Московскія записки.
——
Д. Д.
——
Московские записки. Театр, Дашков Дмитрий Васильевич, Год: 1812
Время на прочтение: 6 минут(ы)
Театръ. Изъ объявленій, прилагаемыхъ при Московскихъ Вдомостяхъ, видно, что 20 Февраля представлена была французскими актерами Вольтерова трагедія Семирамида. Неимвъ удовольствія быть на семъ зрлищ, я могу по крайней мр услужить читателямъ выпискою изъ статьи, помщенной въ одномъ французскомъ журнал по случаю представленія Семирамиды, передъ симъ незадолго, на Парижскомъ театр (Theatre Franais).
‘Нын удивляются, что Семирамида была освистана при первомъ представленіи, но для меня гораздо боле то удивительно, что посл принимать ее стали съ рукоплесканіями. Семирамида освистана въ то время, когда Вольтеръ былъ еще только обыкновеннымъ стихотворцомъ, тогда онъ небылъ еще ни первосвященникомъ, ни полубогомъ, тогда еще никто небылъ обязанъ вс произведенія пера его почитать за святыню, тогда еще незнали закона о непогршительности сего великаго мужа. Но какъ скоро принялъ онъ въ руки свои бразды верховнаго правленія, то православнымъ послдователямъ ученію его въ философіи и литтератур необходимо уже надлежало вс освистанныя трагедіи его, вс шутовскія и ругательныя произведенія его въ стихахъ и въ проз, почитать твореніями образцовыми. Вольтеръ, какъ могучій чародй, вознамрился появленіемъ мертвеца испугать пожилую Царицу, и такую героиню, которая въ пятьнадцать лтъ своего владычества прославилась мужественными подвохами и завоеваніями. Чтобъ испугать такую женщину, надлежало вызвать мертвеца изъ могилы, но сего еще недовольно: надобно было все распорядить такъ, чтобы мертвец говорилъ и приказывалъ въ день, при множеств народа, при собраніи всхъ вельможъ и знатнйшихъ гражданъ Вавилонскихъ, вопреки обыкновенію всхъ прочихъ мертвецовъ, которые боятся многолюдства и дневнаго свта, и по большей части являются пужливымъ людямъ ночью и въ тихомъ уединеніи.
‘Казалось бы, что великой Цариц, прославившей себя столь знаменитыми побдами и мудрыми распоряженіями, вовсе неприлично бояться привидній, устрашенная гнвомъ небесъ пожилая вдова Нинова, чтобы отвратить грозящую опасность, ршается выдти за мужъ за молодаго человка. Средство очень хорошее, но совершенно безполезное.
‘Неговорю ничего о таинственномъ сундучк, показываемомъ на сцен, неупоминаю о двусмысленныхъ словахъ вразсужденій гробницы Ниновой, не спрашиваю, прилично ли все сіе трагическому стихотворцу, но просто говорю, что характеръ Семирамиды совсмъ обезображенъ. Сію Вавилонскую Царицу, которой Исторія дала мсто наряду между завоевателями и героями, Вольтеръ представилъ женщиною слабой, малодушною, подобною Королев Гертруд, матери Гамлетовой. Захотвши подражать Шекспиру, онъ пренебрегъ Софокла и Расина, изобразившихъ Клитемнестру и Аталію. Какой благоразумной человкъ предполагать можетъ, чтобы боги вселили раскаяніе въ душу беззаконную, которую они погубить вознамрились? Не справедливе ли думать, что они пробуждаютъ совсть въ тхъ преступникахъ, которыхъ пощадить желаютъ? Не прискорбно ли видть, что бдная Семирамида, покорная, униженная, раскаивающаяся, готовая исполнить все по вол боговъ и своего мужа, не избавляется отъ жестокаго ихъ мщенія? Было бы гораздо благородне и приличне важности характера Цариц Вавилонской, еслибъ она безтрепетно ожидала неминуемаго удара судьбы, умерла бы какъ героиня и завоевательница, и немучилась бы страхомъ. Кребильонъ гораздо лучше умлъ сохранить театральныя приличія, онъ представилъ намъ Семирамиду такою, какою быть ей должно, несдлавши хорошей трагедіи, онъ по крайней мр изобразилъ хорошій характеръ…
‘Вольтеръ самъ чувствовалъ, что унижаетъ Семирамиду, заставляя ее воздыхать и плакать, ибо показывая ее малодушною и робкою, онъ въ т же время вселяетъ въ нее гордость чрезмрную и заставляетъ выговорить слишкомъ велерчиво: странная противуположность! Всмотритесь въ рчь, произносимую къ государственнымъ чинамъ Вавилона, увидите, что она ни чмъ не уступаетъ пустословію Замора. Хвастливые Гасконцы не умютъ изъясняться такими гиперболами, какими, Семирамида щеголяетъ передъ собраніемъ вельможъ Вавилонскихъ. Въ продолженіе, пятьнадцати лтъ, говоритъ она, земля наполнялась ея славою и чтила въ рукахъ ея мечъ и скипетръ. Непобдимое сердце ея побуждается желаніемъ выдти замужъ за молодаго человка для блага міра. Можетъ быть скажутъ, что пышность прилична восточному слогу, но я утверждаю, что пышной слогъ неприличенъ трагедіи, когда онъ бываешь комическимъ.’
Февраля 24 Цинна, трагедія Корнелева въ 5 актахъ. Поелику и сія трагедія представлена была Французскими же актерами, то опять удовольствуемся выпискою изъ Парижскаго журнала. Простительно думать, что французы лучше насъ разумютъ, въ чемъ именно состоятъ красоты и достоинства ихъ языка.
‘Расинъ образовалъ вкусъ свой твореніями Виргилія и Еврипида, Корнель иногда подражалъ Сенек и Лукану, и крпость у его была такова, что онъ незаражался худыми примрами, сочинялъ трагедіи удивительная и самыя даже погршности образцовъ своихъ превращалъ въ примры изящности. Корнель взялъ у Сенеки содержаніе и главныя сцены сей трагедіи. Неизвстно, самъ ли философъ Римскій изобрлъ повсть о милосердномъ поступк Августа, или нашелъ его въ запискахъ своего времени, но признаться должно, что поступокъ сей описанъ съ такимъ краснорчіемъ, какое рдко находить можно у Сенеки.
‘Августъ, бывши уже слишкомъ сорока лтъ, прихалъ въ Галлію. Тамъ донесли ему, что Люцій Цинна вознамрился лишитъ его жизни. Одинъ изъ сообщниковъ заговора подробно разсказалъ Императору обо всхъ распоряженіяхъ Цинны. Августъ въ первую минуту гнва ршился погубить врага своего, онъ веллъ друзьямъ своимъ явиться къ себ на другой день поутру… и всю ночь провелъ въ мучительномъ безпокойств: ему казалось весьма труднымъ и соблазнительнымъ дломъ осудить на смерть Внука Помпея-Великаго, незапятнавшаго себя до тол никакимъ зазорнымъ поступкомъ. Тотъ самой Августъ, которой прежде вмст съ Антоніемъ на пиршествахъ и за трапезою очень охотно подписывалъ приговоры объ изгнаніи гражданъ Римскихъ, теперь не могъ ршиться погубить одного человка. Слова его показываютъ сильное безпокойство душевное. ‘Какъ! говорилъ Августъ: не ужели надобно, чтобы убійца мой оставался въ совершенной безопасности, а я терзался бы, мучительнйшимъ страхомъ? Надобно ли, чтобы непонесъ достойной казни безразсудный заговорщикъ, дерзнувшій посягнуть на жизнь человка, уцлвшаго на многихъ сраженіяхъ и непогибшаго среди свирпства междуусобныхъ браней? Какъ? достоинъ ли вроломный, по возстановленіи всеобщей тишины на водахъ и на суш возжелавшій умертвить меня, или лучше сказать принести на жертву?’ (Послднія слова значительны, потому что заговорщики назначили было исполнить свой умыселъ во время жертвоприношенія.) Посл того предался он глубокой задумчивости, которую иногда прерывалъ жестокими самому себ упреками. Сильно досадуя боле на себя нежели на Цинну, онъ воскликнулъ: ‘для чего мн жить на свт, когда столь многимъ людямъ нужна моя погибель? Долго ли еще проливать кровь? долго ли подписывать казни? Вс молодые патриціи направляютъ стрлы на мою голову. Ахъ! лучше умереть, нежели для безопасности своей губить толикое множество граждамъ!’
‘Не останавливаюсь надъ политическимъ совтомъ Ливіи, и поспшаю къ свиданію Августа съ Цинною, къ прекраснйшей сцен въ Трагедіи, насильно извлекающей слезы. Hепснимаю, какимъ образомъ такая драматическая мысль родилась въ голов Сенеки, велерчиваго декламатора! Основаніе етой сцены точно ему принадлежитъ, но Корнель искусно присвоилъ ее себ и украсилъ. Читатели, знающіе: трагедію Корнелеву, могутъ тотчасъ видть, что французскій стихотворецъ занялъ, у Сенеки и что почерпнулъ въ сокровищниц своего генія. Продолжаю переводить Сенеку. Август наедин съ Цинною.
‘Прежде всего повелваю теб, сказалъ Императоръ, слушать терпливо и неперерывать словъ моихъ никакими восклицаніями: ты будешь имть время говорить въ свою очередь. Цинна! ты не сдлался моимъ неприятелемъ, но ты врагъ мой по природ. Нашедъ тебя въ стан побжденныхъ, я оставилъ при теб все твое имніе. Ты нын столько богатъ и счастливъ, что даже побдители могутъ завидовать теб побжденному. Ты просилъ себ достоинства верховнаго первосвященника, многіе изъ числа тхъ, кои за меня сражались, искали онаго сана: я теб отдалъ преимущество. Вотъ что я для тебя сдлалъ, Цинна, а ты хочешь лишить меня жизни!’ При сихъ словахъ Цинна воскликнулъ: ‘Мн и на мысль не приходило такое безразсудство!’ — Императоръ остановилъ его: ‘Ты не хранишь условія. Мы положили, чтобы ты не прерывалъ словъ моихъ. Такъ, Цинна, ты вознамрился умертвить меня!’ Тутъ онъ сказалъ, гд, когда и какъ назначено было произвести въ дйство намреніе, наименовавъ всхъ заговорщиковъ и того, кто взялся нанести первый ударъ. Цинна молчалъ не столько по долгу повиновенія какъ отъ угрызеній совсти. ‘Что побудило тебя посягать на жизнь мою? ‘продолжалъ Августъ: не хочешь ли заступить мое мсто? Съ прискорбною жалостію ‘взиралъ бы я на Римскую Имперію, еслибъ я одинъ препятствовалъ теб достигнуть престола! но ты не въ состояніи распоряижать домашними своими длами. Ты не давно проигралъ тяжбу и долженъ былъ уступить сыну отпущенника, одержавшаго верхъ надъ тобою! Не ужели думать, что легче получить успхъ противъ Цезаря? Помысли, я ли одинъ останавливаю честолюбивое твое стремленіе? Разв думаешь ты, что Павлы, Фабіи, Коссы, Сервиліаны охотно уступятъ теб право на санъ верховный? Разв надешься ты, что покорится теб многочисленный сонмъ патриціевъ, не предками только знаменитыхъ, но и собственными своими ‘заслугами?’ Сказываютъ, что Август цлые два часа говорилъ безперерывно, Цинна слушалъ терпливо, ибо все наказаніе, имъ понесенное, состояло единственно въ безотвтномъ вниманіи. Императоръ заключилъ сими достопамятными словами: ‘Цинна! я уже однажды простилъ тебя какъ врага своего, теперь опять дарую теб жизнь какъ злодю и отцеубійц. Отнын будемъ друзьями и постараемся наперерывъ одинъ передъ другимъ доказывать на самомъ дл, я ли больше достоинъ былъ даровать теб жизнь, или ты получишь прощеніе.’ Корнель весьма удачно воспользовался прозою Сенеки, въ прекрасныхъ стихахъ своихъ он выразилъ еще сильне мысли Римскаго писателя.’
Къ достопамятностямъ здшней Столицы, безъ всякаго сомннія, принадлежитъ о приглашеніи ко вступленію въ супружество, напечатанное въ Московскихъ Вдомостяхъ, Старожилы увряютъ, что нкогда въ Сатирическомъ Встник помщаемы были отъ жениховъ и невстъ, объявленія сего рода, слдственно упомянутый вызов не есть новость необычайная. Разница въ томъ только, что во время издаванія Сатирическаго Встника, лт за двадцать передъ симъ, кандидаты супружескаго союза не дались чтеніемъ отъ 12 до 2 часов пополудни, въ книжной лавк противъ гостиннаго двора на Ильинк, ибо тамъ не было еще книжной лавки, убдительности предложенныхъ во объявленіи доводовъ — о томъ, чтобы нжной полъ не былъ застнчивымъ въ честномъ дл супружества, и чтобы удалилъ отъ себя предразсудки — подавала мн причину думать, что въ назначенную пору найду я въ книжной лавк противъ гостиннаго двора на Ильинк толпу приглашаемыхъ чрезъ газеты пожилыхъ вдовъ либо двицъ, какихъ бы ни было лтъ, я полагалъ, что найду нсколько и молодыхъ особ женскаго пола, хотя общано имъ неболе какъ можетъ бытъ, но къ удивленію моему я увидлъ книжную лавку и библіотеку наполненныя мущинами различныхъ націй и разнаго званія. Не возможно было распознать, кто былъ между ними повренный отъ пожилой вдовы либо двицы, какихъ бы ни было лт, кто явился по препорученію молодой особы, и кто пришелъ изъ любопытства, навдаться о новыхъ книгахъ.
Московския записки // Вестн. Европы. — 1812. — Ч.62, N 5. — С.59-71.