Мужицкая расправа, Франко Иван Яковлевич, Год: 1881 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 14 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

Ив. Франко.

ВЪ ПОТ ЛИЦА.

ОЧЕРКИ ИЗЪ ЖИЗНИ РАБОЧАГО ЛЮДА.

ПЕРЕВОДЪ
О. Рувимовой и Р. Ольгина.

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Изданіе М. Д. Орховъ.

Мужицкая расправа.

Э, что вы, молодые яндрусы {На воровскомъ жаргон — воръ.}, толкуете!… По городу тротуарами ходятъ да лапти треплютъ {Кошельки изъ кармановъ тащатъ.} — велика штука! А поймаютъ хатраки {Полицейскіе.}, то тоже что? Приведутъ въ участокъ, ударятъ тамъ или не ударятъ, и конецъ. Вотъ бы вамъ… Да куда вамъ! Отъ одного разсказа по спин мурашки забгаютъ. Разв вы знаете, что такое мужицкая расправа? Вотъ бы этакому блоручк въ мужицкія руки попасться! Узналъ бы, почемъ перецъ.

Я о себ не говорю. Были такіе, что еще и похуже моего видали. Но и я кое-что видлъ. Ну, да что, такая ужъ, видно, человку линія вышла. Или отъ судьбы, или отъ злыхъ людей — кто его знаетъ? Ужъ такова моя жизнь. Вотъ уже двадцатый годъ въ тюрьм сижу, а вы какъ думаете, что это пальцемъ кивнуть? А выпустятъ, я опять долженъ буду по прежнему — по чужимъ амбарамъ шарить. Долженъ буду, такъ какъ что же мн длать, чмъ жить? Ремесла я никакого не знаю, земли нтъ, на работу меня никто но принимаетъ, только одно и остается, что бухацкая {Воровская.} компанія. А это тоже быстрый конь — день подешь, а потомъ упадешь, и опять сюда. Да еще если сюда, то ничего. Приходилось не разъ и солоно и горько, а особенно, когда мужикамъ въ руки попадешься. Тогда ужъ проси не проси, плачь не плачь,— ничто не поможетъ.

Вотъ какъ-то разъ я въ одномъ сел — въ какомъ и гд вамъ знать незачмъ — обработалъ одного богатаго мужика. Работы было достаточно. Амбаръ былъ полонъ всякаго добра. Мы этого не ждали, пришли съ голыми руками. Одинъ изъ насъ, родомъ изъ того-же села, показывалъ намъ дорогу. Трое насъ было въ этомъ дл: забрали мы, что могли, что было легче вынести, подлились да давай Богъ ноги! Вдругъ, бросились мужики, напали на слдъ — ужъ какъ и куда, это вамъ также не интересно знать — да за мной! Въ трехъ миляхъ отъ села поймали.

Наступала осень. Съ полей еще свозили овесъ, начинали копать картофель. Народу въ поляхъ было не много. Погода хорошая, солнышко припекаетъ. Связали мн руки назадъ, трое гонятъ меня по большой дорог.

Нагоняемъ солевозовъ съ кладью.

— Дай Боже!

— А куда это вы пріятеля ведете?— показываютъ они на меня.

— Хорошій человкъ,— говорятъ мои хозяева — амбарный.

— А, такъ! Ну, не мшало бы ему дать на память, — говоритъ одинъ изъ солевозовъ.

— Это, конечно, безъ этого не будетъ.

— А, можетъ, позволите намъ и отъ себя кое-что прибавить.

— Какъ ваша милость хочетъ,— отвчаютъ мои, смясь.

Одинъ изъ нихъ, который шелъ у самаго послдняго воза, говоритъ ко мн:

— А ну-ка, миленькій, остановись!

Я остановился. Онъ подкачалъ мн штаны немного повыше колнъ и подвязалъ ихъ веревочками.

— Ну, теперь трогай!— сказалъ онъ и пустилъ меня впереди себя мимо повозки. Едва я сдлалъ пару шаговъ, какъ вдругъ точно змя впилась въ об ноги. Солевозъ, что есть мочи хлестнулъ меня кнутомъ по ногамъ, такъ что я подскочилъ отъ боли.

