Не ‘рожа крива’, а криво самое зеркало.
Не ‘рожа крива’, а криво самое зеркало.
Москва, 1-го января.
Не ‘рожа крива’, а криво самое зеркало, Аксаков Иван Сергеевич, Год: 1883
Время на прочтение: 19 минут(ы)
Сочиненія И. С. Аксакова. Славянофильство и западничество (1860-1886)
Статьи изъ ‘Дня’, ‘Москвы’, ‘Москвича’ и ‘Руси’. Томъ второй. Изданіе второе
С.-Петербургъ. Типографія А. С. Суворина. Эртелевъ пер., д. 13. 1891
Не въ томъ вопросъ, что сулитъ намъ новый 1883 годъ, а въ томъ: что сами несемъ мы ему навстрчу. И не о надеждахъ или упованіяхъ нашихъ на будущее ведемъ мы здсь рчь: характеристическою чертою настоящей минуты — это скудость самыхъ надеждъ и упованій. Вдь и то, и другое предполагаетъ какой-либо отчетливо сознанный предметъ вожделнія: нтъ силы въ надежд чего-то на что-то, ни въ упованіи на лучшее вообще. Въ томъ-то и дло, въ томъ-то и печаль наша, что мы и сами не знаемъ, чего желать и чего хотть, что если сокрыто отъ насъ — чмъ наполнена кошница пожаловавшаго къ намъ гостя, какія блага, какія невигоди к во всякомъ случа поучительныя вразумленія таятся въ ней, то уже совершенно не закрыто, а явно для насъ самихъ, что встрчаемъ мы новый годъ съ пустыми руками и пустою кошницей. Ни плановъ, ни программъ, ни тщательно поставленныхъ задачъ, ни строго обдуманныхъ и точно выраженныхъ требованій, ни даже ясныхъ стремленій или опредленныхъ положительныхъ идеаловъ. Зато много разбитыхъ (и по дломъ разбитыхъ) врованій, много горькихъ разочарованій, — сомннія, недоумнія, вопросительные знаки везд и во всемъ, а знаки восклицанія стали у насъ уже давно знаками отрицанія… И это посл многихъ лтъ неумолчнаго, почти свободнаго говоренія, — достаточно свободнаго, чтобы могла выработаться и вызрть общая мысль, чтобъ люди могли сойтись на какомъ-либо общемъ ршеніи нкоторыхъ насущнйшихъ вопросовъ, придти хоть бъ .нкоторому единству взглядовъ и воззрній!.. Напротивъ, чмъ больше толковали, тмъ больше сбивались съ толку, чмъ обильне были словопренія, тмъ легче путались въ собственныхъ противорчіяхъ, тмъ пуще затемнялся смыслъ, пока, наконецъ, умствователи не обезсидли и не стали — что уже очевидно — въ тупикъ, хотя многіе и не расположены въ тонъ сознаться… Невольно вырывается порою изъ груди кликъ отчаянія, — праздный, разумется, кликъ: не здорове ли было бы, пожалуй, намъ всмъ помолчать и въ молчаніи стяжать умъ свой?
Конечно, дло идетъ не о какихъ-либо частныхъ случайныхъ злобахъ дня, такъ или иначе удовлетворяемыхъ. Да и подъ словомъ мы слдуетъ здсь разумть наше общество, нашу ‘интеллигенцію’, а не ту громадную массу Русскаго населенія, которая иметъ, хоть и не сознаваемую ею, привилегію жить) просто жить не мудрствуя лукаво и длать
Дло великое жизни…
за насъ и для насъ. Завидная привилегія! И не здсь ли должна поискать себ объясненія самая наша общественная боль? Не ощущается ли, не видится ли въ насъ нкоторый недостатокъ чего-то, что Нмцы называютъ или назвали бы Lebensstoff, — т. е. жизненной матеріи, той непосредственной органической силы, которая, находясь вн нашей воли, почти не поддаваясь сознанію, питаетъ, живитъ, ведетъ, направляетъ человка, даетъ ему чувство удовлетворенія, чувство настоящей жизни?.. Не со вчерашняго дня замчаются въ Русскомъ обществ признаки такого явленія. Да простятъ читатели пишущему эти строки ссылку на одно его давнее стихотвореніе, едва ли кому извстное, въ которомъ какъ бы отразилось предощущеніе нашего современнаго недуга:
Смотри: толпа людей нахмурившись стоитъ —
Какой печальный взоръ! Какой здоровый видъ!
Какимъ страданіемъ томися неизвстнымъ,
Съ душой мечтательной и тломъ полновснымъ,
Они рчь умную, но праздную ведутъ,
О жизни мудрствуютъ, но жизнью не живутъ,
И тратятъ свой досугъ лниво и безплодно,
Всему сочувствовать умя благородно!
Ужели племя ихъ добра не принесетъ?
Досада тайная подчасъ меня беретъ,
И хочется мн имъ, взамнъ досужей скуки,
Дать заступъ и соху, топоръ тяжелый въ руки,
И толки превратя объ участи людской,
Работниковъ изъ нихъ составить полкъ мой!
Въ томъ-то и горе наше, что мы и до сихъ поръ все еще ‘о жизни мудрствуемъ, но жизнью не живемъ’, и ужъ до такой степени замудрствовались, что перестали и понимать самую жизнь, утратили самую способность разумнія ея языка. Но добро бы ни сознавали ясно, сами бы оплакивали эту нашу неспособность! Нисколько. Напротивъ: не сознавая ея, но, однако же, чувствуя неполноту своего бытія, мы стараемся вознаградить въ себ изъянъ личной жизни преизбыткомъ гордости, самомннія и неуважительнаго отношенія къ жизни немудрствующихъ. Мы не только отвлеченно мудрствуемъ о жизни, но и мудримъ, въ силу условій нашего общественнаго строя, надъ жизнью народною, т. е. мудрствуемъ реально. Но такая практическая отвлеченность лишена, разумется, всякой зиждительной силы и только наполняетъ нашъ реальный міръ боле или мене безобразными явленіями, какими-то вещественными абстрактами, наводящими на насъ еще пущую тоску и уныніе, — только плодитъ въ нашихъ умахъ еще большую путаницу и смуту…
А между тмъ этому ‘мудрствующему’, убогому жизненнымъ смысломъ общественному слою принадлежитъ въ нашей стран властное и не метафорически, не по сравненію только, а по закону и по бытовымъ условіямъ привилегированное положеніе. Такъ уже сложилась наша новйшая исторія. И вотъ этотъ властный и привилегированный, сверхнародный слой, онъ-то именно и мятется мыслью въ настоящую минуту, да такъ мятется, что порой вызываетъ воспоминаніе о зимней мятелиц, что вертитъ-крутитъ снжную пыль, слпитъ глаза ямщику, сбиваетъ его съ дороги, заводитъ его въ сугробъ съ телгой и лошадьми… Кто виноватъ? ямщикъ или мятелица?.. Если въ чемъ можно упрекнуть ямщика, такъ разв только въ томъ — зачмъ выхалъ онъ въ мятель, а не переждалъ, пока она уляжется и смнится лучшей погодой…
Да, такое явленіе мятущихся и мудрствующихъ представляетъ теперь наше отечество… Есть грубоватая пословица: нечего на зеркало пенять, воли рожа крива. Но вдь случается и наоборотъ: лицо вовсе не криво, а если даже не верхъ благообразія, то вовсе и не безобразно, — а криво самое зеркало. Общественное сознаніе въ жизни страны — что же оно иное, какъ не зеркало? Не въ кривомъ ли зеркал постоянно отражается и наша Россія? А такъ какъ носителемъ этого сознанія у насъ именно и есть мудрствующая о жизни и мудрящая надъ Русскою народною жизнью, въ то же время и руководящая часть Русскаго общества, то не приходится ли съ болью въ сердц признать, что у Русской жизни, — у той, которой духомъ и непосредственною творческою силою создалось, держится, стоитъ наше государство, — криво самое сознаніе?.. Нельзя не пожалть о положеніи страны, гд правители и руководители осуждены почерпать необходимыя о ней данныя изъ такого зеркала, которое отражаетъ все восо и лживо, малое кажетъ крупнымъ, крупное малымъ, темное свтлымъ, свтлое темнымъ, красивое — пугаломъ и наоборотъ! На то же осуждены почти вс наши умствователи, вмст и порознь, почти вся наша такъ-называемая интеллигенція, — и чмъ только не является Россія у нихъ въ отраженіи, какими только благами не угрожаютъ ей!.. Но такъ какъ въ практическомъ примненіи почти всякое измышленное ими благо попадаетъ мимо, какъ-то въ бокъ или шиворотъ-на-выворотъ, то и взаимнымъ недоразумніямъ, а въ частноcти разочарованію и отчаянію нашей интеллигенціи нтъ предла… И какія недоразумнія! отъ разведенія маиса въ Архангельской губерніи до заведеній аристократіи на англійскій манеръ, отъ насильственныхъ плантацій картофеля тамъ, гд не знаютъ, куда дваться со пшеницей, до конституціонныхъ попытокъ (причемъ Конституція понимается въ народ какъ жена Константина Павловича) и т. д., и т. д.! Милліонъ недоразумній или, по-истин ‘милліонъ терзаній!’ На недоразумніи зиждется чуть не дв трети воздвигнутыхъ нами построекъ, — недоразумніе всосалось намъ въ плоть и кровь, такъ что стало для насъ нормальнымъ элементомъ существованія, хотя расплодившіяся кругомъ трагическія реальныя аномаліи начинаютъ душить и давить насъ самихъ…
Но ни недоразумніямъ, ни аномаліямъ конецъ еще не насталъ. Вотъ и въ настоящую минуту въ Петербург, этомъ могущественномъ воплощеніи абстрактно-мудрствующей и реально-мудрящей въ Россіи силы, — самимъ простодушнйшимъ образомъ, для стомилліоннаго населенія, для государства, считающаго себ тысячу лтъ исторической и девять сотъ лтъ христіанской церковной жизни, ‘люди науки’ изволятъ сочинять новыя гражданскія и уголовныя уложенія какъ бы въ какомъ безвоздушномъ пространств! Профессоръ А. вводитъ въ семью, вмст съ ‘фамильными совтами’, и будочника, профессоръ Б. проектируетъ условія и сроки развода такъ-то, профессоръ В. назначаетъ ихъ инако и, наконецъ, профессоръ Г. требуетъ введенія его при всякомъ удобномъ и неудобномъ повод… Однимъ словомъ — разсуждаютъ себ о семь и развод съ самою достолюбезною развязностью, какъ будто въ Россіи нтъ ни народа, ни церкви (не только какъ церковнаго правительства, но и какъ церковнаго общества), какъ будто вопросъ о развод и семь не касается ближайшимъ образомъ христіанской совсти всего Русскаго народа… Его-то, слона, и не примтили въ Петербург… Объ уложеніяхъ мы упомянули теперь такъ, для примра, намъ придется еще обстоятельне поговорить о нихъ… Но пусть читатель только возстановитъ въ своей памяти и своемъ воображеніи все это долгое, давнее, упорной искривленіе нашего общественнаго сознанія, и ему живо представится картина современной Россіи. Съ одной стороны — великій народъ, — тотъ, въ которомъ вся тяга земли, тотъ страстотерпецъ, который на своихъ плечахъ вынесъ все бремя нашего историческаго существованія и государственнаго зиждительства, который хранитъ въ себ самый источникъ жизненной силы нашего бытія. Этотъ народъ бодръ и свжъ, полонъ вры и здраваго смысла, несетъ безропотно свою историческую службу, однимъ словомъ — длаетъ доступное ему дло жизни, выжидая, чтобъ недоступное ему, по его невднію и самому бытовому строю, довершили т, которые отъ народа, но сверхъ народа, призваны служить высшимъ органомъ народнаго самосознанія. Но поверхъ народа чмъ же является взору посторонняго наблюдателя Русское общество?
Мятутся будто галокъ стая,
Завидвъ коршуна вдали,
Кричатъ, галдятъ, не понимая
Другъ друга и родной земли!
Прислушаться къ этому разноголосому крику, выходитъ, что государство, которое даже посл тысячи лтъ историческаго бытія почитается у всхъ еще молодымъ, до сихъ поръ окончательно не сложилось, все еще ширится, ростетъ, подъемлется изъ силы въ силу, — что это государство чуть не на краю гибели, безсильно, маломощно, тщедушно, хило, такъ что щелчокъ дать — свалится, разсыплется, — не о себ стоитъ, не о себ живетъ, и можетъ спастись лишь по иностраннымъ рецептамъ! Выходитъ какъ-то, что страна, большая, чмъ вс государства Европы взятыя вмст — чуть ли не страдаетъ ‘малоземельемъ’, тогда какъ наши-же ‘люди науки’ обыкновенно краснютъ за ея малонаселенность, сравнивая съ населенностью Европы. Выходитъ, что страна, надленная несмтнйшими богатствами — чуть не самая бднйшая въ мір… Выходитъ, будто народъ, наиболе человчный между всми народами (объ его человчности свидтельствуютъ даже иностранцы, особенно очевидцы послдней нашей войны), превратившій въ обработанныя цвтущія нивы ‘Дикое поле’, степное кочевье азіатскихъ ордъ, просвтившій свтомъ христіанства и гражданственности многое множество племенъ туранскаго происхожденія, населившій, воздлавшій, распространившій свое политическое и культурное вліяніе въ размр истинно исполинскомъ (и все это самъ собою, при тхъ помхахъ, какія неизбжны, когда въ распоряженіи властей не врное, а кривое зеркало), — что этотъ народъ, какъ еще недавно возгласилъ въ Петербург одинъ изъ авторитетныхъ жрецовъ науки вовсе-де не культурный, въ культур не способный и по части культуры стоитъ ниже всякаго Татарина, а потому… Потому нечего ему и притязать на какую-либо самобытность законодательнаго, политическаго и духовнаго развитія!..
Однимъ словомъ — цлый міръ лживыхъ представленій, мнимыхъ болстей, мнимыхъ силъ и мнимаго безсилія, фальшивыхъ потребностей и нуждъ, подмненныхъ цлей и идеаловъ — подобія жизни, лишеннаго силы жизни! Зато теперь наши мудрствующіе и мудрящіе сами казнятся. Никуда не вывезло ихъ пренебреженіе въ Русскому народу и народности, и какъ ни шпорили они осдланныхъ коней своихъ, — т. е. всевозможныя доктрины, теоріи и всяческіе абстракты, — не вынесли ихъ лихіе вони и только вышибли изъ сделъ. Въ настоящую минуту сильно убыло у нашихъ вожаковъ заносчивости и самодовольства, но до смиренія еще далеко. Они еще не способны повиниться, они все отыскиваютъ виноватаго… Виноватымъ оказывается, разумется, правительство, и только оно одно, на шею его и взваливается вся отвтственность… Но отъ этого никому не легче, и такое обвиненіе не только не поможетъ длу, но еще боле путаетъ понятія и отдаляетъ желанное исцленіе. Не пора ли уже и перестать баловать себя самихъ такимъ дешевымъ обвиненіемъ и отводить себ глаза отъ нашихъ же собственныхъ винъ? Можетъ быть и дйствительно, съ исторической точки зрнія, первоначальная вина искривленія нашего народнаго сознанія, вина отчасти невольная и во всякомъ случа не лишенная смягчающихъ обстоятельствъ, лежитъ въ правительств, хоть бы начиная съ Петра, — но уже съ давнихъ поръ роли едва ли не перемнились. Воспитанное правительствомъ, общество стало воспитывать его самого, создало около правительства цлую среду, обусловливающую и опредляющую въ большей или меньшей степени его государственную дятельность. Его ошибки и вины — ошибки и вины самого общества, той или другой его части. Если чего слдуетъ желать нашему правительству, такъ это возможности и ршимости высвободиться изъ одуряющей общественной атмосферы и окунуться въ свжихъ струяхъ жизни народной, если что можетъ быть поставлено ему въ вину, такъ именно то, что оно изъ-за общества не усматриваетъ самого народа, не замчаетъ кривизны зеркала… Но вдь недостаточно откинуть или разбить кривое зеркало, нужно замнить его зеркаломъ новымъ, отражающимъ точно, врно, правдиво, а таковаго не создать по щучьему велнью!.. Все-таки въ правительств, каково бы оно подчасъ ни было, важенъ и дорогъ самый тотъ историческій государственный и народомъ сознательно охраняемый принципъ, которому Россія обязана своимъ политическимъ бытіемъ и ростомъ — не смотря ни на какія препятствія вншнія и внутреннія, ни на какія абстрактныя мудрствованія и практическія мудрованія. И, благодаря стойкости этого основнаго принципа, бывали и въ новйшей нашей исторіи великія, святыя мгновенія, когда, словно чудомъ, историческій народный инстинктъ возобладалъ надъ всми отвлеченными умствованіями, объединялъ въ одномъ чувств и въ одномъ стремленіи вс классы и сословія безраздльно. Положеніе Россіи таково, что будь правительство не только семи, но семи сотъ семидесяти семи пядей во лбу, и то вдругъ, разомъ, собственною силою не разршило бы задачи. Нельзя однимъ махомъ передлать дло давнихъ временъ, стряхнуть хламъ и пыль столтій, выправить общественное сознаніе и возстановить въ одинъ прекрасный день, какимъ-нибудь указомъ, цльность и немыслимое безъ цльности творчество жизни!… Уничтоженіе крпостнаго права выдернуло такъ-сказать изъ-подъ самаго главнаго орудія общественнаго строя, изъ-подъ дворянскаго сословія, ту историческую вковую основу, на которой оно сидло. ‘Ста тысячъ полиціймейстеровъ’ въ вид помщиковъ — чмъ такъ гордилась Екатерина II, — какъ бы не бывало. Образовался провалъ, и многое повисло на воздух. Кое-какъ, на скорую руку созданными земскими учрежденіями, никого пока въ своемъ настоящемъ вид не удовлетворяющими, поспшно заткнули эту пустоту, но тмъ не мене великій соціальный переворотъ, совершенный Александромъ II, поколебалъ всю правительственную систему, созданную петербургскимъ періодомъ Русской исторіи, съ его бюрократическою, канцелярско-полицейскою опекою. Новый строй еще не сложился, да и сложиться ему не легко — именно благодаря отсутствію въ правящихъ и въ общественныхъ классахъ историческаго національнаго духа и нераздльной съ нимъ жизненной творческой силы и правды въ сознаніи. А вдь изъ этихъ общественныхъ классовъ пополняется самый составъ правительства, изъ нихъ же берутся работники и исполнители, однимъ словомъ — вс орудія правительственной дятельности. Обратится ли правительство помимо ихъ, т. е. своихъ присныхъ, прямо въ такъ-называемому общественному мннію, стараясь уловить его въ рчахъ я печати, что услышитъ, что найдетъ оно? Ничего, какъ мы уже сказали, кром оглушительнаго разномысленнаго сумбура, — никакой программы. сколько-нибудь опредленной, въ которую кто бы нибудь и самъ твердо врилъ, никакого яснаго и толковаго плана, а больше все отраженія да отзвуки чужихъ, вычитанныхъ, на иноземной почв возникшихъ доктринъ и теорій. Если кого должна взять тоска, такъ не нашихъ такъ-называемыхъ ‘либеральныхъ’ публицистовъ, а именно правительство. Что-жъ это такое, что за притча такая? Вдь есть же жизнь и сила жизни въ Россіи, иначе Россія давно бы перестала и быть, а не продолжала, напротивъ, невдомо какъ, хоть вкось и вкривь, но все же рости и множиться, — но отчего же сила эта не дается въ руки, отчего не слыхать языка этой жизни въ Русскомъ поверхнародномъ сло?
Ничмъ нельзя было бы хуже наказать нашихъ современныхъ отрицателей, пессимистовъ и всякихъ иныхъ критиковъ, вообще корифеевъ такъ-называемой интеллигенціи, какъ если бы вдругъ, подобно Хлестакову въ ‘Ревизор’, почудились имъ слова: ‘Иванъ Александрычъ, Иванъ Александрычъ, пожалуйте государствомъ управлять!’… Посл первыхъ двухъ лтъ эксперимента, они преданы были бы проклятію, втоптаны были бы въ грязь самою интеллигенціей — какъ теперь топчутъ въ грязь то самое земское и городское самоуправленіе, котораго такъ добивались, съ которымъ на первыхъ порахъ такъ носились, рисуясь въ роли членовъ парламента, въ нкоторомъ род! Кстати: многими и теперь превозносятся времена первыхъ такъ-называемыхъ ‘либеральныхъ вяній’… Но спрашиваемъ тхъ, которые въ т времена пытались рекомендовать правительству: учинить всероссійское представительство изъ членовъ губернскихъ земскихъ собраній, — каково было бы положеніе правительства, да и ихъ самихъ, еслибъ оно поврило имъ на слово и послушалось ихъ совта? Вдь теперь они же сами, на основаніи сравнительно маловажнаго опыта съ вопросомъ объ организаціи узда, объявляютъ во всеуслышаніе, что земскія собранія въ настоящемъ своемъ вид совсмъ никуда не пригодны и земскій гласный отнюдь не можетъ быть признанъ надежнымъ представителемъ общественной мысли… Такъ перевернулись взгляды и соображенія въ теченіе одного или полутора года! И затмъ ничего въ запас нтъ, кром воздыханій, стованій, пеней, жалобъ и порицаній, но не на себя обращенныхъ… А съ этого-то и надо было бы начать, и въ этомъ начал едва ли, по пословиц, не половина дла…
Короче сказать, еслибъ кто насъ спросилъ, въ чемъ наша бда? мы отвтили бы: въ томъ, что криво народное самосознаніе въ Русскомъ обществ, въ томъ, что въ бгахъ у васъ, въ затемненіи или плну самый здравый смыслъ, — и на вопросъ: что намъ теперь нужне всего? ‘эманципація здраваго, простаго смысла’ — былъ бы нашъ отвтъ.
Не объ индивидуальномъ, личномъ смысл каждаго, конечно, идетъ здсь рчь, и обижаться здсь некому. Мы имемъ въ виду опять то же самое общественное явленіе, на которое уже однажды указывали, задавая вопросъ: почему въ Россіи, гд народъ отличается такою смышленностью, вс мы жалуемся на ‘безіюдье’, т. е. на недостатокъ людей умныхъ и способныхъ? Это вовсе не значить, чтобъ въ Россіи мало было людей, одаренныхъ вообще умомъ и талантами, — ихъ, напротивъ, довольно, — но слишкомъ ужъ мало людей одаренныхъ здравымъ разумніемъ вещей именно самыхъ простыхъ и въ ихъ настоящемъ вид. Способности къ отвлеченнымъ умозрніямъ у насъ много, въ ней по преимуществу мы и напрактиковались, но въ пониманіи жизни дйствительной, реальной, именно Русской народной жизни, мы оказываемся большею частью до постыдности слабы. Наше общественное воспитаніе напоминаетъ собою семинаристовъ былыхъ (а можетъ быть и настоящихъ) временъ, которые готовы тотчасъ набло настрочить какую угодно проповдь или богословское разсужденіе на любую тему, но не въ состояніи написать толково ни дловаго письма, ни разсказа о вещахъ самыхъ обыкновенныхъ. Точно также и наши ‘интеллигенты’: вс превеликіе мастера писать разные ‘взгляды’ и ‘нчто’, судить и рядить о судьбахъ человчества вообще, созидать и разрушать въ теоріи человческія общества… Правда, оригинальнаго тутъ нтъ ничего, какъ и у семинаристовъ-богослововъ: у тхъ и у другихъ есть подъ рукою книжки или профессорскія лекціи… Но зато прибавьте, именно ‘интеллигентамъ’, — и это своего рода оригинальность, — самомнніе, гордость знанія, или точне — полузнанія, чванство послдними словами науки, высокомрно-отрицательное отношеніе въ Русской исторіи, въ Русской народности, полнйшее невдніе — изъ человческихъ обществъ — именно Русскаго общества, — и вамъ станетъ понятно, какимъ образомъ въ этой сред отвлеченности, невднія и отрицанія, но все же на Русской почв, могли возникнуть и сепаратизмъ, и федерализмъ, и конституціонализмъ, и соціало-демократизмъ, и демократо-революціонизмъ, и анархизмъ, однимъ словомъ — вс заграничные измы, образовавшіеся тамъ исторически и законно, но у насъ беззаконнорожденные, — а въ конц-концовъ, какъ внецъ нашего общественнаго культурнаго развитія, все выражающій однимъ словомъ, приводящій все къ одному знаменателю, вполн уже нашъ, свой, дома выхоленный — нигилизмъ… Что же мудренаго, что водворился наконецъ такой умственный хаосъ, что никто не только дйствительной жизни, но и другъ друга не разуметъ, и всхъ обуяли уныніе и тоска, — уныніе вслдствіе видимой своей, общественной, хотя еще и не вполн понятой несостоятельности, и тоска, также еще несознанная, но несомннная — по здравомъ смысл… ‘Такъ дальше продолжаться не можетъ’ — слышится теперь обычный возгласъ… Можетъ-то можетъ, — такіе возгласы приходилось намъ на вашемъ вку слышать не разъ, можетъ потому, что Россія стоитъ тми 80% населенія, съ которыми-то именно наши мнимые ‘либералы’ и не любятъ считаться. Но не подлежитъ и спору, что если такой хаосъ продлится, онъ отзовется наконецъ и на жизни народной, — будетъ, какъ зловредное повтріе, портить народъ такъ-сказать на самомъ корню.
Какъ же, однако, изъ такого положенія выдти?
Выдти не легко. Можетъ вывести, пожалуй, какое-либо крупное вншнее событіе, но такого содтеля накливать не желательно. Пожалуй случится и нчто другое, совсмъ неожиданное, но не невозможное у насъ. Совершенно врно замчено, что наше развитіе идетъ скачками, что между отцами и дтьми въ Русскомъ обществ большею частью нтъ ничего преемственнаго, а какой-то обрывъ. И намъ сдается, что Русскій доктринаризмъ начинаетъ уже нсколько утомлять общество и подергиваться окраскою пошлости, по крайней мр въ глазахъ еще не дйствующаго, еще лишь подростающаго молодаго поколнія, насколько намъ довелось его наблюдать. Можетъ быть мы обманываемся — но какъ не хотлось бы обмануться!— совсмъ негаданно, того и гляди, выступятъ на сцену молодые люди съ отвращеніемъ къ дешевымъ отвлеченностямъ и обобщеніямъ, съ скептическимъ недовріемъ въ теоріи, безъ суеврнаго отношенія въ ‘послднимъ словамъ науки’, — поколніе, по всей вроятности, безъ самообольщенія, но и безъ энтузіазма, даже безъ мечтанія объ ‘общемъ благ’ (о которомъ предшествовавшимъ поколніямъ, полвка сряду, было обязательно мечтать съ 15 лтъ), но съ несравненно большимъ практическимъ смысломъ, съ большею честностью къ самооцнк, съ боле здоровымъ критеріумомъ и съ большею способностью въ основательному, хотя бы и скромному, кропотливому труду, а также и m жизни въ деревн. Это будетъ прежде всего выраженіемъ нравственной реакціи, поворотною точкою въ нашемъ общественномъ процесс, и во всякомъ случа будетъ къ добру… Какъ весною усматриваются иногда поверхъ стараго, перебывшаго зиму травянаго хлама, тамъ и сямъ, молодые побги свжей зеленой травы, — такъ будто и теперь видятся намъ такіе побги въ нашемъ современномъ обществ… Но, повторяемъ, это только наше предположеніе, основанное на нкоторыхъ признакахъ: всякіе теперь выводы изъ него были бы неумстны.
Но что непремнно требуетъ нашего неотложнаго вниманія, это общественное воспитаніе. Въ немъ главный источникъ нашей болзни — болзни сознанія. Все наше воспитаніе, особенно университетское, организовано такъ, — и уже издавна, съ самаго перваго насажденія у насъ Европейскаго просвщенія, — чтобъ воспитывать людей въ отвлеченности и въ отрицаніи — въ отрицаніи Русской духовной національной сущности. Съ самаго начала образованіе служило правительству только средствомъ для изготовленія нужныхъ ему для государственной службы людей. Это придало образованію особый отпечатокъ, имвшій немаловажное историческое значеніе. Дипломъ университетскій окончательно вытснилъ въ обществ значеніе дворянской родословной и заградилъ дорогу политическимъ поползновеніямъ аристократизма, онъ равнялъ вс сословія, но за то всхъ переправлялъ въ благородное и привилегированное званіе людей казенныхъ, чиновниковъ, въ свою очередь дослуживавшихся до барства и рабовладльчества. Въ то время наука, цивилизація состояли въ казн, мыслились только во Французскомъ кафтан или Нмецкомъ мундир, при шпаг и въ одномъ изъ классовъ табели о рангахъ, — и понятное дло, что требовалось не столько науки, сколько ‘цивилизаціи’… Учились же вс ‘понемногу, чему-нибудь и какъ-нибудь’. Настала другая пора. Государственная потребность въ образованныхъ чиновникахъ удовлетворена съ избыткомъ и можетъ считаться вполн обезпеченною, но университетъ и до сихъ поръ не можетъ назваться ‘храмомъ науки’. Онъ и теперь сохраняетъ свое утилитарное, такъ-сказать карьеристское значеніе. Студенты попрежнему на положеніи ‘питомцевъ государственныхъ’.— ‘Наука’ пріобрла несравненно боле ученую осанку, осанку ‘почти Европейской’ науки, но въ сущности она была и осталась, большею частью, только рабскимъ отголоскомъ науки Запада, именно въ томъ ея состояніи, на томъ послднемъ ея слов, какое г. профессору стало извстно, когда онъ съ нею знакомился за границей, еще приготовляясь въ своей каедр… За немногими исключеніями, наука въ Россіи, вообще говоря, не проявила живой, творческой силы. Русскій геній внесъ самостоятельный свой вкладъ въ сферу искусства, но въ наук этотъ вкладъ крайне бденъ, — какъ, впрочемъ, объ этомъ прекрасно и очень мтко говоритъ нашъ сотрудникъ, H. H. Страховъ, въ стать, ниже помщаемой… Университетъ и въ наше время продолжаетъ искусственно, разными преимуществами и льготами, привлекать въ себ многое множество учащихся отъ всхъ сословій я, одляя ихъ подобіемъ науки — боле или мене блднымъ и сокращеннымъ спискомъ ея заграничнаго оригинала — создаетъ изъ нихъ массу, во-первыхъ, господъ, во выраженію простонародья (каковыми, однако, оно не считаетъ ни семинаристовъ, ни слушателей духовныхъ академій), т. е. людей привилегированныхъ, во-вторыхъ, людей совсмъ оторванныхъ отъ народа, его врованій, его историческихъ преданій, его бытовыхъ воззрній. его идеаловъ политическихъ, историческихъ и духовныхъ, — и не только оторванныхъ, но поставленныхъ къ нимъ въ отношеніе прямо отрицательное. Наконецъ — людей по необходимости отвлеченныхъ, лишенныхъ національнаго чувства, національнаго разума и національной почвы, и способныхъ лишь именно въ абстрактнымъ мудрствованіямъ, а потомъ и къ мудрованію надъ невдомою имъ и неуважаемою ими народною жизнью. Здсь-то и совершается тотъ процессъ искривленія сознанія, о которомъ на говорили. Здсь вставляются юнош чужіе очки, въ которыхъ онъ потомъ и ходитъ обыкновенно до конца дней своихъ, здсь даются ему чужіе всы и мрила, на которыхъ онъ потомъ вшаетъ и мритъ свое, народное, здсь пересаживаются въ его душу вс болзненныя отрицанія, стремленія, исканія чужой исторической жизни, со всми ея недугами, и не влагается ни одного положительнаго, своего, національнаго идеала… Таковъ, за нкоторыми, повторяемъ, частными исключеніями, общій характеръ образованія, получаемаго въ Русскихъ университетахъ, да и въ большей части нашихъ учебникъ заведеній. Впрочемъ, о плодахъ его можно судить, и довольно безошибочно, уже по нашему обществу: у насъ вдь домашняго семейнаго воспитанія въ высшихъ общественныхъ классахъ почти и не существуетъ: ему почти систематически не дается хода. Во всякомъ случа никто не станетъ отрицать, что въ нашей современной молодежи, по которой мы обязаны заключать и о результатахъ получаемаго ею высшаго образованія, рдко приходится встртить не только патріотическій энтузіазмъ, но и просто горячее чувство любви въ своей земл и своей народности, а также и гражданскую доблесть. Разв это не печальное явленіе? Разв не отвтственны за него наши педагоги предъ всей Россіей? Для того ли сбираются на содержаніе высшихъ учебныхъ учрежденій милліоны денегъ съ Русскаго народа, чтобы воспитывать людей безнародныхъ, не расположенныхъ и не способныхъ служить Россіи именно такъ, какъ ей нужно, и въ томъ, что ей на потребу? Скажутъ, конечно, что призваніе университетовъ воспитывать человка вообще, служить истин вообще, безъ отношенія въ національности, что наука-де космополитична по самому своему существу, и т. д., — словомъ возраженія извстныя. Къ этому, безъ сомннія, въ сотый разъ прибавятъ, что газета ‘Русь’ — врагъ всякаго просвщенія и желала бы удержать Русское общество на уровн умственнаго развитія и познаній Русскаго мужика. Но газета ‘Русь’ именно и отстаиваетъ серьезную въ Россіи школу, именно ту, классическую, которая какъ бльмо на глазу у нашихъ противниковъ, но, по мннію газеты ‘Русь’, Русскому человку нужно учиться несравненно боле, чмъ любому Европейцу Запада, именно потому, что мы, Русскіе, пришли въ историческій міръ поздне другихъ и должны обратить въ свое духовное достояніе все, что до насъ выработано вками обще-человческаго мышленія. Но вдь Европейская наука тамъ, гд она процвтаетъ, у себя дома, въ оригинал, а не въ жалкой копіи, какъ у насъ, не производитъ нигд національнаго обезличенія, не вытравливаетъ въ людяхъ чувство своей народности, любовь въ своей земл и сознаніе своихъ къ ней обязанностей: доказательствомъ служатъ вс истинные служители науки въ Англіи, Германіи, Италіи, Франціи. Но вдь міръ не безвоздушное пространство, и въ мір реальномъ человкъ-вообще существуетъ лишь какъ отвлеченное понятіе, а человкъ безличный — значитъ человкъ лишенный всякой способности самостоятельнаго усвоенія, воспріимчивости и воздйствія, производительности и творчества, — лишенный всякихъ силъ личнаго духа, которыми могъ бы онъ, сохраняя свою личность, доразвить, возвысить ее, по возможности, до человка-вообще. И такъ какъ нтъ человка, который бы не принадлежалъ въ какой-либо народности, то то же самое, что сказано о личности индивидуальной, должно быть перенесено и на личность коллективную или народную. Безъ народнаго не можетъ быть и общечеловческаго: только уважая свою народную личность, только развивая, разрабатывая вс дары, вс силы личнаго народнаго духа, можетъ народъ совершать свое служеніе высшей истин (что особенно хорошо выражено въ стать г. Соловьева, въ этомъ же No), только тогда можетъ внести онъ и свой самостоятельный вкладъ во всемірное, общечеловческое просвщеніе. Но свойства народныхъ умовъ разныя, жизненный историческій опытъ ихъ различенъ, даже отраженіе высшей нравственной правды въ быту и въ жизни народовъ бываетъ у каждаго своеобразное, наконецъ, каждому дано въ этой высшей истин усмотрть и развить по преимуществу, въ реальномъ примненіи, какую-либо особую сторону, — а потому до чудовищности ошибочно — самое то, что въ служеніи какого-либо народа принадлежитъ именно его личности, принимать за нчто общечеловческое, за нчто обязательное для подражанія. Но это-то и творится у насъ. Постоянно обезличивая въ молодежи духъ народный, наше общественное воспитаніе немилосердно подскаетъ въ нихъ самый нервъ жизненности духовной, всякую силу оригинальнаго творчества, но, не будучи въ состояніи подсченную силу замнить иною живою, производительною силою, т. е. Русскую національность — чужою національностью, оно выпускаетъ на Русскій свтъ Божій только массы отвлеченныхъ, нравственно искаженныхъ, изуродованныхъ Русскихъ людей, осужденныхъ на вчное скитаніе мыслію въ какомъ-то пустопорожнемъ пространств, короче сказать — на духовное безплодіе. Вотъ почему наша холостая наука не только не внесла никакого особенно замчательнаго вклада въ общечеловческуго науку, но ничего и не въ состояніи была явить свту, кром нигилизма, — этого высшаго выраженія всяческаго отрицанія!
Нтъ, не на уровн ‘мужицкаго’ образованія желаемъ мы удержать Русское общество. Общество дйствительно призвано выводить народный умъ изъ той области непосредственнаго бытія, въ которой по необходимости пребываютъ народныя массы, въ высшую область сознанія, т начала народнаго духа, которыя какъ зерна хранятся въ народной почв и опредляютъ его бытіе какъ народа въ цломъ, должны получить, черезъ общество, свое полнйшее развитіе, народная духовная личность можетъ вполн проявиться лишь въ совокупномъ разнообразіи личнаго творчества выдленныхъ народомъ изъ себя единицъ. Сфера такой личной духовной дятельности народныхъ единицъ, сфера, гд происходитъ этотъ процессъ народнаго самосознанія, и есть то, что обыкновенно называется обществомъ, и что въ послднее время не совсмъ точно называется ‘интеллигенціей’… Но каково положеніе страны, гд орудія сознаванія испорчены, сознательный органъ не дйствуетъ или дйствуетъ плохо, и весь сознательный процессъ крикъ?
Конечно, не одни педагоги въ этомъ виноваты… По всей вроятности педагоги вообще оскорбятся нашими словами, — именно т, которымъ совсть не позволитъ воспользоваться сдланного нами оговоркой и причислить себя къ ‘исключеніямъ’, и которымъ, по правд молвить, ‘имя легіонъ’. Но и имъ въ нкоторое оправданіе можно сказать, что они только унаслдовали педагогическое преданіе, ведущееся съ давнихъ поръ. Педагогомъ по преимуществу, во весь Петербургскій періодъ нашей исторіи, былъ самъ правительствующій Санктпетербургъ, да и весь административный нашъ строй, вс условія историческаго новйшаго развитія и новйшаго, подъ ихъ воздйствіемъ сложившагося общественнаго быта, все учило, воспитывало, направляло въ томъ же дух и въ томъ же смысл, и привело насъ наконецъ въ то положеніе, въ которомъ мы теперь обртаемся и которое наши пессимисты называютъ безвыходнымъ…
Пессимистовъ у насъ теперь также легіонъ, но источникъ нашего пессимизма, нашей тоски и унынія, частью выражающихся въ газетныхъ плачахъ и причитаньяхъ того лагеря, что съ наивнымъ самообольщеніемъ величаетъ себя ‘либеральнымъ’, частью же дйствительно, хотя и нсколько иначе, ощущаемыхъ всмъ Русскимъ обществомъ, — источникъ этотъ, повторяемъ снова, лежитъ въ чувств нашей собственной духовной или интеллигентной общественной немощи, о-бокъ съ величайшею народною мощью и въ виду задачъ, поставленныхъ намъ исторіей. Именно теперь, когда стало наконецъ ясно, что нельзя идти дале такъ, какъ намъ шлось, когда жизнь предъявляетъ нашему сознанію запросы: какъ быть, куда идти? мы стоимъ или топочемся на мст безотвтные, — врне сказать не способные дать отвта, и что еще хуже — не сознающіеся въ такой неспособности. Или же спшимъ справляться съ чужестраннымъ историческимъ опытомъ, рыться въ чужестранныхъ учебникахъ — не найдемъ ли тамъ отвта на нашъ Русскій историческій вопросъ!.. Но уже ни къ заимствованіямъ, ни къ подражаніямъ нтъ прежней вры, — и во всей этой сует, во всемъ этомъ диссонанс общественнаго многоголосья господствуетъ одна пронзительная, раздирающая нота — безнадежности.
Но безнадежности не должно быть мста. Предоставимъ причитанья и плачи бабамъ-плакальщицамъ Олонецкой губерніи, и мужественно взглянемъ своей вин прямо въ глаза. Поймемъ же наконецъ, что виною всему — неврность нашей умственной оптики, фальшивость нашего зеркала, кривизна нашего сознанія. Мы можемъ, пожалуй, въ нкое себ утшеніе припомнить и народную поговорку, сложенную ямщиками: ‘куда кривая ни вынесетъ’!.. Должно быть ею и одушевился, во время оно, держанный ямщикъ нашъ Петръ, когда надлежало втащить въ гору, на путь всемірно-исторической дятельности, нашъ грузный экипажъ, глубоко увязшій въ топи исключительной національности. Ну и вынесла кривая, вынесла, правда, совсмъ въ сторону отъ дороги, куда-то въ чащу, трущобу, попала на самый край пропасти, но все же вынесла на такое мсто, откуда мы можемъ теперь свободно озирать окрестность, оглянуть пройденное, увидать, гд была топь и какой путь отъ нея самый врный, и такимъ образомъ попасть наконецъ и на настоящую, правую дорогу…
Станемъ же править наше сознаніе. Это поважне теперь для насъ всякихъ вншнихъ мропріятій, распоряженій и учрежденій, въ этомъ все наше спасеніе. Конечно, воспитаніе юношества стоитъ здсь на первомъ план, но не юношей однихъ и не на школьныхъ только скамьяхъ, — самихъ себя и на всхъ путяхъ жизни должны мы перевоспитывать. Россіи нужне всего теперь напряженный трудъ мысли, — къ этому-то труду мы и позволяемъ себ теперь призывать Русское общество, — трудъ добросовстный, точной отправленія котораго должно быть, прежде всего, обузданіе теоретической заносчивости, почтительное отношеніе къ духовному содержанію, къ требованіямъ нашей народной жизни — и въ ея историческимъ указаніямъ. Во тьм и хаос, въ крутящемся вихр господствующихъ у насъ воззрній и понятій, нашими путеводителями да будутъ: вчная, превысшая истина христіанская, слдуя за которою мы, слава Богу, не отдляемся отъ Русской національной почвы, а только утверждаемся въ ней, — и Русская исторія, которая раскроетъ намъ т органическія силы, коими слагалась, досел жива и должна, по освобожденіи ихъ отъ гнета недоразумній и всяческаго чужаго наноса, оживиться вновь для высшей исторической дятельности наша Россія. Съ этою цлью ‘Русь’ начинаетъ печатать съ 1-го же No рядъ статей подъ названіемъ ‘Великій споръ’ — споръ Запада съ Востокомъ, — опредляющихъ мсто нашей національности въ историческомъ бытіи христіанства — и статей о проявленіи и дятельности земской стихіи въ исторіи Русскаго государства. Просимъ нашихъ читателей не поскучать предлагаемою имъ въ настоящемъ No монографіей этой стороны нашей исторической жизни, на которую едва ли не первый указалъ К. С. Аксаковъ. Подъ этою вншне-сухою оболочною они, вчитавшись, откроютъ источникъ живой и животворящей силы и найдутъ отвтъ на многіе современные имъ вопросы. Ибо — какъ бы ни ломали себ голову наши публицисты о разныхъ пригодныхъ для Россіи ‘правовыхъ порядкахъ’, нтъ для Россіи другихъ зиждущихъ началъ, какъ государственный и земскій строй — два начала не противоположныя, не оппозиціонныя другъ другу, состоящія не въ условной, полной недоврія сдлк между собою, какъ политическіе элементы на Запад, — но начала, взаимно восполняющія другъ друга, тсно связанныя между собою единствомъ нравственнымъ, взаимною любовью и врою, — только со временъ Петра разъединенныя господствомъ иностранныхъ воззрній и ждущія только благопріятныхъ условій для новаго, совмстнаго и плодотворнаго развитія. Изъ статьи ‘Земское дло въ Смутное время’ читатели увидятъ, какимъ образомъ сама земля съумла спасти и возстановить разбившійся государственный нарядъ и самую государственную власть, со всми ея прерогативами.
Государственный и земскій строй подъ знаменемъ высшаго нравственнаго начала, т. е. истиннаго христіанства или а иначе православія — вотъ опредленіе или идеалъ Россіи какъ государственнаго организма, и другаго нтъ.
1883 г.