I.
I.
II.
II.
‘Русская Мысль’, кн. IV, 1887
Наполеон Бонапарт, Тэн Ипполит Адольф, Год: 1887
Время на прочтение: 30 минут(ы)
Чтобы получить точное и опредленное понятіе о какой-нибудь постройк, нужно, прежде всего, изслдовать родъ и качество необходимыхъ для нея матеріаловъ, представать себ время, руководящую идею и, наконецъ, вс т обстоятельства и препятствія, которыя встрчалась на пути къ ея основанію. По еще важне тщательно научить умственный складъ и вкусъ архитектора, въ особенности въ томъ случа, если онъ владлецъ этой постройки, самъ намренъ въ ней поселиться и, разъ поселявшись, приспосабливаетъ се къ своему образу жизни и нуждамъ. Такимъ именно и является соціальное зданіе, построенное Наполеономъ Бонапартомъ. Архитекторъ-собственникъ, главный представитель населенія съ 1799 до 1814 года, онъ создалъ современную Францію. Никогда дло цлаго общества не носило на себ столь рзкаго отпечатка личнаго характера, и глубже вникнуть въ этотъ характеръ необходимо уже для того, чтобы самое дло стало попятнымъ.
Не признающій середины, все доводящій до крайности и въ особенности оригинальный и своеобразный, онъ не только не подходитъ подъ общій уровень, но стоитъ вн всхъ условныхъ рамокъ. По своему темпераменту, наклонностямъ, воображенію, страстямъ, способностямъ и морали, онъ кажется вылитымъ въ особую форму и созданнымъ изъ другаго металла, чмъ его соотечественники и современники. Очевидно, это не французъ и не человкъ XVIII столтія, онъ принадлежитъ къ другому племени, къ другому вку. Съ перваго же взгляда въ пень замтно что-то чужестранное, сказывается итальянецъ, и, кром того, замтно что-то свое исключительное, не поддающееся никакому сравненію и аналогіи. Итальянецъ онъ былъ по происхожденію и крови: во-первыхъ, но отцу, родъ котораго можно прослдить съ XII вка во Флоренціи, дальше въ С.-Миньять и, наконецъ, въ Сарзан, въ маленькомъ, уединенномъ городк на окраинахъ Генуэзской области, гд предки его въ продолженіе многихъ лтъ незамтно прозябали въ глуши провинціи, занимая скромныя должности нотаріусовъ и городскихъ синдиковъ. ‘Мое происхожденіе,— говоритъ самъ Наполеонъ,— заставляетъ меня смотрть на каждаго итальянца, какъ на соотечественника’. ‘Когда былъ возбужденъ вопросъ о брак моей сестры Полины съ принцемъ Боргезе, въ Рим и Тоскан весь родъ этого принца и его приверженцы единогласно заявили: ‘Пусть будетъ такъ, это дло домашнее, ея семья, вдь, изъ нашихъ фамилій’. Поздне, когда папа колебался хать короновать Наполеона, итальянская партія въ конклав взяла верхъ надъ австрійскою, присоединивъ къ мотивамъ политическимъ слдующее маленькое соображеніе національнаго самолюбія: ‘Въ конц-концовъ, мы возводимъ итальянскую династію для управленія варварами, и, такимъ образомъ, мы отомстимъ галламъ’. Знаменательныя слова, проливающія свтъ въ тайники души итальянской націи, считающей себя какъ бы старшею дочерью современной цивилизаціи, проникнутой сознаніемъ своего нрава старшинства, упорной въ своей вражд къ заальпійскимъ народамъ, злобной наслдницы римской спси и античнаго патріотизма! Изъ Сарзаны одинъ изъ Бонапартовъ поселяется на Корсик и живетъ тамъ съ 1529 г. Въ слдующемъ за этимъ году Флоренція взята и подчинена окончательно, съ этого дня въ Тоскан во времена Александра Медичи, Козьмы I и его наслдниковъ, во всей Италіи, при испанскомъ владычеств, городская независимость, частныя войны, погоня за политическою карьерой, удачныя узурпаціи и господство шаткихъ властей, основанныхъ на насиліи и обман, уступаютъ мсто постоянному давленію сверху монархической дисциплины, вншнему благоустройству и сравнительному миру. И такъ, именно въ тотъ моментъ, когда энергія, честолюбіе, бодрая и свободная сила среднихъ вковъ начинаетъ убавляться и, наконецъ, изсякаетъ въ главномъ ствол, который постепенно увядаетъ, одна ничтожная, оторванная втвь принимается на остров итальянскомъ и, въ то же время, варварскомъ. Принимается она среди учрежденій, нравовъ и чувствъ начала среднихъ вковъ, на такой грубой общественной почв, что она можетъ сохранись всю свою первоначальную крпость и грубость и все боле и боле сродняется съ дикими островными деревьями рядомъ браковъ. Именно съ этой стороны, по материнской линіи, по своей бабк и матери, Наполеонъ былъ истый туземецъ Корсики. Кто бабка, изъ фамиліи Ньетра Санта, была родомъ изъ Сартены, изъ чисто-корсиканскаго кантона, гд наслдственная родовая месть (vendetta) еще въ 1800 г. поддерживала политическій порядокъ XI вка, гд постоянная война враждебныхъ родовъ прерывалась только перемиріями, гд во многихъ мстечкахъ не выходили иначе, какъ вооруженными группами, гд дома были укрплены на подобіе крпостей.
Бго мать, Летиція Рамолино, съ которой Наполеонъ по характеру и сил воли иметъ боле общаго, чмъ съ своимъ отцомъ, замчательна какъ натура цльная, не тронутая современною цивилизаціей, безстрастная, чуждая прелестямъ и изяществу свтской жизни, безъ малйшаго стремленія къ комфорту или даже къ опрятности, разсчетливая и бережливая, какъ простая крестьянка, но съ энергіей предводителя партіи, сильная духомъ и тломъ, привыкшая къ опасностямъ, подготовленная къ крайнимъ ршеніямъ, — однимъ словомъ, ‘деревенская Корнелія’. Она зачала и выносила своего сына посреди случайностей войны и разоренія, во время самаго губительнаго нашествія французовъ, поздокъ верхомъ въ горы, ночныхъ нападеній и ружейныхъ выстрловъ. ‘Потери, лишенія, усталость,— говоритъ Наполеонъ,—все это она переносила, все презирала. Это была голова настоящаго мужчины на туловищ женщины’. Такъ онъ былъ рожденъ на свтъ и потому съ перваго до послдняго дня чувствовалъ себя принадлежащимъ своей стран и племени. Тамъ все было лучше, — говоритъ Наполеонъ на остров св. Елены,—начиная съ аромата самой почвы, которую онъ узналъ бы даже съ закрытыми глазами, онъ никогда уже нигд не встрчалъ подобнаго. Воображеніе переносило его въ первые годы его жизни, онъ видлъ себя юношей, взбирающимся среди пропастей на высокіе утесы, проходящимъ черезъ глубокія долины и узкія ущелья. Онъ всюду встрчалъ почетное и пріятное гостепріимство, и не было такого случая или обиды, которые дали бы ему когда-нибудь почувствовать, что довріе его не оправдалось. Въ Боконьяно, куда удалилась беременная имъ мать, ‘месть и ненависть простирались до седьмаго колна, въ опись приданаго каждой молодой двушки входили также родственники, могущіе при случа отомстить. Женя тамъ чествовали, везд считали желаннымъ гостемъ и каждый изъ жителей охотно пожертвовалъ бы для меня своею собственною жизнью’. Сдлавшись французомъ по необходимости, насильственно перенесенный на почву Франціи, получившій образованіе на счетъ французскаго короля, онъ упорно оставался патріотомъ своего маленькаго отечества. Онъ открыто прославлялъ освободителя Паоло, противъ котораго возсталъ его отецъ. ‘Паоло,— говорилъ онъ какъ-то за столомъ,— былъ великій человкъ, который дйствительно любилъ свое отечество, и я никогда не прощу моему отцу, который, будучи его адъютантомъ, способствовалъ присоединенію Корсики къ Франціи, онъ долженъ былъ до конца раздлить его участь и погибнуть вмст съ нимъ’. Во время своей первой молодости онъ остается врагомъ французовъ въ душ, мрачный и раздраженный, никого не. любящій, никмъ не любимый, онъ поглощенъ однимъ мучительнымъ чувствомъ, какъ побжденный, котораго оскорбляютъ и порабощаютъ. Въ Бріенн онъ не бываетъ ни у кого изъ своихъ товарищей, избгаетъ играть съ ними, а во время рекреацій запирается въ библіотек, только одному Бурьенну высказываетъ онъ свои задушевныя мысли въ слдующихъ полныхъ ненависти выраженіяхъ: ‘я постараюсь сдлать твоимъ французамъ все зло, какое могу’.
‘Онъ корсиканецъ по происхожденію и характеру,— писалъ о немъ его преподаватель исторіи въ военной школ,— онъ пойдетъ далеко, если обстоятельства будутъ ему благопріятствовать’. До окончанія курса онъ стоитъ въ гарнизон въ Виланс и Оксон и, попрежнему, остается чуждымъ и враждебнымъ всему. Старая злоба пробуждается въ немъ съ новою силой и онъ изливаетъ ее въ письм къ Паоло: ‘Я родился,— говоритъ въ этомъ письм Наполеонъ,— когда погибало мое отечество. Тридцать тысячъ французовъ, обрушившихся на нашъ берегъ, въ волнахъ крови потопили престолъ свободы. Таково было ужасное зрлище, поразившее мои взоры. Крики умирающихъ, стоны угнетенныхъ, слезы отчаянія съ перваго дня рожденія окружали мою колыбель. Я хотлъ бы заклеймить пятномъ позора тхъ, кто предалъ общее дло,— эти жалкія души, подкупленныя жаждою подлой наживы’.
