НА БЕРЕГУ КРАСНАГО МОРЯ.
Изъ путешествія по синайской пустын.
‘Встникъ Европы’, 1883, No 6
I.
II.
III.
IV.
V.
А. Елисевъ.
На берегу Красного моря, Елисеев Александр Васильевич, Год: 1883
Время на прочтение: 61 минут(ы)
Боле двухъ недль я былъ уже въ стран пирамидъ и усплъ достаточно ознакомиться съ Нижнимъ Египтомъ. Страна древнйшей въ мір цивилизаціи въ настоящее время представляетъ изумительную смсь, въ которой очень странно соединяется культура востока съ ея оригинальными особенностями и культура міровая — европейская, и надъ обими гордо высятся до сихъ поръ дивные памятники исчезнувшаго съ лица народа. Путешественникъ, впервые посщающій Египетъ, сначала пораженъ контрастами, но наконецъ привыкаетъ видть и полудикаго араба, слушающаго военную музыку чалмоносцевъ, исполняющихъ творенія великихъ артистовъ въ сквер Магомета Али въ Александріи, и телеграфные и телефонные столбы рядомъ съ полуобнаженнымъ феллахомъ, поливающимъ свое рисовое поле по способамъ древнихъ египтянъ, вчныя пирамиды почти рядомъ со станціею желзной дороги, и пароходы англійской конструкціи, везущіе по священному Нилу муміи знаменитыхъ царей древняго Египта. Александрія — городъ европейскій въ полномъ смысл этого слова, Каиръ иметъ европейскую часть города, не переставая быть столицею Востока, красоваться 400 дивными мечетями и быть въ глазахъ правоврнаго истинно-великимъ царственнымъ городомъ — Эль Масръ, какъ его называютъ арабы. Но дальше постепенно передъ глазами путешественника встаетъ Египетъ мусульманскій, Египетъ арабовъ, феллаховъ, ‘Египетъ для Египта’, какъ любятъ выражаться египетскіе патріоты. Еще пароходы, бороздящіе священный Нилъ на цлыя полторы тысячи верстъ вверхъ, напоминаютъ о европейской цивилизаціи, но на берегахъ — развалины Мемфиса, ивъ и свободныя жилища феллаховъ переносятъ насъ въ другой невдомый міръ.
Я постилъ Каиръ, развалины Мемфиса и Геліополиса, знаменитые сады Шубра и Булака, взлзалъ на верхушки пирамидъ Гизеха, на одной изъ которыхъ, извстной всему міру, въ мое время былъ сервированъ обдъ для нсколькихъ англичанъ, но все это не удовлетворяло меня — ко всему еще прикасалась рука европейца. Не были двственны даже памятники древняго Египта, катакомбы Александріи на своихъ стнахъ украшены именами посщавшихъ европейцевъ, эти надписи, профанирующія древность, красуются и на верхушкахъ пирамидъ и внутри ихъ, у гробницъ царей и царицъ древняго Кеми и на обелиск Геліополиса, и на колонн Помпея, и на носу у таинственнаго сфинкса, и на развалинахъ ивъ и Мемфиса, словомъ везд, куда ни проникала святотатственная нога туриста. Поле мумій и мсто древняго Мемфиса теперь распахивается французомъ-колонистомъ, гіероглифическіе камни идутъ на фундаменты жалкихъ хижинъ феллаховъ, изъ остатковъ египетскихъ храмовъ ставятъ тумбы, былъ проектъ даже огородитъ памятники Египта и брать плату за входъ въ эту ограду. Но довольно объ этой профанаціи древности, теперь путешественникъ едва ли найдетъ что-нибудь нетронутое въ Египт изъ остатковъ древности, даже кости изъ пещеръ Синайскаго полуострова, заключающія драгоцнные останки для антропологіи каменистой Аравіи, вывозятся на мыльныя фабрики Нижняго Египта.
Путешественникъ, неудовлетворенный Египтомъ, стремится пробраться въ мста боле привольныя, мста, куда не проникла еще промышленная цивилизація и гд природа является во всемъ своемъ дикомъ величіи, храня въ дебряхъ своихъ горъ и пустыни драгоцнные архаическіе памятники исчезнувшей древней цивилизаціи. Отъ Египта недалеко такая страна, она лежитъ какъ разъ на порог, гд кончается его показная цивилизація. Отъ Каира до Суэца идетъ желзная дорога, черезъ Суэцъ, стоящій у воротъ канала, идутъ корабли всего міра, здсь европейская цивилизація, заявившая себя колоссальнымъ подвигомъ — разрушеніемъ моста между Африкою и Европою, остановилась на время, а на востокъ отъ Суэцскаго канала тянутся огромныя пустыни и горныя дебри каменистой Аравіи и Суэцскаго перешейка. Эти нын пустынныя страны были знамениты въ древности, черезъ перешеекъ шла вся тогдашняя міровая торговля, тутъ пролегалъ и сухопутный трактъ изъ Мемфиса въ Индію, въ гаваняхъ каменистой Аравіи шло оживленное движеніе финикійскаго торга съ Египтомъ, Африкою и Аравіею, черезъ перешеекъ двигались завоеватели и цлые народы, тутъ разыгрывались колоссальныя драмы исторіи древняго Египта и Сиріи. Тутъ совершались и т событія, съ которыми знакомъ всякій изъ библейской исторіи. Изученіе этой страны интересно и поучительно во всхъ отношеніяхъ… Жатва великая, но длателей мало…
Географъ, геологъ, этнографъ, археологъ и антропологъ найдетъ въ пустыняхъ Синайскаго полуострова столько интереснаго матеріала, что его достанетъ на нсколько поколній изслдователей, развалины древнихъ городовъ каменистой Аравіи, торговавшихъ съ Египтомъ, Сиріею, Аравіею и Индіею, важны не для одного археолога, а странная смсь горъ всевозможнаго строенія, пустынь и райскихъ оазисовъ на небольшомъ пространств, можетъ объяснить многое въ этнографіи страны, географія и геологія которой представляютъ такъ много для ршенія самыхъ важныхъ антропологическихъ вопросовъ о первобытныхъ переселеніяхъ изъ Азіи въ Африку и наоборотъ.
Такой разнообразный интересъ изученія этой страны привлекъ и наше вниманіе, мы ршились ознакомиться съ ней, насколько было возможно, и для того ршили прохать черезъ всю каменистую Аравію, придерживаясь мстъ, наимене посщаемыхъ путешественниками. Здсь не мсто излагать результаты нашего изученія, это цль другого, боле спеціальнаго очерка, — мы передадимъ здсь только путевыя впечатлнія и встрчи и то не всей дороги, а самой интересной въ этомъ отношеніи части нашего путешествія.
Путь нашъ черезъ кменистую Аравію лежалъ черезъ Суэцъ, Синай и Акабу, откуда мы думали пройти черезъ Хевронъ въ Іерусалимъ. Приблизительно мы намтили себ тотъ путь, которымъ пробирались нкогда и евреи изъ Египта въ землю обетованную, съ той только разницею, что мы должны были пройти всю дорогу въ нсколько недль, тогда какъ израильтяне дошли едва въ 40 лтъ.
Благодаря нкоторымъ бумагамъ, которыя всегда хорошо имть съ собою въ дорог, особенно русскому, мы получили при посредств русскаго генеральнаго консула въ Египт рекомендательныя письма къ консульскимъ агентамъ въ Суэцъ и Раифу, а также и къ нкоторымъ турецкимъ властямъ. Подобныя бумаги на Восток, какъ и у насъ въ Россіи, имютъ огромное значеніе, забгая нсколько впередъ, мы скажемъ, что въ Эль-Ариш, напримръ, насъ пропустили даже черезъ холерный карантинъ только потому, что мы показали бумажку отъ какого-то вліятельнаго паши. Пріхавши въ Суэцъ, мы при помощи усерднаго консульскаго агента наняли верблюдовъ прямо въ Іерусалимъ и трехъ вооруженныхъ проводниковъ: Юзу — хозяина четырехъ верблюдовъ нашего каравана, Ахмеда — проводника, спеціально для восточной части Синайскаго полуострова, общавшаго вести насъ по такимъ тропинкамъ, которыя одному ему извстны, и Рашида — извстнаго храбреца, клявшагося своею головою, что онъ доставитъ насъ невредимыми въ Іерусалимъ.
Портреты нашихъ спутниковъ описывать много нечего, все это были коренастые ребята изъ различныхъ арабскихъ племенъ, способные на всякую штуку и вооруженные съ головы до ногъ. До Синая эта предосторожность можетъ быть излишнею, но до того, кто думаетъ пробираться дале на Акабу или Газу, не мшаетъ захватить побольше револьверовъ, которыхъ арабы боятся пуще огня. Насъ, по крайней мр, револьверы выручили изъ большой бды, о чемъ скажемъ впослдствіи.
Снарядившись совсмъ, мы накупили провизіи, наполнили свои мшки водою и вышли изъ Суэца 22 мая подъ вечеръ. Переправившись черезъ бухту суэцкаго залива, тамъ гд, предполагается, была и переправа евреевъ черезъ Красное море, мы были уже въ пустын…
Синайскій полуостровъ представляетъ собою треугольное пространство, примыкающее къ пустынямъ Суэцскаго перешейка и омываемое съ двухъ сторонъ двумя заливами Чермнаго моря — Акабинскимъ и Суэцскимъ, обхватывающими его какъ руками. Весь полуостровъ наполненъ массою безпорядочно разбросанныхъ горныхъ цпей различной формаціи и отдльныхъ пиковъ, между которыми проходятъ узкія долины, называемыя арабами ‘уади’, нкоторыя изъ этихъ уади представляются оазисами, большинство же ихъ мертво какъ и окружающая ихъ пустыня. Со всхъ трехъ сторонъ полуостровъ замыкается горами. На свер его отдляетъ отъ пустыни перешейка кряжъ Этъ-Тиха, тянущійся черезъ весь полуостровъ, на запад въ нкоторомъ отдаленіи отъ моря проходитъ кряжъ Эль-Раха, а по восточному берегу полуострова идетъ прибрежная Акабинская цпь. Главный узелъ всхъ цпей и горъ каменистой Аравіи составляютъ гори Синайскія, изъ которыхъ отдльными громадами высятся: Джебель Муса, Хоривъ, пикъ св. Екатерины, Сербаль и Фурейа. Съ вершинъ этихъ горъ можно обозрвать всю панораму полуострова… У подножья Джебель-Мусы показалась гробница шейха Салиха, святого, наиболе уважаемаго арабами Синайскаго полуострова. Съ обихъ сторонъ нашего пути стояли огромныя скалы боле тысячи футовъ вышиною, казалось, мы хали между темными каменными стнами, такъ какъ многія скалы имли крутые отвсы, глазъ терялся въ этой масс дикаго мраморнаго камня, не оживленнаго ни одною зеленою травинкою, ни однимъ пернатымъ существомъ, только огромныя ящерицы и трехфутовыя зми прятались въ каменныя норы при вид нашего каравана, бодро шедшаго по извилистымъ тропамъ змящейся уади, усяннымъ множествомъ камней. Около полудня мы достигли подножья огромной Фурейа, около которой мы и сдлали первый привалъ и ночлегъ, надясь осмотрть хорошенько до вечера его многочисленныя пещеры. Отдохнувши и оставивъ верблюдовъ на попеченіе Юзи, мы съ Ахмедомъ и Рашидомъ отправились на поиски.
Мы цплялись на кручи Фурейа, осматривали русла ея зимнихъ потоковъ, поднимали камни, высматривали пещеры, и судьба наградила насъ нсколькими находками каменныхъ орудій. Поотставъ немного отъ товарищей, я забрался въ дикое ущелье, которое со всхъ сторонъ замыкалось гранитными скалами. Въ одномъ мст его вела какъ бы тропинка на вершину Фурейа, я попытался въ полчаса сдлать этотъ подъемъ, но, увидавъ, что вершины не достигнуть до наступленія темноты, я остановился и съ трепетаніемъ сердца взглянулъ внизъ и на все окружающее. Я стоялъ одинъ среди великановъ синайскихъ горъ, направо и на лво поднимались кручи Фурейа, впереди и сзади открывалась панорама на весь Синайскій полуостровъ, выше меня было одно безоблачное небо, да горный орелъ каменистой пустыни, ниже голыя верхушки громадъ, окружающихъ синайскій горный узелъ. Это собраніе огромныхъ скалъ, пиковъ, горнихъ вершинъ во вс стороны опускалось отлого и переходило незамтно отъ темнаго цвта камня къ желтоватымъ пескамъ пустыни, которая въ сверу замыкалась зубчатою стною Этъ-Тиха, а къ югу, востоку и западу сливалась съ поверхностями двухъ прекраснйшихъ заливовъ, за которыми высились неровныя цпи верхняго Египта и собственной Аравіи.
Глазъ не хотлъ оторваться отъ этого зрлища, ширина, даль и глубина видимаго пространства очаровывали его, какъ-то невольно глазъ перебгалъ съ одного края горизонта на другой, перспектива забывалась: море какъ будто плескалось у самыхъ ногъ, пустыня охватывала своимъ просторомъ и замыкала въ своихъ зыбкихъ пескахъ каменные громады, съ пріютившимся на нихъ путникомъ, надъ которымъ было одно небо и котораго не видлъ ни одинъ глазъ человческій…
Я приготовился уже сойти внизъ по той же троп, которою и поднялся, какъ передъ глазами моими промелькнули рзкія очертанія синайскихъ надписей, высченныя на стн, запиравшей обратный путъ. Невольно, мой взглядъ остановился на этихъ таинственныхъ письменахъ, для которыхъ еще не нашлось Шампольона. Кто не слыхалъ объ этихъ надписяхъ, тотъ не можетъ себ и представить, какое ощущеніе объемлетъ человка, стоящаго лицомъ къ лицу съ непонятными іероглифами, выражающими мысли и слова давно исчезнувшихъ людей. Синайскія надписи я встрчалъ уже не въ первый разъ, ихъ видлъ я много въ своемъ путешествіи къ Синаю, вс дороги къ монастырю, особенно западныя, на своихъ скалахъ носятъ изсченные таинственные знаки, буквы и іероглифы, въ значеніе которыхъ напрасно пытались проникнуть Линанъ, Нибуръ, Робинзонъ и др. Особенно много ихъ въ долин Феране и Моккатеба, послдняя уади даже носитъ названіе исписанной, по множеству іероглифовъ, покрывающихъ ея стны. На Фурейа я встртилъ эти надписи уже въ послдній разъ и все-таки не могъ удержаться отъ того, чтобы не увлечься ими въ десятый разъ и не простоять съ полчаса, ломая голову надъ разборомъ этихъ таинственныхъ начертаній. Эти разнообразные, подчасъ причудливые знаки, изображающіе то животныхъ, то людей, то предметы, то представляющіе подобіе съ іероглифами Египта, то съ литтерами финикіянъ и евреевъ, то съ греческими буквами заманили не одного путешественника заняться разборомъ ихъ, но не давая ключа къ ихъ разъясненію. Напрасно нкоторые приписывали ихъ происхожденіе древнйшимъ обитателямъ каменистой Аравіи, даже евреямъ, напрасно другіе видли въ нихъ письма финикіянъ, напрасно третьи придумывали еще боле мудреное ихъ происхожденіе — вс эти догадки не помогали длу. Намъ кажетея, что и т, кто приписываетъ начертаніе надписей паломникамъ различныхъ націй, далеко не достигли истины,— ключа къ нимъ пока еще не найдено.
Боле полчаса простоялъ я передъ скалою, испещренною таинственными начертаніями, потомъ, бросивъ на нихъ послдній вопросительный взглядъ, началъ спускаться. Трудно было подниматься, но спускъ былъ еще трудне, камни валились подъ ногами, нога не держалась на камн, мстами какъ бы отполированномъ, рукамъ не за что было ухватиться. Не надясь спуститься собственными силами, я сдлалъ призывной выстрлъ, требующій помощи, и на мой призывъ отозвалась двухстволка Ахмеда, спшившаго мн на помощь.
Въ ожиданіи Ахмеда я прислъ и сталъ любоваться видомъ, разстилавшимся у меня подъ ногами и принимавшимъ особенно дикій колоритъ при быстро наступающемъ сумрак вечера, я уже не видлъ ничего ни сзади, ни съ боковъ, потому что съ трехъ сторонъ меня окружали черныя стны, только впереди и книзу разстилалось огромное пространство, загроможденное какъ бы умышленно разбросанными безъ порядка каменными громадами, мн казалось, что я сидлъ на краю пропасти, потому что внизу дйствительно ничего уже не было видно. Вдали передо мною кругомъ на горизонт рисовались силуэты горъ, зубчатыя вершины которыхъ поднимали, какъ миическіе исполины, свои побдныя головы, украшенныя вмсто внцовъ группами камней, внчающихъ тени каменныхъ громадъ. Кругомъ не шелохнется, ни звука, ни шума въ мертвой каменной пустын… Только слышится порою внизу шорохъ да грохоть скатывающагося камня,— то Ахмедъ пробирается по крутому свату горы, испуская по временамъ призывные звуки… Между тмъ уже совершенно стемнло и темно-голубая синева неба заискрилась тысячами золотыхъ звздъ. Чистота воздуха въ пустын изумительна, даже въ темнот виднются далекія очертанія горъ, замыкающихъ горизонтъ, а на небесномъ свод звзды горятъ ярко, но не мерцаютъ какъ на туманномъ неб свера. Здсь въ пустын, лишенной всякаго признака растительности, не имющей ни одной рченки, ни одной лужицы при безконечной сухости и чистот воздуха — это слабое мерцаніе звздъ какъ бы подтверждаетъ предположеніе Монтиньи, что мерцаніе звздъ обусловливается извстною степенью влажности атмосферы при извстной температур. Въ пустыняхъ Синайской и Іудейской, какъ мн не разъ приходилось замчать, его мерцаніе слабо, надъ моремъ оно длалось сильне, въ Черномъ мор звзды мерцаютъ сильне, чмъ въ Средиземномъ, надъ сонною поверхностью Мертваго моря, такъ же какъ и въ окружающей пустын, мерцаніе гораздо слабе. Человкъ, которому приходятся недлями проводить ночи подъ открытымъ небомъ, привыкаетъ смотрть на небо, ему многое длается замтнымъ даже безъ помощи инструментовъ.
— Эффенди!— произнесъ Ахмедъ, показываясь у моихъ ногъ съ неизмнною двухстволкою на плеч и широкимъ ятаганомъ за поясомъ,— пойдемъ внизъ, Юза приготовилъ уже давно ужинъ, корабли пустыни спятъ подъ защитою тни шейха Салиха. — Машинально я побрелъ за Ахмедомъ, который бойко началъ снова спускаться, извиваясь какъ змя, когда ему приходилось пробираться между камнями, двухстволка его служила для меня значкомъ, по которому я правилъ путь.
— Здсь, эффенди,— говорилъ мой спутникъ,— черный джинъ (злой духъ), Аллахъ да проклянетъ его, строилъ себ дворецъ, довелъ его уже до вершины, поставилъ кіоски по угламъ и украсилъ человческими головами тхъ путниковъ, что погибли въ пустын отъ зноя и песчанаго дождя, но Аллахъ разбилъ молніею строеніе горнаго джина и раскидалъ громомъ камни дворца и мертвыя головы — его украшенія.
Много чего еще разсказывалъ Ахмедъ не дорог, пока мы не пришли къ своему становищу. Тамъ наскоро закусивъ, мы закрылись съ головами и уснули на неровной каменистой поверхности Уади Шейхъ, служившей для насъ постелью.
Весь слдующій день мы блуждали по Рамлейской пустын, покинувъ каменистую Уади, не будучи въ состояніи найти дорогу къ Красному морю. Ахмедъ ошибся въ разсчетахъ на свою память и мы изъяли направленіе боле сверное, вмсто восточнаго. И вообще не весело странствіе въ пустын, но блуждать по ней, отыскивая дорогу, еще скучне. Посл хорошаго отдыха въ Синайскомъ монастыр мы были еще бодры, провизіи было пока достаточно, на сверныхъ склонахъ горъ, замыкающихъ песчаную степь, я находилъ кое-что интереснаго для себя и потому не замчалъ ни страшнаго жара, ни головной боли, вода была еще не испорчена и жажда утолялась ею порядочно, а утоленіемъ жажды поддерживалась и бодрость духа. Посл полудня, однако, бодрость начала покидать насъ, особенно посл того какъ мы замтили, что въ возл нашихъ бурдюковъ показались какіе-то клочья, и что вода сильно уменьшилась въ количеств отъ испаренія и употребленія. Дорога по пустын стала утомлять, сильное утомленіе глазъ отъ блеска отражаемыхъ лучей, чувство сухости въ горл и непріятная перспектива заночевать, не найдя дороги, привели насъ въ нехорошее расположеніе духа. Вс мы бранили Ахмеда, взявшагося вести по новой дорог и забывшаго ее направленіе. Ахмедъ былъ мраченъ и молча шелъ впереди своего верблюда. Караванъ нашъ былъ къ вечеру похожъ на погребальное шествіе. Но вдругъ глаза у Ахмеда заблистали отъ радости, онъ махнулъ рукой направо и поворотилъ своего верблюда. Вс мы послдовали его примру. Черезъ полчаса мы вошли въ узкую тснину, скалы которой оставляли едва проходимую для верблюда тропинку, она стала мало-по-малу расширяться, стны отходить въ сторону и мы къ 8 часамъ вечера вошли въ уади Цугерахъ, ведущую прямо къ морю черезъ Акабинскую береговую цпь. Вс мы ожили духомъ…
Я приказалъ каравану остановиться у круга камней съ плитою посередин, на которой думалъ устроиться на ночь и готовить ужинъ, самъ же съ Ахмедомъ пошелъ бродить по каменистой уади и разминать свои члены, утомленные шаткою здою на верблюд, лазавшемъ по горнымъ кручамъ уади… Хорошею тихою ночью гулялось хорошо и мы, только порядочно утомившись, воротились къ своему огоньку, гд вс члены нашей экспедиціи уже мирно отдыхали.
Наше становище мн показалось очень уютнымъ, четыре верблюда стояли на каменной оградой какъ внутри сарая, а плита, на которой постлано было мое походное пальто, казалась хорошею постелью, у изголовья ея искрился маленькій костерокъ изъ навозу и нсколькихъ сучковъ, которые мы уже везли съ собою боле 100 верстъ съ самой уади Феранъ. На огоньк Юза старался превратить отвратительную воду изъ козьяго бурдюка при помощи вина въ нкій возможный для употребленія напитокъ, а также размочить въ горячей вод окаменвшіе синайскіе хлбцы, чтобы ихъ можно было раскусить и състь съ солеными оливками. Я занялъ свое предсдательское мсто на разостланномъ пальто среди своихъ спутниковъ и началъ ужинъ. Все было скверно, отвратительно: и эти хлбцы, размоченные въ протухшей теплой вод, и красноватая бурда, которую Юза величалъ ‘джай московь’ по воспоминанію о ча, распитомъ нами въ Суэц, Раиф и Сина, и эти прлыя оливки, но голодъ приправилъ ихъ вкусъ и мы съли свои порціи, закусивъ вмсто десерта сладкими финиками. Посл ужина мы потушили костеръ, собравъ остатки драгоцннаго топлива въ корзину, и, завернувшись въ свои бурнусы, улеглись спать. Не прошло и десяти минутъ какъ Юза и Ахмедъ уснули, не спалъ только я да Рашидъ, мой тлохранитель и оруженосецъ. Становилось довольно свжо, по направленію съ моря тянулъ легенькій береговой втерокъ, я не спускалъ глазъ съ голубого неба, какъ бы стараясь постигнуть тайны его безчисленныхъ міровъ. Мое сладкое поэтическое раздумье перебилъ Рашидъ очень непріятнымъ для меня вопросомъ.— Не слышитъ ли чего-нибудь эффенди, отъ моря? — спрашивалъ мой кавасъ.— Ничего пока,— отвчалъ я, хотя мн и показалось, что какъ будто камень и почва передаютъ звуки отъ вдали топочущихъ коней или бгущихъ рысью верблюдовъ. — Пусть спитъ эффенди, Рашидъ будетъ караулить всю ночь,— добавилъ мой тлохранитель и привсталъ, завертываясь плотне въ бурнусъ. Темный силуэтъ караулящаго Рашида всталъ передъ моими глазами и затемнилъ яркое созвздіе Плеядъ, на которое я только что любовался. Прошло еще съ часъ, Рашидъ сидлъ, какъ каменная статуя, верблюды слегка фыркали во сн, гд-то не вдалек слышался пронзительный вой гіены, которой уже я не слыхалъ съ того времени, какъ покинулъ берега священнаго Нила. Я началъ уже засыпать, какъ сквозь сонъ послышалъ, что кто-то идетъ мимо меня… Я открылъ глаза, Рашида не было на мст, осторожно поднявшись, я увидлъ, что онъ ползетъ между камнями по склону горы вверхъ, постоянно прислушиваясь. Что-нибудь да почуялъ Рашидъ, уже не арабовъ ли пустыни? я при этой мысли морозъ пробжалъ по моей кож, потому что я по опыту уже зналъ, что съ сынами пустыни нельзя обращаться какъ съ арабами Нижняго Египта. Съ трепетомъ въ сердц я слъ на прежнее мсто и сталъ обдумывать свое положеніе. Я припомнилъ тогда совты консула, синайскихъ старцевъ и другихъ опытныхъ людей не пускаться черезъ пустыню, потому что арабы не совсмъ-то спокойны. Что теперь будетъ съ нами, если на нашъ крошечный караванъ нападетъ цлое племя арабовъ пустыни? Что могли сдлать четыре, хотя и вооруженные съ головы до ногъ человка противъ многихъ десятковъ? Мы могли, правда, сопротивляться, продать дорого свою жизнь, если мои спутники согласятся умереть за меня, но все это будетъ безполезно… Такой исходъ не утшалъ меня, только-что пустившагося въ первое серьезное путешествіе, и я искалъ другихъ выходовъ, но ихъ не представлялось. Ни одарить, ни заплатить арабамъ за пропускъ я не былъ въ состояніи, а это было единственнымъ, лучшимъ исходомъ… Между тмъ Рашидъ вернулся, на его лиц нельзя было прочитать ни тни безпокойства.— Куда ты ходилъ, Рашидъ?— спросилъ я его.— Ходилъ по слдамъ газели, эффенди,— отвчалъ онъ спокойно. Этотъ отвтъ успокоилъ меня, и я скоро, закутавшись въ бурнусъ, заснулъ богатырскимъ сномъ, мн мерещилось сквозь сонъ, что Рашидъ еще разъ вставалъ и ходилъ куда-то, но усталость взяла свое и мн сладко спалось подъ фырканье верблюдовъ и вой полосатой гіевы.
Когда я открылъ глаза, солнце стояло уже довольно высоко, часы показывали шесть, Реомюръ +25, а успвшіе уже нагрться скалы уади Цугерахъ отражали такую лучистую теплоту, что оставаться доле въ этой раскаленной каменной печи было невозможно, тмъ боле, что и плита, вокругъ которой мы расположились, была совершенно горяча. Наскоро мы закусили, напились бурды — ‘джая москова’, отъ которой меня на тощакъ едва не стошнило, и начали нагрузку верблюдовъ, чмъ занимался преимущественно Юза — хозяинъ животныхъ и проводникъ, а Ахмедъ и Рашидъ, собственно мои тлохранители, только помогали ему. Послушныя животныя по одному зову хозяина подошли и стали на колни, по другому, нагруженные кладью и нашими особами, поднялись, и небольшей караванъ нашъ тронулся дале на востокъ по уади Цугерахъ. Вскор передъ нами выросла цпь береговыхъ горъ въ дв или въ дв съ половиной тысячи футовъ высотою, за которыми скрывался Акабинскій заливъ. Не доходя до нея, по словамъ Ахмеда, находилась пещера Судебъ, наполненная костями, и источникъ сладкой воды. Туда мы и направлялись, потому что въ бурдюкахъ нашихъ воды оставалось немного, да и та была сомнительнаго достоинства. Скучна и утомительна зда на верблюд въ пустын, сидишь, какъ привязанный, и покачиваешься, напрасно многіе хвалятъ ощущеніе, получаемое отъ легкой тряски, происходящей на каждомъ шаг огромнаго животнаго. Быть можетъ, оно и пріятно въ первое время зды на верблюд, но я не испыталъ его даже въ первые дни своего путешествія по пустын, когда же приходится проводить на верблюд по 12 и по 15 часовъ въ день, и такъ идти цлыми недлями, то эта зда становится настоящею пыткою, особенно при тхъ условіяхъ, при какихъ обыкновенно европейскіе путешественники пользуются верблюдомъ, то-есть при переход черезъ пустыню. Сидишь съ боку горба или на самомъ горб въ масс упряжи и багажа, всегда боле или мене прикрпленный, чтобы не упасть при тряской зд, да считаешь шаги животнаго, потому что для глаза нтъ ничего утшительнаго, въ голов нтъ ни одной мысли, въ членахъ нтъ даже желанія двигаться… такъ и кажется, то составляешь одно цлое съ кораблемъ пустыни, потому что слдуешь за каждымъ движеніемъ его огромнаго тла безъ сопротивленія, даже безъ желанія удержаться… А сверху и съ боковъ въ это время палитъ невыносимо, человкъ на верблюд представляетъ высшую точку въ пустын, кругомъ его, если только на горизонт не вырисовываются безжизненныя каменныя громады, идетъ одна безконечная поверхность сыпучаго песку, глазъ тонетъ въ этомъ песчаномъ мор, бловатый и желтовато-красный цвтъ, отражаемый песками пустыни, производить до того утомляющее ощущеніе на стчатую оболочку глаза, что онъ закрывается непроизвольно. Нтъ и для уха ни одного звука, кром легкаго шлепанья мозолистыхъ ногъ верблюда о почву, кругомъ все безмолвно, мертво, все гармонируетъ съ пустынею — этою мертвою частью природы. Даже непріятно дйствуетъ въ пустын среди мертвой тишины какой-нибудь посторонній звукъ, ухо привыкаетъ до того къ однообразной, мертвой тишин, что даже звуки собственнаго голоса, а тмъ боле разговоръ спутниковъ начинаютъ казаться какой-то дисгармоніей, чмъ-то не свойственнымъ пустын, мало-по-малу достигаешь совершенно самоощущенія арабовъ, которые могутъ хать цлыми сутками на верблюдахъ, храня гробовое молчаніе, погрузясь въ полное самоуглубленіе. Чувствуешь, что тло твое требуетъ абсолютнаго покоя, что ни одна мышечная фибра не способна двигаться, что ни одна мысль не способна народиться въ голов, распаляемой жгучими лучами солнца, такъ и кажется, что самый мозгъ принимаетъ боле жидкую консистенцію, размягчаясь отъ ужасающаго жара пустыни. Сверху и съ боковъ налитъ аравійское солнце, снизу обдаетъ жаромъ, отражающимся отъ горячаго песку, какъ изъ раскаленной печи, внутри палитъ внутренній жаръ, изсушающій все тло, томитъ смертельная жажда, а въ перспектив ни сегодня, ни завтра ни малйшей тни, ни глотка свжей воды. Въ этомъ ужасномъ положеніи ничего не чувствуешь, ничего не думаешь, ни къ чему не стремишься, это своего рода буддійская нирвана, пожалуй своего рода блаженство, но за которымъ слдуетъ смерть.
Въ такомъ почти состояніи пришелъ я, по крайней мр, къ подножію приморскихъ пальмъ Акабинскаго залива. Начали мы идти легкимъ склономъ, потомъ пробираться по крутизнамъ, едва доступнымъ для осла или мула, но никакъ не для верблюда, пробираться по узкимъ тропамъ надъ обрывами, гд одинъ неврный шагъ можетъ стоить жизни, до всего этого мн было мало дла, потому что я погрузился въ нирвану. Не выводили меня изъ этого полусоннаго состоянія ни крики моихъ спутниковъ, подбадривавшихъ верблюдовъ, ни фырканье животныхъ, неохотно ступавшихъ по непривычной горной дорог, ни грохотъ катившихся подъ нашими ногами камней. Юза, обыкновенно хавшій впереди, когда вступили на горную дорогу, отдалъ свое мсто Ахмеду, который шелъ пшкомъ, отыскивая дорогу между нагроможденными безпорядочно камнями. Рашидъ также скоро слзъ съ верблюда и шелъ, постоянно прислушиваясь, эта предосторожность сегодня не пугала меня, какъ въ ночь, а доставляла своего рода наслажденіе, было, по крайней мр, и что смотрть… такъ мы шли до полудня, когда жара достигла высшаго предла… хать между каменными стнами было совершенно невозможно, потому что ощущеніе, испытываемое нами, ршительно можно было сравнить съ ощущеніемъ отъ раскаленной печи. Да и видъ этихъ каменныхъ громадъ, потемнвшихъ и черныхъ мстами, такъ и напоминалъ закоптелыя и обожженныя стны печи. Вдругъ Рашидъ остановился и махнулъ рукою, давая знакъ Юз остановиться. Передній верблюдъ остановился подъ могучею рукою Юзы, другіе послдовали примру передового. Внезапная остановка вывела и меня имъ полусоннаго состоянія.— Эффенди,— произнесъ Рашидъ таинственно, подходя ко мн,— я слышу арабовъ пустыни, у нихъ много верблюдовъ, надо быть храбрымъ и приготовить наши ятаганы. Не хочетъ ли эффенди прислушаться? — Я сталъ напрягать свой уснувшій слухъ, и дйствительно не вдалек отъ насъ слышался топотъ идущаго каравана, я взглянулъ вопросительно на моихъ людей, какъ бы спрашивая у нихъ совта, что предпринять, потому что мой умъ не могъ работать вовсе. Рашидъ съ Ахмедомъ хладнокровно осматривали взводы ружей и револьверовъ, тогда какъ Юза, казалось, не обращалъ и вниманія на открытіе Рашида. Вс были безмолвны, кругомъ царило также мертвое безмолвіе, слышался только шумъ оправляемаго оружія, да порою доносившійся гулъ отъ приближающагося врага. Тутъ только мало-по-малу подъ подавляющимъ впечатлніемъ я вышелъ изъ состоянія нирваны, и предъ моими умственными очами открылся весь ужасъ нашего положенія. По примру моихъ кавасовъ, я осмотрлъ курки своей берданки и двухъ Вессоновскихъ револьверовъ и клинокъ турецкаго ятагана, хотя все это сдлалъ машинально безъ всякой въ тому нужды, просто потому, что ничего другого придумать не могъ. Не зная врага, трудно было и взвшивать шансы предстоящей встрчи, а быть можетъ, и борьбы, но Рашидъ съ Ахмедомъ, и особенно Юза были такъ хладнокровны, что нельзя было и думать, что мы идемъ на врага, обыкновенно безпощаднаго.— Не страшись ничего, эффенди,— началъ наконецъ Рашидъ посл долгаго молчнія,— Рашидъ знаетъ арабовъ пустыни, они трусливе степного волка и прожорливой гіены, Рашидъ поручился головою москову-консулу, что онъ доставитъ цлымъ въ Эль-Кудсъ (Іерусалимъ) благороднаго эффенди, и сдержитъ свое слово. Скоре умретъ Рашидъ, чмъ отдастъ арабамъ-разбойникамъ своего господина… Отдаленный выстрлъ прервалъ изліянія Рашида и, заставилъ меня вздрогнуть. Дло скоро начнется, подумалъ и нельзя отстать и мн отъ людей, которые ршаются умереть, защищая меня. Соннаго состоянія какъ не бывало, напротивъ, какая-то, мн невдомая нервная сила проходила по моему тлу и заставляла его, не смотря на страшную жажду и физическое утомленіе подъ подавляющимъ вліяніемъ полуденнаго зноя пустыни, кипть избыткомъ нервной энергіи. Но замолкъ отдаленный выстрлъ, отозвалось нсколько разъ гулкое эхо въ каменныхъ ущельяхъ Акабинскихъ альпъ и все опять замерло какъ и прежде, даже Рашидъ не слышалъ шума отъ приближающагося каравана. По знаку Ахмеда мы осторожно двинулись снова, удалой Ахмедъ пшкомъ шелъ впереди каравана, мы хали гуськомъ, отмривая узкую тропу полутора аршинными шагами верблюда. На одномъ поворот нависшая скала образовывала небольшую тнь, мы расположились подъ нею обдать. Не весела была наша полуденная стоянка всегда, а сегодня подъ подавляющимъ впечатлніемъ возможной встрчи съ врагами, которыхъ присутствіе мы уже чуяли невдалек, она была просто невыносимой, и я торопилъ своихъ спутниковъ садиться на верблюдовъ. Наскоро мы поли синайскихъ хлбцовъ съ оливами и съ козьимъ сыромъ, сть который заставляла только безъисходная нужда, закусили финиками и запили отвратительною теплою водою, и готовы были продолжать свой путь. Но недологъ былъ нашъ послобденный путь, мы и не думали, что прямо отъ стоянки мы торопимся идти на новую стоянку. По крайней мр, не успли мы еще сдлать часу пути, какъ вошли въ узкій дефилей, который выходилъ въ порядочную котловину, со всхъ сторонъ запертую горами. Едва мы вступили въ дефилей, какъ Ахмедъ, шедшій впереди всхъ, приложилъ руку ко лбу и, обращаясь во мн, хладнокровно заявилъ: — Эффенди можетъ увидть арабовъ пустыни, они отдыхаютъ тутъ недалеко, нашъ путь идетъ мимо нихъ. Эффенди не боится арабовъ, какъ левъ не боится волковъ.— Не смотря на такое утшеніе, длавшее мн большую честь, я невольно вздрогнулъ, когда бросилъ взглядъ на выходъ изъ дефилея. На противуположной сторон его сидли вокругъ старшины, благо какъ снгъ араба, около шести или семи десятковъ полуобнаженныхъ сыновъ пустыни.— Не усплъ я еще осмотрться, какъ верблюды наши, завидя своихъ собратій и предчувствуя долгій отдыхъ, прибавили шагу, и черезъ нсколько минутъ мы были недалеко отъ каравана дикихъ арабовъ. Къ удивленію своему при вид нсколькихъ десятковъ арабовъ, мирно сидвшему вокругъ своего шейха, сердце мое, сильно бившееся при первомъ взгляд на эту картину, начало успокоиваться и я скоре съ любопытствомъ, чмъ со страхомъ, разсматривалъ эту живописную группу полуобнаженныхъ людей. Ахмедъ, по прежнему шедшій впереди нашего каравана, приложилъ руку ко лбу и къ груди и первымъ привтствовалъ старшинъ. Старый шейхъ отвчалъ тмъ же, не приподнимаясь съ мста. Нсколько молодыхъ арабовъ встали, взяли свои кремневыя ружья и подошли къ намъ произнося привтствія. Мои люди усердно прикладывали руки во лбу и груди и бормотали восточныя привтствія на своемъ тарабарскомъ язык съ изысканною вжливостью. Старый шейхъ привсталъ, поддерживаемый двумя старшинами, и направился прямо ко мн. Его сдая длинная борода, блыя какъ снгъ брови, умное лицо съ выразительными глазами и ярко-блый бурнусъ и чалма длали его похожимъ на библейскихъ патріарховъ, почтеніе, окружавшее его, еще боле, увеличивало сходство.— Шейхъ арабовъ пустыни обращается къ теб, господинъ инглезъ,— такъ началъ свою рчь старецъ (Юза быстро переводилъ ее на ломанный французскій или, врне сказать, на смсь французскаго съ итальянскимъ),— желаетъ чтобы милосердый Аллахъ хранилъ твои дни и направилъ счастливо твой путь по пустын. Пусть и верблюды твои будутъ здравы и донесутъ тебя до Акаби, Эль-Халиля (Хевронъ) или Эль-Кудса (Іерусалимъ), куда ведетъ путь твой. Арабы пустыни просятъ тебя раздлить съ ними бдный ужинъ и провести ночь вокругъ братскаго костра.
Юза перевелъ ему мой отвтъ и согласіе остаться у братскаго востра на ночь въ самихъ изысканныхъ выраженіяхъ, и караванъ нашъ остановился. Нсколько арабовъ помогали моимъ спутникамъ разгружать верблюдовъ, а меня шеяхъ движеніемъ руки пригласилъ занять мсто около него. Юза въ качеств переводчика помстился около меня. Не смотря на то, что мн очень не хотлось проводить ночь среди арабовъ, которымъ намренія относительно насъ были неизвстны, темъ не мене вжливость, арабскій обычай и, наконецъ, любопытство взяло верхъ, и я тотчасъ же согласился на предложеніе шейха, обмнявшись предварительно взглядами со своими спутниками, изъявлявшими также полное согласіе. Старый шейхъ предложилъ мн наргиле и микроскопическую чашку кофе и началъ меня разспрашивать, кто я и куда, и зачмъ ду. Когда Юза сказалъ шейху, что я не инглезъ, а ‘паша московъ’, тогда арабы только переглянулись между собой въ недоумніи, а шейхъ приложа снова руку ко лбу и груди, произнесъ съ знаками всевозможнаго почтенія:
— Сыны мои не знаютъ ‘москововъ’, они и не слыхали о нихъ, но старый Сулейманъ былъ въ Стамбул, Искандеріи (Александрія) и видлъ москововъ, проклятый турокъ боится ихъ, потому что воины-московы были въ Стамбул, а ихъ султанъ-падишахъ великій одною рукою своею разогналъ воиновъ турецкихъ какъ трусливыхъ шакаловъ. Много хаджи (поклонникъ) москововъ идутъ черезъ пустыню къ Деиръ-ель-Муса (Синайскій монастырь), но ни одинъ московъ не былъ въ уади Цугерахъ, паша благородный съ сердцемъ львинымъ прошелъ первымъ пустыню Рамле и Джебель Эгъ-Тихъ, мои сыны два дня видли уже караванъ эффенди, но Аллахъ привелъ его къ нашему гостепріимству только сегодня. Старый шейхъ съуметъ принять его, хотя арабы пустыни и бдны, какъ безплодныя скалы Джебель Эгъ-Тиха.
Такъ говорилъ почтенный старецъ, а арабы слушали со вниманіемъ рчь своего шейха. Я поспшилъ черезъ Юзу благодарить и шейха, и все племя его за то радушіе, съ которымъ онъ принимаетъ нашъ караванъ, измученный блужданіемъ по пустын Рамле, и просить въ эту ночь гостепріимства. Въ самихъ изысканныхъ и вжливыхъ выраженіяхъ старый шейхъ общалъ вамъ сдлать все, что въ его слабыхъ силахъ. По приглашенію шейха вс мои люди расположились около меня, всмъ имъ было предложено также по чашк кофе и наргиле. Посл этого предварительнаго угощенія, къ продолженіе котораго шейхъ и еще одинъ старшина успли у насъ выспросить все, что касается до нашего путешествія, намъ былъ предложенъ ужинъ не роскошный, но довольно обильный. Хлбъ, оливы, зелень, финики и кофе составляли его. Мы ли не съ большимъ аппетитомъ, не смотря на то, что обдали плохо. Съ нами ли только шейхъ и другой старшина, прочіе арабы ужинали въ нкоторомъ отдаленіи. Посл ужина намъ предложили въ глиняномъ кувшин прекрасную свжую воду, и это послднее угощеніе было для насъ пріятне всего, потому что мы уже боля трехъ сутокъ не видли хорошей воды. Замтивъ, что вода намъ понравилась, шейхъ приказалъ подать еще, прибавивъ, чтобы мы пили ее не жаля, потому что источникъ не далеко. Ахмедь, узнавши о существованіи источника, котораго онъ даже онъ зналъ, удивлялся и выспрашивалъ у шейха мсто его нахожденія, на что послдній отвчалъ только молчаніемъ. Не раздляя любопытства Ахмеда, я тмъ не мене просилъ доставить мн лишній кувшинъ воды, намреваясь угостить себя и арабовъ русскимъ чаемъ. Не прошло и часу, какъ двое посланныхъ вернулись изъ горъ и принесли по кувшину прекрасной кристальной веды. Я просилъ развести огонекъ, просьба моя была живо исполнена, черезъ полчаса у насъ курился довольно порядочный костерокъ изъ навозу и сучьевъ, Богъ знаетъ откуда появившихся, и сухой травы. Юза, не впервые исполнявшій обязанность повара, быстро сварилъ на огоньк кипятокъ въ походномъ чайник, заварилъ чай и разлилъ въ кофейныя чашки. Я же предложилъ ихъ двумъ старшинамъ и арабамъ, ходившимъ за водой. Посл обычныхъ благодареній сыны пустыни испробовали по глотку русскаго калашниковскаго чаю и въ одинъ голосъ отвтили, что ‘джай московъ’ очень хорошъ. Медленно, смакуя каждый глотокъ, такъ сказать выполаскивая ротъ, оба шейха съ превеликимъ достоинствомъ выпили по первой чашк чаю. Когда я имъ предложилъ по второй, то они потеряли даже свое достоинство, обрадовавшись такому лестному предложенію со стороны ‘паши московъ’ (sic). Церемонія чаепитія сыновъ пустыни, причемъ успли сходить еще два раза за водою, въ дикомъ ущель Акабинскихъ альпъ на берегу Краснаго моря, происходила, такимъ образомъ, гораздо доле, чмъ въ любомъ московскомъ трактир. Было уже совершенно темно, когда поголовное чаепятіе арабовъ окончилось,— потому что я веллъ дать каждому арабу хотя по маленькой чашк ‘московскаго джая’. По окончаніи всей церемоніи мы были уже друзьями, шейхи, забывъ о своемъ достоинств, болтали съ нами, какъ бабы, особенно посл двухъ чашекъ вина, которыми я обязательно угостилъ обоихъ старшинъ, о другихъ арабахъ и говорить было нечего. Даже Рашидъ, досел какъ-то подозрительно все время посматривавшій на арабовъ, какъ бы опасаясь какого-нибудь коварства съ ихъ стороны, теперь пересталъ смотрть хмурою ночью и разболтался съ молодымъ рослымъ арабомъ, дружески предлагая другъ другу наргилэ, обходившій всю компанію по распоряженію шейха.
— Теперь, эффенди,— сказалъ онъ, обращаясь ко мн,— эти арабы намъ друзья, мы можемъ спокойно гостить у нихъ, пусть эффенди спитъ спокойно, Рашидъ все-таки будетъ не спать надъ эффенди.— Я давно уже потерялъ предубжденіе противъ арабовъ пустыни и смялся надъ тми предосторожностями, которыя мы предпринимали ране, но спать не могъ, уже потому, что компанія сидящихъ около костра была черезъ-чуръ весела. Было уже около десяти часовъ вечера, голубое небо заблистало тысячью звздъ. Горизонтъ со всхъ сторонъ замыкался темною зубчатою линіею горъ, ближайшія изъ которыхъ казались врзывающимися черною массою въ прозрачную синеву неба. Надъ нашими горами, какъ и на далекомъ свер, стояла большая медвдица. Невольно я устремилъ глаза съ темной земли въ синеву блистающаго неба и впивался взглядомъ въ его чарующую красоту. Старый шейхъ, какъ истый сынъ пустыни, любившій небо до обожанія, тотчасъ же замтилъ это и началъ поучать арабской астрономіи, которую я слушалъ съ большимъ усердіемъ, стараясь узнать хотя арабскія названія большихъ созвздій.— Вотъ въ тхъ семи звздахъ,— говорилъ онъ, указывая на большую медвдицу,— живетъ геній неба, Аллахъ отвелъ ему тамъ жилище, чтобы онъ наблюдалъ за землею. Съ земли жилище генія похоже на фигуру корабля пустыни, и сыны ея называютъ т семь звздъ верблюдомъ. Гляди, благородный эффенди, какъ вытянулъ впередъ свою шею небесный верблюдъ, не легко ему нести небеснаго генія… А вотъ тамъ горитъ яркою звздою глазъ небесной газели,— продолжалъ старикъ, направляя свой перстъ въ сторону Регула:— у той газели четыре дтеныша, смотри ихъ глазки глядятъ на мать. Рядомъ съ газелью свтится хищный глазъ шакала (Денебола), онъ стремится схватить своими зубами небеснаго козленка, но Аллахъ помстилъ на небо охотника араба, который не даетъ шакалу похититъ у матери дтеныша. (Небесный арабъ стараго шейха — наше созвздіе Двы).— Вотъ тутъ, эффенди,— продолжалъ старикъ, указывая на Лиру,— блестятъ глаза небесной красавицы (Вега и Денебъ), волоса которой усыпаны перлами (Геркулесъ). Выше красавицы Аллахъ помстилъ могучаго льва (Кассіопея), а ближе къ концу неба (горизонту) другого небеснаго верблюда, который служилъ пророку… Аллахъ да благословитъ его…— Подъ именемъ верблюда Магометова старый шейхъ подразумвалъ четыреугольникъ Пегаса и вмст и Андромеды и Персея.— По всему небу раскинулъ Аллахъ поясъ пророка, украшенный жемчужинами,— добавилъ старикъ, проводя рукой по направленію млечнаго пути и блестящихъ звздъ, свтящихся на немъ и возл него (Персей, Альдебаранъ, звзды Оріона и др.).— По обимъ сторонамъ святого пояса пророка Аллахъ поставилъ двухъ стражей, которые оберегаютъ его,— закончилъ шейхъ, указывая на блестящихъ, какъ алмазы, Прокіона и Сиріуса. Долго еще хотлъ трактовать старикъ о томъ, что видятъ арабы пустыни на небесномъ свод, какъ поэтическое чувство ихъ помщаетъ на небо чадъ земли и тмъ примиряетъ область таинственную, полную чудесъ, съ областью міра земного, населяя ихъ одинаковыми существами, но другой шейхъ прервалъ его изліянія.— Сулейманіе,— говорилъ омъ,— эффенди мудръ, какъ старцы земли его, онъ знаетъ, къ чему Аллахъ устроилъ и міръ, и звзды, и какъ называютъ ихъ арабы пустыни… Пусть лучше молодежь увеселитъ сердце нашего гостя музыкой и пляскою… Не правь ли я, отецъ мой?— Сулейманіе только кивнулъ головою въ знакъ своего согласія и затянулся душистымъ наргилэ. Не успли еще лопнуть пузырьки въ кальян Сулейманіе, какъ нсколько молодыхъ арабовъ встало, въ рукахъ у нихъ виднлись какіе-то инструменты, нчто среднее между флейтою и рожкомъ. Они обошли вокругъ костра трижды и заиграли вс вмст дикую мелодію. Оригинальные звуки съ какими-то невдомыми тонами, то страстно чарующіе, то заставляющіе вздраивать, то вжно пвучіе, то поражающіе своей дикой гармоніей, быстро слдовали одни за другими, не давая опомниться, не давая времени дать отчета ихъ невольному слушателю и цнителю. Съ четверть часа продолжалась эта музыка, краткое эхо отдавало по нсколько разъ звуки этой арабской мелодіи въ ущельяхъ Акабинскихъ альпъ и замирало по ту сторону ихъ отъ берега Краснаго моря. Окончилась музыка, и около двухъ десятковъ молодыхъ голосовъ затянуло арабскую псню, аккомпанируя ее мрно съ мотивами оригинальныхъ инструментовъ. Трудно сказать, что производитъ большее впечатлніе — дикая ли мелодія этой музыки, или, поражающіе ухо европейца мотивы арабскихъ псенъ, которыхъ гармоничность нердко переходитъ въ дисгармонію. Оригинальные исполнители этого концерта въ пустын, въ длинныхъ бурнусахъ съ навьюченными на головахъ шалями и тюрбанами, съ ятаганами за поясомъ и съ флейтами въ зубахъ, освщаемые слегка буроватымъ дымомъ скуднаго костерка, производили еще не меньшее впечатлніе, чмъ самый концертъ, а если прибавить къ этому грозныя декораціи въ вид замыкающей горной цпи съ силуэтами нагроможденныхъ безъ порядка скалъ, сотню верблюдовъ, груду оружія, двухъ сдовласыхъ шейховъ, погрузившихся въ сладкій кейфъ надъ едва дымящимся наргили, то, надо сознаться, что одно вполн гармонировало съ другимъ и мало того, взаимно дополняло другъ друга. Я сидлъ молча, любуясь веселыми сынами пустыни и наблюдая на всмъ, происходящимъ вокругъ меня. Еще съ полчаса продолжалось пніе, аккомпанируемое флейтами, мотивы его длались все диче и диче, одно время казалось, что слышишь не звуки человческаго голоса, а вой бури, завывающей въ каменныхъ ущельяхъ, наконецъ пніе приняло бурный порывистый характеръ, пвцы схватили другъ друга за руки и быстро закружились вокругъ востра, не переставая испускать дикіе гортанные звуки плясовой псни. Къ пляшущимъ скоро присоединялись и другіе, до сихъ поръ не принимавшіе участія въ общемъ веселіи, которые и образовали другой кругъ, также завертвшійся вокругъ костра. Нкоторые изъ пляшущихъ второго круга завертли обнаженными ятаганами, еще шибче завертлись концентрическіе круги пляшущихъ, еще заунывне полились мотивы, надрывающихъ уже душу, флейтъ, еще присоединились пляшущіе, и цлая буйная оргія началась… Я видалъ впервые такое нечеловческое бснованіе, пляска дервишей въ Каир и въ Нижнемъ Египт казалась мн дтскою въ сравненіи съ этими грандіозными танцами арабовъ Синайской пустыни,— такъ причудливо и вмст съ тмъ такъ дики были ихъ тлодвиженія, такъ безумно ихъ веселье, такъ нечеловчески звучали ихъ псни, повторяемыя въ утесахъ неприступныхъ горъ, поражающими душу мотивами. Передъ моими глазами сквозь буроватую дымку костра мелькали темныя фигуры пляшущихъ арабовъ, которые напоминали рой призраковъ въ Иванову ночь у заколдованнаго мста, но никакъ не живыхъ веселящихся людей, и въ противуположность этимъ быстро мельккающимъ тнямъ рядомъ съ ними вырисовывались силуэты двухъ, неподвижно сидящихъ, шейховъ, которые со своими наргилэ, казалось, составляли одно неодушевленное цлое. Пораженный дикою картиною, я не отрывалъ глазъ отъ этого зрлища и не замчалъ, какъ проходило время. Оглядвшись вокругъ, я увидлъ, что вс мои спутники спали, даже Рашидъ, общавшійся бодрствовать надо мною. Я не захотлъ будить его, потому что онъ не спалъ всю прошлую ночь, еще со вчерашняго вечера почуявъ близость арабовъ пустыни. Далеко за полночь продолжалось это бснованіе, уже костеръ и наргилэ шейховъ потухли, а арабы вертлись, безпрестанно смняясь, временемъ, казалось, ослабвали ихъ нервы, затихало на время и дикое пніе, и дикій аккомпаниментъ, но это только для того, чтобы начаться черезъ нсколько минутъ съ удвоенною силою. Наконецъ, видимо и они начали уставать, и старшій шейхъ рукою подалъ сигналъ въ окончанію оргіи. Какъ быстро она началась, такъ быстро и прекратилась, какъ только раздалось слабое, но повелительное слово шейха. Еще, ненадолго передъ тмъ бсновавшіеся арабы начали завертываться въ свои бурнусы и укладываться на песк, еще не успвшею охладиться посл зноя полуденнаго. Не смотря на сонъ, одолвавшій меня, я не ршался засыпать, пока спали мои спутники, и, завернувшись въ пальто, боролся всми силами съ дремотою. Не прошло и получаса, какъ смолкло все и, казалось, заснуло, какъ приподнялся мой Рашидъ и началъ бодрствованіе. Увидавъ его, я тотчасъ же закрылъ глаза и уснулъ богатырскимъ сномъ.
Я проснулся отъ страшнаго жара, весь въ поту, съ болью въ голов, нагртой даже косвенно падающими лучами утренняго солнца. Нсколько глотковъ свжей воды изъ невдомаго источника и умываніе освжили меня настолько, что я сталъ подумывать о выступленіи въ путь. Рашидъ и Ахмедъ видимо также торопились раздлаться съ гостепріимными арабами и поскоре перевалить за хребетъ, чтобы спуститься къ самому берегу Краснаго моря. Только Юза, казалось, хотлъ подоле остаться и поболтать съ разговорчивыми шейхами, съ которыми онъ бесдовалъ еще въ моментъ моего пробужденія. Посовтовавшись съ обоими тлохранителями, я приказалъ Юз благодарить шейховъ и племя за гостепріимство и предложить имъ небольшой посильный подарокъ, а кавасамъ веллъ начать сборы. Верблюды, боле привыкшіе къ голосу Юзы, плохо слушались Рашида и Ахмеда, которые въ свою очередь, желая показать, что и они могутъ быть верблюдовожатыми не хуже Юзы, хлопотали изо всхъ силъ то съ верблюдами, то съ багажемъ, нсколько арабовъ помогали имъ усердно. Я же наблюдалъ и за ходомъ переговоровъ Юзи съ шейхами, нсколько затянувшихся, и за нагрузкою верблюдовъ, бросая взгляды то на шейховъ, то на свой багажъ, я замтилъ, что одинъ изъ арабовъ, помогавшихъ Рашиду навьючивать корзины съ антропологическимъ матеріаломъ, который я везъ изъ-подъ Синая, полюбопытствовалъ взглянуть на ихъ содержимое и приподнялъ крышку одной изъ нихъ. Изъ туго набитой костями корзины тотчасъ же выпалъ одинъ черепъ къ ногамъ любопытнаго, который отъ страху выронилъ всю корзину и разсыпалъ ея содержимое. Суеврный и трусливый арабъ даже попятился, увидвъ боле десятка человческихъ череповъ. Его примру послдовали другіе, даже у Рашида и Ахмеда не хватило смлости собрать разсыпавшіеся черепа и сложить ихъ опять въ корзину, мн пришлось сдлать это самому. Разсыпка череповъ имла и другое важное значеніе. Едва старый шейхъ замтилъ, что одинъ изъ череповъ подкатился въ самымъ его ногамъ, какъ вскочилъ, словно ужаленный, и вс переговоры были кончены. Юза передалъ мн, что шейхи просили въ подарокъ по ружью или по револьверу, на чемъ долго и стояли, пока подкатившійся черепъ окончательно не смутилъ ихъ и не уврилъ въ моемъ сверхъестественномъ могуществ, что старался доказать Юза, убждая шейховъ не требовать у могучаго московскаго паши того, чего онъ имъ самъ не предлагаетъ. Когда дипломатическія затрудненія были кончены неожиданнымъ образомъ, насъ ничто не задерживало, и Юза быстро снарядилъ въ путь нашъ маленькій караванъ. Я подошелъ благодарить шейховъ еще разъ и приказалъ Юз передать имъ мою благодарность въ самыхъ изысканныхъ выраженіяхъ. Шейхи отвчали очень любезно, прося только оставить имъ на память отъ московскаго паши, хотя то маленькое страшное оружіе, которое я ношу на пояс. Я едва не разсмялся при этой просьб, такъ какъ страшное оружіе было не что иное какъ акушерскій циркуль, который я употреблялъ для краніометрическихъ измреній, и о которомъ Юза усплъ наговорить много ужаснаго, когда склонялъ шейховъ не раздражать московскаго паши неумстными требованіями. При помощи Юзы, я отвтилъ, что подарить этого оружія не могу никому, потому что безъ него я не могу перейти пустыню. Удивленію арабовъ не было границъ, и они съ благоговйнымъ ужасомъ разсматривали страшное оружіе, висвшее у меня на пояс вмст съ револьверомъ и ятаганомъ. Посл этой выходки, начались обыкновенныя восточныя утонченныя вжливости, прощанія, пожеланія и т. п., пока я, понукнувъ своего верблюда, не прекратилъ комедіи, разыгрываемой съ одной стороны почтенными шейхами, а съ другой моими людьми.
Караванъ нашъ тронулся, Ахмедъ по прежнему впереди всхъ, старые шейхи провожали насъ прикладываніемъ рукъ во лбу и груди по восточному обычаю, а десятка два молодыхъ арабовъ сопровождало насъ до входа въ дикое ущелье, съ котораго начался подъемъ въ гору. Верблюды едва ступали по узкой горной троп, заваленной огромными камнями, порой лежавшими поперегъ дороги, даже шага верблюда было недостаточно, чтобы перешагнуть ихъ, бдныя животныя тщательно обходили препятствія, буквально цпляясь ногами объ упоры, отчего балансированіе наше на верблюдахъ достигло самой высокой степени. Еще съ утра у меня болла голова подъ неотразимыми жгучими лучами солнца, отъ которыхъ не защищали ни густонамотанная вокругъ головы шаль, ни соломенная шляпа съ широчайшими полями, покрытая поверху еще платкомъ, теперь она заломила до того сильно, что я едва сидлъ на верблюд. Тошнота, тяжесть въ груди и безпрестанные толчки, скоро сдлали мое положеніе поистин страдальческимъ. Несмотря на то, что мы шли по горной тропинк, и съ обихъ сторонъ возвышались каменныя стны въ тысячу и боле футовъ вышиною, он не только не давали ни малйшей тни, но отражая отъ себя палящіе лучи полуденнаго солнца, какъ отъ раскаленной печи, только усиливали крайность нашего положенія. Блуждающимъ взоромъ я окинулъ своихъ спутниковъ, они, повидимому, несмотря на привычку, также страдали не мало, Рашидъ и Юза потеряли свои гордыя и ршительныя физіономіи и хали, понуривъ головы, одинъ Ахмедъ, нашъ вожатый, крпился. Балансированіе на верблюд на многихъ, садящихся въ первый разъ на горбъ корабля пустыни, производитъ въ первое же время впечатлніе морской качки и очень часто влечетъ припадки, похожіе на страданіе морскою болзнью. По вызд моемъ изъ Суэца цлый день я чувствовалъ приступы тошноты и головной боли, но съ тхъ поръ я уже дв недли находился въ пустын на верблюд и усплъ свыкнуться съ качкою. Но сегодня условія были такъ исключительны, качка была такъ утомительна, а физическія силы такъ ослабли отъ зноя, что я почувствовалъ снова уже знакомые приступы. Подъ угнетающимъ вліяніемъ всхъ этихъ условій, не видя конца сегодняшнему страданію, я потерялъ присутствіе духа, а съ нимъ и физическую твердость. Какъ и вчера, я впалъ въ то же сонное, почти безчувственное состояніе, въ которомъ для человка нтъ ничего поражающаго его чувства, онъ длается похожимъ на автомата… Но вчера я еще могъ мыслить, хотя немножко, и понимать кое-что изъ происходящаго, зато сегодня мн казалось, что у меня за черепною покрышкою налито было теплое масло, которое при каждомъ толчк ударяло то въ орбиты, то въ основаніе черепа. Это чувствованіе внутреннихъ ударовъ внутри головы было убійственно, и я былъ въ тяжеломъ, подавляющемъ самое дыханіе, кошмар. Неотвязчивыя глупыя идеи, преслдовавшія меня съ утра, при дальнйшемъ прилив крови въ голов, начали смняться чмъ-то неопредленнымъ, безконечнымъ, ярко-блистающимъ… Это было впечатлніе, производимое притокомъ крови къ мозгу, то неопредленное, невыразимое и подавляющее своею напряженностью ощущеніе, которое чувствуетъ человкъ, теряющій сознаніе… Что-то безконечное пурпурово-красное, переходящее въ голубовато-зеленый съ золотистыми искорками и быстро смнявшееся черною бездною, представлялось моимъ очамъ, созидалось моею мыслью, не работавшей уже правильно въ гиперемированномъ мозгу… Что было за тмъ, не знаю, но когда я очнулся и открылъ глаза, въ лицо мн пахнуло свжимъ втеркомъ, а караванъ спускался по довольно отлогому спуску.
— Эффенди былъ боленъ,— произнесъ Юза, хавшій позади меня,— и спалъ, а мы перешли торы Назба и сейчасъ увидимъ Красное море.
Тутъ только я понялъ, что со мною было, меня поразилъ легкій солнечный ударъ, отъ котораго я самъ оправился, едва пахнула струйка свжаго воздуха, когда мы начали спускаться. Мои арабы замтили мое положеніе, но привыкнувъ, вроятно, къ подобнаго рода случаямъ, не обратили должнаго вниманія, даже не полили лица бурдою, сохранявшеюся у васъ въ бурдюкахъ, не смотря на то, что, засыпая такимъ образомъ, можно перейти въ вчное успокоеніе. Я объяснилъ это арабамъ и веллъ имъ наблюдать за мною и, если случится что подобное снова, немедленно подать помощь, правила которой я имъ и сообщилъ. Удивительное вліяніе иметъ одна близость моря не только на человка, но и на животныхъ: даже верблюды, едва ступавшіе на подъем, несмотря на свои окровавленныя ноги, пошли быстре, когда на встрчу намъ подулъ свженькій втерокъ съ моря. Да и я, бывшій уже близко къ смерти съ полчаса тому назадъ, быстро оправился, какъ только удушливая атмосфера горныхъ ущелій смнилась свжимъ, слегка овлаженнымъ, воздухомъ, который несся съ восточнаго берега Синайскаго полуострова.
Еще два или три поворота и, загораживающая намъ видъ вдаль, каменная стна осталась въ сторон, а взглядъ, которому ничто уже не препятствовало, упалъ сразу на серебрящуюся поверхность Акабинскаго залива. Она была спокойна, и легкая зыбь только увеличивала ея прелесть. Весь заливъ казался похожъ боле на озеро, такъ какъ былъ замкнутъ со всхъ сторонъ. Удивительная чистота воздуха давала возможность хорошему глазу видть всю поверхность залива. Продолговатая, слегка расширяющаяся къ югу серебристая поверхность его, окаймленная темными берегами, замыкалась съ свера верхушками древнихъ Идумейскихъ горъ, у подножія которыхъ расположена ныншняя Акаба, древній Элаъ, и издревле кочевали Мадіанитяне, а съ юга, врзывающимся глубоко въ море, каменистымъ мысомъ Раа Фуртуко, котораго какъ бы естественнымъ продолженіемъ служили острова Тиранъ и Синоферъ, замыкавшіе заливъ къ югу. Съ востока берегъ залива составляли отроги Идумейскихъ и Аравійскихъ прибрежныхъ цпей, тогда какъ съ запада шла высокая въ дв и боле тысячъ футовъ зубчатая стна, среди которой мы и находились къ сверу отъ параллели уади Цугерахъ приблизительно тамъ, гд лежали библейскіе ‘гробы прихоти’. Мы вышли, какъ оказывается, туда, куда пришли и евреи, покинувъ горы Синая и Хорива, для ‘гробовъ прихоти’. Такъ какъ верблюды наши и мы сами были страшно изнурены горною дорогою, то мы ршились сдлать ночлегъ на самомъ берегу Краснаго моря, несмотря на то, что не пришли еще къ общанному Ахмедомъ источнику и пещер, наполненной костями, и что желаніе испить свжей воды длалось вопіющею потребностью. Мы продолжали еще осторожно спускаться, пока не подошли по довольно хорошему спуску въ самому берегу Акабинскаго залива. Вдругъ Ахмедъ, шедшій все время впереди, сперва вскрикнулъ отъ радости, потомъ отъ изумленія, причемъ черное облачко набжало на его обыкновенно спокойное лицо. — Эффенди, — началъ онъ страннымъ голосомъ, — источникъ близко, мы ошиблись немного въ пути, и потому Аллахъ направилъ наши глаза къ источнику, мы нашли, эффенди, и сладкую воду, и кости, мы зато нашли и еще арабовъ. Не хочетъ ли эффенди посмотрть? — На песчаной отмели дйствительно виднлось множество слдовъ и валялись остатки трапезы и костра, очевидно, недавняго происхожденія. Несмотря на видимое безпокойство Ахмеда, я на этотъ разъ не раздлялъ его, потому что на вчерашнемъ опыт убдился, что бояться арабовъ пустыни въ настоящее время даже четыремъ вооруженнымъ человкамъ нечего особенно, если имется извстная доза смлости, на которую мы всегда могли разсчитывать. Скоро, впрочемъ, и смущеніе Ахмеда разсялось, когда онъ замтилъ, что не было видно ни одного слда верблюда или лошади, а одни слды людскіе и что они не шли далеко по берегу ни въ одну сторону.— Эффенди, — тогда сказалъ Ахмедъ, — то не были арабы пустыни, то были арабы моря, они были здсь и ухали на лодкахъ, они здсь отдыхали и больше сюда не придутъ. Эффенди можетъ не безпокоиться.— Рашидъ, спрошенный о мнніи, также подтвердилъ слова своего товарища, хотя и продолжалъ внимательно осматривать слды. Верблюды были остановлены и разгружены, изъ ружей, пикъ и покрывалъ мы снарядили нчто въ род палатки, потому что я разсчитывалъ при обиліи воды и антропологическаго матеріала остановиться здсь на нсколько дней. Пока Ахмедъ съ Юзою устанавливали палатку, а Рашидъ изслдовалъ слды, я снявши съ себя оружіе и одежду, спшилъ окунуться въ прохладную морскую воду. Неизъяснимо сладко было перейти изъ палящей атмосферы воздуха въ живительную охлаждающую среду набгающихъ на берегъ волнъ и плавать въ морскомъ прибо, ударяющемся съ нкоторою силою о прибрежные камни, даже мои спутники-арабы не могли противустоять искушенію и начали раздваться, поборовъ восточное отвращеніе отъ общаго купанья. Сперва еще Ахмедъ предостерегалъ меня и своихъ товарищей не купаться въ Акабинскомъ залив, потому что въ вод его водятся страшныя морскія чудовища, которыя могутъ унести человка въ своихъ могучихъ зубахъ, но потомъ и самъ началъ разматывать свою голову. Не прошло и десяти минутъ, какъ вс мы уже плавали въ прохладной стихіи, не заботясь ни о страшныхъ молюскахъ, ни объ акулахъ Краснаго моря, ни о другихъ морскихъ чудовищахъ. Несмотря на сильную жажду и голодъ, какъ-то не хотлось выходить изъ воды, уже Юза вылзъ на берегъ и сталъ готовить закуску, а Ахмедъ съ кувшинами, искупавшись, пошелъ въ источнику, а я все сидлъ, погрузившись по шею въ воду, играя, какъ ребенокъ, съ блестящими золотистыми и серебристыми рыбками, которыя цлыми стаями плавали вокругъ меня. Не знаю, какъ долго бы еще я пробылъ въ вод, если бы по моей спин не скользнуло что-то, произведшее впечатлніе длиннаго извивающагося и скользкаго тла. Я вскочилъ, какъ ужаленный, и, обернувшись, увидлъ, что какое-то змеобразное животное завертлось вокругъ меня. Прозрачность воды позволяла видть мн его испещренную пятнами вожу, большую голову, украшенную какими-то странными придатками и широкіе плавники… Съ быстротою молніи я бросился въ берегу, и черезъ нсколько секундъ сидлъ уже на прибрежномъ камн, около подножія котораго лпилась цлая колонія морскихъ губокъ самыхъ разнообразнихъ цвтовъ. Какъ ни манила своею прохладою чудная голубая стихія, омывавшая своими волнами мои ноги, я не ршался боле ввриться ей, когда среди прелестей животнаго и растительнаго міра морской воды копошились отвратительныя чудовища… я теперь уже видлъ ихъ, разъ только удалось получить непріятное впечатлніе, я не сомнвался въ реальности ихъ существованія, эти маленькіе ракообразные, мягкотлые и морскіе паучки, копошившіеся въ живыхъ цвтахъ зоофитовъ и роскошныхъ водоросляхъ, казались мн чмъ-то ужаснымъ, хота я не могъ не знать изъ зоологіи ихъ безвредности. Сидя на камн, и забывъ, казалось, все остальное, я наблюдалъ этотъ прекрасный водный міръ, которымъ такъ богато Красное море, и чмъ боле я всматривался въ прозрачную глубину голубой среды, тмъ разнообразне становились обитатели водъ, тмъ роскошне и причудливе были ихъ формы. Безконечно разнообразною чередою появлялись все новыя существа, своею красотою затмвавшія самыя блестящія краски земли. Акалефы, радіомаріи, трубчатники, раковинчатые слизняки и множество другихъ животныхъ всякихъ зоологическихъ отрядовъ имли своихъ представителей въ этой чудной, живой, безпрестанно перемняющейся фантасмагоріи, которой роскошными декораціями служили подводныя части камней, облпленныя гирляндами губокъ, водорослей и зоофитовъ, морскіе анемоны, лиліи, астры и втви блыхъ и розовыхъ коралловъ составляли общій фонъ, гд на пробивающемся въ глубину сноп солнечныхъ лучей веселился блестящій чудный морской міръ. Долго я еще любовался невиданнымъ зрлищемъ, представившимся моимъ глазамъ въ прозрачной сред, которую только оттняли огромные подводные камни, уже Ахмедъ усплъ вернуться изъ ущелья съ двумя полными кувшинами води, уже Рашидъ давно, осмотрвъ слды, услся около Юзы, начавшаго готовить ‘джай’ изъ свжей воды, а я все сидлъ и любовался воднымъ міромъ. Солнце уже начинало садиться и поверхность Краснаго моря, освщенная лучами заката, дйствительно казалась красною, багряною, багроватость которой въ подножью береговыхъ скалъ переходила въ густой голубой цвтъ.
— Эффенди,— наконецъ началъ Рашидъ,— арабы моря были не одни, арабы моря — купцы съ живымъ товаромъ, Рашидъ нашелъ слды ногъ невольницъ на морскомъ песк. Эффенди можетъ самъ посмотрть.
Эта интересная новость вывела меня изъ апатіи, я побжалъ въ Рашиду, который дйствительно доказалъ свое предположеніе неоспоримымъ образомъ, на берегу въ одномъ мст виднлись отпечатки красивыхъ босыхъ ногъ и маленькихъ туфлей, не оставлявшихъ сомннія, что они принадлежали женщинамъ.— Но отчего, Рашидъ, это слды невольницъ, а не женъ арабовъ моря?— спросилъ я.
— Жены арабовъ не ходятъ за мужьями, въ ихъ палатк всегда найдется женская работа, жены арабовъ не пришли и не ушли бы моремъ, ихъ путь идетъ на верблюд, арабы Акабы большіе плуты, они любятъ живой товаръ, — отвчалъ Рашидъ увренно…
Итакъ до сихъ поръ невольничество или, врне сказать, продажа невольникомъ и особенно невольницъ существуетъ въ Африк даже на берегахъ Краснаго моря, такъ близко къ главамъ строгаго египетскаго правительства. Я не врилъ до сихъ поръ разсказамъ многихъ, что даже въ Каир можно купить себ хорошенькую невольницу, а въ Аравіи и очень легко, вс усилія филантроповъ всхъ европейскихъ націй не могли уничтожить этой постыдной торговли: въ Красномъ мор эта продажа не прекращалась, хотя тысячи судовъ всхъ націй, со времени прорытія Суэцкаго перешейка, бороздятъ его по всмъ направленіямъ. Сидя на ужиномъ и вкуснымъ чаемъ, я разспрашивалъ своихъ спутниковъ объ этой отвратительной торговл, и они мн разсказали много интереснаго. Оказывалось, что въ настоящее время въ торговл людьми продаются не невольники и невольницы-рабы, потому что рабство уничтожено и въ Египт, но матеріалъ для наполненія гаремовъ сластолюбивыхъ пашей, знающихъ и покровительствующихъ этой торговл. Контингентъ этотъ составляютъ евнухи и молодыя женщины, обыкновенно краденные, и только изрдка отдающіеся добровольно въ руки торговцевъ человческимъ мясомъ. Евнухи обыкновенно привозятся изъ Абиссиніи, гд до сихъ поръ обычай практикуется въ широкихъ размрахъ, не смотря на то, что аббиссинцы вс христіане. Въ Шоа, вокругъ Денбеа и вплоть до самого Адена можно нуждающемуся добыть себ евнуха, тамъ же можно купить и невольницу, но изъ черныхъ. Континтентъ евнуховъ составляютъ не только плнные и захваченные при разбойничьихъ набгахъ абиссинцевъ, но даже самые обитатели Габеша, еще съ малолтства попавшіеся въ руки подобнаго рода торговцевъ. Области, изъ которыхъ добываются невольницы, гораздо обширне, не смотря на уничтоженіе торговли невольниками, повсемстно въ Африк можно встрчать отдльные случаи продажи, особенно на западномъ берегу. Вс племена черныхъ доставляютъ хотя небольшой контингентъ рабынь, добываемыхъ при набгахъ и междоусобныхъ войнахъ. Черныя красавицы очень цнятся въ нкоторыхъ гаремахъ Египта и Малой Азіи, особенно изъ племени съ бархатистою черною кожею, въ гарем всесильнаго паши Каира мн самому пришлось видть {Во время перевозки гарема изъ Каира на загородныя дачи и виллы Александріи въ сопровожденіи цлаго десятка евнуховъ.} двухъ женъ изъ кафрянокъ — женщинъ весьма красивыхъ и изящныхъ. Въ продажу идутъ также въ большомъ количеств коптянки изъ Верхняго Египта и арабки различныхъ племенъ Аравіи. По словамъ Рашида, эти послднія попадаютъ въ руки торговцевъ различными нечистыми путями. Но всего интересне, что въ числ невольницъ, имющихся въ запас ‘арабовъ моря’, можно встртить грузиновъ, армянокъ, гречанокъ и евреекъ, которыя попадаютъ на суда женопродавцевъ совершенно непонятнымъ путемъ. По всей вроятности, ихъ крадутъ, какъ крали болгарскихъ и албанскихъ двушекъ дикіе башибузуки еще такъ недавно. Ахмедъ подтверждалъ это случаемъ изъ собственной его жизни, въ бытность его въ Газ (Палестина) арабы, пришедшіе съ нимъ въ одномъ караван, украли красавицу-еврейку и увезли ее въ пустыню за Эль-Аришъ, гд ихъ и слдъ простылъ. Стоитъ только добраться съ живымъ товаромъ къ берегу Краснаго моря, а тамъ всегда его можно сбыть очень выгодно. Восточный и западный берега Аравійскаго залива, западный, начиная отъ Джебель-Зафаране, а восточный почти отъ Акабы вплоть до самаго Бабъ-эль-Мандебскаго пролива, служатъ пристанищами этихъ торговцевъ. Въ дикихъ едва приступныхъ скалистыхъ и песчаныхъ берегахъ Акабинскаго залива ихъ особенно много, за мысомъ Раа-Фуртукомъ по западному берегу Аравіи, по словамъ Рашида, есть цлая станція женоторговцевъ, гд выборъ можетъ быть очень великъ. Туда отправляются иногда посланцы отъ египетскихъ и турецкихъ гаремовъ, вербующіе красавицъ, за которыхъ теперь платятъ бшеныя деньги. За одну арабку, по словамъ Рашида, купленную въ гаремъ хедива Мегмета, было заплачено около тысячи турецкихъ лиръ (по ныншнему курсу 9 р.), выше этой платы онъ не слыхалъ.
— Вотъ, эффенди,— вдругъ заговорилъ вдохновенно Ахмедъ, показывая пальцемъ на одинокую скалу, далеко врзывающуюся своею темною массою въ багрово-голубое море,— то камень Жемчужной Красавицы, здсь въ каменной трещин, какъ въ гробу, положена прекраснйшая въ мір двушка, она умерла на вершин той скалы отъ руки страшнаго мучителя Мусы. Эффенди не знаетъ ни Мусы, ни Жемчужной Красавицы, одинъ Ахмедъ слышалъ, какъ пли о нихъ вокругъ шатровъ своихъ арабы пустыни.— Я просилъ Ахмеда разсказать объ этомъ страшномъ геро пустыни и его прекрасной жертв, Рашидъ и Юза поддержали меня.
— Муса этотъ, эффенди, — началъ видимо польщенный Ахмедъ, — былъ великій шейхъ Акабинскихъ арабовъ, вся пустыня отъ Раа-Мухамеда (южная оконечность Синайскаго полуострова) до Бахръ-Лута (Мертвое море) знала шейха Мусу и повиновалась ему. Никто лучше шейха не зналъ пустыни, никто не стрлялъ дальше его, никто не былъ такъ силенъ, какъ Муса, никто не былъ такъ мудръ, какъ Муса. Караваны боялись ходить по пустыни, гд зоркій глазъ Мусы не пропускалъ ни одной птицы, не только что верблюда, купцы и хаджи не ходили прежнею дорогою, вс избгали Мусы и шли черезъ Эль-Аришъ и Лебгемъ, а не черезъ Акабу. Но нашелся храбрецъ, который не побоялся Мусы и пришелъ за его головою въ самую пустыню Рамле и Терубина, гд стояли верблюды Мусы на пути хаджи {Надо замтить, что черезъ середину Синайскаго полуострова идетъ такъ называемой путь хаджей, т.е. поклонниковъ въ Мекку, изъ Каира путь этотъ идетъ черезъ Акабу, по разсказу Ахмеда караваны, избгая нападенія Мусы, шли не дорогою хаджей, а обходили ее, придерживаясь берега Средиземнаго моря.}. То былъ грекъ изъ Берита (Бейруть), славный капудане, онъ общалъ изловить Мусу и повсить голову его сушиться на воротахъ своего города. Съ капудане былъ цлый караванъ египетскихъ солдатъ. Муса не побоялся капудане, не ушелъ въ гори Джебель-эль-Тиха, не угналъ верблюдовъ въ пустыню Рамле, а самъ вышелъ сразиться съ врагами. Страшно бились воины капудане съ воинами пустыни, ихъ ружья были лучше ружей Мусы, ихъ было больше, чмъ арабовъ Мусы, и великій шейхъ попалъ живымъ въ руки врага, когда его воины легли вокругъ раненнаго вождя. Страшно наругался надъ Мусою греческій капудане, онъ отрзалъ у него уши и носъ и, привязавъ къ хвосту верблюда, тащилъ шейха много дней по горамъ и по пустынямъ, наконецъ, караванъ ихъ вышелъ сюда въ скал, которая еще не видала Жемчужной Красавицы. Тутъ капудане остановился и повеллъ взвести Мусу на эту гору, раздть и бить курбашами (толстый ременный бичъ), пока тло не отстанетъ отъ костей, а потомъ отрубить ему голову. Тло же его привязать въ верхушк горы, чтобы арабы пустыни могли видть всегда кости своего шейха. Солдаты исполнили волю капудане, они били Мусу, пока не показались кости, но едва отошли отъ него, чтобы, отдохнувъ, отрубить ему голову, великій шейхъ бросился, избитый, въ море со скалы. Капудане и воины его удивились смлости шейха и отправились домой, не думая, чтобы страшный Муса могъ спастись. Но Аллахъ сохранилъ Мусу для мести, онъ спасся чуднымъ образомъ, спрятавшись между камнями на берегу моря, гд прожилъ три дня, питаясь морскими животными, и оправился. Едва онъ былъ въ состояніи взобраться на скалу, какъ вползъ на мсто моего истязанія и поклялся страшною клятвою — костями своего дда отомстить мучителю-капудане. Пять лтъ не могъ отомстить своему оскорбителю Муса, но онъ былъ непреклоненъ въ своей мести. Узнавъ, что капудане живетъ въ Берит, Муса отправился въ Газу, гд жилъ его другъ, разсказалъ ему свое горе и они вмст пустились на маленькой лодк въ море къ Бериту. Долго плыли они по бурному морю, но Муса ради мести вынесъ все и, выйдя на берегъ у Берита, благодарилъ Аллаха. Не трудно было отыскать домъ капудане, но самого капудане не было, въ Берит оставалась только его мать и красавица-дочь. Муса ршилъ дождаться возвращенія капудане и злобно посматривалъ на его дочь, высматривая, какъ левъ, свою добычу. Долго ожидалъ Муса, но пришло, наконецъ, извстіе, что капудане палъ въ битв съ турками, сражаясь за своихъ друзей. Тогда Муса ршилъ свою месть перенести на дочь капудане — Жемчужную Красавицу. такъ называли ее люди, любуясь на ея чудную красоту, темные, какъ глаза газели, очи, ея стройный, какъ пальма пустыни, станъ и ея роскошные волосы, унизанные чудными жемчужинами, которые досталъ съ морского дна ея храбрый отецъ. Темною ночью Муса прокрался въ домъ капудане, когда спалъ весь городъ, тихонько пробрался въ спальню молодой красавицы, заткнулъ ей ротъ кускомъ своего бурнуса, обмоталъ ея голову своимъ поясомъ и осторожно вынесъ ее полумертвую отъ страха изъ дому, пронесъ черезъ весь городъ въ своихъ могучихъ объятіяхъ, дотащилъ до морского берега, гд дожидался на лодк его другъ, и отправился съ своею плнницею въ море. Страшную месть задумалъ Муса, но никому не сказалъ объ ней. Страшно билась Жемчужная Красавица и на лодк въ мор, и на верблюд въ пустын, когда свирпый Муса везъ ее въ берегу Краснаго моря черезъ всю пустыню Синая къ той скал, на которой пострадалъ самъ отъ жестокой руки капудане. Никто, кром друга, не зналъ пока о Жемчужной Красавиц, но когда Муса прибылъ въ берегу Акабинскаго залива съ своею жертвою, онъ созвалъ вс племена, ему подчиненныя, чтобы показать имъ, какъ онъ уметъ мстить за себя. Въ ужас собирались сыны пустыни отъ Далекаго Керака (становище арабовъ къ востоку отъ Мертваго моря) до горъ Джебель-Турфа (которыми оканчивается Синайскій полуостровъ) по приказанію страшнаго изуродованнаго шейха, и не зная, что будетъ, со страхомъ смотрли то на страшное лицо Мусы, то на сіяющее красотою лицо плнной Жемчужной Красавицы. Когда собрались вс, Муса разсказалъ имъ о своей мести и о томъ, какъ онъ добылъ дочь капудане. Потомъ онъ взялъ на руки свою плнницу и понесъ на вершину горы, двое арабовъ помогали ему. Поставивъ Жемчужную Красавицу на то мсто, гд пролилась его кровь отъ руки капудаве, Муса ршилъ пролить неповинную кровь дочери капудане, чтобы ея кровь, смшавшись съ его собственною кровью, затушила огонь мести. Страшенъ былъ Муса въ эти минуты, онъ сказалъ о своемъ ршеніи Жемчужной Красавиц и та, рыдая, упала безъ чувствъ на холодный камень. Сердце Мусы не дрогнуло при этомъ, арабы же, окружавшіе Мусу, трепетали. Муса снялъ вс одежды съ лежавшей красавицы, онъ оставилъ только дорогія жемчужины, блиставшія въ ея роскошныхъ черныхъ волосахъ, и золотыя украшенія на ше, рукахъ и ногахъ своей плнницы. Въ такомъ вид онъ веллъ поднять ее и показать народу, несчастная Жемчужная Красавица была все время безъ чувствъ, но когда при вид ея дивной красоты, ея роскошнаго тла, черныхъ украшенныхъ драгоцннйшими перлами моря волосъ, раздался въ толп голосъ сожалнія къ неповинной жертв и негодованія въ Мус, она открыла свои прекрасные глаза, чтобы не открывать ихъ на вки. Взглядъ этихъ огненныхъ глазъ обжегъ Мусу, проснулось ли при этомъ состраданіе или другое чувство въ дивной, трепещущей на его рукахъ, красавиц, но поднятая рука съ курбашемъ не могла опуститься… Нсколько минутъ простоялъ Муса, пожирая глазами свою жертву, наконецъ, поборовъ свое чувство, онъ опустилъ курбашъ, но ударъ его палъ на мертвое тло… Красавица была мертва… Месть Мусы не могла совершиться. Надъ обнаженнымъ трупомъ не могъ наругаться и Муса. Въ отчаяніи онъ бросился въ бушующее море со скалы и разбился… Аллахъ не хранилъ его на этотъ разъ. Въ ужас арабы смотрли то на обрызганные кровью Мусы прибрежные камни, то на прекрасное тло мертвой красавицы, замученной безвинно страшнымъ мучителемъ. Въ каменной трещин схоронили тло ея арабы пустыни, прозвали скалу ту именемъ несчастной двушки и разнесли далеко въ свои шатры псни о Жемчужной Красавиц. Старый дервишъ, умолявшій Аллаха на этой гор три года, видлъ не разъ въ часъ полночный, какъ блая тнь Жемчужной Красавицы поднималась легкимъ облакомъ изъ дикаго ущелья и медленно проносилась надъ тою горою, она подплывала къ обрыву, гд свергнулся Муса, и наклоняла воздушную свою голову, какъ бы ища своего мучителя въ волнахъ бушующаго моря, и, наконецъ, исчезала, возвращаясь къ своему каменному гробу…
Такъ говорилъ Ахмедъ и поникъ головою, какъ бы задумавшись надъ участью погибшей красавицы, Рашидъ и Юза,— вс, живо находившіеся подъ прекраснымъ разсказомъ Ахмеда, не могли сказать ни слова. Вдругъ Рашидъ, указывая пальцемъ на вершину горы Жемчужной Красавицы, прервалъ наше молчаніе, съ ужасомъ произнося:
— Эффенди не видитъ разв, что Жемчужная Красавица пришла смотрть внизъ на море и искать Мусу? Вотъ она нагибаетъ голову, тихо качается и поднимается все выше и выше. Смотри, эффенди…
Я смотрлъ и безъ того уже, насколько могъ внимательно, на бловатую тнь въ вид легкаго облачка, качавшуюся въ ущельяхъ поэтической горы. Вс мои спутники были въ ужас. Темнота, уже наступившая, пока мы разговаривали за ужиномъ и за кружками ‘джаю’ и легкій лунный свтъ, прорывавшійся сквозь дымку легкихъ облаковъ, а главное, поэтическое настроеніе дйствительно позволяло принять столбъ ночныхъ испаренія за воздушный образъ незримой Жемчужной Красавицы. Я не хотлъ разрушать поэтическое настроеніе моихъ спутниковъ дйствительностью, да это было бы и напрасно, потому что посл разсказа Ахмеда никто не поврилъ бы моимъ словамъ, что дивный образъ воздушной красавицы не что иное, какъ столбъ испареній отъ какого-нибудь невдомаго источника… Долго мы еще сидли молча, какъ бы боясь нарушить всеобщую тишину, царившую и на мор, и на суш въ пустын. Рябившаяся поверхность Краснаго моря блистала теперь другимъ сіяніемъ, фосфорически-зеленоватымъ, то не былъ ослпительный блескъ отражающей солнечный свтъ поверхности, то было мягкое, ласкающее глазъ сіяніе, съ которымъ такъ гармонировала и насквозь пронизанная луннымъ свтомъ атмосфера и, причудливыми формами врзывавшаяся въ синеву неба, зубчатая линія Акабинскихъ альпъ, черныя подножія которыхъ замыкали блистающую, какъ расплавленное серебро, поверхность едва колышущагося моря. Было уже довольно поздно, когда мы заснули, зарывшись на половину въ прибрежномъ сыроватомъ песк.
Эту ночь мы провели покойне, чмъ прежнія, пріятная свжесть, производимая близостью воды, еще боле длала пріятнымъ наше успокоеніе, такъ что мы поднялись на другой день часовъ около 7 утра вполн бодрые и укрпленные ночнымъ отдыхомъ. Когда я проснулся въ первый разъ, вс еще спали, свинцово-голубая вода залива слегка колыхалась, тамъ и сямъ, прорзываясь изъ-за верхушекъ скалъ, скользили по ея поверхности какъ бы украдкою лучи еще не палящаго солнца. Всматриваясь въ водное пространство, я замтилъ, что далеко къ югу у самаго острова Тирана показались два или три паруса, которые вскор же и скрылись. Не обративъ на это вниманія, я завернулся снова и заснулъ, чтобы проснуться, когда мои спутники готовы были завтракать. Ахмедъ уже принесъ воды, а Юза сварилъ и чаю и бурды, которую онъ величалъ супомъ, въ которой смшаны были образчики всхъ нашихъ незатйливыхъ състныхъ продуктовъ, начиная отъ оливъ и кончая подболткою изъ краснаго вина. Во время завтрака я сообщилъ своимъ арабамъ о виднныхъ мною утромъ парусахъ, что было принято имъ съ большимъ интересомъ. Такъ какъ мы ршили этотъ день провести на этой же стоянк, то Рашидъ взялся пройтись по берегу и посмотрть на судами, если таковыя окажутся, тогда какъ мы съ Ахмедомъ пойдемъ разыскивать таинственную пещеру съ костями, о которой я уже давно мечталъ. Закусивши, мы раздлились: Рашидъ пошелъ взбираться на вручи и на гребни горъ, мы съ Ахмедомъ пошли въ ущелья, а Юза остался при верблюдахъ. Рашидъ скоро исчезъ за выступомъ скалы, какъ только мы вошли въ ущелье, ведущее, по словамъ Ахмеда, кружнымъ путемъ снова въ уади Цугерахъ. Ущелье это было до того диво, что мой глазъ, уже привыкшій видть ужасныя по своей дикости мста, тмъ не мене поражался на каждомъ шагу. Мстами мы шли по узкой тропинк фута въ 1 1/2 шириною, отъ которой шелъ крутой обрывъ, образующій стну каменной трещины въ нсколько саженей шириною и нсколько сотенъ футовъ глубиною. Голова даже начала у меня кружиться отъ головоломнаго пути, продолжавшагося безъ малаго около получасу. Наша тропиночка потомъ вдругъ какъ бы обрывалась, начала перескакивать, и мы черезъ нсколько переходовъ должны были остановиться у каменной стны, преграждавшей намъ дорогу, изъ небольшой трещины ея, журча, падала небольшая, но сильная струйка кристальной воды, той самой, которою насъ сегодня и вчера подчивалъ Ахмедъ. Я съ жадностью приложилъ губы свои и пилъ ртомъ и пригоршнями драгоцнную прохладную влагу. Напившись до сыта, я долго еще не могъ оторваться отъ этого прелестнаго, при всей его дикости, источника, изъ темной гранитной скалы, безжизненной, какъ и все вокругъ, вытекала сильная хотя и небольшая струйка воды и орошала безплодный камень, протачивая его день изо дня и отбрасывая вокругъ мельчайшія водяныя частицы. И вотъ, отъ союза ихъ съ каменистою почвою выросло нсколько зеленыхъ стебельковъ горнаго трубчатника съ блдно-розовыми цвтами и колонія мелкой травы, зеленющей изумрудными отпрысками. Окончательно оживляла этотъ дикій журчащій уголокъ небольшая изящная песчанаго цвта птичка, вчно танцующая вокругъ падающей воды, какъ и наша оляпка. Грустно, хотя и мелодично щебеча, она взлетла при вашемъ приближеніи и, свъ на выступъ, выдающейся надъ ручейкомъ каменной скалы, зачирикала грустную псенку, которая звонко раздавалась и тонула въ одуряющей мертвой тишин пустыни… Я стоялъ, любовался, словно замеръ на мст… Ахмедъ поторопилъ меня.— Эффенди,— сказалъ онъ,— долженъ взбираться на этотъ камень, а тамъ и кости,— добавилъ онъ, ложась плашмя на полусферическій камень и стараясь вскарабкаться на него при помощи всего своего туловища. Черезъ минуту Ахмедъ былъ уже на камн, а черезъ дв и я послдовалъ его примру. Мы сдлали еще нсколько шаговъ, и передъ нашими глазами открылась длинная съ неширокимъ входомъ пещера. Ахмедъ остановился передъ зіяющимъ входомъ съ видомъ страха и сталъ пятиться назадъ, подойдя поближе къ пещер, я замтилъ причину ужаса Ахмеда, недалеко отъ входа въ нее виднлся въ темнот цлый человческій скелетъ, а вокругъ его валялось много разбросанныхъ костей. Мы зажгли дв свчи, я подошелъ въ самому входу въ пещеру и выстрлилъ туда изъ револьвера изъ предосторожности, чтобы выгнать оттуда гіену или шакала, которые часто забираются въ такія естественныя берлоги. Но въ такой мертвой пустын предосторожность эта была почти лишнею, пещера наполнилась дымомъ, звукъ выстрла гулко раздался въ каменныхъ сводахъ, раза три или четыре отразившись, и замеръ въ каменной громад. Скорчившись, я пролзъ во входъ пещеры, пригласилъ Ахмеда слдовать за мною, но суеврный арабъ дрожалъ отъ страху, слыша трескъ человческихъ костей, попираемыхъ моею ногою. Еще нсколько шаговъ, и пещера стала высока, я могъ свободно выпрямиться, при тускломъ свт свчей, слабо горвшихъ въ удушливой атмосфер, наполненной еще клубами порохового дыма, можно было разсмотрть ея внутреннее устройство. То дйствительно была огромная расщелина скалы, образовавшаяся отъ вулканическаго удара, и надъ которой вовсе не работало искусство. Слабый свтъ свчей терялся въ этой колоссальной расщелин какъ въ огромномъ темномъ пространств, освщая только ближайшіе выступы стнъ. Я началъ осматривать дно пещеры, и она поразила меня огромнымъ богатствомъ остатковъ доисторической эпохи. Все каменистое дно было усяно массою костей и остатками кострищъ, углями, обожженными камнями. Я собиралъ эти кости и въ удивленію своему замчалъ, что не все это были кости человческія, большинство было отъ различныхъ животныхъ. Судя по нсколькимъ орудіямъ каменнаго вка, можно было сказать, что пещера служила жилищемъ цлой семьи людей первобытной культуры, слды которыхъ были несомннны. Цлый день я ршился посвятить разбору этой рдкой находки, и потому, забывъ и о Красномъ мор, и о торговцахъ живымъ товаромъ, заслъ въ пещеру, погрузившись въ разборъ разнообразнаго матеріала. Сплыли дв свчи, зажжены были другія. Ахмедъ принесъ мн туда и обдъ, за нимъ пришелъ и Рашидъ посмотрть на мои занятія, но, увидвъ кости вокругъ меня, отошелъ въ смущеніи и удалился на становище, а я все сидлъ и сидлъ въ душной пещер. Не буду здсь описывать того, что я добылъ изъ этой пещеры Эль-Назбъ (Судьбы), какъ ее поэтически называлъ Ахмедъ,— это дло спеціальнаго очерка, скажу только, что это былъ одинъ изъ полезнйшихъ дней, проведенныхъ мною въ пустын.
Солнце было уже довольно близко въ закату, когда я, разогнувъ спину посл долгой работы, окончилъ свое описаніе и разборъ матеріаловъ. Ахмедъ, уже привыкшій въ виду человческихъ костей, помогалъ мн укладывать нкоторыя находки въ походную корзину. Въ послдній разъ я освтилъ всю пещеру, которую, быть можетъ, съ тхъ поръ какъ обитатели каменнаго вка, троглодиты Синайскихъ горъ, заснули вчнымъ сномъ подъ этими каменными сводами, никто изъ людей не посщалъ. Любопытныхъ туристовъ нтъ въ Синайской пустын, ученыхъ изслдователей можно пересчитать по пальцамъ, а суеврные арабы съ трепетомъ и благоговніемъ обходятъ эту пещеру Судебъ, гд груда человческихъ костей подтверждаетъ имъ слова корана, что ‘страшною костью станетъ красота человческая, черною ямою станетъ чудный глазъ красавицы’… Тусклый свтъ наплывшей свчи освщалъ уходящую, казалось, въ безконечность темноту, играя на мозаичныхъ поверхностяхъ, тамъ и сямъ вкрапленныхъ въ темный дикій камень, густой полный звукъ отъ нашихъ движеній замиралъ гд-то вверху. Мы вышли изъ пещеры и начали обратный путь, неся на плечахъ, при помощи ружья, служившаго вмсто шеста, довольно полную корзину. Благодаря этой тяжести, переходъ нашъ продолжался боле часу.
Спустившись съ послдней крутизны и выйдя изъ ущелья къ нашему становищу, мы съ удивленіемъ замтили, что Рашидъ и Юза, стоя на боковомъ выступ скалы, висвшей надъ нашимъ становищемъ, всматривались внимательно въ морскую даль. Увидавъ насъ, они замахали руками и Рашидъ поспшилъ сообщить намъ, что они видятъ дв лодки съ парусами, которыя приближаются къ намъ. Это извстіе заставило насъ поскоре сбросить свою тяжесть и вскарабкаться на скалу, чтобы вмст съ нашими спутниками наблюдать приближеніе судовъ, очевидно направлявшихся прямо въ нашу сторону.
— Это, эффенди, арабы моря,— заявилъ ршительно Рашідк —это мирные купцы,они везутъ невольницъ,— добавилъ омъ, югда уввдлъ, что я посматривалъ на свои револьверы.— Рашидъ видхть, что ихъ немного. Всего десять арабовъ на двухъ лодкахъ и четыре невольницы… Эффенди видитъ ихъ хорошо?..
Не смотря на то, что я усиленно старался всмотрться вдаль и напрягалъ все свое зрніе, не смотря даже на удивительную чистоту и прозрачность воздуха надъ синайскою пустынею, я не могъ различать людей на боле чмъ двухверстномъ разстояніи, но зная глазъ Рашида, врилъ ему вполн, хотя Юза и Ахмедъ видимо не довряли словамъ товарища. Черезъ нсколько минутъ дйствительно подтвердились слова Рашида, на лодкахъ было ровно десять гребцовъ, среди которыхъ можно было ясно различить четыре, закутанныя въ блыхъ чадрахъ, фигуры. Рашидъ обвелъ гордо глазами сомнвавшихся и началъ спускаться, мы послдовали его примру. Установивъ свои пожитки въ углу, образуемомъ двумя сходящимися каменными громадами, мы, стоя, ожидали прибытія торговцевъ человческимъ мясомъ. Съ лодокъ начали длать какіе-то знаки руками и кусками матеріи, на которые мои люди отвчали тмъ же. Оказывалось, арабы моря спрашивали насъ, позволимъ ли мы имъ остановиться на занятомъ нами берегу, и не купитъ ли господинъ у нихъ хорошенькихъ рабынь. Они узнали издалека, что на берегу остановился путешественникъ, котораго они приняли за пашу или посланца, пріхавшаго высмотрть товаръ. Безъ моего вдома, Юза съ Рашидомъ не только разршили имъ высадку, но даже подали имъ надежду, что господинъ ихъ желаетъ купить невольницъ. Благодаря своимъ арабамъ, я, такимъ образомъ, не вдая того, былъ въ глазахъ торговцевъ и самихъ несчастныхъ женщинъ въ продолженіе нсколькихъ часовъ любителемъ этого товара. Не смотря на то, я былъ потомъ очень благодаренъ Юз и Рашиду, что они своею выходкою, безъ моего вдома, дали мн возможность присмотрться вполн къ характеру продажи женщинъ, что въ настоящее время удается рдко видть европейцу и чего я прямо позволить бы не могъ. Когда приблизились об лодки къ первымъ прибрежнымъ камнямъ, два молодыхъ и сильныхъ араба выскочили изъ лодки и, идя по горло въ вод, потащили лодки, убравшія уже паруса, къ берегу. Черезъ нсколько минутъ, при усиленной помощи остальныхъ, также выскочившихъ въ воду, об лодки были на половину вытащены на берегъ. Старйшій изъ арабовъ съ длинною съ просдью бородою едва вышелъ на берегъ, какъ направился во мн и произнесъ обычное арабское привтствіе, въ которомъ меня называлъ и благороднымъ пашою, и орломъ степнымъ, и львомъ пустыни, и неустрашимымъ вождемъ. Юза отвчалъ за меня, разбавляя свое привтствіе цвтистыми оборотами и хвастнею, въ которой, какъ и всегда, выставлялъ меня такъ высоко, какъ только могъ. Не понимая хорошо по-арабски, я долженъ былъ безучастно слушать все то, что изволилъ приврать Юза (а на этотъ разъ онъ навралъ цлый коробъ) и отъ нечего длать разсматривалъ лицо предводителя работорговцевъ. Это было лицо отъявленнаго негодяя и мошенника, несмотря на почтенную сдину, хищный лукавый взглядъ его такъ и бгалъ во вс стороны, орлиный крючковатый носъ поминутно касался вчно поднимающейся нижней губы, углы рта какъ-то судорожно подергивались, черты лица постоянно перемнялись, все тло было въ постоянномъ движеніи. Когда окончились предварительные переговоры, предводитель отошедъ въ своему каравану и веллъ устроивать становище. Мигомъ была натянута палатка изъ нсколькихъ кусковъ полотна, вытащены полинявшіе ковры и подушки, натащено всякой всячины, а потомъ началась выгрузка живого товару. Бдныя женщины едва поднялись съ лодокъ при помощи дюжихъ молодцовъ и, поддерживаемыя съ двухъ сторонъ, сошли тихо на берегъ и побрели въ палатку, гд тотчасъ и скрылись. Я усплъ только разсмотрть, что одна изъ нихъ была совершенно черна, одна довольно бла, а дв остальныхъ смуглаго арабскаго цвта съ большими черными глазами. Вс он были закутаны въ блыхъ чадрахъ, а на лицахъ носили еще покрывало изъ тонкаго шелка съ подвязкою на лбу, по образцу египетскихъ женщинъ. Когда невольницы были помщены, ихъ господа услись вокругъ палатки и начали готовить себ ужинъ, не обращая на насъ никакого вниманія, одинъ предводитель снова подошелъ къ намъ и, по приглашенію нашему, подслъ къ огоньку, который затеплилъ Юза, чтобы заварить чаю. Сперва онъ сидлъ молча, но, когда одинъ изъ арабовъ его принесъ наргилэ, то онъ, предложивъ его мн, началъ вести искусную рчь, которую Юза при всемъ своемъ усердіи не могъ хорошо перевести. Услыхавъ же, что мы говоримъ по-французски, предводитель тотчасъ пересталъ говорить по-арабски и обратился прямо ко мн, довольно порядочно, по крайней мр понятно, объясняясь по-французски. Разговоръ нашъ пошелъ тогда быстре и сталъ до того оживленъ, что я не замчалъ даже, что прошло слишкомъ полтора часа, какъ торговецъ гостилъ у нашего костра, попивая мой чай и покуривая наргилэ изъ своего расписного кальяна. Разговоръ, разумется, касался спеціальности моего собесдника, но онъ такъ искусно велъ его, что я не могъ вывдать ничего новаго о его ремесл, о способ добыванія и сбыт человческаго товара, но за то много наслышался разсказовъ о красот его невольницъ, которыхъ онъ достаетъ съ большимъ трудомъ, рискуя собственною жизнью, и о томъ, какъ подчасъ дорого платятъ ему за красавицъ турецкіе и египетскіе паши. Все это, разумется, велось къ тому, чтобы и съ меня заломить ужасную цну,когда я стану торговать себ одну изъ красавицъ, какъ онъ наивно предполагалъ. Когда вс его розсказни о прелестяхъ земныхъ гурій, сидящихъ въ его палатк, были недостаточны для того, чтобы подбить меня на покупку, такъ какъ я только слушалъ, не вставляя ни одного лишняго слова, кром вопросовъ, не подавая ни малйшаго желанія торговаться, то хитрый арабъ началъ бить на чувственную струну самымъ безцеремоннымъ образомъ. Онъ сталъ разсказывать такія скабрезности, сопровождая ихъ различными поясненіями при помощи тлодвиженій, что я принужденъ былъ отогнать его отъ костра, но для негордаго торговца человческимъ тломъ это ничего не значило. Какъ оказалось впослдствіи, Юза, хваставшій постоянно не въ мру, особенно когда нужно было возвеличить меня, а со мною и себя лично, столько наговорилъ о неизмримомъ богатств москова-паши, что корыстолюбивый арабъ ршился, во что бы то ни стало, всучить мн одну изъ невольницъ. Предполагая, что мое упорство зависитъ только отъ скупости, онъ сталъ продлывать возмутительныя невозможныя вещи, въ реальность которыхъ трудно даже было бы поврить, если бы мн не привелось ихъ видть собственными глазами. Первымъ дломъ, онъ началъ съ того, что заставилъ своихъ невольницъ выйти изъ палатки и пть. Бдныя женщины повиновались тирану, потому что довольно толстый курбашъ въ его рук доказывалъ, что хозяинъ ихъ не любитъ шутить. Он вышли изъ палатки, сняли свои покрывала, по приказанію, и начали пть визгливую арабскую псню, которую хозяинъ обязательно переводилъ на французскій языкъ. Содержаніе ея было до того отвратительно, что я сталъ требовать, чтобы пніе было прекращено, если хозяинъ станетъ заставлять пть своихъ невольницъ такія вещи, которыя вынуждаютъ краснть даже постороннихъ. Мое требованіе было уважено, и пошлая пародія смнилась пвучею арабскою шансонеткою, гд описывались восторги горячей любви, изсушающей сердце человка какъ палящіе лучи солнца сушатъ траву. Какъ ни старались несчастныя, но эти псни плись сквозь слезы и походили скоре на отчаянный вопль, а не псни любви. Горько и стыдно становилось за человка, который заставляетъ себ подобныхъ играть эту ужасную шутовскую роль. Бдныя рабыни наконецъ окончили и долгимъ грустнымъ, какъ бы укоризненнымъ взглядомъ поглядли на насъ, я не могъ выдержать этого ихъ взгляда и поспшилъ опустить глаза. Хозяинъ тогда спшилъ подойти ко мн и началъ расхваливать снова прелести своихъ невольницъ, которыя робко поглядывали то на меня, то на своего тирана, думая, что ршается ихъ участь, мн казалось даже, что въ ихъ взорахъ виднлась горькая просьба облегчить ихъ судьбу, насколько то возможно. Еще грустне и обидне стало у меня на душ, такъ какъ единственною возможностью облегченія несчастныхъ было внушить ихъ у тирана, на что у меня не хватило бы средствъ, если бы даже я и ршился на это. Съ болью на сердц, я на этотъ разъ отказалъ хозяину, уже начинавшему формальное предложеніе, говоря, что европейцы не покупаютъ женщинъ и что торговля людьми запрещена повсюду, какъ ему должно быть извстно. Продавецъ состроилъ отвратительную полуулыбку и язвительно замтилъ, что ‘европейцу не мшаетъ пріобрсти себ хорошенькую рабыню, когда представится случай’.
— Посмотри, эффенди, вс он красавицы на подборъ, Юзефъ — старый торговецъ женщинами и уметъ угодить благороднымъ пашамъ.
Произнося это, онъ далъ знавъ рукою, и невольницы открыли свои лица. Я невольно взглянулъ на эти безжизненныя лица рабынь, какъ я ихъ себ представлялъ по образцамъ гаремницъ, и былъ пораженъ наоборотъ глубокимъ выраженіемъ, лежавшимъ на ихъ страдальческихъ, истомленныхъ горемъ и оскорбленіями лицахъ, Старшею изъ нихъ казалась на видъ негритянка. Обыкновенный негритянскій типъ съ извстными губами и носомъ не длалъ ее особенно красивою, но красивые глаза, продолговатое лицо и гладкіе длинные волосы, не свойственные черному племени, и нжная бархатистая черноватаго матоваго цвта кожа выкупали этотъ недостатокъ, а стройная талія и красивыя плечи придавали ей видъ хорошо сформированной женщины. Она не была настоящею негритянкою, а была скоре изъ племени ландниговъ или іолофовъ, приближающагося къ арабамъ. Дв другихъ были еще несовершеннолтнія, но довольно развитыя въ физическомъ отношеніи, арабки. Бронзоватаго цвта лица ихъ съ черными искрящимися глазами, съ миндалевиднымъ разрзомъ и длинными черными рсницами, такъ были похожи одно на другое, что об казались сестрами. Правильный арабскій типъ съ чудными глазами и тонкимъ орлинымъ носомъ, красивымъ ртомъ, маленькими ушами длали ихъ настоящими красавицами, еслибы не поражала ихъ значительная даже для арабокъ худоба и страдальческое выраженіе ихъ молодыхъ прелестныхъ лицъ. Совершенно въ иномъ вкус была четвертая рабыня, которую торговецъ величалъ ‘Розой Пустыни’ и которая держалась какъ-то особнякомъ отъ другихъ, даже нсколько независимо отъ хозяина. Она достойна была своего названія, потому что это была дйствительно роскошная женщина. Блое, чистое съ правильными чертами лицо, не загорвшее, но съ какимъ-то матовымъ оттнкомъ, высокій лобъ, окаймленный блестящими черными волосами, огненный взглядъ, свойственный женщинамъ юга, красивыя губи и роскошныя формы — такова была Роза Пустыни, которою торговецъ видимо дорожился боле, чмъ всми остальными. Юзефъ замтилъ, что Роза Пустыни произвела на меня сильное впечатлніе, такъ какъ я долго не могъ оторвать глазъ съ ея прекраснаго, правильнаго, даже неискаженнаго душевными страданіями липа и потому поспшилъ предложить обратить на нее еще большее вниманіе.
— Эффенди, смотри на Розу Пустыни,— заговорилъ онъ съ отвратительною улыбкою,— какъ она прекрасна… Старый Юзефъ не видалъ женщины роскошне Розы Пустыни, она будетъ красотою твоего гарема, благородный паша московскій, поврь — она стоитъ золотого мста…
— Отстань отъ меня, Юзефъ,— отвчалъ я,— мы европейцы не покупаемъ женщинъ, и никогда не купимъ, не смй мн и предлагать своей Розы Пустыни, она свободна какъ и ты, откуда у тебя право продавать этихъ бдныхъ женщинъ?
— Эффенди молодъ, онъ пріхалъ изъ далекой страны московской, онъ не знаетъ правъ арабовъ моря,— возражалъ Юзефъ:— он достались мн не легко, я купилъ ихъ своею кровью, и за свою кровь хочу получить золото… Свою кровь, эффенди, и свой трудъ я имю право продавать…
Отвратительно, но логично звучали слова стараго торговца и я поспшилъ отойти къ своимъ верблюдамъ, чтобы вырваться отъ навязываній Юзефа. Обернувшись, я увидлъ, что Роза Пустыни смотрла на меня своими огненными глазами. Я взялъ двухстволку Ахмеда и сталъ взбираться на скалу, чтобы уйти подальше отъ своего становища, чтобы не видть этихъ несчастныхъ невольницъ, смотрвшихъ на меня, какъ на своего покупателя и избавителя отъ позорной участи,— служить показнымъ товаромъ. Бодро я шелъ по трудной горной тропинк впередъ, думая заглушить въ своемъ сердц непріятное и щемящее чувство, но солнце уже закатывалось, позолачивая только верхушки акабинскихъ альпъ, подножіе которыхъ и море до западной окраины, гд играли еще лучи заката, были темны, и я поспшилъ воротиться. Юза долженъ былъ уже приготовить закусить.
Когда я подошелъ въ своему становищу, было уже довольно темно, невольницы были въ палатк, въ которой горлъ огонь. Мои арабы приготовлялись къ ночлегу, а арабы тоже улеглись вокругъ палатки Юзефа, который былъ въ шатр рабынь. Не усплъ я еще закусить, какъ поле палатки поднялось, и изъ нея вышелъ Юзефъ, направлявшійся во мн. Надо замтить, что въ мое отсутствіе шатеръ невольницъ былъ перенесемъ поближе въ нашему становищу, такъ что можно было даже отъ нашего востра слышать шопотъ несчастныхъ женщинъ. Юзефъ, подойдя во мн, остановился, приложилъ руку ко лбу и груди по восточному обычаю и началъ:
— Эффенди благородный, Роза Пустыни желаетъ видть тебя, она можетъ говорить съ тобою, старый Юзефъ не помшаетъ.
Я глядлъ на Юзефа, не зная, чего отъ меня хочетъ торговецъ и эта Роза Пустыни, первымъ моимъ предположеніемъ было, что они сговорились между собою для какой-нибудь низкой цли, вторымъ — пришло любопытство узнать, что можетъ быть общаго между мною и красавицею-рабынею. Я всталъ и молча пошелъ къ палатк невольницы, Юзефъ поднялъ полу и опустилъ ее за мною. Я очутился въ таинственномъ полусвт ночника, мерцавшаго какимъ-то прерывающимся блескомъ, при слабомъ освщеніи котораго я замтилъ четырехъ несчастныхъ женщинъ, полулежащихъ на подушкахъ въ дыму курящагося наргилэ, вс он были украшены золотыми вещами, а въ роскошныхъ волосахъ Розы Пустыни были вплетены толстыя нити жемчуга, надо сознаться, она была дйствительно очень хороша и этой обстановк, въ этомъ одяніи… она казалась какимъ-то неземнымъ существомъ, наядою или сиреною Краснаго моря. Невольно я остановился, пораженный такимъ чуднымъ видніемъ въ глуши Аравійской пустыни, и первыя мгновенія не понималъ, гд я и что со мною происходитъ. Мн припомнился разсказъ Ахмеда и я невольно сравнилъ лежавшую передо мною рабыню съ Жемчужной Красавицей арабскаго миа, а гнуснаго торговца — съ лихимъ мстителемъ пустыни — страшнымъ Мусой.
— Эффенди благородный, купи меня въ свой гаремъ,— вдругъ произнесла Роза Пустыни, по-французски, полувставая и протягивая впередъ свои полныя матовой близны руки съ золотыми кольцами, и на огненныхъ глазахъ ея показались слезы. Она опустилась снова на подушку и, закрывъ руками глаза, заговорила что-то на непонятномъ для меня язык.
Я стоялъ и глядлъ на плачущую женщину, все еще не давая себ полнаго отчета въ томъ, что со мною происходитъ, она представлялась мн то настоящею красавицей, о которой говорятъ арабскія сказки, то коварной сиреной, завлекающей и свои сти неопытныхъ, то глубоко несчастной, выставляемой на позоръ женщиной. Послднее взяло верхъ, и я перенесся быстро изъ міра сказочнаго въ міръ горькой дйствительности, въ страну восточнаго деспотизма, страну презрнія человка… Мн стало горько, грустно, тяжело и я поспшилъ войти въ палатки. Я понялъ, что несчастная Роза Пустыни не умла говорить по-французски, что она была научена гнуснымъ своимъ хозяиномъ произнести фразу, значенія которой не понимала, и что она была глубоко несчастна.
Юзефъ и не думалъ удерживать меня, когда я рванулъ полы шатра невольницъ и быстрыми нервными шагами пошелъ въ своему становищу. Мои люди даже привстали, когда я бросился на разостланное походное пальто съ видомъ глубокой усталости и сталъ крпко закутываться въ него… Но сонъ былъ далеко отъ меня. Видннаго было слишкомъ много для того, чтобы спокойно уснуть. Едва я прилегъ, Ахмедъ привсталъ и началъ свое бодрствованіе, онъ чередовался по два раза въ ночь съ Рашидомъ и Юзою. Что я перечувствовалъ въ эту безсонную ночь, трудно описать, ощущенія были слишкомъ разнообразны, слишкомъ сложны, чтобы поддаваться анализу.
Едва забрежжился свтъ, какъ я уже торопилъ Ахмеда и Юзу въ дорогу. Наскоро мы подкрпили свои силы и начали собираться въ путь. Юзефъ, разбуженный нашими приготовленіями, сперва не зналъ, въ чемъ дло, увидавъ же, что мы готовимся выступать, еще разъ приступилъ съ предложеніями, на этотъ разъ ясно формулированными.
— За Розу Пустыни, благородный эффенди, дай только шесть сотъ лиръ, она и будетъ твоею рабою, за дочерей пустыни я прошу всего по три сотни, а черную двушку уступлю на дв съ половиною. Не жалй золота, эффенди, только у Акаби ты можешь теперь купить хорошенькую женщину.
Я оттолкнулъ Юзефа рукою, когда онъ сталъ удерживать меня, а Юза торопилъ верблюдовъ подняться, едва я усплъ уссться. Караванъ нашъ тронулся впередъ, оставивъ за собою шатеръ съ невольницами, десятокъ арабовъ-торговцевъ и стараго Юзефа, бсновавшагося отъ невыгорвшаго дла и потерявшаго, благодаря Юз, цлый день пути изъ-за меня. Мы направились по горнымъ кручамъ, придерживаясь берега Акабинскаго залива, и скоро оставили далеко становище женопродавцевъ. Я вдохнулъ свободне бальзамическій воздухъ пустыни и моря, сожаля о встрч, которая отравила для меня слдующіе дни пути.
Весь тотъ день мы шли неутомимо по горнимъ тропамъ надъ самымъ Краснымъ моремъ, благодаря запасу свжей води, взятой изъ колодца у Пещеры Судебъ и не успвшей еще испортиться, а также близости моря, освжавшаго насъ пріятнымъ бризомъ, нашъ шестнадцатичасовой переходъ былъ довольно сносенъ, мы были бодры. Два раза въ тотъ день мы останавливались, чтобы погрузиться въ соленыя волны прибоя и посбирать рдкихъ раковинъ, которыми такъ богато Красное море. Надо было удивляться тому разнообразію и чудной красот, какую представляютъ эти истинные перлы моря, самыя причудливыя форми, самые яркіе цвта, разнообразныхъ и нжныхъ оттнковъ, съ чуднымъ блескомъ и жемчужною игрою, поражаютъ даже въ мертвомъ состояніи, той же красоты, которую представляютъ эти цвты моря въ своей родной стихіи, оживленные присутствіемъ живыхъ существъ, не суждено видть человческому глазу. Я до того увлекся сборомъ раковинъ, коралловъ разнообразныхъ цвтовъ, зоофитовъ, морскихъ звздъ, что едва могъ оторваться посл купанья отъ этого занятія, чтобы начать трястись снова на своемъ верблюд. Къ вечеру, почти къ самому закату солнца посл долгаго и утомительнаго перехода, мы, наконецъ, остановились на ночлегъ около дикаго ущелья у подножья Терабина, которое составляетъ естественный выходъ къ Красному морю изъ треугольнаго пространства Рамдейской пустыни (образуемаго Джебель-этъ-Тихо и Терабиномъ съ свера, Акабинскою цпью съ востока и съ возвышенностями Уади Цугерахъ съ юга). Черезъ это ущелье пролегаетъ и обыкновенный путь отъ Синая въ Акабы черезъ степь Рамле, тогда какъ мы шли, благодаря Ахмеду, по пути, которымъ не прошелъ ни одинъ европеецъ. Дорогу каравановъ черезъ ущелье Эль-Тапсъ {Имени ущелья Эль-Тапсъ нтъ на картахъ Робинзона и другихъ путешественниковъ.}, какъ его называлъ Ахмедъ, у самаго нашего привала обозначали высохшіе и поблвшіе на солнц остовы павшихъ верблюдовъ: это указывало, что переходъ черезъ Рамле очень тяжелъ, хотя и гораздо короче нашего окружнаго пути. Мсто, выбранное нами для ночевки, было одно изъ поразительнйшихъ по дикой и суровой красот окружающей обстановки. Со всхъ сторонъ огромныя, поднимающіяся выше 2000 фут. горы, спереди чудный Акабинскій заливъ, замыкаемый на далекомъ горизонт съ востока синющею цпью Аравійскихъ возвышенностей, а сзади, между дикими громадами, извивающееся причудливо, мрачное ущелье Эль-Тапса, загроможденное разбросанными камнями и усянное блющими остовами. Въ эту ночь мы были свидтелями прекраснаго небеснаго явленія — обильнаго паденія звздъ. Въ продолженіе боле получаса, то и дло бороздили прекрасное небо блестящіе метеоры во всхъ направленіяхъ, нкоторые изъ нихъ, исчезая въ безпредльномъ пространств, оставляли въ голубой атмосфер яркіе серебристые слды, терявшіе свою фосфоричность, казалось, только отъ немерцающаго блеска другихъ боле яркихъ метеоритовъ. Въ воздух было тихо, не чувствовалось даже берегового бриза, земля, казалось, спала, какъ спитъ пустыня всегда, одно небо въ ту ночь жило своею особенною таинственною жизнью, блестящіе метеоры, какъ облачные духи, то вдругъ появлялись изъ голубого пространства своими серебристыми тлами, то вдругъ пропадали безслдно, какъ бы утопая въ безпредльности. Было что-то потрясающее душу въ этой игр метеоритовъ, но временамъ изумленному уму казалось, что присутствуешь гд-то вн земной сферы, откуда можно было наблюдать систему вселенной, какъ предъ ослпленными очами проносятся, по предвчно начертаннымъ орбитамъ, цлые міры, едва доступные созерцанію человческому. Къ полночи прекратилось волшебное видніе, посл полночи уснули мы, какъ убитые, въ дикомъ ущельи Эль-Тапса рядомъ съ остовами верблюдовъ и людей, заснувшихъ вчнымъ сномъ въ мертвой пустын.
Мы проснулись не рано на другой день, потому что меня разбудило собственно солнце, начавшее немилосердно палить мой обнаженный затылокъ. Еще два дня пути оставалось до Акабы и пути не легкаго, не смотря на то, что теперь нашъ путь пойдетъ не по горнымъ кручамъ, а по самому берегу Краснаго моря у подножья Акабинскихъ альпъ. Трудность пути зависла главнымъ образомъ отъ того, что у насъ начиналъ уже чувствоваться недостатокъ и въ безъ того уже отвратительно скудной и наскучившей до омерзнія пищ, а также потому, что у насъ не было совершенно чистой воды. Взятая изъ колодца Судебъ, вода уже начинала въ бурдюкахъ превращаться въ отвратительную теплую бурду, которая могла служить только прекраснымъ рвотнымъ, но никакъ не освжающимъ и не укрпляющимъ напиткомъ. При такихъ условіяхъ надо было идти еще по крайней мр два дня, не говоря о могущихъ встртиться задержкахъ. Ахмедъ, впрочемъ, уврялъ, что воды этой хватитъ еще дня на четыре, а провизіи при разумной экономіи дня на три, такъ что мы могли отправляться смло, надясь достигнуть Акаби, не умеревъ ни съ голоду, ни съ жажды, хотя и потерпвъ вс нужды и лишенія, обусловливаемыя отвратительною пищею и скверною вонючею водою. Мы снялись съ сегодняшняго ночлега довольно въ худомъ расположеніи духа, такъ какъ путь на верблюд по пустын начиналъ уже наскучивать при вашихъ условіяхъ. Не имя достаточныхъ средствъ и надясь на свою выносливость, я не запасся необходимыми припасами изъ Суэца и принужденъ былъ питаться тмъ, что забралъ изъ Синайскаго монастыря. Меня предупреждали, что рискованно будетъ идти черезъ пустыню въ іюн мсяц при страшныхъ тропическихъ жарахъ безъ достаточной провизіи съ тремя вооруженными проводниками. Предостереженія были не напрасны, мы пострадали ужасно отъ недостатка пищи и питья, я вынесъ легкую лихорадку и солнечный ударъ до Синая, воспаленіе соединительной оболочки глазъ (conjuctivitis) отъ ослпляющаго блеска песковъ пустыни, и другой солнечный ударъ посл Сивая до Акаби и третій впослдствіи на пути изъ Акаби въ Эль-Аришу. Переходъ черезъ пустыню понадорвалъ мое здоровье и вообще, такъ что я прибылъ въ Іерусалимъ страшно изнуренный и обезсиленный {Только благодаря любезности генеральнаго консула В. . Кожевникова, принявшаго на себя заботы обо мн какъ о родномъ, я былъ обязавъ тому, что возстановлены были мои истощенныя силы.}. Денъ этотъ былъ одинъ изъ тяжелйшихъ во время всего перехода, потому что страданія мои были чрезвычайны, и я бросался въ морю, сгарая желаніемъ освжить свой языкъ хотя каплею прохладной не вонючей води. Ни да, ни зда не шли на умъ, я мучился, а не жилъ въ тотъ день, качаясь почти безъ сознанія на горб верблюда, не давая себ яснаго отчета въ томъ, что происходитъ вокругъ, для меня безслднымъ остался почти весь путь отъ ущелья Эль-Тапса почти до самой Акаби. Помню только, что мы шли все у подножья горъ, почти у самаго морского берега, что порою волны Акабинскаго залива лизали ноги нашихъ верблюдовъ, что, я безсознательно глядя вокругъ, видлъ только голыя скалы сперва Терабина, а потомъ отроговъ Эль-Тиха, и тихое море у своихъ ногъ, и голубое небо надъ головою. Большаго не припомню, даже характеръ береговыхъ скалъ и почвы берега не удержался въ моей памяти, такъ что когда я писалъ эти строки, то усиленно старался припомнить, по какой почв мы шли отъ Эль-Тапса до Акаби. Даже мои выносливые арабы потеряли свою энергію, еще Рашидъ, бодре всхъ насъ хавшій на своемъ верблюд, походилъ на прежняго гордаго коваса, но за то Ахмедъ и особенно Юза сидли на горбахъ, какъ мокрыя курицы. Не будь дорога такъ проста, потому что мы хали все время по берегу залива, никуда не сворачивая, мы непремнно бы заблудились, такъ какъ ни Ахмедъ, ни Юза — присяжные проводники — не могли уже исполнять своихъ обязанностей. Дорогу нашу теперь довольно часто обозначали высокіе, поблвшіе на солнц, остовы верблюдовъ, а иногда и людей, прежде пострадавшихъ и погибшихъ въ пустын, эти ужасные знаки служили для насъ и вхами, указывавшими путь, и страшными memento more. Не будь у насъ подъ бокомъ освжающихъ волнъ Краснаго моря, мы едва ли бы выбрались изъ пустыни, я, по крайней мр, обязанъ своимъ спасеніемъ единственно частому купанью въ морскомъ прибо. Едва закружится голова и застучитъ въ вискахъ, едва мысли начинаютъ путаться и переходить въ страшный кошемаръ, какъ я кричалъ, чтобы караванъ останавливался, едва ступая ногами, я сходилъ съ верблюда, срывалъ съ себя одежды и бросался въ голубыя волны, не думая ни о какихъ морскихъ чудовищахъ. Только благодаря этому освжающему купанью, я предохранялъ себя отъ пораженія солнечнымъ ударомъ, который былъ бы смертеленъ для меня въ тогдашнемъ обезсиленномъ состояніи. Какъ мы дохали въ тотъ день до ночлега, я не могу представить теперь, помню только, что, когда разгружены были верблюды и мы улеглись уже безъ ужина и чаю на свои плащи, и холоднымъ ночнымъ воздухомъ пахнуло на насъ съ моря, то мы словно ожили. Въ ту ночь стало до того свжть, что мы даже начали зябнуть, это было якоремъ спасенія для меня. Едва я почувствовалъ, что кожа моя начала энергически работать подъ знакомымъ намъ, сверякамъ, дйствіемъ легкаго холодка, какъ я оправился до того, что снова сталъ бодрымъ, веселымъ и ощутилъ потребность ды. Оправились и мои арабы, но этихъ дтей пустыни пугалъ ночной холодъ, и они дрогли до непріятнаго ощущенія. Согрться же имъ было нечмъ, потому что у насъ было нечмъ разложить костра. Поли въ сухомятку черстваго синайскаго хлба, оливъ, начинавшихъ горькнуть, козьяго сыру и, запивши бурдою, и улеглись спать снова и заснули сномъ праведниковъ.
Проснувшись на другой день и чувствуя себя довольно бодрымъ, я началъ оріентироваться на счетъ нашего географическаго положенія. По всмъ даннымъ мы находились на параллели свернаго отрога Джебеля-эль-Тиха въ томъ мст, гд приморская цпь наиболе отходитъ отъ берега Акабинскаго залива. Въ этомъ мст Джебель-эль-Тиха съ приморскими горами образуетъ горный узелъ, который обозначается нсколькими возвышающимися пиками. По разсчетамъ Юзы и Ахмеда, а также по моимъ вычисленіямъ, мы должны были быть, если не въ ночи, то на другое утро въ Акаб. Это надежда оживила насъ и мы бодро выступили въ путь. Но этой бодрости хватило намъ не надолго, мы еще ране полудня погрузились въ ту же апатію, въ какой были во весь вчерашній день. Та же безучастность ко всему, тоже холодное равнодушіе, та же мучительная подавленность когда ничего не желаешь, ничего не чувствуешь, ничего не мыслишь, когда погружаешься въ забытье, въ нирвану. Быть можетъ, мои спутники и не доходили до такого состоянія, но я былъ погруженъ въ него всмъ своимъ существомъ такъ мы хали часовъ до 4-хъ пополудни, не думая ни объ отдых, ни о чемъ вообще, безучастно только поглядывая вокругъ то на море, къ сверу съуживающееся длиннымъ языкомъ, то на скалы, каменною стною стоявшія на всемъ пути вашемъ слва, и покачиваясь на верблюдахъ, которые, видимо, послдніе два дня ослабли до того, что едва волочили ноги. Я не думаю, чтобы мы въ послдніе дни длали по обычныхъ пяти верстъ въ часъ, не смотря на то, что животные наши были не особенно нагружены. Въ Акаб мы надялись отдохнуть, запастись провизіей и силами на новый переходъ черезъ пустыню, къ Акаб относились вс наши стремленія и пожеланія, какъ къ конечному пункту настоящихъ страданій, хотя до конца было еще очень далеко. Но и Акабы, казалось, не такъ легко было достигнуть, вотъ уже почти два дня мы идемъ отъ Эль-Тапса по дорог врной, караванной, по которой нельзя заблудиться, благодаря блющимъ тамъ и сямъ костякамъ верблюдовъ, а оконечности Акабинскаго залива, гд стоитъ Акаба, не видать, къ сверу длинный язычекъ залива по прежнему оканчивается какъ-то неопредленно, какъ будто синеватая дымка подернула весь горизонтъ, а такъ не кончается пустыня… Грустныя мысли пали опять въ голову, и безъ того уже поразстроенную не мало, неужели намъ не дойти къ утру до Акаби, думалось мн, и казалось съ этою думою отлетала послдняя надежда на выходъ изъ мертвой пустыни, оставалось готовиться въ тому, чтобы остаться въ пустын на вки… Я замчалъ, что и арабы мои сдлались грустные, какъ я, и Юза погонялъ верблюдовъ, хорошо понимая, что мы не придемъ въ Акабу скоро, такъ какъ животныя измучены и не могутъ идти по прежнему ходко. Но вотъ Рашидъ поднялся немного на горбъ верблюда и сталъ всматриваться въ даль пустыннаго берега, мы вс послдовали его примру, оживившись нсколько надеждою увидть желанную цль. Ничего, однако, кром чернаго пятна, какъ будто двигающагося, на горизонт не замчалось, на это пятно были устремлены наши усталые взоры, и, казалось, оно росло въ размрахъ и подвигалось въ нашу сторону.
— Эффенди,— вдругъ ршительно произнесъ Рашидъ, обратившись ко мн, и глаза его загорлись огнемъ,— то видно арабы пустыни. Рашидъ съуметъ умереть за эффеиди, если будетъ нужда, но пусть не боится, эффенди, арабы пустыни — трусливые шакалы.
Непріятно прозвучали для меня слова Рашида, видимо, возбужденнаго своимъ открытіемъ, хотя, судя по прежнему опыту, нечего было опасаться встрчи съ сынами пустыни. Непріятное чувство перешло наконецъ въ настоящій страхъ, когда я замтилъ, что Рашидъ, а на нимъ Ахмедъ и Юза осмотрли свое оружіе и вынули ятаганы изъ ноженъ, какъ для настоящаго боя. Пятно на горизонт разршилось тмъ временемъ въ порядочную группу верблюдовъ, шедшихъ не караваннымъ образомъ, а толпою, какъ идутъ всегда верховые верблюды арабовъ. Можно было насчитать нсколько десятковъ животныхъ. Мы, очевидно, встрчались съ цлымъ племенемъ дикихъ арабовъ, быть можетъ, подстерегавшихъ насъ, чтобы получить изрядный бакшишъ на пропускь. Этого намъ и слдовало опасаться, потому что у меня едва оставалось нсколько турецкихъ лиръ. Наша апатія исчезла, какъ дымъ, видимая опасность заставила даже меня воспрянуть духомъ. При вид моихъ горячившихся арабовъ, игравшихъ оружіемъ и приготовлявшихся въ бой, какъ на веселый пиръ, весь мой страхъ мало-по-малу сталъ переходить не въ мужество, но въ какое-то неопредленное чувство, родъ опьяннія, въ которомъ человку не представляется даже видимая опасность серьезною. Какъ-то машинально, но вынулъ я ятаганъ, осмотрлъ взводы Вессоновскихъ револьверовъ и снялъ съ шеи верблюда берданку и положилъ около себя, хотя, собственно говоря, не желалъ и не думалъ сражаться. Четверымъ, даже отлично вооруженнымъ, трудно было справиться съ нсколькими десятками хищниковъ, если дло дойдетъ до боя, а я все почему-то надялся, что дло обойдется безъ рзни. Арабовъ-пустыни уже можно было легко различать. Нсколько десятковъ верблюдовъ, на которыхъ чинно возсдали сыны пустыни съ длинными копьями въ рукахъ, ятаганами за поясомъ и ружьями на плечахъ, шли прямо на насъ, впереди каравана халъ шейхъ въ зеленой чалм {Зеленая чалма составляетъ признакъ мусульманина хаджи, побывавшаго въ Мекк и Медин и принесшаго поклоненіе гробу Магометову.}.
Не прошло и десяти минутъ съ тхъ поръ, какъ я увидалъ шейха, мы были уже окружены со всхъ сторонъ многочисленными арабскими всадниками и цлымъ лсомъ копій внушительной длины. Сердце во мн сильно забилось, когда окинувъ взглядомъ вокругъ, я замтилъ, что мы находимся въ центр круга, составленнаго дикими сынами пустыни, лица которыхъ не внушали никакой симпатіи. Теперь только я понялъ, что между арабами пустыни, виднными нами недавно, и этими существуетъ огромная разница, и что мы отъ этихъ не отдлаемся такъ легко. Невольно я вздрогнулъ при мысли о возможности и даже необходимости боя, потому что заплатить мн за проздъ было нечмъ, а намреніе арабовъ было очень ясно. Увидавъ, что мои арабы вынули ятаганы, я взвелъ курокъ Вессоновскаго револьвера, все еще не имя ни малйшаго желанія вступать въ неравный бой, исходъ котораго намъ легко было предвидть. Шейхъ, увидавъ нашу видимую готовность сопротивляться, махнулъ рукой и заговорилъ словами привтствія, прикладывая руку во лбу и груди и приглашая насъ переговориться.
Юза, великій дипломатъ, отвчалъ ему тмъ же и съ моего согласія подъхалъ ближе къ шейху, сопровождая вс свои движенія пріемами утонченной арабской вжливости, на которые можно было посмяться, если бы мы не находились въ такомъ ужасномъ положеніи. Долго говорилъ Юза, разнообразя свои переговоры то энергическими жестами, то изысканными пріемами, но шейхъ упорно стоялъ на своемъ. Предводитель арабовъ пустыни требовалъ съ насъ за свободный проздъ черезъ его владніе всего 20 золотыхъ, угрожая въ противномъ случа задержать насъ. Юза представлялъ ему вс резоны, что идетъ московскій паша, что нельзя безпокоить благороднаго эффенди, который не любитъ шутить, но все это было напрасно, дипломатія его не помогала, опасность нашего положенія увеличивалась. Я уже представлялъ себ перспективу плна у арабовъ пустыни со всми ужасами его или смерти въ бою съ ними за свободу, другихъ выходовъ не предвидлось, потому что нельзя было разсчитывать ни на мягкосердечіе корыстолюбиваго шейха, ни на успхъ прорыва силою черезъ кольцо арабскихъ воиновъ. Я уже началъ Юз диктовать ультиматумъ, которымъ объявлялъ шейху, что, не имя требуемыхъ денегъ за уплату прозда, мы будемъ или прорываться силою, или оставаться на мст, пока не придутъ въ намъ на помощь изъ Акабы (послднее, разумется, было выдумкою съ цлью острастки арабамъ), какъ смлый Рашидъ спасъ насъ всхъ изъ отчаяннаго положенія энергическимъ поворотомъ дла.
— Мудрый шейхъ,— вдругъ произнесъ онъ, обращаясь въ предводителю съ ятаганомъ въ рук,— московъ-паша не волкъ и не гіена, онъ не боится арабовъ. Его спутники также. Ихъ чудныя малыя ружья (такъ называютъ арабы револьверы) посютъ много смерти между сынами пустыни, и московскій паша найдетъ себ дорогу по трупамъ своихъ враговъ… Но ты, шейхъ, если и избгнешь смерти отъ руки москова-паши, то не уйдешь отъ его мести… Твоя голова будетъ сушиться на солнц {Рашидъ разумлъ здсь египетскій способъ казни грабителей, которыхъ отрубленныя головы вывшивались на воротахъ городовъ, пока не истлвали совершенно.}, чтобы вс знали, что московъ шутить не любитъ. Рашидъ замолчалъ и вынулъ револьверъ, хладнокровно взводя его курокъ, вс мы послдовали его примру, передъ строемъ арабовъ, склонившихъ свои копья, какъ бы по данному сигналу, затрещали взводы восьми револьверовъ… Шейхъ, испуганный зловщимъ трескомъ страшнаго, въ понятіи арабовъ, оружія, невольно отступилъ, весь строй арабовъ осадилъ верблюдовъ также.
Юза крикнулъ на нашихъ верблюдовъ, и мы приблизились снова къ арабамъ, которые изумленно смотрли на насъ, не зная, что предпринять.
— А чтобы теб, старый шейхъ, не дожидаться долго,— прибавилъ энергически Рашидъ, видя смущеніе арабовъ,— я отрублю теб голову сейчасъ, какъ мн приказываетъ московскій паша.— Съ этими словами онъ взмахнулъ надъ головою шейха ятаганомъ, но старый арабъ ловко увернулся. Я трепеталъ на эту отчаянную выходку Рашида, думая, что еще секунда, и мы будемъ разорваны оскорбленною толпою арабовъ, но эта выходка и спасла насъ. Старый шейхъ просилъ пощады, какъ ни въ чемъ не бывало. Рашидъ соскочилъ съ верблюда, взялъ за поводъ его и повелъ прямо на полукругъ арабскаго строя. Цпь разступилась съ удивительною быстротою и пропустила насъ, все еще державшихъ револьверы на готов. Я видлъ, что насъ провожали свирпые взгляды, горвшіе изъ-подъ черныхъ рсницъ дикарей, видлъ какъ судорожно нсколько рукъ схватывалось за копья и за ручки ятагановъ, слышалъ скрежетаніе зубовъ шейха и лязгъ бряцающаго оружія, но никто изъ враговъ нашихъ не шелохнулся, чтобы погрозить намъ даже однимъ жестомъ,— такъ велико было обаяніе револьверовъ въ Синайской пустын, и такъ дйствительна была ршимость четырехъ человкъ, очертя голову, бросившихся на проломъ. Мы не гнали верблюдовъ, но они сами, какъ бы чуя опасность, которую едва миновали ихъ хозяева, удвоили шаги. Долго еще мы шли, озираясь на черную группу людей и верблюдовъ, которая оставалась неподвижною, по крайней мр, впродолженіе получаса, пока наконецъ не двинулась по берегу по направленію къ Эль-Тапсу и не скрылась на береговомъ изгиб. Мы избавились еще отъ одной опасности и благодарили Провидніе, давшее возможность намъ такъ счастливо и такъ славно пробиться черезъ толпу дикихъ сыновъ пустыни. Героемъ дня былъ Рашидъ, и вс ему отдавали должную дань благодарности, даже соперникъ его Ахмедъ, увидавъ, что арабы удалились, произнесъ отъ души: — У Рашида храброе сердце, онъ хорошій другъ, эффенди.— Не много было сказано въ этихъ словахъ, но я замтилъ, что для Рашида эта похвала соперника стоила всхъ моихъ благодарностей, исключая, разумется, денежныхъ.
Эту ночь мы провели на самомъ берегу моря, ршившись караулить по очереди свой ночлегъ, такъ какъ не могли еще успокоиться вполн на счетъ безопасности со стороны арабовъ, которые во всякомъ случа находились недалеко отъ васъ. Несмотря на значительную усталость и изнеможеніе, я долго не могъ уснуть подъ подавлявщими впечатлніями дня и въ раздумьяхъ о предстоящемъ пути. Только бы добраться до Акабы, думалось мн, дальше не простирались мои горячія желанія, но до нея, кажется, намъ не дойти… Недалекій вой гіены прервалъ мои размышленія. Отъ него повеселло на моей душ. Въ мертвой пустын мы не слышали гіены впродолженіе многихъ ночей, он воютъ недалеко отъ жилыхъ или, по крайней мр, не мертвыхъ мстъ. Это размышленіе ободрило меня настолько, что я съ наслажденіемъ засыпалъ теперь подъ отвратительный стонъ гіены, когда прежде дрожалъ отъ одного вида этого трупнаго животнаго.
Когда я проснулся, Юза показывалъ уже мн на блвшую точку на горизонт, которая выдлялась рельефно на голубой дымк дали въ лучахъ восходящаго солнца… То была Акаба! По Красному морю виднлось два или три паруса, спшившіе въ единственному населенному пункту Акабинскаго залива, откуда-то донесся отдаленный выстрлъ ружья. Черезъ нсколько времени мы уже различили купы финиковыхъ пальмъ, первыхъ въ пустын посл Синая, которыя помахивали своими верхушками надъ блыми квадратными домиками бднаго арабскаго городишка. Еще часа полтора, и мы будемъ у воротъ Акабы, дв четверти пути по пустын уже сдлано, остается на Акабою еще дв, а съ ними еще много горя и лишенія, но о нихъ ни пока говорить не будемъ. Я забылъ уже все претерпнное, радуясь, что прошелъ весь Синайскій полуостровъ при такихъ условіяхъ, въ какихъ не проходилъ ни одинъ путешественникъ, безъ всякихъ денежныхъ средствъ, самъ-четверть, безъ запаса провизіи, въ самое трудное время года, побывавъ даже тамъ, гд не ступала нога европейца, и поплатившись за все это только двумя солнечными ударами и рядомъ лишеній, которыя теперь были забыты, едва показались пальмы Акабы.