Настанет время, Роллан Ромен, Год: 1925 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 58 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

Ромен Роллан.

Настанет время

Date: 30 декабря 2008

Пер: с французского под ред. А.А.Франковского

Изд: Р.Роллан. Собрание сочинений, т. XIII, Л., ‘Время’, 1932

OCR: Адаменко Виталий (adamenko77@gmail.com)

Эта драма не об одном каком-нибудь европейском народе, но обо всей Европе. Я посвящаю ее — Цивилизации.

НАСТАНЕТ ВРЕМЯ

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Лорд Клиффорд, фельдмаршал, 60 лет.

Сэр Томас Майлс, старший военный врач, 65 лет.

Грэхам, генерал, 55 лет.

Симпсон, полковник, 55 лет.

Сэр Льюис Браун, 50 лет.

Ричард Карнби, 35 лет.

Президент африканской республики, 70 лет.

Лоренс, адъютант лорда Клиффорда, 25-30 лет.

Клоддс, адъютант лорда Клиффорда, 25-30 лет.

Оуэн, солдат, 20 лет.

Алан, солдат, 20 лет.

Дебора Эразмус де Уитт, 35 лет.

Ноэми де Уитт, 65 лет.

Миссис Изабелла Симпсон, 45 лет.

Давид, сын Деборы, 6 лет.

Английские солдаты, пленные буры — женщины и дети.

Действие происходит в 1902 году, в Христбурге, в Африке.

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

Обширный зал с большими окнами. Солидная мебель: массивные столы и стулья, ореховая кровать. Стены голые. Окна завешаны густыми занавесями, сквозь которые боязливо смотрит на улицу кучка женщин, прижавшихся друг к другу. Дебора Эразмус де Уитт окружена своими служанками. У одной из них на руках маленький Давид. Старая Иоэми, сидящая спиной к окну, держит на коленях открытую библию. Они разговаривают вполголоса, с внезапными выкриками, в которых слышится страх, ненависть, религиозная экзальтации. — На улице флейты и барабаны играют военный марш

Женщины (глядя в окно).

— Вот Сеннахериб!

— Язычники, вавилоняне!

— Послушай их дьявольскую музыку!

— Господь оставил нас! Господь отвернулся от нас!

Дебора. Нет! Это испытание. Бог воинств является в наш град среди громов и землетрясений. Но вражеские полчища рассеются, как тени ночные.

Одна из женщин. Бог поражает нас своими стрелами, Я страшусь его гнева.

Старая Ноэми. ‘Не бойся, о Яков, раб мой, не бойся и не страшись, Израиль, ибо я с тобой’. Чудо свершится. (Молчание.)

Женщины (смотрят в окна).

— Взгляни на этих победителей! Они похожи на нищих, худые, в лохмотьях. Они едва держатся на ногах.

— А тот вон желтый, жирный, который дрожит, как Агаг, царь амалекитян! Он опирается на винтовку. Он стучит зубами от лихорадки.

— Вот еще один, который не увидит больше своей родины.

— Околевай, собака, чтоб тебя чума забрала!

Маленький Давид. Я хочу посмотреть.

Дебора (выхватывая сына из рук служанки и прижимая его лицом к окну). Смотри на тех, кто убил твоего отца!

Служанка. Скажи: умрите!

Давид. Умрите!

Старая Ноэми. ‘Как одежду съест их моль и, как волну, съест их червь’.

Одна из женщин. Смерть уже не выпустит их.

Дебора. И перед этими-то инвалидами, перед этими трупами, которые еле волочат ноги, народ наш обратился в бегство! Почему сдали они город без сопротивления?

Ноэми. Они не бежали. Они завлекают их в ловушку. Потом они окружат их и подожгут с четырех концов, и все сгорит!

Давид. А мы?

Дебора. И мы тоже, если будет нужно. Ты боишься?

Давид (стуча кулаком в окно). Нет! (Его уносят or окна, он отбивается.) Я хочу сгореть!

Дебора. Пусть я умру, как Самсон с филистимлянами!

Женщины. И я тоже!

(Барабанная дробь.)

Женщины.

— Что они делают?

— Они окружают площадь.

— Они спускают наш флаг! Сейчас они поднимут свой.

Дебора. Этого не будет. Господи, не попусти этого!

Ноэми (вставая). Чудо! Я слышу его дыхание…

Дебора. Будем молиться. (Все опускаются на колени.)

Мы ждем тебя, господи!

Одна из женщин. Несчастный не обманется в своей надежде!

Другая женщина. Господь посылает раны, и он исцеляет их.

Дебора. Сокруши врагов! Сотри их с лица земли! Рази! (Умолкают, охваченные дрожью, одни с воздетыми кверху, молитвенно сложенными руками, другие пригнувшись к земле. Дебора, скрестив руки на груди, стоит выпрямившись, с глазами, неподвижно устремленными вперед на бога. Среди тишины раздаются с улицы звуки God save the King*. Женщины переглядываются, одни с отчаянием, другие в унынии. Ребенок поражен. Старая Ноэми дрожит. Дебора закрыла глаза, слезы текут по ее щекам.)

* ‘Боже, храни короля’ — национальный английский гимн. (Прим. перев.)

Одна из женщин (робко приближается к окну и смотрит). Флаг развевается!

Старая Ноэми (которой служанки помогают подняться). Придет день, и чудо совершится.

Одна из женщин. Чего ты еще ждешь, о господи?

Дебора. Чтобы мы действовали сами во имя егоl (Встает.)

Служанка (входит испуганная). Их генерал! Он входит во двор.

Дебора. Я не выйду к нему!

Ноэми. Уведите меня! (Скрываются молча. Лорд Клиффорд входит в сопровождении доктора, сэра Томаса Майлса и солдата Оуэна.)

Майлс (с порога окидывая взглядом комнату). Ни души.

Клиффорд. Дверь закрывается. Они только что ушли.

Майлс. Проходя через двор, я видел их силуэты у этого окна. Они наблюдали за нами.

Клиффорд. Они все время подглядывают за нами. Даже и сейчас, из-за стен… (Садится. Оуэну.) Спросите госпожу Эразмус де Уитт. Скажите, что лорд Клиффорд просит удостоить его чести поговорить с ней.

(Оуэн выходит.)

Майлс (садясь). Ну-с, вот мы наконец и в этой знаменитой столице!

Клиффорд. Хороша столица! Фермы, сараи. На улицах никого, кроме злых собак, тощих кур, да нескольких пройдох-евреев, которые кричат: ‘Да здравствует Англия’, для того, чтобы иметь право грабить нас, а за окнами эти бледные лица женщин и эти взгляды, полные ненависти. Никто не сопротивляется. Ни намека на защиту. Неуловимый враг, который все время отступает…

Майлс. Вояка! Только и мечтает, что о ссорах и драках! Что ж, что нет неприятеля, зато не мало хлопот нам доставляет эта смертоносная природа и эти пространства, которые как будто отступают, чем дальше идешь вперед.

Клиффорд. И слава богу! А что, если бы не было и этой радости — преодоления препятствий!

Майлс. Глядя на вас, не скажешь, чтобы вы были в восторге от вашей победы.

Клиффорд. Мне стыдно, дорогой мой. Вся эта огромная сила для того, чтобы согнать нескольких фермеров с их полей! Приятно победить противника, который тебе по плечу. Когда же это кончится?

Майлс. Вот те на! Ведь так всегда бывает. Если бы сильные не пожирали слабых, не было бы цивилизации.

Клиффорд. Возможно. (Зевает.)

Майлс. Как мрачно и пустынно в этом огромном доме! Пригласим товарищей отпраздновать новоселье. Хотите, я позову их?

Клиффорд. Ладно, Майлс, зовите. Так будет лучше. (Майлс уходит.)

Оуэн (возвращается). Маршал, госпожа де Уитт сейчас придет.

Клиффорд. Что у тебя лицо так вытянулось, Оуэн!

Оуэн. Ах, маршал, все эти женщины… они стояли на кухне, прижавшись к стенам, а посредине госпожа де Уитт и старая госпожа сидели у нетопленного камина. Они не шевелились и ничего не говорили, а только смотрели на меня.

Клиффорд. С каких, это пор ты стал бояться женщин, Оуэн?

Оуэн. Это не страх, но тяжело, когда тебя так ненавидят.

Клиффорд. Ты еще не привык к этому?

Оуэн. Я не могу привыкнуть.

Клиффорд. Привыкнешь, мой мальчик. Еще и не то увидишь.

Оуэн. Когда люди не могут поладить, я понимаю драку, но зачем сердиться потом? — Неужели они думают, что мы здесь для своего удовольствия!..

(Дверь открывается, показывается Дебора со своим ребенком. Она останавливается, неподвижная.)

Клиффорд (представляясь, торжественно). Лорд Клиффорд, генералиссимус его величества, короля Британии. (Кланяется. Дебора не шевелится.) Прошу простить меня, сударыня, за то, что я вынужден расположиться в вашем доме. Как ни тягостен должен быть для вас мой вид, я хочу заверить вас в моем уважении к вдове джентльмена, который был моим достойным противником. Именно в знак уважения к нему я избрал ваш дом, дабы показать вам, что я считаю за честь быть принятым в нем, и чтобы верней предохранить его от военных случайностей. Но мне хотелось бы по возможности уменьшить для вас неудобства моего пребывания здесь. Этой большой комнаты и передней достаточно для моего личного пользования и для канцелярии моего штаба. Все остальное остается в вашем распоряжении.

Дебора. Вы распоряжаетесь тем, что вам не принадлежит. Это дом мой, сила делает вас его хозяином, но она не дает вам никаких прав. Я не принимаю одолжений от силы.

Клиффорд. Вы ошибаетесь. Я не предлагаю вам принять от меня то, что принадлежит вам, я вас прошу оказать мне гостеприимство.

Дебора. Вы прекрасно знаете, что я не могу отказать. Так и обходитесь без моего позволения.

Клиффорд. Сударыня, если бы я обладал всей силой мира, она не могла бы сделать меня не вежливым. Ваш город принадлежит мне, но здесь я смотрю на себя, как на вашего гостя.

Дебора. Я презираю слова. Я сужу по делам. Я вас ненавижу.

Клиффорд. Я не требую, чтобы вы отличали во мне человека от задачи, которую он выполняет. Мое достоинство не позволяет мне слагать с себя ответственность за свои действия. Я принимаю вашу ненависть. Траур, который вы носите, дает вам слишком много оснований ненавидеть меня. Я склоняюсь перед вашим горем и сожалею о страданиях, которые причинил помимо своей воли.

Дебора. Что мне от ваших сожалений? Если бы надо было повторить то, что вы сделали, вы бы повторили.

Клиффорд. Да. (С самого начала сцены он внимательно смотрит на маленького Давида.) Это ваш ребенок? (Дебора утвердительно кивает головой. — Клиффорд наклоняется к ребенку, который прячется от него.) Погоди, малыш, не прячься.

Давид (высовывая лицо из-за материнской юбки). Я не прячусь.

Клиффорд (глядя на него пристально). Он похож… на моего мальчика.

Дебора. У вас есть ребенок? Господь отнимет его у вас!

Клиффорд. Сударыня… (После короткого молчания.) Он уже исполнил ваше желание.

Дебора. Простите. — Сколько лет ему было?

Клиффорд. Восемь. А этому?

Дебора. Шесть.

Клиффорд. Он крепче моего.

Дебора. Когда вы его потеряли?

Клиффорд. Три недели тому назад.

Дебора. Здесь? (Клиффорд кивает утвердительно.) Его мать жива?

Клиффорд. Она умерла вместе с ним.

Дебора (шевелит губами, как бы охваченная жалостью и готовая выразить ее, потом овладевает собой). Господь справедлив. Господь справедлив.

Клиффорд. Вы более жестоки, чем мы, сударыня. (Она молчит.) Есть у вас еще сыновья?

Дебора. Двое старших, двенадцати и четырнадцати лет.

Клиффорд. Где они?

Дебора. Сражаются против вас.

Давид. И я буду сражаться!

Клиффорд. Вас еще ждет счастье.

Дебора. Или траур… — Я не жалуюсь. Я приношу в жертву их жизнь и свою собственную. Но взамен мы получим вашу.

Клиффорд. Если вы так ненавидите нас, почему вы остались? Почему не ушли с мужчинами?

Дебора. Мы мешали бы им. Мы бы ели их хлеб. Здесь мы едим ваш. Мы мешаем вам.

Клиффорд. А если мы станем дурно обращаться с вами?

Дебора. Тем лучше! Мы заставим вас быть бесчеловечными. Мы вас обесчестим. Преследуйте нас! (Выходит.)

(Клиффорд смотрит неподвижно на закрывшуюся за ней дверь, пожимает плечами и вздыхает. Возвращается Майлс.)

Майлс. Решено, они сейчас придут. — Ну что, видели даму? Красива, как о ней говорят? Разыграла перед вами трагедию?… Что это с вами?

Клиффорд. Ничего.

Майлс. Развеселитесь, друг мой, не смотрите так озабоченно. Сейчас придут наши друзья. Вы знаете, какое влияние имеет выражение лица начальника на тех, кто его окружает.

Клиффорд (сухо). Я знаю свой долг. Благодарю вас.

Майлс. Что тут у вас произошло после моего уходи?

Клиффорд. Видите ли, доктор, я никогда не обольщался этой лицемерной цивилизацией, которая присваивает себе право лишать отечества так называемые низшие расы. Но никогда еще это лицемерие не обнаруживалось так грубо, как в этой кампании, где противником является старая европейская раса, стоящая на одном уровне или даже выше своего победителя.

Майлс. О, выше! Вы шутник!

Клиффорд. Я не шучу. Какое моральное величие у этой женщины! И как печально сознавать, что повергаешь в бездну отчаяния людей, которых больше, чем кто бы то ни было способен оценить по достоинству. Оуэн только что говорил об этом: бывают минуты, когда ненависть других невыносима.

Майлс. Других! Хороши бы мы были, если бы стали считаться с тем, что думают другие! Когда-то вы не беспокоились об этом, а шли своим путем и были правы.

Клиффорд. Я любил войну, да, я очень любил ее, война была для меня радостью, когда я был моложе. Но в наше время, Майлс, и в нашем возрасте, человек мыслящий не может не чувствовать всего архаизма войны, и немножко совестно принимать в ней участие.

Майлс (который во время речи Клиффорда берет его за руку, как будто хочет пощупать пульс). Да, все это я знаю, всю эту сантиментальность нашего времени. Еще бы, разумеется было бы лучше, если бы все жили как братья. — Вы же знаете, как обстоит дело в действительности! Сколько людей, столько врагов. Закон природы — взаимное истребление. Я не больше вашего одурачен словом прогресс и не люблю лицемерия начетчиков библии, которые пытаются создать себе иллюзию насчет дела, выполняемого нами. Но это так: к чему спорить! — Вы знаете это не хуже меня, мой старый друг. В обыкновенное время вы не более сантиментальны, чем я. Склонность к чувствительности, обнаруживающаяся у отдельного человека или у народа, есть просто симптом физического и морального упадка: чахотки, старости, ослабления жизненной энергии. — И если говорить откровенно, по существу, хотите я вам скажу, что с вами: вы устали, вот и все

Клиффорд. Это правда, я истощен телом и душой.

Майлс. Ваш энтерит* в прошлом месяце высосал ни вас все соки. Вы и сейчас еще немного лихорадите.

* Воспаление кишок. (Прим. перев.)

Клиффорд. У меня постоянно лихорадка… после этого несчастья…

Майлс. Да, да, не думайте о нем. — О, здесь ужасный климат, и вы были здорово больны. Организм послабее не выдержал бы. Но мы уже подошли к цели: теперь это дело дней.

Клиффорд. Я износился. Я больше не интересуюсь тем, что делаю. Иногда мне хочется уехать.

Майлс. Уехать? Куда же?

Клиффорд. В Англию.

Майлс. Вы не думаете об этом!

Клиффорд. Напротив, много думаю.

Майлс. Какая нелепость! — Рассудите…

Клиффорд. Не будем спорить. Я не говорю, что сделаю это, но если бы захотел, ваши доводы были бы бесполезны. Я решаю сам.

Майлс. Хорошо. — Вы подали бы в отставку?

Клиффорд. Может быть.

Майлс. Кто же заместил бы вас? — А! Разумеется, Грехем.

Клиффорд. Грехем? Он неспособен управлять армией.

Майлс. Он только что одержал блестящую победу под Вифлеемом.

Клиффорд. Хорош для кавалерийских атак… Рубака, это не командующий армией.

Майлс. Его поддерживает сильная партия.

Клиффорд. Знаю. Он был бы очень рад сесть на мое место. Но этого не будет. Никогда, Майлс, никогда! — Он непрестанно критикует мои попытки смягчить суровые законы войны. При нем будет проводиться беспощадная политика. Нет, я не уступлю ему своего места. Я не могу, не имею права.

Майлс. Браво! Никогда не следует оставлять свой пост, даже если считаешь его плохим. На каждом посту можно делать добро и во всяком случае не давать другому впадать в крайности.

Клиффорд. Грехем! Чтоб я работал для Грехема! И это вы, Майлс, мой лучший друг, это вы говорите мне об этом! (В дверь стучат.) Войдите! (Входят два молодых офицера.) Клоддс, Лоренс, здравствуйте. Ну что, вы осмотрели город?

Лоренс. Маршал, мы побывали в главных кварталах. Ни души на улицах. Все заперто, двери на засовах, ставни закрыты. Можно подумать, что все вымерло. Взломав двери, находишь внутри женщин, стариков и детей, которые сидят в темните и хранят молчание.

Клоддс. Это молчание раздражает. Так и хочется заставить их кричать.

Клиффорд. Разве вы ожидали, что нам устроят торжественную встречу?

Лоренс. Нет, маршал, но они могли бы понять, что мы им не враги, что мы пришли сюда для их же блага.

Клиффорд (смотрит на них, пожимает членами и говорит с холодной иронией). Чего вы хотите? Пора привыкнуть к тому, что добрые намерения никогда не бывают поняты. — Будем продолжать свое дело, не взирая ни на что, и постараемся успокоить их. — Клоддс, составили вы прокламацию, о которой я вам говорил?

Клоддс. Да, маршал.

Клиффорд. Ну-ка!

Клоддс (читает). ‘Прокламация к жителям Южно-африканской республики. — Принимая во внимание, что войска его величества короля, находящиеся под моим командованием, вступили на территорию Южно-африканской республики и что злонамеренные люди распространяют ложные слухи о дурном обращении, которому будто бы подвергнуты жители со стороны его величества, я Джордж Линдсей, барон Клиффорд де Герат, кавалер ордена Патрика, кавалер большого креста ордена Бани, командор ордена Индийской звезды, кавалер большого Ганноверского креста, кавалер креста Виктории, главнокомандующий вооруженными силами его величества в Южно-африканской республике, настоящим довожу до всеобщего сведении следующее:

‘/. Населению не участвующему в военных действиях, гарантируется личная неприкосновенность и безопасность от всяких притеснений…

(Генерал Грехем входит, не постучав.)

Майлс (оборачиваясь). Грехем…

Грехем. Простите, если я перебью вас. Важные новости. Я слышал последние слова, прочитанные здесь. Снисходительность сейчас неуместна. — Сношения с побережьем прерваны, телеграфные провода перерезаны, железнодорожное движение приостановлено. Если мы не будем начеку, то выйдет, что не мы взяли город, а город взял нас. Мы окажемся обложенными здесь. Неприятель в окрестностях, он осведомлен о каждом нашем движении.— Это не все. 5-я ирландская стрелковая рота, размещенная в ратуше, нашла в погребах бочки с порохом, которые поставлены там с явным намерением взорвать здание. — Это не все…

Клиффорд. Не знаю, как вы ухитряетесь, Грехам, но дурные вести вырастают у вас из-под ног.

Грехем. Причина проста: я собираю то, что посеяли другие. — Я продолжаю. Какой-то оборванец, только что оскорбил флаг и покушался на убийство солдата. У меня есть основание думать, что именно ему неприятель поручил взорвать ратушу. Взгляните на него. Судите его. Если город не будет скручен террором, мятеж разразится со всех сторон.

Клиффорд. По-видимому, вам очень хочется создать мучеников, генерал? (Пожимает плечами.) Прикажите привести этого человека.

(Входит сэр Льюис Браун.)

Льюис Браун. Ура, маршал! Ура, господа!…

Майлс. Что случилось, сэр Льюис? Надеюсь, вы к нам не с дурными вестями? Нет?

Льюис Браун. Дурными вестями? Напротив, с превосходными. — Разрешите мне сесть. Я страшно устал. — Все идет как нельзя лучше.

Майлс. Генерал только что говорил нам, что заговор…

Льюис Браун. Теперь они могут делать, что угодно. Мы пришли вовремя.

Клоддс. Куда это?

Льюис Браун. На рудник. Еще немного, и было бы поздно. Когда я подошел к шахте Гульд Фонтейн с отрядом, который вы мне дали, там все было готово для взрыва. Но, слава богу, разбойники не посмели. Они еще колебались. Все в неприкосновенности, ни одна машина не повреждена. Неожиданный результат превосходного движения армии. Я разместил вокруг входа кордон часовых и поспешил сюда телеграфировать о случившемся нашим акционерам. Какая радость для нации! Какая гордость для нас! — Где здесь телеграф?

Клоддс. Телеграфные провода перерезаны.

Льюис Браун. Чорт возьми! — Надо послать нарочного… Маршал!…

Клиффорд (поворачиваясь спиной к Льюису Брауну). Займитесь этим, Клоддс.

Льюис Браун (с чувством пожимает руки направо и налево, но ему отвечают довольно холодно). Спасибо, господа, спасибо.

(Выходит с Клоддсом, который сейчас же возвращается. Все молчат, избегая смотреть друг на друга. Клиффорд жует усы, у Майлса слегка иронический вид, Грехем подавляет резкий жест, глядя на дверь, через которую вышел Льюис. — Они остаются так в течение минуты, униженные и охваченные стыдом.)

Клиффорд (раздраженно). Где же пленный?

Лоренс. Вот он.

(Солдаты вводят крестьянина, грязного, в изодранной одежде, с тупым выражением лица. Лорд Клиффорд смотрит на него. Входит Ричард Карнби, постучав в дверь.)

Ричард Карнби. Вы кажется собираетесь расстрелять этого проходимца? Разрешите мне присутствовать при допросе и сделать несколько заметок.

Клиффорд. Пишите, сударь, пишите, если так вам подсказывает сердце. (Подходит к пленному.) Вы хотели убить одного из моих солдат? (Крестьянин тяжело качает головой, смотря на него, глупо ухмыляется и дрожит.) Что с ним? — Кто вы такой? Ваше имя? (Те же движения.) Не понимает он, что ли? (Крестьянин бормочет непонятные слова.) На каком языке он говорит? Это не голландский.

Майлс. Это местное наречие, смесь кафрского с готтентотским, я ничего не могу разобрать.

Грехем. Он притворяется, не желая отвечать. На что нам знать, что он говорит? Его захватили на месте преступления.

Клиффорд (солдатам). Расскажите, что вы видели.

Сержант. Мы пришли в ратушу, он лежал перед дверью на ступеньках. Увидав нас, он встал и подошел к ним, он размахивал палкой и пел псалом. Он направился прямо к стрелку Ральфу и схватил знамя. Тогда Ральф со всей силы ударил его древком в живот, и мы все набросились на него. Негодяй упирался: пришлось уложить его ударами прикладов для того, чтобы вырвать у него знамя, но он изодрал его в клочья.

Грехем. Все ясно.

Клиффорд (пожимая плечами). Тупой фанатик.

Грехем. Чего вам еще нужно?

Клиффорд. Они оставили здесь только больных и идиотов.

Грехем. Этот остался для того, чтобы взорвать ратушу, и тут не может быть никаких сомнений. (Крестьянин продолжает раскачиваться, следя глазами за разговаривающими офицерами, кажется, будто он соглашается с Грехемом.) Смотрите, разбойник сознается.

Клиффорд. Он не понимает. Он сумасшедший.

Грехем. Слишком легко вывернуться под таким предлогом.

Клиффорд (вопросительно глядя на Майлса.) Доктор…

Майлс (небрежно осматривает крестьянина). Ерунда! Он здоров, как мы с вами. Это фанатик. С такой точки зрения все мы сумасшедшие. И по правде сказать, мы отлично знаем, что каждый из нас более или менее сумасшедший. Этот нормален. Вполне годен для того, что вы хотите сделать.

Клиффорд. Смешно. Именно такие приговоры больше всего разжигают фанатизм.

Грехем. Тем лучше! Я предпочитаю пожар огню, который тлеет.

Клиффорд. Прекрасная политика, и гуманная!

Грехем. Наилучшая политика и наиболее гуманный способ вести войну — вести ее беспощадно: тогда она скорей кончается.

Клиффорд (остальным офицерам). И вы того же мнения?

Майлс. Я — да.

(Остальные соглашаются.)

Клиффорд. Хорошо. — Расстреляйте его.

(Солдаты уводят пленника, который все время следит глазами за жестами и движениями губ разговаривающих, стараясь понять их слова, нервно усмехаясь и дрожа. Он смотрит на солдат, которые берут его под руки, чтобы вывести. Тогда он как будто соображает в чем дело и приближает к Клиффорду свое внезапно исказившееся лицо. Его уводят задом. Он не сопротивляется, ничего не говорит, произносит только несколько нечленораздельных звуков, все время дрожит и не отводит глаз от Клиффорда, пока за ним не закрывается дверь.)

Ричард Карнби. Проклятое животное! Ничего из него не вытянешь. — Заметили вы, что бараны, когда им собираются перерезать горло, тоже дрожат, точно догадываясь, что их ждет?

Льюис Браун (возвращается.) Готово. Завтра, к открытию биржи, телеграмма будет получена. Город будет иллюминован. — А вы, говорят, вынесли тут смертный приговор? Тому самому субъекту, которого я сейчас встретил?

Клоддс (Клиффорду). Маршал, прикажете продолжать чтение прокламации?

Клиффорд. Теперь она не имеет смысла. Она говорила об амнистии. Факты уже опровергли ее.

Льюис Браун. Лишний довод, чтобы ее опубликовать! — Извините, меня, маршал, если я позволю себе высказать мое скромное мнение. Необходимо скрашивать речами впечатление, которое оставляют вынужденные акты строгости. (Грехему.) Вы не согласны со мной, генерал?

Грехем. Мы слишком церемонимся с этими бунтовщиками. С ними можно оправиться, только сломив их. Но я не отрицаю пользы убеждения, когда его предваряет сила, и не вижу никаких неудобств в том, чтобы говорить о снисходительности, лишь бы только не применять ее.

Клиффорд. Вы смеетесь, генерал? Неужели вы думаете, что я подпишу свое имя под обещаниями, которые заранее решил не исполнять?

Грехем. Вы даете обещания неприятелю только под известными условиями. Если он нарушит эти условия, — а мы заранее уверены, что они будут нарушены, — вы свободны от ваших обещаний.

Льюис Браун. Это само собой разумеется. Нужно только включить в текст несколько простых формул, оставляющих за нами свободу действия. — Посмотрим прокламацию. Вы разрешаете, маршал? (Он берет ее из рук Клоддса и читает.) Очень хорошо. Это произведет самое лучшее впечатление… ‘гарантируем личную неприкосновенность и безопасность от всяких притеснений…’ Вот это достойно армии его величества и ее славного вождя. — Мне только кажется… Это прекрасно… Я вам представлю мои скромные соображения… Вы воспользуетесь ими, как вам заблагорассудится. Мне кажется, что следовало бы больше подчеркнуть благородство нашего поведения. Ведь мы — победители, нам было бы позволительно воспользоваться нашей победой без всякого снисхождения. Мы этого не делаем, так пусть по крайней мере знают об этом. Если мы не похвалим себя сами, никто за нас этого не сделает. Все они там, в Европе, из зависти клевещут на нас, тогда как наши действия могут служить образцом для всех. ‘Я не думаю, чтобы в истории мира хоть одна война велась с такой гуманностью’*. Может ли быть что-либо прекрасней жертв, которые мы приносим для того, чтобы открыть цивилизации эти земли, до сих пор недоступные для нее вследствие тупости их обладателей, — для того, чтобы силой насадить в них торговлю, промышленность и религию и реализовать наконец неисчислимые богатства, которые бог поместил здесь на хранение и неиспользование которых является прямо-таки святотатством!

* Речь Бальфура 20 июня 1901 г. (Прим. автора.)

Ричард Карнби. Великолепная у вас мысль, Льюис! Англия — банкир господа бога!

Льюис Браун. Она его воин. Железо и деньги идут вместе. Впрочем, я не настаиваю на своих выражениях. Но разве вы не согласны, что в самом начале этого завоевания уместно подчеркнуть свои гуманные намерения?

Клоддс. Мне это кажется вполне законным.

Грехем. Это политично.

Лоренс. Это сама истина.

Ричард Карнби (делая гримасу). Ну, так далеко я не иду.

Льюис Браун. А вы как думаете, маршал?

Клиффорд. Продолжайте, господа, продолжайте. Мне очень интересно познакомиться с вашим проектом. Потом я вам отвечу.

Льюис Браун. Так пишите, Клоддс: ‘Принимая во внимание, что… цивилизация… человечество...’ ну, словом, самое красноречивое, что вы сможете придумать. Не ударьте лицом в грязь!

Клоддс (пишет). Да, я это умею. Мне уже раз двадцать приходилось писать такие вещи — ‘что мы пришли сюда для защиты попранных прав человечества и справедливости’.

Льюис Браун. Отлично (пробегает прокламацию). Продолжение превосходно ‘…гарантируем всеобщую безопасность и неприкосновенность личности… и относимся с уважением ко всякой частной собственности…’

Грехем. Внимание! ‘Поскольку это совместимо с военными операциями’.

Льюис Браун. Разумеется. Пишите, Клоддс.

Грехем. ‘И при условии, что жители с своей стороны воздержатся от всякого злонамеренного повреждения собственности’.

Майлс (иронически). Чьей собственности? Своей?

Льюис Браун. Нашей. Государственной, наконец. Вы прекрасно понимаете.

Грехем. Этот параграф имеет в виду разрушение железнодорожных путей, телеграфа, и вообще все, что может помешать функционированию общественных учреждений и передвижению войск.

Майлс (так же). Все дело в том, чтобы правильно понимать друг друга. Словом, мы запрещаем им защищаться.

Льюис Браун. Без сомнения. И тут-то и надо внушить им спасительный страх.

Грехем (диктуя). ‘Если тем не менее собственности будет нанесен злонамеренный ущерб, непосредственные виновники этих действий и всякое лицо, причастное к ним...’

Льюис Браун. ‘...прямо или косвенно…

Грехем. ‘...прямо или косвенно, будут подвергнуты самой суровой каре, как лично, так и в отношении своего имущества’.

Льюис Браун. Но кара постигнет только тех, кто будет уличен в более или менее прямом сообщничестве с виновниками этих актов вандализма. Иногда трудно бывает установить такое сообщничество. В действительности тут бывает замешано все население, все знают и не препятствуют. Надо заинтересовать их в репрессиях за преступления.

Грехем. Таково и было мое намерение. Пишите, Клоддс: ‘Не только непосредственные виновники этих актов и т. д., и т. д., но и все лица, облеченные или не облеченные властью, которые допустят…’

Лсьюис Браун. ‘…или не примут всех мер для предупреждения этой злонамеренной порчи…’

Грехем. ‘...будут подлежать конфискации или уничтожению всего имущества’.

Клоддс. Следовало бы также принять меры и против женского населения, которое остается в городах для того, чтобы вредить нам. Тут целая система организованного шпионажа, доказательства которого у нас в руках.

Льюис Браун. Внимание, господа, внимание! Здесь нужна деликатность: деликатность, умоляю вас! Как только речь заходит о женщинах, мы рискуем восстановить против себя общественное мнение.

Ричард Карнби. Женщины, подумаешь! Самки.

Льюис Браун (с достоинством). Женщина всегда женщина. Король Людовик XIV, говорят, обнажал голому даже перед служанкой. — Впрочем, господа, не истолкуйте моих слов превратно: речь идет не о том, чтобы дать провести себя из-за чрезмерной галантности. Никогда не следует даваться впросак. Это вопрос такта. С тактом все можно сделать.

Клоддс. Мы не стремимся причинять женщинам зло. Мы хотим только, чтобы они не причиняли зла.

Грехем. Достаточно загнать их в такие места, где надзор был бы обеспечен. Мы не раз уже говорили об атом. Маршал противится. После получения нами новых доказательств женского шпионажа, который непрерывно информирует неприятеля, невозможно отказаться от этих необходимых мер. Их требуют интересы армии.

Льюис Браун. И интересы самих женщин и их детей. По-моему, в наших лагерях им будет гораздо лучше, чем у себя дома. Как вы думаете, доктор?

Майлс. Гораздо лучше? Не надо преувеличивать. Немногим хуже? Это возможно. Оставленные в своих домах, они помрут с голода меньше чем в месяц. В этих городах, которые находятся в двух шагах от неприятеля и ежеминутно могут быть атакованы, подвоз провианта постоянно задерживается. Очень трудно кормить их.

Грехем. Абсолютно невозможно.

Майлс. Правда, скопление в лагерях не может не вызвать сильных эпидемий.

Льюис Браун. Тут уж поля божья, это не в нашей власти. И, во всяком случае, мы можем оказать им более реальную помощь, имея их под руками, чем если они будут рассеяны вдали, по деревням. Разве не правда, доктор? (Майлс с сомнением качает головой.) Словом, и наши интересы и их собственные заставляют нас посадить их в безопасное место.

Майлс (равнодушно). Если хотите.

Льюис Браун. Вот в точности как надо сказать: ‘Принимая во внимание неправильные и противные законам международного права методы ведения войны, к которым прибегает неприятель, задерживая продовольствие, предназначенное для мирных жителей, мы, за отсутствием иного выхода, вынуждены, вопреки своему желанию, прибегнуть к отправке женщин и детей в защищенные лагеря, расположенные вдали от театра военных действий. Мы самым искренним образом сочувствуем страданиям этих бедных людей, ответственность за которые падает на мятежников и на их беспримерное поведение, и постараемся в меру наших сил смягчить их тяжелое положение’*.

* Лорд Китченер бурскому вождю Бота, 16 апреля 1901 г. (Прим. автора.)

Лоренс. Браво, сэр Льюис! Это справедливо, энергично, великодушно.

Майлс. Можно подумать, что вы всю жизнь только и делали, что воевали. Вы прекрасно владеете стилем таких прокламаций.

Льюис Браун. Нет ничего легче, как уловить его. Я научился ему, когда боролся со стачками. — Первым делом в таких случаях — нужно обратить общественное мнение против стачечников во имя интересов самих стачечников и человечества. Это детская игра.

Грехем. В такой формулировке, я думаю, они поймут.

Льюис Браун. Тут гуманный характер нашего дела выступает с полной очевидностью, и в то же время мы не становимся жертвами чрезмерной чувствительности.

Майлс (слегка иронически). Совершенно верно. Первая часть прокламации составлена так, чтобы завоевать нам их симпатии, а вторая, чтобы не дать им опомниться.

Льюис Браун. Видите ли, все можно сказать полусловами, это дело оттенков. Во всем нужен такт. — А теперь ваше мнение, маршал?

Клиффорд (встает и подходит к Клоддсу). Мое мнение? — Вы разрешите, господа? (Берет прокламацию у Клоддса и разрывает ее. — Клоддсу.) Пишите:

‘1. Всякий, кто причинит какой-либо ущерб телеграфным и железнодорожным сооружениям, всякий, кто каким бы то ни было способом, прямо или косвенно, сделает попытку помешать связи, снабжению или передвижению армии, будет расстрелян, и имущество его конфисковано.

‘2. Деревни и фермы, расположенные на расстоянии пяти миль в окружности от места, где будут совершены вышеперечисленные посягательства, будут считаться ответственными за них, именитые граждане будут арестованы, их дома сожжены, их имущество конфисковано.

‘3. Семьи, женщины и дети, оставшиеся в городах, деревнях и на фермах мятежников, в случае если они не изъявят покорности в десятидневный срок, будут водворены в лагерях, под военным надзором, до окончания военных действий’.

‘Боже, храни короля.

‘За моей подписью и печатью в Христбурге, Африка, 31 мая.

Клиффорд,

фельдмаршал, главнокомандующий’.

(Льюис Браун и офицеры изумленно переглядываются, но не возражают.)

Льюис Браун (тихо Майлсу). Он ужасен.

Майлс. Бросается из одной крайности в другую

Льюис Браун (тихо Лоренсу). И это тот человек, который всегда отстаивает мягкие меры!

Лоренс (тихо Льюису Брауну). В сущности, он безжалостнее любого из нас.

Грехем (в сторону). Он перегибает палку, но мне это больше нравится.

Ричард Карнби (подходит к Клиффорду и пожимает ему руку). Вот это мужественный язык. В добрый час! В наше время люди точно стыдятся быть сильными и попирать слабых. Почему же тогда не краснеть от того, что ты более красив или более умен? Долой ложную скромность! Война хороша, а победа еще лучше*. Это закон прогресса и украшение мира. Все звуки природы, от жужжания насекомых до раскатов грома, славят победы или поражения в великой битве жизни. Ваши слова, маршал, звучат, как фанфара, в этом героическом концерте. Поздравляю вас. Это прекрасно.

(Офицеры слегка пожимают плечами.)

* ‘Война — гроза господня’, проповедует один полковой священник в Торонто в 1899 году. ‘Это господь, говорящий: Сиди одесную меня, доколе положу врагов твоих в подножие ног твоих’. Дух господень нуждается в войне’, говорит Кармайкель, ирландский протестант, доказывая это так: ‘Иисус не сказал ни одного слова против войны, Иоанн-креститель дает советы воинам, святой Павел охотно употребляет военные выражения’. — Архиепископ Армагский воспевает войну в одном стихотворении: ‘Народы пышно расцветают под красным дождем войны. Тот, кто создал землетрясения и ураганы, создал также и битвы. Как пламень заходящего солнца есть окрашенная пыль, так пыль сражений есть сияние бога’. — Чарльз Кингслей сказал с еще большей точностью: ‘Иисус — князь войны’. (Для изучения этого кровожадного христианства см. мужественную книгу J. A. Hobson ‘The psychology of Jingoism’ 1901). (Прим. автора.)

Клиффорд (презрительно). Вы находите это прекрасным, сударь? Что ж, вам и книги в руки. А я не настолько художник, чтобы находить красоту в том, что я делаю. Я вынужден делать, и я делаю. Долг иногда обязывает нас к отвратительной работе. Выполнять ее нужно, но незачем ею восхищаться. Что же касается людей, которые восхищаются ею со стороны и, не будучи к тому вынуждены, принимают в ней участие ради собственного удовольствия, то они много говорят о красоте, но именно в ней то они смыслят меньше всего.

Лоренс (глядя в окно). А вот и полковник Симпсон с супругой.

Клиффорд. Хорошо. Оставим дела. Довольно на сегодня. Я устал.

(Входят Симпсон и миссис Симпсон.)

Миссис Симпсон. Ах, маршал, нам ужасно неловко, что мы опоздали. Так давно не приходилось пользоваться уютным помещением! Ах, как здесь чудесно!

Клиффорд (Оуэну). Приготовь чай.

Миссис Симпсон. Пожалуйста, не надо. Я приготовлю сама.

Лоренс. Ну, как вы находите эту страну, миссис Симпсон?

Миссис Симпсон. Очаровательна. О! прямо очаровательна! Мы в восторге, Джорджи и я. Эти домики, эти сады, эти цветы, эти курочки!.. Но как прелестно у вас, маршал! Я влюблена в эти громадные окна. А у нас окна увиты глицинией, а в саду фонтан с амуром, украшенным гирляндами колокольчиков. Знаешь, Джорджи, — я собираюсь завтра писать картину.

Симпсон. Пиши, дорогая, это великолепная идея.

Клоддс. А как вы находите местных жителей?

Миссис Симпсон. О! Они такие милые,

Лоренс. Ваши хозяева хорошо приняли вас?

Миссис Симпсон. Чудесно.

Майлс. Что они вам сказали?

Миссис Симпсон. О! Они ничего не сказали, они не очень разговорчивы. Как только мы пришли, они удалились, чтобы не стеснять нас. Они очень воспитаны.

Майлс. А на улице вы кого-нибудь встретили?

Миссис Симпсон. Да. Все они с виду такие славные, они должно быть очень рады нам.

Майлс. Неужели?

Льюис Браун. Вы говорили с ними?

Миссис Симпсон. Нет. — То есть я хотела поговорить-с одной молодой женщиной, которая стояла у дверей своего дома. У нее были глаза, как цветы. Я спросила, не позволит ли она написать ее портрет. Но она не поняла меня. Она пошли и дом, и затворила дверь. Они немного дикие. Они мне очень нравятся.

Лоренс. А где же мисс Симпсон? Разве мы не будем иметь удовольствия увидеть ее сегодня?

Миссис Симпсон. О! Она не успела приехать, как отправилась в госпиталь. Она так любит ухаживать за этими бедными людьми! Это ее страсть. Я думаю, она хотела бы, чтобы мы все захворали, лишь бы ухаживать за нами. (Болтая таким образом, разливает чай с помощью Лоренса.)

Ричард Карнби. Вот тоже идея! Ухаживать за ранеными!

Миссис Симпсон. Фи, какие ужасные вещи вы говорите.

Грехем. Если вы имеете в виду раненых врагов, то право это не такая уж ересь. Все эти нежности только затягивают войну. Как только враг повержен, у нас одна забота: поскорее поставить его на ноги, чтобы он начал сызнова. Я понимаю щадить раненого противника, но смешно обращаться с ним, как с братом. Лучшее, что припасено для армии, поглощается ими. Они получают наилучшее молоко, хорошие постели, удобные помещения и в придачу ласки наших дам. Это просто издевательство.

Ричард Карнби. Когда-то люди действовали последовательней. Истребляли без остатка. Вы протестуете? Скажите мне тогда: воюете вы или нет? Я понимаю духоборов, квакеров, противников всякой войны. Они безумны, однако они логичны. Но когда веришь в войну, зачем прятаться от ее последствий? Вы идете войной на народ, лишаете его отечества и воображаете, что он сделается потом нашим другом? Он будет думать только о том, как бы отомстить вам. Единственная прочная победа — это полное вытеснение одной расы другой, уничтожение ее с лица земли. Никаких раненых! — И будем откровенны: мы теряем слишком много времени и денег на уход за нашими собственными больными. Мы связываем себя всеми этими больницами и походными госпиталями. Они только ослабляют размах войны. Да и раненым вы окапываете плохую услугу: искалеченный человек уже не человек, лучше бы ему было умереть.

Миссис Симпсон. Ах, какой вы любитель скверных парадоксов! Пейте лучше чай, тогда вы по крайней мере замолчите.

(Дверь приотворяется. На пороге показывается маленький Давид, с пальцем во рту, и разглядывает общество. Один Клиффорд, сидящий в стороне от других и не принимающий участия в разговоре, замечает его, он делает ему знак, подзывает его, манит, показывая кусочек сахара. Мальчик колеблется, потом медленно подходит с таким же диким видом и не вынимая пальца изо рта. Клиффорд ставит его между колен, дает ему сахар, ласкает, смотрит на него.)

Льюис Браун. Посмотрите-ка, миссис Симпсон.

Миссис Симпсон. Ах, милашка, какой он хорошенький! Какие чудные волосы! Дайте его мне.

(Все толпятся вокруг ребенка, который отбивается.)

Давид. Нет! Не пойду к вам!

Симпсон (Клиффорду.) Он вас избрал своим фаворитом.

Майлс. Еще бы! Он кормит его конфетами.

Льюис Браун. Какой коварный!

Мисс Симпсон. На, мой ангельчик! (Пичкает ребенка пирожным.)

Симпсон. Как тебя зовут?

Давид. Давид.

Миссис Симпсон. Ах какое прекрасное имя, прекрасное имя! Ты знаешь, кто был Давид? (Ребенок утвердительно кивает головой.) Да? — Вот как хорошо, ты милый ребенок. Ну, расскажи, кто был Давид? Нет? не хочешь? — Значит, ты не знаешь, кто был Давид.

Давид. Нет, я знаю.

Миссис Симпсон. Тогда расскажи.

Давид. ‘… Давид сказал филистимлянину: ты идешь против меня с мечем и копьем и щитом, а я иду против тебя во имя господа Саваофа, бога воинств израильских, которые ты поносил. Ныне предаст тебя господь в руку мою, и я убью тебя, и сниму с тебя голову твою, и отдам трупы войска филистимского птицам небесным и зверям земным, и узнает вся земля, что есть бог в Израиле’.

(Мальчик говорит с запинками, но убежденно, глаза горят злобой, окончив, он ударяет кулаком. Воцаряется молчание. Клиффорд разжимает колени и выпускает его. Остальные хмурятся: Только миссис Симпсон, не вышедшая из своего блаженного состояния, кричит: ‘Браво’ и аплодирует, но вдруг замечает молчание остальных и умолкает, она смутно понимает смысл сцены, но не желает понять.)

Клиффорд. Уходи.

(Мальчик пятится к двери и убегает.)

Грехем. Гадина!

Миссис Симпсон. Очаровательный мальчик. (Не встречая отклика, переводит разговор на другую тему.) O! Я так довольна, что мы пришли сюда. Мы сделаем здесь столько добра!

Симпсон. Мы уже делаем его.

Миссис Симпсон. Нам нужно многому научить их.

Лоренс. Да, очень многому. Они чертовски невежественны.

Миссис Симпсон. Тем лучше. Такое наслаждение приносить бедным отсталым народам культуру, мораль и слово божье.

Майлс. О! Что касается библии, то, мне кажется, они знают ее достаточно.

Миссис Симпсон. Да, но не понимают.

Льюис Браун. Мы им растолкуем.

Миссис Симпсон. Мы научим их смотреть на всех людей, как на братьев. Разве не возмутительно их обращение с бедными неграми? (Офицеры относятся довольно сдержанно к этой критике.) Вы не согласны со мной? Сэр Льюис…

Льюис Браун. Конечно, конечно. Затем-то мы и пришли сюда.

Карнби. Первым делом научите их опрятности, они в ней очень нуждаются.

Майлс. А мы еще больше.

Симпсон. И комфорту.

Миссис Симпсон. И красоте! — Мы устроим школы. Мы повсюду потоками разольем свет. О! Я упиваюсь добром, которое мы здесь сделаем. Какое счастье чувствовать, что служишь великому делу! Не правда ли? Да, ‘Англия — современный Израиль, на которого возложена богом особая миссия!’*

* Речь доктора Уотсона, шотландского евангелического исповедания, (Прим. автора.)

Льюис Браун. Это правда, что ‘ни одной нации не представляется столько случаев научить истине другие страны’*.

* Речь архиепископа Кентерберрийского. (Прим. автора.)

Симпсон. Они часто бывают так неблагодарны по отношению к нам.

Клоддс. Повсюду наталкиваешься на тупой фанатизм.

Миссис Симпсон. Ничего не значит. Надо исполнять свой долг. С нами Христос.

Льюис Браун (вставая с рюмкой ликера в руке). За его победу!

Карнби. За нашу победу!

(Они поднимают бокалы.)

Миссис Симпсон. О! Посмотрите! Пианино! — Лоренс, вы так чудесно играете, сыграйте нам, пожалуйста, что-нибудь, чтобы отпраздновать этот великий день!

Лоренс. С удовольствием, но вы споете.

Миссис Симпсон. О! нет, не сегодня. Я ужасно охрипла.

(Лоренс садится за пианино и начинает играть.)

Миссис Симпсон (хлопая в ладоши). Гендель! — О! Это такая волнующая музыка! — Гендель в этих местах! Это как… как… огненный столб, который двигался впереди народа израильского и освещал ему путь в пустыне.

Симпсон. За торжество света!

Льюис Браун. За цивилизацию! (Вдали залп взвода, расстреливающего осужденного.)

Миссис Симпсон. Что это за треск?

Клиффорд. Это эхо.