— Скачи, голубчикъ!— крикнулъ солевозъ, и засмялся, а вс за нимъ. Проволочный кнутъ, вдобавокъ еще съ узлами, рзалъ мое тло, какъ острый ножъ!… А узлы словно пьявки впивались въ мясо… Я скоре къ другому возу, — другой солевозъ такъ-же. Я мимо третьяго — этотъ тоже. Шесть ихъ было, и пока я минулъ вс возы, мои ноги были порзаны точно ножами, а кровь заливала слды. Эхъ, запомнилъ я этихъ солевозовъ, узналъ я потомъ, въ какомъ сел такіе ловкачи родились, и ужъ напомнилъ я имъ о себ!… А мои хозяева въ хохотъ и похваливаютъ солевозчиковъ, что они такъ удачно придумали.

— О, мы съ такими господами умемъ обходиться!— хвастался одинъ.— Видите, худого ему ничего не будетъ, а помнить будетъ. Ха, ха, ха, ха!…

II.

Еще за долго до вечера пришли мы въ село. Ведутъ меня къ войту. Приходимъ,— нтъ дома, въ поле похалъ. Только жена войта чего-то въ сняхъ вертится. Посмотрла на меня — и ни слова.

— А не знаете, кума,— говорятъ мои проводники — гд бы его тутъ помстить?

— Откуда мн знать? Гд?… Помщайте гд хотите, лишь бы не здсь. На что мн эти хлопоты?

А я стою и взглядомъ прошу, чтобы сжалилась… Я зналъ, что, если она не оставитъ меня, то придется ночевать мн у того, у кого я побывалъ въ гостяхъ. Ну, а тамъ-то ужъ, наврно, добра мн не будетъ.

Тмъ временемъ пошла всть по селу: привели вора! Сейчасъ вс, кто только былъ дома, бгутъ. Влзли на плетень, смотрятъ, одни ругаются, другіе грозятъ, третьи такъ стоятъ. Тутъ вдругъ и мой хозяинъ, тотъ, у котораго пропажа случилась, протискивается, приходитъ. Высокій, крпкій, лицо красное, какъ у палача. Приблизился, посмотрлъ на меня…

— А, это ты? Ну, будемъ знакомы.

Я молчу.

— Кумъ, — говоритъ онъ къ одному изъ тхъ, что меня привели, — ведите его ко мн, у меня ему наиболе безопасно будетъ. Я ужъ его постерегу.

— Врно, ведите его туда, тамъ безопасне,— сказала жена войта, стоя у дверей.— А какъ только мужъ придетъ, такъ ужъ я ему скажу, онъ навдается.

Повели меня. А мой хозяинъ идетъ впереди и словно скрипитъ отъ злости. Потомъ повернулъ къ забору и выломалъ колъ.

— Сюда его!— крикнулъ онъ, поворачивая къ своему двору, и пуская меня впередъ. А когда я проходилъ мимо него, онъ замахнулся на меня. Такъ бы, врно, на мст и уложилъ, если бъ его не удержали.

— Нтъ, кумъ — сказалъ одинъ,— такъ нельзя! Убьете, такъ еще подъ судъ попадете.

— Какъ, я?— крикнулъ онъ.— За такого разбойника? Да такого не грхъ и убить.

— Нтъ, кумъ, такъ нельзя. Поучить можно, чтобы въ другой разъ не былъ слишкомъ падокъ до чужого, а убить — нтъ. Онъ на вашей отвтственности.

— Ужъ я его поучу такъ, что будетъ до вчнаго суда помнить!— крикнулъ хозяинъ и, приблизившись ко мн, ударилъ кулакомъ въ переносицу. Я какъ снопъ повалился на землю, въ глазахъ потемнло, я потерялъ сознаніе…

III.

Очнулся я. Солнце на закат. Я сижу на завалинк, рубашка на мн мокрая: видно, что меня водою отливали. Лицо распухло, но боли не чувствую никакой, все тло словно закоченло. Въ хат шумъ. Нсколько человкъ сидятъ подъ навсомъ, нсколько на перелаз. Разговариваютъ и на меня поглядываютъ.

— Начальникъ! Начальникъ!— послышался шумъ.

Одинъ бросился открывать калитку.

Пришелъ войтъ, маленькій, толстенькій, добродушный съ виду человкъ. Походка мелкая. Въ рукахъ толстая, какъ цпъ, черешневая палка. Подходитъ ко мн.

— А что, миленькій, поймали? А что видишь! Нужно теб было это? А теперь обществу бда, нужно тебя сторожить, пока не придетъ случай отправить въ судъ. Теперь пора рабочая, сыночекъ, нтъ времени.

— Господинъ войтъ,— осмлился я, — позвольте это время у васъ перебыть.

— О, о, о, — воскликнулъ войтъ,— нельзя, миленькій, нельзя у меня! Здсь кумъ Матвй не сдлаетъ теб худого, не бойся, побережетъ тебя. Побудь здсь, сыночекъ, денекъ — другой до воскресенья, а тамъ ужъ кумъ Матвй съ понятымъ отвезетъ тебя въ городъ.

Это было въ четвергъ, значитъ, два дня еще.— подумалъ я. Ну, что длать, нужно терпть.

— Ну, а теперь, сыночекъ, встань, если я съ тобой говорю,— говоритъ войтъ.

Я всталъ.

— Иди сюда.

Я вышелъ на середину.

— Ложись, голубчикъ!

Я уставился на него.

— Ну что-жъ, миленькій, не слышишь, что говорю? Ложись! Я начальникъ общества, ручаюсь за тебя, но имю право дать теб пять палокъ, не боле.

Я не слышалъ о такомъ прав, но что было длать…

— Кумъ понятой, а ну-ко, возьмите вотъ эту черешенку да дайте ему то, что ему по праву слдуетъ!— сказалъ войтъ, и, отсчитавши пять, собрался уходить.— А вы, кумъ Матвй, стерегите его и смотрите, чтобы съ нимъ ничего не случилось. Общество должно его доставить къ суду живымъ… Помните, чтобы живъ остался!— сказалъ онъ усмхаясь и напирая особенно на слово ‘живъ’.— Я завтра утромъ навдаюсь. Оставайтесь здоровы!

IV.

Пока понятой заковывалъ меня въ кандалы, стемнло. Матвй стоялъ сбоку, какъ палачъ надъ душою, и ждалъ только, когда понятой уйдетъ. Дождался.

— Ну, что, миленькій, теперь мы вдвоемъ, правда?— процдилъ онъ сквозь зубы, держась за кандалы, которыми я былъ скованъ по рукамъ и ногамъ. Вдругъ онъ дернулъ за кандалы, я повалился вверхъ лицомъ и ударился головою о-земь.

— О, ты, я вижу, пьянъ!— насмхался онъ.— А я хотлъ просить тебя на ужинъ. Ну, вставай, идемъ!

Я всталъ и онъ поволокъ меня къ хат.

Въ печи горлъ огонь. Жена сновала по хат, готовя ужинъ. Въ уголк сидла старая баба, мать хозяйки. Об женщины были блдны и дрожали, увидвъ меня. Он не осмливались взглядывать на меня, а если и взглядывали, то смотрли такъ печально, такъ печально…

Матвй посадилъ меня на скамью, а самъ слъ въ конц стола, сопя, словно кузнечный мхъ. Вдругъ онъ сорвался съ мста и, стукнувъ рукою о столъ, крикнулъ:

— Нтъ, я его живымъ не отпущу. Пусть будетъ, что будетъ, а такого разбойника я не выпущу живымъ изъ своей хаты.

Женщины, точно по команд, громко заплакали.

— Матвй! Сыночекъ! Богъ съ тобой! Вдь, пропажа вернулась. А ты хочешь такой грхъ на душу взять! Побойся Бога!

— А онъ боялся Бога, когда подкапывался подъ амбаръ?

— Да ужъ, какъ тамъ онъ… Пусть онъ самъ съ Богомъ считается!

— Нтъ, я это такъ не оставлю! Я ему раньше вс ребра пересчитаю. Иди-ка, голубчикъ, сюда!

И онъ снова ухватилъ меня за кандалы, поднялъ со скамьи и бросилъ на землю. Затмъ, ставъ сапогомъ на грудь, онъ такъ скрутилъ кандалы, что я свернулся въ клубокъ, даже поясница затрещала. Въ глазахъ у меня потемнло. Я усплъ еще только замтить, какъ онъ намревался меня ударить сапогомъ по лицу. Потомъ я почувствовалъ боль въ груди, въ поясниц, въ боку, а потомъ пересталъ чувствовать что-либо…

Я снова очнулся. Въ нечи догорало, въ хат было темно и тихо. Я лежалъ скорчившись подъ скамьей. Пошевелился — боль страшная. Каждая косточка, каждое мсто болитъ… Въ горл пересохло, жжетъ. Я застоналъ.

Темная тнь мелькнула по хат. Смотрю: желтое, сморщенное лицо склоняется надо мною, дрожащая, холодная рука движется по моему лицу.

— Ты еще живъ, сыночекъ, а?

— Живъ!.. Воды!.. простоналъ я.

Старушка подала мн воды.

— Пей скоре, а то придетъ, достанется мн! Зврь какой-то!.. шептала женщина.— Бдный ты, голубчикъ мой, бдный, но чмъ я теб помогу?

— Богъ вамъ заплатитъ!— прошепталъ я.

Двери скрипнули. Старуха исчезла, какъ тнь, а когда вошелъ хозяинъ, она уже кашляла гд-то на печи.

— А что, воръ не откликался?— спросилъ онъ.

— Нтъ, сыночекъ.

— Тьфу къ чорту! Еще, если дьяволъ издохнетъ, въ самомъ дл бда будетъ.

Я даже вздохнулъ свободне. Вотъ, думаю, авось, смилуется и немного припуститъ цпь. Да гд тамъ! Поворчалъ, поворчалъ, погасилъ огонь въ печи и легъ спать.

— Все равно, — слышу я только, — если живъ, то будетъ живъ и завтра, а если нтъ, такъ и чортъ съ нимъ!

Всю эту ночь я ни на минуту не сомкнулъ глазъ. Что я вытерплъ за эти нсколько часовъ, того, врно, хватило-бы мн но частямъ и на десять лтъ. Я уже думалъ, что, вотъ, зальюсь кровью и просилъ Бога, чтобы послалъ мн смерть. Но куда тамъ! Другому, боле счастливому, можетъ, Богъ и послалъ-бы ее, но не мн. Да ужъ такъ ли, иначе ли, а ночь эта была, пожалуй, самая долгая и тяжкая въ моей жизни. Если бы эта женщина не дала мн напиться, то ужъ, наврно, но выдержалъ бы. Ну да, врно, такъ ужъ суждено было, чтобы я выдержалъ!..

VI.

Разсвло. Въ хат повставали. Мой хозяинъ раньше всего ко мн. Прислушивается — дышу. Даже вздохнулъ съ облегченіемъ.

— А, ты еще живъ?— вскрикнулъ онъ.— Ну, проси Бога, но ужъ, наврно, отъ того не отпросишься, что тебя ожидаетъ. Лишь бы до города живымъ доставить, а танъ пусть изъ тебя хоть и духъ вонъ!

Дуракъ! Онъ себ свое думалъ, а я свое, и таки по-моему вышло!

Вытащилъ онъ меня изъ-подъ скамьи, раскрутилъ цпь — ахъ! Слава теб, Господи! Въ поясниц легче стало, свтъ точно другимъ сталъ. Но на ноги стать и думать нечего. Ногами онъ вытолкалъ меня на дворъ,— на скотникъ, а жен веллъ замыть кровь въ хат.

Снова сижу я на заваленк. Утро холодное. Все тло окоченло, такъ что боли не чувствуешь, только въ голов шумитъ и въ груди колетъ, когда дышу. Потомъ затопили въ хат, дымъ клубомъ пошелъ, добрался до меня, глаза стъ. Слезы выступили у меня, закашлялся,— молчу. Хозяинъ тмъ временемъ пошелъ къ скоту, корму задать, къ водопою погнать, и, проходя мимо меня, не выдержалъ, чтобы не огрть меня по голов и плечамъ веревкой. Ба, слышу, что собирается въ поле съ плугомъ,— пахать. Я немного обрадовался. Не будетъ, думаю, моего палача хоть одинъ день дома.

Какъ вдругъ слышу — шумъ. Смотрю, войтъ съ понятыми на перелаз. Подходитъ, осматриваетъ меня и улыбается.

— А что, миленькій, хорошо здсь за тобой ухаживали?

Я еле дышу и весь въ крови.

— Чего же ты не говоришь, родненькій? Говори, не бойся, я теб ничего не скажу.

— Господинъ… войтъ, — простоналъ я, — второй… такой ночи я… не выдержу.

— Но выдержишь, душечка?— насмхался войтъ.— Нтъ, не бойся, выдержишь. Такія какъ ты умютъ выдерживать. Ну, а теперь, миленькій, ты знаешь, что теб отъ меня слдуетъ?

Я вытаращилъ на него глаза.

— О, короткая же у тебя память, голубчикъ! А ну-ка, встань да растянись, пожалуйста! Я имю право дать теб на завтракъ пять палокъ, не больше. Господинъ понятой, а ну-ка, возьмите вотъ эту черешенку, да хорошенько его!

— А вы, кумъ,— сказалъ войтъ къ моему хозяину, который какъ разъ подошелъ въ это время, — должны будете завтра же съ полудня отправиться съ нимъ въ городъ. Подете вы, вотъ кумъ понятой, я, ну, и арестантъ.

Значитъ, завтра! Мой хозяинъ посмотрлъ на меня такъ дико и злобно, точно у него изъ рукъ вырывается какой-нибудь смертельный врагъ, а онъ по можетъ сейчасъ же задушить его. А я снова оцпенлъ весь, когда подумалъ, что еще ночь придется провести у этого человка безъ сердца. Да за что такая мука? По правд сказать, мы, можетъ быть, забрали гульденовъ на сто, не больше, да и изъ этого большая часть вернулась. А мужикъ былъ богатый! У него въ амбар — лишь бы руки, такъ можно было бы и не такъ еще поживиться!..

VII.

— Кумъ понятой останется здсь, чтобы постеречь арестанта,— сказалъ уходя войтъ.

Понятой осмотрлъ цпь и колодку, а потомъ слъ на порог, разговаривая то съ хозяиномъ, то съ хозяйкой, то со старухою. Хозяинъ вытащилъ плугъ изъ сарая, вынесъ ярмо, потомъ пошелъ къ быкамъ. За это время жена уже и обдъ сварила и зоветъ его въ хату.

А я такъ сть хочу, такъ у меня все болитъ, что бда! А, вдобавокъ, на заваленк, въ тни холодно какъ-то, хоть солнышко ужъ высоко-высоко поднялось. Вылзъ я на солнце, слъ на камень, и смотрю на сни. Слышу: ложками стучатъ, разговариваютъ, просятъ понятого къ обду.

— Съ Богомъ, пусть Богъ благословитъ!— отвчаетъ понятой (онъ сидитъ на порог, ко мн спиной).— Я,— говоритъ,— кое-что перекусилъ, а скоро жена принесетъ мн обдать.

Обо мн и думать забыли. А тутъ борщъ забленный такъ славно запахъ, такъ запахъ!.. Господи, кажется, годъ жизни отдалъ бы за одну тарелку!

Пообдали. Хозяинъ отправился за волами. Смотрю, а старуха украдкой несетъ мн миску борща.

— А что — говоритъ — бдняжечка, о теб вс забыли? На, сиротинушка, хлебни, поддержи силушки. Да поскоре, чтобы тотъ иродъ не увидалъ!

— Пусть вамъ Богъ, бабуся, сторицей воздастъ!— сказалъ я и взялъ миску. Руки у меня тряслись, но и подъ старухой колни сгибались отъ страха. Да куда тамъ! Только что я немного хлебнулъ, какъ тутъ ‘иродъ’ подходитъ. Какъ увидлъ, такъ, точно искра, вспыхнулъ.

— Что,— крикнулъ онъ,— вы еще тутъ моимъ добромъ воровъ кормите? Смолы ему горячей!..

И съ этимъ словомъ выхватилъ у меня, миску и швырнулъ ею въ старуху, счастье, что не попалъ: миска разбилась на мелкіе черепки. Старуха убжала, а онъ ко мн.

— Хоть бы ты съ голоду издохъ, такъ и тогда бъ ты ничего у меня не получилъ. Вотъ отсохни у меня рука, если не такъ!

— Однако, кумъ, такъ нельзя!— промолвилъ понятой.

— Что? Мн войтъ приказалъ стеречь его, но кормить меня никто не заставитъ. На это нтъ никакого права.

И онъ отправился къ воламъ. Проходя мимо меня, онъ еще разъ изо всей силы толкнулъ меня сапогомъ въ грудь. Я, какъ сидлъ на камн, такъ и перекувырнулся лицомъ вверхъ и не помню, что потомъ со мною было. Помню только, что сразу у меня духъ захватило, словно бы кто перевязалъ горло веревкой. А когда очнулся, то уже былъ на другомъ мст, облитый водою, а возл меня возились старуха и понятой. При дыханіи въ груди страшно кололо. Видите, кость сломалась,— до сихъ поръ болтается.

VIII.

Солнце высоко поднялось, былъ полдень, жарило точно огнемъ. Понятой пошелъ подъ навсъ и, съвъ обдъ, который принесла ему жена, слъ на колоду и мало-по-малу задремалъ. Хозяйка возилась въ хат, а старуха, точно насдка, ходила сюда и туда.

— Эй, бабуся,— говорю я къ ней — дай вамъ Богъ вкъ долгій, дайте чего-нибудь перехватить!

— Боюсь я, сыночекъ.

— Не бойтесь! Понятой не запретитъ, а ‘онъ’ ухалъ.

Старуха подумала, а потомъ пошла въ хату, поторговалась немного съ хозяйкой и вынесла мн миску борща, ломоть хлба, каши съ молокомъ, такъ что я, слава Богу, немного подкрпился. Господи — думаю про себя — если бы какъ-нибудь убжать.

Старуха вынесла прялку на заваленку, сла и прядетъ. Понятой началъ съ нею какъ-то лниво разговаривать о чемъ-то. Жара невыносимая.

— Эй, господинъ понятой!— стону я.— Сжальтесь надо мною. Смотрите, какъ солнце печетъ, а я такъ измученъ, избитъ! Позвольте мн отдохнуть немного вонъ тамъ, въ риг. И такъ, когда хозяинъ прідетъ, то мн ночью не будетъ сна.

— Охъ, такъ, такъ!— прибавила старуха.— Ужъ какъ онъ надъ нимъ въ эту ночь издвался, сохрани Боже! Я не знаю, какъ сирота и выдержалъ.

Понятой колебался.

— А не сбжишь ты, сударь?

— Побойтесь Бога, да какъ мн убжать? Я и шага не могу сдлать! Кабы только живымъ въ городъ пріхать да въ больницу попасть. Да еще и цпь на мн такая тяжелая. Хоть бы немного отдохнуть на гумн, на солом.

— Позвольте ему, позвольте, господинъ понятой,— сказала старуха.— Тамъ есть солома еще съ третьяго дня и дерюга и тулупъ, которымъ хозяинъ накрывался, когда ночевалъ на гумн. А если двери отворить, то отсюда его видно будетъ. Да и куда ему тамъ бжать?

