На распутьи.
Рудольфа Лебіуса.
На распутьи.
Рудольфа Лебіуса.
Переводъ Э. Пименовой.
I.
управляющій рестораномъ’.
На распутье, Лебиус Рудольф, Год: 1907
Время на прочтение: 37 минут(ы)
Нельзя сказать, чтобы было особенно пріятно идти по берлинской Фридрихштрассе въ холодную дождливую погоду, когда къ обычной толкотн, господствующей на этой узкой улиц, присоединяется еще то неудобство, что вс раскрываютъ дождевые зонтики, и кругомъ разлетаются брызги отъ прозжающихъ мимо экипажей. Мостовая превращается въ грязное озеро, и каждый ударъ лошадинаго копыта посылаетъ въ лицо прохожихъ цлый фонтанъ полужидкой грязи. Ничего нтъ удивительнаго поэтому, что соціалъ-демократическій депутатъ рейхстага Розенгагенъ имлъ такой недовольный видъ, когда шелъ по этой улиц въ одинъ холодный мартовскій вечеръ, старательно лавируя между раскрытыми зонтиками. Онъ торопился на вокзалъ, чтобы поспть на скорый поздъ, отходящій въ Кельнъ въ половин десятаго. Вдругъ онъ остановился и съ удивленіемъ посмотрлъ вслдъ одной молодой хорошенькой женщин, которая, не взирая на отвратительную погоду, съ видимымъ удовольствіемъ прокладывала себ дорогу въ толп, толпящейся на тротуар.
Неужели? Розенгагенъ повернулъ назадъ и догналъ заинтересовавшую его даму.
— Что я вижу?— сказалъ онъ, поровнявшись съ ней и приподнимая свою шляпу.— Товарищъ Кулеманъ! Вотъ ужъ никакъ не думалъ, что здсь, на Фридрихштрассе, встрчу кого-нибудь изъ Дортмунда.
— Здравствуйте, господинъ Розенгагенъ.
Фрау Кулеманъ чуть-чуть покраснла, окинувъ задорнымъ взглядомъ молодого депутата.
— Очень радъ видть васъ. Но что же вы тутъ длаете?
— Я прізжаю въ Берлинъ каждую осень и каждую весну, передъ сезономъ, для ознакомленія съ новыми модами и новыми моделями. Вдь я портниха и имю магазинъ въ Дортмунд.
— Вашъ мужъ съ вами?
— О, нтъ. Здсь онъ мн не нуженъ.
— Такъ, такъ. А у меня тутъ было фракціонное засданіе, и теперь я тороплюсь домой. Пока не пріхалъ мой новый коллега, я не могу оставлять редакціи. Я отлучился только на одинъ день, до нкоторой степени тайкомъ.
— И я бы могла ухать сегодня. Дла свои я уже покончила.
— Ну, такъ подемъ. Я въ восторг имть васъ своею спутницей.
— Нтъ, нтъ! Я никогда не зжу по ночамъ. Да и къ чему бы я стала такъ спшить. Вы думаете, я не устала? Вдь я обгала вс модные магазины, была у Тица, у Вертгейма, у Герцога и т. д., и везд записывала, длала наброски, отмчала… Я смертельно устала и сейчасъ лягу спать.
— Вы бы могли выспаться и въ Дортмунд.
— Что вы? Вдь теперь у меня начинается сезонная работа. Дома объ отдых нечего думать. Придется работать не одну ночь.
Розенгагенъ улыбнулся.
— Если бы я былъ вашимъ мужемъ, то непремнно ревновалъ бы васъ. Какъ онъ можетъ спать спокойно, когда вы тутъ одна, въ Берлин!
— Что вы выдумываете, г. Розенгагенъ! Во-первыхъ, мой муж не иметъ никакого основанія ревновать меня. Но даже если бъ у него и были основанія, то онъ не могъ бы ничего сказать. Вдь я гораздо больше зарабатываю, нежели онъ своимъ слесарнымъ мастерствомъ.
— Очевидно, у васъ мужъ — человкъ безъ предразсудковъ, товарищъ Кулеманъ. Я не знаю, могъ ли бы я такъ поступать. Представьте себ такой случай: аистъ приноситъ въ мою семью ребенка, который можетъ и не быть отъ меня. Мн бы это не понравилось.
— Значитъ, вы не любите свою жену!
— Вы думаете?
Розенгагенъ разсмялся и снялъ шляпу. Молодые люди разстались, пожавъ другъ другу руки.
— Кланяйтесь отъ меня вашей маленькой женушк,— сказала Анна Кулеманъ.
— Спасибо. До свиданія.
Анна Кулеманъ остановилась и смотрла вслдъ уходившему депутату, пока онъ не скрылся въ воротахъ вокзала. Розенгагенъ ей нравился. Красивый и молодой, и уже депутатъ! Молодая женщина простояла еще нсколько минутъ у освщеннаго окна магазина, гд были выставлены почтовыя карточки, на которыхъ были изображены красивыя женскія головки. ‘Какъ это странно!— подумала она.— Всегда на этихъ карточкахъ изображаются красавицы. Какъ будто насъ это можетъ интересовать? Вдь насъ интересуетъ только мужская красота! Но почтовая промышленность находится въ рукахъ мужчинъ, а они этого не понимаютъ и не знаютъ, какъ мы смотримъ на нихъ’.
Анна Кулеманъ подошла къ освщенному кафе Центральной гостиницы. Внутри было такъ хорошо и уютно и такъ элегантно! Анна вошла и сла за маленькій столикъ у окна, откуда ей видна была Фридрихштрассе и перескающая ее Доротеевская улица. Она съ любопытствомъ разсматривала спшившихъ подъ дождемъ прохожихъ, разглядывала ихъ костюмы и восхищалась изяществомъ нкоторыхъ изъ нихъ. Въ самомъ дл, какъ много въ Берлин красивыхъ мужчинъ! Она вспомнила плохо освщенный, прокоптлый отъ фабричнаго дыма, некрасивый Дортмундъ, гд ей приходилось жить, и, сравнивъ его съ щеголеватымъ, роскошнымъ Берлиномъ, подумала, что хорошо было бы навсегда остаться въ столиц.
Кельнеръ принесъ ей замороженный шоколадъ. Задумчиво помшивая въ стакан ложечкой этотъ непривычный лакомый напитокъ, Анна чувствовала себя счастливой въ своемъ одиночеств. Она не сказала всей правды Розенгагену. Ея мужъ дйствительно еще не имлъ повода ревновать ее, но за будущее она не могла бы поручиться. Она была замужемъ три года и до сихъ поръ была врна своему мужу, но будетъ ли такъ продолжаться — это вопросъ. Тамъ, гд-то въ самой глубин ея души, незамтно ни для кого, совершался какой-то переворотъ, который, какъ и всякая революція, повлекъ за собою переоцнку всхъ цнностей. Раньше она считала супружескую врность основнымъ закономъ брачной конституціи, и ея супругу однажды жестоко отъ нея досталось только за то, что онъ немножко пріударилъ за одной изъ ея подругъ. Однако теперь она часто останавливалась на мысли о нарушеніи супружескаго долга. Правда, эта мысль занимала ее только теоретически, такъ какъ она не была ни въ кого влюблена, но однако она хотла имть ребенка, бракъ же ея оставался бездтнымъ.
Въ первый годъ своего супружества она считала это вполн натуральнымъ и даже боялась и избгала материнства. На второй годъ она уже стала подумывать о ребенк и почувствовала сильное разочарованіе, что онъ такъ долго не являлся. Ничего не можетъ быть скучне бездтнаго супружества! Молодая женщина начала уже задумываться надъ тмъ, кто виноватъ въ этомъ, она сама или ея мужъ? Въ ея душ все сильне и сильне разгоралась жажда материнства, и къ глазамъ ея подступали слезы, когда она смотрла на дтское приданое, въ шутку поднесенное ей въ подарокъ одною изъ ея подругъ передъ свадьбой.
Анна вспоминала, какъ она вышла замужъ. Онъ, вдь, совсмъ не понравился ей, когда она познакомилась съ нимъ въ Лейпциг, гд жили ея родные. Когда онъ сдлалъ ей предложеніе, она, не колеблясь, показала ему на дверь. Тогда онъ написалъ ей, что не будетъ больше надодать ей своими брачными предложеніями, такъ какъ понимаетъ, что любовь нельзя навязать. Но онъ проситъ ее позволить ему быть ея другомъ и предоставляетъ въ ея распоряженіе все свое имущество. Это ее такъ тронуло, что она согласилась на дружбу человка, который былъ ей совершенно безразличенъ. Тогда-то и возникли между ними странныя отношенія. Онъ всюду сопровождалъ ее, когда она отправлялась танцовать со своими поклонниками — у нея ихъ было много, когда она была двушкой,— но онъ никогда и никому не былъ въ тягость. Иногда онъ приносилъ ей маленькіе подарки: шоколадъ, хорошенькія открытки, шарфики и т. п. мелочи. Никакихъ претензій онъ не заявлялъ и не требовалъ отъ нея никакой любезности. Онъ танцовалъ на вечерахъ съ другими двушками, но большею частью сидлъ гд-нибудь за столикомъ и равнодушно смотрлъ, какъ она кокетничала то съ тмъ, то съ другимъ изъ своихъ обожателей. Эти послдніе, однако, ревновали ее другъ къ другу и зачастую уходили отъ нея въ сильномъ гнв. Но она не унывала, всегда находились новые поклонники, и штатъ ея обожателей никогда не уменьшался.
Однажды, когда она лишилась такимъ образомъ, благодаря своему легкомыслію, одного изъ своихъ поклонниковъ, который ей очень нравился, ей вдругъ стало грустно, и въ такомъ душевномъ настроеніи она позволила своему другу проводить себя домой. Онъ воспользовался этимъ, чтобы снова заговорить о брак, нарушивъ такимъ образомъ свое общаніе. Но она была такъ печально настроена, что даже не разсердилась на него за это нарушеніе условія.
— Хорошо,— сказала она,— я выйду за васъ замужъ. Но прежде дайте мн полгода отсрочки, чтобы я могла насладиться жизнью.
Онъ зналъ, что она держитъ свое слово, и потому согласился. Впрочемъ, ему ничего другого и не оставалось.
Съ этого вечера онъ уже не длалъ ей подарков, какъ прежде, безкорыстно. За одно очень хорошенькое кольцо, которое онъ подарилъ ей, онъ потребовалъ отъ нея три поцлуя и притомъ поставилъ условіемъ, чтобы она дала ихъ ему у него на квартир. Она пришла, дала три поцлуя и тотчасъ же ушла. Больше онъ ничего не могъ отъ нея добиться. Онъ даже не посмлъ прикоснуться къ ея рук.
Однажды ей понадобились 50 марокъ. ‘Конечно, вы ихъ получите,— сказалъ онъ.— Но прежде вы должны общать мн, что публично объявите себя моею невстой, не позже какъ черезъ дв недли’.
Деньги ей были очень нужны, и черезъ дв недли они стали женихомъ и невстой. Но отъ этого до свадьбы еще далеко, думала она. Однако свадьбу ускорило одно совершенно непредвиднное обстоятельство. Однажды, возвращаясь вечеромъ изъ мастерской, она повстрчалась съ очень красивымъ молодымъ офицеромъ, черные глаза котораго словно обожгли ее взглядомъ. Ей казалось, что этотъ взглядъ загипнотизировалъ ея волю, и она послушно послдовала за нимъ, когда офицеръ сдлалъ ей знакъ рукой и пригласилъ ее ссть съ собою въ закрытый экипажъ. Когда она очнулась, ей стало страшно. Неужели она была такимъ безвольнымъ, слабымъ существомъ и находилась всецло во власти инстинкта? Быть можетъ, кто-нибудь изъ ея знакомыхъ видлъ происшедшее? Эта мысль такъ испугала ее, что она съ ужасомъ подумала о возвращеніи домой, и тутъ-то, впервые, мысль о замужеств представилась ей какъ избавленіе. Да, ей надо поторопиться выйти замужъ, пока не поздно, пока она не потеряла своихъ нравственныхъ устоевъ!
И вотъ она вышла замужъ. Ей хотлось, чтобы ничто не напоминало ей ея легкомысленнаго прошлаго, и поэтому она настояла на томъ, чтобы ея мужъ переселился изъ Лейпцига въ Дортмундъ, гд онъ открылъ маленькую слесарную мастерскую, а она мастерскую дамскихъ нарядовъ. Она была застнчивой и ревнивой женой и, вроятно, всегда была бы такой, если бы ея бракъ не былъ бездтнымъ. Но ея материнскій инстинктъ оставался неудовлетвореннымъ, и она чувствовала себя несчастной. Въ экономическомъ отношеніи она была совершенно самостоятельна и могла бы дать хорошее воспитаніе своимъ дтямъ, все равно отъ какого бы отца они ни происходили. Особенно она оспаривала установившіеся взгляды и говорила себ: ‘Я имю право быть матерью и могу воспользоваться этимъ правомъ!’
Ей даже приходило въ голову завести себ любовника, но она не находила никого среди окружающихъ, кто обладалъ бы достаточнымъ тактомъ и скромностью. Тогда у нея созрлъ планъ воспользоваться своими дловыми поздками въ Берлинъ, чтобы тамъ завести какое-нибудь интересное знакомство. Она все обдумала заране, и, казалось, ея планъ не могъ встртить особенныхъ затрудненій.
Но когда она вошла въ залитое свтомъ кафе и услась за столикъ, то весь ея планъ представился ей какой-то дтской фантазіей. Она окинула взглядомъ присутствующихъ и никого не нашла по своему вкусу. Впрочемъ, и на нее никто не обратилъ вниманія. Она почувствовала себя такой несчастной, что готова была расплакаться. Вс ея дерзкіе замыслы разлетлись въ прахъ, и ею овладла грустной покорность судьб.
За сосднимъ столомъ сидли какіе-то два, какъ ей показалось, подвыпившіе господина и громко разговаривали. Анна Кулеманъ сердито посмотрла на нихъ. Можно ли такъ шумть и мшать другимъ? Конечно, это не были свтскіе кавалеры. Кто же носятъ такіе ужасные, безформенные сапоги! Наврное, это были студенты или писатели — словомъ: пролетаріи! Олинъ изъ нихъ былъ долговязый худой блоидинъ, съ блокурыми гладкими волосами и такою же бородкой, онъ носилъ пенснэ и казался близорукимъ. Другой былъ низенькій, кругленькій толстякъ, съ широкимъ добродушнымъ лицомъ, съ огромнымъ ртомъ и узенькими глазками. Голосъ у него былъ скрипучій, тогда какъ долговязый блондинъ говорилъ звучнымъ густымъ басомъ, что совсмъ не гармонировало съ его нсколько изможденнымъ, блднымъ и худымъ лицомъ.
— Знаешь ли, Вальтеръ, почему я опоздалъ сегодня?— пробасилъ долговязый.
— Догадываюсь, Куртъ. Наврное ты увязался за какою-нибудь дамочкой?
Долговязый какъ-то наивно разсмялся и сказалъ:
— На этотъ разъ ты ошибся. Слушай же. Иду я по набережной и вдругъ вижу: бгутъ люди. Кричатъ: какая-то молоденькая двушка бросилась въ воду! Я побжалъ вмст съ другими къ спасательной лодк, но пока мы возились съ лодкой, двушку уже вытащили изъ воды и на дрожкахъ отвезли въ больницу.
— Но какое же теб дло до всего этого?
— Позволь. Не могу же я спокойно проходить мимо, въ то время, когда чья-нибудь жизнь подвергается опасности.
— Не можешь? Ну, а я, если вижу, что кому-нибудь жизнь настолько надола, что онъ бросается въ воду, то беру свою шляпу и ухожу. Пусть бдняга найдетъ покой, который ему нуженъ, аминь! Хочетъ ли кто-нибудь жить или умереть — это его частное дло. Вообще, людей на земл слишкомъ много.
Долговязый хотлъ возмущенно протестовать противъ такого взгляда, но толстякъ сдлалъ такое смшное лицо, что совершенно обезоружилъ своего пріятеля, и тотъ, смясь, возразилъ:
— Ты все такой же сумасшедшій, какъ и былъ, Вальтеръ. Кельнеръ, принесите дв рюмки коньяку!
— Ты считаешь меня сумасшедшимъ за то, что я уважаю чужую волю. Скоре ты долженъ былъ бы назвать меня мудрецомъ. Надо реабилитировать самоубійство или врне — свободную смерть. Каждому преступнику или сумасшедшему, согласно его желанію, записанному въ протоколъ, государство должно было бы посылать веревку. Сколько тайнаго горя и ненужной судебной волокиты было бы уничтожено такимъ способомъ.
— Ты всегда правъ, Вальтеръ!— воскликнулъ долговязый и чокнулся съ нимъ. Оба выпили. Долговязый удобно развалился на соф.
— Знаешь ли, Вальтеръ, тутъ очень хорошо. Я бы хотлъ жить въ Берлин, имя достаточно денегъ — разумется. Но я бы не сдлался лнтяемъ, о нтъ! Мой жизненный принципъ: высшее напряженіе работоспособности и высшее, утонченное наслажденіе жизнью.
— Отъ этого становятся неврастениками.
— Да я уже неврастеникъ!
— И ты хочешь жить въ Берлин? Ты хочешь погибнуть такъ же, какъ Эртель, Шенланкъ и Іеккъ? Теб надо жить въ деревн.
— Ты недурной совтчикъ. А самъ живешь въ Берлин!
— Я прожилъ два года въ самой красивой мстности въ Швейцаріи и уже, спустя два года, я не замчалъ больше никакихъ красотъ. То же самое будетъ съ тобою и въ Берлин: ты перестанешь замчать его прелести.
— Но, Вальтеръ, вдь Берлинъ центръ умственной и политической жизни.
— Я такъ же мало пользуюсь берлинскими удовольствіями, какъ и тотъ, кто живетъ въ Мемел или Констанц. Въ сущности, вдь, проработавъ цлый день, не имешь все-таки денегъ, чтобы провести весело вечеръ, и доступъ къ сокровищамъ остается закрытымъ.
— Ну, мн кажется, это зависитъ только отъ тебя. Скажи, ты въ самомъ дл уже не принадлежишь больше къ партіи?
Толстякъ опять скорчилъ гримасу.
— Нтъ.
— Что такъ? Неужели оттого только, что случайно профессоръ далъ теб для докторской работы аграрную тему? Ты такъ увлекся аграрными интригами, что даже открыто вышелъ изъ соціалъ-демократической партіи?
— Ты этого не понимаешь. Кельнеръ, еще дв рюмки коньяку!
— Выпьемъ лучше вина.
— Потомъ. Прежде коньякъ…
— Хорошо. Но шутки въ сторону, скажи мн, почему же ты вышелъ изъ партіи?
— Въ этомъ виновата наша служанка.
— Какъ, ты, женатый человкъ, заигрываешь со своей служанкой? Это великолпно. Что жъ, она хорошенькая?
— Глупости! Ты знаешь, вдь, что если я начинаю чмъ-нибудь интересоваться, то всегда увлекаюсь. Когда я былъ соціалъ-демократомъ, то увлекался товариществами. Мн хотлось устранить такимъ безкровнымъ путемъ весь капиталистическій міръ. Теоретически вдь это возможно. Потребительныя и производительныя товарищества разрастаются, какъ трава, я могутъ, наконецъ, заглушить окончательно иидивидуалистическое хозяйство.
— Я ничего не жду отъ этихъ товариществъ!
— Когда я женился, то объявилъ тотчасъ же нашей служанк, что она должна всю провизію покупать въ лавк товарищества.
— А твоя жена? Она была согласна?
— Да. Но что понимаетъ студентка въ хозяйств! Она для этого не годится. Однако служанка и слышать не хотла объ этой лавк. Она увряла, что тамъ товары никуда не годны.
— Какой вздоръ. Потребительныя товарищества закупаютъ всегда самые лучшіе продукты.
— Я тоже говорилъ это. Но служанка стояла на своемъ и доказывала мн, что рисъ, купленный ею въ потребительской лавк, гораздо хуже того, который она покупаетъ въ обыкновенной лавк. И я не могъ не согласиться съ нею.
— Это еще ничего не означаетъ. Къ сожалнію, во глав этихъ предпріятій часто становятся некомпетентные люди. Кром того, потребительныя общества служатъ убжищемъ для любимыхъ партійныхъ товарищей, которыхъ надо пристроить куда-нибудь. Въ соціалистической общин, конечно, этого не будетъ.
— Ты думаешь? Разв свободная конкурренція будетъ существовать тогда?
— Обобществленіе должно распространиться только на крупную фабричную промышленность. Но, слушай дальше. Ршающимъ моментомъ для меня послужила исторія съ рождественскимъ пирогомъ. Я приказалъ купить его въ лавк потребительнаго товарищества, расхваливавшаго свои продукты. Служанка исполнила мое приказаніе, но одновременно купила другой пирогъ въ одной знакомой кондитерской и оба принесла домой. На этотъ разъ она одержала побду. Разница между обоими пирогами была такъ велика, что даже дти не стали сть пирога, принесеннаго изъ лавки товарищества.
— Такъ значитъ, изъ-за этого пирога ты и вышелъ изъ партіи? Ты просто шутникъ.
— О нтъ! Я только вижу теперь, что весь соціализмъ покоится на ложвомъ принцип. Вы хотите уничтожить войну и изгнать нужду и бдствія изъ этого міра?
— Конечно.
— Ну, а это ведетъ къ вырожденію. Война, экономическая и политическая, является нормальнымъ условіемъ. Что соціализмъ изнживаетъ людей — это можно наблюдать на вашихъ же рабочихъ. Въ Саксоніи, напримръ, отняли у нихъ избирательное право, и они даже не пошевелились. Они стали слишкомъ трусливы, вотъ что!
— Они не пошевелились только вслдствіе партійной дисциплины. Центральный Комитетъ вовсе не желалъ длать революціи изъ-за маленькой Саксоніи. Вдь у насъ есть все таки выборы въ рейхстагъ.
— Пустяки! Это — соціализмъ и ваше удобное фаталистическое міровоззрніе такъ дйствуютъ на васъ. Притомъ же и ваши вожди, какъ въ партіи, такъ и въ рабочихъ союзахъ, чувствуютъ себя вполн удовлетворенными. Почти вс они зарабатываютъ отъ двухъ до трехъ тысячъ марокъ ежегодно. Лучшаго положенія они не будутъ имть даже въ государств будущаго. Къ чему же, въ такомъ случа, устраивать революцію? То же самое происходитъ и въ Англіи.
— Такъ ты, значитъ, анархистъ?
— Политически я не принадлежу ни къ какой партіи.
— Это признакъ безхарактерности.
— Какой вздоръ! Представь себ, что я вхожу въ магазинъ готоваго платья и вижу, что тамъ висятъ только четыре сюртука: консервативный, либеральный, ультрамонтанскій и коммунистическій? Неужели же мн можно поставить въ вину то, что ни одинъ изъ этихъ сюртуковъ мн не годится. Разв я виноватъ, что у меня другая фигура? Послушай, вдь программная партійная одежда не можетъ сидть, какъ вылитая, ни на одномъ мыслящемъ политик. Но даже плохо сидящее платье лучше, чмъ ничего.
— Если бъ у насъ была великогерманская республика, безъ религій, то я бы сдлался консервативнымъ аграріемъ.
— Такъ ступай въ деревню.
— Я такъ и сдлаю. Я буду крестьяниномъ или батракомъ.
Толстякъ, повидимому, говорилъ серьезно, и высказывалъ то, что у него наболло на душ. Но онъ все таки скорчилъ смшную гримасу въ конц концовъ, и долговязый расхохотался такъ громко, что нкоторые изъ постителей кофейни невольно оглянулись на него.
— По этому случаю надо распить бутылочку рейнскаго вина, сказалъ долговязый.— Кельнеръ, принесите бутылку Либфрауенмильхъ.
Толстякъ справился у кельнера о цн коньяка и съ нкоторымъ смущеніемъ замтилъ своему пріятелю, когда кельнеръ ушелъ за виномъ:
— Я долженъ теб сознаться, что не могу позволить себ такой роскоши.
— Не будь дуракомъ, Вальтеръ. Я за все плачу. Вдь я съ сегодняшняго утра капиталистъ.
— Ахъ да, ты писалъ мн объ этомъ. Ты получилъ наслдство.
— Больше 20,000 марокъ. Мн ихъ оставила моя тетка, и сегодня я взялъ деньги изъ банка.
— Ахъ ты счастливецъ!
— Правду сказать деньги не длаютъ меня счастливымъ. Меня жгутъ он, точно огонь, лежащій у меня въ карман. А этотъ вчный страхъ, что я ихъ потеряю, или что у меня ихъ украдутъ! И притомъ я совершенно не знаю, что мн съ ними длать! Ты можешь смяться надо мной, но это такъ. Я боюсь потерять способность пролетарски чувствовать, когда у меня будетъ столько денегъ въ карман. Это самое худшее, что можетъ приключиться съ соціалъ-демократическимъ редакторомъ.
— Пропей деньги! посовтовалъ, смясь, толстякъ.
— Теб хорошо говорить! Сдлать это не такъ легко. Днемъ я не пью никакихъ спиртныхъ напитковъ, такъ какъ не хочу разрушать при помощи этого проклятаго яда свой мыслительный аппаратъ, которымъ живу. Днемъ я бываю только въ кафе и коидитерскихъ, а это ужъ не такъ дорого стоитъ. Да и вечеромъ цны не особенно высоки.
— Знаешь что, Куртъ, ты долженъ мн отдать деньги. Я куплю себ крестьянское помстье и буду платить теб проценты.
— Нтъ, нтъ, голубчикъ, я не такъ глупъ. Хорошее бы дло я сдлалъ! Ты и понятія не имешь о сельскомъ хозяйств, а твоя жена, дйствительная студентка,— еще мене. Я думаю, что ваши сосди непремнно отправили бы васъ въ домъ сумасшедшихъ, увидвъ, какъ вы хозяйничаете въ своемъ помстья.
— Позволь, но вдь я изучалъ аграрныя науки.
— Знаю, знаю. Но я хочу дать теб взаймы 1000 марокъ для того, чтобы ты уплатилъ за мебель и раздлался съ другими мелкими долгами.
Долговязый вынулъ бумажникъ и досталъ оттуда деньги. Толстякъ взялъ ихъ съ благодарностью и почувствовалъ, что съ плечъ его свалилось тяжелое бремя. Жить какъ будто стало легче, и все кругомъ стало свтле и веселе. Онъ могъ уже теперь отъ души смяться надъ шутками своего пріятеля. Такъ непринужденно онъ не хохоталъ уже многіе годы.
— Какъ называется та яма, гд тебя выбрали редакторомъ?
— Позволь, это вовсе не яма. Въ Дортмунд 100,000 жителей
— Желаю счастья. Я бы не хотлъ, однако, имть дло только съ соціалъ-демократическими рабочими.
— Это предразсудокъ. Сравни, напримръ, другія профессіи. Офицеры тоже, вдь, цлыми днями возятся съ рабочими. Они даютъ имъ военное воспитаніе, а мы политическое.
— Но съ простыми солдатами офицеры не водятъ кампаніи.
— Пусть такъ. Сравни тогда положеніе соціалъ-демократическаго провинціальнаго редактора съ положеніемъ какого-нибудь деревенскаго пастора или сельскаго врача. Человкъ, желающій стать батракомъ могъ бы, мн кажется быть мене высокомрнымъ.
— Я хочу переселиться въ деревню ради гигіеническихъ и экономическихъ соображеній, а ничуть не оттого, что меня привлекаетъ общество батраковъ.
— Та-а-къ! Но и я не останусь долго въ Дортмунд. У меня, впрочемъ, есть опредленная причина, побуждающая меня хать туда.
— И эта причина?
— Не выдавай меня. Въ Дортмунд есть вакантный соціалъ-демократическій мандатъ въ рейхстагъ…
— Ага!
— Да, пріятель. Я впрочемъ не знаю тамошней партійной газеты, даже никогда не видалъ ее!
Анна Кулеманъ, ье обращавшая вначал вниманія на разговоръ двухъ пріятелей и даже недовольная ихъ шумнымъ сосдствомъ, волей-неволей должна была слушать ихъ бесду. Но когда она узнала, изъ словъ долговязаго, что онъ новоизбранный редакторъ дортмундской партійной газеты, то заинтересовалась и стала внимательно прислушиваться къ бесд двухъ друзей. Ей хотлось завязать съ ними знакомство и дать имъ понять, что она — партійный товарищъ и жительница Дортмунда, но она не знала, какъ это сдлать, замчаніе долговязаго блондина, что онъ никогда не видалъ въ глаза дортмундскаго партійнаго листка внушило ей счастливую идею передать ему, черезъ Кельнера, тотъ номеръ газеты, который у нея былъ съ собой. Она порылась въ своемъ саквояж и достала оттуда газету, которую и вручила Кельнеру съ тмъ, чтобы онъ передалъ ее сидящимъ по сосдству съ нею господамъ.
Знакомство такимъ путемъ завязалось быстро. Долговязый блондинъ былъ изумленъ и, повидимому, обрадованъ. Онъ представился Анн, какъ редакторъ Генкель, и представилъ своего друга, доктора философіи Вальтера Лассена. Анна разсказала имъ, что привело ее въ Берлинъ и сообщила о своей встрч съ депутатомъ рейхстага Розенгагеномъ. Ее попросили перессть къ нимъ, такъ какъ столикъ, за которымъ она сидла былъ слишкомъ малъ для троихъ, притомъ же они объявили ей, что ожидаютъ еще гостей. Генкель сказалъ шутливымъ тономъ:
— Мы ждемъ своихъ женъ.
— Вы, значитъ, женаты?— спросила Анна.
Генкель какъ будто смутился.
— Мой другъ, д-ръ Лассенъ завтра заключаетъ въ мэріи гражданскій бракъ, отвтилъ онъ.— Ну а мы, съ моей Фанни, еще далеки отъ этого.
— Ага! Вы, значитъ, пока только обручены?
— Этого нельзя сказать про насъ. Мы никогда не поженимся, мы, съ нею, просто добрые товарищи.
— Понимаю платоническая связь.
Д-ръ Лассенъ сдлалъ страшное лицо и выпалилъ.
— Да, платоническая связь, но съ послдствіемъ въ вид младенца.
Откровенность пріятеля, повидимому, непріятно покоробила Генкеля, и онъ почувствовалъ, что ему надо объясниться передъ Анной, которая была его партійнымъ товарищемъ изъ Дортмунда.
— Какъ соціалъ-демократка, вы должны имть боле свободный взглядъ на бракъ, нежели наши бюргерши, сказалъ онъ.
— Конечно, разсмялась Анна.— Пусть каждый по своему достигаетъ блаженства.
— Фанни и я, мы заключили въ Дрезден свободный союзъ и теперь разстаемся, потому что ни одинъ изъ насъ не думаетъ о супружеств.
— Это дорого стоитъ, замтилъ Лассенъ.
— Съ нравственной точки зрнія я не осуждаю такихъ браковъ, замтила Анна Кулеманъ,— но для женщинъ они не выгодны. На ихъ сторон находится рискъ.
— Какимъ образомъ?
— Очень просто: у нихъ на ше остаются дти, когда ихъ свободные мужья бросаютъ ихъ, потому что другія женщины кажутся имъ боле интересными.
— Ко мн это не подходитъ, возразилъ Генкель.— Я отправилъ Фанни въ Цюрихъ, когда она сдлалась беременна, и помстилъ тамъ ребенка на воспитаніе. Кром того, я завтра же вношу въ опекунскій судъ 10.000 марокъ для моего младенца.
Д-ръ Лассенъ ударилъ рукой по столу и сказалъ:
— Не длай глупостей, Куртъ. Возьми лучше къ себ ребенка.
— Невозможно!
— Разв мать не можетъ взять его къ себ? спросила Анна.
— Боже сохрани! Она не знала бы, что съ нимъ длать.
— Признаки вырожденія везд, куда ни взглянешь, вздохнулъ д-ръ Лассенъ.
— Но это не должно мшать намъ пить наше вино. Prosit!
Кельнеръ поставилъ стаканчикъ передъ Анной и Генкель наполнилъ его виномъ.
Анна замтила, что редакторъ почти не спускалъ съ нея глазъ, смотря на нее съ изумленіемъ и восхищеніемъ. И другіе постители за сосднимъ столикомъ также смотрли на нее, она чувствовала, что нравится мужчинамъ, и это ей было пріятно. Отъ вина щеки ея чуть-чуть покраснли, и глаза подернулись маслянымъ блескомъ. Ей казалось, будто она пробуждается для жизни и счастья посл тяжелаго оцпеннія, въ которомъ она находилась такъ долго. Отъ этого она сдлалась разговорчивой.
— Я раньше интересовалась женскимъ вопросомъ. Книгу Бебеля о женщин я прочла по крайней мр три раза.
Д-ръ Ласинъ насмшливо улыбнулся и замтилъ:
— Много чепухи нагородилъ старина.
Анна взглянула на него съ удивленіемъ:
— Какъ, о такомъ человк, какъ Бебель, вы отзываетесь столь пренебрежительно?
— Не о немъ, а объ его книг.
— Да, сказалъ Генкель.— Я думаю, что еслибъ кто-нибудь изъ насъ написалъ такую книгу, то досталось бы намъ отъ Каутскаго и Меринга!
Анна вопросительно взглянула на него:
— Въ чемъ вы не согласны съ Бебелемъ?
— Я думаю, что вообще проблема половой жизни еще не достаточно созрла для обсужденія, какъ разршить ее — надъ этимъ еще поломаютъ головы наши дти, внуки и правнуки.
Д-ръ Лассенъ сухо замтилъ.
— Это удобная точка зрнія.
— Не столько удобная, сколько честная, возразилъ Генкель.— Я, какъ соціалъ-демократъ, считаю себя обязаннымъ бороться съ угнетеніемъ и рабствомъ везд, гд оно встрчается, также и въ жизни половъ. Для начала этого достаточно.
— Ну такъ чмъ же отличается соціалъ-демократія отъ ортодоксальныхъ церквей? — воскликнулъ съ жаромъ Лассенъ.— Церковь утшаетъ свое стадо тмъ, что общаетъ ему царство небесное, а соціалъ-демократія — государство будущаго.
Анна засмялась. Лассенъ продолжалъ:
— Да, да, это такъ. По моему, бюргерскій строй общества не можетъ служить препятствіемъ къ примиренію естественнаго влеченія половъ съ нравственностью. Пусть и высшіе классы вступаютъ въ бракъ въ двадцатилтнемъ возраст, какъ рабочіе. А то, тамъ не принято жениться раньше тридцати лтъ. Они вс слишкомъ требовательны и слишкомъ любятъ комфортъ. Отчего бы молодому приказчику или студенту не жениться, если только у него есть 120 марокъ въ мсяцъ доходу?
‘Какъ много бы тогда родилось дтей!’ подумала Анна и невольно покраснла. Пока д-ръ Лассенъ развивалъ свою теорію нравственнаго и физическаго оздоровленія націи, Генкель взялъ руку Анны, какъ будто заитересовавшись ея кольцами, и держалъ ее въ своей рук. Анна словно не замчая его продлки, продолжала разговоръ съ Лассеномъ, который очень горячился, доказывая ‘антигигіеничность’ свободной любви. Вдругъ его рчь была прервана оберъ-кельнеромъ, который, подойдя къ нему, притронулся пальцемъ къ его плечу и подалъ ему на серебрянной тарелк какую-то записку.
— Это еще что? удивился Лассенъ. Онъ разорвалъ конвертъ и прочелъ записку, а затмъ, не говоря ни слова, передалъ ее Генкелю. Тотъ прочелъ ее вслухъ своимъ громовымъ голосомъ, записка была слдующаго содержанія:
‘Такъ какъ многіе изъ постителей возмущаются вашимъ громкимъ, нарушающимъ благопристойность, разговоромъ, то я покорнйше прошу васъ немедленно и незамтно оставить мое заведеніе.— Съ почтеніемъ
— Возмутительно! воскликнула Анна и густо покраснла. Но Генкелю это приключеніе показалось до нельзя комичнымъ, и онъ нсколько разъ проговорилъ: ‘это великолпно!’ Онъ уплатилъ за все, далъ кельнеру на чай марку и помогъ совершенно растерявшейся Анн надть жакетку. Когда они направились къ выходу, сопровождаемые взглядами всхъ постителей, то Анна испытала такое чувство, какъ будто ее проводятъ сквозь строй.
На улиц Генкель вдругъ остановился и сказалъ:
— Богъ мой!— Какъ же мы теперь встртимся со своими женами?
Д-ръ Лассенъ предложилъ прогуливаться взадъ и впередъ около кафе, чтобы не пропустить дамъ, но Генкель на это не согласился и объявилъ, что онъ лучше вернется въ ресторанъ и скажетъ оберъ-кельнеру, чтобы онъ послалъ дамъ въ кафе Бадэръ. Но на это не согласился Лассенъ. Пока они спорили о томъ, какъ поступить, дамы, о которыхъ шла рчь, вдругъ очутились передъ ними.
Генкель представилъ Анн новопришедшихъ. Ихъ было четверо: молодой человкъ съ семитскимъ лицомъ, Симонъ Гейманъ и трое молодыхъ женщинъ. Самою красивою изъ нихъ была фанни Бинэ, подруга Генкеля. Ей было не боле 18 лтъ на видъ. Ея розовое дтское личико и невинные голубые глазки длали ее очень привлекательной. Клара Лассенъ, со своими спокойными срыми глазами и орлинымъ носомъ, являлась типомъ мужественной женщины. Спутница ихъ, польская студентка Софія Шиковская, съ блднымъ плоскимъ лицомъ, очень скромно одтая, была совершенно незамтнымъ существомъ. Она разговаривала съ Гейманомъ по-польски.
— Знаете ли новость?— воскликнулъ весело Генкель.— Насъ выгнали изъ кафе!
— Не можетъ быть!
— Да, Вальтеръ началъ развивать свою теорію отношеній половъ и гигіены, и вотъ управляющій прислалъ намъ письмецо съ приглашеніемъ убираться вонъ.
— Это похоже на тебя, замтила Клара Лассену. Тотъ сдлалъ гримасу.
— Пожалуйста безъ семейныхъ сценъ, вмшался Гейманъ.— Лучше пообсудимъ, куда намъ отправиться.
— Вы уже поужинали?— спросилъ Генкель Фанни и польку.
— Мы? нтъ!
— Ну, дти, идемъ!— воскликнулъ онъ. Я хочу угостить васъ. Мы отпразднуемъ наслдство и канунъ свадьбы Лассена.
Все общество пришло въ самое веселое настроеніе. Генкель взялъ подъ руку Анну и Клару Лассенъ, а Гейманнъ Фанни и польку. Лассенъ, точно пятое колесо въ телг, тащился то за первою, то за второю группой.
Они вошли въ ресторанъ около театра и Генкель попросилъ Кельнера дать имъ отдльный кабинетъ. Тотъ провелъ ихъ въ комфортабельно обставленный салонъ, откуда только что вышли дв дамы и два кавалера.
Когда Анна Кулемапъ вступила на мягкій красный коверъ, постланный на полу роскошно убранной комнаты и вдохнула въ себя воздухъ, пропитанный смшаннымъ ароматомъ дамскихъ духовъ, русскихъ папиросъ и тонкихъ блюдъ, то у нея явилось сознаніе, что то общество, среди котораго она находилась, совершенно не подходитъ къ такой обстановк. Вышедшіе изъ салона постители, ухода которыхъ она дожидалась со своими спутниками, были совсмъ другого рода люди. Одинъ былъ блестящій офицеръ, другой штатскій, въ безукоризненно сшитомъ сюртук и цилиндр, сверкавшемъ, какъ зеркало. Дамы были въ шелковыхъ платьяхъ, и когда они проходили мимо со своими кавалерами, то Анна слышала, какъ одна изъ нихъ сказала своему спутнику: ‘Какъ попали сюда эти смшные люди?’ Кавалеръ ея разсмялся, и Анна почувствовала краску стыда на своемъ лиц. Да, въ сравненіи съ этими важными господами, ея спутники казались жалкими и смшными. Анна только теперь замтила, что Гейманъ былъ не бритъ и блье у него было грязное, а пальто Генкеля, изъ кармановъ котораго торчали газеты и брошюры, потеряло отъ времени всякую форму. Да и дамы были одты, пожалуй, хуже простыхъ лавочницъ, у Фанни были даже башмаки разорваны.
Казалось, будто и другіе испытывали такое же гнетущее чувство своей бдности, которой раньше они какъ будто и не замчали, только когда Кельнеръ убралъ вс остатки роскошнаго ужина, холодильники съ шампанскимъ, вазы съ фруктами и т. п., прежнее веселое настроеніе снова вернулось къ нимъ.
Вс начали усаживаться. Генкель занялъ мсто посредин на диван, по правую сторону отъ него сла Анна, а по лвую — Фанни. Гейманъ непремнно хотлъ ссть возл Фанни, а около него помстилась польская студентка. Между Анной и д-ромъ Лассеномъ заняла мсто Клара.
Генкель веллъ подать ужинъ и заказалъ для дамъ сладкій портвейнъ, а для мужчинъ — красное вино. Вс начали весело болтать другъ съ другомъ. Гейманъ и польская студентка продолжали бесду на своемъ родномъ язык, а Генкель окончательно посвятилъ себя Анн, на которую бросалъ влюбленные взгляды. Фанни и Лассенъ вмст предавались воспоминаніямъ о своемъ студенчеств въ Цюрих.
Гейманъ позвенлъ стаканомъ, давая этимъ знать, что хочетъ говорить.
— Только не надо рчей!— воскликнулъ Лассенъ.
Его жена дернула его за сюртукъ.
— Пусть говоритъ. Не мшай!— сказала она.
— Дти мои,— произнесъ высокопарнымъ тономъ Гейманъ.— Сегодняшнее пиршество не должно пройти такъ просто, безъ всякаго обмна мыслей. Первый стаканъ долженъ быть поднятъ за нашего отъзжающаго друга и товарища Курта. Вмст съ этимъ мы помянемъ съ благодарностью и его покойную тетку, оставившую ему наслдство, которое и дало намъ возможность пировать сегодня. Затмъ мы должны выпить за здоровье нашихъ друзей Вальтера и Клары, которые сегодня справляютъ, до нкоторой степени, канунъ своей свадьбы. Prosit!
Вс начали чокаться, и бесда еще боле оживилась. Фанни повернула свое розовое дтское личико къ Лассену и сказала:
— Нтъ! знаете, что случилось?
— Что?
— Меня сегодня вызвали въ полицію.
— Что же ты надлала?— спросила Клара Лассенъ.
— Не знаю.
— Быть можетъ, ты опять завралась, читая рефератъ въ рабочемъ союз?— замтилъ Генкель.
— Или же они обвиняютъ тебя въ свободномъ сожительств,— сказалъ Гейманъ.
— Вотъ еще! Я просто думаю, что это дружеская полиція прислала сюда мои документы, и тутъ хотятъ лично познакомиться со мной.
— Какая наглость!— воскликнулъ Гейманъ.
— Полиція въ Дрезден подвергла ее измреніямъ по систем Бертильона, какъ это длаютъ съ обыкновенными преступницами и сняла съ нее фотографію,— объяснилъ Генкель Анн.
— Какъ это возможно?— воскликнула Анна съ изумленіемъ.
— Да, наша Фанни позволила себ дтскую выходку и вздумала объявить себя анархисткой во время преній въ собраніи.
Фанни гордо улыбнулась и, повернувшись къ Анн Кулеманъ, сказала:
— Полиція, въ своемъ невжеств, считаетъ, вдь, каждаго анархиста бомбометателемъ, и поэтому неудивительно, что я кажусь ей очень опасной.
Генкель расхохотался.
— Хороша была бы наша Фанни, еслибъ ей пришлось бросать бомбу! Со своею близорукостью она, конечно, прежде всего нанесла бы вредъ самой себ. Эта исторія въ то время облетла вс газеты.
— Да, замтилъ д-ръ Лассенъ, пропаганда дйствіемъ много повредила анархизму, хотя въ сущности она иметъ съ нимъ очень мало общаго. Вдь эта пропаганда не что иное, какъ та же казацкая грубость, только введенная въ систему.
Софія Шиковская, повидимому, не все поняла, и Гейманъ попольски объяснилъ ей, въ чемъ дло.
— О! воскликнула она.— Тактика, вдь, всегда опредляется непріятелемъ, отъ него зависитъ, будетъ ли она умренная, или революціонная.
Она разгорячилась и начала что-то съ жаромъ говорить по-польски Гейману, который нсколько разъ кивалъ ей головой въ знакъ согласія.
Генкель прервалъ ея рчь, обратившись къ Гейману съ вопросомъ:
— Скажи, Симонъ, былъ ты сегодня у Зингера и въ редакціи ‘Vorwrts’а’?
— Да, я былъ.
— Ну такъ разскажи. Меня это очень интересуетъ.
— Зингеръ принялъ меня въ своей частной контор.
— Должно быть, онъ роскошно живетъ, по-княжески?— спросила Клара Лассенъ.
— Нтъ, комнатка, въ которой онъ меня принялъ, была очень просто убрана. Онъ сказалъ, что я преувеличиваю его вліяніе, полагая, что онъ можетъ доставить мн мсто редактора. Своимъ партійнымъ товарищамъ онъ можетъ давать только совты, отнюдь не предписанія, затмъ онъ обратилъ мое вниманіе на то, что за доклады и лекціи въ партійныхъ собраніяхъ и въ собраніяхъ рабочихъ союзовъ, полагается лишь незначительная плата. Онъ совтовалъ мн заручиться чтеніемъ лекцій въ союзахъ, что лучше оплачивается.
— Ну а въ редакціи ‘Vorwrts’а’ какъ тебя приняли?
— Прежде чмъ попасть туда, я повстрчался съ Геришемъ.
— Кто это Геришъ?— спросила Софія Шиковская.
— Геришъ — членъ комитета партіи. Когда онъ услыхалъ, что я хочу поселиться въ Берлин въ качеств свободнаго писателя, то сдлалъ недовольную гримасу и сказалъ: ‘Вс устремляются въ Берлинъ, а въ провинціи не хватаетъ способныхъ товарищей. Вдь, чмъ больше ихъ сосредоточивается въ Берлин, тмъ на меньшія частицы распадается работа въ газет’.
— Онъ правъ, этотъ Геришъ!
— Ну, а кого же ты встртилъ въ редакціи?
— Я говорилъ сначала съ Граднауэромъ. Разумется, товарищъ, сказалъ онъ мн, я нуждаюсь въ способныхъ сотрудникахъ-журналистахъ для политическаго отдла газеты, и если у васъ окажутся удачныя мысли, и вы будете прилежны, то можете хорошо зарабатывать. Шрёдеръ также общалъ принимать отъ меня замтки и сообщенія для мстнаго отдла. Но мн хотлось имть что-нибудь постоянное, врод отчетовъ о собраніяхъ, однако эти отдлы находятся уже въ твердыхъ рукахъ.
Д-ръ Лассенъ иронически засмялся:
— Другими словами, васъ отправили назадъ съ пустыми руками. Что каждый редакторъ съ радостью возьметъ все, что можетъ пригодиться для его газеты — это и такъ извстно. Вы могли бы смло избавить себя отъ этого визита.
— Это слишкомъ сильно сказано, замтилъ Генкель.— Отъ знакомаго сотрудника каждый редакторъ всегда возьметъ что-нибудь даже и въ сомнительныхъ случаяхъ.
Кельнеръ принесъ филе со спаржей, и пока вс раскладывали себ на тарелки, Генкель вышелъ, чтобы заказать шампанское. Когда онъ вернулся, то ему пришлось протискиваться на свое мсто между столомъ и Анной Кулеманъ, причемъ онъ нарочно прижался къ ней, что доставило ему большое удовольствіе. Онъ влюблялся все сильне въ эту хорошенькую женщину и открыто ухаживалъ за нею. Когда кельнеръ принесъ шампанское и поставилъ высокіе бокалы на столъ, то всми овладло безудержное веселье. Особенно радовались дамы и съ наслажденіемъ уплетали вс принесенныя кушанья, дичь съ компотомъ и десертъ, состоящій изъ шоколаднаго мороженаго, миндаля и изюма. Затмъ вс, кром Анны, закурили папироски.
Клара Лассенъ сообщала Анн разныя подробности относительно предстоящей завтрашней церемоніи гражданскаго бракосочетанія.
— Мой мужъ и я, конечно, не придаемъ значенія подобнымъ формальностямъ,— говорила она Мы длаемъ это только ради своихъ дтей. Въ будущемъ году они поступаютъ въ школу, и согласно нмецкому полицейскому шаблону ихъ будутъ опрашивать каждый годъ насчетъ того, какъ зовутъ ихъ отца и мать, какую религію они исповдуютъ и т. д.
— Какъ возмутительна подобная нескромность!— воскликнулъ Генкель.
— Ну вотъ, мы и не хотимъ подвергать нашихъ дтей грубымъ выходкамъ отсталыхъ людей и поэтому ршили заключить формальный бракъ. Притомъ же это нужно и для положенія моего мужа.
— Можно узнать, какое мсто онъ занимаетъ?
— Онъ служитъ въ берлинскомъ магистрат.
Между Фанни и Софіей Шиковской вспыхнулъ споръ на почв ревности. Софія находила, что Фанни заходила слишкомъ далеко въ своемъ кокетничаньи съ Гейманомъ и ведетъ себя неприлично.
Фанни надулась и забилась въ уголъ дивана.
— Фанни,— крикнулъ ей д-ръ Лассенъ.— Скажи-ка намъ лучше, кто изъ партійныхъ дятелей заслуживаетъ, по твоему, предпочтенія женщинъ? Вдь ты кокетничала съ каждымъ изъ нихъ по очереди и скоро обойдешь весь кругъ.
Фянни засмялась наивнымъ дтскимъ смхомъ и сказала:
— Я должна подумать.
— То, что ты должна еще думать, прежде чмъ отвтить, обидно для меня,— замтилъ ей шутливо Генкель.
— Ну что вы пристаете къ Фанни со своею филистерскою моралью,— сердито сказала Клара Лассенъ.— Во всякомъ случа ея поведеніе выдерживаетъ сравненіе съ вашимъ.
Генкель вмшался и возразилъ примиряющими, тономъ:
— Никто не хочетъ обижать Фанни. Вдь и она можетъ поддразнивать насъ, если желаетъ.