Льюис Браун (к Карнби). А! Это…

Миссис Симпсон. Что?

Майлс. Ничего.

Миссис Симпсон (предлагая чай). Еще чашку, маршал?

Клиффорд. Мерси. (Поднимается и подходит к окну.)

Грехем. За отечество!

Льюис Браун. За империю!

Ричард Карнби. За покорение земли!

Клиффорд (в сторону). Земли — шести футов земли.

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

На передовых позициях. — Вдали необозримая песчаная равнина, усеянная низкорослым кустарником, которая поднимается и опускается широкими волнами возделанной земли и высоких трав, подобно римской Кампанье. Место действия — гребень одной из тех волн, kopje, образованной нагромождением обломков железной руды, между которыми пробивается местами папоротник и серебристый чертополох. Оттуда часовые наблюдают над невидимой публике ложбиной, где расположен лагерь для женщин и пленных. — На горизонте волнистая линия холмов, напоминающая дюны. — Направо сторожевой щит. На первом плане Оуэн и молодой солдат Алан разговаривают, жуя хлеб. Офицеры и репортеры поднимаются на вершину kopje и обозревают местность в бинокль. Солдаты подгоняют толпу пленных по тропинке, спускающейся с kopje к лагерю.

Солдаты (подталкивая пленных) Ну, ну, пошевеливайся! Никак не заставишь двигаться быстрее эту тупую скотину.

Оуэн. Еще пленные. Куда вы их ведете, товарищи?

Солдаты. Само собой в голодный лагерь.

Оуэн. Он переполнен до отказа.

Солдаты. Каждый день столько же убывает народа, сколько и прибывает.

Алан. А откуда эти?

Солдаты. С ферм, к северу от города. Мы очистили окрестности. Эти негодяи держали неприятеля в курсе всех операций, они снабжали его продовольствием. Не говоря уже о том, что каждый день мы находили поблизости развинченные рельсы. А этого паршивца я захватил на телеграфном столбе, когда он перепиливал провод. Мы сожгли фермы. Теперь они присмиреют.

Алан. Это фермы горят там?

Солдаты с поста. Почему их не расстреливают? Скорей бы все кончилось.

Солдаты (подталкивая пленных женщин). Вперед!

Женщина (держащая мальчика, укапывает ему на солдата). Запомни.

Десятилетний мальчик. Дайте мне ружье, я уложу вас.

Алан (охваченный внезапным порывом сострадания, приближается к одной из женщин и сует ей в руку кусок хлеба, который только что ел). Пожалуйста, возьмите, мадам.

Женщина (с ненавистью швыряя хлеб на землю). Не желаю твоего хлеба!

Солдат (Алану). Спятил ты, что ли? Отдавать свой хлеб этим стервам!

Оуэн. Это не запрещается. А если он не голоден?

Солдат. Если у него нет аппетита, пусть отдаст мне, я съем. Надо быть дураком, чтобы отдавать свой хлеб врагу, вместо того чтобы подумать о товарищах. Ведь давно уже приходится животы подтягивать. Половина корма уходит на пленных. Ей богу, попадись они в мои руки, уж я бы позаботился об их пропитании.

Алан (Оуэну). Увидя ее, я вспомнил бедную мою старушку-маму. Ей может быть тоже сейчас есть нечего.

Оуэн. Как они озлоблены против нас!

Алан. А ведь я ничего худого ей не сделал.

Солдат (подбирая хлеб). Ты не будешь есть?

Алан. Нет.

Солдат. Спасибо.

(Обтирает хлеб и с жадностью ест. На вершине kopje появляются Лоренс и Клоддс и обозревают местность.)

Лоренс. Они вне себя. Вся страна поднялась после прокламаций.

Клоддс (указывая на лагерь внизу). Там они притихнут.

Лоренс. Какая тишина! Что они делают?

Клоддс. Молятся, спят, умирают.

Лоренс. Много умирает?

Клоддс. Спросите у доктора.

Майлс (подходит). Гм! Питание недостаточно, гигиена никуда не годится, помещение примитивное, ручьями льет ледяной дождь, и вода скопляется в этой ложбине. Как же тут не свить гнездо эпидемиям?

Лоренс. Почему же не подумали об этом раньше?

Майлс. Предполагалось, что лагерь будет временный.

Пленные должны были оставаться в нем день-два, а потом переправляться в город, отдаленный от центра военных операций. Но нас известили, что тюрьмы и госпитали переполнены. К тому же, дороги не безопасны, по ним часто прогуливается неприятельская кавалерия. Надо подождать.

Лоренс. Можно было еще несколько дней оставить их у себя дома.

Клоддс. Едва повернешься к ним спиной, они уже сносятся с неприятелем.

Лоренс. Знаю. Но если установить надзор?

Клоддс. Пришлось бы установить надзор за всей страной. При расстояниях между их фермами армия оказалась бы рассеянной на пространстве в несколько миль. Неприятелю ничего не стоило бы захватить нас врасплох.

Лоренс. Это верно.

Майлс. Я делаю все, что в моих силах. Сейчас я оттуда. Я провел там полдня. Их кормят, насколько хватает запасов, и за ними ухаживают, как если бы это были наши. — Но во всем недохватка.

Симпсон (подходит). Бросьте. Им гораздо лучше, чем дома*. Известно ли вам, Лоренс, что каждый из этих бездельников обходится нам по десяти шиллингов в неделю? За шесть месяцев мы израсходовали 480 000 фунтов на содержание 40 000 женщин и детей, размещенных по различным лагерям и снабжаемых всем: пищей, жилищем, одеждой, одеялами, врачебной помощью. Всем, вплоть до школ! Миссис Симпсон уже сегодня начала заниматься с ними по-английски. — И они еще жалуются! — Презренные лжецы! Мы из кожи лезем, чтобы помочь им. Мы тратим на жен и детей наших врагов больше, чем на честных английских граждан. Эти лодыри пируют за наш счет.

* Мисс Фелпс, сестра милосердия. Ответ мисс Гобгаус (‘Fimes’, 27/IX 1901). (Прим. автора.)

Клоддс. Факт тот, что Англия впервые берет на себя заботу о прокормлении жен и детей своих врагов. Подобных вещей еще не было видано в истории.

Симпсон. ‘Мы очень умеренны. Весь мир находит нас слишком умеренными. Наша доброта делает нас смешными’*.

* Чемберлен. Речь 24 августа 1889 г. (Прим. автора.)

Лоренс. Вы правы. Но все-таки они умирают сотнями.

Симпсон. О! Вы преувеличиваете!… Впрочем смертность у них всегда была высока. Они так грязны! Нищие наших европейских трущоб джентльмены наряду с ними. Дети гниют в грязи. Их следовало бы мыть насильно, как собак.

Майлс. Гигиена с помощью пушечных выстрелов.

Клоддс. Как ни как, война. Если они недовольны, пусть заключают мир: ничего лучшего нам не надо. Это верное средство положить конец всем невзгодам.

Майлс (при виде приближающегося Карнби). Если только не прибегнуть к методу нашего друга Карнби: массовому истреблению.

Ричард Карнби (подходит с другим репортером). Разумеется, это вполне по-библейски: убивать мужчин, насиловать женщин.

Майлс. Право, в следующую войну можно будет организовать полк из поэтов. Только они в наши дни могут еще воскресить подвиги Аттилы.

Ричард Карнби. Я провел только что дни часа в лагере. Настоящий Дантов ад. Посмотрите, мы с Флегом сделали несколько моментальных снимков.

Майлс. Пошлете в вашу газету?

Флег. Я думаю! Это целое состояние! (Смотрит и сравнивает снимки.) Вот этот превосходен.

Лоренс (с отвращением). Идем отсюда, Клоддс. Не понимаю, что за удовольствие могут они находись в этой грязи. Они производят на меня впечатление воронов, кружащихся над падалью.

Клоддс. И этот лысый рахитик, маленький, сутулый, близорукий, неврозный, еще рассуждает о насилиях и убийствах!

Лоренс. Хочет быть страшилищем, а только смешон.

Клоддс. Как вы думаете, Лоренс, не проехаться ли нам верхом по полям, чтоб немного встряхнуться?

Лоренс. Запрещено.

Клоддс. Знаю сам. Что за важность! Организуем rallie-paper!

Лоренс. Наши лошади еле волочат ноги.

Клоддс. Пустое! Хотите держать пари…?

Лоренс. Ладно. Пригласим этих дам.

Клоддс. Кстати!.. Вы знаете, что бедняга Паркер не оправится от своей раны?

Лоренс. Вы его видели?

Клоддс. Нет, у меня не было времени. Но Майлс говорил, что его песенка спета.

Лоренс. Кто будет назначен на его место?

(Небольшая пауза.)

Клоддс. Ах! Начались бы уж наконец бои!

Симпсон (таинственно). Терпение, молодые люди. Скоро вы будете удовлетворены.

Клоддс. Что-нибудь новое, полковник?

Симпсон (так же). Маршал готовит им блюдо по своему рецепту.

Лоренс. Можно узнать?

Симпсон. Увидите, увидите.

Клоддс Вот это приятная новость!

(Все трое пожимают друг другу руки. Издали раздается крик.)

Лоренс (наблюдает лагерь). Взгляните, Клоддс, на этих воскресающих мертвецов, на эти призраки, восстающие из могил. Куда это они смотрят?

Клоддс (подходит к Лоренсу и смотрит). Это маршал проходит через лагерь.

(Буря голосов вдали.)

Голоса из лагеря. Ирод! Ирод!

Лоренс. Они его поносят.

Симпсон (недовольно). Ему не следовало бы показываться там.

Клоддс. Он медленно подвигается среди рева и угрожающе поднятых рук.

Лоренс. Его не разжалобишь.

Симпсоя (недовольно). Так не годится. Его место не там.

Майлс. Они растерзают его.

Ричард Карнби. Экая дрянь! Видели? Она бросила в него грязью!

Солдаты. Подлая тварь!

(Один из солдат прикладывает ружье к щеке.)

Ричард Карнби. Ну, стреляй же!

(Среди угрожающих криков Клиффорд показывается я глубине сцены, поднимаясь по склону kopje. Он отводит палкой наведенное дуло ружья. Невозмутимо счищает с себя грязь. Солдаты берут ‘на караул’. Он отдает честь.)

Клиффорд (направляясь к Майлсу). Вы посетили лагерь, доктор? Что вы думаете предпринять?

Майлс. Слишком много следовало бы предпринять.

Клиффорд. Самое неотложное.

Майлс. Все неотложно.

Клиффорд (Лоренсу). Распорядитесь вырыть канавы, чтобы отвести воду, которая протекает в палатки. Вы мобилизуете все здоровые рабочие руки среди заключенных.

Симпсон. Никогда они не согласятся работать, даже ради собственного блага. Страдания для них вопрос чести.

Клиффорд. В таком случае вы возьмете команду солдат (Знаки недовольства среди солдат.) Что касается пайков — они недостаточны, я уже сказал вам, чтобы вы купили на мои деньги все, что сможете достать.

Солдаты (недовольно). Все для них.

Майлс. Самое худшее — это скопление такой массы народа.

Клиффорд. Вечно бессмысленные перегибы при выполнении моих приказов. — Кто велел привести эту новую партию женщин и детей?

Симпсон. Генерал Грехем.

Клиффорд (подавляет гневный жест). Я приказал заключать в лагерь только тех, кто открыто действует против нас.

Симпсон. Все настроены к нам враждебно. Они даже перестали скрываться. Они всячески стараются провоцировать нас с тех пор, как обнародована прокламация.

Клиффорд. Да, все они приносят себя в жертву, чтобы сделать меня ненавистным. Несчастные! Я это предвидел. — Пусть будет так. Мне что за дело? (Новая толпа пленных проходит по сцене.) Еще! (Пожимает плечами и оборачивается к пленным, которые нагло смотрят на него в упор.) Это не здешние. (Молодому человеку с очень смуглым цветом кожи, тонким безбородым лицом и умными горящими глазами.) Кто вы?

Пленный. Итальянец. Из области Риччотти.

Клиффорд. Почему вам не сиделось на родине?

Пленный (дерзко). А вам?

Клиффорд. Италия не враждебна Англии.

Пленный. Все, что несправедливо, враждебно мне.

Клиффорд. Вам хватило бы работы на родине.

Пленный. Я боролся и там. Изгнанный из моего отечества, я служу ему, защищая угнетенных. Мое отечество всюду, где попрана свобода.

Клиффорд. Откуда вы?

Пленный. Сицилиец. Из Кальтанизетты.

Клиффорд. Я знаю вашу родину. — Я был там много лет назад с вашим Гарибальди.

Пленный. Вы? — Вы были с нами? — А теперь?

Кляффорд. Прошли те времена. Это была безумная вера в возрождение мира. Мир не изменился и никогда не изменится. Вы запоздали на полвека. Теперь нации оспаривают друг у друга вселенную. Горе тому, кто слагает оружие и на миг поддается сантиментальности!

Пленный. Что мне до ваших наций! Я гражданин мира. Я объявляю войну вашей дряхлой, обагренной кровью Европе! И пусть погибнет цивилизация, если во имя нее должны совершаться преступления!

Клиффорд. Такую тяжелую машину не остановишь, бросившись под ее колеса.

Пленный. Пусть она раздавит меня! Но никто не увидит меня ренегатом подобно вам, и никогда не подниму я оружия против моих убеждений.

Клиффорд. Говорите более рассудительно. Вы ребенок. Вам все это легко. Вы ни с чем не связаны, не признаете никаких законов. Вы не утруждаете себя мыслью ни о последствиях ваших поступков, ни о том, принесут ли ваши безрассудные действия какую-нибудь пользу делу, которому вы служите. Когда-то я был таким же, как вы. Придет время, и вы станете таким, как я.

Пленный. Никогда.

Клиффорд. Время уравнивает все. Время гнет, изнашивает, стирает все. — Дайте мне слово, что вы не убежите. Вы свободны.

Пленный. Даю вам слово, что употреблю все усилия, чтобы убежать.

Клиффорд. В таком случае, вы будете препровождены в Кептаун, где с вами будет поступлено по закону.

(Берет под козырек. Пленного уводят.)

Симпсон. И чего эти иностранцы не видели в Африке? Удивительная мания соваться в чужие дела!

Клиффорд (Майлсу). Он счастлив. И я был таким, Майлс. Для меня мало значило, согласны ли мои действия с интересами государства или с разумом. Я был послушен только инстинкту. Как легко подчиняться своему сердцу, и как трудно действовать без всякой страсти! Как ненавидеть, когда ты не молод? И как сражаться, когда нет ненависти?

Майлс. Служба, маршал.

Клиффорд. Чиновником надо родиться.

(Дебора с мальчиком появляется перед маршалом)

Клиффорд. Зачем вы пришли, сударыня?

Дебора. Я пришла занять свое место среди моего народа, я требую, чтобы меня заключили в лагерь вместе с остальными.

Клиффорд. Я не вижу никаких оснований уступить вашему желанию.

Дебора. Я имею право на такое же обращение как и остальные.

Клиффорд. Упаси боже! Я ваш гость. Я буду защищать вас от невзгод войны, насколько это будет в моих силах.

Дебора. Не желаю привилегий. Бесчестно находиться в безопасности, когда другие страдают.

Клиффорд. Было бы бесчестно с моей стороны согласиться на вашу просьбу. Вы не понимаете, чего домогаетесь. Неужели вы хотите подвергнуть опасности жизнь вашего ребенка?

Дебора. Значит вы признаете, что послали этих невинных людей на верную смерть?

Клиффорд. Я не обязан объяснять вам мое поведение. Милость или немилость — я так хочу, и этого довольно. Воля победителя закон для побежденного.

Дебора. Пусть же этот, железный закон обернется когда-нибудь против вас!

Клиффорд. Мы всегда готовы к превратностям судьбы. Раз вы не можете изменить судьбу, покоритесь.

Дебора. Никогда мы не примиримся с гнусным насилием, попирающим наши права.

Клиффорд. А вы? Разве вы сами никогда не злоупотребляли силой? Разве эта земля ваша? Разве не принадлежала она другим, когда вы пришли сюда? И разве вы отнеслись с большим уважением к правам ее владельцев?

