Посл отечественной войны, казаки возвращались на Донъ. Много-ли ихъ пошло и много-ли пришло — это, какъ Платовъ сказалъ, домашній счетъ, но тмъ, которые благополучно добрались во-свояси, было о чемъ пересказать, а, можетъ, было чмъ и порадовать своихъ: добычи было много. Полкъ шелъ черезъ Золотоношскій уздъ. День былъ воскресный, казаки, по тогдашнему обычаю, брели враздробь, кучками, а отсталые, либо подгулявшіе, тянулись и попарно, и по одному.
Плетется по столбовой дорог казакъ, повсилъ голову, и думаетъ: конечно, оно нечего сказать, плакаться гршно, далъ Богъ и мн поживу, не стыдно будетъ домой глаза показать, однакожь, другимъ-инымъ счастье послужило еще получше… вотъ, у Маслова, хоть онъ, кажись бы, и не то, чтобъ изъ самыхъ бойкихъ, особенно, какъ гд дло пойдетъ въ настоящую, однакожъ, на это его пострла стало: у него подушка набита хорошо, и не пухъ, да мягко сидится — диво, что лошадь не подломится подъ нимъ — сдло, только что человку подъ силу поднять… и у Мухранова тожъ, червонцамъ счету нтъ — чай, домой прідетъ, со старухой своей въ недлю не сосчитаютъ… посылаетъ же Господь иному человку такое счастье… Есть, правда, есть и у меня, да не противъ ихъ… а вотъ тутъ еще и сапожишки купить надо, обносился совсмъ, прибавилъ онъ, поглядывая на сапогъ: — раздлывать подушку для этой малости не хочется, а что при себ было деньжонокъ, издержалъ все, т. е. прогулялъ, ну, да нашему брату нельзя, чтобъ ину-пору не развеселить сердце не выпить, то есть… а въ этихъ сапогахъ не додешь до дому — нтъ, ужъ совсмъ плохи…
Въ это время идетъ ему навстрчу молодой парень, который возвращался отъ обдни, изъ ближняго села, домой. Онъ честно поздоровался съ казакомъ и пошелъ-было своимъ путемъ. Онъ въ это время думалъ про себя такъ: и немного бы человку надо, чтобъ вкъ прожить по людски, да по Божески, такъ и этого не откуда взять. Вотъ, еслибъ не воскресный день, такъ никто бъ меня не увидалъ въ новыхъ чоботахъ, да и то новое, потому что берегу, что въ праздникъ только обуваю, а куплены они ужъ давно. Воловъ только одна пара, а другой купить не на что, спрягаемъ съ сосдомъ, когда пашемъ, да за тожъ и я на него пашу — оно и тяжело, и не напашешься. А были бы у меня волы, пошелъ бы я чумаковать, повезъ бы муку, крупу, да сало въ Крымъ, а оттуда соль, а тамъ пошелъ бы на Донъ за таранью — вотъ бы и заработалъ копейку…
— Стой! закричалъ казакъ, выхвативъ саблю изъ ноженъ: — стой, да снимай скоре чоботы, обмняемся. Мужикъ глядитъ на него, ротъ разинувъ, ровно не слышитъ, что тотъ сказалъ, а казакъ, глянувъ еще разъ взадъ да впередъ по дорог, нтъ ли кого, замахнулся на бдняка саблей, да кричитъ: — изрублю всего, искрошу на мст, снимай, говорю, сапоги, да бери мои! — ‘Господь съ тобою, что ты это длаешь, землякъ?’ взмолился хохолъ: ‘въ воскресный день, среди благо дня на разбой вызжаешь, да побойся жъ Бога и побойся людей: тутъ теперь народъ ходитъ и здитъ по дорог..’ Какъ вытянетъ его казакъ полосой, плашмя, по спин, такъ мой хохолъ тутъ же и прислъ на мст, и скинулъ оба сапога въ одинъ мигъ, какъ вотъ пальцемъ кивнуть, и вскочилъ опять на ноги и подаетъ ихъ казаку, а тотъ еще кричитъ: ‘скорй! сымай, коли сымаешь!’ — На, говоритъ бднякъ: — возьми, Господь съ тобой. Казакъ взялъ сапоги, оглянулся еще разъ кругомъ, слзъ и сталъ разуваться. Онъ не хотлъ ограбить мужика и увезти у него сапоги, а хотлъ только обмнять свои изношенные на пару новыхъ. — На, собака, подержи коня, сказалъ онъ, передавая чембуръ въ руки хохла: — да молись Богу, что не на такого напалъ: другой бы уходилъ тебя тутъ же на мст, и кафтанъ-то снялъ бы съ плечъ. Самъ прислъ, снялъ съ себя проворно сапоги, сунулъ ихъ въ руки мужика и сталъ обувать новые.
Хохолъ держитъ въ одной рук поводъ коня, въ другой старые, изношенные сапоги, глядитъ на нихъ, да и думаетъ, вотъ еще, чего добраго, заставитъ меня эти сапожишки надть! Хорошъ же я буду, какъ въ нихъ ворочусь домой! Вдь меня засмютъ люди, и хозяйка въ глаза наплюетъ, да таки и подломъ, это курамъ на смхъ, пойти въ воскресный день къ обдн въ новыхъ сапогахъ, а воротиться вотъ въ какихъ…
— А, чтобъ тебя чортъ взялъ и съ сапогами твоими! сказалъ казакъ, и мужикъ теперь только на него оглянулся: въ торопяхъ, казакъ нашъ насилу попалъ ногой въ голенище, да пяткой прихватилъ края и завернулъ внутрь, дергаетъ, тянетъ, суетъ ногу, да не справится, и что больше торопится, то хуже.
Мужикъ мой вдругъ словно свтъ увидлъ: какъ хватитъ онъ казака его же сапогами по лбу, закричавъ: ‘такъ обувай же, коли обуваешь!’ да какъ вскочитъ на коня, да голыми пятками его по бедрамъ — только его и видли.
Казакъ вскочилъ-было да пустился за нимъ въ погоню — такъ пшій конному не товарищъ, а тутъ еще одинъ сапогъ надтъ до половины, и нога запуталась въ голенищ. — Стой, сдлай милость, стой, на, возьми свои сапоги — кричитъ казакъ, запыхавшись, выбившись изъ силъ и спотыкаясь черезъ свои же ноги, такъ не слышитъ, видно мужикъ: знай несется во весь духъ, а скоро скрылся и слдъ простылъ.
Казакъ, привыкшій, можетъ-статься, обижать другихъ, но не привыкшій, чтобъ его обижали, сталъ рвать на себ волосы и плакать и вопить, какъ по родному покойнику. И то сказать, какъ ему теперь показаться въ полкъ, безъ лошади, безо всего, и какъ отовраться передъ начальствомъ? Бда да и только. Слъ онъ, поправилъ и надлъ сапогъ, да пошелъ-было степью вслдъ за своимъ невольнымъ обидчикомъ, такъ раздумалъ и сталъ: куда я пойду, гд я его найду? Простора на вс четыре стороны много, а кто былъ мужикъ этотъ и откуда, я не знаю. Подумалъ казакъ, плюнулъ, почесалъ затылокъ и воротился въ городъ.
Доргою онъ останавливался раза два и заламывалъ руки, но страхъ и горе опять погнали его впередъ, къ начальству, подумалъ онъ, больше не къ кому идти теперь — должно быть, начальство разъищетъ.
Отъискавъ исправника, онъ принесъ жалобу, что-де сошедшись на дорог съ мужикомъ, сталъ съ нимъ разговаривать, а тамъ спшился, да пошелъ по пути съ нимъ рядомъ, потомъ отдалъ ему поводъ лошади, отошедши на минуту въ сторону, а тотъ слъ и ускакалъ. Опасаясь за такой случай большихъ непріятностей, исправникъ сталъ всми силами стараться отъискать виноватаго, — но прошло нсколько дней, вс разосланные съищики воротились и не нашли ничего. Казакъ не даетъ покоя исправнику, проситъ и плачетъ день и ночь, а наконецъ, въ отчаяніи, кается ему, глазъ-на-глазъ, во всей правд и общаетъ тысячу рублей, только бы найти сдло съ подушкой: остальное пусть пропадетъ. Ему сдло съ подушкой дороже лошади: лошадь, говоритъ, была плохая, а сдло съ подушкой завтныя.
Протекло, однакожь, еще два дня, казакъ изъ себя выходитъ, сулитъ дв, три тысячи, признаваясь, что у него въ подушк сдельной зашито было золотомъ шесть тысячъ рублей, исправникъ вс силы и средства употребилъ — нтъ, и нтъ никакихъ слдовъ. Казакъ волосы рветъ на себ, а пособить нечмъ.
Вдругъ даютъ знать, что въ глухой балк, въ степи, нашли казачью лошадь съ сдломъ, съ сумами, съ шинелью и другими вещами въ торокахъ. Исправникъ зоветъ казака, сказываетъ ему о находк и говоритъ: подемъ сейчасъ туда. Боже мой! казакъ чуть съ ума не сошелъ отъ радости: обнимается и цалуется со всми, кается и проситъ прощенья, не сказывая въ чемъ — садится и детъ.
Прізжаютъ на мсто, у моего казака духъ захватываетъ отъ страха и нетерпнія — спрашиваютъ сотскаго: у кого на двор казачья лошадь? кому сдана на руки? — У меня, говоритъ сотскій. — Гд она у тебя? выводи сейчасъ на дворъ! Казакъ бросился напередъ, вслдъ за сотскимъ — моя, кричитъ, она и есть. Сбрую-то давайте пожалуйста, сбрую, сдло съ приборомъ, то есть… Вотъ и сдло, и весь приборъ, и все, какъ нашли, говоритъ сотскій. — А подушка? подушка моя гд? закричалъ не своимъ голосомъ казакъ, увидвъ голое сдло. — Вотъ тутъ, разбирай, сказалъ сотскій: какъ нашли, такъ и есть, все цло, вотъ это никакъ подушка, да только взрзана, вишь!
Казака почти обморокъ ошибъ на мст. У него въ подушк было золотомъ не шесть, а боле тридцати тысячъ рублей. Исправникъ посвисталъ, глядя на все это, пожалъ плечами, да и отошелъ. Тутъ взятки гладки! подумалъ онъ, и тотчасъ же веллъ подавать свою бричку.
Неподалеку отъ большой дороги, гд казакъ такъ неудачно обмнялся сапогами, жилъ мужичокъ Охримъ, порядочный хозяинъ, но бдненекъ, хотя и не пьющій и работящій. Видно, однакожъ, ему помаленьку счастье послужило: вскор посл описаннаго нами случая прикупилъ онъ парочку воловъ и сталъ хозяйничать полнымъ плугомъ, на другой годъ, не прежде, прикупилъ еще дв пары, продавъ напередъ выгодно пшеницу, тамъ пошелъ чумаковать и видно торговалъ хорошо, потому что года черезъ четыре сталъ отправлять въ Крымъ и на Донъ возовъ по десяти и больше. Богъ ему помогъ, и онъ вскор купилъ порядочный кусокъ землицы и выбрался жить на хуторъ, а когда люди привыкли уже къ тому, что у Охрима свой хуторъ, гд онъ живетъ съ сыновьями и со снохами, и съ дочерьми, и съ зятьями, то не дивились боле и богатству его, хоть иные и моргали усомъ, когда бывала рчь объ этомъ, замчая, что съ работы будешь горбатъ, но не будешь богатъ.
Исправникъ, о которомъ мы говорили, давно уже былъ уволенъ отъ должности и жилъ у себя дома, также на хутор, который и пріобрлъ на служб, вроятно, также работой, по крайней мр, онъ всегда достояніе свое называлъ трудовымъ и благо — пріобртеннымъ. Припоминая иногда происшествіе съ казакомъ, онъ перекашивалъ ротъ, поглаживалъ подбородокъ и говорилъ про себя: ‘да, счастливъ твой Богъ, Охримъ, что ты богатлъ осторожно, понемногу, и что я ужъ боле не исправникъ, а теперь бы я зналъ, гд искать потрохи казачьей подушки!’
А казакъ? Товарищи прозвали его, посл этого происшествія, чоботомъ, и онъ, за слово это, каждый разъ лзъ въ драку, очертя голову. Говорятъ, онъ подъ конецъ едва-ли не сошелъ съ ума.
Источникъ: Сочиненія Владиміра Даля. Новое полное изданіе. Томъ I. — СПб.: Изданіе книгопродавца и типографа М. О. Вольфа, 1861. — С. 22-27.