Ив. Франко.
Ив. Франко.
ВЪ ПОТ ЛИЦА.
ВЪ ПОТ ЛИЦА.
ОЧЕРКИ ИЗЪ ЖИЗНИ РАБОЧАГО ЛЮДА.
ПЕРЕВОДЪ
О. Рувимовой и Р. Ольгина.
С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Изданіе М. Д. Орховъ.
Миронъ.
Миронъ.
I.
II.
III.
IV.
V.
Мирон, Франко Иван Яковлевич, Год: 1879
Время на прочтение: 7 минут(ы)
Малый Миронъ — удивительный ребенокъ. Отецъ не нарадуется на него и говоритъ, что онъ замчательно умное дитя, но отецъ, извстное дло, пристрастный судья. Къ тому же отецъ Мирона — мужчина уже въ лтахъ — еле дождался ребенка, и, значитъ, каковъ бы ни былъ этотъ ребенокъ, онъ у отца будетъ и славнымъ, и умнымъ, и красивымъ. Сосди тихо шептались между собою, что Миронъ ‘какой-то не такой, какъ вс дти: идетъ — руками размахиваетъ, говоритъ о чемъ-то самъ съ собою, возьметъ прутикъ, хлещетъ по воздуху или сбиваетъ головки у репейника и ласточкиной травы. Среди другихъ дтей онъ робокъ и неповоротливъ, а если иногда и заговоритъ о чемъ нибудь, то такое скажетъ, что старшіе, услышавъ — только плечами пожимаютъ.
— Васылю!— говоритъ малый Миронъ малому Василю — ты до сколькихъ считать умешь?
— Я?.. а до сколькихъ нужно?.. Пять, семь, парканадцать.
— Парканадцать!.. ха, ха, ха!.. А сколько это парканадцать?..
— Ну, а сколько же? Я не знаю!..
— Да это нисколько. Вотъ садись лучше, посчитаемъ!
Васыль садится, а Миронъ начинаетъ считать, ударяя каждый разъ палкой о земь: одинъ, два, три, четыре…
Васыль слушалъ, слушалъ, а потомъ всталъ и убжалъ. Миронъ и не замтилъ: сидитъ, стучитъ и считаетъ дальше и дальше. Подошелъ старый Рябина, кашляя, крехтя. охая,— Миронъ не слышитъ,— все свое. Старикъ останавливается около него, слушаетъ, слушаетъ… Миронъ досчиталъ уже до четырехсотъ.
— А, ты, безпутный, э!— сказалъ старикъ по обыкновенію немного въ носъ,— что длаешь?
Малый Миронъ вздрогнулъ и повернулъ испуганные глазенки къ старому Рябин.
— Вдь ты землицу святую бьешь, э? Ты не знаешь, что земля наша мама? Дай сюда эту палку!…
Миронъ даетъ, не понимая даже, чего хочетъ отъ него старикъ. Рябина швырнулъ палку въ крапиву. Миронъ чуть не заплакалъ,— не столько о палк, сколько о томъ, что старикъ помшалъ ему считать.
— Иди домой да ‘Отче нашъ’ читай, э-э-э, чмъ такія глупости длать!— сказалъ старикъ съ суровымъ видомъ и поплелся дале. Миронъ долго смотрлъ вслдъ за нимъ, все еще не понимая, за что это старикъ разсердился и чего онъ отъ него хотлъ.
Малый Миронъ больше всего любитъ одинъ бгать по зеленымъ, цвтистымъ лугамъ, посреди широколистаго лопуха и прекраснаго полевого ромена, любитъ упиваться сладкимъ запахомъ росистой конюшины, да разукрашиваться прилипчивыми шариками лопуха, которыми убираетъ себя съ ногъ до головы. А еще рчка, черезъ которую приходится переходить изъ огорода на пастбище, небольшая, спокойная, съ глубокими, отвсными берегами, съ глинистымъ дномъ, съ журчащими бродами, дно которыхъ покрыто мелкими камешками, обросшими мягкими зелеными водорослями, длинными, словно зеленыя шелковыя ленты, — эта рчка доставляетъ ему громадное наслажденіе и непреодолимо тянетъ его къ себ. Цлыми часами любитъ онъ сидть тамъ, запрятавшись въ высокій зеленый коситныкъ или въ густые широколицые листья мать-мачехи. Сидитъ и всматривается въ плещущую воду, въ дрожащую подъ напоромъ волны траву, въ рыбокъ, которыя время отъ времени выплываютъ изъ глубины, и — то шныряютъ по дну, ища водяныхъ червячковъ, то снова выставляютъ свои тупыя, усатыя мордочки изъ воды, потянутъ воздухъ и удираютъ скоре въ свои гнзда, словно вкусили не всть какого лакомства. А въ тоже время, солнце печетъ съ безоблачнаго темно-синяго неба. Но широкія листья защищаютъ Мирона отъ его жгучихъ лучей, которые только согрваютъ ему плечи и тло. Хорошо Мирону. Рзво бгаютъ его небольшіе срые глазенки, дтскій лобикъ морщится — мысль начинаетъ работать.
— Вотъ солнышко,— почему оно такое маленькое, а татуня (отецъ) говорилъ, что оно большое? Это врно, въ неб только прорзана такая небольшая дырка, что его только всего и видно!
Но сейчасъ-же въ голов Мирона зашевелилась и другая мысль.
— Ва, да какъ же это? Всходитъ — тамъ маленькая дырка, заходитъ, и тамъ тоже дырка. Неужели дырка вмст съ солнцемъ ходитъ?
Это не можетъ вмститься въ его голов и онъ даетъ себ общаніе, что какъ только придетъ домой, то спроситъ у отца, какая это въ неб дырка прорзана?
— Миронъ!.. Миронъ!..— слышится издали крикъ. Это мать зоветъ. Миронъ услышалъ и спохватился, онъ сбжалъ съ бережка къ броду, чтобы перейти рчку, и вдругъ остановился. Много разъ онъ переходилъ рчку, и ничего, а теперь вдругъ новое явленіе бросилось ему въ глаза. Онъ стоялъ какъ разъ противъ солнца, и глядя въ воду, вмсто мелкаго дна и мягкихъ зеленыхъ волоконъ водоросли — увидалъ одну бездонную глубокую синеву. Онъ не зналъ еще, что это небо улыбается ему изъ воды, и остановился. Какъ же тутъ идти въ такую глубину? И откуда она вдругъ взялась? Онъ остановился и началъ внимательно разглядывать глубину,— все по прежнему. Миронъ прислъ,— все то же,— только около берега видны знакомые камешки и слышно знакомое пріятное журчаніе воды у брода. Онъ повернулся лицомъ въ другую сторону отъ солнца: глубина исчезла,— бродъ мелкій, какъ и былъ. Это открытіе и обрадовала его и удивило. Онъ началъ поворачиваться на вс стороны, испытывая и радуясь удивительному явленію. А про зовъ матери и совсмъ забылъ.
И долго стоялъ такъ малый Миронъ, то наклоняясь, то поворачиваясь надъ бродомъ, но ползть въ воду все какъ-то не смлъ. Ему все казалось, что вотъ-вотъ среди мелкаго каменистаго брода земля раздастся и подъ рчкой, среди высокихъ береговъ, зазіяетъ бездонная, синяя глубина, и полетитъ онъ въ эту глубину далеко-далеко, исчезнетъ въ ней словно щепочка, брошенная въ глубокій, темный колодезь. И кто знаетъ, какъ долго стоялъ бы Миронъ надъ бродомъ, если бы не подошелъ сосдъ Мартынъ, который съ вилами и граблями спшилъ къ сну.
— А ты чего тутъ стоишь? Вонъ тебя мать зоветъ! чегодомой не идешь?
— Да хочу итти, но боюсь.
— Чего?
— Да вотъ, взгляните!— и онъ показалъ на бездонную синеву въ вод. Мартынъ не понялъ.
— Ну, чего тутъ бояться? Вдь, мелко.
— Мелко?— недоврчиво спросилъ Миронъ.— А вотъ… какая глубина!
— Глубина? Гляди, не глубоко,— сказалъ Мартынъ — и какъ былъ въ сапогахъ, такъ и перешелъ черезъ бродъ, почти не замочивъ ихъ. Переходъ Мартына придалъ Мирону смлости,— онъ перешелъ воду и побжалъ вверхъ по огороду домой.
— Какой глупый мальчикъ! Ему ужъ пять лтъ, а еще броду боится,— проворчалъ сосдъ и пошелъ къ сну.
Лтомъ, когда старшіе отправляются въ поле, Миронъ остается одинъ, но только не въ хат: въ хат онъ боится. Боится ‘домовыхъ въ углахъ’, т. е. тней, боится широкой печи, черной внутри отъ сажи, боится толстаго деревяннаго крюка, вбитаго въ окошко, сдланное для пропуска дыма отъ лучинокъ, которыми зимою освщаютъ хату. Миронъ остается на двор. Тамъ онъ можетъ гулять, срывать травку и рвать ее на кусочки, строить домики изъ щепокъ и хворостинъ, что лежатъ возл дровъ, а то и такъ лежать на заваленк да грться на солнц, слушать чириканье воробьевъ на яблоняхъ и смотрть на синее небо.— Хорошо ему — и на дтскій лобикъ снова набгаетъ облачко,— это новая зарождается мысль.
— А чмъ это человкъ все видитъ? и небо, и траву, и папу съ мамою?— приходитъ вдругъ Мирону въ голову.—
Или чмъ слышитъ? Вонъ каня {Родъ ястреба.} кевкаетъ, куры кудкудачатъ… Отчего все слышу? Ему кажется, что все это человкъ длаетъ ртомъ: и видитъ и слышитъ. Раскроетъ ротъ, такъ и есть, все видно, все слышно…
— А, можетъ, нтъ? Можетъ, глазами?..
Зажмуритъ глаза. Ва, ничего не видно. Разниметъ: видно и слышно.
Зажмуриваетъ снова — не видно, но слышно.
— Эге, такъ вотъ оно что! Глазами видно, а чмъ же слышно?
Снова раскрываетъ и закрываетъ ротъ — слышно! Потомъ глаза — слышно. Наконецъ, ему пришла мысль заткнуть пальцами ухо. Шумъ — шумъ — шумъ. А это что такое? Слышенъ шумъ, но не слышно ни кудахтанья куръ, ни кевканья кани. Отнимаетъ пальцы — слышно кудахтанье, а шума нтъ. Въ другой разъ — то же самое.
— Что это такое? думаетъ про себя Миронъ.— Эге, знаю! Ушами я слышу кудахтанье, а пальцами шумъ! Конечно, конечно.
Пробуетъ разъ, другой — такъ, совсмъ такъ!
А когда жнецы пришли обдать, онъ, подпрыгивая, бжитъ къ отцу
— Татуню, татуню! Я что-то знаю!.
— Да что такое, мой мальчикъ?
— Я знаю, что человкъ видитъ глазами.
По лицу отца пробгаетъ улыбка.
— А ушами слышитъ кудахтанье, а пальцами шумъ.
— Какъ, какъ?
— Да такъ. Если не заткнуть ушей пальцами, то слышно, какъ курка кудахтаетъ, а если заткнуть, то слышенъ только шумъ.
Отецъ расхохотался, а мать, взглянувъ на Мирона, сказала, замахиваясь ложкой:
— Иди, иди! Такой парубокъ большой, скоро женить пора, а такія глупости говоритъ! Отчего ты никогда не подумаешь, прежде чмъ сказать, а всегда что-нибудь такое ляпнешь, словно на лопат вывезъ?.. Человкъ все слышитъ ушами: и шумъ и кудахтанье.
— А почему не слышитъ и того и другого сразу? Если не заткнуть ушей, то слышитъ кудахтанье, и если заткнуть, то слышитъ шумъ?— спросилъ мальчикъ.— Вотъ попробуйте сами!
И, чтобы убдить, онъ на самомъ дл заткнулъ свои уши пальцами.
Мать еще что-то проворчала, но отвта на вопросъ дать не сумла.
Для Мирона самой большей бдой было — ‘думаніе’! Не умлъ думать да и баста. Что только, бывало, ни скажетъ, все почему-то не такъ, какъ нужно, всегда мать или кто другой скажетъ ему:
— Да чего ты, дурню, не подумаешь раньше, чмъ сказать, а болтаешь зря.
И какъ бдный Миронъ ни мучился, чтобы придумать и потомъ сказать что-нибудь умное — нтъ, не въ состояніи да и только. Бдный Миронъ пришелъ къ тому убжденію, что онъ не уметъ думать!
Какъ-то разъ сидитъ вся семья за обдомъ вокругъ большого стола посреди комнаты. Мать подаетъ капусту. Капуста хорошая, съ саломъ, еще и крупою засыпана. Вс дятъ ее молча. Малый Миронъ раза два куснулъ, и вдругъ удивился, отчего въ хат стало такъ тихо,— никто и слова не скажетъ. Почему-то кажется ему, что именно теперь нужно что-то сказать. Но что-бы такое? Нужно раньше подумать, а то вс будутъ смяться, еще и мама побранитъ. Что-бы такое сказать? И малый Миронъ начинаетъ думать. Ложка, какъ несъ ее отъ рта къ миск, такъ и застыла въ воздух вмст съ рукой. Глаза неподвижно уставились въ пустое пространство, а дале помимо воли остановились на икон Матери Божіей, висвшей на стн, только губы движутся, словно что-то шепчутъ.
Работники замтили это, переглянулись между собою, толкнули одинъ другого локтемъ, а двушка батрачка шепнула даже старому Ивану:
— А ну, онъ сейчасъ выпалитъ какую-нибудь глупость.
— Ба, неизвстно — началъ медленно Миронъ,— отчего это — ‘Святая Матінка’, смотритъ, смотритъ, а капусты не стъ?..
Какъ ни мучился бдный Миронъ, не могъ ничего лучшаго придумать, быть можетъ, потому, что его насильно заставляли думать, ‘такъ, какъ вс’.
Смхъ, хохотъ, нагоняй матери, вмст съ ‘дуракомъ непроходимымъ’,— и бдный Миронъ заплакалъ.
— Да что же длать, если я не умю думать такъ, какъ вс!— сказалъ онъ, вытирая слезы.
Что изъ Мирона выйдетъ? Какой цвтокъ разовьется изъ этой почки? Предсказать не трудно. У насъ по деревнямъ довольно часто встрчаются такія удивительныя натуры. Все у нихъ сызмальства не такъ, какъ у другихъ: и походка, и лицо, и волоса, и слова, и поступки. И если такому ребенку придется весь вкъ прожить подъ тсною сельскою крышею, безъ широкаго опыта, безъ твердыхъ познаній, если сызмала невжественные родители начнутъ втискивать въ него все по такому шаблону, ‘какъ обыкновенно у всхъ людей’, то имъ и удастся придавить природныя наклонности до своихъ собственныхъ, вс неокрпшія и заглушенныя способности ребенка замрутъ и зачахнутъ въ зародыш, и изъ малаго Мирона выйдетъ плохой хозяинъ, а то и еще хуже,— не совсмъ задавленная1 живость и быстрота характера толкнетъ его на зло,— станетъ онъ забіякой, обманщикомъ и съ искреннимъ сердцемъ будетъ морочить людей.
Но если такой ребенокъ попадетъ въ руки любящаго и, главнымъ образомъ, не очень бднаго отца, который захочетъ и сможетъ, хоть на послднія деньги, открыть своему ребенку глаза, то тогда… что же тогда? Вы думаете, что доля ребенка будетъ лучше въ томъ смысл, какъ обыкновенно люди понимаютъ лучшую долю? Какъ бы не такъ! Въ школ ребенокъ набросится на науку, станетъ упиваться ею, какъ больной свжимъ воздухомъ, и кончитъ тмъ, что, преисполнившись истинами науки, пожелаетъ перенести ихъ въ жизнь. И станетъ малый Миронъ горячимъ проповдникомъ этихъ истинъ, понесетъ ихъ къ темнымъ и погибающимъ, подъ родныя деревенскія крыши… Ну, и незавидная ждетъ его доля! Познакомится онъ и со стнами тюрьмы и всякими норами мукъ и насилія людей надъ людьми, и кончитъ тмъ, что либо погибнетъ гд-нибудь въ бднот, одиночеств, на какомъ-нибудь чердак, либо изъ тюремныхъ стнъ вынесетъ зародыши смертельнаго недуга, который преждевременно загонитъ его въ могилу, либо, утративъ вру въ святую, высокую правду, начнетъ заливать горе водкою до полнаго забвенія. Бдный малый Миронъ!..
1879.