Необходимое о стихах
З. Гиппиус
Необходимое о стихах, Гиппиус Зинаида Николаевна, Год: 1903
Время на прочтение: 5 минут(ы)
Гиппиус З. Сочинения: Стихотворения, Проза / Сост., подгот. текста, комм. К. Азадовского, А. Лаврова.
Л.: Худож. лит., 1991.
Стихи мои я в первый раз выпускаю отдельной книгой, и мне почти жаль, что я это делаю. Не потому, что их написано за пятнадцать лет слишком мало для книги, и не потому, что считаю мою книгу хуже всех, без счета издающихся, стихотворных сборников: нет, я думаю — она и хуже, и лучше многих, но мне жаль создавать нечто совершенно бесцельное и никому не нужное. Собрание, книга стихов в данное время — есть самая бесцельная, ненужная вещь. Я не хочу этим сказать, что стихи не нужны. Напротив, я утверждаю, что стихи нужны, даже необходимы, естественны и вечны. Было время, когда всем казались нужными целые книги стихов, когда они читались сплошь, понимались и принимались. Время это — прошлое, не наше. Современному читателю не нужен, бесполезен сборник современных стихов. Это и не может быть иначе, и вина (если тут есть вина) лежит столько же на читателях, сколько на авторах. Ведь И те, и другие — одинаковые дети своего времени. Ему подчиняясь, современный поэт утончился и обособился, отделился, как человек (и, естественно, как стихотворец), от человека, рядом стоящего, ушел даже не в индивидуализм, а в тесную субъективность. Именно обособился, перенес центр тяжести в свою особенность, и поет о ней, потому что в ней видит свой путь, святое своей души. Это может казаться печальным, но тут нет ничего безнадежного или мелкого, и опечаленных пусть утешает мысль, что это — современное, а все ‘современное’ — временно. Неизбежная одинокая дорога, быть может, ведет нас, и в области поэзии, к новому, еще более полному, общению. Но возвращусь к тому, что есть.
Я считаю естественной и необходимейшей потребностью человеческой природы — молитву. Каждый человек непременно молится или стремится к молитве,— все равно, сознает он это или нет, все равно, в какую форму выливается у него молитва и к какому Богу обращена. Форма зависит от способностей и наклонностей каждого. Поэзия вообще, стихосложение в частности, словесная музыка — это лишь одна из форм, которую принимает в нашей душе молитва. Поэзия, как определил ее Баратынский,— ‘есть полное ощущение данной минуты’. Быть может, это определение слишком общо для молитвы,— но как оно близко к ней!
И вот мы, современные стихописатели, покорные вечному закону человеческой природы, молимся — в стихах, как умеем, то неудачно, то удачно, но всегда берем наше ‘свое’, наш центр, все наше данное ‘я’ в данную минуту (таковы законы молитвы), виноваты ли мы, что каждое ‘я’ теперь сделалось особенным, одиноким, оторванным от другого ‘я’, и потому непонятным ему и ненужным? Нам, каждому, страстно нужна, понятна и дорога наша молитва, нужно наше стихотворение,— отражение мгновенной полноты нашего .сердца. Но другому, у которого заветное ‘свое’ — другое, непонятна и чужда моя молитва. Сознание одиночества еще более отрывает людей друг от друга, обособляет, заставляет замыкаться душу. Мы стыдимся своих молитв и, зная, что все равно не сольемся в них ни с кем,— говорим, слагаем их уже вполголоса, про себя, намеками, ясными лишь для себя.
Некоторые из нас, стыдясь и печалясь, совсем оставляют стихотворную форму, как слишком явно молитвенную, и облекают иной, сложной и туманной, плотью свое божественное устремление.
Если есть где-нибудь один, кто поймет нашу молитву,— он поймет ее и сквозь печаль тумана. Но есть ли он? Есть ли чудо?
Я считаю мои стихи (независимо от того — бездарны они или талантливы,— не мне судить, да и это к делу не относится) очень современными в данном значении слова, то есть очень обособленными, своеструнными, в своеструнности однообразными, а потому для других ненужными. Соединение же их в одной книге — должно казаться просто утомительным. Книга стихотворений — даже и не вполне ‘обособленного’ автора — чаще всего утомительна. Ведь все-таки каждому стихотворению соответствует полное ощущение автором данной минуты, оно вылилось — стихотворение кончилось, следующее — следующая минута,— уже иная, они разделены временем, жизнью, а читатель перебегает тут же с одной страницы на другую, и смены, скользя, только утомляют глаза и слух.
Но, повторяю, было время, когда стихи принимались и понимались всеми, не утомляли, не раздражали, были нужны всем. И не оттого, что прежние поэты писали прекрасные стихи, а теперешние пишут плохие, что толкуют о вырождении стиха, об исчезновении поэтических талантов! Исчезли не таланты, не стихи,— исчезла возможность общения именно в молитве, общность молитвенного порыва. Я утверждаю, что стремление к ритму, к музыке речи, к воплощению внутреннего трепета в правильные переливы слов — всегда связано с устремлением молитвенным, религиозным, по-ту-сторонним,— с самым таинственным, глубоким ядром человеческой души, и что все стихи всех действительно-поэтов — молитвы. Молитвенны стихи и прежних наших стихотворцев,— тех, в свое время принятых, понятных. Был и будет Пушкин, он принят навсегда, он был и будет нужен, его песни, он сам — как солнце, он вечен, всепроникающ, но,— как солнце,— неподвижен. То, что есть молитвы Пушкина,— не утоляет нашего порыва, не уничтожает нашего искания: он — не цель, не конечный предел, а лишь некоторое условие существования этого порыва, как солнце не жизнь, а только одно из условий жизни. Пушкин — вне времени, зато он и вне нашего пути, исторического и быстрого.
Но вот Некрасов, поэт во времени, любимый и всем в свое время нужный. И его ‘гражданские’ песни — были молитвами. Но молитвы эти оказались у него общими с его современниками. Дрожали общие струны, пелись хвалы общему Богу. Каковы они были — все равно. Они замолкли и уже не воскреснут, как молитвословия. Но они звучали широко и были нужны, они были — общими. Теперь — у каждого из нас отдельный, сознанный или несознанный,— но свой Бог, а потому так грустны, беспомощны и бездейственны наши одинокие, лишь нам и Дорогие, молитвы.
Есть и в прошлом один, нам подобный, ‘ненужный всем’ поэт: Тютчев. Любят ли его ‘все’, понятны ли ‘всем’ его странные, лунные гимны, которых он сам стыдился перед другими, записывал на клочках, о которых избегал говорить? Каким бесцельным казался и кажется он! Если мы, редкие, немногие из теперешних, почуяли близость его и его Бога, сливаемся сердцем с его славословиями,— то ведь нас так мало! И даже для нас он, Тютчев, все-таки — из прошлого, и его Бог не всегда, не всей полностью — наш Бог…
Я намеренно не вхожу здесь в оценку величины и малости того или другого поэта. Вопрос о силе таланта не имеет значения для тех мыслей, которые мне хотелось высказать. Я думаю, явись теперь, в наше трудное, острое время, стихотворец, по существу подобный нам, но гениальный,— и он очутился бы один на своей узкой вершине, только зубец его скалы был бы выше,— ближе к небу,— и еще менее внятным казалось бы его молитвенное пенье. Пока мы не найдем общего Бога, или хоть не поймем, что стремимся все к Нему, Единственному,— до тех пор наши молитвы,— наши стихи,— живые для каждого из нас,— будут непонятны и не нужны ни для кого.
С. 46. Необходимое о стихах. Судя по письмам Гиппиус к В. Я. Брюсову, относящимся к июлю — августу 1903 г., предисловие было написано ею в ходе работы над корректурами ‘Собрания стихов’, текст был выслан Брюсову 24 августа (ГБЛ. Ф. 386. Карт. 82. Ед. хр. 36). Отдельные фрагменты предисловия почти дословно совпадают с положениями статьи Гиппиус ‘Нужны ли стихи?’ (‘Новый Путь’. 1903. No 9), см.: Антон Крайний (Гиппиус З.). Литературный дневник (1899—1907). СПб., 1908. С. 153—169. Поэзия, как определил ее Баратынский,— ‘есть полное ощущение данной минуты’.— Цитата восходит к ‘Материалам для биографии Е. А. Баратынского’, помещенным в издании сочинений поэта под редакцией его сына H. E. Баратынского: ‘Однажды спрашивали у Баратынского: что такое поэзия? — он отвечал: ‘Поэзия есть полное ощущение известной минуты» (Баратынский Е. А. Сочинения. Казань, 1884. С. 481).