НА ШОССЕ.
НА ШОССЕ.
Р. Фучини.
Р. Фучини.
‘Отечественныя Записки’, No 3, 1884
На шоссе, Фучини Ренато, Год: 1884
Время на прочтение: 10 минут(ы)
Каждый разъ, когда мн приходится бывать на окраинахъ города, на шоссе, впадающемъ въ него изъ сельскаго простора, я вижу его, этого щебенщика.
Солнце ли палитъ, обжигая зеленоватыя спинки стрекозъ и ящерицъ, которыя, поднявъ хвостикъ, перебгаютъ дорогу быстро словно тнь ласточки, сверный ли втеръ крутитъ и разбрызгиваетъ толстыя струи воды, льющіяся изъ кровельныхъ жолобовъ, пронизываетъ холодомъ до костей и наводитъ на душу щемящую тоску — щебенщикъ всегда на своемъ мст. Отъ солнечныхъ лучей онъ защищается сорванными втвями, свяжетъ ихъ въ пучокъ веромъ, прикрпитъ къ палк, а палку воткнетъ въ землю. Зимой отъ дождя онъ укрывается искалченнымъ жалкимъ зонтикомъ, который водружаетъ между камнями, съ надвтряной стороны.
Пригородные мужики, пробираясь утромъ въ городъ на базаръ, на своихъ тощихъ мулахъ, прозжаютъ мимо него, киваютъ ему головой и говорятъ: богъ въ помочь! Вечеромъ рабочіе, живущіе въ предмсть, грязные, промокшіе, проходятъ мимо него домой и желаютъ добраго вечера.
А онъ, въ тни своихъ втокъ, или подъ защитой калки-зонтика, сидитъ на четыреугольномъ булыжник день-деньской, сидитъ до тхъ поръ, покуда огромная груда булыжника, находившаяся утромъ съ правой стороны, не перейдетъ на лвую, обратясь подъ его увсистымъ молоткомъ въ мелкія остроребрые, остроугольные кусочки щебенки.
Тогда онъ бываетъ очень доволенъ, потому что, значитъ, заработалъ своя восемьдесятъ сантимовъ, которые ему аккуратно выплачиваетъ подрядчикъ. Но бда въ томъ, что не всегда такъ случается. Не то, чтобы подрядчикъ, его обсчитывалъ — нтъ, подрядчикъ честный человкъ — а потому что его заработокъ можетъ умаляться отъ множества разнородныхъ причинъ. Даже совсмъ лишиться работы немудрено. То камень попадется черезчуръ крпкій и работа тихо подвигается, то молотокъ испортится и надо потратить время на его починку. Иной разъ зимой, невыносимая непогода угонитъ съ работы. А то и лтомъ, особенно въ август, солнце такъ жаритъ, что у него совсмъ силъ не хватаетъ и приходится поневол отдохнуть гд-нибудь въ тни. Иной разъ, рука у него отъ устали не тверда станетъ, онъ молоткомъ нацлитъ неврно и хватитъ себя по пальцу, и въ кровь его разсадитъ. Въ такомъ случа надо перевязать палецъ, либо бжать куда-нибудь обмыть его, время-то и уходитъ. Да еще, слава Богу, коли боль не такъ сильна, чтобы мшала продолжать работать.
Тогда ужь нетолько восьмидесяти, да и пятидесяти сантимовъ неоткуда взять. Въ его семью тогда голодъ забирается и не выпускаетъ изъ своихъ когтей, покуда, наконецъ, похудлый и поблднвшій, онъ вновь не вернется къ груд булыжника, праздно лежавшей около дороги цлую недлю. Ну, вечеромъ въ этотъ день онъ, конечно, постъ. Только немного постъ, потому что немного успетъ заработать. И опять-таки потому, что подрядчикъ, какъ мы уже сказали, къ счастію, честный, добрый человкъ — добросовстно обмритъ его работу, и самымъ аккуратнымъ образомъ выдастъ ему его двадцать или тридцать сантимовъ, даже коли какой малости при обмр и не хватаетъ. Подрядчикъ за пустяками не гонится, онъ не обижаетъ своихъ рабочихъ и хвалится этимъ.
Одного изъ этихъ неустанныхъ рабочихъ, одного изъ щебенщиковъ я хорошо зналъ. Но я долженъ замтить, что этотъ, мой знакомый, былъ счастливецъ, крезъ изо всхъ щебенщиковъ. Желудокъ у него былъ какъ у верблюда — не требовательный, мускулы — львиные, и поэтому онъ всю свою жизнь вплоть до тхъ поръ, покуда ему стукнуло семьдесятъ лтъ, могъ зарабатывать больше, чмъ другіе. Всегда у него была и жолтая полента {Кукурузная каша: почти единственная пища нкоторыхъ сверныхъ итальянцевъ. Прим. пер.} и черный хлбъ, т. е. пожалуй, иногда и не было, но очень, очень рдко.
Его сотоварищи вспоминаютъ о немъ съ нкоторымъ восторгомъ, и, къ великому изумленію своихъ пріятелей, не знавшихъ старика, разсказываютъ, какъ въ теченіи всей зимы 1857 года онъ умудрялся каждый божій день, не соблюдая ни праздниковъ, ни воскресеній, обработывать по два кубическихъ метра щебенки, доброй мры, и во все это время, не курилъ, не пилъ, не боллъ.
За то руки у него были какіе-то безобразные куски тла, переродившагося въ сплошныя мозоли. Все его лицо покрыто было не то что морщинами, а трещинами, точно черствая корка хлба, которую разв собака станетъ сть. Его глаза, столько лтъ слпимые солнцемъ, принявшіе столько пыли и сырости, окружены красной каймой, вчно слезятся, и по ночамъ такъ горятъ, что не даютъ ему покоя. Отъ постояннаго сиднья ноги у него стали кривыя, плохо сгибаются, спина сгорблена, тло какъ у муміи египетской, и душа изболла отъ горя.
Если вы его станете распрашивать о его прошломъ, онъ вамъ разскажетъ, съ перерывами, между ударами своего молота, такія вещи, отъ которыхъ у васъ кровь застынетъ въ жилахъ. Между тмъ, рчь его холодная и выраженія точныя, опредленныя. Онъ говоритъ о своихъ бдствіяхъ, какъ о фактахъ, которые не могли не случиться. По его понятію, иначе и быть не могло.
Его дочь замужняя болла, пошла въ лсъ по дрова беременная, выкинула въ лсу и умерла. Зять его, который съ первоначала былъ добрымъ парнемъ, связался съ какой-то шлюхой, закутилъ, попалъ въ тюрьму, оставивъ на попеченіи тестя старшаго своего сына, еще малютку. Очень старикъ любилъ этого внучка. Но и внучекъ Богу понадобился, Богъ, видно, находилъ, что старикъ не достоинъ имть такое утшеніе.
Ни малйшихъ признаковъ чувства не проявлялъ онъ, разсказывая о дочери и о зят. Но когда вспоминалъ своего маленькаго Джиджино, то откладывалъ въ сторону свой врный молотъ, охватывалъ обими руками голову и раскачивался со стороны въ сторону, какъ медвдь засаженный, въ клтку. И разсказывалъ свою безхитростную печальную повсть.
Внучекъ его ужь подросъ, ддъ его водилъ съ собою щебенку бить, мальчуганъ хорошо приставалъ къ работ, по всему было видно, что изъ него выносливый парень выйдетъ. Только разъ, какъ-то, пообдали они соленой селедкой, не промывъ ее, не въ первые, конечно, такъ было, но на этотъ разъ жажда стала особенно мучить мальчика. Онъ терплъ, терплъ, мочи не стало, по близости былъ чей-то огородъ, въ немъ вишни зрли, и залзъ мальчикъ на вишневое дерево, огородникъ-то и запримтилъ его. Мальчикъ хотлъ поскоре слзть, да и свалился на земь, ногу себ такъ зашибъ, что приподняться сразу не могъ, а огородникъ наскочилъ на него и избилъ до полусмерти. Съ битья ли, съ перепугу ли, только Джиджино заболлъ, мучился, больно судороги его сводили, а черезъ дв недли и умеръ. Вс, кто зналъ, его жалли, потому что на рдкость былъ мальчикъ.
Когда старикъ оканчивалъ свой разсказъ, онъ нсколько минутъ оставался недвижимъ, думалъ о чемъ-то, потомъ брался за молотъ, и опять принимался дробить камень.
Жена у него на одинъ глазъ крива, и бда случилась по его вин, будь онъ осторожне, она не окривла бы. Когда еще ее ноги по земл носили, она съ утра бродила, собирала христовымъ именемъ, и если набирала кусочковъ, то около полудня приходила на шоссе, туда, гд онъ щебенку билъ, присаживалась около, бесдовала, чтобы ему веселе было. А иногда, чтобы не терять заработка, дробила щебень, покуда онъ закусывалъ. Разъ утромъ, когда старуха вытаскивала собранные кусочки изъ своего мшка, по дорог прохала коляска, и баринъ, сидвшій въ ней, выбросилъ еще не потухшей окурокъ сигары. Окурокъ подкатился къ самой куч булыжника. Женщина наклонилась, чтобы подобрать его и мужу передать, а въ эту самую минуту осколокъ отскочилъ изъ подъ молота, да прямо ей въ глазъ. Сразу окривла, ничмъ нельзя было помочь. И съ этого самаго утра бабу словно подмнили: совсмъ другая характеромъ стала, голова у ней всегда болитъ, отъ слабости на ногахъ почти стоять не можетъ… А лечиться? да куда же ей лечиться! Докторъ ей сказалъ, что надо мясной пищей и хорошимъ виномъ укрпляться! Теперь она сидитъ на ступеньк около дома, въ которомъ она уголъ нанимаетъ, да проситъ у прохожихъ милостыни. Но по ихъ улиц мало народу ходитъ, особенно съ тхъ поръ, какъ съ другой стороны города провели желзную дорогу. Почти слпая она, случается, натыкается съ протянутой за милостыней рукой на встрчнаго, собирающагося у ней самой попросить милостыню. Иной разъ солнце ложиться собирается, а она ни копейки, ни корочки не вымолила себ. Тогда она ложится въ свой уголъ, поджидая мужа, шамкаетъ молитвы и засыпаетъ…
Однажды, когда мой пріятель, казалось, былъ въ лучшемъ расположеніи духа, дробя щебень, и разсказывалъ мн о своемъ невеселомъ жить, я тоже шутя спросилъ его:
— Ну, а скажи, чего бы теб теперь больше всего хотлось?
— А булки бы блой хотлось, чтобы размочить, да моей старух дать. А то у ней зубовъ нтъ, жевать не можетъ.
И вотъ когда, наконецъ, заболетъ этотъ каменный человкъ, докторъ не спша зайдетъ къ нему, и, конечно, найдетъ, что у старика уже началась агонія. Попъ, за которымъ пошлютъ, чтобы даромъ пріобщить и исповдать нищаго, прежде достъ свой завтракъ, за которымъ его застанутъ, и, конечно, найдетъ его уже умершимъ. Беккаморти {Beccamorti (клюющій мертвыхъ) особая профессія: старики, носящіе покойниковъ на кладбище, и исполняющіе иногда должность факельщиковъ. Пр. Пер.}, придя за нимъ, увидитъ босыя ноги покойника, его рубаху въ заплатахъ, и скажетъ ему напутственное слово: занесъ тебя чортъ околвать въ мой участокъ.
Да и не одни щебенщики на вызд изъ города на нашего брата, горожанина, унылыя мысли наводятъ. Мимо нашего города осенью много горныхъ мужиковъ въ Маремму на зимніе заработки ходятъ. Тоже невесело.
Вотъ, напримръ, не дальше, какъ въ прошломъ году, въ декабр, кажется, шестого числа — погода тогда, можетъ быть помните, стояла адская. Вздумалось мн пойти за городъ поохотиться. Только что вышелъ я на шоссе, въ предмстье, въ открытое поле — бда! На гору взглянуть впереди, такъ просто свта преставленіе, втеръ воетъ еще въ город, особенно съ открытыхъ мстъ, а съ каштановыхъ деревьевъ точно съ цпи срывается вихрь въ оконныя стекла послднихъ домовъ и хлещетъ сухими листьями и пескомъ.
Скверно. Но у меня такая журавлиная натура, что чмъ погода хуже, тмъ больше мн хочется двигаться. И пошелъ я дальше.
Прошелъ съ полмили отъ города, свернулъ съ шоссе на проселокъ вправо и встртилъ Галло. Онъ окутался по самые глаза, я его остановилъ, сталъ распрашивать. не знаетъ ли гд бекасинныхъ мстъ.
— Господи Боже мой! не заставляйте меня тутъ стоять! возразилъ онъ, дуя въ кулаки:— право, я весь окоченлъ, какъ каменный сталъ!
— Да ты мн скажи, не знаешь ли, гд бекасовъ можно найти.
— Да гд же, помилосердуйте, вы ихъ искать станете, когда гололедица экая везд! Вернитесь-ка, съ Богомъ, домой, долго ли простуду схватить. Ишъ какъ онъ, дьяволъ, работаетъ!
И въ самомъ дл, трудно было стоять на ногахъ, такъ сильно дулъ леднящій втеръ, если и спину ему подставишь, такъ онъ лзетъ теб за воротникъ, за уши, такъ и ржетъ, колетъ рзкимъ, сухимъ снгомъ.
Въ это время, по краю дороги, около насъ пробирались пять человкъ. Я спросилъ Галло, что это за несчастные люди?
— Это-то? разв не видите! Мужики изъ горъ. У нихъ дома работа кончена. Дома нечего длать, вотъ и идутъ заработка искать въ Мареммы {Низменныя болотистыя равнины въ Тоскан и Римской области. На нихъ всегда есть работа, и всегда лихорадка.}. Въ начал каждой зимы ихъ тутъ тьма-тьмущая мимо насъ проходитъ. Ну, да до свиданія, сударь, дай вамъ Богъ волка убить… А только лучше бы вы меня, глупаго человка, послушались, домой вернулись… брр…
И онъ удалился, быстро, быстро шагая и притопывая ногами, чтобы не стыли.
Я разсматривалъ этихъ бднягъ, бредшихъ передо мною по дорог. Да, эта была одна изъ тхъ многочисленныхъ семей, которыхъ зима голодомъ, безработицей и стужей выживаетъ ежегодно изъ нагорнаго родимаго гнзда, и гонитъ искать работы въ мареммахъ. Отецъ, мать, два мальчика — ни одному еще и двнадцати лтъ нтъ — и двочка, которой, какъ я узналъ посл, только-что исполнилось восемь лтъ.
Отецъ, мужчина лтъ подъ пятьдесятъ, маленькій, кривоногій, уже изрядно сгорбленный, шелъ впереди, съ трудомъ передвигая ноги, обутыя въ башмаки съ деревянной подошвой, пальца въ три толщины, на голов у него была истасканная, истертая мховая шапка, грязные штаны были вс изъ разноцвтныхъ заплатъ, куртка, изъ полушерстяной грубой матеріи, почти новая, изъ-подъ нея высовывались: остріе серпа и ручка топора, въ рук онъ несъ заступъ. На палк, положенной на плечо, вислъ у него за спиной мшокъ съ каштанами.
За нимъ шли оба мальчика, одтые почти также, какъ отецъ, только головы ихъ, поверхъ шапокъ, были покрыты втошками, завязанными на-крестъ около горла, чтобъ укрыть шеи отъ снга.
Старшій тащилъ огромный парусинный зонтикъ, подвязанные мочалками. Онъ смялся, его тшили огромные шаги, которыя онъ старался длать, чтобы идти за отцомъ, не отставая, онъ тянулъ за руку младшаго братишку, который то и дло спотыкался въ огромныхъ мужскихъ дырявыхъ, стоптанныхъ сапогахъ, безпрестанно сваливавшихся у него съ ногъ. Онъ постоянно вытиралъ себ то носъ, то слезы рукавомъ своей куртки, и рукавъ этотъ по самый локоть совсмъ оледенлъ и закоробился.
Шагахъ въ десяти, сзади, слдовала мать, блдная, худая, стройная женщина, она шла, опустивъ глаза въ землю, немного раскачиваясь той красивой, спокойной походкой, которая свойственна горнымъ жителямъ. Продвъ одну руку подъ ручку корзинки, она прятала ее подъ передникомъ, а другой — тащила маленькую двочку, которая натыкалась на каждый камешекъ. Двочка эта, вся увернутая въ лохмотья и облеченная въ мужской дырявый кафтанъ, волочившійся по земл, походила на медвженка. Ноги ея тоже были обуты въ деревянные башмаки.
Надо быть, имъ не было особенно трудно идти, потому что втеръ напиралъ имъ какъ разъ въ спины, перегонялъ ихъ съ одной стороны дороги на другую, и игралъ ихъ лохмотьями.
‘Они идутъ въ Маремму, сказалъ мн Галло:— когда-то они доберутся туда? Да и какъ еще добредутъ?’ Я задавалъ себ мысленно эти вопросы, и не могъ глазъ оторвать отъ этой жалкой группы, которая черезъ нсколько минутъ должна была скрыться изъ моихъ глазъ за снговой пеленой.
Я ршился пойти за ними. Мн хотлось заговорить съ отцомъ. Прибавивъ шагу, я скоро поровнялся съ ними.
— Нечего сказать — погодка, добрый человкъ! сказалъ я, чтобы вступить въ разговоръ.
— Врно. Расчудесная погода.
— А вамъ далеко идти?
— Въ Маремму.
— Куда именно въ Маремму?
— Въ Таламоне.
Прочитавъ на моемъ лиц нетолько изумленіе, но и почтеніе къ его отваг — Таламоне чортъ знаетъ, какъ далеко — мужикъ улыбнулся и прибавилъ:
— Оно, знаете, не ахти, какъ далече. Отсюда не больше ста миль считаютъ. Идемъ себ полегоньку: и не увидишь, какъ въ дв недли доберешься… Въ субботу, на будущей недл, думаю, непремнно будемъ на мст. Насчетъ дороги, тоже безъ сомннья, знакома она намъ эта дорога: тридцать пять лтъ, какъ я хожу по ней каждую зиму, Господь не покинулъ ни разу, и нынче, видите, бреду… Въ прошломъ году одного его съ собой водилъ — онъ плечомъ показалъ мн на старшаго мальчугана, силившагося длать большіе шаги.
Мальчикъ, слыша, что говорятъ о немъ, заглядлся на меня и ткнулся носомъ въ болтавшійся за спиной отца мшокъ съ каштанами…
— Да, продолжалъ старикъ:— въ прошломъ году только этого старшенькаго съ собой бралъ. До Гроссето, съ Божьей помощью, дошли благополучно, и тамъ онъ себ ногу крпко накололъ, пришлось мн его на плечи посадить, такъ и тащилъ. Да не далече было. Отъ Гроссето до Таламоне, можетъ, какихъ-нибудь двадцать миль, и того не наберется. А въ этомъ году, милый баринъ, ужь всю семью пришлось забрать.
— Это все твои будутъ?
— Эти-то два паренька — мои, сударь, да! А вонъ та, двочка, коли вы на нее поглядите, скажете, и шести лтъ ей нтъ, а ей ужь девятый годокъ пошелъ!— отъ матери отъ своей натерплась горя. Отецъ ея мн родной братъ будетъ, года два, какъ умеръ, въ лсные заработки ходилъ, да схватилъ горячку. Умеръ онъ у меня на глазахъ, и больно заказывалъ двушку его не покидать. Въ август нынче его вдова за другого замужъ вышла! я ей племянницы-то и не отдалъ. Батюшка священникъ благословилъ, такъ ужь я ее никогда не отдамъ. А это вонъ Цита, это моя жена.
— Здорово, тетушка! отвтилъ я на ея печальное привтствіе. Она едва наклонила голову и вскользь взглянула на меня.
— А чтожь ты со всми ребятками этими не похалъ по желзной дорог, либо съ какимъ попутнымъ извощикомъ?..
— Какъ бы не похать, милый баринъ, съ попутнымъ-то вощикомъ? Оно и стоитъ немного, сказалъ онъ какъ-то смущенно, глядя на меня.— Да что подлаешь! Коли Богъ поможетъ, работу хорошую найдемъ, такъ не горюйте, ребятенки, прибавилъ онъ, обернувшись къ сыновьямъ:— назадъ домой, можетъ, и подемъ съ попутнымъ.
— По правд-то сказать, обратился онъ снова ко мн:— мн бы охота ихъ всхъ дома оставить, да оставить-то не съ чмъ, сударь. Какъ есть не съ чмъ. Муки-то и малости не осталось, и до половины зимы не дотянули бы!
— А въ дорог-то какъ же вы кормитесь?
— Изворачиваемся — такъ надо говорить. Иной разъ по деревн идемъ, у мужичковъ именемъ Христовымъ попросишь. Справедливо надо говорить: рдко кто не пуститъ въ избу къ себ переночевать. А не то, иной разъ, и кусочекъ ребяткамъ сунетъ. Вонъ у ней тамъ орхи — онъ показалъ на корзинку жены — а у меня каштаны, вотъ оно, коли — чего Боже избави — нигд не придется задержаться, намъ этой провизіи чуть что не до самаго мста хватитъ.
Взглянулъ я на эту женщину, на этотъ мшокъ, на эти пять измученныхъ человческихъ лицъ и сама рука у меня за кошелькомъ въ карманъ ползла. Вынулъ я оттуда что могъ — немного, потому что немного у меня и водится, а на себя много выходитъ — вынулъ и, подойдя къ старшему мальчику, далъ ему ассигнацію украдкой, чтобы отецъ не видалъ. Мальчуганъ боязливо поглядлъ на меня, поглядлъ на бумажку, попавшую ему въ руку, и потомъ крикнулъ отцу:
— Тятя, а тятя! Глянь-ко, что мн баринъ далъ! что это такое? А?
— А ты скажи барину: Богъ тебя наградитъ! скажи: Богъ наградитъ!
Я поспшилъ удалиться. Мать крикнула мн въ догонку: спаси тебя, Господи!
Скоро они скрылись въ снжномъ вихр, который все сильне и сильне свистлъ и вылъ въ голыхъ втвяхъ придорожныхъ деревъ.