НАУКИ
Эбергард
ПРИМЕЧАНИЯ
|
|
|
|
|
|
А. Янушкевич
Науки, Эбергард Иоганн Август, Год: 1809
Время на прочтение: 4 минут(ы)
Жуковский В. А. Полное собрание сочинений и писем: В двадцати томах
Т. 10. Проза 1807—1811 гг. Кн. 2.
М.: Языки славянской культуры, 2014.
В то время, когда еще мир управляем был Гениями, Стыд и Справедливость, посланники верховного божества, одни составляли блаженство человеческого рода, но когда Сатурн, последний из благотворных правителей мира, удалившись на небо, оставил судьбу людей во власти подобных им смертных, тогда появилось на земле ужасное хищничество, и бедные люди сделались добычею притеснителей жестоких.
Стыд и Справедливость не удалились, но гордые пастыри земнородных, мечтая, что им в управлении человеческом не нужно пособие сих двух посланников неба, а правильнее сказать, наскучив спасительными их советами, стали выдумывать средства, как бы их притеснить или принудить удалиться. Чиновники их, заметив такое похвальное расположение своих повелителей, начали один перед другим и вслух удивляться той необычайной кротости, с которою они так долго сносили скучное присутствие небесных брюзгливцев. Надобно знать, что этим услужливым господам весьма не нравились старинные обычаи: разорвавши всякое сношение с благодетельными божествами, Стыдом и Справедливостью, они с нетерпением ожидали случая привести их в немилость у своих государей, удалить от двора и наконец совсем сослать на небо. И правду сказать, таким людям, каковы были эти добросовестные министры, никогда не может быть недостатка в средствах, начали говорить, что Стыд и Справедливость имеют непозволенные связи с соседственными народами, что они хотят взбунтовать подданных, что они вечно своим присутствием нарушают увеселения двора, что все заседания верховного совета, которые без них оканчиваются в одну минуту, только что замедляются их странными предложениями и голосами. Почитатели обвиняемых были слишком робки, сверх того, и они казались при дворе подозрительными, короче, им невозможно было защитить невинных друзей своих у трона, они говорили: оставьте их в покое, имейте за ними неусыпный присмотр, позволяйте им иногда подавать голос в совете и дайте им волю в иных обстоятельствах иметь сообщение с народом, но все представления были оставлены без внимания. Противники Стыда и Справедливости кричали во весь голос, что государство погибнет, если не будут они без всякого замедления отправлены в ссылку. Что оставалось делать? Стыд и Справедливость, поплакав немного, расправили свои крылья и полетели на небо.
Сами вообразить можете, в какой беспорядок все дела приведены были их отсутствием! Сильные делались сильнее, веселые веселее, все от того, что не было уже на земле никакого строгого судилища нравов, которое хотя немного ограничивало бы всеобщую свободу, обратившуюся наконец в неистовое буйство, скоро все приняло новый образ. Слабые начали чувствовать притеснение сильных, коварство заступило место силы, и тайные ковы его сделались ужасны. С погибелью низших иссякнул и самый источник изобилия для ненасытной расточительности высших. Хитрость восстала на хитрость, сила на силу, меч устремился на меч, род человеческий был уже готов низринуться в бездну погибели, но древний Зевес воззрел на него сострадательным оком. ‘Поди, — сказал он дочери своей, Минерве, — отнеси этим несчастным дары, для них благотворные, рассудок и мудрость. Они погибли, если не поспешу отворить им моей сокровищницы. Прометей, от чрезвычайной поспешности, похитил из нее слишком мало и сделал их только дерзкими! Стыд и Справедливость, посланные мною к ним на помощь, возвратились уже на небо, и горе им, если ты, дочь моя, не водворишь между ними мудрости!’
Минерва, покорствуя воле Зевеса, приготовилась перелететь вместе с мудростию на землю и награждать человечество небесными дарами наук. Зная, однако, что их величественная и несколько суровая важность несоразмерна слабости смертного, сказала она юным своим сестрам, прелестным музам, чтобы они ей предшествовали и сладостною гармониею лир своих приготовили род человеческий к принятию мудрости и наук. Выдумка Минервы имела желаемый успех. Правда, что две или три музы, забывши небесное свое происхождение, сделались любовницами сильных, зато все остальные сохраняли первобытную свою невинность и привлекательною игрою воспламеняли таившуюся в сердцах искру мудрости: тогда оживилась опять в человеке та эфирная сила, которая означает благородное сродство с жителями неба, тогда узнал он, что наслаждения чувственные постыдны, а хищничество есть безумие, что люди составляют одно семейство, и что на благе общем основано и благо частное, с тех пор сопутствует ему надежда, что, по мере распространения света наук, примирится он с первобытными хранителями своими, Справедливостию и Стыдом, и что за сим примирением последует тот счастливый золотой век, которым он наслаждался прежде, и который теперь называется только приятною мечтою поэтов.
Автограф неизвестен.
Впервые: ВЕ. 1809. Ч. 47. No 19. Октябрь. С. 181—186 — в рубрике ‘Литература и смесь’, с заглавием: ‘Науки’, с указанием источника в конце: Эбергард.
В прижизненных изданиях: Пвп 1. Ч. 4 (в рубрике ‘Смесь’). С. 277—282, Пвп 2. Ч. 3. С. 39—43 — с тем же заглавием и подписью в конце.
Печатается по Пвп 2 — с исправлением опечатки в фамилии автора: Элергард.
Датируется: первая половина 1809 г.
Источник перевода: Eberhard J. A. Die Wissenschaften. Eine Allgorie nach dem Platon [Науки. Одна из аллегорий Платона] // Engel J. J. Schriften. Bds. 1—12. Berlin, 1801—1806. Bd. 2. S. 77—84. (‘Philosoph fr die Welt’, Sechs und zwanzigstes Stck). Атрибуция: Eichstdt. S. 15.
Как уже было сказано, профессор Эбергард был одним из авторов ‘Светского философа’ И. Я. Энгеля (см. примеч. к статье ‘Смерть’ в наст. томе).
Имя немецкого философа и эстетика Иоганна Августа Эбергарда (1739—1809) привлекло внимание Жуковского еще в 1805 г. В ‘Росписи во всяком роде лучших книг и сочинений, из которых большей части должно сделать экстракты’ он отмечает труды Эбергарда по морали и эстетике (Резанов. Вып. 2. С. 244). Из ‘Светского философа’ в 1791 г. Н. М. Карамзин перевел его сочинения ‘Bayle an Shaftesbury’ и ‘Shaftesbury an Bayle’ (Московский журнал. 1791. Ч. 3. Кн. 2. Август. С. 150—164).
Обратившись к аллегории ‘Науки’, восходящей, как указано в источнике, к Платону, Жуковский снимает этот подзаголовок-уточнение. Ему важнее акцентировать современный подтекст рассуждения немецкого автора. Если в переводе статьи Энгеля ‘О нравственной пользе поэзии. Письмо к Филалету’ (‘Von dem moralischen Nutzen der Dichtkunst’ из того же ‘Светского философа’ (ВЕ. 1809. Ч. 43. No 3. Февраль. С. 161—172) он рассуждал о ‘стихотворно-прекрасном’ и ‘стихотворно-истинном’, подчеркивая курсивом взаимосвязь этих понятий, то через несколько месяцев он будет говорить о нравственном смысле науки, о важности для нее понятий Стыда и Справедливости.
Сохранив общий смысл и пафос статьи Эбергарда, Жуковский заостряет ее конец, подчеркивая столь важную для него идею золотого века. Ср.: