Немецкие пионеры, Шпильгаген Фридрих, Год: 1871 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 168 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

НМЕЦКІЕ ПІОНЕРЫ.

(Разсказъ изъ временъ прошлаго столтія)

РОМАНЪ
Фридриха Шпильгагена

Изданіе
МИХАИЛА ИВАНОВА

САНКТПЕТЕРБУРГЪ
въ типографіи А. А. Краевскаго (Литейная, домъ No 38)
1871

I.

Въ одно весеннее утро 1758 года въ нью-йоркской гавани кипла особенно-оживленная дятельность. Несмотря на дурную погоду, съ туманомъ и мелкимъ дождемъ, которая продолжалась уже два дня и даже въ самую эту минуту, изъ нависшихъ надъ землею срыхъ облаковъ обдавало ливнемъ толпу, набережную покрывали густыя группы людей, глядя на большой трехмачтовый корабль, стоявшій нсколько дней на рейд и качавшійся теперь на возмущенной вод, не въ дальнемъ разстояніи отъ дамбы. На стенг корабля разввался голландскій флагъ, но грузъ былъ нмецкій: это были переселенцы, въ числ четырехъ или даже пятисотъ человкъ,— въ точности неизвстно, потому что сперва на берегъ высадились только мужчины, для принесенія присяги англійскому королю въ городской ратуш. Процессія переселенцевъ прошла уже часъ тому назадъ, въ сопровожденіи большой толпы, но многіе изъ зрителей остались на набережной, или же съ намреніемъ пришли туда позже, чтобы занять мсто получше, для боле интересной части зрлища. Только по возвращеніи процессіи на бортъ могла начаться настоящая выгрузка корабля,— операція не особенно затруднительная для тхъ, которые должны были ожидать, не найдется ли какой-нибудь добрый человкъ, который бы заплатилъ за нихъ. Говорили, что число такихъ несчастныхъ было на этотъ разъ очень велико. Корабль вышелъ изъ Роттердама еще осенью прошлаго года, но вслдствіе значительныхъ поврежденій, которыя онъ потерплъ въ Канал, принужденъ былъ зайти въ Соутэмптонъ и тамъ перезимовать. Подобныя замедленія, какъ это было извстно по опыту, лишали бдныхъ и бднйшихъ изъ переселенцевъ ихъ послднихъ грошей и предавали даже тхъ, которые сли на бортъ не безъ денегъ, мало-по-малу въ полную власть капитана, или лучше^хозяина корабля, относительно котораго капитанъ былъ главнымъ уполномоченнымъ. Теперь-то онъ могъ свой счетъ съ изображеніемъ услугъ — весьма часто вовсе не оказанныхъ, вещей вовсе не данныхъ и расходовъ — вовсе не сдланныхъ, удлиннить по своему произволу и назначить за эти воображаемыя великолпія такія условія, какія ему приходило въ голову. Въ настоящемъ случа могъ въ особенности онъ разсчитывать на прибыль. Большая часть переселенцевъ не были бдною, полуголодною сволочью изъ Пфальца: это были дюжіе крестьяне изъ сверной Германіи, изгнанные оттуда не столько нуждою, сколько постыднымъ хозяйничаньемъ французовъ, подъ начальствомъ Субиза. Нкоторые изъ нихъ зимою возвратились изъ Англіи домой, когда посл битвы подъ Розбахомъ дла въ отечеств приняли лучшій оборотъ, другіе не захотли уже вернуться на родину, а большая часть и не могли этого сдлать, такъ-какъ во время продолжительнаго пребыванія на чужой сторон истратили все, что имли. Къ довершенію несчастія, перездъ черезъ океанъ былъ весьма труденъ и несоразмрно продолжителенъ для этого времени года. Итакъ, было совершенно понятно, что боле половины пассажировъ не могли заплатить полную сумму за провозъ. Для пополненія недочета, предпола галось ихъ продать, о чемъ было публиковано еще вчера въ ‘Газет’ и въ ‘Еженедльномъ Нью-Йоркскомъ журнал’, а сегодня провозглашено рыночными крикунами на углахъ улицъ, съ барабаннымъ боемъ.

Объ этомъ разсказывали въ столпившихся на набережной группахъ, состоявшихъ преимущественно изъ людей, которые желали принять участіе въ покупк. По крайней мр, между горожанами было видно бросавшееся въ глаза большое число фермеровъ въ безобразномъ плать изъ домотканной матеріи и съ фунтовыми шпорами на неуклюжихъ сапогахъ, они, по всей вроятности, предприняли трудное путешествіе въ городъ не ради какой-либо цли, какъ только посмотрть — не найдется ли въ числ этой сволочи годнаго парня или какой-нибудь дюжей работницы.

— Джентльменамъ лучше бы остаться дома, сказалъ тщедушный маленькій человчекъ, стоявшій въ одной изъ боле значительныхъ группъ: — я готовъ проглотить свой утюгъ и не носить имени Самюэля Скьюенза, если изъ этихъ обтянутыхъ кожею скелетовъ, которые сейчасъ прошли здсь, вы въ состояніи откормить хоть одного порядочнаго сельскаго работника.

— А вы ихъ видли? сказалъ другой, только что подошедшій человкъ.

— Еще бы не видать! мы вс ихъ видли, отвчалъ Самюэль Скьюензъ:— увряю васъ, сосдъ, что еслибы они вышли изъ могилы, пролежавъ тамъ четыре мсяца, то и тогда они не могли бы имть больше костей и меньше тла. Правда, четыре мсяца въ могил или четыре мсяца вонъ на томъ голландскомъ корабл — это почти одно и то же.

— Бдняги, сказалъ другой.

— Что тамъ за бдняги! воскликнулъ господинъ, отличавшійся отъ окружавшихъ его людей большимъ объемомъ парика, боле изысканнымъ платьемъ, толстыми красными отвислыми щеками и отчасти нмецкимъ акцентомъ.— Бдняги! Что они тутъ длаютъ? что имъ тутъ нужно? Разв они не могли остаться тамъ, гд были? Что намъ длать съ голодною голью и сволочью, которая не приноситъ намъ ничего, кром своихъ грязныхъ лохмотьевъ?

— И корабельной лихорадки, отъ которой упаси насъ Господи! прибавилъ Самюэль Скьюензъ.— Я зажалъ себ ротъ и носъ, когда эти гадины проходили давеча мимо насъ.

— Это грхъ, замтилъ третій.

— Это срамъ, проворчалъ четвертый.

— Вотъ поэтому-то я всегда говорилъ, продолжалъ господинъ съ красными щеками:— что намъ слдовало бы подражать жителямъ Филадельфіи: еще тридцать лтъ тому назадъ они наложили сборъ по сорока шиллинговъ съ головы каждаго ввезеннаго въ Америку голландца, такъ же какъ съ негра. Но сколько ни проповдуй, все это будетъ гласомъ вопіющаго въ пустын. Однако, я не хочу промокнуть изъ-за этихъ негодяевъ. Прощайте, джентльмены.

Толстяка, прикоснулся къ своей трехуголк, но не ушелъ совсмъ, а важною поступью двинулся къ краю набережной и смотрлъ на корабль, который снялся съ якоря и медленно приближался вмст съ приливомъ.

— Это грхъ, сказалъ третій.

— Срамъ, сказалъ четвертый.

— Именно срамъ мистеру Питчеру говорить такимъ образомъ, сказалъ кто-то, услыхавъ послднія слова удалявшагося джентльмена и подходя къ групп.

— Что вы хотите этимъ сказать, мистеръ Браунъ? спросилъ Самюэль Скьюензъ, снимая свою мховую шапку.

— Разв это не срамъ, сказалъ мистеръ Браунъ, маленькій, старый, худощавый господинъ, говоря съ большою живостью и сильно жестикулируя своими худенькими ручками: — разв это не грхъ, не срамъ — выражаться такъ оскорбительно о своихъ землякахъ? Чмъ онъ лучше или хуже этихъ бдняковъ на корабл? Разв не точно такъ же его родители въ 1710 году, когда Робертъ Гунтеръ былъ губернаторомъ, прибыли въ НьюЙоркъ, вмст съ многочисленными переселенцами изъ Пфальца? Это были славные, честные люди, которыхъ я коротко зналъ. Они трудились въ пот лица и честнымъ образомъ достигли своего послдующаго благосостоянія, и вотъ теперь ихъ сынъ, который на моихъ глазахъ бгалъ босикомъ по улицамъ, совсмъ забываетъ ихъ и позоритъ ихъ память и изъ нмца Круга превратился въ англичанина Питчера {Krug, понмецки, значитъ кружка, а Pitcher, поанглійски, кувшинъ.}. Хорошъ Питчеръ! Старая англійская кружка, я думаю, сдлана была изъ лучшей глины, чмъ этотъ молодой англійскій кувшинъ, который возстаетъ противъ переселеній, и однакоже обработываетъ свои дла заодно съ голландскими барышниками и торгуетъ человческимъ мясомъ, какъ вы, сосдъ Флинтъ, говядиной, и вы, сосдъ Билль, сыромъ и масломъ.

И старикъ съ гнвомъ воткнулъ свою бамбуковую трость въ грязную землю.

— Это грхъ, сказалъ сосдъ Флинтъ.

— Это срамъ, сказалъ сосдъ Билль.

— Съ вашего позволенія, сосдъ, сказалъ Самюэль Скьюензъ:— я не стану хвалить мистера Питчера, хотя онъ и заказываетъ у меня платье, отца своего слдуетъ почитать, хоть бы даже онъ былъ не боле, какъ ничтожнымъ голландцемъ, а съ торговыми людьми я не хочу связываться, и Богъ да проститъ мистеру Питчеру, если онъ дйствительно занимается такимъ богопротивнымъ дломъ, а все-таки я не смогу считать неправыми тхъ, которые называютъ переселеніе общественнымъ бдствіемъ и нарушеніемъ общаго благоденствія. Эта сволочь отнимаетъ у насъ хлбъ изо-рта, чтобы напихать имъ свои голодныя, немытыя пасти, будучи слишкомъ глупа и лнива, чтобы заработать шиллингъ.

— Видите вы вотъ того человка, который стоитъ на самомъ краю набережной, рядомъ съ мистеромъ Питчеромъ? спросилъ мистеръ Браунъ.

— Того молодого фермера? спросилъ Самюэль Скьюензъ.

— Того самаго. Какъ онъ вамъ нравится?

— Это красивый молодой человкъ, хотя я не похвалю фасона его платья.

— Ну, вотъ этотъ молодой человкъ тоже нмецъ, имя его Ламбертъ Штернбергъ, онъ живетъ въ Канадской Бухт, и я только что сейчасъ заплатилъ ему въ своей контор сто фунтовъ и устроилъ съ нимъ новое дло еще на другіе сто фунтовъ: ныншнюю осень, въ конц октября, онъ долженъ доставить для меня деготь и смолу моему корреспонденту къ Альбэни.

— Возможно лпі сказалъ Самюэль Скьюензъ: — да, да, бываютъ исключенія.

— Вовсе не исключенія, съ жаромъ возразилъ мистеръ Браунъ,— Братъ этого Ламберта Штернберга — звроловъ и уже въ теченіе шести лтъ ведетъ дла съ моимъ сосдомъ-мховщикомъ Сквиррелемъ ко взаимной выгод обихъ сторонъ, и въ Канадской Бухт. Шогэри и Могоук живутъ такимъ образомъ въ качеств фермеровъ, дровосковъ и трэпперовъ {Охотники за дикими зврями.} дюжины и даже сотни дльныхъ людей, въ жилахъ которыхъ течетъ такая же чистая нмецкая кровь, какъ у меня съ вами англійская. Они достигли довольства и ихъ дла шли бы еще лучше, еслибъ правительство вмсто того, чтобы всми способами охранять и защищать ихъ, не придумывало различныхъ затрудненій. Вотъ теперь этотъ молодой человкъ долженъ былъ предпринять длинный путь въ Нью-Йоркъ, чтобы выхлопотать для себя и для своихъ сосдей право на владніе соснами, растущими на его собственной земл, это право — ясно какъ солнце, и, однако, Богъ-знаетъ что вышло бы изъ этого, еслибъ я не похлопоталъ и не доказалъ губернатору, что землю, откупленную однажды у индйцевъ, а вторично у правительства, не слдуетъ въ третій разъ покупать у перваго встрчнаго мошенника, который является неизвстно откуда и предъявляетъ воображаемыя права на владніе.

Мистеръ Браунъ говорилъ съ большою горячностью, и большинство его слушателей, которыхъ взгляды переходили отъ говорившаго къ молодому фермеру на набережной, казались убжденными, только Самюэль Скьюензъ, портной, не могъ успокоиться и кричалъ своимъ пискливымъ голосомъ:

— Что же вы доказываете этимъ, мистеръ Браунъ, какъ не то, что эти негодяи отнимаютъ у насъ еще и землю, на которую мы съ нашими дтьми и внуками имемъ неоспоримое право? А тутъ еще не смй говорить о нарушеніи общественныхъ интересовъ! Хотлось бы мн знать, какъ можно иначе назвать это?

— Поддержкою, воскликнулъ мистеръ Браунъ: — поддержкою и подкрпленіемъ общаго благосостоянія, — вотъ настоящее слово. Разв это не благодяніе для насъ всхъ, что на крайнихъ дальнихъ границахъ поселились эти бдные нмцы, и дай Богъ, чтобы они еще дальше расширили свои поселенія, постоянно сражаясь съ нашими исконными врагами французами. Нмцамъ мы обязаны тмъ, что каждый изъ насъ можетъ спокойно заниматься здсь, въ Нью-Йорк, своими длами. Когда прошлую осень капитанъ Беллетръ съ своими разбойниками французами и индйцами ворвался въ Могоукскую долину, кто не допустилъ его проникнуть до Альбэни и еще дальше? Никакъ не мы, потому, что два года тому назадъ у насъ отняли фортъ Освего, а генералъ Эберкромби, начальникъ въ Альбэни, до самаго октября, когда пришелъ Беллетръ, не сдлалъ ничего, ршительно ничего, для угрожаемыхъ мстностей. Кто помшалъ вторженію? спрашиваю я. Нмцы, которые, подъ предводительствомъ своего храбраго начальника Николая Геркгеймера, отбивались, какъ могли, и потеряли сорокъ человкъ убитыми, да сто двухъ плнными, не говоря уже о 50,000 долларахъ убытку, понесеннаго отъ этихъ воровъ и поджигателей. Вотъ гд ущербъ общественному благосостоянію, мистеръ Скьюензъ, о которомъ вы можете поразмыслить, мистеръ Скьюензъ, а затмъ прощайте!

Старый холерикъ такъ воспламенился въ своемъ гнв, что, несмотря на дождь, снялъ не только шляпу, но и парикъ, и долженъ былъ вытирать платкомъ свой обнаженный черепъ, когда, покинувъ прежнюю группу, направился къ молодому нмцу-фермеру, все еще стоявшему на томъ же мст набережной и смотрвшему на корабль. Когда старикъ подошелъ и потрепалъ его по плечу, тотъ обернулся съ выраженіемъ человка, внезапно пробужденнаго отъ сна. Но это не могъ быть пріятный сонъ. На прекрасномъ загорломъ лиц лежало выраженіе глубокой печали и грустно смотрли его большіе, голубые, добрые, нмецкіе глаза.

— Ахъ, мистеръ Браунъ! сказалъ молодой человкъ: — я думалъ, что вы уже давно ушли домой.

— Между тмъ, какъ я стоялъ въ десяти шагахъ за вами, и напрягалъ свои легкія изъ-за васъ. Но вс вы нмцы таковы: драться, когда приходится плохо — это вы умете, но говорить за себя, заставить тхъ глупцовъ, которые смотрятъ на васъ свысока и пожимаютъ плечами, уважать васъ — этого вы не умете, это вы предоставляете другимъ.

— Да что же такое случилось, мистеръ Браунъ? спросилъ молодой человкъ.

— Что такое случилось! Старая исторія: я опять ходилъ въ огонь изъ-за васъ, лнтяевъ, — я, старый дуракъ. Вообразите себ… но я довольно сердился въ сегодняшнее утро, и могу наврное разсчитывать на припадокъ колики вечеромъ. Да къ тому же эта погода, чортъ побери и погоду, и нмцевъ! Пойдемте, мистеръ Ламбертъ, пойдемте!

И старикъ нетерпливо переминался съ ноги на ногу.

— Мн бы хотлось еще остаться, нершительно проговорилъ Ламбертъ.

— Вамъ нечего терять время, если вы хотите отправиться съ ‘Альбэнійскимъ-Ботомъ’, — онъ отходитъ въ три часа. А вы вдь хотли еще подковать свою лошадь.

Глаза Ламберта обратились отъ корабля, который теперь ближе подошелъ къ набережной, на Брауна, а отъ него опять къ кораблю.

— Если вы позволите, сказалъ онъ.

— Длайте какъ знаете, воскликнулъ старикъ: — посмотрите на своихъ соотечественниковъ и испортите себ аппетитъ для обда. Или купите себ молодого олуха, который измучитъ васъ, или же хорошенькую двушку, которая ничего не хотла длать дома, а для васъ, разумется, будетъ довольно хороша, а то такъ и разомъ двухъ, чтобы хватило и на долю вашему брату Конраду, длайте что хотите, но пустите меня домой. Мы обдаемъ въ двнадцать часовъ, а мистриссъ Браунъ любитъ аккуратность, прощайте!

Мистеръ Браунъ придержалъ бамбуковой палкой шляпу, которую грозилъ сорвать втеръ, и поплелся восвояси въ ту минуту, когда глухой шумъ со стороны Броадуэя возвстилъ возвращеніе переселенцевъ изъ ратуши.

II.

Промокшія, недовольныя группы на набережной оживились. Вс становились на кончики носковъ и пристально смотрли на уголъ Броадуэя, откуда шествіе должно было выйти на площадь. Многіе побжали ему на встрчу, другіе хлынули къ мсту, гд долженъ былъ пристать корабль и отъ котораго онъ былъ теперь такъ близко, что уже къ нему перекинуты были веревки. Ламбертъ, стоявшій попрежнему на самомъ краю набережной, увидлъ себя окруженнымъ густою толпой и прижатымъ къ мсту, которое онъ охотно уступилъ бы кому ни будь другому, чьи глаза и сердце были равнодушне къ зрлищу крайняго человческаго злополучія.

А такое зрлище представляла палуба корабля, находившагося теперь непосредственно передъ его глазами. Еще издали этотъ безобразный хаосъ нагроможденныхъ грудами тюковъ, бочекъ, сундуковъ, ящиковъ, корзинъ, между которыми тамъ и сямъ мелькали лица женщинъ и дтей, наполнилъ его грустными чувствами. Но его сердце сжалось и дыханіе остановилось въ его груди, когда, длаясь все явственне и явственне, теперь раздались въ его ушахъ, въ самомъ близкомъ отъ него разстояніи, крики и ропотъ, плачъ и жалобы несчастныхъ, когда его взгляды, перебгая отъ одной печальной фигуры къ другой, повсюду встрчали мертвенно-блдныя, искаженныя голодомъ и болзнью лица, глубоко впалые глаза, съ выраженіемъ тупаго отчаянія или безумнаго страха. Вотъ эти люди стоятъ группами, неподвижно, какъ будто они утратили всякую силу, всякое побужденіе къ самостоятельной дятельности, вытянувъ шею впередъ подобно робкимъ овцамъ, которыхъ собака мясника загнала къ воротамъ бойни! Вотъ они бгаютъ и суетятся, возятся между сундуками и ящиками и жадно хватаются за свои бдные пожитки! Въ другомъ мст, съ дикою бранью il спорами, они вырываютъ другъ у друга узлы и грозятъ одинъ другому своими исхудалыми руками, такъ что потребовалось вмшательство корабельнаго прикащика, который рознялъ ихъ ругательствами, толчками и побоями! Ламбертъ не могъ доле выносить этого зрлища, онъ попятился назадъ, желая пробиться черезъ толпу, которая окружала его подобно стн, какъ вдругъ послдній бглый взглядъ, брошенный имъ на палубу, упалъ на фигуру, ускользавшую до сихъ поръ отъ его вниманія. Ламбертъ остановился, точно пораженный ударомъ грома.

Какъ разъ противъ него, прислонясь къ высоко нагроможденнымъ тюкамъ, стояла молодая, высокая, стройная двушка. Правая рука ея, опиравшаяся на тюкъ, поддерживала ея склоненную голову, лвая свсилась въ изнеможеніи. Ея лицо, которое онъ видлъ сбоку, было такъ худо и блдно, что на немъ съ какою-то странною рзкостью обрисовывались длинныя черныя рсницы ея опущенныхъ глазъ. Ея глянцовитые, темные волосы изящными косами нсколько разъ обвивались вокругъ головы, ея платье, хотя бдное и поношенное, было сдлано съ большимъ вкусомъ и мене походило на костюмъ крестьянокъ, чмъ одежда другихъ женщинъ, отъ которыхъ она рзко отличалась выраженіемъ своего лица. Ламбертъ не могъ отвести глазъ отъ этого лица, точно прикованный къ нему могущественными чарами, Онъ никогда не видалъ ничего столь прекраснаго, никогда не думалъ о возможности существованія чего-нибудь подобнаго. Едва дыша, не сознавая, что онъ длаетъ, и даже забывъ, гд находится, онъ смотрлъ на двушку какъ на какое-то неземное видніе, пока, наконецъ, она, грустно встряхнувъ головою, опустила правую руку и медленно обойдя вокругъ тюковъ съ товарами, не скрылась изъ его глазъ.

Въ то же самое мгновеніе раздались громкіе крики и барабанный бой позади его на площади, сопровождаемые завываніями и свистомъ. Толпа напирала и тснилась впередъ, и ее опять толкали и осаживали назадъ, потому что констэблямъ, сопровождавшимъ шествіе переселенцевъ черезъ весь городъ, надола уже назойливость черни, и теперь они, пробираясь къ кораблю черезъ плотно сжатую толпу, принуждены были употребить всю свою власть и размахивали своими палками направо и налво съ большею безцеремонностью. Вслдствіе этой суматохи, Ламбертъ, изъ-за живой окружавшей его стны, могъ видть только, то тамъ, то сямъ, блдныя, изнеможенныя лица переселенцевъ, пока они, перейдя по доскамъ, перекинутымъ къ кораблю, не взошли на палубу. Теперь они стали искать и призывать своихъ дтей и жонъ, которыя не хотли разстаться съ своими, съ такимъ трудомъ завоеванными, пожитками, и въ то же время нетерпливо стремились къ мужьямъ. Произошла страшная сумятица, которая еще боле усиливалась оттого, что матросы, не обращая ни на что вниманія, врывались въ толпу, очищая себ мсто съ помощью ударовъ и толчковъ. Она достигла высшей степени, когда люди, стоявшіе на берегу съ толстымъ Питчеромъ во глав, хлынули густыми толпами впередъ, загораживали дорогу тмъ, которые сходили съ корабля съ своими узлами и мшками. Мужчины кричали, женщины визжали, дти пищали, капитанъ и матросы бсились и проклинали, констэбли поднимали свои палки, это былъ ужасный хаосъ, въ которомъ испуганные взоры Ламберта постоянно искали бдную двушку, одинокую и покинутую, которая такъ безмолвно и терпливо смотрла на окружавшую ее суматоху. И теперь, когда онъ увидлъ ея фигуру, появившуюся на переднемъ краю палубы, онъ доле не могъ выдержать. Позабывши все, онъ однимъ прыжкомъ очутился на борт корабля и съ трудомъ пробился къ тому мсту, гд видлъ двушку въ послдній разъ. Ламбертъ самъ не зналъ, для чего онъ это сдлалъ и не имлъ ни малйшаго понятія о томъ, что онъ скажетъ двушк, когда доберется до нея, его точно увлекали невидимыя руки, которымъ онъ не могъ противиться.

Наконецъ, посл того, какъ онъ нсколько разъ терялъ двушку изъ виду и началъ уже бояться, что совсмъ ее не увидитъ, онъ вдругъ очутился возл нея. Она стояла на палуб на колняхъ передъ двумя дтьми, мальчикомъ и двочкою отъ шести до восьми лтъ, на которыхъ оправляла старыя изношенныя платья, и говорила съ женщиной, которая стояла рядомъ, держа на рукахъ крошечнаго ребенка и постоянно ворчала до тхъ поръ, пока не подошелъ ея мужъ. Онъ взялъ дтей за руки, и съ ругательствами и проклятіями потащилъ ихъ за собой. Жена послдовала за нимъ, не удостоивъ двушку ни однимъ взглядомъ, ни однимъ словомъ благодарности. Двушка медленно встала и грустно посмотрла вслдъ уходившимъ, потомъ побжала за ними, повязала двочк на шею платочекъ, который сняла съ себя, и медленно возвратилась на прежнее мсто. Выраженіе ея лица было еще печальне, чмъ прежде, и слезы катились по ея блднымъ щекамъ.

— Не могу ли я чмъ-нибудь помочь теб, двушка? спросилъ Ламбертъ.

Двушка подняла свои темныя, отяжелвшія отъ слезъ рсницы, и своими большими карими глазами пытливо посмотрла на доброе, честное лицо молодого человка.

— Мн никто не можетъ помочь, отвтила она.

— Разв у тебя нтъ родителей, родныхъ, друзей? спросилъ Ламбертъ. Онъ самъ не могъ объяснить себ, какимъ образомъ у него достало смлости для этого вопроса.

— У меня нтъ никого, ршительно никого, сказала двушка и отвернулась слегка въ сторону, чтобы скрыть слезы, которыя ручьемъ полились у ней изъ глазъ.

Глаза Ламберта тоже увлажились слезами. Горе бдной двушки щемило ему сердце.

— Значитъ, теб нельзя и сойти съ корабля? спросилъ онъ. И когда двушка, при этихъ словахъ, ничего не отвчая, заплакала еще сильне, онъ продолжалъ: — не считай меня навязчивымъ, добрая двушка, я еще раньше замтилъ твое одиночество и мн стало жаль тебя, теперь ты сама говоришь, что ты одна здсь, гд, конечно, нехорошо быть одной, и что у тебя никого нтъ и что теб никто не можетъ помочь. Но, можетъ быть, я могу помочь, если ты будешь имть ко мн довріе. Я, разумется, сдлалъ бы все, что отъ меня зависитъ.

По мр того, какъ молодой человкъ говорилъ, слезы двушки утихали. Она снова обратила къ нему свое блдное лицо и сказала:

— Благодарю тебя, добрый человкъ, благодарю тебя отъ всего сердца. Да благословитъ тебя Богъ за состраданіе, которое ты оказалъ бдному, безпомощному существу. Но помочь ты, конечно, не въ состояніи. Да и кто поможетъ мн выбраться съ этого корабля?

Ея лицо приняло какое-то странное выраженіе, она неподвижнымъ взоромъ посмотрла черезъ бортъ на воду, плескавшую о корму корабля.— Для меня есть только одинъ исходъ, прошептала она.

Въ эту минуту какой-то человкъ съ проклятіями растолкалъ толпу, которая пугливо передъ нимъ разступилась. Это былъ коренастый, широкоплечій дтина съ рыжими волосами и грубымъ лицомъ, изъ котораго сердито сверкали его маленькіе, зеленые глаза. Онъ былъ одтъ въ нчто въ род корабельнаго мундира и тащилъ за собою дюжаго фермера, который, повидимому, шелъ за нимъ неохотно и глупо-выпученными глазами смотрлъ на молодую двушку, между тмъ какъ человкъ въ мундир подошелъ къ ней и, разставивъ ноги, сказалъ на ломаномъ голландско-нмецкомъ нарчіи:

— И такъ, двица Катерина Вейзе!— Я сейчасъ же подцпилъ одного человчка. Это богатйшій изъ фермеровъ на десять миль въ окружности, — какъ онъ самъ говоритъ, — и ему нужна хорошая работница для его фермы. Онъ уже предлагалъ мн сорокъ, по одной моей рекомендаціи. Конечно, это едва доходитъ до половины, но, можетъ быть, онъ дастъ и цлую сумму, когда самъ посмотритъ на васъ и убдится, что я не солгалъ. Какъ вы думаете, мистеръ Триллеръ? Не правда ли, что это огонь-двушка? Теперь вы не будете упираться, любезнйшій?

При этихъ словахъ онъ хлопнулъ фермера по плечу и разразился ироническимъ смхомъ.

— Берите сорокъ-пять, капитанъ, сказалъ фермеръ: — ни возьму ее какъ она есть.

— Девяносто, ни одного шиллинга меньше! вскричалъ капитанъ: — ни одного шиллинга, хотя бы мн пришлось оставить ее у себя. Вдь она охотно останется у меня, не правда ли, двица Катерина? Огонь-двушка?

— Не трогайте ее, если вы не хотите, чтобы я разбилъ вамъ черепъ, закричалъ Ламбертъ. Капитанъ отступилъ на одинъ шагъ и съ бшенствомъ уставился на молодаго фермера, котораго онъ прежде не замтилъ, и который теперь внезапно очутился передъ ними, сжавъ кулаки и сверкая глазами.

— Ого! закричалъ капитанъ:— да вы-то кто такой? Разв вамъ неизвстно, что я капитанъ фовъ-Броонъ? Разв вы — какъ васъ тамъ зовутъ?— не знаете, что я сейчасъ могу васъ выбросить за бортъ? Чего вамъ нужно?

Онъ еще отступилъ на одинъ шагъ и проговорилъ послднія слова уже гораздо мене увреннымъ тономъ. Видно было, что онъ не заблагоразсудилъ затвать ссору съ человкомъ, на лиц котораго выражалась величайшая ршительность и который, очевидно, превосходилъ его физическою силой.

— Я Ламбертъ Штернбергъ съ Канадской-Бухты, сказалъ молодой человкъ.— Здсь въ Нью-Йорк есть почтенные граждане, которые меня хорошо знаютъ, а что мн нужно — это я вамъ скажу сейчасъ, если вамъ будетъ угодно отойти со мною немножко въ сторону.

— Къ вашимъ услугамъ, проворчалъ капитанъ: — пойдемте.

— Подождите одну минуту, сказалъ Ламбертъ, подходя къ двушк, которая стояла дрожа всмъ тломъ, и сказалъ ей такъ тихо, что его слова были слышны только ей одной: — Катерина Вейзе, согласна ли ты взять меня своимъ покровителемъ и позволить мн сдлать для тебя то, что въ подобномъ случа честный человкъ обязанъ сдлать для безпомощной двушки?

Яркая краска вспыхнула на блдномъ лиц Катерины, ея темные глаза обратилось на молодаго человка съ такимъ страннымъ выраженіемъ, что его сердце вздрогнуло. Она хотла что-то сказать, но ея дрожавшія губы не произвели ни одного звука.

— Подожди меня здсь, сказалъ молодой человкъ.

Онъ повернулся къ капитану и пошелъ съ нимъ на переднюю часть палубы. Квадратный фермеръ отошелъ въ сторону: онъ не интересовался уже сдлкой, увидавъ другаго покупщика на товаръ, который во всякомъ случа былъ для него слишкомъ дорогъ.

— Теперь, мистеръ фонъ-Броопъ, сказалъ Ламбертъ, догоняя капитана: — я къ вашимъ услугамъ.

— Будь я проклятъ, если я знаю, что вамъ нужно! сказалъ капитанъ.

— Ничего больше, какъ только взять съ вашего корабля двушку, которую вы называете Катериною Вейзе, и взять сію минуту.

— Ого! сказалъ капитанъ: — вы больно прытки. Сказала она вамъ, сколько она намъ должна?

— Нтъ, отвчалъ Ламбертъ: — но, кажется, я слышалъ отъ васъ сумму.

— Девяносто фунтовъ, сэръ, это не бездлица! закричалъ капитанъ,

— Надюсь, вы можете доказать, что двушка дйствительно должна вамъ эту сумму, въ такомъ случа вы найдете меня готовымъ заплатить ее.

Капитанъ злобно взглянулъ на молодаго человка своими косыми глазами, подобно гіен, у которой леопардъ отнимаетъ добычу. Онъ охотно оставилъ бы эту прекрасную добычу у себя, но онъ былъ человкомъ слишкомъ практичнымъ для того, чтобы не воспользоваться подобнымъ случаемъ. Притомъ надо было еще сообразоваться съ выгодами господъ фапъ-Слюптепъ и компанія въ Роттердам и съ мистеромъ Питчеромъ, который былъ теперь въ корабельной контор, вроятно, длалъ вычисленія съ бухгалтеромъ. Поэтому, внезапно перейдя отъ грубаго тона въ приторно-вжливому, онъ сказалъ:

— Могу ли я доказать это! За кого же вы принимаете капитана фонъ-Броона? У насъ все длается аккуратно: каждый грошъ, каждая копейка два раза записывается въ книг. Васъ удивляетъ, что сумма такъ велика? Я вамъ это объясню. Двушка эта — дочь господина Вейзе, умершаго недлю тому назадъ, и брошеннаго за бортъ съ подобающими почестями. А господинъ Вейзе былъ пасторомъ въ тхъ мстахъ, откуда взято большинство моихъ пассажировъ Впродолженіе пути, онъ — надо отдать ему справедливость — довольно-таки помучился съ этимъ грязнымъ народомъ и помогалъ этимъ людямъ черезъ силу, когда они голодали и мерзли въ Соутэмитон. А дорогой, когда, между нами будь сказано, провизія подобралась, а вода… Словомъ, вдь и у насъ тоже есть сердце въ груди, и я не отказывалъ господину пастору, когда онъ приходилъ длать займы для своихъ прихожанъ. Такимъ образомъ случилось, что его счетъ оказался немножко больше обыкновеннаго. А какъ на старика, даже въ лучшихъ обстоятельствахъ, нельзя было много разсчитывать, то въ запас оставалась двушка, на которую наврно нашелся бы покупщикъ, и вотъ я рискнулъ и мало по малу надавалъ имъ взаймы до ста фунтовъ.

— Вы сказали прежде — девяносто.

— Ей-богу сто фунтовъ! закричалъ капитанъ.— Пойдемте въ контору, тамъ я вамъ покажу это въ книгахъ. Эй, вы, корабельный прикащикъ, смотритель, какъ бы вороватые плуты не стащили чего-нибудь съ борта. А вы, мистеръ Джэмсъ, не отходите отъ трапа и не отпускайте отъ себя Ивана и Якова, и бейте каждаго, кто вздумаетъ уйти съ корабля безъ пропускнаго билета. Если кто будетъ меня спрашивать, то пусть подождетъ меня съ минуту: мн нужно поговорить съ этимъ господиномъ. Не угодно ли вамъ идти за мною, господинъ Штернбергъ?

Капитанъ отворилъ дверь въ низкую, но просторную каюту, которая была устроена на палуб. За столомъ, покрытымъ толстыми книгами и разнаго рода бумагами, сидлъ и прилежно писалъ черноватый господинъ съ огромными мдными серьгами въ ушахъ. Около него стоялъ въ треугольной шляп, надувая свои красныя щеки, мистеръ Питчеръ, и смотрлъ черезъ плечо писавшаго.

— А! сказалъ капитанъ: — ужь и вы здсь? Это отлично. Значитъ, мы можемъ сейчасъ же вывести дло на чистоту. Это мистеръ Чарльзъ Питчеръ, нашъ главный агентъ въ Нью-Йорк, а это…

— Кажется, я имю уже честь… сказалъ мистеръ Питчеръ, приподнимая шляпу.— Вы вдь, мистеръ Штернбергъ, съ Канадской Бухты, котораго я два года тому назадъ встртилъ въ Альбэни. Это вы устроили дло съ мистеромъ Брауномъ? Я видлъ васъ съ нимъ на Броадуэ. Но вдь и другіе хотятъ жить, — не примите этого въ дурную сторону. Садитесь. Что привело васъ къ намъ на этотъ разъ, мистеръ Штернбергъ?

— Это насчетъ Катерины Вейзе, сказалъ капитанъ.— Простой деревенскій житель, съ которымъ даже богатый мистеръ Питчеръ желалъ имть дло, теперь получилъ въ его глазахъ совершенно другое значеніе.— Я вчера говорилъ вамъ объ ней, мистеръ Питчеръ,

Затмъ между Питчеромъ и капитаномъ произошелъ короткій, но оживленный разговоръ, изъ котораго Ламбертъ ничего не понялъ, такъ-какъ они говорили поголландски. Но, вроятно, они согласились выпустить двушку на свободу, потому что безобразный писецъ у конторки открылъ толстую книгу и сказалъ: ‘Катерина Вейзе въ книг отъ ст. 470 до 475, счетъ отъ 6-го сентября прошлаго года въ Роттердам до сего числа, 15 мая 1758 года. Нью-Йоркская гавань. Итогъ 89 рублей 10 шиллинговъ’.

— Девяносто-девять, поправилъ капитанъ фонъ-Броонъ.

— Девяносто-девять, повторилъ человкъ съ серьгами:— въ, господину будетъ угодно, чтобы мы тотчасъ же приготовили ему договоръ о найм, на которомъ затмъ нужно будетъ сдлать только засвидтельствованную подпись. Это по нашему счету составите 1 фунтъ. Вотъ печатный бланкъ, господинъ будетъ такъ добръ, что продиктуетъ мн свои условія.

И черноватый писецъ взялъ листъ пергамента и безжизненнымъ дловымъ тономъ сталъ читать:

‘In nomine Dei. Между г. Ламбертомъ-Штернбергомъ изъ Канадской-Бухты и Іоганною-Катериною Вейзе изъ Целлерфельда въ курфюршеств Ганноверскомъ, 20-ти лтъ отроду, незамужнею, заключенъ нижеслдующій наемный контрактъ на…— мы напишемъ шесть лтъ, мистеръ Штернбергъ? Это обыкновенный срокъ — на шесть лтъ сряду, сего числа на слдующихъ условіяхъ:

‘Pro primo: Іоганна-Катерина Вейзе, родомъ и проч., нанимается въ качеств деревенской работницы добровольно и обдуманно, въ услуженіе къ господину Ламберту Штернбергу, и обязуется отправиться съ нимъ, или по его указанію, въ Западно-Канадскую-Бухту, въ провинціи Нью-Йорк, и тамъ, со дня прибытія въ сказанный округъ, въ теченіе шести лтъ сряду, исполнять, врно и честно, вс работы, относящіяся къ обязанности служанки, а также ни подъ какимъ предлогомъ не отказываться въ теченіе этихъ шести лтъ отъ услугъ, а тмъ мене отходить отъ мста безъ согласія господина Ламберта Штернберга. Съ своей стороны, pro secundo: Господинъ Ламбертъ Штернбергъ обязывается…

— Довольно, сказалъ Ламбертъ.

— Какъ довольно? спросилъ человкъ въ серьгахъ.

— Довольно, повторилъ Ламбертъ: — насчетъ условій мн слдуетъ еще поговорить съ двушкой.

— Мой милый господинъ, къ чему эти церемоніи! вскричалъ мистеръ Питчеръ, благосклонно-покровительственнымъ тономъ: — кто заплатилъ девяносто фунтовъ, тотъ иметъ право предписывать условія.

— Можетъ быть, возразилъ Ламбертъ: — но я считаю себя въ прав поступить по своему усмотрнію.

— Какъ вамъ угодно, сказалъ мистеръ Питчеръ: — это совершенно какъ вамъ угодно, мы никого не принуждаемъ. Такъ вы желаете…

— Просто покончить со счетомъ Катерины Вейзе.

— Какъ вамъ угодно, повторилъ мистеръ Питчеръ.

Между тмъ, какъ человкъ съ серьгами писалъ квитанцію, а Ламбертъ отсчитывалъ на стол деньги — т самыя, которыя онъ за часъ передъ тмъ получилъ отъ мистера Брауна, — у него за спиною мистеръ Питчеръ и капитанъ длали насмшливыя гримасы, издваясь надъ простакомъ, который такъ скоро попалъ на удочку, и даже не взглянулъ на счетъ, по которому онъ уплачивалъ.

— И такъ, сказалъ мистеръ Питчеръ:— это дло поконченное, и теперь мы только желаемъ…

— Выпить за счастливое путешествіе господина Штернберга, подхватилъ капитанъ, протягивая руку къ бутылк съ ромомъ, стоявшей на полк по близости.

— И за… и проч. и проч.! вскричалъ мистеръ Питчеръ.

— Прощайте, господа, сказалъ Ламбертъ, взявъ квитанцію, наполовину написанный контрактъ и пропускной билетъ для Катерины, и бросаясь вонъ изъ каюты, какъ будто у него подъ ногами горлъ полъ. Грубый хохотъ раздался ему вслдъ. Онъ на минуту остановился. Щоки его горли, сердце его тревожно билось, его такъ и подмывало вернуться назадъ и разбить головы наглымъ негодяямъ, но онъ вспомнилъ о бдной двушк, о томъ, что она вытерпла кое-что хуже этого, и что онъ не можетъ сдлать для нея ничего лучше, какъ только поскорй вырвать ее изъ этого ада.

Палуба теперь нсколько очистилась, счастливцы, которымъ нечего было бояться книги въ рукахъ человка съ серьгами, уже оставили корабль, т, которые должны были остаться на немъ противъ воли, сидли и стояли тамъ и сямъ группами, съ выраженіемъ тупаго равнодушія и отчаянія на блдныхъ лицахъ. Между ними толкались любопытные зваки и т, которые пришли заключить контракты, подобные скомканному ихъ образчику, лежавшему въ карман Ламберта. Толстый фермеръ, торговавшійся прежде о Катерин, говорилъ теперь съ другою двушкой, которая убрала свои лохмотья красными лентами и смялась отъ души надъ ломаннымъ нмецкимъ языкомъ и шутками этого господина. Они, повидимому, уже сторговались. Ламбертъ поспшилъ на переднюю часть палубы, гд онъ видлъ фигуру Катерины на прежнемъ мст. Но когда онъ приблизился къ ней, то невольно пріостановился. Ему показалось, что онъ сдлалъ еще не все, и что надо начинать снова. Тутъ она обернулась и увидала его. Меланхолическая улыбка скользнула по ея чертамъ.

— Не правда ли, что мн никто не можетъ помочь? сказала она.

— Вотъ твоя квитанція, а вотъ твой пропускной билетъ, возразилъ Ламбертъ.

Его крпкія, смуглыя руки дрожали, когда онъ отдавалъ ей об этц бумаги: дрожали также и ея блыя, исхудалыя руки, когда она нершительно принимала ихъ. Яркая краска покрыла ея лицо.

— И это вы сдлали для меня! сказала она.

Ламбертъ ничего не отвчалъ, онъ даже былъ не въ состояніи взглянуть на двушку, и сильно перепугался, когда она вдругъ нагнулась, схватила его руки и прижала ихъ къ своему плачущему лицу и къ своимъ губамъ.

— Добрая двушка, добрая двушка, запинаясь проговорилъ Ламбертъ,— что ты длаешь! не плачь. Я охотно сдлалъ, это, я счастливъ, что могъ указать эту услугу, и охотно сдлалъ бы то же самое для всхъ несчастныхъ, которые находятся здсь, еслибы только могъ. Но пойдемъ прочь отсюда, мн осталось только нсколько часовъ. Я долженъ отправиться въ обратный путь, и мн бы хотлось быть увреннымъ, что ты въ безопасности. Нтъ ли у тебя кого-нибудь въ город или въ окрестностяхъ, къ пому бы я могъ отвести тебя?

Катерина покачала головою.

— Или нтъ ли у тебя друзей между прізжими, которые, можетъ быть, ждутъ тебя, чтобы отправиться вмст?

— У меня нтъ никого, ршительно никого, сказала двушка: — да и каждый думаетъ только о себ, какъ ты это видишь: каждому вдь довольно своихъ собственныхъ заботъ.

Ламбертъ стоялъ въ нершимости. Онъ подумалъ-было о своемъ старомъ знакомц, мистер Браун, но мистриссъ Браунъ была недобрая женщина, притомъ она находила очень смшнымъ пристрастіе своего мужа къ нмцамъ. Нельзя было предполагать, что она радушно приметъ иностранку. Больше же онъ не зналъ въ город ни одного дома, кром постоялаго двора, гд онъ поставилъ свою лошадь и гд, за исключеніемъ элю, не было ничего хорошаго, не говоря уже объ обществ, которое тамъ встрчалось. Онъ посмотрлъ на Катерину, точно ожидая отъ нея совта, но и на лиц двушки было замтно боязливое недоумніе.

— Ты хочешь передать меня другимъ? сказала она.

— Что ты хочешь этимъ сказать? спросилъ Ламбертъ.

— Добрый человкъ, сказала Катерина:— ты уже и то такъ много сдлалъ для меня, и теперь не ршаешься сказать, что больше ты сдлать не въ состояніи. Мн нужно употребить много времени, чтобы отслужить теб этотъ огромный долгъ. Я это очень хорошо знаю, и теб и твоимъ я готова служить весь вкъ и положить свою жизнь за васъ. Но ты хочешь передать меня другимъ. Признайся въ этомъ откровенно, я охотно закабалю себя на столько лтъ, сколько они потребуютъ, и не посрамлю твоей рекомендаціи.

Она грустно улыбнулась и схватила маленькій узелокъ, лежавшій возл нея.

— Я готова, сказала она.

— Катерина! сказалъ Ламбертъ.

Она вопросительно взглянула на него.

— Катерина, сказалъ онъ въ другой разъ, и его грудь подымалась и опускалась, хотя онъ употреблялъ вс усилія, чтобы говорить спокойно.— Я живу далеко, очень далеко отсюда, въ двадцати дняхъ пути, на самой крайней границ послднимъ, въ суровой мстности, которая открыта для нападеній нашихъ враговъ и еще въ прошломъ году подверглась нашествію. Но если ты хочешь отправиться со мною…

Радостный испугъ выразился на блдномъ лиц Катерины.

— Какъ ты можешь спрашивать? тихо сказала она.

— Я могу и долженъ спросить, возразилъ Ламбертъ.— Но ршиться зависитъ отъ тебя. Твоя квитанція у тебя въ рукахъ, и а никогда не возьму ее въ руки, ты свободна такъ же, какъ а, идти или остаться. И такъ, Катерина Вейзе, я еще разъ спрашиваю тебя: хочешь ли ты, какъ свободная двушка, идти со мною въ мое жилище, если я дамъ теб слово, что буду заботиться о теб и охранять тебя, какъ братъ сестру?

— Я хочу идти съ тобой, Ламбертъ Штернбергъ, сказала Катерина.

И съ глубокимъ вздохомъ она положила свою ладонь въ его правую руку, которую онъ къ ней протянулъ. Они пошли черезъ палубу. Катерина со слезами кивала головой то тмъ, то другимъ изъ остававшихся на корабл. Говорить она не могла, сердце ея было слишкомъ переполнено для этого. Но на свои прощальные поклоны она не получила никакого отвта, кром нмыхъ, грустныхъ, безнадежныхъ взглядовъ, терзавшихъ ея душу. Во время долгаго, ужаснаго путешествія съ родины въ Америку, она, сколько позволяли ей силы и даже свыше силъ, старалась помогать безграничному горю, гд только могла, теперь же она уже не въ состояніи была сдлать ничего, какъ только предоставить несчастныхъ ихъ собственной участи. Увы, какая судьба ожидаетъ людей, выброшенныхъ на чуждый берегъ, подобно разрозненнымъ обломкамъ корабля, которыми безжалостно играютъ волны! Горькія слезы помрачили ея глаза, она чуть не лишилась чувствъ. Она не помнила, какъ сошла съ корабля, когда вдругъ почувствовала подъ ногами твердую почву, и ея спутникъ, все еще продолжавшій держать ее за руку, сказалъ:

— Слава Богу!

Катерина не отвчала ничего, но эти слова благодарности отозвались въ глубин ея взволнованнаго сердца.

III.

Заходящее солнце висло надъ моремъ канадскихъ лсовъ и посылало свои пурпурные лучи на встрчу путешественникамъ. Они только что выбрались изъ лсу, черезъ который хали цлый день по пустымъ, узкимъ тропинкамъ. Подъ ними, по направленію извилинъ ручья, лежала долина, наполненная розовымъ сумракомъ вечера. Ламбертъ придержалъ своего крпкаго коня, котораго онъ велъ за поводъ, и указывая на долину, сказалъ своей спутниц:

— Вотъ Канадская Бухта, а вотъ нашъ домъ.

— Гд? спросила Катерина.

Наклонясь надъ сдломъ и прикрывая рукой глаза отъ солнца, она съ любопытствомъ смотрла по направленію, указанному молодымъ человкомъ.

— Тамъ, сказалъ онъ: — на свер, гд только что сверкнулъ ручеекъ. Видишь?

— Теперь вижу, сказала Катерина.

Въ эту минуту лошадь фыркнула, обнюхивая лсную траву широко раскрытыми ноздрями, и метнулась въ сторону. Неопытная всадница потеряла равновсіе и наврно бы упала, еслибы ея спутникъ, быстро подскочивъ къ ней, не подхватилъ ее налету.

— Это ничего, сказалъ онъ, опуская ее на землю.— Точно ты, старый Гансъ, никогда не видывалъ зми! какъ теб не стыдно! Ну, полно, успокойся. И онъ потрепалъ испуганное животное по короткой толстой ше, снялъ съ него узду и прикрпилъ ее къ дереву.

— Ты очень испугалась? сказалъ онъ. У него дрожали и руки и голосъ, между тмъ какъ онъ подтягивалъ подушку на сдл, съхавшую на сторону.

— Нтъ, сказала Катерина.

Она сла на корень дерева и смотрла внизъ на долину, гд теперь на роскошныхъ лугахъ, раскинувшихся по теченію ручья, показались полосы легкаго синеватаго тумана. Вдали, расплываясь въ своемъ сіяніи, солнечный шаръ погружался въ изумрудное море лсовъ и золотые огоньки заката погасала одинъ за другимъ на цвтахъ, втвяхъ и вершинахъ гигантскихъ деревьевъ, подъ которыми стояли путешественники. Съ высоты смотрло на нихъ зеленовато-голубое безоблачное вечернее небо, по которому только что пронеслась вверхъ по долин стая дикихъ лебедей, направляясь на сверъ. Повременимъ слышался ихъ странный крикъ, который, будучи смягчаемъ разстояніемъ, звучалъ мелодично, кром этого звука кругомъ царствовала глубокая беззвучная тишина первобытнаго лса.

Молодой человкъ стоялъ прислонясь къ лошади. На его смугломъ лиц играла глубокая, грустная, серьёзная дума, даже иногда мелькала тнь безпокойства и страха, которая совершенно не шла къ его честнымъ, мужественнымъ чертамъ и къ огню, сіявшему изъ его большихъ голубыхъ глазъ. Онъ смотрлъ то на лебедей, которые теперь, подобно серебрунымъ звздамъ, блеснули на краю розоваго горизонта, то на двушку, которая все еще сидла, наполовину отвернувшись отъ него. Наконецъ онъ два раза глубоко вздохнулъ и подошелъ къ ней.

— Катерина, сказалъ онъ.

Она подняла свое прекрасное лицо, глаза ея были полны слезъ.

— Ты жалешь, что похала со мной? спросилъ молодой человкъ.

Катерина отрицательно покачала головой.

— Нтъ, отвчала она: — я была бы неблагодарною.

— А между тмъ ты все-таки плачешь.

— Я не плачу, возразила Катерина, проводя рукою по глазамъ и стараясь улыбнуться: — я только что думала о томъ, какъ былъ бы счастливъ мой отецъ, еслибы это тихое мстечко было его пристанищемъ. Онъ мечталъ именно о чемъ-нибудь подобномъ. Но этому не суждено было случиться. Какъ будутъ рады твои родители, увидавъ тебя!

Она хотла быстро встать, Ламбертъ прикоснулся къ ея плечу.

— Подожди еще минуту, сказалъ онъ: — я хочу, я долженъ кое о чемъ спросить тебя.

Безпокойство, уже прежде появившееся на его лиц, теперь увеличилось. Брови его поднялись вверхъ, глаза уставились неподвижно, съ какимъ-то гнвнымъ выраженіемъ. Катерина посмотрла на него съ удивленіемъ.

— Но если мои родители умерли, и намъ придется жить тамъ съ тобою вдвоемъ, Катерина?

— Ты не долженъ этого говорить, надо надяться на Бога. Они будутъ живы и здоровы, такъ же, какъ и твой братъ. Зачмъ мы теряемъ время? Отправимся. Наступаетъ вечеръ и я совсмъ отдохнула.

Ламбертъ хотлъ что-то возразить, но слова не сходили съ его губъ. Онъ какъ-будто въ отчаяніи покачалъ головой и начала, вдвать въ ротъ лошади удила съ какой-то досадой. Потомъ перекинулъ черезъ плечо ружье, которое было прислонено къ дереву, и началъ сходить по скалистому спуску, ведя лошадь подъ уздцы. Катерина молча слдовала за нимъ, осторожно отыскивая мста, гд могла бы съ увренностью поставить ногу, и изрдка бросая взглядъ на своего спутника. Спускъ былъ очень крутъ и лошадь иногда скользила. Должно быть, Ламберту нужно было напрягать вс силы и все вниманіе, а поэтому было понятно, что онъ даже ни разу не оглянулся на свою спутницу и ни разу не спросилъ ее, не трудно ли ей идти. Сердце Катерины билось. Казалось, что безпокойство и страхъ, выражавшіеся въ глазахъ Ламберта, овладли и ею, и она нсколько разъ повторила сама себ: ‘ну, какъ они вс умерли и мн придется жить съ нимъ вдвоемъ?’

Они спустились въ долину. Здсь, вдоль ручья, который многочисленными извилинами тихо скользилъ между луговыми берегами, шла боле удобная, хотя узкая дорога. Лошадь подняла уши, заржала и пошла быстре. Ламбертъ долженъ былъ крпко держать ее за поводъ. Катерина шла немножко поодаль. Стройной, сильной двушк не стоило никакого труда идти не отставая, во ея движеніе было прерывисто, молчаніе, которое Ламбертъ до сихъ поръ не нарушалъ, тяготило ее все боле и боле. Она такъ не привыкла къ этому, напротивъ того,— она сейчасъ только это замтила,— онъ такъ баловалъ ее во время двухнедльнаго путешествія, такъ ласково и мило съ ней разговаривалъ. Но только онъ умалчивалъ о своей ближайшей обстановк, никогда не говорилъ о своихъ родныхъ и она даже не знала бы, живы ли еще его родители, еслибы онъ однажды не отвтилъ на ея вопросъ: какъ онъ думаетъ, будетъ ли его мать довольна ею, — что насчетъ этого ей не надо безпокоиться, и еслибы онъ теперь не выразилъ безпокойства, что не застанетъ родителей въ живыхъ.

‘Какой онъ добрый’, говорила она сама себ: ‘онъ не хотлъ огорчать бдную сироту, разсказывая о своихъ родителяхъ, а теперь онъ не можетъ дождаться свиданія съ ними’.

— Катерина, сказалъ онъ вдругъ.

— Ламбертъ, отвчала она, переходя на его сторону и радуясь, что онъ наконецъ прервалъ молчаніе, и такъ-какъ онъ, противъ -ея ожиданія, не говорилъ ничего боле, то она спросила:

— Что ты хотлъ сказать?

— Мы будемъ жить не одни тамъ,

И онъ указалъ глазами на блокгаузъ, который находился теперь не дале тысячи шаговъ отъ нихъ.

— Нтъ, разумется, не одни! сказала она.

Онъ посмотрлъ на нее съ какимъ-то страннымъ взглядомъ.

— Не безпокойся такъ, добрый Ламбертъ, сказала она: — мы находимся подъ покровительствомъ божіимъ.

— Нтъ, разумется, нтъ, сказалъ онъ.

Онъ, должно быть, не разслышалъ ея послднихъ словъ и повторилъ только ея прежнія слова, но на нее непріятно подйствовало это, хотя неумышленное, отрицаніе того, во что она вровала отъ всей души, такъ же, какъ и добрый отецъ вровалъ во всхъ затрудненіяхъ и бдствіяхъ. Это было текстомъ его послдней проповди, которую онъ самъ, уже передъ смертью, говорилъ въ трюм своимъ товарищамъ по несчастью. Это было его послднимъ словомъ, и нсколько часовъ спустя, его свтлая, преданная Богу душа покинула тло. И разв не оправдалась на ней чудеснымъ образомъ эта благочестивая дтская вра? И когда всякая человческая помощь казалась невозможною, разв не послалъ Господь добраго человка, который сильною рукою вывелъ ее изъ этого отчаяннаго положенія? И онъ заботливо велъ ее черезъ холмы и горы, ручьи и потоки, по безконечнымъ лсамъ и необозримымъ равнинамъ. Ни разу въ обществ этого добраго и сильнаго человка она не чувствовала страха и опасенія, неужели же теперь, когда она, наконецъ, достигла цли своего продолжительнаго путешествія, въ душу ея западаетъ сомнніе! ‘Я буду оберегать и защищать тебя, какъ братъ сестру’. Не слишкомъ ли много общалъ онъ? Отчего онъ идетъ такъ тихо и безмолвно, углубившись въ свои думы теперь, именно теперь, когда онъ возвращается къ своему очагу, къ очагу своихъ родителей? Неужели онъ боится, что, приведя съ собою чужую двушку, онъ встртитъ неласковый пріемъ? Отчего такъ безмолвенъ домъ, находящійся передъ ихъ глазами? Ни лая собаки, ни признака жизни со стороны людей, которые въ слдующую минуту должны броситься въ объятія возвратившагося путешественника? Тихъ и безмолвенъ одинокій домъ на маленькомъ холм, спускающемся во вс стороны, равномрными откосами, на берегу ручья, который, подобно зм, скользящей въ трав, извивается между простянками? Тихи и безмолвны темные лса, которые съ той и другой стороны высокихъ береговъ смотрятъ на долины.

Катерин казалось, что у нея готово выпрыгнуть сердце, когда они подходили къ дому, сложенному изъ громадныхъ бревенъ. Нижній этажъ его вмсто оконъ имлъ только узкія отверстія, подобныя крпостнымъ амбразурамъ, и съ своимъ далеко выдающимся брустверомъ вокругъ низкаго верхняго этажа и высокою крышей казался ей совершенно похожимъ на тюрьму. Ламбертъ привязалъ свою лошадь къ тяжелому желзному кольцу, прикрпленному возл двери, бросилъ испытующій взглядъ на домъ и вокругъ него, пробормоталъ что-то, чего она не поняла, наконецъ, толкнулъ, какъ будто въ нершимости, тяжелую дверь, которая была только притворена, и она подалась внутрь. Онъ исчезъ въ дом, черезъ нсколько минутъ воротился и сказалъ:

— Тамъ никого нтъ, мы будемъ совсмъ одни. Хочешь ты: идти со мной?

Это были т же самыя слова, которыя онъ сказалъ ей на палуб корабля, и она отвчала ему снова, какъ и тогда:

— Я пойду съ тобою.

Она схватила его за протянутую руку и послдовала за нимъ въ оставленный домъ.

IV.

Въ открытую дверь блеснулъ яркій свтъ, когда Ламбертъ вошелъ въ комнату. Катерина увидала, что этотъ свтъ происходитъ отъ огромной массы сосновыхъ щепокъ, которыя горли въ углу комнаты, въ желзной посудин, вблизи большаго каменнаго очага. Комната была похожа на т помщенія, съ которыми двушка ознакомилась въ фермерскихъ жилищахъ, гд ей приходилось останавливаться дорогою: полу-кухня, полу-кладовая и полу-жилая комната, наполненная всевозможною посудою, которая висла на стнахъ и даже на потолк, стояла по угламъ и лежала на полу. Вокругъ очага стояло нсколько грубыхъ стульевъ изъ сосноваго дерева, около самаго очага у стны — большой четырехугольный столъ, служившій для стряпни и, вроятно, для обда, такъ-какъ на немъ, въ глиняныхъ мискахъ, стояли остатки закуски, главнымъ образомъ состоявшей изъ медвжьяго окорока, который не былъ снова повшенъ на свой крюкъ. Вся обстановка была разсчитана только на необходимыя потребности, здсь не было и слда стремленія въ изяществу или красот, даже къ удобству, и это наблюденіе, сдланное молодою двушкой съ перваго взгляда, которымъ она окинула комнату, произвело на нее боле тяжелое впечатлніе, чмъ тишина пустого дома. Вдь домъ наполнится, когда возвратятся отсутствующіе, но будетъ ли она рада имъ, тмъ людямъ, которые живутъ здсь и называютъ этотъ домъ своимъ?

— Я пойду присмотрть за лошадью, сказалъ Ламбертъ.— А ты покамстъ приготовишь намъ ужинъ,— что-нибудь еще найдется. Затмъ мы подумаемъ о твоемъ ночлег. Здсь очень непріютно, по вдь Конрадъ не иметъ понятія о порядк. Однако ты можешь имть комнатку наверху, а я буду спать внизу. Я пойду недалеко и скоро возвращусь, не бойся.

Все это онъ говорилъ очень скоро и отрывисто, въ то же время убирая кое-что по угламъ, такъ что она едва разбирала его слова. Затмъ онъ быстро вышелъ изъ дому и она слышала, какъ онъ отвязалъ лошадь и удалился уводя ее съ собою.

— Не бойся! Не удивительно было бы, еслибъ я и боялась! Какъ странно все это. Но вдь онъ былъ такъ ангельски добръ ко мн, бдной двушк, да и теперь наврное желаетъ мн добра. Да гд же они вс? Вроятно, у какого нибудь сосда, я видла въ сторон отъ ручья нсколько крышъ вдали. Не ждетъ ли онъ возвращенія своихъ? Я буду длать такъ, какъ слдуетъ хорошей служанк, ожидающей господъ. Съ чего же мн начинать? Да вотъ съ этого! Тутъ сейчасъ сдлается уютне!

Она подошла къ очагу и черезъ нсколько минутъ зажгла яркій огонь изъ сухого сосноваго дерева, которое лежало тутъ же. Затмъ она сняла съ крюка котелъ, прикрпленный на цпи къ стн, наполнила его до половины водою, которую зачерпнула изъ маленькаго колодца, находившагося у очага, и отыскала то, что было нужно для приготовленія ужина. Она только не знала, на сколько особъ ей слдуетъ готовить, наконецъ она сообразила, что число ихъ должно быть, примрно, шесть: родители Ламберта, его братъ Копрадъ, про котораго онъ нсколько разъ упоминалъ вскользь, самъ Ламбертъ, да, можетъ быть, еще какой-нибудь членъ семьи, или гость. Когда уже длать было больше нечего, она начала приводить комнату въ порядокъ, по только отчасти, убирая только то, чтЛ бросалось въ глаза и само попадалось подъ руку: ‘вдь я не имю права этого длать и они могутъ быть недовольны’, говорила сама себ молодая двушка,

Такъ она распоряжалась около четверти часа, и только что она подошла къ очагу, гд уже начинала закипать вода, и устремивъ глаза на горящее пламя, стала соображать, что пора бы возвратиться Ламберту, какъ услыхала позади себя шорохъ. Она обернулась и сильно испугалась, когда вмсто Ламберта увидала незнакомаго человка, который стоялъ не шевелясь, уставивъ на нее удивленный взглядъ, точно не вря своимъ глазамъ. Свтъ ярко горвшихъ сосновыхъ щепокъ и огня на очаг прямо падалъ на него, это было счастье для Катерины, такъ-какъ она тотчасъ же увидала, что этотъ человкъ огромнаго роста, одтый въ странный полу-крестьянскій, полу-индійскій нарядъ, былъ еще очень молодъ, что, несмотря на сильный загаръ, темной тнью покрывавшій его лицо, оно было прекрасно, и большіе удивленные глаза его сіяли яркимъ блескомъ. Юный великанъ прислонилъ къ столу ружье, которое соскользнуло на полъ, громко всплеснулъ могучими руками, разразился непомрно громкимъ смхомъ, бросился на одинъ изъ стульевъ, который затрещалъ, несмотря на свою солидность, спона вскочилъ, близко подошелъ къ двушк, которая немного отшатнулась отъ него, снова началъ смяться уже не такъ громко, внезапно замолчалъ, покачалъ красивою головою съ короткими курчавыми волосами и сказалъ: ‘Вотъ это Ламбертъ сдлалъ хорошо! А гд же другая?’

Катерина не отвчала, она не знала, что означали слова молодаго человка, но они непріятно подйствовали на нее, и сердце ея вдругъ сильно забилось.

Молодой великанъ кругомъ оглядлъ комнату, точно отыскивая кого-нибудь спрятаннаго, затмъ его взоры снова обратились на Катерину, но теперь уже другое выраженіе появилось въ большихъ глазахъ, засверкавшихъ боле глубокимъ блескомъ. Онъ проговорилъ сквозь блые зубы:

— Ты прекрасна, двушка, я еще не видалъ такой красоты. Какъ же тебя зовутъ?

— Катериной, сказала молодая двушка, чувствуя, что она должна говорить.— Катерина Вейзе. Ты — Конрадъ, братъ Ламберта, я вижу по сходству. Твой братъ Ламбертъ былъ очень добръ ко мн, очень добръ. Мы только что пріхали. Онъ пошелъ поставить лошадь въ конюшню. Онъ хотлъ сейчасъ же придти сюда, мн кажется, что ты долженъ былъ встртить его. А скоро придутъ другіе?

— Кто же это придетъ?

— Ваши родители, сказала Катерина. Она проговорила это очень тихо: страхъ, ежеминутно увеличивавшійся, сжималъ ей горло.

Конрадъ показалъ свои блые зубы.

— Наши родители, воскликнулъ онъ: — наши родители! да они давно умерли, ты должна довольствоваться нами двумя.

— Я пойду посмотрю, гд Ламбертъ, сказала Катерина и попы талась пройти къ двери мимо Конрада. Онъ заступилъ ей дорогу.

— Вотъ какъ, сказалъ онъ, раздражительно смясь:— значитъ Ламбертъ привезъ тебя для себя, хитрецъ, а мн приходится только смотрть на васъ! Ну, что-жь, пусть будетъ такъ! Я — младшій и могу немного подождать, но поцаловать ты должна меня, прекрасная невстка, это самое меньшее.

И онъ протянулъ могучія руки, привлекъ къ себ двушку, которая напрасно сопротивлялась его богатырской сил, и разцаловалъ ея зардвшіяся щоки.

Въ эту минуту вода, уже давно и сильно кипвшая, съ шипньемъ и свистомъ разлилась во вс стороны черезъ край котла и почти погасила пламя. Густой срый дымъ, сквозь который свтъ еще казался красноватымъ, поднялся и наполнилъ комнату. Вырвалась ли Катерина, или была освобождена изъ объятій Конрада — этого она сама не знала, но теперь въ комнат были дв фигуры, которыя боролись другъ съ другомъ и изъ которыхъ одна принадлежала, вроятно, Ламберту. Ей также показалось, что Ламбертъ произноситъ ея имя, потомъ она опять услыхала свое имя, когда уже очутилась на двор и вечерній втеръ обввалъ ея щоки, пылавшія отъ стыда и гнва.

Въ комнат паръ разсялся. Конрадъ, только что освободясь съ большимъ трудомъ отъ напавшаго на него брата, со смхомъ обнялъ его.

— Ламбертъ, милый, славный Ламбертъ!

— Оставь меня, сказалъ Ламбертъ, быстро освобождаясь отъ объятій:— оставь меня! Катерина!

И испуганнымъ безпокойнымъ взоромъ онъ всматривался во мракъ плохо освщенной комнаты.

— Она убжала, Конрадъ, я приведу ее къ теб.

— Нтъ, нтъ, я хочу и долженъ сдлать это самъ, воскликнулъ Ламбертъ уже изъ-за двери.

— Такъ по крайней мр возьми меня съ собой.

— Пожалуйста, Конрадъ, оставь меня, я потомъ все объясню теб. Катерина! Боже мой, если она бросилась въ бухту!

— Пустяки, сказалъ Конрадъ, будучи мене смущенъ, чмъ его братъ, онъ окинулъ всю мстность своими соколиными глазами:— вонъ она сидитъ, видишь, тамъ?

— Такъ я одинъ пойду къ ней!

— Пожалуй, да послушай, Ламбертъ, разв ты не привезъ и мн жены?

Но Ламбертъ, съ сильно бьющимся сердцемъ, спшилъ уже къ тому мсту, гд видлъ Катерину, сидящую или лежащую, этого онъ не могъ разсмотрть по причин разстоянія и вечерняго сумрака.

Катерина бжала внизъ съ холма, на которомъ стоялъ домъ, пока не увидала ручья у своихъ ногъ. Она побжала вдоль его берега, не зная хорошенько, что длать и куда идти. Она была взволнована только одними. чувствомъ, именно, что человкъ, которому она врила какъ божеству, обманулъ ее. Но даже и этого она не могла уяснить себ надлежащимъ образомъ. Все это произошло такъ быстро, промелькнувъ передъ ней подобно тни въ дыму и туман огня, который она развела на очаг для семьи, состоявшей изъ двухъ братьевъ, боровшихся изъ-за нея! И вотъ окончаніе продолжительнаго путешествія, которое она предприняла такъ мужественно, съ чувствомъ безопасности, постепенно усиливавшимся и подъ конецъ обратившимся почти въ радость, — вотъ окончаніе!

— Боже мой, Боже мой! со стономъ говорила молодая двушка, останавливаясь и устремляя полные ужаса взгляды въ пустыню, окружавшую ее страшнымъ молчаніемъ и видя приближеніе вечерней тьмы:— о, Боже мой, Боже мой!

Мостикъ, состоявшій только изъ одного могучаго древеснаго ствола, былъ переброшенъ черезъ ручей у того мста, гд она теперь стояла. Она уже поставила одну ногу на этотъ опасный мостикъ, когда у нея вдругъ потемнло въ глазахъ, она невольно отступила назадъ и упала на колни, прислонясь головою къ древесному стволу, сознаніе оставило ее.

Она услыхала издалека, что ее зовутъ по имени: Катерина! затмъ еще разъ, но уже поближе къ ней, повторился этотъ призывъ. Она открыла глаза: рядомъ снею стоялъ въ трав на колняхъ Ламбертъ. Онъ взялъ одну изъ ея ослабвшихъ рукъ, втеръ разввалъ длинные каштановые волосы вокругъ его лица, блднаго, искаженнаго страхомъ.

— Катерина, сказалъ онъ еще разъ: — можешь ли ты простить меня?

Молодая двушка уставила на песо недоумвающіе глаза, она хотла сказать: зачмъ ты такимъ образомъ поступилъ со мною? Но сердце ея было слишкомъ переполнено. Дв крупныя слезы скатились по ея щекамъ, а за ними неудержимо полились другія. Она хотла высвободить свои руки изъ рукъ Ламберта, но онъ удерживалъ ихъ съ видомъ отчаянія, отчаяніе звучало и въ его голос, когда онъ говорилъ: ‘Ради Бога, Катерина, выслушай меня! я имлъ добрыя намренія, я сто разъ собирался все разсказать теб, но никакъ не могъ, я думалъ, что ты не столь охотно пойдешь за мной, когда узнаеть правду. Мн было страшно, что ты все-таки услышишь это, когда мы прозжали черезъ Альбэни, Шинктэди и долину Могаука, гд вс меня знаютъ. Я всегда впередъ заходилъ въ дома, прося ихъ жителей ничего не говорить теб о моихъ обстоятельствахъ, а сегодня я даже прошелъ въ сторон отъ дороги лсомъ, чтобы никого не встртить здсь въ бухт. Это было глупо и дурно съ моей стороны, что я не отвчалъ довріемъ на твое довріе, но я не зналъ, что длать. Ради Бога, прости меня, Катерина’.

Она однако отняла отъ него свои руки, которыя прижала на груди. Ламбертъ всталъ, онъ откинулъ волосы съ лица. Отъ всхъ мыслей, путавшихся въ его голов, отъ всхъ чувствъ, бушевавшихъ въ его груди, онъ не зналъ, что ему говорить, и не понималъ самъ, что онъ говоритъ.

— Катерина, ты знаешь и, конечно, повришь мн: пріхавъ въ Нью-Йоркъ, я не думалъ, что возвращусь не одинъ. Я отвезу тебя назадъ, отвезу туда, куда ты захочешь. Мой дядя, Кристофъ Дитмаръ, и его жена, моя тетка, люди старые и бездтные и будутъ рады пріютить тебя, а мы съ Конрадомъ будемъ жить попрежнему. Конрадъ былъ для меня всегда добрымъ, врнымъ братомъ, и ему, вроятно, и теперь очень жаль, что онъ такъ огорчилъ тебя. Мы оба будемъ охранять тебя, охранять всхъ васъ, какъ мы длали это всегда, здсь, гд мы живемъ на самомъ краю поселенія. Впрочемъ, длай какъ хочешь, Катерина.

Катерина тоже встала, и теперь, когда она стояла, выпрямившись, при свт полной луны, которая недавно взошла на краю лса, Ламберту казалось, что милая двушка никогда не была такъ хороша. Она сложила руки и не глядла на Ламберта и обратила глаза вверхъ, говоря тихо, но твердо: ‘Я пойду съ тобой, Ламберта Штернбергъ, несмотря ни на что!’.

Они вмст отправились назадъ къ дому, освщенные полною луною, сіявшею впереди на темно-голубомъ неб. Ламбертъ повременамъ бросалъ застнчивые взгляды на свою возлюбленную, ему многое хотлось сказать ей, но онъ не ршался говорить, такъ-какъ она молчала, а онъ зналъ, что она уметъ говорить такъ хорошо, какъ онъ никогда не слыхалъ въ жизни. Но онъ былъ благодаренъ и за то, что наконецъ съ его души была снята тяжесть и что она прощаетъ его и, вроятно, окончательно проститъ, когда узнаетъ, что онъ выстрадалъ!

Катерина съ своей стороны угадала это но страстной пылкости обыкновенно столь спокойнаго Ламберта, она почувствовала это по той бур, которая возмутила ея собственную душу.

А теперь посл бури въ ней водворилась тишина оцепеннія. Что случилось? неужели все, на что она втайн надялась, что леляла и таила внутри себя, уничтожено навсегда? нежели при ударахъ грома разцвлъ другой міръ, гораздо великолпне, чмъ она мечтала?

Такъ, углубившись въ странныя мысли, они дошли до дому.

— Придете ли вы наконецъ? сказалъ Конрадъ.

Онъ стоялъ на порог дкери, которую широко отворилъ для нихъ. Онъ подалъ руку Катерин и брату, точно въ первый разъ здороваясь съ ними.

— Вы появились такъ неожиданно, сказалъ онъ: — что я совсмъ потерялъ голову. А тутъ все валялось въ такомъ безпорядк! Въ теченіе твоего двухмсячнаго отсутствія, Ламбертъ, порядокъ нсколько поразстроился, ты знаешь, я плохой хозяинъ, да я и вернулся-то домой только часа два тому назадъ, посл восьмидневнаго пребыванія на Блекъ-Ривер, здсь думалъ охотиться за бобрами, но вмсто нихъ нашелъ только онондаговъ {Одно изъ индйскихъ племенъ.}, которые имли далеко нехорошій видъ, проклятые мошенники. Я сбгалъ сейчасъ къ дяд Дитмару, у котораго во все это время были наши коровы. Блесъ отелилась, и Дитмаръ хочетъ оставить теленка у себя, если ты самъ не хочешь выкармливать его. Вотъ такъ, садитесь сюда. Я привелъ въ порядокъ ужинъ, насколько было возможно, такъ-какъ прежде наглупилъ. У насъ есть запеченая ветчина, Ламбертъ, твое любимое кушанье.

Говоря это, Конрадъ распоряжался весьма проворно. Онъ подвигалъ стулья къ столу и снова отодвигалъ ихъ, чтобы, вытеревъ ихъ своею широкою рукою, снова придвинуть ихъ къ столу. Онъ такъ часто сталъ подкладывать дрова на очагъ, что пламя поднялось высоко въ трубу съ трескомъ и свистомъ, и далъ ногою пинокъ волкодаву Плуто, совершенно безъ всякаго повода, кром разв того, что собака постоянно смотрла на Катерину своими большими жолтыми глазами. Самъ онъ не смотрлъ на двушку, и если его взглядъ случайно скользилъ по ея лицу, то онъ краснлъ, конфузился и спшилъ отвести глаза въ сторону.

Такъ онъ велъ себя во все время ужина, постоянно разговаривая, вставая съ мста, снова садясь, желая все привести въ порядокъ, но вмсто того производя сумбуръ, такъ что Ламберта бросило въ жаръ и онъ благодарилъ Бога, видя, что Катерина привтливо улыбается. Ей казалось возможнымъ истолковать въ пользу Конрада его странное поведеніе, а что она не произвела дурнаго впечатлнія на красиваго юношу, это видно по всему. Теперь ей было не трудно ласково отвчать повременамъ на его рчи. Ламбертъ былъ удивленъ и странно показалось ему слышать, когда она засмялась въ отвтъ на одну изъ смшныхъ выходокъ Конрада, засмялась тмъ очаровательно мягкимъ тономъ, которымъ говорила. Онъ никогда не слыхалъ ея смха во время всего путешествія.

Онъ сидлъ молча, исполненный радости и благодарности, видя что все идетъ хорошо, посл того какъ на него еще недавно находило отчаяніе, но и теперь его не покидало тайное безпокойство, подобно тому, какъ бываетъ съ человкомъ, который съ трудомъ избавился отъ большой опасности и не можетъ успокоиться вполн, воображая, что почва все еще колеблется подъ его ногами. По мр того, какъ ужинъ приближался къ концу, Ламберта все боле и боле тяготила новая забота. Во время остановокъ въ домахъ фермеровъ, гд мста было немного, онъ не разъ, вмст съ семьею фермеровъ, располагался на ночь въ одной комнат съ Катериной. А дв или три ночи приходилось такъ, что они, не достигнувъ человческаго жилья, располагались на ночь среди лса, и онъ смотрлъ, калъ двушка безмятежно спала при свт лагернаго огня, и глядя на звзды, блиставшія сквозь вершины деревъ, благодарилъ Бога, что можетъ охранять ея сонъ. Но вдь это было во время путешествія, при исключительныхъ обстоятельствахъ, которыя теперь измнились. Въ верхнемъ этаж, служившемъ кладовою, находился маленькій уголокъ, въ которомъ спалъ одинъ изъ братьевъ, между тмъ какъ другой устроивалъ свое незатйливое ложе въ боковомъ помщеніи нижняго этажа. Братья устроились такимъ образомъ въ прошломъ году, когда нападеніе французовъ потребовало двоякой бдительности, — и когда опасность впослдствіи миновала, они до отъзда Ламберта сохранили эту привычку. Ламбертъ назначилъ это боковое помщеніе для Катерины, но Конрадъ за ужиномъ разсказалъ, что французы, какъ онъ узналъ вовремя своего восьмидневнаго похода, опять шевелятся. Поэтому необходима двойная бдительность, и такъ-какъ онъ, Ламбертъ, разумется, чувствовалъ усталость отъ путешествія, то Конрадъ предложилъ караулить сегодняшнюю ночь вмсто него.

— Такъ мы оба будемъ караулить поочередно наверху, сказалъ Ламбертъ посл неловкой паузы: — Катерина пусть расположится на этотъ разъ здсь внизу, завтра мы постараемся получше устроить ее. Довольна ли ты этимъ, Катерина?

— Совершенно, возразила молодая двушка: — я видла талъ за перегородкой душистое сно, — а тутъ прекрасную мягкую медвжью кожу — не заботьтесь обо мн, я сама устроюсь. Покойной ночи.

Она подала руку Ламберту и потомъ Конраду, который съ удивленіемъ поглядлъ на нее. Онъ нсколько разъ принимался покачивать красивою головою, когда, предварительно задвинувъ задвижки и болты на двери, онъ послдовалъ за братомъ наверхъ по узкой, крутой лстниц.

Катерина посмотрла обоимъ имъ вслдъ, глубоко вздохнула, провела рукой по лбу и начала убирать остатки ужина, мыть и ставить на мсто посуду и съ большою энергіею продолжала приведеніе въ порядокъ всей обстановки, начатое ею сначала столь нершительно. Это потребовало не мало времени, иногда она останавливалась посреди работы, точно оглушенная чмъ-нибудь, и прикладывала руку ко лбу. Сердце ея было такъ переполнено, что ей хотлось хорошенько выплакаться, но въ ту же минуту вся душа ея трепетала отъ такого ощущенія восторга, который овладвалъ ею въ т времена, когда она совсмъ молоденькою двочкою играла въ фанты и вся юная толпа неудержимо бсновалась. Затмъ, очнувшись отъ такихъ странныхъ мечтаній, она снова принималась за работу и наконецъ съ пріятною улыбкой оглядла комнату, которая дйствительно имла теперь совершенно другой видъ. Она старательно погасила огонь на очаг и направилась къ своему скромному ложу, которое приготовила себ въ уголк большой комнаты.

Сквозь узкую амбразуру въ толстой стн пробрался лунный лучъ и распространялъ вокругъ слабый свтъ. Какъ легко было ей дышать лснымъ ароматомъ, который вялъ сквозь отверстіе и освжалъ ея пылавшія щоки! Ручей журчалъ не умолкая. Повременимъ поднимался шумъ, сначала легкій, потомъ увеличивавшійся и наконецъ стихавшій, точно далекіе звуки органа. Это была торжественная музыка первобытнаго лса. Катерина уже слышала эту музыку во время путешествія, когда, задремавъ подъ деревьями во мху, сонными, полуоткрытыми глазами видла Ламберта, сидвшаго у огня. И теперь она слышала его шаги, раздававшіеся съ верхней галлереи, которую онъ обходилъ дозоромъ. Это наврно были его шаги, Конрадъ ступалъ бы тверже. Одинъ разъ онъ остановился надъ ея головой. Высматривалъ ли онъ вдали кровожаднаго врага? Или онъ слушалъ странную псню дрозда, которая неслась изъ лсу то мягкими рыдающими звуками, подобно свисту соловья на ея родин, который пвалъ, бывало, въ втвяхъ липы передъ домомъ пастора, то рзкимъ крикомъ разсерженнаго попугая, то стрекотаньемъ сороки. Все это звучало такъ странно. За тмъ слышались два человческихъ голоса: Ламбертъ, говорилъ страстно-взволнованнымъ голосомъ, умоляя ее простить его, а Конрадъ между тмъ смялся, говоря: ‘Катерина вовсе не сердится’, и Катерина улыбнулась и заснула съ улыбкой на губахъ. Въ это время Ламбертъ, какъ справедливо думала Катерина, медленно обходилъ дозоромъ верхній этажъ, по галлере, несмотря на то, что Конрадъ неоднократно уврялъ, что опасность, про которую онъ говорилъ, не такъ велика, и что онъ упоминалъ объ ней только для того, чтобы имть предлогъ уйти. Когда же Ламбертъ отвчалъ ему: ‘я не знаю, что ты хочешь сказать’, то онъ разсердился, бросился на свою постель и объявилъ, что онъ слишкомъ утомленъ и сегодня не въ состояніи вымолвить боле ни одного слова.

Однакоже, онъ не спалъ. Когда черезъ часъ посл того Ламбертъ тихо проходилъ мимо отворенной двери сторожевой комнаты, ему показалось, что братъ произноситъ его имя. 0нъ4остановялся и заглянулъ въ комнату.

— Ты звалъ меня, Конрадъ?

— Да, отвчалъ Конрадъ, приподнимаясь на локт.— Я хотлъ кое-что спросить у тебя.

— Что такое?

— Разв вы не обвнчаны?

— Нтъ, а что?

— Я только такъ опросилъ, покойной ночи.

— Милый Конрадъ, выслушай меня. Мн хочется облегчить свое сердце, разсказавъ теб все.

Но Конрадъ уже снова растянулся на медвжьей шкур и спалъ — или, по крайней мр, притворялся, что спитъ.

Ламбертъ съ грустью пошелъ прочь. ‘Завтра, говорилъ онъ самъ себ: прежде, чмъ мы увидимся съ Катериной, онъ узнаетъ все и поможетъ мн, и все пойдетъ хорошо’.

V.

Когда на другой день Ламбертъ довольно поздно очнулся отъ глубокаго сна, которому онъ предался на зар, улегшись рядомъ съ Конрадомъ, то онъ не нашелъ брата, который вышелъ изъ дому еще до восхода солнца. Катерина уже встала и хлопотала у очага, когда Конрадъ тихо спустился съ лстницы. Онъ сильно торопился и даже отказался отъ завтрака, который она ему предлагала, онъ объявилъ, что едва-ли онъ вернется раньше наступленія ночи. Затмъ онъ надлъ ягдташъ, взялъ ружье и въ сопровожденіи Плутона большими шагами пошелъ вдоль по теченію ручья.

— Сумасбродный мальчишка! сказалъ Ламбертъ,— онъ былъ очень сердитъ на Конрада, но ему и въ голову не приходило, что тотъ намренно избгалъ его.— Вчера вечеромъ онъ былъ очень страненъ, но Ламбертъ всегда видалъ его такимъ и издавна привыкъ въ его страннымъ, иногда даже безумнымъ, выходкамъ. Зачмъ было Конраду отказываться отъ охоты, на счетъ которой онъ прежде сговорился съ своими товарищами? Къ обду онъ, вроятно, явится съ хорошею дичью и настоящимъ охотничьимъ аппетитомъ.,

Такъ говорилъ Ламбертъ, завтракая у очага. Онъ не признавался самому себ, что, говоря откровенно, онъ не слишкомъ сердитъ на отсутствіе брата. Ему трудно было отказаться отъ привычки быть съ Катериною наедин и непринужденно болтать съ нею. Но сегодня непринужденная болтовня неудавалась. Катерина была молчалива, и, какъ замтилъ Ламбертъ, блдна, ея обыкновенно блестящіе глаза были точно подернуты туманомъ. Она сказала, что достигнувъ цли путешествія, она теперь только чувствуетъ, какъ велики были ея усилія, но, прибавила она, улыбаясь: — Ты объ этомъ не безпокойся, въ нсколько дней, а можетъ быть и въ нсколько часовъ это пройдетъ. Говоря безъ хвостовства, я всегда могла длать не меньше, а иногда и больше чмъ другіе, и если ты не будешь слишкомъ строгимъ господиномъ, то останешься доволенъ своею служанкой. Ламберту показалось, какъ будто солнце померкло передъ нимъ, онъ дрожащими руками поставилъ въ сторону миску, которую еще не совсмъ опорожнилъ, и тихо проговорилъ:

— Ты не служанка мн, Катерина.

— Нтъ, отвчала молодая двушка:— я, все-таки, твоя служанка, хотя ты великодушно разорвалъ мою долговую росписку. Обязательство мое этимъ не уменьшается, а усиливается. Ты это самъ знаешь, однакоже, мн, все-таки, слдуетъ высказаться: я хотла быть врною, хорошею слугою для тебя и для твоего семейства, я положительно думала, что твои родители еще живы и отъ души радовалась, что буду служить имъ. Ты не говорилъ мн ничего о нихъ, вроятно для того, чтобы не огорчать меня, но твои родители умерли, какъ и мои, ты живешь здсь одинъ съ своимъ братомъ, и поэтому я служанка твоя и его.

Ламбертъ сдлалъ движеніе, точно онъ хотлъ что-то возразить, но его приподнятыя руки опустились въ безсиліи и раскрывшіяся губы снова сомкнулись. Онъ хотлъ сказать: ‘я люблю тебя, Катерина, разв ты не видишь этого?’ Но какимъ образомъ высказать ей это теперь? Катерина продолжала z

— Я хотла попросить тебя, Ламбертъ, чтобы ты сказалъ объ этомъ и своему брату, если не говорилъ еще до сихъ поръ. Ты старше и лучше притомъ знаешь меня. Онъ молодъ, и кажется пылокъ, и видитъ меня въ первый разъ. А теперь, Ламбертъ, у тебя, вроятно, есть дло поважне того, чмъ стоять здсь и болтать со мною, мн нужно здсь кое-что поубрать, и я тебя догоню, если ты уйдешь не слишкомъ далеко. Мн хотлось бы посмотрть все твое хозяйство и ознакомиться со всмъ. Она подала ему руку. Хорошо? прибавила она улыбаясь.

— Все, все хорошо, прошепталъ Ламбертъ. Слезы подступали къ его глазамъ, но такъ желала дорогая двушка, и этого было достаточно.

— Я похожу по двору, а потомъ отправлюсь въ лсъ, продолжалъ онъ, — а посл обда пойду къ дяд Дитмару, не хочешь ли пойти туда со мною?

Онъ поспшно вышелъ. Катерина посмотрла ему вслдъ съ грустной улыбкой.

— Добрый ты, милый, сказала она про себя: — славный ты человкъ, не моя вина, если я тебя мучу. Но я должна думать обо всхъ и за всхъ. Эта сумасшедшая голова Конрадъ успокоится.

Теперь Катерина почувствовала облегченіе отъ тяжести, которая подавляла ее посл странной сцены, происходившей у нея сегодня утромъ съ Конрадомъ. Она невольно и безпрестанно вспоминала объ этой сцен: какъ испуганъ былъ Конрадъ, когда онъ, осторожно спускаясь съ крутой и узкой лстницы, увидалъ Катерину у очага, какъ онъ подошелъ къ ней, уставилъ на нее свои большіе сверкающіе глаза и сказалъ: — ‘Что вы съ Ламбертомъ: мужъ и жена, или нтъ?’, и прежде чмъ она успла ему что-нибудь отвчать, онъ продолжалъ: ‘если да, то этого будетъ для меня довольно, хотя я, можетъ быть, и пущу себ нулю въ лобъ, только не обманывайте меня, ради Бога, не обманывайте, потому что я все-таки застрлюсь, но прежде, вроятно, застрлю васъ обоихъ’. И затмъ, когда Катерина отшатнулась отъ бшенаго юноши, то онъ началъ смяться и сказалъ: — ‘Положимъ, нелегко застрлить такого брата, который добръ какъ только возможно, и двушку, которая такъ хороша, такъ дивно хороша. Что же касается до меня самаго, то мн нечего стрляться — смерть можетъ постигнуть меня каждый день. Плутонъ, бестія, ты опять уставился на нее? Вотъ я проучу тебя!’, съ этими словами онъ бросился вонъ, и вслдъ затмъ на двор раздался отрывистый и жалобный вой Плутона, точно онъ хотлъ предупредить Катерину, что его господинъ никогда напрасно не грозитъ.

‘Теперь онъ, вроятно, успокоится’, повторила сама себ нсколько разъ Катерина, убирая остатки завтрака, и начиная приготовлять незатйливый обдъ. Работа шла у ней быстро, сегодня ей не приходилось, какъ вчера вечеромъ, съ трудомъ отыскивать все нужное: сегодня все у нея было подъ рукою и казалось ей столь знакомымъ, какъ будто она жила здсь съ дтскихъ лтъ. Она напвала вполголоса свою любимую псню: ‘Поднялась бы я высоко, еслибъ соколомъ была!’ Потомъ, прервавъ ее, сказала: — ‘Какое было ребячество съ моей стороны такъ испугаться! Вдь онъ любитъ его, это ясно видно, вдь онъ называлъ его лучшимъ изъ братьевъ, да и самъ онъ въ глубин души вроятно очень добръ, хотя его глаза и блестятъ такъ дико. Нечего бояться блестящихъ глазъ, которые такъ хороши. Но глаза Ламберта все-таки лучше’.

Катерина подошла къ двери. Дивное утро сіяло передъ нею. Мелкія блыя облака спокойно плыли но ярко голубому небу, золотыя звздочки прыгали по струйкамъ ручья, на густой трав луговъ сверкали капли росы, съ вершинъ холмовъ безмолвно смотрли лса, здсь сіяя изумруднымъ блескомъ, тамъ покоясь въ синеватой тни. Надъ скалою, которая возвышалась надъ лсомъ, парилъ могучій орелъ, широко распустивъ крылья, точно нжась въ ароматномъ воздух, наполнявшемъ долину. Катерина сложила руки и слезы выступили у нея на глазахъ. Ей казалось, что она снова стоитъ въ маленькой церкви въ своей родной деревн и слышитъ кроткій голосъ отца, произносящаго благословеніе надъ своими прихожанами: ‘Да сіяетъ лицо Господа надъ тобою и да дастъ онъ теб миръ’.

Послдній остатокъ ея безпокойства исчезъ, и она съ веселымъ настроеніемъ духа пошла отыскивать Ламберта, она думала найти его вблизи хозяйственныхъ построекъ, которыя, обойдя вокругъ дома, увидала теперь въ нкоторомъ разстояніи по направленію къ лсу. Она застала его за работой: онъ поправлялъ плетень, окружавшій небольшое поле, на которомъ, подъ дуновеніемъ утренняго втра, покачивались длинные копьеобразные листья маиса. Это поле было окружено молодыми, покрытыми красноватымъ цвтомъ, яблонями, которыхъ стволы были тщательно оплетены терновникомъ.

— Это надлали олени сегодня ночью, сказалъ Ламбертъ, указывая на испорченное мсто: — вотъ здсь свжіе слды. Конрадъ вообще держитъ ихъ въ почтительномъ разстояніи, но во время его восьмидневнаго отсутствія они сдлались смле.

— Я буду помогать теб, сказала Катерина, поглядвъ минуты съ дв, какъ онъ переплеталъ гибкими втвями заране приготовленныя планки.

— Эта работа не для тебя, сказалъ Ламбертъ, взглянувъ на нее.

— Ты такъ никогда не долженъ говорить, узнай это разъ и на всегда, весело возразила Катерина.— Если теб нужна въ дом принцесса, то ты долженъ сейчасъ же отправить меня назадъ, потому что я для этого не гожусь,

Ламбертъ съ восхищеніемъ улыбнулся, видя съ какою ловкостью Катерина принялась за дло, и онъ теперь въ первый разъ замтилъ, что румянецъ снова появился на ея когда-то столь блдныхъ щекахъ. Граціозныя движенія ея стройнаго двственнаго стана наполняли его трепетомъ восторга.

— Однако, теб не слдуетъ тоже оставаться празднымъ, сказала Катерина.

Молодой человкъ сильно покраснлъ и съ удвоенною энер гіей принялся за работу, которая скоро была окончена.

— Что же теперь на очереди? спросила Катерина.

— Я хотлъ подняться въ лсъ, посмотрть на свои сосны, тамъ найдется больше дла, чмъ здсь, гд добрый дядя держалъ все въ такомъ порядк. Но въ лсномъ хозяйств онъ понимаетъ очень мало или ровно ничего, а Конрадъ думаетъ только объ охот. Счастіе еще, что я могъ окончить главную работу, прежде чмъ ухалъ отсюда весной.

Онъ перебросилъ черезъ плечо ружье, которое было прислонено къ забору, и посмотрлъ на Катерину.

— Не хочешь ли ты идти со мною? сказалъ онъ нершительно: — это недалеко.

— Это истинное счастіе, сказала Катерина: — ты знаешь, что я боюсь длинныхъ прогулокъ. Не осдлаешь ли ты Гапса?

И она позвала лошадь, которая паслась въ сосдней загородк на низкой сочной трав, вмст съ небольшимъ стадомъ черныхъ овецъ. Лошадь навострила уши, медленно подошла, номахивая хвостомъ, и протянула морду черезъ изгородь.

— Славный ты, Гансъ, сказала Катерина, трепля его по холк:— я много доставила теб безпокойства во время долгаго путешествія.

— Положимъ, что трудъ былъ невеликъ, не правда ли, старый Гансъ? сказалъ Ламбертъ.

Гансъ вроятно думалъ, что такой пустой вопросъ не достоинъ отвта, и спокойно дожевалъ послдній остатокъ травы. Молодые люди стояли тутъ же, смотрли на него и гладили лошадь по голов и ше, а подъ ними въ втвяхъ цвтущей яблони плъ реполовъ. Ихъ руки столкнулись, большіе глаза Ламберта приняли пристальный неподвижный видъ и съ взоромъ глубокаго сочувствія обратились на покраснвшее лицо двушки.

— Теперь ты долженъ показать мн дворъ, сказала Катерина.

— Съ удовольствіемъ, отвчалъ Ламбертъ.

Они вошли во дворъ, гд находилось нсколько низкихъ построекъ, прочно сдланныхъ изъ балокъ, онъ былъ обнесенъ стною изъ полевыхъ камней, вышиною въ человческій ростъ. На первомъ план стоялъ хлвъ, въ которомъ зимою и въ дурную погоду мирно сходились Гансъ, коровы и овцы, теперь онъ былъ пустъ и только пара поросятъ хрюкала въ загородк, да большое общество куръ и индюшекъ, весело копавшихся въ солом, съ крикомъ разлетлось въ разныя стороны въ открытую дверь, испуганное непріятною помхою. Кром того былъ сарай, въ которомъ зимою работалъ Ламбертъ, и гд рядомъ съ массою приготовленнаго дерева и разныхъ инструментовъ стояли начатыя и оконченныя кадки, которыя сдлали бы честь самому искусному бочару.

— Осенью вс он отправятся въ Альбани наполненныя дегтемъ и корабельною смолою, сказалъ Ламбертъ:— да и то ихъ будетъ мало, мн много придется работать, и Конрадъ долженъ будетъ помогать, хотя онъ не долюбливаетъ подобной работы. Но онъ можетъ сдлать все, что захочетъ, и сдлаетъ лучше иного, который проводитъ за этимъ всю свою жизнь.

Катерина съ удовольствіемъ слушала, что Ламбертъ такъ гордится своимъ братомъ, но упоминаніе о немъ заставило ее примолкнуть, точно черпая тнь набжала ей на душу, которая была такъ свтла и радостна, какъ окружающій ее весенній ландшафтъ.

Они ушли со двора и, постепенно поднимаясь вверхъ, достигли опушки лса, который, отступая отъ равнины, уходилъ въ глубь, обернувшись они увидали, что долина лежитъ среди лса на подобіе большаго луга, а посреди ея на холм возвышается блокгаузъ. Даже ручей исчезъ за тростникомъ, окаймлявшимъ его берега. Къ орлу, за которымъ сперва наблюдала Катерина, присоединился другой. Они кружились какъ разъ надъ домомъ, все быстре и быстре, ихъ круги перепутывались, наконецъ они столкнулись съ рзкимъ звукомъ, били могучими крыльями, кружились одинъ возл другого, сцпились, упали вмст точно камень, потомъ раздлились, снова поднялись въ вышину, опять столкнулись, пока одинъ изъ нихъ не обратился въ бгство по направленію къ лсу, преслдуемый своимъ противникомъ.

— Непріятное зрлище, сказала Катерина:— какія злыя животныя!

— Мы къ этому привыкли, сказалъ Ламбертъ.

Зрлище этой борьбы произвело на Катерину странное впечатлніе: она невольно подумала о Конрад.

— Ты очень любишь своего брата? спросила она, когда они вошли въ лсъ.

— И онъ такъ же любитъ меня, сказалъ Ламбертъ.

— Онъ еще такъ молодъ, снова начала Катерина.

— Десятью годами моложе меня, мн тридцать-два года. Наша мать умерла при его рожденіи, добрая тётка Дитмаръ, сестра покойной матери, взяла его на свое попеченіе, такъ-какъ отецъ и я, десятилтній ребенокъ, не могли ничего сдлать. Когда ему исполнилось два года, онъ снова возвратился къ намъ, хотя тётка съ удовольствіемъ оставила бы его у себя, но отецъ не совсмъ ладилъ съ дядей, и ревновалъ ребенка, боясь, что его сдлаютъ совершенно чуждымъ ему. И вотъ я ухаживалъ за бдной крошкой и лелялъ его сколько было моихъ силъ, радуясь, что онъ растетъ и укрпляется такъ, что каждая мать гордилась бы подобнымъ мальчуганомъ. Когда я уже не могъ носить его на рукахъ, то игралъ съ нимъ, и научилъ тому немногому, что зналъ самъ, и такимъ образомъ мы были неразлучны день и ночь, и не сказали одинъ другому ни одного непріятнаго слова, хотя онъ былъ дикъ и неукротимъ какъ медвжонокъ. Поэтому ему трудно было ладить съ отцомъ, человкомъ вспыльчивымъ и подъ часъ бшенымъ, и когда они однажды поссорились и отецъ подпалъ руку на одиннадцати лтняго мальчугана, храбраго и гордаго какъ взрослый мужчина, то онъ убжалъ въ лсъ и боле не вернулся, такъ что мы думали, не лишилъ ли онъ себя жизни или не растерзали ли его медвди. Въ это время мой парень проживалъ за озеромъ Онеидо у индйцевъ и его не видно и не слышно было цлыхъ три года, черезъ нсколько дней посл смерти отца онъ внезапно вошелъ въ блокгаузъ, гд я сидлъ, грустный и одинокій. Я сначала совершенно не узналъ его: онъ выросъ на дв головы и носилъ индйскій парадъ, но онъ бросился мн на шею, горько плакалъ и сказалъ: ‘я случайно узналъ, что отецъ при смерти и, не останавливаясь, бжалъ три дня и три ночи, чтобы еще разъ увидать его’. Но среди слезъ онъ вдругъ выпрямился, откинулъ голову назадъ и произнесъ съ сверкнувшими глазами: ‘Но ты не думай, что я простилъ ему его побои и что жалю о своемъ побг. Конрадъ возвратился такимъ же, какимъ ушелъ: онъ бшенъ и гордъ, а въ слдующую минуту добръ и нженъ’.

Ламбертъ замолчалъ и посл небольшой паузы продолжалъ:

— Я жалю, что не разсказалъ теб все это раньше: тогда ты не испугалась бы такъ вчера.

— И сегодня утромъ, прибавила Катерина про себя.

— Здсь вс зовутъ его индйцемъ, продолжалъ Ламбертъ:— и онъ во многихъ отношеніяхъ заслуживаетъ это названіе, ни одинъ изъ индйцевъ не можетъ помриться съ нимъ относительно того, чмъ они въ особенности гордятся. Конрадъ ихъ превосходитъ во всхъ ихъ искусствахъ, притомъ онъ любитъ охоту, лсъ и бродячую жизнь, какъ пстыи индецъ. Но сердце его благородно какъ золото, и въ этомъ онъ не похожъ на краснокожихъ, которые вс лживы подобно бродячему огоньку на болот. Поэтому-то его любятъ вс, старые и молодые, у насъ и въ Могаук и въ Шогэри, гд только есть нмецкіе поселенцы, онъ вдь всюду заходитъ во время своихъ скитаній, и везд ему рады, зная что можно спокойно заснуть, когда ихъ охраняетъ самый лучшій стрлокъ въ колоніяхъ.

Глаза Ламберта сіяли, когда онъ такимъ образомъ говорилъ о брат. Вдругъ лобъ его отуманился.

— Кто знаетъ, продолжалъ онъ:— Что случилось бы въ прошломъ году, еслибъ онъ былъ здсь съ нами. Но когда пришелъ Беллетръ съ этими чертями индйцами и своими французами — еще худшими чертями, мы были совершенно не приготовлены, мы не хотли поврить индйцу, явившемуся съ этою встью. Конрадъ зналъ бы, въ чемъ дло, и все разъяснилъ бы намъ, но онъ -былъ на охот за озерами и намъ недоставало его руки и ружья! Но, несмотря на это, индйцы до такой степени боялись его мести, что не осмлились показаться сюда въ Канадскую бухту, и наши дома избгли разрушенія. Вслдствіе этого, возникли неудовольствія, и даже поговаривали объ измн, хотя вс мы собрались на первый призывъ и честно длали свое дло. Конрадъ даже самъ по себ продолжалъ войну, онъ никогда не говоритъ объ этомъ, но я думаю, что не одинъ индецъ, отправившійся утромъ на охоту, былъ напрасно ожидаемъ вечеромъ у лагернаго огня, и до сихъ поръ еще не вернулся въ свой вигвамъ.

Катерина содрогнулась. Вдь сказалъ же этотъ бшеный человкъ сегодня утромъ: ‘Мн нечего заботиться о смерти’! Ужасно! Но разв они, проходя черезъ Могаукскую долину, не видали, что многіе дома сожжены и не будутъ уже выстроены, потому что вс ихъ жители истреблены неумолимыми врагами? И сколько среди зеленющихъ посвовъ при дорог, на опушк лса, встрчается простыхъ деревянныхъ крестовъ, означающихъ, что тутъ безпощадно убиты мирный поселянинъ, беззащитная женщина, играющій ребенокъ! Нтъ, нтъ, это была честная битва за домъ, за кровлю, за жизнь, за существованіе. Это была, только въ другой форм, та же самая борьба, которая изгнала ея добраго стараго отца со всею его паствой изъ Германіи. Тогда они не могли защищаться отъ своихъ жестокихъ, безсовстныхъ и наглыхъ гонителей, никакими другими средствами, кром побга въ эти дикія пустыни дальняго Запада. Куда же бжать теперь, если тотъ же самый врагъ и здсь не дастъ жить бднымъ изгнанникамъ? Здсь уже нельзя сказать: ‘уничтожимъ наши хижины и отрясемъ прахъ отъ ногъ нашихъ’. Здсь слдуетъ стоять крпко и бороться, побдить или умереть. Здсь не даромъ, не въ вид пустой угрозы, поселянинъ, отправляясь на свою мирную работу, носитъ ружье за плечами.

— Мн хотлось бы тоже умть обращаться съ ружьемъ, сказала Катерина.

— Такъ, какъ тетка Урсула, сказалъ Ламбертъ, улыбаясь: — она стрляетъ не хуже насъ, за исключеніемъ Конрада, она никогда не оставляетъ своего ружья дома. Вотъ мы и пришли къ моимъ соснамъ.

Они дошли теперь до лса съ такими громадными деревьями, какихъ еще не видала Катерина во время своего путешествія. Подобно колоннамъ какого-нибудь собора, могучіе стволы поднимались въ вышину, образуя своими вершинами темные своды, сквозь которые тамъ и самъ проглядывали красноватые солнечные лучи. Утренній втеръ, теперь усилившійся, проносился по широкимъ аллеямъ, его шумъ тихо вздымался и замиралъ въ вершинахъ деревьевъ, подобно шуму морскихъ волнъ.

— Такъ и кажется, что это все осталось неизмннымъ, съ перваго дня творенія, сказала Катерина.

— А между тмъ, дни этого лса сочтены, сказалъ Ламбертъ.— Чрезъ нсколько лтъ отъ него ничего не останется. Мн самому жаль этихъ прекрасныхъ деревьевъ, а теперь жаль вдвойн, потому что ты такъ восхищаешься ими, по тутъ, разумется, нтъ спасенія. Посмотри, вотъ здсь начинается моя работа.

Маленькое углубленіе почвы, по которому вилась струйка воды, впадавшая въ бухту, отдляло этотъ лсъ отъ другого, въ которомъ ужь второй годъ производилась гонка дегтя. Ламбертъ объяснилъ своей спутниц, что каждое дерево раздляется на четыре четверти, соотвтственно странамъ свта. Весною, какъ только древесный сокъ подымается вверхъ, съ сверной четверти, на которую солнце дйствуетъ съ меньшею силою, снимаютъ на два фута кору, чтобы добыть изъ пеа терпентинъ, осенью, прежде чмъ сокъ пропадетъ, то же длаютъ съ южною четвертью, на слдующую весну переходятъ къ восточной, затмъ, слдующею осенью — къ остальной четверти и, наконецъ, срубаютъ напитанную терпентиномъ верхнюю часть дерева, разрубаютъ ее на куски и гонятъ изъ нихъ деготь въ особыхъ устроенныхъ для этого печахъ, которыя Ламбертъ общалъ показать когда-нибудь Катерин.

— Это, разумется, иметъ некрасивый видъ, сказалъ онъ:— и въ особенности въ другихъ мстахъ, куда я не хочу тебя вести и гд стоятъ бдные обнаженные пни, которые должны засохнуть. Иначе сдлать этого нельзя, вдь надо жить чмъ-нибудь, а намъ здсь въ Канадской бухт невозможно придумать ничего другого, такъ-какъ произведенія нашего небольшаго полеваго хозяйства едва достаточны для домашнихъ нуждъ. То же самое и съ нашимъ скотоводствомъ, хотя мы имемъ плодотворную почву и тучныя пастбища въ изобиліи. Но что станешь длать, когда каждое мгновеніе находишься въ опасности, что поля будутъ опустошены, а стада угнаны? Наши же сосны останутся на мст, а наши печки скоро могутъ быть построены въ пол, вмсто сожженныхъ кадокъ и другихъ инструментовъ мы надлаемъ себ новыхъ. Поэтому-то для насъ было вопросомъ жизни и смерти, когда ныншнею зимою мистеръ Альбертъ Ливингстонъ хотлъ оставить насъ при одной долин и завладть лсами, покрывающими возвышенность, несмотря на то, что мы и долину и лсъ купили сперва у индйцевъ, а потомъ у правительства. Но все это я довольно часто разсказывалъ теб дорогою, ты терпливо меня выслушивала и радовалась, что споръ ршенъ въ нашу пользу, благодареніе Богу.

— И твоей заботливости, сказала Катерина.— Довольно ты помучился во время труднаго и продолжительнаго пути. А для того, чтобъ не возвратиться домой налегк, сбросивъ съ себя старую заботу, ты тотчасъ же навязалъ себ новую: взялъ къ себ меня, бдную, безпомощную двушку.

— Я не буду опровергать этого, возразилъ Ламбертъ.— Да, Катерина, съ тобою появилась у меня новая забота, ты знаешь, что я разумю подъ этимъ, меня безпокоитъ мысль: хорошо ли я сдлалъ, что привезъ тебя съ собою сюда, гд жизнь каждаго находится въ ежедневной, даже въ ежечасной опасности. Правда, я не скрылъ этого отъ тебя, такъ-какъ чувствовалъ, что это тебя не испугаетъ, но…

— Не безпокойся объ этомъ, прервала Катерина:— не думаешь ли ты, что обманулся во мн?

— Нтъ, возразилъ Ламбертъ:— только съ тхъ поръ, какъ мы пріхали сюда, мн кажется, что я долженъ бы былъ все это представить теб съ большею очевидностью, я упрекаю тебя также въ томъ, что сегодня утромъ упустилъ Конрада, не разспросивъ его подробне объ извстіяхъ насчетъ враговъ. Онъ слишкомъ безпеченъ для того, чтобы принимать къ сердцу подобныя вещи, а мн слдовало бы быть боле благоразумнымъ.

— Но не мене мужественнымъ, сказала Катерина.— Еслибы я была дйствительно уврена, что мое присутствіе лишаетъ тебя бодрости, то никогда не простила бы себ, что похала съ тобой. Нтъ, Ламбертъ, ты не долженъ быть ко мн такъ несправедливъ, я выучусь владть ружьемъ такъ же, какъ тетка Урсула. Чему ты смешься?

— Я не могу безъ смха представить себ тебя вмст съ этою доброю старухой, сказалъ Ламбертъ.

— Можетъ быть, и я когда-нибудь буду старухой и, по всей вроятности, доброю, и въ такомъ случа я буду очень недовольна молодыми людьми, если они вздумаютъ надо мной смяться.

— Ты — старуха! вскричалъ Ламбертъ, покачавъ головой: — ты — старуха! это представить себ такъ же трудно, какъ вообразить, что этотъ ручей вдругъ потечетъ вверхъ по этой скал.

Они только что выбрались изъ лсу къ бухт и шли по ея краю, гд на коричневомъ ил видны были огромные слды бизоновъ и оленей. Здсь въ лсу для ручья не было такого простора, какъ внизу на равнин, его бгъ замедлялся то скалою, покрытою столтнимъ мохомъ, то могучимъ стволомъ дерева, лежавшимъ поперегъ дороги и погружавшимъ свои сухія втви въ темныя воды. Немного подальше ручей долженъ былъ пролагать себ дорогу черезъ скалы, черезъ которыя онъ переливался безчисленными каскадами, брызгавшими блою пной. Съ того мста, гд стоялъ Ламбертъ съ Катериной, видна была часть водопада, подобная кончику благо разввающагося платья. Шумъ паденія смягчался разстояніемъ и звучалъ удивительною музыкой, смшиваясь съ шумомъ утренняго втра въ густот величественныхъ лсныхъ вершинъ. За исключеніемъ этого шума, повсюду царствовала меланхолическая тишина первобытнаго лса, которая становилась еще безмолвне посл того, какъ повременамъ она нарушалась полетомъ стаи голубей, долбленіемъ дятла, карканьемъ вороны, щебетаніемъ птички между втвями. Нжныя туманныя тни наполняли лсъ, но въ алле надъ ручьемъ господствовалъ золотистый сумракъ, волшебно сотканный изъ свта и тни, и въ этомъ волшебномъ свт любящему Ламберту его возлюбленная казалась преображенною. Онъ не могъ отвести отъ нея глазъ въ эту минуту, сидя на мягкомъ мху почти у ногъ ея. Ея роскошные темные волосы обвивали подобно внку ея изящную голову, прекрасно обрисованныя брови, длинныя шелковистыя рсницы, симпатичное лицо, божественная фигура,— все это онъ изучилъ во время продолжительнаго своего путешествія, по ему казалось, что онъ теперь только первый разъ увидалъ, до какой степени она изумительно-прекрасна. Ея темныя рсницы приподнялись, ея взглядъ встртился съ голубыми глазами Ламберта, въ которыхъ она еще никогда не видала такой глубины и такого сіянія, ея глаза застнчиво отвернулись, но потомъ снова и снова, все смле и смле, обращались къ нему и не могли отъ него оторваться, потому что эта синяя глубина сіяла такимъ чуднымъ свтомъ, что сердце Катерины замерло и она вдругъ встала, чтобы снова почувствовать его біеніе на груди любимаго человка, сжимавшаго ее въ своихъ объятіяхъ.

Въ упоеніи любви они смялись и плакали и цаловались и признавались, что полюбили другъ друга съ первой минуты, и расточали клятвы въ вчной любви.

Но вдругъ Катерина въ ужас отшатнулась.

— А Конрадъ? О Боже мой, что мы будемъ длать?

— Что съ тобою, моя дорогая, сказалъ Ламбертъ, длая попытку снова обнять Катерину.

— Нтъ, нтъ, надо ршить прежде это. Зачмъ я прежде не разсказала теб? Но какъ я могла разсказать прежде? Теперь же я должна говорить, хотя, можетъ быть, уже поздно,

И она передала Ламберту немедленно, хотя и съ стсненнымъ сердцемъ, странныя рчи, которыя говорилъ Конрадъ въ это утро, разсказала, какъ странно было его обращеніе, какъ грозенъ былъ его видъ.

— Мн все кажется, какъ будто я еще слышу его смхъ, сказала она подъ конецъ.— Боже мой, вонъ онъ самъ!

И она дрожащею рукою указала вверхъ по ручью, на мсто, гд, между зелеными стволами деревьевъ, бллась пна водопада.

— Кто? спросилъ Ламбертъ.

— Конрадъ. Мн кажется, что я видла, какъ онъ проскользнулъ между деревьями.

Ламбертъ покачалъ головой.

— Такъ онъ былъ бы еще на томъ же мст. Должно быть, ты видла оленя, который шелъ къ источнику.— Право, ты напрасно безпокоишься. Я очень врю, что онъ находитъ мою прекрасную двочку прекрасною, по любить тебя такъ, какъ я люблю — онъ не можетъ, а впослдствіи онъ будетъ счастливъ при вид моего счастія.

— Ну, теперь я наврно слышала человческій голосъ, воскликнула Катерина.

— На этотъ разъ и я слышу, сказалъ Ламбертъ:— но съ другой стороны, отъ бухты.

— Гей! гей! го! голла! послышалось теперь. Катерина не могла еще отличить — мужчин или женщин принадлежитъ этотъ громкій голосъ.

— Это тетка Урсула, сказалъ Ламбертъ:— только какъ она попала сюда теперь?

Тнь неудовольствія мелькнула на его лиц, но тотчасъ же исчезла, когда Катерина напечатлла на его губахъ горячій поцалуй и сказала:

— Скорй, Ламбертъ, пойдемъ на встрчу тетк и смотри, не выдавай себя.

— Вотъ и она, сказалъ Ламбертъ полусердито, полусмясь, когда огромная фигура въ одежд, представлявшей странную смсь мужскаго и женскаго костюма, и съ ружьемъ за плечами, пробралась сквозь кусты и быстро направилась къ молодымъ людямъ.

VI.

— Вотъ какъ! сказала тётка Урсула: — вдь это нашъ мусьё! Она остановилась, сняла ружье съ плеча и уставила на подходившихъ молодыхъ людей свои большіе, круглые глаза съ видомъ хищнаго звря, поджидающаго добычу.

— Доброе утро, тётушка, сказалъ Ламбертъ, протягивая руку старух: — давно мы съ вами не видались.

— Да, и много прошло бы времени, еслибъ, я стала ожидать тебя, мусьё, возразила тётка Урсула: — но, разумется, надобно сперва постить свои сосны, а до родственниковъ и друзей дойдетъ очередь позже Хорошо, что тётка Урсула знаетъ людей, а то долго пришлось бы ей ожидать тебя, мусьё.

Она сильнымъ толчкомъ перебросила себ ружье на плечо, круто повернулась на каблукахъ своихъ неуклюжихъ, мужскихъ сапоговъ и пошла назадъ по тропинк вдоль ручья. Она едва отвтила на привтствіе Ламберта, а Катерину, повидимому, совсмъ не замтила.

— Откуда вы узнали о моемъ возвращеніи? спросилъ Ламбертъ.

— Не отъ тебя, мусьё, отвчала Урсула.

— Какъ поживаетъ дядя?

— Какъ всегда.

— А вы такъ старательно занимались моимъ хозяйствомъ.

— Надобно же взяться за него, когда вы, господа, разъзжаете по разнымъ мстамъ.

Да вдь я былъ въ отлучк не по своей вол, и не для однихъ только своихъ длъ, вы знаете это, тётушка. Да и путешествіе-то не было напрасно. Дло, ради котораго я здилъ въ Нью-Йоркъ, устроилось такъ, что вы и вс другіе будете довольны.

— Такъ, сказала Урсула.

— Кром того, я привезъ вамъ молодую подругу, которую вы, вроятно, полюбите такъ, какъ она этого заслуживаетъ, и о которой будете заботиться такъ, какъ заботитесь обо всхъ, нуждающихся въ вашей помощи.

— Такъ, сказала Урсула.

Тропинка была до того узка, что они должны были идти гуськомъ. Урсула не оглядывалась, но Ламбертъ, обернувшись назадъ, увидалъ, что Катерина блдна и что глаза ея полны слезъ. Это зрлище стснило ему сердце: вдь онъ только сейчасъ видлъ, какъ сіяло счастьемъ это прекрасное лицо! ‘Крпись, моя двочка, сказалъ онъ тихо:— у нея нтъ ничего дурного на ум’.

Катерина попыталась засмяться сквозь слезы и кивнула головой, точно хотла сказать: ‘не безпокойся, я всмъ довольна, зная, что ты любишь меня’.

— Ламбертъ, сказала Урсула, быстро продолжая идти впередъ: — поди-ка ты сюда!

— Иди, шепнула Катерина: — но, ради Бога, не говори ей ничего, я этого не перенесу.

Молодой человкъ оторвался отъ двушки съ величайшимъ усиліемъ, поспшилъ вслдъ за Урсулою Дитмаръ и скоро нагналъ ее.

— Поди-ка сюда ко мн, сказала Урсула: — дорога довольно широка, теб нечего тащиться позади меня

Ламбертъ исполнилъ приказаніе тётки, она не терпла противорчій и Ламбертъ съ дтства уважалъ ее, какъ вторую мать. Но онъ не могъ удержаться, чтобы не сказать съ легкимъ упрекомъ:

— Вы очень суровы къ бдной двушк.

— Такъ, сказала старуха: — ты думаешь? Разумется, мн, старух, очень важно знать, что думаетъ такой молокососъ. Поэтому и я могу высказать теб свое мнніе: ты сдлалъ глупость, мусьё, слышишь? настоящую глупость, въ такое время навязавъ себ женщину на шею, вмсто нея ты лучше бы привезъ намъ полдюжины мужчинъ, для тхъ мы нашли бы работу.

— Но, тётушка Урсула, сказалъ молодой человкъ:— выслушайте сперва.

— Ничего я не могу и не буду слушать, прервала его тётка Урсула: — я знаю всю эту исторію такъ же хорошо, какъ еслибы сама была тамъ съ самаго начала, голодные бдняки, имющіе такой видъ, точно они уже цлый мсяцъ играли роль привидній. Разумется, это грхъ и срамъ, и пусть чортъ отомститъ жаднымъ мошенникамъ и зальетъ ихъ ненасытныя глотки растопленнымъ золотомъ! Но чмъ дальше отъ нихъ, тмъ лучше! Чего теб было стоять и глазть, зная, что у тебя такое нжное сердце? Вотъ и есть у тебя обнова! Да что же изъ нея будетъ? Ты хочешь жениться на двушк, разумется! А потомъ? Каждый годъ станутъ появляться крикуны, пока не наберется ихъ четверо или пятеро, а за пятымъ бдняжка умретъ и придется тётк Урсул взять къ себ и воспитывать ребятишекъ, Но я говорю теб: я въ это дло не стану мшаться, хоть бы ты давалъ мн но бочк золота за каждаго ребенка.

Тётка Урсула вошла въ такой азартъ и до такой степени возвысила свой сильный голосъ, что Ламбертъ былъ радъ, когда, оглянувшись назадъ, увидалъ Катерину въ значительномъ разстояніи, она шла медленно, опустивъ голову, повременамъ срывая лсные цвтки.

— Какъ вы можете такъ говорить, тётушка, сказалъ Ламбертъ.

— Вамъ, разумется, било бы пріятне, еслибъ я во всемъ согласилась съ вами, и поддакивала всему, что выдумали и еще выдумаютъ ваши глупыя головы. Впрочемъ, я нисколько не жалю тебя, мусьё! Ты заварилъ кашу, ты и расхлебывай ее. Мн жаль бдную двушку: она очутилась на свт, такъ сказать, нагая и босая, да еще съ такими дивными глазами, какъ у твоей покойной матери, на которые засматриваются вс мужчины. Это уже само по себ вопіющее несчастіе, я тоже могу поразсказать кое-что объ этомъ. Чего ты смешься, мальчуганъ? Ты думаешь, что если я теперь, на пятьдесятъ-седьмомъ году, не такъ стройна, какъ ивовый прутъ, и не такая гладкая, какъ угорь, то въ семнадцать лтъ не кружила головъ мужчинамъ? Вотъ что выдумалъ! Я теб говорю: они были вс какъ одурлые, что, разумется, ничего не значитъ, потому что они вс таковы, но вдь у меня на каждый мой палецъ приходилось ихъ по полудюжин, а у твоей двицы покамстъ только двое.

— Но я, право, не понимаю васъ, тётушка, сказалъ Ламбертъ, котораго безпокойство увеличивалось по мр того, какъ говорила Урсула.

— Ну, такъ я буду говорить ясне, сказала Урсула, быстро оглянувшись въ сторону Катерины.— Сегодня утромъ, когда я сгребала сно, явился твой братъ, перескочилъ однимъ прыжкомъ черезъ заборъ, такъ что я съ перепугу чуть не выстрлила въ него, онъ имлъ такой страшный, растерянный и разстроенный видъ, и говорилъ такую безсмыслицу, что никто ничего не понялъ бы, кром меня, знающей его съ дтства, дло въ томъ, что онъ хочетъ застрлиться, такъ-какъ вы вдь оба не можете жениться на Катерин, и много болталъ всякаго вздору, доказывавшаго, что онъ до безумія влюбленъ въ двушку.

Ламбертъ испугался, когда услыхалъ отъ тётки Урсулы повтореніе того, что Катерина сообщила ему сама, нсколько минутъ тому назадъ. Значитъ, съумасшествіе не прошло у него, съ первымъ вяніемъ утренняго втерка, пронесшагося надъ головой охотника, какъ надялся Ламбертъ. Эту надежду онъ сохранялъ до свиданія съ тёткою Урсулою.

— Но вдь вы, вроятно, постарались поставить его голову на мсто, тётушка? громко спросилъ Ламбертъ.

— Попробуй поставить на мсто голову вонъ той сосны, сказала Урсула, указывая на громадное дерево, вершина котораго, расколотая молніей, едва держалась на крпкихъ волокнахъ, свсившись къ стволу: — да кром того, мусьё, ты неправъ уже тмъ, что не сдержалъ своего общанія и не привезъ Конраду жены, а только себ одному.

— Я не общалъ ничего подобнаго, съ живостью возразилъ Ламбертъ: — я никакъ не могъ думать, что Конрадъ говоритъ серьёзно, когда онъ закричалъ мн вслдъ въ то время, какъ я уже спускался внизъ, въ долину: ‘привези каждому изъ насъ по жен!’ Я по подумалъ объ этомъ даже и тогда, когда судьба натолкнула меня на бдную сироту и я открыто далъ у себя пріютъ покинутой всми двушк. Вы видите, тётушка, что я дйствительно невиненъ.

— Такъ отдай ему двушку! сказала Урсула.

— Я скоре разстанусь съ жизнью! запальчиво воскликнулъ Ламбертъ.

— Вотъ только это мн и хотлось знать, сказала Урсула.— Итакъ, вы уже сговорились съ нею,— это можно было предполагать, разумется. И я неправа, говоря, что для насъ, женщинъ, красота есть несчастье и неменьшее несчастье для тхъ мужчинъ, которые, на нее заглядываются! Какая отъ этого польза бдному созданію? Такая же, какъ для горлицы, которую я нашла исходившею кровью, на дорог, около твоего дома? Какая вамъ отъ этого польза? Такая же, какъ тмъ двумъ орламъ, которые дрались изъ-за горлицы? Бдная двушка, несчастная двушка!

— Конрадъ образумится, проговорилъ Ламбертъ дрожащими губами.

— Не знаю, возразила Урсула, покачивая большою головою: — разумется, бываетъ иногда, что мужчины образумливаются, но они длаютъ это тогда, когда уже бываетъ поздно. И я боюсь, что такъ случится и на этотъ разъ. Теперь онъ побжалъ въ лсъ и будетъ шататься тамъ Богъ-знаетъ до которыхъ поръ, и именно въ это время, когда мы не можетъ обойтись ни безъ одного человка, а въ особенности безъ него.

— Онъ явится, когда мы будемъ имть въ немъ нужду.

— Его не было съ нами въ прошломъ году, а разв мы не нуждались въ немъ? Но таковы вс вы, мужчины, и молодые въ особенности. Вы отправляетесь на охоту или устроиваете бга, или дырявите себ подошвы танцуя на свадьб, — длаете все, что вамъ вздумается, а все другое оставляете на волю Божію. Сколько я говорила и проповдывала вамъ объ осторожности, когда видла, что генералъ Эберкромби въ Альбэни не шевелится и вы, разумется, сидли сложа руки. Я проповдывала глухимъ! Когда потомъ ворвались ужасные французы и жгли и убивали сколько имъ было угодно, тогда каждый защищалъ свою шкуру, какъ могъ, но сколько женщинъ и дтей могли бы еще смотрть на свтъ Божій, еслибы вы съ самаго начала соединились вмст, какъ слдовало порядочнымъ людямъ! И талъ, Ламбертъ, вонъ тамъ стоитъ мой конь, а что касается до этой двушки, то я приду завтра, или ты можешь завтра привезти ее во мн, я ее не укушу, будь покоенъ! Сегодня я не могу и не буду доле оставаться. Прощай, Ламбертъ, поклонись двушк, какъ ее зовутъ?

— Катерина Вейзе, она сирота. Отца своего, пастора, эмигрировавшаго ради своей паствы, она схоронила за недлю до прибытія корабля въ Нью-Йоркъ.

— Катерина, проговорила Урсула: — Катерина! Господи! мн все хотлось назвать такъ свою дочь, еслибъ она когда-нибудь родилась у меня. Об мои покойныя бабки носили это имя! Да, это случается, и такъ кланяйся двушк, которая иметъ видъ порядочной особы, съ Богомъ, Ламбертъ!

Амазонка поправила свое платье, что сдлать было довольно трудно, такъ-какъ она помужски сидла въ сдл,— прищелкнула языкомъ, сильно хлопнула лошадь по ше и быстро удалилась отъ окраины лса, гд они стояли.

Молодой человкъ смотрлъ ей вслдъ грустнымъ взглядомъ и глубокій вздохъ вырвался изъ его груди. Но вотъ онъ услыхалъ за собою легкіе шаги, онъ быстро обернулся и протянулъ руки возлюбленной. Но Катерина покачала прекрасной головой, ея глаза, въ которыхъ еще виднлись слды недавнихъ слезъ, вопросительно были устремлены на молодого человка.

— Милосердый Боже, воскликнулъ Ламбертъ:— какъ ты странно смотришь, Катерина! Какое намъ дло до другихъ! Вдь я люблю тебя!

— И я тебя также, сказала Катерина:— но это, все-таки, должно случиться.

— Что такое должно случиться?

— Поди сюда, сказала двушка:— сядемъ здсь и поговоримъ спокойно другъ съ другомъ.

Она сла на стволъ опрокинутой сосны и задумчиво глядла передъ собою.

Ламбертъ слъ рядомъ съ нею, онъ не ршался взять ее за руку. Онъ хотлъ говорить, но прежде чмъ могъ придумать съ чего ему начать, Катерина подняла глаза и сказала:

— Вотъ видишь ли, Ламбертъ, ты сдлалъ для меня, бдной двушки, такъ много, что я не могла не отдать теб то единственное, что имю: любить тебя всми силами души, каждою каплею крови своего сердца. Я не могла и не могу дйствовать иначе, и такъ будетъ продолжаться до тхъ поръ, пока я буду жива и даже въ будущей жизни. Но нехорошо было съ моей стороны, что кром всего добра, которое ты сдлалъ мн, я еще завладла твоею любовью. Я чувствовала это съ перваго дня и старалась не показывать теб своей любви, и признаюсь теперь, что это было мн очень трудно.

Голосъ ея задрожалъ, но она удержала свои слезы и продолжала:

— Я чувствовала это сначала и тысячу разъ давала себ клятву быть твоею служанкой, служить теб и твоимъ родителямъ, и если ты когда-нибудь женишься, то и жен твоей и дтямъ твоимъ, и такимъ образомъ, способствовать, на сколько я въ состояніи, счастію твоему и твоихъ близкихъ. А когда я вчера узнала, что у тебя нтъ родителей, то я убжала и хотла совсмъ убжать, такъ-какъ неясный голосъ, который я теперь только понимаю, говорилъ мн, что случится то, что теперь случилось, и что этого не должно быть. Я не послушалась голоса совсти, и наказаніе является немедленно. Твой братъ сердится на тебя — изъ-за меня, твоя тётка въ сердцахъ разсталась съ тобою — тоже изъ-за меня, твои лучшіе друзья отрекаются отъ тебя все изъ-за меня. Какъ дурно было бы съ моей стороны оставаться спокойною, видя все это! Оставаться спокойною, видя, что я длаю тебя несчастнымъ, когда я готова была бы но капл пролить за тебя свою кровь! Итакъ я ршилась. Ты позволилъ мн идти, куда я хочу, поэтому я пойду и пусть Господь направитъ мои шаги.

Съ этими словами она встала, блдная, скрестила руки на груди и устремила въ даль сухіе глаза.

Но вдругъ Ламбертъ очутился передъ нею, глаза ея встртились съ его глазами, сіявшими спокойнымъ, яснымъ блескомъ.

— Катерина!

Больше онъ не сказалъ ничего, но это было настоящее слово и настоящій тонъ, который отозвался въ глубин ея сердца. Она увидла, что Ламбертъ могъ быть счастливъ только съ нею, это онъ постоянно повторялъ ей, она отвчала ему, что разлука съ милымъ для нея равняется смерти, и что отнын она будетъ жить только для него и его счастія.

Такъ они долгое время сидла у окраины лса въ тни деревьевъ, предъ ними въ лучахъ солнца разстилался лугъ, покрытый волнующимися цвтами и травами, они забывали обо всемъ и обо всхъ, говорили шопотомъ, точно боясь, какъ бы ихъ не подслушали бабочки, качавшіяся на цвтахъ, и вздрагивали при внезапномъ крик птицы.

Они составляли планы на счетъ будущаго, и планы эти были очень широки: они хотли вспахать осенью еще, по крайней мр, пять акровъ земли и взять къ себ теленка, находящагося теперь у тётки Урсулы. И не лучше ли устроить жилую комнату въ той части верхняго этажа, которая не употребляется въ качеств кладовой? Тогда, разумется, слдуетъ сдлать новую лстницу, такъ-какъ теперешняя очень узка и крута. Теперь еще нтъ и настоящаго сада, въ которомъ можно было бы разводить овощи, крыжовникъ и смородину, также надобно устроить бесдку изъ жимолости, подобную той, какая была у Катерины въ отцовскомъ саду на родин, только Ламбертъ не былъ увренъ, то же ли самое онъ понимаетъ подъ названіемъ жимолости, что Катерина.

Солнце, поднимавшееся выше, призывало къ возвращенію домой Ламберту не хотлось разстаться съ лсомъ, въ тни котораго ему открылось все блаженство, выпавшее на его долю, но Катерина сказала: ‘Нтъ, Ламбертъ, ты ради меня не долженъ пренебрегать ни одною изъ своихъ обязанностей, а то, вдь, твои друзья будутъ правы, считая бдствіемъ, что ты принялъ участіе въ моей судьб. Поэтому ты долженъ отправиться сегодня повидаться съ ними. Въ противномъ случа они будутъ имть полное право истолковать твой поступокъ въ дурную сторону. Ты долженъ отдать имъ отчетъ въ своей поздк, которая была предпринята тобою столько же въ ихъ интересахъ, какъ и въ твоихъ собственныхъ. Они будутъ рады увидать тебя и услыхать, что все кончилось такъ хорошо.

— А гд же я оставлю тебя на это время? спросилъ Ламбертъ, когда они медленно направлялись къ дому вдоль ручья.

— Гд слдуетъ оставаться женщин:— дома, возразила Катерина.

— Я очень неохотно оставлю тебя тамъ, сказалъ Ламбертъ.— Не думаю, чтобы я возвратился ране вечера, какъ бы я ни спшилъ. До Адама Беллингера дв мили, онъ живетъ ближе всхъ, при самой бухт, онъ шестой изъ насъ, подавшихъ просьбу губернатору. А по дорог мн придется останавливаться еще три или четыре раза, такъ-какъ нельзя же мн прохать мимо дяди Дитмара. А такъ долго я никакъ не могу оставить тебя одну, теперь, когда французы опять зашевелились, и я даже не знаю, какъ далеко они уже зашли.

— Вотъ тутъ-то и дорогъ добрый совтъ, сказала Катерина, плутовски улыбаясь.— Вдь ты сегодня не можешь взять меня съ собой, посл того какъ вчера сдлалъ большой крюкъ для того, чтобы сосди не видали, какую удивительную рдкость ты привезъ съ собою издалека.

— А иначе сдлать нельзя, сказалъ Ламбертъ, легко помирившійся съ маленькой насмшкой, въ вознагражденіе за которую получилъ поцалуй:— если я не буду брать тебя съ собой повсюду, то, по крайней мр, свожу хоть къ Дитмарамъ.

Темныя брови Катерины немного сдвинулись.

— Ты совершенно увренъ, что меня тамъ хорошо примутъ? тихо спросила она.

— Разумется, съ жаромъ сказалъ Ламбертъ: — я увренъ въ этомъ тмъ боле, что тётка была съ тобою такъ нелюбезна. Зная ее, я увренъ, что у нея теперь нтъ боле сильнаго желанія, какъ загладить свою непривтливость. Поврь мн, Катерина, нтъ на свт женщины лучше тётки Урсулы, хотя тяжелая судьба, выпавшая ей на долю, и сдлала ее немного странною.

— Разскажи мн это, сказала Катерина

— Это ужасная исторія, возразилъ Ламбертъ: — и я бы не хотлъ разсказывать ее теб, но ты будешь иначе думать о тётк, узнавъ все, что она перенесла. Тринадцать лтъ тому назадъ, въ сорокъ-четвертомъ году, когда мн было девятнадцать лтъ, между англичанами и французами возгорлась война, называемая войною короля Георга. Ни англичане, ни французы не могли собрать много людей, и поэтому должны были обратиться къ индйцамъ, которыхъ об стороны старались всевозможными способами привлечь на свою сторону, и натравить на противниковъ. Англичане съ давнихъ временъ состояли въ союз съ шестью племенами, но теперь и эти племена стали уже колебаться и склоняться на сторону французовъ, которые умли лучше льстить имъ. Такимъ образомъ, нкоторые отпали и открыто или тайно держали сторону нашихъ враговъ, опасность увеличивалась ежедневно, никто не могъ ручаться за свою жизнь. Насъ, нмцевъ, у Могаука и въ особенности у бухты, не трогали, но опасность все приближалась, и тогда-то мы пріучались ходить на работу съ ружьемъ за плечами, и отецъ нашъ, съ помощью двухъ негровъ изъ Виргиніи, укрпилъ нашъ домъ, который до тхъ поръ былъ открытымъ блокгаузомъ,въ такомъ вид какъ при отц онъ стоитъ и теперь. Николай Геркгеймеръ у Могаука и многіе другіе послдовали его примру, но большинство смотрло на вещи спокойне, говоря: ‘пусть только придутъ французы съ индйцами, мы покажемъ имъ дорогу и прогонимъ ихъ съ окровавленными головами’. Изъ-за этого они поссорились съ старымъ дядею Дитмаромъ, онъ всегда страшно ненавидлъ французовъ, которыхъ зналъ уже давно: они сожгли домъ его родителей и выгнали ихъ изъ той мстности, гд они прежде жили. Онъ говорилъ, что если мы будемъ ждать, пока французы придутъ къ намъ, то будетъ уже слишкомъ поздно. Стыдно думать каждому только о себ одномъ, надобно соединиться всмъ, здсь, и на Могаук, и въ Шогэри и всюду, гд есть нмцы, и никто не долженъ оставаться дома, если только уметъ стрлять. Всмъ слдуетъ идти противъ французовъ и на ихъ собственной территоріи отплатить имъ за то, что они прежде и посл длали противъ насъ. Можетъ быть, старикъ былъ правъ, но никто его не слушалъ. Такъ наступилъ шестьдесятъ-четвертый годъ, когда французы съ индйцами ворвались черезъ долину Могаука въ Альбэни и Шинктеди. Они разрушали и грабили все, что попадалось имъ подъ руку, убивали и скальпировали и длали всевозможныя жестокости. Тогда дядя не вытерплъ. Онъ отправился съ своими четырьмя сыновьями, моими двоюродными братьями, изъ которыхъ старшему было двадцать-шесть, а младшему девятнадцать лтъ. Урсула не хотла оставаться дома и, съ ружьемъ за плечами, какъ ты ее видла теперь, отправилась вмст съ ними. Они вели войну сами по себ, убили множество французовъ и индйцевъ, но однажды, отдыхая въ небольшомъ кустарник на открытой равнин, они внезапно были окружены со всхъ сторонъ. Тётка Урсула видла, какъ, одинъ за другимъ, падали его сыновья, между тмъ, какъ она постоянно заряжала ружья, а наконецъ, и старый Дитмаръ упалъ за-мертво къ ея ногамъ. Тогда тётка Урсула еще разъ выстрлила изъ ружья, которое только-что зарядила, этимъ выстрломъ положила одного француза на мст, выскочила изъ кустовъ съ поднятымъ прикладомъ и начала махать имъ направо и налво, такъ что индйцы, удивляясь такой храбрости, не захотли убить ее. Связавъ ее и заткнувши ей ротъ, они потащили ее за собой, какъ плнницу, вмст съ дядей, въ которомъ показались признаки жизни въ ту минуту, какъ одинъ индецъ уже хотлъ его скальпировать. Можетъ быть, ихъ приберегали только для боле мучительной смерти, по, благодаря Бога, до этого не дошло. Толпа, которая вела ихъ съ собой, подверглась нападенію другого племени, державшаго сторону англичанъ, и была уничтожена до послдняго человка. Такимъ образомъ тётка Урсула черезъ нсколько времени вернулась назадъ, лишившись своихъ статныхъ сыновей, съ мужемъ, къ которому уже не возвращались вполн его умственныя способности, и который иногда но цлымъ недлямъ и мсяцамъ не говоритъ ни слова, хотя и работаетъ такъ же, какъ другіе.

Ламбертъ замолчалъ, Катерина взяла его руку, пожала ее и не выпускала ее изъ своихъ рукъ. Такъ они шли вдоль ручья, вспугивая по временамъ утокъ, выпархивавшихъ изъ тростника и съ быстротою стрлы улетавшихъ но направленію къ лсу. Тростникъ шелестилъ, въ кристальныхъ водахъ играла рыба, цвты и травы волновались отъ теплаго втра, золотое солнце ярко сіяло, но имъ обоимъ казалось, что какъ-будто покровъ былъ наброшенъ на свтлое весеннее утро.

— Мн жаль, что я разсказалъ теб это именно сегодня, сказалъ Ламбертъ.

— А я благодарю тебя за это, наше блаженство было бы слишкомъ велико, еслибы оно не имло тни. Ты нашелъ меня безпомощную, всми покинутую, нищую, подавленную горемъ и заботой и, не задумываясь ни минуты, протянулъ мн руку, чтобы поднять меня. Я крпко буду держаться за эту руку и помогать теб нести бремя жизни, я пойду съ тобою въ битву, подобно доброй тётк Дитмаръ, которую да благословитъ Богъ за ея мужество. Я отъ души прошу у нея прощенія въ несправедливости, которую я оказала ей въ своихъ мысляхъ. Теперь я понимаю, что она, испытавши такъ много ужасовъ, не можетъ радоваться счастью, которое устроивается на ея глазахъ. Бдная, она боле не вритъ въ счастіе.

— Можетъ быть, тутъ кроется нчто другое, задумчиво сказалъ Ламбертъ и, посл нкоторой паузы, продолжалъ:— вотъ видишь ли, Катерина, я люблю тебя такъ сильно и я такъ долго молчалъ, что теперь мн хочется высказать теб все, что лежитъ у меня на душ. Поэтому я скажу теб вотъ что: не знаю этого наврно, но мн кажется, что тётка была бы боле довольна, еслибы на моемъ мст былъ Конрадъ. Она не забыла, что носила его на рукахъ, когда онъ былъ маленькимъ, безпомощнымъ созданіемъ, и всегда любила его какъ родного сына. Конрадъ также былъ привязанъ къ ней и изъ-за Дитмаровъ у него вышла ссора съ нашимъ отцомъ. Конрадъ непремнно хотлъ отправиться вмст съ Дитмарами, а отецъ запретилъ это одиннадцатилтнему мальчику. И то самое индйское племя, къ которому убжалъ Конрадъ, спасло Дитмаровъ. Мн кажется, даже, что онъ самъ былъ при этомъ. Но я не знаю этого наврное: онъ не говорилъ объ этомъ ни слова, такъ же, какъ и тётка, которой онъ, вроятно, запретилъ говорить. Тётка не забыла всего этого.

— Да и не должна забывать, возразила Катерина съ живостью.— Вотъ видишь ли, Ламбертъ, теперь, когда мы открылись другъ другу въ любви, мн сдлалось легче на сердц, поэтому мы должны быть также откровенны относительно другихъ. Ты говоришь, что тетка знаетъ это, и она свыкнется съ этимъ, такъ же слдуетъ Конраду знать это, и тогда онъ перестанетъ сердиться на тебя. Это немного самонадянно съ моей стороны, но если я ему дйствительно нравлюсь, то предоставь это мн и я сдлаю молодого медвдя ручнымъ.

Ламбертъ покачалъ головой и невольно улыбнулся, взглянувъ на лицо Катерины, сіявшее веселостью.

‘Да, да, можетъ ли кто-нибудь устоять противъ нея? кто не станетъ охотно и съ удовольствіемъ длать то, чего она захочетъ’.

Они дошли до блокгауза и вошли рука объ руку въ открытую дверь. Ламбертъ посмотрлъ кругомъ съ такимъ удивленіемъ, какъ будто видлъ эту комнату въ первый разъ. И дйствительно, онъ никогда не видалъ ее въ такомъ порядк. Вокругъ очага на полкахъ стояли и висли котлы, горшки и кружки, чистые и блестящіе, которые прежде валялись въ безпорядк, на самомъ очаг, подъ золою, тллись уголья, которые тотчасъ можно было раздуть, дрова были выскоблены до безукоризненной чистоты, стулья поставлены на мсто, полъ усыпанъ блымъ пескомъ. Охотничьи и рыболовные снаряды были развшены на стн, точно для украшенія, маленькое зеркало, прислоненное прежде гд-то въ углу и запыленное, теперь было повшено на приличное мсто, между силуэтами родителей, которые были окружены простыми внками.

— Милая, сказалъ Ламбертъ, заключая Катерину въ свои объятія: — ты будешь ангеломъ-хранителемъ для всхъ насъ.

— Да поможетъ мн въ этомъ Богъ, а теперь мы должны подумать о своихъ длахъ. Ты пойдешь кормить Ганса, а я стану приготовлять обдъ, посл котораго мы и отправимся, потому что я согласна хать съ тобой. А теперь нечего болтать, мы и такъ потеряли много времени.

Браня и цалуя, она выгнала Ламберта и принялась за работу, которая пошла у нея очень быстро, хотя, повременамъ, Катерина должна была прижимать руки къ сердцу, готовому разорваться отъ счастья и блаженства. Куда бы она ни смотрла, передъ ея мысленнымъ взоромъ стоялъ образъ любимаго человка, его прекрасные, добрые, тупые задумчивые глаза, смуглое лицо съ прекрасными чертами, сильная фигура, съ спокойными увренными движеніями. И сквозь трескъ огня и мрный стукъ маятника шварцвальдскихъ часовъ ей все чудился его глубокій ласковый голосъ. Она повторяла въ ум слова, которыя онъ ей говорилъ, и содрогалась отъ восторга, когда вспоминала о томъ, какъ онъ произносилъ ея имя — Катерина. Такъ звалъ ее всегда отецъ, друзья, сосди — вс, и между тмъ, ей казалось, что она услыхала это имя теперь въ первый разъ.

Все вышло совершенно иначе и гораздо лучше, чмъ она когда-либо надялась. Съ какимъ отчаяніемъ она, своими глазами, уже отвыкшими отъ слезъ, смотрла съ борта корабля на твердую землю, гд она не могла встртить ничего, кром невыразимыхъ бдствій! Какою несчастною чувствовала она себя еще вчера, прибывъ сюда и даже еще сегодня утромъ! Неужели она можетъ быть такъ счастлива, что даже ея милый покойный отецъ, еслибы онъ былъ живъ, не могъ бы пожелать ей ничего лучшаго?

Катерина поникла головой, сложила руки въ безмолвной молитв и подпала глаза къ небу.

— Да, тихо проговорила она: — онъ благословилъ бы нашъ союзъ, какъ отецъ и какъ священникъ. Передъ людьми такъ же, какъ передъ Богомъ и своимъ собственнымъ сердцемъ, я могу назвать себя принадлежащею ему. И если нтъ друга, который порадовался бы съ нами, если нтъ подруги, которая пожелала бы мн счастья, я тмъ не мене принадлежу ему, и онъ принадлежитъ мн. Но я хочу сдлать всхъ своими друзьями: и странную старуху и дикаго Конрада. Теперь я никого и ничего не боюсь.

Такъ говорила Катерина самой себ, накрывая на столъ, и вздрогнула, когда вдругъ послышался лошадиный топотъ и раздался незнакомый мужской голосъ.

— Эй, голла! Ламбертъ Штернбергъ!

Катерина, дрожа, поставила тарелки и подошла къ двери посмотрть на прибывшаго, который опять повторилъ:

— Эй, голла! Ламбертъ!

VII.

Передъ домомъ стояла длинноногая худая лошадь, которой вздымавшіеся бока и устало-понуренная голова, обличали продолжительное и быстрое путешествіе. На ней сидлъ молодой человкъ, который при вид Катерины забылъ сомкнуть громадный рогъ, открытый для зова. Длинные желто блые волосы изъ-подъ большой трехугольной шляпы падали мокрыми прядями на узкія плечи, потъ градомъ катился по его блдному длинному лицу, усянному веснушками, и не особенно умные водянисто-голубые глаза имли такое испуганное выраженіе, что Катерина съ ужасомъ воскликнула:

— Боже мой! что случилось?

— Гд онъ? промямлилъ всадникъ, ворочая глазами по всмъ направленіямъ.

— Ты ищешь Ламберта Штернберга? спросила Катерина.

Всадникъ утвердительно кивнулъ головой.

— Я позову его, а ты покуда сойди съ лошади и отдохни, я скоро ворочусь, сказала Катерина.

Всадникъ тотчасъ повиновался, онъ съ трудомъ слзъ съ высокаго сдла и привязалъ лошадь къ желзному кольцу. Катерина быстро повернулась, чтобы уйти, когда Ламбертъ появился съ другой стороны дома. Онъ велъ Ганса на подъуздк и увидавши всадника, воскликнулъ:

— Здравствуй, Адамъ Беллингеръ! Что привело тебя сюда?

— Французы близко, отвчалъ Адамъ.

Ламбертъ отшатнулся, и его взоръ обратился къ Катерин, которая, съ своей стороны, вопросительно смотрла на него своими большими глазами.

— Что это значитъ! гд они? что теб извстно объ нихъ? Да говори же скорй!

— Не знаю, сказалъ Адамъ:— меня послалъ отецъ.

— Зачмъ, для чего?

— Я былъ въ пол, сказалъ Адамъ:— какъ прибжалъ отецъ, веллъ вынречь мн лошадь, и осдлать ее, говоря, что Геркгеймеръ былъ у насъ и сказалъ, что французы опять зашевелились. Объ этомъ я долженъ везд оповстить и просить всхъ собраться къ нему въ домъ сегодня посл обда на совтъ: что длать.

— Ну, такъ значитъ, дло еще не слишкомъ плохо, сказалъ Ламбертъ со вздохомъ облегченія.— Геркгеймеръ человкъ умный и не сталъ бы созывать насъ къ себ въ домъ, еслибы нашимъ собственнымъ домамъ грозила близкая опасность. Но какъ ты узналъ, что я возвратился?

— Я былъ у тётки Урсулы и она послала меня сюда. Она велла сказать теб, что она также идетъ на совщаніе и что если ты не хочешь оставить дома одну молодую двушку, вроятно, твою невсту,— то чтобы ты взялъ ее съ собой и дорогою оставилъ еe у Эйзенлордовъ, гд женщины тоже остаются дома, или у Фольцовъ, или у насъ.

Хорошо, сказалъ Ламбертъ, взявъ за руку Катерину, которая, блдная, по спокойная, стояла возл него.— А теперь зайди къ намъ, Адамъ Беллингеръ, съшь и выпей чего-нибудь. Кажется, ты въ этомъ нуждаешься такъ же, какъ и твоя бдная лошадь. Черезъ десять минутъ мы будемъ готовы.

Ламбертъ торопливо придвинулъ подвижныя ясли, а Катерина поспшно побжала въ домъ и принесла хлбъ, который Адамъ нарзалъ кусками для своей лошади. Потомъ вс вошли въ комнату и сли за закуску. Адамъ принялся за нее такъ энергически, что имлъ мало времени отвчать на многочисленные вопросы Ламберта. Но Катерина, безмолвно слушавшая, узнала довольно, чтобы составить себ понятіе о положеніи длъ. Она часто слышала отъ Ламберта о Никола Геркгеимер, какъ объ одномъ изъ самыхъ богатыхъ и достойныхъ нмецкихъ поселенцевъ, который при сліяніи Канадской бухты съ Могаукомъ имлъ большую ферму и хорошо укрпленный домъ. Еще въ прошломъ году, при разбойническомъ нападеніи Беллетра, онъ оказалъ большія услуги поселенцамъ. Съ тхъ поръ губернаторъ пожаловалъ ему чинъ капитана и поручилъ ему на будущее время защиту пограничныхъ нмецкихъ колоній.

— Планъ у него уже, вроятно, готовъ, сказалъ Ламбертъ.— Разумется, мы здсь на бухт должны будемъ сами позаботиться о себ: мы слишкомъ далеко забрались, но мы не преминемъ, хотя я и не ожидалъ, что эти разбойники придутъ такъ скоро.

Во всей манер Ламберта выражалось ршительное мужество человка, который вполн сознаетъ угрожающую ему опасность, но ршился бороться съ нею во что бы то ни стало. Его взгляды искали глазъ Катерины, которая тихо ходила взадъ и впередъ, прислуживая мужчинамъ. Ея большіе блестящіе глаза говорили: ‘ты видишь, мой милый, что я, подобно теб, спокойна и полна ршимости.

Адамъ, повидимому, забылъ свой страхъ, занявшись дой и питьемъ. Онъ поднималъ глаза только для того, чтобы, дружески ухмыляясь, поблагодарить Катерину, когда она снова наполняла его тарелку. Теперь онъ нершительно положилъ въ стиролу ножъ и вилку и съ такимъ удовольствіемъ посматривалъ вокругъ себя, какъ-будто говорилъ: ‘А здсь вдь лучше, гораздо лучше сидть, чмъ на проклятомъ высокомъ сдл, которое, при каждомъ шаг лошади, здитъ со стороны въ сторону.

— Ты готовъ, Адамъ? спросилъ Ламбертъ, уже вставшій и перекинувшій за спину ружье.

— Я-то готовъ, отвчалъ Адамъ, вытягивая длинныя ноги:— но лошадь моя — едва-ли. Бдное животное не привыкло къ такимъ вещамъ.

— Я напоилъ ее, а теперь буду сдлать Ганса.

Катерина пошла за нимъ къ двери, Ламбертъ взялъ ее за руку и сказалъ:

— Катерина, благодарю тебя, благодарю отъ всего сердца. Теперь я знаю, что мн не приходится упрекать себя.

— Да ты и никогда не долженъ былъ упрекать себя. Твое дло есть мое дло, твоя участь — моя участь, я буду жить и умру съ тобой.

— А я отдамъ послднюю каплю крови за тебя, сказалъ Ламбертъ:— но я надюсь, что Богъ пошлетъ намъ еще много счастливыхъ дней. На этотъ разъ, вроятно, не предстоитъ ничего важнаго. Конрадъ, который восемь дней провелъ вн дома, и былъ въ той сторон, откуда должны придти враги, вроятно, знаетъ объ нихъ больше, чмъ кто-нибудь другой, а онъ говорилъ мн, что, покамстъ, нтъ еще опасности.

— Я тоже такъ думаю, и поэтому сейчасъ же хочу попросить тебя объ одной вещи, Ламбертъ. Изъ-за меня ты отчасти пренебрегъ своими обязанностями. Еслибы ты возвратился одинъ, то еще вчера повидался бы и переговорилъ со всми своими друзьями, потому что похалъ бы черезъ долину, а не черезъ лсъ. Сегодня твой другъ Адамъ тоже нашелъ насъ только случайно, и поэтому ты легко могъ не присутствовать тамъ, гд ты долженъ быть, а это нехорошо и лежитъ у меня на душ. Теперь предстоитъ продолжительная зда. Гансъ свезетъ насъ обоихъ, я это знаю, но все-таки онъ пойдетъ лучше подъ однимъ тобой. Къ тому же, что бы вышло, еслибы каждый при подобныхъ случаяхъ таскалъ съ собою бабъ? Вдь другія остаются дома, не правда ли, Ламбертъ? Вдь ты оставишь меня здсь?

— Однако, пора хать, сказалъ Адамъ Беллингеръ, подходя къ двери.

Ламбертъ стоялъ въ нершимости: онъ не видалъ опасности въ томъ, чтобы оставить Катерину одну, но ему было очень тяжело разставаться съ нею именно теперь.

— Да и Конрадъ непремнно возвратится домой къ обду и найдетъ домъ пустымъ. Право, лучше, Ламбертъ, остаться мнздсь.

— Какъ хочешь, сказалъ Ламбертъ. Онъ снялъ подушку, которую только что положилъ на спину Ганса.

— А двушка не подетъ съ нами? спросилъ Адамъ, который уже взобрался на лошадь.

Ламбертъ не отвчалъ.

— Ну, такъ прощайте, сударыня, сказалъ Адамъ.— Покорнйше благодарю, Маршъ. Лиза!

Онъ повернулъ лошадь, которая неохотно разсталась съ яслями. Катерина бросилась въ объятія Ламберта.

— Прощай, милый, ты не сердишься на меня?

— Я! на тебя? сказалъ Ламбертъ.

Его губы дрожали, онъ молча прижалъ Катерину къ своей груди, потомъ сдлалъ усиліе, чтобы оторваться отъ нея, вскочилъ на Ганса и быстрымъ галопомъ помчался вслдъ за своимъ товарищемъ, который ухалъ впередъ на своей длинноногой кляч и при каждомъ ея шаг высоко подпрыгивалъ вверхъ, двигая взадъ и впередъ своими острыми локтями точно крыльями.

VIII.

Ламбертъ скоро нагналъ злополучнаго всадника. Нсколько времени молодые люди хали молча, какъ вдругъ лошадь Беллингера, пыхтя, остановилась, и Адамъ, который, вслдствіе этой внезапной остановки, съхалъ ей на шею, пояснилъ: Лиза очень умное животное и очень хорошо знаетъ, что нельзя продолжать хать такимъ шагомъ, поэтому она всегда останавливается, чтобы дать здоку время подумать. Я каждый разъ находилъ, что и шагомъ можно дохать до цли и даже гораздо удобне.

— Но за то и поздне, нетерпливо сказалъ Ламбертъ.— Если ты никакъ не можешь хать со мной, то я долженъ оставить тебя одного и хать впередъ.

— Ради Бога, не длай этого! вскричалъ Адамъ, и такъ сильно толкнулъ лошадь каблуками въ оба бока, что она съ испугомъ прыгнула впередъ и снова пошла рысью.— Вотъ этого еще недостовало!

— Ты трусъ, сказалъ Ламбертъ:— котораго можетъ пристыдить какая-нибудь двушка.

Онъ повернулся въ сдл, чтобы еще разъ взглянуть на блокгаузъ, покуда онъ не исчезъ за лсистою скалою, которую они теперь огибали. Катерина стояла на томъ же мст, у двери. Онъ сдлалъ ей знакъ рукою, хотя она, по всей вроятности, не могла видть этого знака, такъ-какъ въ эту минуту они уже зазжали за скалу. Невыразимая грусть наполнила душу Ламберта и онъ чуть-чуть не повернулъ лошадь и не поскакалъ назадъ. Онъ съ сильною ршимостью старался побороть это чувство. ‘Я такой же трусъ, проговорилъ онъ про себя:— и еще больше: я долженъ былъ лучше знать, въ чемъ дло и что мн не слдуетъ тяготиться ничмъ, что я длаю для нея’.

— Теб хорошо говорить, прервалъ Адамъ его размышленія.

— Почему? спросилъ Ламбертъ.

— Если они скальпируютъ тебя, то объ этомъ не закричитъ ни одинъ птухъ, а моя старая мать въ подобномъ случа вырвала бы себ волосы.

— Но можетъ быть найдется кто нибудь, кому пріятне видть мои волосы на голов, чмъ на пояс индйца.

— Ты, вроятно, намекаешь на эту молодую двушку? спросилъ Адамъ, растягивая свой ротъ отъ одного уха до другаго, и на минуту выпуская изъ рукъ луку сдла, чтобы указать пальцемъ себ черезъ плечо назадъ.

— Можетъ быть, отвчалъ Ламбертъ.

— Ну, такъ будь спокоенъ, сказалъ Адамъ, тономъ утшенія: — тогда я на ней женюсь, мать уже давно хочетъ, чтобы я женился, по знаешь ли, я вдь взялъ бы не всякую, а эта двушка нравится мн.

— Такъ, сказалъ Ламбертъ.

— Да, сказалъ Адамъ.— Разумется, Густхенъ, Анхенъ и Барбхенъ сначала поднимутъ гвалтъ, но со временемъ уймутся, а Фрицъ и Августъ Фольцы поладятъ съ Барбхенъ и Густхенъ, и мы все думаемъ, что ты еще женишься на Анхенъ.

— Съ волосами или безволосый? спросилъ Ламбертъ.

Адамъ нашелъ эту шутку такою отмнною, что пріостановилъ свою лошадь, и, упершись руками въ бока, разразился громкимъ хохотомъ. Цапля, пріютившаяся въ тростникахъ, вылетла оттуда съ перепугу и издала свой вщій крикъ.

— Милосердый Боже! сказалъ Адамъ:— я уже въ самомъ дл думалъ, что это какой-нибудь мошенникъ французъ или краснокожій.

— Разв вы въ это время чаще слыхали объ нихъ? спросилъ Ламбертъ.

— Одинъ только разъ, съ мсяцъ тому назадъ, отвчалъ Адамъ.— Отецъ отправился въ Шинктэди съ хлбомъ и я былъ одинъ въ пол, когда прибжалъ маленькій Антонъ и закричалъ, что индйцы переплыли черезъ бухту и уже пришли къ намъ въ домъ. Я до такой степени перепугался, что совершенно потерялъ голову и не сообразилъ, что долженъ идти домой, на помощь женщинамъ, но когда я перевелъ духъ, то уже стоялъ у дверей Эйзенлорда. Старикъ былъ дома и сейчасъ послалъ своего сына къ Петру Фольцу, и они пришли втроемъ: старикъ съ Фрицемъ и Августомъ. Мы храбро пошли впередъ, хотя женщины подняли крикъ и не хотли насъ отпускать. Дорогой къ намъ присоединились еще Христіанъ Эйзеплордъ и молодой Петръ Фольцъ, такъ что насъ набралось шесть или семь человкъ, хотя, говоря откровенно, на меня нельзя было разсчитывать, такъ-какъ я выплакалъ себ вс глаза съ горя, что найду нашъ домъ сожженнымъ, вашихъ прекрасныхъ коровъ угнанными, а также четырехъ англійскихъ свиней, которыхъ я купилъ въ то самое утро у Іоганна Мертенса, а мать, Анхенъ, Барбхенъ и Густхенъ — съ ободранными черепами. Но когда мы вышли изъ лсу, — такъ-какъ мы подкрадывались осторожно, — то увидали, что нашъ домъ преспокойно стоитъ на мст, а женщины вс собрались передъ дверью и бранили маленькаго Антона, который страшно кричалъ.

— Ну, а индйцы? нетерпливо спросилъ Ламбертъ.

— Не прерывай меня, если хочешь, чтобы я какъ слдуетъ разсказалъ теб эту исторію, съ досадою сказалъ Адамъ.— На чемъ я остановился?

— На Антон, который страшно кричалъ.

— Бдный мальчикъ, продолжалъ Адамъ.— Я не могъ сердиться на него. Онъ долженъ былъ пойти въ комнату и закрыть индйца, который былъ почти голый, такъ что женщинамъ было стыдно.

— Такъ индецъ-то все-таки былъ?

— Разумется, онъ, дйствительно, переплылъ черезъ бухту и лежалъ у очага пьяный до такой степени, какъ можетъ быть только индецъ, онъ храплъ такъ сильно, что намъ слышно это было на двор. Вс меня подняли на смхъ, и съ тхъ поръ постоянно дразнятъ пьянымъ индйцемъ, хотя и не слдуетъ накликать бду, и былъ виноватъ совсмъ не я, а маленькій Антонъ, который могъ бы быть поумнй. Они и сегодня не хотли врить мн, и еслибы я не божился и не клялся, что Геркгеймеръ самъ сказали объ этомъ отцу, то они вс остались бы дома, за исключеніемъ тётки Урсулы, которая сейчасъ же стала сдлать обихъ лошадей.

— Такъ и дядя отправился?съ удивленіемъ спросилъ Ламбертъ.

— Мы сейчасъ узнаемъ, отвчалъ Адамъ:— я крикну.

Они остановились у дома Дитмаровъ. Адамъ поднялся на стременахъ и, приложивъ об руни ко рту, закричалъ: вГей-голла! Христіанъ Дитмаръ!’ такъ громко, что испуганные голуби разлетлись съ крыши, а цпная собака на двор начала страшно выть и лаять. Однако же у верхняго отверстія двери, черезъ которое можно было смотрть внутрь дома, длинная фигура стараго Дитмара не показывалась, а Ламбертъ торопилъ. Онъ не позволилъ также остановиться у Вильгельма Тейхерта, котораго ферма лежала немножко въ сторон, у опушки лса, отодвинувшагося теперь отъ ручья, въ вид большаго полукруга. Они должны были остановиться у дома Петра Фольца, потому что старуха Фольцъ увидала всадниковъ еще издалека и стояла уже у двери, держа въ обихъ рукахъ по кружк домашняго пива, которое младшій ея сынъ Петръ только что нацдилъ изъ новаго боченка. Старуха Фольцъ была очень взволнована и крупныя слёзы бжали по ея толстымъ щекамъ, когда она подавала имъ кружки и при этомъ бранила своего Петра, этого молокососа, который непремнно хотлъ отправиться въ собраніе и оставить дома ее одну, безпомощную старуху.

— А если я молокососъ, сказалъ Петръ: — то и не могу помочь теб, матушка, а мн все-таки приходится оставаться дома и играть роль маленькаго ребенка,— вотъ что.

— Именно, сказалъ Адамъ, прихлебывая свое пиво:— а намъ приходится трудиться въ пот лица.

— Ну, такъ дай мн свою лошадь и оставайся здсь, сказалъ храбрый Петръ.

Адамъ былъ не прочь принять такое предложеніе, и только что хотлъ слзть съ сдла, какъ лошадь, можетъ быть, не понявшая движенія сдока или же чувствуя близость своей конюшни, вдругъ пошла рысью, къ ужасу Адама и къ радости Ламберта, нетерпніе котораго достигло крайнихъ предловъ, вслдствіе ненужныхъ проволочекъ. Однако, благодаря твердой ршимости лошади поскоре покончить съ непривычкой работой, онійнеслись впередъ все быстре и быстре, такъ-что длинные желтые волосы Адама, судорожно державшагося за луку сдла, раззвались вокругъ его огромныхъ ушей. Они летли вдоль ручья, мимо дома Эйзенлорда,— гд женщины также выскочили на порогъ, кричали имъ вслдъ и съ удивленіемъ глядли на нихъ,— вдругъ, все быстре и быстре, попа лошадь Адама не остановилась, наконецъ, передъ его домомъ, осадивъ назадъ и сбросивъ своего здока черезъ свою голову въ песокъ, прямо къ ногамъ его матери, трехъ сестеръ и младшаго брата, которому мать закричала: ‘Бги, Антонъ, отвори конюшню, чтобы бдное животное не разбило себ лобъ объ дверь’, но объ Адам никто не заботился. Это былъ обыкновенный способъ, которымъ лошадь доставляла его домой посл подобныхъ путешествій. Адамъ скоро пришелъ въ себя и на этотъ разъ. Онъ съ плаксивымъ видомъ сталъ потирать свои длинныя ноги, между тмъ, какъ женщины стояли вокругъ Ламберта и разспрашивали его объ его путешествіи: когда онъ возвратился, почему вчера избралъ неудобный путь черезъ лсъ, какова его новая служанка и зачмъ онъ привезъ ее за пятьдесятъ миль, тогда какъ могъ достать, пожалуй, еще лучшую вблизи? Ламбертъ коротко отвчалъ на вс вопросы, спросилъ, давно ли ухали мужчины, взялъ свою лошадь въ шенкеля и похалъ дальше, къ великому огорченію хорошенькой, блокурой Анхенъ, которую старшія сестры уврили, что онъ, Ламбертъ, здилъ въ Нью-Йоркъ очевидно не единственно по длу о соснахъ. Анхенъ возразила, что еще не все кончено, а что Фрицъ и Августъ Фольцъ тоже еще не заявляли своихъ намреній. Мать взяла сторону Анхенъ и споръ грозилъ сдлаться горячимъ, очень горячимъ, когда, къ счастью, спорившія вспомнили, что он еще не успли допросить Адама, что за особа прізжая двушка? Он узнали отъ храбраго рыцаря, растиравшаго себ ноги водкой, что никакъ не Ламбертъ, а онъ самъ женится на двушк, когда индйцы оскальпируютъ Ламберта, и что между нимъ и Ламбертомъ это уже ршено.

Въ то время, какъ въ семейств Беллингеровъ ршали участь Катерины, Ламбертъ, желая вознаградить потерянное время, быстрой рысью продолжалъ свой путь. Изъ вопросовъ женщинъ, также какъ изъ тона, которымъ длались эти вопросы, онъ понялъ, что объ его образ дйствій думали не совсмъ благопріятно. Онъ ожидалъ этого, и потому, желая избгнуть сосдскаго участія, не похалъ черезъ долину. Однако онъ чувствовалъ себя оскорбленнымъ и сердился на тётку, которая одна могла распространить всть объ его возвращеніи и объ его отношеніяхъ къ Катерин. Затмъ онъ говорилъ самъ себ, что это, все равно, скоро сдлалось бы извстнымъ, и чмъ скоре, тмъ лучше. Но что бы тамъ ни было, онъ ясно видлъ, что его положеніе въ общин будетъ очень неловко до тхъ поръ, пока Катерина не сдлается его женою, и даже, можетъ быть, и посл того. Но, во всякомъ случа, его обязанностью было — уяснить для всхъ свои отношенія къ Катерин. Онъ ршился сегодня же поговорить съ пасторомъ, такъ-какъ къ этому онъ будетъ имть случай, и попросить совта и помощи у этого достойнаго человка.

Ламбертъ былъ теперь недалеко отъ устья, и уже выхалъ изъ собственно такъ-называемой долины Бухты. Вправо отъ него въ трехугольник, между Могаукомъ и Бухтой, лежала обширная плоскость, это была плодоносная, уже давно отобранная отъ лса мстность съ рядомъ поселеній, тянувшимся почти непрерывною линіей, съ маленькою церковью и приходскимъ домомъ посредин, на холм. Передъ нимъ по ту сторону Могаука, котораго свтлая вода мелькала тамъ и сямъ между берегами, покрытыми кустарникомъ, возвышался, тоже на холм, подобно маленькой крпости, красный домъ Николая Геркгеймера, — цль его путешествія.

Теперь онъ увидалъ, что онъ не будетъ послднимъ, какъ онъ боялся. На равнин между нивами и кустарниками появлялись — но одному, по двое, по трое — фигуры пшеходовъ и всадниковъ, которые съ разныхъ сторонъ направлялись къ одному мсту — одинокому дому по эту сторону рки, стоявшему наискось отъ фермы Геркгеймера, гд жилъ Гансъ Габеркорнъ, перевозчикъ.

Здсь Ламбертъ, нсколько минутъ спустя, сошелся съ нкоторыми изъ людей, которыхъ онъ видлъ издалека, они поздоровались съ нимъ тмъ любезне, что хотя они знали о его поздк въ Нью-Йоркъ, но не впали о его возвращеніи. Вс интересовались узнать, какъ окончилось дло, а главное — что слышно о войн въ Европ: дйствительно ли въ прошломъ году французамъ были нанесены непоправимые удары при Розбах, удастся ли прусскому королю, человку энергическому, и въ ныншнемъ году побдить на пол битвы своихъ безчисленныхъ враговъ? Ламбертъ разсказалъ все, что ему было извстно, и съ своей стороны освдомился о положеніи мстныхъ обстоятельствъ. Изъ пяти или шести человкъ, которые уже собрались, каждый выразилъ свое мнніе, причемъ оказалось столько же различныхъ взглядовъ, сколько было головъ въ маленькомъ собраніи. Къ тому же, воздавая должную честь рому Габеркорпа, вс такъ разгорячились, что, повидимому, совершенно забыли, для чего собрались сюда, наконецъ, Ламбертъ сталъ настойчиво напоминать, что пора отправляться. Гансъ Габеркорнъ, разумется, говорилъ, что спшить нечего, и что совщаться можно здсь такъ же хорошо, какъ у Геркгеймера, но теперь и другіе уже не хотли оставаться. Лошади были привязаны рядомъ въ открытомъ стойл къ яслямъ, и вс отправились на плотъ, чтобы, во время короткаго перезда, продолжать начатый споръ еще съ большимъ жаромъ. Чуть не дошло до схватки на колеблющемся плоту.

Къ счастью, когда пристали къ берегу, то къ спорящимъ тотчасъ же присоединились нкоторые другіе, которые или были перевезены раньше, или, прибывъ съ другой стороны, поджидали плота, чтобы отправиться вмст съ его пассажирами. Здороваясь съ новыми лицами, эти послдніе забыли о своемъ спор, но едва они сдлали нсколько шаговъ, какъ онъ возобновился еще съ большею силою, потому что новыя лица вмшались въ него, принявъ сторону той или другой партіи. Такимъ образомъ, бранясь и споря, они дошли до площадки передъ домомъ Геркгеймера,

IX.

Здсь было собрано уже около ста человкъ, — все нмецкіе поселенцы съ Могаука и съ Бухты, нкоторые даже изъ Шогэри, такъ-какъ осмотрительный Николай Геркгеймеръ, посылалъ и туда своихъ гонцовъ. Въ статныхъ, отчасти гигантскаго роста людяхъ, сидвшихъ длинными рядами на скамейкахъ въ тни далеко выдавшейся крыши дома, или расхаживавшихъ на открытомъ для солнца мст, никто не могъ бы узнать потомковъ тхъ блдныхъ, изнуренныхъ переселенцевъ, которые въ свое время сошли съ зачумленныхъ кораблей на негостепріимную землю въ гаваняхъ Нью-Йорка и Филадельфіи. Такъ думалъ Ламбертъ, окидывая взглядами собраніе, и отыскивая своихъ короткихъ знакомыхъ, которыхъ скоро нашелъ, Тамъ находилась великолпная фигура самаго Николая Геркгеймера, съ широкими плечами, на которыя ниспадали длинные волосы, кое-гд уже посдвшіе, съ ясными, голубыми глазами, смотрвшими сегодня серьёзне и задумчиве обыкновеннаго. Онъ разговаривалъ то съ тмъ, то съ другимъ, и посматривалъ на солнце, желая узнать, не наступилъ ли уже часъ, назначенный имъ для открытія совщанія. Тутъ былъ пасторъ Розенкранцъ, съ добрымъ, привтливымъ лицомъ, испытавшимъ много бурь, и загорвшимъ отъ солнца не мене, чмъ у его прихожанъ, отъ которыхъ отъ отличался только своимъ чернымъ платьемъ и большою круглой табакеркой, которую онъ постоянно вертлъ между пальцами. Тамъ были его сосди Фольцы и Эйзенлорды — отцы и сыновья, — Вильгельмъ Тейхертъ и старый Адамъ Беллингеръ, и, наконецъ, онъ открылъ въ углу своего дядю Дитмара, по обыкновенно молчаливаго и задумчиваго, въ мховой шапк, глубоко надвинутой на его лицо. Ламбертъ только что хотлъ пробраться къ старику, когда Ричардъ, младшій сынъ Геркгеймера, сверстникъ Конрада и другъ обоихъ братьевъ, прикоснулся къ его плечу.

— Здравствуй, Ламбертъ, вотъ что я называю вернуться во время! Гд твой братъ?

Ламбертъ отвчалъ, что Конрадъ ушелъ сегодня ранехонько утромъ, и еще не возвращался, когда онъ самъ ухалъ изъ дому.

— Это будетъ очень непріятно отцу, онъ уже нсколько разъ освдомлялся о васъ, да вотъ онъ идетъ самъ, я поговорю съ тобою посл, Ламбертъ.

Ламберту было довольно непріятно сообщить то же самое почтенному человку, который привтствовалъ его отъ души.

— Я уже знаю объ этомъ отъ твоей тётки, но я думалъ, что онъ все-таки вернется къ этому времени. Очень жаль, что его нтъ. Я слышалъ, что онъ цлые восемь дней пробылъ у озеръ, и онъ, вроятно, знаетъ о движеніяхъ враговъ больше, чмъ кто-нибудь изъ насъ. Хотя я вообще имю достаточно свдній, но было бы хорошо имть подъ рукою человка, на котораго можно было бы сослаться. Что же онъ говорилъ теб?

— Только вотъ что.

И онъ сообщилъ Геркгеймеру то немногое, что онъ узналъ отъ Конрада, именно, что индйцы племени онондаговъ собрались во множеств, и Конраду показалось, что у нихъ недоброе на ум.

— Это совершенно согласуется съ другими, полученными мною, свдніями, сказалъ Николай Геркгеймеръ.— Эти негодяи уже давно вели фальшивую игру, и они скоро очутятся у насъ на носу. Послушай, Ламбертъ, я придумалъ для тебя важный постъ, и мн бы очень хотлось сговориться съ тобой прежде, чмъ мы начнемъ совщаніе. Господинъ пасторъ, пожалуйте сюда на минуту.

Пасторъ подошелъ, любезно поздоровался съ Ламбертомъ, и сталъ разспрашивать о его поздк, но Геркгеймеръ тотчасъ же прервалъ его.

— Это можно отложить до другаго раза, сказалъ онъ: — намъ нужно подумать о боле важномъ. Я только что хотлъ сообщить нашъ планъ Ламберту, на котораго мы можемъ положиться во всхъ отношеніяхъ, а нашъ планъ, Ламбертъ, состоитъ въ слдующемъ: посл потерь, понесенныхъ нами въ прошломъ году, мы, по всякомъ случа, слишкомъ слабы для того, чтобы вступить въ открытую борьбу съ врагомъ, который далеко превосходитъ насъ численностью, и который, притомъ, можетъ выбрать часъ и мсто для нападенія. Намъ не остается ничего боле, какъ устроить правильные патрули, чтобы знать, по возможности, о его движеніяхъ, для того, чтобы прежде, чмъ послдуетъ дйствительное нападеніе, мы могли ретироваться къ нашимъ укрпленнымъ пунктамъ. Первый изъ нихъ есть, разумется, фортъ, находящійся въ хорошемъ положеніи относительно защиты. Второй пунктъ — мой домъ, за который я ручаюсь, и на который они и въ прошломъ году не осмлились напасть, О третьемъ я сейчасъ буду говорить съ тобой. Для того, чтобы вс какъ можно скоре могли быть извщены, по рк вверхъ и внизъ надо устроить сигналы: днемъ посредствомъ дыма, а ночью — посредствомъ огней. Затмъ мы должны устроить маленькіе верховые отряди, которые могли бы быстро переноситься на угрожаемые пункты, и отвлекать врага до тхъ поръ, пока женщины и дти не успютъ устроить свое бгство. Скотину и все другое, что слдуетъ припрятать, мы заране должны отправить въ безопасное мсто. Теперь перейдемъ къ тому, что предстоитъ сдлать теб. Существуетъ большая вроятность, что враги изберутъ мстомъ нападенія Бухту. Они пощадили васъ въ прошломъ году, поэтому они тмъ боле будутъ надяться найти у васъ добычу. Къ тому же, они воображаютъ, что мы здсь, на Могаук, лучше приготовлены, и боле способны къ защит, чмъ вы. Послднее, дйствительно, такъ и есть. Вы живете слишкомъ далеко въ сторон, и поэтому не въ состояніи отретироваться сюда, или къ форту съ какой-нибудь надеждой на успхъ, по той же самой причин и мы не въ состояніи оказать вамъ дйствительную защиту. Твой отецъ, человкъ умный, очень хорошо это понималъ, и вашъ домъ укрпленъ такъ, что онъ можетъ держаться нсколько дней съ помощью небольшаго числа людей, достаточно снабженныхъ провіантомъ и боевыми снарядами, даже противъ значительной банды. Вотъ на этомъ-то я и построилъ свой планъ. Ты — хорошій, а твой братъ — самый лучшій стрлокъ во всей колоніи. Вы оба храбрые, ршительные люди, и рискуете только своей собственной шкурой, а это много значитъ въ подобномъ положеніи. Я дамъ вамъ еще двухъ или трехъ человкъ, по твоему выбору, и тогда это уже будетъ ваше дло защищать себя и своихъ ближайшихъ сосдей: Дитмаровъ, Тейхертовъ и Фольцовъ, которые могутъ добраться до васъ,— Эйзенлордамъ же и Беллингерамъ ближе сюда, къ намъ, — и держаться до тхъ поръ, пока мы не будемъ въ состояніи смнить васъ. Мн нтъ надобности говорить теб, Ламбертъ, на какой отвтственный и опасный постъ я тебя ставлю. Отъ вашей бдительности зависитъ не только жизнь вашихъ сосдей, по, можетъ быть, даже судьба всхъ насъ, находящихся здсь. Съ другой стороны, можетъ также случиться, что мы, даже съ помощью милиціи изъ Альбэни, не будемъ въ состояніи отбиться отъ врага, и такимъ образомъ или совсмъ не придемъ къ вамъ на помощь, или же не подоспемъ во время. Согласенъ ли ты, Ламбертъ Штернбергъ, принять на себя это дло?

— Согласенъ, отвчалъ Ламбертъ.

Николай Геркгеймеръ крпко пожалъ ему руку, и обратился къ другой групп. Пасторъ, который слушалъ, усердно вертя свою табакерку и одобрительно кивая головой, тоже протянулъ руку Ламберту, и сказалъ,

— Ты принялъ на себя немаловажное дло, милый молодой человкъ. Да поможетъ теб Господь!

— Аминь, господинъ пасторъ, отвчалъ Ламбертъ: — и я нуждаюсь въ божіей помощи, можетъ быть, больше, чмъ вы думаете. Я пришелъ сюда съ намреніемъ сообщить вамъ, если это будетъ возможно, нчто, весьма важное, и попросить вашего совта. Угодно ли вамъ терпливо послушать меня нсколько минутъ? Я постараюсь быть краткимъ.

— Говори, отвтилъ пасторъ:— хотя я, кажется, уже знаю, о чемъ ты хочешь сказать.

Ламбертъ вопросительно посмотрлъ на пастора.

— Моя хорошая пріятельница, тётка Дитмаръ, уже сообщила мн кое-что, и это я обсудилъ по своему, то-есть я хотлъ сказать съ точки зрнія молодыхъ людей, но все-таки говори.

Ламбертъ разсказалъ ему исторію своей любви къ Катерин съ первой минуты, когда онъ увидалъ ее на палуб корабля, до самаго этого часа, и, наконецъ, выразилъ свое пламенное желаніе, какъ можно скорй, и предъ лицомъ всего свта, назвать двушку своею женою.

— Понимаю, понимаю, сказалъ пасторъ, весь обратившійся въ слухъ:— да, да, это желательно во всхъ отношеніяхъ какъ для двушки, такъ и для тебя, и даже для Конрада, который, пожалуй, надлаетъ еще глупостей.

— Притомъ, сказалъ Ламбертъ:— мн бы хотлось быть соединеннымъ съ Катериной навсегда именно теперь, когда грозитъ опасность.

— Навсегда, серьёзно повторилъ пасторъ,— И это я вполн понимаю. Словомъ, милый молодой человкъ, я охотно готовъ служить теб, это есть моя обязанность и мое серьёзное желаніе. Мы не всегда можемъ исполнять вс формальности, предписываемыя церковью, по Богъ видитъ сердца, и поэтому мы завтра ограничимся единократнымъ оглашеніемъ, и тотчасъ же посл богослуженія совершимъ внчаніе. Доволенъ ли ты этимъ? Хорошо, при этомъ я хочу попросить тебя еще объ одномъ: чтобы ты еще сегодня вечеромъ отвезъ свою невсту къ тетк, и оставилъ бы ее тамъ до завтра, когда ты придешь за нею, чтобы вести ее къ внцу. Богъ видитъ сердца, повторяю я, по люди обращаютъ вниманіе на вншность, и такъ, ради людей, мн бы хотлось, чтобы ты пополнилъ мою просьбу.

— Я охотно исполню ее, ваше преподобіе, сказалъ Ламбертъ:— и сейчасъ посл совщанія поговорю съ тёткой.

— Да вотъ она идетъ сама, сказалъ пасторъ.

Тётка Урсула энергически помогала женщинамъ въ дом Геркгеймера въ работ, вызванной одновременнымъ угощеніемъ столькихъ гостей, затмъ, она объявила, что съ ея согласія не будетъ выдано боле ни одной кружки пива и ни одного стакана рому.

— Вдь, я знаю этихъ господъ, говорила она, подходя къ пастору и Ламберту: — и если можетъ еще что-нибудь выйти изъ совщанія, то надобно начинать его теперь, черезъ часъ говорить съ ними будетъ то же, что проповдывать о благоразуміи лошадямъ. Скажите это Геркгенмеру, господинъ пасторъ, я только присмотрю за своимъ старикомъ, ты можешь идти со мною, Ламбертъ, онъ уже спрашивалъ о теб, а это онъ длаетъ не каждый день, но ты знаешь, что французы всегда возбуждаютъ въ немъ гнвъ, онъ сегодня совершенно преобразился.

Ламбертъ не нашелъ этого, когда теперь подошелъ съ тёткой къ дяд. Старикъ все еще сидлъ въ томъ же углу на скамейк, глубоко надвинувъ на лобъ мховую шапку, съ поникшею головой, которую едва приподнялъ, чтобы нмымъ кивкомъ отвтить на поклонъ Ламберта. Только глаза, обыкновенно полу-закрытые, на минуту сверкнули особеннымъ блескомъ изъ-подъ нависшихъ бровей, но мысли его, вроятно, были далеко, онъ, повидимому, не слыхалъ ничего, что говорилъ ему Ламбертъ.

— Оставь его, сказала тётка Урсула:— у него теперь другое въ голов, намъ самимъ пора приняться за дло, и безъ того будетъ большая путаница.

Очевидно, тётка Урсула была вполн права. Шумъ постоянно усиливался, вс расхаживали съ кружками и бутылками въ рукахъ, чокались другъ съ другомъ, говорили и кричали, когда вдругъ нсколько голосовъ, а потомъ еще многіе закричали: ‘Тише, смирно!’ И всмъ извстная фигура пастора появилась передъ толпою. Онъ влзъ на столъ и стоялъ спокойно, вертя табакерку между пальцами, въ ожиданіи пока его захотятъ слушать. ‘Тише, смирно’! послышалось снова тономъ боле повелительнымъ, но спокойствіе не возстановлялось. Въ нсколькихъ отдаленныхъ группахъ все еще продолжался шумъ и грубый голосъ закричалъ:

— Да что такое нужно пастору?

— Что мн нужно? воскликнулъ священникъ:— я сейчасъ скажу вамъ. Мн хотлось бы попросить васъ, заднихъ, чтобы вы, наконецъ, замолчали, и примнили бы вашу премудрость къ длу въ надлежащее время и въ надлежащемъ мст.

Рзкое слово повсюду возбудило большой смхъ, но затмъ все смолкло. Пасторъ опустилъ табакерку въ карманъ, снялъ большую треугольную шляпу, поправилъ свой короткій парикъ и продолжалъ такимъ образомъ:

— Теперь, я хочу вмст съ вами помолиться Господу и просить его, чтобы чаша, которую мы въ прошломъ году испили до дна, и которой вкусъ еще остался у насъ на язык, на этотъ разъ прошла бы мимо. А если онъ ршилъ въ своей неизрченной премудрости, что такъ не должно быть, и что ему вторично угодно испытать наши сердца, то да дастъ онъ намъ силу перенести это тяжелое испытаніе какъ слдуетъ людямъ мужественнымъ, которые знаютъ, что милосердый Богъ, несмотря ни на что, не покидаетъ того, который самъ не теряетъ мужества, и помогаетъ тому, кто самъ себ помогаетъ. Это, любезные друзья и земляки, есть правило, которое имло значеніе повсюду и во вс времена, но никогда и ни для кого въ большей степени, чмъ въ настоящее время для насъ. Кто спасетъ насъ отъ бды и опасности, кром Бога и насъ самихъ, здсь, на крайней границ страны, обитаемой людьми нашего племени, гд всюду насъ подстерегаютъ враги, думающіе, какъ бы только поглотить насъ? Но я твердо убжденъ, что мы съ Божіею помощью спасемся, если только будемъ исполнять его заповдь: люби ближняго, какъ самого себя. Если мы, какъ слдуетъ братьямъ, сомкнемся плечо съ плечомъ, одушевленные одною мыслію, однимъ чувствомъ и мужествомъ въ опасности, гор и смерти — тогда, но только тогда, милые друзья, мы побдимъ опасность, спасемся отъ бдъ, и если постигнетъ насъ смерть, то умремъ какъ люди достойные при исполненіи нашихъ священнйшихъ обязанностей, какъ люди и христіане. А теперь, любезные друзья, сказавъ вамъ все, что долженъ былъ сказать, какъ служитель слова Божія и какъ мірянинъ, и поблагодаривъ васъ за то, что вы выслушали меня спокойно и внимательно, я надюсь, что вы съ такимъ же вниманіемъ и спокойствіемъ выслушаете, что иметъ сказать вамъ человкъ, котораго вс мы знаемъ и уважаемъ. Онъ, подобно вамъ достойный поселянинъ и, вмст съ тмъ, храбрый воинъ. Да внушитъ ему Господь подать вамъ мудрый совтъ, а. вамъ выслушать его, и да сохранитъ онъ васъ всхъ, и просвтитъ лицо свое на насъ и дастъ намъ миръ, Аминь.

Трогательныя слова пастора, который подъ конецъ говорилъ особенно взволнованнымъ голосомъ, произвели нкоторое впечатлніе, одобрительный шопотъ послышался тамъ и сямъ въ толп, но едва замолкъ голосъ оратора и его фигура исчезла со стола, какъ раздались отдльные голоса, хотя мене громкіе, чмъ прежде: ‘Къ чему эта болтовня? Неужели мы пришли сюда для того, чтобы слушать проповдь? Слова не стоютъ денегъ, и пастору хорошо разглагольствовать: въ прошломъ году онъ былъ однимъ изъ первыхъ, которые спрятались въ фортъ и предоставили другихъ ихъ судьб, но разумется, чмъ дальше отъ выстрловъ, тмъ лучше’

Такъ говорили недовольные, другіе возражали, что стыдно говорить такія вещи о почтенномъ человк, третьи кричали: Смирно! пусть вонъ идутъ т, которые не хотятъ быть смирными! Тише! разв вы не видите, что Геркгеймеръ хочетъ говорить? Пусть говоритъ Геркгеймеръ!

Николай Геркгеймеръ, уже нсколько минутъ стоявшій на стол и разсматривавшій публику своими умными, серьёзными глазами, могъ, наконецъ, начать свою рчь. Онъ говорилъ долго и убдительно. Онъ до мелкихъ подробностей развилъ планъ, который въ общихъ чертахъ сообщилъ Ламберту. Тутъ было предусмотрно и соображено все, и грозящая опасность, которой нелцзя было избжать, ограничена возможно тсными предлами.

— Вотъ все, что я имю вамъ сказать, заключилъ онъ:— теперь ваше, дло обсудить мои предложенія. Мы люди свободные и всякій можетъ длать, что ему угодно, и тмъ или другимъ способомъ рисковать своей шкурой. Но если мы свободны, то это не мшаеп. намъ быть единодушными, напротивъ того, мы только этимъ способомъ можемъ сохранить и поддержать нашу свободу. Но единодушіе невозможно, если вы будете, какъ теперь, кричать и перебивать другъ друга. Если кто изъ васъ придумалъ что-нибудь лучшее, чмъ я, то пусть выйдетъ сюда и говоритъ, а если нтъ — то пусть молчитъ и слушаетъ. И не забывайте поговорки, которую мы часто повторяемъ своимъ дтямъ: ‘Кто не хочетъ слушать, тотъ долженъ почувствовать’. Кто желаетъ говорить посл меня?

— Я! я! закричали нсколько дюжинъ голосовъ.

— Вы не можете говорить вс разомъ, сказалъ Геркгеймеръ не безъ горечи.— Такъ или сюда ты, Габеркорнъ, ты кричишь громче другихъ.

Гансъ Габеркорнъ, перевозчикъ, появился на стол, рядомъ съ Геркгеимеромъ. Этотъ маленькій, коренастый, лохматый человкъ такъ часто ораторствовалъ у стойки шинка, принадлежавшаго къ перевозу, и такъ часто бранилъ своего богатаго сосда по ту сторону рки, что никоимъ образомъ не могъ упустить случая, какъ онъ выражался, сказать правду при всхъ. Онъ пожелалъ узнать, дйствовалъ ли Николаи Геркгеймеръ честно и пососдски, придумавши устроить разомъ три переправы на пространств одной полумили, посл того, какъ ему, Габеркорну, было общано, что онъ останется единственнымъ перевозчикомъ въ этой мстности, вслдствіе чего онъ поселился на такой земл, которая состоитъ только изъ песку и болота, и на которой онъ давно умеръ бы съ голоду, еслибы у него не было шинка. Правда, эти дв новыя переправы будутъ только временныя и снова будутъ уничтожены, а что станется потомъ — чортъ его знаетъ, но вдь извстное дло, что переправа безъ шинка не можетъ существовать, и такъ на другихъ обихъ переправахъ также будутъ устроены шинки, и тогда для него будетъ все равно — сегодня или завтра придутъ французы и убьютъ его съ женою и дтьми. Что касается до него, то онъ съ своей стороны желаетъ лучше умереть за одинъ разъ, чмъ умирать медленною голодною смертью.

— Гансъ Габеркорнъ правъ, закричали полдюжины голосовъ.

— Срамъ, позоръ этому нехорошему человку, который думаетъ только о себ, закричали другіе, тснясь къ столу, съ котораго Гансъ Габеркорнъ быстро соскочилъ. Его мсто было тотчасъ же занято толстымъ Іоганномъ Мертенсомъ, который имлъ большую ферму на болот между Могаукомъ и Бухтой близь церкви и котораго многіе считали богаче самаго Геркгеймера. Во всякомъ случа можно было быть увреннымъ, что Іоганнъ Мертенсъ предложитъ непремнно противоположное тому, чего хотятъ Геркгеймеръ и пасторъ Розенкранцъ. Онъ утверждалъ, что они постоянно держатъ руку другъ друга и этою своею любимою фразой началъ свою рчь. Онъ говорилъ: можно ли полагаться на планъ, составленный безъ содйствія его, Іоганна Мертенса, который тоже могъ бы вставить свое слово, и который иметъ на своемъ пастбищ крупнаго рогатаго скота десятью головами боле, чмъ люди, которыхъ онъ не хочетъ называть, не говоря уже объ овцахъ и англійскихъ свиньяхъ, которыхъ онъ завелъ первый. А вдь каждый ребенокъ знаетъ, что овецъ нельзя выводить изъ хлва, когда надъ ихъ головами горитъ крыша, и ему хотлось бы увидать того, кто могъ бы угнать пятьдесятъ штукъ свиней такъ скоро, чтобы ихъ не перегналъ хромой индецъ, не говоря уже о дюжин быстроногихъ. Пусть думаютъ объ Іоганн Мертенс какъ хотятъ, но онъ честный человкъ, который не прячется съ своимъ мнніемъ подъ кустомъ. Это только ему и хотлось высказать.

Рчь толстаго крестьянина была очень не складна и отчасти пропадала въ жиру его подбородка, по его приверженцы, которыхъ было не мало, тмъ громче изъявляли свое одобреніе криками и ораньемъ. Противная партія не осталась въ долгу. Поднялся невообразимый гвалтъ, котораго не могъ перекричать даже могучій голосъ Николая Геркгеймера. Казалось, что это совщаніе, отъ исхода котораго зависла участь нсколькихъ сотенъ людей, вслдствіе неразумія, заносчивости нсколькихъ десятковъ, должно было окончиться смятеніемъ и буйствомъ. Вдругъ возл Николая Геркгеймера появилась фигура, одинъ видъ которой внезапно водворилъ спокойствіе и безмолвіе въ бушевавшемъ собраніи, точно покой никъ вышелъ изъ могилы и вздумалъ говорить: это была гигантеки-длинная, сухая фигура стараго Христіана Дитмара, который широко распростеръ свои костлявыя руки, точно для заклинанія, между тмъ, какъ его сдые волосы, выбивавшіяся безобразными прядями изъ-подъ большой мховой шапки, волновались отъ втра вокругъ его призрачнаго лица. Христіанъ Дитмаръ возвысилъ голосъ, звучавшій подобно раскатамъ грома, и заговорилъ:

— Итакъ, должно исполниться слово, и грхи отцовъ будутъ взысканы на сынахъ до третьяго и четвертаго колна! Да, грхи нашихъ отцовъ! Они препирались и ссорились, и подымали руки другъ на друга, въ то время, какъ франкскіе волки выли вокругъ нмецкой овчарни. И волки ворвались въ овчарню, душили и рзали и насыщали свою злобу. У меня они убили родителей, братьевъ и сестеръ… Я видлъ это моими собственными глазами, я видлъ, какъ запылали дома моихъ сосдей, и городъ превратился въ груду развалинъ и пепла,— прекрасный, величавый городъ на берегу Неккара!— а между развалинами блуждали рыдающія женщины, отыскивая подъ пепломъ скелеты своихъ мужей и братьевъ и восклицали: Увы! увы! будьте прокляты палачи и убійцы-поджигатели! И я, слабый мальчикъ, повторялъ эти проклятія вмст съ ними. И много лтъ спустя, я прибылъ сюда, и снова нашелъ наглыхъ франкскихъ волковъ, которые выли вокругъ нмецкой овчарни. И снова поднялись въ ней междоусобія и ссоры, и я ссорился также, какъ и другіе, отдлился отъ другихъ и съ женою и дтьми отправился, чтобы отомстить тмъ, которые убили моихъ родителей. Какой же видъ имла эта месть? Она имла видъ четырехъ прекрасныхъ юношей, лежавшихъ на трав у поръ отца, каждый съ пулею въ груди!

Христіанъ Дитмаръ замолчалъ на нсколько минутъ, какъ будто стараясь побороть скорбь, поднявшуюся въ его сердц при этомъ воспоминаніи, затмъ продолжалъ съ удвоенною страстностью:— Такъ и вы страдали и истекали кровью подъ жадными зубами своихъ враговъ, но я, пострадавшій больше всхъ, говорю вамъ: я заслужилъ это, потому что я слпо слдовалъ голосу сердца, призывавшаго къ мщенію, и не внималъ рчамъ благоразумныхъ людей, и вы также страдали подломъ и будете страдать, потому что вы не хотите слушать. Вы глупцы и безумцы! вы точно также, какъ пришли съ разныхъ сторонъ, хотите разбрестись: одинъ сюда, другой сюда, для того, чтобы волкамъ было легко справиться съ вами. Пусть же падетъ на васъ кровь ваша и дтей вашихъ, подобно тому, какъ кровь моихъ дтей и моя собственная пала на меня. Вотъ, взгляните!

И Христіанъ Дитмаръ сорвалъ съ головы мховую шапку. Широкій ужасный рубецъ, подобный кровавому потоку, опоясывалъ его высокій, обнаженный лобъ отъ одного виска до другого.

— Вотъ здсь, повторилъ онъ, проведя указательнымъ пальцемъ по кровавому слду,— Здсь, здсь!

Онъ обими руками схватился за голову и упалъ съ глухимъ крикомъ, страшно раздавшимся среди всеобщаго безмолвія. Николай Геркгеймеръ принялъ его въ свои объятія, но старикъ скоро оправился, съ помощью подбжавшаго къ нему Ламберта сошелъ со стола и, опираясь на сильную руку своей жены, направился черезъ толпу, въ сопровожденіи Ламберта, къ выходу со двора.

— Ну, слышали? сказала тётка Урсула, обращаясь къ тмъ, которые съ видомъ озабоченности и любопытства проталкивались къ нимъ: — слышали вы, соломенныя головы? Чего вы стоите здсь и глазете разинувши рты? Я одна справлюсь съ моимъ старикомъ. Лучше идите назадъ и длайте такъ, какъ онъ говорилъ, и ты, Ламбертъ, тоже останься здсь, а когда подешь мимо насъ, то остановись на минуту, мн еще надо поговорить съ тобой.

Изъ длиннаго ряда лошадей, стоявшихъ въ открытомъ стойл, Ламбертъ вывелъ лошадей, принадлежавшихъ Дитмарамъ, и взнуздалъ ихъ. Онъ помогъ взобраться на сдло своему дяд, который снова впалъ въ свое безмолвіе, и посл необыкновеннаго возбужденія казался совершенно безучастнымъ ко всему. Между тмъ, тётка Урсула придвинула скамейку и съ помощью ея сла на свою лошадь. Ламбертъ смотрлъ вслдъ удалявшимся, пока они не дохали до переправы, гд, въ отсутствіи Ганса Габеркорна, старшій его сынъ исправлялъ его должность, и возвратился въ собраніе, въ которомъ теперь господствовало совершенно другое настроеніе.

Появленіе и слова Христіана Дитмара произвели сильное впечатлніе. Вс знали ‘полоумнаго Христіана’ и его исторію, знали, что онъ, потерявъ своихъ сыновей, сдлался безмолвнымъ, такъ что самые старые его друзья забыли звукъ его голоса. И вдругъ этотъ нмой заговорилъ и произнесъ грозныя слова, которыя, какъ обоюдуострый мечъ, пронзили душу его слушателей, смотрвшихъ на него въ оцепенломъ изумленіи. Да, да, если это было не чудо, то, по крайней мр, ужасное знаменіе, достаточно вразумительное для суеврныхъ душъ. Когда молчатъ люди, то камни вопіютъ. Правда, они съ самаго начала не молчали, но они не слушали. Теперь же они желали слушать, и именно Геркгеймера, Геркгеймеръ снова долженъ былъ высказать имъ свое мнніе.

Онъ исполнилъ ихъ желаніе и имлъ совсмъ другой, лучшій успхъ, чмъ въ первый разъ. Теперь вс нашли, что дло должно вести именно такъ, а не иначе, что лучшаго совта и нельзя было придумать. Если французы на этотъ разъ выберутъ Канадскую бухту первымъ пунктомъ для своего нападенія, то это будетъ очень плохо для Ламберта Штернберга, Дитмаровъ, Эйзенлордовъ и другихъ, но измнить этого нельзя. И когда на стол появился Ламбертъ и въ немногихъ простыхъ словахъ объявилъ, что онъ съ гордостью принимаетъ на себя исполненіе даннаго ему порученія, что онъ до послдняго издыханія будетъ находиться на своемъ посту и приглашаетъ молодыхъ людей, обладающихъ мужествомъ и хорошимъ ружьемъ, для защиты праваго дла, сегодня же отправиться съ нимъ, то Августъ и Фрицъ Фольцы съ Христіаномъ Эйзенлордомъ и дюжиною другихъ закричали: ‘Я, я!’ Они столпились вокругъ него и начали спорить другъ съ другомъ.

Затмъ, были выбраны предводители трехъ конныхъ отрядовъ, которые должны были охранять поселенцевъ, бгущихъ къ фортамъ внизъ и вверхъ по Могауку и между Могаукомъ и Бухтой, и начальники стражи у стараго и у двухъ новыхъ предполагаемыхъ перевозовъ. Танъ же скоро были найдены подходящіе люди и для другихъ важныхъ постовъ, которые надлежало занять. Хорошее настроеніе, овладвшее всмъ собраніемъ, не допускало ни брани, ни споровъ, т же, которые негодовали молча, какъ, напримръ, Гансъ Габеркорнъ и Іоганъ Мертенсъ, сочли благоразумнымъ приберечь свои возраженія до боле удобнаго времени.

Однако, было уже далеко за полдень, когда Николай Геркгеймеръ объявилъ дла оконченными и попросилъ пастора закрыть засданіе. Пасторъ положилъ свою табакерку въ карманъ, сталъ на столъ и сказалъ сильнымъ голосомъ, въ которомъ слышалось, однако, глубокое волненіе:

— Любезные сосди и друзья. Я не хочу говорить вамъ длинныя рчи, вы нетерпливо желаете возвратиться домой къ своимъ женамъ и друзьямъ, — я только попрошу васъ вмст со мною возблагодарить Бога, отверзшаго наши сердца для духа братства и любви, и обратиться къ нему съ молитвой, чтобы онъ сохранилъ въ насъ этотъ духъ для тхъ тяжелыхъ дней, которые теперь грозятъ намъ. Тогда наше открытое сердце и недремлющій духъ укрпитъ вашу руку и мы будемъ жить подъ защитою нашей твердыни, которая есть Богъ. Князь міра сего, какъ онъ ни кажется ужаснымъ, не можетъ ничего сдлать противъ Бога, который не оставитъ доблестныхъ нмцевъ. А теперь, любезные сосди и друзья, идите домой и держите свои уши на сторож и свой порохъ сухимъ. Если же завтра, какъ это легко можно предположить, у васъ будетъ больше дла и вамъ нельзя будетъ придти въ церковь, такъ это не бда и да пошлетъ Господь всмъ намъ радостное свиданіе. Аминь.

— Аминь, аминь! послышалось кругомъ въ толп мужчинъ, между которыми теперь не было ни одного несознававшаго глубокой, торжественной серьёзности этой минуты. Они сошлись въ гнв и распр, а разошлись въ мир и единодушіи. Большинство подошло къ Геркгеймеру, чтобы пожать ему, на прощаніе, руку, и въ особенности уврить его, что онъ во всякомъ случа можетъ на нихъ разсчитывать. Вокругъ Ламберта собрались молодые люди, которые непремнно хотли занять опасный постъ, такъ что потребовался, наконецъ, авторитетъ Геркгеймера, чтобы сдлать выборы. Ламбертъ объявилъ, что онъ не можетъ взять боле четырехъ человкъ, такъ-какъ къ нимъ присоединится онъ самъ съ Конрадомъ, а шести хорошихъ ружей совершенно достаточно для защиты дома. Для большаго числа людей, въ случа продолжительной осады, могло бы не достать провизіи. Чтобы никого не обидть, прибгли къ жребію, который указалъ на Фрица Фольца съ Бухты, Якова Эрлиха и Антона Бирмана изъ Могаука и Ричарда Геркгеймера. Ламбертъ могъ быть доволенъ этимъ ршеніемъ судьбы. Все это были достойные молодые люди, а Фрицъ Фольцъ и Ричардъ Геркгеймеръ — его закадычные друзья. Было ршено, что двое послдніе, жившіе по близости, явятся къ своему посту сегодня же, а двое другихъ придутъ завтра.

Наконецъ-то можно было Ламберту, который остался послднимъ изъ всхъ, остававшихся здсь, проститься съ Геркгеймеромъ.

— Я не хочу тебя удерживать боле, сказалъ Геркгеймеръ:— хотя мн еще о многомъ нужно бы поговорить съ тобой. Я завтра самъ пріду къ теб.

Ламбертъ былъ на столько вжливъ, что не торопился, по когда онъ, наконецъ, пожалъ на прощанье руки Эйзенлордамъ, Тейхертамъ и дюжин другихъ, которые за рюмкою неподдльной старой водки у Ганса Габеркорна еще разъ хотли поговорить о только-что слышанномъ и ршенномъ, когда Фрицъ Фольцъ крикнулъ ему вслдъ: ‘Итакъ, до свиданья, Ламбертъ, сегодня вечеромъ!’ и когда онъ, укрпившись на стременахъ, пустилъ повода,— то онъ глубоко вздохнулъ и бросилъ безпокойный, испытующій взглядъ на небо, гд солнце уже почти окончило свой путь. Оставалось, можетъ быть, полчаса до полнаго заката. Влво отъ него, на равнин, поля и болота мерцали красными ослпительными огнями, такъ что онъ едва могъ различать высокія крыши домовъ, тамъ и сямъ черными точками видны были въ огненномъ мор фигуры возвращавшихся всадниковъ и пшеходовъ. Справа, чмъ дале онъ халъ, тмъ ближе придвигались къ нему холмы и скалы, могучіе стволы гигантскихъ сосенъ горли темнымъ пурпуромъ, а ихъ зубчатыя вершины, объятыя зеленозолотымъ пламенемъ, поднимались къ безоблачному небу. Но съ каждымъ шагомъ Ганса солнце опускалось все ниже, и прежде, чмъ Ламбертъ усплъ дохать до фермы Беллингеровъ, огненное море слва расплылось въ синемъ туман и къ вечеру только верхушки самыхъ высокихъ деревьевъ сіяли потухавшими отблесками дневнаго свта. Вечеръ наступилъ быстро, и такъ же быстро сильныя копыта добраго коня ударяли въ покрытую травою почву, но Ламбертъ увидлъ, что онъ раньше, чмъ черезъ часъ, не можетъ дохать до дому.

Имъ овладло невыразимое нетерпніе. Тоскливое порыванье къ милой, съ которымъ онъ храбро боролся въ теченіе всхъ этихъ часовъ, вступило теперь въ свои права и наполнило его сердце до такой степени, что онъ едва могъ дышать. Минуты казались ему часами, къ этому примшалось еще другое мучительное чувство — страхъ чего-то такого, чего онъ не могъ опредлить, чему онъ не могъ дать никакого имени, и что, можетъ быть, вслдствіе этого самаго, казалось ему еще боле ужаснымъ. Подобнаго ощущенія онъ еще не испытывалъ въ своей жизни, оно было весьма похоже на страхъ ребенка, мучимаго страшными грезами, отъ которыхъ онъ напрасно старается очнуться. Ламбертъ громко стоналъ. Гансъ тоже стоналъ подъ шенкелями своего нетерпливаго всадника.

Такъ мчался онъ впередъ, не оглядываясь ни направо, ни налво, не останавливаясь ни у Беллингеровъ, ни у Эйзенлордовъ, ни у Фольцовъ, хотя женщины везд кричали ему съ порога: ‘эй, Ламбертъ, куда ты такъ спшишь?’ Онъ несся все скоре и скоре, и наконецъ, такъ, какъ только желалъ и могъ бжать Гансъ, который началъ уже сердиться на поведеніе своего, обыкновенно благоразумнаго, здока.

Тётка Урсула просила его захать къ ней, по пути, что согласовалось съ собственнымъ желаніемъ Ламберта. Ему было необходимо объясниться съ тёткой насчетъ того, о чемъ ему говорилъ пасторъ. Поэтому, дохавъ до жилища Дитмаровъ, онъ волей-неволей остановилъ своего взмыленнаго коня

— Не съ ума ли ты сошелъ, Ламбертъ, сказала тётка Урсула, услыхавъ шаги Ламберта, входившаго въ комнату: — бдная лошадь мокра, какъ кошка, которая восемь дней пробыла въ вод, и въ какомъ самъ ты вид!

— Мое сердце чуетъ что-то недоброе тамъ! проговорилъ Ламбертъ, заикаясь.

— Ба-ба-ба! сказала тётка Урсула.— Что можетъ тамъ случиться? Конрадъ. Полно, Ламбертъ, я ужь вижу, что теперь нельзя теб сказать ни одного разумнаго словечка, такъ позжай-себ съ Богомъ дальніе, я только-что уложила своего старика въ постель и дала ему чашку чаю, поэтому я теперь совсмъ свободна и могу сбгать къ теб на тасокъ, а теперь отправляйся.

Она хлопнула по мокрой ше Ганса, который нетерпливо закусилъ уже удила. Ламбертъ помчался.

— Влюбленные всегда бываютъ не въ полномъ ум, сказала тётка Урсула, глядя ему вслдъ и покачивая головой: — однакожъ, однакожъ… Конрадъ — сумасшедшая голова и сегодня утромъ имлъ такой видъ, какъ-будто онъ потерялъ разсудокъ. Надо, въ самомъ дл, присматривать за нимъ.

И тётка Урсула снова пошла въ домъ, сняла съ гвоздя свое ружье и отправилась большими шагами по дорог, вслдъ за Ламбертомъ, который уже исчезъ въ вечернемъ туман, поднявшемся надъ бухтой.

X.

Когда Ламбертъ разстался съ Катериной, то она осталась на мст въ какомъ-то оцпенніи. Убжденіе въ необходимости остаться явилось такъ неожиданно, она такъ быстро ршилась сдлать это, а исполненіе такъ скоро послдовало за намреніемъ, что когда фигуры всадниковъ исчезли на поворот дороги, и она дйствительно осталась одна, ей казалось, что это былъ тяжелый сонъ, отъ котораго ей надобно очнуться. Она провела рукой по лбу и глазамъ, но все оказалось дйствительностью: — вотъ стояли пустыя ясли, лежало пустое ведро, опрокинутое лошадью Адама, валялась подушка, которую въ послднюю минуту отстегнулъ Ламбертъ, на короткой потоптанной трав виднлись слды лошадиныхъ копытъ, вотъ открытая дверь, на порог которой въ послднюю минуту стоялъ Ламбертъ. Катерина сдлала нсколько шаговъ, точно хотла поспшить вслдъ за нимъ, и остановилась, приложивъ руки къ громко бившемуся сердцу. Ее одолвало отчаяніе, но она старалась подавить его. ‘Онъ такъ часто называлъ меня мужественной двушкой, говорила она сама себ, и неужели мн теперь плакать и жаловаться подобно ребенку, котораго мать оставила одного на нсколько минутъ. Вдь Ламбертъ скоро вернется, непремнно скоро вернется’.

Она вошла въ домъ, посмотрть который часъ. Стрлка на шварцвальдскихъ часахъ показывала двнадцать. Домъ Николая Геркгеймера находился въ двухъ миляхъ разстоянія. Если положить на дорогу туда и обратно отъ трехъ до четырехъ часовъ и на совщаніе два часа, то Ламбертъ могъ возвратиться въ тесть или — самое позднее — въ семь часовъ. Конечно, это пространство времени продолжительное, но у нея много дла, да можетъ быть и Конрадъ возвратится сегодня съ охоты пораньте.

‘Уже ради Конрада мн слдовало остаться здсь, сказала Катерина про себя, прибирая со стола. Онъ долженъ пріучиться видть во мн сестру, и это такъ и будетъ, если мы станемъ показывать ему довріе, если ничего не будемъ отъ него скрывать. Ахъ, еслибъ я уже вчера могла привтствовать его какъ брата! Но это можно поправить, и слдуетъ поправить сегодня же, когда онъ возвратится. Тогда мы будемъ мирно жить вмст, и дикарь найдетъ, что совсмъ не такъ дурно имть пріятельницу, которая заботится объ немъ, пока самъ онъ не полюбитъ какую-нибудь двушку и не устроитъ своего собственнаго гнзда тутъ же, рядомъ съ нами, или у опушки лса, который онъ такъ любитъ. Это будетъ такая веселая, счастливая жизнь. Мы будемъ хорошими сосдями, я буду любить его жену, а она — меня’.

Катерина сла къ очагу, и подперши голову рукой, съ полузакрытыми глазами задумчиво смотрла впередъ. Огонь на очаг тихо трещалъ, стнные часы тикали, на лугу пли птицы, сквозь широко отворенную дверь солнце освщало золотомъ тнистую прохладную комнату и въ яркой полос свта кружились атомы пыли, свтившіеся точно звзды. Они сверкали, мелькали, перепутывались и точно нагоняли другъ друга. А затмъ это были уже не золотыя звзды, а смющіяся дтскія личики, которыя появлялись изъ полумрака угловъ, приближались къ ея колнямъ и снова прятались и выглядывали своими ясными, веселыми, голубыми глазами. Потомъ видніе исчезло, солнце свтило попрежнему въ тихую комнату, огонь трещалъ, часы стучали, а на лугу пли птицы.

Молодая двушка встала и снова принялась за работу, но на ея кроткихъ невинныхъ чертахъ лежало иное выраженіе: иныя мысли, оснившія ее точно откровеніе, наполняли ея душу. Сознаніе, что она невста, наполнявшее ее блаженствомъ, смнилось какимъ-то другимъ чувствомъ, въ которомъ она не могла дать себ отчета, это было боле глубокое, серьёзное чувство, которое отличалось отъ перваго настолько, какъ свтъ полудня, лежавшій теперь на лугахъ и лсахъ, отличался отъ ранняго утренняго свта. Это были т же самыя волнующіяся травы и вершины деревъ, это былъ тотъ же самый прозрачный ручей и колеблющійся тростникъ — и однакоже все преобразилось точно по мановенію волшебства и говорило другимъ, таинственнымъ языкомъ. Теперь только она дйствительно поняла, почему Ламбертъ, такой правдивый и откровенный, такъ долго скрывалъ отъ нея, что она будетъ жить съ нимъ одна въ его дом. ‘Одна! а разв не случилось бы то же самое, еслибъ онъ сказала. мн правду! еслибы онъ объявилъ мн, что онъ любитъ меня и не хочетъ сдлать своею служанкою? Разв не случилось бы то же самое? Разв я не полюбила его также съ первой минуты и не послдовала за нимъ черезъ города, непроходимыя пустыни, направляясь въ неизвстную даль, подъ дождемъ и солнцемъ, днемъ и ночью? Что же такое измнилось? Разв сходя съ корабля рука объ руку я не сказала ему: ты будешь моимъ господиномъ? И разв не говорится въ церкви, когда священникъ соединяетъ руки любящихъ: ‘да будетъ онъ твоимъ господиномъ’. Да, онъ будетъ моимъ господиномъ, теперь и всегда’.

Такъ говорила Катерина, желая изгнать странный страхъ, наполнявшій ея сердце, такъ что у нея часто захватывало духъ въ то время, какъ она приводила въ порядокъ свою коморку и складывала свое небольшое имущество въ шкафъ, устроенный въ балкахъ стны. Затмъ, когда ничего не оставалось тутъ длать, она поднялась — въ первый разъ — по лстниц въ верхній этажъ, обошла галлерею, окружавшую домъ и выдвигавшуюся на нсколько футовъ надъ нижнимъ этажомъ, а съ боковъ обнесенную высокимъ, сложеннымъ изъ толстыхъ досокъ брустверомъ съ бойницами. За исключеніемъ одного чуланчика, довольно бдно обставленнаго, въ которомъ спали братья ныншнюю ночь, остальное пространство, служившее на зиму кладовою, было теперь пусто и служило складочнымъ мстомъ для всего, что не могло помститься внизу. Катерина углубилась въ обсужденіе плана, который она составила сегодня утромъ вмст съ Ламбертомъ — устроить маленькое уютное жилище здсь, гд было больше воздуха и простора, чмъ внизу. Но безъ Ламберта планы не клеились.

Она сошла съ лстницы и была удивлена, когда, взглянувъ на часы, увидла, что прошелъ только часъ со времени отъзда Ламберта. Она взяла работу и сла съ нею на маленькую скамейку у двери, въ тни галлереи.

Кругомъ было все безмолвно, втеръ совершенно утихъ и только чуть-чуть тамъ и сямъ колебались прибрежные тростники или полевыя травы. Бабочки, лниво махая крылышками, медленно перелетали съ цвтка на цвтокъ, сонливо звучало жужжанье пчелъ и стрекотанье кузнечиковъ, вызванныхъ необыкновенною теплотою дня. Изъ лсу повременамъ раздавался крикъ лснаго сокола или другой какой-то птицы, неизвстной Катерин. По голубому небу скользили одинокія бловатыя облака, бросая тнь на освщенную солнцемъ равнину,

Катерина сперва наслаждалась этимъ безмолвіемъ, но лотомъ оно начало ее тяготить. Она почувствовала свое одиночество. Она опустила свою работу на колни. Образъ, который много уже лтъ назадъ изгладился изъ ея памяти, вдругъ выступилъ передъ нею, хотя и въ блдныхъ краскахъ, но совершенно явственно, это былъ образъ ея умершей матери, которая, убранная цвтами, лежала въ гробу, а она, маленькая десятилтняя двочка, стояла возл нея. Къ ней подошелъ отецъ и сказалъ: — вотъ мы оба теперь одиноки.

Одиноки! Страхъ все боле и боле сжималъ сердце Катерины. Принявшись опять за работу, она пыталась запть псню, которая всегда приходила ей на умъ, когда она сидла въ такомъ спокойствіи, какъ теперь:

Полетла-бъ я высоко

Если-бъ соколомъ была!

Но какъ ни тихо напвала она эту псню, она не могла идти дальше первыхъ тактовъ, ея голосъ страннымъ образомъ казался ей чужимъ, она боялась своего собственнаго голоса.

Не лучше ли пойти ей на хозяйственный дворъ, гд она была сегодня утромъ съ Ламбертомъ, гд она пережила съ нимъ такія блаженныя минуты?

Она встала и пошла внизъ но тропинк, поспшно, почти бгомъ, и съ сильно бьющимся сердцемъ прислонилась къ изгороди. Овцы, стоявшія вблизи, побжали прочь и испуганно посматривали на нее издали, своими глупыми глазами. На двор — все было тихо, куры и индйки убжали въ поле. Когда она, возвращаясь назадъ, подошла къ фруктовымъ деревьямъ, въ втвяхъ которыхъ сегодня утромъ такъ сладко плъ реполовъ, оттуда вылетла какая-то коричневая хищная птица и быстро направилась къ лсу. Въ трав лежало нсколько пёрышекъ,

Катерина возвратилась домой еще въ боле грустномъ настроеніи, и услась около двери съ твердымъ намреніемъ спокойно ожидать возвращенія Ламберта и бороться съ своею то свою.

Такъ она терпливо сидла въ теченіе долгихъ безконечныхъ часовъ. Въ зеленыхъ вершинахъ деревьевъ солнечные лучи становились красне, у окраины лса тни длались все шире и гуще, одинъ за другимъ появлялись олени, пока наконецъ цлое стадо ихъ не вышло на опушку. Отъ времени до времени стаи голубей съ быстротою молніи пролетали надъ равниной отъ одной стороны лса къ другой, высоко надъ ними вереницы дикихъ гусей медленно тянулись въ лучезарномъ эфир, наполняя воздухъ своимъ монотоннымъ крикомъ, пока все снова не погружалось въ безмолвіе и Катерина слышала шумъ крови, приливавшей къ ея вискамъ.

Катерина была не въ состояніи переносить этого доле. Она вспомнила, что въ дом, на одной полк, помщенной слишкомъ высоко для того, чтобы она могла достать до нея рукою, она видла нсколько книгъ. Она побжала туда, придвинула столъ, поставила на него скамейку и достала книги.

Ихъ было дв, он были переплетены въ свиную кожу, сильно запылены и источены червями. Одна изъ нихъ была библія, а другая, повидимому, книжка историческаго содержанія. Катерина открыла библію. Замтка, сдланная на первомъ лист, была написана частію на латинскомъ язык, который настолько былъ знакомъ дочери пастора, что она, хотя не безъ труда, могла разобрать, что эта книга принадлежала Ламберту-Конраду-Эммануилу-Штернбергу, бывшему студенту теологіи въ Гейдельберг. Посл того, какъ въ ужасную зиму 1709 г., когда вино замерзало въ бочкахъ, а птицы застывали на лету, его родители, нкогда зажиточные винодлы въ Пфальц, потеряли все свое состояніе, онъ, вмст съ молодымъ бочаромъ Христіаномъ Дитмаромъ изъ Гейдельберга, присоединился къ большой партіи переселенцевъ, отправлявшихся въ Америку, куда и прибылъ, едва живой, 13-го іюня 1710 г., посл продолжительнаго и труднаго путешествія внизъ по Рейну, я дале, черезъ Голландію и Англію. Онъ, съ своими друзьями и товарищами по несчастію, поселился у Гудсонова залива, гд и надется окончить свою жизнь въ мир и спокойствіи.

Это желаніе, однако, не исполнилось. Дальнйшія замтки, слдовавшія за этимъ разсказомъ, и написанныя понмецки, какъ будто писавшій усплъ съ теченіемъ времени забыть свою латынь, гласили, какъ онъ переселился изъ Гудсона на Могаукъ, изъ Могаука въ Шогэри и, наконецъ, на Канадскую бухту, вмст съ своимъ врнымъ спутникомъ, христіаномъ Дитмаромъ.

Затмъ, былъ записанъ день его сватьбы съ Елизаветою-Христиною Франкъ изъ Шогэри, младшею сестрою Урсулы, жены его стараго друга, а нын свояка. Затмъ слдовали дни рожденія Ламберта и Конрада, и смерть Христины. Этимъ грустнымъ событіемъ, вроятно, окончилась книга жизни стараго гейдельбергскаго студента, боле онъ не прибавилъ ни одной строчки.

Катерина задумчиво смотрла на пожелтвшія строки, потомъ тихо закрыла книгу и взяла другую, поменьше. Она была озаглавлена: ‘Описаніе разрушенія города Гейдельберга 22-го и 23-го мая 1689 года’. Она стала читать сперва машинально, но мало-по-малу начала понимать, что она читаетъ, и вскочила съ крикомъ ужаса. Великій Боже! что прочла она! Разв возможно, чтобы люди свирпствовали такъ другъ противъ друга? Возможно ли, чтобы существовали изверги, которые не щадили ни старческихъ сдинъ, ни непорочности двушекъ, ни невинной улыбки ребенка, для которыхъ не было ничего священнаго? Неужели это возможно!

Почему же нтъ? Разв шайки Субиза, которыя свирпствовали въ городахъ и деревняхъ ея отечества, и которыхъ холодная жестокость и дикое нахальство изгнали ея стараго отца, ее самое, и всхъ ихъ сосдей, и друзей изъ милой родины за море,— разв эти люди не были достойными сыновьями и внуками тхъ изверговъ, которые, подъ начальствомъ Медана и Деборжа, сожгли Пфальцъ и превратили Гейдельбергъ въ груду развалинъ?

Почему же нтъ? Разв они, эти французы, не такъ же распоряжались здсь въ прошломъ году, вмст съ своими союзниками и единомышленниками, здсь, въ этихъ горахъ, лсахъ и долинахъ,— т самые французы, которые теперь угрожаютъ снова, и которыхъ приближеніе уже возвщено? Ужасно, ужасно!

Какъ ни грустно было Катерин до сихъ поръ, но бдная двушка до настоящей минуты не чувствовала страха какой-нибудь опредленной опасности, теперь же этотъ страхъ овладлъ ею съ великою силой, она неподвижными глазами смотрла на опушку лса, изъ таинственной тишины котораго каждую минуту могли появиться враги. Она съ напряженіемъ прислушивалась до того, что кровь застучала въ ея вискахъ, точно хотла разорвать вены. Боже мой, Боже мой! что съ нею будетъ? Какъ могъ Ламбертъ оставить ее въ этой ужасной пустын,— онъ, который такъ долго былъ ея защитникомъ и покровителемъ, который берегъ ее какъ зеницу ока! Хоть бы пришелъ Конрадъ! онъ и вчера воротился около этого времени. Нтъ, позже, солнце уже зашло тогда, а теперь оно еще стоитъ надъ лсомъ. Но зачмъ ему сегодня оставаться такъ же долго? И кто, посл Ламберта, могъ бы лучше защитить ее, если не братъ его, сильный, храбрый, которому было достаточно появиться на порог дома для того, чтобы жители его почувствовали себя въ совершенной безопасности. Это Ламбертъ говорилъ еще сегодня утромъ. Зачмъ же онъ не приходитъ теперь, когда его такъ тоскливо ждутъ?

Катерина сжала руками свои бьющіеся виски. Что оставалось ей длать, если не ждать, пытаясь прогнать этотъ ребяческій страхъ? Около нея лежала библія, въ минуты грусти она часто почерпала спокойствіе и утшеніе въ этой драгоцнной книг. Она взяла ее и начала читать съ того мста, на которое упалъ ея взглядъ:

‘И Господь милостиво взглянулъ на Авеля и его жертву.

‘А на Каина и его жертву онъ взглянулъ немилостиво. Тогда Каннъ ожесточился, и лицо его исказилось.

‘Тогда Господь сказалъ Капну: ‘Чего ты злобствуешь и зачмъ твое лицо исказилось?

‘Тогда Каинъ сталъ говорить съ своимъ братомъ Авелемъ. И случилось, что когда они были вмст въ пол, Каинъ возсталъ противъ своего брата Авеля и убилъ его’.

Буквы запылали въ глазахъ Катерины. Она снова вскочила съ глухимъ крикомъ ужаса. Каинъ убилъ Авеля! а она желала возвращенія его, этого ужаснаго человка, который сегодня утромъ со злобнымъ видомъ произносилъ самыя страшныя угрозы! Нтъ, нтъ, онъ не долженъ приходить, онъ не долженъ застать ее здсь одну! Онъ совсмъ не долженъ ее никогда видть. Ей слдуетъ идти на встрчу Ламберту. Она должна предупредить его, сказать ему, что братъ убьетъ его изъ-за нея, что Ламберту слдуетъ или отказаться отъ нея, или уйти съ ней далеко, бжать отъ брата, и она сама должна спасти себя отъ этого ужаснаго брата.

И Катерина бросилась бжать съ холма къ ручью съ такою поспшностью, какъ будто блокгаузъ позади нея былъ объятъ пламенемъ, она бжала вдоль ручья, не оглядываясь и не замчая, что бжитъ въ противоположную сторону, и съ каждымъ шагомъ все боле отдаляется отъ Ламберта. Наконецъ, добжавъ до моста, у котораго вчера вечеромъ догналъ ее Ламбертъ, она увидла свою ошибку. Катерина хотла возвратиться назадъ, но съ нею произошло то же, что бываетъ иногда съ человкомъ, потерпвшимъ кораблекрушеніе, увлекаемымъ обратно въ море тою самою волною, которая должна была вынести его на берегъ. Ей казалось невозможнымъ уйти отъ бды, отъ которой она хотла убжать. Не будучи въ состояніи ршиться на что-нибудь другое, совершенно выбившись изъ силъ, она упала, и какъ-будто въ ожиданіи смертельнаго удара, склонила голову и закрыла лицо руками.

— Катерина!

Она медленію ошяла руки отъ мертвенно-блднаго лица и безсознательно посмотрла на Конрада, который съ ружьемъ за плечами и въ сопровожденіи собаки, стоялъ передъ ней точно вынырнувши изъ нрибреаінаго тростника. Она была приготовлена къ его приходу: она знала, что онъ придетъ, поэтому она не чувствовала прежняго безъименнаго, неопредленнаго ужаса, напротивъ того, ею овладло какое-то странное спокойствіе и она сказала совершенно невозмутимымъ тономъ:

— Ты пришелъ поздно, я ждала тебя.

— Въ самомъ дл? сказалъ Конрадъ.

Онъ тоже былъ очень блденъ и выраженіе его лица странно измнилось. Катерина очень хорошо это замтила, но это не могло поколебать ея ршимости — исполнить свое намреніе, хотя бы это стоили ей жизни. Она встала не безъ труда, потому что члены ея точно одервенли, и сказала ему, направляясь къ дому:

— Я ожидала тебя, потому что, прежде чмъ оставить вашъ домъ, мн хотлось кое-что сказать теб.

Конрадъ вздрогнулъ. Катерина чувствовала это, несмотря на то, что глаза ея были опущены, однакоже она продолжала, невольно ускоривъ шаги:

— Я хочу теб сказать то, чего не могла сказать сегодня утромъ, такъ-какъ это случилось посл твоего ухода: — я помолвлена съ твоимъ братомъ.

Она ожидала, что теперь послдуетъ взрывъ, но Конрадъ молча шелъ рядомъ съ нею.

— Мы помолвлены, повторила Катерина, и ея голосъ по мр того, какъ она говорила, сдлался тверже.— Это случилось сегодня утромъ посл твоего ухода, и я сама не знаю какъ. Знаю только, что Ламбертъ сдлалъ для меня больше, чмъ кто-нибудь, за исключеніемъ моего дорогого, покойнаго отца. Я ему обязана жизнію и потому моя жизнь принадлежитъ ему, и я отдала бы ему эту жизнь во всякое время, когда бы онъ ея потребовалъ. Онъ не требовалъ ея сегодня отъ меня, я отдала ему ее добровольно, т.-е. мою жизнь и мою любовь, что одно и то же. А теперь…

— А теперь? спросилъ Конрадъ.

— А теперь я должна бжать отсюда, если ты не будешь тмъ добрымъ братомъ, котораго такъ любитъ Ламбертъ, если злыя слова, которыя ты сказалъ сегодня утромъ, ты превратишь въ злыя дла. Какъ могу я оставаться и видть, что я посяла раздоръ между братьями, въ то время, когда вы оба должны стоять рука объ руку другъ съ другомъ противъ врага? Куда идти мн — этого я не знаю, знаю только, что не могу оставаться, нова ты сердишься на брата изъ-за меня. Но видишь ли, Конрадъ, между тмъ, какъ я это говорю, мн кажется невозможнымъ, чтобы ты захотлъ стать между мною и Ламбертомъ

— Почему невозможнымъ? спросилъ Ламбертъ.

— Потому, что ты любишь своего брата, отвчала Катерина, длаясь все смле, чмъ больше она говорила:— и имешь всевозможныя причины любить его, а меня ты не любишь, т.-е. такъ, какъ меня любитъ Ламбертъ. Да и какъ это возможно? ты вдь совершенно не знаешь меня, ты увидалъ меня въ первый разъ вчера, а сегодня видлся со мною нсколько минутъ. Если я дйствительно понравилась теб, а между тмъ ты теперь узналъ, что сердце мое принадлежитъ другому, именно твоему брату, то что остается теб длать, если не радоваться нашему счастію, какъ слдуетъ честному человку, также какъ порадовались бы мы, еслибы небо послало теб подобное же счастіе, что, надюсь, скоро случится?

Они пришли къ дому. Собака, опередившая ихъ, теперь шла къ нимъ навстрчу, махая хвостомъ и прыгнула на своего господина. Конрадъ отстранилъ ее отъ себя, но не съ своею обычною, грубою запальчивостью, выраженіе его лица было скоре грустное, чмъ сердитое. Его движенія показывали сильную усталость, онъ опустился, почти упалъ на скамейку, на которой лежала работа Катерины вмст съ книгами, и, упершись локтемъ въ колно, опустилъ голову на руку.

— Ты чувствуешь голодъ и жажду посл продолжительной охоты, не приготовить ли теб ужинъ?

Конрадъ покачалъ головой. Всякій страхъ оставилъ Катерину. При вид этого неукротимаго дикаря, сдлавшагося такимъ тихимъ и углубленнымъ въ себя, въ ея сердц зашевелилось другое чувство.

— Конрадъ, тихо сказала Катерина.— Конрадъ, повторила она, положивъ ему руку на плечо.— Я буду любить и тебя также.

Глухой стонъ, похожій на стонъ смертельно раненаго звря, вырвался изъ широкой груди Конрада, онъ закрылъ лицо обими руками и громко заплакалъ, какъ ребенокъ, и подобно нжной фигур ребенка, фигура этого высокаго мужчины трепетала отъ бушевавшей въ немъ страсти.

Катерина съ минуту стояла въ безпомощномъ оцепненіи, но вскор и изъ ея глазъ полились слезы, и вмст съ слезами явились у нея нжныя слова состраданія и утшенія. Она повторяла ему, что будетъ любить его, что она любитъ его, какъ только сестра можетъ любить брата, что его юное, страстное сердце успокоится, что онъ будетъ видть въ ней сестру и найдетъ въ этомъ чувств чистое счастіе, пока и для него въ любви какой-нибудь достойной двушки не расцвтетъ другое счастіе, которому она и Ламбертъ порадуются отъ души.

— Не называй его имени! вскричалъ Конрадъ.

Онъ вскочилъ, дрожа всми членами, глаза его горли, и онъ судорожно ухватился за стволъ ружья, стоявшаго возл него.

— Ты воображаешь умаслить меня одними словами, мн — сладкія слова, а ему — поцалуи! Я видлъ сегодня въ лсу, какъ хорошо ты умешь цаловаться.

И онъ разразился громкимъ хохотомъ. Катерина въ ужас отступила.

— Такъ, сказалъ Конрадъ:— вотъ это твое настоящее лицо! Ну, что: ты все еще любишь меня, какъ сестра?

— Если ты такъ не похожъ на брата, то нтъ, но ты самъ не знаешь, что говоришь.

— Дйствительно не знаю, заскрежеталъ зубами Конрадъ.

— И не знаешь, что длаешь, сказала Катерина: — иначе ты постыдился бы мучить такъ бдную, безпомощную двушку.

Она прислонилась къ косяку двери, блдная, дрожащая, со сложенными на груди руками, большіе глаза ея смотрли въ упоръ на съумасшедшаго, который напрасно старался избгнуть ея взгляда, и бсновался подобно дикому зврю, бгая взадъ и впередъ.

Но вотъ залаяла собака, и въ ту же самую минуту послышался глухой звукъ копытъ лошади, мчавшейся во весь карьеръ. Ужасъ охватилъ Катерину. Если теперь возвратится Ламбертъ,— а это могъ быть только онъ, — то что изъ этого выйдетъ?

— Конрадъ, воскликнула она: — Конрадъ, это твой братъ.

И, побуждаемая овладвшимъ ею чувствомъ, она бросилась къ его ногамъ, и охватила его колни.

— Оставь меня! вскричалъ Конрадъ.

— Не оставлю, пока ты не поклянешься, что не сдлаешь ему никакого зла.

— Оставь меня! закричалъ Конрадъ еще разъ, и съ силою вырвался отъ нея.

Катерина, шатаясь, попробовала встать, запнулась, и упала, ея голова сильно ударилась о высокій порогъ двери, она чуть не потеряла сознанія, но,сдлавъ неимоврное усиліе, встала, когда услыхала гнвные голоса, и бросилась между братьями.

— Ламбертъ! Конрадъ! Ради-Бога! Лучше убейте меня, но разойдитесь! Конрадъ, вдь это твой братъ! Ламбертъ, онъ не знаетъ, что длаетъ.

Братья оставили другъ друга, и, задыхаясь, смотрли одинъ на другаго сверкающими глазами. Ружье Ламберта во время борьбы упало на землю. Конрадъ держалъ свое приподнятымъ въ сильныхъ рукахъ.

— Ну, сказалъ Ламбертъ: — отчего ты не стрляешь?

— Я не желаю твоей смерти, еслибы я желалъ отнять у тебя жизнь, то могъ бы это сдлать сегодня утромъ.

— Чего же ты хочешь?

— Отъ тебя — ничего. Зачмъ ты явился именно теперь? Намъ не слдовало видться другъ съ другомъ, но такъ-какъ мы уже сошлись, то я теб скажу, что это должно быть въ послдній разъ. Иди своею дорогой, а я пойду своей.

И онъ рзкимъ движеніемъ перекинулъ за спину ружье, и повернулся, чтобы уйти. Ламбертъ загородилъ ему дорогу.

— Конрадъ, сказалъ онъ: — ты не долженъ уходить. Я забуду, что ты поднялъ руку на меня, забудь и ты, что я сдлалъ то же самое. Заклинаю тебя памятью отца и матери: не уходи изъ родительскаго дома.

— Онъ слишкомъ малъ для всхъ насъ, возразилъ Конрадъ, съ горькою проніей.

— Такъ мы оставимъ его, я охотно это сдлаю, если ты останешься здсь.

— Мн не нужно никакого дома, сказалъ Конрадъ.

— Но домъ нуждается въ теб, ты долженъ защищать его противъ враговъ. Или ты хочешь, чтобы онъ былъ уничтоженъ пламенемъ? Ты знаешь, что французы приближаются, — знаешь объ этомъ, можетъ быть, больше насъ всхъ, и мы сегодня съ большимъ сожалніемъ чувствовали твое отсутствіе. Неужели ты хочешь измнить общему длу, — твоему брату, твоимъ друзьямъ, женщинамъ и дтямъ? Конрадъ, ты не (долженъ уходить.

— Для того, чтобы вы могли спрятаться такъ же, какъ въ прошлый разъ? воскликнулъ Конрадъ:— а я не хочу прятаться, я буду сражаться открыто, одинъ, самъ по себ, а вы хоть пропадайте здсь въ своихъ берлогахъ, — мн до этого нтъ дла. Пусть кровь моя падетъ на меня, если я когда-нибудь снова переступлю черезъ этотъ порогъ!

Онъ надвинулъ на глаза мховую шапку, позвалъ свою собаку, и когда она пришла, толкнулъ ее съ такою силою, что она завизжала, и отскочила.

— Ты можешь оставаться здсь, закричалъ онъ.— Будьте вы вс прокляты!

Это было послднее слово, которое слышала Катерина. Ужасное напряженное волненіе послднихъ часовъ истощило ея силы, а паденіе окончательно потрясло ее. Она чувствовала колотье въ вискахъ и шумъ въ ушахъ, и точно въ туман увидала склонившуюся надъ нею фигуру Ламберта, потомъ оказалось, что это былъ не Ламбертъ, а тётка Урсула, затмъ все погрузилось въ глубокій мракъ.

XI.

Тётка Урсула сидла у постели Катерины, заботливо наблюдая за каждымъ движеніемъ молодой двушки, которая хотя лежала съ закрытыми глазами, но, повидимому, не спала. Тётка Урсула неоднократно щупала ея пульсъ, и перемняла на ея лбу холодные компрессы. Теперь она снова склонилась надъ нею, прислушалась къ ея дыханію, сдлавшемуся боле спокойнымъ, кивнула съ довольнымъ видомъ головой, и прошептала:

— Ну, теперь безпокоиться нечего, теперь надо посмотрть, что длаетъ Ламбертъ.

Она встала, и вышла изъ комнаты такъ тихо, какъ только позволяли ея неуклюжіе сапоги, и сдлала недовольную мину, когда скрипнула дверь, которую она отворяла со всевозможною осторожностью. Ламбертъ, сидвшій у очага, поднялъ глаза, и посмотрлъ на нее испуганно-вопросительнымъ взглядомъ. Тётка Урсула сла рядомъ съ нимъ, уперлась ногами въ очагъ, и сказала тономъ, который былъ разсчитанъ на шопотъ, но при ея басистомъ, грубомъ голос оказался какимъ-то глухимъ ворчаньемъ:

— Ну, Ламбертъ, тамъ, и она указала движеніемъ своей большой головы на коморку: — тамъ покамстъ все идетъ хорошо. Двушка эта — отличное созданіе, и завтра будетъ опять крпко держаться на ногахъ. Еслибъ мы, женщины, должны были тотчасъ умирать изъ-за вашихъ глупостей, то это было бы уже черезчуръ.

Ламбертъ схватилъ руку доброй женщины, слезы показались у него на глазахъ, тётка Урсула не знала, какъ это случилось, но ея рсницы были тоже влажны. Она раза два глубоко вздохнула, и сказала:

— Стыдись, Ламбертъ, у тебя сердце точно у цыпленка. Я теперь вспомнила, что я, собственно говоря, цлый день ничего не ла. Дай-ка мн кусокъ хлба и ветчины, или что у тебя есть, а если найдется въ бутылк глотокъ рому, то и это не мшаетъ, только прибавь къ нему дв трети воды. Порядочный человкъ никогда не долженъ пить эту огненную жидкость иначе. А теперь мы поговоримъ съ тобою толкомъ. Намъ нечего стсняться: двушка спитъ такъ крпко, что не проснется раньше, какъ черезъ шесть часовъ.

Ламбертъ вынулъ, что было нужно изъ кухоннаго шкапа, тётка Урсула придвинула свой стулъ къ столу, и сказала, съ аппетитомъ истребляя закуску:

— Знаешь ли ты, Ламбертъ, вдь эта двушка — сокровище.

Ламбертъ утвердительно кивнулъ головой.

— И что ни ты, ни Конрадъ, и ни одна мужская образина въ этой земной юдоли не достойна этой двушки.

Глаза Ламберта сказали: ‘да’.

— Я теперь только хорошенько разглядла ее, сказала тетка Урсула: — теперь, когда она лежала блая, окровавленная, точно голубка, которую я видла сегодня утромъ. Нтъ ни одной злой или кривой черты въ ея миломъ личик. Все — чистота и невинность, какъ будто Господь отрылъ окно на небесахъ и послалъ ее оттуда на землю! О, Боже мой! Подумать, что такому дивному созданію предстоитъ такой же крестъ, такое же горе, которое мы унаслдовали отъ проматери Евы! Это слишкомъ ужасно. Однако, Ламбертъ, ты тутъ ничего не можешь сдлать, потому что не ты создалъ міръ. Но ты вполн хорошій человкъ, и что только тётка Урсула можетъ сдлать, чтобы помочь теб достигнуть счастья,— она сдлаетъ отъ всего сердца. За это могу поручиться.

— Благодарю васъ, тётушка, отвчалъ Ламбертъ.— Могу сказать, что я всегда былъ увренъ въ вашей доброт, и разсчитывалъ на васъ, но я боюсь, что теперь намъ никто не можетъ помочь. Какимъ образомъ идти мн съ нею къ божьему алтарю, когда я знаю, что братъ завидуетъ моему счастью? И еслибы я могъ это сдлать, то Катерина не перенесетъ мысли, что она есть виновница непримиримаго гнва Конрада. Она знаетъ, какъ я любилъ этого мальчика, и какъ люблю его еще теперь. Я готовъ пролить свою кровь за него, а онъ отрекается отъ меня и отъ всхъ насъ, и притомъ именно теперь!

Ламбертъ грустно опустилъ голову на ругу. На суровомъ лиц тётки Урсулы тоже лежала глубокая печаль. Ей хотлось сказать Ламберту что-нибудь утшительное, но она ничего не могла придумать. Ламбертъ продолжалъ:

— Вдь я не сержусь на него, да и какъ это возможно? Вы знаете, тётушка, что мы долгое время были въ нершимости — не послать ли его вмсто меня въ Нью-Йоркъ, ему было удобне отлучиться, чмъ мн, и мы считали для него полезнымъ когда-нибудь повидать чужихъ людей. Тогда вдь и онъ могъ бы увидть Катерину, и поступилъ бы наврное такъ, какъ и я, и кто знаетъ, какъ бы тогда сложились обстоятельства.

Тётка Урсула покачала своею большою головой.

— Не говори пустяковъ, Ламбертъ, сказала она: — сообразивъ все, я всегда думала, что это должно было случиться именно такъ, какъ случилось, и затмъ нечего объ этомъ и толковать.

— Да и я не могу вообразить, чтобы это могло случиться иначе, сказалъ Ламбертъ:— такъ же, какъ не могу представить, что вотъ эта рука, которую я готовъ бы отдать, лишь бы воз вратить Конрада, не моя.

— А я отдала бы об свои руки, и еще свою старую голову въ придачу, еслибы этимъ могла сдлать, чтобы мои четыре мальчика живые вошли въ эту дверь. Ламбертъ, Ламбертъ, помни, что ‘если’ и ‘но’ — хорошія слова, но надо держать ихъ отъ себя подальше, иначе можно отъ нихъ сойти съ ума. Я испытала это на себ и на своемъ старик.

— Но вдь Конрадъ не умеръ, возразилъ Ламбертъ:— тутъ еще не всякая надежда пропала. Вдь я тоже потерялъ голову, я не зналъ, что говорю, и что длаю. Онъ и безъ того былъ уже довольно несчастливъ, ахъ, тётушка, я тутъ и самъ, конечно, виноватъ, мн хотлось бы сказать это и поговорить съ нимъ отъ души, вдь онъ всегда слушалъ меня. Какъ вы думаете, тётушка?

— Да что мн думать? раздражительно отвчала тётка Урсула.— Это все старая исторія: сперва вы переворачиваете весь міръ вверхъ дномъ, а потомъ бжите и кричите: ‘какъ вы думаете, тётушка?’ Да разв я — Богъ? Полно, Ламбертъ, что Конрадъ еще не умеръ — это правда, по выбрасывать ребенка вмст съ вайной не слдуетъ, а подливать масло въ огонь — значитъ, только усиливать пламя. Если ты пойдешь теперь къ Конраду, изъ этого не выйдетъ добра,— это называется желать срывать фиги съ терноваго густа. Розы выростаютъ не вдругъ, Ламбертъ, не вдругъ.

Тётка Урсула еще нсколько разъ повторила эти послднія слова, какъ будто ими хотла восполнить недостатокъ въ полезномъ совт.

— Но время не терпитъ, сказалъ Ламбертъ: — кто знаетъ, когда придутъ сюда французы, можетъ быть, завтра, а завтра должна была совершиться наша свадьба. Великій Боже!

И онъ разсказалъ тётк, что было ршено у него съ пасторомъ.

— Да, да, человкъ предполагаетъ, а Богъ располагаетъ, сказала тётка Урсула.— О завтрашнемъ дн не можетъ быть и рчи: бдняжка не оправится еще настолько къ завтрему, что же касается до всего другаго, то я позабочусь -обо всемъ. Ко мн ли придетъ двушка, или я къ ней, — это совершенно все равно, даже въ глазахъ пастора, не говоря о Бог, которому слишкомъ много дла для того, чтобы онъ заботился о подобныхъ пустякахъ. На первый разъ — я здсь, хотя мн и хотлось бы присмотрть за своимъ старикомъ, который сегодня совсмъ вышелъ изъ себя, и былъ похожъ на язычника, но если это такъ слдуетъ, то я останусь здсь. Вдь долженъ же кто-нибудь здсь хозяйничать, когда прибудетъ твое войско. Тише, Плутонъ! Что съ нимъ длается? Должно быть, твои товарищи идутъ. Поди-ка, посмотри, Ламбертъ, а я, покамстъ, взгляну, что длаетъ двушка. Если это дйствительно они, то не пускай ихъ въ домъ, ночь тепла, и вы можете держать караулъ и на открытомъ воздух. Кто захочетъ спать, тотъ можетъ взойти сюда и лечь у очага, но какъ можно тише, это — мое условіе. Впрочемъ, я скоро ворочусь.

Тётка Урсула ушла въ каморку, Ламбертъ вышелъ за дверь, унимая ворчавшаго Плутона. Онъ вслушивался въ ночную тишину, и теперь до его слуха дошелъ шумъ шаговъ его товарищей. Вскор ихъ фигуры выдвинулись изъ легкаго тумана, который еще тянулся по лугамъ вдоль ручья, хотя довольно высоко надъ лсомъ уже взошелъ мсяцъ. Ихъ было трое. |У Ламберта забилось сердце: онъ ожидалъ только Фрица Фольца и Ричарда Геркгеймера. Неужели третій былъ Конрадъ? Наврно такъ, это долженъ быть онъ. Но изъ широкой груди Плутона вырывались точно раскаты грома. ‘Неужели умное, врное животное не узнало своего господина?’ Ламбертъ съ величайшимъ волненіемъ пошелъ на встрчу приближавшимся.

— Богъ помочь, произнесъ свжій голосъ Ричарда Геркгеймера.

— Да поможетъ теб Богъ, сказалъ Фрицъ Фольцъ

Третій отсталъ на нсколько шаговъ.

— Кто тамъ третій? спросилъ Ламбертъ дрожащимъ голосомъ.

— Попробуй отгадать, смясь, сказалъ Ричардъ.

— Полоумный малый, сказалъ Фрицъ Фольцъ.

— Онъ непремнно хотлъ идти съ нами, хотя даже Анхенъ ршила, что ему незачмъ понапрасну тратить заряды, сказалъ Ричардъ.

— Это Адамъ Беллингеръ? спросилъ Ламбертъ.

— Ну, подходи же сюда ты, трусишка, сказалъ Фрицъ Фольцъ.

— Крпко ли вы держите собаку? сказалъ Адамъ нершительнымъ голосомъ.

Ричардъ и Фрицъ засмялись, но Ламбертъ не могъ вторить имъ, какъ онъ сдлалъ бы во всякое другое время. Адамъ вмсто Конрада! И что могло заставить этого дурня предпринять ночное путешествіе, если не желаніе побывать вблизи Катерины? Можно себ вообразить, чего только не насказалъ имъ дорогой болтливый Адамъ!

— Послушай, сказалъ Ричардъ, взявъ Ламберта подъ руку:— поди сюда поближе, мн нужно сказать теб нсколько словъ.— Ты не сердись на насъ, что мы привели съ собою Адама: его никакъ невозможно было уговорить. Богъ знаетъ что забралось въ его телячью голову. Изъ его глупыхъ рчей мы, разумется, ничего бы не поняли, по женщины его семейства объяснили намъ, въ чемъ дло. Ну, Ламбертъ, милый другъ, желаю теб счастія отъ всего сердца, и теперь я могу сказать теб, что при этомъ извстіи у меня свалилась съ плечъ большая тяжесть. Ты знаешь, что мн всегда нравилась Анхенъ и она не показывала отвращенія ко мн, но старый Беллингеръ забралъ себ въ голову, что ты, а не кто другой, долженъ быть его зятемъ. А теперь, если ты женишься на чужой двушк, то все улаживается. И такъ еще разъ и отъ всего сердца желаю теб счастія и благополучія.

— Желаю и теб того же самаго, сказалъ Ламбертъ.

— Я знаю это, сказалъ Ричардъ:— но мы должны поздороваться съ твоею невстой, Ламбертъ. Если она вполовину такъ хороша, какъ увряетъ клятвенно Адамъ, то это должно быть настоящее чудо. Она въ дом?

Они стояли передъ дверью, двое другихъ остались позади ихъ, Ламбертъ усадилъ своего молодаго друга рядомъ съ собою на скамейку и вкратц разсказалъ ему все, что, вроятно, сообщилъ бы ему рано или поздно, и чего нельзя было ни на минуту скрывать теперь.

— Таково мое положеніе, Ричардъ, закончилъ онъ свой разсказъ.— Ты можешь себ представить, какъ тяжело у меня на сердц.

— Совершенно понимаю, сказалъ Ричардъ Геркгеймеръ, дружески пожавъ руку Ламберту.— Бдный другъ мой, вдь это скверная исторія. Конраду, право,стыдно въ такое время ссориться съ тобою и отказываться отъ общаго дла, когда съ нами дйствуютъ заодно даже такіе люди, какъ Іоганъ Мертенсъ и Гансъ Габеркорнъ.

— Видишь ли, Ричардъ, вотъ это-то и огорчаетъ меня больше всего, сказалъ Ламбертъ.— Ты знаешь, что говорили про насъ въ прошломъ году: что будто бы мы держимъ сторону французовъ и что Конрадъ охотнъе говоритъ поиндйски, чмъ понмецки,— и пропасть позорныхъ вещей. Что же будутъ говорить теперь, когда услышатъ, что въ ту самую минуту, когда наступаетъ опасность, Конрада опять нтъ съ нами?

— Пусть говорятъ, что хотятъ, сказалъ Ричардъ.— Мой отецъ, пасторъ и вс благоразумные люди были всегда на твоей сторон: они и теперь будутъ знать, въ чемъ дло. Притомъ Конрадъ, можетъ быть, еще одумается.

— Дай Богъ, сказалъ Ламбертъ съ глубокимъ вздохомъ.

— А теперь я хочу сказать объ этомъ нсколько словъ Фрицу Фольду, сказалъ Ричардъ, вставая: — а потомъ ты объяснишь намъ, что намъ слдуетъ длать въ эту ночь.

Ричардъ Геркгеймеръ направился въ ту сторону, гд стояли двое другихъ и повидимому спорили между собою. Въ ту же минуту тётка Урсула вышла изъ двери.

— Это ты, Ламбертъ?

— Да, тётушка.

— А кто же другіе?

Ламбертъ назвалъ своихъ друзей.

— Чего нужно Адаму? спросила тётка Урсула.— Парень совсмъ одурлъ. Но это твое дло, Ламбертъ. Завтра ты долженъ выпроводить этого дурня: намъ не нужны здсь лишніе рты. На эту ночь пусть онъ остается вмст съ другими. Катерина уже встала: она говоритъ, что хворать теперь не время. Въ этомъ она совершенно права, она стоитъ у огня и варитъ твоимъ товарищамъ ужинъ, какъ будто ничего не случилось. Славная двушка! Теперь я пойду домой, а насчетъ того, что говорилъ теб пасторъ, то, разумется, это было говорено съ добрымъ намреніемъ, но въ сущности это пустяки. Ты человкъ скромный, и двушка — тоже не втренная особа, а Богъ видитъ сердца.

Ламбертъ поспшилъ въ домъ, пройдя мимо тётки Урсулы. Катерина встртила его съ головою, обвязанною платкомъ, блдная, но съ пріятною улыбкой на губахъ.

— Ты не долженъ бранить меня, сказала она:— я хотла только сдлать удовольствіе тётк и прикинулась спящей. Я все слышала, я никакъ не могла лежать спокойно, въ то время какъ у тебя столько гостей. Я чувствую себя совсмъ хорошо.

Она положила свою голову ему на плечо и прошептала:

— И ты все-таки любишь меня, Ламбертъ, не смотря ни на что?

Ламбертъ крпко держалъ въ своихъ объятіяхъ милую двушку, когда послышалось громое ‘гмъ!’ и тётка Урсула появилась въ дверяхъ, въ сопровожденіи трехъ молодыхъ людей.

— Пожалуйте, молодые люди, сюда, сказала тётка Урсула:— и принимайтесь за ужинъ, т.-е. когда онъ будетъ готовъ. А вотъ это — Катерина, возлюбленная невста моего милаго Ламберта, да нечего вамъ стоять точно соляной столбъ Лота. А Адаму Беллингеру нехудо закрыть ротъ, въ который не влетятъ жареные голуби. Сегодня вечеромъ будетъ только одинъ супъ, и ему самому придется пошевелить руками, которыя онъ поэтому можетъ вынуть изъ кармана. Вотъ такъ, Ричардъ Геркгеймеръ, это хорошо что ты сейчасъ подалъ Катерин руку, ты понимаешь приличія, это ты наслдовалъ отъ своей матери. А теперь я отправлюсь домой. Да хранитъ тебя Богъ, Катерина, и тебя, Ламбертъ, и всхъ васъ. Завтра я снова приду сюда и даже, можетъ быть, со своимъ старикомъ. Теперь никому не нужно заботиться обо мн: тётка Урсула сама найдетъ свою дорогу.

Говоря такимъ образомъ, она перекинула ружье черезъ плечо, поцаловала Катерину въ лобъ, пожала руки всмъ молодымъ людямъ поочередно и вышла изъ дома на свжій ночной воздухъ.

Трое гостей повидимому взглянули съ облегченіемъ, когда тётка Урсула повернулась къ нимъ своею широкою спиною и ея сильные шаги замолкли въ отдаленіи. Но прошло довольно много времени, прежде чмъ они ршились свободне говорить и смотрть вокругъ себя, капъ ни любезно Катерина приглашала ихъ ссть, увряя, что супъ скоро^будетъ готовъ. Ричардъ Геркгеймеръ сказалъ Фрицу Фольцу: ‘садись же, Фрицъ’, по самъ продолжалъ стоять, а Фрицъ Фольцъ толкалъ Адама Беллингера въ бокъ и спрашивалъ его, разв онъ не видитъ, что онъ мшаетъ пройти двушк? При этомъ они потирали свои руки, точно он у нихъ совсмъ замерзли, несмотря на то, что на узкомъ лбу Адама били видны крупныя капли пота. Когда же они начинали говорить, то говорили шопотомъ, какъ будто супъ, который Катерина поставила теперь на столъ, долженъ былъ быть ихъ послднимъ блюдомъ въ этой жизни.

Адамъ Беллингеръ не былъ вполн увренъ, что это не оправдается относительно его самаго. Фрицъ Фольцъ давеча объяснялъ ему, что главное — усердно поддерживать патрули и что Адамъ, если онъ такъ пламенно желаетъ помряться съ французами, долженъ начать съ этого. Разумется, не шутка — рыскать ночью по лсамъ, когда за каждымъ деревомъ можемъ стоять французъ. Но онъ, Адамъ, научитъ этихъ господъ приличіямъ. Адамъ утверждалъ, что онъ пришелъ помогать защит блокгауза противъ ночнаго нападенія, а не затмъ, чтобы бродя по лсу въ ночномъ мрак и туман позволить французамъ убить или индйцамъ — скальпировать его. Изъ-за этого у нихъ поднялся споръ, который былъ прерванъ, а теперь возобновленъ проказникомъ Фрицомъ. Онъ желалъ узнать отъ Адама, какимъ образомъ онъ отличитъ ночью древесный пень отъ индйца? А Ричардъ спрашивалъ: какъ онъ думаетъ поступить, когда вдругъ почувствуетъ, что его вдругъ хватаютъ за его длинные желтые волосы и бросаютъ на земь. Вслдствіе этихъ и подобныхъ этимъ вопросовъ, предлагаемыхъ обоими мучителями, Адамъ чувствовалъ безграничное смущеніе и громко смялся, хотя на самомъ дл готовъ былъ расплакаться. Но тутъ вступилась Катерина и замтила, что мужественный человкъ въ минуту опасности найдетъ что длать, хотя и не можетъ предсказать напередъ, какъ онъ поступитъ въ данномъ случа.

— Разумется, сказалъ Адамъ: — въ мизинц молодой двушки больше ума, чмъ въ вашихъ головахъ, ужь я буду знать, что мн длать.

Онъ сопровождалъ эти храбрыя слова такимъ нжнымъ, благодарнымъ взглядомъ на Катерину, что оба проказника разразились громкимъ смхомъ и даже на серьёзномъ лиц Ламберта промелькнулъ отблескъ веселости.

— Пусть будетъ такъ, сказалъ онъ:— Адамъ исполнитъ свою обязанность такъ же хорошо, какъ и другіе, а теперь пора подумать о ночномъ караул. Надо двухъ человкъ на каждые два часа. На первый разъ отправимся мы съ Адамомъ. Покойной ночи, Катерина.

Онъ подалъ Катерин руку, другіе послдовали его примру, по когда Ламбертъ съ Адамомъ вышли изъ дому, то Фрицъ Фольцъ и Ричардъ Геркгеймеръ послдовали за ними.

— Мы тоже останемся на двор, сказалъ Ричардъ:— я знаю по опыту, что Фрицъ не можетъ не храпть, а это не можетъ не обезпокоить Катерину, которой необходимъ сонъ.

Фрицъ Фольцъ съ своей стороны сказалъ, что онъ-то можетъ удержаться отъ храпа, но Ричардъ не можетъ оставить свою болтовню и потому имъ лучше остаться на двор.

— Славные вы ребята, сказала. Ламбертъ.

— Какіе тамъ славные, съ горячностью возразилъ Ричардъ:— я цлую ночь простоялъ бы на голов, еслибы зналъ, что черезъ это Катерин будетъ лучше спать.

— А я улегся бы въ воду по самое горло, сказалъ Фрицъ Фольцъ.

Адамъ посмотрлъ на полный яркій мсяцъ, стоявшій надъ лсомъ, и вздохнулъ

— Поди сюда, Адамъ, сказалъ Ламбертъ.— Начнемъ свой обходъ.

И они отправились въ путь, въ сопровожденіи Плутона. Двое другихъ, закутавшись въ свои одяла, растянулись передъ дверью на сухомъ песк. Фрицъ Фольцъ не храплъ, Ричардъ Геркгеймеръ не болталъ, оба смотрли на сіявшія звзды и были погружены въ размышленія, которая, къ счастію, остались неизвстными для Густхенъ и Анхенъ Беллингеръ.

Катерина, убравши все въ дом, отправилась спать. Никогда ее такъ хорошо и такъ ревностно не охраняли, какъ въ эту ночь.

XII.

Слдующій день было воскресенье, но оно не принесло нмцамъ на Могаук и Бухт праздничнаго спокойствія, а множество работы, трудовъ, шума, смятенія. Съ ранняго утра во всхъ фермахъ поселенцевъ слышалась такая возня и суетня, точно въ пчелиномъ уль. Женщины все устроивали и укладывали, въ мстахъ хорошо выбранныхъ, по возможности уединенныхъ, рыли ямы, и въ нихъ прятали разныя цпныя вещи, которыя неудобно было тащить съ собою. Мужчины приводили въ порядокъ свое оружіе, или сгоняли скотъ съ пастбищъ и изъ лсовъ и запирали въ закуты, чтобъ каждую минуту можно было погнать его въ фортъ или въ домъ Геркгеймера, какъ приказано было вчера вечеромъ. Посланные торопливо спшили по разнымъ направленіямъ, отъ времени до времени мчался всадникъ, торопясь къ одному изъ сборныхъ пунктовъ, назначенныхъ для трехъ летучихъ отрядовъ. Всми овладло чувство безопасности и гордости, когда нсколько часовъ спустя подобный отрядъ, составленный изъ двадцати-четырехъ молодыхъ людей, хорошо вооруженныхъ и на хорошихъ лошадяхъ, подъ предводительствомъ Карла Геркгеймера, старшаго брата Ричарда, поднялся вверхъ по рк, чтобы произвести рекогносцировку вверхъ по Блэкъ-Риверу. Оба новыхъ перевоза были также готовы къ полудню. Тутъ убдились, какъ полезно это распоряженіе, еще наканун встртившее такое сильное противодйствіе, даже въ настоящую минуту, не говоря уже о томъ, когда дло дйствительно дойдетъ до бгства. Но многимъ было трудно поврить этой возможности: солнце такъ ярко сверкало золотомъ на лазури неба, птицы такъ радостно распвали въ зелени деревьевъ, а изъ маленькой церкви на холм такъ звучно раздавался по полямъ звонъ маленькаго колокола! Но вдь и въ прошломъ году двнадцатаго ноября солнце взошло съ такимъ же яркимъ блескомъ, а при его закат пылало множество домовъ,— а на поляхъ лежало множество людей, которымъ уже было не суждено увидать снова сіяніе солнечнаго свта. Воспоминаніе объ этомъ ужасномъ дн было слишкомъ свжо въ памяти у всхъ, такъ что даже самые легкомысленные не могли не сознавать серьёзности настоящей минуты. Какъ горька была мысль покинуть домъ и хозяйство на произволъ безпощадныхъ враговъ! но вс повторяли слова Геркгеймера, сказанныя наканун, что все кром жизни вознаградимо и поправимо, и вс боле или мене покорялись необходимости.

И въ дом у Бухты, обыкновенно столь тихомъ, тоже происходила безконечная суматоха. Якобъ Эрлихъ и Антонъ Бирманъ пришли съ Могаука вооруженные ружьями и принесли съ собою большой мшокъ со снарядами, данный имъ Геркгеймеромъ, эти здоровые парни несли его поочередно дорогою. Порохъ, къ которому каждый прибавилъ свой собственный запасъ, стали длить поровну сообразно съ калибромъ ружей, при чемъ оказалось, что приходится лить пули двухъ различныхъ величинъ. Это дло Ламбертъ возложилъ на Адама Беллингера, посл того какъ послдній объявилъ ему съ глазу на глазъ съ извстнаго рода торжественностью, что онъ иметъ серьёзное намреніе остаться и длить всякую опасность съ нимъ и со всми другими, и что хотя ему нисколько не нравятся французы, но что ему гораздо пріятне слушать свистъ ихъ пуль и воинственный крикъ индйцевъ, чмъ смхъ женщинъ въ своемъ семейств, если онъ возвратится домой, ничего не сдлавъ. Ламбертъ сжалился надъ бднякомъ, тмъ боле что и Катерина заступилась за своего неловкаго обожателя и всегда встрчала добродушною улыбкою его странныя выходки.

Въ военномъ совт, составленномъ изъ пяти молодыхъ людей, было ршено, что дворъ, который нарочно былъ устроенъ такъ далеко отъ дому, надобно совсмъ оставить и ограничиться только защитою дома. Предложеніе Ричарда провести воду изъ бухты въ сухой ровъ, окружающій каменную ограду у подошвы холма, было отвергнуто, какъ требующее слишкомъ большой затраты времени. Но взамнъ этого было ршено — по возможности углубить почти заваленный ровъ и исправить попорченную въ нкоторыхъ мстахъ стну, сдлать ее выше, и окончательно заложить камнями и досками отверстіе для входа, находившееся противъ двери дома, и покамстъ довольствоваться легко снимаемымъ мостомъ черезъ стну и ровъ. Собственно относительно дома пришлось длать немного: только озаботились пересмотромъ крпкихъ ставень, которыми запирались амбразуры нижняго этажа, подобно закладкамъ въ портахъ военнаго корабля, то же самое было сдлано и съ круглыми отверстіями въ полу галлереи, сквозь которыя можно было сверху стрлять во враговъ, еслибы имъ удалось дойти до самаго дома и очутиться подъ самою галлереею. Въ крыш также было прорзано нсколько отверстій, чтобы и отсюда привтствовать приближающихся выстрлами изъ ружей, въ особенности дальнострльныхъ.

Въ то время, какъ мужчины работали подобнымъ образомъ, Катерина и тётка Урсула, явившаяся рано утромъ, тоже не оставались праздными. Къ счастію, не приходилось запасаться водою. Колодезь, предусмотрительно устроенный отцомъ Ламберта, хотя съ большими трудностями, внутри дома, обильно снабжалъ водою, насколько она была нужна. Но състные припасы покамстъ находились еще въ недостаточномъ количеств. Во время отсутствія Ламберта, Конрадъ по своей охотничьей привычк жилъ день за день, а Катерина, разумется, еще не успла пополнить недостающаго. Поэтому Адаму пришлось неоднократно пройтись по дорог, къ счастію недальней, ведущей къ дому Дитмара, и возвратиться оттуда съ грузомъ хлба, ветчины и другихъ прекрасныхъ вещей, при чемъ каждый разъ его встрчали громкіе возгласы веселыхъ товарищей. Наконецъ тётка Урсула объявила, что этого запаса хватитъ на восемь дней. Для большей предосторожности было взято два барана изъ маленькаго стада и помщено въ изгороди, гд и Гансъ спокойно пасся на невысокой трав и только повременимъ потряхивалъ толстою головою и взглядывалъ умными глазами на Ламберта, точно желая узнать, что означаетъ эта странная возня сегодня и неужели ему придется цлый день бгать осдланному? Но каждую минуту могла представиться необходимость какого-нибудь спшнаго порученія, и поэтому Гансъ долженъ былъ постоянно быть готовымъ.

Такимъ образомъ вс занимались приготовленіями къ оборон, когда въ полдень, принявшись за устройство огненныхъ сигналовъ, увидали всадника, мчавшагося во весь опоръ по долин.

— Это Геркгеймеръ, воскликнулъ Фрицъ Фольцъ, первый увидавшій его.

— Да, это отецъ, подтвердилъ Ричардъ.

Нсколько минутъ спустя, Геркгеймеръ остановился передъ домомъ и былъ почтительно принятъ Ламбертомъ и прочими молодыми людьми.

— Мн нтъ времени останавливаться, сказалъ Геркгеймеръ: — я только хотлъ посмотрть, какъ идетъ у васъ дло. А вдь у васъ все иметъ отличный видъ. Еслибъ вы могли наполнить ровъ водою, то было бы разумется лучше, но съ этимъ сопряжена слишкомъ большая работа, и вы должны будете обойтись безъ нея. А въ какомъ положеніи снаряды? Довольно ли ихъ у тебя, Ламбертъ?

Геркгеймеръ все-таки сошелъ съ лошади и попросилъ Ламберта и тётку Урсулу, въ это время вышедшую изъ дому, дать ему подробный отчетъ обо всемъ, при чемъ съумлъ устроить такъ, что они немного удалились отъ всхъ остальныхъ.

— Мн бы хотлось поговорить съ вами наедин, сказалъ онъ: — такъ-какъ я увренъ въ васъ и въ Ричард боле, чмъ въ другихъ, которыхъ знало меньше. Насколько можно судить о положеніи длъ, вамъ предстоитъ трудная роль. Я сегодня утромъ получилъ извстіе, что французовъ — триста человкъ, и что кром онондаговъ къ нимъ собираются присоединиться онеиды. Союзъ еще не заключенъ, но состоится непремнно, если не удастся послднее средство, то-есть я хочу сказать если Конрадъ не будетъ въ состояніи внушить своимъ друзьямъ другія мысли. У меня есть отъ губернатора самое обширное полномочіе предложить имъ всевозможныя уступки, и я желалъ бы возложить переговоры на Конрада. Только онъ одинъ въ состояніи отвратить отъ насъ это страшное несчастіе. Гд онъ? Я еще не видалъ его.

— Поди-ка туда на ту сторону, Ламбертъ, вдь эти втреныя головы не справятся тамъ безъ тебя, сказала тётка Урсула.

— Бдный мальчикъ, продолжала она, когда Ламбертъ удалился съ краской на щекахъ и благодарнымъ взглядомъ, брошеннымъ на добрую тётку:— бдный милый мальчикъ! Вдь это точитъ ему сердце! Быть принужденнымъ признаться передъ лицомъ всего свта въ позор брата! вдь это все равно, что его собственный позоръ! Вы, разумется, не то, что вс, кумъ Геркгеймеръ, но на этотъ разъ вы должны ограничиться мною одной,

И она вкратц разсказала все, что слдовало знать Геркгеймеру.

Геркгеймеръ выслушалъ ее съ серьёзнымъ, задумчивымъ выраженіемъ лица и въ звук его голоса слышалась глубокая грусть, когда онъ, покачивая сдою головою, сказалъ:

— И такъ намъ нмцамъ не суждено никогда единодушно выступить на встрчу исконному врагу! И вдь нужно же чтобы именно Конрада не было съ вами въ настоящую минуту. Его ссора съ Ламбертомъ гибельна не тмъ, что у нихъ будетъ однимъ другомъ меньше, а тмъ, что найдется двумя сотнями враговъ больше. Да что я говорю сотня! Примръ онеидовъ можетъ послужить сигналомъ всмъ племенамъ у озеръ, и тогда придется намъ надолго, а можетъ быть и на всегда проститься съ нашимъ благосостояніемъ и спокойствіемъ.

Николай Геркгеймеръ вздохнулъ и провелъ рукою по лбу.

— Ну, что же, сказалъ онъ:— чему нельзя помшать, на то надобно махнуть рукою, и во всякомъ случа бдная Катерина тутъ ни при чемъ. Войдемъ же на минутку въ домъ, мн хочется познакомиться съ двушкой, которая такъ кружитъ головы нашимъ молодымъ людямъ.

Катерина, усердно занимавшаяся стряпнею у очага, и не слыхавшая ничего, что говорилось на двор, въ эту минуту, только что подошла къ двери, чтобы поискать тётку Урсулу, и внезапно очутилась лицомъ къ лицу съ незнакомымъ, весьма-статнымъ человкомъ, въ которомъ тотчасъ же узнала Николая Геркгеймера. Яркая краска покрыла ея щоки, но затмъ она поклонилась безъ замшательства и положила свою руку въ протянутую правую руку Геркгеймера.

— Бдное дитя, сказалъ онъ, на минуту удерживая ея пальцы:— жизнь, которая предстоитъ теб здсь, очень тяжка, дай Богъ, чтобы теб хватило силъ, которыя теб необходимы.

— Что это вы, кумъ, сказала тётка Урсула:— не пугайте двочку. Вы сомнваетесь, видя, что у нея руки точно у принцессы, но дло не въ рукахъ, а въ сердц, кумъ, а оно-то у нея на настоящемъ мст, это я могу вамъ сказать.

— А еслибы не сказали этого вы, то сказали бы эти глаза, съ улыбкою возразилъ Геркгеймеръ:— по крайней мр мн, который на столько старъ, что могу безнаказанно смотрть на нихъ. Ну, ну, нечего теб краснть, милая двушка, ты видишь, что мои волосы уже начинаютъ сдть, и поэтому мн позволительно пошутить. До свиданія, тётушка Урсула, прощайте, милая двушка! да пошлетъ Господь всмъ намъ радостное свиданіе!

Послднія слова онъ произнесъ, обращаясь также въ молодымъ людямъ, которые, только что окончивъ свою работу, также подошли къ разговаривавшимъ. Затмъ онъ пожалъ руки всмъ поочередно — причемъ, можетъ быть, немного дольше удержалъ руку своего сына Ричарда — слъ на лошадь и быстро усказалъ, не оглядываясь.

— Вотъ настоящій израильтянинъ, въ которомъ нтъ никакой лжи, сказала тётка Урсула:— а теперь, дти, пойдемте обдать. У меня волчій аппетитъ.

Но, несмотря на это заявленіе, тётка Урсула почти ничего не ла за обдомъ. Она, также противъ своего обыкновенія, была очень молчалива, даже подъ конецъ не принимала никакого участія въ разговор, и только тогда очнулась отъ своей разсянности, когда Антонъ Бирманъ, стоявшій на часахъ, возвстилъ о приближеніи пастора.

— Кто? воскликнула тётка Урсула, высоко прискочивъ на стул.— Пасторъ! онъ какъ разъ является въ время для меня, его послалъ самъ Богъ! А вы сидите вс смирно! Слышите!

Тётка Урсула поспшно вышла изъ дому и отправилась на встрчу пастору, который быстрыми шагами приближался къ дому, имя въ одной рук шляпу, парикъ и табакерку, а въ другой пестрый носовой платокъ, которымъ вытиралъ голую голову.

— Я уже все знаю, воскликнулъ онъ, только что увидавъ тётку Урсулу.— Геркгеймеръ, съ которымъ мы встртились между вашимъ и фольцовскимъ домомъ, все разсказалъ мн.

— Тмъ лучше, сказала тётка Урсула:— а теперь не кричите такъ, какъ будто вы стоите на каедр. Молодые люди въ дом и не должны слышать нашихъ переговоровъ. Подите-ка сюда!

Она повела пастора въ сторону отъ дому къ стн, гд никто не могъ услыхать ихъ кром Ганса, который теперь поднялъ свою толстую голову и съ пучкомъ травы во рту смотрлъ на нихъ очень внимательно своими черными глазами, сквозь нависшіе густые волосы на лбу.

— Чего ты тутъ стоишь? идя своей дорогой, сказала тётка Урсула, обращаясь въ лошади.

— Да что такое случилось, тётушка Урсула? спросилъ пасторъ.

— Вы сейчасъ услышите, возразила тётка Урсула, которой взгляды переходили отъ окраины лса къ небу, потомъ опять къ лсу и наконецъ съ какимъ-то страннымъ выраженіемъ остановились на лиц пастора.

— Вы не женаты, господинъ пасторъ, и никому на свт не обязаны отдавать отчета въ вашихъ дйствіяхъ.

— Какъ вамъ пришло это въ голову? спросилъ пасторъ.

— Моему старику семьдесятъ-одинъ годъ и я не думаю, чтобы онъ еще долго протянулъ, задумчиво продолжала тётка Урсула.

Пасторъ только что собирался поднести къ носу щепотку табаку, но остановился, держа ее между пальцами и внимательне посмотрлъ на тётку Урсулу.

— Да, еслибы онъ прожилъ и дольше,— вдь онъ уже тридцать лтъ женатъ на мн, а когда нибудь вдь долженъ же быть этому конецъ. Вдь мы собственно для этого избраны и призваны.

Пасторъ уронилъ свою щепотку табаку.

— Господь съ вами, тётка Урсула, сказалъ онъ: — что это съ вами длается!

— Я считала васъ храбре, сказала тётка Урсула.

— А я считалъ васъ благоразумне, возразилъ пасторъ.

— Въ такихъ случаяхъ надобно спросить свое сердце, сказала тётка Урсула.

— А сердце робко-упрямая вещь, возразилъ пасторъ.

— Именно робко упрямая, насмшливо сказала тётка Урсула.

— Именно упрямая, сказалъ пасторъ тономъ предостереженія.

— Теперь скажу вамъ безъ длинныхъ разговоровъ: хотители быть моимъ человкомъ? {Слово Mann значитъ человкъ, мужчина и мужъ. Пасторъ понялъ такъ, что Урсула хочетъ сдлать его своимъ мужемъ, тогда какъ оно просто спрашивала: желаетъ ли онъ помочь ей.} сказала тётка Урсула, потерявшая терпніе.

— Избави Господи! воскликнулъ пасторъ, который не могъ доле скрывать своего негодованія.

— Разумется, вы только съ виду похожи на мужчину, сказала тётка Урсула, презрительно повернувшись на каблукахъ.

— Разв отъ васъ уже отступился Господь, несчастная женщина, сказалъ пасторъ, положивъ свою мясистую руку на плечо Урсулы.

— Я-то нтъ, а скоре вы, трусливый человкъ, сказала тётка Урсула, стряхнувъ его руку и снова оборачиваясь.— Вы, постоянно проповдующіе о самозабвеніи и любви, не обладаете ни тмъ ни другимъ, и знать не хотите заблудшую овцу, если можете спокойно сидть у своихъ горшковъ съ мясомъ. Ну, чортъ васъ побери, оставайтесь, — прости Господи мое согршеніе! Я и одна найду дорогу къ моему бдному заблудшему мальчику, и Господь внушитъ мн слова, долженствующія тронуть его сердце.

Тётка Урсула еще разъ обернулась, пасторъ ударилъ себя по лбу и нагналъ уходившую.

— Тётка Урсула!

— Что вамъ нужно?

— Я, разумется, отправлюсь съ вами.

— Тотчасъ?

— Тотчасъ и всегда! Да зачмъ же вы мн сразу не сказали, что дло идетъ о Конрад?

— А о комъ же другомъ?

— Ну, все равно! Забудьте то, что я говорилъ, я даю вамъ слово какъ человкъ и служитель Божій: это было недоразумніе, котораго я стыжусь и за которое прошу у васъ прощенія. Когда мы отправимся?

Тётка Урсула покачала головою, ей въ голову не приходило, что подумалъ сначала старый другъ, но она почувствовала, что теперь онъ серьёзно ршился сопутствовать ей, минуты были дороги.

— Разумется, тотчасъ, отвчала она на его послдній вопросъ.

— Я готова.

— Ну, такъ войдите сюда, и скажите двушк доброе слово. Ламбертъ не долженъ подозрвать нашего намренія, никому не слдуетъ знать о немъ. Если намъ удастся привести его съ собою, то хорошо, если же нтъ, то пусть его позоръ будетъ погребенъ вмст съ нами. Во всякомъ случа, имъ не слдуетъ безпокоиться о насъ. Очень возможно, что мы совсмъ никогда не вернемся. Обдумали ли вы это?

— Да будетъ воля божія, сказалъ пасторъ.

XIII.

Два часа спустя, тётка Урсула и пасторъ шли уже далеко въ лсу, вверхъ по Бухт, по узкой индйской тропинк, бывшей также тропинкою буйволовъ и оленей. Но не эти слды буйволовъ и оленей отыскивалъ Плутонъ, который бжалъ впереди путниковъ, низко пригнувъ къ земл широкій носъ, и безъ устали шевеля длиннымъ хвостомъ, онъ не разъ круто поворачивалъ въ сторону въ лсъ, и каждый разъ снова направлялся по тропинк.

— Вотъ видите ли, господинъ пасторъ, какъ хорошо я сдлала, что вернулась и взяла съ собою собаку, сказала тётка Урсула при одномъ изъ подобныхъ случаевъ.— Вы жалли потеряннаго времени, а она вознаградитъ его намъ съ лихвою.

— Я боялся не одной проволочки, возразилъ пасторъ:— мн было страшно, что, несмотря на большой крюкъ, который мы сдлали, все-таки угадаютъ наше намреніе. Ламбертъ и Катерина и то смотрли на насъ такими глазами, изъ которыхъ я понялъ: ‘мы знаемъ, что вы затваете’.

— Ничего они не знаютъ, сказала тётка Урсула.— Вы должны были вернуться, это разумлось само собой. Да и почему было мн не выпросить себ собаки для большей безопасности моей и моего старика.

— Потому что никто серьёзно не повритъ подобному припадку трусливости съ вашей стороны, возразилъ пасторъ.

— А пускай думаютъ, что хотятъ, сказала съ досадою тётка Урсула.— Безъ собаки нельзя было ничего сдлать, да и кончено.

— Да я и такъ не увренъ, достигнемъ ли мы своей цли.

— Разв вы уже устали?

— Вы знаете, что я нелегко устаю, а тмъ боле въ подобныхъ случаяхъ, но кто поручится намъ, что Конрадъ въ своемъ озлобленіи не зашелъ такъ далеко, какъ могли только унести его ноги, а это въ конц-концовъ будетъ немножко подальше, чмъ мы съ вами можемъ дойти при всей доброй вол, да къ тому же, есть еще другая возможность, о которой я помышляю, конечно, съ содроганіемъ.

— Что мой мальчикъ перешелъ къ нимъ? воскликнула тётка Урсула, обернувшись такъ быстро, что пасторъ, который слдовалъ за нею по пятамъ, отшатнулся назадъ.— Вы это хотите сказать?

— Сохрани Господи! возразилъ пасторъ, негодуя на предположеніе тётки Урсулы, и на то, что она своимъ быстрымъ движеніемъ чуть-чуть не выбила у него изъ рукъ открытую табакерку.— Но кто подымаетъ руку на своего брата, какъ это сдлалъ Конрадъ, тотъ, пожалуй, наложитъ ее и на себя. А на сколько я знаю Конрада, послднее для него такъ же легко, какъ и первое.

— Вотъ то-то и есть, что вы не знаете моего мальчика, съ сердцемъ сказала тётка Урсула, а потомъ продолжала боле спокойнымъ тономъ:— вотъ видите ли, господинъ пасторъ, я согласна съ вами, что въ настоящую минуту мальчикъ ставитъ свою жизнь ни во что, а все-таки я готова поклясться вамъ, что онъ дорого продастъ ее. И кто поплатится при этомъ? Французы и бездльники индйцы. Въ этомъ вы можете быть уврены. И вотъ видите ли, по этой-то причин я и уврена, что онъ не убжалъ такъ далеко, какъ могли донести его ноги, а, напротивъ того, находится здсь гд-нибудь по близости, и сторожитъ домъ своихъ родителей, на порогъ котораго онъ не хочетъ боле ступить ногою. Пусть онъ сдержитъ свое слово, но будьте уврены, что если враги зайдутъ такъ далеко, то они пройдутъ не иначе, какъ черезъ его трупъ.

Тётка Урсула смолкла въ глубокомъ волненіи, пасторъ, хотя и не вполн убжденный, счелъ за лучшее не выражать своего мннія.

Такимъ образомъ они нкоторое время молча продолжали свой путь. Собака постоянно бжала впереди на извстномъ разстояніи, бросаясь туда и сюда, на минуту останавливаясь и обнюхивая воздухъ, и затмъ опять направляясь по слду, за нею слдовала тётка Урсула, наблюдавшая внимательнымъ взглядомъ за каждымъ движеніемъ животнаго, и произнося про себя тихое восклицаніе: ‘ищи, Плутонъ, — хорошо, Плутонъ’, такъ-какъ собака не нуждалась въ поощреніи. Послднимъ шелъ пасторъ, котораго взглядъ былъ постоянно устремленъ на широкую спину тётки Урсулы, если вниманіе его не отвлекалось самою дорогою.

Это, разумется, случалось весьма часто, впрочемъ, вскор не могло быть и рчи о какой либо дорог, даже для неизбалованныхъ ногъ переселенцевъ. Все сурове и круче становился подъемъ черезъ сплетенные корни вковыхъ сосенъ, все съ большею дикостью плескали волны рки черезъ зубчатые камни, пока совершенно не скрылись, наконецъ, отъ взоровъ путниковъ въ глубокой лощин, прикрытой нависшими кустарниками. Слдуя за собакой, они обратились направо въ лсъ, и, съ трудомъ карабкаясь вверхъ, черезъ нсколько сотъ шаговъ, достигли вершины.

Тутъ пасторъ, котораго силы совершенно истощились, охотно отдохнулъ бы нсколько минутъ, но тётка Урсула указала многозначительнымъ взглядомъ на собаку, которая, обезумвъ отъ радости, большими прыжками скакала вокругъ громадной сосны, возвышавшейся среди небольшой поляны.

— Вотъ тамъ онъ лежалъ, сказала тётка Урсула, едва переводя духъ отъ напряженія и радости: — здсь, на этомъ мст онъ лежалъ, видите вы здсь примятый мохъ и поломанные кусты? А вотъ еще лоскутокъ бумаги: онъ здсь только что заряжалъ свое ружье. Пойдемте дальше, поскорй дальше! Клянусь вамъ, что не пройдетъ четверти часа, какъ мы найдемъ его самого. Только дальше, дальше!

Энергическая женщина крпче прижала къ плечу ружье, которое соскользнуло у нея, когда она нагибалась, и уже сдлала нсколько большихъ шаговъ, когда собака, на мгновеніе остановившись неподвижно съ высокоподнятой головой, и поглядывая на лсъ, вдругъ издала одинъ глухой звукъ, и, пробиваясь могучими прыжками черезъ кустарникъ, исчезла въ лсу.

— Господи помилуй, что это такое сдлалось съ собакой! сказалъ пасторъ, который притащился теперь, едва переводя дыханіе.

— Она почуяла своего господина, сказала тётка Урсула.— Тише!

Вытянувъ голову впередъ, она впилась своими большими, круглыми глазами въ чащу, среди которой исчезла собака. Сердце пастора билось такъ, что готово было разорваться. Онъ охотно понюхалъ бы табаку, какъ всегда длалъ это въ особенно безпокойныя минуты, но рука тётки Урсулы лежала на его рук, и ея загорлые пальцы все крпче и крпче сжимали ее.

— Тише, повторила она еще разъ, хотя пасторъ не думалъ ни говорить, ни шевелиться: — вы ничего не слышите?

— Нтъ, сказалъ пасторъ.

— А я слышу!

Послышался странный звукъ, не то зовъ, не то рыданіе, выходившее изъ ея горла, она оставила руку пастора, и поспшила по тому самому направленію, которое избрала собака, но она еще не достигла опушки лса, какъ раздвинулись кусты, и оттуда вышелъ Конрадъ вмст съ Плутономъ, собака съ радостнымъ визгомъ высоко прыгала вокругъ своего господина. Тётка Урсула не могла, или не хотла сдержать своего бга, она бросилась впередъ, и упала на грудь Конрада, который своими мощными руками охватилъ добрую тётку, свою вторую мать, и склонилъ голову на плечо, чтобы скрыть слезы, струившіяся у него изъ глазъ.

Такъ стояли они дружески обнявшись, и вечернее солнце такъ радостно освщало эту прекрасную картину, что добрый пасторъ не могъ не прослезиться. Онъ тихо приблизился, и, положивъ руки на плечи Конрада и Урсула, проговорилъ растроганнымъ голосомъ:

— Здсь не нужно мое благословеніе, но надюсь, что вы позволите мн порадоваться вмст съ вами.

— Добро пожаловать, господинъ пасторъ, сказалъ Конрадъ, выпрямляясь и протягивая руку достойному человку: — какъ это любезно съ вашей стороны, что вы проводили тётушку. Я хотя и не ожидалъ васъ, то-есть васъ обоихъ…

— Однако, Конрадъ, сказала тётка Урсула: — зачмъ ты стыдишься сказать правду: вдь меня ты ожидалъ.

— Ну, да, сказалъ Конрадъ.

— А его я привела съ собою, продолжала тётка Урсула: — потому что ты съ самаго дтства знакомъ съ нимъ, и знаешь, что онъ человкъ хорошій и справедливый, а въ такихъ случаяхъ мужчина лучше можетъ говорятъ съ мужчиной, нежели бдная женщина, которая, подобно мн, не знаетъ ничего, происходящаго въ ваяпіхъ жестокихъ сердцахъ.

Прекрасное лицо Конрада сдлалось мрачнымъ въ то время, когда тётка говорила эти слова. Его глаза гнвно сверкали изъ-подъ опущенныхъ рсницъ. Но онъ совладалъ съ собою, и сказалъ, повидимому, спокойнымъ голосомъ:

— Еще разъ благодарю васъ, но, тётушка, и вы, господинъ пасторъ, прошу васъ, не говорите мн о немъ, — вы знаете, кого я подразумваю,— и объ ней также! Я не хочу и не могу этого слышать! Можетъ быть я и не правъ, во, какъ бы то ни было, а я хочу дйствовать по своему.

— Ну, сказала тётка Урсула, обращаясь къ пастору:— когда же вы откроете ротъ? Для чего же я привела васъ съ собою?

Тётка Урсула была сильно разгнвана, она отъ души сожалла Конрада, но въ ней шевелилось смутное сознаніе, что на его мст она, вроятно, стала бы думать, говорить и дйствовать такимъ образомъ. Она не могла ничего боле сказать относительно дла, въ которомъ ея сердце съ равнымъ участіемъ относилось въ обимъ сторонамъ.

Пасторъ въ своемъ волненіи отправлялъ себ въ носъ одну щепотку табаку за другою. Теперь онъ, напрасно поискавъ послдняго остатка, ршительно положилъ въ карманъ пустую табакерку, и сказалъ:

— Конрадъ, выслушай меня спокойно въ теченіе нсколькихъ минутъ. Мн кажется, что я могу сказать теб кое-что такое, о чемъ ты еще не подумалъ серьёзно. Я не хочу ршать и разбирать, правъ или не правъ ты относительно своего брата и двушки, съ которою я только что сегодня познакомился, — двушки, повидимому, доброй и порядочной. Я никогда не былъ женатъ, а влюбленъ былъ только одинъ разъ, и притомъ съ тхъ поръ прошло много времени, такъ что, пожалуй, я и не понимаю всхъ этихъ вещей. Но, Конрадъ, пойми, что есть братья, отъ которыхъ намъ невозможно отречься, существуетъ родительскій домъ, который долженъ быть священнымъ для насъ при какихъ бы то ни было условіяхъ, это — наши соплеменники и наша родина. И именно намъ, изгнанникамъ, которые съ великими страданіями и растерзанными сердцами оторвались отъ стараго корня и покинули прежнюю родину, намъ, терпящимъ на чужбин гоненія и притсненія отъ чужихъ, должны быть вдвойн и втройн священны товарищи, которые еще у насъ остались, и новое наше отечество. И при этомъ лтъ ничего, ршительно ничего, Конрадъ, что могло бы освободить насъ отъ этой обязанности: никакая ссора съ братомъ, никакое желаніе обладать женщиною, никакія препирательства о собственности и другія соображенія. Къ тому же, я очень хорошо знаю, Конрадъ, что это сознаніе священныхъ обязательствъ не исчезло въ твоемъ сердц, что ты, напротивъ того, будешь по своему разумнію исполнять ихъ. Но, Конрадъ, твой образъ дйствій нехорошъ, если даже ты, какъ убждены мы вс, ршился принести въ жертву самую жизнь свою. Я говорю теб, Конрадъ: Богъ не приметъ твоей жертвы, онъ отвергнетъ ее, какъ отвергъ жертву Каина, и твоя дорогая кровь прольется безполезно и безславно.

Глубокій голосъ пастора какъ-то особенно торжественно раздавался, въ тишин первобытнаго лса, и когда онъ теперь замолчалъ на нсколько минутъ вслдствіе внутренняго волненія, прекрасно озарившаго его некрасивое лицо, въ вершинахъ громадныхъ сосенъ послышался шумъ, точно тутъ говорилъ не человкъ, а самъ Богъ.

Такъ по крайней мр показалось тётк Урсул и, вроятно, то же самое ощущеніе охватило и растрогало дикое и непреклонное сердце Конрада. Его широкая грудь сильно воздымалась и опускалась, лицо его приняло какое-то особенно напряженное выраженіе, его глаза были устремлены въ землю и сильныя руки, которыми онъ охватилъ стволъ ружья, дрожали.

Пасторъ началъ снова:

— Твоя драгоцнная кровь, Конрадъ, повторяю я, драгоцнная, какъ кровь всякаго человка, вдвойн драгоцнная въ минуту опасности, втройн драгоцнная потому, что она течетъ въ жилахъ человка, которому отъ Бога даны вс средства для защиты ближнихъ. Вдь ты знаешь, Конрадъ, кому много дано, отъ того и потребуется много. Вс мы подобны рядовымъ солдатамъ и не должны стыдиться этого, а ты избранъ для боле великаго дла, и мн стоитъ только назвать его теб, чтобы ты пришелъ въ себя. Ты не испугаешься задачи, которую исполнить способенъ только ты одинъ изо всхъ насъ. Николай Геркгеймеръ узналъ, что между нашими врагами и онеидами происходятъ переговоры, и что они откладываютъ свое нападеніе только до тхъ поръ, пока не заключенъ союзъ для того, чтобы обрушиться на насъ непобдимою силою. Ты знаешь, что образъ дйствій онеидовъ будетъ служить примромъ для всхъ другихъ племенъ у озеръ, ты знаешь, что они до сихъ поръ были нашею защитою, и что за ними мы находились въ относительной безопасности. Ты многіе годы прожилъ между онеидами, ты говоришь на ихъ язык, ты пользуешься у нихъ большимъ уваженіемъ, ты знаешь, какимъ образомъ можно имть доступъ къ ихъ сердцамъ. Итакъ, Конрадъ, желаніе и воля Геркгеймера, нашего начальника, состоитъ въ томъ, чтобы ты немедленно отправился къ нимъ, и отъ имени его, Геркгеймера, такъ же, какъ и отъ имени губернатора, общалъ бы имъ удовлетвореніе по всмъ тмъ пунктамъ, относительно которыхъ они въ послднее время спорили съ правительствомъ. Все будетъ устроено въ ихъ пользу и по ихъ желанію, если они останутся врными прежнему оборонительному союзу, заключенному съ нами, и даже, если они только въ предстоящей войн не пойдутъ противъ насъ. Ты понимаешь это порученіе во всякомъ случа лучше чмъ я, человкъ неумлый въ этихъ длахъ, въ состояніи разсказать теб. А теперь я спрашиваю тебя, Конрадъ Штернбергъ, желаешь ли ты исполнить эту священную обязанность свою, согласно приказанію нашего начальника?

— Теперь уже слишкомъ поздно, проговорилъ Конрадъ беззвучнымъ голосомъ.

— Почему слишкомъ поздно?

— То, чего вы опасались, уже случилось. Онейды соединились съ французами и онондагами. Сегодня утромъ, даже еще часъ тому назадъ, я могъ бы незамтно добраться до нихъ и выполнить ваше порученіе, теперь это невозможно.

— Откуда ты знаешь это, Конрадъ? въ одинъ голосъ спросили пасторъ и тётка Урсула.

— Пойдемте, сказалъ Конрадъ.

Онъ перебросилъ ружье черезъ плечо и пошелъ теперь впереди ихъ прямо черезъ лсъ, который ежеминутно становился все рже и рже, наконецъ высокія деревья стали попадаться изрдка между низкими кустарниками. Конрадъ осторожно пробирался впередъ въ согнутой поз и знаками показывалъ своимъ спутникамъ, чтобы они слдовали его примру. Наконецъ онъ опустился на колни, осторожно раздвинулъ кусты и подалъ другимъ знакъ приблизиться такимъ же образомъ. Сдлавъ это, они взглянули въ отверстіе куста и увидали странное зрлище.

Непосредственно подъ ними, у подошвы крутой скалы, на краю которой они стояли, лежала широкая луговая долина, которая съ противоположной стороны замыкалась также отвсными, покрытыми лсомъ скалами, по ея наклонной плоскости тихо катился ручей, впадавшій въ бухту. На одномъ изъ береговъ, обращенномъ къ зрителямъ, былъ устроенъ лагерь изъ неправильно расположенныхъ маленькихъ полотняныхъ палатокъ и шалашей изъ зелени. Между ними горло нсколько дюжинъ костровъ и поднимавшійся отъ нихъ дымъ, освщенный заходившимъ солнцемъ, разстилался въ вышин подобно прозрачному облаку, сквозь которое сцена внизу казалась еще фантастичне. Тутъ было множество толпящихся фигуръ, двигавшихся взадъ и впередъ: французы, принадлежащіе частію къ регулярнымъ войскамъ, частію къ милиціи, индйцы въ преобладающемъ числ, которыхъ полунагое тло, раскрашенное пестрыми воинскими цвтами, сіяло въ лучахъ солнца. Движеніе въ группахъ было въ особенности сильно на берегу ручья, и не трудно было угадать его причину. Толпа индйцевъ, находившаяся на другой сторон, повидимому прибыла недавно. Нкоторые изъ нихъ были заняты устройствомъ вигвамовъ, другіе зажиганіемъ костровъ, по большинство стояло на краю берега и переговаривалось съ другими черезъ воду. Ручей при умренной ширин своей имлъ глубокое русло съ крутыми берегами. Везъ помощи моста нельзя было перейти на противоположную сторону, и поэтому уже было приступлено къ поспшному сооруженію его на боле узкомъ мст, съ помощью древесныхъ стволовъ. Между тмъ боле нетерпливые и безстрашные бросились вплавь, или старались перескочить въ одинъ прыжокъ, который при неудачномъ выполненіи каждый разъ возбуждалъ громкіе крики и смхъ со стороны зрителей.

Съ сильнымъ біеніемъ сердца смотрла тётка Урсула, поочередно съ пасторомъ, на это зрлище, имвшее для нихъ такое ужасное значеніе. Теперь они, слдуя тихому призыву Конрада, удалились такъ же осторожно, какъ пришли, и сквозь кусты возвратились въ лсъ.

— Сколько ихъ? спросила тётка Урсула.

— Четыреста, безъ онеидовъ, отвчалъ Конрадъ: — онеиды сравняются съ ними численностію, если выставятъ въ поле всхъ своихъ воиновъ, теперь же я насчиталъ ихъ только двсти-пятьдесятъ, во всякомъ случа остальные присоединятся къ нимъ, иначе они не длали бы такихъ приготовленій на ночь.

— А тотчасъ же пошли бы дальше? спросила тётка Урсула.

— Разумется, такъ-какъ они знаютъ, что время дорого, отвчалъ Конрадъ.— Поэтому они, по всей вроятности, явятся къ вамъ завтра въ полдень.

— Къ вамъ! съ удареніемъ переспросилъ пасторъ.— Ты, Конрадъ, вроятно хотлъ сказать: къ намъ?

Конрадъ не отвчалъ, онъ шелъ молча и не оборачиваясь по опушк лса, но настолько далеко отъ края, чтобы не быть замченнымъ снизу. Такимъ образомъ они прошли около двухсотъ шаговъ и достигли мста, гд раскрывалась глубокая разщелина, образовавшая нчто въ род естественной лстницы, ведущей съ вершины въ долину. Тамъ, гд лстница выходила вверхъ, узкая глубокая тропинка была совершенно загромождена заваломъ, искусно устроеннымъ изъ древесныхъ стволовъ, камней и хвороста. Другіе камни, и между ними нкоторые громадной величины по бокамъ завала, были придвинуты такъ близко къ краю, что при малйшемъ прикосновеніи ноги могли быть сброшены на тхъ, которые стали бы взбираться по тропинк. Казалось, что цлая дюжина’сильныхъ людей должна была трудиться впродолженіе нсколькихъ дней, для сооруженія подобной вещи, Конрадъ со своею исполинскою силою сдлалъ это въ нсколько часовъ.

— Вотъ здсь, сказалъ онъ, обратясь съ особеннаго рода улыбкою къ своимъ удивленнымъ спутникамъ: — я хотлъ бы держаться до послдняго сброшеннаго камня и до послдняго выпущеннаго заряда.

— А затмъ? спросила тётка Урсула.

— Затмъ я сломалъ бы свое ружье на головахъ первыхъ появившихся непріятелей.

— А теперь? спросилъ пасторъ, взявъ за руку молодаго дикаря: — а теперь, Конрадъ?

— Теперь я исполню приказаніе Геркгеймера.

— Избави Господи! воскликнула тётка Урсула:— это была бы неминуемая погибель для тебя, онондаги, твои смертельные враги, разорвутъ тебя въ куски.

— Ну, врядъ-ли, возразилъ Конрадъ:— онеиды не допустили бы этого, безъ брани и ссоры дло никакъ бы не обошлось. А этимъ было бы много выиграно, и я такимъ образомъ задержалъ бы ихъ доле, чмъ еслибы вздумалъ удерживать ихъ здсь, гд черезъ нсколько часовъ все-таки попалъ бы къ нимъ въ руки. Но я надюсь, что дло обойдется лучше. Я ужь сегодня утромъ сходилъ бы въ лсъ, гд расположились онеиды, но мн нечего было предложить имъ. Теперь дло другое. Можетъ быть, мн удастся уговорить ихъ. Я, по крайней мр, попытаюсь это сдлать. Прощайте!

Онъ протянулъ имъ руки. Тётка Урсула бросилась къ нему въ объятія, точно желая удержать своего любимца, но Конрадъ осторожно высвободился и сказалъ:

— Нельзя терять ни одной минуты, мн нужно сдлать большой крюкъ, чтобы придти въ долину съ другой стороны. Да и вамъ предстоитъ дальній путь. Собаку я возьму съ собою, вдь на возвратномъ пути она вамъ не нужна. Ты вдь и такъ найдешь дорогу, тётка? Затмъ, прощайте еще разъ. Прощайте вс!

— До свиданія, Конрадъ, сказалъ пасторъ.

Лицо Конрада передернуло.

— Какъ будетъ угодно Богу! отвчалъ онъ глухимъ голосомъ.

Черезъ мгновеніе пасторъ и Урсула были одни, недолго слышали они хрустніе въ кустахъ, затмъ все стихло.

— Мы еще увидимся съ нимъ, сказала тётка Урсула.

— Непремнно увидимся, сказалъ пасторъ, глядя на розовыя облака, просвчивавшія сквозь вершины деревьевъ:— смлому помогаетъ самъ Богъ.

— Въ такомъ случа онъ долженъ помочь ему, сказала тётка Урсула:— нтъ на свт ни одного человка, въ груди котораго билось бы боле мужественное сердце. Да помилуетъ его Господь.

— Аминь, проговорилъ пасторъ.

И они отправились въ обратный путь черезъ густой лсъ, на который теперь спустился вечерній сумракъ.

XIV.

Пасторъ не ошибся, когда, при отправленіи въ путь, увидалъ изъ выраженія лица Катерины и Ламберта, что оба они не поддались обману и догадывались о предпріятіи тётки Урсулы, въ которомъ принималъ участіе и онъ самъ. Дйствительно, между тмъ, какъ Ламбертъ присматривалъ за работами и самъ принималъ въ нихъ дятельное участіе, его душа находилась постоянно подъ гнётомъ тяжелой заботы о Конрад. Его любящее сердце не могло примириться съ мыслію, что его братъ долженъ быть такъ несчастливъ, въ то время, когда онъ самъ наслаждался такимъ счастіемъ, что этому брату, для котораго Ламбертъ былъ всегда готовъ на всякія жертвы, онъ въ первый разъ въ жизни, не можетъ предоставить лучшую долю земныхъ радостей. Да, не можетъ и не хочетъ, хотя бы дло шло о спасеніи его души. Тутъ не существовало и не могло существовать никакихъ сомнній. Это было бы постыдною измною относительно самого себя и относительно милой двушка, которая съ полнымъ довріемъ отдала ему свое чистое двственное сердце.

Катерина была не мене грустна. Она невыразимо любила Ламберта, и теперь должна была узнать, что на самыхъ первыхъ порахъ принесла своему возлюбленному такое сильное горе. Увы, отъ нея не скрылась ни одна черта страданія въ лиц Ламберта, она научилась слишкомъ хорошо читать въ этихъ честныхъ чертахъ, она не упустила изъ виду ни одного мрачнаго облака на его открытомъ чел, ни грустно-опущенныхъ вкъ его голубыхъ кроткихъ глазъ, ни одного страдальческаго подергиванія губъ, которыя прежде такъ охотно и часто складывались въ пріятную улыбку, а теперь были такъ крпко сжаты.

Такимъ образомъ они, ничего не высказывая другъ другу обдумывали про себя, какъ бы примириться съ Конрадомъ Когда тётка Урсула вчера привела пастора и, едва давъ ему время уссться и пообдать, тотчасъ стала торопить его и вмст въ нимъ ушла изъ дому, а потомъ вернулась черезъ нсколько минутъ одна и выпросила, чтобы съ ней отпустили Плутона, такъ-какъ дома нельзя полагаться на ихъ старую цпную собаку Мелана, тогда Катерина и Ламбертъ посмотрли другъ на друга многозначительнымъ взглядомъ и, какъ только остались одни, обнялись и сказали: можетъ быть все еще уладится.

Но какъ ни грустно было на сердц у обоихъ, они таили свои страданія, а другіе не были расположены принимать участіе въ гор, которое, къ тому же, старательно отъ нихъ скрывали. Хотя Ричардъ Геркгеймеръ неоднократно высказывалъ Ламберту свое сожалніе относительно того, что Конрадъ вздумалъ именно теперь выкинуть — какъ онъ выражался — такую глупую штуку, и другіе говорили то же самое, но этимъ дло и оканчивалось. Они ршились исполнить свой долгъ съ Конрадомъ или безъ него, и вслдствіе этого сознанія, веселое расположеніе духа храбрыхъ парней доходило до заносчивости. Къ этому присоединилось еще одно обстоятельство, которое придало ихъ чувствамъ особеннаго рода выспренній полетъ, и заставило ихъ видть въ особенно поэтическомъ свт глубоко серьёзное положеніе, въ которомъ они находились. Добрые молодцы вс, безъ исключенія, были окончательно очарованы красотою и любезностью Катерины и выражали свое восхищеніе самымъ невиннымъ образомъ. Если за столомъ Катерина произносила какое-нибудь ласковое слово, то зубы всхъ радостно осклаблялись, если она выражала желаніе или только указывала на что-нибудь глазами, то протягивалось пять рукъ и пять паръ ногъ приходили въ движеніе. Куда бы ни вошла и гд бы ни находилась она, ее всюду сопровождали двое или трое внимательныхъ кавалеровъ, которые слдили другъ за другомъ съ чувствомъ сильнйшей ревности и хотли опередить одинъ другого. Что ради Катерины слдуетъ принять смерть и даже самую мучительную, которую только въ состояніи изобрсти жестокость индйцевъ — это было убжденіе, сильно укоренившееся въ каждомъ изъ нихъ. Случилось даже такъ, что они, собравшись однажды вс пятеро вмст, въ отсутствіи Ламберта, по предложенію Ричарда Геркгеймера и въ припадк героизма поклялись, что тотъ изъ нихъ, который переживетъ другихъ, долженъ прежде, чмъ умереть самому, убить Катерину, чтобы она не попала въ руки непріятелей.

Но это единодушіе относительно трагическаго самопожертвованія нисколько не препятствовало пятерымъ героямъ изощрять другъ надъ другомъ свое остроуміе и взаимно поддразнивать одинъ другого относительно страсти, питаемой къ прекрасной двушк. Но больше всхъ приходилось терпть бдному Адаму. Они старались уврять добряка, что Ламбертъ припряталъ пулю, которая назначена никакъ не для французовъ, и что они нисколько не осуждаютъ за это Ламберта, такъ-какъ кром Адама, никто не можетъ быть ему опаснымъ. Фрицъ Фольцъ и Ричардъ Геркгеймеръ, какъ извстно лучше всхъ самому Адаму, уже сдлали свой выборъ, Яковъ Эрлихъ и Антонъ Бирманъ втайн плачутъ о своихъ возлюбленныхъ, которыхъ оставили на Могаук, а онъ, Адамъ, уже сколько лтъ ходитъ на подобіе рыкающаго льва, ищущаго, кого бы проглотить, составляя предметъ постояннаго ужаса и непрестанной заботы для всхъ жениховъ и молодыхъ мужей. Да къ тому же вс другіе присланы сюда, а Адамъ явился добровольно, и зачмъ, стоя вчера вечеромъ на часахъ, онъ плъ: ‘Какъ чудно сіяетъ намъ утренняя звзда’, плъ такъ сладко, что Катерина плакала отъ восторга и сказала: ‘Послушайте только Адама, онъ поетъ лучше, чмъ соловей’.

Адамъ не оставался въ долгу у своихъ мучителей. Онъ совтовалъ имъ заботиться о своихъ собственныхъ длахъ, онъ знаетъ, что ему надо длать. А затмъ онъ снова впадалъ въ свое плаксивое настроеніе, и умолялъ друзей сказать ему по совсти, неужели Ламбертъ дйствительно иметъ такія ужасныя намренія, и въ самомъ ли дл Катерина серьёзно нашла его пніе такимъ прекраснымъ и объявила, что въ этой жизни она желала бы одного, а именно получить блокурый локонъ съ головы пвца, чтобы взять его съ собою въ могилу? Друзья клялись, что каждый изъ нихъ слышалъ это отъ самой Катерины, и вс они общали исполнить ея скромное желаніе. Поэтому Адаму слдуетъ сейчасъ же добровольно отдать свои волосы, прежде чмъ индйцы насильно снимутъ ихъ вмст съ кожей. Адамъ сталъ защищаться, звалъ на помощь и просилъ пощады, и крикъ и смхъ раздавались далеко кругомъ среди тишины.

Такъ случилось и однажды посл обда, когда Ламбертъ, которому внутреннее безпокойство мшало сидть дома, медленно шелъ по берегу ручья въ направленіи къ лсу. Онъ на минуту остановился, когда до него донесся шумъ изъ дому, и затмъ, покачавъ головою, продолжалъ свой путь. Онй могутъ шумть и смяться въ подобныя минуты горя и опасностей, которыя лежатъ на его душ свинцовою тяжестью! А вдь они знаютъ, что настоящая минута можетъ быть послднею въ ихъ жизни! У каждаго изъ нихъ были дома родители и семья, а также и любимая двушка, и жизнь всхъ этихъ людей была поставлена на карту подобно и ихъ собственной жизни! Но, разумется, вс они гораздо моложе его, они смотрли на жизнь несравненно легче,— настолько легко, на сколько слдуетъ относиться къ ней, чтобы управиться съ нею и не пасть подъ ея тяжестью. Ужь не слишкомъ ли старъ онъ для того, чтобы принимать на свои плечи еще большую тяжесть, между тмъ, какъ и прежняя такъ тяготила его? Какъ часто другіе смялись надъ нимъ по этому поводу! Его называли Гансомъ мечтателемъ и выраженіе: ‘объ этомъ предоставьте заботиться Господу Богу и Ламберту Штернбергу’, обратилось въ поговорку, употребляемую при затруднительныхъ случаяхъ. Да, онъ рано ознакомился съ заботами, когда посл смерти матери остался одинъ со сварливымъ и раздражительнымъ отцомъ и долженъ былъ играть роль посредника между нимъ, бшенымъ мальчуганомъ Конрадомъ, родными и общиною. А затмъ, по смерти отца, на его долю выпала вся работа въ собственномъ хозяйств, да притомъ онъ долженъ былъ помогать совтомъ и дломъ въ тхъ случаяхъ, когда что нибудь не ладилось у сосдей. Такимъ образомъ онъ работалъ и все только работалъ, и находился въ непрестанныхъ хлопотахъ, и поэтому естественно, что трудное порученіе въ Нью-Йоркъ, ныншнею весною, выпало на его долю. Онъ взялъ его на себя, подобно тому, какъ бралъ все, что было слишкомъ обременительно для другихъ, не заботясь о какой либо наград и не разсчитывая на благодарность тхъ, которые посылали его.— И вотъ само небо устроило такъ, что онъ нашелъ ту, которой одинъ взглядъ былъ его наградой, одно слово было благодарностью за все, что онъ когда либо длалъ, за все, что выстрадалъ. Награда слишкомъ большая, благодарность слишкомъ великая! Онъ предчувствовалъ это сначала, онъ слишкомъ скоро узналъ это. А кто отнесется съ сочувствіемъ къ его неожиданному счастію, доставшемуся ему не безъ боязливыхъ колебаній? Никакъ не сосди, которые никогда не простятъ ему, что онъ предпочелъ чужую двушку ихъ дочерямъ, не тётка Урсула, которая, несмотря на то, что чувство справедливости возмущалось въ ней противъ этого, все-таки охотне увидала бы Конрада на его мст: а самъ Конрадъ, его единственный, возлюбленный братъ! Да, это было самое глубокое оскорбленіе, это была капля желчи, которая упала въ сладостный напитокъ любви, и которую онъ будетъ постоянно чувствовать на своемъ язык! А этому-то и не слдовало быть!

Но если не слдовало, то какой смыслъ и какое значеніе имло все остальное? Къ чему заботиться о будущности, которая не могла доставить ему ни одной чистой радости? къ чему дорожить жизнью, которая такъ испорчена для него? Зачмъ начинать предстоящую ему тяжелую борьбу? зачмъ надяться выйти изъ нея побдителемъ? Вотъ зеленютъ его поля — пусть они будутъ растоптаны! Вотъ расхаживаетъ его скотъ — пусть онъ сдлается добычею враговъ! Вонъ тамъ возвышается его дворъ — пусть онъ исчезнетъ въ пламени! вонъ тамъ возвышается его хорошо укрпленный домъ — какъ бы хотлось ему, Ламберту, погибнуть вмст съ нею подъ его развалинами!

Такъ въ глубокой грустной озабоченности стоялъ Ламбертъ у опушки лса, глядя внизъ на свою родную долину, сіявшую въ яркомъ солнечномъ свт. Ни одного звука далеко кругомъ, только жужжаніе наскомыхъ въ трав и среди цвтовъ равнины, и голосъ какой-нибудь птицы, раздававшійся повременамъ съ вершины темнозеленыхъ сосенъ, которыя неподвижно упивались солнечнымъ зноемъ. Неужели все, что сейчасъ промелькнуло въ его ум, было только страшнымъ тяжелымъ сномъ, отъ котораго онъ могъ очнуться во всякую минуту, когда только бы вздумалъ? Разв вонъ тотъ маякъ, котораго пламя и дымъ должны служить знакомъ для другихъ жителей внизъ по бухт, устроенъ ради шутки? разв тётка Урсула не велла сказать ему черезъ посланнаго имъ Фрица Фольца, что иметъ достоврныя свднія о весьма близкомъ присутствіи враговъ, и не напоминала, что слдуетъ содержать сильные караулы, — неужели же тётка Урсула разсказала ему небылицу?

Но вотъ — что это за звукъ, который его острый слухъ внезапно различилъ позади въ лсу? хрустнье и трескъ сухихъ втвей, точно олень на полномъ бгу продирается сквозь чащу. Нтъ, это не олень!— онъ явственно разслышалъ теперь другой звукъ, который можетъ происходить только отъ шаговъ мужчины и притомъ, спасающаго свою жизнь,— все ближе и ближе, вдоль бухты, по крупной каменистой, заросшей кустарникомъ тропинк, бшеными прыжками, на подобіе камня, сброшеннаго внизъ по склону горы.

Внезапный радостный испугъ охватилъ душу Ламберта. Такимъ образомъ могъ ступать только одинъ человкъ въ мір! Это поступь его брата, Конрада!

Въ напряженномъ ожиданіи, сдерживая дыханіе, остановился Ламбертъ, страшно бьющееся сердце готово разорвать ему грудь, онъ хочетъ закричать, но звукъ останавливается въ горл, онъ хочетъ идти навстрчу, но колни его дрожатъ — а черезъ мгновеніе кусты раздвигаются: это Конрадъ, а рядомъ, едва поспвая за нимъ, врный Плутонъ.

— Конрадъ! воскликнулъ Ламбертъ: — Конрадъ!

Онъ бросается къ брату, заключаетъ его въ свои объятія. Забыто все, что сейчасъ еще такъ ужасно терзало его. Будь, что будетъ,— теперь стоить жить и даже умереть, если нужно!

— Они идутъ, Конрадъ, не такъ ли?

— Черезъ часъ они будутъ здсь!

Увреность, что теперь настала минута развязки, и радость, что эта минута возвратила ему горячо любимаго брата, мгновенно возвратили Ламберту свойства, за которыя его хвалилъ старый и малый: хладнокровіе, сообразительность и самоувренность. Не колеблясь ни минуты относительно того, что слдуетъ длать, Ламбертъ, крикнувъ брату, чтобы онъ извстилъ обо всемъ домашнихъ, переправился черезъ бухту на доск и поспшилъ къ холму, на которомъ былъ устроенъ маякъ, такъ-какъ только оттуда онъ могъ быть ясно виднъ внизъ по ручью въ дом Дитмаровъ. Черезъ минуту изъ искусно сложеннаго костра поднялся чорный столбъ дыма, вытянувшись подобно стволу пальмы и потомъ расплываясь въ тихомъ воздух на подобіе огромной ея вершины. И вотъ въ четверти мили разстоянія внизъ по ручью показалось что-то темное — дядя Дитмаръ хорошо караулилъ. На сигналъ Ламберта послдовалъ отвтъ, онъ передавался дальше и дальше, въ теченіе четверти часа живущіе на Могаук въ двухъ миляхъ разстоянія, узнаютъ, что здсь у бухты появились враги. Теперь поскорй назадъ черезъ ручей, одинъ сильный толчокъ, и сообщеніе прервано, доска поплыла въ сторону.

— Ты еще здсь, Конрадъ? Пойдемъ! какъ обрадуются вс наши!

Ламбертъ поспшно пошелъ впередъ, тихими, нершительными шагами послдовалъ за нимъ Конрадъ. Было ли это изнеможеніе посл страшнаго бга? не его ли собственною кровью было запятнано его кожаное платье?

Такъ спрашивалъ Ламбертъ, но не получилъ отвта, теперь они подошли къ подвижному мосту, и друзья, стоявшіе на стн, привтствовали ихъ громкимъ ура. Ламбертъ поспшно взбжалъ наверхъ и въ избытк радости сталъ пожимать руки всхъ друзей. Конрадъ все еще стоялъ въ нершимости у моста. Лицо его было блдно и искажено, какъ будто вслдствіе физическаго страданія, или внутренней борьбы. Онъ произнесъ страшную клятву — никогда не переступать черезъ порогъ родительскаго дома, въ противномъ случа пусть кровь его падетъ на него самаго! Мужественное, неукротимое сердце сжалось у него въ груди. Его кровь… какое ему дло до нея? онъ никогда не берегъ ее, онъ рисковалъ ею не боле, какъ четверть часа тому назадъ въ такой борьб, какую выдержать и довести до счастливаго конца могъ только онъ одинъ. Но его слово! слово, котораго онъ еще никогда не нарушалъ, и которое принужденъ и долженъ нарушить, это говоритъ ему его здравый умъ, внушаетъ благородное сердце — во что бы то ни стало!

А между тмъ какъ онъ медлитъ, среди молодёжи, провозглашающей ура, внезапно появляется та, изъ-за которой онъ удалился изъ роднаго дома. Точно пораженный молніей, онъ отворачивается, но вотъ она уже стоитъ около него, беретъ его за руку, и съ нжнымъ пожатіемъ, которому онъ не можетъ противустоять, съ незамтною силою, которой онъ долженъ быть послушенъ, ведетъ его вверхъ по мосту къ стн, а оттуда во внутренній дворъ, гд товарищи окружаютъ его толпою съ возгласами восторга и по единодушному, внезапному порыву весело поднимаютъ на рукахъ возвратившагося бглеца, съ шумомъ и громомъ вносятъ его въ домъ черезъ открытую дверь, точно желая хитростью отнять у злобныхъ демоновъ добычу, которую они караулятъ на порог.

Какъ бы то ни было, Конрадъ возвратился, а онъ считается лучшимъ стрлкомъ въ колоніяхъ. Вс они ршили, съ Конрадомъ или безъ него, выполнить свою обязанность, по быстрые взгляды и отрывистыя слова, которыми они обмнивались между собою, сіяющія радостью лица — ясно говорили: вдь такъ все-таки лучше, а еслибъ еще присоединились къ намъ тётка Урсула съ Христіаномъ Дитмаромъ, то пусть начнется потха! ‘Вдь они могли бы уже быть здсь’, замчаютъ одни, ‘ура! вотъ они идутъ!’ кричитъ Ричардъ Геркгеймеръ, который влзъ на галлерею чтобы лучше высматривать: ‘да еще пшкомъ, и цлыхъ трое! третій — пасторъ. Ура, и еще разъ ура, ура!’

Ни у кого теперь не было ни охоты, ни времени разспрашивать едва переводившихъ духъ путешественниковъ, какимъ образомъ попало сюда духовное лицо. Довольно того, что они пришли во время и что, наконецъ, можно сбросить мостъ и припереть дверь лежащими наготов крпкими балками. И вотъ они теперь заперты въ своей деревянной крпости, среди пустыни, удаленные на нсколько миль отъ всякихъ друзей и предоставленные самимъ себ, своей стойкости, сил своихъ рукъ и врности глазъ. Всего на всего считается тутъ: дв женщины, девять мужчинъ и, значитъ, девять ружей, если даже не считать господина пастора, предполагая, что онъ не уметъ стрлять, то его можетъ замнить тётка Урсула, у ней есть свое собственное ружье, которымъ она уметъ владть, она будетъ сражаться, въ этомъ можно быть увреннымъ.

Всмъ назначены роли, и вс находятся на своихъ мстахъ. Въ нижней части дома помщенъ Гансъ, котораго Ламбертъ никакъ не хотлъ оставить на жертву враговъ, и овцы, которыхъ взяли изъ состраданія, и которыя теперь въ темнот жалобно блеютъ, на галлере верхняго этажа позади бруствера, положивъ стволы хорошихъ ружей въ отверстія бойницъ, лежатъ Ламбертъ, Ричардъ, Фрицъ Фольцъ, Якобъ Эрлихъ, Антонъ Бирманъ, на чердак у отверстій высокой крыши стоятъ Конрадъ, тётка Урсула и старый Христіанъ, котораго далеко хватавшее ружье въ свое время было предметомъ ужаса для враговъ. Съ ними пасторъ, который, не будучи хорошимъ стрлкомъ, уметъ, однакоже, быстро и ловко заряжать ружье. Подобнаго же рода обязанность возложена на Адама Беллингера стрлками, находящимися на галлере, а Катерина будетъ приносить пищу и питье сражающимся. Вс заклинаютъ ее не выдвигаться впередъ и, въ случа нужды, схвативъ ружье Адама, лежащее безъ употребленія, послдовать примру тётки Урсулы,— что храбрая двушка давно ршила втихомолку.

Въ дом царствуетъ глубокое молчаніе. Еслибы кто-нибудь увидалъ его такимъ запертымъ, мрачнымъ, безмолвнымъ, то счелъ бы его покинутымъ жителями. А кругомъ безмолвствуетъ пустыня, освщаемая лучами вечерняго солнца, безмолвна зеленющая равнина, по которой едва шевелится какой-нибудь цвтокъ или травка, безмолвенъ лсъ, котораго блестящія вершины неподвижно возносятся къ голубымъ небесамъ, откуда глядятъ блыя облака, остановившіяся въ вышин.

Глубочайшее молчаніе, безмолвная тишина!

Но вотъ раздается протяжный многоголосный крикъ, отъ котораго кругомъ пошли страшные отголоски, изъ лса выскакиваютъ разомъ пятьдесятъ полу-нагихъ, расписанныхъ пестрыми красками индйцевъ. Они потрясаютъ своими ружьями и томагауками и дикими прыжками мчатся черезъ равнину, нкоторые изъ нихъ прямо направляются къ блокгаузу, другіе описываютъ кругомъ его дугообразныя линіи, чтобы поскорй окружить его со всхъ сторонъ. А онъ остается попрежнему безмолвнымъ, нтъ никакого отвта на вызовъ, который, въ вид рзкаго крика и завыванія, непрестанно повторяется со стороны враговъ. Уже первые изъ нихъ приблизились на разстояніе сотни шаговъ къ дому — и вотъ послышался отвтъ: короткій рзкій звукъ четырехъ нмецкихъ ружей, выстрлившихъ за одинъ разъ, такъ что слышенъ былъ только одинъ звукъ, но четыре индйца падаютъ ницъ и уже не встаютъ. Другіе только ускоряютъ свой бшеный бгъ, они почти уже достигли вала, тутъ слышится выстрлъ еще четырехъ ружей и опять падаютъ четыре индйца, одинъ изъ нихъ, раненый въ сердце, высоко подпрыгиваетъ, точно олень.

Этого они не ожидали, за вторымъ залпомъ могъ послдовать третій, а между ними и домомъ еще лежатъ ровъ и стна. Кто знаетъ, не будетъ ли этотъ третій залпъ еще ужасне первыхъ двухъ? никто не хочетъ дожидаться его, мгновенно вс бросаются назадъ къ лсу, но прежде чмъ они успваютъ до него добжать, какъ вслдъ имъ посылаются новые выстрлы, отъ которыхъ падаютъ еще два индйца къ ногамъ французовъ, спрятавшихся въ лсу. Они съ бшенствомъ и ужасомъ слдили за кровавымъ зрлищемъ, и теперь принуждены сознаться, что первое нападеніе, которое они благоразумно предоставили на долю своихъ индйскихъ друзей, окончательно отбито.

Да, первое нападеніе было отражено! Жители блокгауза пожали другъ другу руки и затмъ снова взялись за ружья. Одинъ изъ индйцевъ, оставшихся на мст, поднялся на колняхъ и рукахъ, снова упалъ и опять сталъ подниматься. Ричардъ Геркгеймеръ сказалъ: ‘Этотъ принадлежитъ мн, бдняку не слдуетъ такъ долго мучиться!’ онъ приложилъ ружье къ щек, но Ламбертъ, положивъ руку ему на плечо, замтилъ: ‘для насъ составляетъ счетъ каждый зарядъ, любезный Ричардъ, а съ него довольно и прежняго!’ Индецъ въ предсмертныхъ мученіяхъ хватается за высокую траву, вздрагиваетъ нсколько разъ и остается недвижимъ, подобно своимъ товарищамъ.

Что теперь будетъ? повторятъ ли они еще разъ первую попытку? или изберутъ другой способъ нападенія, и какой именно? Молодые люди спорили относительно этого, тётка Урсула, спустившаяся съ чердака, тоже присоединилась къ нимъ и приняла участіе въ преніяхъ. Мннія раздлились: Ламбертъ утверждалъ, что они скоро сообразятъ, какъ великъ гарнизонъ и сколькими изъ своихъ придется имъ пожертвовать для того, чтобы прочіе могли добраться до дому. Поэтому теперь дло въ томъ, чтобы узнать, какъ велико число враговъ, такъ-какъ совершенно ясно, что на первый разъ они имли дло только съ одною частью ихъ, а главныя силы скрываются еще въ лсу.

— Ламбертъ правъ, сказала тётка Урсула.— Ихъ сто пятьдесятъ: пятьдесятъ французовъ и сто онондаговъ.

— Девяносто два, замчаетъ Антонъ Бирманъ:— восемь лежатъ мертвые.

Яковъ Эрлихъ, всегда смющійся надъ остротами Антона Бирмана, на этотъ разъ не смется, онъ втихомолку разсчитываетъ, сколько индйцевъ, оставленныхъ французами въ запас, придется на его долю, въ случа если ихъ дйствительно такъ много. Яковъ Эрлихъ не силенъ въ умственномъ счисленіи, онъ никакъ не можетъ доискаться числа, но приходитъ жъ тому результату, что во всякомъ случа предстоитъ тяжелая работа.

Другіе вопросительно глядятъ на тётку Урсулу. Несомннно, что это свдніе исходило отъ Конрада. Но какимъ образомъ получилъ его Конрадъ? Тётк Урсул по настоящему слдовало разсказать о своей вчерашней экспедиціи въ обществ пастора, но тогда невозможно было умолчать о томъ, что безъ ея посредничества Конрадъ не былъ бы теперь съ ними, а объ этомъ ей не хотлось говорить, по крайней мр, теперь. Поэтому она только сказала, что Конрадъ отыскалъ непріятельскій лагерь и, наблюдая за врагами, поголовно пересчиталъ ихъ, они же раздлились на два отряда, изъ которыхъ большій, состоящій изъ сотни французовъ, такого же числа онондаговъ и по меньшей мр двухсотъ онеидовъ, отправился на Могаукъ и, вроятно, уже теперь пришелъ на мсто. Но онеиды неохотно взялись за это дло и, по крайней мр, существуетъ возможность, что въ ршительную минуту они отпадутъ отъ новыхъ союзниковъ и обратятся за старымъ.

— Если это такъ, то мы еще можемъ надяться на подкрпленіе со стороны моего отца, замтилъ Ричардъ Геркгеймеръ.

— Намъ не слдуетъ надяться ни на кого, кром самихъ себя, сказалъ Ламбертъ.

— Что они такое затваютъ? спросилъ Антонъ Бирманъ.

Изъ лсу, въ которомъ полчаса тому назадъ совершенно исчезли враги, вышло три человка: французъ и два индйца. Они отложили оружіе въ сторону, а взамнъ его имли въ рукахъ длинные шесты, на верху которыхъ были прикрплены блые платки. Они безпрестанно шевелили шестами, отчего платки на нихъ разввались. Такъ они приближались медленными шагами, какъ бы съ неувренностью и точно желая убдиться, согласна ли противная сторона признать парламентерскій флагъ. Антонъ Бирманъ и Яковъ Эрлихъ не чувствовали къ этому никакого расположенія. Они говорили, что какъ въ прошломъ году, такъ и въ прежнее время, эти негодяи сами никогда не давали пощады парламентерамъ и не обращали вниманія на блыя тряпки, и хотя теперь ихъ только трое на лицо, но все-таки не мшаетъ потратить на нихъ три заряда. Ламберту стоило большаго труда успокоить взволнованныхъ товарищей и внушить имъ, что не принято стрлять въ безоружныхъ, и что имъ, какъ нмцамъ, не слдуетъ брать на себя въ этомъ почина.

Между тмъ, парламентеры приблизились къ дому на довольно близкое разстояніе. Ламбертъ появился на галлере, запретивъ другимъ показываться и проговорилъ:

— Стой!

Вс трое остановились.

— Что вамъ нужно?

— Есть ли между вами кто-нибудь говорящій пофранцузски? спросилъ французъ на дурномъ нмецкомъ язык.

— Мы говоримъ только понмецки, отвчалъ Ламбертъ.— Что вамъ нужно?

Французъ, высокій, черноватый, принялъ по возможности театральную позу, воткнувъ парламентерскій знавъ лвою рукою въ землю, а правую поднялъ къ небу, и воскликнулъ:

— Я, Рожеръ де-Сенъ-Круа, лейтенантъ на служб его христіаннйшаго величества Людовика XV, и командующій здшними войсками его величества и находящимися съ нами въ союз индйцами изъ племени онондаговъ, объявляю, — да будетъ это вамъ извстно и вдомо,— что если вы немедленно и тотчасъ же сложите оружіе и сдадитесь безусловно, мы оставимъ въ живыхъ васъ, вашихъ жонъ и дтей, не нанесемъ ущерба вашей собственности, а, напротивъ того, оставимъ нетронутымъ все: домъ, дворъ и скотъ. Въ противномъ же случа, если вы будете настолько безумны, что вздумаете оказывать дальнйшее сопротивленіе огромному числу шестисотъ хорошо вооруженныхъ и дисциплинированныхъ солдатъ его величества, и такому же числу храбрыхъ и жестокихъ индйцевъ, то я, Рожеръ де-Сенъ-Круа, клянусь вамъ, что ни одинъ изъ васъ не останется въ живыхъ, такъ же, какъ ваши жоны и дти, и что мы сравняемъ съ землею вашъ дворъ и домъ, такъ что никто не найдетъ мста, гд они были.

Онъ кричалъ все громче и громче, и подъ конецъ точно каркалъ. Теперь онъ опустилъ внизъ руку, которою жестикулировалъ, и стоялъ въ небрежной поз, какъ человкъ, ведущій не интересный для него разговоръ, который онъ прекратилъ, или будетъ продолжать, смотря по тому, какъ угодно другимъ.

— Не отвтить ли мн за васъ? спросилъ Антонъ, побрякивая своимъ ружьемъ.

— Молчи, сказалъ Ламбертъ, и затмъ, возвышая голосъ, заговорилъ: — и талъ возвращайтесь къ вашимъ войскамъ, и скажите имъ, что мы, соединившіеся здсь нмцы, вс, лакъ одинъ человкъ, ршились держаться въ дом, что бы ни случилось, мы одушевлены надеждою выдержать до конца, еслибъ васъ даже дйствительно было тысяча двсти человкъ, вмсто настоящихъ ста-пятидесяти, считая и десять убитыхъ.

Жестъ француза выразилъ удивленіе, онъ обратился къ своимъ спутникамъ, которые стояли совершенно неподвижно, нисколько не измняя выраженія лица. Онъ, повидимому, сообщалъ имъ что-то такое, что возбудило и ихъ вниманіе, потомъ снова принялъ свою прежнюю театральную позу, и воскликнулъ:

— Изъ того, что вы сказали подъ конецъ, хотя это и ложь, я заключаю, что между вами находится извстный Конрадъ. Я общаю не тронуть ни одного волоса на вашей голов, и дать вамъ въ придачу сто луидоровъ, если вы выдадите этого Конрада.

— Человкъ, о которомъ вы говорите, возразилъ Ламбертъ: — находится между нами, и вы уже дважды слышали выстрлъ изъ его ружья, и, если вамъ угодно, еще не разъ услышите его.

— Но этотъ Конрадъ предатель, который обманулъ насъ самымъ постыднымъ образомъ, закричалъ французъ.

— Я не предатель, воскликнулъ Конрадъ, внезапно очутившись рядомъ съ Ламбертомъ: — я говорилъ вамъ, что выйду на свободу, какъ только буду въ состояніи это сдлать. Если вы думали, что шестеро изъ васъ въ состояніи удержать меня, то въ другой разъ дадите мн дюжину караульныхъ.

— На слдующій разъ я начну съ того, что сначала сниму съ тебя скальпъ, а затмъ и голову, завизжалъ французъ въ самомъ высокомъ тон.

— Довольно, воскликнулъ Ламбертъ: — я даю вамъ десять минутъ срока для возвращенія въ лсъ, а тотъ изъ васъ, который еще покажется посл того, сдлаетъ это на свой рискъ.

Французъ сжалъ свой кулакъ, по затмъ вспомнивъ, чмъ французъ при всякихъ обстоятельствахъ обязанъ себ относительно нмецкихъ медвдей, и, граціозно раскланявшись, снялъ большую треугольную шляпу, потомъ повернулся на каблукахъ, и направился къ лсу сначала тихо, потомъ все скоре и скоре, пока, наконецъ, не перешелъ къ правильной рыси, очевидно, для того, чтобы избавить нмцевъ отъ позора до прошествія назначенныхъ десяти минутъ выстрлить въ посланника его христіаннйшаго величества.

— Боже милосердый, вскричалъ Антонъ:— теперь-то я только узналъ его! Знаешь ли, Яковъ, вдь это тотъ самый франтъ, который три года тому назадъ приходилъ просить у насъ милостыни, и посл того еще цлыхъ полгода шлялся по сосдству. Онъ называлъ себя monsieur Эмилемъ, и говорилъ, что убилъ товарища на дуэли, и поэтому долженъ былъ бжать. Другіе же разсказывали, что онъ бглый каторжникъ. Потомъ онъ хотлъ жениться на Салли, цвтной служанк Іозефа Клеемана, но она сказала, что считаетъ себя слишкомъ хорошею для такого проходимца, и Гансъ Кессель, возлюбленный Салли, однажды страшно избилъ его, посл чего тотъ исчезъ. А теперь онъ выдаетъ себя за лейтенанта, и говоритъ о христіаннйшемъ величеств, и желаетъ пощадить нашу жизнь, этотъ безстыжій лизоблюдъ! висльникъ!

Такъ ругался честный Антонъ, и уврялъ, что если этотъ господинъ Эмиль или Сенъ-Круа не попадется подъ его выстрлъ, то вся штука для него будетъ испорчена.

Всмъ прочимъ очень хотлось узнать, что такое случилось у Конрада съ французомъ, но ихъ любопытство осталось неудовлетвореннымъ, потому что Конрадъ тотчасъ же отправился наверхъ, и вниманіе осажденныхъ было уже отвлечено въ другую сторону. Со двора поднимался столбъ дыма, съ каждою минутою длавшійся все черне, покамсть пламя не вырвалось изъ этой массы. Непріятель исполнилъ свою угрозу. Это была напрасная жестокость, такъ-какъ дворъ находился въ слишкомъ большомъ разстояніи отъ блокгауза для того, чтобы пламя могло перенестись туда, несмотря на то, что втеръ, нсколько усилившійся, теперь дулъ по направленію къ дому, и гналъ въ ту сторону дымъ и искры. Но вдь вся эта война была однимъ сцпленіемъ подобныхъ жестокостей! Сегодня утромъ въ воображеніи Ламберта рисовалось то, что онъ видлъ теперь въ дйствительности, горло созданіе его собственныхъ рукъ, и эти руки сильне сжали стволъ ружья.

Но вотъ съ верху послышался выстрлъ, и затмъ другой, и тётка Урсула, нагнувшись внизъ къ лстниц, закричала:

— Вниманіе! смотрите налво! въ камышахъ!

Значеніе этихъ словъ и выстрловъ, послышавшихся сверху, вскор объяснилось. Вниманіе осажденныхъ не напрасно было обращаемо на ту сторону. Въ густомъ, высокомъ въ человческій ростъ тростник, который покрывалъ берега Бухты, можно было подойти изъ лсу на сто шаговъ въ дому,— предпріятіе отчаянное! Низменная почва была болотиста тамъ, гд стоялъ тростникъ, а гд онъ оканчивался. Бухта глубоко и бурно катила свои волны, но враги отважились на это, и вскор оказалось, съ какимъ успхомъ. То тамъ, то самъ все быстре слдовали выстрлы одинъ за другимъ, вроятно, уже значительное число людей направлялось по опасному пути и засло у берега, несмотря на то, что гарнизонъ дома длалъ все возможное для избавленія себя отъ такого неудобнаго и опаснаго сосдства. Гд только покажется голова, украшенная орлиными перьями, или обнаженная рука, гд блеснетъ стволъ ружья, или даже только зашевелится тростникъ, туда ударяетъ пуля. Но, несмотря на то, что уже нсколько безжизненныхъ тлъ поплыли внизъ по теченію, другія лежали наврно мертвыми или ранеными между болотными растеніями, а нкоторыя потонули въ болот,— превосходство силъ было слишкомъ значительно, и храбрые, ожесточенные столькими потерями, враги, повидимому, ршилось не отступать ни передъ чмъ. Къ тому же, вечерній втеръ все усиливался и постоянно шевелилъ оконечностями тростниковъ, такъ что было трудно и часто невозможно слдить за движеніями невидимаго врага, и поэтому много драгоцнныхъ выстрловъ пропадало даромъ. Это, очевидно, длало враговъ все боле смлыми, все ближе придвигалась линія осады, все чаще и чаще ударяли пули въ домъ и крышу, слдовало ежеминутно ожидать, что враги появятся изъ-за тростника и, быстро пробжавъ небольшое пространство, отдляющее ихъ отъ дома, бросятся на приступъ.

Но вскор оказалось, что враги никакъ не были расположены поставить только на одну эту карту весь успхъ дня. Что-то внезапно зашевелилось у опушки лса, точно самъ лсъ получилъ жизнь. Широкіе, вышиною съ человческій ростъ, искусно устроенные изъ сосновыхъ втвей, щиты двигались, одною линіей по мягкой отлогости къ дому, хотя ихъ двигали, или несли, — этого нельзя было различить, — медленно, но они все-таки приближались до тхъ поръ, пока не подошла къ дому на разстояніи ружейнаго выстрла, и скрывавшіеся за этими ширмами стрлки открыли бглый огонь. Хотя сосновыя втви и не были безопасною защитою для нападавшихъ, но они все-таки мшали осажденнымъ прицливаться, притомъ послднимъ приходилось обращать свое вниманіе и свои ружья одновременно на дв стороны.

Но хитрые враги еще не истощили запаса своей изобртательности. Они появились и со стороны двора, уже почти окончательно сгорвшаго, они катили передъ собою около дюжины большихъ кадокъ Ламберта, чтобы, приблизившись на извстное разстояніе, поставить ихъ передъ собою, и такимъ образомъ устроить нчто въ род вала, который можно ежеминутно двигать дальше, къ тому же, онъ представлялъ убжище несравненно безопасне, чмъ ширмы изъ сосновыхъ втвей. Антонъ Бирманъ громко расхохотался, увидя приближеніе кадокъ къ дому, но когда онъ два раза выстрлилъ по нимъ, повидимому, совершенно безполезно, то пересталъ смяться, и тихо сказалъ своему другу Якову:

— Дло становится серьёзнымъ!

Дйствительно серьёзнымъ! Никто изъ нихъ не пострадалъ еще сильно, хотя нкоторые и были порядочно поцарапаны щепками, отрываемыми пулями отъ бруствера, и теряли не мало крови. Но битва продолжалась теперь безъ перерыва почти три часа. Это была горячая работа при жаркомъ іюньскомъ солнц и лица осажденныхъ пылали наравн съ стволами ихъ ружей, Глаза нкоторыхъ, какъ только они могли оторваться на минуту отъ кровавой непривычной работы, обращались къ солнцу и съ тяжелымъ чувствомъ тревожнаго безпокойства наблюдали, какъ скоро оно шло въ эти часы, мелькавшіе съ быстротою минутъ, какъ низко уже оно опустилось. Пока оно свтило, могла еще тянуться и оставаться нершенною отчаянная борьба горсти людей противъ превосходнаго числа смлыхъ и хитрыхъ непріятелей. Но какъ скоро должна наступить развязка, когда по захожденіи солнца настанетъ мракъ, который сегодня, вслдствіе появленія луны посл полуночи, на нсколько часовъ окутаетъ долину непроницаемымъ покровомъ, и врагамъ можно будетъ подойти и произвести нападеніе! Бревна нижняго этажа довольно толсты, и единственная дверь хорошо задлана, но она можетъ быть скоро проломана, а бревна, несмотря на свою толщину, не устоятъ противъ пламени! Тогда осажденнымъ останется на выборъ: или заживо сгорть, или съ оружіемъ въ рукахъ проложить себ дорогу изъ пылающаго дома. Въ такомъ случа погибель ихъ неизбжна. Тотъ, кого не убьютъ тутъ же, все-таки будетъ настигнутъ во время бгства многочисленными преслдователями, и не избгнетъ смерти.

Таково было положеніе длъ. Оно не могло быть сомнительно ни для осажденныхъ, ни для осаждающихъ, которые давно убдились, что домъ защищаютъ не боле десяти человкъ. Но хотя это убжденіе сильно увеличило ихъ воинственное настроеніе и распалило жажду мести, мужество защитниковъ блокгауза нисколько не ослабло. Никто не помышлялъ о бгств, считая его напраснымъ, никто не думалъ о сдач, равнявшейся мучительной смерти. Вс они ршились защищаться до послдняго вздоха и скоре прибгнуть къ самоубійству и даже, если нужно, убить другъ друга, нежели живьёмъ попасть въ руки враговъ.

Ламбертъ и Катерина уже заране переговорили объ этомъ, и во время битвы не разъ подтверждали это ршеніе нмыми краснорчивыми взглядами. Но не для одного только возлюбленнаго храбрая двушка была чмъ-то въ род знамени, которое, развваясь впереди, ведетъ храбраго воина на смерть, и къ которому взгляды его прикованы съ вдохновеніемъ, поборающимъ смерть.

Кто глядлъ на блдную, полную спокойной ршимости и неутомимо помогающую Катерину, тотъ точно прикасался губами къ источнику мужества и силы, его измученное сердце начинало биться быстре и утомленные члены укрплялись. Она не обращала вниманія на постоянныя восклицанія: ‘Иди отсюда, Катерина, не стой тамъ, Катерина!’ Гд она считала себя необходимою, тамъ и была она: то на верху на чердак подъ раскаленною крышею, то внизу на галлере, одному она подавала питье, у другого брала изъ рукъ только что выстрлившее ружье, а третьему подавала только что заряженное ею самою. Она выучилась и этому такъ же скоро, какъ и всему другому, посл того какъ увидала, что Адамъ Беллингеръ, несмотря на свои добросовстныя усилія, не могъ удовлетворить всеобщимъ требованіямъ, хотя потъ градомъ катился съ его лба и стрлки напрасно просили оружія.

Такимъ образомъ она была снова занята во внутренности дома, когда Конрадъ, тётка Урсула, старый Христіанъ и пасторъ спустились сверху внизъ, и въ то же время находившіеся на галлере перестали стрлять и даже вн дома все смолкло.

— Что длается тамъ? спросила Катерина.

— Они хотятъ попробовать напасть снова, сказалъ Ламбертъ, пришедшій съ галлереи.— Хорошо, что вы пришли сюда, намъ всмъ надобно отправиться на галлерею, они скоро очутятся вблизи насъ.

И другіе также подошли, чтобы услыхать, что теперь надобно длать, почти вс находились въ полномъ сбор.

— Я думаю, сказалъ Ламбертъ: — что намъ не слдуетъ стрлять до тхъ поръ, пока они не появятся на стн, вдь они не вернутся уже теперь назадъ, а тогда восемь человкъ будутъ нашею врною добычею. Мы выстрлимъ вс разомъ. Затмъ пятеро изъ насъ будутъ удерживать другихъ на благородномъ разстояніи, а вы попробуете, нельзя-ли будетъ помшать мошенникамъ, которые будутъ находиться подъ нами, т.-е. подъ галлереей. Вс ли ружья заряжены?

— Вотъ и вотъ, сказала Катерина съ Адамомъ, подавая два послднихъ ружья.

Случайно вышло такъ, что это были какъ разъ ружья Ламберта и Конрада, они подошли оба разомъ и протянули каждый свою руку за оружіемъ, и взявъ его лвою рукою, правыя протянули другъ къ другу и такимъ образомъ стояли оба передъ Катериной, которая, сильно покраснвъ, сдлала одинъ шагъ назадъ, точно боясь, чтобы ея присутствіе снова не смутило братьевъ. Пасторъ положилъ свою руку на руки братьевъ, крпко сжатыя, и сказалъ: е Подобно этимъ двумъ братьямъ, которые сперва разошлись другъ съ другомъ, а теперь снова соединились въ минуту опасности, чтобы быть неразлучными въ жизни и смерти и въ вчной жизни, и мы, любезные братья и сестры, возблагодаримъ Господа Бога за то, что такъ единодушно сошлись здсь, и что въ этотъ торжественный часъ, который по человческимъ соображеніямъ долженъ быть нашимъ послднимъ часомъ, исполняемъ святую заповдь — любить другъ друга. А такъ-какъ жизнь ничего не можетъ предоставить намъ высшаго, еслибъ мы прожили даже еще тысячу лтъ, то намъ слдуетъ разстаться съ нею не произнося ни одной жалобы. Мы не легкомысленно отказываемся отъ нея, мы защищали ее насколько могли. Но мы не боле какъ плоть и кровь, а наша крпость — изъ дерева. Но Богъ, создавшій насъ по своему образу и подобію, и вдохнувшій въ насъ свое дыханіе — есть Духъ и крпкая твердыня. Богъ наша крпкая твердыня!..

Какъ только пасторъ произнесъ эти слова, извн послышался разомъ со всхъ сторонъ ужасающій вой, точно изъ адской пасти, и вс осажденные, точно по вдохновенію святаго Духа, къ которому они только что взывали, встрепенулись и единогласно раздался торжественный хоръ:

‘Богъ нашъ крпкая твердыня!’ etc.

Браги появились разомъ со всхъ сторонъ, они точно выросли мгновенно изъ ручья, луговъ и лса, они приближались дикими прыжками, размахивая топорами, ружьями и связками хвороста, французы и индйцы — вс кричали, визжали и выли, Въ одно мгновеніе перенеслись они черезъ небольшое пространство, бросились въ ровъ, вверхъ по стн, цпляясь ногтями, влзая на плечи другъ друга, все вверхъ, все вверхъ!

Да, вверхъ, но не черезъ стну! по крайней мр не посчастливилось первымъ. Какъ только показывается голова, упирается пара локтей, появляется грудь, тотчасъ же летитъ смертоносная пуля и храбрецъ катится назадъ въ ровъ, первый и второй, третій и четвертый, подвергаются одинаковой участи, пятому и шестому удается перепрыгнуть, потомъ разомъ цлой полудюжин, да еще нсколькимъ въ другомъ мст. Этого довольно! Цль достигнута! Раздаются слова команды. Т, которые находятся еще по ту сторону стны, снова ретируются, становятся по два въ рядъ, образуя замкнутое кольцо вокругъ дома и, продолжая постоянную стрльбу для того, чтобы уже въ послдній разъ сдлать нападеніе, какъ только т, которые проникли въ домъ, исполнятъ свое дло.

А оно скоро будетъ исполнено. Острые топоры вонзаются въ дверь, люди, владющіе этими топорами, мастера своего дла, они длывали проломы во многихъ запертыхъ домахъі Т, которые находятся на другой, открытой для втра сторон, знаютъ свое дло не хуже, много поджигали они домовъ, которыми не могли овладть инымъ образомъ. Хотя осажденные и стрляютъ сверху въ круглое отверстіе галлереи и одинъ или двое изъ находящихся внизу враговъ должны поплатиться жизнью за свою предпріимчивость,— но другихъ прикрываетъ галлерея и градъ пуль, которымъ они осыпаютъ домъ, раздляетъ силы осажденныхъ, принужденныхъ обращаться одновременно во вс стороны. Еще нсколько ударовъ — и дверь разлетится въ дребезги, а изъ густаго дыма, поднимающагося съ другой стороны, скоро появится пламя.

Осажденные знаютъ это. Попытка отстранить, хотя на время, грозящую опасность, должна быть сдлана. Слдуетъ отважиться на вылазку: двое должны устроить это. Кто именно?

— Я, воскликнулъ храбрый пасторъ.— Кому я нуженъ на свт?

— Я, воскликнулъ Конрадъ: — это мое дло.

— Это дло Конрада, и мое, воскликнулъ Ламбертъ сильнымъ голосомъ: — и боле ничье! Прочь вс другіе: всякій на свое мсто. Вы, Ричардъ съ Фрицемъ, защищайте дверь, вотъ топоры, а теперь съ Богомъ!

Бревна, которыми извнутри заложена была дверь, были сняты, осталась одна доска, которая закрываетъ отверстіе и на которую падаютъ вс удары, такъ-какъ настоящая дверь уже разломана. Снимаютъ послднее бревно, доска падаетъ, образуется требуемая брешь и изъ нея выскакиваетъ, оттолкнувъ Конрада и Ламберта, старый Христіанъ Дитмаръ, высоко поднявъ топоръ въ мускулистыхъ рукахъ и воскликнувъ: ‘Да здравствуетъ Германія!’

Это первое слово, которое онъ произнесъ сегодня, и послднее — на сегодня и навсегда! Онъ падаетъ, пронзенный разомъ тремя пулями, растерзанный въ клочья дюжиною ударовъ топоровъ и ножей. Онъ сломилъ первую силу натиска, онъ проложилъ дорогу двумъ молодымъ людямъ, слдовавшимъ за нимъ. Они бросаются по этой дорог, ничто не въ состояніи сопротивляться гигантской сил Конрада. Какъ градъ падаютъ его удары, онъ свирпствуетъ точно ягуаръ въ стад овецъ. Да, это ягуаръ, напавшій на враговъ, вс, живущіе у озеръ, зовутъ его большимъ ягуаромъ, растерзавшимъ уже многихъ изъ племени онондаговъ. Они готовы сражаться съ самимъ злымъ духомъ, но не могутъ выносить сверкающихъ глазъ большаго ягуара: они ничего не могутъ сдлать противъ большаго ягуара! Они бгутъ прочь, бросаются къ стн, перескакиваютъ черезъ нее въ ровъ, преслдуемые Конрадомъ. Ламбертъ, уже успвшій разметать огонь, кричитъ ему, чтобы онъ не шелъ дальше, зоветъ его назадъ. Остальные враги, видя постыдное бгство своихъ товарищей, направили свои выстрлы на двухъ братьевъ, пуля за нулей вонзается около Ламберта въ стну, онъ какимъ-то чудомъ остается невредимъ и живъ до сихъ поръ. Но онъ нисколько не помышляетъ о себ, онъ думаетъ только о храбромъ брат. Онъ бросается къ безумному, который бьется у стны съ тремя индйцами, послдними оставшимися внутри ея. Они не должны уйти назадъ. Онъ схватываетъ одного, кружитъ его въ воздух и бросаетъ его объ стну, на которой несчастный остается лежать съ переломленною шеей, двое другихъ, воспользовавшись этою минутой, перелзаютъ черезъ стну, одинъ изъ нихъ, прежде чмъ соскользнуть въ ровъ, стрляетъ изъ своего ружья.

— Ради Бога, пойдемъ домой, Конрадъ, зоветъ Ламбертъ.

Онъ схватываетъ Конрада за руку и уводитъ за собою. Они почти уже достигли двери, вдругъ Конрадъ начинаетъ шататься, точно пьяный. Ламбертъ поддерживаетъ его. ‘Это ничего, милый братъ’, говоритъ Конрадъ и выпрямляется, но въ дверяхъ онъ падаетъ, потокъ крови льется у него изо рта и обагряетъ порогъ, черезъ который онъ поклялся никогда не переступать, говоря, что пусть собственная кровь падетъ на него.

Дверь снова задлана еще крпче прежняго. Огонь, разбросанный Ламбертомъ, безсильно потухаетъ около дома. Домъ спасенъ, на долго ли? Маленькая горсть его защитниковъ уменьшилась двумя бойцами, остальные смертельно измучены страшною работой, снаряды почти вс растрачены, ихъ хватитъ еще на нсколько выстрловъ, а солнце освщаетъ послдними красноватыми лучами уединенное мсто битвы въ лсу. Черезъ нсколько минутъ оно зайдетъ, наступитъ ночь — послдняя ночь.

— Твой братъ умеръ! сказалъ пасторъ Ламберту.

— Онъ предшествуетъ намъ, отвчалъ Ламбертъ.— Оставайся около меня, Катерина!

Пасторъ съ Катериною были заняты внизу, около Конрада. Пасторъ — человкъ свдущій въ медицин, по тутъ его искусство безсильно. Конрадъ еще разъ открылъ прекрасные голубые глаза, мутный его взглядъ вдругъ просвтллъ и прояснился, когда сквозь смертный туманъ ему явился образъ Катерины. Посл того онъ лежалъ тихо, съ закрытыми глазами, глубокое спокойствіе виднлось на его чертахъ, еще недавно столь бшеныхъ и воинственныхъ, затмъ, онъ еще разъ вздохнулъ и его голова склонилась на сторону, точно онъ собирался спокойно уснуть.

Солнце скрылось за лсами, вс, находившіеся на галлере, были освщены кроваво-краснымъ вечернимъ свтомъ.

— Чего ждутъ эти негодяи? спрашиваетъ Яковъ Эрлихъ.

— Вчность покажется теб еще достаточно длинна, дурень ты этакій, возражаетъ Антонъ Бирманъ.

— Если отецъ хочетъ прислать намъ подкрпленіе, то долженъ будетъ поторопиться, говоритъ Ричардъ Геркгеймеръ съ грустною улыбкою.

— Ура! ура! и еще ура! кричитъ Адамъ Беллингеръ сверху, въ отверстіе крыши.

— Адамъ помшался, говоритъ Фрицъ Фольцъ.

— Они дутъ, дутъ! кричитъ Адамъ, стремглавъ бросаясь съ лстницы чердака, онъ скачетъ какъ безумный и съ громкимъ плачемъ кидается въ объятія пастора.

— Бдный парень! бдный парень! говоритъ пасторъ.

Ламбертъ пошелъ на другую сторону галлереи, откуда можно видть бухту до угла лса, гд дорога образуетъ поворотъ и исчезаетъ, а потомъ немного дальше показывается снова на небольшое пространство. Дорога пуста какъ тамъ, такъ и тутъ, слабая надежда, блеснувшая въ ум Ламберта, вскор исчезаетъ, онъ грустно покачиваетъ головою.

Но чу! что это за звукъ? Глухой, но вмст съ тмъ сильный! его явственно слышитъ Ламбертъ, потому что въ это время крики враговъ умолкли. Звукъ ослабваетъ и потомъ снова усиливается, у Ламберта сердце бьется такъ сильно, какъ будто готово разорваться.

Вдругъ изъ-за лса показываются одинъ, два, три всадника, несущіеся во весь карьеръ, а черезъ минуту цлая толпа: двадцать, тридцать лошадей, подъ копытами которыхъ дрожитъ земля. Всадники махаютъ своими ружьями и ихъ ура! доносится до Ламберта.

Онъ бросается къ товарищамъ.

— У всхъ ли васъ заряжены ружья? Отправляемся вс! то-то зададимъ мы имъ гонку!

По равнин, окутанной вечернимъ сумракомъ, начинается бшеная погоня за индйцами и французами, которые въ стремительномъ бгств бросились въ лсъ, преслдуемые выстрлами нмецкихъ ружей.

XV.

Наступило пятое лто посл описанныхъ нами событій. Августовское солнце, въ яркомъ сіяніи появившееся изъ-за лсовъ, освтило для нмцевъ, жителей Бухты, Могаука, Шогэри, великолпный день. Въ этотъ день бизоны и олени могли безопасно расхаживать по своимъ тропинкамъ въ лсахъ, охотникъ, вмсто полновснаго заряда, клалъ въ ружье значительное количество одного только пороха. Коровы и овцы въ загородкахъ были предоставлены самимъ себ, пастухъ тщательно вычистилъ свою праздничную одежду и прицпилъ на шляпу большой букетъ цвтовъ, насегодня отложена въ сторону даже всякая полевая работа, будь она хоть самая спшная, — у земледльца было боле важное дло, также какъ и у пастуха и у всхъ, молодыхъ и старыхъ, мужчинъ, женщинъ и дтей: имъ предстояло праздновать большой праздникъ, великій, прекрасный праздникъ мира.

Да, миръ былъ, наконецъ, заключенъ на земл, которая семь лтъ была обагряема кровію своихъ дтей, миръ тамъ, на далекой старой родин и миръ здсь на новой. Тамъ герой столтія, старый Фрицъ справился со своими врагами и вложилъ мечъ въ ножны, пусть и здсь будетъ погребена военная скира.

Впрочемъ, въ послдніе годы непріязненныя дйствія шли довольно туго. Съ тхъ поръ, какъ весною 1758 года, приступъ французовъ съ индйцами былъ такъ энергически отбитъ нмцами, враги не отваживались боле производить нападенія на границу, защищаемую такимъ воинственнымъ племенемъ, а когда еще притомъ палъ Фронтенакъ и наконецъ на слдующій годъ былъ сданъ Квебекъ, то побда ршительно осталась на сторон Англіи, а все происходившее затмъ было не боле, какъ послднею вспышкою большаго пожара. Но для черепичной или соломенной крыши нмцевъ были опасны даже самыя искры, и каждый хозяинъ дома постоянно ложился спать съ озабоченнымъ сердцемъ, а на другое утро отправлялся на работу съ ружьемъ за плечами,— теперь же исчезла послдняя тнь опасности и миръ возвщали колокола маленькихъ церквей, звонъ которыхъ далеко разносился по безмолвнымъ полямъ и лсамъ, залитымъ солнечнымъ сіяніемъ.

А изъ лсовъ выходили и по полямъ шли вс поселенцы праздничными группами, пшкомъ и верхомъ, старые и малые, украшенные цвтами, весело кланяясь другъ другу издали, и дружески пожимая руки при встрчахъ на перекресткахъ дорогъ, они вели задушевные разговоры, вмст продолжая путь черезъ веселую долину между Могаукомъ и Бухтой вверхъ на холмъ, гд стояла маленькая церковь, которая сегодня не могла вмстить въ себ даже меньшинства благодарно-набожныхъ богомольцевъ.

Но Господь обитаетъ не въ храмахъ, созданныхъ руками человческими, свтъ есть его одяніе, небо — его сдалище, а земля — подножіе. Это текстъ проповди, которую достойный пасторъ Розенкранцъ говоритъ сегодня подъ открытымъ небомъ своимъ прихожанамъ, стоявшимъ на зеленой мурав вокругъ него. Въ словахъ, возносящихся точно на орлиныхъ крылахъ надъ собраніемъ, онъ славитъ великаго, милосердаго Господа, къ которому они взывали въ своей бд и который спасъ ихъ отъ опасности въ дикомъ лсу, на уединенной равнин. Онъ вспоминаетъ о павшихъ въ этой битв, говоритъ, что они не напрасно пролили свою драгоцнную кровь для защиты дома, въ которомъ долженъ жить человкъ, для того, чтобы въ кругу своихъ близкихъ у домашняго очага отличаться всми добродтелями, какъ-то любовью, готовностью помогать ближнимъ, терпніемъ и жить по заповдямъ Создателя. Онъ говоритъ, что оставшіеся призваны и избраны для того, чтобы посл ужасной войны заняться мирною работой, что всякій раздоръ и несогласіе должны быть изгнаны изъ общины, а иначе мертвые возстанутъ изъ гробовъ, будутъ жаловаться и спросятъ: изъ-за чего же мы умерли?

Голосъ пастора неоднократно дрожалъ отъ волненіи. Вдь онъ все это испытала, самъ и участвовалъ во всхъ битвахъ. Каждое слово выходило у него изъ глубины сердца, а потому-то оно и проникало въ глубину сердецъ. Между всми этими сотнями людей не было никого, кто бы не прослезился, когда онъ произнесъ благословеніе надъ общиной, моля чтобы Господь, который такъ видимо обратилъ лицо свое къ нимъ и даровалъ имъ миръ, благословилъ и защитилъ ихъ на будущее время и ниспослалъ имъ миръ, аминь! тогда слово это отозвалось во всхъ сердцахъ и сотни голосовъ прошептали: аминь, аминь, точно втеръ зашумлъ въ лсныхъ вершинахъ. А потомъ этотъ шумъ сдлался сильне и могуче, и торжественными аккордами пронеслись по тихимъ полямъ звуки гимна:

Возблагодаримъ Бога!

Затмъ они разошлись безмолвне, чмъ пришли.

Но праздникъ мира долженъ былъ быть радостнымъ торжествомъ, и около стариковъ собралось слишкомъ много молодежи для того, чтобы радость долго могла оставаться безмолвною. Сначала произошелъ робкій обмнъ нсколькими веселыми словами, а за тмъ одному веселому парню пришла въ голову забавная мысль, которую онъ никакъ не могъ сохранить про себя, старики улыбались, парни смялись, двушки тоже, а смхъ и веселье оказались до того заразительными, что ружья выпалили точно сами собою, и часъ спустя, не зная въ чемъ дло, можно было подумать, что геркгеймеровская ферма, на которую французы не осмлились нападать даже въ ужасные 57 и 58 года, сегодня должна быть взята приступомъ нмецкой молодежью.

Длать этого было, разумется, ненужно. Въ большомъ и гостепріимномъ дом Николая Геркгеймера еще шире обыкновеннаго отперты были вс двери, вс жители на Могаук, Бухт и Шогэри, считавшіе себя нмцами или желавшіе раздлить ихъ радость, были приглашены выпить пива у Николая Геркгеймера, пость его жаркого и отпраздновать радостный праздникъ вмст со всмъ веселящимся людомъ. А такъ-какъ приглашены были вс, то никого не осталось дома, разв какая-нибудь мать, которая не хотла оставить своихъ дтей, или тотъ, кому почему либо никакъ нельзя было отлучиться. Даже толстый Іоганнъ Мертенсъ явился сюда и съ улыбкою толкался между гостями, заложивъ большіе пальцы обихъ рукъ въ карманы своего длиннаго жилета. Иногда онъ отводилъ кого-нибудь въ сторону, для того, чтобы таинственно спросить: разв это не прекрасно со стороны его, Іоганна Мертенса, что онъ уступилъ первенство Николаю Геркгеймеру и даже удостоилъ его праздникъ своимъ присутствіемъ, хотя могъ бы и самъ задать такой же пиръ, а можетъ быть еще и получше. Явился также и Гансъ Габеркорнъ и былъ даже очень вжливъ и напоминалъ тмъ и другимъ, что онъ уже тогда говорилъ, что трехъ переправъ черезъ рку никакъ не будетъ много. А теперь ихъ цлыхъ шесть и вс ихъ содержатели имютъ свой хлбъ. Правда, нкоторые при этомъ замчали, будто бы Гансъ Габеркорнъ говоритъ такъ потому, что онъ долженъ Николаю Геркгсимеру сумму, равняющуюся стоимости переправы и шинка, да еще сотнями двумя долларовъ больше, но кому было теперь время наводить справки о подобныхъ вещахъ?

Ужь, разумется, никакъ не молодымъ парнямъ и двушкамъ, которые неутомимо предавались танцамъ неподалеку отъ дома на лугу въ тни массивныхъ платановъ, подъ живые звуки скрипки, двухъ флейтъ и барабана. Да и у старшихъ и стариковъ, сидвшихъ подъ длиннымъ навсомъ дома, въ холодк и задумчиво выпивавшихъ одну кружку пива за другою, тоже были боле интересные предметы для разговора. Сегодня припоминалось то,-что было когда-то испытано самыми разскащиками, или ихъ отцами (о ддахъ приходилось говорить немногимъ),— тамъ, на старой родин: какъ злобные враги, французы жгли и разрушали все, вверхъ и внизъ по прекрасному зеленому Рейму, и какъ владтель той страны заставлялъ своихъ чиновниковъ обирать то, что не взято врагами, для того чтобы ему можно было пировать со своими любовницами въ великолпныхъ замкахъ, давать блестящіе праздники, устроивать большія охоты, въ то время какъ бдные поселяне, угнетаемые различными тягостями и поборами, просто умирали съ голоду. А къ этому еще поповское хозяйство, десятина и всякія безконечныя невыразимыя напасти, сыпавшіяся со стороны священнаго римскаго престола на нмецкій народъ. Да, да, плохо приходилось тамъ, на родной сторон, и хотя теперь многое улучшилось съ тхъ поръ, какъ великій прусскій король, старый Фрицъ, пустилъ въ дло свой мечъ и помогъ своею палкой, — но все-таки свободне и лучше живется теперь здсь, гд, если хорошенько разсудить, нтъ никакого господина и пасторъ — впрочемъ вдь не вс такіе славные люди, какъ Розенкранцъ — позволяетъ разговаривать съ собою, и можно наслаждаться жизнью, въ особенности теперь, посл того какъ французы стушевались и война окончена!

Разговоръ перешелъ къ войн. Это былъ неистощимый предметъ. Каждый принималъ въ ней участіе, сражался самъ, и поэтому у каждаго было что поразсказать, и имлась своя собственная исторія, которая, если не для постороннихъ, то для разскащика, была самою интересною. А затмъ были во время войны событія, которыя вс единодушно считали въ высшей степени интересными, событія, о которыхъ было говорено сотни разъ, что однако не мшало говорить о нихъ снова, и которыя, несмотря на то, что участвовавшіе въ нихъ люди по большей части были въ живыхъ, уже облеклись почти въ сказочную форму.

Но изъ этихъ особенно интересныхъ и удивительныхъ происшествій самымъ удивительнымъ было сраженіе у дома Штернберговъ въ 1758 году. Если фактъ, что девять человкъ въ теченіе шести или семи часовъ защищались противъ полуторыхсотъ хорошо воруженныхъ враговъ, самъ по себ былъ уже невроятенъ, то къ нему присоединялись еще нкоторыя обстоятельства, которыя придавали ему романическій оттнокъ даже въ глазахъ самыхъ прозаическихъ людей: — споръ братьевъ по поводу прекрасной двушки, которая теперь считалась самою красивою женщиною въ цломъ округ, примиреніе въ послднюю минуту и послдовавшая затмъ тотчасъ смерть Христіана Дитмара и Конрада — самаго старшаго и самаго младшаго изъ защитниковъ умершихъ одинаково прекрасною смертью, такъ что оставалось только послдовать ихъ примру,— это сказала тётка Урсула, когда обоихъ опускали въ холодную землю. Да она и послдовала за ними достаточно скоро, достойная странная женщина, съ такою суровою вншностью и такимъ нжнымъ сердцемъ. Она не хотла и не могла жить безъ своего стараго мужа, съ которымъ въ теченіе сорока лтъ длила радость и горе, и сколько горя! и безъ своего неукротимаго, сильнаго, послдняго и, можетъ быть, тмъ боле любимаго сына. Да, всмъ этимъ онъ былъ для тётки Урсулы — индецъ, какъ звали они его прежде, большой ягуаръ, какъ еще до настоящаго времени зовутъ его у озеръ — Конрадъ Штернбергъ! Бшеный и сильный! Еслибъ онъ былъ въ живыхъ еще теперь, то Корнеліусъ Брооманъ изъ Шогэри не одержалъ бы недавно побды надъ молодыми людьми при Могаук. Разумется, его’, подвигъ былъ бездлицей! Требовалось взявъ за дышло протащить на пространств полуторыхъ футовъ по ровной земл сани, въ которыхъ помщалась дюжина здоровыхъ мужчинъ. Да, Конрадъ протащилъ бы его на пространств пяти футовъ, да еще вдобавокъ поднялъ бы къ себ на плечи и самаго Корнелія. Да, Конрадъ Штернбергъ былъ одаренъ нечеловческими силами, разв иначе онъ могъ бы одинъ справиться съ двадцатью-четырьмя индйцами, которые добрались до самаго дома! А разв не было съ его стороны сверхчеловческою смлостью — что онъ пошелъ въ лагерь къ онондагамъ, несмотря на то, что каждый изъ нихъ далъ клятву убить его, стравилъ онондаговъ съ онеидами, а тхъ опять съ французами, и все-таки отдался въ руки онондагамъ, такъ-какъ они настаивали на этомъ, въ вид обезпеченія, при этомъ онъ объявилъ имъ, что онъ останется у нихъ до тхъ поръ, пока они будутъ въ состояніи удержать его. А олухи, которые должны были хорошо знать его силу, вообразили, что для этого достаточно шести человкъ, и послали этихъ шестерыхъ въ авангардъ вмст съ Конрадомъ, который долженъ былъ служить проводникомъ. Да, онъ показалъ имъ дорогу, откуда никто не возвращается! Такимъ образомъ онъ спасъ отъ погибели Штернберговскій домъ и, если хорошенько сообразить, то и вс дома на Бухт и Могаук,— такъ-какъ онеиды, когда дло дошло до битвы, перешли на сторону нмцевъ, и французы съ онондагами должны были быть довольны, что вечеромъ ихъ не преслдовали сильне, такъ-какъ половину конницы принуждены были послать къ бухт, чтобы избавить отъ осады Штернберговскій домъ. Да, этотъ Конрадъ былъ человкъ, какого не скоро дождутся снова,— Самсонъ между филистимлянами, который побивалъ ихъ ослиною челюстью, какъ сказалъ сегодня пасторъ въ своей проповди, хотя и не произнесъ имени Конрада. Пасторъ умлъ поразсказать объ этомъ! вдь самъ онъ былъ при томъ, и могъ бы разсказать и побольше, еслибъ только захотлъ, но онъ никогда ничего не говорилъ, когда дло касалось этихъ вещей. Но на служителя алтаря нельзя было претендовать за то, что онъ не любилъ вспоминать — какъ въ тотъ день собственноручно убилъ шестерыхъ индйцевъ, а если Ламбертъ такъ рдко говоритъ о брат, то, можетъ быть, иметъ на то свои причины. Вдь вс знаютъ, что Катерина любила Конрада больше, чмъ его, и что Ламбертъ, несмотря на свое благосостояніе, увеличившееся вслдствіе полученія наслдства отъ тётки Урсулы, и несмотря на красавицу жену и хорошенькихъ дтей — самый несчастный человкъ въ цлой долин. Тише, вотъ идетъ Ламбертъ съ Геркгеймеромъ, и какого это они подцпили маленькаго человчка?

Николай Геркгеймеръ съ Ламбертомъ подошли къ уважаемымъ особамъ, которыхъ разговоръ принялъ такое интересное направленіе, и представили имъ мистера Брауна изъ Нью-Йорка, который, находясь въ Альбэни по дламъ, услыхалъ о празднеств нмцевъ у Могаука и въ качеств ихъ друга тотчасъ же отправился, чтобы присутствовать на немъ. Его приняли весьма любезно, сказали, что это великая честь, которую они вполн цнятъ, и пригласили Брауна съ Ламбертомъ, — такъ-какъ Геркгеймеръ уже удалился — ссть къ ихъ столу и выпить съ ними за здоровье его величества короля. Браунъ тотчасъ же согласился на послднее, но затмъ удалился вмст съ Ламбертомъ, общая возвратиться посл, а теперь желалъ взглянуть на мсто празднества.

Мистеръ Браунъ предпринялъ дальній путь изъ Нью-Йорка въ Альбэни, а оттуда сюда, никакъ не по однимъ только собственнымъ дламъ и никакъ не изъ одной симпатіи къ нмцамъ. Онъ явился по порученію правительства, которое, наконецъ, поняло значеніе нмецкихъ колоній на Могаук и дальше по направленію къ озерамъ, и имло серьёзное намреніе по возможности способствовать ихъ преуспянію. Порученіе это было возложено на мистера Брауна, какъ на человка, боле всего способнаго исполнить его вслдствіе своихъ долголтнихъ дловыхъ сношеній съ нмцами. Онъ долженъ былъ начать переговоры съ самыми вліятельными изъ нмецкихъ поселенцевъ, какъ, напримръ, съ Николаемъ Геркгеймеромъ и Ламбертомъ Штернбергомъ, и выслушать ихъ предложеніе. Онъ уже имлъ довольно продолжительный разговоръ съ Николаемъ Геркгеймеромъ, а теперь, проходя съ Ламбертомъ по мсту празднества, сообщалъ ему свои мннія. Безмолвно и внимательно слушалъ Ламбертъ. Отъ него не укрылось, что въ конц концовъ англичанинъ имлъ въ виду только интересы своей націи, когда говорилъ о выгодахъ, которыя выпадутъ изо всего этого на долю нмцевъ, мистеръ Браунъ нисколько не отвергалъ этаго.

— Мы — народъ практическій, любезный молодой другъ мой, говорилъ онъ:— и ничего не длаемъ безвозмездно, дло остается дломъ, но это есть дло честное, то-есть такое, при которомъ выиграютъ об стороны. Разумется, вы на первый разъ будете служить намъ оплотомъ и защитою противъ нашихъ враговъ французовъ, и вмст съ тмъ вы поможете намъ дале распространять и укрплять наше владычество на континент, которое предстоитъ намъ. Но если вы такимъ образомъ будете вынимать для насъ каштаны изъ огня, то вдь и на вашу долю достанется порядочное количество этихъ плодовъ. Сражаясь за короля Георга, разв вы не будете вмст съ тмъ сражаться за собственные дома и имущество? Что и говорить! пока не стоишь твердо на своихъ собственныхъ ногахъ, непремнно приходится опираться на другихъ. Устройте такъ, чтобы вы, нмцы, сами стали въ положеніе, позволяющее вамъ на свой собственный счетъ и рискъ вести торговлю на всемірномъ рынк. А до тхъ поръ вы уже должны довольствоваться тмъ, чтобы мы вели васъ на буксир, или, если хотите, то будьте нашими прокладывателями дорогъ и піонерами.

Старикъ со своей обыкновенною живостью подъ конецъ сталъ говорить очень громко и неистово тыкалъ въ землю своею испанскою тростью. Теперь онъ почти со страхомъ оглядлся вокругъ, взялъ Ламберта подъ руку, и медленно слдуя за нимъ дальше, продолжалъ боле тихимъ голосомъ:

— А затмъ я хочу сообщить вамъ, молодой другъ мой, кое-что, мн никакимъ образомъ не хотлось бы, чтобы это дошло до ушей мистриссъ Браунъ, да и вы оставьте это при себ. Вы помните, Ламбертъ, какъ пять лтъ тому назадъ вы были въ Нью-Йорк, и мы, стоя на набережной, смотрли на высаживаніе съ корабля бдняковъ, вашихъ соотечественниковъ. Шелъ сильный дождь и грустная картина отъ этого нисколько не длалась веселе. Теперь, расхаживая здсь, я постоянно думалъ о томъ утр и говорилъ себ: какая огромная жизненная сила должна таиться въ этой пород, которой нужно только одно поколніе, чтобы изъ полу-голодныхъ, запуганныхъ, всетерпящихъ рабовъ превратиться въ здоровыхъ, широкоплечихъ, ни на кого не обращающихъ вниманія, свободныхъ людей! Какъ безгранично должно было страдать подобное племя, для того, чтобы пасть такъ глубоко! и какъ высоко поднимется оно, если избавится отъ этихъ страданій, и будетъ предоставлено своимъ добрымъ инстинктамъ, если счастье позволитъ ему свободно развернуть громадную силу, находившуюся въ усыпленіи. Какъ высоко поднимется оно! какъ далеко распространится! будетъ ли для него что-либо недосягаемое? Не смйтесь надо мною, юный другъ мой: я дрожу, когда начинаю это соображать, когда обдумываю, что значитъ войско, подобное этому, которое безъ руководителей, повинуясь какъ бы только одному закону тяготнія, дошло до настоящаго своего состоянія, и что изъ него выйдетъ, когда оно научится само управлять и распоряжаться собою и идти ровными шеренгами и рядами! Но что бы тамъ ни было, я теперь ясно вижу только одно: вы, стоящіе здсь на передовомъ посту, только повидимому составляете намъ авангардъ, на дл же вы подготовляете путь своимъ собственнымъ соотечественникамъ, вы настоящіе нмецкіе піонеры. Но повторяю еще разъ: не говорите объ этомъ ни слова, когда осенью прідете въ Нью-Йоркъ! Мои сосди и то уже между собою не называютъ меня иначе, какъ нмцемъ, а мистриссъ Браунъ никогда больше… Ахъ, да! Такъ-какъ разговоръ зашелъ о дамахъ — гд же ваша жена, съ которой вы тогда такъ поспшно ухали? Я собираюсь съ завтрашняго дня воспользоваться на нсколько дней вашимъ гостепріимствомъ и очень желалъ бы быть представленнымъ прекрасной хозяйк.

— Моей жены нтъ здсь, сказалъ Ламбертъ. Она…

— Понимаю, понимаю, прервалъ его говорливый старый мистеръ.— Маленькія домашнія событія, случающіяся въ самыхъ образцово-аккуратныхъ семействахъ. Понимаю!

— Нтъ, сказалъ Ламбертъ, улыбаясь:— нашему младшему ребенку уже есть полгода, по моя жена неохотно разстается съ дтьми на цлый день, да къ тому же съ сегодняшнимъ радостнымъ днемъ для нашего семейства соединяется печальное воспоминаніе.

— Знаю, знаю, сказалъ м-ръ Браунъ:— вашъ братъ… мы слышали объ этомъ въ Нью-Йорк. Что же длать? Ваше смлое дяніе повторяется устами народа. Его воспваютъ на улицахъ:

‘А story, а story,

Unto you I will tell,

Concerning а brave hero’.

— Надобно было бы сказать два героя, по народъ охотно придерживается одного. Вы должны подробно разсказать мн все это, когда я завтра буду у васъ.

— Съ удовольствіемъ, отвчалъ Ламбертъ:— а на сегодняшній день я распрощусь съ вами. Солнце опустилось уже низко и мн хотлось бы пораньше добраться до дому.

Ламбертъ проводилъ старика къ хозяину дома, который просилъ его передать Катерин искренній его поклонъ, и общалъ явиться завтра вмст съ гостемъ для переговоровъ, а по дорог завернуть къ дочери, которая дв недли назадъ подарила его внукомъ. Посл смерти тётки Урсулы, Ричардъ купилъ у Ламберта дитмаровскую ферму и былъ теперь ближайшимъ сосдомъ Ламберта. Ричардъ тоже подошелъ къ разговаривавшимъ, онъ хотлъ отправиться вмст съ Ламбертомъ. Фрицъ и Августъ Фольцъ сдлали бы то же самое, но ихъ жены никакъ не хотли уходить съ праздника, который теперь находился въ самомъ разгар. Притомъ он забрали себ въ голову, что именно сегодня ихъ братъ Адамъ долженъ лишиться своей, такъ долго сохраняемой свободы и сложить ее къ стонамъ Маргариты, сестры Антона Бирмана. Адамъ подошелъ къ нимъ, глаза его были красноваты и онъ не совсмъ твердо стоялъ на своихъ длинныхъ ногахъ. Онъ обнялъ Ламберта и, проливая горячія слезы, уврялъ его, что у человка бываетъ только одно сердце, а что его (Адамово) сердце давно уже не принадлежитъ ему, но, что если это необходимо для спокойствія Ламберта, — необходимость, которую онъ вполн понимаетъ,— то онъ готовъ послдовать недавнему примру Якова Эрлиха и жениться на одной изъ двицъ Бирманъ, хотя человкъ иметъ только одно сердце и имя ‘Маргарита’ звучитъ далеко не такъ хорошо, какъ другое имя, которое никогда не будетъ произнесено его губами, потому что у человка только одно сердце, а его сердце…

Въ это время подошли Антонъ Бирманъ и его зять Яковъ, чтобы взять съ собою неврнаго рыцаря, и Антонъ, неразслыхавшій послднихъ словъ, уврялъ Ламберта, что Адамъ совершенный дурень, но въ душ добрйшій и честнйшій малый и что старики Беллингеры оставили кругленькую сумму денегъ кром хозяйства, и что если только согласится его сестра Гретхенъ, то и онъ самъ не прочь. Что скажетъ на это Ламбертъ?

Ламбертъ отвчалъ, что онъ всегда уговаривалъ Адама и теперь готовъ повторить то же самое, и въ такомъ же смысл выразился и въ разговор съ Ричардомъ Геркгеймеромъ, когда они, спустя два часа, вдвоемъ хали по долин, ведущей къ Бухт.

— Адамъ совсмъ не такъ глупъ, сказалъ онъ:— у него достаточно природнаго остроумія, а если онъ позволяетъ дразнить себя, то вдь и его противникамъ порядочно достается отъ него. Къ тому же онъ храбръ, когда нужно, въ ту пору онъ доказалъ это, а женившись именно и надобно быть храбрымъ. Поэтому я постоянно и везд даю свой совтъ, если дло идетъ объ основаніи новаго семейства. Притомъ, Ричардъ, я убжденъ, что дла нмца будутъ процвтать только тогда, когда у него есть собственный очагъ, если ему приходится трудиться и хлопотать для жены и дтей. Я привтствую дымъ, подымающійся изъ вновь основаннаго очага, какъ новое знамя, вокругъ котораго будетъ собираться ополченіе: нмецкіе піонеры, какъ говоритъ м-ръ Браунъ, этотъ авангардъ войска, которое явится посл насъ.

Ричардъ съ нкоторымъ удивленіемъ посмотрлъ на своего спутника. У этого Ламберта являлись всегда такія странныя мысли и слова! Онъ охотно спросилъ бы его, что онъ разуметъ подъ именемъ войска, которое явится посл нихъ, но они какъ разъ очутились передъ его домомъ, Ламбертъ попросилъ Ричарда поклониться его жен Анхенъ, пожалъ ему руку и отправился дале.

Да, у Ламберта всегда были такія странныя мысли,— странныя для всхъ, только не для Катерины. Ей онъ могъ говорить все, что внушало ему его нжное сердце, что занимало его вчно дятельный умъ. Она, прекрасная, добрая, умная, понимала все, сочувствовала всему и часто разъясняла вещи, которыя ему казались темными. Что сказала бы она на предложенія, которыя сдлалъ ему м-ръ Браунъ? Скоре, Гансъ, старый другъ, еще немного прибавь шагу!

Гансъ совершенно соглашался съ этимъ, въ послднія пять лтъ у него не убавилось силъ, онъ могъ еще при случа поспорить со всми лошадьми на десять миль въ окружности, если дло касалось продолжительной и быстрой рыси.

Но на этотъ разъ его извстная выносливость не подверглась слишкомъ большому испытанію. Едва онъ сдлалъ какихъ нибудь двсти шаговъ, и едва началъ находить въ этомъ удовольствіе. какъ Ламбертъ внезапно остановилъ его и тотчасъ спрыгнулъ съ сдла.

— Катерина!

— Ламбертъ!

— Что длаютъ дти?

— Вс здоровы. Конрадъ не хотлъ ложиться спать до тхъ поръ, пока не увидитъ тебя.

— А Урзельхенъ?

— У нея прорзался третій зубъ.

— А Кэтхенъ?

— Спитъ отлично.

Они шли рядомъ, по берегу, а Ганса Ламбертъ велъ на поводу.

— Ты все еще думаешь о …? сказала Катерина

Ламберту не нужно было спрашивать, что она хочетъ сказать. Подобныя вещи не забываются, ему казалось, какъ будто все это случилось только вчера.

А между тмъ, какъ много измнилось съ того вечера! Тамъ, гд они тогда шли по едва протоптанной тропинк, они теперь проходили между волнующимися полями, покрытыми колосьями, по хорошо назженной дорог, на которой виднлись глубокія колеи, выбитыя колесами телегъ. Повсюду виднлись обработанныя поля до самаго края лса, который теперь во многихъ мстахъ отодвинулся дальше прежняго, а гд еще виднлись въ промежуткахъ части прежней лсной поляны, тамъ они были окружены большими заборами, чрезъ, которые тамъ и сямъ жеребенокъ и теленокъ глядли на проходящихъ своими большими темными глазами, а другіе паслись на сочной трав. А за лугами и полями виднлись крыши обширныхъ хозяйственныхъ строеній, рядомъ съ которыми старый сгорвшій дворъ казался бы весьма невзрачнымъ, а на томъ мст, гд прежде стоялъ блокгаузъ, возвышался теперь красивый каменный домъ, котораго окна сіяли въ лучахъ заходящаго солнца.

Да, многое измнилось съ того вечера, происшествія котораго Ламберту казались случившимися только вчера, иногда же представлялись совсмъ неслучившимися, какъ-будто не существовало для него жизни безъ жены и дтей.

Они уложили Конрада въ постель и Катерина своимъ нжнымъ голосомъ убаюкала буйнаго мальчишку, въ то время когда двое другихъ дтей уже спокойно спали въ своихъ кроваткахъ съ раскраснвшимися щечками. Теперь Ламбертъ услся съ женою у дверей бесдки изъ жимолости, сквозь густую зелень которой вялъ теплый лтній втерокъ.

Ламбертъ разсказалъ своей жен о всхъ происшествіяхъ дня и про мистера Брауна, они обсудили планъ послдняго довести нмецкое поселеніе дале до самаго Блэкъ-Ривера и, если можно, то до Онеидскаго озера, разсказалъ, какъ мистеръ Браунъ и Николай Геркгеймеръ съ Ламбертомъ должны купить эту землю, и Ламбертъ — сдлаться руководителемъ и старшимъ надъ новыми переселенцами въ пустын. И онъ сообщилъ Катерин, что сказалъ старикъ о будущности нмцевъ въ Америк и какъ англичане боятся, что эта трудолюбивая, выносливая нмецкая раса въ конц концовъ, пожалуй, опередитъ англійскую и вырветъ у нея изъ рукъ владычество надъ континентомъ.

— Эти слова, сказанныя такимъ умнымъ человкомъ, могли бы заставить насъ сильно возгордиться, сказала Катерина.

— То же самое думалъ и я, возразилъ Ламбертъ: — а теперь, когда я вдумываюсь въ это глубже, то на меня нападаетъ тоска.

— Что ты хочешь сказать этимъ, Ламбертъ?

— Мн кажется, что прилежаніе, труды и работа, мужество и сила предпріимчивости, которыя мы должны примнять къ длу, чтобы довести его до этой степени, были бы умстне тамъ, на родин. Какою драгоцнною кровью эта почва напоена уже теперь и будетъ напоена еще впослдствіи! Кровью такихъ людей, какимъ ты описывала мн твоего отца, кроткаго, благороднаго, сострадательнаго, ученаго, людей, подобныхъ моему отцу: быстрому, ршительному, дальновидному, дяд Дитмару: непоколебимому, упрямому и настойчивому, и нашему дивному Конраду, и вашей превосходной тётк Урсул. Вс они сложили здсь свои кости. И принесетъ ли эта почва, настоящіе плоды? Не знаю. Положимъ, мы достигнемъ всего, что общаетъ намъ старый другъ англичанинъ, хотя это и кажется мн какою-то сказкой, но, положимъ, намъ пришлось бы современенъ длить это богатство съ англичанами: остались ли бы мы нмцами? Я сомнваюсь въ этомъ, и ты сама, Катерина, научила меня сомнваться въ этомъ. Чмъ бы я былъ безъ тебя! И должна же ты была явиться со старой родины: ты могла прійдти ко мн не иначе, какъ оттуда. Въ твоей душ звучитъ боле ясный глубокій звукъ, точно изъ тхъ прекрасныхъ псень, которыя ты принесла съ собою и которыя никто не можетъ пть такъ, какъ ты. Будетъ ли этотъ звукъ раздаваться въ душахъ нашихъ дтей? И что выйдетъ изъ нихъ, когда онъ замолкнетъ?

Ламбертъ замолчалъ, Катерина приклонилась головой къ его плечу, она не находила отвта на одинъ вопросъ, который наполнялъ собственную ея грудь тревожною тоскою.

— Итакъ, продолжалъ Ламбертъ: — мое сердце раздлено пополамъ. Когда завтра явится старый другъ, я отправлюсь съ нимъ въ лса и буду указывать пути, по которымъ должны идти новоприбывшіе, и укажу на мста, гд они должны строить свои хижины. А я самъ — мн хотлось снять свой домъ и взять тебя и дтей — какъ говорится въ той псн, Катерина, которую ты пла давича, укачивая нашего мальчика, — милая, прекрасная псня, старой, любезной родины:

Полетла бъ я высоко,

Еслибъ соколомъ была!

И онъ указалъ на востокъ, гд, среди мрака ночи, дремалъ великолпный блескъ наступающаго разсвта.

НМЕЦКІЕ ПІОНЕРЫ.

I.

II.

III.

IV.

V.

VI.

VII.

VIII.

IX.

X.

XI.

XII.

XIII.

XIV.

XV.

Читайте также: