Некрасивая мисс Лорример, Английская_литература, Год: 1891 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 26 минут(ы)

Некрасивая мисс Лорример

Часть I.

Крегнорт, 5 мая, 6 ч. вечера.

Я намерена писать дневник, что вообще очень безрассудно, а часто и опасно. Я отлично сознаю также, что дневники могут -быть интересны только в том случае, если они пишутся юными красавицами п изобилуют эффектными любовными сценами, идеальными описаниями мужской преданности, изображениями триумфов пишущей над ее менее счастливыми соперницами и пр. и пр. Мне же уже стукнуло двадцать пять лет, следовательно, я далеко не ingnue, и к тому же я положительно некрасива.

Говоря о своей наружности, мне приятнее употребить это последнее определение, но добросовестность вынуждает меня признаться, что на балах мне нередко случалось слышать замечания насчет ‘безобразной мисс Лорример’, так что я никоим образом не могу питать ни малейших сомнений насчет этого предмета. Действительно, я безобразна! Говорят, не должно иметь тайн ни от своего адвоката, ни от своего врача, насколько же безрассуднее и нелепее скрывать что либо от самого себя, хотя многие мужчины и женщины впадают в эту ошибку. Я же решаюсь храбро написать этот свой приговор.

Зеркало мое отражает грубое желтое лицо, которое доброжелательные друзья вероятно любезно назовут ‘добродушным’. Французская кровь, текущая в моих жилах, щедро наделившая многих из моих предков изяществом фигуры и красотою лица, не дала мне ничего кроме пары выпуклых черных глаз я вечно взъерошенных курчавых волос. Моя горничная Влаторина, с худо-скрытым беспокойством, всегда настаивает на облачении меня, при моем первом появлении в каком-нибудь доме, в великолепное платье с придачей по крайней мере нескольких из моих многочисленных брильянтов, добрая душа, по своему любящая меня, искренно заботится о том, чтобы эти фиктивные очарования заменили недостающие действительные прелести и помогли бы моим успехам в обществе.

Сказать правду, я люблю красивые туалеты, и чувствую себя значительнее и самоувереннее, когда позади меня шуршит роскошный шелковый трен. Что бы ни проповедовали ригористы о тщете внешнего блеска, все-таки мне кажется, что на перья райской птицы смотреть приятнее, чем на серенькие перышки воробья.

Я обладаю также одним великим земным благом, за которое я глубоко признательна небу — у меня огромное состояние. В спокойные часы, когда сердце мое не переполнено едкой горечью, я искренно радуюсь своему богатству, позволяющему мне оказывать некоторые услуги ближним. Вызывать улыбку на истощенных голодом лицах, превращать слезы отчаяния в слезы радости, заставлять весело смеяться позабывших смех детей — все это в моей власти, все это я покупаю на те золотые монеты, которые так мало значат для меня и так много для других. И в мои ‘мрачные’ минуты, когда Свет, Плоть и Дьявол соединенными силами показывают мне, что я далеко не ангел, а жалкая грешница — когда красивые женщины сострадательно поглядывают на меня, стоящую без кавалера в большой зале среди танцующих пар, когда я примечаю невольное выражение разочарования на лице счастливого джентльмена, избранного хозяином или хозяйкой дома для того чтобы вести меня к обеду, — тогда я злобно наслаждаюсь мыслью о моем богатстве и с торжеством сознаю, что могу купить то, чего мне никто не хочет дать мне добровольно. Эти самые красивые женщины, так презрительно смотрящие на меня, могли бы познать, что значит быть одинокими и пренебреженными, если бы поклонникам их шепнули, что есть надежда получить руку (и колоссальное состояние) Сусанны Лорример из Исткорта!

К счастью, родители догадались окрестить меня простым именем Сусанна, избавляющим меня от лишних насмешек, которые, несомненно, выпали бы мне на долю, если бы меня назвали Блант, (с моим цветом лица) или Анжелой (с моим угрюмым выражением). Присовокупив ко всему сказанному, что я приехала сегодня в этот прелестный старый замок для обычного месячного пребывания в нем (я гощу здесь по месяцу весною и осенью и считаю это самым приятным периодом из всего года), мне кажется, что я сказала все необходимое для того, чтобы начать вести мой дневник систематичным и понятным образом.

Крегнорт, 6 мая, 11 ч. утра.

Может ли весна быть где-нибудь прекраснее, чем здесь? Мое собственное именье, Исткорт, лежит на пятнадцать миль севернее отсюда, возле шотландской границы, но тамошний дом, — огромный, белый, в итальянском стиле, окруженный роскошным, вполне современным садом, не выдерживает сравнения со старинным, величавым Крегнортом. Построенный в XIV веке, выдержавший многие осады, разрушенный и снова возобновленный, Крегнорт представляет из себя несравненный памятник могущества и величия прошлых времен, о которых невольно вспоминаешь, проводя в его стенах счастливые, мирные дни.

Нынешний владелец Крегнорта, Джон Ванкувер, простой, здравомыслящий англичанин, хотя голландского происхождения, как на это указывает его имя, женат на веселой, умной американке — моей в мире единственной закадычной подруге. С нею я забываю вечно гнетущее меня сознание моего безобразия и горькое убеждение в том, что люди оказывают мне внимание и уважение лишь потому, что видят во мне ‘золотого тельца’, и всей душою участвую в веселье приятного общества, собирающегося в Крегнорт ежегодно в мае и октябре.

7 мая, 11 ч. 30 м. вечера.

День прошел тихо, но вечером было очень весело. К обеду из Лондона прибыло восемь новых гостей и, помогая миссис Ванкувер поить их чаем, я имела довольно времени чтобы основательно рассмотреть их. Есть ли на свете еще такой плохой физиономист, как я? Я вывела совершенно ложные заключения о характере пяти человек из восьми. Добродушный, ласковый отец семейства, сэр Роберт Гудфелло, с первого взгляда покорил мое сердце своею кротостью и заботливостью относительно резкой, хмурой дочери, отвечавшей на все его нежности и любезности пренебрежительным пожатием плеч. Я сочла ее истым чудовищем, но при ближайшем знакомстве с ними картина быстро изменилась, и я убедилась, что любящий отец — тиран и эгоист, умеющий надевать личину добродушия в обществе искуснее других, а хмурая дочь, навлекающая на себя общее негодование, просто слишком честна для того чтобы поддерживать недостойную комедию папаши. Затем, меня окончательно очаровала старая вдова с резко очерченным римским носом и золотистыми кудрями, цвету которых могла бы позавидовать любая пятнадцатилетняя девица. У вдовы был сын, но меня подкупило в ее пользу именно то обстоятельство, что в противуположность всем остальным матерям, она одна не выражала надежды что я ‘и милый Фред или Алджи будем большими друзьями’, или что ‘сын так желал поскорее познакомиться’ со мною. В переводе на простой английский язык, это значило, что милые сынки желали завязать тесную дружбу с моими доходами и именьем, и я нисколько не обманывалась насчет этого. Однако, попозже вечером, когда вкусный обед и прекрасное вино мистера и Ванкувера вдохнули новые силы в утомленную дорогою вдову, она подсела ко мне и наиконфиденциальнейшим образом сообщила, что хотя отец и не умеет вполне оценить все достоинства их Адольфа, но он превосходный юноша, и что душа и тело его наверное могут быть спасены, если бы ему посчастливилось попасть в руки какой-нибудь девушки, хотя бы не отличающейся красотою, но обладающей хорошим характером и небольшими собственными средствами. Адольф конечно не ищет денег — такие корыстные соображения не совместимы с его возвышенной душою, но ведь вы знаете, милая моя мисс Лорример, какие у молодых людей огромные расходы! Адольф очень расчетлив, и все мы, в том числе и его отец, удивляемся, как он изворачивается со своими тремястами фунтам в год, когда ему приходится содержать охотничьих лошадей, свою квартиру, рыбную ловлю, и еще скаковую лошадь с тренером! Он уверяет, будто эта самая лошадь на скачках выручает его, конечно, я не понимаю толку в этом деле, но как его мать я могу сказать… а, да вот и сам Адольф… Долли — мисс Лорример, мисс Лорример — мой сын… Дрянной мальчик, явился как раз, когда об нем речь… Ну, я оставлю вас знакомиться, молодые люди ведь скорее сходятся без стариков! — Шаловливо кивнув чрезмерно золотистой годовой и плутовски улыбнувшись, вдова торжественно удалилась, оставив меня с глазу на глаз с Долли.

— Чудачка у меня мать, неправда ли? — заметил почтительный сын, когда костлявая спина его родительницы исчезла в отдалении.

— Потому что она хвалит вас? Пожалуй… — отвечала я.

— Право, мисс Лорример, я вовсе не по этому!

— Вероятно не поэтому, — сухо подтвердила я.

— Но оставим мою мать, она в сущности добрая, бедняжка, только дальше своего носа не видит, к счастью для меня, впрочем, зато я очень сметлив, очень… — и рослая дубина лукаво прищурилась на меня.

— Какие же симптомы этой вашей болезни? — полюбопытствовала я.

— Ну, мисс Лорример, перестаньте, я ненавижу насмешки. Мне все говорили, что мне с вами не сладить, вы так чертовски саркастичны! (Великий Боже! — внутренне простонала я, — за какую вину на меня ниспослан этот кошмар?)

— Я хотел рассказать вам о моих лошадях… — (Не теперь! — слабо возражаю я)… и о моей рыбной ловле… (Теперь некогда, — говорю я)… и о себе… (Не нужно, пожалуйста. — твердо защищаюсь я)… и… и… о моих чувствах к женщинам…

— Боже сохрани!

С этим громким восклицанием я оставила Долли и спаслась на другой конец комнаты, проклиная себя за свою недальновидность, помешавшую мне во время проникнуть лукавство старой вдовы. Вскоре после этого эпизода наступило мое пятое разочарование, на этот раз, весьма приятного свойства.

В числе новоприехавших посетителей была некая леди Сэра Малькольм, неопределенных лет и нерасполагающей наружности. Но стоило ей сесть за рояль и пробежать сильными, длинными пальцами по клавишам, как мгновенно я перенеслась в иной мир, забывая все окружающее и всецело отдаваясь очарованию дивных звуков. Музыка вообще производит на меня глубокое впечатление и затрагивает сокровеннейшие струны моей души, и в этот вечер игра леди Сэры доставила мне огромное наслаждение. Остальные гости также были довольны, так как музыка несколько сблизила еще не успевших перезнакомиться между собою гостей, что дело нелегкое для чопорных, надутых и подозрительных британцев. Эта общая натянутость была до того тягостна, что я даже обрадовалась, когда меня попросили спеть, что вообще я ненавижу. Ненавижу не потому, что не люблю петь, а потому что слишком люблю. Голос мое единственное преимущество, и я откровенно сознаюсь, что очень горжусь им, вероятно больше чем он того стоит. Однажды я подслушала, как одна из моих слишком откровенных приятельниц сказала своему мужу: — Сусанна Лорример в самом деле страшно некрасива, но, по-моему, ее голос заставляет забывать о ее наружности. Приятно слушать, когда она говорит, но когда она поет, то это истинное очарование! Она заставляет меня невольно плакать и вспоминать давно-давно забытое прошлое. — Я хотела бы все сидеть с закрытыми глазами и слушать ее…

— Да, конечно, лучше не глядеть на нее, женщина не имеет даже права быть до такой степени безобразной, — ворчливо отвечал ее муж.

В то время, меня это страшно огорчило. Выйдя потихоньку из своего уголка, где я нечаянно подслушала этот разговор, я прошла в сад, едва удерживаясь от горьких слез. Но тут меня уже ждало утешение: в кустах сладко пел соловей. Я заслушалась, и понемногу спокойствие сошло в мою душу: ведь и соловей некрасив, а есть ли хоть одна птица с блестящими перьями, которая пела бы лучше его?

А ведь у меня также есть голос. В этот вечер, я пела только для одной леди Сэры Малькольм, остальные слушатели не существовали для меня, и их банальные похвалы, благодарности и вопросы об имени композитора той или другой баллады долетали до меня словно эхо из другого мира. С меня довольно было видеть восхищение на умном, суровом лице леди Малькольм, и я была вполне вознаграждена, когда она пожала мне руку и сказала:

— Со времени моего детства, я не слышала этой баллады, мисс Лорример, и никогда еще никто не пел ее так, как вы! У вас огромный талант.

И так, я ложусь спать такая же счастливая, как самая красивая женщина в Англии.

9 мая, 1 ч. ночи.

Да, глубокая ночь, а я еще сижу, думаю и мечтаю вместо того, чтобы прозаически спать и видеть сны.

Дело в том, что сегодня случилось нечто необычайное: мужчина не только с величайшею готовностью был моим кавалером за обедом, но и весь остальной вечер посвятил исключительно мне, причем он это делал с очевидным удовольствием!

Но, Сусанна Лорример, скажи всю истину и не тщеславься попусту сама перед собою! Ведь этот мужчина слепец!

К пятичасовому чаю прибыла еще новая компания гостей, более или менее красивых, интересных и любезных, и в числе их был слепой сэр Артур Денисон. Я отличила его с первого взгляда. Слепота вообще возбуждает сострадание, но когда это ужасное несчастие обрушивается на свою жертву внезапно, среди блестящей карьеры, то простое сострадание превращается в глубокую, бесконечную жалость.

Миссис Ванкувер рассказала мне историю сэр Артура еще до его прибытия. Младший сын хорошей семьи, он поступил на гражданскую службу в Индию и хотя провел много лет в самой нездоровой и жаркой местности Мадраса, но ни разу не хворал, словно завороженный от туземных злокачественных лихорадок. Внезапно его постигли две беды, изменившие весь склад его жизни: сначала умер его старший брат, бездетный, что доставило ему баронетство и пять тысяч годового дохода, а две недели спустя, сам Артур заболел сильнейшей малярией. После нескольких месяцев страдания, он, наконец выздоровел, но утратил зрение и вместе с ним возможность какого бы то ни было занятия.

— Ты должна быть как можно приветливее к бедняжке, Сусанна, и занимать его пением, — заботливо говорила добрая миссис Ванкувер, — мне так не хотелось бы, чтобы он соскучился у нас!

Я обещала постараться, и сказать правду, мне это будет приятно. Сэр Артур очень мил и, конечно, умен, как все служившие в Индии. Он немного выше среднего роста, белокурый, с тонкими чертами, в общем прелестное лицо, которое однако слегка портят нерешительный подбородок и бесхарактерный рот. Слепота его не имеет ничего неприятного с вида, только потемневшие голубые глаза сохраняют неизменно тупое, печальное выражение.

Как я уже сказала, сэр Артур Денисон повел меня к обеду, или лучше сказать я повела его, и сердце мое переполнено было жалостью, когда я заботливо направляла его беспомощные шаги по мягкому персидскому ковру, устилающему каменный пол приемной. Жалость сродни любви, и я уже должна признаться, что он чрезвычайно симпатичен мне.

После обеда, опять началась музыка. Сначала, две хорошенькие сестры сыграли в четыре руки длинную бетховенскую сонату. Я терпеть не могу классическую музыку, поэтому не слушала ее и все время шепотом беседовала с моим слепым товарищем, и узнала все подробности о его новом доме, который он сам видел так мало! Потом какой-то юноша затянул было романс ‘Бискайский залив’, но должно быть тошнотворные воспоминания залива оказались ему не под силу, потому что он сразу умолк и удалился. Леди Сэра Малькольм тихонько уселась за освободившийся рояль и через минуту зазвучали дивные звуки женского хора из ‘Навуходоносора’.

— Вот это музыка! — со вздохом облегчения заметил сэр Артур, откидываясь на спинку кресла и приготовляясь слушать в удобной позе. Леди Сэра играла одну пьесу за другою, а он все слушал с жадным вниманием. В сердце моем зашевелилась безотчетная, низкая зависть к таланту леди Сэры, и я начала пламенно желать, чтобы меня попросили спеть.

— Вы также любите музыку? — спросил меня сэр Артур.

— Больше всего на свете, — совершенно правдиво ответила я.

— Конечно, вы поете? Впрочем, незачем спрашивать! Мы слепцы, обладаем странною проницательностью, мисс Лорример, да к тому же вы обладаете драгоценнейшим даром для женщины — таким прелестным, низким голосом, что не можете не быть певицей.

— Да, я пою, — отвечала я просто, без лицемерного прибавления ‘немножко’, с полным сознанием, что к моему пению нельзя применить это наречие. Наконец настал мой черед, и я уселась за рояль, тщетно придумывая, что бы мне спеть блестящее и вместе нежное, страстное и трогательное, для полного очарования всех присутствующих и в особенности одного из них. К моей досаде, долго я никак не могла припомнить ни одной песни, соединявшей бы в себе все требуемые качества, как вдруг мне пришло на мысль спеть старинную балладу, лишь несколько дней тому назад, в час досуга положенную мною на музыку.

Окончив, я повернулась к сэру Артуру, и сердце мое затрепетало от страстного восхищения при его словах:

— Да, я угадал, мисс Лорример! Я предполагал, что у вас прекрасный голос и, сказать правду, почти боялся разочароваться в моих ожиданиях… но вместо того, слышанное мною превосходит все мои предположения.

— Довольно, не говорите больше! — с радостным смехом остановила я его.

— Спойте когда-нибудь для меня одного, — горячо произнес он. — Как ни милы все эти гости, но такое пение слишком высоко для них, и поневоле желаешь слушать его в тишине и уединении. В вашем голосе дивное очарование, мисс Лорример, — прибавил он, наклоняясь ко мне, как бы с тщетным усилием разглядеть мое лицо.

Слава Богу, что он не может это сделать! Впервые в моей жизни я слушала сладкие речи мужчины без горького сознания, что они говорятся ради моего золота, а не ради меня. Прошлые примеры породили во мне недоверчивость и подозрительность ко всяким любезностям на мой счет.

Впрочем, и теперь время покажет, что все это значит. Пока, благоразумнее всего закрыть дневник и лечь спать, предоставив будущее на волю судьбы.

13 мая, 11 ч. утра.

Захватив с собою дневник мой в парк я сидела на каменной стенке сада и, с тетрадью на коленях, старалась припомнить все достойное замечания, происшедшее за эти два дня, так как завтра я не успею написать ни строки: мы отправляемся пикником в Эльсуатер, за шестнадцать миль отсюда.

Только что я успела написать эти строки, как на дорожке показался сэр Артур, ведомый одною из дочерей миссис Ванкувер, я издали слышала, как звонкий голосок обратил на меня внимание сэр Артура.

— Мы сидели так далеко друг от друга сегодня за завтраком, что я не мог даже поздороваться с вами, мисс Лорример, — любезно сказал он в ответ на мое стереотипное приветствие, — хотя конечно я слышал ваш голос и знал, что вы присутствуете, — прибавил он.

Слова его были мне приятны. Доселе мне не часто приходилось выслушивать ласковые сердечные речи, и я поэтому и придаю им, быть может, больше цены, чем они того состоят. Я вспыхнула как школьница и рада была, что он этого не видит.

— Благодарю вас за сопровождение, Мэзи, — обратился сэр Артур к своей маленькой проповеднице. — Если мисс Лорример позволит, я также сяду здесь на солнышке и закурю папиросу, и вам незачем больше заботиться обо мне, моя крошка.

— Но сумеет ли Сусанна проводить вас назад домой? — сомнительно спросила Мэзи.

— Сумею, будь спокойна, — отвечала я, и девочка весело побежала обратно.

Мне стало ужасно жалко этого беспомощного человека, с такою покорностью и стоицизмом переносящего свое несчастие, и я невольно восхищалась им. Сидя рядом на мшистой стене, под горячим солнцем, мы дружески и доверчиво беседовали обо всем, что нам приходило в голову. Он рассказывал мне о своей службе в Индии, об открывавшейся пред ним блестящей будущности, о внезапной смерти брата и о разразившейся вслед за тем катастрофе над ним самим, повергшей его в бесконечное отчаяние.

— Как видите, я не особенно сильная и героическая натура, мисс Лорример,—грустно сказал он, — и в своем несчастий не умею найти ни луча какого бы то ни было утешения.

— Но ведь у вас теперь есть известные обязанности, которыми вы должны интересоваться, — робко заметила я.— Никакое поместье или именье не могут процветать без…

— Хозяйского глаза, хотели вы сказать? — с улыбкой докончил он, когда я внезапно смолкла.

Я готова была откусить себе язык за эти, едва не вырвавшиеся у меня, жестокие слова, и должно быть, смущение мое выразилось и в моем голосе, когда я пробормотала какой-то пустой ответ, потому что сэр Артур быстро прибавил:

— Не считайте меня, однако, малодушным глупцом, не переносящим ни малейшего намека на мое несчастие, мисс Лорример! Конечно, кроме вас, я никому никогда не упоминаю про это, но с вами я говорю свободно, и вы должны пенять за это на самое себя: в вашем чудном голосе слишком ясно звучит сердечное участие и сочувствие ко мне.

Я сидела недвижимо, слово индийский идол: сердце мое мыло переполнено, и я не могла вымолвить ни слова от избытка чувств. О, если бы он только знал, как дороги были мне его участие и симпатия! Не будь он слеп, все было бы совсем иначе. Моя всегдашняя горькая подозрительность, наверное, давно уже стояла бы на стороже, приписывая корыстным побуждениям всякое приветливое слово, всякую мелочную любезность. Теперь же такие низкие мысли невозможны, и мое безобразное лицо, невидимое им, не встает вечной преградой между мною и его искренним сочувствием ко мне. И как я счастлива и горда теперь своим голосом, доставляющим ему такое наслаждение, что он каждый раз невольно поворачивает свои слепые глаза в ту сторону, где мне случается разговаривать с кем-нибудь. И так, я провела истинно блаженное утро, пролетевшее как один миг, и только громкий звук гонга, призывавшего гостей к полднику, вызвал меня из очарования.

Мне показалось, что на лице моей дорогой подруги, миссис Ванкувер, мелькнула лукавая и довольная улыбка, когда я ввела сэр Артура в столовую. В то же мгновение, во мне шевельнулось новое, отчасти неприятное сознание, что свет найдет очень удачною случайность, доставившую некрасивой девушки расположение человека, для которого не может существовать ни красоты, ни безобразия.

Мною овладела странная, прежде вовсе не водившаяся за мною робость. До сих пор, я высоко держала голову, во всеоружии своего богатства, заставлявшего преклоняться предо мною большинство людей, и откровенно презирала их. Теперь же я смотрю на них гораздо снисходительнее, в их словах и поступках мне чудится гораздо больше искренней приязни ко мне, даже солнце и небо кажутся мне ярче и чище обыкновенного. II все это — результаты нескольких ласковых слов и неподдельного чувства! Сусанна Лорример, ты становишься сантиментальной, что тебе вовсе не к лицу. Лучше оставь свой дневник и одевайся к обеду. Помни, ты не имеешь права пренебрегать своими туалетом и прической. Спеши вплести в твои черные волосы драгоценные бриллиантовые звезды и облекись в темно-пурпуровое платье, одно из лучших произведений Ворта, о чем свидетельствуют завистливые взгляды женщин, украдкой, но жадно озирающих мой костюм. Впрочем… что мне до этого? Ведь он не увидит ничего!

14 мая, 11 ч. вечера.

Какой это был чудный, хотя и утомительный, день! Я едва могу держать перо от усталости, но все-таки непременно хочу записать мои впечатления.

Мы отправились в 10 ч. утра, в экипажах мистера Ванкувера, до Эльсуатера, где пересели на пароход, доставивший нас к месту нашего назначения.

Сначала, когда мы рассаживались в экипаже, поездка вовсе не улыбалась мне, благодаря соседству ‘милого Адольфа’ с одной стороны, и его заботливой мамаши с другой. Все дорогу до Эльсуатера, тупоголовый юноша промучил меня идиотскими рассказами о своей собственной особе, причем мамаша жадно вслушивалась в мои реплики на его разглагольствования, тщетно стараясь уловить в моем голосе или словах выражение благосклонности к ее возлюбленному детищу. Пытка моя окончилась, когда мы перебрались на пароход и приблизившийся ко мне сэр Артур шепнул мне, что не позволит этому юному лорду всецело овладевать мною, и что теперь он ни за что не отойдет от меня. Сказав это, он уселся рядом со мною, и с этого момента началось мое блаженство, не прерывавшееся до конца пикника. Мы плыли по реке, между живописными, ежеминутно изменявшими свой характер берегами, и любуясь прелестной панорамой, я жадно ловила каждую минуту наконец выпавшего мне на долю счастья — сидеть с любящим меня человеком и слушать его ласковые речи. Что сэр Артур действительно меня любит, в этом уже у меня не оставалось сомнений, да и он, как честный человек, не считал нужным скрывать свое расположение.

Пыхтя и торопливо пеня мирную воду, пароходик доставил нас к конечному пункту нашей экскурсии, где на прибрежной траве с волшебною быстротою появился вкусный завтрак, накрытый со всем возможным в этом случае комфортом.

Подкрепив свои силы, мы рассеялись по роще и холмам, и обозрев все достойное обозрения, снова вернулись на палубу нашего пароходика.

— Почему ваш голос звучит так, точно будто вы говорите со мною отвернувшись? — спросил сэр Артур, пока я старалась достаточно красноречиво описать ему окружавший ландшафт.

— Потому что я действительно смотрю в сторону: не могу оторваться от моей любимой горы, Сэдльбека.

— Я хорошо помню ее, — отвечал сэр Артур. — Но почему же вы называете ее любимой?

— Это пристрастие осталось у меня еще с детства, когда няня из окна детской постоянно показывала мне Сэдльбек. С тех пор эта гора для меня точно старый друг. Она высится такая строгая и уединенная от окрестных гор, и всегда производит на меня впечатление непоколебимой силы. Ее видно отовсюду из Исткорта, точно также как из Крегнорта, и у меня связана с нею моя личная, особая суеверная примета: когда Сэдльбек мрачна и окутана тучами, мне кажется, что и моя жизнь также омрачается, а когда она ярко и приветливо выделяется на небосклоне, мне чудится, что солнце пригреет и меня.

— А теперь вы видите ее? — поспешно спросил он.

— Нет, к сожалению, — отвечала я.

Сэр Артур ничего не сказал, и я думала, что он вовсе забыл об этом, когда при повороте экипажа в ворота Крегнорта он вдруг спросил:

— Мисс Лорример, видна ли Сэдльбек отсюда?

— О, да, — отвечала я, взглянув на гору.

— Она мрачная или светлая?

Спутники наши с изумлением взглянули на сэра Артура, но только он один понял все значение моего ответа.

— Она вся залита яркой вечерней зарею.

— Значит, хотя день прошел и солнце уже садится, вы все-таки были счастливы?—тихо шепнул он.

— Вполне счастлива, — горячо отвечала я, и снова взглянула на высокую гору. Увы, в эти краткие мгновения солнце закатилось и гора высилась темная и угрюмая. Слезы невольно выступили на моих глазах при быстро мелькнувшей мысли — быть может и моему счастью уже настал конец?

Часть II.

15 мая, 10 ч. 30 м. вечера.

Сегодня мы отдыхаем после вчерашнего утомления, и с утра до вечера просидели дома, занимаясь чтением, корреспонденцией и прочая. Разошлись мы рано и у меня довольно времени для того, чтобы обсудить нечто, происходящее в моем сердце.

Неужели я становлюсь эгоисткой и мелочной на старости лет? Я всегда льстила себя надеждою, что несмотря на многие мои крупные недостатки, этих низких качеств не водилось за мною. Но после сегодняшнего эпизода, я вовсе не так уверена в этом. Вот что случилось.

Случайно, или, по крайней мере, по-видимому случайно, я осталась сегодня после завтрака в столовой одна с сэром Артуром и естественно предложила проводить его в гостиную. Но он отклонил это предложение и попросил меня вместо того провести его в картинную галерею, и коротко, но живо и ясно описать ему лучшие из находящихся там картин, предоставив ему самому дополнить остальное воображением. Я с радостью согласилась, и мы начали осмотр с старинных фамильных портретов бывших владельцев замка, которые мистер Ванкувер приобрел вместе с Крегнортом — тут были пуританки в старой одежде, с библией в руке, легкомысленные, разодетые красавицы времен реставрации, красивые, кудрявые юноши в рыцарских доспехах, и замечательно художественный портрет Оливера Кромвеля, угрюмо смотревшего из своей почерневшей раны.

Описывая ему эти лица давно переселившияся в лучший мир, я ощущала полное счастье, пока одно замечание сэр Артура заставило меня болезненно вздрогнуть и упасть духом. Я красноречиво изображала красоту молодой женщины, в придворном платье эпохи Георга III, когда сэр Артур, смеясь, сказал, что по его мнению, действительно красивая женщина есть перл создания на земле, — Так я думал в те времена, когда я еще видел, — печально прибавил он.

Возможно ли поверить, что я до того эгоистична и черства что на мгновение почти обрадовалась его слепоте? Ведь не будь он слеп, разве он сказал бы хоть одно дышащее любовью слово ‘безобразной мисс Лорример?’

Подавленная стыдом за свое низкое чувство, я молча проводила его из галереи в старую дубовую приемную, где у камина стоял мистер Ванкувер, читавший только что полученные письма.

— Денисон, — сказал он, увидя нас, — мне пишут друзья из Голландии, что они заняли для вас помещение в Гааге, рядом с домом окулиста. Оказывается, что они хорошо знают профессора X., и если хоть половина того, что они из него пишут, правда, то вам, наверное, скоро будет возвращено зрение!

— Так мне сказал и С., — быстро ответил сэр Артур, называя одного знаменитого лондонского окулиста. — Кроме того, я встретился в поезде с одним французом, уверившим меня, что операция сделанная голландцем, наверное будет иметь лучшие результаты.

Я повернулась, медленно поднялась наверх в свою спальню и в раздумье села у открытого окна. Неужели я испугалась, услыхав, как уверенно Артур Денисон говорил о восстановлении своего зрения? Боже мой! Ведь не могла же я испугаться этого, но почему же сердце мое внезапно замерло, пораженное ужасным предчувствием? В течение нескольких минут во мне происходила жестокая борьба добра и зла, и наконец, первое победило: исчезло ревнивое желание навсегда и безраздельно владеть, моим возлюбленным, исчез и гнетущий страх за последствия моего, долженствовавшего явиться пред ним, безобразия. Все это было словно смыто огромной волной истинной, самоотверженной любви, внезапно залившей мое сердце и, наклонив голову, я начала молиться как никогда еще не молилась, о возвращении ему зрения, хотя бы это и привело к нашей разлуке. Успокоенная и умиротворенная молитвой, я легла и скоро заснула.

16 мая, 6 ч. 30 м. вечера.

Знаем ли мы когда-нибудь, какой день будет счастливейшим в нашей жизни? Бывает ли у нас предчувствие счастья, точно также как часто бывает предчувствие несчастья?

Не знаю и не забочусь об этом! Одно лишь ясно для меня, что я, безобразная Сусанна Лорример, теперь счастливейшая женщина в мире.

Начну сначала. Утром, миссис Ванкувер обозрела небосклон и, удовлетворенная обзором, предложила отправиться за несколько миль, к излюбленному туристами, и действительно красивому водопаду, с тем чтобы позавтракать в тамошней деревенской гостинице.

С момента нашего отправления начался мой счастливый день, я сидела в экипаже рядом с сэр Артуром, изредка обмениваясь с ним мыслями, всегда удивительно сочувственными, но мы больше молчали, погруженные в блаженные грезы, и несмотря на это молчание, вполне понимали друг друга.

Даже отвратительнейший завтрак в жалкой гостинице не мог испортить нашего настроения, и когда мы вышли наконец в сад, сэр Артур спокойно взял мою руку.

— Откуда-то пахнет сиренью, — сказал он.

— Сведите меня к кусту, если это близко, Сусанна.

Впервые еще он произнес мое имя, и оно показалось мне мелодичнее ангельской песни. Вся кровь прилила мне в голову, когда мы направились к роскошной купе лиловой и белой сирени, под густыми ветвями которой стояла грубая деревянная скамья. На этой скамье мы просидели более полутора часа. Даже здесь, в моем собственном дневнике, я не хочу повторять нашего разговора. Такие эпизоды слишком священны для того, чтобы праздно описывать их, достаточно, если я скажу, что сэр Артур Денисон просил меня быть его женою, и я согласилась.

Но лишь после его предложения я настолько собралась с духом, чтобы мужественно и честно сказать ему о моей крайней некрасивости. Мне показалось, хотя я не стану утверждать, что при этом по лицу его пробежала мимолетная тень, но он тотчас же ласково ответил:

— Что же из этого? Разве вы не Сусанна Лорример? Я ведь полюбил Сусанну Лорример, а не ее лицо!

И так, я спокойно предалась моему блаженству и вернувшись домой, немедленно сообщила о случившемся миссис Ванкувер, как того желал сэр Артур. Потом, отказавшись от лон-тенниса, я побежала к себе, чтобы до обеда опомниться от избытка неожиданного счастья

О, мой дорогой, как ты скрасил мне жизнь! Смиренно и искренно радуюсь я огромному богатству, которое могу положить к твоим ногам, и все-таки считаю его далеко недостойным тебя, нет жертвы, которую я не принесла бы ради тебя, озарившего божественным светом мое одинокое существование!

Внезапное побуждение заставило меня встать и подойти к окну, чтобы взглянуть на далекую., величавую Сэдльбек. Косые лучи заходящего солнца, прорезав гряду облаков, заливали пурпуровым светом всю окрестность, но по странной случайности не достигали вершины горы, которая высилась могучая как несокрушимая крепость, и мрачная и угрюмая как Гадес.

20 мая, 11 ч. вечера.

Целых три дня я не раскрывала своего дневника, в первый день, потому что была слишком счастлива, а в последние два, потому что была слишком несчастлива. Завтра я уезжаю домой.

Третьего дня Артур Денисон покинул Крегнорт, увозя с собою все мое счастье. Я не увижу его в течение нескольких недель, а может быть и месяцев, так как он уехал в Голландию к знаменитому окулисту, который, я молюсь и надеюсь, возвратит ему зрение. Свадьба наша будет осенью.

Я вовсе не намерена разливаться в жалобах и советованиях на его отсутствие’ Что я глубоко чувствую разлуку с ним и сильно скучаю без него, это совершенно естественно, и тоже самое ощущает каждая здравомыслящая девушка в подобных обстоятельствах. Тем не менее, я сумею проводить мое время лучше чем в слезах и ломанье рук.

Сегодня в Крегнорте появилось новое лицо сиротка-племянница миссис Ванкувер, прибывшая из Америки с целью погостить здесь шесть месяцев и привезшая с собою всю свежесть и оригинальность Нового Света.

Миссис Ванкувер, не ожидавшая племянницу раньше вечера, поехала кататься после завтрака, оставив меня у окна столовой в глубоком кресле, старающуюся дремотой прогнать несносную мигрень.

Только что я успела основательно заснуть, как меня разбудил звук отворяемой двери, чей-то голос произнес чье-то имя, затем дверь снова затворилась. Обернувшись я увидела стоявшую посреди комнаты молодую девушку столь необычайной красоты, что я почти приняла ее за видение из иного мира.

Солнце ярко освещало ее золотистую головку с чудными волнистыми волосами, стройная маленькая, хрупкая фигурка резко выделялась на темных дубовых панелях стен, а ее прелестное личико улыбалось ангельской улыбкой.

Я совсем растерялась от неожиданного появления этой феи, и, не сообразив, что это может быть ожидаемая гостья, прибывшая несколькими часами раньше, пролепетала вежливый вопрос:

— Кто вы?

— Глэд Ривер! — отвечал серебристый голосок, и раздался серебристый смех.

Тут я вспомнила, что племянницу миссис Ванкувер зовут Глэдис. Все время, до возвращения хозяйки дома, я занимала молоденькую гостью, и мелодичный смех ее звучал в моих ушах, возбуждая во мне странное чувство неопределенной смутной грусти.

Кларендон-Отель, Эдинбург.
10 октября, 10 ч. 30 м. вечера.

Мне пришла фантазия сегодня раскрыть мой старый дневник, начатый мною прошлой весною в Крегнорте, и заброшенный с тех пор. Причина этого перерыва — отсутствие материала для записывания, хотя, в сущности, все это время я все-таки делилась моими мыслями и чувствами с другим человеком. Артур Денисон еще не вернулся из Голландии, где он доканчивает свое блестящее успешное течение у знаменитого окулиста. Операция удалась вполне, и мой жених скоро вернется в Англию с восстановленным зрением. Сначала, наша корреспонденция не доставляла мне большого удовольствия: все письма прочитывались Артуру вслух кем-нибудь из окружающих, а при таких условиях конечно невозможно было изливать свои чувства. Поэтому, я избегала всяких излияний и поневоле оставалась в границах строгой сдержанности. Но вот, наконец, настал блаженный день, когда я получила депешу о счастливом исходе операции, о том, что вся прелесть света Божия снова доступна моему возлюбленному Артуру. Я вообще не экспансивная натура, и редко проявляю свои душевные ощущения, но тут я то плакала, то смеялась несколько часов сряду. Только получив эту депешу, я поняла, как меня мучил и тревожил результат его поездки в Голландию. Тогда лишь, впервые я написала ему письмо, прямо вылившееся из сердца. Я не помню выражений этого письма, написанного в блаженном чаду, но что оно порадовало корреспондента, это я знаю, и этого с меня довольно.

С тех пор, почти каждодневно я отправляла за море по нескольку строк, и мне кажется, что благодаря этой откровенной, задушевной переписке, мы узнали друг друга несравненно ближе и лучше, чем во время нашего короткого пребывания в Крегнорте. Крегнорт! Завтра я снова увижу милый старый замок, завтра я покидаю Эдинбург и все мои прошлые печали и еду в Крегнорт, где меня ожидает Артур. Хотя я прибуду туда в траурной одежде (меня вызвала в Эдинбург внезапная смерть старой тетки, после похорон которой я провела здесь еще несколько дней по делам), но в сердце моем царит светлая радость, и при мысли о близком свидании с ним, голова моя кружится, сердце неистово трепещет и я готова кричать от бесконечного, всепоглощающегося восторга?

Крегнорт, 11 октября, 6 ч. вечера.

По приезде в Крегнорт, я никого не застала дома. Чтобы утешить меня в моем очевидном разочаровании, дворецкий объяснил, что хотя общество не вернется раньше чая, но сэр Артур не поехал с ними, а пошел прогуляться и может вернуться с минуты на минуту. Я вошла в гостиную и, подождав немного у окна, подошла к большому зеркалу, чтобы пригладить мои вечно непокорные волосы и придать себе спокойный вид, вопреки страстно бушевавшему сердцу… О, Боже! прочитав вчерашние счастливые строки, я не верю, чтобы это я могла писать их! За что на меня обрушилось такое тяжкое испытание? Неужели некрасивость есть преступление? Неужели преданная любовь и чистое женское сердце ничто в сравнении с физическою красотою? Я некрасива — вот моя вина, которую не искупят никакие мои душевные качества! Тяжело мне писать, но в тоже время это меня облегчает, быть может, впоследствии, я буду в силах спокойно перечитать и обсудить сегодняшний эпизод.

С беспощадною ясностью, я вновь переживаю ужасную сцену: я стою перед зеркалом, в котором отчетливо отражается моя высокая черная фигура и безобразное лицо, а вправо от меня, на пороге открытой двери появляется фигура Артура Денисона. Взоры наши встречаются в зеркале, я вижу в его глазах выражение непреодолимого ужаса и изумления, и с худо скрываемой дрожью, бледный как смерть, жених мой идет приветствовать меня! Именно безвыходность нашего положения, кажется мне, спасла нас. Безмолвно уклонившись от обязательного поцелуя, который он, по-видимому, намеревался дать мне, я знаком предложила ему сесть возле себя и, после минутного неловкого молчания, мы оживленно заговорили оба вместе. Гордость сослужила мне тогда хорошую службу. Я позабыла о своей наружности, о разбитом счастье и думала только о нем, глубоко сострадая ему за невольную ошибку, последствия которой оказывались ему не по силам.

И так, сидя возле Артура, я неумолчно поддерживала разговор, избегая смотреть на его жалкое, смущенное лицо. Но усилие было слишком велико, и я начала изнемогать, поэтому, сославшись на утомление, я позвонила, велела проводить себя в назначенную мне комнату и, оставшись одна в четырех стенах, плакала без конца.

12 октября, 7 ч. утра.

Мучительная ночь миновала, благодарение Богу! Сегодня ясное, чудесное осеннее утро, точно созданное для счастливых людей, мне оно кажется горькой насмешкой, и вовсе не подходящим к бледным щекам и опухшим от слез глазам. Тем не менее, тепло и свет после темной ночи и на меня производят благодатное действие и хотя сердце мое больно и печально, дух мой достаточно бодр.

Я решила, наконец, тяжелую задачу, как лучше поступить и при этом добросовестно думала больше о том, как спасти в глазах света честь любимого человека, чем о собственной ничтожной особе.

Как истый джентльмен, Артур Денисон решился тщательно скрывать отвращение, внушаемое ему моею наружностью, и конечно ни за что не захочет заставить любящую его женщину страдать за то, в чем она не виновата. Но также верно то, что я никогда не позволю ему погубить всю его жизнь из-за невольное ошибки, нет, я не способна на это! Ясно, что его освобождение должно исходить от меня, моя рука должна разорвать связывающую нас цепь для того, чтобы свет не обвинил его в дурном поступке с женщиной. Этого я не допущу.

Странно, что я так спокойно принимаю мое положение. Быть может, на моем месте, другие женщины старались бы уцепиться за тень какой-нибудь надежды, но я не могу!

11 ч. вечера.

День прошел, и я опять одна. Не возмущаясь против неизбежного, я только недоумеваю, за что на мою долю выпало такое страдание? Я уверена, что есть много людей, до гробовой доски не знавших таких мук, какие я переживаю со вчерашнего дня.

Утро прошло лучше, чем я ожидала. Едва ли кто-нибудь приметил, что за завтраком и полдником я избегала садиться возле моего жениха, и уж конечно никто не мог бы упрекнуть его в недостатке самой приветливой любезности ко мне. Одна лишь я, умеющая так хорошо читать между строк, видела тень печали на его красивом лице и слышала едва приметное дрожание его голоса, когда он произносил мое имя. И я жалела его от глубины души!

Позже, смотря из окна на лужайку, где оживленная игра в лон-теннис, я не могла не видеть его весёлого, восхищенного взгляда, устремленного на личико Глэдис Ривер, бывшей его партнером в последней игре и жаловавшейся на поражение, претерпленное ими от их противников — мисс Годфелю и энергичного молодого курата. А когда он с заботливою нежностью окутал ее плащом, и они вдвоем отправились отдыхать на уютной садовой скамье, я вспомнила слова, сказанные некогда Артуром, что ‘по его мнению, красивая женщина есть перл создания на земле’.

15 октября, 10 ч. вечера.

Под предлогом головной боли, я ушла к себе. Правдивее было бы сослаться на сердечную боль, но в этом недуге не принято сознаваться в обществе.

В последние три дня во мне зародилось подозрение, что сэр Артур Денисон решился не только жениться на мне из чувства чести, но также победить проснувшееся в его сердце страстное желание жениться на ком-то другом, уже просто из любви. Нечто, случившееся нынче вечером подтвердило мои подозрения.

Сойдя вниз к обеду несколько раньше обыкновенного, я застала в гостиной одну Глэдис Ривер. Я не чувствую недоброжелательства к этому ребенку, какое право имею я на это?

Не ее вина, что она прелестна, а я нет.

И так, мы дружелюбно беседовали, стоя рядом у резного дубового стола, где стояла большая ярко горевшая лампа, освещавшая обеих нас. В момент перерыва нашего разговора, за дверью гостиной послышались приближавшиеся, хорошо знакомые мне, шаги. Невольно взглянув на мою собеседницу, я увидела, что она вспыхнула, также признав, чья это была походка. Прямо напротив нас находилось роковое зеркало, в котором, увы! лишь несколько дней тому назад я прочитала мой жестокий приговор, и которое вновь с неподкупной правдивостью показало мне истину во всей ее наготе. Смотря в зеркало на подходившего сэр Артура, я видела выражение его лица, когда он поочередно взглянул на нас, мрачное страдание мелькнуло в его глазах, которые он решительно отвел от Глэдис и, обратившись ко мне, он выразил приветливо надежду, что долгий отдых излечил мою головную боль.

Сделав над собою отчаянное усилие, я весело засмеялась и поблагодарила его, но на сердце у меня лежала свинцовая тяжесть, ибо я чувствовала, что приближается минута, когда я должна действовать и действовать энергично ради нас обоих, но будучи только женщиной, я ощущала при этой мысли невыносимую слабость.

Чтобы собраться с духом, я незаметно прокралась сюда, в мою комнату и теперь поскорее засну, если возможно, для того, чтобы, успокоившись и подкрепившись, достойным образом сыграть завтра мою трудную, почти непосильную роль.

16 октября, 7 ч. вечера.

После завтрака, не теряя ни минуты, я попросила миссис Ванкувер уделить мне полчаса времени и, запершись с нею в ее будуаре, просто рассказала ей свою историю: как в течение полугодовой разлуки с сэр Артуром я усумнилась в том, что мы подходим друг к другу, как за последнюю неделю сомнение это превратилось в уверенность, и как, раз убедившись в невозможности счастливого брачного союза, я решилась немедленно возвратить сэр Артуру его слово, а затем вернуться к себе домой.

Знаю, что я проговорила мой хорошо заученный урок твердым и ясным голосом, но вероятно, незаметно для меня самой в нем звучала подозрительная монотонность, или же моя подруга угадывала больше, чем я предполагала, так как вместо того, чтобы засыпать меня градом вопросов и восклицаний, миссис Ванкувер приняла мое признание сочувственным молчанием и дружески одобрила мои намерения.

Но самая трудная и худшая часть моей задачи еще оставалась невыполненною, и я тщетно искала случая поговорить наедине с моим женихом: день был дождливый, и все общество неразлучно находилось вместе. Так прошло все утро и, в отчаянии от неудачи, после чая в пять часов я пошла к себе, укладываться и распорядиться насчет моего отъезда.

Открыв сундук, я вспомнила, что на дно его, прежде всего, нужно уложить мой объемистый акварельный альбом, лежавший обыкновенно на столе в гостиной, и отправилась за ним вниз.

Должно быть, все разошлись по своим комнатам, так как в этой части дома я не встретила ни души, бесшумно сойдя по устланной толстым ковром лестнице, я тихо толкнула полуотворенную дверь гостиной и вошла.

При сгущавшемся сумраке, сначала я не различила никого и подумала, что комната пуста. Но сдержанные голоса в дальнем конце, у едва тлевшего камина, привлекли мое внимание: как во сне, я увидала высокую фигуру сэра Артура, прислонившегося к темному камину, а возле него, на пушистой звериной шкуре, сидела маленькая Глэдис Ривер, говорившая со слезами в голове:

— Помолвлены с безобразной мисс Лорример? О, это невозможно!

Я не слышала ничего больше, потому что выскользнула из гостиной и бросилась к себе. Чтобы успокоиться, я села у окна, и беспристрастно обсудила мою жалкую историю сначала до конца. Ясно, что в ее грустном эпилоге никто не виноват, но единственное, что я могла сделать для того, чтобы выйти самой и вывести других действующих лиц из фальшивого положения — это было, не теряя ни минуты объясниться с сэром Артуром. Я должна немедленно освободить его, и дать ему возможность соединиться с другою, любимой им девушкой.

Не колеблясь больше, я позвонила и приказала явившийся служанке попросить сэра Артура в библиотеку, где я буду ожидать его. Он тотчас же пришел. Я не помню ни слова из того, что ему говорила, но знаю, что твердость не на мгновение не покинула меня. В нескольких фразах я возвратила ему свободу и отослала его к ней! Боже мой! что нам приходится выносить иногда — и все-таки жить!

Полночь.

Наконец, все конечно. Вечер тянулся невыносимо долго, и с каждым часом все разрасталась нестерпимая боль в моем сердце. Увы! Еще вчера я была так счастлива!

Что я буду делать, когда пройдет мое теперешнее возбуждение, когда я останусь одна, когда незачем будет притворяться? Весь вечер гордость придавала мне силу со покойной улыбкой смотреть на него и на нее и ни одним взглядом я не выдала моей внутренней муки. Завтра я буду одиноко плакать над разбитым счастьем у себя дома, где я надеялась жить с ним!

О помолвке моей знали лишь немногие, и поэтому к счастью, я была избавлена от любопытных взоров и нескромных намеков. Но Богу известно, что и без этого мне было достаточно тяжело. Одеваясь к обеду, я вздумала взглянуть на Сэдльбек, чтобы убедиться, соответствует ли ее физиономия моему несчастию.

Окрестность была залита бледным лунным сиянием и вся гора окутывалась легкой серебристой дымкой, обещавшей ясный день на завтра. Но разве для меня существует ясное завтра?

За обедом миссис Ванкувер украдкой тревожно поглядывала на меня, хотя я с обычною непринужденностью беседовала с моими соседями. Глэдис сидела недалеко и по ее худо скрытому смущению и то бледневшим, то вспыхивавшим щекам, я догадалась, что сэр Артур уже говорил с нею. Бедняжка очевидно избегала встречаться со мною глазами, точно чувствуя себя виноватой.

После обеда, когда все собрались в гостиную, меня по обыкновению просили спеть. Пока я разбирала ноты у рояля, маленькая ручка обвилась вокруг моей талии и смущенный голосок шепнул:

— Можете ли вы простить меня? Я право ничего не знала… а теперь я так люблю его!

Прежде чем я успела ответить, подошел сэр Артур.

— Сусанна, простите ли вы меня? — тихо спросил он, глядя мне прямо в лицо своим открытым взором.

Слезы душили меня. Я не могла отвечать и только ласково улыбнулась и кивнула им обоим. Оправившись, я спела его любимую шотландскую песню, в последний раз, а потом сослалась на утомление и ушла к себе.

Все кончено. Короткий роман ‘безобразной мисс Лорример’ оборвался на первой же странице, и пред нею снова лежит унылый путь одинокой, серенькой жизни. Мне ничего не придется записывать больше, и я закрываю дневник навсегда.

—————————————————————-

Источник текста: журнал ‘Вестник моды’, 1891, NoNo 31, 33. С. 301—304, 321—322.

Некрасивая мисс Лорример

Часть I.

Часть II.

Читайте также: