Im Innern ist ein Vniversum ach ¹)!’

Космоморфизмъ человческаго духа исповдуетъ Сюлли Прюдоммъ, одинъ изъ талантливйшихъ французскихъ поэтовъ ныншняго столтія,— когда судьбу человка онъ ршается истолковывать по аналогіи съ фактами природы. Это мы находимъ у него, напримръ, въ стихотвореніи,— ‘Les Yeux‘, самой искренней и задушевной изъ всхъ его пьесъ:

&nbsp, ‘Bleux ou noirs, tous aims tous beaux,

‘Des youx sans nombre ont vu l’aurore,

‘Ils dorment au fond des tombeaux,

‘Et le soleil se lve encore.

‘Les nuits, plus douces que les jours,

‘Ont enchant des yeux saus nombre,

‘Les toiles brillent toujouis,

‘Et les yeux se sont remplis d’ombre.

‘Oh! qu ils aient perdu le regard,

‘Non, non, cela n’est pas possible!

‘Ils se sont tourns quelque part

‘Vers ce qu on nomme l’invisible,

‘Et comme les astres penchants,

‘Nous quittent, mais au ciel demeurent,

‘Ces prunelles ont leur couchants,

‘Mais il n’est pas vrai quelle meurent:

&nbsp, ‘Bleux ou noirs, tous aims, tous beaux,

‘Ouverts а quelque immense aurore,

&nbsp, ‘De l’autre cot des tombeaux

‘Les yeux qu’on ferme voient encore ²)’.

¹) ibid. ‘Внутри насъ цлый міръ’.

²) ‘Голубыя или черныя, вс любимыя, вс прекрасныя, безчисленныя очи смотрли на зарю теперь они спятъ въ могилахъ, а солнце по прежнему свтитъ.— Ночами, боле нжными, чмъ дни, восторгались безчисленныя очи, звзды блестятъ по прежнему, но очи давно подернулись мракомъ — О, неужели потухъ ихъ взоръ?! Нтъ, это невозможно! Онъ обращенъ теперь къ тому, что мы называемъ незримымъ. — Какъ звзды, закатываясь, покидаютъ насъ, но всё-же остаются на неб, такъ и для этихъ очей наступило время заката, но они не умирали. — Голубыя или черныя, вс любимыя и вс прекрасныя, созерцая иную великую зарю, очи и тамъ за могилой не теряютъ своего блеска’. — Это стихотвореніе приведено у Гюйо, стр. 234—235.

Къ мысли о безсмертіи души привела поэта ея аналогія съ солнцемъ и звздами,— предметами природы.— Викторъ Гюго также утверждаетъ этотъ изоморфизмъ духми природы:

‘Bien lire l’univers, c’est bien lire la vie’,

говоритъ онъ ¹). А Байронъ выражается и еще энергичне:

‘Are not the mountains, waves and skies a part —

‘Of me and of my soul, as I of them ²)’?

¹) ibid. 188.

²) ‘Не составляютъ-ли горы, волны и небеса часть меня и моей души, какъ я ихъ’?

Итакъ, насколько природа способна повдывать славу Божію для того, кто понимаетъ языкъ ея вщанія,— настолько художники дйствительно могутъ быть посредниками богопознанія. Нмая предъ философомъ и ученымъ, которые приступаютъ къ ней съ рзцомъ анализа и молоткомъ критики, природа открываетъ свои тайны художнику, который подходитъ къ ней съ открытымъ сердцемъ и съ нжной мольбой любви. А художникъ пересказываетъ уже эти откровенія людямъ. Ученые еще не научились читать книгу природы, а разбираютъ только отдльныя ея слова. Это подобно тому чтенію, которое возможно при знаніи одной азбуки и просодіи языка и безъ знакомства съ его синтаксисомъ и этимологіей. Абстрактныя научныя формулы ничего намъ не говорятъ о жизни природы. Въ этомъ случа, художникъ, собственно говоря, можетъ самому ученому впервые раскрыть живой смыслъ его формулъ. Шиллеръ говоритъ художникамъ:

,,Что въ мір знанія открылъ мыслитель смлый,

‘Ты завоевано, открыто лишь чрезъ васъ.

‘ Вс т сокровища, чго собралъ умъ прозрвшій,

‘Изъ вашихъ только рукъ пойметъ мыслитель самъ.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

‘Ведите-же его таинственной стезей

‘По чудной лстниц поэзіи святой,

‘Чтобъ на конц временъ еще порывъ живой,

‘Еще одно святое вдохновенье —

‘И человкъ повергся въ упоеньи —

‘Въ объятья истины самой ¹)’.

¹) ‘Художники’, пер. Мина.

Познавая истину въ природ, художникъ въ гармоніи природы созерцаетъ и Творца, а потому и можетъ сказать Ему:

‘Мой взоръ Твой свтлый ликъ въ восторг созерцалъ,

‘Мой слухъ гармоніи міровъ твоихъ внималъ ¹)’.

¹) ‘Раздлъ земли’, пер. Гербеля.

Бога человкъ познаетъ не изъ природы только, но и изъ своего собственнаго духа. Мы уже говорили, что для возможности человку созерцать въ себ образъ Божій, необходимо, чтобы художникъ показалъ человку его самого съ его лучшихъ, идеальныхъ сторонъ ¹). Этимъ даны будутъ посылки богопознанія, и самому человку останется только сдлать выводъ. Но тогда же мы указали и на трудность этого вывода (его индуктивная природа) и на проистекающую отсюда иногда потребность, чтобы и выводъ-то сдлалъ самъ художникъ, а человкъ только со всею искренностью согласился-бы съ нимъ, призналъ его правду. Случай этотъ, конечно, не можетъ часто повторяться. Онъ можетъ имть мсто только въ отношеніи къ натурамъ очень разсудочнымъ,— индукціи особенно трудны для сознательнаго мышленія. Но натуры непосредственныя, которыя къ своимъ эстетическимъ эмоціямъ не примшиваютъ разсудочнаго элемента, въ такомъ подсказываніи мало нуждаются. Какъ-же художникъ длаетъ эти выводы, когда они бываютъ нужны? Здсь мы должны различить два возможныхъ способа: одинъ прямой,— зависящій отъ воли и намренія художника, другой — косвенный, боле опредляющійся общимъ характеромъ задачъ, преслдуемыхъ искусствомъ. Въ первомъ случа,— если дйствительно талантливый художникъ сознательно возьметъ на себя пропаганду религіозныхъ идей, онъ будетъ имть несомннно громадный успхъ, ибо вдь искусство обладаетъ способностью ‘вводитъ въ умы нчто неопровержимое ²)’. Если мы, къ сожалнію, рдко видимъ такіе случаи, то это зависитъ съ одной стороны отъ того, что за проповдь религіозныхъ идей берутся иногда дюжинные таланты и даже,— бываетъ,— совсмъ бездарности.

¹) Стр. 85

²) Ср. выше, стр. 79.

Другой способъ состоитъ въ томъ, что художникъ пробудитъ въ человк т чувства, которыя образуютъ предпослднее звено въ ряду индукцій (= эстетическихъ впечатлній), заканчивающихся признаніемъ Божества. Можно чувствовать всю прелесть художественнаго образа, восхищаться тми высокими сторонами духа человческаго, которыя въ немъ воплощены, и всё-же не сдлать того вывода, до котораго отъ этихъ впечатлній остается всего одинъ шагъ. О такихъ натурахъ говорятъ, что он слишкомъ ‘объективны’ въ своихъ эстетическихъ эмоціяхъ. Эстетическія сужденія ихъ такъ и остаются сужденіями. Чтобы слиться въ умозаключеніе, провозглашающее исповданіе Божества, они требуютъ нкотораго субъективнаго усилія,— требуютъ, чтобы присоединилось то самое чувство, которое объективируетъ идеальное и высокое, что есть въ человк, утверждаетъ его реальный коррелятъ (то, что соотвтствуетъ ему въ объективной дйствительности), т. е. Бога. Такимъ объективирующимъ чувствомъ является прежде всего любовь. Любовь одна способна разсять съ успхомъ ту гносеологическую фикцію, которая называется солипсизмомъ ¹), т. е. одна способна удостоврить насъ, что наши представленія о людяхъ относятся къ дйствительнымъ людямъ.— Затмъ, въ отношеніи къ Божеству такимъ объективирующимъ чувствомъ является еще печаль. Кто никогда ни о чемъ сильно не скорблъ, кто никогда не чувствовалъ горестности существованія человческаго, тотъ нердко забываетъ о Бог ²), онъ способенъ проходить мимо самыхъ величественныхъ чудесъ природы, если не съ равнодушіемъ, то съ чувствомъ эпикурейскаго самодовольства, онъ, пожалуй, будетъ восторгаться прекраснымъ, но — по тому-же эпикурейскому принципу: ‘carpe voluptates’. Къ сильной и истинной любви такіе люди бываютъ мало способны. Но тотъ, кто скорблъ сильно и глубоко, чье сердце жаждетъ утшенія, тотъ не останется глухъ къ вщаніямъ о Бог природы вншней и слпъ къ образу Божества въ своей собственной душ. Если природной чуткости ему здсь недостанетъ, то въ художественныхъ произведеніяхъ онъ найдетъ указанія на путь къ Источнику всякаго утшенія. Значеніе скорбей и страданій для богопознанія очень ясно и живо раскрыто въ Псалтири, въ книг, которая заразъ содержитъ въ себ и лирическую поэзію и Божественное откровеніе, т. е. является вдвойн истинной. Любовь и скорбь — вотъ два путеводителя къ Богопознанію. И если художникъ въ дополненіе къ двумъ своимъ, разсмотрннымъ выше, дарованіямъ, — къ способности понимать и передавать жизнь природы и способности проникать въ сокровеннйшіе изгибы человческаго сердца,— иметъ еще способность научить людей любить и скорбть истинно человческими скорбью и любовью, то его миссія — быть пророкомъ богопознанія должна считаться выполненной. Исполняютъ-ли художники эту свою миссію?

¹) Riehl, Der philosophische Kritieismus und seine Bedeutung fr die positive Wissensehaft, B. II, Th. II.

²) Что памятованіе о Бог зависитъ отъ собственной или симпатически съ другимъ переживаемой печали, а наоборотъ,— забвеніе Бога нердко бываетъ спутникомъ счастья, это хорошо выразилъ Шиллеръ въ своей: ‘Теофаніи’:

‘Видя счастливца, боговъ — небожителей я забываю,

‘Но предо мною они, — когда я увижу страдальца!’

Что касается любви, то можно подумать, что этотъ вопросъ даже не умстенъ, ибо если художникъ долженъ любить предметы своего искусства, чтобы ихъ понимать, то, повидимому, и въ простыхъ людяхъ для пониманія самаго художественнаго творенія требуется тоже любовь. Но такое соображеніе будетъ не совсмъ врно. Художнику нужно любить свой предметъ, чтобы у него хватило терпнія и настойчивости проникнуть въ его смыслъ, который часто бываетъ затемненъ массой не относящихся къ его основной иде подробностей въ его эмпирической обстановк. Совсмъ въ другомъ положеніи оказывается цнитель искусства: ему элементы дйствительности предлагаются въ такой комбинаціи, что идея ясно выступаетъ сама собою, съ его стороны, правда, требуется для ея пониманія имитація тхъ чувствъ, какія одушевляли художника при композиціи тхъ или другихъ подробностей: но далеко не всегда такая имитація бываетъ такъ сильна, чтобы этого чувства хватало боле, чмъ на одно только пониманіе художественнаго произведенія, а получался-бы при этомъ нкоторый остатокъ, который-бы потомъ и становился базисомъ нкотораго постояннаго жизненнаго настроенія. Здсь мы встрчаемся съ простою ‘симпатіей’ въ ея широкомъ значеніи ¹).

¹) Стр. 82 прим.

Намъ кажется, что общія соображенія о свойствахъ эстетической эмоціи въ настоящемъ случа не будутъ достаточны для доказательства способности художниковъ вести человчество къ богопознанію. Гораздо важне здсь будутъ нкоторыя эмпирическія указанія. Если мы обратимъ вниманіе на содержаніе художественныхъ произведеній всхъ вковъ, то увидимъ, что любовь и страданіе даютъ для нихъ самыя благодарныя темы. Напримръ, — въ литератур нашего времени рдкій романъ и рдкая драма обходятся безъ любви. То-же надо сказать и о лирик. Съ другой стороны, пессимизмъ составляетъ настолько преобладающій мотивъ современной и ближайшей къ намъ по времени поэзіи и привлекаетъ подъ свое знамя такъ много самыхъ лучшихъ художественныхъ силъ, что нкоторые литературные критики даже стали высказывать мнніе, будто тотъ уже и не поэтъ, кто не пессимистъ, кто не беретъ своихъ сюжетовъ изъ области человческихъ страданій ¹). Если затмъ мы примемъ во вниманіе, что литературные дятели и всегда сознавали свою, такъ сказать, соціальную миссію, свою обязанность вліять на общество, содйствуя его духовному облагороженію, пробуждая въ немъ лучшія чувства,— и въ особенности ясно начинаютъ сознавать это теперь ²): то мы легко поймемъ, что они дйствительно могутъ приводить людей къ богопознанію.

¹) У насъ это мнніе со свойственною ему рзкостью высказалъ покойный Д. И Писаревъ. Во Франціи его держится извстный Поль Бурже.

²) Ср. Гюйо, стр. 140 sqq.

Любовь и страданіе вдохновляетъ лучшихъ поэтовъ нашего вка,— и, замтимъ это, он-же всегда были источникомъ тхъ религіозныхъ мотивовъ, какіе не рдко звучали въ ихъ поэзіи. Относительно, напримръ, Лермонтова это уже вс знаютъ: его ‘Въ минуту жизни трудную’, ‘Когда волнуется желтющая нива’, ‘Я,Матерь Божія’… и проч. под.— слишкомъ хорошо извстныя вещи.

У Надсона наиболе скорбныя пьесы всегда въ конц-концовъ разршаются молитвой. Напомнимъ здсь для примра стихотворенія: ‘Другъ мой, братъ мой!’ и ‘Христосъ! гд ты Христосъ, увнчанный цвтами!’… Нтъ нужды также напоминать, что произведенія . М. Достоевскаго вс сплошь суть поэзія страданій, приводящихъ къ Богу. Во французской литератур первоклассные поэты — Альфредъ де-Мюссе, Викторъ Гюго, Сюлли Прюдоммъ и др. — были въ равной мр какъ пвцами любви, такъ и страданій. И у всхъ у нихъ очень много пьесъ, въ которыхъ звучитъ весьма сильное религіозное чувство. Вотъ на выдержку нсколько примровъ, изъ которыхъ можно видть характеръ религіозныхъ идей этихъ поэтовъ. ‘Душа поднимается къ небу, когда теряешь то, что любишь’.— ‘Въ бдной душ человка самая лучшая мысль всегда недостоврна, по слеза — она катится и не ошибается’. — ‘Сомнніе истерзало землю, мы видимъ либо слишкомъ много, либо слишкомъ мало’. ‘Но бремя съ сердца упадетъ, когда въ слезахъ оно прольется’. ‘Утшь меня, этотъ вечеръ, я изнываю, мн нужна надежда, мн нужна молитва, чтобы дожить до зари’. — ‘О, ты (Христосъ) зналъ, что въ этой жизни единственное добро — любовь и одна истина — страданіе’. — (Мюссе). — ‘Прогрессъ долженъ врить въ Бога. Добро не можетъ имть безбожнаго служителя. Атеистъ есть дурной вожакъ человческаго рода’ ¹). ‘Этому Богу, я сознаюсь, часто приходилось вызывать у мудрецовъ сомнніе. Пусть будетъ такъ. Но я всетаки врю. Вра — эта высшій свтъ….. Совсть, которую я ощущаю въ себ, говоритъ мн, что Богъ постилъ меня. Я могу, разсуждая ложно, поставитъ Его вн неба, но вн меня самого — никогда. Когда я прислушиваюсь къ голосу моего сердца,— я слышу разговоръ двухъ лицъ, съ душой моей насъ двое: Онъ и я’.— ‘Печать вчности лежитъ и на преходящемъ, скромный цвтокъ, на который смотритъ мыслитель, проникнутъ необъятностью, темной, лазурной и звздной, мы смотримъ на поля, но приходимъ въ восхищеніе отъ Бога. Лилія, которой ты любуешься, цвтетъ въ твоемъ сердц, и душа твоя украшается розами, на которыя ты смотришь’.— ‘Друзья! когда бушуетъ буря, вра моя крпнетъ. Въ ураган я созерцаю сознаніе долга и вру въ истину, которыя сверкаютъ какъ молнія’. — ‘О, сущность Бога — любовь. Человкъ иногда полагаетъ, что Богъ подобно ему иметъ душу, стремящуюся стать вн міра,— этого необъятнаго разлетающагося праха….. Я знаю, что Богъ — не душа, а сердце. Богъ, средоточіе любви всего міра, приводитъ въ связь съ своей Божественной природой вс нити всхъ корней. Его нжность не знаетъ разницы между червемъ и серафимомъ, и вс безграничныя пространства изумлены, что сердце, униженное здсь на земл жрецами, иметъ столько лучей, сколько живыхъ существъ на земл. Для Бога — творить, мыслить, обдумывать, оживлять, сять, разрушать, дйствовать, быть и видть, значитъ — любить’.— ‘Если-бы не было кого нибудь любящаго, то солнце потухло-бы’.— ‘Человкъ летящая точка, одаренная двумя крыльями: одно крыло его мысль, друюе — любовь’. ‘Моею радостью и моею любовью я заставлю Бога явить себя’.— ‘Какъ бы Вы неприступны ни были въ угрюмой глубин вашей лазурной бездны, вы, звзды, безчисленные и безконечные отблески Бога, — я не боюсь туманныхъ высотъ, у меня есть крылья’ (В. Гюго).— ‘Каждый изъ насъ послдователь какого-нибудь слова, хранящаго въ себ глубокую мысль’. — ‘Нимвродъ говоритъ: ‘Война’! И отъ Ганга до Плисса блестятъ мечи и течетъ кровь. ‘Любите другъ друга’! говоритъ Іисусъ, и это слово свтитъ намъ вчно на небесахъ, на цвтахъ, въ обновленномъ нашемъ сердц, какъ сіяніе безконечной любви’.— ‘Растроганный, я не могу отдать себ отчета въ томъ, что меня растрогало. Я, подъ обаяніемъ, самъ себя назвалъ небомъ и мн трудно проврить, сколько во всемъ этомъ правды’. (Сюлли Прюдоммъ).— Уже по этимъ выдержкамъ можно судить, насколько сильно подвинулось бы религіозное разумніе современнаго общества, если-бы вс эти идеи дйствительно нравились ему. Намъ кажется, что идеи эти такъ глубоки и содержательны, что изъ нихъ можно составить цлое религіозное міровоззрніе. Если это врно, то надо признать и права художниковъ быть руководителями богопознанія.

¹) Эти слова В. Гюго влагаетъ въ уста своего героя, епископа Біенвеню или Миріеля, въ лиц котораго онъ воплотилъ свой идеалъ религіознаго человка. Слова эти были сказаны мэру города, старому вольнодумцу, фанатическому поклоннику идеи т. н. французскаго просвщенія XVIII в. И любопытное впечатлніе произвели они. ‘Старый представитель народа ничего но отвтилъ. Онъ задрожалъ. Онъ посмотрлъ на небо, и слеза тихо собралась въ этомъ взгляд. Когда вки наполнились, слеза скатилась по его блдной щек и онъ, почти заикаясь, тихо сказалъ самому себ, со взглядомъ потеряннымъ въ безконечности: — о ты, о идеалъ! ты одинъ существуешь»!

Теперь намъ остается отвтить только на одно недоразумніе, которое очень легко можетъ возникнуть по поводу развиваемыхъ нами взглядовъ. Чмъ-же объяснить то явленіе, что нкоторые поэты бываютъ людями мало-религіозными, а иные даже и совсмъ атеистами?— Намъ кажется, что, согласно съ нашими воззрніями на сущность художественнаго творчества, единственно правильнымъ отвтомъ будетъ такой: если художественное творчество есть передача и возбужденіе эмоцій, а то познаніе, которое мы при этомъ получаемъ, есть лишь переводъ въ сознательную форму того теоретическаго элемента, который implisite, въ скрытомъ состояніи, находится въ эмоціяхъ, то, очевидно, безрелигіозность этихъ поэтовъ объясняется тмъ, что творчество ихъ останавливается на полдорог: они имютъ чувства, умютъ ихъ выражать и передавать другимъ, но не могутъ или не хотятъ видть того гносеологическаго характера, какимъ отличаются эти чувства. Другими словами,— недостатокъ религіозности поэта нужно объяснять несовершенствомъ его художественнаго дарованія. Съ этой точки зрнія мы пе совсмъ согласны съ Гюйо, который говоритъ, что для того, чтобы быть хорошимъ поэтомъ, надо врить, имть убжденія ¹). Мы находимъ нужнымъ перевернуть это отношеніе и сказать, что поэту для того, чтобы быть врующимъ, надо прежде всего быть хорошимъ, т. е. полнымъ поэтомъ. Гюйо приводитъ въ примръ Ришпена, которому, по его словамъ, ‘скорй недостаетъ убжденія, чмъ таланта’ ²). Но, вдь, самъ-же Гюйо соглашается, что большинство пьесъ Ришпена плохи — въ художественномъ отношеніи. А оттого-ли он плохи, что автору ихъ недоставало убжденія, или наоборотъ, — онъ оттого и убжденій не имлъ, что былъ плохой поэтъ,— это еще вопросъ.

(Окончаніе слдуетъ).

Н. Тихомировъ.

¹) Гюйо. 140.

²) ibid. Ришпенъ написалъ книгу стихотвореній подъ заглавіемъ ‘La Bible de l’Atheisme’, гд объявляетъ, что Божества нтъ, издвается надъ разсудкомъ, природой и прогрессомъ, къ иде обращается, какъ къ ‘публичной женщине’ и въ заключеніе даетъ ‘молитву атеиста’.

Художественное творчество и религіозное познаніе.

Читайте также: