Некоторые любопытные черты характера Людовика XVI и королевы Марии Антуанеты1
Некоторые любопытные черты характера Людовика XVI и королевы Марии Антуанеты1
——
Некоторые любопытные черты характера Людовика XVI и королевы Марии Антуанеты, Карамзин Николай Михайлович, Год: 1802
Время на прочтение: 5 минут(ы)
Людовик XVI был в детстве своем холоден и скрытен. Имея большого брата, он не мог надеяться быть королем, и придворные не думали искать его благосклонности. Несмотря на свою наружную нечувствительность, Людовик огорчался сим неуважением. Однажды спросили у него, кто ему всех любезнее? Он долго не хотел отвечать, наконец сказал с горестью: ‘Могу ли любить кого-нибудь, когда меня никто не любит?’
Но герцог Берри, неуважаемый придворными, с именем дофина сделался предметом живейшей любви народа. Однажды в трагедии Осада Кале актер, обернувшись к его ложе, сказал:
Кто сын отечества, тот будет на престоле отечества отцом и другом сограждан.
Все зрители, смотря на Людовика, начали хлопать в ладоши. Он поклоном изъявил им свою благодарность, и сам захлопал при следующем стихе:
Как сладостно друзей счастливыми творить!
В минуту его восшествия на престол, когда объявили ему смерть Людовика XV, он воскликнул со слезами: ‘Боже мой! Боже мой! Помоги моей слабости!’
Придворные желали вселить в него любовь к женщинам, чтобы посредством их управлять им. С таким намерением поставили они прекраснейшую женщину Версаля в большой аллее парка, где королю надлежало увидеть ее. Придворные начали ему хвалить красавицу. — ‘Да, она в самом деле хороша, — сказал король равнодушно: — А кто она?’ — Жена одного лавочника. — ‘Так ей лучше б было сидеть в лавке’, — и с сими словами оборотился к ней спиной.
Пример строгой его нравственности и бережливости не действовал на его домашних. Королеве представляли, что большие издержки на Трианон и Сен-Клу производят ропот в жителях парижских. Она с усмешкой отвечала: ‘Это лягушки, которым надобно квакать’. Мадам Аделаида была другого мнения. В октябре 1787 года она писала к Людовику: ‘Я страшусь будущего: все недовольны. Королева называет жителей парижских лягушками, которые любят только квакать, но мне кажется, что лягушки могут превратиться в змей’.
Мария Антуанета любила балы и хороших танцовщиков. Два молодые офицера, имевшие сей талант, должны были к сроку возвратиться в полк. Королева уговорила их написать к королю просьбу об отсрочке, и сама взялась подать ее. Людовик, узнав от королевы содержание бумаги, отдал ее назад, говоря: ‘Я не хочу знать имени офицеров, предпочитающих удовольствие славе’. — В другой раз он спросил у нее, для чего она никогда не зовет к себе на балы одного знатного лорда? — ‘Он дурно танцует’, — отвечала королева. — ‘Когда так, — сказал король, — то я сам отказываюсь навсегда от ваших балов, потому что танцую еще хуже его’.
Лучшие министры назывались при дворе всегда шуточными именами. Королева называла Тюрго отрицательным министром, а Неккера господином конторщиком. О Калоне говорила она: ‘Знаю, что он думает о своих выгодах более, нежели о чем-нибудь, но знаю и то, что Калон всегда уважит мое слово и не похож на своих предместников, которые любили мне отказывать’.
Король, несмотря на добродушие свое, выходил иногда из себя, и говорил грубые слова, не сообразные с величием монарха. Депутатам парламента, который несколько раз представлял ему об одном деле, сказал он в сердце: пойдите к черту!.. ‘Прикажете ли, Ваше Величество, парламенту записать этот ответ в журнал свой?’ — спросил президент. Король опомнился, и с терпением выслушал дело.
Он много читал и весьма справедливо судил о древних и новых авторах, говоря о Сенеке: ‘Я любил бы его, если бы он исполнял свои правила, но жизнь его не согласна с его предписаниями. Это обманщик под личиной философа. — О Тите Ливии: ‘я не думаю, чтобы военачальники могли перед сражением говорить речи его, они слишком длинны’. — О Таците: ‘Он был смел, я люблю его и душевно удивляюсь ему’. — О Ренале: ‘Этот педант предписывает всем законы, и в противность доктору Панглосу утверждает, что все дурно’. — О Руссо: ‘Если бы он предвидел некоторые следствия творений своих, то никогда бы не издал их в свет. Но Вольтер сказал бы мысли свои и тогда, когда бы уверен был, что они разрушат благоденствие государства. Он имел еще более гордости, нежели ума’.
Смерть первого дофина весьма огорчила его. Чтобы предаться совершенно горести своей, он заперся в кабинете, и не велел никого впускать к себе. Президент среднего состояния, имея до него дело, хотел непременно войти к нему. ‘Итак в собрании среднего состояния нет отцов!’ воскликнул король, и велел впустить депутатов.
Согласившись на собрание государственных чинов, он не хотел уже слушать никаких возражений, и подобно Людовику XI отвечал: ‘Я верю гражданам более, нежели знатным, они скажут мне истину, которую придворные скрывают от меня’.
После неудачного королевского заседания и торжественной клятвы депутатов народного собрания противиться всякому насилию, весь двор ужаснулся, один король был спокоен, и отвечал вельможе, который действие депутатов называл преступлением: ‘Они правы, вы всему злу причиной, думая только о самих себе, гордясь своей пустой знатностью, и не имея отечества в сердце’.
Когда он, на другой день после взятия Бастилии, шел во дворец с народными депутатами, одна женщина бросилась к нему в ноги и сказала: ‘Ваше Величество! Ради Бога будьте прямодушны, не обманите нас в другой раз!’ Король поднял ее милостиво и отвечал ей: ‘Не бойся, добрая француженка! Нет, я никогда уже не переменю мыслей своих, никогда!’
Ему говорили, что народное собрание присваивает себе всю власть, оставляя ему одно пустое имя. ‘Тем лучше, отвечал он: пусть народное собрание вместо меня господствует. Дай Бог только, чтобы оно употребило власть свою в пользу народа. Сердцу моему больно единственно то, что не могу уже сказать: любовь моего народа, а должен говорить: французского, однако, несмотря на все строгие определения депутатов, я не переменюсь в чувствах, и буду воображать французов детьми моими’.
Рыцари Мальтийского ордена положили в торжественном собрании, что никто из них не возьмет участия в революции. Кавалер Вирье донес королю о сем решении. Я знал, отвечал он, что французская корона не должна полагаться на усердие мальтийских кавалеров’.
Мирабо продал себя двору за 600 000 ливров, которые надлежало ему получить в год. Он хотел, чтобы король имел должную, однако не излишнюю власть. Намерение его состояло в том, чтобы предложить собранию строгий декрет против священников, и через то возмутить народ против депутатов, в надежде, что места их заняты будут другими, более преданными королю. Но видя, что сей безрассудный декрет произвел только одно слабое роптание, он признался, что едва ли может успеть в своем деле. В тайном свидании с королем и королевой, Мирабо читал им конституцию и замечал статьи, которые можно переменить. Король соглашался, но Мария Антуанетта вырвала у него конституцию из рук, бросила на пол и сказала: ‘Этот план не годится, государь мой, все или ничего!’ Мирабо поднял тетрадь и отвечал ей: ‘Когда это не угодно Вашему Величеству, то я покажу вам план республики, который у меня в кармане’. Сей ответ сильно подействовал. Королева одумалась, и просила Мирабо сделать все, что он рассудить за благо.
Человек, видевший, как фамилию королевскую остановили в Варене, рассказывает, что Людовик отвечал на вопросы городских начальников: ‘Так, я ваш король. В столице грозили мне кинжалами и штыками. Я ищу безопасности в провинциях, среди моих верных подданных, и той свободы, которой вы все наслаждаетесь. Если буду жить в Париже, то меня рано или поздно убьют со всем моим семейством’.
Из Варена до Парижа везли королевскую фамилию, как известно, три депутата народного собрания: Латур-Мобур, Барнав и Петион. Они дорогой разговаривали с Людовиком и с Марией о разных предметах: о людях, случаях и мнениях. Король оборотился к Петиону и сказал ему прямо: ‘Вы, господин Петион, хотите республики’. Это могло привести его в замешательство, но он с улыбкой отвечал: ‘На кафедре я хотел ее, Ваше Величество, а здесь чувствую, что мнение мое переменяется’. — Королева всего более занималась Барнавом, надеясь его тронуть жалкой судьбой своей (в чем, как известно, она совершенно успела). Будучи слишком растроган, он выставлял голову из кареты, как будто бы желая смотреть на места вокруг дороги, но королева старалась снова ввести его в разговор, и видя, что он не хочет того, говорила его товарищам: ‘Пожалуйте, скажите господину Барнаву, чтобы он перестал смотреть на дорогу, и отвечал на вопросы мои!’
Королева хотела второго народного собрания, и часто твердила: ‘Дай Бог нам скорее избавиться от этих авторов конституции! Я надеюсь на их последователей’. Несчастная королева жестоко обманулась!
Когда Биго де Ст. Круа долго отговаривался принять место министра, Людовик сказал наконец с досадой: ‘Боже мой! К чему такие отговорки, когда не только министру, но самому королю остается властвовать две недели?’ — Одному человеку, который просил Людовика отдать его бумагу министру, он сказал: ‘Отдайте сами, если вступлюсь за вас, то испорчу все дело’.
Когда после 20 июня многие добрые французы пришли изъявить Королю сожаление, что он должен был сносить такие наглые оскорбления от черни, Людовик отвечал: ‘Я боялся не за себя, а только за королеву и сестру мою, хотя и видел, что они хотели убить меня. Не понимаю, как мы спаслись, но рано или поздно я верно буду жертвой — следственно это все одно, и смерть не страшит меня’. — На другой день после сей ужасной сцены маленькая принцесса, слыша на дворе шум, спросила: ‘Разве вчерашний день еще не прошел?’
Некоторыя любопытныя черты характера Лудовика XVI и королевы Марии Антуанеты: (Из новой французской книги: Maximes de Louis XVI etc.) / [Пер. Н.М.Карамзина] // Вестн. Европы. — 1802. — Ч.3, N 10. — С.124-133.