Дебора. Каких владельцев?

Клиффорд. Тех негров, которых вы поработили.

Дебора. Что мне за дело до этих рабов? Какое отношение между ними и нами?

Клиффорд. Они тоже люди.

Дебора (пожимая плечами). Что за нелепость!

Клиффорд. Они тоже страдали.

Дебора. Речь идет не о чужих страданиях, а о том, что страдаем мы.

Клиффорд. Все от бога. Склонитесь перед его волей.

Дебора. Только на него я и надеюсь. Он отмстит за нас.

Клиффорд. Но ведь он же и поразил вас.

Дебора. Неправда! Господь с нами.

Клиффорд. Он и с нами тоже. Его имя начертано на наших знаменах.

Дебора. Это не наш бог. Ваш бог — не бог. Вы подвергаете гонению бога, но он восторжествует, он сокрушит вас, раздавит, как солому под колесами телеги.

Клиффорд. А если ваша вера обманывает вас? Если бог вас оставил?

Дебора. Это невозможно. Тогда бы не было бога!

Клиффорд. Кто знает?

Дебора. Тогда остались бы мы. Бомбардируйте наши города, опустошайте нашу землю, уничтожьте все наше мужское население, насилуйте женщин и девушек. Их дети, ваши дети отомстят за нас*.

* ‘Вы можете бомбардировать наши города и разрушать наши деревни, убивать молодых людей, стариков и детей. Вы замирите Африку, как три века тому назад Кромвель замирил Ирландию. Наступит тишина, но это не будет мир. Уничтожьте, если можете, все мужское население. Довольно, если останется пять тысяч беременных африканских женщин: они восстановят народ, который вы считали уничтоженным’. Оливия Шрейнер. (Прим. автора.)

Клиффорд. Сударыня, прошу вас, не приобщайте к нашей ненависти эти невинные существа. Храните их души вдали от наших горестей, и без того они слишком рано узнают их. (Наклоняется к мальчику, который, освоившись с ним, смотрит на него и играет темляком его сабли.)

Дебора. Не троньте его. Вы убили его отца.

Клиффорд. Не будьте так жестоки, перед нами несчастный, который обнимает несчастного.

(Садится на откос и берет ребенка на колени. Разговор происходит в стороне от других.)

Дебора (помолчав, более тихим голосом). Отчего умер ваш ребенок?

Клиффорд. От дифтерита.

Дебора. И жена тоже? (Клиффорд утвердительно кивает.) Она умерла раньше, чем он?

Клиффорд. Нет, пережила его.

Дебора. Несчастная женщина! (Клиффорд целует ребенка.) Вы знаете, что такое страдание. Скажите, как хватает у вас жестокости причинять его другим?

Клиффорд. Мы не вольны в поступках. Нас винят в них потому, что мы являемся начальниками. И чем выше наша должность, тем полнее наше подчинение.

Дебора. Я не принимаю этих жалких оправданий. Каждый отвечает за свои поступки. Вы сами говорили это. Лучше уж я буду ненавидеть вас, чем презирать.

Клиффорд. Я принимаю ответственность за свои действия, но приказ исходит не от меня, он исходит от отечества. Я солдат, и я повинуюсь.

Дебора. Разве вы отказались от прав человека, став солдатом? Мне об этом говорили: все ваши армии таковы. Воля командира — вот их единственный закон. Если командиру вздумается дать им приказ убивать своих братьев, то европейские солдаты, говорят, исполнят его без колебаний. И вы смеете утверждать, что несете нам цивилизацию? Мы свободнее вас. Мы признаем только одного господина: нашу совесть.

Клиффорд. Мир не так прост, как вам кажется. Ваш кругозор ограничен этими пустынными пространствами, где человек царит, никем не стесняемый в своих действиях, разве только богом. Вам не знакомы человеческие муравейники, большие европейские государства, где человек тонет в массе других людей. Над законами индивидуальной совести стоят законы нации, и тщетны попытки личности сопротивляться им. Она будет раздавлена, и другие возьмут на себя ее обязанности. Не будь меня, на моем месте был бы другой, который быть может пользовался бы своей властью еще более жестоко, чем я.

Дебора. Люди позволяют себе любые подлости под тем предлогам, что препятствуют худшему злу и делают немного добра. Эта умеренная доброта злейший из пороков, ибо она развращает слабых. Все или ничего! Враги или друзья! Преступление имеет степени, но и самое маленькое преступление есть преступление.

Клиффорд. Прощайте, сударыня. (Холодно кланяется.)

Дебора. Нет, это невозможно! Вы лучше ваших поступков. Вы принуждаете себя быть жестоким. Ради бога! Вы не совершите этой гнусности, вы не уничтожите честный народ. Помните, что от вас зависит привести к молчанию последние голоса, которые еще кричат о справедливости, от вас зависит убить последнюю свободную армию.

Клиффорд. Неужели вы думаете, что эти массы приводятся в движение моей волей? Я ими руковожу, но они увлекают меня. Если бы даже я имел безрассудство думать так, как вы, то и тогда в моей армии переменил бы убеждения только один солдат.

Дебора. Если вы не можете помешать преступлению, по крайней мере не совершайте его сами.

Клиффорд. Довольно, сударыня, мы не можем понять друг друга.

Дебора. Нет, вы понимаете, вы понимаете… (Берет его за руку... Они молча смотрят друг на друга.) Во имя ваших покойников!

(Клиффорд отворачивается, не произнося ни слова.)

Дебора (хватает ребенка и подносит его к самому лицу Клиффорда). Смотри на него, смотри на убийцу твоего народа! Смотри хорошенько, чтобы запомнить навсегда, и когда ты умрешь, возопи против него и против его сына к господу вместе с тысячами невинных, умерщвленных подобно тебе!

Клиффорд (Клоддсу). Отведите их домой.

Дебора. Дайте мне пойти с моими братьями. (Клиффорд, не говоря ни слова, делает знак Клоддсу.)

Дебора. Берегитесь: для вас будет лучше, если я буду заключена в этом лагере. Заключите меня.

(Клиффорд смотрит в другую сторону. Солдаты подходят к Деборе.)

Дебора. Господи, да будет воля твоя!

(Ее уводят вместе с мальчиком. Молчание.)

Льюис Браун (вбегает запыхавшись). Где маршал? Мне нужно поговорить с ним. А!.. (Замечает Клиффорда и направляется к нему.) Маршал!..

Клиффорд (быстро поднимаясь и взглядывая на Льюиса Брауна с сдержанным гневом). А! И вы здесь? Что нам угодно?

Льюис Браун (не обращая внимания на тон Клиффорда). Маршал, неотложное дело! Вода затопляет шахты. Гульд-Фонтейн под угрозой. Мне нужна сотня людей для борьбы с наводнением. Благоволите отдать приказ.

Клиффорд (со сжатыми губами). Я не отдам никакого приказа.

Льюис Браун (изумленно). Я полагаю, что вы меня плохо поняли…

Клиффорд. А я уверен, что вы меня отлично поняли. Я не отдам никакого приказа.

Льюис Браун (пораженный). Почему же?

Клиффорд. Потому что мои солдаты измучены, и я сохраняю их силы для другой работы.

Льюис Браун (с раздражением). Маршал… Я вижу, что плохо выразился. Я не прошу, я требую.

Клиффорд (вспыхнув). Требуете!.. Разве вы хозяин? Разве вам подчинена армия? Ах, так! Вы воображаете, что из любви к вам и вашему золоту мои солдаты идут на смерть, а я рискую своей честью — уж не говоря о жизни. Довольно того, что люди так думают. Довольно того, что ты втянули страну в эту злосчастную войну, обманув ее нашими лживыми фразами, довольно того, что вы умышленно смешиваете отечество с вашими спекуляциями и посылаете на верную смерть тысячи людей, назначая победы на определенные числа. Довольно того, что вы будете эксплоатировать землю, удобренную нашей кровью. Пускай земля и золото принадлежат вам: кровь наша вам не принадлежит. Мы умираем, чтобы смыть позор, которым клика биржевых спекулянтов запятнала честь нации.

Льюис Браун. Маршал… таких слов… я не потерплю…

Клиффорд. Вы потерпите. Что сказано, то сказано.

Льюис Браун. Но это разорение!.. Подумайте, прошу вас… спокойно… не раздражаясь… Затопленные рудники… Если не принять меры немедленно, понадобится год на возобновление работ… Как я должен по вашему поступить?

Клиффорд. А мне какое дело?

Льюис Браун. Это недопустимо! Вы забываете, что интересы Компании, которую я представляю, неотделимы от интересов правительства… Золото тоже составляет часть величия государства… Вы действуете, как мятежник… Берегитесь. Я буду жаловаться…

Клиффорд. Телеграф к вашим услугам. Передайте правительству мои слова. Сообщите, что пока я здесь командую, я буду командовать один и при первой попытке какого-нибудь биржевого генерала отдавать мне приказания! спроважу его под конвоем на побережье, а если им это не нравится, сейчас же подаю в отставку.

Льюис Браун (сраженный). Маршал…

(Присутствующие ошеломлены. Доктор делает знак Льюису Брауну замолчать, а остальным удалиться. — Гнетущая тишина. — Льюис Браун, которому доктор тихо говорит что-то, уходит взбешенный и сбитый с толку.)

Майлс (подходит к Клиффорду, возбуждение которого падает после ухода Льюиса Брауна.) Я вижу, болезнь прогрессирует, мой бедный друг. Что здесь произошло? Я никогда не видел вас таким. Вы всегда так владеете собой! Много лет мы живем вместе, и нам выпадали тяжелые минуты. В Индии, в Афганистане, в Египте мы знали плохие дни. Однако ничто не в силах было нарушить вашу невозмутимость. И на долю этого жалкого Льюиса выпала честь вывести вас из себя! Что он вам сделал, этот дурак? Будьте осторожны, мой друг.

Клиффорд. Да, я сам чувствую, что это смешно. Слишком много чести для этих негодяев волноваться от их слов. Но я больше не в силах сдерживаться. Довольно, Майлс, я сыт по горло.

Майлс. Разве что-нибудь случилось? Ведь все по-старому. Сегодня все так же, как было вчера.

Клиффорд. Да, это верно.

Майлс. Видите ли, Клиффорд, болезнь происходит в значительной мере от мании, которая появилась у вас с некоторого времени, все анализировать, исследовать каждый свой поступок, стараться понять людей и вещи. Я только что наблюдал за вами. Вы расспрашивали пленного, говорили с женщиной, вы спорите с ними. Это ослабляет активность, это опасно для душевного здоровья. Никогда не следует стремиться проникнуть в мысли другого. Это хорошо для писателя, который говорит и ничего не делает, как наш бедный Карнби. Но для чего это нам, людям, которые должны работать? Мы только теряем время, и когда у человека голова не совсем в порядке, как у нас в настоящий момент, — вы меня простите, Клиффорд, — это опасно. Разве имеет какой-нибудь смысл искать мотивы поступков своего противника? Ей богу же, мы отлично знаем, что все имеет свои причины. Если бы мы захотели считаться с ними, то кончилось бы тем, что были бы не в силах и пальцем шевельнуть. Я знаю для вас только одно лекарство: не думать.

Клиффорд. Не думать, легко вам сказать! — Но нет, мой дорогой, вы ошибаетесь, меня волнуют вовсе не мотивы их поступков. Все мотивы друг друга стоят, и их и наши: грош им цена. Тут есть кое-что другое, чего я не могу вынести. Через остальное, вы ведь видели, я могу перешагнуть, как ни неприятно вести войну, в которую не веришь. Но это, это слишком.

Майлс. Что — это?

Клиффорд. Пустяк. Вот то, что произошло сейчас.

Майлс. Сейчас? — Что бы это могло быть? — Погодите, — у меня тогда мелькнуло подозрение, но все-таки я не думал… Неужели эта женщина могла вскружить вам голову?

Клиффорд. Какая женщина?

Майлс. Что за вопрос! Та, которая была здесь.

Клиффорд (после минутного раздумья). Вы глупы, Майлс. — Нет, нет, со всем этим покончено. Боже упаси, никогда не забуду мою бедную Мод, уснувшую в этой земле! Как вы могли подумать?

Майлс. Эка важность! Ни смерть, ни жалость, ни какие-либо иные мотивы никогда не служили препятствием для этого рода безумия. Что тут невозможного? Она-то несомненно питает к вам чувства.

Клиффорд (недоверчиво). Она, мужа которой я убил, она, которая поносит меня злобными угрозами!

Майлс. Да, да, это их женский прием. Слова женщины ничего не говорят. Верьте мне, я в этом деле знаток. Я внимательно наблюдал ее. Она вкладывает слишком много страсти в свою ненависть.

Клиффорд (сухо). Тем хуже для нее. И какое мне дело? Нет, мне жаль ее, вот и все, мне жаль ее, и жаль даже не ради нее самой.

Майлс. А ради кого?

Клиффорд. Вы видели этого ребенка?

Майлс. Этого мальчонку, которого она везде таскает с собой?

Клиффорд. Вы заметили?..

Майлс. Что заметил?

Клиффорд. Довольно с меня! Я не могу его выносить.

Майлс. Что? Этого ребенка? Не понимаю.

Клиффорд. Все остальное, все, что хотите, только не это! — Довольно. Я слишком долго боролся с собой. Ставлю точку.

Майлс. Иными словами, хотите?..

Клиффорд. Сложить с себя командование, да.

Майлс. Подождите еще.

Клиффорд. Ждать, вечно ждать. Изо дня в день это слово тащит меня за собой. Всю жизнь я провел в том, что откладывал свою жизнь на завтра.

Майлс. Мы накануне развязки.

Клиффорд. Нет, я лучше вас вижу, сколько страданий и крови потребует еще эта война. А если бы даже это был конец, я уступаю честь другим.

Майлс. Вы наверное в очень уж ненормальном состоянии, если не хотите пройти до конца путь, который вы себе избрали.

Клиффорд. Ну да, я болен. В самом деле болен, Майлс. Вы это прекрасно знаете. Пусть другой займет мое место. Разве я настолько необходим армии? Разве нельзя меня заменить?

Майлс. Конечно. Вашим преемником будет Грехем.

Клиффорд. Он или другой. В Англии нет недостатка в хороших офицерах.

Майлс. В ожидании своего назначения он закончит ваше дело.

Клиффорд. Пусть на его долю выпадет печальная слава связать с этим делом свое имя!

Адъютант (приносит донесение). Маршал!..

Клиффорд (торжествующе). Они в моих руках! Симпсон! Лоренс! Я готов был пари держать: они запутались в собственных сетях.

Майлс. Что вы еще придумали?

Клиффорд (так же). Видите ли, когда хочешь победить, не к чему навязывать свои планы противнику. Надо притвориться, будто он вовлек тебя в ловушку, самому расставить те сети, которые он собирался расставить тебе, и обратить против него его же собственное оружие. Нет, доктор, что бы вы там ни говорили, а иногда мания читать чужие мысли бывает полезна. (Пишет на колене приказы, которые передает Лоренсу.)

Грехем (подходит). Неприятель приближается.

Клиффорд (очень холодно). Знаю.

Грехем. Он внезапно переменил направление и идти на дивизию Гаркура. Я всегда считал, что это наш слабый пункт и что опасно его обнажать, бросая кавалерию на преследование бегущих.

Клиффорд. Хорошо. Не мешайте его движению.

Грехем. Гаркур требует подкреплений.

Клиффорд. Пусть отступит.

Грехем. Они овладеют переправой.

Клиффорд. Пусть переправляются.

Грехем. Должно быть у них всюду есть шпионы. Кто мог предупредить их так скоро, что путь свободен?

Клиффорд. Я.

Грехем. Вы? — А! Это другое дело.

Клиффорд. Они хотят прорваться. На здоровье. И я этого хочу. — Пусть войдут. Обратно они не выйдут.

Грехем. Их отступление…

Клиффорд. …отрезано. Я знал, что они будут здесь сегодня ночью. Кавалерии Гаркура отдан приказ после мнимого преследования отступать назад форсированным маршем. И вы, Грехем, тоже отправитесь сейчас же через Утрехт и Назарет и свернете в сторону переправы, которую совершите вслед за ними. Гребни холмов заняты. Нам ничего не остается, как только ждать, быть настороже. Дичь приближается.

Офицеры (в восторге). Ура! — На этот раз им не спастись.

Симпсон. Говорят, президент с ними.

Лоренс. Вот он — последний удар, который прекратит страдания этого жалкого народца,

Клоддс. Они никогда не сдадутся.

Снмпсон. В таком случае, они будут истреблены.

Грехем (с досадой). Я с удовольствием намечаю, что вы умеете, когда надо, пользоваться сильными средствами. — Поздравляю.

Клиффорд. За дело! (Он дрожит.)

Майлс. У вас зуб на зуб не попадает. Наденьте пальто. Ледяной дождь. Эта проклятая страна дышит лихорадкой.

Грехем. Вы как будто больны. Вы не боитесь, что вам станет хуже?

Клиффорд. Я здоров, генерал, и чувствую себя превосходно. — Идем!

(Уходят.)

Майлс (следует за ними). Подаст в отставку! — Зарок пьяницы или охотника! Кто пил, тот будет пить. Кто убивал, тот будет убивать. Жалеют дичь, но ей от этого не легче. (Уходит.)

(Солдаты на посту остаются одни. Надвигается ночь. Оуэн и Алан сидят у костра. — Молчание.)

Алан. Когда это кончится?

Оуэн. Я уж чувствую: сегодня ночью опять подстроят этим беднягам какую-нибудь каверзу.

Алан. Поскорей бы это кончилось! Если уж нужно их перебить, пусть поторопятся.

Оуэн. Разумеется. Когда убивают животное, стараются не причинять ему страданий.

(Молчание.)

Алан. В каком гневе был маршал!

Оуэн. С тех пор как мы потеряли маршальшу и мальчика, он совсем переменился. Днем еще не так заметно: он занят, не думает. Но по вечерам, один дома, он целые часы сидит неподвижно или говорит сам с собой. Совсем не спит. Такой он всегда вежливый, такой мягкий, а сердится на меня за всякую мелочь. Вчера ночью я подслушал. Он говорил о своем мальчике.

Алан. Бедняга! И зачем только бог посылает детей, если сейчас же берет их обратно?

Оуэн. Нет, все-таки хорошо иметь этих малюток даже несколько лет.

Алан. Слишком много горя потом, когда они уходят.

Оуэн. Мы ведь знаем, что все кончается горем. Надо принимать мир таким, как он есть.

Алан. Если бы у нас было только свое горе! Но ведь мы и других заставляем страдать.

Оуэн. Лучше все-таки страдать, но пожить — не правда ли?

Алан. Может быть. Только я не знаю почему.

Оуэн. И я тоже. Но я это чувствую.

Алан. Как все это трудно понять, все! (Машинально показывает на небо и на долину. Молчание.)

Оуэн. Надо поддерживать огонь. (Ворошит костер.) Целый день мокнешь под дождем. А когда заходит солнце, плечи леденеют.

Алан. Посмотри-ка туда, Оуэн.

Оуэн. Огни на холмах. Это неприятель.

Алан. Такие же огни, как у нас. Они подавали сигналы с одной горы на другую.

Оуэн. И волынки перекликались в темноте.

Алан. И колокольчики коров, помнишь?

Оуэн. Казалось, что они ходят кругом. Они доносились с озер.

Алан. Озера! Звезды плавали в них совсем как рыбы.

Оуэн. Как далеко мы забрались, Алан! — Зачем мы пришли сюда?

Алан. Зачем?

Унтер-офицер (зовет его). Алан!

(Алан встает, не отвечая.)

Оуэн. Ты уходишь?

Алан. Моя очередь стоять на часах.

Оуэн. Ну ладно! — Хорошо хоть, что дождь перестал.

Алан. Не знаю, что со мной делается. Такая тоска.

Оуэн. И у меня тоже. Невесело все это.

Алан. В конце концов… (Уходит.)

Оуэн. Смотри в оба. Неприятель далеко. Но никогда нельзя знать.

(Алан присоединяется к патрулю, который уходит. Другие солдаты возвращаются с караула и подходят к огню. Они греются, едят и курят.)

Солдаты.

— Я промерз до костей. — Собачья погода!

— Посмотри. (Показывает сапоги.) Подошвы продрались. Все разваливается.

— А вечером, когда надо набраться сил, жри эту гадость,

— Ровно столько, чтобы не сдохнуть с голоду!

— А потом ложись и спи в грязи и в воде!

— Ужасно! Лучше уж умереть.

— Вы слишком чувствительны. Избаловали вас. Попробовали бы, вот как я, с детства ночевать в лондонской грязи, так нашли бы, что здешняя еще хорошо пахнет. Не хватает еды? Все-таки поесть можно. И обогреться можно, и делать нечего. Ни о чем не надо думать. Я не нахожу, чтоб так уж было плохо. Да и вообще, худо ли, хорошо ли, так или эдак, наплевать мне на все. Как ни верти, все равно мы герои.

— Хороши герои! Если б хоть воевали! Да не тут-то было. Только подойдешь к ним ближе, они снимаются с места. Идешь вперед, они проходят сзади. Идешь назад, они проходят впереди. Никогда их не видишь, даже когда они тут: прогуливаешься спокойно, и вдруг выстрел, ни за что не сказать, откуда. Они крадутся по траве, как змеи. Это не люди. Это призраки.

— Но теперь они кажется попались.

— Да, да, знаем мы эту песенку. Двадцать раз уже так было.

— А может быть теперь по-настоящему.

Эбенезер. Ах, если бы!.. Свиньи! Довольны мы с ними намучились! Господи, пусть бы хоть на этот раз попали к нам в руки, уж мы бы им отомстили, уж мы бы переломали им ребра, раскроили им черепа. Подлые твари!

— Гм! А я не чувствую к ним ненависти.

— Да, знаю я тебя, ни одного не пощадишь.

— Разумеется. Но злобы у меня нет.

— Да, как у кухарки, которая не питает ненависти к цыпленку, но сворачивает ему шею.

Эбенезер. Ну, а я так со злобой, и вовсе не скрываю этого. — Смотри, чтоб огонь не погас! Изжарил бы их живьем, воткнул им вертел в зад!… Канальи! Они смеют затягивать войну своим дьявольским упорством. — Надо быть безумцами, дикими безумцами, бешеными собаками, чтобы сопротивляться! Сопротивляться кому… Англии! Ах, негодяи!

— Послушай, но ведь это естественно… то, что они делают.

Эбенезер. Что! Что! Это естественно?

— Чорт возьми! Народ, на который напали!

Эбенезер. Это не народ. Это мятежники. Народ должен быть многочисленным. А это кучка, банды оборванцев!

— У них даже мундиров нет. Это не армия.

— Это дикари, людоеды. Разве ты не знаешь, что это старое чучело Пауль Крюгер приказал один раз зажать голую девушку между двумя досками и пилить ее живьем за то, что она не хотела выдать военную тайну?

— Не может быть!

— Так сказал преподобный Алсопп*.

* Преподобный Джон Алсопп (I. A. Hobson, ‘The psychology of Jingoism’). (Прим. автора.)

— Ах, разбойник! Ну, попадись он мне в руки!

— Как бы не так! Удрал плут со своей мошной.

— А меня больше всего возмущает лицемерие этих ханжей, которые в одной руке держат библию, а в другой маузер.

— Ах, чорт!

— Что ты ищешь?

— Я потерял мой Новый Завет!

— Я дам тебе.

— Нет, я хочу иметь свой.

— Так попроси завтра новый у миссис Симисон. У них там целые кипы.

— Завтра схожу.

— Здорово интересные там истории. — Да, хорошо написано.

— Что мне нравится больше всего, так это предисловие лорда Уолсли.

— И Union-Jack* на обложке**.

* Национальный флаг Соединенного королевства (Англии, Шотландии и Ирландии). (Прим. перев.)

** Английские солдаты, отправляясь в Африку, получали каждый по экземпляру Нового Завета с Union Jack и предисловием Уолсли (Hobson, там же). (Прим. автора.)

Эбенезер (упрямо возвращаясь к своей идее). По какому праву они защищаются? Это подло. Надо их убивать без всякой жалости, как зачумленных крыс!

— Послушай все-таки… а если б к нам так ворвались...

Эбенезер. Ничего не желаю слушать. Надо быть отъявленным жуликом, чтобы сопротивляться солдатам короли. Когда Англия требует от какой-нибудь страны подчинения, этой стране должно быть только лестно, что на нее пал выбор и что она станет частью самой славной в мире империи.

— Но они может быть не понимают этого. Надо бы им объяснить…

Эбенезер. Бьешься, бьешься, чтобы объяснить им, а они притворяются, что не понимают. Они упрямы, как ослы. И потом, довольно объяснений! Англия имеет право владычествовать над миром. Если она еще позволяет существовать некоторым другим нациям, так только из снисхождения. Но я прекрасно вижу, что в конце концов придется захватить все, во славу божию, ибо более сильные должны управлять более слабыми: так уж мир устроен.

(Глубокая тишина.)

Солдат (вполголоса, указывая на окружающие пустынные пространства). Какая ширь!… Теряешься тут…

(Молчание.)

Оуэн (серьезно). Более сильные, товарищ?… Кто более сильный?… не надо так говорить. Мы всегда слабы в каком-нибудь отношении…

(Тишина. Они смотрят на огонь. Вдали часовой кричит два раза: ‘Кто идет?’. Слышно, как за кем-то гонятся. Потом два выстрела. Чей-то голос зовет на помощь. Солдаты тотчас же бросаются к ружьям и бегут с руганью. Вдали голос кричит: ‘Сюда, товарищи!’ — Они возвращаются, неся раненого Алана.)

Алан (слабым голосом). Тот тоже ранен. Я видел, как он упал.

(Несколько солдат уходят и возвращаются с раненым итальянским пленным.)

Эбенезер. Подлец! (Хочет убить его ударом приклада.)

Алан. Не надо!

Оуэн. Оставь! (Удерживает руку Эбенезера. — Обоих раненых кладут у костра.)

Молодой итальянец (вызывающе). Чуточку терпения, я ухожу. Пора нам распрощаться. Не в моих правилах уходить по-английски.

Солдаты. Это тот итальяшка, что разговаривал с маршалом.

— Он хотел бежать.

Алан (Оуэну). Вот видишь, видишь, у меня было предчувствие! Ах, боже мой!

Солдаты. Отнесем его на перевязочный пункт.

Алан. Ох! Ради Христа, не трогайте меня!

Солдат. Нельзя. Он умрет по дороге.

Оуэн (солдату). Молчи. Не надо так громко!

Алан. Нет, только не в лазарет! Не покидайте меня!

Оуэн. Да, ты останешься здесь. Не двигайся. Это пустяки.

Алан. Нет, я чувствую — это конец.

Оуэн. Да нет же.

Алан (плачет. — Через минуту). А он?

Итальянец. То же самое. Подожди меня, отправимся вместе.

Алан. Куда он ранен?

Итальянец. Хуже нельзя. В спину. Такая уж незадача! Вечно судьба играет со мной штуки. Но эта — самая поганая из всех. Никакой надежды! Крышка! Ну и пускай. Когда судьба тебя преследует, смейся ей в лицо. Это ее бесит. Хоть я и побежден, а все-таки я сильней. (Алан стонет.) Тебе больно?

Алан. Да. — А тебе?

Итальянец. Я думаю!

Алан. Почему ты убил меня?

Итальянец. Ты хороший парень. Почему же ты выстрелил первый? Я только защищался. Я хотел бежать. Разве ты не мог оставить меня в живых?

Алан. Не знаю, почему я сделал это. Они меня заставили.— Мне холодно! — Оуэн, где наша родина? Поверни меня лицом к ней. — Ах! Это небо, эти звезды, я ничего не узнаю. Ничего. Это не мое небо. Я погиб. Вы уедете, вы покинете меня, одного в этой земле.

Итальянец. Ничего, я составлю тебе компанию. Я тоже из старой Европы. Не бойся, мы не будем одиноки. Тысячи товарищей останутся с нами. Может и вы тоже, а? Еще долгие годы мы будем слышать над собой гул шагов наших европейских братьев.

Алан. Как ты жил там? Есть у тебя родные, которые ждут тебя?

Итальянец. У меня есть старуха мать в Кальтанизетте, но она не ждет меня. Потом есть целая куча братцев и сестер, маленьких и больших, бог весть, где они все обретаются. Жить было не легко. Мама и сказала нам: ‘Ну, мои милые, выпутывайтесь сами, как знаете, живите сколько сил хватит, жизнь, несмотря на все, хорошая штука. А когда больше не в силах будете жить, постарайтесь выбрать себе смерть: умереть тоже не плохо, когда ничего другого не остается’. Я так и сделал. Я не мог жить счастливо и выбрал лучшую из смертей. Я не жалуюсь. Приятно умирать за правое дело.

Алан. Ах, зачем я пришел сюда? Для чего? Для чего?

Итальянец. Вот это правильно, вы нехорошо поступили, товарищ, явившись сюда забрать чужую страну.

Солдаты (постепенно присоединяются к разговору). Мы в этом не виноваты. Такая уж судьба.

Итальянец. Глупости! Никакой судьбы нет. Нет ничего кроме нас. Вы дети. Верите в бога. Бога нет. Нет ничего, ничего кроме нас. Будем исполнять свой долг, и все пойдет хорошо.

Оуэн. Нет, мир плох, все плохо.

Итальянец. Если мир плох, так оттого, что мы делаем его плохим.

Оуэн. Ах, как трудно все понять!

Итальянец. Что тут трудного? — Если б вы взглянули на нас в нашем лагере, все было бы просто у нас. Там сотни таких, как я, они собрались отовсюду: из Франции, из Германии, из Америки, есть такие, что сражались друг против друга. Это люди разных национальностей, разной религии, есть богатые и бедные, оборванцы и аристократы. По правде говоря, трудно нам столковаться, да и те, которых мы пришли защищать, не очень-то располагают к себе, они видят в нас скорей врагов, чем друзей. Но они неправы, и все тут. Это ничуть не доказывает, что у нас нет оснований защищать их, когда они страдают за справедливость. — Это действует благотворно. Чувствуешь, что все люди братья, что нет ни племен, ни религий, ни оттенков кожи или мыслей, что есть только люди, которые помогают друг другу и любят друг друга, это рай на земле.

Оуэн. Но, братец, вы тоже поступаете дурно: вы убиваете нас.

Итальянец. Нельзя одним взмахом переделать, мир. Наша маленькая Европа вынуждена защищаться. Терпение. Все устроится.

Алан. Ах! Я поступал дурно, я поступал дурно!

Эбенезер (вспыхнув). Эдакие свиньи! Эдакие свиньи — все эти банкиры, министры, генералы! Негодяи, заставляют убивать и мучить бедных людей ради своего честолюбия, своего золота!

Алан. О, боже! Простишь ли ты меня?

Итальянец. Оставь бога в покое и прости себя сам. Это не твоя вина. Делая самое худое дело, ты был ведь уверен, что поступаешь, как нельзя лучше.

(Алан тихо плачет.)

Оуэн. Тебе больно?

(Алан не отвечает.)

Алан (едва слышно). Креджи, не сыграешь ли ты в последний раз ‘Auld langsyne’*.

* По-шотландски: ‘Минувшие времена’. (Прим. перев.)

(Не говоря ни слова, один из шотландских солдат берет свою волынку и начинает играть жалобную песню. Все мало-по-малу подхватывают заглушёнными голосами медленный печальный напев, который постепенно крепнет. Они неподвижно сидят вокруг костров и курят, устремив глаза на огонь. Алан делает усилие, чтобы приподняться.)

Оуэн (наклоняясь и поддерживая его). Что ты хочешь?

(Алан, не отвечая, с трудом протягивает руку к итальянцу. — Взволнованный итальянец молча привстает и, сделав над собой нечеловеческое усилие, наклоняется и целует его. — Они умирают. — Вдали барабан выбивает вечернюю зорю. Голоса смолкают внезапно, посреди песни, волынка жалобно тянет одну ноту, не докончив фразы.)

Эбенезер (смотря на мертвых). Кончено. (Хочет разделить их.)

Оуэн. Оставь их вместе.

(Солдаты продолжают сидеть молча, погруженные в раздумье, с трубками во рту. — Луна сияет над долиной. — Приходит унтер-офицер.)

Унтер-офицер. Сбор!

(Все машинально встают, кроме Оуэна.)

Солдат. Опять, сержант?

Унтер-офицер. Он идет.

(Солдаты собираются неспешно, молча. Оуэн продолжает сидеть, размышляя. Один из товарищей прикасается к его плечу.)

Оуэн. Куда мы идем?

Солдат. Кто его знает. Куда они прикажут, эти дьяволы. Наверно драться.

Оуэн. Опять?

Солдат. А что же делать? Надо повиноваться.

(Оуэн встает.)

(Солдаты строятся в шеренги. В момент ухода, среди общей тишины, Эбенезер яростно грозит кому-то кулаком и кричит.)

Эбенезер. Канальи! Канальи!

Унтер-офицер (сурово). Кому это ты? — (Молчание.) Шагом марш!

(Шеренги трогаются. Оуэн внезапно останавливается, выходит из строя, возвращается назад, тихо опускает на землю ружье и снова садится подле двоих мертвецов у костра.)

Унтер-офицер. Ну, ты чего? Болен?

(Оуэн отрицательно качает головой.)

Унтер-офицер. Тогда вставай!

Оуэн. Я больше не убиваю.

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

Ночь. Яркий лунный свет. — Двор фермы перед домом Деборы. Посредине водоем. В глубине эвкалипты образуют завесу над высокими стенами. Справа ворота, через которые ежеминутно входят и выходят офицеры. Слева дом, несколько ступенек ведут на широкую веранду, где у маленького столика, освещенного фонарем, заваленного бумагами, картами и заставленного бокалами и бутылками с ликером, стоит лорд Клиффорд. Лоренс и Клоддс пишут, сидя на складных стульях. Во дворе у веранды еще один небольшой стол и садовые стулья. Солдаты на часах у входа в ворота. Несколько молодых адъютантов разговаривают во дворе у лестницы в ожидании приказов маршала

Молодые офицеры:

— На этот раз клюнуло! Попались на удочку!

— Они очутились в мешке.

— Грехем занимает один выход, мы другой. Симпсон и артиллерия занимают высоты. Одним махом заберем всех. (Указывая на Клиффорда.) Чего он ждет, чтоб прикончить с ними?

— Будьте покойны. Он знает, когда действовать. (Офицер спускается с лестницы и передает письменный приказ молодому адъютанту, который тотчас же уходит.)

— Может быть это наконец приказ?

(Клиффорд спускается во двор. Несколько высших офицеров обступают и шумно поздравляют его. У него суровое и замкнутое выражение лица, но жесты порывисты и резки. Он то громко смеется, то круто обрывает разговор сухими приказами, переходя от фамильярного тона к повелительному.)

Офицеры (между собой). Это удар знатока. Маршал венчает свою карьеру.

Клиффорд. Господа, не хороните меня так рано! Это еще не последнее мое слово!

Офицер (которому ответил Клиффорд). О! я не имел в виду… Но если это не последнее ваше слово, то во всяком случае последнее слово этих разбойников. Вот и конец войне.

Клиффорд. ‘И сражение кончилось за отсутствием сражающихся’… Это вас беспокоит? Поверьте, война никогда не кончается. Когда она кончается в одном месте, она начинается в другом. В нашей профессии не бывает безработицы. (Он подходит к маленькому столу возле веранды и, не садясь, приказывает принести ликеры, наливает другим и пьет.) — Профессия, которая спекулирует на ненависти, на животной грубости, на всех дурных страстях, будет процветать, пока существует человечество!

(Офицеры сначала смеются, потом смех их становится принужденным, и они смущенно умолкают.)

Офицеры. Когда же мы покончим с ними?

Клиффорд. Терпение.

Другой. Все готово?

Клиффорд. Все готово.

Другой. Чего же мы ждем?

Клиффорд (сухо). Чтобы я подал знак.

Офицер. Любопытнее всего то, что неприятель тоже сознает, что он в западне, и выжидает. Если прислушаться внимательно, можно услышать, как бьются сердца двух армий.

Клиффорд (смеется, потом сухо). По местам, господа.

Офицеры (между собой). Он, как кошка, играющая с мышью.

— Какая тишина! Кто бы поверил, что мы на пороге битвы?

Клиффорд (самому себе). Тишина. Тишина. Красивая ночь, дождь перестал, птицы в ветвях… и через несколько минут раздастся бешеный рев сражения!…

Офицер (подходит). Маршал, стрелок Оуэн отказывается повиноваться. Он произносил речи против войны. Его арестовали.

Клиффорд (стучит по столу с гневом). Несчастный! Мало мне воевать с этими бесноватыми! Надо расстреливать еще и собственных солдат! — Он позволяет себе критиковать приказы отечества! Не надо значит начальства! Если уж солдаты командуют! — Привести его! (Офицер выходит. Клиффорд пьет. Слышно, как за стеной дома проходят войска. Входит доктор. Клиффорд несколько возбуждённо.) А вот и доктор! Вы ждете вашего часа, чтоб завершить то, что мы начнем?

Майлс. Когда вы начинаете?

Клиффорд. Как вы все торопитесь!

Майлс. А вам как будто нравится затягивать ожидание.

Клиффорд. Признаюсь, в этом есть наслаждение: чувствовать нависшую в воздухе катастрофу и думать, что довольно одного твоего жеста, чтобы она разразилась.

Майлс. Старый боец просыпается.

Клиффорд. Лучший момент сражения, это когда оно выиграно прежде, чем началось.

Майлс. Так значит на этот раз они захвачены?

Клиффорд. В моих руках. Стоит мне захотеть. (Смеется.) Это любопытно. Подумайте только, Майлс, что я могу не захотеть… Пейте же. (Наливает ему и себе.)

Майлс (кладя руку на плечо Клиффорда). Нет, мой друг, довольно. Бросьте. Вы уже и сейчас нервничаете больше, чем полагается.

Клиффорд (оставляет стакан и продолжает рассуждать). Я могу… Нет, я ничего не могу. Они захвачены. Но и я тоже. Я больше не свободен.

Майлс. Тем лучше. Это большое счастье не быть слишком свободным.

(Адъютант приносит донесение. Клиффорд читает его. Майлс хочет уйти.)

Клиффорд. Подождите, Майлс, я хотел вам сказать… (Кончает чтение, пишет несколько слов на полях бумаги и возвращает ее адъютанту, который удаляется.)

Клиффорд. Послушайте, Майлс. Вы мой друг, мои старый, верный друг. Вы напомнили мне сегодня, что мы пережили вместе немало трудных минут. Вы помните? В сражении с афганцами нам надо было пробиться во что бы то ни стало, не подобрав наших раненых. Мы знали, какие пытки их ждут. И мы дали друг другу слово, что если один из нас будет ранен, другой прикончит его. Вы вспоминаете?

Майлс. И клянусь богом, я сдержал бы слово.

Клиффорд. Я не сомневаюсь. И я сдержал бы. Мы обещали друг другу. — Так вот, Майлс, сейчас почти то же самое. То есть не врага я боюсь, нет, гораздо хуже, — ну… одним словом… возьмите это. (Протягивает револьвер.)

Майлс. Что?

Клиффорд. Вы дорожите моей честью?

Майлс. Как своей.

Клиффорд. Так вот: если б это оружие оказалось необходимым для ее сохранения, воспользуйтесь им и не дайте осечки.

Майлс. Мой бедный друг, неужели дошло до этого?

Клиффорд (в состоянии крайнего, ненормального возбуждения, возрастающего по мере того, как он говорит, и временами резко падающего). Не бойтесь ничего. Я исполню мой долг, долг солдата. Но это позорное дело, позорное, Майлс. Вы это прекрасно понимаете. Мы только не смеем себе сознаться. — Вы спросите меня, почему же в таком случае я его делаю? А потому, что я уже не хозяин своих поступков. Наряду с голосом совести, я слышу другой голос, который кричит мне: ‘Вперед! Какое значение имеют твои мысли?’ Я представляю собой поле битвы, где столкнулись две враждебные воли. В нормальном состоянии я бы задумал и привел в исполнение свое решение, каково бы оно ни было, не позволяя моей мысли оспаривать его. Но я как-то странно ослабел: мне стыдно себя. Вы были неправы, Майлс, помешав мне уйти. Еще месяц тому назад, я бы мог. А теперь слишком поздно. Отступить или просто остановиться — означало бы не только потерю этой страны, но ущерб английскому владычеству, всей империи. — Повиноваться голосу совести? Я не могу этого сделать, не оказавшись изменником. — Повиноваться отечеству? Это необходимо. Но все мое существо восстает против этого. — Я сделаю то, что сказал, и дойду до конца. Правильно ли я поступаю? Я не хочу думать об этом. Но думаю, помимо моей воли, и голова моя в таком странном, болезненном состоянии, что я не знаю, как поступлю в следующую минуту. Вот почему, Майлс, я обратился к вам со своей просьбой, вы должны обещать мне. Наблюдайте за мной, и если моя воля на момент ослабеет, окажите мне эту услугу, всадите мне пулю в лоб. Вы поняли меня?

Майлс. Да.

Клиффорд. Вы обещаете?

Майлс (после короткого молчания). Обещаю. (Они обмениваются рукопожатием.) Мы не дойдем до этого.

Клиффорд. Надеюсь. Но я хочу доказать этой бездельнице-мысли, что ей не удастся подчинить меня. О, ум опасная штука, когда мы позволяем ему контролировать вопросы долга… Надо держать его в узде… — Я чувствую себя усталым, Майлс. Вы не можете представить себе, какая усталость. Я не сплю. Мечусь. Думаю… знаете… о моем мальчике. Сегодня ночью мне снилось, что он упрекает меня, зачем я заставил его умереть еще раз.

Майлс. Не будем больше говорить об этом.

Клиффорд. Да. — Какого дурака я разыгрываю! Что за нелепая машина — человек! Все держится на одной ниточке. — Вот что, Майлс, я надеюсь не доставить вам этой неприятности. Но на случай, если бы такая глупость произошла, я хочу все-таки написать бумагу для того, чтобы вы могли удостоверить, что действовали согласно моей воле.

Майлс. Да, я думаю, это было бы правильнее.

Клиффорд. Спасибо, старый товарищ. (Рукопожатие.) Я уже чувствую себя спокойней.

Майлс. Вы станете совсем спокойны, когда завяжется бой, и у вас не будет больше времени менять свои решения.

Клиффорд. Да, хорошо, когда не надо больше хотеть. Пусть обстоятельства хотят за нас. Я завидую тем, кто никогда не думает, как эти мужики. (Показывает на солдат, которые стоят на часах у входа. — Двое солдат приводят Оуэна. Майлс удаляется. — Клиффорд машинально наполняет свой стакан.) А, вот и ты, дурень! Какая муха тебя укусила? Бунтовать вздумал? Ты верно считаешь, что у меня есть время возиться с тобой? Что ты — пьян, болен, с ума сошел? (Пьет.)

Оуэн. Нет, маршал, простите меня. Я в здравом уме, но не хочу больше сражаться.

Клиффорд. Не хочешь сражаться? Трусишь?

Оуэн. Если бы я трусил, я бы скорей пошел сражаться, чем сделал то, что делаю сейчас.

Клиффорд. Так в чем же дело?

Оуэн. Мы слишком страдаем сами и слишком много страданий причиняем другим. Я не могу больше.

Клиффорд. Что поделаешь! Надо убивать или быть убитым.

Оуэн. Я предпочитаю быть убитым. Если я буду убит, я не буду больше мучиться. Если я убиваю, я причиняю страдания и мучаюсь сам.

Клиффорд. Откуда ты это выудил? Вот три месяца, как ты сражаешься беспрекословно. Свыше что ли тебя осенило?

Оуэн. Стоит только поразмышлять. Но, чтоб понять все, что сейчас творится, нужна не такая голова, как моя. Мне никак не додуматься.

Клиффорд. Тебе незачем понимать. Повинуйся. Для того и существует начальство, чтобы думать за тебя.

Оуэн. Я знаю, что у вас голова работает гораздо лучше, чем у меня. Если б вы сказали мне, что вы думаете!…

Клиффорд. Вот чудак! Что я думаю… Я стараюсь спасти его, а он дерзит!

Оуэн. Нет, я не то хотел сказать… но я замечал много раз, что и вы тоже не очень счастливы…

Клиффорд (внезапно успокоившись). Видишь ли, мой бедный мальчик, жизнь невеселая штука. Восставать против нее бесполезно. Не мы создали мир. Невелика ему цена.

Оуэн. Вы добрый человек, мои товарищи славные парни, я тоже не плохой. И все-таки мы делаем зло.

Клиффорд. Если лучшие будут отстраняться, как ты, миром завладеют худшие.

Оуэн. Если лучшие делают зло, они хуже дурных, ибо они ведают, что творят.

Клиффорд. Долго ты еще будешь разглагольствовать?Я не стану препираться с тобой. — Ты отказывается повиноваться? Значит, смерть. — Мой мальчик, не этого же ты добиваешься. Ты из моего графства, из моего дома. Мы с тобойзаодно. Ты не опозоришь нас. Ведь будут говорить, что ты трус.

Оуэн. Вы этого не скажете, маршал.

Клиффорд. Скажу, чорт возьми!

Оуэн. Нет.

Клиффорд. Говорю тебе, что буду считать тебя жалким трусишкой, если ты…

Оуэн. Вы этого не думаете.

Клиффорд. Ослиная башка! — Не доведешь же ты меня до того, чтоб я приказал тебя расстрелять, Оуэн, сынок!

Оуэн. Не сердитесь на меня, милорд. Я не могу поступить иначе.

(Клиффорд топает ногой, поворачивается к нему спиной, колеблется. — Снаружи раздается ружейная стрельба.)

Офицер (вбегая). Маршал… они наконец решились…, они начали атаку. Они хотят прорваться.

Клиффорд (садится на лошадь. — Оуэну). Ты будешь расстрелян. (Уезжает галопом со своими офицерами. Оуэн остается с двумя солдатами, которые его караулят.)

Один из солдат (после того как они пошептались между собой, подходит к Оуэну и говорит вполголоса). Оуэн… на тебя не обращают внимания… Беги.

Оуэн (поколебавшись). Ты думаешь, можно?

Солдат (не показывая виду, что говорит с ним). Мы не смотрим. Скорей.

(Оуэн делает движение, чтоб перепрыгнуть через садовую ограду. Потом возвращается.)

Оуэн. Нет. Лучше мне остаться.

Солдат. Но ведь тебе не сдобровать, бедняга.

Оуэн. Знаю. Но если я убегу, скажут, что я сделал это из трусости, как говорил маршал.

Солдат. Начхать! Или тебе жизнь недорога?

Оуэн. Очень дорога, особенно теперь.

Солдат. Что тебе стоит всадить пару пуль в этих дикарей?

Второй солдат. Не нужно даже целиться. Стреляешь себе в воздух.

(Оуэн качает головой.)

Первый солдат. Осел проклятый! — Ведь придется тебя расстреливать! И не стыдно тебе?

(Шум битвы возрастает.)

Второй солдат. Слышишь?

Первый солдат. Господи! Быть пригвожденным здесь, когда наконец драка началась!

Второй солдат. Они в западне. Теперь уж ни один не улизнет. — Но каково! Вынести все тягости войны и пропустить самое занятное: вот уж не везет, так не везет.

Первый солдат. Больше не могу. Ухожу.

Оуэн. Вильям, что ты хочешь делать? Ты пойдешь убивать? Ты тоже?

Первый солдат. А с какой стати отказывать себе в этом? — Единственный случай в жизни, когда можно доставить себе это развлечение. И в довершение всего — слава. (Убегает.)

Оуэн (второму солдату). Джемми, ты — отец семейства, ты не пойдешь? Нет?

Второй солдат. Только взглянуть. (Удирает.)

Оуэн (один). Запах крови: он пьянит. А ведь оба славные ребята. Никакой возможности их удержать. Собаки на охоте.

(Садится в тени на ступеньку лестницы. — При звуках сражения окна в доме распахиваются. Показываются лица женщин. Дебора, Ноэми, ребенок, служанки толпятся на веранде, робко прислушиваются, спускаются с лестницы, выходят во двор. Затем появляется миссис Симпсон. Она остается на веранде в то время, как остальные женщины спустились в сад.)

Женщины. Это совсем близко. Они сражаются у Утрехтских ворот.

Одна из них (смотря на Оуэна, которого она толкнула, спускаясь с лестницы). Это еще кто?

Другая. Это трус, который отказывается драться.

Миссис Симпсон (болтает с офицером). Ах! Как это волнует, эти крики вдалеке, этот лунный свет! Это так поэтично!

Дебора. Каждый из этих выстрелов убивает одного из наших. Господи! Как мог ты допустить, чтобы враг окружил их?

Ноэми. Не сомневайся! Господь знает, чего хочет. Будем молиться, чтобы он даровал нам спасение. Если ты усомнишься на мгновение, все погибло. Надо хотеть.

Дебора и женщины. Да, да, я хочу! Я хочу, чтобы ты дал нам победу, чтобы ты раздавил этих разбойников.

Миссис Симпсон (с веранды, обращаясь к Деборе и Ноэми во дворе). Пожалуйста замолчите, сударыня. Не утруждайте господа вашими кощунственными просьбами. Это он поражает вас. Смиритесь и постарайтесь извлечь пользу на итого урока…

Дебора. Не бог поражает нас, а дьявол — твой союзник.

Миссис Симпсон (в негодовании). Как вы смеете так говорить, жалкие грешницы? Это ложь. Вспомните, что сказано: ‘Зачем вы говорите: мы мудры и закон господень у нас? А вот лживое перо книжников и его превращает в ложь’.

Ноэми. Сама лжешь, сука! Не говори о боге, ты не имеешь права говорить о нем.

Миссис Симпсон. Бог там, где сила и добродетель.

Дебора. Бог с теми, кто страдает за правду.

Миссис Симпсон. Бог с нами.

Ноэми. Бог наш!

Миссис Симпсон. Мой бог! — Ко мне, ко мне!

Дебора и женщины. Ко мне, ко мне, — мой бог!

Миссис Симпсон. Уничтожь их! Растопчи их гордостьI

Дебора. Отомсти за нас! Ввергни их в геенну огненную.

Ноэми (вдохновенно). ‘Пусть сильны и несметны их полчища, но они падут, как волосы под бритвой, и рассеются! — Уже слышу вдали хлопанье бичей и шум колес и ржание коней! И меч истребит вас, огонь пожрет, как тучу саранчи’.

Мисс Симпсон (вдохновенно — вне себя). Господь сказал, господь сказал: ‘Теперь иди и порази Амалека и истреби все, что у него. И не давай пощады ему, но предай смерти от мужа до жены, от отрока до грудного младенца, от вола до овцы, от верблюда до осла!’

Дебора. Сотвори чудо!

Миссис Симпсон. Чудо!

Дебора. Ты всемогущ. Если бы это понадобилось, разве не перевернул бы ты даже вселенную, ради торжества твоих избранников?

Женщины (Дебора, Ноэми, миссис Симпсон, воздевая руки к небу). К нам! К нам!

(Лоренс вбегает вместе с другими офицерами.)

Лоренс. Они захвачены в плен! Президент взят. И все их начальники! Они захвачены в плен!

(Женщины опускаются на землю, испуская крики и ломая руки. Миссис Симпсон в ликовании декламирует ‘Те deum’.)

Офицеры (в радостном смятении). Они хотели прорваться. Лошадь президента пала. Старик свалился в грязь. Его подобрали без сознания с вывихнутой рукой. Они хотели отбить его. Сражались вокруг него, как воины Гомера. Наконец-то и нам перепал лакомый кусочек. Захватили-таки старика и еще нескольких из его банды.

— А остальные?

— Они еще защищаются. Но картечь сметает их. Они падают, как мухи. Где маршал? — Вот их ведут.

(Солдаты подталкивают вперед окровавленных, покрытых грязью, оборванных, выпачканных — президента, высокого старика, обросшего бородой, с обезьяноподобным лицом, в сюртуке, с обнаженной головой, и нескольких пленных от шестнадцати до шестидесяти лет — в сюртуках, полурастегнутых пиджаках или одних жилетках, с непокрытыми головами, в мягких шляпах или в продавленных котелках. — Офицеры разражаются смехом.)

Офицеры. Ах, бог ты мой! Дайте-ка взглянуть на них!

— Ха! Ха! Так вот они какие!

— Ну и выправка! И этот сброд сопротивлялся нам! Разве не унизительно заставлять джентльмена сражаться с такой швалью. Грязи-то на них!

— А старик-то? Настоящая обезьяна! А, старый плут, ты вздумал идти против Англии! Надо посадить его в клетку!

(Сраженные горем женщины, увидя пленных, поднялись с земли с криками отчаяния. Они протягивают к ним руки: ‘Отец, отец! — Мой муж! — Мой бедный мальчик!’ — Английские солдаты отталкивают их. Пленные холодно молчат с видом полного безразличия.)

Миссис Симпсон (ликуя, указывает женщинам на пленных.) Ну-с! Вот оно, ваше чудо! Теперь вы довольны?

Ноэми (колотясь головой о землю). ‘Смотрю на землю — и вот, она разорена и пуста, — на небеса, и нет на них света’.

Дебора (поднимаясь и грозя кулаком небу). А! это уж слишком! Значит ты глух? Ты изменил нам! Тебя нет! Ты ничего не сделал! Ты ничего не можешь! Болван! Грабитель! Мы молим тебя, как дети! Нет никого, кроме нас! Только на себя мы можем надеяться. Чудо может прийти только от нас! Давид! Давид! Когда восстанешь? Когда сразишь Голиафа?

(Маленький Давид стоит подле матери с выражением мрачного упрямства в лице, дрожа и обводя глазами окружающих. — Среди гиканья английских офицеров, которые смеются в лицо пленным, появляется маршал. Водворяется глубокая тишина. Маршал обнажает голову, подходит к президенту и протягивает ему руку.)

Клиффорд. Сударь, ваш героизм затянул, насколько было возможно, развязку, которую неравенство сил делало неизбежной. Я приветствую вас и горжусь столь доблестным противником.

(Президент смотрит большими мрачными глазами на маршала и его протянутую руку, потом засовывает руки в карманы и поворачивается к нему спиной.)

Клиффорд (оскорбленный, хмурит брови — потом обращается к Клоддсу надменным, несколько раздраженным тоном). Клоддс, спросите его, пожалуйста, не согласен ли он сдержать на некоторое время свою злобу и переговорить со мной.

(Клоддс подходит к президенту, который упорно не желает повернуться к нему лицом.)

Президент (сквозь зубы, как будто обращается к третьему лицу). Я его не знаю.

Клиффорд. Я лорд Джордж Линдсей, барон Клиффорд, генералиссимус армии его величества короля Британии!

Президент (едва поворачивая голову). Ну, что же вам здесь нужно? Убирайтесь вон.

Клиффорд. Сударь, не к чему отрицать факты. Вы наши пленные. Ваше дело проиграно. Ваше поражение делает вам честь, но было бы бесполезно не признавать его. У меня же только одно желание: смягчить для вас его горечь. Я был бы опечален, если бы пришлось продолжать сражение, которое может только углубить пропасть, разверзшуюся под ногами вашего народа. Положите конец этой неравной борьбе. Прикажите вашим войскам сдаться: я готов принять от вас самую почетную капитуляцию, какую только допускают инструкции моего правительства.

Президент. За кого же вы меня принимаете, если думаете, что я могу отдать такой приказ этим ребятам? Или вы думаете, что они сражаются ради меня, как ваши холопские европейские войска? Они дерутся за дело своей совести и будут драться столько, сколько им будет угодно, сколько будет угодно богу, пока не умрут или не побьют вас.

Клиффорд. Tax вы отдаете их на убой?

Президент. Я уже вышел из игры. Я жду.

Клиффорд. Чего?

Президент. Победы господней.

Клиффорд. У вас не больше двух тысяч человек.

Президент. ‘И сказал господь Гедеону: с тобой все еще слишком много народа. Тремястами лакавших воду языком своим, не преклоняя колени свои к земле, я спасу вас’.

Клиффорд (пожимая плечами). Ваши генералы взяты. Ваш народ остался без вождей.

Президент. Вождь не может быть взят. Вождь — господь наш.

Клиффорд. Господь сказал свое слово.

Президент. ‘Шесть раз поразив нас, беда минует нас в седьмой’.

Клиффорд. В седьмой — ваш народ перестанет существовать.

Президент. Нельзя умертвить народ, который не хочет умирать.

Клиффорд. Вы знаете, что Англия никогда не уступает.

Президент. Вы ничего не можете.

Клиффорд. Вы хотите толкнуть меня на крайность?

Президент. Ничего не можете. Если богу угодно, вы нас перебьете. Если ему не угодно, вы напрасно беснуетесь. Все мы в его руке. Быть может вас он избрал своим оружием. Я жду.

Клиффорд (потеряв всякую надежду, офицерам). Надо кончать. И без того слишком много терпения. Подавайте сигнал к атаке. Раздавим этих безумцев! Пусть кровь их падет на них. Я победил. Я… (Выстрел. Клиффорд, пораженный, хватается за грудь.) Я умираю… (Падает.)

(Во время разговора маршала с президентом маленький Давид, никем незамеченный, подошел к столу, на котором Майлс оставил револьвер Клиффорда. Он взял его украдкой со стола и ощупывает (как будто) бесцельно, — потом внезапно, когда никто не мог этого ожидать, стреляет в маршала. — Он застывает на месте, уронив револьвер к ногам, пораженный тем, что сделал. Общее оцепенение, прерывающееся затем смятенными возгласами. Все взоры обращаются к маршалу. Только Дебора смотрит на ребенка, поледеневшего от ужаса, не в силах ни говорить, ни шевельнуться.)

Офицеры и солдаты. Кто-то выстрелил.

— Маршал ранен.

Президент (кричит.) ‘Меч господа и Гедеона!’

Пленные (обнажая головы, повторяют). Меч господень!!

Офицеры. Проклятье! Кто стрелял?

— Посмотрите на этого мальчишку!

— Змееныш!

(Офицеры поворачиваются все к ребенку, осыпая его бешеной бранью. Огромный детина бросается на него с занесенной саблей. Товарищ удерживает его руку.)

— Нет, Дик, не надо.

— Пусти меня! Гром и молния! Я ему разможжу череп!

— А! Разве я не говорил, что надо раздавить сапогом это отродье!

Дебора (бросается к ребенку, который стоит как окаменелый). Вы его не тронете!

Офицеры (вне себя). Вот она, убийца! Это она толкнула его на убийство! Пусти меня! Нет больше женщин и детей. Надо убить зверя и его детенышей.

Клиффорд (приподнимаясь с усилием). Я запрещаю… (Они останавливаются. Он продолжает более слабым голосом.) Я запрещаю прикасаться к этой женщине и к этому ребенку.

(Офицеры отступают назад, охваченные трепетом. Смутный гул переходит в бурный ропот. — Судорожно сжавшаяся и вся напряженная, как самка, защищающая своего ребенка. Дебора внезапно выпрямляется и с ужасом смотрит на ребенка.)

Дебора. Что ты сделал!

Давид (испуганный, глядя на свои руки). Не знаю.

Миссис Симпсон. Подлая, это вы подстрекнули его, это вы сделали из невинного ребенка убийцу!

Дебора. Убийца! Он, мой мальчик, мой Давид! (Со слезами обнимает его.)

Президент и пленные. ‘Пал Вил, низвергся НевС’.

Клоддс. Несчастные, замолчите! Вы еще смеете кичиться этим подлым убийством?

Президент. Убийство презренно, когда исходит от человека. Это убийство исходит от господа. Неразумное существо послужило только его орудием.

(Доктор, миссис Симпсон и некоторые другие окружают Клиффорда.)

Дебора. Я убила! Мой ребенок убил. Преступление пошло через меня в сердце моего ребенка!…

Офицеры. Кто позволил ему подойти?

— Маршал распорядился пропускать его в любое время.

(Дебора вдруг приподнимается и хочет приблизиться к раненому Клиффорду.)

Миссис Симпсон (отталкивая ее). Уйдите прочь! Где ваш стыд?

Дебора (умоляюще складывая руки). О, прошу вас, я хотела… я хотела бы помочь ему…

Майлс. Надо торопиться!

Клиффорд. Пустите ее.

Майлс. Бинтов!

Дебора. Я достану. (Бежит в дом.)

Клиффорд. Принесите мне ребенка.

(Приносят маленького Давида, который боится, отбивается, плачет.)

Давид. Нет!

Клиффорд. Не плачь: ты не виноват. — Доктор, поручаю его вам. Вы позаботитесь о нем. Я так хочу, слышите? — Мой мальчик!… Посмотри на меня… Ты отмщен. Я убил тебя. Несчастная жертва нашего честолюбия я нашей ненависти, ты пришел сюда, чтобы страдать и умереть…

Офицеры (между собой). Он бредит…

Клиффорд. Я заставил тебя страдать во всех детях этого народа, который я преследовал. Я хотел помешать этому, но у меня не хватило силы. Простите, невинные жертвы! Мы все жертвы. Надо быть более сильным, чем мы, чтобы сопротивляться. Я не был героем. (Дебора вернулась и перевязывает рану Клиффорда.) Спасибо. Значит вы уже не ненавидите меня? (Дебора суровым жестом отвергает это предположение.) Не надо ненавидеть. Люди, которые причиняют зло, сами достаточно несчастны.

Дебора. Что бы нам осталось, если б у нас не было силы ненавидеть наших притеснителей?

Майлс (Деборе). Глупая женщина! — Вы убили того, кто защищал вас.

Клиффорд. Она хорошо сделала. Самый виновный из всех тот, кто причиняет зло по слабости, зная, что он делает, и сожалея об этом.

(Оуэн опускается на колени перед Клиффордом и целует ему руки. Клиффорд дружески похлопывает его по голове.)

Офицер (вбегая). Они сдаются! — Мы победили!

Клиффорд. Нет победителей, есть только побежденные. (Умирает. — Все толпятся вокруг него. — Дебора встает, озирается кругом с выражением безумного отчаяния на лице, потом бежит к водоему, отталкивая всех, кто попадается ей на пути.)

Офицеры. Что с ней?

Дебора (с отчаянием). Я не могу больше… Я не могу больше ненавидеть! (Бросается в водоем.)

Президент и пленные (бесстрастные среди общего смятения). ‘Рыдайте, корабли фарсисские! Ибо разрушен Тир, ликующий город, которого купцы были князья, торговцы — слава земли! Рыдайте, корабли фарсисские, ибо твердыня ваша разорена’.

Грехем (приходит с группой офицеров, покрытых пылью и кровью, направляется прямо к трупу Клиффорда, обнажает голову, смотрит на него одно мгновение, поворачивается к остальным офицерам и указывает на пленных). В шеренгу! (Пленных выстраивают в одну шеренгу, за исключением президента. — Грехем отсчитывает каждого пятого. — Офицерам.) Расстрелять! Один из пленных, приговоренных к расстрелу (бросается на землю и целует ее). Земля моя! Меня не разлучат с тобой!

Грехем. Арестовать этих женщин и детей. Все соучастники. Сжечь фермы. Эту сволочь завтра же отправить под конвоем на побережье. Этот народ хочет быть уничтоженным. Он будет уничтожен.

(Пленных уводят.)

Президент (спокойно). ‘Все к лучшему’*.

* ‘Alles zal rech kom!’ (президент Крюгер). (Прим. автора.)

Грехем (замечая Оуэна). А этот? Кто это такой?

Клоддс. Он отказывается сражаться.

Грехем (указывая на группу осужденных). С остальными!

(Поднимается по лестнице в дом в сопровождении офицера. Тело Клиффорда уносят. — Пленные удаляются с пением псалма. — Оуэн идет вслед за ними, подталкиваемый двумя солдатами. — Лицо его спокойно и ясно.)

Оуэн. ‘Настанет время, и люди познают истину, и перекуют копья на косы и мечи на орала, и лев будет лежать рядом с ягненком. — Настанет время’.

Читайте также: