КОНТОРЩИКЪ.
КОНТОРЩИКЪ.
THE MERCHANT’S CLERK: ДОКТОРА ГАРРИССОНА.
Конторщик, Английская_литература, Год: 1836
Время на прочтение: 65 минут(ы)
Крупный ливень стучалъ по крышамъ и отпрыгивалъ на мостовой Лондона: то было въ половин марта, 1827. Я ждалъ у себя въ кабинет больныхъ, которые обыкновенно приходили по утрамъ, но никто не пришелъ. Врно, они не ршились пуститься въ такое ужасное время по улицамъ., чтобы еще боле не разстроить своего здоровья. Я былъ еще молодой врачъ. На моемъ сердц еще не образовался струпъ привычки. Зачерственіе, которое опытность всегда производитъ, еще не сдлало души моей неспособною къ ощущеніямъ, и, стоя одинъ въ моемъ кабинет, опираясь локтями на доску камина и устремивъ глаза къ небу, съ котораго лились потоки дождя, я печально размышлялъ о томъ, какъ безсильны и Медицина и Философія, когда он хотятъ излечить болзни тла и души.
Въ числ моихъ больныхъ былъ одинъ бдный каменьщикъ, который приводилъ ко мн каждое утро золотушнаго ребенка и жену свою, страдавшую падучею болзнью, мн чрезвычайно было жаль этого несчастнаго семейства. Създить къ нему мн ничего не стоитъ, подумалъ я: нсколько лишнихъ шаговъ лошади. Я намревался уже отправиться въ это жилище скорби и страданій, кабріолетъ ждалъ меня у дверей, а дождь лилъ сильне прежняго, какъ вдругъ въ кабинетъ мой вошла дама лтъ двадцати, весь видъ ея показывалъ женщину хорошаго общества, а физіономія выражала сильное волненіе. Она была стройна и прекрасна, складки смоченаго дождемъ платья обрисовывали изящныя формы.
— Я васъ не долго задержу, сударь, сказала она: я вижу, что вы хотли хать со двора.
— Не угодно ли вамъ приссть, сударыня?
Я повелъ ее къ кресламъ, и она опустилась на нихъ.
— Джонъ, поправь огонь… Дождь пробилъ васъ насквозь, сударыня, я бы совтовалъ вамъ выкушать нсколько капель вина, подвиньтесь къ камину. Мы поговоримъ съ вами, хотя, я долженъ васъ предувдомить, я сегодня очень занятъ.
— О, я отниму у васъ не много времени! Я только погрю немножко ноги Я пришла посовтоваться съ вами не о себ самой, но объ одной моей пріятельниц, которую люблю отъ всей души. Мн бы хотлось узнать отъ васъ, нтъ ли какой опасности въ ея состояніи. Она очень больна, думаетъ, что отъ нея скрываютъ настоящее ея положеніе, и пишетъ мн изъ деревни, чтобы я посовтовалась съ какимъ-нибудь искуснымъ врачомъ. Я надюсь, что вы мн скажете всю истину.
— Не видавъ больной, это довольно трудно, сударыня. Въ подобномъ случа самый лучшій врачъ можетъ длать только догадки.
— Я могу, сударь, разсказать вамъ все подробно. Я ее очень хорошо знаю, и притомъ очень недавно съ ней видлась…
— Очень хорошо, сударыня, я къ вашимъ услугамъ. Я готовъ васъ слушать.
И я слъ подл нея, бросивъ на часы, которыя держалъ въ рук, одинъ изъ тхъ предостерегательныхъ взглядовъ, которые врачи и люди дловые часто употребляютъ.
— Она, сударь, не много по старше меня, лтъ тридцати. Недавнія и жестокія огорченія совершенно разстроили ея здоровье. Она очень больна.
— Быть-можетъ, какія-нибудь не сбывшіяся надежды разстроили вашу пріятельницу. Не сердечное ли огорченіе?
— Да, почти такъ… Пріятельница моя давно уже и страстно любила одного человка…. Она должна была выйти за него, но тутъ встртились разныя затрудненія, почти непреодолимыя. Я не могу вамъ всего разсказать. Это длинная исторія, а я не хочу занять нашего свиданія разсказомъ трогательнымъ, по романическимъ… У ней стала болть грудь. Боялись чахотки… Наконецъ одно ужасное происшествіе совершенно разстроило ея здоровье.
Я-было всталъ и стоялъ передъ каминомъ, держа часы въ рукахъ. Я думалъ, что дло идетъ объ одной изъ тхъ мнимыхъ болзней, которыми молодыя дамы отнимаютъ иногда у врачей время, нужное для настоящихъ больныхъ. Но при словахъ ‘ужасное происшествіе’ я началъ думать, что тутъ что-нибудь дйствительно важное, что я могу быть полезенъ, и я слъ. Смущеніе моей молодой постительницы чрезвычайно удивляло меня. Разсказъ ея былъ несвязенъ, и участіе, съ которымъ она говорила о больной, казалось мн слишкомъ нжнымъ для пріятельницы.
— Какое же это ужасное происшествіе, сударыня?
— Она упала, не могла встать. Кабріолетъ прохалъ ей по груди, она нсколько часовъ лежала за мертво.
— Не повреждены ли ребра?
— Нтъ, но она очень страдала.
— Она харкаетъ кровью?
— Да, кажется, что такъ…
Она какъ-будто начала искать письмо, въ которомъ болзнь ея пріятельницы была описана подробно, но, наблюдая за ней внимательно, я увидлъ, что она старается скрыть слезы, навернувшіяся у ней на глазахъ. Я не зналъ какъ согласить такое живое соболзнованіе съ тмъ, что она говорила мн сначала.
— Позвольте мн, сказалъ я, взглянуть на письмо, въ которомъ вамъ пишутъ о болзни вашей пріятельницы.
— Извините, сударь, отвчала она. Тутъ есть разныя подробности о семейныхъ длахъ. Притомъ, я ее недавно видла и могу вамъ разсказать все, что нужно.
— Не чувствуетъ ли она боли въ груди?
— Да, въ правой сторон.
— Бываетъ ли у ней лихорадка, ночью и утромъ?
— Да, сударь, руки у ней тогда чрезвычайно горячи, ей все неловко, все ее безпокоитъ.
— Не мучить ли ее сильная испарина?
— Да, особенно ночью.
— И она кашляетъ?
— Съ большою болью, какъ она говоритъ.
— Давно ли у ней этотъ кашель? Прежде или посл несчастнаго случая, о которомъ вы мн говорили?
— Помнится, онъ начался почти черезъ годъ, посл свадьбы.
— Посл свадьбы! вскричалъ я.
Она забыла, что сначала выдавала свою пріятельницу за незамужнюю. Она замтила, что, какъ говорятъ простолюдины, обмолвилась, и блдное лице ея покрылось яркимъ румянцемъ.
— Что я!…. Я хотла сказать, черезъ годъ посл того времени, когда она хотла выйти за мужъ.
— Какого рода этотъ кашель? Сухой, частый?
— Сначала онъ былъ довольно легокъ, но потомъ сдлался чрезвычайно мучителенъ.
Блдность бдной женщины ежеминутно увеличивалась, подозрніе блеснуло въ ум моемъ, какъ молнія на неб.
— Будьте откровенны, сударыня! Больная, о которой вы мн говорите, не вы ли сами? Вы, право, нездоровы, сдлайте милость, отвчайте чистосердечно.
Она дрожала всмъ тломъ и замшательство ея безпрерывно усиливалось. Она пыталась скрыть отъ меня свое смущеніе, и даже произнесла невнятно какой-то вопросъ, въ которомъ почти не было смыслу. Но скоро голосъ ея прервался, не могши скрыть своего смятенія, она по-крайней-мр хотла скрыть его причину.
— Еслибы вы знали, сказала она, какъ ея положеніе безпокоитъ и огорчаетъ меня! Ахъ, сударь, человкъ такой необыкновенный, съ такими рдкими достоинствами!…. И если бъ я могла сказать вамъ, какъ я люблю ее…
— Успокойтесь, сударыня, отдохните, и потомъ сообщите мн вс подробности, которыя вы знаете, чтобы я могъ быть полезнымъ той, въ которой вы принимаете такое живое участіе. Соберитесь съ духомъ.
— Скажите мн, докторъ, откровенно (и голосъ ея еще дрожалъ), что вы думаете о положеніи моей больной? Есть ли какая надежда? Или болзнь ея уже неизлечима?
— Признаки, которые вы мн описали, весьма важны и…. опасны.
— И нтъ уже никакой надежды? спросила она голосомъ столь тихимъ, что я едва могъ разслушать.
— Я не могу отвчать положительно, не видавъ больной, не поговоривъ съ ней, не распросивъ о множеств подробностей, мелкихъ, но между-тмъ весьма значительныхъ. У ней, конечно, есть докторъ?
— Да…. у ней быль докторъ….. конечно…
Она говорила нершительно, съ большимъ смущеніемъ, и я это приписывалъ тому, что людямъ съ чистымъ сердцемъ всегда трудно произносить и поддерживать ложь.
— Позволятъ-ли ей обстоятельства путешествовать, постить Италію или южную Францію? Это бы для нея было всего полезне.
— Я думаю, что по разнымъ обстоятельствамъ, это совершенно невозможно.
— Но родные не могутъ ли оказать ей пособія?
— Родные не сдлаютъ!…. ничего не сдлаютъ, чтобы помочь ей!
Тутъ судорожное движеніе пробжало по всмъ ея членамъ, она хотла встать, но упала на кресла и вскричала со слезами:
— Такъ нтъ уже надежды! О, мы погибли! Бдный мужъ мой! Все кончено!
Судороги искривляли лице ея, начались сильныя спазмы и глаза ея закрылись, она упала въ обморокъ, кзъ котораго я съ трудомъ ее вывелъ. Тутъ я понялъ невинную хитрость, которую она употребила, чтобы узнать истину о положеніи своего мужа. Когда она пришла въ себя, слезы ея и стенанія терзали мн сердце.
— Извините меня, сударь, я васъ обманула! Но я не умла поддержать моей лжи: я не привыкла лгать! Пожалйте обо мн: я такъ несчастна! Зачмъ я, безумная, спрашивала васъ! Лучше бы мн ничего не знать, тогда бы я еще нелишилась надежды. О Боже мой, такъ мы погибли! Бдный, несчастный мужъ мой!
Конвульсіи начались снова, и между-тмъ какъ она билась въ рукахъ моего человка, который прибжалъ на шумъ, платокъ ея упалъ на полъ и изъ него выкатилась гинея, чистенько завернутая въ бумагу. Нкоторыя части ея одежды заштопаный платокъ и самыя слова ея, показали мн истинную бдность, скрытую подъ наружною изящностью. Я завязалъ въ уголокъ платка эту гинею, которая, конечно, назначена была мн за консультацію и, можетъ-быть, накоплена съ долгими и тягостными лишеніями. Я просилъ ее ссть въ мой кабріолетъ и свезти меня къ себ. Она отказалась, боясь, чтобы появленіе врача не испугало ея мужа, который еще не зналъ опасности своего положенія. Разтроганный этою сценою, я взялъ съ несчастной женщины общаніе черезъ нсколько дней постить меня и просилъ отложить до другаго разу плату за мои совты.
‘Вотъ еще мрачная страница человческой жизни!’ подумалъ я, затворяя дверь за бдняжкою, которая уходила, ifnfzcm. Страданія души и тла, соединенныя съ безполезною преданностью и безвстною добродтелью, все то же продолженіе важнйшей главы общественной исторіи, все т же злополучія, та же несправедливость, обратившіяся въ обычай.
Чрезъ нсколько дней, одинъ изъ тхъ проливныхъ дождей, которые шли во весь мартъ мсяцъ того года, засталъ меня въ окрестностяхъ Chancery-Lane. Визитняя карточка, выпавшая изъ платка моей молодой постительницы, осталась у меня, и я зналъ поэтому, что ее зовутъ госпожею Элліотъ, и что она живетъ въ дом подъ No 4, въ Took’s Court, небольшой улиц, которая выходить на Chancery-Lane. Я шелъ пшкомъ и дождь пробивалъ меня насквозь. Я вздумалъ зайти въ какую-нибудь лавку, чтобы разспросить хозяина о женщин, которая такъ заинтересовала меня и которую сосда, конечно, знаютъ. Большая красная вывска съ огромными черными литерами показала мн, что William Farren, продаетъ почти вс торговыя статьи, начиная отъ шелковыхъ тканей до суровыхъ нитокъ включительно. Я отворилъ дверь тсной, темной лавки, заваленной москотильными товарами, хозяинъ, малорослый человчекъ, хромой, съ морщиноватымъ лицемъ и услужливою лавочною миною, завязывалъ какіе-то товары. Трудно было бы различить табакъ съ сальными свчками, которыя лежали смиренно рядомъ въ этой темной нор, еслибъ дв свчи не освщали ея, разливая вмст съ тмъ вонь и копоть. Лавочникъ совершенно походилъ на старую крысу посреди своей подземной кладовой. Я просилъ позволенія посидть на скамейк, которая стояла въ уголку, и переждать дождь. Онъ учтиво согласился. Хозяинъ мой былъ неутомимый говорунъ, и безъ умолку толковалъ о своихъ сосдяхъ и сосдкахъ, лишь бы только ему не мшали при каждомъ слов хвалить свой кофе и необыкновенную доброту своихъ восковыхъ свчей. Какъ скоро я произнесъ имя Элліотъ, онъ вскричалъ:
— Да, да,знаю, въ улиц Took’s Court. No 4, они живутъ здсь мсяца съ два или три. Мужъ-то человкъ хворый, да и жена не здорове его.
— Не знаете ли вы, что они длаютъ, чмъ занимаются?
— Этого я не умю вамъ сказать, отвчалъ старый москотильникъ, подобравъ нижнюю губу и приподнявъ очки на лобъ, какъ-будто для того, чтобы просвтлить мысль свою. Онъ, кажется, занимался прежде торговлею, онъ также давалъ уроки въ музык, а жена его шьетъ.
У меня въ карман лежала визитная карточка, на которой Г-жа Элліотъ написала свое имя, то было письмо мелкое и красивое, котораго каждая черта показываетъ тщательное воспитаніе. Я не могу поврить, чтобы эти слова были начертаны рукою простой блошвейки.
— Они, кажется, несчастливы? Дла ихъ, видно, идутъ плохо?
— Вы, врно, приказный? спросилъ старикъ, прищуриваясь и обличая выраженіемъ своего голоса отвращеніе, которое чувствуетъ къ судебному приставу даже скупецъ, не смотря на то, что самъ посылаетъ его иногда къ своимъ должникамъ.
— О, нтъ, совсмъ нтъ! Я спрашиваю васъ объ этомъ единственно изъ участія къ Элліотамъ. Впрочемъ, я ихъ мало знаю, вы, кажется, сами говорили, что они въ плохомъ положеніи.
— Правду вамъ сказать, я не думаю, чтобъ они жили въ изобиліи…. платятъ, впрочемъ, всегда хорошо…. въ долгъ ничего не берутъ… Надо имъ отдать справедливость. Да зато что жъ они и покупаютъ? Пустяки, мелочь. Бывало таки берутъ пол-унціи чаю третьяго сорту, да фунтъ сахару всякіе два дня, а теперь разв дня черезъ четыре, да и то самаго послдняго сорту…. Зато всегда на чистыя деньги. Да притомъ у меня послдній сортъ лучіае чмъ у другихъ первый: извольте сами посмотрть.
Тутъ мой торгашъ вскочилъ на лавку съ быстротою, удивительною для хромаго, но весьма естественною въ москотильник, снялъ съ полки лакированный ящичекъ, сдвинулъ крышку привычнымъ перстомъ правой руки, а въ лвую насыпалъ какую-то отвратительную смсь листьевъ виноградныхъ и дикой сливы, которые прикидывались чайными листочками. Стоило бы дать привиллегію за изобртеніе этого чаю перваго сорта. Я кивнулъ головою, и честный фабрикантъ съ довольною миною высыпалъ его въ ящикъ, продолжая выхвалять врачебныя свойства этой чудной смси.
— Я продаю все такъ дешево, продолжалъ онъ, что право не понимаю, отчего Г-жа Элліотъ не чаще у меня покупаетъ, видно они живутъ очень экономно, очень экономно. Да вотъ не больше получаса какъ она была здсь. Мужу понадобилось ромашки да мяты, къ несчастію у меня не осталось ни крошечки, оттого что я много продаю, очень много, сударь, хотя, правду сказать, моя лавченка невеличка, у меня все хорошо, а особенно сарацинское пшено. Не прикажете ли, сударь, показать вамъ мое сарацинское пшено перваго сорта?
— Сейчасъ. Вы, кажется, говорили мн, что Г. Элліотъ даетъ уроки въ музык?
— Да, онъ довольно хорошо играетъ на флейт. Я даже, по доброт своей, принималъ письма, которыя присылали къ нему, когда онъ объявилъ о себ въ газетахъ. Притомъ, это сдлало мои магазинъ извстнымъ, прибавилъ онъ, выпрямляясь и принимая важный видъ. Впрочемъ, у него только и былъ одинъ ученикъ.
— А теперь?
— Ученика нтъ, да и флейты то же, а у него была прекрасная флейта, чернаго дерева, съ серебряными клапанами. Точнехонько такая есть у Г. Брокинга, который живетъ въ этой же улиц, вотъ здсь за угломъ, и даетъ деньги въ ростъ подъ ручные заклады, а можетъ быть и та же самая. Скверное ремесло быть ростовщикомъ!
— Правда ваша, скверное ремесло!
— Впрочемъ, прибавилъ говорливый лавочникъ, бда-не-велика, флейта разстроиваетъ грудь, какъ вы сами изволите знать, а Г. Элліоттъ не здоровякъ: о, совсмъ нтъ! Жена ему часто говорила своимъ хорошенькимъ голоскомъ: ‘Милый Евгеній, не играй боле на этой проклятой флейт, сдлай милость, не играй!’ Надобно вамъ знать, что голосъ у Г-жи Элліотъ словно у герцогини или у театральной пвицы. Мн вс хочется посмотрть, не стоитъ ли у дверей ея карета: да куда! она покупаетъ нитки по моточку…. да еще сама!
Новый поститель привлекъ къ себ все вниманіе продажныя учтивости стараго москотильника, который, при вход его, спустилъ очки на горбатый носъ свой. Наконецъ дождь пересталъ, и я простился съ моимъ хозяиномъ, поблагодаривъ его за убжище. Прошло съ недлю, и я ничего не слыхалъ о Г-ж Элліотъ. Въ пятницу вечеромъ я нашелъ у себя на стол записку, которую она наскоро написала на старомъ конверт, она просила меня захать къ нимъ и не сказывать мужу, что она уже прежде приходила со мною совтоваться. На другой день я отправился къ нимъ. Въ нижнемъ этаж дома была лавка стараго платья, узкая лстница вела во второй этажъ, въ которомъ жилъ Г. Элліотъ, дверь его комнаты была отворена и я остановился на минуту.
Почти прямо противъ двери, за столомъ, который былъ совершенно заваленъ толстыми счетными книгами, молодой человкъ сидлъ и спалъ, перо, выпавшее изъ его ослабвшей, изхудалои руки, лежало на полу. Видно было, что это оружіе, которое служило ему для защиты отъ нищеты, вырвано было у него совершеннымъ изнеможеніемъ отъ продолжительной работы. На стол, прямо противъ него, между двумя огромными тетрадями сидлъ ребенокъ въ зеленой рубашечк и игралъ съ другимъ перомъ, которое совершенно занимало его вниманіе. Спящій молодой человкъ былъ, по-видимому, лтъ тридцати. Голова его была одна изъ тхъ, въ которыхъ физическая красота затмвается красотою внутреннею, нравственною, невольно возбуждающею участіе.
Черные его волосы были отброшены на сторону и открывали во всей обширности широкій и высокій лобъ, щеки его были впалы и, такъ сказать, прозрачны, рука, изъ которой выпало перо, почти касалась до полу. Несмотря на суровое время года, въ камин огня не было, Г. Элліотъ, это не могъ быть никто другой, застегнулъ сюртукъ до самой шеи, чтобы защититься отъ стужи. Въ комнат были только самыя необходимыя мебели, изъ простаго дерева, но очень чистыя. Шумъ, который я произвелъ, входя въ комнату, обратилъ на себя вниманіе ребенка, который обернулся и разбудилъ отца.
— Милости просимъ, сказалъ онъ, еще несовершенно проснувшись: я еще не кончилъ вашей работы…. балансъ вывести довольно трудно…. Я однако жъ не терялъ времени, работалъ почти весь день…
— Я докторъ W* * *, сказалъ я, прерывая его.
— Ахъ, извините, сударь, прошу покорно садиться. Жена моя сейчасъ вышла, я очень жалю, что ея нтъ дома.
— Мн бы очень пріятно было ее видть, но я пріхалъ не къ ней, а къ вамъ. Я слышалъ, что вы не здоровы, и очень бы радъ былъ, если бы мое искусство могло принести вамъ пользу.
— Я дйствительно нездоровъ, и довольно давно уже. Но жена, по нжности своей ко мн, вроятно, преувеличиваетъ опасность моего положенія.
Отвты его на мои медицинскіе вопросы были выражены съ точностью, ясностью, простотою, которыя длали честь его уму и, надобно сказать, его мужеству. У него давно уже открылась болзнь въ печени, а сидячая, рабочая жизнь еще усилила недугъ. Онъ подробно разсказалъ мн несчастный случай, о которомъ говорила Г-жа Элліотъ. Увы, несчастный молодой человкъ быстрыми шагами приближался къ чахотк и хотя положеніе его длало весьма затруднительнымъ, или даже невозможнымъ, исполненіе моего совта, однако я сказалъ ему, что перемна воздуха и путешествіе есть единственное истинно дйствительное средство въ его болзни. Въ эту минуту возвратилась Г-жа Элліотъ.
— хать въ Италію! вскричала она.
Мужъ и жена взглянулись и она измнилась въ лиц. Въ этомъ двойномъ взгляд я увидлъ всю горечь ихъ положенія, все, что они другъ для друга выносили, вс страданія, которыя причиняли имъ нужда, болзнь и недостатокъ денегъ. Всего боле трогала меня болзненная стыдливость Г. Элліота, который еще старался скрыть свою нищету, нищету, ужаснншій изъ извстныхъ намъ пороковъ. Этотъ блокурый, смющійся ребенокъ, который устремлялъ на меня свтлые глаза свои, ребенокъ, единственный предметъ утшенія и залогъ будущности въ мрачной, безнадежной жизни, эти дв судьбы не на своемъ мст, вещь, въ наше время, къ несчастно очень обыкновенная, эта безвстная добродтель, на которую никто не обращаетъ вниманія, это самоотверженіе, котораго цны не знаютъ, это величіе, прекрасне и трудне того, которое является на пол сраженія, эта домашняя трагедія, безъ слезъ, почти безъ словъ, въ которой дйствующія лица — женщина любящая, кроткая, терпливая, улыбающійся ребенокъ, и молодой человкъ, больной, бдность гордая, но не надменная, смерть, грозно приближающаяся посреди лишеній, все это составляло зрлище, жестокое для души, сцену ужасную, но между-тмъ спокойную, безъ плача, безъ криковъ. Могъ ли я принять плату за мой визитъ? Но какъ и отказаться отъ нея? Честная бдность всегда горда. Могъ ли я обидитъ ихъ отказомъ? Не жестоко ли было бы оскорбить ихъ деликатность и чувство чести? Наканун, богачъ почти вымаливалъ у меня гинею, которую надобно было заплатить мн. Я краснлъ за этого богача: а теперь не зналъ какъ отказаться отъ денегъ Элліотовъ! Я боялся, что это покажется имъ милостынею. Къ счастію, ребенокъ, играя, подбжалъ ко мн, я положилъ деньги ему въ рученку и зажалъ ее, но онъ началъ любоваться блестящею гинеею. Г. Элліотъ поблднлъ и хотлъ что-то сказать, слеза навернулась на глазахъ жены его. Я вышелъ скоре чмъ во всякое другое время, и она слдила за мной взорами. Лтописи нищеты, лтописи страданія, кто напишетъ васъ когда-нибудь такъ, какъ вы должны быть написаны!
Посщенія мои сдлались довольно частыми. Между-тмъ мн большаго труда стоило заставить т. Г. и Г-жу Элліотъ покинуть скрытность, которою они облекались. Безпрерывная работа разстроивала его здоровье и, по-видимому, не доставляла ему соразмрнаго вознагражденія. Могъ ли я совтовать ему подкрпить силы свои отдохновеніемъ! Это значило бы осудить его на голодную смерть, работать или умереть — для него тутъ не было середины. Я часто видлъ, что Г-жа Элліотъ съ чрезвычайнымъ усердіемъ занималась вышиваньемъ, слишкомъ богатымъ длятого, чтобы она сама могла носить его.
Однажды, когда она работала такимъ образомъ, я сказалъ ей:
— Въ первые годы нашей женитьбы жена моя работала также какъ вы.
Она подняла голову, положила иголку, пристально посмотрла на меня и залилась слезами. Мы еще не довольно были знакомы, чтобы она открыла мн тайныя свои несчастія. Не прежде какъ черезъ мсяцъ, когда здоровье мужа ея начало уже примтно разстроиваться, она почти невольно разсказала мн подробности, которыя я изложу здсь. О вы, кто бы вы ни были, не читайте ихъ, если вы пренебрегаете подробностями частной жизни, огорченіями ежедневными, мелкими злополучіями, величайшими изъ злополучій нашей жизни!
Проступки родителей губятъ всю жизнь дтей. Это несправедливость судьбы, но несправедливость вчная, неизбжная. Генри Элліотъ, кавалерійскій полковникъ, человкъ храбрый, отличный, но страстный игрокъ, проигрался и застрлился въ 1812 году. Онъ оставилъ въ наслдство сыну своему, Евгенію, который воспитывался тогда въ Кембриджскомъ университет, огромные долги и запятнанное имя. Мать его умерла на чердак, за полгода до самоубійства отца, Евгеній походилъ на мать: та же деликатность, та же преданность судьб, та же исполненная кротости сила души, которую люди часто принимаютъ за робость. Двадцати лтъ, онъ долженъ былъ продать свои книги, прервать неоконченное воспитаніе, разстаться съ своими товарищами, отказаться отъ образа жизни достаточныхъ людей, и опредлиться конторщикомъ въ торговый домъ Фредерика Галлори и Комп., близъ Ludgatea. И тутъ даже нужна была довольно сильная рекомендація, чтобы получить мсто, которое оставляло ему въ цлый день только часъ свободнаго времени, именно, часъ обда. Огромная переписка, счетныя книги, хожденіе по дламъ торговаго дома, шестьдесятъ гиней въ годъ, маленькая комната въ третьемъ этаж въ предмсть, столъ какъ у работника, ни одного пріятеля, потому что онъ былъ бденъ, слабое здоровье, которое еще боле разстроивалось отъ безпрерывныхъ занятій и усталости, гнусное, мелочное тиранство, которое у разбогатвшихъ разночинцевъ во сто разъ своенравне чмъ у баловней благородныхъ, равнодушіе, презрніе всхъ конторщиковъ къ новичку, который былъ воспитанъ для свта и принесъ къ нимъ другіе нравы, другія привычки: такова была цлый годъ жизнь Элліота. Онъ не лишался мужества, хотлъ побдить равнодушіе своимъ прилежаніемъ, ненависть доброжелательствомъ. Онъ былъ полезне другихъ и ему давали побольше жалованья. Увеличиваясь постепенно, оно дошло до девяноста фунтовъ стерлинговъ но выше уже не подымалось.
Г. Галлори, начальникъ торговаго дома, былъ столько уменъ, что не принималъ участія въ комъ бы то ни было на свт. Г. Галлори былъ одинъ изъ тхъ расчетливыхъ торговцевъ, для которыхъ люди не люди, а пружины: изъ пружинъ надобно извлекать какъ-можно боле пользы какъ-можно съ меньшими издержками. Онъ ни разу не обратилъ вниманія на положеніе Евгенія Элліота. Портретъ Г. Галлори можетъ служить изображеніемъ цлой породы торговой: вообразите толстое тло, квадратное въ оконечностяхъ, круглое и выдавшееся въ средин, съ жесткими блыми волосами, съ узкимъ и выпуклымъ лбомъ, съ костлявою головою, на которой крупными литерами написано барышъ. Какъ негоціантъ, онъ былъ не безъ достоинствъ, умлъ выжидать благопріятной минуты и пользоваться обстоятельствами, умлъ быть наглымъ при успх, гибкимъ въ злополучіи, льстивымъ съ тми, въ комъ имлъ нужду, повелительнымъ съ тми, кому онъ былъ нуженъ. Онъ былъ сначала прикащикомъ, потомъ кассиромъ, всегда отличался благоразумною предпріимчивостью и далеко оставилъ за собою своихъ товарищей. Сдлавшись капиталистомъ, онъ женился на вдов своего хозяина, та, умирая, оставила ему единственную дочь, премиленькую двочку. Онъ хотлъ и эту единственную дочь свою употребить въ дло, въ пользу своей гордости: намревался отдать ее за какого-нибудь вельможу, который принесъ бы въ фамилію Галлори перскій маіоратъ и знаменитыхъ предковъ. Съ этими мыслями, онъ старался дать Маріи самое блестящее воспитаніе.
Однажды, этотъ великій человкъ, предметъ всеобщей зависти, выходя у биржи изъ кареты, упалъ и получилъ нсколько тяжелыхъ ранъ. Врачи присудили ему пролежать девять мсяцевъ въ постели: ужасная мука для человка дятельнаго, живаго, жаднаго къ прибытку, неспособнаго къ ученію или размышленіямъ, который боялся, чтобы соперники не опередили его на торговомъ пути, чтобы конторщики и прикащики, пользуясь случаемъ, не начали пренебрегать своими обязанностями или не обворовали его! Дочь ухаживала за нимъ во время болзни. Элліоту, какъ самому дятельному и трудолюбивому изъ конторщиковъ, поручено было приходить къ нему каждое утро, въ восемь часовъ, за приказаніями, исправлять его коммиссіи въ City и приносить его банковую книгу. Такимъ образомъ труды молодаго человка удвоились, а содержаніе его не улучшилось. Притомъ онъ изблизи подвергался раздражительной, нестерпимой прихотливости своего хозяина, болзнь выводила Г-на Галлори изъ терпнія, и притомъ онъ не видлъ ни какой необходимости щадить человка, который совершенно отъ него завислъ, — которому онъ платилъ девяносто фунтовъ стерлинговъ въ годъ!
По странному стеченію обстоятельствъ, Элліотъ и Марія были знакомы еще въ то время когда Евгеній готовился занять мсто въ большомъ свт, когда его ожидали богатство и блестящая жизнь. Марія бывала на сельскихъ балахъ, и Элліотъ всегда почти танцовалъ съ нею. Онъ не напоминалъ ей объ этомъ, онъ зналъ, что богатство и бдность раздлены между собою бездною непроходимою. Но Марія его узнала. Грубый, повелительный тонъ, суровыя приказанія, которыми Галлори унижалъ своего конторщика, возбудили въ сердц ея весьма естественное соболзнованіе. Несправедливости, на которыя свтъ смотритъ спокойно, всегда возмущаютъ женщинъ, и это одно изъ прекрасныхъ, свойственныхъ имъ, чувствованій. Бдный конторщикъ, худой, блдный, измученный, который стоялъ въ почтительномъ положеніи передъ гордымъ деньгами господиномъ, и, осыпаемый невжливыми распросами, оскорбляемый безпрерывными наглостями, молча высушивалъ вс эти грубости, — въ глазахъ Маріи былъ тмь боле достоинъ участія, что по воспитанію своему онъ предназначался не для этого рода жизни. Онъ былъ несравненно выше своего мучителя, и по образованію и по душевнымъ качествамъ, притомъ прекрасенъ собою, и героически терпливъ: все это обратило на наго вниманіе Маріи.
Г. Галлори непозволялъ, чтобы кто другой, кром Маріи, ему прислуживалъ: такимъ образомъ она была всегда тутъ, когда онъ отдавалъ Элліоту свои приказанія, и обращеніе его съ бднымъ молодымъ человкомъ терзало сердце чувствительной двушки. Матери у нея давно уже не было, старая тетка, которая прежде присматривала и за нею и за хозяйствомъ, лежала въ паралич. Г. Галлори былъ и съ нею также суровъ какъ съ другими, притомъ она чувствовала, что онъ не иметъ права на ея уваженіе: это горестное чувство лишало ее законной привязанности и, осуждая на простое исполненіе долга, усиливало врожденную нжность сердца, которое искало пищи и опоры. Бдная двушка мало читала романы, рдко здила въ театръ, и она не знала, что сердце ея, не спросившись разсудка, принимаетъ нжную обязанность, она думала, что только уважаетъ Элліота и жалетъ о немъ, а между-тмъ уже любила его. Галлори, по своимъ грубымъ чувствованіямъ, желзной вол, сознанію могущества, доставляемаго деньгами, былъ совершенно слпъ. Опасность, которой подвергалъ онъ этихъ молодыхъ людей, была ему совершенно неизвстна. Дочь его, принужденная оставаться тутъ, и всегда тутъ, слышать скромныя донесенія прикащика и ругательства отца своего, невольно измряла огромное разстояніе, отдлявшее одного изъ этихъ людей отъ другаго. Элліотъ и не воображалъ себ, чтобы Марія могла принимать въ немъ участіе, а еще мене любить его. Онъ такъ бденъ! она такъ богата! Но ежедневныя свиданія, продолжавшіяся всегда часа два, сближали молодыхъ людей, сходныхь по характеру и воспитанію, но весьма далекихъ одинъ отъ другаго по состоянію и положенію въ свт, а отецъ ея никогда и не думалъ о вроятныхъ послдствіяхъ такого сближенія.
Однажды Элліотъ принесъ хозяину письма, которыя тотъ вырвалъ у него изъ рукъ. Молодой человкъ стоялъ передъ нимъ молча, какъ солдатъ, на указанномъ ему мстъ, онъ былъ блденъ, усталыя его ноги дрожали.
— Батюшка, сказала Марія, Г. Элліотъ, кажется, не здоровъ: могу ли я принесть ему рюмку вина?
‘Да’, отвчалъ машинально Галлори, который пожиралъ глазами письмо, для него горестно занимательное: дло шло о подвоз большой партіи Аравійской камеди, а это уничтожало чрезвычайно выгодную монополію, которую онъ приготовилъ съ большими пожертвованіями. Отъ этого обстоятельства зависилъ выигрышъ или проигрышъ какихъ-нибудь тридцати тысячъ фунтовъ стерлинговъ. Рюмка вина, которую Марія дрожащею рукою предлагала Элліоту, ни сколько не развлекла его. Элліотъ, кланяясь двушк, нагнулся, чтобы взять рюмку, тутъ изъ голубыхъ глаз Маріи блеснула магнитическія молнія, которая ршила судьбу всей ихъ жизни. Марія сама испугалась и потупила глаза. Она подошла опять къ окну, отвернувшись отъ Элліота. Евгеній остался на своемъ мст и погрузился въ мечтанія. Галлори не замтилъ ни смущенія одной, ни удивленія другаго, потому что стрла грозила его сердцу, ударъ былъ направленъ на его кассу, на драгоцннйшій, любезнйшій для него предметъ. Онъ закричалъ громовымъ голосомъ:
— Конторку, Марія, конторку мою!
— Но, батюшка, вы мн не говоря…
Марія сама не знала что говорила, носясь въ надоблачномъ эир, она не поняла весьма простыхъ словъ отца своего.
— Съ ума что-ли ты сошла? или оглохла? закричалъ Галлори. Я теб говорю, подай мою конторку!
Онъ и не воображалъ себ, что между-тмъ какъ онъ занимался фунтами стерлинговъ, преміями и монополіей, при немъ началась драма, которая должна была имть вліяніе на всю жизнь его и разстроить вс его планы. Онъ поспшно написалъ нсколько писемъ, нагнулся къ уху Элліота, надавалъ ему множество коммисій, которыя и въ цлый день исполнить было не возможно, и почти вытолкалъ его, угрожая своимъ гнвомъ въ случа, если онъ что-нибудь забудетъ или не скоро исполнить.
Когда врачи позволили господину Галлори выходитъ изъ комнаты, зло было уже сдлано. Робость и природная стыдливость двушки были уже побждены глубокимъ участіемъ, которое возбуждало въ ея сердц положеніе молодаго человка. Тутъ не было настоящей любовной интриги, не было ни обольщенія со стороны Элліота, ни романическаго увлеченія со стороны Маріи. Каждый день, положеніе ихъ обоихъ, уединеніе, въ какомъ жила Марія, частыя свиданія, которымъ безразсудно подвергалъ ихъ господинъ Галлори, все боле и боле ихъ соединяло, жизни ихъ были связаны таинственною цпью. Оба были жертвами крутаго его нрава, вмст выносили страданія, которыми человкъ съ повелительнымъ характеромъ обременяетъ все окружающее, сидя другъ подл друга въ церкви, когда Галлори узжалъ на дачу, оставляя дочь въ Лондон чтобы присматривать за домомъ и сводить счеты, они нечувствительно, невольно поддавались судьб, которая ихъ соединяла. Это произвело одну изъ тхъ прочныхъ, неразрывныхъ связей, которыхъ судьба разрушить не можетъ, и которыя созданы не человческою волею. Однажды въ воскресенье, Евгеній Элліотъ, видя что миссъ Галлори одна выходитъ изъ церкви, подошелъ къ ней, подалъ ей руку и проводилъ ее домой, и сердца ихъ, которыя давно уже бились одинаково, наконецъ поняли другъ друга. Галлори ничего этого не видлъ, иначе громъ его гнва, конечно, разразился бы надъ ними.
Не безъ борьбы, не безъ внутреннихъ упрековъ, не безъ страху и раскаянія, уступили они року, который соединялъ ихъ. Прошелъ годъ. Ежедневныя свиданія Элліота и Маріи были вдругъ прекращены выздоровленіемъ господина Галлори, и это внезапное событіе ускорило обоюдныя признанія, которыя до того времени были робки и не полны. И Г. Галлори еще ничего не подозрвалъ, когда уже между ними происходила постоянная переписка.
Какъ-то во вторникъ вечеромъ, Галлори ходилъ веселе, живе обыкновеннаго, на лиц его появилось нчто въ род радостной улыбки. Съ лучезарнымъ видомъ услся онъ подл дочери за столомъ и, no-временамъ, прищуриваясь, съ любовію на нее поглядывалъ. Вся эта пантомима не укрылась отъ Маріи, и она думала, что причиною необыкновенныхъ движеній была какая-нибудь удачная спекуляція, которая восхищала стараго скрягу. Но за десертомъ, когда Марія хотла уже уйти въ свою комнату, отецъ поднесъ ко рту рюмку портвейну, и вскричалъ:
— У меня есть препріятная новость, славная новость. Марія! О теб говорили сегодня на бирж.
Вино было проглочено, и губы его издали какое-то чмоканье, какъ будто двойная пріятность, вина и новости, наполняли его неизъяснимымъ наслажденіемъ.
— Обо мн говорили на бирж? повторила Марія…. Что же ей до меня за дло?
— Что за дло! что за дло! вскричалъ мистеръ Галлори, передразнивая ее: молоденькой двушк выйти замужъ, кажется, дло, да еще, право, дло недурное.
— Вы шутите, батюшка! сказала Марія, и, сама не зная что длаетъ, поднесла рюмку ко рту и выпила ее разомъ.
— Шучу? Совсмъ не шучу. Дло уже слажено, такъ мн нечего отъ тебя скрываться.
— Слажено?
— Ну, да, слажено, кончено, сговорено, сторговано. Торгъ такъ ужъ торгъ, слово такъ слово, ударилъ по рукамъ, такъ отнкиваться поздо. Дочь ты моя или не дочь, что нибудь одно. Дочь, такъ слушайся, не дочь, такъ воля милости твоей. Долго я думалъ, какъ бы пріискать теб повыгодне партію. Зато ужъ и пріискалъ! Чудная партія! Ты будешь виконтессой, Машенька! А какъ я увижу гербъ на твоей карет, — лавку на запоръ, кончено, полно торговать: на покой! А! что ты на это скажешь?
— Что я скажу? машинально повторила двушка, переминая дрожащими пальчиками кончикъ своего батистоваго платка.
Лицо ея было какъ снгъ, трепетъ пробгалъ по всему тлу.
— Ну, ну, это что? Что съ тобой сдлалось? Отчего ты такъ поблднла? Чего изволила испугаться? Правду сказать, я, можетъ-быть, поворотилъ дло слишкомъ круто, какъ говорила покойница мать. Но какъ быть! дло слажено, отказаться невозможно.
Марія хотла встать, но была такъ слаба, что не могла подняться со стула и поблднла еще боле прежняго. Галлори, придвинувшись къ ней, взялъ ее одной рукой за подбородокъ, а другую положилъ на ея ручки:
— О, да какія у тебя холодныя ручки! Полно же, Марія! Что за ребячество! Марія, отвчай же мн… Да полно же, говорятъ теб!…. Экая дурочка! какъ не стыдно испугаться шутки?
— Ахъ, папенька, такъ неужели это была шутка? вскричала двушка, вставая и устремивъ на него блестящій взглядъ.
Потомъ, опустившись на стулъ, она совершенно упала въ обморокъ. Громкій голосъ отца раздался по всему дому, толпа слугъ сбжалась на его крики, двушку унесли въ ея комнату, и отецъ принималъ въ ней тмъ боле участія, что видлъ уже въ своей Маріи будущую виконтессу. Впрочемъ онъ, въ глубин души, считалъ все это пустымъ жеманствомъ, и проклиналъ двичьи гримасы. Имлъ ли онъ, или нтъ, право отдать дочь въ ростъ какъ-можно выше этотъ вопросъ и въ голову ему не приходилъ, это, но его мннію, было точно такъ же несомннно какъ то, что онъ имлъ право дать или перевести вексель на своего банкира.
Марія не спала всю ночь, къ завтраку она не приходила, за обдомъ ничего не ла. Ей удалось написать къ Элліоту письмо, чрезвычайно несвязное, но въ которомъ было разсказано, все что случилось съ нею наканун. Отецъ уже съ утра былъ не въ дух, а впродолженіе дня еще боле надулся.
— Однако жъ позвольте васъ спросить, сударыня, что все это значитъ? вскричалъ онъ за десертомъ. Что это за жеманство? Что съ тобою со вчерашняго дня сдлалось?
— Вы помните, батюшка, отвчала она, дрожа всмъ тломъ: вы меня вчера чрезвычайно удивили…
— Удивили? Полно врать! Двушка выходитъ замужъ что жъ тутъ удивительнаго? Двушки только для того и созданы. Полно дурачиться, потолкуемъ порядкомъ, прибавилъ онъ, нсколько ласкове и намреваясь употребить на этотъ разъ ученую тактику.
— Это, право, батюшка, меня очень удивило: я такъ счастлива, живя съ вами!
Бдная двушка тоже пустилась въ невинную дипломацію.
— Да вдь я не вчно буду жить, моя милая. Надобно тебя пристроить. Бракъ — двойная бухгалтерія. А что бы ты сказала, если бъ я вчера говорилъ безъ шутокъ?
— Но, батюшка…
— Но, батюшка! но, батюшка! Я ршительно говорю теб, что не люблю вашихъ гримасъ. Я терпть не могу жеманницъ.
Онъ остановился и, готовясь приступить къ длу, медленно выпилъ рюмку мадеры.
— Слыхала-ли ты когда о виконт Джиральдин Скемплетт?
— Это имя попадалось мн раза два въ журналахъ. Онъ, кажется, игрокъ?
Этотъ вопросъ дипломатка сопровождала самымъ пристальнымъ и спокойнымъ взглядомъ. Вопросъ подйствовалъ.
— Вздоръ! вскричалъ Галлори въ бшенств и сдавливая между пальцами свои перчатки. Вздоръ! гнусная. клевета! Журналы вчно лгутъ. Лордъ Скемплетъ — человкъ свтскій, знатной фамиліи, однимъ словомъ прекрасный малой. Въ воскресенье онъ у меня обдаетъ.
— У васъ?
— Ну да, у меня! Разв я не могу позвать къ себ виконта обдать, когда мн вздумается?— Да и купить съ полдюжины виконтовъ, если захочу!… прибавилъ онъ, опустивъ руки въ карманы, какъ-будто тамъ собрались виконты со всего свта.
— Но вдь надобно, батюшка, чтобы ихъ стоило покупать, сказала Марія вставая.
Она подошла къ отцу, оперлась на его кресла и поцловала его. Онъ допилъ рюмку мадеры и принялъ такой важный и торжественный видъ, какъ будто былъ по-крайней-мр Венеціянскій дожъ.
Но вся дипломатическая хитрость двушки разбилась о желзную волю отца ея. Горничной, Дженни, приказано было приготовить ей платье и одть ее въ воскресенье какъ можно по-лучше. ‘Надобно имъ показать, говорилъ онъ самъ себ, что и у насъ купцовъ, есть хорошенькія дочки!’ Виконтъ Скемплетъ, лордъ разорившійся на картахъ, ршился взять Марію въ свое владніе: ему казалось очень покойнымъ и удобнымъ жениться на ста тысячахъ наличныхъ фунтовъ стерлинговъ и взять еще въ приданое хорошенькую и молоденькую двушку, жена подчасъ его бы развеселила, денежки покрыли бы его наличную нищету и старинные долги. Само собою разумется, что онъ не забылъ явиться въ воскресенье къ господину Галлори. Онъ ухаживалъ за Маріею, какъ-будто исполняя обыкновенный обрядъ. Обдъ былъ скученъ: на вс его пошлые комплименты Марія отвчала холоднымъ молчаньемъ, на его жеманныя вжливости неизмннымъ равнодушіемъ. Виконтъ обольститель, свтскій молодой человкъ, былъ совершенно побжденъ въ войн съ простою купеческою дочкою. Одна только надежда на богатую добычу утшала его въ пораженіи самолюбія. Онъ съ героическимъ мужествомъ продолжалъ свою аттаку, и не обращалъ вниманія на презрніе, едва прикрываемое легкою завсою учтивости. Онъ не унывалъ. Галлори, сердясь на эту тактику своей дочери и боясь, чтобы виконтская корона отъ него не ускользнула, разсыпался передъ лордомъ Скемплетомъ, чтобы скрыть отъ него хотя часть истины. Онъ доказывалъ ему какъ могъ, что дочь его чрезвычайно застнчива, и что все это двичьи гримасы, которыя не стоятъ вниманія порядочнаго человка. Дло дошло до того, что Марія, утомленная, замученная учтивостями виконта, ршилась было открыться отцу, какъ одно ужасное произшествіе избавило ее отъ необходимости этого признанія.
Часовъ въ двнадцать утромъ, когда Марія съ своею горничною покупала разныя матеріи въ одномъ изъ Holborn‘скихъ магазиновъ, мистеръ Галлори неожиданно возвратился домой, со своимъ адвокатомъ Джефри, человкомъ важнымъ и почтеннымъ. Никогда еще не случалось, чтобы онъ въ такое время узжалъ съ биржи. Онъ былъ въ бшенств, брови его были нахмурены, поръ покрытъ морщинами, губы изкусаны до крови. Онъ прямо пошелъ въ комнату своей дочери, взялъ тамъ шкатулку, снесъ къ себ въ кабинетъ, разбилъ ее и отдалъ адвокату связку писемъ. Г. Джефри надлъ очки, просмотрлъ эти письма и началъ читать съ важностью и хладнокровіемъ дльца переписку нашихъ любовниковъ,— потому что это были ихъ письма. Мистеръ Галлори слушалъ его, сжимая кулаки и дрожа отъ ярости. Вдругъ отворяется дверь и входитъ Марія. При видъ ея, он, трепеща отъ гнва, но не открывая рта, указываетъ ей на разбросанныя письма и шкатулку, въ которой они лежали. Двушка вскрикиваетъ и падаетъ на полъ. Адвокатъ былъ человкъ добрый. Онъ поднялъ Марію и старался ее успокоить. Ее унесли. Но онъ никакъ не могъ утишить гнва отца, который слишкомъ поздо замтилъ свою глупость. Онъ самъ ихъ сблизилъ! Самъ, своею рукою, приготовилъ этотъ ударъ!
Но какимъ образомъ открылась переписка Элліота и Маріи? Они напрасно старались догадаться. Всего вроятне, однако жъ было то, что горничная, которая сначала имъ помогала, вздумала на всякой случай выгородить себя и продала отцу ихъ тайну.
На другой день Элліоту приказано было явиться къ хозяину ровно въ двнадцать часовъ. Ему и въ голову не приходило, что его ожидаетъ. Между-тмъ мрачный и суровый видъ швейцара, холодный поклонъ камердинера, казалось, не предвщали ему ничего добраго. Слуги — самые врные термометры, по нимъ вы всегда узнаете расположеніе господина. Когда онъ вошелъ въ кабинетъ, Г. Галлори сидлъ за большимъ столомъ, заваленнымъ бумагами. Подл него стоялъ адвокатъ.
— А? вскричалъ старикъ, устремивъ на Элліота огненный взоръ. А! козни твои открыты! низости твои теперь извстны!
— Низости! вскричалъ Элліотъ, блдня.
— Да! да! мерзавецъ, да!… кричалъ Галлори, грозя ему кулакомъ.
— Ради Бога, успокойтесь, шепнулъ ему Джефри.
Потомъ, обратясь къ Элліоту, онъ сказалъ ему строгимъ голосомъ: ‘Вы, конечно, знаете, сударь, справедливую причину негодованія господина Галлори.’ Элліотъ, не говоря ни слова, опустилъ голову и, казалось, ждалъ объясненія.
— О, злодй! О, разбойникъ! кричалъ Галлори. Твой отецъ былъ мерзавецъ еще прежде тебя! Онъ застрлился… застрлись и ты!
Блдность Элліота сдлалась совершенно мертвенною. Глаза его налились кровію, потомъ, устремивъ взоры на Галлори, онъ какъ-бы изъ милости просилъ, чтобы эта мука прекратилась. Адвокатъ сказалъ старику нсколько словъ на ухо, и тотъ, какъ бы самъ испугавшись своихъ словъ, замолчалъ.
— Не угодно ли вамъ приссть, Г. Элліотъ? сказалъ Джефри съ кротостью.
Элліотъ, судорожно сжимая обими руками свою шляпу, продолжалъ стоять.
— Не забудьте, сударь, продолжалъ адвокатъ, что Г. Галлори, находится въ необыкновенномъ положеніи, и что вы сами довели его до этого положенія.
— А! ты думалъ, что дочь моя для тебя создана! для тебя! продолжалъ Галлори привставая съ креселъ. Но постоите, не торопитесь, мои милые, я еще не умеръ, я разстрою ваши планы, я не дамъ вамъ себя одурачить.
— Вы, конечно, не думаете, сударь, продолжалъ Джефри съ прежнею хладнокровною важностью, чтобы двица Галлори могла и должна была за васъ выйти. Вы сами видите, что это невозможно.
— Что значатъ вс эти странные вопросы? Разв я сказалъ что-нибудь такое, чтобы могло васъ заставить подумать…
— О! сударь, вы напрасно старались бы скрывать истину. Вотъ письма вашей руки, и они лучше васъ выражаютъ ваши чувствованія. Мы все знаемъ.
— Такъ что жъ! Эти письма, если только они точно т, писаны мною къ миссъ Галлори. Правда, я нахожусь въ бдномъ положеніи и, признаюсь, не могу искать руки ея, но я говорю вамъ откровенно, привязанность моя къ ней кончится только вмст съ моею жизнію.
— Скышите, слышите что онъ говоритъ? О, злодй! о, извергъ!…
Галлори вскочилъ съ креселъ съ яростью и началъ ходить скорыми шагами, между столомъ и Элліотомъ, осыпая его градомъ ругательствъ, которыхъ мы не можемъ приводить здсь. Адвокатъ, съ твердостью, сказалъ ему на ухо нсколько словъ, которыя заставили его снова ссть. Онъ растянулся на креслахъ, сложилъ руки на груди, и сквозь зубы произносилъ брань вполголоса.
— Вы видите, сударь, до какого состоянія довели несчастнаго отца своимъ поведеніемъ, безразсуднымъ, чтобы не сказать боле. Дай Богъ, чтобы вамъ еще не поздо было оставить ваши замыслы. Судя по нкоторымъ выраженіямъ вашихъ писемъ, мы должны бояться, что миссъ Марія съ нкоторою благосклонностью принимала изъявленія любви, совершенно неприличной и не но чему не извинительной, любви, опасной для ея счастія, вы сами должны въ этомъ сознаться. Ни лта ваши, ни положеніе въ свт, ни будущность, которая васъ ожидаетъ, ни финансовыя ваши обстоятельства, ни ваше происхожденіе, ни ваше воспитаніе…
— Послднія дв причины лишнія, сказалъ Элліотъ съ твердостію.
— И онъ еще гордится! вскричалъ Галлори. Ты! мой наемникъ! мой прикащикъ! мой лакей! мой нищій!
Элліотъ молчалъ. Адвокатъ, досадуя на чрезвычайное хладнокровіе и почти оскорбительное спокойствіе молодаго человка, продолжалъ уже не столь дружелюбно какъ прежде.
— Не станемъ спорить о словахъ. Дло, которое насъ занимаетъ, такъ важно, что это значило бы терять время по-пустому. Честь, да и простой здравый смыслъ запрещаетъ вамъ, сударь, продолжать предпріятіе, несправедливое, безразсудное, смшное во всхъ отношеніяхъ и ршительно невозможное. Во всякомъ случа мистеръ Галлори ршился нынче же прекратить это дло.
— Да, да! Клянусь Богомъ, что я не допущу, чтобы это продолжалось!
Галлори пожиралъ Элліота глазами. Джефри съ изумленіемъ видлъ спокойную твердость, которою онъ вооружался.
— Откажитесь теперь же, и ршительно, отъ всхъ вашихъ намреній. Возвратите миссъ Маріи письма, которыя она къ вамъ писала. Общайте прекратить переписку и не имть боле съ нею ни какихъ сношеній. Въ какомъ случа мы обязуемся доставить вамъ въ чужихъ краяхъ мсто почетное, выгодное, врное, и сверхъ-того государственныхъ облигаціи на пять сотъ фунтовъ стерлинговъ дохода.
— Да, я согласенъ на все это, сказалъ Галлори. Я все это общаю!
И въ голос его, съ выраженіемъ гнва, смшивалось что-то умоляющее.
Но какъ Элліотъ не трогался съ мста и не разкрывалъ рта, адвокатъ, еще съ большею ловкостью, началъ исчислять ему вс бдствія, которымъ бы подверглась Марія, вышедши за него замужъ: недостаточность ея собственнаго капитала, который составлялъ не боле шести сотъ фунтовъ стерлинговъ, ужасная бдность, которая неизбжно постигла бы ихъ, какъ праведная кара за неблагодарность дочери и дерзость ея обольстителя, наконецъ врную гибель обоихъ.
Элліотъ, посл одного изъ-тхъ глубокихъ вздоховъ, которые какъ-будто возобновляютъ жизненныя силы человка и возвращаютъ ему всю силу, къ которой онъ способенъ, началъ говорить печально, но съ твердостью. Галлори нагнулся къ нему, вытянувъ шею, разкрывъ ротъ, чтобы не проронить ни одного слова.
— Мн почти нечего отвчать на вс ваши обвиненія, сказалъ онъ. Какъ бы ни толковали мой характеръ и ни очерняли мое поведеніе, какъ-бы обстоятельства ни выказывали меня виновнымъ, но я говорю вамъ, что никогда безчестная мысль не приходила мн въ голову. Да! правда, я вамъ прикащикъ, я у васъ на жаловань, отецъ мой былъ несчастливъ, и это справедливо… слишкомъ справедливо!…
Онъ остановился на нсколько минутъ, крупныя капли пота покатились съ лица господина Галлори, а слеза изъ глазъ Элліота. Вооружившись новымъ мужествомъ, онъ продолжалъ:
— Нужды нтъ!… Упреки ваши ужасны, но я заслужилъ ихъ, и вы не пощадили меня. Я долго, но тщетно, боролся со своею страстію. Миссъ Галлори знала, что я бденъ: она знала, кто я, она имла время изучить мой характеръ. Она приняла участіе въ судьб моей, она поступила, можетъ-быть, безразсудно, но благородно. Я зналъ ея чувствованія и раздлялъ ихъ. Это, конечно, проступокъ: я дурно сдлалъ, я это знаю и чувствую. Обвиняйте меня, порицайте меня, я покоряюсь. Если она лишитъ меня своей привязанности, я и тутъ покорюсь судьб моей. Но если она считаетъ еще меня достойнымъ любви своей (и глаза его заблистали), я не довольно подлъ, сударь, не довольно низокъ, чтобы пожертвовать ея любовью денежнымъ выгодамъ, и не измню слову, которое далъ я ей.
— Слышите! слышите, что онъ говоритъ! закричалъ Галлори.
За этимъ восклицаніемъ послдовалъ припадокъ бшенства. Самыя ужасныя, самыя гнусныя ругательства минутъ десять сыпались на бднаго Евгенія. Беснующійся старикъ едва въ состояніи былъ произносить слова, которыя внушала ему ярость, и, задыхаясь, каждую секунду останавливался. Въ прерывистыхъ его фразахъ сталкивались вс самые оскорбительные эпитеты, образы и проклятія, какія только можно отыскать въ лексикон дурнаго воспитанія.
— А! вскричалъ онъ наконецъ, гнусный человкъ!… подлый, низкій злодй! ты вздумалъ влюбить…. влюбиться, въ дочь мою! ты хотлъ убить ее!…. ограбить!…. обворовать!…. ты!… попробуй пускай попробуетъ!…. посмотримъ, посмотримъ!…. Ага, ты хотлъ ограбить меня, злодй!…. обобрать старика!…. пустить меня по міру!… Я вамъ докажу, что я не дуракъ вамъ достался!… Я сейчасъ напишу духовную и вамъ ни гроша!… ни теб, ни ей, ни дтямъ вашимъ! И если ты увезешь ее, вы умрете въ богадльн, на улиц…. ни гроша вамъ!… Слышишь ли ты, ни пенни вамъ проклятымъ…
И судорожно захохотавъ, онъ защелкалъ рукою и вскричалъ: — Вонъ! прочь съ глазъ моихъ!…. Теперь женись на ней…. я позволяю!
Бдный Элліотъ, совершенно разстроенный, вышелъ, незная самъ куда идетъ, и едва не попался подъ кабріолетъ лорда Скемплета. Его однако жъ не выгнали, какъ онъ полагалъ, онъ не лишился своего мста. Но недли черезъ дв изъ кассы пропали пятнадцать фунтовъ стерлинговъ, принадлежащіе хозяину. Вс прикащики были встревожены, весь домъ былъ въ хлопотахъ. Заперли двери и призвали полицію. Начали обыскивать въ столахъ и конторкахъ. Деньги нашлися въ бюро, за которымъ работалъ Евгеній Элліотъ. И несчастный другъ Маріи былъ обвиненъ въ домовой краж и мошенничеств.
Евгеній Элліотъ, пообдавъ въ таверн, печально возвращался къ Г. Галлори, удивлялся, что его не уволили и думалъ о томъ, какъ тяжело для Маріи подвергаться суровости своего отца и вжливости лорда Скемплета. Молодая голова его и влюбленное сердце терялись въ лабиринт горестныхъ предположеній, онъ слъ у своей конторки и, поднявъ голову, чтобы положить шляпу, замтилъ, что вс товарищи смотрятъ на него съ мрачнымъ и любопытствующимъ видомъ. Это удивило его, онъ обратился къ своему сосду, но тотъ, не отвчая ни слова, отвернулся отъ него.
— Мистеръ Элліотъ! Вскричалъ слуга, отворяя дверь: Г. Галлори зоветъ васъ къ себ.
Онъ всталъ и послдовалъ за лакеемъ.
Какъ только вошелъ онъ въ кабинетъ банкира, дверь за нимъ захлопнули, и Галлори вскричалъ:
— Господа, господа, хватайте его!
Два человка, въ черномъ плать, схватили его заворотъ и начали шарить у него въ карманахъ. Въ той же комнат былъ главный конторщикъ, адвокатъ, товарищи Г. Галлори и нсколько полицейскихъ. Элліотъ отступилъ на нсколько шаговъ, лице его страшно поблднло. Онъ готовъ быль упасть, поблвшія его губы предвщали близкій обморокъ. Одинъ изъ товарищей Г. Галлори, мистеръ Поверъ, сжалился надъ нимъ, и закричалъ:
— Дайте ему стаканъ воды!
Одинъ изъ полицейскихъ хотлъ исполнить человколюбивое приказаніе, но Элліотъ оттолкнулъ и стаканъ и руку, которая его подавала, и сказалъ твердымъ голосомъ:
— Что все это значитъ? За какую вину лишаете вы меня свободы? Въ чемъ меня обвиняютъ?
— Въ домашней краж, отвчалъ адвокатъ.
— Въ краж!
Трудно было бы изобразить безмолвный ужасъ Элліота, тщетныя усилія, которыя онъ длалъ, чтобы начать говорить, глубокое его оцпенніе, за которымъ слдовали восклицанія, почти безсмысленныя. Его унесли. Жестокія судороги терзали все его тло. Въ полиціи онъ оставался съ часъ какъ-бы въ окамененіи. Тутъ пришли Галлори, адвокатъ Флемингъ и двое конторщиковъ, которые согласились быть обвинителями своего товарища. Элліотъ стоялъ передъ ними блдный, но съ ршительнымъ видомъ и устремивъ пристальный взглядъ на Галлори. Онъ безмолвно и безъ малйшихъ знаковъ удивленія или негодованія выслушалъ взводимыя на него обвиненія. Они состояли въ томъ, что ‘съ нкотораго времени пропали принадлежащіе торговому дому банковые билеты, которые, по всей вроятности, похищены однимъ изъ конторщиковъ. Посл многихъ разысканіи подозрнія пали на Элліота. За нимъ стали наблюдать и открыли, что онъ видается съ другимъ конторщикомъ, который сидитъ Newgate’ской тюрьм по обвиненію въ воровств. Во всхъ поступкахъ его замтна была таинственность и какія-то опасенія. Наконецъ, чтобы удостовриться въ значеніи этихъ признаковъ или въ неосновательности подозрній, прикащиковъ отправили всхъ изъ дому съ порученьями, и между-тмъ обыскали ихъ конторки: у Элліота былъ портфель, и въ немъ нашлись три банковыхъ билета, заране помченныхъ и пропавшихъ. Такимъ образомъ кража доказана и виновнаго предаютъ въ руки правосудія.’
— Имете ли вы, сударь, что-нибудь сказать противъ этого обвиненія? спросилъ одинъ изъ судей.
— Какъ вы можете этому врить? сказалъ Элліотъ.
— Такъ вы не признаетесь? спросилъ хладнокровно судья.
— Нтъ, нтъ! вскричалъ Элліотъ: это ложь, гнусная ложь, клевета, которую я съ негодовапшемъ отвергаю. Я воръ? О, они знаютъ, они твердо знаютъ, что это неправда!
— Можете ли вы доказать, что это неправда? Какіе доводы имете вы противъ этого? Я бы не хотлъ, чтобы вы повредили себ необдуманными словами. Вы, можетъ-быть, не приготовились къ отвту, я отложу дло на недлю, и до тхъ поръ не отправлю васъ въ тюрьму.
— Въ тюрьму? въ тюрьму? вскричалъ Элліотъ. Я также невиненъ какъ вы!
— Въ такомъ случа вы должны объяснить намъ, какимъ образомъ эти пятнадцать фунтовъ стерлинговъ попали въ вашу конторку.
Пятнадцать фунтовъ стерлинговъ? Ихъ не было у меня. Это неправда. Не можетъ быть, чтобы ихъ нашли въ моей конторк. У меня только и есть четыре фунта стерлинговъ и нсколько мелкой монеты.
— Свидтели, подъ присягою, показали противъ васъ. Чмъ вы можете опровергнуть ихъ обвиненіе? Вы имете право, если угодно, допросить ихъ сами.
— Свидтели, представленные Г-мъ Галлори, обвинили меня? показали на меня подъ присягою? О, теперь я знаю, теперь я все понимаю! Это заговоръ, чтобы погубить меня.
Тутъ, обратясь къ господину Галлори, онъ нагнулся къ нему, и сказалъ съ твердостью, но вполголоса:
— Вы, сударь… вы подлецъ!
Потомъ, обращаясь опять къ судьямъ, онъ прибавилъ:
— Свидтельствуюсь Богомъ живымъ, что я невиненъ въ низости, въ преступленіи, въ которыхъ меня обвиняютъ! Это гнусный заговоръ противъ меня. Отправьте меня въ тюрму, и чмъ скоре тмъ лучше. Я возлагаю надежду мою на Бога, отца тхъ, у кого нтъ отца.
Судьи были поражены этою простотою и силою выраженій. Дло было отложено на недлю, и Галлори, не осмливаясь поднять глазъ на Элліота, сказалъ судьямъ, что будто ему было бы весьма пріятно, если бъ этотъ молодой человкъ могъ оправдаться, что онъ и его товарищи съ истиннымъ сожалніемъ ршились на обвиненіе, но принуждены были это сдлать изъ уваженія къ нравственности.
Прошла недля, и несчастный Элліотъ былъ отведена въ Newgate. Имя его, и описаніе его преступленія, явились во всхъ газетахъ. Одно изъ золъ, производимыхъ свободою тисннія, есть именно то, что она неожиданно поражаетъ семейства извстіями самыми ужасными, и иногда самыми ложными. Въ тотъ же самый вечеръ, какъ это было напечатано въ газетахъ, Марія нашла на камин въ своей комнат журналъ, содержавшій въ себ горестное извстіе и, вроятно, подложенный горничною. Сбираясь уже раздваться, она взяла этотъ листокъ, прочла его, оттолкнула горничную, которая хотла удержать ее, и, съ роковой газетой въ рукахъ, бросилась изъ комнаты. Она сбжала по лстниц и явилась въ столовой, гд отецъ ея, сложивъ руки на живот, сидлъ передъ каминомъ и съ наслажденіемъ отдыхалъ посл сытнаго обда.
— Батюшка! вскричала она, дрожащимъ голосомъ: какъ! Евгеній Элліотъ обокралъ васъ? Евгеній воръ?
И она указывала пальцемъ на статью объ этомъ дл.
— И это вы его обвиняете? О, нтъ, это не правда! Этого не можетъ быть!
На устахъ ея носилась улыбка, улыбка почти безумная. Горесть и ярость какъ-бы увеличивали ростъ ея, и, какъ часто случается съ женщинами, у которыхъ нервы весьма раздражительны, она казалась сильне и страшне мужчины въ гнв. Быстрыми, торжественными шагами начала она ходить передъ отцемъ, повторяя голосомъ, въ которомъ уже ясно замтно было приближеніе помшательства:
— Нтъ, нтъ! нтъ, этого не можетъ быть! Нтъ, это не правда! Стыдъ, стыдъ вамъ, батюшка! У него никого нтъ, никого, ни отца, ни матери! Некому понять, некому защитить его! Такъ я же поспшу къ нему на помощь Да, я, говорю я вамъ…. Слышите ли, батюшка я!
И она захохотала такимъ страннымъ смхомъ, что, казалось, безуміе уже овладло своею жертвою. Отецъ, устрашенный этимъ, созвалъ всхъ горничныхъ, веллъ отвести Марію въ ея комнату и уложить въ постель, а самъ приказалъ заложить лошадей и похалъ къ одному законовдцу, Ньювинтону, который завдывалъ самыми трудными изъ его исковыхъ и тяжебныхъ длъ. Галлори спрашивалъ его, какимъ образомъ можно было бы освободить молодаго человка, который по его обвиненію, содержится въ тюрм.
— Самъ король не могъ бы теперь освободить его, отвчалъ Ньювинтонъ. Онъ непремнно долженъ просидть въ тюрм еще съ мсяцъ, непремнно надобно, чтобы судебнымъ ршеніемъ онъ былъ оправданъ или приговоренъ къ наказанію. Вы, конечно, можете не являться въ судъ, и такимъ образомъ покинуть обвиненіе, или признаться въ своемъ заблужденіи и сказать, что обвиняли Элліота по ошибк. Въ томъ и другомъ случа Элліотъ, если онъ только дйствительно невиненъ, потребуетъ отъ васъ проторей и убытковъ, соразмрныхъ опасности, которой онъ подвергался, и пятну, которое это обвиненіе наложило на его доброе имя. Если же онъ захочетъ вполн отмстить за себя, то можетъ, въ свою очередь, обвинить васъ и вашихъ товарищей, въ заговор противъ него и въ лживомъ показаніи по этому длу.
Страхъ господина Галлори дошелъ до высшей степени.
— Нтъ! вскричалъ онъ: я не стану дожидаться, чтобы онъ потребовалъ съ меня проторей и убытковъ. Я готовъ заплатить все что нужно, все что вы потребуете. Говорите же, посовтуйте мн что-нибудь.
— Я не понимаю, право, сказалъ Ньювинтонъ, отчего вы такъ боитесь этого дла? зачмъ вы хотите…
— Тутъ встртились новыя, совершенно неожиданныя обстоятельства, которыя измняютъ все дло. Оно не можетъ такъ остаться, у меня на это есть причины, самыя важныя причины. Я не пожалю ничего, чтобы кончить это дло безъ суда. Но непремнно надобно кончить.
— Признаюсь вамъ откровенно, что если бы я былъ на мст этого молодаго человка, и чувствовалъ свою невинность, я не согласился бы ни на какую мировую сдлку, настоялъ бы на томъ, чтобы дло было разобрано судебнымъ порядкомъ и невинность моя обнаружена. Я бы потребовалъ, чтобы обвинитель доказалъ свое обвиненіе, въ противномъ случа я бы самъ жаловался на него какъ на клеветника.
— А! такъ вы бы меня подвели подъ судъ? невнятно проговорилъ Галлори и потъ крупными каплями катился съ лица его.
— Непремнно! Но я не понимаю, почему….
— О, такъ, къ чорту жъ его! вскричалъ Галлори, вскочивъ со стула. Какъ ему угодно! Пускай себ доказываетъ что хочетъ!….
И пробормотавъ нсколько невнятныхъ словъ, онъ ушелъ. Смятеніе его и запутанныя объясненія убдили Ньювинтона, что преступникъ не Элліотъ, но самъ Галлори.
Несчастный Элліотъ, котораго вся будущность зависла отъ окончанія этого дла, покорился судьб и съ нетерпніемъ ожидалъ дня суда. Онъ ршился мужественно бороться съ злополучіемъ, и не имть ни какихъ сношеній съ милою своей Маріею. Бдный молодой человкъ! не на кого ему надяться, не отъ кого ожидать ни опоры ни совта. Все мужество его заключалось въ немъ самомъ, въ чувств своей невинности. Онъ надялся только на милость Божію. Марія, пролежавъ нсколько дней въ лихорадк, снова принуждена была принимать лорда Скемплета, но это несносное преслдованіе не лишало ее мужества. Съ холоднымъ презрніемъ отвергала она вс его изъясненія и это презрніе сдлалось еще сильне, еще ледяне, когда, въ условленный ея отцомъ день, онъ формально предложилъ Маріи свою руку. Галлори, чтобы испытать дочь свою, нердко произносилъ при ней имя Элліота, это имя, которое неизгладимо было начертано въ ея сердц. Онъ длалъ это или длятого, чтобы самому изслдовать глубину раны, имъ нанесенной, или потому что ему невольно приходило на умъ имя человка, противъ котораго онъ былъ такъ виноватъ.
Такимъ образомъ все воспламеняло страсть Маріи, все усиливало соболзнованіе ея къ страданіямъ несчастнаго Элліота. Негодованіе и отчаяніе, которыя отецъ такъ сильно возбуждалъ въ ней, возвысились до энтузіазма. Наконецъ роковой день наступилъ. Не безъ трепета, не безъ угрызеній совсти, Галлори слъ въ карету со своимъ другомъ и сообщникомъ, лордомъ Скемплетомъ. Необычайная блдность банкира поразила всхъ присутствующихъ. Лице его посинло и судорожно искривилось, когда онъ взглянулъ на похудвшаго Элліота, который стоялъ, нахмуривъ брови и стиснувъ зубы. Онъ хотлъ было продолжать веселый и живой разговоръ съ лордомъ Скемплетомъ, но прерывистыя его рчи, торопливыя тлодвиженія, явно обличали его страхъ и страданія. Эта грубая и преступная душа унижалась и трепетала въ присутствіи души чистой и непорочной, которую она принесла въ жертву своимъ намреніямъ. Слушаніе дла началось, адвокатовъ не было ни съ той ни съ другой стороны никто не поддерживалъ обвиненія, никто не опровергалъ его. Когда очередь дошла до Галлори, трепеть и нершительность показали волненіе его мысли. Предсдатель совтовалъ ему отдохнуть и собраться съ силами, но и потомъ показанія истца были совершенно несвязны. Не прошло и часа, какъ ршеніе было уже произнесено, и присяжные не только оправдали Элліота, но еще объявили, что обвиненіе взведено на него неосновательно и сдлано съ самымъ гнуснымъ недоброжелательствомъ.
— Такъ на моемъ имени не остается ни какого пятна? вскричалъ Элліотъ, когда приговоръ былъ произнесенъ.
— Hu малйшаго, отвчалъ предсдатель.
— И если я хочу, то могу въ свою очередь преслдовать судомъ и предать всей строгости законовъ людей, которыхъ гнусный умыселъ повергъ меня въ тюрму и навлекъ на меня этотъ процессъ?
— Конечно. Докажите, что клевета повредила вашимъ выгодамъ и чести: законъ приметъ васъ подъ свое покровительство.
Элліотъ опустилъ на Галлори взглядъ свинцовый, взглядъ, столь продолжительный, столь жгучій, столь исполненный упрековъ, презрнія и прощенія, что кровь бросилась въ голову виновнаго и лице его побагровло.
— Ступайте, сказалъ тюремщикъ Элліоту, отворяя ршетчатую желзную дверь, которая отдляетъ свободныхъ постителей отъ невольниковъ: ступайте, надюсь, что мы въ другой разъ не увидимся.
— Надюсь! вскричалъ Евгеній, выбгая на улицу.
Извстно, что свободный воздухъ производитъ дйствіе опьяненія на людей, выходящихъ изъ мрачной и душной тюрмы. Элліотъ шатался и шелъ, опираясь о стну, не зная куда ему итти и что ему длать, какъ вдругъ онъ столкнулся съ женщиною въ вуал.
— Евгеній, милый Евгеній! вскричала она.
То была Марія! Она протянула къ нему руки и продолжала глухимъ голосомъ: — О, такъ наконецъ ты на свобод! Такъ они не могли погубить тебя! Слава Богу! слава Богу! О Боже мой, какое испытаніе мы оба вытерпли! Элліотъ, Элліотъ! но что же ты не говоришь со мною, не отвчаешь мн? Дочь не должна отвчать за преступленіе отца своего.
Евгеній смотрлъ на нее, молча, въ величайшемъ изумленіи, онъ не врилъ глазамъ своимъ.
— Какъ, это вы, миссъ Галорм?
— Да, да, Евгеній, это я, Марія!… Но какъ ты блденъ, какъ ты перемнился! Я не въ силахъ смотрть на тебя!
Она закрыла лице обими руками, и сквозь пальцы ея капали слезы.
— Я едва врю,что это вы, сказалъ Элліотъ: вы, дочь Г. Галлори. Что скажетъ вашъ батюшка? И разв вы не знаете, что я только что вышелъ изъ Newgate’а, что я обвиненъ былъ въ воровств, въ домашней краж? Разв вамъ не стыдно говорить со мною?
— Стыдно? О, ты меня терзаешь! Элліотъ, какъ я несчастна, что онъ мой отецъ! Какъ тяжело думать, что кровь, которая течетъ въ моихъ жилахъ, его кровь!
Элліотъ съ судорожнымъ движеніемъ прижалъ ее къ своему сердцу. Въ эту минуту Марія была свыше робости и стыдливости своего пола.