НА РАЗВАЛИНАХЪ ТРОИ
I.
II.
III.
А. ЕЛИСЕВЪ.
‘Русскій Встникъ’, No 11, 1887
На развалинах Трои, Елисеев Александр Васильевич, Год: 1887
Время на прочтение: 27 минут(ы)
Шумло и ревло Мраморное Море, кидая съ волны на волну нашъ небольшой пароходъ… Южный втеръ дулъ съ береговъ Троады, неся грозныя тучи разразившіяся мокрымъ снгомъ и додемъ. Старый 1886 годъ уходилъ съ бурей и мятелью, наполнивъ ужасомъ берега Чернаго и Мраморнаго морей, надлавъ сотни бдъ и разбивъ десятки греческихъ судёнышекъ и одинъ или два парохода. Какъ шальные бгали по палуб измученные матросы, старый капитанъ не слалъ всю ночь, борясь съ бурей и изнемогая въ этой непосильной для его парохода борьб. Пассажры лежали давно замертво, лишь самые крпкіе изъ нихъ бродили какъ тни и мерзли на пронизывающемъ втру, боясь зайти въ каюту, гд шарили вс ужасы морскаго томленья. Какъ отчаянныя дикіе бойцы со страшнымъ шумомъ и ревомъ шли валы одинъ за другимъ, набгали на судно, захлестывая то носъ, то корму, перекатывались черезъ борта и словно обозленные неудачей кидали его въ разверзающуюся бездну водъ… Пароходъ не двигался противъ полувстрчнаго втра, зарываясь носомъ въ волнахъ, черпая бортами и повисая временами на воздух своею легковсною кормой, то были самые ужасныя минуты — со страшною силой вертлся вн воды обнаженный винтъ, не встрчая препятствій, и его мертвая работа потрясала весь корпусъ парохода… Мн казалось въ эти моменты что не судно, а подстрленная птица бьется въ воздух, трепеща всмъ тломъ, что не паровой винтъ, а живое, полное кровью сердце, стучитъ и бьется въ предсмертной агоніи… Докучливо вьются чайки и буревстники надъ вспненнымъ моремъ, провожая пароходъ, они словно радуются бур и съ дикими криками носятся надъ волнами, играя съ ними и перегоняя ихъ…
Пароходъ обледенлъ, его бока, облизанные солеными волнами, покрылись тонкою ледяною корой, ледяныя сосульки свсились надъ моремъ какъ сталактиты, на встрчу волнамъ. Палуба заливаемая валами превратилась въ какой-то ледяной катокъ, на которомъ едва балансировали самые юркіе матросы, а мачты и снасти казались обвшанными стеклянными побрякушками, какъ гранатками хрустальныхъ люстръ. Тучи неслись, казалось, такъ низко что почти задвали верхушки мачтъ, которыя скрипли и стонали подъ напоромъ втра завывавшаго въ ихъ обледенлыхъ снастяхъ, грустно, тяжело было каждому, погода невольно отражалась на насъ, тоска, уныніе, чуть не отчаяніе западали порой въ сердце, и шумъ бури, свистъ надрывающагося втра и глухой ропотъ моря, казалось, находили отголосокъ внутри каждаго изъ насъ.
Но вотъ — внезапно втеръ замеръ, пароходъ отчаянно взлетлъ на самую вершину девятаго вала, сорвался съ него, чуть не весь ушелъ въ разверзшуюся на минуту пучину и, вырвавшись оттуда, вошелъ въ какую-то иную полосу. Тутъ меньше играли волны, тише ревла буря, качка сразу стала уменьшаться, винтъ пересталъ вертться въ воздух и потрясать пароходъ… Еще четверть часа, и несмотря на вьюгу и метелицу, мы увидали огромныя черныя массы придвигавшіяся къ намъ съ обихъ сторонъ, мы шли прямо на нихъ словно въ ворота прорубленныя въ суш, чтобы пропустить море. Ворота эти вели насъ въ знаменитые Дарданеллы-Геллеспонтъ, которые скоро и приняли нашъ пароходъ подъ свою защиту отъ разъяреннаго моря. Мы вошли словно въ воронку которая суживаясь постепенно выводила лотокъ на просторъ Архипелага и Средиземныхъ морей.
Не прошло и часу какъ мы бросали якорь передъ грозными батареями Чанакъ-Колесси… Десятки лодокъ прыгавшихъ на высокихъ волнахъ окружили пароходъ даже въ пролив, и десятки юркихъ лодочниковъ, не ожидая трапа, ползли по обледенлымъ бортамъ судна словно на штурмъ крпости, и въ нсколько минутъ совершенно овладли пароходомъ. Появились откуда -то огромныя корзины съ хлбомъ, жареною рыбой, плодами и особыми глиняными сосудами составляющими славу Дарданеллъ.
Широкая устойчивая лодка съ русскимъ консульскихъ флагомъ сняла меня съ палубы и управляемая четырьмя ловкими Греками рзала волны, легко поднимаясь на ихъ гребни и соскальзывая съ нихъ также свободно и легко… Черезъ восемь, десять минутъ я былъ уже на берегу Троады, нын турецкой области Биха…
Султаніе или Чанакъ-Колесси небольшой полугреческій городокъ. стоящій въ самомъ узкомъ мст Дарданелльскаго пролива и составляющій узелъ всхъ укрпленій этихъ воротъ Константинополя, обыкновенное мсто высадки всхъ желающихъ постить развалины Трои. Прославленное раскопками Шлимана, невысокое плато Гиссарликъ, принимаемое за мсто гд бились герои Иліады, лежитъ всего въ шести, семи часахъ пути верхомъ отъ Дарданеллъ, не далеко отъ берега моря, возвышаясь надъ небольшою равниной окаймленною рками Калифатли и Мендере.
Русскій консулъ устроилъ мн дешево и удобно поздку на развалины Трои, снабдивъ молодцеватымъ Черкесомъ-проводникомъ вооруженнымъ съ ногъ до головы и двумя маленькими, но крпкими и выносливыми кабардинскими лошадьми, лучшими въ этихъ мстахъ. Небольшая предосторожность не мшаетъ въ этой небольшой поздк, потому что бываютъ случаи когда туристовъ грабятъ полудикіе пастухи.
Рано утромъ, 31 декабря, едва показалось солнце изъ-за закрытыхъ туманами и облаками горъ Биха, я уже вызжалъ изъ Чанакъ-Колесси мимо древнихъ фортовъ и вновь строящихся оборонительныхъ казармъ по направленію къ югу, придерживаясь берега Геллеспонта. Перехавъ по небольшому полу каменному мосту не глубокую рчку Сары-чай, древній Родіосъ, мы помчались быстро по песчаному берегу чуть не по самому краю воды. Бойко бжали кабардинскія лошадки словно стараясь согрться отъ пронизывающаго холода и дождя…
День былъ ужасный, природа будто хмурилась и плакала, провожая старый годъ и встрчая новый бурей, непогодой и дождемъ… Тихій голубой Геллеспонтъ былъ неузнаваемъ въ эти дни, долгія бури возмутили его и онъ забушевалъ какъ море… Какъ бшеныя бгали по его неширокой поверхности темнозеленыя волны толкаясь и натыкаясь одна на другую и разсыпаясь въ блую пну, которая хлопьями билась у прибрежья. Какъ огромное послушное стадо шли длинные валы украшенные блыми гребнями, подходили къ берегу, внезапно обрушивались и поднимались снова, сгребая камни и песокъ, чтобы съ удесятеренною силой удариться о берегъ и разсыпаться въ дребезги и пну о неподатливую сушу. Стонъ и шумъ стояли надъ моремъ… Не слышно было ни криковъ, ни понуканья, ни словъ, говоръ моря заглушалъ вс остальные звуки, а быстрый втеръ уносилъ ихъ на просторъ Геллеспонта чтобъ утопить тамъ въ шум рокочущихъ волнъ… Черныя тучи бжали дымящимися клубами по срому тусклому небосклону, солнце скрылось давно за ними, давъ просторъ бур и дождямъ. Вс окрестности тонули въ туман, метели и облакахъ, порывистый втеръ несъ тучи мокраго снга и холоднаго дождя, хлопья снга и дождевыя капли наполнили атмосферу. Было что-то потрясающее въ этомъ разгул зимней бури, въ этихъ бшеныхъ порывахъ втра, въ этой дикой пляск моря и его закружившихся валовъ. Только земля была недвижна, спокойна и тиха. Надъ горами ея неслись вихри, стонала буря, злилась метель, свистали дожди и клубились тяжелыя тучи, но она одна, казалось, сдерживала порывы возмутившихся стихій. И какъ ни дразнило ее море, отрывавшее цлыя глыбы берега, какъ не теребили за макушку ея горъ бшеные втры и какъ не скли ее вихри и дожди, земля, послушная лишь огненной сил, таящейся въ ндрахъ ея самой, оставалась безучастна и тиха. За нее двигались воды, за нее пли и стонали втры, за нее хмурилось и плакало небо. По временамъ, когда буря утихала, огромною зубчатою массой выдвигался за бушующею полоской Геллеспонта гористый полуостровъ Херсонесса, о его подножіе также бились бшеныя волны, надъ его громадами плавали тоже свинцовые клубы тучъ, а внизу у самаго моря сквозь стну тумановъ выступали блые домики и мрачныя батареи европейскаго берега Дарданеллъ. Большой красивый замокъ Келид’юль бахръ, стоящій напротивъ Чанака, еле вырисовывался сквозь бловатую мглу, а его грозная батарея совершенно утонула въ ней, какъ и десятки греческихъ судовъ, плясавшихъ предъ фортами Дарданеллъ. Разская острымъ носомъ набгающія бшено волны, показался изъ тумана англійскій пароходъ, накренившись лихо, но не поддаваясь натиску моря, онъ мчался смло впередъ и безтрепетно шелъ на встрчу бурямъ возмутившимъ тихій Архипелагъ. Кругомъ его плясали и злились волны, стараясь вскарабкаться на спину отважнаго пловца, разбить его бока тяжелыми ударами и увлечь за собою въ бездну его стальное, дышущее паромъ и огнемъ остроносое тло. Но какъ ни бшены были атаки, какъ ни злились тяжелыя соленыя волны, какъ ни ревли он вокругъ, он не могли остановить желзной скорлупки, движимой паромъ и управляемой рукой безтрепетнаго пловца.
Не одолла буря и нашихъ кабардинскихъ коней, мелкою рысцой они неустанно бжали впередъ, несмотря на то что снгъ и дождь поперемнно залпляли имъ глаза, что напоръ бури ударялъ имъ прямо въ грудь и что волны бушующаго прибоя разбивались чуть не у самыхъ ихъ копытъ. Порой лнящіеся валы, ударяясь о твердый берегъ, обдавали насъ и нашихъ коней тучей соленыхъ брызговъ иди пной сорванной вихремъ съ гребней набгающихъ волнъ. Отъ холоднаго втра и сырости не защищала меня ни кавказская бурка, ни прославленный макинтошъ, только старый обветшалый норвежскій ‘масленый плащъ’ (oljekoppe), который служилъ мн еще пять лтъ тому назадъ въ моихъ странствованіяхъ по Лапландіи и который я случайно захватилъ съ собою подъ сдло, сослужиди мн и на этотъ разъ великую службу. Застегнувшись вплотную на вс пуговицы въ проолифированное пальто, закрывшись его капишономъ поверхъ норвежской широкополой зюдвестки (шлема), въ высокихъ смазныхъ сапогахъ, я былъ неуязвимъ для бури, дождей и непогодъ. Единственнымъ слабымъ мстомъ, моею Ахиллесовою пятой были обнаженвыя руки, державшія поводья разгоряченнаго коня. Посинлыя, окостенвшія, покрытыя чуть не ледяною корой, он еле сдерживали порывы кабардинскаго скакуна.
Мы мчались по низменному болотистому прибрежью, придерживаясь самаго берега и его песковъ, оставляя нсколько въ сторон дорогу утопавшую въ болотахъ, несмотря на свои каменныя гати и мосты. Мстами заросшія высокою травой и пучками какой-то колючей зелени, похожей на перья лука, болота подходили къ самому морю и солевыя волны его сливались съ лужами побурвшей отъ застоя воды. Наши кони переходили смло топи, болота, подскакивали когда шальная волна старалась подкатиться имъ подъ ноги, перепрыгивали небольшія канавки и потоки лившіеся съ горъ и продолжали свой неустанный бгъ словно на зло бур и дождю. Густой туманъ покрывалъ даже ближайшія окрестности непроницаемою стной, въ бловатосинюю мглу закутались горы стоявшія налво отъ насъ и чуть не подходили къ самому морю и его прибрежнымъ пескамъ. Временами, когда порывы вихря разрывали эту непроницаемую стну тумана, на сромъ небосклон покрытомъ свинцовыми тучами рисовались неясные абрисы горъ Серайчика съ засыпанными снгомъ вершинами и вчно зелеными лсами, составлявшими гордость Троады.
Кое-гд дорогу нашу затрудняли гати выстланныя камнями и перекинутыя черезъ болота, съ безчисленными лужами, съ пучками темнозеленой травы, за этою только виднлись сквозь туманъ небольшія купы деревьевъ, полоски кустарниковъ и легкія возвышенія почвы стоявшія у подножія горъ окаймлявшихъ Троадское плато и еще красовавшихся яркими пятнами красивой изумрудной травы. Гнзда свжей зелени выходили мстами на самую дорогу и изумленный глазъ съ наслажденіемъ отдыхалъ на пучкахъ зеленой травы посл унылаго вида бушующаго моря, мертваго берега, грязной топи и пожелвшей листвы садовъ. Буря, непогоды, даже снга и морозъ не могли убить жизни въ этихъ крошечныхъ растеньицахъ борющихся съ зимой за право жить, процвтать и расти. Какъ протестъ противъ снга и непогодъ, кое-гд изъ зелени высунулись желтенькія головки золотушки (Tussilago), блыя звздочки крошечныхъ маргаритокъ и розоватые колокольчики блдныхъ лилеекъ, растущихъ прямо изъ почвы безъ листьевъ и стебельковъ. И какъ ни злилась буря надъ моремъ и землей, какъ ни сыпало снгомъ небо, нжные внчики маленькихъ цвточковъ устояли въ непосильной борьб, привтливо изъ-подъ мокраго снга выглядывали они, словно улыбаясь безсилію бури и зимы.
Около часу уже мчатъ насъ по прибрежью рзвые кони почти не уменьшая шагу, они бгутъ кажется вровень съ греческими суденышками, которыя несетъ по волнамъ все свжющій втеръ, въ вакхической пляск среди разъяреннаго моря одно потеряло уже руль и паруса и пляшетъ теперь подъ рокотъ Балогъ и стоны втра несущаго его на смерть.
Наконецъ, покидая берегъ Геллеспонта, дорога начинаетъ переваливать черезъ рядъ небольшихъ возвышеній-отроговъ горъ плато, отлого спускающихся къ морю. Слва ближе подходятъ эти возвышенности манящія издали своими лсами и зарослями кустовъ, самые перевалы тонутъ тоже въ зелени, еще не успвшей завянуть. Масса разнообразныхъ кустовъ, мелколистнаго колючаго дуба, миртовъ и туевидныхъ породъ еще не сбросила своей листвы и даже сохранила свои зеленый колоритъ, совсмъ темными смотрятъ группы мелкихъ дубковъ, еще ярче выдаются мирты и вчно зеленыя туйи. Дв, три птички съ боязливыми криками летаютъ въ этой заросли, испуганныя нашими конями, какая-то пичужка пробуетъ затянуть свою псню, но быстро замолкаетъ заглушенная, видно, мокрымъ снгомъ, слпившимъ и наши глаза. Кое-гд среди кудрявой листвы кустовъ показываются изумленныя головки блыхъ курдючныхъ овецъ и длиннорогихъ черныхъ козъ, высокіе стройные пастухи съ двухстволками за плечами подымаются за ними закутанные въ какіе-то лохмотья чтобы чрезъ минуту скрыться вмст со своими стадами. Заросли мелколистнаго дубка смнялись мстами группами боле крупнолистнаго дуба, который окрасилъ уже свою листву въ осенній огненно-красный нарядъ. Красивые яркокрасные плоды величиной въ грецкій орхъ или небольшое яблоко покрывали во множеств эту породу дубковъ. Невольное любопытство подстрекнуло познакомиться ближе со странными плодами малорослаго дуба. Красивые карминовыя и гранатовыя яблоки оказываются вблизи чернильными оршками — болзненнымъ продуктомъ соковъ дуба вызваннымъ простымъ уколомъ крошечной орхотворки, многія яблоки подобнаго рода были наполнены желтоватою сердцевиной, мстами раструсившеюся въ пыль. Мн припомнились невольно такіе же оршки Іорданской долины, которые русскій паломникъ обозвалъ содомскимъ яблокомъ за ихъ красивую вншность и полное страшной горечи и жгучей пыли содержимое. Чернильный оршекъ Троады славится во всей Малой Азіи и въ огромномъ количеств представляетъ предметъ вывоза всхъ прибрежныхъ пунктовъ Пропонтиды. За первою небольшою возвышенностью шла снова болотистая низмнность, чернвшая свжевспаханными полосами, на которыхъ еще бгали грачи, небольшой ручеекъ, бжавшій по гор въ море, перескалъ эту ложбинку, кое-гд настланную каменною гатью, красивыя группы деревьевъ склонились кое-гд надъ водой, подъ ними, стараясь укрыться отъ бури и дождя, толпились пестрыя стада, жавшіяся въ кучу, хранимыя огромными злыми собаками и дикими на видъ пастухами, посматривавшими косо на прозжаго путника. Посл однообразнаго прибрежья мстность казалась здсь улыбающеюся, видъ красивыхъ покрытыхъ лсомъ и кустами возвышенностей приближавшихся слва, кое-гд зеленющихъ полосокъ изумрудной зелени и небольшой деревни Сарайчика, замтной издали своими красными черепичными крышами, веселилъ утомленный взоръ, впереди направо на берегу моря виднлась изящная блая башня маяка, ставшаго на мст одного изъ древнихъ городовъ Троады. Мстность, помимо разнообразія своего рельефа, становилась интересною и по воспоминаніямъ связаннымъ съ нею… Мы хали уже по области древней Троады, по дорог, по которой, быть-можетъ, двигались на помощь осажденному Иліону отряды таинственныхъ союзниковъ, приходившихъ изъ глубины Малой Азіи чтобъ отразить обитателей Европы, впервые пришедшихъ на азіатскій материкъ. Вся эта мстность должна быть богата великими останками древности, которые погребены подъ слоями наносовъ и ждутъ своей очереди чтобы появиться на свтъ, не одинъ Шлиманъ, а десятки ихъ нужны чтобы раскопать и изслдовать область Троады.
Дорога невозможно тяжела, кони буквально утопаютъ въ грязи и размшанной глин, бгъ ихъ уменьшился, мы пробираемся тихо какъ-будто черезъ каменный перевалъ. Еле выбравшись изъ низины, дорога поднимается на вторую небольшую грядку, идущую съ возвышенностей плато и кончающуюся въ мор песчаною косой, на которой стоитъ блый маякъ Кенесъ-Калесси. Мстами среди вязкой красновато-желтой глины разбросаны камни еще боле затрудняющіе путъ. Вся грядка красиво заросла густою массой разнообразныхъ кустарниковъ, разцвченныхъ яркими красками осенней листвы, мстами дешь буквально веселою зеленою стной можжевельниковъ и колючихъ дубковъ, мелкія красныя ягодки первыхъ, большіе желто-зеленые желуди вторыхъ и цлыя тысячи розовокарминныхъ чернильныхъ яблокъ, висящихъ на всхъ вткахъ мизійскаго дуба, еще боле разнообразятъ пестроту фона, на которомъ осень расписала свои цвты. Яркорозовые и краснобурые, желтокоричневые и палевые, яркозеленые и блдносрые листья вмст съ темною зеленью можжевельника образовали пышный коверъ, легшій поверхъ унылой поверхности глины и камней. Кое-гд выглядываютъ какъ ясные глазки блорозовыя и блднолиловыя лилейки, свжіе листики трефоли и манжетки какъ-то стыдливо прячутся между корнями кустарниковъ, какія-то срыя птички уныло перекликаются между собою, не находя убжища отъ пронизывающаго холода и дождя… Бури и холодъ давно уже выгнали отсюда милыхъ пвцовъ зелени, поля и камней, они улетли подале, гд вчно смотритъ съ голубаго неба привтливое солнышко, гд не сметъ выть буря и крутиться метель. Не отыскать втру тхъ бглецовъ, а т что остались здсь, сумютъ пробить зиму на зло непогод и снгамъ.
За второю грядкой снова низина и небольшой ручеекъ, который кони легко переходятъ въ бродъ, дорога перескаетъ топи и болота, благодаря настилк каменныхъ кубиковъ образующихъ длинныя гати и мосты. Красиво раскинулись тутъ группы деревьевъ и заросли кустарниковъ, идущихъ налво прямо на склоны возвышеній, все ближе и ближе придвигающихся къ прибрежію моря. Туманъ немного разсялся и показалъ ихъ красивые абрисы, склоны и ложбинки, усянные зеленью и одиночными домиками, ставшими подъ прикрытіе камней, гребень возвышеній, покрытый свжими снгами, бллъ ярко среди сротусклаго общаго фона мрачнаго неба и печальной земли. Кое-гд по дорог попадались красивые каменные источники, обдланные тесаными плитами и снабженные высченными изъ камня корытами. Изреченія Корана украшаютъ ихъ пестрыми арабесками, а журчащія струйки воды придаютъ имъ жизнь и движеніе даже въ середин глубокой зимы. Порой около нихъ собираются пестрыя стада овецъ и черныхъ длиннорунныхъ козъ, и тогда еще привтливе и живе кажется тихій безвстный ручеекъ.
Еще разъ мы выходимъ къ берегу бушующаго моря на 8—10 верст отъ Чавакъ-Келесси къ большому красивому зданію карантина. Выстроенное еще во время Крымской войны, оно теперь занято казеннымъ складомъ и оживляется только лтомъ и весной. Небольшая мощеная улица проходитъ надъ самымъ моремъ, яростно набгающимъ на облицованный камнемъ берегъ и маленькую пристань, уже полуразбитую волнами, съ десятокъ небольшихъ суденышекъ, повидимому, безъ экипажа, на крпкихъ якоряхъ, прыгали предъ зданіемъ карантина, они уже не пытались рзать волны, а покорно принимая ея удары, взлетали на гребень, спускались по ея склону, наклонялись, черпая бортами воду и по временамъ совершенно исчезали въ брызгахъ и пн покрывавшихъ ихъ валовъ. Нсколько сонныхъ физіономій турецкихъ солдатъ выглянуло изъ построекъ карантина, дв-три собаченки рявкнули на прозжающихъ путниковъ, все населеніе казалось совершенно мертвымъ и пустымъ, и мы поспшили выбраться изъ этого мста, нкогда уловлявшаго холеру и чуму.
Покинувъ берегъ моря, мы пошли нсколько къ востоку на подъемъ къ возвышенностямъ окаймлявшимъ Кренкейское плато. Дождь и мокрый снгъ прекратились на время и дали намъ возможность полюбоваться прекрасною панорамой открывавшихся понемногу Геллеспонта и окружающихъ горъ. Скоро дорога ввела насъ въ красивую зеленую рощу пиній, еще сохранившихъ свои розоватокоричневыя шишки. Я не знаю лса красиве пиній, онъ сохраняетъ всю прелесть лиственной сни вмст со строгою физіономіей хвойнаго лса, своею стройностію стволы пиній могутъ поспорить съ высочайшими соснами нашихъ сверныхъ лсовъ, яркость гі мягкость ихъ бахромчатой листвы придаютъ имъ особенный колоритъ, со свжестью и сочностью котораго не сравнится даже прославленная зелень дубковъ. Небольшой ручеекъ журчалъ подъ тнью линій, какъ временный потокъ, онъ еще не выработалъ себ ложа и прихотливо вился среди зелени, пучковъ высохшей травы, темныхъ кочекъ и полувоздушныхъ корней кустарника… Парочка веселыхъ трясогузокъ, помахивая черными хвостиками, суетилась около водицы, полумертвая отъ холода небольшая сухопутная черепаха, еле перебирая лапами, старалась уйти отъ уносящаго ее потока, но разбитая и безсильная, она тщетно цплялась о травинки и кочки и неслась дале по прихоти вольной струи…
Съ трудомъ выбираясь по вязкой глинистой почв, мы начали свой подъемъ, съ каждымъ шагомъ все красиве и красиве становилась окрестность, несмотря на общій мрачный осенній колоритъ. Везд по склонамъ живописно спустились рощи пиній и дубковъ. Красиво выступили изъ-за нихъ самые каменные обрывы и ложбинки, заросшіе сплошною кудрявою зеленью кустовъ. Направо, на спуск, въ полуверст, виднется среди пиній большое словно дачное зданіе съ яркою красною крышей, оно смотритъ такъ привтливо среди этого моря зелени что кажется богатою виллой утонувшею въ садахъ. Мой спутникъ разказываетъ длинную легенду объ этой мстности, но я, мало понимая по-турецки, не могу передать ее цликомъ, я понялъ только то что тутъ нкогда стоялъ гаремъ одного стамбульскаго паши населенный его многочисленными женами. Десятки черноокихъ гурій, томившіяся въ этой почетной невол, не видя по недлямъ своего повелителя, умли уходить изъ розовыхъ садовъ ‘Цвточнаго замка’ въ рощи линій, гд встрчали ихъ молодые пастухи, предпочитавшіе здсь пасти свои пестрыя стада. Никогда такъ не было весело въ темныхъ рощахъ Кускоя, никогда въ ихъ сни не раздавалось такъ много звучныхъ поцлуевъ подъ псни беззаботныхъ бульбулей (соловьевъ), какъ въ то время когда здсь стоялъ богатый гаремъ Джіамиль-паши. Узналъ суровый сановникъ объ измн своихъ черноокихъ прелестницъ и приплывъ темною ночью незамтно на галер съ кучею врныхъ рабовъ, окружилъ рощи, гд гуляли его преступныя жены. Страшна была месть взбшеннаго старика, дорого поплатились молодыя красавицы за свое увлеченіе… Засченные до полусмерти иглистыми втвями терновника и розъ, он были зашиты въ шелковые мшки, сдланные изъ покрывала служившаго несчастнымъ во время ночныхъ прогулокъ, и спущены въ море по теченію быстраго горнаго ручейка… Стоны и жалобы замученныхъ еще понын, говорятъ, слышны въ горахъ идущихъ отсюда на плато: не разъ видали даже почтенные улемы окровавленныя тни полуобнаженныхъ красавицъ, блуждавшихъ по рощамъ пиній и отыскивавшихъ мста, бывшія свидтелями ихъ земнаго упоенья.
Все выше и выше по вязкой глинистой троп взбираются наши кони, на обрывахъ возвышеній красивыми слоями расположились разноцвтные пласты глинистыхъ породъ, сильно изборожденные весенними потоками, какъ морщинами, склоны легко взбгаютъ на самый верхъ плато, кое-гд мстами для облегченія подъема дорожка выложена камнями, помогающими цпляться нашимъ привычнымъ горскимъ копямъ. Обходя небольшой. по красивый лсистый оврагъ дорога выходитъ почти на гребень красивыхъ возвышеній и идетъ по легкому склону среди красиваго лса линій, дубовъ, оршинъ и чинаръ. Какъ-то особенно свободно и легко чувствуешь себя въ этой ароматной зелени, въ этой безмолвной сни, куда не проникаетъ даже всемогущество бури, гд сила жизни противустоитъ разрушающимъ силамъ природы. Еще боле прояснилось небо, дождь прекратился совершенно, еще быстре побжали по небу, какъ клубы дыму, тучи, какъ будто улыбнулось солнышко, мрачное море вдругъ позеленло, аквамариновый цвтъ разлился по его поверхности, далеко открылся самый затуманенный горизонтъ. Слегка обрызнутыя сіяніемъ солнца красиво высились сросинія горы ракійскаго Херсонеса, отсюда къ сверу, он вмст съ берегомъ Троады давали выходъ водамъ Геллеспонта, образуя западныя ворота Дарданеллъ. Далеко на синющемъ горизонт вставали темные абрисы острововъ С’амотраки и Имбро, южне ихъ еле виднлся за горами Троады красивый конусъ Тенедоса, а лве поднималась въ туман вершина синющей Иды. Внизу отъ насъ за покрытыми зеленью холмами плескалось синезеленое море, зубчатою линіей вырисовывались его окаймленные песками берега, далеко Позади виднлась еще масса построекъ Чанака, его форты и лсъ мачтъ, колыхавшгіхся на его незакрытомъ рейд.
Но недолго продолжалось чудное видніе, снова налетли туманы, закрывшіе даже близь лежащій горизонтъ. Крпче закулся я въ свое цlljekoppe и погналъ быстре кобардинскую лошадку. Незамтно по лсной. дорожк, слдуя по самому гребню возвышеній, мы добрались до большой деревни Еренкёй. Сперва показались большія каменныя ограды, замыкавшія часть лса и сады, потомъ по склонамъ побжали виноградники, а за ними прикрытая съ нашей стороны большими дубами и чинарами выступила внезапно срожелтая масса домовъ. Совсмъ незамтно выхавъ изъ лсу мы очутились на единственной длинной улиц деревни, перескающей ее насквозь и вымощенной на манеръ городскихъ. Обыкновенно считаютъ отъ Чанака до Еренкая около четырехъ часовъ, тогда какъ мы, несмотря на страшную непогоду, благодаря крпости нашихъ лошадей, прохали это разстояніе въ 2 1/2 часа. Большая красивая деревня, тоже вроятно стоящая на мст одного изъ знаменитыхъ городовъ Троады, заселена сплошь одними Греками, несмотря на свое турецкое названіе. Спускаясь амфитеатромъ по склонамъ плато къ морю, окруженная лсами пиній и дубовъ, среди которыхъ какъ-то особенно вырисовываются красныя черепичныя крыши и красивая блая колокольня, царя надъ массою срожелтыхъ зданій, она кажется небольшимъ христіанскимъ городкомъ. Нсколько кофеенъ, локанда и порядочный ханъ украшали главную улицу, но главною красотой ея были десятки молодыхъ Гречанокъ, разодтыхъ въ живописные національные костюмы и расположившихся поэтическими группами у всхъ входовъ этихъ герметически закупоренныхъ домовъ. По случаю святокъ и безъ того живописные костюмы блистали шелками, бархатами, позументами и золотымъ шитьемъ. Небольшія круглыя шапочки на головкахъ, яркія куртки, батистовыя рубашки, полураскрытыя на груди и цвтныя юпки были расшиты золотыми и серебряными узорами. Большія связки бусъ, украшенія изъ монетъ, ожерелья, браслеты, блестящія металлическія бляхи и пояса, все это было такъ къ лицу этимъ стройнымъ, черноокимъ, смуглымъ красавицамъ Еренкёя. Нсколько двушекъ, видно испуганныхъ внезапнымъ появленіемъ иностранца въ какой-то полукожаной хламид въ сопровожденіи вооруженнаго Черкеса, поспшили за двери, но какъ он не старались спрятаться, я видлъ блестящія черныя очи, сверкавшія изъ-за ршетокъ оконъ и дверей.
За деревней мы снова вышли на просторъ, гд гуляли бури и непогоды… Встрчный втеръ былъ такъ силенъ что захватывало дыханіе. Сейчасъ за Еренкёемъ великолпный видъ, къ несчастью полузакрытый для насъ… прямо передъ нами былъ глубокій спускъ въ обширную равнину, упирающуюся въ море и перерзанную нсколькими легкими отрогами возвышеній, идущихъ отъ главной массы плато. Еренкейская возвышенность была однимъ изъ выдающихся мысовъ послдняго, и мы, переваливъ ее, должны были снова опуститься въ низменность, знаменитое плато Троады здсь отошло дале на востокъ, образованная наносами рчныхъ потоковъ равнина растилалась отъ его подножія до береговъ Архипелага, передъ нами, немного налво въ бловатомъ туман вырисовывались обрывы возвышеній, окаймляющихъ прославленное Шлиманомъ плато Еиссарлика, самое мсто развалинъ Трои тонуло на срющемъ горизонт въ облакахъ тумана и дождя. Мы начали спускъ въ эту низину, сейчасъ же за околицей Еренкёя.
Не легокъ былъ этотъ спускъ на втру, силящемся опрокинуть и всадника, и коня, узкая глинистая тропка была такъ вязка что лошади наши скатывались гі скользили, а масса каменныхъ обнаженій, облизанныхъ дождями и покрытыхъ ледяными пластинками, мстами совершенно затрудняла спускъ. Только слзши съ копей и ведя ихъ подъ уздцы, мы смогли благополучно спуститься съ Еренкёйскаго перевала. На спуск по сторонамъ видны кое-гд пашни, виноградники и группы обнаженныхъ кустовъ.
Спустившись въ низину, мы лопали снова въ мстность пропитанную водами, стекающими съ горъ и застаивающимися на непроницаемой для нихъ каменистой подпочв. Богатые луга растилаются здсь на многія десятки верстъ, наполняя весной всю окрестность ароматомъ полевыхъ цвтовъ. Высокая трава и иглистые, какъ клубки дикобраза, пучки болотныхъ растеній уже издали показывали самыя топкія мста, масса небольшихъ лужицъ, какъ свтлые глазки, были разсыпаны на этой низин, красивыя группы деревьевъ, собранныя въ рощицы и разсянныя отдльными кучками, глядлись въ нихъ какъ въ зеркала, оживляемыя только стаями болотныхъ и голенастыхъ птицъ. Он не вс покинули берегъ Геллеспонта, маленькіе кулички, несмотря на снгъ и непогоду, еще бгали по вязкой окраин болотца, еще съ крикомъ носились надъ нами стада утокъ, проводящихъ зиму на морскихъ берегахъ, уныло, какъ философъ, стоялъ въ своей задумчивой лоз одинокій журавль, словно сбираясь покинуть родное болото, гд уже попрятались лягушки и червяки.
Пробираясь этою мокредью, мы скоро вступили въ мсто густо заросшее различными деревьями, достигающими огромной толщины. Эту красивую, особенно лтомъ и весной, площадь нельзя было назвать лсомъ, отдльныя деревья не были довольно близки другъ отъ друга, каждое изъ нихъ было боле или мене самостоятельно, но вс они придавали веселый видъ всей этой равнинк, которую можно смло причислить уже къ полямъ и житницамъ Иліона. Около часу мы хали этими перелсками, пока среди зелени не показалась впереди жалкая турецкая деревня Халилали, сумвшая быть бдною даже среди мстности могущей прокормить десятки такихъ деревень. Плоскія крыши Хулилъ-ели, жалкія мазанки, кучи навоза стоящія передъ селеніемъ, непроходимая грязь, въ которой тонутъ срожелтыя лачужки, и нсколько ощипанныхъ собакъ выскочившихъ съ громкимъ лаемъ изъ деревни,— все это плохо гармонировало съ настроеніемъ путника, уже хавшаго по классической почв Иліона. Чувство нкоторой досады уже начинаетъ прокрадываться въ душу, особенно когда рядомъ съ уродливыми лачужками турецкихъ бдняковъ видишь великолпные обломкли мрамора, куски фризовъ и колоннъ, много ихъ пошло для того чтобы подпереть стны мазанокъ Халилъ-ели и заложить щели осыпающихся оградъ для скота. Еще боле обломковъ древнихъ камней, быть-можетъ нкогда украшавшихъ храмы, можно найти на кабристан (кладбищ) этой деревеньки.
Я поторопился какъ можно скоре прохать эту жалкую кучку лачугъ, ставшихъ на почв священной Троады, и углубиться снова въ перелски деревьевъ, уныло шелестившихъ остатками листвы. Пусто и мертво было въ этихъ кудрявыхъ рощахъ, гд весной царитъ веселый птичій міръ, какія-то срыя пугливыя птички, пріютившіяся въ кроны небольшихъ дубковъ, стаи вороновъ и веселыя группы болтливыхъ сорокъ не могли придать жизни засылающему лсу, который будили лишь только втры, да стоны моря потрясающаго берега. Большіе заросли кустовъ, мстами ставшія на самой дорог, мшали нашимъ лошадямъ: небольшія впадины, кочки и крошечныя жилки временныхъ потоковъ бороздили низину, кое-гд виднлись стада черныхъ буйволовъ, тонкорунныхъ козъ и овецъ пасущихся круглый годъ на поемныхъ лугахъ Симоиса. Скоро мы выбрались изъ области деревьевъ и кустовъ на сильно болотистую, мстами толкую равнину, которая спускается незамтно къ берегамъ одной изъ прославленныхъ Иліадой ркъ. Полчаса хорошаго пути приводитъ насъ къ болотистой топи, густо заросшей высокими травами, среди которой течетъ жалкая рченка Думбрека-чай, минуя каменный небольшой мостъ, остающійся ниже, мы переходимъ ее вбродъ, не думая что подъ нами бгутъ воды могучаго Симоиса. Глинистый берегъ, поросшій болотными травами, заполнившими самое русло Думбрека, грязь и топи, замнившія воду во многихъ мстахъ, жалкая струйка въ дв, три сажени, движущаяся среди густой заросли, и небольшой размывъ, все это мало говоритъ воображенію, какъ и прославленная равнина Иліона. Могучій Симоисъ обратился въ болотистый ручеекъ, ристалище героевъ стало мокрою низменностью, гд утопая по колно бродятъ черные буйволы и ихъ пастухи, въ самой Тро я уже не чаялъ видть чудесъ.
Перебравшись черезъ Думбрекъ-чай, около получаса мы еще хали у подножія плато виднвшагося намъ съ самаго перевала у Еренкея, глинистые обрывы его мстами круто спускались къ равнин Симоиса, кое-гд на нихъ встрчались одинокіе кустарники и кучки пожелтвшей горной травы. Сверо-западный уголъ этого плато, выдвигающійся мысомъ въ равнину, орошенную съ сверо-востока Симонсомъ, а съ запада широкимъ Мендере и составляетъ знаменитую возвышенность Шесарлико, гд Шлиманъ отыскалъ и раскопалъ священный городъ Пріама.
Чмъ ближе подъзжалъ я къ этой темной масс, словно гигантскому кургану, поднявшейся гордо надъ долиной Думбрека, тмъ сильне билось мое сердце, какъ будто предъ встрчей съ дорогимъ существомъ. Радость свиданія омрачалась какою-то безотчетною тоской, сердце вдругъ сжалось, и я остановился невольно — Гиссарликъ яхынъ эффенди (гиссарликъ, близко господинъ)! торопилъ меня проводникъ, не понимая причины моей остановки. Но я стоялъ попрежнему, не двигаясь съ мста, словно боясь двинуться впередъ по равнин залитой кровью лучшихъ сыновъ Эллады. Я не могу дать себ отчета что въ эти минуты происходило со мною, но я бы не двинулся впередъ, еслибы лошадь не тронулась сама собою. Еще нсколько минутъ мы хали у подножія обрыва, пока на гребн его не показались лачужки жалкой деревушки Чиблакъ. Недалеко отъ нея начинается подъемъ на прославленное плато Гиссарлика.
Кони быстро взбжали по крутому спуску, несмотря на вязкую почву, и остановились на вершин, кругомъ васъ сильне запла буря, густые хлопья снга понеслись прямо въ лицо, пронизывающій холодъ охватилъ все тло, снова заволокло горизонтъ, смшались снова въ туманахъ и небо, и море, и земля…
Мы были на развалинахъ Трои…
‘Ни одна царственная резиденція древняго міра не можетъ похвалиться боле величественнымъ положеніемъ чмъ славная столица Троянъ.’ Слова знаменитаго Курціуса полны значенія не въ смысл чудной панорамы, открывающейся съ плато Гнссарлика, а въ смысл того географическаго положенія которое занимала она на порог двухъ частей античнаго міра. Европа и Азія сошлись тутъ вмст, подавъ другъ другу руки черезъ Херсонесъ. Тутъ сама почва исторія, тутъ жизненный узелъ цлаго цикла событій.
Священный градъ Иліона сталъ въ самомъ центр античнаго міра, физически принадлежа Азіи, онъ одинаково тяготлъ къ Европ черезъ Дарданеллы и Херсонесъ. Готовый мостъ въ вид острововъ Архипелага соединялъ Азію съ Европой такъ же тсно какъ и черезъ Геллеспонтъ. Богатая природа, близость трехъ средиземныхъ морей, красота ландшафта,— все соединилось на почв прекрасной Троады, которая стала на самомъ конц Малоазійскаго полуострова, въ лучшей мстности его. Цивилизаціи выработанныя народами Востока, культуры Сумра и Аккада, породившія цивилизацію Халдеевъ, культура Финикіянъ, обитателей Сиріи, могучая цивилизація древняго Кеми (Египта) и даже слабое вяніе сверныхъ мало развитыхъ, но прямо противоположныхъ культуръ, сошлись въ прекрасномъ кра заключающемся въ дивной Эллад, островахъ Архипелага и Анатолійскомъ лобережь. Троада стояла въ самомъ очаг дивнаго творчества, она тоже вмщала разнообразіе Азіи съ культурною силой Европы, обитатель Иліона былъ роднымъ братомъ Эллина и ракійца. Недаромъ на помощь погибающему Пріаму приходилъ изъ ракіи отрядъ амазонокъ Пенезилеи, а изъ Египта дружина свирпыхъ негровъ Мемнона, изъ Ликіи — рать Сарпедона, изъ далекой Аризбы — могучій Азій, а изъ Ассиріи — отряды полудикихъ бойцовъ, Европа, Азія и Африка выслали свои дружины на берега Геллеспонта чтобъ остановить набгъ культурной Европы на священный городъ Троады. Сами боги Олимпа, не чуждые крови смертныхъ, раздлились между лагерями борцовъ. Священный образъ Паллады Аины — Палладіонъ, даръ самого Зевса, былъ оплотомъ Иліона, стны котораго строили Посейдонъ и Аполлонъ. Если боле или мене индефферентенъ къ воюющимъ Зевсъ, то остальные, съ его разршенія, самые страстные борцы, Гера, Посейдонъ, Аина, Гермесъ и Гефестъ помогаютъ Грекамъ, Аресъ, Афродита, Аполлонъ и Артемида — Троянамъ. Все это поэтическіе символы, которые миологія учить понимать, самое преступленіе Париса — причина войны, на самомъ дл прекрасная символика отношеній Азіи къ близь лежащимъ сосдямъ европейскаго материка. Надо умть понимать миическіе образы Иліады чтобъ уяснить себ историческое значеніе Троянской войны. Наконецъ я на развалинахъ Трои, на взрытой почв Гиссарлика, Европа и Азія видны отсюда, два моря омываютъ берега священныхъ полей Иліона, внизу знаменитая равнина Трои, окаймленная только что перейденнымъ въ бродъ Симонсомъ и могучимъ Скамандромъ, блеститъ на запад передъ цпью береговыхъ холмовъ, прикрывавшихъ нкогда вытащенныя на берегъ суда и блыя палатки эллинскихъ дружинъ. Порой, когда порывы втра разорвутъ надъ моремъ туманы, красиво поднимается на южномъ горизонт вершина Иды, гд выросъ въ горахъ покинутый сынъ Пріама, превратившійся въ Париса — любимца богинь, тамъ происходилъ его судъ, тамъ была общана въ награду Елена и предршена была участь Троады. Тамъ же въ роковые дни гнва Ахиллесова и пораженія Ахеянъ, сойдя съ Олимпа, возсдали боги и Громовержецъ-Зевсъ. Высокіе курганы виднвшіеся близь бушующихъ волнъ Архипелага носили тоже громкія имена, память великаго Ахилла и Патрокла связала съ ними вковая легенда, которой врили Ксерксъ, Александръ Македонскій и Лакедемонецъ Миндаръ. Въ болотистой низин ведущей отъ Симоиса до Скамапдра обитало страшное чудовище, посланное Зевсомъ на страхъ Лаомедону, нарушившему клятву богамъ, тутъ могучій Гераклъ освободилъ прекрасную Гезіону обреченную на жертву дракону, тутъ въ послдствіи была и главная арена борьбы Грековъ и Троянъ. Плато Гессарлика повисло надъ этою равниной, гд сражались сами боги, гд Скамавдръ боролся съ Ахиллесомъ, гд Европа впервые столкнулась съ Азіей и побдила ее…
Какъ много великихъ событій промелькнуло здсь и какъ немного осталось отъ прославленнаго города Трояды, я стоялъ на почв его и не находилъ его, не будь глубокихъ траншей, прорзывающихъ громадную земляную насыпь Гиссардика, никто не указалъ бы здсь мста развалинъ Трои. Условія моей бродячей Лизни позволили мн видть вс великія развалины древняго міра, исключая разв Вавилона, Ниневіи, Персеполиса и Сузъ. Знаменитыя руины Боалбека и Пальмиры, изсченныя въ камн города Петри, развалины сотенъ Сирійскихъ городовъ, великіе остатки страны пирамидъ, обломки славнаго Карагена, не говоря уже о руинахъ Мавританіи, Эллады и Рима,— мн пришлось увидть ране, чмъ классическую почву Троады. Уже а priori я не думалъ найти многаго, зная какъ мало остается отъ величія древнихъ городовъ, но все-таки жалкіе останки Иліона поразили меня боле чмъ поля обломковъ великаго Карагена. Тамъ, по крайней мр, представлялась огромная могила царственнаго города, отъ котораго не осталось камня на камн, тамъ я видлъ гигантскія цистерны, дававшія воду для милліона Карагенянъ, и по нимъ могъ судить что такое былъ Карагенъ. Мсто древней Трои не представляетъ даже данныхъ, чтобы возсоздать то чего не даютъ факты, но требуетъ великая слава Иліона.
Небольшой уголъ Гиссарликскаго плато, занимающій площадь около 72 десятинъ, ниспадающій крутою террасой къ долин Симоиса, загроможденный пластами обломковъ въ нсколько саженъ и прорзанный глубокими траншеями IIIлимановскихъ раскопокъ, словно огромный бастіонъ, изрытый и засыпанный артиллерійскимъ огнемъ, согласно древнему преданію принято считать могилой Гомеровской Трои. Легенда о ней и ея имя передавались непрерывно въ теченіе многихъ вковъ, тутъ приносилъ свою жертву Ксерксъ, отправляясь мстить Европ за набгъ, тутъ молился спартанскій навархъ Миндаръ, сюда приходилъ и великій Македонецъ, чтобы снять изъ храма священные доспхи Аргивянъ. Правда, знаменитый Страбонъ указываетъ здсь лишь мсто новаго Иліона, но мудрый Нмецъ взялся отыскать въ этой куч обломковъ останки настоящей Трои. Исполинскія груды мусора, покрывавшія на тысячи квадратныхъ саженъ каменные пласты Гиссарлика, заросшіе густымъ покровомъ травы, образовавшіе цлые слои перегноя, были взрыты, изрзаны, перевернуты, просяны, разсортированы и отнесены къ останкамъ шести слдовавшихъ одинъ за другимъ городовъ принадлежавшихъ къ различнымъ вкамъ. Выше всхъ, а слдовательно и нове лежатъ останки Новаго Иліона, игравшаго очень скромную роль въ послдующей исторіи эллинскаго міра, но ниже, говорятъ археологи, лежитъ городъ лидійской культуры, еще ниже за двумя слабыми пластами-могилами городовъ неизвстной культуры, на глубин 7—8 саженъ, погребена Троя Иліады, утонувшая въ собственномъ пепл великаго пожара и ставшая сама на труп еще боле древняго поселенія доисторическихъ людей. Жалкіе останки этихъ шести преемственныхъ городовъ истребленныхъ огнемъ и мечомъ сложились въ одну общую огромную кучу, которая заняла весь сверозападный уголъ Гиссарликскаго обрыва. Великая могила ряда схороненныхъ культуръ, какъ исполинскій погребальный курганъ, стала на выдающейся точк каменнаго мыса, сползла террасами по его обрывамъ, спустилась къ самому берегу Симонса и легкими откосами пала къ востоку и югу на поверхность маловоднаго плато. Я. слзъ съ копя, отдалъ его своему Черкесу и сталъ взбираться на высшую точку бастіона чтобы бросить оттуда общій взглядъ на распаханное поле руинъ. Ноги мои скользили по вязкому, глинистому обрыву, сильный втеръ старался сорвать меня, неся хлопья смерзающаго снга прямо въ лицо, съ великимъ трудомъ я добрался до сверо-западнаго мыска царящаго надъ главною траншеей и тамъ, цпляясь руками за брошенныя случайно мраморныя глыбы, примостился надъ великою нивой руинъ.
Безмолвны и мертвы были он теперь, лишь втеръ и бури свистали и ревли надъ этою раскрытою могилой, она зіяла разсченная глубокими траншеями, почти снесшими весь уголъ Гиссарлика, прорывшимися до самаго камня плато, два, три холма по краямъ этой могилы представляющіе остатки кургана покрывавшаго древнюю Трою и безобразныя кучи камней наполняющихъ траншеи, промежутки между холмами и глубокія выемки почвы Гиссарлика,— вотъ все что осталось отъ Иліона и его позднйшихъ сыновъ. И при вид этихъ печальныхъ остатковъ, жалкаго мусора вмсто мраморныхъ руинъ, больно сжимается сердце и изумленный глазъ не можетъ оторваться отъ камней восптыхъ Иліадой и не забытыхъ до сего дня. Припоминаются мн невольно слова великаго Тоота изсченныя на египетскихъ скалахъ: ‘О Кеми, Кеми! Только басни и сказки останутся отъ твоей вры и твоихъ боговъ и лишь камни будутъ напоминать твоимъ неврующимъ потомкамъ о святости великаго Кеми!’ Сбылись эти пророческія слова для Египта, еще врне можно повторить ихъ надъ унылою могилой Иліона, вмст съ вщими словами Кассандры: ‘Вижу я — пламенемъ объяты святыни Иліона и сыны его распростерты во прахъ и истекаютъ кровью, вижу — побдители влекутъ за собою рыдающихъ женъ и дтей, влекутъ ихъ изъ разрушенной Трои въ далекую чужбину на позорное, тяжкое рабство…’
Долго простоялъ я на курган прежде чмъ спуститься въ самую Трою раскрытую траншеями, засыпанную обломками и наполненную грязью. И какъ ни пронизывалъ меня холодный втеръ, какъ ни слпили глаза хлопья снгу и какъ ни билось трепетно сердце при вид классическихъ останковъ Иліона, я не сошелъ съ кургана пока не познакомился съ общимъ планомъ раскопокъ и плато Гиссарлика. Вдохновенныя псни Гомера и нмецкія кропотливыя изысканія Шлимана служили лучшими проводниками въ этой экскурсіи по пожарищу Трои, небольшая карта раскопокъ помогала еще лучше оріентироваться въ этой куч обломковъ и руинъ. Немного прошло времени гі я у’ке усплъ присмотрться къ раскопкамъ Шлимана, понять ихъ планъ и постеленный ходъ колоссальной работы. Скоро глазъ уловилъ красоту и правильность на пол раскопокъ, уяснилъ направленіе главныхъ улицъ и траншей. Безо всякой особой цли, просто знакомясь въ общихъ чертахъ съ классическою областью развалинъ я блуждалъ по нимъ, радуясь какъ ребенокъ достиженію завтной цли и любуясь профилями разрзовъ, гд слои ракушекъ чередовались съ пластами обломковъ, пепла и земли. Идеально проложенныя улицы, небольшіе каменные домики, кусочки мрамора, глубокія ямы, груды полу-обдланныхъ камней, какіе-то облицованные плитами рвы, остатки стнъ и фундаменты построекъ, черепки глиняной посуды, обломки костей, мелкіе кусочки различныхъ разломанныхъ древностей и впечатлніе чего-то свже разрушеннаго, не цльнаго, не имющаго особеннаго отпечатка — вотъ что вынесъ я изъ перваго бглаго обзора Трои. Не поразившая меня издали, она еще мене поразила меня вблизи и даже изнутри, холодный втеръ и снгъ мшали также хорошему впечатлнію, какъ и слякоть и грязь наполнявшая распадающія известняковыя руины. Продрогшій, мокрый, по колно утопая въ грязи я возвращался съ перваго осмотра пепелища Иліона.
Недалеко отъ раскопокъ Шлимана стоитъ небольшая турецкая деревушка Чиблакъ, туда повелъ меня на отдыхъ и ночлегъ мой проводникъ Гассанъ. Трудно было бы хуже выбрать мсто для остановки истомленнаго путника чмъ эта жалкая кучка хижинъ, но выбора не было, тмъ боле что я хотлъ ночевать на развалинахъ Трои. Несмотря на свое убожество, обитатели Чиблака встртили насъ очень гостепріимно и на-перерывъ предлагали грязныя и темныя свои лачужки, видно хорошо зная что получатъ приличный бакшишъ. Чрезъ четверть часа я уже сидлъ въ убогомъ конак Халима, наслаждаясь возможнымъ кейфомъ и покоемъ. Небольшая темная, грязная мазанка, освщавшаяся всего одною дырой, заклеенною масляною бумагой, безо всякой мебели или утвари, похожа была скоре на тюрьму чмъ на постоянное жилище человка. Пыльный земляной полъ былъ покрытъ почернвшими цновками, на которыя заботливый хозяинъ наложилъ нсколько тюфяковъ и одялъ боле чмъ сомнительной чистоты. Всегда имвшійся при мн въ путешествіи порошокъ антипаразита отчасти гарантировалъ меня отъ крошечныхъ мучителей, столь обильныхъ во всхъ конакахъ Востока, уничтожая часть фауны, не интересной даже для натуралиста. Веселый, яркій огонекъ разведенный изъ корней деревьевъ, пучковъ бурьяну и смолистыхъ втвей туйи озарялъ нашъ убогій уголокъ, гд кром насъ двоихъ, хозяина и его домашнихъ, набралась еще масса гостей пришедшихъ поглядть на боле чмъ рдкаго въ этихъ странахъ ‘москова’. Обсушившись и обогрвшись немного, я закусилъ приготовленнымъ для меня пловомъ, зажаренною курицей и кислымъ молокомъ, заключенными еще крошечною чашкой крпкаго кофе, и развалился на своей бурк, не стсняясь массой присутствующихъ гостей. За этимъ благодатнымъ посл долгой прогулки кейфомъ я въ предлахъ своего разумнія въ турецкомъ язык при помощи Гассана принялся бесдовать со своими хозяевами и гостями, стараясь узнать, не осталось ли у туземцевъ преданій иди псенъ о знаменитой осад Трои.
Немного однако помнятъ о великомъ событіи современные туземцы живущіе на самомъ пожарищ Иліона. Не имющіе никакой связи съ прошедшимъ, потомки пришлой полудикой Сельджукской орды турецкое населеніе Троады гораздо боле сохранило воспоминаній о своемъ полумиическомъ геро Кероглу и страшномъ нашествіи Тамерлана чмъ о герояхъ Иліады. Кероглу, этотъ турецкій Геркулесъ. Илья Муромецъ тюркскихъ легендъ на классической почв Иліона, страннымъ образомъ напоминаетъ быстроногаго Ахилла. Такъ же какъ и могучій сынъ етиды. преслдовавшій Гектора, онъ, гоняясь за своимъ врагомъ Керимомъ, трижды обгаетъ высокія стны Гиссарлика (маленькаго замка), борется съ водами Думбрека (Симонса), ставшаго на защиту Керима. Я боюсь проводить дале аналогію турецкихъ сказаній съ миами Иліады, тмъ боле что я слишкомъ мало знаю по-турецки чтобы длать необходимы,! наведенія, но мн кажется несомннно что преданія о Троянской осад, досел довольно живучія среди греческаго населенія Троады (деревень: Ереи-кёя, Ени-шара, Ени-кёя и др.), еще живе помнились туземцами до нашествія турецкой орды: занявъ почву древняго Иліона, еще встртивъ наврно потомковъ обитателей Иліона новаго, турецкіе поселяне слышали и запоминали, такъ — сказать, носившіяся въ воздух преданія и, передлавъ ихъ по своему, приравняли къ нимъ героевъ своего эпоса и въ такомъ вид сохранили отдаленныя сказанія Иліады.
Уже темнло когда я вышелъ изъ душной, мурьи и сопровождаемый своимъ Гассаномъ и Халимомъ, хозяиномъ пріютившаго насъ конака, отправился прогуляться по Гиссарликскому плато. Дождь пересталъ… Разорванныя клубы свинцовыхъ тучъ бжали отчаянно по небу, гонимыя невидимою силой, словно стараясь спрятаться одна за другую. Кое-гд уже выглядывали робко серебристыя звздочки и прятались внезапно, за тнью клубами пробгающихъ облаковъ. Вдали виднлось бушующее море, черныя тни падали на равнину Трои, въ полумрак у же скрылась могила Ахилла, блыя зданія Кумъ-Кале, высокіе обрывы Бунарбаши. Еще мрачне и темне было на великой могил Иліона, мракъ уже покрылъ его глубокія траншеи, закуталъ непроницаемою ризой бловатые фундаменты древнихъ домовъ и прикрылъ какъ завсой кучи обломковъ и груды обгорлой земли. Нкогда шумная, кичливая, веселая Троя теперь слитъ непробуднымъ тысячелтнимъ сномъ. Многіе годы лежала она въ своемъ собственномъ прах и пыли, много вковъ пролетли надъ безвстною тихою могилой, ничто не нарушало священнаго покоя почившей столицы, но пришелъ недавно неврный Франкъ съ далекаго свера, поднялъ землю орошенную кровью дарданцевъ, раскопалъ могилы Иліона, нарушилъ его вковой сонъ, выставивъ священные руины за жертву непогод и втрамъ. Такого позора не могла предсказать и вщая Кассандра…
Все темне и темне становилось вокругъ, утонули во мрак безмолвныя развалины Трои, блою дымкой ночныхъ испареній покрылась долина Скамандра, кое-гд еще вдали на горахъ прибрежія и на холмахъ Гиссарминскаго плато, какъ блыя пятна, выступали свжіе снга… Уныло, мрачно, холодно и пронизывающе сыро становилось все вокругъ, подъ шумъ и ревъ бушующаго моря и стоны свирпаго втра спала вчнымъ непробуднымъ сномъ нкогда шумная Троада…
Весь вечеръ и всю ночь бушевало море и злилась буря, прилетвшая издали, съ шумомъ и непогодой уходилъ старый годъ, какъ будто не желая разставаться съ землей.. Въ стон бури слышались его рыданія, съ шумомъ моря неслись рчи прощанья, дождемъ и снгомъ вылились на землю его горькія, обильныя слезы. Вщія судьбы утопили въ лучин небытія цлыя тысячи прожитыхъ годовъ, тамъ гд тонетъ и этотъ умирающій годъ: новый, неизвстный, полный грядущими событіями, съ громомъ и бурей приближается новый.
Весь вечеръ провелъ я въ уныломъ конак при свт тусклаго ночника, перелистывая псни Гомера и стараясь возсоздать въ своемъ воображеніи великіе образы Иліады, тни которыхъ, казалось, ходили еще надъ этими, нын безмолвными полями. Съ изумленіемъ, почти не двигаясь съ мста, смотрлъ на мои занятія добрый Халимъ, недоумвая, чего не спится его гостю, когда заснулъ уже весь безмятежный Чиблакъ. Лишь по временамъ, осторожно подползая къ очагу, мой хозяинъ оправлялъ полшки чтобы затмъ отправиться снова въ свой уголъ, гд мирно клевалъ носомъ, ожидая, когда угомонится его докучливый гость. А мн, несмотря на всю усталость, не хотлось спать, полнота и свжесть чувства, охватившаго меня при вид развалинъ Иліона, яркость образовъ и рельефность идей зародившихся на почв великихъ событій, удовлетворенность въ достиженіи цли,— все это соединилось въ одно что бодрило истомленное тло и живило много поработавшій умъ. Я былъ на священной почв Иліона — одно это сознаніе вливало новую силу, которой сокрушить не могли ни усталость, ни отсутствіе комфорта, ни пронизывающій холодъ и сырость декабрьской ночи. Старый годъ уходилъ съ каждою минутой, уже немного оставалось его, и сердце какъ-то особенно билось въ ожиданіи полуночной встрчи годовъ. Словно истекающій кровью боецъ, затиралъ съ каждымъ мгновеніемъ еще одинъ изъ прожитыхъ годовъ, изсякло масло питавшее обгорлую уже до корня свтильню, заморгалъ, засвтился голубымъ пламенемъ потухающій огонекъ, какъ-то судорожно вспыхнулъ, разгорлся ярко въ послдній разъ и потухъ внезапно, словно скрылся въ безпредльной глубин. Но не успло еще моргнуть послдній разъ голубое пламя замиравшаго огонька, какъ на другой свтильн вспыхнулъ ярко иной полный силы огонекъ, свтлымъ языкомъ бойко взвилось его яркое пламя, еще на долго хватитъ его, пусть и онъ въ свою очередь посвтитъ міру, прежде чмъ на вки пропасть!…
Трепетна для каждаго минута встрчи новаго года, не даромъ словно стараясь заглушить внутренній голосъ сердца и разсять тоску, собираются люди въ веселыя общества. Оживленною бесдой, пожеланіями, съ бокалами въ рукахъ встрчаютъ они роковую минуту и привтствуютъ новый годъ. Онъ приходитъ къ нимъ среди напускнаго веселья, подъ звуки радостной музыки, подъ чоканье бокаловъ, вспненныхъ искрометнымъ виномъ. Новый годъ приходитъ незамтно, онъ не будитъ въ сердц людей ничего, трепетныя минуты ожиданія, разчетъ съ прожитою жизнью, анализъ прошедшаго, надежды будущаго — все заглушили веселыя рчи, пляска и музыка… Вн шума городской жизни, среди мирныхъ лсовъ и полей, на волнахъ моря, въ горныхъ дебряхъ и на привольи пустыни новый годъ приходитъ не такъ. Его встрчаютъ тамъ зимнія метели, ревъ бури, стоны непогоды, шумныя рчи вспненнаго моря и подъ эту угрюмую пснь, новый годъ начинаетъ свой отъ вка предназначенный путь. Въ новый годъ невольно хочется оглянуться назадъ, окинуть хотя издали широкую арену прожитой жизни и потраченныхъ даромъ годовъ, невольно чувствуешь потребность примириться съ прошедшимъ, анализировать настоящее и розовою надеждой на будущее окрасить срыя страницы проживаемыхъ часовъ. Tempora mutantur et nos mutamur in illis! {Мняются времена, а съ ними измняемся и мы сами.} Великій законъ жизни говоритъ о прогресс и о движеніи впередъ, а жизнь идетъ и нтъ обратнаго пути.
Вдали отъ шумнаго міра и его соблазновъ, на священной почв Иліона я встрчалъ новый 1887 годъ! Я встртилъ его одинъ, со своими думами. И я доволенъ былъ этимъ одиночествомъ, не потому что я люблю его, а потому что могъ остаться все время одинъ, проврить свое сердце, свои чувства и всмотрться въ прожитую, но не изжитую жизнь… какъ золотая мечта, пролетла она, какъ свтлая радуга блеснуло на голубомъ небосклон былое счастье и исчезло въ таинственной глубин. Приближалась полночь, часовая стрлка подходила къ двнадцати, я покинулъ грязное ложе и мрачный уголокъ съ замирающимъ огонькомъ и вышелъ на просторъ ночи, гд носилась буря, гд крутилась и засыпала метель. Тутъ почувствовалъ я себя свободно и легко, ставъ лицомъ къ лицу съ бурей и вьюгой. Вокругъ былъ какой-то снжный хаосъ, хлопья снгу наполняли атмосферу, засыпали землю и закрывали небо, гд былъ тотъ же снжный хаосъ. Кругомъ было все мрачно, уныло и мертво, ниоткуда проблеска свта, ниоткуда даже отзвука хотя бы замирающей жизни, изъ-за снжной вьюги не мерцали ясныя звздочки, снгъ покрывавшій землю не отсвчивалъ свтомъ земнаго электричества, беззучная роща стояла вдали какъ заколдованная, затянувъ жалобную псню, которую напвала ей буря и съ которою въ унисонъ тянулъ гд-то убивающе тоскливо одинокій шакалъ. Мн не передать того что чувствовалъ я въ эту торжественную минуту полночи… но мн казалось, я пережилъ и перечувствовалъ боле чмъ т веселыя тысячи разряженныхъ лицъ, которыя встрчаютъ новый годъ съ бокалами пнистаго вина. Одинокому, затерянному въ снгахъ, одному со своими мыслями, мн гораздо живе и рельефне представлялся весь анализъ прожитой жизни, ясне и понятне становилось ея значеніе и смыслъ, ея удачи и промахи, идеалы и сомннія. Словно просвтленнымъ ясновидніями очамъ открывалось полне прошлое, ясне видлось настоящее, и въ туманной дали, манящей еще своею неизвстностью, прозрвались легкіе абрисы будущаго… Засыпаемый слпящими хлопьями снга, я смотрлъ на небо, заполненное вьюгой, загроможденное массой снговыхъ тучъ, словно чаялъ оттуда оживляющихъ солнечныхъ лучей… И слабая падежда не обманула меня… Изъ чернаго неба, изъ хаоса свинцовыхъ тучъ, бжавшихъ по затемненному горизонту, вдругъ проглянула яркая точка блестящаго серебрянаго миража. Яркій мерцающій свтъ будто выглянулъ на меня и сокрылся снова въ пучину лодзвздной глубины… На сердц стало какъ-то радостне и свтле… Та звздочка что блеснула на мгновенье, казалось, была послана для меня… Прощай старый, для многихъ счастливый, для многихъ и роковой годъ, прощай, на вки прощай!…
Новый годъ спустился незамтно на землю, какъ будто еще жалобне завыла буря, еще сильне заревло море и застонали деревья, за руинами Трои. Мн казалось что они убаюкивали ея вчный сонъ, обввали дорогую могилу и обливали ее слезами, было уже далеко за полночь, когда я удалился въ свой мрачный безмолвный конакъ, совсмъ уже потухъ небольшой огонекъ, согрвавшій закоптлый очагъ сложенный изъ камня добытаго на раскопкахъ Иліона… Вс у же спали въ конак Халима, самъ онъ заснулъ тоже, привалившись къ стн, словно бодрясь и наблюдая, мойГассанъ храплъ богатырскимъ сномъ, мирно дремали и наши кони подъ одною кровлей съ ихъ господами… А буря все злилась и ревла, пронизая стны самого конака, струйки холоднаго воздуха, перескаясь и сквозя, выдували нашъ и безъ того нетеплый уголокъ… Я крпче закутался въ свою кавказкую бурку, плотне привалился къ холодной стн, гд заботливый Халимъ подложилъ мшекъ съ саманомъ (рубленою соломой) и ячменемъ и скоро заснулъ тмъ сномъ который не знаетъ ни видній, ни грёзъ…