Немного поздне въ его письм къ Буттафуоко, депутату учредительнаго собранія и главному дятелю въ пользу присоединенія къ Франціи, вылилась горячею лавой вся накипвшая въ немъ ненависть, сдержанная сначала въ предлахъ холодомъ сарказма. Съ пятнадцатилтняго возраста,— сначала въ школ, потомъ въ полку,— воображеніе его исключительно занято прошлымъ его роднаго острова. Онъ пишетъ о немъ и въ продолженіе многихъ лтъ живетъ тамъ душой, и книгу свою подноситъ Паоло. Не имя возможности ее напечатать, онъ длаетъ изъ нея извлеченіе, которое посвящаетъ аббату Рейналю. Въ этомъ извлеченіи онъ знакомитъ насъ, хотя и натянутымъ слогомъ, но съ подкупающею теплотой и симпатіей, съ лтописями своего маленькаго народа, съ возстаніями и освобожденіями, геройскими и кровавыми насиліями, съ трагедіями общественной и частной жизни, съ засадами и измнами, лишеніями, любовными исторіями и убійствами,— однимъ словомъ, онъ рисуетъ намъ исторію врод той, чкоторая разыгрывалась у клановъ горной Шотландіи. Слогъ его еще боле, чмъ самыя симпатіи, обнаруживаетъ въ немъ иностранца. Онъ и въ этомъ произведеніи, какъ и въ другихъ своихъ юношескихъ работахъ, старается подражать современнымъ авторитетамъ — Руссо и особенно Рейналю, онъ, какъ школьникъ, поддлывается подъ ихъ тирады, сантиментально-высокопарную рчь. Но этотъ заимствованный нарядъ давитъ его, онъ не по немъ,— онъ слишкомъ хорошо сшитъ и разсчитанъ, сдланъ изъ слишкомъ изящной матеріи, и потому стсняетъ его походку, его свободныя движенія, на каждомъ шагу образуются некрасивыя, грубыя складки, онъ не уметъ его носить, и одежда трещитъ по всмъ швамъ.
Не только онъ не усвоилъ и никогда не усвоитъ себ орографіи, но не знаетъ даже самаго языка, кореннаго значенія словъ, ихъ происхожденія и сочетанія сложнаго и простаго предложеній, точнаго смысла оборотовъ и образовъ рчи. Онъ идетъ напроломъ,— не обращаетъ вниманія на встрчающіяся неточности, барбаризмы, итальянизмы,— спотыкается по незнанію, по неопытности, но также и отъ избытка увлеченія. Мысль, обремененная страстью, прерывающаяся, бурно выливается и указываетъ на глубину и температуру источника.
Еще въ школ профессоръ изящной словесности говорилъ про Наполеона, что ‘въ величіи своей неправильной, причудливой риторики онъ представлялся ему гранитомъ, расплавленнымъ въ жерл вулкана’. Было ясно, что Наполеонъ, человкъ до такой степени оригинальный по уму и чувству, дурно приспособляющійся къ окружающимъ его людямъ, не имющій ничего общаго съ товарищами, и въ будущемъ не подчинится вліянію окружающихъ идей.
Каждая изъ двухъ господствовавшихъ и діаметрально противуположньтхъ другъ другу идей могла, повидимому, разсчитывать на обладаніе имъ, а онъ, тмъ не мене, не принадлежалъ ни той, ни другой. Онъ получилъ образованіе сначала въ Бріенн, потомъ въ военной школ на счетъ короля, который также воспитывалъ его сестру въ С.-Сир и въ продолженіе 24 лтъ былъ благодтелемъ его семьи, королю Наполеонъ адресовалъ въ это время просительныя или благодарственныя письма, какъ бы отъ лица своей матери, тмъ не мене, онъ не смотритъ на короля, какъ на своего естественнаго предводителя, ему вовсе не приходитъ въ голову стать около него и въ минуту опасности обнажить за него шпагу. Несмотря на то, что онъ дворянинъ, что его дворянство засвидтельствовано Озье, несмотря на то, что онъ воспитывался въ школ, гд исключительно воспитывались дти аристократовъ,— онъ, тмъ не мене, не имлъ ни аристократическихъ, ни монархическихъ традицій.
Бднякъ, терзаемый честолюбіемъ, почитатель Руссо, покровительствуемый Рейналемъ, компиляторъ, философскихъ ученій и общихъ мстъ о равенств, онъ если и говоритъ жаргономъ своего времени, то не вритъ въ то, что говоритъ. Модныя фразы для его мыслей — только приличная академическая мантія или красная шапка клубовъ. Онъ вовсе не увлекается обаяніемъ демократическихъ идей, а чувствуетъ отвращеніе къ революціи и верховной власти народа. Въ апрл 1792 г. въ Париж, въ разгаръ самой ожесточенной борьбы между монархистами и революціонерами, онъ исключительно занятъ подысканіемъ для себя какой-нибудь ‘выгодной спекуляціи’ и думаетъ только о найм домовъ для того, чтобъ отдать ихъ отъ себя съ барышомъ. 20 іюня онъ присутствуетъ въ Тюльери, какъ праздный звака, и, увидя короля въ окн, въ красной шапк санкюлота, восклицаетъ довольно громко: ‘Che coglione!’ — и сейчасъ же вслдъ за тмъ: ‘Какъ позволили войти этой сволочи?! Надо было бы уложить картечью сотни 4 или 5, а остальные разбжались бы сами’. 10 августа, при звон набата, онъ выказываетъ одинаковое равнодушіе и презрніе и къ народу, и къ королю: онъ спшитъ на Карусельскую площадь къ одному своему пріятелю и опять-таки какъ ‘простой звака’, онъ ‘со всми удобствами наблюдаетъ за событіями этого дня’.
Королевскій дворецъ взятъ толпой. Наполеонъ проходитъ по Тюльери, по сосднимъ кафе и наблюдаетъ,— не боле того… У него не является ни малйшаго желанія высказаться за ту или другую партію, никакого побужденія въ смысл благопріятномъ якобинцамъ или роялистамъ. Мало того, его лицо остается такимъ спокойнымъ и безстрастнымъ, что возбуждаетъ даже враждебное отношеніе, на него смотрятъ ‘какъ на какую-то никому неизвстную и подозрительную личность’.
Равнымъ образомъ, посл 31 мая и 2 іюня его Souper de Beaucaire доказываетъ намъ, что если онъ и осуждалъ возстаніе департаментовъ, то единственно за недостатокъ силы. У инсургентовъ, думалось ему, разбитая армія, нтъ крпкой позиціи, нтъ кавалеріи, и артиллеристы изъ новобранцевъ, самый Марсель, наконецъ, предоставленъ самому себ и полонъ санклюлотами, враждебными возстанію. Онъ уже осажденъ, не ныньче-завтра долженъ сдаться и быть разграбленнымъ,— однимъ словомъ, вс шансы противъ возстанія: ‘Предоставьте областямъ бдняковъ, населенію Виверэ, Севенъ и Корсики воевать до послдней крайности, но потеряйте вы одно только сраженіе и плоды 1000-лтней экономіи, тяжелаго труда и благосостоянія сдлаются добычей солдатъ’. Вотъ достаточный аргументъ для обращенія жирондистовъ!
Ни одно изъ политическихъ и соціальныхъ врованій, которыя такъ безраздльно господствовали надъ другими, надъ нимъ не имло силы. До 9 Термидора Наполеонъ выдаетъ себя за республиканца и монтаньяра, и потому въ продолженіе нсколькихъ мсяцевъ предводительствуетъ партіей въ Прованс. Любимый и довренный совтникъ Робеспьера младшаго, поклонникъ Робеспьера старшаго, онъ очень близокъ съ Шарлоттой Робеспьеръ во время своего пребыванія въ Ницц. Тотчасъ же посл 9 Термидора онъ спшитъ отдлаться отъ этихъ компрометирующихъ отношеній. ‘Я считалъ Робеспьера совершенно чистымъ,— говоритъ онъ въ одномъ письм,— но будь онъ моимъ отцомъ, я закололъ бы его, еслибъ онъ сталъ стремиться къ тираніи’. По возвращеніи своемъ въ Парижъ, посл нсколькихъ неудачныхъ попытокъ сблизиться съ вліятельными людьми, Наполеонъ, наконецъ, избираетъ своимъ патрономъ Барраса, наглаго негодяя, который низвергъ и убилъ его двухъ покровителей. Среди смны фанатиковъ и борьбы партій, онъ остается холоднымъ и равнодушнымъ, чуждымъ общему волненію и исключительно занятымъ своею собственною судьбой. 12 Вандемьера, вечеромъ, выходя илъ театра Фейдо и видя приготовленія городскихъ кварталовъ, Бонапартъ сказалъ, обращаясь къ Жюно: ‘Еслибъ только кварталы избрали меня своимъ предводителемъ, то ручаюсь, что черезъ два часа мы были бы въ Тюльери и разогнали бы этотъ негодный конвентъ’. Спустя пять часовъ, приглашенный въ конвентъ Варрасомъ, онъ требуетъ только три минуты на размышленіе и окончательное ршеніе, и, вмсто того, чтобы ‘взорвать депутатовъ’, онъ разноситъ картечью парижанъ,— однимъ словомъ, дйствуетъ какъ настоящій кондотьеръ, готовый служить тому, кто даетъ первый, кто даетъ больше, при случа готовый и отступиться и, въ конц-концовъ, все забрать, если представятся обстоятельства. Кондотьеромъ, предводителемъ шайки онъ остается и въ итальянской кампаніи: подъ личиной подчиненія онъ становится все боле и боле независимымъ, подъ предлогомъ общественныхъ интересовъ обдлываетъ свои дла а все присвоиваетъ себ, командуетъ арміей на свой счетъ и барышъ. Это уже кондотьеръ высшаго разряда, мечтающій о неограченной власти и не останавливающійся въ своемъ стремленіи ‘ни передъ чмъ, кром трона и эшафота’. Онъ ‘желаетъ овладть Франціей, а посредствомъ нея всею Европой, всецло поглощенъ своими планами, оставляя на сонъ всего три часа ночи’. Онъ играетъ идеями и народами, религіями и правительствами, играетъ человкомъ съ неподражаемою ловкостью и безчувственностью, онъ одинаковъ въ выбор средствъ и цлей, великій и неисчерпаемый артистъ въ умнь привлечь, очаровать, подкупить, развратить и запугать, онъ достоинъ удивленія и еще боле ужаса, подобно хищному зврю, выпущенному въ стадо домашнихъ животныхъ, спокойно пережевывающихъ свою жвачку.
Эти слова не преувеличены. Его другъ, искусный дипломатъ, сказалъ о немъ слдующее’: ‘Вы знаете, что я люблю его сильно, этого милаго генерала, но про себя называю его ‘маленькимъ тигромъ’, чтобы наглядно охарактеризовать его фигуру,.его ловкость, храбрость, быстроту движеній, его порывы,— вообще, вс т присущія ему особенности, которыя оправдываютъ это названіе’.
До портретовъ Наполеона, искаженныхъ оффиціальною лестью и непохожихъ на дйствительный оригиналъ, встрчаются два портрета уже не лживыхъ и пристрастныхъ, но срисованныхъ съ натуры: одинъ — врное изображеніе наружности Наполеона, написанный безпристрастнымъ художникомъ Герэнъ, другой — изображеніе нравственнаго склада — даетъ намъ г-жа Сталь, женщина выдающаяся, соединявшая высшее европейское образованіе съ замчательнымъ тактомъ и чисто-свтскою проницательностью. Между этими портретами такъ много общаго, такая полная гармонія, что одинъ какъ бы дополняетъ другой.
‘Я видла его въ первый разъ,— говоритъ г-жа Сталь,— по возвращеніи его во Францію, посл Кампоформійскаго мира. Какъ только я пришла немного въ себя отъ охватившаго меня восхищенія, мной овладло чувство непонятнаго страха. Но, между тмъ, онъ еще не былъ тогда во всей развившейся впослдствіи сил своего могущества, онъ находился даже въ то время подъ компрометирующимъ подозрніемъ Директоріи и внушалъ скоре симпатію и благопріятное предрасположеніе, такимъ образомъ, это впечатлніе страха, которое испытала я и вс, кто видлъ его, вызывалось его исключительною вншностью. Я видла людей дйствительно достойныхъ уваженія, видла также свирпыхъ людей, но ни въ одномъ изъ нихъ я не встрчала ничего подобнаго Бонапарту.
‘Я скоро замтила, встрчаясь съ нимъ при различныхъ обстоятельствахъ, во время пребыванія его въ Париж, что трудно охарактеризовать его, пользуясь общепринятыми словами: онъ не былъ ни добръ, ни заносчивъ, ни мякокъ, ни жестокъ — въ томъ род, какъ вс другіе, извстные намъ люди.
‘Не имя себ подобныхъ, онъ никому не могъ сочувствовать, а также и внушать симпатію къ себ, онъ былъ больше или меньше чмъ человкъ,’его осанка, его умъ, его рчь, какой-то особенный отпечатокъ,— все выказывало въ немъ что-то чужое. Вмсто того, чтобы освоиться съ Бонапартомъ, часто видаясь съ нимъ, я, наоборотъ, приходила все въ большее смущеніе. Я смутно сознавала, что ничмъ нельзя тронуть его сердца. Онъ смотритъ на человка какъ на извстный фактъ или вещь, но ни въ какомъ случа не какъ на себ подобнаго.
‘Въ ненависти онъ также мало способенъ, какъ и къ любви, ничто не существуетъ для него, кром личнаго я, вс остальные люди для него не боле, какъ пшки. Вся сила его воли заключается въ непоколебимомъ эгоистическомъ разсчет. Это ловкій игрокъ: для него весь родъ человческій является какъ бы противною партіей, которой онъ хочетъ дать шахъ и матъ.
‘Всякій разъ, когда мн приходилось слышать его разговоръ, меня поражало его превосходство, не имющее ничего общаго съ превосходствомъ людей, какихъ мы иногда встрчаемъ въ Англіи и во Франціи и которые обязаны своимъ развитіемъ и образованіемъ наук и обществу. Въ его разговор чувствовалось умнье пользоваться обстоятельствами, какъ у охотника умнье отыскивать добычу. Въ его душ я чувствовала какъ бы холодный острый мечъ, и этотъ мечъ, въ одно и то же время, леденилъ и ранилъ, въ ум его сквозила глубокая иронія, которая не щадила ни великаго, ни прекраснаго, ни даже собственной славы, такъ какъ онъ презиралъ ту націю, поклоненія которой онъ самъ же добивался. Для него все служило средствомъ или намченною цлью, безсознательнаго въ немъ не было ничего — ни въ хорошихъ его проявленіяхъ, ни въ дурныхъ. Для него не существовало ни законовъ, ни идеально-отвлеченныхъ правилъ, на вещи онъ смотрлъ съ точки зрнія ихъ непосредственной пользы, вс общіе принципы были ему ненавистны, какъ врагъ или какъ глупость’.
Взглянемъ теперь на другой портретъ, написанный Герэномъ. Передъ нами худощавая фигура, узкія плечи, на которыхъ мундиръ ложится складками вслдствіе порывистыхъ движеній, шея, затянутая въ высокій галстухъ, виски, обрамленные длинными, ниспадающими, прямыми волосами. Жесткія черты съ рзкими противуположностями свта и тни, щеки, впавшія до самаго глазнаго угла, выдающіяся скулы, также выдающійся большой подбородокъ, сосредоточенно сжатыя извилистыя губы, большіе, свтлые глаза, осненные длинными рсницами и глубоко посаженные въ орбиты, пристальный взглядъ искоса, пронизывающій какъ остріе меча, дв прямыя складки, подымающіяся съ самой переносицы ко лбу — видимый слдъ сдерживаемаго гнва и непреклонной воли.
Прибавьте ко всему этому, что видли и слышали его современники: рчь краткая, движенія быстрыя и порывистыя, тонъ вопросительный, повелвающій и не терпящій возраженія — и вамъ будетъ ясно, отчего вс приближающіеся къ нему тотчасъ чувствуютъ его властительную руку, которая пригибаетъ ихъ, сжимаетъ и уже боле не выпускаетъ.
Уже въ салонахъ Директоріи, говоря съ мужчинами или дамами, онъ своею манерой спрашивать обнаруживалъ свое превосходство надъ тмъ, съ кмъ онъ говорилъ. ‘Вы женаты?’ — спрашивалъ онъ одного. ‘Сколько у васъ дтей?’ — обращался къ другой. ‘Какъ давно вы пріхали?’ — кидалъ невзначай третьему, или: ‘когда вы узжаете?’
Одной француженк, извстной своею красотой, умомъ и рзкостью своихъ мнній, онъ говоритъ, вытянувшись, какъ настоящій фрунтовой нмецкій генералъ:
‘— Я терпть не могу, чтобы женщины мшались въ политику’.
Всякое равенство, всякая близость, непринужденность и товарищеская бесда прекращались при его приближеніи..
При назначеніи его главнокомандующимъ въ итальянскомъ поход, адмиралъ Декрэ, хорошо знавшій Наполеона въ Париж, узнаетъ, что онъ детъ въ Тулонъ.
‘— Я тотчасъ предлагаю всмъ товарищамъ представить ихъ Бонапарту, пользуясь моимъ знакомствомъ съ нимъ, спшу, исполненный радостнаго возбужденія, двери его гостиной открываются, я готовъ броситься къ нему, но его поза, взглядъ, звукъ голоса,— все заставляетъ меня остановиться. Правда, въ его обращеніи не было ничего обиднаго, по обнаруженнаго было достаточно, уйдя отъ него, я уже не длалъ попытокъ уменьшить разстояніе, которое онъ между нами обозначилъ’.
Нсколько дней спустя, въ Альбенгу, въ главную квартиру, прізжаютъ дивизіонные генералы, и между ними Ожеро — служака, грубоватый герой, гордившійся своихъ ростомъ и храбростью. Вс они, дивизіонные генералы, враждебно относились къ маленькому проходимцу, присланному къ нимъ изъ Парижа.
Судя по сообщенному имъ описанію, Ожеро уже заране бранится и готовъ отказать въ повиновеніи:
‘— Фаворитъ Барраса, генералъ, созданный Вандемьеромъ, даже просто улицей, не иметъ за себя никакого значительнаго дла, ни одного друга, какой-то медвдь, обдумывающій одинъ вс дла, заложенная мина, маленькій человчекъ съ репутаціей математика и мечтателя!’
Генераловъ вводятъ и Бонапартъ заставляетъ подождать себя. Наконецъ, онъ появляется при шпаг, надваетъ шляпу, объясняетъ диспозицію, отдаетъ приказанія и отпускаетъ ихъ. Ожеро не проронилъ ни слова, только выйдя онъ приходитъ въ себя и начинаетъ произносить свои обычныя ругательства. Онъ соглашается съ Массеной, что этотъ генералишка нагналъ на него страху, онъ не можетъ понять подавляющаго чувства, охватившаго его при первомъ взгляд Наполеона. Необыкновенный, превосходящій всхъ, созданный для того, чтобы повелвать и побждать, единственный въ своемъ род, онъ былъ такимъ и въ сознаніи своихъ современниковъ.
Наиболе знакомые съ исторіей сосднихъ народовъ, г-жа Сталь и поздне Стендаль, чтобы понять его характеръ, восходятъ, какъ и слдовало, къ исторіи ‘маленькихъ итальянскихъ тирановъ XIV и XV вковъ’, къ исторіи Каструччіо-Кастракани, Браччіо изъ Монтопе, Пиччинино-Малатеста изъ Римини, къ миланскимъ Сфорца, но, по ихъ мннію, съ этими лицами для него можно провести только случайную аналогію, психологическое сходство. На самомъ же дл и исторически это родство положительно существуетъ: его происхожденіе отъ великихъ итальянцевъ, людей дла, военныхъ авантюристовъ, политическихъ узурпаторовъ и основателей недолговчныхъ государствъ можно прослдить, начиная съ 1400 года, онъ унаслдовалъ непосредственнымъ преемствомъ, вмст съ ихъ кровью, и врожденное ямъ умственное и нравственное строеніе. Молодой отпрыскъ, срзанный въ ихъ лсахъ, прежде чмъ деревья пошли въ тонину, къ обдненію и упадку, онъ былъ перенесенъ въ подходящій и далекій питомникъ, въ которомъ господствовалъ трагическій и военный строй жизни. Первоначальный зародышъ сохраняется, передается изъ поколнія въ поколніе и самый отростокъ обновляется, усиливается, благодаря скрещиванію.
Въ конц, послднимъ толчкомъ, онъ выходитъ изъ земли и развивается роскошно, такъ же раскидывая втви, давая такіе же плоды, какъ и на первоначальномъ ствол, современная культура и французское садоводство подрзали у него нсколько лишнихъ втокъ, уничтожили нсколько шиповъ, его основныя ткани, внутренній строй и первоначальное направленіе роста нисколько не измнились. Но почва, на которую онъ падаетъ во Франціи и Европ, взбудораженная революціонными бурями, оказывается для него боле благопріятной, чмъ отжившая нива среднихъ вковъ, на ней онъ остается одинъ. Его итальянскіе предки были мене счастливы, на своемъ пути они встрчали соперниковъ, равныхъ себ, стремящихся къ той же цли. Наполеонъ не испытывалъ ничего подобнаго. Ничто его не стсняло, онъ могъ выжать для себя вс соки земли, завладть всмъ воздухомъ, всею вселенной и сдлаться колоссомъ, до котораго не могли дорости растенія древности, быть можетъ, столь же живучія и обжорливыя: имъ пришлось рости на неразрыхленной почв и они душили другъ друга.
‘Растеніе-человкъ,— говоритъ Альфіери, — ни въ какой стран не доростаетъ до такихъ исполинскихъ размровъ, какъ на итальянской почв’, и въ Италіи оно развилось съ особою силой съ 1300 до 1500 года, отъ эпохи Данта до эпохи Микель-Анджело, Цезаря Борджіо, Юлія II и Макіавелли. Отличительною чертой человка этого времени была цльность и полнота его умственнаго аппарата (l’intgrit de son instrument mental). У насъ теперь, посл трехвковой напряженной работы, уже многое утратилось изъ первоначальной закаленности, законченной гибкости и остроты ума: большею частью одна извстная, обязательная спеціальность даетъ слишкомъ одностороннее направленіе, отвлекая отъ иного примненія. Дале, масса уже выработанныхъ идей, заученныхъ пріемовъ засоряютъ его и создаютъ, такимъ образомъ, нкотораго рода рутину, подавляющую самодятельность мысли, наконецъ, утомленные преувеличенною головною работой, мы длаемся разслабленными подъ вліяніемъ сидячей жизни. Совершенную противуположность представляютъ эти нетронутые умы, люди съ свжею кровью молодой націи. Въ начал консульства, Редереръ, судья опытный и безпристрастный, встрчая каждый день въ государственномъ совт Бонапарта, записывалъ по вечерамъ пережитыя имъ впечатлнія дня:, онъ не можетъ придти въ себя отъ восхищенія. ‘Присутствуя на всхъ засданіяхъ, ведя каждое въ продолженіе 5 или 6 часовъ, говоря предварительно и посл о вриросахъ, поднимавшихся на нихъ, онъ постоянно возвращается къ двумъ вопросамъ: ‘справедливо ли это и полезно ли?’ Онъ изслдуетъ самую ихъ сущность, подвергаетъ самому строгому и тонкому анализу. Затмъ онъ совтуется съ великими авторитетами, принимая во вниманіе требованія времени и опытъ, онъ заставляетъ также сообщать себ мннія древнихъ юристовъ, положеніе дла въ законодательств Людовика XIV или Фридриха Великаго. Никогда члены совта не получали такого поученія: и если онъ и не обогащалъ ихъ новыми фактами, то заставлялъ глубже вникать въ дло. И всегда сенаторы, члены законодательнаго корпуса, приходя къ нему, уносили, взамнъ своего почтительнаго уваженія, нсколько полезныхъ наставленій. Разговаривая съ общественнымъ дятелемъ, онъ всегда остается государственнымъ человкомъ. Всякую частную бесду обращалъ онъ въ совщаніе о государственныхъ длахъ. Характеристическою чертой, его отличающею, была не только глубина и универсальность ума, но также гибкость, сила и постоянство его вниманія. Онъ могъ работать 18 часовъ подрядъ, работать надъ однимъ и тмъ же я разными предметами. Я никогда не видлъ умъ его утомленнымъ, неспособнымъ къ дятельности, даже при физическомъ утомленіи, при самой сильной физической дятельности, даже во время гнва. Всецло поглощенный однимъ какимъ-нибудь дломъ, онъ не отвлекался отъ него другимъ, и никогда мысль о будущемъ труд не мшала ему окончить разъ начатое. Никакія всти объ удач или неудач въ Египт никогда не мшали Наполеону сосредочиться на составленіи гражданскаго уложенія, а это уложеніе, въ свою очередь, не вредило политическимъ комбинаціямъ, какихъ требовало благо Египта. Никогда не встрчалось человка, который умлъ бы такъ всецло предаться длу и распредлить такъ для него свое время. Никакой умъ не оставался столь неподатливымъ ко всему несвоевременному и, наоборотъ, столь пылкимъ, воспріимчивымъ въ изысканіи средствъ, дятельнымъ въ преслдованіи своей цди, искуснымъ въ проведеніи начатаго дла, когда наступалъ моментъ для него’. Самъ Наполеонъ говорилъ поздне, что ‘различные предметы и различныя дла укладываются у него въ голов какъ въ какомъ-нибудь шкафу. Когда я желаю пріостановить на время какое-нибудь дло, я закрываю одинъ изъ ящиковъ этого шкафа и выдвигаю другой, дла не мшаются другъ съ другомъ, не стсняютъ меня и не утомляютъ. Захочу я спать, я задвигаю вс ящики и спокойно предаюсь сну’. Никто не уметъ управлять такъ своимъ умомъ, такъ подчинять его себ, до такой степени длать его отзывчивымъ на всякіе запросы и способнымъ на быстрое и мткое соображеніе. Гибкость его ума по-истин изумительна, онъ даетъ новое направленіе своимъ способностямъ и силамъ и разомъ устремляетъ ихъ на предметъ, который занимаетъ его въ данное время, будь то ничтожная букашка или слонъ, отдльная личность или цлая враждебная армія. Пока онъ занятъ однимъ предметомъ, остальное для него не существуетъ, это своего рода охота, отъ которой ничто не можетъ отвлечь его. Это упорная охота, для которой нтъ преградъ, и только настигнутая добыча останавливаетъ его безконечное стремленіе, это настойчивое преслдованіе, для котораго достиженіе цли есть только исходная точка для новаго отправленія,— оно составляетъ обычную, естественную, предпочтительную манеру его ума. ‘Я,— говоритъ онъ Редереру,— работаю всегда, много думаю, если я готовъ отвчать на все, ничмъ не смущаясь, это показываетъ, что, прежде чмъ предпринять что-нибудь, я предварительно все обдумалъ, все предусмотрлъ. Не геній внушаетъ мн что говорить и какъ поступать въ томъ или другомъ неожиданномъ для другихъ случа,— нтъ, это плодъ моихъ размышленій. Я работаю постоянно: за обдомъ, въ театр и даже ночью я просыпаюсь. Прошлую ночь я всталъ въ 2 часа, слъ на кушетку передъ каминомъ, чтобъ ознакомиться съ положеніемъ длъ, переданныхъ мн вечеромъ военнымъ министромъ. Я отмтилъ въ нихъ 20 ошибокъ и послалъ сегодня утромъ замтки на нихъ министру, который занятъ теперь исправленіемъ ихъ въ своей канцеляріи’. Сподвижники Наполеона ослабваютъ и изнемогаютъ подъ гнетомъ задачъ, которыя онъ налагаетъ и несетъ самъ безъ малйшаго затрудненія. Будучи консуломъ, онъ предсдательствуетъ иногда въ нкоторыхъ частныхъ собраніяхъ по внутреннимъ дламъ съ 10 часовъ вечера до 5 утра, часто въ С.-Клу онъ удерживаетъ государственныхъ совтниковъ съ 9 часовъ утра до 5 вечера съ перерывомъ въ четверть часа, и въ конц собранія онъ не кажется боле утомленнымъ, чмъ въ начал его. Во время ночныхъ засданій нкоторые члены собранія надаютъ отъ изнеможенія, военный министръ засыпаетъ, Наполеонъ расталкиваетъ и будитъ всхъ: ‘Ну, ну, граждане, проснитесь, только 2 часа, вдь, должны же мы заработать деньги, которыя платитъ намъ французскій народъ’.
Будучи консуломъ или императоромъ, онъ требуетъ у министровъ отчета до мельчайшихъ подробностей, и нердко выходятъ они изъ совта измученными отъ продолжительныхъ опросовъ Наполеона, но онъ длаетъ видъ, что не замчаетъ этого, и говоритъ имъ о проведенномъ дн, какъ объ отдых, который далъ легкую работу его уму. И хуже того, многимъ изъ его министровъ приходится иногда, по возвращеніи домой, находить цлый десятокъ писемъ отъ него же, требующихъ немедленнаго отвта, а для составленія такого отвта едва достаточно цлой ночи. Умъ его вмщаетъ массу созданныхъ и разработанныхъ идей, превосходящихъ вс человческія способности, ненасытный, неизмнно работающій, никогда не ослабвающій мозгъ безпрерывно дйствуетъ такимъ образомъ въ продолженіе 30 лтъ.
Вслдствіе подобнаго склада умъ этотъ никогда не дйствуетъ въ -области чисто-отвлеченнаго, что составляетъ для насъ теперь такую опасность. Уже въ продолженіе трехъ вковъ мы все боле и боле утрачиваемъ непосредственность и цльность взгляда на вещи. Благодаря воспитанію кабинетному, одностороннему, раннему и долголтнему, мы изучаемъ не самые предметы, но только ихъ названія, не мстности на земной поверхности, а географическія карты, не животныхъ, ведущихъ постоянную борьбу за существованіе, а перечисленіе ихъ названій и распредленіе на классы и виды, въ лучшемъ случа безжизненные препараты музеевъ, изучаемъ, вмсто людей, съ ихъ чувствами и дйствіями, только статистическія цифры, законодательства, исторію, литературу, философію, — однимъ словомъ, только печатныя слова и, что еще хуже, отвлеченныя слова, которыя съ каждымъ вкомъ становятся все отвлеченне и отвлеченне, по мр того, какъ они удаляются отъ непосредственнаго, опытнаго изслдованія. Все трудне и трудне длается понять настоящій ихъ смыслъ, уловить,-истинное реальное значеніе, особенно если эти слова обозначаютъ явленія человческой или общественной жизни. Въ этой области, вслдствіе разрастанія государствъ, умноженія администрацій, скрещиванія интересовъ, изучаемый предметъ ускользаетъ отъ нашего вниманія въ своей необычайной величин и сложности. Наши понятія, смутныя, неполныя и неточныя, плохо соотвтствуютъ положенію длъ, а иногда и совсмъ не соотвтствуютъ. Для 9 умовъ изъ 10 или даже для 99 изъ 100 это положеніе не боле, какъ звукъ. Для другихъ, если они пожелаютъ составить себ дйствительное представленіе о существующемъ обществ, кром книгъ, потребуется 10 или 15 лтъ наблюденія и размышленія. Надо разобраться въ тхъ фразахъ, которыя усвоила себ память, надо перевести ихъ на понятный языкъ и опредлить точный и настоящій смыслъ, надо придать словамъ неопредленнымъ и ничего незначущимъ полноту и ясность личнаго впечатлнія. Извстно, какъ въ конц XVIII вка понятія: общества, государства, правительства, верховенства, права, свободы,— понятія самыя важныя изъ всхъ,— были извращены и ложно поставлены. Извстно, какъ въ пониманіи большинства они сочетались путемъ словесной логики, сочетались въ аксіомы и догматы и какіе плоды принесли эти метафизическія представленія. Извстно, какое они породили потомство неспособныхъ къ жизни недоносковъ, сколько чудовищныхъ и вредныхъ химеръ.
Ни для одной изъ этихъ химеръ не было мста въ голов Бонапарта, он не могли ни образоваться, не найти доступа къ нему, его нерасположеніе къ безформеннымъ призракамъ и къ отвлеченной политик доходило больше чмъ до презрнія — до отвращенія. Отъ всякой такъ называемой идеологіи онъ бжалъ, какъ отъ чумы, онъ ненавидлъ ее не только по разсчету и интересу, но еще боле по потребности и безсознательному чутью правды, какъ государственный вождь и практикъ по натур. Подобно Екатерин II, Наполеонъ постоянно помнитъ, что онъ производитъ свои операціи не на бумаг только, а на живой человческой кож, которая очень чувствительна и щекотливая Вс идеи, которыя онъ выработалъ, имютъ своимъ источникомъ наблюденія, произведенныя имъ самимъ, и, въ свою очередь, контролируются послдующими наблюденіями.
Книги служатъ ему только для того, чтобы возбудить въ немъ нсколько новыхъ интересныхъ вопросовъ, отвтъ на которые всегда подсказываетъ ему личный опытъ. Вообще же онъ читалъ мало и поверхностно, его классическое образованіе было весьма незначительно, въ латинскомъ язык онъ не пошелъ дальше четвертаго класса. Познанія, вынесенныя имъ изъ военной школы въ Бріенн, также ниже посредственныхъ. Уже и тамъ дознано, что ‘онъ не иметъ способностей къ языкамъ и словесности’. Изящная и научная литература, которою такъ восхищались его современники, безслдно скользитъ но его уму, какъ по скал. Онъ воспріимчивъ и чутокъ только къ математическимъ истинамъ и положительнымъ свдніямъ — исторіи и географіи. Все остальное въ немъ, какъ и въ его предшественникахъ XV вка, является плодомъ самостоятельнаго труда, личныхъ способностей, сношеній съ людьми, пріобртенной опытности, замчательнаго такта, быстраго и врнаго соображенія, — плодомъ его кропотливаго и неутомимаго вниманія, часовъ уединенія и глубокой сосредоточенности. Какъ механикъ научается постояннымъ обращеніемъ съ машинами, такъ и Наполеонъ своими существенными знаніями обязанъ не отвлеченнымъ теоріямъ, а личной практик. ‘На войн я все могу сдлать самъ: некому приготовлять порохъ, я могу выполнить эту работу, я самъ прилажу лафеты къ пушкамъ, я врою орудія, если бы понадобилось обучать рекрутовъ, я показалъ бы имъ вс пріемы’. Вотъ какимъ образомъ онъ уже съ самаго начала забираетъ все въ свои руки и становится полноправнымъ авторитетомъ: генералъ артиллеріи, главнокомандующій и вслдъ затмъ дипломатъ, финансистъ и администраторъ во всхъ видахъ. Благодаря такому плодотворному ученью, онъ поправляетъ кабинетныхъ людей, старыхъ министровъ, которые представляютъ ему свои доклады. ‘Я боле опытный администраторъ, чмъ они. Тотъ, кому приходилось изъ своей головы изобрсти средства прокормить, поддержать, обуздать, воодушевить однимъ и тмъ же духомъ, однимъ и тмъ же желаніемъ нсколько сотъ тысячъ человкъ вдали отъ ихъ родины, тотъ скоро постигаетъ вс тайны управленія’. Въ каждой машин, созданной имъ изъ массы человческихъ существъ, которыми онъ управляетъ, онъ однимъ взглядомъ окидываетъ вс ея составныя части въ ихъ соотвтственномъ мст и значеніи, источники ея силы, передаточные снаряды, сцпленіе колесъ, общую скорость и общее окончательное дйствіе, взглядъ его никогда не остается разсяннымъ и поверхностнымъ,— онъ проникаетъ въ самые темные уголки, достигаетъ самаго глубокаго основанія, со всею техническою точностью изслдованія, съ ясностью спеціалиста, и, такимъ образомъ, по выраженію философа, его идея тождественна самой вещи.
Отсюда объясняется его страсть къ подробностямъ, такъ какъ он именно и составляютъ суть предмета. Кто не съумлъ схватить или упустилъ изъ вида эти подробности, тотъ держитъ въ рукахъ только пустую, ничего незначущую вншнюю оболочку. Жадная любознательность его въ этомъ отношеніи не знаетъ предловъ. Въ длахъ каждаго министерства онъ смыслитъ больше самого министра, въ каждой канцеляріи — больше любаго чиновника. На его стол находится росписаніе сухопутныхъ и морскихъ войскъ, составленное по его плану и возобновляемое каждое первое число новаго мсяца, это его обычное и излюбленное чтеніе. ‘У меня нехватаетъ памяти, чтобы запомнить какой-нибудь александрійскій стихъ, но. изъ моего росписанія я не забуду ни одного слова. Сегодня вечеромъ я найду его въ моей комнат — и не лягу спать, пока не прочту его’. Онъ зналъ лучше канцелярій военнаго и морскаго министровъ, лучше самыхъ штабовъ положеніе своихъ длъ на суш и на мор, число, величину и качество кораблей, находящихся въ открытомъ мор и въ гаваняхъ. Онъ зналъ, съ какою скоростью можетъ быть окончена постройка уже заложенныхъ судовъ и въ какое время можно построить новый корабль. Ему извстны составъ и силы экипажей, составъ и устройства сухопутной арміи, состояніе боеваго матеріала, личный составъ, мсто пребыванія, количество настоящихъ и будущихъ наборовъ для пополненія корпусовъ арміи и каждаго отдльнаго полка. Его способность запоминать характеръ мстности, способность представлять себ цлыя страны, отдльныя мстечки и вс естественныя преграды доходили почти до внутренняго ясновиднія, которое онъ могъ вызвать въ себ по собственному желанію и которое посл многихъ лтъ оживало въ немъ съ такою же ясностью, какъ въ первый день посл изученія данной мстности. Онъ могъ математически точно разсчитывать разстоянія для передвиженій войскъ, распредлять походы и необходимые маневры.
Точность эта доходила до того, что онъ за 3 или 4 мсяца впередъ и на разстояніи 200 или 300 миль длалъ разсчетъ походныхъ движеній, и разсчетъ этотъ оправдывался почти безошибочно. Присоединимъ къ этому еще послднюю способность, наиболе рдкую въ другихъ: именно, если его разсчеты оправдывались, то, главнымъ образомъ, потому, что онъ, подобно знаменитымъ шахматнымъ игрокамъ, не только взвшивалъ вс шансы, зависящіе отъ удачнаго механическаго распредленія фигуръ, но принималъ также въ соображеніе характеръ и способности своего противника. Онъ изслдовалъ, такъ сказать, его ‘подводную часть’ и предугадывалъ возможныя съ его стороны ошибки. Взвсивъ количество вроятностей чисто-физическаго свойства, онъ такъ же тщательно взвшивалъ и количество вроятностей свойства нравственнаго. Въ этомъ послднемъ отношеніи онъ оказывался настолько же великимъ психологомъ, насколько совершеннымъ полководцемъ. Дйствительно, никто не превзошелъ его въ искусств обращать на пользу государства душевныя движенія единичныхъ личностей и цлыхъ массъ, дйствовать на постоянныя или случайныя побужденія души, которыя толкаютъ или удерживаютъ человка вообще или извстную личность въ частности. Онъ умлъ всегда воспользоваться подходящимъ рычагомъ, произвести соотвтствующее давленіе. Вс его способности дйствуютъ подъ вліяніемъ одной господствующей, и его геній въ искусств порабощать людей не находитъ себ подобныхъ. Для политическаго дятеля нтъ ничего драгоцнне этой способности, ибо онъ иметъ дло съ человческими страстями. Но какимъ образомъ, какъ не предугадываніемъ, могъ онъ проникнуть сокровеннйшія страсти людей и какимъ образомъ, какъ не помощью смлаго предположенія, могъ онъ разсчитать силы, которыя не поддаются никакому исчисленію? На этомъ темномъ и скользкомъ пути, по которому идутъ неувренно и ощупью, Наполеонъ дйствуетъ почти наврняка, безъ остановки, сначала работая надъ самимъ собой. И дйствительно, чтобы проникнуть въ душу другаго, необходимо прежде изучить свою собственную. ‘Я всегда любилъ заниматься анализомъ,— говорилъ онъ.— Если бы мн суждено было влюбиться серьезно, я не пощадилъ бы своего чувства и разобралъ бы свою любовь по частямъ’.
Зачмъ и почему — такіе полезные вопросы, что злоупотреблять ими нельзя ни въ какомъ случа. ‘Наполеонъ,— говоритъ одинъ изъ знавшихъ его,— человкъ, который наиболе размышлялъ надъ мотивами человческихъ поступковъ’. Методъ его, заимствованный и основанный на наукахъ положительныхъ, состоитъ въ поврк каждой гипотезы и каждаго вывода путемъ опыта при опредленныхъ условіяхъ. Такъ, уклоненіемъ магнитной стрлки, измненіемъ цвта и поднятіемъ жидкости можетъ быть изслдована и точно измрена извстная физическая сила. Какая-нибудь нравственная, невидимая сила можетъ быть также константирована и приблизительно измрена извстнымъ проявленіемъ чувства, однимъ ршительнымъ испытаніемъ, какимъ бываетъ иногда отдльное слово, выраженіе, жестъ. Именно на эти-то слова, жесты и выраженія Наполеонъ обращаетъ особенное вниманіе, самыя сокровенныя чувства онъ читаетъ въ ихъ наружномъ проявленіи. По типичной, своеобразной вншности, по одной незначительной, отрывочной сцен, по характернымъ обращикамъ и отрывкамъ, подобраннымъ съ замчательнымъ искусствомъ, онъ выводитъ цлый безконечный рядъ аналогичныхъ фактовъ. Этимъ путемъ предметъ туманный и ускользающій внезапно схватывается, собирается въ одно цлое и точно опредляется, взвшивается, какъ какой-нибудь неосязаемый газъ, который заключаютъ въ прозрачную стеклянную трубку. Въ государственномъ совт, въ то время, какъ другіе администраторы-законодатели видятъ одн отвлеченности, одн мертвыя статьи закона, прецеденты, онъ видитъ живыя души и такія, какія он есть на самомъ дл. Видитъ душу француза, итальянца и нмца, душу крестьянина, работника, мщанина и дворянина, душу якобинца и возвратившагося эмигранта, душу солдата, офицера, чиновника,— везд онъ видитъ личность цльную и дйствительную,— человка, который обрабатываетъ землю, работаетъ на фабрикахъ, сражается, женится, рождаетъ, страдаетъ, наслаждается и умираетъ. Ничто не представляетъ боле рзкаго, изумительнаго контраста, какъ важныя и напыщенныя разсужденія, которыя оффиціальный докладчикъ представляетъ на разсмотрніе, съ рчью самого Наполеона, схваченною на лету, свободною и оригинальною, полною дйствительныхъ примровъ и живыхъ образовъ. По поводу развода, который онъ въ принцип защищаетъ, Наполеонъ говоритъ: ‘Изучите правы страны: прелюбодяніе у насъ не рдкость, оно всеобще, это дло кушетки. Надо обуздать женщинъ, способныхъ измнять ради мишуры, стиховъ, Аполлона, музъ и т. д.
‘Если вы допустите разводъ вслдствіе несогласія характеровъ, вы уничтожаете бракъ, въ моментъ самаго заключенія его будутъ разсчитывать на возможность расторженія. Это врод того, если бы сказали: я вступаю въ бракъ — покуда не измнится мое расположеніе. Не злоупотребляйте также признаніемъ недйствительности. Разъ бракъ заключенъ, трудно его расторгнуть.
‘Я разсчитываю жениться на моей двоюродной сестр, которая должна пріхать изъ Индіи, а меня женятъ на искательниц приключеній, у меня родятся дти, я узнаю, что она никогда не была моею двоюродною сестрой. Какъ находите вы подобный бракъ? Не должна ли общественная нравственность признать его законнымъ? Теперь разсмотримъ права дтей, даже взрослыхъ, на обезпеченіе отъ родителей. Что вы скажете объ отц, который прогонитъ изъ дому свою 15-ти лтнюю дочь? Разв отецъ, получающій 60 тысячъ франковъ годоваго дохода, можетъ съ спокойною совстью сказать своему сыну: ‘ты здоровъ и силенъ,— иди пахать землю’? Отецъ богатый всегда долженъ давать своимъ дтямъ извстное содержаніе, и уничтожьте у дтей это право, вы заставите ихъ убивать своихъ собственныхъ отцовъ. Что же касается вопроса объ усыновленіи, то вы разсматриваете его съ точки зрнія не государственныхъ людей, а изготовителей законовъ. Оно не есть ни гражданскій договоръ, ни судебный актъ. Анализъ (юридическій) приводитъ въ данномъ случа къ самымъ ложнымъ результатамъ. Управлять человкомъ можно только дйствуя на его воображеніе: безъ воображенія — онъ скотъ. Не за пять же копекъ въ день, не за жалкое отличіе подвергаетъ себя человкъ опасности и идетъ на врную смерть. Наэлектризовать человка можно только вліяя на его душу. Этого нотаріусъ за 12 фр. не сдлаетъ. Необходимъ актъ законодательства. Что такое усыновленіе? Подражаніе общества законамъ природы. Это въ нкоторомъ род новое таинство. Сынъ одной плоти и крови длается, по вол общества, какъ бы плотью и кровью другаго человка. Это самый великій актъ, какой только можно вообразить. Этотъ актъ внушаетъ сыновнее и отеческое чувство тмъ, кто раньше его не испытывалъ. Откуда же исходитъ этотъ актъ? Свыше, какъ ударъ грома’.
Вс эти слова Наполеона — какъ бы огненныя стрлы, бросаемыя вслдъ одна за другою, со временъ Вольтера и Гальяни никто еще не металъ ихъ съ такою силой и въ такомъ количеств.
Подобно Монтескь, Бонапартъ какъ бы внезапною молніей освщаетъ общество, законы, правительство, Францію и самихъ французовъ. Его сужденія — не плодъ усидчивой головной работы: они брызжутъ изъ него. Это тлодвиженія его ума, движенія естественныя, произвольныя и постоянныя. Еще больше придаетъ имъ цны то, что онъ воздерживается отъ всякаго высказыванія ихъ помимо интимныхъ совщаній и разговоровъ, онъ пользуется ими исключительно для своихъ размышленій, въ другихъ же обстоятельствахъ подчиняетъ ихъ своей цли, которая всегда практическая, обыкновенно онъ говоритъ и пишетъ самымъ различнымъ языкомъ, примняясь къ пониманію слушателей, онъ не даетъ мста въ своей рчи импровизаціи и воображенію, проявленію генія и вдохновенія, только тогда онъ пускаетъ его въ ходъ, когда необходимо ослпить собою извстную личность, какъ, напримръ, Пія VII или Александра I. Въ этомъ случа обычный тонъ-его рчи обворожительно и ласкательно-фамильяренъ, онъ является настоящимъ актеромъ, который съ одинаковымъ жаромъ и искусствомъ исполняетъ вс роли, трагическія и комическія: то громитъ, то вкрадчивъ, то простодушенъ. Со своими генералами, министрами и начальниками управленій онъ говоритъ дловымъ, положительнымъ и сжатымъ языкомъ, всякій другой повредилъ бы длу, но страстная душа высказывается въ краткости, сил и повелительной суровости. Для своихъ армій и для большинства людей онъ иметъ бюллетень и прокламаціи, т.-е. эффектныя фразы, неестественно напыщенныя, съ сокращеннымъ, упрощеннымъ изложеніемъ фактовъ, расположенныхъ и поддланныхъ по извстному плану, — однимъ словомъ, великолпная шипучка, чтобы подогрть народный энтузіазмъ, и прекрасное усыпительное средство, чтобы поддержать легковріе, родъ микстуры для народа, которую онъ предлагаетъ, когда нужно, и такъ мастерски приготовляетъ, что масса публики съ жадностью хватается за нее и напивается до-пьяна. Во всхъ случаяхъ слогъ его, и выработанный, и произвольный, свидтельствуетъ объ его замчательномъ знаніи народныхъ массъ и отдльныхъ личностей. За исключеніемъ 2—3 случаевъ, за исключеніемъ области слишкомъ возвышенной, чуждой ему, онъ попадалъ мтко и кстати въ самое чувствительное мсто и пускалъ въ ходъ какъ разъ нужный рычагъ, нужный толчекъ, ровно столько давленія, упорства и рзкости, сколько нужно.
Благодаря цлому ряду краткихъ отмтокъ, точныхъ и ежедневно исправляемыхъ, онъ составилъ себ что-то врод психологическихъ табличекъ и на нихъ вычислялъ, почти съ математическою точностью, складъ ума, характеръ, таланты, страсти и способности, энергію, слабости безчисленнаго множества человческихъ существъ, съ которыми ему приходилось вблизи или издалека имть дло.
Постараемся представить себ объемъ и сущность этого ума. Чуть ли не до временъ Цезаря нужно углубиться въ исторію, чтобы найти ему подобныхъ, но, за недостаткомъ боле точныхъ документовъ, мы имемъ только главныя черты, общій контуръ Цезаря, о Наполеон же, кром общаго силуэта, у насъ сохранились вс подробности. Прослдимъ его корреспонденцію день за днемъ, глава за главой, за 1806 г., посл Аустерлицкой битвы, или же за 1809 г., посл возвращенія его изъ Испаніи до заключенія Внскаго мира. Какъ бы ни были недостаточны наши спеціальныя познанія, мы поймемъ, что умъ его, по своей полнот и воспріимчивости, далеко превосходитъ все извстное намъ и даже вообще все вроятное.
Его голова вмщала какъ бы три портфеля, изъ которыхъ каждый заключалъ въ себ 20 объемистыхъ таблицъ, различныхъ между собой и веденныхъ изо дня въ день, первый, касающійся военныхъ длъ, содержитъ безчисленное собраніе топографическихъ картъ, столь же подробныхъ, какъ карты генеральныхъ штабовъ, съ обстоятельными планами всхъ укрпленныхъ мстъ, съ точнымъ обозначеніемъ расположенія морскихъ и сухопутныхъ силъ, кораблей, полковъ, баттарей, арсеналовъ, магазиновъ, оцнены источники настоящаго и будущаго пополненія войска людьми, лошадьми, подводами, оружіемъ, обмундировкой и провіантомъ. 2-ой портфель, гражданскій, похожъ на объемистые томы, по которымъ мы знакомимся съ состояніемъ бюджета, и обнимаетъ безчисленныя статьи постоянныхъ и случайныхъ доходовъ и расходовъ, внутренніе налоги, заграничныя пошлины, мстное и иностранное производство, проценты по долгамъ, пенсіоны, общественныя работы и, наконецъ, всю административную статистику, безконечную іерархію должностей и чиновниковъ, сенаторовъ, депутатовъ, министровъ, префектовъ, епископовъ, профессоровъ, судей и ихъ помощниковъ, каждаго на своемъ мст и ранг, съ присвоеннымъ ему жалованьемъ. Третій представляетъ гигантскій біографическій и нравственный словарь, гд, какъ въ какомъ-нибудь отдленіи государственной полиціи, каждая сколько-нибудь выдающаяся личность, каждая общественная группа и профессія, даже каждый народъ иметъ свою карточку съ краткимъ обозначеніемъ ихъ положенія, нуждъ, прошлаго, опредлившагося характера, предполагаемыхъ намреній и вроятнаго поведенія. Всякій ярлыкъ, карточка или листокъ сводятся къ краткимъ заключеніямъ, вс заключенія расположены по частямъ, методически классифицированы и подведены къ итогамъ, а совокупность итоговъ всхъ 3-хъ портфелей даетъ своему обладателю возможность опредлить количество силъ, которыми онъ располагаетъ. Въ 1809 г. содержаніе этихъ портфелей, разросшихся до такихъ громадныхъ размровъ, укладывается цликомъ въ голов Наполеона, онъ знаетъ въ нихъ не только общія и частныя заключенія, но самыя мельчайшія подробности, читаетъ совершенно бгло и во всякую данную минуту. Онъ сразу видитъ тамъ вс народы и каждый въ отдльности, которыми управляетъ непосредственно самъ или черезъ посредство другихъ, т.-е. видитъ 60 милліоновъ населенія, видитъ различныя страны, покоренныя и пройденныя имъ, т.-е. территорію въ 70 т. квадр. миль. Конечно, видитъ сначала Францію, увеличенную присоединеніемъ Бельгіи и Пьемонта, дале — Испанію, откуда онъ только что возвратился, короновавъ ея королемъ своего брата осифа, Южную Италію, гд на мсто осифа онъ ставитъ Мюрата, Среднюю Италію,— въ ней онъ уже овладлъ Римомъ, Сверную Италію, гд принцъ Евгеній — только уполномоченный его, Далмацію, Истрію, присоединенныя имъ къ имперіи, Австрію, подвергавшуюся двукратному французскому нашествію, Рейнскій Союзъ, созданный и управляемый имъ, наконецъ, Вестфалію и Голландію, гд его братья — не боле, какъ простые намстники, Пруссію, урзанную и эксплуатируемую, главнйшія укрпленія которой онъ продолжаетъ еще удерживать въ своихъ рукахъ. Присоединимъ къ этому послднюю табличку, позволяющую ему представлять себ Сверное море, Атлантическій океанъ, вс эскадры континента, находящіяся въ открытомъ мор и въ гаваняхъ отъ Данцига до Флессинга и Байоны, отъ Кадикса до Тулона и Гаэты, отъ Тарента до Венеціи, Корфу и Константинополя.
Въ портфел психологіи и морали, кром одного начальнаго пропуска, котораго ему никогда не удается пополнить, потому что онъ прямо вытекалъ изъ его характера, у него есть нсколько ложныхъ, неврныхъ замтокъ, особенно въ отношеніи папы и католическаго исповданія. Онъ слишкомъ низко ставитъ значеніе національнаго чувства испанцевъ и нмцевъ и, наоборотъ, разсчитываетъ слишкомъ высоко во Франціи и въ присоединенныхъ къ ней земляхъ свое вліяніе, степень доврія и преданности, на которыя онъ можетъ разсчитывать. Эти заблужденія являлись у него скоре плодомъ его собственнаго желанія, чмъ недостаткомъ ума, временами онъ ихъ сознаетъ, если у него-бывали самообольщенія, то только потому, что онъ изобрталъ ихъ себ по желанію. Его здравый смыслъ, предоставленный самому себ, никогда бы не сбился съ настоящаго пути, только страсти могли омрачить его ясность. Что касается остальныхъ его портфелей, топографическаго и военнаго, то они оставались такими же полными и совершенными, какъ никогда. Съ поражающею точностью воспроизводятъ они чудовищно разросшуюся и осложнившуюся дйствительность, ихъ полнота и опредленность поспваютъ за нею.
Эта масса замтокъ составляетъ, однако, только малую часть того населенія мыслей, которое кишитъ въ этомъ необъятномъ мозгу. На представленіи о дйствительности возникаютъ и разростаются комбинаціи возможностей, безъ этихъ комбинацій онъ не могъ бы справляться съ фактами и пересоздавать ихъ, а мы знаемъ, въ какой степени онъ достигалъ этого.
Прежде самаго начала дйствія онъ создаетъ его планъ, этотъ планъ, по зрломъ размышленіи, онъ выбираетъ изъ многихъ другихъ, ране составленныхъ, какъ наиболе подходящій и исполнимый. Такимъ образомъ, за каждою принятою комбинаціей стоитъ цлый рядъ отвергнутыхъ. За всякимъ принятымъ ршеніемъ, произведеннымъ движеніемъ, обнародованнымъ декретомъ, выполненнымъ приказаніемъ стоитъ масса другихъ, на которыя онъ могъ ршиться, но отвергъ по особымъ соображеніямъ. Я могу сказать даже, что такъ было у него со всякимъ дйствіемъ, со всякимъ словомъ, сказаннымъ безъ подготовки. И это потому, что онъ все взвшиваетъ, все разсчитываетъ, вс дйствія, вс выраженія чувствъ, даже самыя сокровенныя сердечныя движенія. Если онъ даетъ имъ волю, то съ умысломъ, предвидя необходимое слдствіе, для того, чтобъ устрашить или прельстить кого-нибудь, онъ пользуется всмъ въ другихъ и въ себ самомъ: своими страстями, увлеченіями, недостатками, потребностью говорить, и пользуется всмъ этимъ для того, чтобы подвинуть впередъ постройку своего зданія. Нтъ сомннія, что надъ его различными способностями, какъ бы ни были он велики, преобладала способность созидать воображеніемъ. Съ самаго начала чувствовались сожигающій пылъ и бурное клокотаніе этого воображенія подъ холодною и суровою вншностью, съ которою онъ отдавалъ спеціальныя и точныя приказанія. ‘Когда я составляю военный планъ,— говоритъ онъ Редереру,— нтъ человка трусливй меня. Я преувеличиваю опасности и предполагаю самое худшее стеченіе обстоятельствъ. Я нахожусь положительно въ жалкомъ возбужденіи. Это, тмъ не мене, не мшаетъ мн казаться окружающимъ въ самомъ лучшемъ настроеніи духа, я похожъ тогда на замужнюю женщину, которая родитъ’. Страшный трепетъ творца заглушаетъ онъ въ себ надеждой на будущее созданіе. Предупреждая событія, онъ живетъ сердцемъ въ воображаемомъ зданіи.
‘— Генералъ,— говорила ему однажды госпожа Клермонъ-Тоннеръ,— вы строите, прикрываясь лсами, которые уничтожите, какъ только окончите постройку.
‘— Да, сударыня, именно такъ,— отвчалъ Бонапартъ.— Вы правы, я живу всегда на два года впередъ’.
Онъ отвчалъ съ невроятною быстротой, внезапно. Это отзывъ души, затронутой за живое, за самое слабое мсто. Быстрота развитія и плодовитость идей, могущество, игра и подвижность мыслей въ этомъ отношеніи безграничны. То, что ему удалось выполнить, по-истин изумительно, намренія и предпріятія были еще обширне, а мечта уходила еще дале.
Несмотря на все развитіе его практическихъ способностей, онъ обладалъ и поэтическимъ даромъ, и даже въ большей степени, чмъ нужно для государственнаго человка. Излишекъ его переходилъ въ крайность, а эта крайность въ безуміе. Въ Италіи посл восемнадцатаго Фрюктидора онъ уже говорилъ Бурьену: ‘Европа — ничтожная нора для кротовъ. Великія государства и революціи были только на Восток, съ его шестисотъ-милліоннымъ населеніемъ’. Годъ спустя, подъ Акрой, наканун послдняго приступа, онъ замчаетъ: ‘Если мн посчастливится, я захвачу сокровища и оружіе, котораго хватитъ на триста тысячъ человкъ. Затмъ я подниму и вооружу всю Сирію… иду на Дамаскъ и Алеппо, углубляюсь въ страну и увеличиваю мою армію всми недовольными. Я объявлю народу объ уничтоженіи рабства, тираніи нашей. Я вступаю въ Константинополь съ огромнымъ войскомъ, разрушаю Турецкую имперію, основываю на Восток новое обширное государство, которое упрочитъ за мною подобающее мсто у потомства и, быть можетъ, возвращусь въ Парижъ черезъ Адріанополь или Вну, посл низверженія австрійской династіи’. Объ этой счастливой эпох, когда, освободившись отъ ‘стсняющихъ узъ цивилизаціи’, онъ могъ вволю воображать и строить свои воздушные замки, онъ вспомнитъ еще не разъ, сдлавшись консуломъ и потомъ императоромъ. ‘Я создалъ цлую религію, видлъ себя на пути въ Азію сидящимъ на слон, съ чалмой на голов, съ новымъ Кораномъ въ рукахъ, созданнымъ мною по своему вкусу’. Ограниченный въ Европ, онъ уже съ 1804 года мечтаетъ возсоздать имперію Карла Великаго. Такимъ образомъ, ‘Французская имперія сдлается праматерью всякой верховной власти’. ‘Я хочу, чтобы каждый европейскій государь былъ принужденъ построить себ дворецъ въ Париж, въ которомъ онъ долженъ будетъ находиться во время коронованія императора французовъ, они украсятъ своимъ присутствіемъ и, въ то же время, преклонятся предъ этою поражающею и внушительною церемоніей. Самъ папа будетъ тутъ, нужно сдлать такъ, чтобы Парижъ сталъ его постояннымъ, мстопребываніемъ, чтобъ онъ поселился въ немъ окончательно: гд можно найти боле подходящее мсто для святйшаго престола, какъ не въ новой столиц христіанскаго міра, подъ властью Наполеона, ставшаго наслдникомъ Карла Великаго и свтскимъ главой первосвященника? Императоръ своею свтскою властью подчинитъ себ умы, а при помощи папы и общественную совсть’. ‘Въ пять лтъ, — говоритъ онъ Прадту, — я сдлаюсь обладателемъ всего міра. Остается только Россія, но я раздавлю ее. Парижъ будетъ простираться до Сенъ-Клу’. Сдлать Парижъ естественною столицей всей Европы было, по собственному признанію Наполеона, его постоянною мечтой. ‘Иногда мн хотлось бы, чтобъ онъ сталъ городомъ съ двумя, тремя, четырьмя милліонами жителей, чмъ-то сказочнымъ, колоссальнымъ, невдомымъ до нашихъ дней, и общественныя зданія должны были соотвтствовать народонаселенію. Архимедъ предлагалъ перевернуть землю, если ему дадутъ точку опоры. Я же имлъ бы ее повсюду, гд мн возможно было бы пустить въ ходъ мою энергію, постоянство и мой бюджетъ’. По крайней мр, онъ такъ думаетъ, потому что, несмотря на высоту и неустойчивость слдующаго этажа своей постройки, онъ мысленно постоянно воздвигаетъ новый этажъ еще выше, еще неустойчиве. За нсколько мсяцевъ передъ тмъ, находясь во глав цлой Европы, онъ говоритъ Нарбонну: ‘Въ конц-концовъ, милый мой, это длинный путь, но онъ ведетъ въ Индію. Чтобы достичь Ганга, Александру надо было пройти много, столько же, какъ намъ до Москвы. Я часто повторяю себ это, начиная со времени битвы при Акр. Теперь мн нужно зайти въ тылъ Азіи съ одной изъ окраинъ Европы, чтобы достичь Англіи. Представьте себ, что Москва взята, Россія покорена, царь примкнулъ къ Франціи,— представьте новую династію, зависящую отъ Франціи, и скажите, разв для французской армія и ея союзниковъ невозможно, отправившись изъ Тифлиса, достигнуть береговъ Ганга? Вдь, достаточно будетъ только показать французскій мечъ, чтобы заставить подчиниться нашей власти всю Индію и обрушить все зданіе этого купеческаго величія. Согласенъ, что это была бы экспедиція гигантская, но экспедиція возможная въ нашъ XIX вкъ. Какъ результатъ этого, Франція завоюетъ разомъ независимость Запада и свободу моря’.
При этихъ словахъ глаза его сверкаютъ страннымъ блескомъ, и онъ продолжаетъ, забрасывая доказательствами, взвшивая затрудненія, средства, шансы. Охваченный вдохновеніемъ, онъ всецло предается ему. И вотъ его преобладающая способность вдругъ взяла верхъ надъ всмъ остальнымъ, артистъ, заключенный въ политику, освобождается отъ всякихъ оковъ и въ области идеологіи и невозможнаго строитъ свои зданія. Въ немъ сказывается младшій братъ Данта, Микель-Анджело, дйствительно, по опредленности контуровъ въ его видніяхъ, по напряженности, связности и внутренней логичности его мечтаній, по глубин мышленія, величію выше человческому своихъ замысловъ, онъ былъ подобенъ и равенъ имъ, былъ однимъ изъ, величайшихъ умовъ итальянскаго возрожденія, съ тою только разницей, что первые два работали на бумаг или на мрамор, а онъ работалъ надъ живымъ человкомъ, надъ тломъ чувствительнымъ и способнымъ страдать.