— Ну, по мн, иди полежи, сказалъ понятой и подкатилъ свою колоду такъ, что каждую минуту могъ меня видть.

— Слава теб, Господи!— подумалъ я, и ползъ на четверенькахъ на гумно. Легъ, прикрылся тулупомъ,— ахъ, какъ мн легко сдлалось! Какую-то новую силу почувствовалъ я въ себ, какую-то бшенную отвагу. Лежу лицомъ вверхъ, смотрю. Закрома полны сноповъ, до самыхъ балокъ наложено. А надъ балками нтъ ничего, такъ что можно пролзть. Лишь бы добраться туда,— думаю себ,— а тамъ ужъ пустяки. Продралъ бы уголокъ да внизъ по крыш, да въ огородъ за ригу, а тамъ… мн, впрочемъ, и думать не хотлось, что будетъ ‘тамъ’, лишь бы отсюда выбраться. Смотрю дальше. Понятой клюетъ носомъ, старуха прядетъ на заваленк. Если бы я тихонько сдлалъ свое дло, не услыхали бы, а пока спохватятся, то, врно, достаточно времени уйдетъ. Да вотъ, желзныя путы, которыми скованы моя правая рука съ лвой ногой! Что съ ними длать? А попробовать — думаю — не удастся ли ихъ съ руки стащить. Двинулъ я разокъ — нтъ. Еще разъ не идетъ, хотя немного и поддается. Э,— думаю себ,— хоть бы и шкуру пришлось содрать съ руки, все пустяки! Но пока что, я еще побаиваюсь: а вдругъ понятой придетъ посмотрть! Думаю себ: подождать бы еще! Пока что, нужно накрутить тоненькія полоски сна, а потомъ обмотать ими путы, чтобы не бряцало. Сно лежало въ углу, досталъ я его порядочный клокъ, и, держа руки подъ тулупомъ, кручу, а самъ оглядываюсь на вс стороны. Вдругъ смотрю, мой понятой вскочилъ, оглянулся, идетъ ко мн.

— А что ты, ворюга, спишь?

— Дремлю.

Пришелъ, посмотрлъ на меня — и пошелъ на свою колоду.

IX.

— Теперь пора!— подумалъ я и послюнилъ скованную руку, чтобы желзо легче съ нея соскользнуло. Какъ двинулъ, оно такъ и соскочило, хоть кости на ладони захрустли. Ну, слава теб, Господи, что рука свободна! Скоренько я обмоталъ сномъ путы, привязалъ ихъ къ ног, а сверху натянулъ штанину. Теперь бы на балки! Оглянулся: понятой дремлетъ подъ навсомъ, старуха прядетъ. Хорошо! Легонько-легонько выползъ я изъ-подъ тулупа, но такъ, чтобы онъ оставался лежать такъ же, какъ и раньше, и чтобъ издали могло казаться, что я ложу на мст. А какъ только вылзъ изъ-подъ тулупа, шасть въ уголъ, гд меня изъ подъ навса ужъ не видно было, а оттуда вверхъ по столбу на балку. Тяжело было, но страхъ придалъ силы,— выкарабкался я! Ну, а съ балки ужъ не трудно было добраться и до крыши. Разъ два, вытащилъ изъ крыши нсколько клоковъ соломы, перегрызая связки зубами, и сквозь это отверстіе протиснулся наружу. Боже, какимъ прекраснымъ показался мн свтъ, когда избитый, измученный, дрожащій, выдвинулъ я голову изъ-подъ крыши, точно щуръ изъ муки. Дальше, дальше! Внизъ по крыш, да въ садъ, да внизъ садомъ къ рк!.. Рка не широкая, но глубокая, спокойная. Нтъ времени думать — прыгъ въ воду! А за водою луга, дале — лозовые кусты, ольховыя рощи, а затмъ широчайшіе луга, усянные скирдами сна, точно звздами.

Бросился я, какъ стоялъ, въ воду и такъ меня эта вода освжила, что я мигомъ очутился на другомъ берегу, перебжалъ черезъ лугъ да въ лозы. Здсь я хозяинъ! Кто меня тутъ найдетъ! Лишь тутъ я позволилъ себ отдохнуть. Прислушиваюсь — ого, въ сел крикъ, шумъ, гвалтъ! Бгаютъ по саду, ищутъ, толкуютъ. Эге,— думаю себ,— ищите теперь втра въ пол!

Шмыгнулъ я лозами, и въ луга. Гд возл сна находились люди, тамъ я ихъ обходилъ, прячась за стогами. Луга въ этихъ мстахъ тянутся далеко-далеко надъ ркою: нсколькимъ помщикамъ принадлежатъ. Кое-гд копны, кое-гд уже стога, а дальше совсмъ пусто.

Вечерло. Я страшно былъ измученъ: хочется пить, все тло болитъ. Ршительно нужно было гд нибудь отдохнуть. Отыскалъ я громадный стогъ на холмик, надъ самою ркою. Стогъ былъ уже давно законченъ, покрытъ и перевязанъ крестъ-на-крестъ прутьями лозы. Я по прутьямъ вскарабкался на самую верхушку, вырылъ тамъ подъ самымъ верхомъ нору въ сн, чтобы она могла совсмъ укрыть человка, а вырытое сно запихалъ внизъ подъ прутья. Тогда къ вод! Раздлся совсмъ, обмылъ свои тряпки отъ крови, обмылся самъ. Если бъ вы видли тогда мое тло — все синее, а красныхъ рубцовъ безчисленное множество!

Выкупался я этакъ хорошо въ вод, пока на берегу мое тряпье не высохло, а потомъ забрался въ свое логовище. Высоко такъ, никто съ земли не нащупаетъ, и при этомъ голова заслонена сномъ, а мн изъ моей поры видно далеко-далеко все, какъ на ладони. Но недолго я осматривался кругомъ. Пусто, ни живой души. Какъ заснулъ я посл всхъ этихъ невзгодъ! Два дня я не вылазилъ изъ своей норы. По временамъ я чувствовалъ себя такимъ слабымъ, что почти ни рукой, ни ногой не могъ пошевелить и ужъ ждалъ смерти,— но потомъ опять охватывала меня какая-то новая сила и я опять начиналъ раздумывать о томъ, что длать дальше.

Что же дальше? Пролежалъ я этакъ двое сутокъ, не шевелясь, а потомъ-ужъ не въ моготу: голодъ, жажда. Подумалъ я, дождался вечера, и долой изъ норы, и, конечно, къ тому самому селу! Тамъ у меня знакомый былъ, — я къ нему. Полъ, подкрпился, и таки въ ту же ночь мы отправились къ тому самому мужику въ амбаръ. Ну, ужъ и обчистили мы его,— врно, не пожалуется на насъ! Я такъ былъ на него золъ, что, не будучи въ состояніи взять съ собою два тулупа, порзалъ ихъ на кусочки.

Потомъ ужъ я не разъ справлялся у тамошнихъ: а что тамъ мой хозяинъ подлываетъ? Смялись. Говорятъ, что сразу на старуху было напалъ, чуть не убилъ, говорилъ что это она выпустила вора. А какъ пообчистили его немножко, такъ притихъ. Все — говорятъ — боится, чтобы его не подожгли.

— Дуракъ, дуракъ!— говорю я. Передайте ему, чтобъ не боялся. Я не такъ глупъ, какъ онъ, чтобы воровалъ и въ то же время печать {На воровскомъ жаргон — слдъ, знакъ, измна.} по себ оставлялъ. За поджогъ наказаніе большое, а поживиться нечмъ. Вы ему скажите, чтобъ онъ снова свой амбаръ набилъ всякимъ добромъ, а ужъ я какъ-нибудь по старому знакомству навдаюсь къ нему!

Львовъ, сентябрь 1881 г.

Ив. Франко.

ВЪ ПОТ ЛИЦА.

Мужицкая расправа.

Читайте также: