Наполеон Бонапарт, Тэн Ипполит Адольф, Год: 1887 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 40 минут(ы)

**Наполеонъ Бонапартъ *)**

Ипполита Тэна.

*) Русская Мысль, кн. IV.

III.

Если ближе всматриваться въ современниковъ Данта и Микель-Анджело, то можно замтить, что они отличаются отъ насъ не столько складомъ ума, сколько характера. Триста лтъ господства полиціи, судовъ, жандармовъ, общественной дисциплины, мирныхъ нравовъ, наслдственной цивилизаціи притупили въ насъ силу и пылкость врожденныхъ страстей: въ Италіи, въ эпоху возрожденія, он существовали во всей своей неприкосновенности. Тогда впечатлительность человка была сильне и глубже, нежели въ настоящее время, желанія боле страстны и необузданны, ршенія неудержиме и упорне.

Пружина дйствій въ личности того времени, будь то гордость, честолюбіе, ревность, ненависть, любовь, алчность или чувственность,— эта пружина напрягалась съ такою энергіей и разгибалась съ такою силой, какихъ мы не встрчаемъ теперь. Эти свойства снова ожили въ Наполеон, который въ XIX вк являлся остаткомъ XV: нервная система дйствуетъ у него совершенно такъ же, какъ у его итальянскихъ предковъ. Никогда, даже у Малатеста и Борджіа, не было большей чувствительности и импульсивности ума: онъ какъ бы заряжается и разряжается электричествомъ, внутренняя гроза постоянно грохочетъ въ немъ, внезапно вспыхиваютъ молніи и неудержимо слдуютъ другъ за другомъ удары. У него не было ни одной идеи чистоумозрительнаго характера, ни одной, которая была бы простою копіей дйствительности или изображеніемъ возможнаго. Каждая является внутреннимъ толчкомъ и старается непосредственно и сразу перейти въ дйствіе, каждая стремительно порывается къ своей цли и тотчасъ достигла бы ея, если бы не сдерживающая и ограничивающая сила воли. По временамъ взрывъ такъ внезапенъ, что сдержки являются слишкомъ поздно.

Однажды въ Египт у Наполеона обдало нсколько французскихъ дагь. Онъ посадилъ возл себя одну хорошенькую особу, мужа которой онъ только что отправилъ во Францію. Вдругъ онъ какъ будто нечаянно проливаетъ на нее графинъ воды и, подъ предлогомъ привести въ порядокъ ея туалетъ, увлекаетъ ее въ свою комнату и остается тамъ съ ней долго, слишкомъ долго, въ то время какъ гости ждутъ его за прерваннымъ обдовъ и молча переглядываются.

Въ другой разъ въ Париж, незадолго до конкордата, онъ сказалъ сенатору Вольпэ: ‘Франція требуетъ себ религіи’.— ‘Франція требуетъ Бурбоновъ’,— смло и рзко возразилъ Вольна. На это Наполеонъ далъ ему такого пинка въ животъ, что тотъ упалъ безъ чувствъ и нсколько дней пролежалъ больной въ постели на квартир одного пріятеля.

Нтъ человка боле раздражительнаго. Онъ иногда намренно даетъ золю своему гнву, потому что этотъ кстати я при свидтеляхъ прорвавшійся наружу гнвъ наводитъ ужасъ, вынуждаетъ къ уступкамъ и поддерживаетъ повиновеніе. Эти порывы, отчасти разсчитанные, отчасти безсознательные, облегчаютъ его и помогаютъ ему какъ въ общественной, такъ и въ частной его жизни, въ сношеніяхъ съ иностранцами и съ своими коллегами, съ папой, съ кардиналами, съ посланниками, съ Талейраномъ, съ Бнье, съ первымъ встрчнымъ, когда онъ, Наполеонъ, долженъ показать себя и внушить паническій страхъ своимъ окружающимъ.

Народъ и армія считаютъ его безстрастнымъ. Въ сраженіяхъ онъ облекается въ бронзовую маску холоднаго спокойствія, въ оффиціальныхъ представленіяхъ онъ налагаетъ на себя обязательное для такого случая достоинство, обыкновенно же въ немъ впечатлніе переходитъ непосредственно въ выраженіе, внутреннее настроеніе пробивается наружу въ неожиданномъ движеніи. Въ С.-Клу, когда Жозефина застаетъ его съ своею соперницей, онъ съ такою яростью бросается на жену, что она едва успваетъ спастись, вечеромъ же, чтобъ окончательно подчинить ее, on продолжаетъ бсноваться, всячески оскорблять ее и ломаетъ все, что попадается ему подъ руку.

Незадолго до основанія имперіи, Талейранъ, большой любитель мистификацій, уврилъ Бертье въ желаніи перваго консула принять королевскій титулъ. Бертье торопливо приходитъ въ залу, наполненную народомъ, и привтствуетъ Бонапарта сіяющимъ лицомъ. При слов ‘король’ глаза Наполеона разгораются, онъ приставляетъ кулакъ къ подбородку Бертье и, толкая его къ стн, говоритъ: ‘Дуракъ вы! Кто посовтовалъ вамъ дразнить меня такимъ образомъ? Въ другой разъ не берите на себя, подобныхъ порученій’.

Броситься на человка и схватить его за горло — таково было его, первое и инстинктивное движеніе.

Во всемъ проглядываютъ подобные же порывы. Представляется обликъ и интонація человка, который мечется, наноситъ удары и валитъ на землю. Диктуя, онъ ходитъ по кабинету большими шагами, и если онъ, по своему обыкновенію, одушевленъ, то рчь его пересыпается ужасными проклятіями и ругательствами, которыя, конечно, за нимъ не записываются, впрочемъ, они иногда проскальзываютъ, и т, кто читалъ черновики его писемъ насчетъ духовныхъ длъ, встрчали тамъ десяти непечатныхъ словъ.

Не можетъ быть у человка боле нетерпливой чувствительности. Одваясь, онъ бросаетъ на полъ или въ огонь все, что ему не годится. Въ торжественные дни и передъ парадами его камердинеры должны были сговариваться между собой, чтобъ уловить моментъ надть ему что-либо,— онъ рветъ и ломаетъ все, что причиняетъ ему хотя малйшее неудобство, не разъ случалось лакею, причинившему какую-либо легкую непріятность, подучать отъ него ощутительныя и несомннныя доказательства его гнва.

Нтъ мысли, боле неудержимо слдующей своему теченію, его письма, когда онъ пробовалъ писать самъ, представляютъ наборъ буквъ безъ связи, ихъ невозможно разобрать въ словахъ — не хватаетъ половины буквъ, если онъ примется перечитывать написанное, то самъ не понимаетъ себя. Онъ дошелъ до того, что не могъ собственноручно написать ни одного письма, и даже подписывался какими-то каракулями. И такъ онъ диктовалъ, но столь быстро, что его секретари едва поспвали за нимъ. Въ начал своей службы они обливаются потомъ и, все-таки, не могутъ записать и половины сказаннаго имъ. Буррьенъ, Меневаль и Марэ принуждены составить себ своего рода стенографію, потому что онъ никогда не повторялъ ни одной фразы, бда, если перо отстало, и счастье для писца, если рядъ восклицаній и проклятій даетъ ему время пополнить, проблы. Рчь его бьетъ ключомъ, разливается широкими волнами, иногда безъ всякой осторожности и благоразумія, даже и тогда, когда это изліяніе, можетъ быть, и безполезно, и недостойно: все это потому, что его душа и умъ переполнены и что подъ вліяніемъ внутренняго напора импровизаторъ и яростный полемистъ вытсняютъ собой дльца и государственнаго человка.

Одинъ опытный наблюдатель замчаетъ: ‘Для него говорить есть первая необходимость и, наврное, онъ наяважнйшимъ преимуществомъ высокаго положенія считаетъ возможность говорить одному, не будучи прерываемымъ. Даже въ государственномъ совт онъ позволяетъ себ увлекаться, забываетъ о дл, предложенномъ на разсмотрніе, бросается и на право, и на лво, вдается въ лишнія доказательства, бранится битыхъ два три часа, настаиваетъ на своемъ, повторяется и, наконецъ, ршившись убдить или побдить, спрашиваетъ у присутствующихъ: правъ ли онъ? И въ этомъ случа вс, конечно, подчиняются. Разнысливъ, онъ сознаетъ, какое значеніе иметъ согласіе, вынужденное такимъ образомъ, и, указывая на свое кресло, онъ говоритъ: ‘согласитесь, что очень легко бить ужнымъ на этомъ мст’.

Тмъ не мене, онъ насладился своимъ умомъ, отдался своей страсти, которая увлекаетъ его за собою. ‘Мои нервы, — говорить онъ самъ,— весьма раздражительны, и если бы при такомъ состояніи моя кровь не текла всегда одинаково ровно, я сошелъ бы съ ума’. Часто напряженіе накопившихся впечатлній бываетъ слишкомъ велико и доводитъ до физическихъ конвульсій. И странное дло, его, военнаго и государственнаго человка, нердко видали растроганнымъ до такой степени, что слезы навертывались у него на глазахъ. Онъ, видвшій смерть тысячи людей и отправлявшій на смерть милліоны,— онъ рыдаетъ посл битвы при Вагран, посл Бауцена, у изголовья умирающаго стараго товарища. ‘Я видлъ,— говорить его камердинеръ, — калъ онъ плакалъ за обдомъ, разставшись съ Данномъ, крупныя слезы текли по его щекамъ и падали ему въ тарелку’.

Не только физическое ощущеніе, видъ кроваваго и изуродованнаго тла потрясаетъ его до глубины души, но иногда одно слово, простая мысль, подобно уколу, наноситъ ему не меньшую рану.

При вид волненія Дандоло, умолявшаго за Венецію, свое отечество, проданное Австріи, онъ самъ тронутъ до глубины души и на глазахъ его выступаютъ слезы. При полномъ состав государственнаго совта, онъ разсуждаетъ о байленской капитуляціи, и голосъ его дрожитъ, скорбь овладваетъ имъ, онъ не въ силахъ доле сдерживать своихъ слезъ. Въ 1806 году, когда онъ прощается съ Жозефиной передъ своимъ отъздомъ въ армію, онъ до такой степени волнуется, что впадаетъ въ нервный припадокъ, заканчивающійся рвотой.’Принуждены были усадить его,— говоритъ одинъ очевидецъ,— заставить его выпить померанцевой настойки, онъ же не переставалъ проливать слезы. Такое состояніе длилось четверть часа’. Подобный же нервный и желудочный кризисъ совершается съ ишь въ 1808 г., когда онъ ршается на разводъ: въ продолженіе цлой ночи онъ волнуется, тоскуетъ, стонетъ, какъ женщина, обнимаетъ Жозефину, оказывается слабе ея. ‘Бдная моя Жозефина, я не буду въ состояніи покинуть тебя!’ И затмъ снова заключаетъ ее въ свои объятія, удерживаетъ ее около себя, весь поглощенный впечатлніемъ настоящаго, онъ заставляетъ ее раздться немедленно и лечь возл себя, самъ же горько плачетъ надъ ней. ‘Онъ,— говоритъ Жозефина,— буквально залилъ постель своими слезами’. Очевидно, что въ подобномъ организм, какъ бы силенъ ни былъ регуляторъ, его сдерживающій, равновсію угрожаетъ опасность. Онъ сознаетъ это, какъ знаетъ все, что его касается. Онъ не довряетъ своей нервной чувствительности, какъ не доврялъ пугливой лошади, въ критическіе моменты, при Березин, наприм., онъ не допускаетъ до себя никакихъ печальныхъ извстій, которыя могли бы взволновать его, и при этомъ неоднократно повторяетъ настаивающему встнику: ‘Зачмъ хотите вы лишить меня моего покоя?’ Тмъ не мене, несмотря на предосторожность, когда опасность дважды представляется ему во всемъ своемъ ужас и въ новомъ неожиданномъ вид, онъ захваченъ врасплохъ. Онъ, всегда ясный и твердый подъ пулями, онъ, отважнйшій изъ военныхъ героевъ и наиболе дерзкій изъ политическихъ искателей приключеній, онъ дважды измняетъ себ.

18-е брюмера въ законодательномъ собраніи, при крикахъ ‘вн закона’, онъ внезапно блднетъ, дрожитъ и кажется окончательно потерявшимъ голову. Принуждены были увлечь его изъ зады, и была минута, когда думали, что съ нимъ сдлается обморокъ. Посл отреченія въ Фонтенебло, когда въ Прованс его встрчаютъ съ проклятіями и ненавистью, его нравственное существо кажется въ теченіе нсколькихъ дней сокрушеннымъ и разбитымъ, животные инстинкты выплываютъ наружу, имъ овладлъ страхъ, и онъ не думаетъ скрывать этого. Нарядившись въ мундиръ, австрійскаго полковника, фуражку прусскаго коммиссара и плащъ русскаго, онъ все еще не считаетъ себя достаточно замаскированнымъ. Въ На лад, въ гостиниц онъ дрожитъ и мняется въ лиц при малйшемъ шум, коммиссары, входящіе въ его комнату, находятъ его постоянно въ слезахъ. Онъ надодаетъ имъ своими безпокойствами и нершительностью. Говоритъ, что французское правительство хочетъ убить его, отказывается отъ пищи изъ боязни быть отравленнымъ и замышляетъ спастись бгствомъ черезъ окно. Впрочемъ, онъ откровененъ, болтаетъ о своемъ прошломъ, о своемъ характер и длаетъ это безъ удержу, безъ соблюденія приличія, площадію, грубо, какъ циникъ и полоумный. Мысли его потеряли всякую связь между собою, толкаютъ одна другую, толпятся подобно анархической и мятежной масс. Только въ конц своего путешествія, въ Фрежюс, онъ становится способнымъ управлять ими съ тхъ поръ, какъ онъ почувствовалъ себя въ безопасности и не боится физическаго насилія. Тогда только эти мысли вступаютъ въ своя прежнія рамки, чтобы работать въ должномъ порядк подъ управленіемъ господствующей руководящей мысли, которая, посл непродолжительнаго ослабванія, вновь обртаетъ свою энергію и прежнее вліяніе.

IV.

Нужна была чрезмрная сила, чтобы согласовать, направлять и подчинять столь могущественныя страсти. У Наполеона такою силой является инстинктивное стремленіе удивительной глубины и рзкости быть всегда центромъ, относить все къ себ,— другими словами, такою силой является эгоизмъ, но не бездятельный, а, наоборотъ, все поглощающій и энергическій, соразмренный съ дятельностью и обширностью способностей, развитый воспитаніемъ и обстоятельствами. Благодаря успху и всемогуществу, это стремленіе преувеличивается до чудовищныхъ размровъ, этотъ эгоизмъ доходитъ до того, что воздвигаетъ себ среди человческаго общества свое колосальное я, которое безпрерывно увеличиваетъ кругъ своихъ хищническихъ и упорныхъ захватовъ, которое оскорбляется всякимъ сопротивленіемъ, тяготится всякою независимостью. Уже въ юношескомъ и даже дтскомъ возраст находимъ мы зачатки этого всепоглощающаго личнаго чувства. ‘Характеръ властный, пылкій, повелительный, упрямый,— говорится въ помткахъ о немъ въ бріеннской школ,— съ страшнымъ предрасположеніемъ къ эгоизму’. ‘Онъ одаренъ громаднымъ самолюбіемъ, честолюбивъ, стремленія его не имютъ грантъ, любитъ одиночество, потому, вроятно, что въ обществ равныхъ себ онъ не можетъ господствовать, а ему не но себ всюду, гд онъ не можетъ повелвать’. ‘Я жилъ въ сторон отъ товарищей,— говоритъ онъ самъ о себ поздне.— Я выбралъ себ внутри школы одинъ уголокъ, къ которомъ садился, чтобы вволю мечтать про себя. Когда мои товарищи хотли отбитъ у меня владніе этимъ уголкомъ, я защищалъ его изо всей силы, во мн сказывалось уже то сознаніе, что моя воля должна господствовать надъ чужими, и что все, что мн нравится, должно принадлежать мн’.

Вспоминая боле давнее прошлое и даже первые годы своей жизни подъ родительскимъ кровомъ въ Корсик, онъ самъ рисуетъ себя маленькимъ и необузданнымъ дикаремъ, злымъ, лишеннымъ всякой совсти. ‘Ничто не останавливало меня, я никого не боялся, я билъ одного, царапалъ другаго и сдлался грозою для всхъ. Я избилъ, искусалъ своего брата осифа и самъ пожаловался на него, прежде чмъ онъ пришелъ въ себя’. Прекрасный стратегическій пріемъ, которымъ онъ впослдствіи никогда не упускалъ случая пользоваться! Эта способность изобртать ложь себ на пользу была у него врожденною. Поздне, уже взрослымъ человкомъ, онъ хвалится ею и считаетъ этотъ талантъ доказательствомъ и мриломъ политическаго превосходства. Онъ съ удовольствіемъ вспоминаетъ, что одинъ изъ его дядей еще въ дтств предсказалъ ему господство надъ цлымъ міромъ, потому что онъ имлъ привычку постоянно лгать.

Замтьте эти слова дяди: они являются результатомъ всей опытности человка того времени и той страны.

Вотъ каково направленіе, данное общественною жизнью въ Корсик. Эта нравственность неразрывно связана съ нравами во всхъ странахъ и во вс времена, гд ничтожно правосудіе, гд всякое общественное дло принадлежитъ тому, кто имъ завладваетъ, гд жестокія войны между частными лицами ведутся безпрепятственно, гд каждый ходитъ вооруженный, гд всякое оружіе пригодно для войны,— гд на ряду съ ружьемъ пускаютъ въ ходъ кинжалъ, притворство, обманъ и даже подлость. Таково было положеніе длъ въ Корсик въ XVIII вк и въ XV вк въ Италіи. Отсюда возникаютъ первыя впечатлнія Бонапарта, почти тождественныя съ впечатлніями Борджіа и Маккіавши, отсюда беретъ начало этотъ первый слой полумыслей, который впослдствіи послужилъ основаніемъ къ вполн законченнымъ идеямъ, отсюда закладывается фундаментъ будущаго его умственнаго зданія и того представленія, которое онъ составляетъ себ о человческомъ обществ. Затмъ, по выход изъ французскихъ школъ, при каждомъ новомъ посщенія родины, т же впечатлнія все боле и боле крпли и способствовали окончательному развитію той же конечной идеи. ‘Въ этой стран,— пишутъ французскіе коммиссары,— народъ не постигаетъ отвлеченной идеи, каковъ бы ни былъ принципъ ея, будь то общественное благо или справедливость. Правосудіе тамъ не практикуется, 130 убійствъ совершено въ два года. Духъ общественности неизвстенъ, всюду полное отсутствіе организованнаго общества. Есть только множество мелкихъ партій, враждебныхъ другъ другу… Нтъ корсиканца, не принадлежащаго къ извстной фамилія, а, слдовательно, и къ извстной партіи, общее отверженіе, непріязнь ожидаетъ того, кто не хочетъ служить ни одной изъ нихъ. Вожди партій имютъ вс въ виду одну и ту же цль — добыть себ деньги какими бы то ни было средствами, ихъ первая задача — окружить себя людьми безусловно преданными и раздать имъ вс должности. Выборы производятся при оружіи, при чемъ пускаются въ ходъ и насилія. Одержавшая верхъ партія пользуется своею властью, чтобы отомстить побжденнымъ и увеличить, такимъ образомъ, смуты и несправедливости… Вожди образуютъ между собою лиги аристократовъ… и дозволяютъ себ всевозможныя злоупотребленія. Они не облагаютъ налогами, не взыскиваютъ недоимокъ съ тхъ, чьимъ голосомъ желаютъ заручиться на выборахъ, или съ тхъ, кто принадлежитъ къ ихъ партія или родству. Таможни имютъ спеціальное назначеніе обогащать родственниковъ и друзей. Жалованье не доходитъ по назначенію. Деревня необитаемы, за отсутствіемъ безопасности. Крестьяне выходятъ съ оружіемъ даже на работы. Нельзя сдлать шага безъ конвоя, часто нуженъ отрядъ въ пять-шесть человкъ, чтобы доставить письмо съ одной почтовой станціи на другую’. Переведите это общее изложеніе на ту массу происшествій и случаевъ, изъ которыхъ оно является простымъ выводомъ, вообразите себ вс эти мелкіе факты, повторяющіеся ежедневно и разсказываемые со всми тончайшими подробностями, разъясняемые симпатіей или гнвомъ заинтересованныхъ сосдей. Таковъ былъ курсъ морали, преподававшійся Бонапарту въ юности. Еще ребенкомъ онъ слушалъ за столомъ разговоры взрослыхъ и по одному слову, по выраженію лица, по жесту удивленія или по пожиманію плечами онъ угадывалъ, что господствующее теченіе въ жизни есть не миръ, а война, узнавалъ, къ какимъ надо прибгать уловкамъ, чтобы помочь себ, къ какимъ насиліямъ, чтобы выдвинуться впередъ.

Остальную часть дня, предоставленный самому себ или обществу кормилицы Иларій, или Саверіи ключницы, онъ рзвится среди простаго народа и слушаетъ толки моряковъ въ гавани или пастуховъ. Ихъ наивныя восклицанія, ихъ простодушное удивленіе передъ хорошо устроенною засадой или удачною западней утверждаютъ въ его нанята энергичными повтореніями уроки, полученные дона. Вотъ уроки, данные самою жизнью: въ этомъ нжномъ возраст они западаютъ чрезвычайно глубоко, особенно когда поддается имъ натура, а въ данномъ случа сердце заране принимаетъ ихъ, инстинктъ идетъ на встрчу воспитанію.

Вотъ почему въ самомъ начал революціи, когда онъ снова очутился въ Корсик, онъ сразу постигаетъ тамошнюю жизнь, какъ борьбу, безъ разбора оружія, и въ этой стран, на этомъ ограниченномъ поприщ, онъ дйствуетъ такъ свободно, какъ никто. Если онъ оказываетъ уваженіе правосудію и закону, то только на словахъ и, притомъ, съ ироніей, въ его глазахъ законъ не боле, какъ фраза уложенія, а правосудіе — книжное слово, сила же первенствуетъ надъ правомъ. На этотъ характеръ, уже достаточно рзко опредлившійся, французская анархія кладетъ еще вторую печать и довершаетъ, такимъ образомъ, дло корсиканской анархіи. Нравственныя правила, уже намченныя въ дтств, развиваются и укрпляются въ молодомъ человк. Дло въ томъ, что уроки, почерпаемые изъ разрушающагося общества, т же, что изъ несложившагося. Посл 9 термидора послдняя завса была разорвана, на политической сцен предстали во всей своей нагот личная алчность, стремленіе къ самоуправству и господству. Не было и помину объ общественномъ благ и прав народа, ясно, что захватившіе власть правители — не боле, какъ мошенническая шайка, для которыхъ Франція — добыча и которые намрены отстаивать свою добычу отъ всякихъ притязаній, всевозможными средствами, не исключая даже штыковъ. При таіоіъ гражданскомъ порядк важно всегда находиться на сторон побгавшей партіи, овладвшей кормиломъ правленія. Въ арміяхъ и особенно въ итальянскихъ, посл того, какъ территорія была освобождена, республиканская честность и патріотическая самоотверженность уступили мсто алчнымъ порывамъ и страстямъ. Босоногіе, въ лохмотьяхъ, получая по у₄ фунта хлба въ день и жалованье ассигнаціями, не имвшими нніакой рыночной цны, офицеры и солдаты стремятся, прежде всего, выйти изъ своего жалкаго положенія. ‘Протомившись три года на вершинахъ Альпъ, несчастные достигаютъ, наконецъ, обтованной земли и желаютъ насладиться ея благами’. Другое побужденіе — это тщеславіе, возбужденное воображеніемъ и успхомъ, прибавьте къ этому необходимость тратиться, жажду пожить: это почти все очень молодые люди, смотрящіе на жизнь по-галльски или по-французски, какъ на partie de plaisir или на дуэль. Чувствовать себя храбрымъ и показывать это бодро и съ вызывающимъ валомъ идти на встрчу пулямъ, съ любовнаго свиданія — въ сраженіе, а изъ сраженія — на балъ, веселиться и рисковать черезъ мру безъ задней мысли, ради ощущенія минуты, наслаждаться возбужденіемъ способностей, которое вызываетъ соревнованіе или опасность,— все это длается теперь не изъ самолюбія, а чтобы дать себ волю. А для того, кто только маломальски благоразуменъ, дать себ волю — значитъ проложить себ дорогу, повышаться, чтобъ имть возможность грабятъ и сдлаться богатымъ, подобно Массен, или завоевывать и стать могущественнымъ, подобно Бонапарту. На этой почв общихъ интересовъ между арміей и полководцемъ состоялось соглашеніе съ первыхъ же дней, а по истеченіи года единодушіе устанавливается полное. Въ ихъ дйствіяхъ одна и та же мораль, въ одномъ случа неопредленная, въ другомъ ясная,— что въ арміи только подозрваютъ, одъ уже видитъ, онъ старается толкнуть своихъ товарищей по пути, которымъ они уже идутъ. Онъ опередяль ихъ, потому что тотчасъ сдлалъ заключеніе, что весь міръ — общее пиршество, на которомъ всякій приходящій иметъ мсто, но для того, чтобы хорошо попировать, нужно имть длинныя руки, хватать первому я оставлять другимъ только объдки.

Все это кажется ему настолько естественнымъ, что онъ высказываетъ все это вслухъ и даже передъ людьми, весьма ему неблизкими, какъ, наприм., передъ дипломатомъ Міо, передъ иностранцемъ Мелци. ‘Неужели вы полагаете,— говорилъ онъ имъ посл предварительнаго соглашенія при Леобен,— что я одерживаю побды въ Италіи съ исключительною цлью возвысить авторитетъ и значеніе адвокатовъ Директоры, какихъ-нибудь Карно, Барра, или же чтобъ основать республику? Что за фантазія! Съ нашими нравами и пороками… возможно ли это? Это только мечта, къ которой пристрастились французы и которая исчезнетъ, какъ многія другія. Имъ нужна слава, удовлетворяющая ихъ тщеславіе, а въ свобод они ровно ничего не понимаютъ. Взгляните на армію: наши удачи, наши побды обратили французскаго солдата къ его настоящему характеру. Я — все для него. Пускай Директорія попробуетъ отнять у меня начальство надъ ними, тогда она увидитъ, кто господинъ націи, нуженъ вождь, увнчанный военною славой, а не политическія теоріи, не фразы, не идеологическія рчи, въ которыхъ французы ничего не понимаютъ. Что касается вашей родины, m г de Melzi, то въ ней республиканскихъ элементовъ еще меньше, чмъ во Франціи, съ ней можно мене церемониться, чмъ съ какою бы то ни было другою страной. Впрочемъ, я вовсе не намренъ такъ быстро покончить съ Австріей. Миръ — не въ моихъ интересахъ. Вы видите, чмъ я здсь и что я могу теперь сдлать въ Италіи. Если миръ будетъ заключенъ, если я не буду боле во глав этой арміи, которую я привязалъ къ себ, то я принужденъ буду отказаться отъ этой власти, отъ высокаго положенія, которое я занимаю, и ухаживать за адвокатами въ люксенбургскомъ дворц. Я не хотлъ бы покинуть Италію иначе, какъ для того, чтобъ играть во Франціи роль, подобную той, которую исполняю здсь, время еще не настало, плодъ еще не созрлъ’. Ждать, чтобы плодъ созрлъ, но не допускать, чтобы въ промежутк другой кто-нибудь сорвалъ его,— вотъ настоящіе мотивы его политической врности и якобинскихъ прокламацій: ‘Есть партія, которая подымаетъ голову въ пользу Бурбоновъ, и я не хочу препятствовать ея торжеству. Я имю, правда, намреніе когда-нибудь ослабить республиканскую партію, но я хочу совершить это въ свою пользу, а не въ пользу прежней династіи. А пока нужно идти заодно съ республиканцами’, и, притомъ, съ худшими изъ нихъ, съ негодяями, которые очистятъ совтъ 500, самую Директорію и возобновятъ во Франціи господство террора.

И дйствительно, онъ содйствуетъ 18 фруктидору и посл совершенія переворота онъ очень ясно объясняетъ, почему онъ принималъ въ немъ участіе. ‘Не думайте, что я сочувствовалъ идеямъ тхъ, которыхъ поддерживалъ. Я не хотлъ возвращенія Бурбоновъ, и особенно же ихъ возвращенія сюда съ арміей Моро и съ Пишегрю. Ршительно я не хочу гратъ роль Монка, не хочу исполнять ее самъ, да не хочу, чтобъ и другіе брали ее на себя. Что касается меня, милйшій Міо, знайте, по я не въ силахъ боле повиноваться,— я отвдалъ власти и не въ стояніи теперь отказаться отъ нея. Мое ршеніе принято. Если я не югу быть властителемъ, то покину Францію’. Для него нтъ середины между этими двумя выходами. По возвращеніи въ Парижъ онъ замышляетъ низвергнуть Директорію, распустить собраніе, сдлаться Цктаторомъ, но, убдившись, что шансы на успхъ слишкомъ слабы, онъ отлагаетъ исполненіе своего намренія до другаго дня, бросается къ другому исходу. Вотъ единственная причина египетской экспедиціи, пускай въ настоящемъ положеніи Франціи и Европы эта экспедиція будетъ противна благу народа, пускай Франція лишится лучшей своей аріи и пошлетъ многочисленный флотъ на почти неизбжное истребленіе, ишь бы только онъ, Бонапартъ, нашелъ въ этомъ громадномъ и неявномъ приключенія подходящее себ дло, широкое поле дйствія и громкія побды, слухъ о которыхъ, подобно трубному звуку, перелетитъ черезъ моря и возобновитъ его обаяніе. На его взглядъ, флотъ, армія, Франція, все человчество существуетъ исключительно для него и на луженіе ему. Если ему еще нужны были факты, чтобъ укрпиться въ этомъ убжденіи, то Египетъ вполн представлялъ ихъ. Тамъ онъ былъ абсолютнымъ властелиномъ, въ сторон отъ всякаго контроля, въ борьб ъ низшею народностью, и онъ дйствуетъ какъ султанъ и привыкаетъ читать себя такимъ. Что касается человческаго рода вообще, онъ тешетъ относительно его всякую совсть. ‘Я получилъ особенное отмщеніе къ Руссо,— говоритъ онъ поздне,— съ тхъ поръ, какъ узналъ Востокъ, дикій человкъ не боле, какъ собака, а въ цивилизованномъ человк подъ наружною оболочкой кроется тотъ же дикарь: ели умъ развился, то инстинкты остались все т же. Какъ одному, такъ и другому нуженъ господинъ, чародй, который подчинялъ бы себ его воображеніе, дрессировалъ его, не дозволялъ ему кусаться безъ нужды, держалъ его на привязи, берегъ и водилъ съ собой на охоту. Повиноваться — вотъ его удлъ. Онъ лучшаго не заслуживаетъ и нтъ ему другихъ правъ’. Сдлавшись консуломъ, потомъ императоромъ, Наполеонъ примнялъ на дл свою теорію въ широкихъ размрахъ. Его опытная рука ежедневно доставляетъ этой теоріи новыя проврки и новыя доказательства.

Если какой-нибудь бдный и суровый пуританинъ, врод Канбона или Бадо, отказывается надть установленную форму, если два или три якобинскихъ генерала, какъ Лекурбъ и Делмасъ, возстаютъ противъ торжественныхъ парадовъ коронованія, то Наполеонъ, знающій степень ихъ уха, можетъ смотрть на нихъ какъ на ограниченныхъ невждъ, застывшихъ въ своей ide fixe. Что касается интеллигентныхъ и развитыхъ либераловъ 1789 г., то онъ однимъ словомъ опредлилъ ихъ мсто: это ‘идеологи’,— другими словами, ихъ мнимыя познанія ничто иное, какъ салонные предразсудки и кабинетныя фантазіи, ‘Лафайетъ — это политическій простофиля, вчно одураченный людьми и обстоятельствами’, у Лафайета и у нсколькихъ другихъ остается, впрочемъ, затрудняющая подробность — ихъ доказанное безкорыстіе, постоянная забота объ общественномъ благ, уваженіе къ ближнему, сила совсти, честность, добросовстность,— словомъ, прекрасныя и чистыя побужденія. Но Наполеонъ не признаетъ этого опроверженія своей теоріи. Говоря съ людьми, онъ пряно отрицаетъ ихъ нравственное благородство:

— Генералъ Дюма,— обращается онъ рзко къ Матвю Дюма, — вы были изъ числа тхъ дураковъ, которые врили въ свободу?

— Да, государь, я былъ и есть до сихъ поръ одинъ изъ нихъ.

— И вы до революціи дйствовали подобно другимъ изъ честолюбія?

— Нтъ, государь, мой разсчетъ былъ бы слишкомъ плохъ, потому что я и теперь нахожусь на томъ своемъ пункт, на которомъ находился въ 1790 г.

— Вы неврно отдали себ отчетъ въ своихъ побужденіяхъ, вы не могли отличаться отъ другихъ, а у нихъ личные интересы на первомъ план. Посмотрите хотя бы на Массену: онъ пріобрлъ достаточно славы и почестей, онъ недоволенъ, хочетъ сдлаться принцемъ, подобно Мюрату к Бернадотту. Онъ позволитъ убить себя завтра, лишь бы только сдлаться принцемъ.

Вотъ сила, управляющая французами! На этотъ счетъ его система уже составлена, компетентные свидтели, которые знали его близко и находились въ частыхъ сношеніяхъ съ нимъ, доказываютъ это.

‘Его взгляды на людей,— пишетъ Меттернихъ,— группируются около одной идеи, которая, къ несчастію для него, пріобрла въ его душ силу аксіомы: онъ убжденъ, что всякій человкъ, призванный появиться на общественной арен, или хотя бы просто участвующій въ жизненной дятельности, не руководился и не можетъ руководиться ничмъ инымъ, кром личныхъ интересовъ. По его мннію, можно держать въ рукахъ человка, производя давленіе на его эгоистическія страсти, алчность, самолюбіе, соревнованіе,— вотъ пружины, побуждающія его къ дйствію, когда онъ хладнокровенъ и разсуждаетъ. Къ тому же, его не трудно лишить разсудка, такъ какъ онъ обладаетъ сильнымъ воображеніемъ, легковренъ и способенъ къ увлеченіямъ: возбудите, задньте его гордость и тщеславіе, создайте ему крайнее и ложное мнніе о немъ саномъ и крутъ,— вы можете, затмъ, пустить его годовой впередъ куда угодно. На одно изъ этихъ побужденій не достойно слишкомъ большого уваженія, и подобныя созданія являются только естественнымъ матеріаломъ на абсолютизма, кучей глины, ожидающей руки мастера, который придаетъ ей опредленную форму. Если въ этой куч найдется нсколько жесткихъ, твердыхъ частицъ, горшечнику стоитъ только раздавить ихъ’.

Вотъ окончательное заключеніе, на которомъ утвердился Наполеонъ и въ которое онъ вдавался глубже и глубже.

Какъ бы прямо и сильно ни было противорчіе осязательныхъ фактовъ, ничто не заставитъ его сдвинуться: ни упорная энергія англичанъ, ни непреклонная мягкость папы, ни явное возстаніе испанцевъ, и глухое возмущеніе въ Германіи, ни постепенное отпаденіе Франціи. Заключеніе внушено ему самимъ характеромъ, — онъ видитъ человка именно такимъ, какимъ ему хотлось его видть.

V.

Наконецъ, мы дошли до его преобладающей, первенствующей страсти,— этой внутренней пропасти, выработанной въ немъ инстинктомъ, воспитаніемъ, размышленіемъ и теорій, въ которой погибнетъ величественное зданіе его судьбы: мы говоримъ о его честолюбіи. Честолюбіе есть первый двигатель его души и постоянная сущность его воли, оно такъ присуще его натур, что онъ не отдляетъ его отъ себя и подчасъ самъ не сознаетъ его существованія: ‘Я лишенъ честолюбія!’ — говорилъ онъ Росдерфу. Вслдъ за этимъ, спохватившись, онъ прибавляетъ съ своею обычною ясностью: ‘Или если это чувство во мн и существуетъ, то оно до такой степени прирожденно и свойственно мн, что оно такъ же необходимо мн, какъ кровь, текущая въ моихъ жилахъ, и воздухъ, которымъ я дышу’. Еще глубже разбирая эту страсть, онъ сравниваетъ ее съ тмъ безсознательнымъ, неотразимымъ и дикимъ чувствомъ, которое потрясаетъ нашу душу до самаго основанія,— съ тмъ всецлымъ содроганіемъ всего животнаго и духовнаго существа, съ тмъ острымъ и страстнымъ стремленіемъ, которое называется любовью. ‘У меня только одна страсть, только одна любовница — это Франція, она живетъ со мной, никогда не измняла мн, не щадить для меня своей крови и всхъ сокровищъ. Понадобится мн 500,000 человкъ, она дастъ мн ихъ’. Пускай никто не становится между ею и имъ. Пусть осифъ не заявляетъ требованій на полученіе хотя бы и второстепеннаго мста даже въ будущемъ, въ новой имперіи, пускай онъ не ссылается на свои права брата. ‘Это значитъ ранить меня въ живое мсто. Онъ это сдлалъ. Ничто не можетъ изгладить этого изъ моей памяти’. Одна мысль о соперник возмущаетъ это жадное и ревнивое честолюбіе, которое чувствуетъ себя уже стсненнымъ при простомъ напоминаніи о какой-либо границ, какъ бы ни было вели ко пріобртенное могущество, оно желаетъ еще большаго, покидая роскошный пиръ, все же продолжаетъ оставаться ненасыщеннымъ.

На другой день посл коронованія онъ говорить Декрэ: ‘Я пришелъ слишкомъ поздно: совершить не осталось ничего великаго. Мое поприще блестяще,— я согласенъ съ этимъ,— я прошелъ славный путь. По какая разница между теперешними и древними временами! Посмотрите на Александра: покоривъ Азію, онъ объявилъ себя передъ народомъ сынокъ Юпитера. Этому поврилъ весь Востокъ, за исключеніемъ Олимпіады, которая знала, въ чемъ дло, Аристотеля и нсколькихъ аинскихъ педантовъ. И что же? Еслибъ я сегодня провозгласилъ себя сыномъ Всевышняго и объявилъ, что буду воздавать ему благодареніе, какъ своему отцу, то не нашлось бы ни одной рыбной торговки, которая не освистала бы меня. Въ настоящее-время народъ уже слишкомъ просвщенъ, ничего не остается больше длать’. Тмъ не мене, и въ этой области, неприкосновенно охраняемой двадцативковою цивилизаціей, онъ захватываетъ сколько возможно больше, и даже окольнымъ путемъ накладываетъ руку на церковь и самого папу. Здсь, какъ повсюду, онъ беретъ все, что можетъ взять. Онъ ничего не находитъ боле естественнымъ, онъ вправ такъ дйствовать, потому что онъ единственный способный на это, ‘Мои народы въ Италіи должны знать меня достаточно, чтобы не смть забывать, что въ одномъ моемъ мизинц боле знаній, нежели во всхъ ихъ головахъ, вмст взятыхъ’. Въ сравненіи съ никъ вс — дти, несовершеннолтніе, — французы, какъ и остальные люди — одинъ дипломатъ, который часто посщалъ и изучалъ Наполеона въ самыхъ разнообразныхъ проявленіяхъ его духа, охарактеризовалъ его слдующимъ опредленіемъ: ‘онъ считалъ себя исключительнымъ, обособленнымъ на свт существомъ, созданнымъ для того, чтобъ управлять міромъ и умами людей по своему произволу’.

Потому всякій, кто приближается къ нему, долженъ отршиться отъ своей собственной воли и обратиться въ слпое орудіе его правленія. Декрэ говорилъ: ‘Этотъ ужасный человкъ всхъ насъ подчинилъ себ, овладлъ нашимъ воображеніемъ съ помощью своей руки, то твердой, какъ сталь, то мягкой какъ, бархатъ, невозможно угадать, какова она будетъ сегодня, вывернуться изъ-подъ этой руки нельзя: она никогда не выпускаетъ того, что уже разъ захватила’. Всякая независимость, даже временная или только возможная, оскорбляетъ его: подобною независимостью является, напримръ, чье-либо нравственное превосходство надъ нимъ. Въ конц царствованія онъ терпитъ вокругъ себя только людей покоренныхъ и подчиненныхъ ему. Его главные сподвижники — или автоматы, лишенные воли, или фанатики, какъ, напримръ, рабски обожающій его Марэ или на все готовый жандармъ Савари. Съ самаго же начала онъ обращаетъ своихъ министровъ въ простыхъ канцелярскихъ чиновниковъ, потому что онъ самъ столько же администраторъ, сколько и правитель, онъ такъ же внимательно занимается отдльными подробностями, какъ и цлымъ.

Оттого въ начальникахъ отдльныхъ частей онъ ищетъ не свободныхъ и искреннихъ совтниковъ, а внимательныхъ писцовъ, нмыхъ исполнителей, послушныхъ ремесленниковъ по разнымъ спеціальностямъ. ‘Я не зналъ бы, что съ ними длать, — говорилъ онъ,— еслибъ они не отличались нкоторою ограниченностью ума и характера’. Что касается генераловъ, онъ самъ признается, ‘что охотно внчаетъ славой тхъ, которые недостойны ея’. Онъ, ни мало, ни много, хочетъ быть единственнымъ владтелемъ репутаціи, создавать и уничтожать ее по своему усмотрнію, руководствуясь при этомъ личнымъ своимъ интересомъ. Иначе слишкомъ блестящій военный человкъ сдлается слишкомъ сильнымъ, а не слдуетъ, чтобы подчиненный имлъ когда-либо поползновеніе сдлаться мене подвластнымъ. Его цлямъ отлично служатъ въ этомъ направленіи бюллетени, въ которыхъ встрчаются умышленныя упущенія, измненія и ловкія перестановки.

Такъ, наприм., онъ умалчиваетъ о какой-нибудь побд, а ошибку маршала онъ взводитъ ему въ успхъ. Случается, что генералъ узнаетъ, читая отчетъ, о подвиг, котораго онъ никогда не совершалъ, или о рчи, которой онъ не произносилъ. Если онъ вздумаетъ протестовать, ему прикажутъ молчать, или же въ вид удовлетворенія позволятъ грабить, брать контрибуціи, обогащаться. Сдлавшись герцогомъ или принцемъ съ милліономъ или полмилліономъ дохода, онъ, все-таки, остается не мене зависимымъ и подвластнымъ, потому что творецъ принялъ нужныя предосторожности относительно своихъ креатуръ. ‘Вотъ,— говоритъ онъ,— люди, которымъ я далъ независимость! Но я съумю найти ихъ, когда нужно, и помшать имъ быть неблагодарными’. Дйствительно, если онъ щедро награждалъ ихъ, но не иначе, какъ выдливъ имъ разрозненныя владнія въ завоеванныхъ странахъ, что естественно связывало ихъ интересы съ его собственными. Кром того, чтобы лишить ихъ всякаго денежнаго обезпеченія, онъ умышленно вводитъ всхъ ихъ и всхъ высшихъ сановниковъ въ расходы. Благодаря ихъ денежнымъ затрудненіямъ, онъ держитъ ихъ въ своихъ рукахъ. Большая часть маршаловъ, преслдуемая кредиторами, обращалась къ Наполеону за помощью, которую онъ и оказывалъ имъ, смотра по капризу или по разсчету. Слдовательно, кром всемірнаго вліяніе, которымъ онъ пользуется благодаря своему могуществу и генію, онъ хочетъ себ еще добавочной, личной, неотразимой власти надъ каждымъ въ отдльности. Вслдствіе этого онъ старательно развиваетъ въ людяхъ вс постыдныя страсти. Съ удовольствіемъ подмчаетъ онъ слабыя стороны, съ тмъ, чтобы потомъ ими воспользоваться: такъ, напри., не ускользнула отъ него алчность Савари въ деньгамъ, якобинское клеймо Фушэ, тщеславіе и чувственность Камбасереса, безпечный цинизмъ и изнженный развратъ Талейрана, черствость характера у Дюроза, придворная пошлость Марэ и глупость Бертье. Тамъ, гд онъ не встрчаетъ пороковъ, онъ поощряетъ слабости, и за неимніемъ лучшаго возбуждаетъ страхъ къ себ, для того, чтобы всегда оставаться сильнйшимъ. Онъ боится дружественнаго сближенія между людьми, а потому старается изолировать каждаго въ отдльности. Онъ раздаетъ своя милости не иначе, какъ возбуждая сомнніе и безпокойство, ибо убжденъ, что врнйшее средство привязать къ себ людей — это подвергать ихъ непріятностямъ и даже чернить ихъ репутаціи.

‘Если Коленкуръ и скомпрометированъ,— говоритъ онъ посл убійства герцога Энгіенскаго,— въ этомъ нтъ большой бды: онъ станетъ только лучше служить мн’.

Разъ Наполеонъ овладетъ личностью, пусть она не помышляетъ о бгств или объ утаеніи чего-нибудь въ себ, ибо она всецло принадлежитъ ему. Онъ не довольствуется однимъ только ревностнымъ и успшнымъ исполненіемъ обязанности или пунктуальнымъ повиновеніемъ въ заране предначертанномъ кругу дятельности,— кром чиновника, ему нуженъ и человкъ. ‘Все это возможно,— возражаетъ онъ на похвалы, которыя слышитъ о комъ-нибудь,— но онъ не принадлежитъ мн такъ, какъ я того бы желалъ’. Онъ требуетъ преданности, а подъ этимъ словомъ онъ разуметъ отдачу въ полную и неотъемлемую собственность всей личности, всхъ ея чувствъ, мнній и взглядовъ. ‘Съ его точки зрнія,— говоритъ одинъ очевидецъ,— мы должны были бросать до малйшей старой привычки, чтобы не думать ни о чемъ иномъ, какъ объ его интересахъ и его желаніяхъ. Для большей безопасности, его служители должны погасить въ себ всякій здравый, критическій смыслъ. Онъ особенно боится, чтобы вблизи или вдали отъ него кто-нибудь не сохранилъ способности судить’. Его мысль — ‘мраморная колея’, изъ которой но сметъ выдляться ни одинъ умъ, а тмъ боле два, въ послднемъ случа хотя бы и пассивное соглашеніе, хотя бы отвлеченное пониманіе другъ друга, хотя бы почти нмое перешептываніе — есть стачка, заговоръ, а если они чиновники — прямо ‘измна’. Съ страшнымъ взрывомъ гнва и угрозъ объявляетъ онъ по возвращеніи своемъ изъ Испанія, что т, кого онъ сдлалъ сановниками и министрами, должны перестать быть свободными въ своихъ мысляхъ и выраженіяхъ, ибо они могутъ быть только органами выраженія его мыслей, измна же ихъ начнется съ того момента, какъ они осмлятся сомнваться, и будетъ окончательна, когда эти сомннія перейдутъ въ несогласіе съ нимъ. Если окружающіе силятся сохранить для себя хотя бы одно убжище отъ его безпрерывныхъ захватовъ, если они отмазываются открывать передъ нимъ свою совсть, свои католическія убжденія, или пожертвовать честью порядочнаго человка, онъ удивляется и раздражается. Епископу гентскому, который въ почтительнйшихъ выраженіяхъ извиняется въ невозможности присягнуть вторично, противъ своей совсти, Наполеонъ грубо замчаетъ, поворачиваясь къ нему спиной: ‘Ваша совсть просто дура’. Порталисъ, начальникъ цензуры, получившій отъ своего двоюроднаго брата, аббата Астроса, сообщеніе о папскомъ ‘brev’, не злоупотребляетъ этою довренностью чисто личнаго, частнаго свойства, но совтуетъ своему родственнику бережно таить эту бумагу, при чемъ заявляетъ, что если она сдлается публичной, онъ запретитъ ея распространеніе. Сверхъ того, изъ предосторожности, онъ предупреждаетъ объ этомъ полицію. Однако, въ донос онъ не называетъ своего брата, не велитъ схватить преступника и поличное, и за это императоръ, въ присутствіи всего государственнаго совта, прямо, въ лицо бранитъ его, бросая въ него пронизывающіе насквозь взгляды, заявляетъ ему, что онъ совершилъ самое гнусное вроломство, въ продолженіе получаса онъ держитъ его подъ градомъ упрековъ и оскорбленій, наконецъ, прогоняетъ его отъ себя т какъ не прогоняютъ даже проворовавшагося лакея. Какъ на служб, такъ и вн ея чиновникъ долженъ безропотно нести всякую возложенную на него обязанность и по возможности предупреждать самъ разныя порученія. Если имъ овладваетъ нкоторое колебаніе, если онъ ссылается на обязательства частнаго характера, если онъ не хочетъ гршатъ противъ обыкновенной честности, онъ подвергается неудовольствію властелина ила лишается милости его. Примромъ служитъ И. Ремюза, который не соглашается быть шпіономъ императора, перескащикомъ, доносчикомъ С.-Жерменскаго предмстья, Ремюза не предлагаетъ своихъ услугъ въ Вн, чтобы вызвать на разговоры m-me Андрэ и вывдать отъ нея адресъ m-r Андрэ, съ тмъ, чтобы потомъ выдать послдняго на немедленное разстрляніе.

Савари, который старается добиться выдачи, безустанно настаиваетъ и повторяетъ Ремюза: ‘Вы пропускаете мимо рукъ свое счастье, признаюсь, я васъ не понимаю’. Между тмъ, этотъ же самый Савари, министръ полиціи, палачъ, главный дятель въ убійств герцога Энгіенскаго и въ байновской засад, фабрикантъ фальшивыхъ австрійскихъ банковыхъ билетовъ и русскихъ ассигнацій для кампаній 1807 и 1812 годовъ, начинаетъ самъ утомляться: на него возлагаютъ слишкомъ грязныя порученія, какъ ни огрубла его совсть, а она сохранила еще чувствительное мсто, у него оказываются сомннія. Въ феврал 1814 г. онъ уже съ отвращеніемъ исполняетъ отданное ему приказаніе: тайно приготовить маленькую адскую машину съ часовымъ ходомъ для того, чтобы взорвать на воздухъ возвратившихся во Францію Бурбоновъ. ‘Ахъ,— говоритъ онъ, проводя рукой по лбу,— надо признаться, что служить императору бываетъ подчасъ очень трудно’.

Наполеонъ такъ много требуетъ отъ человческаго существа потому, что для его игры надо брать все, что представляется, въ томъ положеніи, которое онъ создалъ себ, нтъ мста снисхожденію. ‘Разв государственный человкъ созданъ для того, чтобы давать волю своимъ чувствамъ?— говоритъ онъ.— Разв это личность не безусловно-исключительная? Съ одной стороны, онъ одинъ, съ другой — цлый міръ’. Въ этомъ поединк не на животъ, а на смерть люди интересуютъ его настолько, насколько они годны для его цлей. Оцниваетъ онъ ихъ единственно по той выгод, которую можетъ извлечь изъ нихъ: его дло — выжимать и извлекать до послдней капли всю пользу, которую они могутъ принести ему. ‘Я не нахожу удовольствія въ безполезныхъ чувствахъ,— говоритъ онъ еще.— А Бертье самъ по себ такая посредственность, что я не понимаю, зачмъ бы я сталъ мнять его. Между тхъ, когда ничто меня не отвлекаетъ, мн кажется, что во мн есть даже нкоторое расположеніе къ нему’. Дальше онъ не идетъ: по его мннію,’ подобное равнодушіе необходимо въ глав государства, ‘смотря на все черезъ очки политики, онъ долженъ заботиться объ одномъ, чтобъ они ничего не увеличивали и не уменьшали’. Слдовательно, за исключеніемъ порывовъ нервной чувствительности, онъ не иметъ къ людямъ иного уваженія, кром того, которое чувствуетъ мастеръ къ своимъ работникамъ или, точне сказать, къ своимъ инструментамъ. Разъ инструментъ не годенъ къ употребленію, не все ли равно, будетъ ли онъ ржавть гд-нибудь въ углу на полк или прибавится къ куч ломанаго желза? Но рта ли съ, министръ юстиціи, входитъ однажды къ нему съ разстроеннымъ лицомъ и полными слегъ глазами.

— Что съ вами, Порталисъ,— спрашиваетъ Наполеонъ,— вы больны?

— Нтъ, государь, но я очень несчастенъ: турскій архіепископъ, бдный Boisgelin, мой товарищъ, другъ дтства!…

— Ну, что же, что съ нимъ случилось?

— Увы, государь, онъ только что умеръ.

— Мн это ршительно все равно, онъ ни на что не былъ мн боле нуженъ.

Эксплуатируя людей и предметы, тла и души, чтобы пользоваться и злоупотреблять ими вволю, до изнеможенія, не давая никому въ тотъ отчета, онъ доходитъ черезъ нсколько лтъ до того, что такъ же просто, какъ Людовигъ XIV, но боле деспотично, нежели послдній, говоритъ: ‘мои войска, мои флоты, мои кардиналы, мой сенатъ, мои народы, моя имперія’. Отряду войскъ, идущему на сраженіе, онъ говоритъ: ‘Солдаты, пн нужна ваша жизнь и вы обязаны отдать ее мн’. Генералу Дорсену и гвардейскимъ гренадерамъ онъ заявляетъ: ‘Говорятъ, что вы ропщете, хотите вернуться въ Парижъ къ вашимъ любовницамъ: совтую вамъ бросить эти бредни,— продержу каждаго изъ васъ подъ оружіемъ до 80-ти лтняго возраста, вы родились на бивак и умрете на немъ’. Его переписка краснорчиво свидтельствуетъ о его способ обращенія съ своими братьями и родственниками, сдлавшимися королями, изъ нея мы видимъ, съ какою безпощадною суровостью онъ сдерживаетъ и обуздываетъ ихъ, съ помощью какихъ ударовъ хлыста и шпоръ онъ заставляетъ ихъ ускорять ходъ и перескакивать черезъ препятствія, всякое поползновеніе къ самостоятельности, даже оправдываемое неожиданною необходимостью или очевиднымъ добрымъ намреніемъ, онъ укрощаетъ, какъ скачокъ въ сторону, и укрощаетъ такъ грубо, что у провинившагося подгибаются колни. Привлекательному принцу Евгенію, столь врному и послушному, онъ замчаетъ: ‘Когда вы просите у его величества приказаній или совта насчетъ перемны потолка въ вашей комнат, то обязаны ждать его распоряженія. И если бы Миланъ былъ въ огн и вы обратились къ его величеству за распоряженіемъ, то обязаны предоставить Миланъ пламени и ждать приказанія. Его величество недоволенъ, и очень недоволенъ вами, вы не должны никогда длать того, что принадлежитъ его вднію, онъ этого, никогда не допуститъ и никогда не проститъ вамъ’. Судите по этому о его тон съ подчиненными.

По поводу французскихъ батальоновъ, которыхъ голландская крпость отказалась впустить въ городъ, онъ пишетъ: ‘Объявите королю Голландіи, что если его министры дйствовали по своему собственному произволу, я велю ихъ всхъ арестовать и отрубить имъ головы!’ Къ Сепору, члену академической коммиссіи, принявшей рчь Шатобріана, онъ обращается съ такими словами: ‘Вы и г. Фонтанъ, какъ государственные Совтники, вы заслуживаете оба, чтобы васъ засадили въ Венсенскій заловъ… Скажите второму классу института, что я не хочу, чтобы въ его засданіяхъ разсуждали о политик. Если онъ не послушается, то я уничтожу его, какъ никуда негодный клубъ’. Даже когда онъ спокоенъ и не сердится, то и тогда чувствуется близость его когтей. Онъ только что публично, несправедливо и ужасно оскорбилъ Бньо, сознавая, притокъ, всю свою несправедливость, затмъ говоритъ ему, желая произвести впечатлніе на окружающихъ: ‘Ну, что же, большой дурень, обрили іи вы вновь свою голову?’ На это высокій, какъ тамбуръ-мажоръ, Бньо наклоняется очень низко и маленькій человкъ, поднявъ руку, беретъ за ухо этого великана,— ‘знакъ опьяняющей милости’, говоритъ Бньо, фамильярный жестъ смягчившагося повелителя. Мало того, Наполеонъ удостаиваетъ Бньо выговора за его личные вкусы, его сожалнія и желанія вернуться во Францію. ‘Чего это я хочу? Быть его министромъ въ Париж? Судя по тому, что онъ видлъ на дняхъ, я долго имъ не буду и погибну, не прослуживши и мсяца. Онъ уже убилъ такимъ образовъ Порталиса, Кретэ и даже Трейлера, который, между тмъ, былъ очень живучъ. Со мной случится то же, если не худшее’.— ‘Оставайтесь здсь… Посл вы состаритесь, или, врне, мы вс состаримся, и я отправлю васъ въ сенатъ — завирайтесь тамъ сколько угодно’. Очевидно, чмъ больше приближаться къ этой личности, тмъ тяжеле и невыносиме становится жизнь. Несмотря на то, что ему отлично служатъ, во всемъ моментально повинуются, онъ, тмъ не мене, любитъ напускать страхъ по поводу всякой мелочи. Исполнено ли трудное его порученіе, онъ не благодаритъ, не хвалитъ, разв только едва-едва. И Шампаньи, министра иностранныхъ длъ, онъ похвалилъ всего разъ за то, что тотъ въ одну ночь и съ непредвидимымъ успхомъ заключилъ внскій договоръ, обыкновенно же свое одобреніе императоръ выражаетъ молчаніемъ, только въ этотъ разъ онъ подумалъ въ слухъ, къ величайшему удивленію всхъ. Когда Ремюза, префектъ двора, устраивалъ ему съ необыкновенною экономіей, точностью, блескомъ и успхомъ одно изъ тхъ великолпныхъ празднествъ, на коихъ вс искусства призваны были содйствовать его удовольствію, ш-me Ремюза никогда не спрашиваетъ у мужа, остался ли доволенъ императоръ, а только: бранился ли онъ боле или мене обыкновеннаго. Его главнйшій и основной принципъ, для котораго онъ находитъ всевозможныя примненія, начиная съ пустяковъ и до серьезнаго, состоитъ въ томъ, что только при безпокойств существуетъ настоящее рвеніе. Онъ самъ лучше всякаго другаго знаетъ, какое невыносимое онъ производитъ на всхъ давленіе, какимъ тяжкимъ гнетомъ ложится его произволъ, на самую испытанную преданность и самыя мягкія сердца, съ какою силой онъ топчетъ и попираетъ всякую волю, до какой степени онъ задерживаетъ и душитъ дыханіе всякаго человческаго существа. Онъ разъ сказалъ: ‘Счастливымъ можетъ назваться тотъ, кто скрывается отъ меня въ глуши провинціи’. Другой разъ онъ спросилъ у Сегюра, что скажутъ посл его смерти, на заявленія послдняго о всеобщихъ и единогласныхъ сожалніяхъ, онъ возразилъ: ‘совсмъ не то’, потомъ съ выразительнымъ жестомъ, обозначающимъ полное облегченіе, прибавилъ: ‘вс скажутъ: уфъ!’

VI.

Едва ли есть монархъ, хотя бы абсолютный, который бы постоянно съ утра до вечера сохранялъ манеру деспота. Обыкновенно, и главнымъ образомъ во Франціи, государь длитъ свой день на дв части: одну посвящаетъ дламъ, другую — свту, продолжая оставаться главою государства, онъ обращается въ хозяина дома, принимаетъ гостей, а чтобъ эти гости не были автоматами, онъ по возможности старается не стснять ихъ.

Такъ велъ себя Людовикъ XIV, всегда вжливый и иногда любезный съ мужчинами, всегда учтивый съ дамами и подчасъ ухаживающій за ними, онъ воздерживался отъ всякой рзкости, шума, сарказма, никогда не позволялъ онъ себ оскорбительнаго слова, не давалъ чувствовать людямъ ахъ подчиненность и зависимость, поощрялъ въ разговор и бесдахъ, допуская при этомъ даже кажущееся равенство, онъ улыбался удачному возраженію, иногда самъ старался быть интереснымъ, болталъ, разсказывалъ. Такова конституція, которой онъ ограничивалъ себя въ гостиной, подобная конституція необходима, и, притонъ, либеральная, въ гостиной, какъ и во всякомъ человческомъ обществ, въ противномъ случа жизнь потухаетъ. И потому въ обществ стараго порядка исполненіе этой конституціи называлось умньемъ жить, король боле нежели всякій другой подчинялся уставу приличій и благопристойности, по традиціи и воспитанности, онъ оказывалъ вниманіе, по крайней мр, людямъ своего круга, придворные длались его гостями, не переставая быть его подчиненными. Ничего подобнаго мы не встрчаемъ у Наполеона. Въ этикет, заимствованномъ у прежняго двора, онъ сохраняетъ одну суровую дисциплину и торжественную пышность парадовъ. ‘Церемоніалъ, — говорятъ одинъ очевидецъ,— совершался какъ будто подъ звуки барабаннаго боя, все длалось, такъ сказать, усиленнымъ маршемъ. Эта извстная торопливость, этотъ постоянный страхъ, который онъ внушаетъ, уничтожаетъ вокругъ него всякое пріятное чувство, всякое удобство, спокойствіе, длаетъ невозможными простые разговоры, обходительное обращеніе, никакой связи не существуетъ между нимъ и окружающими, исключая связи приказанія и повиновенія. Небольшое число людей, которыхъ онъ отличаетъ, какъ, наприм., Савари, Дюрокъ, Марэ, молчатъ и только передаютъ приказанія. Мы казались имъ, да и самимъ себ, въ исполненіи исключительно того, что было приказано, настоящими машинами, или врод тхъ прекрасныхъ золоченыхъ креселъ, которыми только что убрали дворцы Тюльери и С.-Клу’.

Чтобы машина хорошо работала, надо, чтобы машинистъ старательно заводилъ ее, въ этомъ Наполеонъ упущеній не длаетъ, особенно посл какой-нибудь отлучки. Пока онъ находится на обратномъ пути изъ Тильзита, всякій съ безпокойствомъ вопрошаетъ свою совсть, стараясь найти тотъ пунктъ своего поведенія, который вызоветъ неудовольствіе строгаго учителя по возвращеніи. Супруга, семья, высшіе сановники, каждый испытываетъ боле или мене эту безпокойную тоску, и императрица, которая знаетъ его лучше другихъ, наивно говоритъ: ‘Императоръ такъ счастливъ, что, наврное, будетъ много браниться’. Дйствительно, не усплъ онъ еще вернуться, какъ уже принимается грубо заводить машину, по томъ, довольный, что внушилъ страхъ, онъ какъ будто забываетъ, что произошло, и принимается за прежній образъ жизни. Изъ разсчета и личнаго вкуса, онъ никогда не покидаетъ своего верховнаго сана. По этой причин его дворъ — и холоденъ, и нмъ, и скоре грустенъ, нежели исполненъ достоинства, на всхъ лицахъ выражено безпокойство мрачнаго и принужденнаго молчанія. Въ Фонтенебло, среди великолпія и развлеченій, нтъ ни удовольствія, ни настоящаго наслажденія, даже для него самого. ‘Я сожалю о васъ,— говоритъ Талейранъ Ремюза,— вы должны забавлять незабавляемаго’. Въ театр онъ мечтаетъ или зваетъ, рукоплесканія запрещены. Передъ вереницей вчныхъ трагедій дворъ безконечно скучаетъ, а молодыя женщины засыпаютъ, вс выходятъ изъ театра недовольные и унылые. То же стсненіе царитъ и въ его гостиныхъ. Онъ не умлъ, да, кажется, и не хотлъ, чтобы кто-нибудь чувствовалъ себя спокойно, опасаясь малйшаго проявленія фамильярности, онъ внушаетъ каждому боязнь услыхать отъ него при свидтеляхъ что-нибудь неучтивое. Во время кадрилей онъ прогуливается среди рядовъ дамъ, чтобы сказать имъ непріятное и незначительное слово. Онъ всегда обращается къ нимъ не иначе, какъ съ неловкостью и неохотой, въ глубин души онъ подозрительно и недоброжелатально относится къ нимъ. А причина этому, что власть, которую он пріобрли въ обществ, кажется ему невыносимою узурпаціей. Никогда съ его устъ не сходило любезнаго или хорошо сказаннаго къ женщин слова, хотя усиліе найти подобное часто выражалось въ его лиц и въ звукахъ голоса. Онъ говоритъ съ ними только объ ихъ туалет, надъ которымъ признаетъ себя строгимъ до мелочей судьей и насчетъ котораго онъ отпускаетъ не особенно деликатныя шутки. Или же онъ спрашиваетъ у нихъ,въ весьма грубыхъ выраженіяхъ, сколько у нихъ дтей, сами ли они кормили ихъ, а то, наконецъ, отчитываетъ за ихъ связи въ обществ. Потому нтъ ни одной женщины, которая бы не обрадовалась, когда онъ отойдетъ отъ нея подальше. Иногда онъ забавляется тмъ, что смущаетъ ихъ, злоязычничаетъ и насмхается надъ ними въ глаза, — обращается съ ниже какъ полковникъ съ своими маркитантками. ‘Да, mesdames, — говоритъ онъ имъ,— вы занимаете добрыхъ жителей С.-Жерменскаго предмстья: они говорятъ, напр., что вы, г-жа А., въ связи съ В., вы, г-жа С., съ D…’ Если онъ открываетъ при помощи полиціи какую-нибудь интригу, то спшитъ дать объ этомъ знать мужу. Онъ не мене болтливъ насчетъ своихъ собственныхъ капризовъ: ускоривъ развязку, онъ самъ разглашаетъ о факт и называетъ имя. Онъ длаетъ больше: предупреждаетъ Жозефину, сообщаетъ ей щекотливыя подробности и не тернитъ ея стованій. ‘Я имю право отвчать на вс ваши жалобы вчнымъ я’.

И дйствительно, это слово отвчаетъ на все, а чтобъ объяснять его значеніе, онъ прибавляетъ: ‘я стою отдльно отъ всхъ, я не принимаю ничьихъ условій’, никакихъ обязательствъ, никакого закона, даже обыкновеннаго закона вншней вжливости, который, ослабляя или скрывая первобытную грубость, позволяетъ сосдямъ встрчаться, не задвая другъ друга. Этого закона онъ не понимаетъ и чувствуетъ къ нему отвращеніе. ‘Я не особенно люблю,— говоритъ онъ,— это туманное и нивелирующее слово — ‘приличіе’, которое вы и прочіе выдвигаете впередъ при каждомъ удобномъ случа, это — выдумка глупцовъ, ищущихъ возможности приблизиться къ умнымъ людямъ, нчто врод общественнаго намордника, который стсняетъ сильнаго и служитъ только посредственности. А ‘хорошій вкусъ’? Вотъ еще одна изъ тхъ классическихъ фразъ, которыхъ я не допускаю’… ‘Это ваши личные враги,— говорилъ ему однажды Талейранъ.— Если бы вы могли отбиваться отъ нихъ пушечными, выстрлами, они давно бы не существовали’. Дло въ томъ, что вкусъ изящнаго есть высшій продуктъ цивилизаціи, одяніе, лучше другихъ прикрывающее человческую наготу, послднее, въ которомъ человкъ остается, когда сбросилъ вс остальныя. Для Наполеона даже эта легкая ткань является помхой. Онъ инстинктивно удаляетъ ее, потому что она стсняетъ его порывистый жестъ, жестъ дикаго побдителя, который свалилъ и поражаетъ побжденнаго.

VII.

Такіе жесты не допускаются ни въ какомъ обществ, тмъ боле невозможны они между самостоятельными и вооруженными индивидуальностями, которыя называются государствами. Вотъ почему они запрещены въ политик и въ дипломатіи. Всякій государь или представитель страны изъ принципа тщательно воздерживается отъ нихъ, по крайней мр, во отношенію къ подобнымъ, себ. Принято обращаться съ ними какъ: съ равными, щадить ихъ самолюбіе, не предаваться временному раздраженію и личнымъ страстямъ,— словомъ, требуется умнье всегда владть собою и обдумывать каждое слово. Этимъ объясняется тонъ манифестовъ, протоколовъ, депешъ и другихъ государственныхъ бумагъ, канцелярскій слогъ — натянутый, холодный, неясный. Выраженія неотчетливы, съ умысломъ распространены, длинные періоды составлены будто бы на машин и по одному образцу. Между государствами уже и безъ того много столкновеній, болзненныхъ, неминуемыхъ, много причинъ для споровъ, которыхъ послдствія тяжелы, такъ что нечего растравлять ихъ, нанося раны фантазіи и самолюбію. Но, главное, не слдуетъ напрасно преувеличивать сопротивленія, возникающаго въ настоящее время, и обидъ, могущихъ повториться въ будущемъ. Наполеонъ поступаетъ какъ разъ, наоборотъ: даже въ мирной бесд онъ сохраняетъ воинственный и наступательный видъ, сознательно и безсознательно поднимаетъ руку: чувствуешь, что онъ готовъ ударить, а пока оскорбляетъ. Въ своей переписк съ государями, въ своихъ оффиціальныхъ прокламаціяхъ, въ разговор съ посланниками и даже въ публичныхъ собраніяхъ онъ угрохаетъ, вызываетъ. Онъ свысока обращается съ своимъ противникомъ, иногда въ лицо оскорбляетъ его самымъ обиднымъ образомъ, раскрываетъ тайны его частной жизни, его кабинета, его спальной, поноситъ или чернить его министровъ, его дворъ и его жену, нарочно затрогиваетъ самое больное его мсто, говоритъ ему, что онъ глупъ, что онъ — обманутый мужъ, соучастникъ въ убійствахъ, принимаетъ съ нимъ или тонъ судьи, который осуждаетъ виновнаго, тонъ начальника, который бранитъ своего подчиненнаго, тонъ наставника, который наказываетъ своего ученика. Съ улыбкой сожалнія объясняетъ онъ своему противнику его ошибки, слабость, неспособность и предсказываетъ ему неминуемое пораженіе и униженіе въ будущемъ. Принимая въ Вильн посла Императора Александра, онъ говоритъ ему: ‘Этой войны Россія не желаетъ, ни одно государство Европы не сочувствуетъ ей, сама Англія не хочетъ ея, потому что предвидитъ гибель Россіи… Я знаю, также какъ и вы, а, можетъ быть, и лучше васъ самихъ, сколько у васъ войска. Ваша пхота состоитъ всего-навсе изъ 120,000 человкъ, а конницы отъ 60 до 70, у меня же втрое больше. Императоръ Александръ окруженъ плохими совтниками, какъ ему не совстно приближать къ себ такихъ низкихъ людей, какъ Армфельда, развращеннаго интригана, прокутившагося подлеца, извстнаго только своими преступленіями и враждою къ Россіи, какого-то Штейна, изгнаннаго изъ своего отечества, зложелательнаго негодяя, приговореннаго къ казни, какого-то Беннигсена, который, какъ говорятъ, одаренъ нкоторыми стратегическими способностями, мн пока неизвстными, но, вдь, у него руки въ крови?… Пускай бы Александръ окружалъ себя русскими, и я ничего не возражалъ бы. Нтъ разв у васъ русскихъ дворянъ, которые были бы ему боле преданы, чмъ эти корыстолюбцы? Неужели Александръ воображаетъ, что они поклоняются ему? Поручи онъ Армфельду управленіе Финляндіей, я бы не удивился, но приблизить его къ себ — это отвратительно! Какая прекрасная будущность рисовалась передъ Александромъ въ Тильзит и особенно въ Эрфурт!… Онъ испортилъ лучшее царствованіе, которое когда-либо видла Россія… Какъ можно допускать въ свое общество этихъ: Армфельда, Штейна, Вепцингероде! Передайте Императору Александру, что, окружая себя моими личными врагами, онъ лично мн хочетъ нанести оскорбленіе, а потому я долженъ отвчать ему тмъ же: я выгоню изъ Германіи всю его баденскую, вюртембергскую и веймарскую родню, пусть онъ имъ готовить убжище въ Россіи!’ Замтьте, Что Наполеонъ разуметъ подъ личною обидой (injure personnelle), за что онъ разсчитываетъ отомстить самымъ ужаснымъ образомъ, до чего доходитъ его вмшательство въ чужія дла, какъ онъ силой вторгается въ кабинетъ иностранныхъ государей, чтобъ изгонять ихъ совтчиковъ: такъ поступилъ римскій сенатъ съ Аитіохомъ и Прузіемъ, такъ поступали англійскіе резиденты по отношенію къ царямъ Ауда или Лагора. У чужихъ, какъ и у себя, онъ хочетъ быть хозяиномъ. Стремленіе ко всемірному господству лежитъ въ его натур, можно ограничивать, сдерживать это стремленіе, но подавить — невозможно. Со времени консульства оно разгорается, вотъ почему амьенскій миръ не могъ продержаться. Помимо дипломатическихъ споровъ и кром обидъ, на которыя прямо жаловались, главнымъ и настоящимъ поводомъ къ разрыву послужили его характеръ, требованіе, признанные имъ проекты, цли, къ которымъ онъ направляетъ свои силы. Въ сущности, онъ въ ясныхъ и точныхъ выраженіяхъ говоритъ англичанамъ: ‘Прогоните съ вашего острова Бурбоновъ и заткните рты вашимъ журналистамъ, если это противно духу вашей конституціи, тмъ хуже для нея или для васъ, есть общіе принципы человческихъ правъ, передъ которыми умолкаютъ законы государствъ. Измните ваши основные законы: уничтожьте у себя, какъ я это сдлалъ во Франціи, свободу печати и право убжища. Я очень низкаго мннія о правительств, которое не иметъ достаточно власти, чтобы запрещать все, что можетъ не нравиться иностраннымъ правительствамъ… Вамъ никакого нтъ дла до моего вмшательства въ дла сосднихъ государствъ и до моихъ послднихъ территоріальныхъ пріобртеній. Я предполагаю, что вы говорите о Піемопт и о Швейцаріи? Все это бездлица!… Европа признала, что Голландія, Италія и Швейцарія подвластны Франціи. Съ другой стороны, Испанія повинуется вн, а черезъ нее я владю Португадіею, и такъ: отъ Амстердама до Бордо, отъ Лисабона до Кадикса и до Генуи, отъ Ливорно до Неаполя и до Тарента я могу закрыть вамъ вс гавани. Между нами не можетъ быть торговыхъ договоровъ, они были бы насмшкой: за каждый милліонъ англійскаго товара, который вы ввезете во Францію, вы должны бу* дете вывезти изъ нея милліонъ французскаго товара,— другими словами, вы подвергнетесь явному или скрытому континентальному обложенію, и вы столько же пострадаете во время мира, сколько и во время войны. Впрочемъ, я постоянно слжу за Египтомъ, шести тысячъ французовъ хватило бы теперь, чтобы завладть имъ вторично, силою или другимъ способомъ я вернусь туда, не будетъ недостатка въ случаяхъ, и я караулю ихъ, рано или поздно Египетъ будетъ принадлежать Франціи, будь ато черезъ распаденіе Оттоманской _t имперіи, или же по соглашенію съ Портой. Очистите Мальту, чФобы Средиземное море сдлалось французскимъ озеромъ, я хочу властвовать на мор, какъ и на суш, и располагать востокомъ, какъ и западомъ. Вообще, Англія кончитъ тмъ, что будетъ присоединена къ моей Франціи, природа создала ее однимъ изъ нашихъ острововъ, также какъ и острова: Олеронъ и Корсику’. Естественно, что при такой перспектив англичане удерживаютъ за собою Мальту и возобновляютъ войну. Наполеонъ предвидлъ этотъ случай, и его ршеніе заране постановлено, однимъ взглядомъ онъ измняетъ открывающееся передъ нимъ поприще, со свойственною ему ясностью понимаетъ и объявляетъ, что сопротивленіе англичанъ заставитъ его завоевать Европу. Первому консулу всего 33 года, и онъ разрушилъ только второстепенныя государства. Это знаетъ, сколько бы ему потребовалось, чтобы снова преобразовать Европу и возсоздать западную имперію?

Покорить себ континентъ, чтобы составить съ нимъ коалицію противъ Англіи,— отнын то насильственное средство, которымъ онъ разсчитываетъ достичь своей цли. Какъ цль, такъ и средство предписаны ему его характеромъ. Слишкомъ надменный и нетерпливый, чтобы выжидать и щадить ближняго, онъ дйствуетъ на волю каждаго только принужденіемъ и для него его сообщники — только подданные съ именемъ союзниковъ. Со временемъ, на остров Св. Елены, онъ, благодаря своей невыразимой сил воображенія, представитъ предъ обществомъ картину гуманитарныхъ сновъ, но, даже по собственному его признанію, для осуществленія этой мечты ему нужно было бы, прежде всего, полное подчиненіе всей Европы. Сдлаться примиряющимъ и либеральнымъ властелиномъ, ‘внчаннымъ Вашингтономъ’ было его намреніемъ, говорить онъ, ‘но достигнуть этого можно только чрезъ всемірное диктаторство’. Напрасно здравый смыслъ доказывалъ Наполеону, что такого рода предпріятіе неизбжно присоединитъ континентъ къ Англіи и что избранное имъ средство удаляетъ его отъ цди. Напрасно неоднократно доказываютъ ему, что онъ нуждается на континент въ могущественномъ и врномъ союзник что для этого онъ долженъ заручиться Австріей, что ее нельзя вгонять въ отчаянное положеніе, что, напротивъ, слдуетъ пріобрсти ее въ союзницы, удовлетворить ее на Восток и, такимъ образомъ, ввести ее въ продолжительный споръ съ Россіей, связать ее съ новою французскою имперіей единствомъ жизненныхъ интересовъ. Напрасно заключаетъ онъ самъ посл Тильзита подобный договоръ съ Россіей. Этотъ договоръ не можетъ продолжаться, потому что и здсь Наполеонъ, по своему обыкновенію, угрожаетъ, нападаетъ и стремится сдлать Александра своимъ подчиненнымъ. Ни одинъ проницательный свидтель не можетъ въ этомъ сомнваться. Въ 1809 г. одинъ дипломатъ пишетъ: ‘Французская система, которая теперь торжествуетъ, направлена противъ всхъ великихъ державъ,— не только противъ Англіи, Пруссіи и Австріи, но и противъ Россіи, противъ всякой страны, могущей поддержать свою независимость, потому что, оставаясь независимой, она можетъ сдлаться враждебной, изъ предосторожности, Наполеонъ уничтожаетъ въ ней возможнаго вряга. Слдуя по этому пути, онъ не можетъ боле остановиться: какъ его характеръ, такъ и положеніе, которое онъ создалъ, толкаютъ его впередъ, а его прошлое неудержимо стремитъ его въ будущее. Въ то время, какъ нарушается амьенскій миръ, Наполеонъ уже настолько силенъ и могущественъ, что его сосди, въ виду безопасности, принуждены составить союзъ съ Англіей. Это побуждаетъ его разрушить еще нетронутыя старыя монархіи, завоевать Неаполь, искалчить въ первый разъ Австрію, расчленить и раздробить Пруссію, снова приняться за Австрію, создать для своихъ братьевъ королевства въ Неапол, Голландія и Вестфаліи. Въ это самое время онъ закрываетъ англичанамъ вс порты своей имперія, это заставляетъ его закрыть и вс гавани матеряка, создать континентальную систему и провозгласить противъ англичанъ европейскую лигу. Онъ не выноситъ нейтральныхъ правителей, подобныхъ пап, безхарактерныхъ, подчиненныхъ, какъ его братъ Людовикъ, ничтожныхъ сотрудниковъ, какъ Браганскій домъ въ Португаліи и Бурбоны въ Испаніи. Поэтому онъ долженъ завладть Португаліей и Испаніей, папскими областями, Ганзейскими городами и герцогствомъ Ольденбургскимъ, растянуть по всему прибрежью, отъ Каттаро и Тріеста до Гамбурга и Данцига, своихъ комендантовъ, префектовъ и таможенниковъ, онъ устраиваетъ родъ сти, которую съ каждымъ днемъ все боле и боле стягиваетъ, такъ что душитъ не только потребителя, но и производителя и купца. Все это производится со свойственнымъ Наполеону авторитетнымъ видомъ, иногда простымъ декретомъ, мотивированнымъ только желаніемъ и личнымъ интересомъ, все длается грубо, произвольно, не взирая ни на какія права, человчность и гостепріимство. Нужны цлые томы, чтобъ описать, какимъ насиліемъ, обманомъ, грубостью, какимъ грабежомъ, притсненіемъ союзниковъ, разбоемъ въ военное время и какою систематическою эксплуатаціей народовъ въ мирное время можно было достигнуть всхъ этихъ результатовъ’.

Потому-то, начиная съ 1808 г., народы возстаютъ противъ него: онъ оскорбилъ ихъ такъ глубоко въ ихъ интересахъ и чувствахъ, такъ ихъ унизилъ, такъ насильственно привлекъ къ служб себ, уничтожилъ, кром французовъ, столько итальянцевъ, австрійцевъ, саксонцевъ, швейцарцевъ, баварцевъ, пруссаковъ и голландцевъ, погубилъ столько людей въ качеств враговъ, столько набралъ рекрутъ вн Франціи, столько подвергъ гибели подъ знаменами въ качеств союзниковъ, что народы Европы относятся къ нему еще враждебне, нежели государи. Съ его характеромъ положительно невозможно жить, его геній слишкомъ великъ, и чмъ онъ боле великъ, тмъ онъ боле и вреденъ. Пока онъ царствуетъ, война не превратится, напрасно ограничивали бы его, запиши бы въ предлы прежней Франціи,— никакая преграда не удержала бы его, никакой договоръ не связалъ бы, миръ съ нимъ былъ бы тоже перемиріемъ, онъ воспользовался бы имъ, чтобъ оправиться и снова приняться за то же. По существу своему онъ не способенъ жить въ обществ. На этотъ счетъ мнніе Европы твердо, непоколебимо. Достаточно одной небольшой подробности, чтобы доказать, насколько это убжденіе единогласно и глубоко. 7 марта въ Вн распространилось извстіе, что Наполеонъ бжалъ съ острова Эльбы, но неизвстно, онъ высадился. Около 8 часовъ утра Меттернихъ докладываетъ объ этомъ австрійскому императору, который говоритъ ему: ‘Немедленно отправляйтесь къ русскому императору и королю прусскому и скажите имъ, что я готовъ сейчасъ же дать приказъ моимъ войскамъ снова направиться къ Франціи’. Въ 8 ¹/₂ ч. Меттернихъ уже у русскаго царя, а въ 8 ¹/₂ ч. у прусскаго короля. Оба они, немедля, соглашаются съ австрійскимъ императоромъ. ‘Въ 9 часовъ,— говоритъ Меттернихъ,— я уже возвратился’. Въ 10 часовъ адъютанты скакали по всмъ направленіямъ съ приказаніемъ остановить войска. Такимъ образомъ, война была объявлена мене чмъ въ одинъ часъ.

VIII.

Бывали правители, которые проводили жизнь въ томъ, что насиловали людей, но это длалось въ виду какого-нибудь дла, способнаго жить, и ради пользы націй. То, что они называли благомъ народа, не было призракомъ, химерой, созданной ихъ воображеніемъ, личными страстями, честолюбіемъ или гордостью. Они имли въ виду не себя, не свои мечтанія, а нчто дйствительное, прочное, чрезвычайной важности а именно — государство, общественный строй, этотъ громадный организмъ, который поддерживается нескончаемымъ рядомъ поколній. Правители проливали кровь современнаго имъ поколнія для блага будущихъ, съ цлью предохранить ихъ отъ гражданскихъ войнъ и иноземнаго владычества. Чаще всего они поступали какъ хирурги, если не по добродтели, то по династическому разсчету и по семейнымъ традиціямъ. Практикуя такъ отъ отца къ сыну, они пріобртали извстную профессіональную совсть, первою и послднею ихъ задачей становились благо и здоровье ихъ паціента. Вотъ почему они не были охотниками до неумренныхъ, кровавыхъ и рискованныхъ операцій: рдко поддаваясь они искушенію похвастаться своимъ умньемъ, удивить и ослпить общество новизной, остротой и силой своихъ оперативныхъ ножей и пилъ. Они чувствовали, что имъ поручена боле продолжительная жизнь, чмъ ихъ собственная, они заглядывали дальше впередъ, насколько могли, заботились, чтобъ и посл нихъ государство могло существовать, чтобы и впослдствіи оно сохранило свою силу, независимость, пользовалось уваженіемъ среди случайныхъ столкновеній государствъ и превратностей судьбы. Вотъ что при старомъ порядк называлось la raison d’etat. Въ теченіе 800 лтъ она имла господствующее вліяніе въ совта’ государей, съ неизбжными колебаніями и временными уклоненіями она все-таки, длалась или становилась преобладающею основой. Правда она извиняла отсутствіе честности, нарушенія права, даже преступленія но въ политик, особенно въ веденіи вншнихъ ддъ, она представляй руководящее начало, и начало это было полезно. Подъ ея постояннымъ вліяніемъ работали 30 государей, и такимъ образомъ создали они Францію, трудясь непрерывно, укрпляя одну провинцію за другой употребляя въ дло средства, разршенныя только государственнымъ, а не частнымъ людямъ.

Вотъ этого-то принципа и нтъ у ихъ преемника: на престол, какъ и въ сраженіи, генераломъ, консуломъ или императоромъ — Наполеонъ остается выслуживающимся офицеромъ и мечтаетъ только о своемъ повышеніи. Благодаря громадному проблу въ образованіи и отсутствію совсти и сердца, Наполеонъ, вмсто того, чтобы подчиниться требованіямъ государства, самъ подчиняетъ его себ. Онъ не думаетъ о томъ, что ожидаетъ Францію, когда онъ окончитъ свою кратковременную жизнь, онъ жертвуетъ будущимъ настоящему, слдовательно, его дло не можетъ быть прочнымъ. Посл него — хоть потопъ! Что ему за дло, произнесутъ ли это ужасное слово? Хуже того, онъ желаетъ, чтобы каждый съ сердечною мукой произнесъ его въ глубин души. ‘Мой братъ,— говоритъ осифъ въ 1803 г.,— хочетъ, чтобъ его существованіе было такимъ великимъ благодяніемъ и необходимость его настолько сильно чувствовалась, чтобы о будущемъ приходилось бы думать только съ ужасовъ. Онъ знаетъ и чувствуетъ самъ, что царствуетъ скоре благодаря этому убжденію, чмъ благодаря сил и признательности. Если когда-нибудь можно было сказать: теперь установленъ спокойный и твердый порядокъ, найденъ преемникъ Бонапарту, послдній можетъ умереть и никакихъ смутъ и нововведеній за этимъ не послдуетъ, тогда мой братъ почувствовалъ бы себя въ опасности’. Таково правило его поведенія. Напрасно проходятъ годы,— онъ никогда не думаетъ устроить Францію такъ, чтобъ она могла существовать безъ него, напротивъ, онъ жертвуетъ прочными пріобртеніями для рискованныхъ и съ первыхъ же дней видно, что государство покончитъ свое существованіе вмст съ императоромъ. Въ 1805 году, когда пятипроцентный заемъ стоялъ на, 80, вмсто 100 номинальныхъ, министръ финансовъ Годенъ замчаетъ и ему, что эта оцнка вполн законная: ‘Не слдуетъ жаловаться, такъ какъ обязательства по этому займу связаны единственно съ жизнью вашего величества’.— ‘Что хотите вы этимъ сказать?’ — ‘Я хочу сказать, что имперія такъ разрослась, что посл васъ его некому управлять’.— ‘Если мой преемникъ будетъ дуракъ, тмъ хуже для него’.— ‘Да, но тмъ хуже и для Франціи!’. Два года спустя Меттернихъ сдлалъ такой общій выводъ: ‘Замчательно, что Наполеонъ, постоянно нарушая и теребя отношенія европейскихъ государствъ, до сихъ поръ не сдлалъ ни одного шага и обезпеченію существованія будущихъ своихъ наслдниковъ’. Въ 1809 г. тотъ же дипломатъ прибавляетъ: ‘Его смерть послужитъ сигналомъ для новаго, ужаснаго переворота: столько разрозненныхъ элементовъ будутъ стремиться къ сближенію, низвергнутые монархи будутъ снова призваны своими прежними подданными, новые государи будутъ, стараться отстоять свои новыя короны, настоящая гражданская война возникнетъ на полстолтіе въ обширной имперіи континента въ тотъ день, когда желзная рука, державшая бразды правленія, обратится въ прахъ’. Въ 1811 году ‘весь міръ убжденъ, что первымъ неизбжнымъ слдствіемъ исчезновенія Наполеона, единственнаго властителя, въ которомъ сосредочены вс силы, будетъ революція’. Во Франціи, въ это же время, его же подчиненные начинаютъ понимать не только то, что его имперія кратковременна и не переживетъ его, но и то, что она вообще эфемерна и будетъ, пожалуй, короче его жизни, потому что онъ постоянно возвышаетъ свое зданіе, и насколько оно выигрываетъ въ вышину, настолько же оно теряетъ въ прочности. ‘Императоръ совершенно сошелъ съ ума,— говоритъ Декрэ Мармону,— онъ всхъ насъ погубитъ и все его дло кончится страшною катастрофой’. Дйствительно, онъ толкаетъ Францію въ пропасть силой и сознательнымъ обманомъ, злоупотребляя все боле и боле довріемъ по мр того, какъ по собственному желанію или вслдствіе его ошибокъ изъ года въ годъ увеличивается рознь между общественными интересами и личными, какъ онъ ихъ понималъ.

Эта рознь уже ощущается во время дюневильскаго трактата и еще до нарушенія амьенскаго мира. Она проявляется во время пресбургскаго договора, длается совершенно очевидною во время изгнанія Бурбоновъ изъ Испаніи и становится чудовищною въ 1812 г., во время войны съ Россіей. Самъ Наполеонъ признаетъ, что эта война противна интересамъ Франціи, но, тмъ не мене, онъ ведетъ ее. Впослдствіи, на остров Св. Елены, онъ будетъ на словахъ умиляться надъ этимъ французскимъ народомъ, ‘который онъ такъ любилъ’. Въ дйствительности, онъ его любитъ такъ же, какъ наздникъ своего коня. Онъ его дрессируетъ, украшаетъ, ласкаетъ, возбуждаетъ, но не съ тмъ, чтобы служить ему, а чтобы воспользоваться имъ, какъ полезнымъ животнымъ, онъ доводятъ его до изнеможенія, погоняя впередъ черезъ постоянно увеличивающіеся рвы и препятствія. Вотъ еще ровъ, еще преграда! Но посл препятствія, казавшагося послднимъ, открывается еще новое. Какъ бы то ни было конь остается все тмъ же конемъ, только надорваннымъ. Предположите, однако, что, вмсто ужасной неудачи, его походъ въ Россію имлъ бы блестящій успхъ: Наполеонъ одерживаетъ подъ Смоленскомъ побду, подобную фридланской, заключаетъ въ Москв договоръ боле выгодный, чмъ тильзитскій и побждаетъ царя. Теперь слдите за послдствіями: въ Россіи произойдетъ подобное тому, что произошло въ Испаніи, т.-е. будутъ дв постоянныхъ войны на двухъ окраинахъ материка: воевать придется противъ религіознаго фанатизма и противъ варварства, гораздо боле непобдимаго въ своей разрозненности, чмъ объединяющая цивилизація. Въ лучшемъ случа образуется всеевропейская имперія, подкопанная всеевропейскимъ сопротивленіемъ. Французскіе резиденты и коменданты въ Петербург, Риг, какъ и въ Данциг, Гамбург, Амстердам, Лиссабон и Тріест, вс взрослые французы заняты, отъ Кадикса до Москвы, удержаніемъ и организаціей завоеванной страны, вс молодые люди захвачены рекрутчиной, все взрослое мужское населеніе засажено за принудительную работу, ни для образованнаго, ни для простолюдина нтъ ничего въ виду, нтъ другой карьеры, кром постоянной караульной службы, наступательной или оборонительной, въ качеств солдата, таможеннаго жандарма, префекта, подпрефекта, полицейскаго коммиссара,— однимъ словомъ, въ качеств урядника и мелкаго тирана, для того, чтобы сдерживать подданныхъ, взимать подати, конфисковать и сжигать товары, хватать контрабандистовъ и гонять по этапу уклоняющихся отъ воинской повинности. Въ 1810 г. насчитывали уже боле 160,000 такихъ уклоняющихся, кром того, боле 70 милліоновъ штрафа было наложено на ихъ семьи. Въ 1811 и въ 1812 гг. летучіе отряды обступаютъ бглецовъ, собираютъ ихъ до 60,000 и гонятъ, какъ стада, отъ Адура до Нмана, вдоль берега. Достигнувъ границы, ихъ включаютъ въ составъ великой арміи. Съ перваго же мсяца они, вмст съ товарищами во заключенію, дезертируютъ въ числ 4,000 или 5,000 ежедневно. Если когда-нибудь завоевали бы Англію, то и въ ней пришлось бы содержать гарнизонъ изъ такихъ же ревностныхъ солдатъ.

Таково даже при самыхъ благопріятныхъ условіяхъ неопредленное будущее, предоставленное французамъ наполеоновскою системой. Однако, оказывается, что къ концу 1812 г. великая армія покоится въ снгу,— конь повадился. Къ счастью, поврежденъ только конь, а ‘здоровье его вещества лучше, чмъ когда-либо’, наздникъ не причинилъ себ никакого вреда, онъ быстро поднимается, его заботитъ въ эту минуту не гибель коня, а личная неудача, запятнанная репутація наздника, впечатлніе, произведенное на публику, свистки, комизмъ опаснаго скачка, объявленнаго съ такимъ трескомъ и кончившагося такимъ жалкимъ паденіемъ. Пріхавъ въ Варшаву, Наполеонъ разъ десять повторяетъ: ‘отъ великаго до смшнаго только шагъ’. На слдующій годъ въ Дрезден онъ показываетъ еще боле нагло свою преобладающую страсть, побудительныя причины своихъ Дйствій, громадность и зврство своего безжалостнаго самолюбія. ‘Чего хотятъ отъ меня?— говоритъ онъ Меттерниху.— Чтобъ я себя опозорилъ? Никогда! Я съумю умереть, но я ни на мизинецъ не уступлю изъ своихъ владній. Ваши государи, рожденные на престол, позволяютъ себя бить до двадцати разъ и опять возвращаются въ свои столицы,— мн это невозможно: я — выслужившійся солдатъ, мое господство не проживетъ и дня посл того, какъ я перестану быть сильнымъ, а, слдовательно, и страшилъ’. Дйствительно, его деспотизмъ во Франціи основанъ на его всемогуществ въ Европ. Если онъ не останется властителемъ всего континента, онъ долженъ будетъ разсчитаться съ законодательнымъ корпусомъ.

Онъ скоре на все отважится, всмъ будетъ рисковать и все проигранъ, нежели низойдетъ до такой ничтожной роли и согласится быть монархомъ, ограниченнымъ палатой. ‘Я видлъ вашихъ солдатъ, — говоритъ Меттернихъ, — это все дти. Что же будете вы длать, когда исчезнетъ эта армія юношей, призванныхъ вами къ оружію?’ При этихъ словахъ, которыя задваютъ Наполеона за живое, онъ блднетъ, черты его искажаются, онъ приходитъ въ ярость и, какъ раненый, который неловкимъ движеніемъ открываетъ грудь удару противника, такъ я онъ грубо говоритъ Меттерниху: ‘Вы не солдатъ, вы не знаете, что происходитъ въ душ солдата. Я же выросъ на пол сраженія, человку, подобному мн, жизнь милліона людей — плевое дло!’ Наполеонъ принесъ въ жертву своей химерической имперіи гораздо боле милліона: въ промежутокъ времени отъ 1804 до 1815 г. онъ погубилъ боле 1.700,000 французовъ, рожденныхъ въ предлахъ древней Франціи, да къ никъ нужно еще прибавить,2 милліона людей, рожденныхъ вн этихъ предловъ, убитыхъ имъ въ качеств союзниковъ или враговъ.

Бдные и легковрные энтузіасты галлы, довривъ Наполеону въ общее дло, подверглись двухкратному вторженію. Въ отплату за ихъ самопожертвованіе, за пролитую кровь, онъ завщаетъ имъ Францію, урзанную на 15 департаментовъ, пріобртенныхъ республикой,— Францію, лишенную Савойи, лваго берега Рейна, Бельгіи и большаго сверо-восточнаго угла, которымъ она заканчивалась, укрпляла хвою самую слабую часть и, по словамъ Вобана, дополняла свой четырехугольникъ. Онъ завщаетъ имъ Францію, отъ которой отдалилъ четыре милліона французовъ, съ которыми она сжилась въ продолженіе 20 лтъ,— хуке того, Францію, оттсненную за предлы 1789 г., оставшуюся незначительною среди всхъ своихъ разросшихся сосдей, подозрительную для всей Европы и находящуюся въ кругу, угрожающемъ ей своимъ недовріемъ и злопамятствомъ. Таково политическое дло Наполеона, дло эгоизма и генія на служб эгоизма. Въ устройств Европы и Франціи его безграничный эгоизмъ создалъ главный недостатокъ этого 8 данія. Съ первыхъ же дней этотъ основной недостатокъ обнаруживается въ европейскомъ строеніи и посл 15 лтъ онъ производитъ въ немъ внезапную трещину. Во французскомъ зданіи порокъ также важенъ, хотя мене замтенъ, обнаружится онъ только спустя полстолтіе или даже по истеченіи столтія, но медленныя и постепенныя его дйствія будутъ столько же пагубны и столь же несомннны.

‘Русская Мысль’, кн.VI, 1887

Наполеонъ Бонапартъ *)

Ипполита Тэна.

III.

IV.

V.

VI.

VII.

VIII.

Читайте также:

**Наполеонъ Бонапартъ *)**