Мощено золотом, Мейхью Август, Год: 1857 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 534 минут(ы)

МОЩЕНО ЗОЛОТОМЪ

РОМАНЪ
Августа Мэгъю

Изданіе
М. Иванова
САНКТПЕТЕРБУРГЪ
въ типографіи А. А. Краевскаго (Литейная, No 38).
1871

РОМАНИЧЕСКОЕ ВВЕДЕНЕ ВЪ ДЙСТВИТЕЛЬНОСТЬ.

ГЛАВА ПЕРВАЯ.
Толпа.

Кенсингтонскій омнибусъ принужденъ былъ остановиться, за нимъ остановился Гензомскій, за Гензомскимъ тележка для развозки посылокъ, потомъ остановилась Чеплинская повозка, потомъ Горнская, ‘Голубая королевская’, ‘Атласъ’ и дв ручныя колясочки.

Прохала только королевская полицейская карета, и господинъ въ полицейской форм, который всегда сидитъ на придверной лавочк снаружи кареты, продолжалъ такъ же спокойно читать свою газету, нисколько не обращая вниманія на остановку экипажей и на толпу.

Этотъ черный глухой полицейскій ящикъ заставилъ на минуту толпу разступиться.

Кучеръ съ кенсингстонскаго омнибуса крикнулъ полицейскому кучеру:

— Эй вы! голубой красавецъ! почемъ у васъ товаръ?

А кондукторъ съ ‘Атласа’ крикнулъ полицейскому кондуктору:

— Не выйдетъ ли кто изъ вашихъ сдоковъ помочь бдной леди?

Толпа не только запрудила улицу, но и на тротуарахъ сбилась, какъ крысы въ углу. Былъ морозный, ледяной зимній день, восточный втеръ дулъ съ такою силою, что жегъ вамъ глаза. Но несмотря на стужу, толпа съ каждой минутой все увеличивалась. Со всхъ сторонъ сходились любопытные. Народу собралось столько, что никому изъ заднихъ рядовъ не удалось пробраться къ самому мсту происшествія и большая часть не знала, что именно случилось.

— Что тамъ такое, Джимъ? спросилъ одинъ кучеръ у кондуктора, который выбрался изъ толпы и подошелъ опять къ своему омнибусу.— Что тамъ, сметану что-ли опрокинули или съ какой нибудь леди приключилась истерика?

Уже наступили сумерки и улицы начинали пустть, дневная торговля окончилась и дловые люди начинали расходиться по домамъ.

Но только что усплъ полисменъ подойти къ женщин, сидвшей на крыльц чьего-то великолпнаго дома и сказать ей: ‘здсь сидть не годится,— уходите!’ тотчасъ-же вс, кто шелъ, остановились, какъ вкопанные. Остановились и торговые джентльмены, спшившіе домой обдать, и няньки, катившія дтей въ колясочкахъ, и краснорядцы съ товарами и каменщики съ порожними возами, и разсыльные, и уличные мальчишки, и солдаты, и наклейщики объявленій, и почтальоны, и яблочники,— однимъ словомъ, вся разнородная масса, которая составляетъ лондонскую толпу. Какъ только показывался какой новый прохожій, сейчасъ его толпа подхватывала и онъ уподоблялся пробк, попавшей въ водоворотъ, такъ что, наконецъ, толпа стала похожа на любопытное собраніе всевозможныхъ образчиковъ довольства и нищеты, красоты и безобразія.

Самыя важныя дла пріостановились. Кандитерскій служитель не могъ двинуться, а у него на голов былъ замороженный пуддингъ въ жестяной форм, и этотъ пуддингъ, понемножку таявшій среди толпы, былъ заказанъ одинъ лицомъ къ званому обду и обдавшіе уже скушали дичь, не могъ двинуться и разсыльный съ электрическо-телеграфной станціи, а у него въ сумк лежало торговое извстіе первой важности, только что переданное подводнымъ телеграфомъ, докторскій мальчикъ напрасно кричалъ самымъ строгимъ голосомъ, чтобы не давили его ‘апаратовъ’, напрасно силился пробраться слуга изъ моднаго магазина съ картонкой, гд тщательно уложена была изящная наколка для одной леди, леди уже совсмъ была одта въ театръ и съ томительной тоской ожидала этого посланнаго, а посланный могъ только время отъ времени кричать: ‘да пропустите! Да не напирайте! Вы мн погубите вс перья и ленты!’ И многое множество другихъ длъ меньшей или большей важности пріостановилось. И надо было стоять и ждать, пока каждый изъ желающихъ удовлетворитъ свое любопытство.

Одинъ молочникъ стоялъ въ самыхъ первыхъ рядахъ и обратился къ своей сосдк, пожилой дам:

— Она что-то не похожа на плутовку? сказалъ онъ.— Правда?

— Разумется и не похожа! отвтила ему пожилая дама.— Только, коли вы спрашиваете моего искреннаго мннія, такъ я вамъ скажу, что по моему она хватила черезъ край. Она пьяна.

— Встаньте! вскрикнулъ полисменъ и грубо схватилъ женщину за руку.— Встаньте! нельзя вамъ здсь сидть на холод,— слышите? Гд вы живете?

Женщина поглядла кругомъ какимъ-то безжизненнымъ, тупымъ взглядомъ и пробормотала:

— Нигд.

Плотникъ, съ мшкомъ инструментовъ за плечами, подошелъ къ женщин и ласково ее спросилъ:

— У васъ нтъ квартиры, а?

— Меня выгнали съ квартиры… вотъ уже два дня, какъ выгнали… отвтила женщина.

Она говорила такъ тихо, такъ невнятно, что плотникъ наклонилъ голову къ самому ея лицу.

— А у васъ нтъ никого,— нтъ ни родныхъ, ни друзей, которые бы васъ приняли?

— Нтъ, нтъ! я здсь чужая!

И она тихо зарыдала.

Кто-то въ толп проговорилъ:

— Ну, Билль, пойдемъ! Это просто какая-то плутовка и больше ничего!

Докторскій мальчикъ, который тоже продрался въ первые ряды и глазлъ, вдругъ вспомнилъ, что долженъ несть пилюли больному ребенку, и кинулся слдомъ за тмъ, кого называли Биллемъ.

— Послушайте, сказалъ полисменъ: — коли вы не встанете, такъ мн придется отвести васъ въ караулку.

— О, благодарю васъ! отвчала женщина.— Куда хотите…

Полисменъ все стоялъ около нея и не зналъ, какъ лучше поступить, а въ толп начались различные толки, нкоторые увряли, что ‘она ужь почти дошла’, другіе — что ‘она хочетъ разжалобить, да выманить что нибудь на выпивку’.

Нашлись впрочемъ такіе, которые говорили, что она больна и что ее надо тотчасъ же отвести къ доктору.

Кто-то вскрикнулъ:

— Одньте-ка ее получше, да накормите ее, такъ увидите какая это красавица!

— Ее надо отвести въ рабочій домъ, замтилъ плотникъ.

А человкъ, съ какими-то сапожными колодками подъ мышкой, вдругъ вырвался изъ рядовъ и съ большимъ волненіемъ крикнулъ:

— Всякій британецъ и всякая британка имютъ право требовать себ пищи и крова! Я объявляю, что это позоръ оставлять бдное созданье безъ помощи: умирай, какъ собака, на улиц!

— Разумется, это позоръ! разумется, это позоръ! раздалось со всхъ сторонъ въ толп, словно всхъ вдругъ поразила эта мысль.

— Говорю вамъ, что ее не примутъ въ ‘Союз’, вскрикивалъ полисменъ, обращаясь во вс стороны: — и я не могу тоже держать ее въ караулк. Вставайте, молодка, и пойдемте. Одно для васъ мсто и есть, это въ пріют для бездомныхъ! Пойдемте!

Она не двинулась, даже не шевельнулась, сидла по прежнему и, казалось, ее клонилъ сонъ.

Полисменъ взялъ ее за руку и поднялъ, но она была такъ слаба, такъ обезсилена холодомъ и голодомъ, что не могла устоять на ногахъ, пошатнулась и опять опустилась на ступени крыльца.

— Какъ это можно тащить ее! закричали въ толп: — она ступить шагу не въ силахъ! Какъ это можно!

— Бобъ, чего вы не сбгаете за докторомъ? крикнулъ какой-то разнощикъ.— Вы не видите что ли, что бдная женщина не можетъ встать?

Какая-то женщина изъ сосдняго дома, которая долго уже стояла у своего порога, покрывшись шалью, и наблюдала, вдругъ исчезла и потомъ опять появилась съ чашкой горячаго чаю въ рукахъ.

— Вотъ чай, моя милая, сказала она, подходя и приставляя чашку къ губамъ больной.— Выпейте поскоре, это будетъ гораздо лучше, чмъ слушать вс ихъ толки!

Бдная горемыка послушалась и стала пить. Сначала она пила съ большимъ трудомъ, но скоро какъ будто немножко оживилась и проговорила:

— О, благодарю васъ! благодарю васъ! Это меня согрло.

Потомъ она еще выпила нсколько глотковъ, провела рукой по лбу, какъ будто-бы очнулась отъ тяжелаго сна, откинула назадъ волосы и проговорила:

— Довольно, благодарю васъ. Теперь я могу идти.

Полисменъ взялъ ее подъ руку и повелъ, какъ пьяную, въ караулку.

Женщина шаталась и казалась такою слабою, такою беззащитною, что многіе, глядя ей въ слдъ, не знали, что съ ней такое: пьяная ли она или такъ обезсилена голодомъ.

Толпа маленькихъ мальчиковъ и разныхъ бездомныхъ бродягъ, мужчинъ и женщин, пошли за ней слдомъ.

— Ахъ, она видала лучшіе дни! сказала добросердечная женщина, которая приносила чашку чаю и которая съ чашкой въ рук смотрла вслдъ горемык.— По ея разговору сейчасъ видно, что она изъ хорошаго общества, и руки у нея такія, что, видно, она не много трудила ихъ работою.

Сейчасъ же собрался кружокъ женщинъ около говорившей и одна изъ нихъ сказала:

— Знаете, мистриссъ Перксъ, вдь на ней всего на всего одна черненькая кофточка! При такой-то погодк! Просто кровь вся леденетъ, такъ нынче холодно, а она всего на всего въ черненькой кофточк!

Тоненькая, сухая женщина, которая все кашляла, замтила съ презрительнымъ киваньемъ:

— Я могу вамъ сказать только одно: коли она благородная и прекрасная, такъ чего жъ она не идетъ къ своимъ друзьямъ? Они врно ей помогутъ,— по крайности дадутъ хоть на проздъ въ Америку! Ужь коли такія, какъ она, сходятъ у васъ за прекрасныхъ и за отличныхъ, такъ что жъ остается тмъ, которыя добродтельны въ своемъ поведеніи? Что намъ остается? Вы разв не замтили, въ какомъ она положеніи? А на рук ничего нтъ и похожаго на обручальное кольцо!

— Какъ вамъ не стыдно, мистриссъ Спареръ! вскрикнула та, которая приносила чай.— Я надюсь, что вамъ самимъ не придется такъ терпть… И надюсь, что въ случа несчастья, васъ такъ жестоко не осудятъ, какъ вы ее осудили!

Стужа помшала продолжать споръ, и мистриссъ Спареръ и вс сосдки разошлись по домамъ толковать объ этомъ дл съ мужьями и съ домашними жильцами.

ГЛАВА ВТОРАЯ.
Вымороженные.

Мы уже сказали, что былъ холодный зимній день.

Снгъ шелъ всю ночь и на другой день въ лондонскихъ предмстьяхъ всякій, кто рано просыпался, открывъ глаза думалъ:

‘Отчего это на дорог такъ тихо и отчего такой яркій свтъ сегодня? Пнье слышу, а колесъ не слыхать?’

И вдругъ пнье прерывалось и раздавался на улиц крикъ:

— Сюда, полиція! Сюда! Скорй!

Онъ вскакивалъ съ постели, кидался къ окну и видлъ при утреннемъ свт, какъ темная, словно вся дымящаяся лошадь растянулась во всю свою длину на блой дорог и билась въ снгу, какъ въ какой-нибудь пн, а кучеръ лежалъ у ней на ше, а ворохи зеленой капусты катились и валились во вс стороны.

Соня-горожанинъ былъ пробужденъ визгомъ желзныхъ лопатъ, которыми такъ скребли мостовую, словно сотня точильщиковъ вдругъ принялась точить ножи. А другіе сони, спавшіе еще дольше, были пробуждены нсколькими дюжинами разнощиковъ, которые высыпали изъ ближняго трактира съ замерзлой зеленью и принимались кричать самыми пронзительными голосами:

— Бдные вымороженные огородники! бдные вымороженные огородники!

Вы заснули въ черномъ, грязномъ, задымленномъ город, а просыпаетесь въ какомъ-то серебристомъ, блестящемъ, ослпляющемъ глаза своею близною.

Каждая крыша, каждый карнизъ крыльца, балконы,— все подъ блой пеленой, вс уличные фонари увнчаны снжной шапкой, красныя и зеленыя лампы около аптекъ похожи на огромные драгоцнные камни, оправленные въ застывшія массы серебра.

Различныя вывски на магазинахъ почти совсмъ залплены, чудовищный золотой сапогъ надъ лавкой сапожника съ одной стороны посеребренъ, золотое руно надъ чулочной фабрикой словно превратилось въ мягкую блую шерсть, три шара надъ ростовщичьей лавочкой стали похожи на три пука калиновыхъ цвтовъ, а на шеяхъ громадныхъ львовъ и единороговъ, украшающихъ первый этажъ королевскихъ поставщиковъ, лежали снжныя волны, какъ блая, густая матовая грива.

Даже земля уподоблялась близною свадебному пирогу. По утру вы могли бы посчитать, сколько прохало по дорог, потому что каждыя колеса оставляли за собою блестящую полосу, словно какая чудовищная змя проползла. И въ людныхъ улицахъ все перемнилось. Прежде здсь васъ оглушалъ шумъ и стукъ, а теперь здсь все тихо, какъ ночью и все, что движется, мелькаетъ такъ же неслышно, безшумно, какъ привиднье. Такъ тихо, что васъ заставляетъ вздрагивать всякій комокъ снгу, падающій съ крыши на землю. Колеса самыхъ тяжелыхъ подводъ точно обвернуты въ вату и дутъ, какъ будто по мягчайшему мху. Погонщики идутъ рядомъ съ лошадьми, лошади безпрестанно скользятъ и спотыкаются и отъ нихъ валитъ наръ.

Въ это время появляется на улицахъ ‘ледяная’ тележка. Яблочникъ не можетъ ужь возить свой товаръ на рынки, избираетъ себ другую торговлю и является въ городъ съ прозрачными обломками льда, которые чрезвычайно походятъ на зазубренные стеклянные осколки. Въ омнибусы впрягаютъ запасную лошадь, потому что снгъ замерзъ, дороги превратились въ какіе-то особаго рода катки и подниматься на возвышенье или спускаться съ него сдлалось очень трудно. Для удобства пассажировъ, перила желзной лсенки на омнибусахъ обернуты сномъ и у всхъ сидящихъ на верху омнибуса колни закутаны шерстяными одялами и платками, при каждой остановк, кондукторъ спрыгиваетъ на землю и топочетъ ногами по мостовой, и хлопаетъ по своему нагруднику съ такой энергіей, словно выбиваетъ пыль изъ ковра.

Валитъ ли снгъ или сіяетъ яркое солнце, работа не стоитъ, занятія и дла идутъ своимъ чередомъ. Рабочіе, сидльцы и прикащики, которыхъ вы встрчаете на улицахъ, бгутъ рысцой, понуривъ голову и засунувъ руки въ карманы. Шеи у нихъ увязаны толстыми шарфами, а кончики носовъ, выглядывающіе изъ шарфовъ, словно вылуженная мдь, и вс осторожно скользятъ, и вс чихаютъ и кашляютъ. Только передъ булочными мостовая прометена и тутъ пшеходамъ не предстоитъ опасности. Кажется, цлый городъ вдругъ закишалъ маленькими и большими метельщиками, которые ходятъ отъ одного дома къ другому, стучатся въ двери и предлагаютъ очистить мостовую передъ окнами, согласно парламентскому акту, за два пенса. У всякаго, кто ни попадается вамъ на встрчу, шляпа опушена инеемъ, а у полисмена капюшонъ скоре походитъ теперь на горностаевую пелеринку какого нибудь вельможи, чмъ на обыкновенную полицейскую форму.

Воздухъ удивительно прозраченъ и вы можете также ясно видть конецъ самой длинной улицы, какъ въ раннее лтнее утро. Все бло кругомъ. Небо похоже на аспидный сводъ, а парки и скверы похожи на громадныя карты неизслдованныхъ странъ, гд нтъ еще дорогъ, разв кое-гд пшеходы протоптали узкую тропинку. Деревья стоятъ вс сдыя, далекіе предметы кажутся вдвое ближе, а двигающіеся люди представляются чмъ-то въ род пятенъ на лист бумаги.

Вс уличныя статуи, украшающія столицу, совершенно потеряли свои артистическія формы и скоре похожи теперь на снгурокъ, которыхъ школьники лпятъ изъ снгу. У иныхъ въ складки греческихъ тотъ столько забилось снжной пыли, что греческія тоги имютъ видъ одежды штукатурщика. Сэръ Робертъ Пиль, устремившій взоры на Чипсендъ весь блый, словно какой мельникъ высыпалъ на него куль муки. У стараго майора Картурейта, что сидитъ въ кресл на Бртонскомъ холм, по крайней мр фунта два снгу на макушк, около глазъ, около носа, около губъ, и это придаетъ ему такой видъ, какъ будто его только что намазали мыльной кисточкой и сейчасъ будутъ ему брить щеки и голову. Парикъ Георга III, у Чарингъ-Кросса, побллъ въ одну ночь, какъ прекрасные волосы Маріи Антуанеты. Верховое изображеніе герцога Велингтона, на углу Гайдъ-парка, продолжаетъ, несмотря на сугробъ, давящій затылокъ, величественно указывать своимъ жезломъ, а его терпливый конь до того занесенъ снгомъ, что его свтлость какъ бы сидитъ на блой кож, подобно воину тлохранителю.

Столица снабжаетъ теперь водою очень скудно, предусмотрительные домовладльцы обернули свои водяныя трубы соломою, кранщики ходятъ туда и сюда съ громадными ключами и устроиваютъ временные краны и затычки для снабженія жителей водою, а жители толпятся съ ведрами и кувшинами и каждый ждетъ своей очереди у крана, откуда вода медленно выливается и течетъ по снгу, словно жиръ.

Если чувствуется недостатокъ въ вод, за то во всхъ трактирахъ, харчевняхъ и пивныхъ выставлены на окнахъ объявленія, что ‘горячее старое вино’ и ‘горячій приправленный пряностями эль’ готовы для всякаго желающаго. Пользуясь суровостью погоды, на всхъ углахъ улицъ появляются столики со всевозможными теплыми явствами. Облако пару стоитъ надъ кострюлями съ ‘горячими угрями’ и надъ котелками съ гороховой похлебкой, пары вырываются изъ мисокъ съ жаренымъ картофелемъ. Идя по улицамъ, вы слышите запахъ печеныхъ яблокъ и жареныхъ каштановъ и видите у столиковъ подл жаровенъ сидятъ старыя женщины въ кучерскихъ курткахъ и положивъ ноги въ яблочныя корзинки, а изъ жаровни во вс дырочки вырывается яркое оранжевое пламя.

Стаи бойкихъ лондонскихъ воробьевъ исчезли съ наступленіемъ стужи, которые остались, уже не имютъ прежней юркости и живости, а словно застыли и издали представляются темными комочками перьевъ. Въ предмстьяхъ города видны трезубчатые слды снигирей на снжныхъ садовыхъ дорожкахъ и ихъ красныя грудки издали похожи на алыя ягоды по блому полю. Наступаютъ сумерки, сквозь окна вы видите пылающіе камины и думаете:

‘Какъ комфортабельны англійскіе дома въ сравненіи съ холодными, пустыми улицами! Какъ хорошо сидть теперь въ уютной комнат, у ярко горящаго камина!’

Разумется, хорошо. Но, съ другой стороны, какъ плохо тмъ, у кого нтъ каминовъ, кто бродитъ по улицамъ и кого холодъ прохватываетъ до самыхъ костей!

Для тхъ, кто можетъ закутаться въ теплую фланель, и въ отличное пальто, сильный морозъ только ‘здоровая, укрпляющая, живящая погода’, для такихъ даже зимніе вечера отрадны. Для юнаго поколнія уэст-эндскаго квартала рождество, это веселый праздникъ, время всякихъ игръ, подарковъ и гуляній. Для людей постарше это время тоже очень веселое, время ‘выставки скота’, ‘сюрпризныхъ корзинъ’ и присылка жирныхъ индекъ изъ деревень, для нихъ мясныя лавки завалены мясами перваго сорта, дичью, копченымъ саломъ и изукрашены красивыми бантами и кокардами, для нихъ на окнахъ бакалейныхъ магазиновъ выставлены всевозмояшые сухіе плоды и пряности, леденцы, соленья и варенья и ковен-гарденскій рынокъ заваленъ зелеными гирляндами и наполненъ запахомъ превосходныхъ сочныхъ плодовъ.

Но каково встрчать зимній праздникъ тмъ, кто съ наступленіемъ холода теряетъ послднія средства къ существованію? Весело ли покажется на рождество тмъ, на комъ мерзлыя лохмотья? Какъ отрадны покажутся длинные вечера, когда ихъ проводишь, скорчась подъ какой-нибудь аркой или подъ заборомъ? веселитъ ли видъ роскошно снабженнаго рынка тхъ, кто сбираетъ и пожираетъ гнилыя апельсинныя корки, чтобъ какъ нибудь обмануть свой голодъ?

Быть можетъ, читатель воображаетъ, что о нищет толкуютъ ради красоты слога и что она вовсе не такъ часто встрчается, какъ говорятъ и пишутъ. Я посовтовалъ бы такому читателю припомнить, что въ жизненной лотереи, какъ и во всхъ прочихъ лотереяхъ, сравнительно немного выигрышныхъ билетовъ и что на одинъ выигрышъ приходится тысяча пустыхъ билетовъ. Я попросилъ бы тоже припомнить, что для несчастнаго бдняка зимняя пора еще и потому ужасна, что въ эту пору работа попадается рже.

Уже не говоря о такъ-называемыхъ ‘паріяхъ’, въ зимнее время приходится плохо даже людямъ съ опредленными занятіями, кирпичники, огородники, жнецы, хлбопашцы, моряки, береговые рабочіе и рабочіе на докахъ — вс терпятъ нужду.

Скептики, не врящіе въ истину этихъ словъ, и особливо т, кто считаетъ бдность слдствіемъ лни и распущенности, должны постить ‘пріютъ для бездомныхъ’, пріютъ, который отворяется только тогда, когда термометръ доходитъ до точки замерзанія и въ которомъ не даютъ ничего, кром сухаго хлба и теплаго крова.

При наступленіи холоднаго зимняго вечера нсколько сотенъ бездомныхъ валятъ къ этому пріюту. Здсь вы можете видть нищихъ всхъ странъ свта: тутъ вы увидите угрюмаго американскаго моряка, тощаго польскаго изгнанника, блднаго германскаго бродягу, слезливаго, чернокожаго корабельнаго повара, дрожащаго отъ стужи, ланкастерскаго метельщика, безпомощнаго китайца-побироху, и полуоцпенвшаго итальянскаго мальчика-музыканта. Здсь, такъ-сказать, лохмотный конгрессъ всхъ націй, сборище всевозможнаго убожества и нищеты, лишеній, паденій и страданій со всхъ концовъ земли. Здсь представители всякаго ремесла, торговли и занятій. Тутъ рабочіе съ полей, съ желзныхъ дорогъ, съ дока, тутъ маляры, каменьщики, разорившіеся торговцы, ремесленники, лавочные сидльцы, разсыльные мальчики, ирландскіе переселенцы. Здсь тоже бдныя швеи, которыхъ выгнали за неплатежъ съ квартиры, здсь слуги и служанки, потерявшія или ненашедшія должности, здсь откупщицы стульевъ на публичныхъ гуляньяхъ, полузамерзшія торговки овощей и зелени, уличные разнощики, воры, нищіе, попрошайки, записные бродяги. Здсь вс оттнки и степени нищеты, несчастія, порока, даже преступленія, потому что здсь не спрашивается, кто вы такой и что вы такое: здсь принимаютъ всякаго, кто не иметъ пристанища. Пріютъ для бездомныхъ — это гостиница нищихъ, харчевня воровъ, притонъ всхъ отверженныхъ, послдняя, такъ сказать, станція по дорог къ окончательному паденію.

Тмъ, кто только знаетъ аристократическіе кварталы Лондона, очень мудрено разсказать, гд стоитъ пріютъ для бездомныхъ

Въ великобританской столиц есть нкоторыя улицы, которыя съ большимъ трудомъ отъискиваютъ самые опытные кучера, и Плей-Гоузъ-Ярдъ, гд находится пріютъ, именно принадлежитъ къ числу такихъ улицъ.

Дорога туда лежитъ по длинной узкой улиц, улица эта еще боле съуживается отъ ряда лавочекъ, которыя идутъ цпью по обимъ ея сторонамъ, на углу каждаго поворота въ нереулокъ, находится распивочная, съ огромной лампой надъ входомъ, а у распивочной навсъ, подъ которымъ разставлены заране наготовленныя копеечныя порціи устрицъ. Во всхъ булочныхъ выставлены по окнамъ крупныя объявленія съ отраднымъ извстіемъ, что хлбъ ‘опять сдлался доступенъ всякому кошельку’, а въ чайныхъ распивочныхъ выставлены забавныя предостереженія противъ опасности пить чай, въ который подмшанъ порохъ. Ростовщиковъ въ этихъ мстахъ множество, на дверяхъ у нихъ висятъ шерстяныя и вязяныя тамбуромъ одяла, повшенныя за одинъ уголъ, какъ на аукціоной продаж, и цлая батарея часовъ, величиною съ кулакъ, выставлена на окнахъ. Здсь тоже нтъ недостатка въ угольныхъ и въ картофельныхъ лавкахъ, и въ нихъ ходячая цна товара обозначается обыкновенно на двери или на стн мломъ, углемъ или известкой. Въ лтнее время здсь каждое воскресенье появляется легкая повозка и отвозитъ желающихъ на загородное гулянье.

Дворъ, окрещенный именемъ театра, такъ запруженъ, что смшно было бы думать о возможности пробраться туда въ экипаж. Еще не дозжая до него, вы принуждены не разъ останавливаться, и эти остановки производятъ страшное смятеніе между яблочниками и разными торговцами и торговками, складные столики и скамьи начинаютъ передвигаться и переноситься, чтобы дать мстечко вашей коляск или фаэтону. Чмъ ближе къ ‘театру’, тмъ все кругомъ бдне. Тутъ ужь не видно ростовщиковъ, булочныя, бакалейныя, угольныя лавки исчезаютъ, и ихъ замняетъ лавочка, гд продается все.

Лтъ двсти пятьдесятъ тому назадъ на этомъ самомъ мст стоялъ театръ, но врно въ немъ никогда не разъигрывалось такихъ драмъ, какія теперь разъигрываются каждый вечеръ въ пріют для бездомныхъ.

Если вы явитесь сюда ввечеру, вы тотчасъ же узнаете пріютъ, потому что тогда большая лампа въ желзной клтк зажжена надъ входомъ. Это часъ пріема, и по об стороны прохода къ пріюту выстроился уже цлый полкъ оборвышей.

Нигд на свт вы не увидите ничего подобнаго.

Войдите въ пріютъ и поглядите изъ верхнихъ оконъ. Вс они стоятъ въ снгу и дрожатъ отъ холоду. Многіе безъ рубашекъ, и сквозь дырявые мерзлые лохмотья сквозитъ голое тло, иные прикрпили себ рукава веревочкой, иные безъ сапогъ, безъ башмаковъ и стоятъ на одной ног, а другую поджали,— и нога, на которой они стоятъ, синяго, мертвеннаго цвта, точно полуизжаренное мясо.

Въ этой толп вы отличите разныхъ иностранцевъ и земляковъ. Тутъ вы увидите загорлаго матроса въ ветхой красной рубах, ласкарца въ грязномъ бломъ передник, француза въ коротенькомъ синемъ сюртук, деревенскаго рабочаго въ испачканномъ землей и глиной плать, и ирландокъ, и базарныхъ торговокъ въ смятыхъ шляпкахъ.

Здсь собрались нищіе всхъ возрастовъ, здсь женщины и двочки, мужчины и мальчики вс вмст. Старообразныя дти дрожатъ какъ въ лихорадк и дышутъ себ на руки, чтобы отогрть коченющіе пальцы, несмотря на стужу, матери стоятъ съ открытой грудью и кормятъ грудныхъ дтей, но молока нтъ, дти понапрасну выбиваются изъ силъ и кричатъ. Вс мужчины заложили руки въ карманы и время отъ времени вздрагиваютъ, а женщины безпрестанно пробуютъ закутаться получше въ свои лохмотья.

Это толпа молчаливая, въ ней вы не услышите ни остротъ, ни переговоровъ, ни восклицаній, единственные звуки здсь, это пискъ и плачъ ослабвшихъ младенцевъ, споръ мальчишекъ за передовыя мста ко входу, да постоянный кашель, которымъ словно перекликаются другъ съ другомъ и который напоминаетъ стадо блеющихъ овецъ.

Они вс ждутъ, чтобы отворились двери пріюта, и когда время пріема близко, въ переднихъ рядахъ каждый вынимаетъ и развертываетъ грязный билетикъ, дающій имъ право переночевать ночь или дв въ пріют.

Къ этому самому пріюту препроводилъ полисменъ полузамерзшую женщину, которую нашелъ на порог великолпнаго дома.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ.
Пріютъ.

Въ этотъ самый вечеръ нкоторые любознательные джентльмены явились въ пріютъ, чтобы осмотрть помщеніе и присутствовать при пріем. Въ контор, направо отъ входа, начальникъ заведенія объяснялъ имъ съ величайшими подробностями вс пріютскіе уставы и правила.

Входъ былъ очень похожъ на входъ въ какой-нибудь маленькій второстепенный театръ, а контора была очень похожа на чуланчикъ, гд обыкновенно сидятъ офиціанты, отбирающіе билеты при вход.

Въ углу конторы стояло много четвероугольныхъ корзинъ съ нарзанными ломтиками хлба.

— Мы даемъ каждому приходящему полфунта лучшаго хлба, говорилъ начальникъ заведенія джентльменамъ: — и когда они выходятъ отсюда, тоже полфунта хлба на дорогу, дтямъ, какъ бы они молоды ни были, полагается такое же количество хлба, что увеличиваетъ порцію матерей. Вотъ этотъ джентльменъ (начальникъ заведенія показалъ на чиновника, стоявшаго у окна) вноситъ вотъ въ эту книгу (книга была очень толстая) имя, лта, торговлю или ремесло и мсто рожденія приходящаго, а также и то, гд приходящій ночевалъ предыдущую ночь.

Джентльмены пробжали глазами многіе листы этой книги. Въ первыхъ трехъ графахъ обозначены были лта, ремесла, мсто родины, въ четвертой граф,— въ граф о ночлег въ предъидущую ночь, встрчалось почти все одно: ‘на улиц’ и потомъ шло: ‘тоже’, ‘тоже’. Это ‘тоже’ повторялось вплоть до конца страницы.

— Теперь мы сейчасъ отворимъ двери, джентльмены, сказалъ начальникъ заведенія.— Уже пять часовъ. Мы всхъ новенькихъ принимаемъ здсь, а т, которые уже были у насъ и приходятъ по билетамъ, тхъ проводятъ черезъ другую контору.

Въ калитк показалась голова негра, черная, какъ чернила, а глаза блые, какъ круто сваренныя яйца.

— Ваше имя? спросилъ чиновникъ, быстрымъ дловымъ тономъ.

— Типо Себ, былъ отвтъ.

— Сколько лтъ?

— Тринадцать, мастеръ, отвтилъ мальчикъ такимъ умоляющимъ голосомъ, словно исповдовался въ какомъ-нибудь проступк.

— Гд родились?

— На мор, мастеръ!

— А! значитъ, у васъ нтъ мста жительства? замтилъ чиновникъ, вписывая отвтъ.— А гд вы ночевали прошлую ночь?

— У меня было полпенни на кофе — я спросилъ себ кофе и тамъ спалъ…

Тутъ подошелъ къ мальчику начальникъ заведенія, которому очень хотлось выставить на видъ вс удобства и достоинства пріюта передъ прізжими джентльменами, и сказалъ:

— А гд бы вы спали ныншнюю ночь, еслибы вы не пришли сюда? На улиц, я полагаю? Ну, разумется! прибавилъ онъ, когда мальчикъ, въ отвтъ на его вопросъ, печально склонилъ голову.— Что вы ныньче ли?

— Мн одна леди дала два бисквита, мастеръ!

— Ну, а здсь вамъ дадутъ полфунта отличнаго хлба. Ну, теперь почему вы пришли сюда? Вы пріхали на корабл,— у васъ была какая нибудь должность? Вы получали жалованье?

Мальчикъ, который тотчасъ же запустилъ зубы въ поданный ему хлбъ, на минуту пріостановился и проговорилъ:

— Да, мастеръ, я получалъ два фунта и мн ихъ выдали назадъ тому три недли, и кром того у меня еще разная оджа и блье. И все это осталось у мистера Финна, гд я квартировалъ.

— А! сказалъ начальникъ пріюта и, обратясь къ джентльменамъ, прибавилъ:— это старая исторія! Она повторяется безпрестанно. Къ намъ каждый день приходятъ такіе. Должаетъ, напримръ, за недлю хозяину квартиры, а хозяинъ сейчасъ беретъ его платье и оставляетъ ему только то, что на немъ надто. Я это знаю, знаю! Ну, вы можете идти, мальчикъ!

Мальчикъ, дрожа всми продрогшими членами, двинулся по указанному направленію, на немъ была только старая синяя шерстяная рубаха и онъ ежился, прижимая плечи къ ушамъ, какъ бы надясь этимъ способомъ хоть немного отогрться.

— Поглядите, джентльмены, вполголоса сказалъ начальникъ пріюта:— видите вы этого, что теперь показался у окошечка калитки? Это уже записной бродяга. Онъ является къ намъ акуратно каждый годъ, онъ проводитъ каждую зиму непремнно въ город, какъ какой-нибудь лордъ.

Затмъ начальникъ пріюта обратился къ небритому бродяг.

— Опять вы къ намъ пришли, а?

— Да, сэръ, пришелъ опять, отвчалъ бродяга, ухмыляясь и притрагиваясь до полей изодранной, грязной шляпы.— Вы ужь знаете теперь хорошо мое имя и лта и тоже откуда я родомъ.

Бродяга представлялъ собою превосходное олицетвореніе тхъ нищихъ, которыхъ во времена Генриха VIII называли ‘доблестными ребятами’. Ростомъ онъ былъ около шести футовъ, сложенія крпкаго, желзнаго. Платье на немъ было изъ бумазеи и полосатаго плису, и это платье до того было загрязнено, что все лоснилось, оно казалось вымазано дегтемъ, рукава куртки, для большей теплоты, были укрплены около кисти веревочками. На немъ не было рубахи и воротникъ куртки былъ вздернутъ на сколько возможно высоко, сквозь распоротые швы и дыры виднлось голое, съежившееся отъ холоду тло.

— Позвольте, сказалъ чиновикъ:— я посмотрю, какъ вы были записаны, кажется, вы въ прошломъ году были ковернымъ ткачемъ?

Бродяга замтилъ, что пожалуй и такъ можно записать,— все равно.

— А гд вы спали прошлую ночь? спросилъ секретарь.

— Въ Беснельгринскомъ, сэръ.

— А гд вы спали позапрошлую ночь? спросилъ начальникъ пріюта.

— Позапрошлую? Позапрошлую я спалъ въ Уайтчепельскомъ, сэръ.

— А третьяго-дня въ которомъ?

— Третьяго дня, кажется, въ Сенджорнскомъ. Нтъ, сэръ, ошибся! въ Стеннейскомъ.

Начальникъ пріюта значительно посмотрлъ на джентльменовъ, какъ бы желая имъ сказать:

— Вы видите, онъ обошелъ вс рабочіе дома!

Потомъ, обращаясь къ бродяг, онъ прибавилъ:

— Вдь тамъ, какъ переночуете, такъ поутру даютъ тесать каменья, а! Я полагаю, васъ не очень-то тянетъ къ этой работ?

Бродяга съежился и отвчалъ съ прежнимъ смхомъ:

— Ваша правда, сэръ, это мн не по вкусу и не по темпераменту.

Когда бродяга ушелъ, начальникъ заведенія сказалъ:

— Мы, видите, пускаемъ въ пріютъ и подобныхъ бродягъ. Нельзя иначе: начни мы сомнваться да наводить справки, такъ мы не столько поймаемъ виновныхъ, сколько погубимъ невинныхъ.

Начали входить другіе, ихъ разспрашивали и записывали. У всхъ была одна и та же исторія — голодъ, холодъ, нищета.

— Теперь, джентльмены, сказалъ начальникъ заведенія: — если вамъ угодно, такъ мы отправимся наверхъ и вы поглядите на спальное отдленіе.

Съ этими словами онъ отправился впередъ, а джентльмены послдовали за нимъ.

— Вотъ, сказалъ онъ, проходя черезъ одну комнату: — это наша мужская умывальная. Здсь умываются приходящіе передъ отходомъ ко сну.

Умывальная эта походила на четвероугольное пространство, устроиваемое для птушьяго боя, въ одномъ углу была широкая лстница, а на противополоашой сторон огромное корыто съ насосомъ.

Въ умывальной было нсколько грязныхъ оборванныхъ человкъ, одни умывались и отчищали въвшуюся въ тло грязь, другіе уже окончили умыванье и взбирались по лстниц на платформу, гд висли длинныя полотенца, и вытирались. Тутъ же у дверей стояла толпа новыхъ пришельцевъ, которые ночевали въ пріют предъидущія ночи и теперь ожидали, пока имъ помтятъ билеты.

— Чмъ вы занимались съ тхъ поръ, какъ въ послдній разъ отсюда ушли? спросилъ начальникъ заведенія у одного блднаго работника.

Работникъ былъ въ холстинномъ плать, испятнанномъ масляной краской.

— Я здсь не былъ дв недли, сэръ, отвтилъ работникъ: — мн помогъ одинъ пріятель, онъ открываетъ пирожную лавочку, такъ у него была работа.— Я работалъ.

Начальникъ заведенія обратился къ джентльменамъ и замтилъ:

— Вы видите, они тогда только сюда являются, когда ихъ къ этому принуждаетъ послдняя крайность. Если только у нихъ есть чмъ заплатить за ночлегъ въ какой-нибудь канур, они ни за что не пойдутъ въ пріютъ. Теперь пожалуйте въ спальное отдленіе, джентльмены.

Спальное отдленіе вовсе не походило на обыкновенные дортуары. Здсь не было ни кроватей, ни простынь, ни одялъ. Это длинная, пустая, выбленная известью зала съ четвероугольными колоннами, она нсколько напоминала огромный запасной чуланъ, какіе попадаются въ окрестностяхъ Темзенской Улицы или около доковъ. Тутъ стояли длинные ряды какихъ-то плотно сдвинутыхъ ящиковъ,— эти ящики и служили постелями. Въ каждомъ ящик лежалъ матрацъ изъ какой-то непромокаемой, словно осмоленной, ткани, набитой соломой, и кожанная попона, боле похожая на передникъ бочара, чмъ на одяло.

— Мы употребляемъ такія одяла потому, пояснилъ начальникъ пріюта: — что они очень прочны, а главное, потому, что въ нихъ не заводится наскомыхъ и всякой нечистоты.

Посреди залы былъ большой двухлицевой каминъ, гд ярко пылалъ огонь. Мсто около камина огорожено и на этой огородк, въ дождливую погоду, приходящіе развшивали просушивать платья.

Около этой огороды сидли бездомные люди, яркое красное пламя камина било прямо въ отупвшія, измученныя лица, окрашивая ихъ въ огненный цвтъ, вс сидли, протянувъ руки къ огню, отогрвая оцпенвшіе члены. Многіе сдернули съ себя лохмотья и выставили обнаженныя ноги. Будь это дозволено, они, казалось, растянулись бы у этого огня, какъ кошки.

Не слышно было ни говору, ни смху, ни даже стону, вс жадно ли полученный хлбъ и скрипли зубами, какъ заморенныя лошади. Одному горемык, котораго била жестокая лихорадка, позволено было сидть у самаго огня внутри огороды. Онъ сидлъ, весь скорчившись и жарился у самыхъ угольевъ.

Время отъ времени раздавался кашель въ рядахъ, то громкій, рзкій, словно лай, то глубокій и протяжный, словно вытье, то старческій, слабый и дрожащій, какъ жалобное блеяніе.

Здсь, были десятилтніе мальчики, представлявшіеся двадцатилтними карликами, и старые люди съ дрожащими губами и сведенными руками. Каждый изъ нихъ, казалось, отуплъ отъ долгой нужды и лишеній, даже крпкіе, дюжіе молодцы, и т сидли неподвижно и безсмысленно смотрли на пылающій каминъ. Только боль заставляла нкоторыхъ опоминаться, и тогда они принимались разуваться или разстегивать платья.

— Что это вы такъ дрожите? спросилъ начальникъ заведенія у одного старика.

Старикъ этотъ былъ на видъ совершенно отуплый и все тло его дрожало, какъ студень, онъ держалъ въ одной рук хлбъ, а въ другой ножъ и напрасно силился отрзать кусокъ: руки у него тряслись и ножикъ только въ нихъ прыгалъ и скользилъ.

— Да про-про-студа, мастеръ, отвтилъ старикъ.— Напа-ла вотъ, напала и… и… не могу ее… ее избыть! Тоже… тоже нога вотъ… вотъ совсмъ замучила! Мн вотъ пошелъ… пошелъ шестьдесятъ-пятый годъ… и я не… не могу поступить никуда., никуда! Приходъ не хо… хочетъ нику… никуда при… пристроить!

Говоря это, онъ принялся обнажать раны на ног.

Проходя обратно черезъ эту залу, постители могли видть, что большая часть горемыкъ лежала уже по ящикамъ, прикрывшись кожаной попоной. Вс они скоре походили на какіе-то темные свертки, чмъ на живыя спящія существа.

— Въ другихъ залахъ вы увидите то же самое, джентльмены, говорилъ начальникъ заведенія, ведя постителей дальше.— У насъ есть еще дв залы наверху, одна для мужчинъ, другая для женщинъ, куда мы принимаемъ… принимаемъ не простыхъ людей, а людей… людей, принадлежавшихъ къ лучшему обществу. Вы видите много пустыхъ ящиковъ теперь, но къ двнадцати часамъ ночи ни единаго пустаго мстечка не остаяется. Сегодня ночь будетъ очень холодная… Да! не будь нашего благодтельнаго учрежденія, сколько несчастныхъ погибло бы отъ стужи! Посмотрите вонъ на того человка, что сидитъ въ своемъ ящик, онъ калка и всегда къ намъ является и ужь выбралъ себ мстечко съ краю, тутъ ему очень удобно: никто черезъ него не шагаетъ.

Въ это время проходили мимо деревянной колонны, на которой былъ прикрпленъ термометръ. Начальникъ заведенія взглянулъ на термометръ и крикнулъ дежурному:

— Подложите еще угольевъ!

Въ дверяхъ показался другой дежурный и, подходя къ начальнику заведенія, сказалъ ему:

— Сэръ, у ршотки стоитъ полисменъ съ женщиной, онъ ее привелъ сюда и говоритъ, что нашелъ ее чуть живую гд-то на крыльц. И она, кажется, не изъ простыхъ.

— Хорошо, отвтилъ начальникъ заведенія: — запишите ее и проводите наверхъ, я сейчасъ туда приду.

— Полисменъ полагаетъ, что она очень отощала и что ей надо дать чего-нибудь пость, серъ, продолжалъ дежурный.

— А! такъ вы скажите смотрительниц, чтобы она сейчасъ же дала ей кашицы.

Дежурный отправился, а начальникъ заведенія обратился къ постителямъ и сказалъ:

— Да, джентльмены! наше учрежденіе по истин благодтельно! Что бы, напримръ, сталось съ этой бдной женщиной безъ насъ? Куда бы она длась? Неугодно ли вамъ въ верхнюю залу?

Въ верхней зал докторъ осматривалъ всхъ приходящихъ. Эта зала была такая же длинная, пустая и непріютная, какъ и нижняя, но такъ-какъ по воскреснымъ днямъ здсь совершалась церковная служба, а теперь стояли ряды опрокинутыхъ стульевъ, то она походила на опуствшую школу. Впрочемъ, единственнымъ признакомъ того, что здсь совершалось богослуженіе, былъ темноватый налой, который стоялъ въ уголку.

Здсь на скамейкахъ сидли только что пришедшіе — мужчины по одну сторону, а женщины по другую. Посреди стоялъ докторъ и держалъ въ рук развернутую записную книжку и карандашъ.

— Мужчины, подходите! крикнулъ докторъ.

Мужчины двинулись къ нему.

Помощникъ доктора крикнулъ:

— Подходите по одиночк и показывайте руки. Пальцы хорошенько раздвиньте!

Съ этими словами фельдшеръ поднесъ зажженную свчу а докторъ началъ осматривать протянутыя къ нему руки.

— Женщины, подходите! крикнулъ фельдшеръ, когда осмотръ мужчинъ былъ оконченъ.

Тотчасъ же подошли женщины.

На конц скамейки сидла женщина, которую привелъ полисменъ, она отодвинулась отъ всхъ, на сколько это было возможно. Когда велли подходить къ доктору, она встала посл всхъ, казалось, ее вывелъ изъ горькаго раздраженія поднявшійся кругомъ шумъ. Она тоже подошла, но такъ низко опустила голову, что лица ея было совсмъ не видно.

— Какими болзнями наиболе страдаютъ приходящіе сюда люди? спросилъ одинъ изъ постителей у доктора.

— По большей части упадокъ силъ отъ голода и холода, простуда горловая, соединенная съ грудными болзнями, и т. п. Вотъ просмотрите, если угодно, нашъ прошлогодній медицинскій отчетъ, вы увидите.

Постители просмотрли медицинскій отчетъ. Это было ужасное перечисленіе недуговъ, до которыхъ довели нищета и лишенія. Желательно бы, чтобъ его прочли т, довольно многочисленныя у насъ особы, которыя утверждаютъ, что бдняки эксплуатируютъ общественную благотворительность. Кто даже совсмъ не понималъ медицину, читая это, ясно видлъ, какая долгая мучительная агонія привела къ каждому изъ упомянутыхъ въ списк недуговъ. ‘Катарръ’, ‘гриппъ’, ‘ревматизмъ’, ‘бронхитъ’, ‘лихорадка’, ‘удушье’, ‘ломъ въ чреслахъ’, ‘воспаленіе легкихъ’, ‘боль во всхъ суставахъ’, ‘харканье кровью’, ‘судороги и боли въ кишкахъ’ — все это свидтельствовало о многихъ ночахъ, проведенныхъ на холод и сырости, а ‘вереда’, ‘гнойныя раны’, ‘поносъ’, ‘нервическая горячка’, ‘худосочіе’ и ‘чрезвычайный упадокъ силъ вслдствіе лишеній’ о постоянной нужд и голод.

Прочитавъ этотъ медицинскій отчетъ, самый ярый ‘экономистъ’ почувствовалъ бы нкоторую жалость къ тмъ, кого подобное существованіе ‘подвигаетъ на эксплуатацію общественной благотворительности’.

Дошла очередь до женщины, приведенной полисменомъ. Она тоже протянула руки и разставила пальцы. Зоркій, опытный глазъ доктора тотчасъ же замтилъ, какъ тонки и худы были эти пальцы, такъ тонки и худы, что свтились насквозь подъ гладкой, прозрачной кожицей.

Докторъ взялъ ее за кисть руки и, щупая пульсъ, пристально на нее поглядлъ и спросилъ:

— Здсь для васъ не мсто. Вы замужняя?

Онъ сдлалъ этотъ вопросъ обычнымъ своимъ дловымъ тономъ и удивился, замтивъ, что женщина вся вспыхнула.

Она отвтила тихимъ, неровнымъ голосомъ:

— Я замужняя и — и — лучше бы я…

— Я не хотлъ васъ обидть, прервалъ ее докторъ ласково.— Но я не вижу на васъ обручальнаго кольца и потому спрашиваю.

Она отвтила:

— Я должна была заложить свое обручальное кольцо.

Докторъ подозвалъ начальника заведенія, отвелъ его въ сторону и они съ минуту говорили вполголоса.

Затмъ начальникъ заведенія подошелъ къ женщин и сказалъ ей:

— Мн очень жаль, но правила нашего пріюта не дозволяютъ намъ принимать женщинъ въ вашемъ положеніи. Я скажу вамъ, что мы можемъ для васъ сдлать: мы дадимъ вамъ шиллингъ, какъ это у насъ положено въ подобныхъ случаяхъ, и вы найдете себ гд нибудь ночлегъ, а потомъ вы обратитесь къ приходу, въ которомъ проведете ночь!

Услыхавъ это наставленіе, женщина поблднла, какъ смерть, и отступила въ совершенномъ отчаяніи.

— Я уже ходила, спрашивала, пролепетала она:— мн сказали, что надо идти туда, гд я родилась… Я слышала, что въ пріют принимаютъ всхъ Теперь идти некуда — умирать на улиц…

— Еслибы вы не могли больше ждать, мы бы помстили васъ въ госпиталь, сказалъ начальникъ заведенія успокоивающимъ тономъ: — но теперь мы не можемъ этого сдлать и, я полагаю, вамъ лучше всего отдохнуть здсь, подкрпиться другой порціей хлба и теплой похлебки, а потомъ отправиться и нанять себ гд нибудь уголокъ для ночлега.

Женщина съ минуту подумала,— о томъ, быть можетъ, что съ ней станется, когда выйдетъ шиллингъ, который ей общали, потомъ закрыла лицо руками и конвульсивно зарыдала.

Джентльмены постители, которые наблюдали за женщиной, подошли къ ней ближе и одинъ изъ нихъ у нея спросилъ:

— Разв у васъ нтъ ни друзей, ни родныхъ въ город?

Но женщина имъ не отвтила, отступила и поглядла на нихъ, какъ бы спрашивая, какое они имютъ право вмшиваться въ ея горькія дла.

— Мы желали бы вамъ быть полезными, продолжалъ одинъ изъ джентльменовъ.— Мы васъ спрашиваемъ не изъ любопытства, а изъ участія. Прошу васъ, скажите, гд вашъ мужъ?

Она съ горечью отвтила:

— Онъ бросилъ меня. Онъ обобралъ меня и бросилъ!

Потомъ, какъ бы спохватившись, она торопливо прибавила:

— Не спрашивайте меня больше, не спрашивайте! Прошу васъ, не спрашивайте!

Начальникъ заведенія, который тоже подошелъ къ женщин, сказалъ, обращаясь къ джентльменамъ:

— У насъ уже былъ подобный случай прошлаго года. Молодая прекрасная двушка убжала отъ родителей и противъ ихъ воли вышла замужъ. Такъ мы сейчасъ же увдомили письмомъ родителей, и т явились и снова приняли ее къ себ въ домъ.

Женщина, въ отвтъ на слова начальника пріюта, только отрицательно покачала головой и очень горько усмхнулась.

— Вы вдь вроятно поссорились съ вашими родителями, сказалъ начальникъ пріюта, обращаясь прямо къ ней.— Ну, я, знаю, знаю! Такъ вотъ что: пойдемте и напишемъ родителямъ доброе, покорное, выражающее все ваше раскаяніе, письмо!

— И объявимъ имъ, что ихъ дочь въ лохмотьяхъ и пришла проситься переночевать въ пріютъ для бездомныхъ? Нтъ! нтъ!

— Никто изъ вашихъ друзей не въ состояніи вамъ помочь? спросилъ снова одинъ изъ джентльменовъ-постителей.

Казалось, вопросы начали ее раздражать. Она поглядла въ лицо джентльмену и съ укоромъ проговорила:

— О! разв вы не можете понять, что когда сюда заходятъ, такъ посл того не желаютъ давать знать о себ друзьямъ? Что хотятъ скрывать свою нищету? Еслибы я желала объявлять о себ, я бы уже это сдлала!

Джентльменъ долженъ былъ прекратить свои вопросы. Онъ попробовалъ извиниться и проговорилъ:

— Вы не поняли меня. Я вовсе не желалъ…

Тутъ подошелъ докторъ, и начальникъ пріюта, указывая на женщину, сказалъ ему:

— Она при вопросахъ при вход сказала, что провела послднія три ночи на улицахъ, что у нея нтъ никакого занятія, ни ремесла, что ей двадцать-три года и что зовутъ ее Катерина Мертонъ.

— Это имя моей матери! вскрикнула женщина, услыхавъ послднія слова.

Начальникъ пріюта, докторъ и джентльмены-постители отошли отъ нея и начали между собою совтоваться.

— Судя по ея манерамъ, по ея выраженіямъ, можно безошибочно утверждать, что она изъ порядочнаго семейства, сказалъ одинъ.

— Да не только манеры и выраженія, сказалъ другой: — у нея черты лица такія… такое лицо… Она вовсе не похожа на всхъ остальныхъ!

— Она видимо ослабла отъ долгихъ и жестокихъ лишеній, сказалъ докторъ: — и вмст съ тмъ находится въ состояніи крайняго нервическаго раздраженія. Я совтую не разспрашивать ее больше,— пусть успокоится.

Начальникъ пріюта вскрикнулъ:

— Да! у насъ бываетъ много такихъ удивительныхъ случаевъ! Къ намъ иногда являются такіе, у которыхъ друзья и родные не только состоятельные люди, но даже занимаютъ высокое положеніе въ провинціи!

Наконецъ, по совту доктора, было ршено передать Катерину Мертонъ на попеченье надзирательницы, которая тотчасъ же дастъ ей чашку горячаго чаю, а докторъ съ своей стороны пропишетъ ей что нибудь такое, что нсколько возстановитъ ея силы.

Черезъ нсколько часовъ посл вышеописаннаго, умолкло все: и болтовня отогрвшихся дтей, и разговоры женщинъ, и пискъ младенцевъ. Нкоторыя акуратныя женщины, которыя занимались починкой своего платья, оставили работу, и прятали подъ деревянное изголовье письма, и другія подобныя сокровища. Мужчины расползлись отъ огня по ящикамъ и спали тамъ такъ крпко, какъ блки зимой. Ведра съ хлористою известью были поставлены по угламъ залъ и на порогахъ, уголья въ каминахъ чуть уже теплились и газъ былъ спущенъ, проходя въ этой полутьм по безмолвнымъ заламъ и видя ряды туго обвернутыхъ фигуръ, темныхъ, неподвижныхъ, какъ муміи, казалось, проходишь по какимъ-то катакомбамъ. Тишину нарушали только храпнье уснувшихъ, да кашель тхъ, кого сонъ не бралъ.

Это было зрлище, достойное вниманія. Здсь около двухсотъ самыхъ горемычныхъ бездомныхъ людей на бломъ свт лежало на полу, словно стадо овецъ, людей, чьи дни были непрерывнымъ рядомъ страданій и лишеній, чья жизнь походила на одну долгую, мучительную операцію, въ которой сонъ игралъ роль хлороформа.

Невольно, глядя на этихъ спящихъ, приходило на мысль: что такое имъ снится? Говорятъ, когда корабельный экипажъ умиралъ съ голоду у свернаго полюса, то каждому изъ него всякую ночь снились роскошныя пиршества. Можетъ статься, и эти горемыки видли во сн сытные обды и ужины.

Вотъ одинъ застоналъ — можетъ, ему приснилось преслдованіе полисмена, заключеніе въ тюрьму. Вотъ послышалось тихое рыданіе мальчика,— можетъ ему приснилось, что онъ дома и что мать и сестры со слезами кидаются его обнимать.

Вс эти паріи общества, которые теперь здсь спятъ, разбредутся весной куда глаза глядятъ по цлой стран и послужатъ, такъ сказать, удобреніемъ для будущаго посва преступленій.

Всякій, проходящій по этому пріюту для бездомныхъ и голодныхъ, думаетъ: слава Господу, что у меня есть кровъ и кусокъ хлба! и прибавляетъ, какъ добрый фарисей: слава Господу, что я не таковъ, какъ эти отверженные!

Но фарисей не задаетъ себ вопроса, въ силу какой прирожденной ему добродтели онъ отличается отъ этихъ. Какъ это вышло, что онъ сытъ и хорошо одтъ и столько этихъ ходятъ полунагіе и терзаются голодомъ?

Фарисей, не зная и не желая знать всхъ предъидущихъ неправдъ, которыя помогли ему въ созиданіи его земнаго благополучія, по большей части утверждаетъ, что онъ самъ созидатель своего благосостоянія.

Позвольте спросить однако, кто и что дало вамъ возможность развить ваши способности и таланты, не утративъ необходимой энергіи?

Фарисеи не гршатъ особой искренностью, иначе я посовтовалъ бы имъ спуститься съ высоты подмостокъ и смиренно принести благодарственную молитву за то, что они родились въ палатахъ, а не въ ‘разбойничьей нор’ или, выражаясь основательне, не въ нищенской закут. Этимъ можно, помоему, удовлетворительно объяснить процвтаніе многаго множества добродтелей.

Разумется, всякому респектабельному джентльмену непріятно признать себя роднымъ братомъ этихъ грязныхъ, тупыхъ созданій, но длать нечего: логика не щадитъ ничего и никого!

Въ описываемую нами ночь начальникъ пріюта, обходя въ послдній разъ дозоромъ залы, сказалъ надзирательниц:

— Ну, что эта женщина, которую привелъ полисменъ, какъ она себя чувствовала, когда уходила,— лучше?

— О, да! отвчала надзирательница:— гораздо лучше. Я ей дала чашку горячаго чаю и посадила ее въ своей комнат, поближе къ камину. Я взяла ее въ свою комнату, сэръ, потому что она, бдняжка, казалась мн такой приличной, скромной. Я дала ей шиллингъ на ночлегъ, но она такая безпомощная, словно маленькій ребенокъ, и ничего не знаетъ о лондонскихъ нравахъ и обычаяхъ!

— Ну, а сказала она вамъ что нибудь о себ? спросилъ начальникъ пріюта.

— Сказала, бдная простушка, сказала! отвтила смотрительница.— Когда она отогрлась, такъ сейчасъ же принялась плакать,— и такъ горько плакала, что я и выразить вамъ не могу, сэръ! Я ее тогда стала убждать, что земная жизнь наша,— это одно только тяжелое испытаніе, юдоль скорби, и она заговорила. И такъ живо заговорила, сэръ, какъ будто ужь ея бдное сердце больше не выдержало и рвалось на части, и она рада была хоть передъ кмъ нибудь излить свое горе.

— Ну, что-жь вы узнали? спросилъ начальникъ пріюта.— Родители ея зажиточные люди?

— О, да! очень зажиточные, сэръ, сколько я могла понять изъ ея словъ, они очень богатые и очень гордые, похожи на родителей той черноволосой двушки, помните? которая убжала изъ дому съ актеромъ. Только она мало говорила о своихъ родителяхъ, и я никакъ не могла допроситься, чтобы она дала мн ихъ адресъ. Когда она номинала о гордости своего отца, я глядла на нее и думала: бдное созданье! ты сама не понимаешь, что ты не смиренне отца! Да, сэръ! это, какъ говоритъ пословица, обломокъ отъ старой скалы! Я, говоритъ, лучше умру на улиц, чмъ возвращаться мн домой.

— Гордость нкоторыхъ вещей возмутительна! замтилъ начальникъ пріюта.

— Ахъ! вздохнула смотрительница.— Каждый изъ насъ слпъ, когда дло касается его самаго! мы не видимъ бревна въ своемъ глазу… Такъ она и ушла. Я съ трудомъ кое чего дозналась,— по ея нкоторымъ словамъ и восклицаніямъ. Она была замужемъ за молодымъ индійскимъ офицеромъ и мужъ ея умеръ, посл его смерти она воротилась къ родителямъ, но у нея осталась посл мужа прекрасная пенсія, такъ что она могла жить совершенно независимо.

— Куда жь все это двалось? спросилъ начальникъ пріюта.

— Позвольте минуту, сэръ, я все разскажу, возразила смотрительница.— И такъ, по моимъ соображеніямъ, она посл смерти мужа, поселилась у родителей, но скоро начала тамъ очень тосковать и съ тоски стала брать уроки французскаго языка у одного изгнанника, который жилъ съ ними по сосдству. Ну, вмсто того, чтобы слушать правила французской грамматики, она слушала разные французскіе балясы, и конецъ былъ такой, что она даже тайно обвнчалась съ своимъ учителемъ.

— А! понимаю, вскрикнулъ начальникъ пріюта.— Онъ стоялъ ниже ея и она не желала огорчать семейство встью объ унизительномъ брак!

— Нтъ, нтъ, вовсе не то! Вы вывели слишкомъ поспшное заключеніе, сэръ! возразила смотрительница.— Дло въ томъ, что выходя замужъ, она лишалась пенсіи, которую получала за покойнаго мужа,— потому-то она и скрыла! Она даже не довряла этой тайны самымъ близкимъ своимъ друзьямъ,— боялась, что какъ-нибудь все откроется и ей перестанутъ выдавать пенсію!

— Ну, и кончилось тмъ, что все-таки это кто-то провдалъ, отправился и донесъ куда слдуетъ? сказалъ начальникъ пріюта.

— Нтъ, сэръ, вовсе нтъ! возразила смотрительница.— Вы позвольте мн вамъ разсказать все по порядку! И такъ, продолжала она, отеревъ губы, откашлявшись, какъ бы приготовлялась къ долгому ораторству, и складывая оба указательные пальца: — и такъ она все скрыла, и никому даже не снилось, что она вышла замужъ за француза, пока бдняжка не почувствовала, что она сдлалась матерью, что она носитъ подъ сердцемъ дитя, сэръ, и что никакія шали и мантильи не могутъ уже этого замаскировать! Тутъ и наступила бда.

— А! понимаю! сказалъ начальникъ пріюта.— Родители узнали и выгнали ее изъ дому. Понимаю!

— Имйте крошечку терпнья, сэръ! Прошу васъ, имйте крошечку терпнья! прервала смотрительница.— Вы все узнаете. Я догадываюсь, что ея отецъ — человкъ очень гордый и очень горячій: онъ не спросилъ ничего и осыпалъ ее жестокими упреками. Онъ назвалъ ее развратницей, и погрозилъ выгнать ее изъ дому.

— Однако, какая же она глупенькая! вскрикнулъ начальникъ пріюта.— Отчего жь она не показала отцу свидтельства о своемъ брак? Покажи она свидтельство, отецъ…

— Какъ же вы такъ можете разсуждать, сэръ? возразила смотрительница: — вдь я уже вамъ говорила, что она больше всего боялась потерять эту индійскую пенсію? И кром того, она такая же гордая, какъ отецъ, и такая же скорая и горячая. Какъ только она услыхала его оскорбительныя слова, она вспыхнула тоже. Она знала, что вышла замужъ законнымъ образомъ, что, пока у ней пенсія, она независима, и потому она ушла отъ родителей и поселилась вмст съ мужемъ. Ей было все равно, что бы родители о ней ни подумали.

— Господи! вскрикнулъ начальникъ пріюта:— на какія безумства способны нкоторыя сумасбродныя существа! Убжать, представиться преступницей, когда все дло могли разъяснить однимъ словомъ! Ну, и что жь изъ этого вышло? По всмъ вроятностямъ французъ вскор началъ съ ней дурно обращаться. Подобные браки всегда этимъ кончаются!

— Ахъ! бдняжка была жестоко наказана за свои необдуманные поступки, сэръ! вздохнула жалостливая смотрительница.— Какіе удивительные романы бываютъ въ жизни, сэръ! Итакъ она поселилась съ мужемъ, и отказалась отъ всякихъ почестей, и отъ всякихъ удобствъ для того, кого она любила, и только заботилась о томъ, какъ бы сохранить пенсію, потому что учительство не приносило имъ большихъ доходовъ: у него отроду только была одна ученица, именно та, которая вышла за него замужъ!

— Да, на одно учительство не прокормишься! замтилъ начальникъ пріюта.— У насъ теперь пропасть иностранцевъ, которые съ радостью стали бы давать уроки своего языка изъ-за обда.

— Очень скоро открылось, продолжала смотрительница мрачнымъ голосомъ: — что французъ женился на ней въ надежд на ея деньги. Онъ, врно, еще прежде уроковъ прослышалъ, что она богатая, и хоть она передъ свадьбой объясняла ему, что все потеряетъ, если узнаютъ о ея замужеств, онъ не поврилъ, но только притворился, что вритъ, и что ему деньги ни по чемъ. Онъ полагалъ, она все это выдумала, чтобы удержать деньги въ своихъ рукахъ.

— Такъ, такъ! проговорилъ начальникъ пріюта.— За всякимъ грхомъ непремнно слдуетъ и наказаніе! Я предвижу теперь, какъ пошло дло!

— Когда она еще жила у отца, продолжала смотрительница: — уже тогда французъ начиналъ приставать, чтобы она дала ему денегъ, и сказалъ ей, что по закону онъ, какъ ея законный мужъ, иметъ право на все, что ей принадлежитъ. Но пока она жила у отца, онъ еще сдерживался и доволенъ былъ двумя, тремя золотыми, но какъ только вышелъ скандалъ и они поселились вмст, онъ сейчасъ же ей сказалъ на чистомъ французскомъ язык: я, сударыня, не позволю себя водить за носъ! И что жь вы думаете? Отобралъ у ней вс какія были деньги, и отправился въ Лондонъ, и прямо явился въ индійскую контору, и тутъ показалъ свое брачное свидтельство и объявилъ, чтобы впередъ пенсію выдавали ему, а не жен!

— Экая низкая собака! вскрикнулъ начальникъ пріюта.— Ну, и что жь? Молодчикъ попался въ свою же западню? Ему объяснили, что пенсіи больше выдавать не будутъ?

— Да, сэръ! И вы вообразите, какой это былъ ударъ, какое горе бдняжк жен! сказала смотрительница.— Еслибы вы слышали, какъ она тутъ разъ вскрикнула: человкъ, для котораго я оставила отца, мать, домъ! Онъ… И даже не могла окончить!

— Что жь онъ сдлалъ? спросилъ начальникъ пріюта.

— Онъ бросилъ ее, сэръ! Онъ ее безжалостно бросилъ на произволъ судьбы, какъ только узналъ, что ошибся въ своихъ низкихъ разсчетахъ! Я, впрочемъ, полагаю, что ему было совстно взглянуть ей въ лицо посл этой продлки, и что частію стыдъ заставилъ его скрыться.

— Какой тамъ стыдъ! возразилъ начальникъ пріюта.— Онъ женился изъ-за денегъ, а видя, что денегъ нтъ, раскланялся. Очень ясно!

— Еслибы вы слышали, какъ она говорила объ этомъ негодя! сказала мягкосердая смотрительница.— Жалость просто! Видно, она его очень, очень любила. Разсказывала она, то-есть не то, что разсказывала, а словно сама съ собой вспоминала, какъ она ждала его первое время, когда еще ничего не знала, зачмъ онъ ухалъ, какъ тревожилась, не случилось ли съ нимъ какого несчастья, и глядла въ окно день и ночь, и писала къ нему письма, и въ этихъ письмахъ умоляла его поскорй воротиться домой. И долго, долго такъ она его ждала, и совсмъ измучилась. Наконецъ, подошло время получать пенсію, она заняла нсколько шиллинговъ и похала въ Лондонъ.

— Ну, и здсь, наконецъ, поняла, что онъ за птица? сказалъ начальникъ пріюта.

— Да, сэръ! Она искала его везд, во всхъ мстахъ, о которыхъ когда-нибудь слыхала, или читала, но она нигд его не могла отъискать. Наконецъ, наступаетъ день полученія пенсіи и она отправляется въ контору, и тутъ ее поражаетъ страшное извстіе! Ей говорятъ, что ея наглость превосходитъ всякое воображеніе и уличаютъ ее въ томъ, что она вышла замужъ!

— Да, признаюсь! потерять вдругъ и деньги и мужа, это тяжеленько! сказалъ начальникъ пріюта.— Но это принесло и пользу: она по крайней мр увидала, съ кмъ иметъ дло, она убдилась, каковъ ея избранный.

— Когда женщина привязывается къ человку, такъ это удивительно, какъ она бываетъ слпа и глуха, сэръ, возразила опытная смотрительница.— Она, несмотря ни на какія доказательства, не хочетъ врить ничему дурному. Эта бдняжка осталась въ Лондон и все надялась, что гд нибудь его встртитъ, и все никакъ не могла поврить, что онъ ршился ее бросить. Она жила тмъ, что продавала свои вещи, какъ длаютъ вс несчастныя, которыя къ намъ сюда приходятъ. Наконецъ, продавать стало нечего, и ее выгнали съ квартиры за неплатежъ.

— О, а не могу равнодушно слушать о такомъ безуміи! вскрикнулъ начальникъ пріюта.— Отчего жь она не написала родителямъ?

Смотрительница нетерпливо ему отвтила:

— Какъ вы можете этому удивляться, сэръ, когда вы видали и видите цлые десятки людей, которые лучше готовы терпть вс муки, голодать, мерзнуть,— все, что угодно, чмъ пойдти и сказать, что они виноваты, что ихъ собственная глупость всему злу причина? У нихъ есть своего рода гордость, сэръ, у этихъ безумцевъ!

— Глупая, гршная гордость! сказалъ начальникъ пріюта.

— Но если вы подумаете хорошенько, сэръ, такъ вы увидите тоже, что очень должно быть тяжело являться имъ съ повинной,— писать домой, что вотъ они дошли до того, что помираютъ съ голоду на улицахъ, и тутъ же вспоминать, какъ въ былое время все было иначе… Да, сэръ, очень должно быть тяжело! Ужь какъ я упрашивала эту молодую женщину написать къ родителямъ, у меня просто въ горл пересохло! а все-таки я ее не упросила. ‘Нтъ, говоритъ, нтъ! Я этого не сдлаю! Не сдлаю ни за что на свт! Лучше сейчасъ умереть!’ Я въ жизнь мою не видывала такой упрямицы, сэръ, увряю васъ!

— Тмъ хуже для нея, отвчалъ начальникъ пріюта.— Она же и поплатится за свое упрямство. А она ничего не говорила о томъ, что опять сюда придетъ, завтра по утру? Джентльмены, которые постили сегодня заведеніе, приняли въ ней большое участіе и очень желаютъ ей какъ нибудь помочь.

— Она ничего наврно не общала, сэръ, отвчала смотрительница.— Я говорила ей придти, но полагаю, что она напугана разспросами и ужь больше не придетъ къ намъ.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ.
По вол и втра и теченья.

Какъ мрачны торговые кварталы Лондона въ воскресные дни! Какое безмолвье и безлюдье!

Въ эти воскресные дни видъ ихъ напоминаетъ время чумы, описанной Дефо, когда въ каждомъ дом вс двери и окна наглухо были заперты, а жители разбжались по предмстьямъ. Въ эти дни вы видите, что въ Сити, гд цлую недлю такъ людно и шумно, никто не живетъ. Выйдя изъ церкви, вы на прочихъ улицахъ слышите запахъ вкусныхъ воскресныхъ завтраковъ, но въ Сити ничего подобнаго,— разв открыта одна булочная, между тмъ какъ въ будни здсь въ этотъ самый часъ страшная суета, непролазная толпа, здсь пожирается неисчислимое количество бисквитовъ и проглатывается невроятное число чашекъ кофе, и разные чиновники, сидльцы, секретари, краснорядцы, конторщики облпливаютъ вс столы, какъ мухи сладкій тортъ.

Въ воскресный день вы можете видть, что громадныя каменныя зданія, кипящія цлую недлю жизнію, необитаемы: изъ красивыхъ ршетчатыхъ трубъ не показывается ни струйки дыма, воздухъ чистъ, не слышно никакого запаха кухни и улица совершенно пуста,— та самая улица, которая еще вчера была до того запружена разными омнибусами, кебами и повозками, что вы могли совершать свой путь, перепрыгивая съ крыши одного экипажа на другой, какъ по непрерывному ряду домовыхъ крышъ. На мостовыхъ, гд вчера кишали суетящіяся торопливыя толпы, сегодня вы едва увидите двухъ-трехъ пшеходовъ, да одинъ омнибусъ, въ которомъ сидитъ одинокій пассажиръ и который тянется медленно и лниво по улиц.

Около Ольдъ-Балей, гд въ другіе дни громоздятся цлые ряды подгородныхъ извощичьихъ повозокъ, въ воскресенье расхаживаютъ птухи и куры, и копаются въ сору, какъ на фермерскомъ двор. Передъ зданіемъ уголовнаго суда, куда въ другіе дни чрезвычайно трудно пробраться сквозь толпы ‘свидтелей’ и ‘друзей подсудимаго’, которые даже завладваютъ всми мстами въ ближайшихъ харчевняхъ, пивныхъ и трактирахъ, теперь прогуливаются голуби, вс харчевни, пивныя и трактиры заперты, и человкъ въ суконной куртк, который обыкновенно отрзываетъ и разноситъ порціи, и который обыкновенно весь въ ноту отъ этого упражненія, теперь сидитъ и отдыхаетъ, или отправляется на какую-нибудь прогулку.

Прилавочная и конторская молоджь, которая вчера наполняла вс обденныя залы въ Биклерсбюри у Джо, у Неда и у другихъ трактирщиковъ, пользующихся популярностью, теперь исчезла. Исчезли полки носильщиковъ и рабочихъ, которые толпились около церкви св. Павла, исчезли отряды банкировъ, купцовъ, факторовъ и маклеровъ, которые подкрплялись изысканными закусками, или купгали сандвичи, запивая дорогимъ виномъ въ таверн ‘Южной Америки’, или портили себ желудокъ сливочными пирожками въ ‘Пюрсельскомъ заведеніи’. Харчевня ‘Лавроваго Дерева’ тоже заперта, и передъ прилавкомъ не видно ни одного служащаго изъ Сити, который здсь во вс другіе дни проворно стъ свою порцію ‘горячихъ овощей’, таверны на Ломбардъ-Стрит убрали съ выставки розовую лососину и копченую семгу, спустили сторы на окнахъ и заперли двери желзными засовами, а содержатели ихъ отправились пить чай, куда-нибудь въ Гэмпстидъ или подобное пріятное мсто.

Идя по опустлымъ улицамъ, вы ни въ одномъ окн никого не увидите,— передъ вами только спущенныя сторы, да засунутыя ставни, словно вс магазинныя помщенія вдругъ поднялись во вс этажи.

Улицу Темзы почти невозможно узнать: вс зданія на пристани закрыты, только кое-гд пріотворено маленькое окошечко или калитка въ воротахъ, и черезъ это окошечко или калитку вы можете видть огромные пустые фургоны съ торчащими вверхъ дышлами, возы не загромождаютъ дороги и не видно тяжелыхъ тюковъ, которые спускаютъ на веревкахъ, какъ чудовищныхъ пауковъ, вертящихся въ воздух. Мняльныя лавки и конторы похожи на опустлыя классныя комнаты. На противоположномъ берегу Биллингсгетская улица безлюдна, мрачна и тиха, какъ монастырская келья.

Спуститесь поближе къ рк, и тутъ вы замтите то же безмолвіе и ту же тишину. Слышенъ только плескъ воды, да голоса маленькихъ воровъ, которые играютъ въ орлянку около Розмари-Лена.

Англійскій банкъ запертъ, и иметъ видъ дома, отдаваемаго въ наемъ. Поглядите сквозь чугунную ршотку во дворъ, вы увидите тамъ только одинокую статую королевы Викторіи.

Завернувъ въ узкіе переулки Кожанаго-Рынка, вы встртите только двухъ-трехъ тряпичниковъ, которые, пользуясь безлюдьемъ, конаются во всхъ уголкахъ, отъискивая кости, гвозди и всякую ветошь и плсень. Не слышно голосовъ, не слышно шаговъ, только доносятся откуда-то звуки фортепіано и мелодія 100-го псалма наполняетъ рынокъ, какъ пустую комнату.

И куда вы ни пойдите — въ Уайтчепельскіе или темпльскіе мясные ряды, къ Канонъ-Стриту, къ Баркену, или къ Бишопсгету,— или въ какую угодно контору,— въ почтовую напримръ,— везд такая тгшина, безлюдье и безмолвіе, какъ будто вы явились сюда не въ два часа пополудни, а въ два часа ночи.

Если гуляющаго джентльмена непріятно поражаетъ пустота мрачныхъ улицъ, то можете себ представить, какъ бездомному, голодному, иззябшему человку не весело бродить по нимъ цлый день.

Въ одно воскресенье,— именно на другой день посл описаннаго нами пріема въ пріют для бездомныхъ,— молодая женщина медленно бродила по безлюдному городу. Она часто оглядывалась, какъ бы боясь какой непріятной встрчи, часто останавливалась, садилась гд нибудь на скамь или на крыльц, склоняла голову на руки и подолгу сидла неподвижно, какъ бы погруженная въ глубокій сонъ.

Ей дали шиллингъ въ пріют для бездомныхъ, часть она заплатила за ночлегъ, а на остальныя кормилась. Она экономничала, какъ могла, и ла только тогда, когда отъ голоду голова начинала помрачаться. Она чувствовала, что съ каждымъ часомъ силы ея падаютъ, что разсудокъ теряется и что она гибнетъ и нравственно и физически.

Раннимъ утромъ,— ночь она продремала сидя въ грязной кофейной,— она дотащилась до Узстъ-Энда, но когда здсь все начало просыпаться и стали показываться щеголеватые пшеходы, она повернула въ сторону и поплелась въ опуствшую улицу Сити. Пока толпы направлялись въ церковь, она пряталась подъ воротами, а когда колокола перестали трезвонить, осторожно пробралась въ одну старую часовню и попробовала молиться. Но въ часовн было тепло, а она до того измучилась и назяблась, что ее тотчасъ же одоллъ сонъ

Днемъ была оттепель, но къ ночи опять стало холодно, чистое небо горло и сверкало яркими звздами, мостовая покрылась слоемъ льду и комки заледенвшей грязи рзали ноги, какъ стекло. Слякоть, забившаяся въ дырявую обувь, застыла, мокрые чулки примерзли къ больнымъ ногамъ, и каждый шагъ ея былъ пыткой.

У нея было полпенни, и она хотла зайти въ кофейную, спросить себ полчашки кофе, и тутъ, за этимъ кофе, отдохнуть, положить голову на столъ и на минуту задремать. Но надо было ждать ночи. То тамъ, то сямъ били городскіе часы, она прислушивалась къ этому бою, считала удары и наконецъ стала думать, что ночь никогда не настанетъ.

Вечеръ становился все холодне, улицы все безлюдне. Отчаяніе все боле и боле ею овладвало.

Полисмены отгоняли ее отъ крылецъ, не позволяли ни ссть, ни лечь подъ заборомъ, и она начала думать, что лучше всего покончить съ такой жизнью и, дрожа всмъ тломъ, побрела къ рк.

Но рка была какая-то свинцовая, и отъ воды пахнуло такимъ ужаснымъ холодомъ, что все ея мужество пропало и она почувствовала, что не въ состояніи ршиться на такую смерть.

Она отошла отъ рки, она почти спала на ходу и все старалась отъискать уголокъ, гд бы ее никто не замтилъ и гд бы можно было ей прилечь. Она прислонилась къ какой-то стн и, стоя, продремала до разсвта. На разсвт ее разбудилъ стукъ колесъ, говоръ и шумъ. Она была такъ же слаба, такъ же измучена, но у нея вдругъ явилась почему-то надежда, что съ ней случится что-то хорошее.

Она пережила этотъ день, она ничего не ла, вся дрожала отъ холоду, но все бродила, все на что-то надялась. Ее безпрестанно клонилъ сонъ и мысли начинали мшаться.

Но когда она увидала, что снова наступаетъ вечеръ, что зажигаются опять лампы и фонари, ея сонливость и оцпененіе исчезли, ею вдругъ овладло бшенство при мысли, что придется провести еще такую ночь, какія она проводила на улиц.

А небо между тмъ покрылось тучами, пошелъ снгъ или, лучше сказать, какой-то ледяной дождь, который билъ въ лицо и кололъ его словно мелкими иглами.

Куда ей преклонить голову? Ее выпроводили изъ рабочаго дома и не приняли въ пріютъ для бездомныхъ. Больше некуда идти.

Гд и какъ искать милости? Да и время теперь нтъ. Она просила — отказали. Ну, она теперь принудитъ дать убжище!

Она читала, что отчаянныя женщины попадаютъ въ тюрьмы за скандалы. И она попадетъ.

Она схватила большой камень и хотла швырнуть его въ уличную лампу. Но ей пришло въ голову, что, можетъ статься, полиція не взыщетъ съ нея за это, проститъ ее, пожалетъ, она подумала, поглядла и пустила камнемъ въ ярко освщенное окно какого-то великолпнаго магазина. Стекло разлетлось въ дребезги.

Испуганные прикащики выбжали на улицу и сдали ‘нарушительницу общественнаго порядка’ на руки подоспвшей полиціи.

Взбшенный хозяинъ магазина вскрикнулъ:

— Стекло это стоитъ мн сто фунтовъ и она просидитъ за него три мсяца въ тюрьм!

ГЛАВА ПЯТАЯ.
Освобожденіе.

— А! Симкоксъ дружище! какая пріятная встрча!

— Это вы, мистеръ Натанъ! Вотъ ужь никакъ не ожидалъ…

Эти джентьмены встртились у дверей Тотгильфильдской тюрьмы. Мистеръ Симкоксъ уже брался за тяжелый молотокъ у дверей, когда вдругъ появился мистеръ Натанъ.

— Да, я никакъ не предполагалъ васъ здсь встртить! вскрикнулъ мистеръ Симкоксъ.

— Я тоже никакъ не предполагалъ, отвтилъ мистеръ Натанъ.

— Если это не нескромность съ моей стороны, мистеръ Натанъ, то позвольте васъ спросить, какими судьбами вы здсь очутились?

— Я хотлъ вамъ предложить тотъ же самый вопросъ, мистеръ Симкоксъ!

— О, я пришелъ по длу одной бдной женщины.

— Ха-ха-ха! я тоже по длу одной бдной женщины.

— Эту женщину зовутъ Катерина… Катерина… забылъ, какъ ее звать!

— Не Катерина ли Мертонъ? Она? Я тоже пришелъ по ея длу!

— Ахъ, какъ это странно! Позвольте мн спросить, вы по чьему порученію?

— По порученію ея мужа.

— Ея мужа! Онъ французъ, не такъ ли? Даетъ уроки, кажется? Да, да, мн сообщено о немъ ея семействомъ. Ея родители старинные мои кліенты и въ высшей степени почтенные люди.

— Что они хотятъ сдлать съ дочерью?

— Я поистин не знаю, имю ли я право отвчать на этотъ вопросъ.

— Почемужь не отвчать? Вдь это нисколько не измнитъ моего ршенья вести дло.

— Въ такомъ случа вы разскажите мн все, что вы знаете, а я вамъ разскажу все, что я знаю, и будемъ квиты.

— Разумется, мы не станемъ вредить другъ другу!

— Разумется. Я пріхалъ сюда заплатить деньги и освободить ее.

— Вы вроятно шутите? я за этимъ пріхалъ!

— Неужели? А что же вы думаете съ ней длать посл освобожденія?

— Мужъ требуетъ, чтобы ее переслать къ нему во Францію. Онъ завелъ тамъ кофейную, гд поютъ женщины и…

— А! понимаю. Онъ думаетъ, что Катерина, какъ хорошенькая женщина, можетъ съ успхомъ занять мсто за прилавкомъ?

— А что думалъ сдлать съ ней отецъ?

— Онъ поручилъ переслать ее въ провинцію къ одной тетк, а потомъ, я полагаю, ее спровадятъ куда нибудь еще дальше, въ Австралію что ли…

— Вы говорите это, словно забыли, что у нея есть мужъ и что этотъ мужъ ее требуетъ.

— Мы не признаемъ этого брака!

— Мы можемъ доказать его дйствительность. У меня есть копія съ подлиннаго свидтельства.

— Пустяки! Это свидтельство подложное!

— Я вамъ говорю, настоящее!

— Подложное!

— Я буду требовать ее къ мужу!

— А я пойду вмст съ вами и объявлю тюремнымъ властямъ, что они подвергнутся непріятностямъ, если выдадутъ ее вамъ!

— Хорошо, хорошо! Ссориться изъ-за этого не стоитъ. Пойдемте.

Мистеръ Натанъ ударилъ молоткомъ въ ворота.

Въ ту же минуту тяжелыя ворота отворились и оба были впущены въ тюремную контору.

Оба постителя вскрикнули въ одинъ голосъ:

— Я пришелъ уплатить…

— Извольте говорить въ одиночку! учтиво замтилъ имъ чопорный чиновникъ, къ которому они обратились.

— Я по длу Катерины Мертонъ, сказалъ г. Симкоксъ.— Предупреждаю васъ, вы не должны поручать ее мистеру Натану, пришедшему со мной…

— А я предупреждаю васъ, что вы не должны поручать ее этому джентльмену. Я пришелъ за ней по требованію ея законнаго мужа.

— А я отвергаю законное существованіе мужа! Я пришелъ за ней отъ имени ея отца!

— Позвольте, джентльмены! сказалъ чопорный чиновникъ.— Не ссорьтесь: ее не можетъ ужь теперь вытребовать ни мужъ, ни отецъ!

— Какъ? Почему? вскрикнули джентльмены.

Чиновникъ важно отвтилъ:

— Ее похоронили сегодня утромъ.

— Боже мой! воскликнулъ мистеръ Симкоксъ, отступая назадъ.

— Какое несчастіе! вскрикнулъ мистеръ Натанъ, слегка блдня. — Ну, Симкоксъ, мы оба тутъ ничего не можемъ сдлать, такъ пойдемъ, разопьемъ вмст бутылку шерри!

Они уже выходили изъ конторы, но чиновникъ позвалъ ихъ назадъ.

— Джентльмены! сказалъ онъ.— Катерина Мертонъ оставила младенца-мальчика,— что съ нимъ длать?

— Мальчика! воскликнули джентльмены, глядя другъ на друга.

Затмъ мистеръ Симкоксъ сказалъ:

— Разумется, это дло мужа.

— Мужа! воскликнулъ мистеръ Натанъ.— Но вы только что отвергали существованіе мужа? По моему, гораздо лучше отослать мальчика къ ея отцу. Ужь никто лучше за нимъ не присмотритъ.

— Джентльмены, сказалъ чиновникъ: — сговоритесь и сообщите, куда и кому мы должны вручить мальчика.

— О я на этотъ счетъ не имю никакихъ инструкцій!

— Я тоже!

— Я увренъ, вскрикнулъ Симкоксъ:— что мои кліенты, люди, столь высоко поставленные въ обществ, никогда не примутъ ребенка, рожденнаго въ грх и при такихъ неблагопріятныхъ обстоятельствахъ.

— А я увренъ, что мой кліентъ не приметъ на себя такого бремени, возразилъ мистеръ Натанъ.

— Неугодно ли вамъ оставить адресы вашихъ кліентовъ, джентльмены! сказалъ чиновникъ.— Мы съ ними снесемся.

Но оба адвоката отвтили, что не считаютъ этого необходимымъ и поспшно удалились.

Теперь, читатель, какъ вы думаете, что ожидаетъ существо, рожденное при такихъ ‘неблагопріятныхъ обстоятельствахъ’. Къ какому концу должно повести такое начало? Можно ли ожидать, что для сына Катерины Мертонъ лондонскія улицы ‘мощены золотомъ’?

КНИГА ПЕРВАЯ.
Богадельня св. Лазаря и школы Призрнія.

ГЛАВА ПЕРВАЯ.
‘Выуженные’.

Человкъ, похожій по костюму на полицейскаго надзирателя, и вмст съ тмъ на кондуктора желзной дороги или на офицера низшихъ ранговъ, дернулъ звонокъ у воротъ большаго зданія суроваго казеннаго стиля, какимъ обыкновенно строятся больницы, тюрьмы, дома умалишенныхъ, фабрики и казармы.

Этотъ человкъ былъ тюремный сторожъ, а зданіе, у воротъ котораго онъ звонилъ — богадельня св. Лазаря.

Окрестные бдняки называли богадельню св. Лазаря просто ‘домомъ’, точно будто въ цломъ приход не было другаго дома, стоившаго вниманія (такъ иногда купцы величаютъ словомъ ‘банкъ’, безъ всякаго другаго поясненія, конторы, принадлежащія гг. Кутсу, Друммонду, Гору, Туайнпигу, Роджерсу и т. п.). ‘Домъ’ былъ построенъ по обыкновенному приходскому образцу, употребительному почти во всхъ уголкахъ Англіи. Еслибы не высокая наружная стна, его можно бы принять за больницу, будь желзныя ршотки передъ окнами, его бы сочли тюрьмой, а возвышайся надъ нимъ высокая труба, то непривычный къ Лондону человкъ непремнно сдлалъ бы заключеніе, что тутъ находится обширная фабрика, наконецъ, двое часовыхъ, расхаживавшихъ передъ зданіемъ, и нсколько паръ военныхъ брюкъ, просушивавшихся за окнами, могли бы навести за мысль, что тутъ помщаются казармы.

Маленькая, четвероугольная калитка въ воротахъ отворилась и круглое, красное лицо выглянуло изъ-за ршетки. Глаза на этомъ лиц мигнули, взглянувъ на постителя, и ротъ раздвинулся въ широкую улыбку.

— Ну, что новаго? спросилъ привратникъ.— Вдь вы пришли не за кмъ-нибудь изъ нашихъ, надюсь?

Тюремный служитель обидлся, что къ нему, представителю властей цлаго графства, обращается съ такими фамильярными словами какой-нибудь ‘приходской’, онъ сурово и рзко отвчалъ:

— Письмо отъ начальства!

Ворота отворились, тюремный служитель прошелъ и за нимъ слдомъ хотла проникнуть какая-то женщина съ ребенкомъ.

Но привратникъ оттолкнулъ ее и спросилъ:

— Женщина, гд вашъ пропускной видъ?

— Это наша надзирательница! вскрикнулъ тюремный слуга.— Пропустите!

Затмъ онъ прибавилъ:

— Вы должны принять ребенка, котораго она принесла.

Онъ кивнулъ головой на темный свертокъ, который женщина держала на рукахъ.

Если тюремный слуга былъ возмущенъ фамильярностью привратника, то надзирательница, на которой даже были надты вс знаки офиціальнаго ея званія — голубая шляпка и зеленый клтчатый плащъ, просто побагровла отъ негодованія при мысли, что ее приняли за просительницу, за кандидатку въ богадельню. Но она сознавала, что ей, ‘лицу офиціальному’, имющему за собою ‘многолтнюю службу’, неприлично входить въ объясненія и споры съ богадельнымъ привратникомъ и сдержалась, несмотря на сильнйшее желаніе дать почувствовать грубіяну, ‘кто она такая’.

Внутренность двора вполн соотвтствовала общему характеру учрежденія. У самыхъ воротъ находилась маленькая четыреугольная будка привратника въ род большой собачьей конуры. Толстый, дюжій солдатъ, исполнявшій должность привратника, очевидно предназначенъ былъ дйствовать внушительнымъ образомъ на ‘дерзкихъ бродягъ’. Старый служивый, отъ природы далеко не мягкосердечный, выказывалъ, однако, причудливую симпатію къ голубямъ и пвчимъ птицамъ: противъ будки, на лужайк, величиною въ нсколько квадратныхъ дюймовъ, прыгалъ жаворонокъ, а внутренность конуры оглашалась щебетаньемъ коноплянокъ и щегловъ, голуби гордо, точно городскіе старосты, выступавшіе по широкому, пустому, усыпанному пескомъ двору, тоже принадлежали вышепомянутому должностному лицу.

По другую сторону двора находились обширныя сни, гд на потолк висли ряды черныхъ кожаныхъ пожарныхъ ведеръ, точно въ страховой отъ огня контор. Здсь назначеніе цлаго зданія уже высказывалось на каждомъ шагу. Воздухъ былъ пропитанъ сильнымъ запахомъ хлба и кашицы, тамъ и сямъ бродили сгорбленныя старыя фигуры, въ одежд желзносраго цвта, въ ихъ сиплыхъ голосахъ, въ удушливомъ кашл слышались безпомощность и подчиненность — слдствіе нищеты, время отъ времени раздавался крикъ дюжихъ служителей: вс обитатели богадельни были туги на ухо и обращаясь къ нимъ, служители обыкновенно кричали, устроивая изъ руки подобіе слуховой трубы.

Это было больничное отдленіе.

За тмъ, дале, начиналась другая область, исключительно населенная существами, впавшими во вторичное дтство. При вид множества стариковъ и старухъ, которые толклись тутъ, слабые, какъ дти, становилось удивительно, какъ можно было собрать вмст столько дряхлыхъ созданій. Здсь былъ настоящій музей старости, въ которомъ можно было видть и изучать всевозможные виды одряхленія. Нкоторые ходили шаткой поступью по песчаному двору, подпираясь двумя тростями, другіе садились на скамейки, выбирая мста на солнц, въ надежд прибавить хотя немного теплоты въ свой охладвающій организмъ, многіе подъ шляпами носили ночные колпаки, какъ бы показывая тмъ, что они могутъ заснуть во всякое время и совершенно приготовились къ послднему, самому долгому сну.

Тюремныя должностныя лица были введены въ уединенную столовую, гд имли время ознакомиться съ ‘правилами о развратныхъ и строптивыхъ постителяхъ заведенія’, разсмотрть названія діэтныхъ блюдъ и географическія карты, висвшія по стнамъ и напоминавшія различныя объявленія на станціяхъ желзныхъ дорогъ. Постители могли также разсмотрть портретъ Маргариты Флемингъ, умершей въ этой богадельн, какъ гласила надпись, 103 лтъ отъ роду, могли также счесть, по числу креселъ краснаго дерева, вытянутыхъ въ линію вдоль стнъ, сколько постителей сидло обыкновенно, въ дни совщаній, вокругъ большаго, покрытаго зеленой байкой, подковообразнаго стола, который занималъ чуть не цлую комнату, особенно если считать стоявшее въ верхнемъ конц его кресло съ высокою спинкою.

Черезъ нсколько минутъ вошелъ начальникъ заведенія, держа въ рукахъ развернутое письмо отъ тюремнаго начальства. Онъ взглянулъ на ребенка.

Надзирательница, между тмъ усердно щекотала ребенка подъ крошечный розовый подбородокъ, надясь этимъ вызвать улыбку.

— А! этотъ ребенокъ?спросилъ начальникъ заведенія.— Этотъ? Онъ на видъ кажется здоровый! Никакой накожной болзнью не страдаетъ?

— Это прекрасный младенецъ! отвтила тюремная надзирательница.— Прекраснйшій! Вс плевы у него, слава Богу, здоровые и никакихъ накожныхъ болзней нтъ.

— А! очень хорошо. Тутъ въ письм говорится, что имя ребенка Филиппъ Мертонъ, продолжалъ начальникъ заведенія, справляясь съ письмомъ.

— Да. Мертонъ было имя его матери, отвчала надзирательница.— И мать его прекрасная была женщина!

Начальникъ заведенія продолжалъ читать вслухъ письмо:

‘Мать умерла въ тюрьм отъ родильной горячки.’ — А! очень хорошо, очень хорошо!— ‘четыре дня спустя посл рожденія ребенка’ — печальное событіе!— очень хорошо! ‘не могу сказать наврно, была она замужняя, или нтъ’ гм! а! а очень хорошо!— ‘есть основаніе предполагать, что родственники матери люди зажиточные’,— такъ, такъ! да, очень хорошо! ‘но дале никакого слда,— ни о ихъ имени, ни о всемъ прочемъ’ — та-та-та! экая досадная оказія! Ну, посмотримъ,— можетъ статься, мы откроемъ, кто они такіе и заставимъ ихъ платить за содержаніе ребенка.

Съ этими словами, начальникъ заведенія отворилъ дверь и крикнулъ:

— Гогсфлешъ, позовите пожалуйста начальницу кормильнаго отдленія.

Когда приглашенная леди явилась, начальникъ заведенія спросилъ, нтъ ли между ‘матерями’ на примт такой, которая согласилась бы выкормить доставленнаго изъ тюрьмы ребенка.

Леди просмотрла у себя въ списк нсколько именъ и сказала:

— Вотъ, я полагаю, Мери Газльвудъ согласится. У нея есть двочка Берта, но я уврена, что одна двочка ничего не значитъ для такой крпкой здоровой женщины. Я даже уврена, что Мери Газльвудъ будетъ очень рада взять этого ребенка, если только за это ей будутъ выдавать лишнюю порцію пива и мяса.

Разговоръ былъ внезапно прерванъ появленіемъ Гогсфлеша, который, просунувъ голову въ двери, доложилъ:

— Въ больницу требуютъ три унціи вина, и просятъ пожалуйте поскоре.

Тутъ наскоро поршили, что слдуетъ предложить ребенка на выкормъ вышепомянутой крпкой здоровой женщин, Мери Газльвудъ.

Тюремная надзирательница поцловала на прощанье пухлыя щечки маленькаго, ни въ чемъ неповиннаго покинутаго существа и поболтала съ нимъ общепринятымъ дтскимъ говоромъ, хотя ребенокъ уже почти спалъ, она будила его своими ласками и увреніями, что скоро придетъ навстить его, какъ только онъ немножко подростетъ, и принесетъ много-много разныхъ хорошихъ игрушекъ.

Вскор посл этого маленькій голодный Филиппъ Мертонъ припалъ къ груди Мери Газльвудъ и тянулъ изъ нея, какъ молодой ягненокъ, а его бдная молочная сестрица барахталась въ люльк и сосала свой кулачокъ.

Съ Филиппа сняли тюремную форму и замнили ее богадельнымъ костюмомъ — платьицемъ съ голубыми и блыми полосками и щеткообразнымъ передникомъ.

Позади ‘женскаго отдленія’ было что-то въ род пристройки, такъ-называемой ‘материнской комнаты’, назначавшейся для помщенія женщинъ съ грудными младенцами. Тутъ же находилась особая комната, назначенная для дтей, уже отнятыхъ отъ груди,— ‘дтская’. Сюда надо было проходить черезъ дворъ, который служилъ въ одно и то же время и для тлесныхъ упражненій дтей и для просушки ихъ блья.

‘Материнская’ представляла опрятное, чисто-выбленное помщеніе, величиною въ конюшню на три стойла, съ подпертымъ стропилами потолкомъ. По всмъ комнатамъ распространялся сильный запахъ младенцами и младенческой пищей. На заслонкахъ очага стоялъ цлый рядъ кострюлечекъ и оловянныхъ мисочекъ съ постояннымъ запасомъ теплой кашицы, а на высокой каминной ршетк висло множество блья крошечныхъ размровъ,— тутъ были рубашки величиною въ листокъ изъ записной книжки, чулочки съ большой перчаточный палецъ, и цвтныя платьица, почти одинаковой величины съ квадратиками ситца на одял. Комната буквально кишила люльками, разставленными рядами вдоль стнъ, точно крошечныя лодочки на берегу.

Нкоторыя дти сидли въ люлькахъ и забавлялись игрушками материнскаго изобртенія. У одного ребенка была лохмотная кукла, другой колотилъ палочкой въ тонкую оловянную тарелочку, а третій пересыпалъ мелкіе камешки въ чашк. Нкоторыя матери, съ дтьми на рукахъ, ходили взадъ и впередъ по комнат и старались усыпить ихъ, поглаживая по спинк и посвистывая или, лучше сказать, пошикивая, какъ длаютъ обыкновенно грумы при чистк строптивыхъ лошадей, другія сидли на скамейкахъ, держали дтей на колнахъ и покачивались, желая этимъ сколько-нибудь заглушить боль отъ прорзыванія зубовъ, а бдныя маленькія созданія совали себ въ ротъ пухленькіе кулачки, и когда мать хотла нотереть опухшія десны, щемили ими материнскіе пальцы. Иныя, несмотря на печальный характеръ мстности, играли съ своими дтьми. Одна, откинувшись на спинку скамейки, учила босоногую, полуодтую крошку ходить по своимъ колнямъ и взбираться ‘на гору’, то-есть на грудь къ ней, другая тихонько хлопала по дтскому ротику, превращая такимъ образомъ веселый крикъ во что-то похожее на блеяніе ягненка, третья легонько щекотала розовую шейку, что заставляло обладателя этой шейки взвизгивать съ величайшимъ восторгомъ.

Въ этихъ материнскихъ ласкахъ было, однако, что-то очень печальное, и он рзко отличались отъ тхъ ласкъ, которыми осыпаются дти въ прочихъ богатыхъ и бдныхъ домахъ. Здсь не слыхать было колыбельныхъ псень, каждая женщина была измучена, истомлена, оскорблена, каждая или задумывалась, или, если заходилъ разговоръ, вспоминала претерпнныя лишенія, испытанія и жаловалась на свою горькую судьбу.

Т, кто былъ замужемъ, разсказывали о томъ, какъ мужья ихъ покинули, или какъ ихъ всю домашнюю жизнь сокрушила нужда.

Одна разсказывала, какъ ея мужъ,— онъ былъ хлбопашецъ — отправился разъ изъ дому и съ тхъ поръ о немъ ни слуху, ни духу, другая разсказывала, какъ усиленная работа подъла здоровье ея хозяина.

И у незамужнихъ матерей была все та же исторія: нищета, обманъ, горе. Вс он, какъ посаженные въ долговую тюрьму должники, увряли другъ друга, что во всемъ виноваты не он, а обстоятельства и люди.

Что было печальне всего, такъ это неразумніе и веселость дтей. Бдныя маленькія созданія беззаботно играли, приготовляясь къ безрадостной и трудной жизни. Матери, хотя нетолько примирились по большей части съ своимъ пребываніемъ въ богадельн, но даже были довольны имъ, но, вроятно, подчасъ у каждой изъ нихъ сердце сжималось при мысли, что ея ребенокъ никогда не можетъ разсчитывать на свтлое будущее.

Жизнь воспитанника рабочаго дома не отличается разнообразіемъ. Дни Филиппа Мертона можно было уподобить листкамъ новаго дневника, на которыхъ не записано ни единаго стоющаго вниманія происшествія, случая или явленія. Разсказываютъ, что даже старой мельничной лошади дозволяется въ субботу повернуть въ другую сторону, но дтямъ св. Лазаря и воскресенье приносило все ту же кашицу и ту же похлебку. Правда, воскресный день былъ днемъ чистыхъ фартучковъ, въ воскресенье не развшивали сушить блья во двор и старый богадельничный органъ какъ-то жужжалъ на весь дворъ, точно рой шмелей надъ цвтами, но когда матери говорили дтямъ: ‘слышишь, музыка! слышишь?’ они только оглядывались и ничего не понимали. Они бы точно также не поняли, еслибы имъ сказать: ‘слышишь, какъ шмель жужжитъ!’ или ‘какъ цвтокъ пахнетъ?’ потому что они отроду не видали ни цвтка, ни шмеля,— никакой живой твари, кром полосатой кошки изъ ‘женскаго отдленія’.

Богадельные ребятишки даже не могли ни выкалывать глазъ своимъ кукламъ, какъ это обыкновенно длаютъ дти, ни полакомиться хвостикомъ поросенка: у куколъ св. Лазаря глаза были обозначены черною ниткой, а такихъ утонченностей, какъ поросячьи хвостики, никогда не слыхивали въ богадельн.

У Мери Газльвудъ было столько дла съ двумя питомцами, что весь день у ней былъ занятъ. Когда наступалъ вечеръ и оба ребенка были умыты на сонъ грядущій (умыванья совершались въ богадельн съ такой же правильностію, какъ и да) и положены въ люльку, она рада была отдохнуть, то-есть спокойно уссться около люльки и приняться за починку и штопку ветхаго дтскаго блья и платья. И часто, глянувъ на ребятишекъ, какъ они вмст лежатъ и какъ смшались ихъ волосы и переплелись ручки, она говорила, что начинаетъ любить этого ‘милашку Филя’ почти такъ же, какъ свою Берти, хоть это и можетъ быть обидно для роднаго дтища.

Мери Газльвудъ была добрая, простая, честная женщина. Въ богадельню ее привело несчастіе, а не распущенность. Ея мужъ былъ изъ матросовъ, разъ по утру онъ, подъ пьяную руку, наговорилъ ей много обидныхъ вещей и ушелъ изъ дому, чтобы поискать, нтъ ли гд службы въ отплытіе, и съ той поры уже не воротился, она такъ и не могла дознаться, бросилъ онъ ее, или потонулъ, шатаясь по докамъ. Она осталась беременная и безъ куска хлба. Это вынудило ее поступить въ приходскую богадельню. Здсь она такъ терпливо, усердно и безотвтно работала, что по смерти одной надзирательницы, ее опредлили въ верхнее дтское отдленіе для присмотра за стадомъ двухлтнихъ парій.

Когда Филиппу сравнялось два года, его тоже перевели въ верхнее отдленіе. Благодаря попеченіямъ своей пріемной матери, Филиппъ былъ здоровымъ ребенкомъ. Волосы у него были прекрасные, свтло-коричневые, а кожа розовая и прозрачная, между ‘матерями’ часто заходилъ споръ, обратится ли онъ съ годами въ брюнета, или въ блондина. Черты у него еще не обозначились вполн, и нельзя было еще по нимъ узнать, что онъ отчасти чужеземнаго происхожденія, но уже замтно было, что нравъ у него очень живой, и что онъ въ своихъ ласкахъ и привязанностяхъ гораздо порывисте своихъ товарищей. Женщины называли его красавчикомъ и онъ былъ ихъ любимцемъ. Главная надзирательница, обходя дозоромъ вс отдленія, часто ласково щипала его за щеку и называла ‘прелестной крошкой съ длинными темными рсницами’.

Тюремныя надзирательницы, случалось, являлись въ богадельню св. Лазаря и скоро сдлалось извстно, что мать Филиппа была когда-то ‘леди’ и попала въ тюрьму вслдствіе страшныхъ переворотовъ и испытаній жизни. Эта исторія возбудила всеобщую симпатію и Филиппа ласкали и баловали больше всхъ остальныхъ дтей. Когда онъ пробирался на другой конецъ двора, въ отдленіе старухъ, старухи всегда встрчали его съ величайшимъ удовольствіемъ и почти ссорились между собою изъ-за того, кто посадитъ его на колни, или кто подержитъ ему кошку. Если онъ являлся рука объ руку съ своей молочной сестрицей Берти, то ему расточались вс обгрызочки леденца и сахару, а Берти подчивали только потому, что ей покровительствовалъ общій любимецъ.

Въ верхнемъ дтскомъ отдленіи было душъ пятнадцать дтей. Тутъ помщались маленькая Анни Инуардсъ, у которой не было ни отца, ни матери, и Сюси Колинсъ, у которой отецъ былъ убитъ на желзной дорог, и Билли Сомпсонъ, у котораго было три больныхъ брата въ больничномъ отдленіи, и Томми Лиздль, котораго тетка не захотла у себя держать, и десять или одинадцать другихъ, у которыхъ была такая же печальная исторія.

Изъ всхъ постороннихъ, Филиппъ любилъ двухъ — Эмму Диксонъ, большую восьмилтнюю двочку, у которой мать была ‘тронута’, и слпаго мальчика Уилли, котораго перевели въ богадельню св. Лазаря изъ Панкриджскаго пріюта. Особенно Филиппъ любилъ слпаго Уилли. Онъ по цлымъ часамъ иногда сидлъ около него и глядлъ на его незрячіе глаза, и удивлялся имъ.

Когда являлись постители или инспектора, кормилица Газльвудъ показывала имъ, какія пухлыя ножки и ручки у ея питомцевъ, и какіе оба они ‘чистенькіе, и умненькіе’. Она возилась съ ними съ утра до вечера, какъ кошка съ котятами.

Такъ прожилъ Филь три года въ малолтномъ отдленіи рабочаго дома. Этотъ домъ былъ для него цлымъ міромъ. Очень рдко случалось ему переходить границу ‘двора тлесныхъ упражненій’, о ‘природ’ онъ не имлъ понятія, о ‘человчеств’ тоже. Стны богадельни св. Лазаря закрыли его отъ всего остальнаго міра, и онъ росъ въ томъ убжденіи, что на свт существуетъ только два разряда людей: нищіе и надзиратели. Въ рдкихъ случаяхъ, когда Мери Газльвудъ выводила его и Берти за предлы ‘дома’, онъ называлъ всхъ хорошо одтыхъ встрчныхъ надзирателями, а всхъ респектабельныхъ на видъ дамъ надзирательницами.

Онъ не получалъ никакого понятія о необходимости труда, онъ видлъ, что ежедневно три или четыре сотни душъ акуратно получаютъ пищу безъ всякой съ своей стороны заботы и заслуги, и началъ думать, что въ самомъ дл Господь Богъ посылаетъ даровые, готовые завтраки и обды людямъ. Единственныя работы, какія онъ когда нибудь видалъ, были стирка и кухонная стряпня, вс остальныя работы, если ему ихъ случалось видть во время своихъ рдкихъ прогулокъ, онъ принималъ за игры, онъ не задавалъ себ вопроса, откуда берутся ломти хлба, но еслибы кто его объ этомъ спросилъ, онъ бы задумался и можетъ статься отвтилъ бы, что ихъ выкапываютъ изъ земли, какъ выкапывали, онъ видалъ, камешки при починк мостовой богадельнаго двора, а кашицу, вроятно, сбираютъ, какъ сбирали, онъ видалъ, дождевую воду, подставляя кадки подъ водосточныя трубы. О деньгахъ онъ тоже не имлъ понятія, еслибы ему показать шиллингъ, онъ бы принялъ его за металическую пуговицу, въ род тхъ, какія носили сторожа учрежденія св. Лазаря.

Однимъ словомъ, это былъ идеалъ ‘невиннаго младенца’, тотъ идеалъ, къ которому стремятся у насъ въ Англіи.

Филиппу сравнялось три года, а трехлтнихъ питомцевъ св. Лазаря перемщаютъ уже въ окрестности Лондона, въ нищенскія, фермерскія и земледльческія школы. Маленькая Берта отправлялась туда же, но кормилица Газльвудъ, или ‘мать’, какъ онъ называлъ ее, оставалась на своемъ мст, равно какъ и слпой Уилли.

Ни Филиппъ, ни Берти не сознавали серьзности разлуки, когда ихъ стали одвать въ дорогу, они очень радовались предстоящей прогулк, били въ ладоши и смялись, между тмъ, какъ Мэри Газльвудъ тихонько рыдала и отъ слезъ едва могла видть то, что складывала въ узелъ. Она знала, что можетъ родную дочь удержать при себ, но на молочнаго сына она не имла ни малйшаго права, и если она оставитъ при себ дочь, что изъ этого выйдетъ? Двочка выростетъ слабая, щедушная, какъ вотъ Эмма Диксонъ, дочь помшанной женщины, которая не отпустила ее въ ученье. Бдная Мэри Газльвудъ очень мучилась, но она преодолла вс свои муки и, для блага ребенка, ршилась съ ней разстаться.

Когда наступило время отъзда и оба питомца весело стали съ ней прощаться, она схватила ихъ на руки и измяла и залила слезами чистенькія платьица, которыя предъ тмъ съ такимъ стараньемъ и тщаніемъ гладила и расправляла.

У нея вырвали, наконецъ, дтей. Тогда она громко вскрикнула:

— Я никогда не отпущу ихъ! нтъ, это свыше моихъ силъ! Я не могу! Я не могу!

— Идите, идите! говорили дтямъ.

Дти побжали.

Когда дверь за ними затворилась, бдная женщина кинулась на столъ и зарыдала, какъ безумная.

— У меня теперь никого нтъ! кричала она.— Никого! Я одна! Одна — одна — одна!

ГЛАВА ВТОРАЯ.
На новомъ мст.

Настоящіе лондонскіе уроженцы такъ же мало дорожатъ мстомъ своего рожденія, какъ птицы гнздомъ, гд он вывелись: они при первой возможности очень рады оставить родную столицу и поселиться гд-нибудь въ ея окрестностяхъ. По статистик извстно, что всякій, сколько нибудь зажиточный, лондонецъ удаляется кончать дни свои въ боле укромныя мстности, обилующія неподмшаннымъ молокомъ и свжими овощами.

Мы, разумется, не можетъ проврить статистическихъ свдній во всей точности, но можемъ положительно утверждать, что Лондонъ превращается все боле и боле въ городъ складочныхъ магазиновъ, гостиницъ, присутственныхъ мстъ, пристаней, конторъ и давокъ, жилыхъ домовъ, квартиръ становится все меньше. Теперь, сть желзныхъ дорогъ покрыла все, какъ паутиной, и жители столицы уподобляются пауку, который сидитъ въ сторонк и кидается въ ту или другую сторону только тогда, когда завидитъ что нибудь ‘живое’, что общаетъ ему добрую поживу.

Около одного изъ маленькихъ новенькихъ городковъ, выстроившихся подъ столицей, стояла нищенская школа, въ которую отправленъ былъ герой нашего романа. Городокъ только что начиналъ расцвтать — находился еще, такъ сказать, въ бутон, повсюду виднлись недостроенные дома, неоконченныя виллы и проч. Попадались строенія, доведенныя только до втораго этажа, на которыхъ крупнйшими буквами было начертано ‘продается’, или ‘выгодно отдается’, или ‘необыкновенный случай дешевизны’. Эти заманчивыя объявленія показывали, что строителю-спекулянту не повезло и что онъ вылетлъ въ трубу. Были впрочемъ и прекрасно отдланныя жилища, съ колоннами, съ большими воротами, обсаженныя кустарниками и деревцами. На каждой улиц красовалась гостиница, что показывало особое пристрастіе лондонскихъ дловыхъ людей къ этому уголку.

Ремесленная школа св. Лазаря представляла длинное зданіе, со множествомъ оконъ, безъ всякихъ украшеній и затй, очень похожее на складочное мсто для какихъ-нибудь товаровъ. Оно было выстроено изъ краснаго кирпича, съ фронтонами по бокамъ, стояло на вершин небольшаго холма и было окружено принадлежащими ему десятинами земли. Еслибы въ окна не видно было рядовъ постелей, никто бы не догадался, что это школа, скорй можно было ожидать, что здсь услышишь стукъ молотковъ, чмъ дтскій говоръ.

Но подходя къ стнамъ, вы различали шумъ тысячи голосовъ, похожій на ропотъ моря, и видли множество бумажныхъ змевъ различныхъ размровъ и формъ, которые взлетали изъ-за стнъ на воздухъ, какъ какія-нибудь птицы. Вы видли тоже изъ-за стнъ втви деревьевъ, на которыхъ висли клочки зминыхъ хвостовъ.

Въ этомъ зданіи помщались около семисотъ дтей, предоставленныхъ, какъ маленькій Филь Мертонъ, на попеченіе прихода. Тутъ были дти всхъ возрастовъ, иные были еще такъ малы, что едва умли ходить, другіе уже не только работали, но даже заработывали свой кусокъ хлба, здсь перемшаны были отпрыски всхъ чиновъ и званій. У нкоторыхъ были родители, родные, друзья, которые ничмъ не могли имъ помочь — тоже бездомные и нищіе люди, выдавались, хотя очень рдко, и такіе воспитанники, у которыхъ водилось родство ‘порядочное’, ‘порядочное’ посщало школу и приносило гостинцы — жалкіе гостинцы, но несказанно дорого цнимые маленькими отверженцами. Большинство воспитанниковъ принадлежало къ такъ-называемому ‘міровому сору’, къ обломкамъ и выкидкамъ житейскаго моря, носящаго на своихъ волнахъ исковерканныя части лондонскихъ кораблей. Тутъ было не мало найденышей и подкидышей, много круглыхъ сиротъ, которыя вовсе не имли никакого понятія не только о родномъ кров, но даже о какомъ бы то ни было кров, кром св. Лазаря. Тутъ было тоже достаточное количество ‘дтей любви’, которымъ и во сн не снилось, что это такое любовь и которые, разъ какъ ихъ ‘злополучная’ мать отъ нихъ отдлалась, никогда не видали ея лица и не слыхали ея голоса.

Эту нищенскую школу можно было сравнить съ лохмотной ярмаркой жизни, куда свалены были никуда негодные обрывки и отрепья общества, и какъ на лохмотной ярмарк, глядя на брошенныя массы фуфаекъ, жилетовъ, куртокъ и проч. можно задать себ вопросъ: какая исторія у этихъ жалкихъ собранныхъ здсь тряпицъ и на что, куда он пойдутъ,— такъ точно, глядя на это сборище отверженныхъ дтей, можно было призадуматься, какая исторія этихъ живыхъ лохмотьевъ, и какой имъ выпадетъ конецъ.

Разумется, маленькій Филь Мертонъ нисколько не сознавалъ бдственности своего положенія, точно такъ же, какъ высокорожденный лордъ не сознаетъ своего величія. Онъ уписывалъ кашицу и похлебку изъ жестяной миски съ такимъ же апетитомъ, съ какимъ потомокъ благородной фамиліи кушаетъ бульонъ съ серебряной тарелки. Домъ призрнія былъ для Филя Мертона единственный существующій въ мір домъ,— образецъ всхъ прочихъ домовъ,— а кормилица Газльвудъ — образецъ всхъ матерей. Еслибы, сажая Филя въ повозку для отправки въ школу, ему сказали, что онъ разстается съ богадельней и съ ‘мамой’ Газльвудъ на десять лтъ, онъ бы расплакался, потому что все, сколько было у него дорогаго на свт, оставалось въ этой богадельн.

Старый парія — одинъ изъ богадельныхъ питомцевъ, который перевозилъ дтей изъ богадельни въ школу, былъ предметомъ зависти, потому что на все время пути ему полагались двойныя порціи мяса и пива. Онъ чрезвычайно чванился своей должностью возницы и смотрлъ на всхъ, кто не имлъ этой должности, съ полнйшимъ презрніемъ. Вообще это былъ человкъ неласковый, раздражительный и суровый. Онъ, казалось, терпть не могъ дтской рзвости и веселости. Когда Филь и Берти попробовали-было присоединить свои голоски къ его голосу и закричать на лошадь ‘но-но-но!’ и схватились-было за конецъ возжей, и стали-было просить дать имъ помахать кнутомъ, онъ зарычалъ на нихъ, какъ старая болонка, когда съ ней заигрываютъ котята, и крикнулъ:

— Сидите смирно! Сидите смирно, а не то я васъ отхлещу!

Дти, разумется, присмирли, но когда на встрчу имъ попался фешенебельный лакей въ ливре, они позабыли грозный возгласъ, вскочили съ своихъ мстъ и, опершись на плечи возницы, чтобы подольше поглядть въ слдъ невиданному франту, начали приставать съ вопросами:

— Кто это? кто это? Это сторожъ? сторожъ?

Возница разозлился пуще прежняго и, сбрасывая съ своихъ плечей маленькія рученки, крикнулъ:

— Провалиться имъ, всмъ сторожамъ на свт! Отстаньте, пострлята!

Выхавъ за городъ, увидали коровъ, которыя паслись на пол, и Берти, отроду невидавшая никого изъ царства животныхъ, кром полосатой богадельной кошки да старой лошади, запряженной теперь въ повозку, протянула къ стаду руки и начала его манить къ себ, приговаривая самымъ заискивающимъ голоскомъ:

— Кисъ-кисъ-кисъ!

— Сидите смирно! зарычалъ возница.— Покуда мн вамъ говорить, чтобы вы сидли смирно!

Дти опять утихли. Но вотъ на встрчу попадается пансіонъ благородныхъ леди, за которымъ выступаетъ высокая величественная гувернантка, Филь и Берти тотчасъ же сообразили, что это врно какая-нибудь кормилица съ своими питомцами и закричали:

— Кормилица! кормилица!

— Пропасти на васъ нтъ, неугомонные! крикнулъ возница.— Въ послдній разъ вамъ говорю: сидите смирно!

Мы полагаемъ, что нтъ надобности говорить читателю, какъ непохожъ пріемъ новичковъ въ ремесленной школ для нищихъ на пріемъ ‘милыхъ дтей’ въ какомъ-нибудь аристократическомъ учебномъ заведеніи.

Въ ремесленной школ св. Лазаря новоприбывшихъ ввели въ большую прекрасную пріемную, но въ этой пріемной не было ни подсахареннаго вина, ни сладкаго пирога,— никакихъ подобныхъ средствъ для остановки слезъ и облегченія горя, глава заведенія не привлекъ Филя къ себ, не поставилъ его между своихъ колнъ, не погладилъ по головк, не потрепалъ по щечк и не сказалъ ему, что современемъ онъ сдлается такимъ же безукоризненнымъ джентльменомъ, какъ его папа. Не слдуетъ впрочемъ думать, что въ нищенскихъ школахъ съ дтьми обходились дурно,— нтъ. Ихъ принимали дловымъ образомъ, какъ какіе нибудь кульки или ящики, ввренные на храненіе.

Филь и Берти были сняты съ богадельной повозки, какъ вынимаются товары изъ вагоновъ желзной дороги, и приняты отъ возницы по бумаг, начальникъ заведенія развернулъ эту бумагу и Филь слышалъ, какъ онъ прочелъ первыя слова: прошу получить препровождаемыхъ при семъ дтей, и какъ посл этихъ словъ, пристально взглянувъ на него, потомъ на Берти, пробормоталъ:

— Сирота, выкормышъ.

Но Филь не понялъ, что это значило. Онъ былъ испуганъ появленіемъ новыхъ лицъ и видомъ громаднаго зданія, хотя еще ему въ голову не приходило, что онъ останется на этомъ новомъ мст и будетъ разлученъ съ кормилицей.

Но когда старый возница снова взобрался на козлы и похалъ обратно съ мощенаго двора, и Филь и Берти вдругъ поняли, что они оставлены и кинулись бжать вслдъ за повозкой, съ криками:

— Мама! поди ко мн! Мама, поди ко мн!

У дтей, которыя еще не въ состояніи разсуждать, страхъ доходитъ до высшей степени. Филь и Берти такъ трепетали и рыдали, словно имъ предстояла конечная гибель. Каждое новое лицо казалось имъ ужаснымъ, и хмурилось ли это лицо или усмхалось, они при его приближеніи вскрикивали, какъ при приближеніи фантастическаго непріятеля буки.

Громадная женщина взяла ихъ за руки и потащила, по длиннымъ корридорамъ и но каменнымъ лстницамъ, въ верхнюю комнату, гд сняла съ нихъ платье. Они думали, что конецъ ихъ наступилъ. Не внимая ихъ отчаяннымъ воззваніямъ къ мам Газльвудъ, женщина посадила ихъ въ ванну съ горячей водой и начала ихъ усердно тереть мыломъ.

Затмъ она вынула ихъ изъ ванны, энергически вытерла, одла въ школьную форму и отвела въ дтскій дворъ, гд играли около сотни дтей. Ужасъ Филя и Берти нисколько не уменьшился, потому что при ихъ появленіи, вс бросили игры и окружили ихъ, и уставили на нихъ глаза, какъ стадо овецъ на незнакомую собаку. Филь и Берти не знали что имъ длать и какъ быть, прижались другъ къ дружк и стали плакать. Они были еще черезчуръ малы и не умли другъ друга утшать словами. За ужиномъ они не притронулись ни къ своей порціи хлба съ масломъ, ни къ кувшинчику молока, такъ ихъ смутилъ видъ цлыхъ пятидесяти чужихъ дтей, которые собрались ужинать, они отроду не видывали, чтобы столько сбиралось въ одну комнату.

Все, что они здсь видли, было такъ непохоже на порядки въ богадельн св. Лазаря, что они окончательно оторопли и сидли неподвижно, засунувъ въ ротъ пальцы и поглядывая робко и испуганно вокругъ.

Когда колоколъ прозвонилъ, что время отправляться въ постель, и ихъ отвели въ спальныя, и ихъ раздла и уложила какая-то незнакомая женщина, они опять заплакали, понявъ, что маму Газльвудъ нечего ждать. Они улеглись въ желзной кроватк, крпко обняли другъ друга за шею и рыдали до тхъ поръ, пока отъ слезъ подушки такъ промокли, что сквозь увлаженныя наволочки можно было различить темныя полоски тика.

Несмотря на такую горесть, Филь очень скоро утшился. Не прошло и недли, а ужъ онъ забылъ и думать о недавней разлук совсмъ, что было ему дорого и близко. Мало по малу онъ привыкъ къ новому мсту и такъ къ нему привязался, что еслибъ его стали переводить еще куда нибудь, онъ бы выказалъ такое же отчаяніе, какое выказалъ прежде, когда его здсь водворяли. Онъ скоро освоился со всми новыми порядками, подружился съ новыми товарищами и понемногу началъ привязываться къ новой мам, т.-е. къ надзирательниц отдленія. Первый годъ онъ провелъ въ отдленіи младенцевъ, гд былъ самымъ крпкимъ, крупнымъ ребенкомъ.

Жизнь его въ этотъ годъ мало чмъ отличалась отъ прежней. Вс часы были такъ же распредлены, вс занятія и игры акуратно размрены, но здсь у дтей были игрушки, чего не водилось въ богадельн. Въ спальн, на камин стоялъ рядъ разныхъ обломанныхъ дешевыхъ куколъ, крохотный Ноевъ ковчегъ, дырявый картонный домикъ, безголовая кошка, коробочки отъ мыла, украшенныя позолотой и т. п. Тутъ же у камина стояла большая деревянная лошадь, которую капеланъ подарилъ на дтей. Прохаться на этой лошади считалось великимъ счастіемъ, и это счастье выпадало только тому, кто бывалъ безукоризненной ‘умницей’.

Черезъ годъ Филя перевели въ отдленіе отроковъ, гд онъ началъ уже учиться. Во время классовъ, онъ сидлъ на самой послдней ступеньк широкаго деревяннаго амфитеатра, устроеннаго для помщенія учениковъ. Лужайка, гд въ рекреаціонное время играли, была очень просторна, блья тутъ не сушили и бгать было отлично. Жена начальника заведенія, плненная миловидностію Филя, подарила ему ракету и воланъ, и подарокъ этотъ показался ему такимъ сокровищемъ, что получивъ его, онъ не хотлъ съ нимъ разстаться, и пожелалъ ‘положить его съ собой спать’, подобныя вещи, разумется, не могли быть допущены въ школ св. Лазаря, и Филь, истощивъ вс мольбы, пришелъ въ такую ярость, что чуть не на всегда не лишился ракетки и волана, такъ-какъ въ школахъ у строптивыхъ дтей, въ наказаніе, отбираютъ все, чмъ они дорожатъ.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ.
Нищенская школа.

Было время, когда школы для нищихъ были немногимъ лучше нищенскихъ закутъ для нищенскаго скота, когда тамъ изготовлялись и хранились до извстнаго возраста нищіе, пробивавшіеся потомъ, хотя не всегда быстро, но всегда врно, въ тюрьму. Но когда начали свирпствовать повальныя болзни и зараза распространилась по всей стран, такъ что отъ нея пострадали даже нкоторыя высокопоставленныя лица, и когда расходы на погребенье начали далеко превосходить положенную сумму, когда стали совершаться безпрестанныя преступленія и начали мало по малу входить въ такое же обыкновеніе, какъ напримръ потребленіе картофелю, тогда начали подумывать о судьб ‘несчастныхъ братій’, заговорили объ улучшеніяхъ.

По счастью, Филиппъ Мертонъ родился въ то время, когда уже многое было ‘преобразовано’, когда уже сообразили, что для лучшаго и скорйшаго искорененія пауперизма надо обучать нищихъ дтей какому-нибудь ремеслу, которое давало бы имъ средства къ существованію, и завели промысловыя и ремесленныя школы для нищихъ.

Школа, въ которую помстили Филиппа, мало чмъ отличалась отъ прочихъ школъ, заведенныхъ въ окрестностяхъ Лондона. Эта была маленькая, сама себя всмъ снабжающая и поддерживающая коммуна. Дти исполняли вс работы, какія только требовались для нихъ и для школьнаго персонала. Мальчики работали на ферм и на пол, двочки на скотномъ двор. Блье, платье, обувь, все это было сдлано въ женскихъ и мужскихъ школьныхъ мастерскихъ. Паровая машина была на попеченьи и управлялась школьными машинистами, въ случа ломки или порчи, они же ее сами и чинили. Школьныя прачки завдывали паровыми катками и машиной для стирки. Такимъ образомъ, здсь семьсотъ существъ пріучалось жить экономною, правильною жизнію. Хлбъ, который они ли, былъ ими посянъ и собранъ, смолотъ и испеченъ. У нихъ были свои плотники, свои маляры и кирпичники, и каменьщики, и кровельщики, Кром того умственное образованіе не было заброшено и ученье шло такъ успшно, что многіе воспитанники впослдствіи занимали въ школ св. Лазаря, или другой подобной, должности наставниковъ и наставницъ.

Когда наступало время перехода изъ дтской въ рабочее отдленіе, Филиппъ очень огорчился. Приходилось опять переживать разлуку со всми и со всмъ, къ чему онъ привыкъ и привязался. Мальчики рабочаго отдленія были, въ сравненіи съ нимъ, большіе, и онъ такъ же роблъ передъ ними, какъ передъ незнакомымъ начальствомъ. Онъ теперь уже подросъ, и понималъ, что плакать ни къ чему не ведетъ и что лучше всего затаивать свои печали, но онъ очень любилъ свою молочную сестрицу Берти, и мысль, что ему съ ней предстоитъ разлука, такъ его разстроивала, что несмотря на вс свои усилія скрыть горе и тоску, они у него прорывались.

Что касается Берти, то она своей печали не сдерживала, и когда они оба сли на лужайк, подъ тнью навса, она горько плакала и такъ терла себ глаза кулачками, что грязь съ этихъ кулачковъ смшалась со слезами и, глядя на нее, можно было подумать, что она плачетъ чернилами.

Филиппъ старался ее утшить, хотя самъ нуждался въ утшеніи. Онъ отъ души бы разразился, но мысль, что большіе станутъ надъ нимъ насмхаться, когда увидятъ его съ заплаканными глазами, давала ему силы побдить себя. Онъ началъ убждать Берти, что плакать вовсе не о чемъ, что въ сущности они не разойдутся въ разныя стороны, а будутъ жить въ одномъ дом и, значитъ, будутъ часто видаться.

— Коли ужь нельзя вмст будетъ играть, говорилъ онъ:— такъ мы все-таки будемъ видаться за обдомъ и за ужиномъ, и въ капелл, коли ужь нельзя будетъ подходить другъ къ дружк и разговаривать, то все-таки мы будемъ другъ на дружку взглядывать и другъ дружк кланяться издали.

Въ дтскомъ отдленіи никто не думалъ и не заботился о своей генеалогіи, но въ старшемъ отдленіи любимымъ занятіемъ было длать различныя предположенія относительно своего появленія на свтъ. Изъ трехсотъ мальчиковъ двсти были круглыя сироты, а у остальныхъ родители ютились по богадельнямъ, рабочимъ домамъ, тюрьмамъ. Здсь ‘живой отецъ’ былъ рдкостью, какъ въ другихъ заведеніяхъ было рдкостью не имть отца въ живыхъ. Обыкновенно въ школахъ всегда находится какой-нибудь ‘бдняжка’, у котораго родители въ Индіи, или у котораго мсто отца занимаетъ опекунъ, этому бдняжк приходится оставаться вс вакаціи въ школ и вс товарищи чрезвычайно о немъ сожалютъ, онъ даже возбуждаетъ состраданіе школьной прислуги. Въ нищенской школ вовсе не водилось вакацій, по той простой причин, что ученикамъ некуда было отправляться.

Когда Филь показался на лужайк старшаго отдленія, вс тотчасъ же бросили игры и кинулись къ ‘новичку’. Сначала они глядли на него, какъ на незнакомаго зврька, а затмъ посыпались разные вопросы.

— Вы какого прихода? былъ первый вопросъ.

Это первый вопросъ, который раздается въ нищенскихъ школахъ, онъ соотвтствуетъ вопросу: откуда вы? предлагаемому въ аристократическихъ учебныхъ заведеніяхъ.

Филь не далъ отвта, онъ чувствовалъ, что скажи онъ одно слово, онъ уже не выдержитъ и зальется слезами.

— Что вы, сирота, что ли? спросилъ одинъ мальчикъ, который былъ не сирота и чванился этимъ, какъ особымъ отличіемъ

Филь кивнулъ головою.

Но подобный отвтъ не удовлетворилъ общество. Нсколько голосовъ сказали ему, чтобы онъ прямо отвчалъ, есть ли у него отецъ или мать.

— У меня есть кормилица Газльвудъ, бормочетъ Филь.— Больше у меня никакой матери нтъ!

Раздается всеобщій хохотъ.

— Да вдь Газльвудъ рабочая кормилица! слышалось со всхъ сторонъ.— Ахъ вы, простофиля!

Хромой мальчикъ съ костылемъ, видимо желая ободрить Филиппа, говоритъ:

— Можетъ, она его выкормила и онъ…

— Ну, что вы тутъ знаете! кричатъ разные голоса на хромаго мальчика.— Вдь вы доставлены не оттуда, а изъ мученика ова — прикусите языкъ!

Любопытно было прослдить, какъ здсь длились на партіи. Мальчики разныхъ приходовъ тсно держались съ своими ‘приходскими’, точно также, какъ въ прочихъ школахъ дружатся мальчики изъ одной мстности — земляки.

— Ну, что вы, найденышъ, что ли? Васъ подкинули? спрашиваютъ Филиппа.— Смлй, мальчуганъ! Нечего этимъ стсняться! Здсь у насъ довольно вашего сорта людей!

Филиппъ разъ слышалъ, кормилица Газльвудъ разсказывала попечителю, пріхавшему осматривать заведеніе, что мать Филиппа Мертона была леди и умерла въ тюрьм, онъ особенно запомнилъ этотъ фактъ потому, что джентльменъ погладилъ его по головк и далъ ему полпенни.

— Ну, не стыдитесь! закричалъ одинъ бойкій мальчикъ.— Вотъ этотъ молодецъ такъ былъ прившанъ въ рыбной корзинк къ дверной ручк!

— Неправда! отвтилъ обвиненный.— Неправда! Моя мать прачка и получаетъ два шиллинга и шесть пенсовъ въ недлю, и получаетъ еще за свой ревматизмъ два хлба…

Тутъ допросъ принялъ на себя хромой мальчикъ. Онъ сказалъ Филиппу:

— Не бойтесь. Скажите товарищамъ все, чисто-на-чисто. Они добрые товарищи. Васъ подкинули и у васъ никого нтъ?

— У меня есть кормилица Газльвудъ! отвтилъ Филиппъ, глотая слезы.

— Да это совсмъ не то! У васъ нтъ родныхъ, которые бы вамъ подарили красный шарфъ, вотъ, какъ у насъ? сказалъ мальчикъ въ красномъ шарф.

Цвтной шарфъ служилъ главнымъ показнымъ различіемъ между имющими какое-нибудь родство и безродными. Начальство снабжало всхъ одинаковыми узенькими, дешевыми черными ленточками на галстухъ, и при первомъ взгляд на толпу мальчиковъ, сейчасъ же можно было отличить ‘счастливцевъ’, у которыхъ былъ родной или близкій человкъ: цвтные шейные платки и шарфы немедленно бросались въ глаза.

— Такъ вы сами не знаете, гд родились и какъ попали въ св. Лазаря? продолжается допросъ.

Филиппъ отрицательно качаетъ головою.

— Ну, а это знаете, ‘на какомъ основаніи’ васъ приняли, а? Какое у васъ было ‘право’? Кто вашъ отецъ? Можетъ, онъ былъ ‘разслабленный’?

— Я слышалъ, кормилица Газльвудъ говорила, что моя мать была леди, отвчаетъ Филиппъ.

Вс разражаются хохотомъ.

— Ха! Охъ-хо-хо! кричатъ со всхъ сторонъ.— Вотъ еще одинъ джентльменъ пожаловалъ! Билли Фортшенъ! Билли Фортшенъ! подите-ка покумитесь съ этимъ джентльменомъ! Это землякъ! Вашъ отецъ, вы говорите, былъ ключникомъ у принцевъ, а вотъ у него мать, должно быть, служила тамъ же поварихою!

Филиппъ не въ силахъ уже былъ сдержать слезъ и, отвернувшись къ стн, принялся плакать.

Тутъ вниманіе жестокосердыхъ товарищей было отвлечено огромнымъ бумажнымъ змемъ и вс убжали. Около Филиппа остался только хромой мальчикъ.

Хромой мальчикъ садится около него и сидитъ тихонько, не говоря ни слова и не мшая ему выплакаться. Наконецъ, когда, по его мннію, настала пора перестать, онъ потрепалъ Филиппа легонько по плечу и сказалъ:

— Вы не плачьте, а то вс товарищи прозовутъ васъ ‘нюнею’ и ‘плаксою’, и ‘слезокапкою’…

Филиппъ старался сдержать слезы. Хромой мальчикъ продолжалъ:

— Коли вы хотите быть моимъ пріятелемъ, такъ я вашимъ буду тоже, у меня нтъ пріятелей, потому что я хромой и не могу съ ними играть. Меня зовутъ Недъ Перчезъ. Моя мать померла въ госпитал и я приписанъ къ св. Витусу-въ-Поляхъ. Я не помню отца, но онъ содержалъ пивную лавочку въ Ньюкестл-на-Туайн и много лтъ платилъ подати. Меня прозвали ‘гусенкомъ’, потому что у меня только одна нога.

— Вы такъ и родились безъ ноги? спросилъ Филиппъ.

— Нтъ. Ее отрзалъ въ госпитал докторъ Шарпь. Кто были ваши родители?

— Очень было больно, какъ рзали?

— Я не помню. Мн было тогда четыре года. Вы помните своего отца?

— Вы безъ ноги ничего не можете длать?

— О, я очень могу! Я не то, что Томъ Лоттъ, у котораго нтъ правой руки! Я могу заняться всякими ремеслами! Вотъ уже Микъ Соундерсъ, бдняга — у него спинной хребетъ поврежденъ — никогда не можетъ ничего длать, весь свой вкъ тутъ останется, пока умретъ! Да у насъ здсь не мало такихъ горемыкъ! Но я могу работать!

Новые пріятели прошлись по лужайк. Это былъ просто мощеный дворъ въ два ярда величиною, окруженный навсами на столбахъ, подъ которыми дти играли въ дождливое и непогожее время. Съ одной стороны тутъ помщались мастерскія, гд учились ремесламъ.

Хромой путеводитель подвелъ Филя къ этимъ лавкамъ и пригласилъ его поглядть сквозь оконныя ршотки.

Филь глянулъ и увидалъ мальчика, усердно стругавшаго доску, стружки волной катились у него изъ-подъ рукъ, другой мальчикъ полировалъ двери.

Филиппу такъ понравилась эта работа, что онъ въ восторг, вскрикнулъ:

— Я буду проситься въ плотники!

— Ну, нтъ, вы на это не разсчитывайте, отвтилъ ему Недъ Перчезъ.— Вы мальчикъ здоровый, сильный, васъ врно пошлютъ на полевыя работы.

Филиппъ заглянулъ въ окно сосдней лавки и увидалъ тамъ около двухъ десятковъ мальчиковъ, сидвшихъ потурецки, на стол, вс они были въ однихъ жилетахъ и прилежно тачали новыя куртки и панталоны.

— А какъ вамъ это нравится? спросилъ Недъ Перчезъ.— Хотли бы вы быть портнымъ?

— Я не хотлъ бы ни за что сидть этакъ цлый день на стол и тачать! отвтилъ Филиппъ.

— А я буду заниматься портнымъ ремесломъ! сказалъ Недъ съ гордостью.— Вы видите, тутъ хромая нога мн нисколько не мшаетъ!

Потомъ они заглянули въ башмачную и сапожную лавку, гд маленькіе рабочіе далеко откидывали руки, продвая навощонную нить въ кожу или вбивали гвозди въ подошвы.

Филь вскрикнулъ:

— Да я лучше пойду на полевую работу. Лучше я буду цлый день на пол, чмъ такъ сидть!

— А! лучше на полевую? сказалъ Недъ насмшливо.— Ну, какъ вы побудете на полевой нсколько лтъ, такъ вы тогда запоете другую псню! Вс башмачники, сапожники, портные идутъ на мста и, коли все пойдетъ хорошо, такъ они потомъ начинаютъ много заработывать, а ‘полевые’ вкъ остаются при школ. Разв кого отошлютъ обратно въ его приходъ и опредлятъ тамъ къ какому-нибудь трубочисту или въ мяснику въ разсыльные.

Потомъ они прошли къ паровику и посмотрли, какъ маленькій мальчуганъ ловко ухаживалъ за страшной машиной, онъ такъ же спокойно подливалъ въ нее масло, какъ въ лампу.

Филиппу очень это дло понравилось. ‘Я съ удовольствіемъ бы этакъ работалъ’, подумалъ онъ.

— Ахъ, кабы сюда можно было попасть, лучше бы не надо! сказалъ Недъ Перчезъ:— но сюда попасть очень трудно, потому что сюда требуется всего только два мальчика.

Въ это время змй уже высоко взвился и вс мальчики собрались около счастливца, державшаго веревку.

— Пойдемъ въ игральную, сказалъ Недъ Перчезъ.— Тамъ теперь никого нтъ.

Филиппъ согласился, и они отправились.

Это было что-то въ род пустаго сарая, по стнамъ висли зми всхъ видовъ и размровъ. Нкоторые просто состояли изъ клочка коричневой бумаги, выкроенной сердцемъ, къ которому былъ прикрпленъ хвостъ и привязана нитка, другіе были больше, склеены изъ разныхъ газетъ, изъ тетрадей чистописанія, такъ что вы могли прочесть тутъ что-нибудь изъ журнала или добродтельную пропись.

Здсь Недъ Перчезъ и Филиппъ Мертонъ услись рядомъ, разговорились и окончательно закрпили свою дружбу.

Цлый этотъ вечеръ они разсказывали другъ другу все, что только знали и слыхали. Они судили о школьной жизни, сравнивали, гд, въ богадельняхъ или школахъ, лучше кормятъ, вспоминали, какіе сторожа сердитые, какіе попечители дарятъ по пенни.

Потомъ они начали строить разные планы. Филиппъ ршилъ, что Недъ Перчезъ женится на его сестриц Берти, и когда найдется Филипповъ отецъ — онъ былъ врно джентльменъ, коли мать была леди!— такъ онъ дастъ много денегъ, и они тогда цлые дни будутъ кататься верхомъ на пони и сть за обдомъ пуддингъ.

— А я бы желалъ разбогатть, какъ попечитель, сказалъ Филиппъ.— О, кабы я могъ разбогатть, какъ онъ! Вы какъ думаете, сколько у него денегъ? Сто фунтовъ?

— Ахъ вы, простота! Не сто, а можетъ, пятьсотъ фунтовъ! отвтилъ Недъ.

— Пятьсотъ фунтовъ! вскрикнулъ пораженный Филиппъ.— Сколько жь это фартинговъ? Я думаю, и счесть трудно! Да! желалъ бы я такъ разбогатть! Тогда бы мы ужь не стали дожидаться отца! Тогда бы мы сейчасъ зажили!

— Богъ не даетъ всмъ богатства! отвтилъ Недъ Перчезъ поучительнымъ тономъ.

А вслдъ затмъ прибавилъ:

— Хоть капелланъ говоритъ, что Богъ всхъ одинаково любитъ, и что богатые ли, бдные ли — ему это все равно.

— За что же это Богъ любитъ богатыхъ больше насъ? возразилъ Филиппъ задумчиво.— Я не понимаю! Все онъ имъ даетъ… много всего… а бднымъ .

— Не знаю, право, Филь. Капелланъ говоритъ, что вс мы будемъ очень награждены, когда помремъ, и тоже онъ говоритъ, что богатому такъ же трудно попасть въ царство небесное, какъ все равно пролзть въ игольное ушко.

— Коли только вс бдные туда пойдутъ, вотъ тамъ будетъ народу-то! И какъ же это тамъ будетъ? Будутъ инспекторы, сторожа? Кто тогда будетъ за нами присматривать? Кто будетъ о насъ заботиться?

— Самъ Богъ, Филь. Вы вдь знаете, онъ все можетъ. Онъ сотворилъ и міръ, и деньги, и все, все на свт, тысячи и тысячи лтъ тому назадъ.

— Тысячи и тысячи лтъ тому назадъ! повторилъ Филиппъ.— Это значитъ, меня тогда еще не было на свт!

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ.
Четыре года въ школ.

Прошло четыре года. Разсказать одинъ день этой жизни, значитъ разсказать вс эти года. Мальчики почти совсмъ забыли, какъ называются дни въ недл, и различали ихъ по измненьямъ въ стол: вторникъ и четвергъ назывались у нихъ ‘мясными’, воскресенье, среда и пятница — ‘сальными’, а суббота — ‘похлебкой’.

До одиннадцати лтъ дти только учились, посл одиннадцати поступали въ ремесленныя отдленія или на полевыя работы

Все отличалось такой правильностію, регулярностію и выправкой, что можно было подумать, здсь помщается не дтская школа, а какая нибудь вымуштрованная пхота.

Каждое утро, ровно въ шесть часовъ, раздавался будильный колоколъ, не уступая силою звона колоколу отъзжающаго парохода, и при первомъ удар въ дортуарахъ начиналось движеніе и суета, вс вскакивали и толпились, какъ корабельный экипажъ, внезапно застигнутый шкваломъ.

Дортуары представляли родъ длиннаго, пустаго, очень чисто содержаннаго сарая, вдоль стнъ стояли ряды желзныхъ кроватей, въ одномъ углу было отдлено четырехугольное пространство, гд стояла кровать учителя. Голыя блыя стны утомляли глаза своимъ однообразіемъ, надъ дверями висли печатные тексты изъ библіи. Надъ одной дверью было: ‘Не говорите дурно другъ о друг’. Надъ другою: ‘Положи, о Господи, печать на уста мои’.

Минутъ черезъ пять посл колокола постели уже убраны и вс полуодтые ожидали команды учителя.

Учитель командовалъ:

— Лицомъ къ постели!

Вс обращались лицомъ къ постели

Учитель командовалъ:

— На колни!

Вс тотчасъ же опускаются на колни и ‘возносятъ’ молитву къ небу.

Затмъ мальчики надваютъ куртки, выстраиваются въ рядъ и ждутъ опять учительскаго сигнала.

— За обувью! командуетъ учитель.

Вс отправляются за обувью, хранящейся около дортуара, въ коридор.

Затмъ идетъ перекличка. Посл переклички учитель опять командуетъ:

— Въ умывальную!

Вс отправляются въ умывальную, устроенную около лужайки. Посл умыванья раздается свистокъ, мальчики снова выстраиваются и проходятъ передъ испытующимъ начальническимъ окомъ. Затмъ завтракъ и общая молитва.

Двочки и мальчики, стряпающіе на кухн, хлопочутъ, устанавливая длинныя, узкія скамьи, замняющія столы. Истребляется семьсотъ чашекъ молока съ водой и семьсотъ ломтей хлба съ масломъ.

По окончаніи завтрака раздается три удара по столу, вс вскакиваютъ и начинаютъ нараспвъ благодарственную молитву.

‘Воспвая’ молитвы, дти переняли обыкновеніе закрывать глаза, и это длаетъ ихъ очень похожими на толпу нищихъ, которые выпрашиваютъ милостыню.

Затмъ маршировка и разныя военныя экзерциціи, затмъ ученье въ классахъ, рекреація, опять классы, обдъ, рекреація, классы, ужинъ — все, кром рекреаціи, съ приличными случаю молитвами, наконецъ, постель и сонъ.

При такихъ порядкахъ понятно, что дти очень пристрастились къ военнымъ экзерциціямъ. Это была для нихъ самая любимая игра. Не меньше ихъ любилъ эту игру и старый Шоу, бывшій когда-то въ дл подъ Ватерлоо.

Только Шоу показывался и прикладывалъ свой серебряный свистокъ къ губамъ, вс кидались къ нему и строились въ ряды.

Какъ только триста мальчиковъ выстраивалось, сержантъ Шоу тотчасъ же принимался командовать.

— Налво!

И вс мгновенно поворачивались на пяткахъ.

— Маршъ!

И вс усердно маршировали впередъ.

— Налво! Разъ, два! разъ, два! Стой!

Надо было видть, съ какимъ восторгомъ слушались этой команды и какъ ее отчетливо, строго исполняли.

Филь любилъ маршировку не въ примръ больше ученья въ классахъ. Онъ даже ршилъ, что непремнно поступитъ въ солдаты, какъ только выростетъ, когда онъ услыхалъ, что одного мальчика за прекрасную игру на флейт начальникъ заведенія помстилъ музыкантомъ въ гвардію, онъ былъ очень этимъ взволнованъ и съ тхъ поръ сталъ каждый день молить Бога, чтобы онъ его какъ-нибудь тоже провелъ въ гвардію.

Учителя не были расположены къ Филю, они считали его лнтяемъ и глупцомъ, но между товарищами Филь былъ, что называется, воеводою. Онъ худо учился, но за то никому не уступалъ въ смлости и ловкости.

Какъ только раздавалась команда: ‘въ классы!’, Филиппъ приходилъ въ какое-то не то оцпненіе, не то изнеможеніе, онъ никакъ не могъ себя принудить быть внимательнымъ къ скучному уроку, онъ начиналъ томиться, глазть по сторонамъ, вглядываться въ географическія карты, висящія по стнамъ, и слдилъ за извивами дорогъ, по которымъ странствовалъ святой апостолъ Петръ, или принимался мысленно бродить по ‘обтованной земл посл покоренія ея израильтянами’.

— Можете вы отвчать на предложенный вопросъ, Филиппъ Мертонъ? раздавался голосъ преподавателя.

— Могу! отвчалъ Филиппъ, очнувшись.

— Ну, такъ отвчайте!

Но оказывается, что Филиппъ Мертонъ даже не знаетъ, о чемъ идетъ рчь: онъ былъ занятъ размышленіями, похожа ли Азія на то, чмъ она изображена на карт, и во сколько времени могъ бы онъ туда пробраться, и какимъ образомъ можно туда пробраться.

Посщенія родныхъ или близкихъ людей производили великое впечатлніе въ школ. Вс дти веселы, играютъ, смются — вдругъ раздается: ‘Годжа зовутъ!’ или ‘къ Кемберу пришли!’ и вс игры въ одно мгновенье прекращены, счастливый Годжъ или Кемберъ стремится въ пріемную, а вс остальные прокрадываются къ двери и стараются хоть однимъ глазкомъ глянуть на эту великую рдкость — на близкаго человка, на роднаго, и затмъ тихо удаляются и начинаютъ толковать между собой о томъ, что помнятъ о своемъ отц, матери, или о томъ, что знаютъ о нихъ по слухамъ, или по своимъ догадкамъ.

Но особенно ныли и терзались маленькія сердца, когда ‘счастливый’ снова появлялся между ними съ раскраснвшимся, сіяющимъ лицомъ и съ волчкомъ или съ апельсиномъ въ рукахъ. Вс окружали его и вс спрашивали: ‘кто былъ и что далъ?’ Нкоторые долго ходили слдомъ за ‘счастливымъ’ и выпрашивали у него ‘хоть чуточный кусочекъ корочки’ попробовать, другіе мрачно расходились по угламъ, на всхъ цлый день посл того тяготло какое-то свинцовое уныніе.

Филиппа Мертона посщали дв особы: кормилица Газльвудъ и миссъ Перрименъ, главная надзирательница тюремнаго заведенія, гд онъ родился.

Посщенія кормилицы ‘азльвудъ не считались большой важностью, вс знали, что она ‘рабочая кормилица’ или ‘рабочая нянька’ и что Филиппъ былъ только любимымъ питомцемъ изъ десяти прочихъ, которыхъ она вызывала въ пріемную и между которыми длила горсточку орховъ.

Посщенія миссъ Перрименъ производили несравненно большій эфектъ. Миссъ Перрименъ являлась разъ въ годъ въ шелковомъ плать и бархатной мантиль, тщательно скрывая, откуда она, и всякій разъ дарила Филиппу шесть пенсовъ.

Впрочемъ, Филиппа визитъ миссъ Перрименъ и въ половину такъ не радовалъ, какъ свиданье съ ‘мамой Газльвудъ’.

Какъ только онъ входилъ въ пріемную, старая кормилица бжала къ нему и обнимала его, и цаловала его такъ же крпко, какъ свою Берти. Потомъ они вс усаживались вмст и говорили о томъ, что ‘дома’ длается, кормилица разсказывала о всхъ перемнахъ, которыя случились въ богадельн со времени ихъ отъзда, и они слушали ее съ такимъ же интересомъ, съ какимъ прочія дти слушаютъ о перемнахъ, совершившихся въ ихъ родномъ дом.

Но Филиппа больше всего начиналъ занимать вопросъ о томъ, кто его отецъ и кто его мать. Онъ такъ часто слышалъ, какъ товарищи толкуютъ ‘о родителяхъ’, разсказываютъ разныя о нихъ исторіи по догадкамъ или по слухамъ и основываютъ разныя надежды на возможности отъискать этихъ ‘родителей’, что его началъ неотступно преслдовать вопросъ: ‘гд мои? кто они?’

При свиданіяхъ съ кормилицей Газльвудъ, онъ пробовалъ выпытать у нея, какъ она узнала, что мать его умерла въ тюрьм.

Но кормилица Газльвудъ всегда отвчала ему на эти разспросы одно и то же:

— Не спрашивайте объ этомъ, дитя мое. Я что могла вамъ сказать, такъ давно ужь вамъ сказала.

— Да Недъ мн говорилъ, что только виноватыхъ людей сажаютъ въ тюрьму, значитъ, мать была тоже виноватая?

— Господи, Боже мой, Филь! вскрикнула кормилица Газльвудъ, всплескивая руками: — какъ можно говорить такія вещи о покойной матери!

— Недъ говоритъ, что она не леди, коли умерла въ тюрьм, продолжалъ печально Филиппъ.— Но вдь она леди, да?

— Скажите вы Неду, что ему вовсе нечего разсуждать про чужихъ матерей! отвчала кормилица Газльвудъ.

— Кормилица, милая! сказалъ Филь, прижимаясь и ласкаясь: — кто вамъ сказалъ, что она леди? Не качайте головой, скажите мн — вспомните все и скажите! Если меня любите, скажите!.. Ну, ужь если теперь не скажете, скажете въ другой разъ, а?

И всякій разъ, какъ только кормилица являлась, онъ приставалъ къ ней неотступно.

Видя, что отъ кормилицы ничего не добьешься, Филиппъ началъ ожидать визита миссъ Перрименъ, и какъ только она явилась, онъ выпыталъ отъ нея все, что могъ.

Миссъ Перрименъ, какъ уже было сказано, считалась въ школ важною птицею, какъ только Филиппъ воротился изъ пріемной, вс его окружили и вс начали спрашивать, что сказала ему ‘леди’?

— Она сказала, что знала мать… что он съ нею были пріятельницы! вскрикнулъ съ торжествомъ Филиппъ.

— Пріятельницы? Ну, можетъ, и вправду ваша мать была леди! сказалъ одинъ товарищъ.

— Да! Она мн сказывала, что одно время мать у нея гостила и…

— Къ чему это вы вздумали насъ дурачить? прервалъ другой, мене доврчивый товарищъ.— Коли она такой другъ вашей матери, такъ зачмъ же васъ записали на приходъ? Ну?

Со всхъ сторонъ раздался насмшливый хохотъ.

Огорченный Филиппъ отошелъ отъ товарищей, черезъ нсколько минутъ, сидя въ сторонк съ своимъ другомъ Недомъ, онъ сказалъ ему:

— Однако, она все-таки знала мать! Она описывала мн ее, какая она была! Она сказала, что у нея были черные волосы и черные глаза, и что она была похожа на меня, она сказала, что у нея есть письма отъ матери, она видлась съ матерью передъ ея смертью!

— И она точно умерла въ тюрьм? спросилъ Недъ Перчезъ.— За что она туда попала? Вы бы разспросили объ этомъ хорошенько, Филь!

— Я разспрашивалъ, Недъ! отвчалъ Филь.— Она только и сказала, что мать была очень обижена и несчастна и что это ее довело до тюрьмы.

Съ этихъ поръ Филиппъ сталъ учиться лниве прежняго. Во время игръ онъ еще развлекается, но какъ только сядетъ въ класс, сейчасъ же принимается за мечты о томъ, что ‘леди’ ему разсказывала, и начинаетъ строить самые фантастическіе воздушные замки. Разъ учитель вдругъ у него спросилъ:

— Если мальчикъ долженъ състь шестьдесятъ сливъ въ десять минутъ, то сколько сливъ състъ онъ въ минуту?

— Ровно двадцать-два года, когда она умерла, отвчалъ Филиппъ, думавшій объ умершей матери.

Весь классъ разразился хохотомъ, учитель подумалъ, что Филиппъ дурачится, разсердился и на цлое посл-обда оставилъ его въ класс.

Когда пришла пора избрать какое-нибудь занятіе, начальство опредлило Филиппа, вслдствіе его малаго прилежанія къ наукамъ и крпкаго здоровья, на земледльческія работы.

Филиппъ, вмст съ другими мальчиками, началъ работать на пол подъ присмотромъ начальства. Его освжалъ вольный воздухъ и, занятый новою работою, онъ меньше предавался своимъ мечтамъ. Невдалек отъ мста ихъ работы пролегало полотно желзной дороги, и стукъ невидимаго позда, летящаго между двумя холмами, каждый разъ сильно дйствовалъ на Филиппа, слдя глазами за исчезающей струею дыма, онъ съ тоскою спрашивалъ себя: ‘когда же, наконецъ, онъ куда-нибудь помчится на этой удивительной машин — вотъ другіе люди летаютъ туда и сюда, а онъ все на одномъ мст’.

Желаніе вырваться куда-нибудь на волю усиливалось, росло съ каждымъ днемъ и, наконецъ, превратилось во что-то въ род болзни, онъ дрожалъ при одной мысли о возможности убжать изъ заведенія. Онъ не заботился, куда бжать, какъ бжать, лишь бы бжать.

Вмст съ Филиппомъ работалъ Билли Фортшенъ, одинъ изъ самыхъ старшихъ мальчиковъ въ школ. Его сверстники, занимавшіеся различными ремеслами, давно повыходили изъ заведенія, а онъ все продолжаетъ воздлывать распланированныя нивки, подъ присмотромъ начальства, и это начинаетъ ему постылить.

— Кабы только мн найти товарища, убжалъ бы я сейчасъ отсюда и пустился бы я по морю! говорилъ Билли Фортшенъ Филиппу.— Что это за жизнь такая! Работаешь все на другихъ да на другихъ, а на себя никогда! Я хочу себ что-нибудь заработать, а коли они мн не пріищутъ гд-нибудь мсто, такъ я имъ самъ помогу: возьму, да и сбгу!

Затмъ у нихъ начинался втихомолку, отрывками, разговоръ о морскихъ плаваніяхъ и всхъ ихъ прелестяхъ.

Филиппа начинали манить далекія странствія и онъ почти ршился сдлаться мореплавателемъ, ему только было жалко Неда Перчеза и сестрицу Берти.

Но сестрица Берти чмъ больше подростала, тмъ становилась благонравне, за примрное благонравіе она скоро сдлалась любимицей всхъ начальницъ и наставницъ, и капелланъ, которому она тоже угодила примрной скромностью и кротостью, отыскалъ ей хорошее мсто у одной своей знакомой. Когда Филиппъ въ первый разъ услыхалъ объ этомъ, онъ не поврилъ, но когда ему сказали, что уже назначенъ и день отъзда, онъ почти всю ночь проплакалъ. Хотя онъ теперь и рдко разговаривалъ съ Берти, все-таки онъ каждый день могъ ее видть, могъ издали ей кивнуть головою или усмхнуться, все-таки у него былъ свой близкій человкъ въ заведеніи, а теперь онъ оставался совсмъ одинокимъ.

Когда Берти пришла съ нимъ прощаться, Филиппъ встртилъ ее съ какимъ-то угрюмымъ отчаяньемъ.

— Вдь это будетъ лучше, Филь, говорила Берти, стараясь его утшить.— Я буду получать пять фунтовъ въ годъ. Вы только подумайте, какъ это будетъ хорошо для васъ и для мамы, какъ я вамъ буду помогать!

— Я не знаю, какъ это можно такъ узжать, угрюмо отвчалъ Филиппъ: — и покидать меня тутъ одного! Я бы такъ никогда не сдлалъ!

— Я буду служить у одной старой, больной леди, Филь, продолжала Берти: — ей нужна двочка, чтица, а можетъ, у этой леди есть такіе знакомые, которымъ нуженъ мальчикъ, и можетъ, мы опять будемъ жить вмст. Я буду искать для васъ мста…

Филь показалъ видъ, будто это ему ни почемъ, но на дл это доставило ему большое удовольствіе.

— Ну, не сердитесь, Филь, мой милый, упрашивала Берти.— Вы знаете, капелланъ каждые три мсяца посщаетъ всхъ, кто живетъ на мст, и вы можете всегда у него спросить обо мн.

Филиппу было очень тяжело, чтобъ какъ-нибудь скрыть это, онъ отвернулся къ стнк. Берти подумала, что онъ совсмъ разсердился, обхватила его руками, прижалась къ нему и со слезами вскрикнула:

— О, Филь! Вы не будьте такіе жестокіе! Вы такъ со мной не прощайтесь, а то я…

У Филиппа пропала послдняя твердость, онъ задыхался отъ рыданій и едва могъ выговорить:

— Я не сержусь, Берти… я не сержусь… только вы не знаете, какъ это тяжело, когда отъ васъ узжаетъ единственный другъ… и… и когда остаешься совсмъ одинъ въ такомъ большомъ заведеніи!

Посл отъзда Берти Филиппъ нкоторое время твердо надялся, что не ныньче-завтра за нимъ пришлетъ какая-нибудь старая, больная леди, но дни шли за днями, недли за недлями, а за нимъ никто не прізжалъ. Филиппъ часто поджидалъ прохода капеллана и освдомлялся о Берти, капелланъ всегда отвчалъ ему, что Берти ‘добрая двочка’ и ведетъ себя удовлетворительно, что ‘поведеніе ея заслужило ей расположенность ея госпожи’. Иногда капелланъ велъ Филиппа въ свою комнату и показывалъ ему свои отмтки о Берти.

— Видите, Мертонъ, Берти Газльвудъ — примрная двочка, говорилъ онъ, трепля Филиппа легонько по голов: — поведеніе ея отличное, видите: встаетъ рано, слушается охотно, работаетъ усердпо, регулярна въ молитв. Это чрезвычайно утшительно! чрезвычайно утшительно!

Огорченіе по поводу отъзда любимой Берти и по поводу неисполненія общаній выискать мсто, подлило масла въ огонь. Филиппа охватываетъ жгучее нетерпніе вырваться изъ школы и ‘сдлать что-нибудь самому для себя’. Каждый разъ, какъ школьный портной или башмачникъ ‘выпускается въ свтъ’, Филиппъ терзается, нарекаетъ на ‘земледліе’ и говоритъ Билли Фортшену, что онъ намренъ скоро покончить съ своею каторгою.

— Я тоже, отвчаетъ ему Билли Фортшенъ съ полнымъ сочувствіемъ.

Разъ, возвратившись съ работы, Филиппъ и Билли видятъ, что вс товарищи собрались около Неда Перчеза и горячо разсуждаютъ. Они узнаютъ, что Недъ назначенъ для отправки въ другую школу.

Начальство св. Витуса-въ-Поляхъ открыло, что Недъ Перчезъ незаконно приписанъ къ ихъ приходу и сдлало отношеніе препроводить помянутаго ученика въ заведеніе другаго прихода, гд по закону онъ иметъ право числиться.

На другой день, во время рекреацій, Филиппъ и Недъ сидли въ уголк и таинственно о чемъ-то шептались съ Билли Фортшеномъ.

— Я говорю вамъ, шепталъ Билли: — я самъ читалъ! Вотъ въ той старой газет, изъ которой клеили змя, такъ и напечатано: ‘похалъ бднымъ мальчикомъ изъ Портсмута и доплылъ до самой Индіи, а теперь прибылъ оттуда на своихъ корабляхъ и навезъ видимо-невидимо золота и попалъ въ члены парламента’. Коли не врите, подите сами прочитайте — недалеко отъ зминаго хвоста этотъ листокъ, прочтите-ка, какъ его тамъ поздравляютъ разные джентльмены и пьютъ за его здоровье на обд, и обдъ этотъ въ честь его сдлали!

— А въ какой сторон Портсмутъ? спросилъ Филиппъ.— Гд это?

— О, недалеко! отвчалъ ему Билли, который имлъ смутное представленіе, что Портсмутъ находится гд-то по близости лондонскаго моста.— Мы отлично доберемся туда и сейчасъ тамъ найдемъ корабль.

— Я хотлъ бы прямо плыть въ Индію, сказалъ Филиппъ.— И хотлъ бы тамъ здить на слонахъ и охотиться за тиграми — знаете, какъ въ той книжк описано?

— А какъ на корабл меня не примутъ въ моряки? А? тоскливо спросилъ хромой Недъ.

— Это-жъ почему, гусенокъ? возразилъ Билли.— А! то-есть это вы на счетъ хромоты? Пфа! Мн часто разсказывали, что старые моряки въ Гринвич совсмъ безъ ногъ, и лордъ Нельсонъ написанъ на портретахъ объ одной рук. И разв тамъ много ходьбы, на корабл? А какъ только мы приплывемъ въ Индію, такъ вы тамъ расположитесь, какъ дома. Вы поглядите-ка на вс картинки объ Индіи: вс тамошніе принцы и принцессы сидятъ и поджали ноги, какъ наши портные — именно, какъ вы привыкли сидть!

Остальное время дня заговорщики все забивались по уголкамъ и все совщались.

— Лучше всего бжать въ субботу, совтовалъ Филиппъ:— посл переклички, когда отпустятъ гулять. Въ воскресенье долго не хватятся,— въ воскресенье перекличка будетъ только посл церкви.

— По моему, говорилъ хромой Недъ:— надо пойти въ поле, какъ будто пускать змя, а съ поля мы проберемся по заскотнымъ дворамъ къ мосту, а черезъ мостъ въ лсъ…

— А что мы сть будемъ въ лсу? спросилъ Билли, который пость любилъ.

— Какъ что сть? Ужь коли Робинзонъ могъ прокормиться на необитаемомъ остров, такъ мы не пропадемъ съ голоду въ лсу! Тамъ, въ лсу, пропасть всякихъ ягодъ, самая отличная ежевика… О, ежевика! вскрикиваетъ весело Филиппъ и третъ и треплетъ себя съ наслажденіемъ по животу.

На окончательномъ совщаніи было постановлено запастись, на сколько возможно, хлбомъ на дорогу, бжать тотчасъ же посл обда въ субботу, пробраться на берегъ Темзы и идти берегомъ до Портсмута, который, уврялъ Билли Фортшенъ, находится гд-то ‘въ окрестностяхъ’, ‘по сосдству’.

ГЛАВА ПЯТАЯ.
Бглецы.

Поршивъ бжать, мальчики сдлались неразлучными и проводили все время вмст, обдумывая свои планы. Для такихъ совщаній, они сходились въ самыхъ уединенныхъ мстахъ и самыхъ темныхъ углахъ, тутъ у нихъ велись таинственнымъ шепотомъ вс торжественныя пренія о задуманномъ, между тмъ, какъ они зорко слдили за надзирателями, боясь попасться которому-нибудь изъ нихъ на глаза. Если кому-нибудь изъ товарищей случалось нарушать ихъ уединеніе, они немедленно старались придать совершенно иной характеръ сходк, какъ только подавался сигналъ, что ‘кто-то идетъ’, одинъ изъ заговорщиковъ тотчасъ же принимался громко и смло свистать, между тмъ, какъ два другихъ въ то же время вступали въ шумный разговоръ или начинали какую-нибудь возню другъ съ другомъ.

Бдные мальчики были до того поглощены своими замыслами, что они, какъ истинные заговорщики, длались раздражительными и неспокойными въ присутствіи каждаго посторонняго лица.

Опасаясь, что планъ ихъ можетъ неудасться, они набирались храбрости взаимнымъ увреніемъ, что допускать возможность неудачи было бы нелпо. Какъ только на Филиппа нападалъ страхъ, онъ тотчасъ же принимался обвинять Билли Фортшеня въ томъ, что ‘онъ труситъ, что ему хотлось бы на попятный’, и когда отважный Билли энергично и съ негодованіемъ отвергалъ такую клевету, товарищи его опять воодушевлялись и взаимное довріе возстановлялось.

Не прошло и двухъ дней, а ужь они успли обратить на себя вниманіе всей школы своимъ страннымъ поведеніемъ, такъ что, еслибъ они не задумали привести свой планъ въ исполненіе такъ быстро, то, конечно, вс замыслы ихъ были бы открыты. Римскіе патріоты, замышляющіе уничтожить тиранство и честолюбіе, не могли бы повести себя подозрительне и странне.

Если кто-нибудь изъ товарищей предлагалъ серьзному Филиппу Мертону поиграть въ ‘мельницу’ или ‘чехарду’, онъ отвчалъ высокомрной насмшкой, и походилъ на Брута, отвергающаго предложенія Цезаря. Въ пятницу онъ былъ два раза пойманъ въ ариметическомъ класс на мст преступленія: онъ вмсто того, чтобъ длать задачу, рисовалъ кораблики на своей грифельной доск, но къ угроз учителя наказать его, Филиппъ отнесся такъ презрительно, какъ только съумлъ, потому что въ эту минуту онъ говорилъ про себя:

‘Завтра въ двнадцать часовъ, я буду за нсколько миль отсюда’.

Каждый изъ трехъ заговорщиковъ, какъ только они сходились для совщаній, приносилъ что-нибудь, что ему удавалось стянуть впродолженіе дня и что могло оказаться полезнымъ во время ихъ остановки въ лсу.

— Я добылъ срныхъ спичекъ, сказалъ Недъ Перчезъ, въ одно изъ ихъ свиданій: — стянулъ ихъ у портнаго въ лавк. Правда, что он намъ пригодятся разводить огонь?

— А я, отвчалъ Билли Фортшенъ: — разузналъ, гд посаженъ картофель, а что можетъ быть лучше печенаго картофеля?

— А я принесъ хлба, нарочно не сълъ за обдомъ ни кусочка, сказалъ Филиппъ, вытаскивая большой ломоть изъ кармана своей куртки.— А ты, Билли, спряталъ что-нибудь?

— Нтъ, я свой хлбъ сълъ, отвчалъ дородный заговорщикъ:— а вотъ веревка, которую я отвязалъ отъ бумажнаго змя Тома Клода: она намъ годится связывать втки, когда мы будемъ строить себ шалашъ.

Ночью, съ пятницы на субботу, они не сомкнули глазъ, раздумывая, что они спятъ въ послдній разъ на своихъ школьныхъ постеляхъ. Филиппъ чуть не плакалъ съ отчаянія, потому-что какъ ни заманчивъ казался ему ихъ планъ, что-то говорило ему, что онъ длаетъ безумство, которое введетъ его въ бду.

Билли Фортшенъ былъ мальчикъ грубый и не имлъ обыкновенія призадумываться надъ чмъ бы то ни было. Онъ чувствовалъ только, что ему нужна перемна въ жизни и побгъ казался ему самымъ легкимъ способомъ для удовлетворенія его желаній. Положеніе Неда Перчеза было совсмъ другое. Бдный калка зналъ, что ему оставалось только выбирать одно изъ двухъ: ‘быть препровожденнымъ’ изъ школы, къ которой онъ привязался какъ къ дому, или оставить ее добровольно.

Въ субботу, когда классы кончились, наши маленькіе герои, у которыхъ карманы отдувались отъ множества хлбныхъ корокъ, отправились, пробираясь ползкомъ вдоль стнъ къ огороду, а черезъ огородъ въ лсъ, тутъ, проскользнувъ подъ загородку, они бросились бжать по лсу, какъ испуганные зайцы, въ самую чащу.

Ихъ мечты о веселой жизни въ лсу скоро рушились. Тутъ они узнали, что Робинъ Гудъ не былъ счастливйшимъ изъ смертныхъ и что, по всей вроятности, онъ бы очень охотно промнялъ прелести романической жизни ‘подъ тнью лавровыхъ деревъ’, на боле основательное наслажденіе: имть пріютъ подъ кровомъ благоустроеннаго жилья. Въ первый разъ они на опыт узнали, что Робинзонъ Крузе велъ, на своемъ необитаемомъ остров, жизнь полную лишеній и что, сравнительно съ ней, ихъ жизнь въ школ могла назваться роскошной и пріятной.

Пробгавши съ часъ между шиповникомъ и мелкимъ кустарникомъ, и исцарапавъ себ лицо и руки, они, наконецъ, сдлали привалъ. Настало время позаботиться о мст для ночлега, и каково было ихъ удивленіе, когда они замтили, что везд земля была совершенно сырая отъ недавнихъ дождей, стоило имъ только ступить ногою, чтобы изъ нея показалась вода, какъ изъ сырой губки.

— Билли! сказалъ Филиппъ:— вы увряли, что тутъ везд сухой, мягкій мохъ…

— Такъ что жь, разв неправда? Дайте ему высохнуть и будетъ сухой и мягкій! Эхъ вы, привередникъ!

Недъ Перчезъ пробормоталъ что-то въ род того, что лучше бы вернуться, но грозный Билли скоро заставилъ его молчать.

— Можете отправляться назадъ, коли вамъ угодно, сказалъ онъ: — зададутъ такого перцу безподобнаго, что чудо! И нашу долю скушаете на здоровье!

Бглецы пытались развести огонь и истребляли одну спичку за другой, стараясь зажечь опавшіе листья, по безуспшно. Они услись на большой крпкій сукъ и стали ободрять другъ друга планами чудеснаго будущаго, которое ихъ ожидало, какъ только они рискнутъ выйдти изъ лса и отправятся въ Портсмутъ. Они воображали себя на корабл, тянули канатъ, натягивали паруса, ловили рыбу, наблюдали за плывущини дельфинами. Потомъ они высаживались на берегъ, изслдовали какой-нибудь островъ, гд ихъ чрезвычайно радушно принимали чернокожіе дикари и даже самъ король. Ихъ угощали сахарнымъ тростникомъ и прекрасными плодами, а затмъ они возвращались на родину съ безчисленнымъ множествомъ подарковъ, состоящихъ преимущественно изъ бриліянтовъ величиной съ куриное яйцо и изъ глыбъ золота объемомъ въ большой каравай хлба.

— Пусть-ка кто нибудь изъ учителей дождется, чтобы я съ ними подлился, какъ бы ни такъ!— кричалъ Билли Фортшенъ, такъ серьзно, какъ будто ужь мечты его осуществились.

Когда настали сумерки, они съли хлбъ, которымъ запаслись, но онъ такъ высохъ въ карманахъ, что ломался какъ сухарь. Къ тому же его было такъ мало, что они могли имъ только заморить червячка.

— Охъ, какъ у меня вотъ здсь болитъ и ноетъ, сказалъ Билли Фортшенъ, указывая на желудокъ: — ни разу въ жизни я еще не былъ такъ голоденъ. Это отъ моціону!

— Вы жуйте вотъ листья, сказалъ Недъ Перчезъ: — они похожи на шпинатъ.

— Вы увряли, что найдемъ тутъ ежевику и птичьи яйца,— съ укоромъ воскликнулъ Филиппъ.

Ихъ нсколько утшалъ разговоръ о томъ, какое волненіе произвело въ школ ихъ отсутствіе, когда въ этотъ вечеръ вызывали по списку всхъ учениковъ поименно. Тамъ, гд они сидли, слышенъ былъ звонъ школьнаго большаго колокола, которымъ сначала созывали всхъ ужинать, а потомъ ложиться спать. Они наблюдали за огоньками въ окнахъ школы, соображая, гд были окна именно ихъ спальни. Имъ хотлось знать, что тамъ теперь длалось, какъ отнесся къ ихъ побгу начальникъ заведенія и предпримутъ ли какіе нибудь розыски въ этотъ же вечеръ.

Наконецъ Билли объявилъ, что онъ положительно не въ силахъ боле выносить такого ‘страшнаго голода’. Онъ клялся, что чувствуетъ уже приближеніе смерти, а онъ читалъ, что нтъ ничего ужасне такой смерти! по его мннію, лучше ршиться на какой нибудь отчаянный поступокъ, чмъ постепенно превратиться въ скелетъ! Когда товарищи увидли, что онъ вскочилъ съ мста, какъ будто собираясь ихъ оставить, они оба принялись упрекать его, что онъ причиною ихъ теперешнихъ лишеній, и самъ же, первый, готовъ ‘улизнуть’.

— Много вы знаете, нечего сказать, вскрикнулъ Билли.— Черезъ часъ я буду здсь опять, я не могу только выносить такого зврскаго голода. Я придумалъ планъ, какъ намъ всмъ освободиться, ей Богу! Схожу только въ школу, чтобы добыть чего нибудь състнаго. Я знаю, гд все хранится, и окно такъ низко, что можно стащить все, что хочешь. Вы только потерпите, я живо сбгаю и принесу вамъ свжаго хлба, да не только хлба, а и еще кое-чего, повкусне!

И несмотря на то, что товарищи умоляли его не рисковать такъ, Билли все-таки ушелъ.

— Какъ ты думаешь, если его поймаютъ, выдастъ онъ насъ? съ безпокойствомъ сказалъ Филиппъ, какъ будто подозрвая, что онъ услышитъ въ отвтъ.

— Выдастъ, отвчалъ Недъ.

Ни тотъ, ни другой не могъ заснуть отъ страха, и оба сидли съ открытыми глазами. Они знали, что было уже очень поздно, судя по тому, какъ давно стемнло, и имъ даже пришла мысль о разбойникахъ. Впродолженіе цлаго часа ни одинъ изъ нихъ не сказалъ ни слова, и каждый въ свою очередь думалъ, что товарищъ спитъ, какъ вдругъ Недъ вскрикнулъ:

— Что это такое, Филь? Слышите?

Филь отвчалъ ‘нтъ’, но говорилъ шопотомъ, потому что довольно ясно слышалъ свистъ.

Не прошло минуты, какъ Недъ Перчезъ, задыхаясь отъ страха, указывалъ на огни, которые мелькали по лсу не дале, какъ во ста шагахъ отъ нихъ.

Филь въ одну секунду былъ на ногахъ.

— Это змя Фортшенъ! бормоталъ онъ: — пошелъ и выдалъ! Пойдемъ, Недъ, побжимъ, что есть силъ!

Недъ Перчезъ совсмъ окоченлъ и чувствовалъ сильную боль въ ног отъ холода.

— Я не могу подняться, Филь! сказалъ онъ.— У меня онмла нога! Бгите! Прощайте! Когда нибудь свидимся!

Филь подалъ калк костыль и старался помочь ему встать.

— Какъ же я васъ имъ брошу, Недъ! говорилъ онъ.— Ну, пойдемъ! Ну, перемогитесь! Ну, попробуйте! Ну!

— Нтъ, Филь, не могу! сказалъ Недъ, заливаясь слезами.— Куда мн, хромому, бжать? Слушайте, они собакъ съ собой взяли! Ступайте! Ступайте! Да идите же, Филь! Бгите, бгите! Вотъ они!

Филь оглянулся и увидлъ между темными деревьями огни, которые двигались, какъ какіе нибудь чудовищные свтляки. Онъ слышалъ шумъ кустовъ, по мр того какъ народъ приближался и расчищалъ себ дорогу, крикнулъ: прощайте, Недъ! и со всхъ ногъ бросился бжать въ темную чащу.

На улицахъ, только что зажгли фонари, когда мальчикъ, промокшій до костей отъ дождя и съ трудомъ волочившій ноги, какъ будто тяжесть эта была ему не по силамъ, пробирался украдкой по переулку, который ведетъ къ ‘Слону и Замку’. Тутъ онъ вдругъ остановился, съ испугомъ поглядлъ вокругъ себя и какъ будто пришелъ въ отчаяніе при вид нсколькихъ дорогъ, которыя шли передъ нимъ въ разныя направленія.

Это была такая ночь, въ какую только разв одни безпріютные могли бродить но улицамъ. Даже т, у которыхъ были зонтики, бжали по мостовой, чтобы какъ можно скоре укрыться дома отъ непогоды. Дождь съ такой силой ударялъ объ камни, что отъ нихъ летли вверхъ брызги, но мальчикъ не трогался съ мста и глядлъ на длинные ряды свтлыхъ фонарей такъ пристально, какъ морякъ на море.

Бдный Филь! онъ наконецъ добился желаемаго: надъ нимъ нтъ власти, онъ самъ себ господинъ! Онъ можетъ идти куда хочетъ и длать, что ему вздумается, и все-таки, несмотря на полную свободу, онъ не ршается сдлать шагу, боясь что шагъ этотъ повлечетъ за собой новое зло и новое страданіе.

Что же теперь будетъ съ нимъ?

Ни родныхъ у него, ни пріюта. Холодно и мрачно смотрятъ на него лондонскія улицы, нтъ вокругъ ни привта, ни ласки, нтъ другаго мста для ночлега, кром какой нибудь сырой канавы, а въ ней постель не завидная. Грязныя харчевни съ яркими картинами разврата — плохія академіи для юношества, въ нихъ ужь никакъ не почерпнетъ онъ никакой нравственной философіи.

КНИГА ВТОРАЯ.
Дтство на улиц.

ГЛАВА I.
Вступленіе въ жизнь.

— Вотъ, братцы, кричалъ молодой человкъ очень подозрительной наружности, входя въ кухню одной жалкой, нищенской гостиницы:— какого я подцпилъ молодца! Онъ не зналъ, гд переночевать, и я захватилъ его съ собой. Посмотрите-ка, Конкей, что за пятерня! (это было сказано мужчин съ необычайно-толстымъ носомъ).— Удочка хоть куда! стоитъ соверена въ сутки!

Бдный Филь Мертонъ, къ которому относилась эта своеобразная, ему непонятная рчь, стоялъ посреди грязной, низкой комнаты, дрожа отъ страху при вид странной обстановки, въ которой онъ очутился.

Эта рчь, непонятная для Филя Мертона и для многихъ другихъ, имла очень ясное значеніе для старика, по имени Ванъ-Димена или Ванъ-Дименовскаго Билля, который сидлъ у камина и обертывалъ свои голыя ноги, покрытыя язвами, въ длинную ветхую тряпицу. Билль былъ хорошо посвященъ въ иносказательныя рчи воровской шайки и понялъ, что Бокъ (имя того, кто привелъ Филя въ этотъ домъ) обращалъ вниманіе своихъ товарищей на нжную руку мальчика, объявляя, что за такую руку можно платить по соверену въ сутки, такъ-какъ ею очень удобно обкрадывать карманы, и намекалъ на то, что пальцы Филя какъ будто были нарочно созданы, чтобы таскать носовые платки.

Едва усплъ Бокъ кончить свой спичъ, какъ Ванъ-Дименъ Билль быстро сунулъ ноги въ старые башмаки, которые стояли подл него, подошелъ къ Боку, сложилъ руки, угрюмо поглядлъ ему прямо въ лицо, и сказалъ:

— Перестаньте! слышите, замолчите! Ужь не хотите ли вы пустить въ дло этого ребенка? Такъ знайте, я не допущу этого! Не допущу, чтобы изъ него вы сдлали вора! Вы очень хорошо знаете, что коли онъ пойдетъ по нашей дорог, такъ его дожидаетъ одно изъ двухъ: вислица или каторга! Вы знаете, Бокъ, что у насъ собачья жизнь, вс мы мченые и зорко за нами слдятъ, такъ зорко, что въ иной день и шелковаго платка не добудешь, а не то, что кошелька или часовъ? Отойдите! вскрикнулъ старикъ, въ ту самую минуту, какъ Бокъ сдлалъ шагъ впередъ, чтобы подойдти къ мальчику:— оставьте его въ поко, а не то я расправлясь по-свойски и такъ угощу васъ по рож, что всю сплюсну ее въ лепешку!

Онъ съ угрозой стиснулъ зубы и потрясъ въ воздух сжатымъ кулакомъ.

Потомъ, нагибаясь къ напуганному мальчику, онъ сказалъ на столько нжно, на сколько умлъ:

— Пойдемте со мной, милый, вамъ здсь не мсто, тутъ все плуты, а вы должны быть честны, всегда, во всемъ — слышите?

Сказавъ это, старый воръ схватилъ Филя за руку и вывелъ его изъ притона, къ величайшему удивленію своихъ младшихъ и мене щекотливыхъ товарищей.

Между тмъ въ этомъ поступк не было ничего удивительнаго, нужно сказать къ чести лицъ, въ которыхъ считаютъ заглохшими всякіе добрые порывы, что намъ самимъ приходилось видть юношей, спасенныхъ отъ разврата самыми закоснлыми преступниками. Готовность спасти другаго отъ той ужасной жизни, которой они предались сами, происходитъ отъ полнаго сознанія, на сколько тяжела эта жизнь разврата, только самые подлые и до корня развращенные мошенники хотятъ завлечь и другихъ въ ту же яму. Очень часто въ воровскихъ шайкахъ случается слышать, какъ кто нибудь изъ товарищей говоритъ: ‘я надумался, хочу бросить старое и жить честно’, а другіе иногда вс отвчаютъ: ‘Прекрасно, очень рады, хорошо бы было, кабы и мы такъ надумались!’

Правду сказать, жизнь Ванъ-Димена Билля была такъ полна страданій и преступленій, что теперь, въ его престарлые годы,— когда ему уже было не по силамъ пускаться на отважные грабежи, а на мелкія воровства не стоило рисковать, потому что за нимъ слишкомъ зорко слдила полиція,— онъ возмущался при одной мысли, что какого нибудь юношу могутъ вовлечь въ такую горькую жизнь, накую велъ онъ. ‘Достать работу такому, какъ я, говорилъ онъ: — невозможно, воровать — нельзя, остается жить подаяніями старыхъ товарищей, да тми лохмотьями и костями, которыя собираешь по мусорнымъ кучамъ. Такъ и коротаешь остальной вкъ!’

Какъ только Филь очутился на улиц, старикъ тотчасъ же завелъ его въ небольшой трактиръ по сосдству, помщеніе было такое низкое и за прилавкомъ такъ темно, что газъ горлъ тамъ даже и днемъ.

— Пошьте чего нибудь, говорилъ онъ Филю:— я заплачу, и кружку пива потребуемъ, я сегодня добылъ шиллингъ. Мн добрые люди подарили старую куртку, а я ее продалъ. Такъ шьте, не бойтесь меня, хоть я и воръ, но волоса на васъ не трону.

Филь взглянулъ на стараго каторжника и увидалъ крупную слезу, которая катилась по его смуглому лицу. Еслибы мальчикъ сколько нибудь зналъ жизнь такихъ несчастныхъ, какъ Банъ-Дименъ Билль, онъ догадался бы, что въ голов старика вдругъ мелькнуло какое нибудь воспоминаніе о дтств, о дом, можетъ быть, о совт умирающаго отца, но воръ быстро потеръ рукой лобъ, вздрогнулъ, встряхнулъ головой и какъ будто вытснилъ этими движеніями тяжолое воспоминаніе прошлаго.

Слеза эта внушила, между тмъ, Филю нкоторую вру въ его товарища и убдила его лучше всякихъ словъ, что старикъ дйствительно относился къ нему съ участіемъ.

Черезъ нсколько минутъ Филь уже лъ съ большимъ апетитомъ, въ первый разъ въ этотъ день, и даже пилъ пиво, которымъ угощалъ его хоть не честный, но добрый товарищъ. Тутъ же маленькій бглецъ не замедлилъ разсказать старику всю свою исторію, а также передалъ ему подробно, какъ присталъ къ нему Бокъ и какъ предложилъ указать ему мсто для ночлега.

По окончаніи разсказа, Филь далъ полную волю своему горю и горько зарыдалъ, думая объ опасности, которой онъ подвергался.

— Полно, мальчикъ, полно! соберитесь съ духомъ и подумайте что вамъ длать, сказалъ Ванъ-Дименъ Билль.— Знаете ли, что бы я вамъ посовтовалъ? Я могу вамъ дать полшиллинга. Вотъ видите ли, два пенни вы заплатите здсь за ночлегъ, а на остальные четыре начнете торговать. Вы удивляетесь? тамъ, гд я вамъ посовтую торговать, есть много бдныхъ, у которыхъ всего на всего капиталу одинъ пенни, и они его пускаютъ въ оборотъ, и все-таки перебиваются кое-какъ, и избавляются отъ рабочаго дома и отъ тюрьмы. Да тамъ, куда я васъ пошлю, довольно двухъ пенни, чтобъ такому мальчику какъ вы, перебиться годъ-другой, другіе держались даже больше двухъ лтъ… Такъ вотъ что, я васъ снаряжу на базаръ, знаете кресовый базаръ? Куплю вамъ старый жестяной лоточекъ или подносъ, и торгуйте себ! Только сохрани Богъ коли вы растратите хоть немножко денегъ,— вы тогда пропали! Послушайтесь моего совта, мальчикъ, я видлъ на вку горя больше, можетъ, чмъ всякій другой. Крпитесь, не давайте себ поблажки ни въ чемъ. Испробуйте все, что можно! крпитесь!

Нсколько минутъ спустя, Филь уже сидлъ одинъ и держалъ жестяной подносъ, мальчикъ сбирался торговать, у него было шесть пенсовъ въ карман и благословеніе стараго вора.

ГЛАВА ВТОРАЯ.
Торговля кресомъ.

Мелочная торговля кресомъ ведется бднйшими изъ бдныхъ, такъ-какъ для основнаго капитала достаточно нсколькихъ полу пенсовъ. Этотъ классъ уличныхъ торговцевъ большею частью честенъ и трудолюбивъ, продажей креса занимаются дти, брошенныя родителями и безсильныя для другой, боле трудной работы, или старики и старухи, изувченные болзнью или какимъ нибудь несчастнымъ случаемъ, они довольствуются нсколькими пенсами, которые заработываютъ этой уличной торговлей, лишь бы только не попасть въ рабочій домъ. Дтей преимущественно посылаютъ родители ‘добывать кусокъ хлба’, а старые принимаются за эту торговлю, потому что не въ силахъ трудиться иначе, не могутъ или не ршаются носить никакихъ тяжестей изъ страха сдлаться окончательно калками.

— Я лучше готовъ что угодно длать, говорилъ одинъ старикъ: — только бы не попасть въ рабочій домъ. Буду улицы мести, или что нибудь другое такое длать, я бы ужь давно попалъ туда, кабы жена у меня не торговала кресомъ.

Торгующая молодежь ведетъ себя, говорятъ, хорошо, это преимущественно дти очень бдныхъ людей. И старые, и малые, обходятъ съ своимъ товаромъ отъ девяти до десяти миль въ день. Они выходятъ на рынокъ часа въ четыре, или въ пять и торгуютъ, утромъ, отъ семи до девяти, а посл обда отъ половины третьяго до пяти часовъ вечера.

Въ харчевн, куда Ванъ-Дименъ Билль проводилъ Филя на ночлегъ, мальчикъ встртился со старухой, которая разсказала ему вс подробности предстоящей ему торговли.

Она сидла передъ очагомъ и жарила себ селедку на ужинъ, увидавши Филя съ подносомъ подъ мышкой, она тотчасъ же признала въ немъ торговца кресомъ и сказала ему:

— Вы, кажется, по части креса, юнецъ? хорошо торговали сегодня? Я вдь тоже по этой части.

— Я еще никогда не торговалъ, отвчалъ Филь, и затмъ онъ разсказалъ ей, какая опасность ему угрожала и какъ съ нимъ поступилъ старый воръ.

— Этотъ Ванъ-Дименъ Билль добрая душа, да благословитъ его Господь, хоть я и не имю удовольствія его знать, сказала старуха.— Такъ далъ онъ вамъ шесть пенсовъ, говорите вы? Ну, съ этими деньгами вы можете пойдти далеко! у насъ рдко у кого есть больше двухъ, много трехъ, а всего чаще начинаютъ только однимъ единственнымъ пенни. Вы за четыре то пенса купите такой пучекъ, что чудо! За пенни даютъ сколько я за разъ могу захватить, такъ чтобъ не разсыпать, за три — полный подолъ насыпаютъ, такъ что на цлый шиллингъ продашь, а за четыре дадутъ столько, что едва въ мою корзинку помстится.

— Такъ я, значитъ, много денегъ сберу? сказалъ Филь.

— Ну, мой дружокъ, не такъ-то легко пропитаешь свою душу, какъ вы полагаете! Я частенько брожу по улицамъ да питаюсь корками что выбрасываютъ для воробьевъ. Поднимешь и подумаешь: ‘и мн она не хуже какъ воробьямъ пригодится’. Да, трудно подчасъ приходится, дружокъ! Кром того, что счастье, надо еще и умть выбрать товаръ. Мн, напримръ, не подсунутъ лежалаго, ужь это вы будьте спокойны! тоже коли неполный пучокъ даютъ, такъ я говорю: ‘извините, а я ужь лучше пойду къ вашему сосду!’ а сосда иду стращаю тмъ же и такъ обхожу всхъ ихъ. Вы тоже учитесь хитрить съ ними такимъ манеромъ, а то ничего изъ вашихъ хлопотъ не выйдетъ.

— О, меня не проведутъ! увренно отвтилъ Филиппъ.

— А вы рано встаете? Я вотъ встаю, когда еще совсмъ темно на двор и сейчасъ несу товаръ подъ помпу, освжить водою! У! какой холодище бываетъ на разсвт! Руки застываютъ и такъ тебя и стъ! Вы мальчикъ здоровый, и васъ это не такъ проберетъ, какъ насъ стариковъ или какъ маленькихъ дтей. Вотъ тоже горемычныя бдняжки! выползутъ это босые, посимютъ вс и начнутъ плакать съ холоду. Просто сердце разрывается глядя на нихъ!

Филь очень пріунылъ, представляя себ эту картину, старуха очень живо ее нарисовала.

— Я думалъ, мало кто торгуетъ кресомъ, сказалъ Филиппъ.

— Мало кто торгуетъ! Гд жь вы жили до сихъ поръ, что этого не знаете? Да на рынк ихъ за разъ набирается пятьсотъ, а схлынутъ одни, набгутъ другіе пятьсотъ. Больше тысячи насъ старыхъ и малыхъ занимается кресомъ!

— Больше тысячи! такъ гд же мн торговать, коли такъ ихъ много!

— Трудно, а все-таки слдуетъ попытать счастья, мальчикъ. Я вамъ покажу такія мста, гд хорошій сбытъ. Учитесь приставать къ покупателямъ, какъ мы. Надо пробираться туда, гд что нибудь строится — плотники и каменьщики очень много покупаютъ къ завтраку, по дворамъ, да по переулкамъ плохая продажа, а лучше всего это около извощичьей биржи — кучера очень любятъ кресъ.

— А я думалъ, кресъ вс любятъ, сказалъ Филь, который отроду его не пробовалъ и имлъ очень слабое понятіе, что это за овощь.

— Слава Богу! отвчала старуха:— онъ иметъ-таки свою привлекательность. Говорятъ, его очень хорошо весной сть, кровь очищаетъ, а на мой вкусъ, такъ я бы охотне ла его зимой, чмъ въ другое время.

Вскор вс заботы и горести перестали мучить Филя и его старую покровительницу: во сн они были такъ же счастливы, какъ самые богатые и самые знатные жители Лондона, оставимъ ихъ, и подтвердимъ разсказъ старухи истинными свдніями, собранными лично нами объ оборотахъ торговли кресомъ.

Изъ отчетовъ, собранныхъ на разныхъ овощныхъ рынкахъ Лондона отъ торговцевъ, намъ извстно, что въ Лондон ежедневно продается боле шести съ половиною милліоновъ пучковъ кресу, по полупенни за пучокъ, что составляетъ приблизительно сумму въ 14,000 фунтовъ стерлинговъ, употребляемую ежегодно на одинъ кресъ, затмъ, раздляя эту сумму на громадное число уличныхъ торговцевъ, приходится на каждаго изъ нихъ еженедльной получки 5 шил. 5 пен., и еженедльнаго барыша 3 шил. 3 пен., фактъ этотъ служитъ доказательствомъ не только того ничтожнаго капитала, который требуется для торговли кресомъ, но и страшно ограниченнаго заработка этихъ несчастныхъ.

На другое утро Филь и старуха встали и вышли изъ дому, когда еще звзды свтились на серебристо-сромъ неб. Улицы были совсмъ пусты, только полисменъ, въ длинномъ плащ, ходилъ дозоромъ. На извощичьихъ биржахъ стояло по одной или по дв плохихъ каретъ, лошади дремали, опустивъ головы до колнъ, поднятыя стекла экипажей были совершенно тусклы отъ дыханія спящихъ въ нихъ кучеровъ. Имъ встртился потомъ продавецъ горячаго кофе, черезъ плечо у него перекинуто было коромысло, на которомъ висли огромные кофейники, а красный огонь сверкалъ въ отверстія жаровни, точно фольга ярко-краснаго цвта. Дальше имъ попалась телега съ мясомъ, по дорог къ раннему мясному рынку, позади кучера, по краямъ ея, жались нсколько мясниковъ, они дремали, высоко поднявъ воротники своего верхняго платья, скорая зда ни мало не мшала этой дремот.

Еще встртился ломовой пивоваръ (эти господа всегда одни изъ первыхъ на улиц), въ своей грязной суконпой куртк каштановаго цвта, въ красномъ колпак и кожаныхъ штиблетахъ, онъ спшилъ на пивоварню, тамъ и сямъ они натыкались на тряпичника въ лоснящихся лохмотьяхъ съ фонаремъ въ рук, онъ рылся въ драгоцнныхъ мусорныхъ кучахъ, разыскивая богатыя ветошки и цнный хламъ и торопясь, чтобы мусорщики ему не помшали.

Странной, даже страшной казалась тишина на улицахъ въ этотъ часъ, такъ было тихо, что Филь могъ слышать въ отдаленіи стукъ въ дверь и пронзительный крикъ трубочиста, который будилъ спящихъ кухарокъ протяжнымъ не то крикомъ, не то визгомъ ‘чи-стить! Тру-бы чи-стить!’ У одного дома стоялъ мужчина въ грязныхъ сапогахъ, съ растрепанными волосами, и сильно стучалъ въ дверь, потомъ отходилъ на середину улицы и глядлъ, есть ли еще огни въ окнахъ.

Когда они пришли на рынокъ, вс лавки еще были заперты. Газъ ярко горлъ надъ желзными воротами и только по временамъ раздавался сиплый крикъ птуха, который ночевалъ въ какой нибудь сосдней клти.

Мало по малу стали собираться одинъ за другимъ уличные торговцы во всевозможныхъ лохмотьяхъ. Они прохаживались взадъ и впередъ вдоль перилъ, потопывая ногами, и такъ потирали себ руки, что он скрипли. Нкоторые мальчики принесли съ собою большія корзинки съ ручками и надвали ихъ себ на шею, головы ихъ были совершенно спрятаны въ этихъ ивовыхъ корзинкахъ, какъ въ шалашахъ. У другихъ были корзины безъ ручекъ и прикрплялись на спин ремнями, у многихъ дыры въ дн корзинъ были заплетены веревками, у иныхъ все дно было подбито клеенкой или кусками стараго листоваго желза. Одна маленькая двочка, у которой подолъ платья былъ излохмоченъ въ бахраму, стояла въ большихъ худыхъ суконныхъ сапогахъ, она вся дрожала и держала въ посинвшихъ рукахъ погнутый и ржавый чайный подносъ. Нкоторые изъ дтей водили дружбу съ продавцемъ горячаго кофе, и онъ позволялъ имъ грть руки надъ горящимъ углемъ подъ кофейникомъ, но чуть они немного отогрвали руки, ихъ начиналъ клонить сонъ, они вздыхали и звали.

Филь и старуха тоже присоединились къ толп, Филь дивился на все и всхъ, а вс дивились на него.

Какъ только на церковныхъ часахъ пробило пять, толстая торговка, въ тепломъ салоп и въ большомъ платк, вошла въ ворота, а мужчина, въ дорожной шапк и передник, тотчасъ же принялся разставлять корзины, которыя онъ привезъ въ Лондонъ. Одинъ изъ торговцевъ услся уже на мсто и спряталъ руки въ карманъ своего сраго пальто. Передъ нимъ открыта плетушка съ зеленымъ кресомъ, а посреди креса поставлена свчка, лучи свта, просвчивая сквозь плетеную корзину, образуютъ на земл оригинальныя движущіяся тни.

Дло начинается: покупатели прохаживаются по двое и по трое, смотрятъ кресъ, нагибаются надъ плетушками, причемъ свтъ падаетъ на ихъ смуглыя лица, они звенятъ своими полупенсами въ карманахъ и ласково говорятъ съ продавцомъ, чтобы склонить его уступить имъ товаръ подешевле. Рыночныя торговки сидятъ, спрятавъ руки подъ передники, а ноги въ ршета изъ-подъ яблоковъ, и толкуютъ съ покупателями, которыхъ они зовутъ поименно, какъ давно знакомыхъ людей.

Всякій спшитъ, толкается, дти кричатъ, когда имъ наступаютъ на босыя ноги, женщины бгутъ съ корзинками или платками, полными кресомъ, и съ пучками тростника для перевязки креса, чтобы онъ не скользилъ у нихъ изъ рукъ. Передъ одной корзиной уличная торговка, въ старомъ зеленомъ салоп, разстилаетъ большой платокъ, а подл нея стоитъ ея дочь въ худенькомъ ситцевомъ плать, съ множествомъ заплатъ.

— А! мистриссъ Долландъ, спрашиваетъ торговка заискивающимъ голосомъ: — что, вамъ не холодно? Пальцы такъ и щиплетъ… точно кипяткомъ обвариваетъ!

У другой корзины старикъ съ длинными, сдыми волосами, жалуется, ‘что онъ наканун купилъ кресу у одной торговки, а когда разсвло, увидлъ, что кресъ этотъ былъ совсмъ блый, такъ что выручилъ за него всего только три пенса, а затратилъ на товаръ больше, чмъ когда-нибудь’.

— А вы, Джо, самъ виноваты: покупайте всегда у знакомыхъ, ужь они васъ не надуютъ, слышится въ отвтъ.

На разсвт прилетли голуби и прогуливались по самымъ уединеннымъ мстамъ рынка. Наконецъ, толпа стала рдть, остались только самые бдные торговцы.

Многіе изъ нихъ пришли безъ денегъ, у нкоторыхъ тщательно завязаны узелки на платкахъ, и въ этихъ узелкахъ хранятся у кого пенни, у кого два, бдняки тряслись надъ ними, какъ надъ единственнымъ своимъ достояніемъ. Мальчикъ лтъ пяти, съ виду очень болзненный, у котораго сквозь рубища проглядывало тло, а закоченвшія босыя ноги едва двигались, подошелъ къ торговк и сказалъ:

— Дженни, дайте мн немножко вялаго кресу, и черезъ минуту онъ бжалъ съ большимъ пучкомъ креса подъ мышкой.

Передъ другой торговкой стояла старуха, которая, судя по ея лохмотьямъ, никакъ, казалось бы, не могла разсчитывать на кредитъ, а между тмъ, она платила за кресъ, который покупала давнымъ давно передъ тмъ, въ долгъ.

— Да хоть бы и ни одинъ не заплатилъ изъ тхъ, кому мы довряемъ въ кредитъ, такъ мы потеряли бы разв какую-нибудь бездлицу, говорила торговка въ отвтъ на вопросъ о честности бдныхъ, посщающихъ рынокъ: — но они вс очень честны, всегда платятъ, что должны, бываетъ даже, что мы забудемъ, а они намъ сами напоминаютъ о своемъ долг. Если и приходится намъ черезъ нихъ иногда терять, такъ все-таки нельзя винить этихъ несчастныхъ, это случается, если они попадаютъ въ рабочій домъ или на кладбище.

Постивъ Фаррингдонскій рынокъ, каждый можетъ лично убдиться въ твердости, честности и терпніи бдныхъ торговцевъ кресомъ.

Несчастные эти принадлежатъ къ самому бднйшему классу лондонскихъ жителей, такъ что искушеніе должно постоянно преслдовать ихъ, какъ злой духъ, но, тмъ не мене, къ нимъ можно, какъ видно, имть полное довріе: они скоре будутъ голодать, чмъ не заплатятъ нсколькихъ пенсовъ, повренныхъ имъ въ долгъ. Не мало также нужно имть твердости духа бднымъ дтямъ, посщающимъ этотъ рынокъ, чтобы устоять противъ заманчивыхъ совтовъ разныхъ подозрительныхъ лицъ, съ которыми они встрчаются въ трактирахъ. Трудно въ такія лта предпочесть легкой, разгульной жизни какого-нибудь вора или бродяги жизнь, полную лишеній: вставай рано, ходи босой по холоднымъ камнямъ, исходи миль десять, чтобы заработать нсколько полупенсовъ, да и то еще не наврное, и наконецъ, довольствуйся самой скудной пищей, если ихъ заработаешь.

Дйствительно, нельзя не преклониться передъ такимъ замчательнымъ героизмомъ, во всемъ Лондон нтъ мста, гд бы добродтель старыхъ и малыхъ была такъ безупречна, какъ между покупщиками креса на Фаррингдонскомъ рынк.

Купивъ кресу, уличные торговцы обыкновенно отправляются къ ближайшему насосу, и обдаютъ овощъ водою. Они длаютъ это, чтобы кресъ казался свжимъ все утро и чтобы онъ не завялъ отъ втра, пролежавъ цлую ночь въ плетушк, кресъ длается совершенно сухой, кром того, все купленное количество длится на нсколько пучковъ, каждый цною въ полпенни. Одни вяжутъ его въ пучки на ходу, другіе усаживаются для этого на самомъ же рынк, гд-нибудь въ уголк, на голыхъ камняхъ, поджавъ ноги, и бросая около себя негодные листья креса. Лтомъ можно видть на рынк сотни старыхъ и малыхъ, сидящихъ кучками, какъ вороны на пол, и перевязывающихъ пучки креса. Многіе занимаются этимъ дломъ, сидя на ступеняхъ церкви св. Андрея, въ Гольборн. Тамъ, каждое утро, можно видть толпу дтей, отъ пяти до шести часовъ.

Туда же отправился и Филь съ старухой, которая взялась посвятить его во вс тайны новаго для него дла. Они услись въ толп дтей и стариковъ, которые перевязывали кресъ и переговаривались между собой объ интересахъ рыночныхъ и торговыхъ.

— Я что-то не замтилъ сегодня маленькой Мери Дональдъ на рынк, сказалъ старикъ: — ея отецъ, кажется, опять пошелъ въ каменщики. Горемыка! Каково это имть восьмерыхъ маленькихъ дтей и быть безъ работы! Мери у него старшая, и славная двочка! можетъ заработать пенни, другой.

— А я давно не видалъ Луизу, ту, что ходитъ съ ней, сказалъ другой старикъ, у котораго половина лица была разбита параличемъ: — врно у нея опять ноги болятъ, у бдняжки. У нее, кажется, нтъ отца, или есть? Ей лтъ двнадцать,— славная двочка!

— Я очень хорошо помню Луизинаго отца, отвчалъ третій:— онъ былъ прежде плотникъ. Онъ-то меня и втянулъ въ торговлю кресомъ, онъ самъ тогда этимъ занимался.

— А видли вы, какъ мистриссъ Соундерсъ плакала сегодня поутру? спросила очень болзненная двочка, которая повидимому была въ услуженіи у женщины, сидящей подл нея: — приходъ только вчера похоронилъ ея мужа, а вечеромъ ее ужь согнали съ квартиры. Каково это ей въ семьдесятъ-то лтъ!

Вс толковали о своихъ нуждахъ и несчастіяхъ. Многіе жаловались на недуги и такъ подробно описывали свои страданія, какъ-будто они отдавали о нихъ самый пространный отчетъ доктору. Болзнь была любимой темой стариковъ, и они видимо старались перещеголять другъ друга увреніями, чья болзнь серьзне. Одинъ объявлялъ, что ему въ безденежной аптек сказали, что такой серьезной болзни, какъ его, еще не видывали до сихъ поръ, и онъ видимо этимъ гордился. Другой хвасталъ, что его выписали изъ больницы, какъ неизлечимаго. Нкоторые, желая, во что бы то ни стало, принимать участіе въ разговор, толковали: кто о своемъ кашл, кто объ операціи, которую ему длали, кто о лекарствахъ, какія ему приходилось принимать отъ той или другой болзни. Здоровые большею частью говорили о прошломъ, ‘когда имъ жилось лучше, чмъ теперь’. Ремесленники, которые теперь уже не въ силахъ были работать, вздыхали о тхъ временахъ, когда они такъ легко заработывали ‘свои шесть шиллинговъ’ въ день. Раззорившіеся портные и портнихи хвастались тмъ, сколько у нихъ было рабочихъ рукъ и на какихъ богатыхъ леди они, бывало, шили. У одного горбатаго даже заблестли глаза, какъ въ старину, когда онъ хвалился, ‘какъ онъ постоянно жилъ лакеемъ въ самыхъ важныхъ домахъ’, а заштатная прачка, горделиво поднимая голову, толковала, ‘что было время, когда она имла телжку и сама покупала, а не продавала кресъ, какъ теперь’.

Только у дтей любимой темой разговора былъ кресъ. Охотне всего они болтали о ‘хорошихъ барышахъ’ и о томъ, какъ кому-нибудь изъ нихъ удавалось получить за пучокъ пенни, вмсто полпенни. Любили, правда, они тоже поговорить о д, и тогда кто-нибудь разсказывалъ: ‘какой онъ сълъ огромный кусокъ пудинга съ мясной подливкой’, въ тотъ день, когда ему посчастливилось продать весь свой товаръ по двойной цн.

Филь наблюдалъ, какъ двочки перевязывали свои пучки, и занялся самъ тмъ же, онъ ‘снарядилъ’ свой подносъ, какъ на первый разъ съумлъ и отправился пытать счастья.

Здоровый и сильный мальчикъ такъ энергично принялся за дло, что пугалъ стариковъ громкимъ крикомъ: ‘кресу, кресу, два пучка за пенни!’

— Вотъ голосъ-то! а? сказалъ дряхлый продавецъ яблоковъ, который самъ едва шепталъ.

— Скоро спадетъ съ голосу, какъ поторгуетъ кресомъ, отвчала жалкая старуха, у которой руки были прозрачны, какъ стекло.

Въ первые дни Филь едва заработывалъ столько полупенсовъ, чтобы купить себ хлба. Ночевалъ онъ съ другими мальчиками въ недостроенномъ дом. Сколько разъ, лежа на голомъ полу, онъ вспоминалъ о своей постел въ школ и жаллъ, что послушался Билли Фортшена и поврилъ его росказнямъ.

Одна восьмилтняя двочка научила Филя всмъ уловкамъ уличнаго продавца и уврила его, что непремнно нужно приставать къ покупателямъ, а иначе никакого толка не будетъ. Она сама была очень ловкая и опытная торговка, но до того слабая и маленькая ростомъ, что не могла защищаться отъ нападенія своего брата, торговцевъ, которые завидовали ея удачамъ и изгоняли ее изъ выгодныхъ для торговли частей города, Филь какъ-то вступился за нея и съ этого началось ихъ знакомство. Двочка попросила его позволить ей ходить съ нимъ или хоть за нимъ, потому что, по ея мннію, онъ былъ добре и лучше всхъ другихъ мальчиковъ, которыхъ она знала до сихъ поръ.

Двочка была худая, хилая, лицо у нея поблднло и какъ-будто завяло отъ постояннаго недостатка въ нищ, вмсто ямочекъ на щекахъ у нея были морщины и она всегда вздыхала, какъ-будто у нея было какое-нибудь горе. Филиппъ съ испугомъ глядлъ на спокойное и серьезное выраженіе ея лица, когда она разсказывала ему о тяжелыхъ испытаніяхъ, которыя приходится переносить въ жизни, и готовила его къ мысли, что и его они не обойдутъ. Эта двочка скоро убдилась, что Филь неспособенъ къ уличной торговл.

— Вдь говорю вамъ, что нельзя такъ длать, убждала она Филя, когда тотъ, при первомъ отказ, отходилъ отъ лавокъ,— говорю, что нельзя! Вотъ посмотрите, и увидите, что я имъ же сейчасъ продамъ пучокъ!

И она до тхъ поръ присдала и просила покупателей, что они давали ей пенни только чтобы отвязаться отъ нея, а не потому, что они нуждались въ ея товар.

— Плохая продажа! Трудно сбывать этотъ кресъ, правда? сказалъ ей какъ-то Филь.

— Теперь еще что! А вотъ зимой, такъ просто бда, отвчала двочка: — Тогда только и слышишь: ‘Пошла, пошла съ твоимъ кресомъ, кому охота имъ животы студить!’ Я разъ такъ долго голодала, что какъ подошла къ състной лавочк да услыхала запахъ кушанья, такъ и упала.

Филь ужаснулся и вскрикнулъ:

— Господи, Элленъ! Вы всегда разсказываете что-нибудь ужасное! И какъ это вы всегда покойно говорите! И хоть бы разъ когда-нибудь засмялись…

— Съ какой радости смяться? отвчала она.

— И никогда вы не играете, и ничего такого…

— Я иногда играю съ двочками, что у насъ на двор живутъ, только мн это невесело и незанимательно. Посл креса. этого очень всегда изморишься — двигаться не хочется!

— Такъ вы бы спать легли, какъ изморитесь! сказалъ Филь.

— Нельзя. Дома есть работа ввечеру: комнату нужно убрать, вытереть пыль, а потомъ полъ подмести, я всегда мету щеткой съ фланелью.

— Да вдь вы себя уморите! уврялъ Филь.

— О, нтъ, не уморю, спокойно возражала двочка.— Прошлой зимой было хуже, а видите, я жива.

Какъ ни старался Филь, какъ ни изловчался, а все заработывалъ очень мало. Правда, онъ свыкся съ своимъ дломъ и ужь могъ тратить теперь два пенса на ночлегъ въ трактир, гд онъ спалъ на постел, а не на голомъ полу, но за то ему едва доставало на самую скудную пищу, а тронуть основный капиталъ онъ не ршался.

Когда Филь научился заходить въ лавки и приставать подъ вечеръ къ старымъ леди, подносъ его всегда сталъ опоражниваться и онъ заработывалъ четыре пенса въ день. Но за вычетомъ двухъ пенсовъ за ночлегъ, оставалось только два пенса на хлбъ, а здоровому мальчику этого немного. Часто, чтобы проспать голодъ, онъ забирался ночевать такъ рано, какъ только его соглашались пускать хозяева харчевенъ, онъ старательно избгалъ искушенія истратить четыре пенса, которые ему далъ Ванъ-Дименъ Билль. Многихъ усилій стоило ему выдержать характеръ и не распорядиться давнымъ-давно, какъ хотлось, этимъ капиталомъ, сколько разъ ему приходило желаніе пость чего-нибудь кром хлба, на эти четыре пенса.

Суждено было, наконецъ, этому случиться!

Время было дождливое, бдный Филь отправился ранехонько на рынокъ, съ подносомъ на голов, вмсто зонтика. Вс охотники до креса должно быть такъ продрогли отъ сырой погоды, что хоть онъ и проходилъ цлое утро съ товаромъ, ему удалось продать только четыре пучка, да и то какому-то господину въ трактир, который напился чуть не до блой горячки. Обошелъ Филь вс мста, гд ежедневно продавалъ, но везд былъ тотъ же отвтъ: ‘Нтъ, милый, сегодня слишкомъ холодно’.

Когда онъ вечеромъ слъ у воротъ, чтобы сосчитать свой заработокъ, у него оказались только т четыре пенса, съ которыми онъ утромъ вышелъ на рынокъ.

Филь чувствовалъ такую страшную боль въ ногахъ, точно будто он у него были вывихнуты въ самыхъ колнкахъ. Но онъ все-таки опять пошелъ дальше прихрамывая и крича что есть силы, ему такъ хотлось сбыть свой товаръ, что онъ становился все смле и смле, и предлагалъ свой кресъ всмъ безъ исключепія: и дамамъ, выглядывавшимъ на улицу сквозь жалузи оконъ ихъ гостиныхъ, и мужчинамъ, стоявшимъ у оконъ во весь ростъ. Онъ даже ршился предложить кресу одному лакею, который вытиралъ окна третьяго этажа, но и тотъ отказался и закричалъ въ отвтъ: ‘я покупаю кресъ всегда оптомъ — цлыми тоннами’.

Ршившись не унывать до конца, Филь пошелъ по дворамъ, въ надежд соблазнить дешевой цной кучерскихъ женъ. Онъ наткнулся на двухъ-трехъ женщинъ, которыя убирали на ночь блье, развшанное на сновал для сушки, но хоть онъ и уступалъ имъ пять пучковъ за полпенни, он и слышать не хотли о крес. Правда, одна было-заглянула на подносъ, но не только ничего не купила, а еще насмялась:

— Да у его креса листья ужь совсмъ почернли, сказала она:— точно чайные стали, на этого кресовщика надо бы пожаловаться: онъ хочетъ отравить добрыхъ людей своимъ товаромъ!

Филю вдругъ пришло въ голову, что весь свтъ противъ него и вс желаютъ его погибели, но онъ ни за что не хотлъ терять присутствія духа и опять побрелъ по улицамъ. Онъ хотлъ еще попытаться походить по лавкамъ и зашелъ въ одну, гд за прилавкомъ сидла старуха и шила. Онъ съ такой силой отворилъ дверь и такъ неожиданно налетлъ съ предложеніемъ купить у него весь кресъ за три пенса, что напугалъ старуху до полусмерти.

— Выгоните этого мальчишку! закричала она, задыхаясь отъ испуга.— Куда мн всю эту дрянь? что я, кроликъ, что ли?

Становилось поздно, и Филь пріунылъ не на шутку. Онъ прислъ отдохнуть на порог, горевалъ, и раздумывалъ надъ своей неудачей.

— Не перестали же вдругъ вс сть кресъ, говорилъ онъ самъ съ собою.— Нтъ, просто мн нтъ ‘удачи’, просто мн нтъ ‘счастья’! Такъ я и пропаду!

Онъ научился уже отъ прочихъ уличныхъ торговцевъ твердо врить во всемогущество ‘удачи’, и ‘счастья’, и былъ убжденъ, что ‘противъ неудачи ничего не подлаешь’, и что лучше прямо сдаться, чмъ измучить себя до конца. Чтобы окончательно убдиться, что ему не везетъ, онъ вынулъ свои четыре пенса изъ кармана и принялся играть въ орлянку. Онъ ршилъ про себя, что если изъ трехъ разъ онъ два раза угадаетъ, то слдуетъ еще попытать счастье, если же не угадаетъ, то лучше ужь състь самому весь свои кресъ и тмъ закончить день.

Филь угадалъ два раза и вскочилъ съ мста, вновь оживленный надеждой, черезъ минуту онъ уже опять шелъ по улицамъ и кричалъ такъ же весело, какъ по утрамъ, когда онъ только-что выходилъ съ рынка:

— Кре-су, хо-ро-шо-го кре-су!

Долго ходилъ онъ, но понапрасну, ни одного пучка не убавилось на его поднос. Онъ останавливался у каждаго насоса и смачивалъ повисшіе листья, чтобы придать имъ хоть сколько-нибудь свжій видъ, но никому не было дла ни до него самаго, ни до его товара. Что-то въ род отвращенія почувствовалъ Филь ко всему міру вообще и къ охотникамъ до креса въ особенности, онъ вдругъ остановился, прижался въ уголокъ, и тихо проговорилъ:

— Лучше бы мн не родиться! да не одному мн, а и всмъ!

Онъ стоялъ, вырывалъ засохшіе листья изъ пучковъ креса и мысленно скорблъ о томъ, какъ мало шансовъ продавцамъ креса составить себ сколько-нибудь независимое положеніе, вдругъ толпа, собравшаяся у окна лавки, на противоположной сторон улиц, вывела его изъ раздумья. Стекла окна были покрыты точно туманомъ, но народъ, видимо заинтересованный тмъ, что происходило въ лавк, все-таки тснился у окна и съ жадностью въ нее заглядывалъ, этого было довольно, чтобъ заставить Филя забыть въ мигъ свое горе, перебжать черезъ улицу и присоединиться къ толп.

Общее вниманіе привлекала простая харчевня, а не какой-нибудь модный ресторанъ, съ отдльными комнатами для дамъ, тутъ не было ни дорогой дичи, ни самыхъ лучшихъ частей говядины, симетрично разставленныхъ по окнамъ, не было повшено на дверяхъ въ рамк подъ стекломъ красиво написанной карточки съ перечнемъ тхъ утонченныхъ блюдъ, которыя можно было получить въ этотъ день, нтъ! тутъ не было ничего подобнаго. Всякій, у кого было два пенса, могъ здсь смло потребовать кусокъ варенаго мяса, но оно не подавалось ему на тарелк, а въ лист газетной бумаги, что считалось двойнымъ наслажденіемъ, такъ-какъ, удовлетворивъ животныя свои потребности, можно было затмъ удовлетворить и умственныя — чтеніемъ старой газеты, изъ которой можно было узнать разныя происшествія прошлой недли. За прилавкомъ этой харчевни стоялъ самъ поваръ, у котораго лицо было такое шершавое, какъ руки у прачекъ. Филиппъ глядлъ съ удивленіемъ, какъ онъ мастерски распоряжался своимъ огромнымъ ножомъ и съ одного взмаха выхватывалъ имъ то огромный кусокъ отъ ноги, то не мене значительную порцію отъ лопатки.

Масса вареной говядины была сложена въ пирамиду, штукъ двадцать отрзанныхъ кусковъ, проткнутыхъ деревяннымъ нагелемъ, были нанизаны на немъ въ одну кучу. Тутъ былъ и поросенокъ съ поджаристой кожей, до того поджаристой, что она даже вся растрескалась, какъ шелуха у перевареннаго картофеля, и аппетитные куски жареной баранины тутъ были, и отъ всего этого поднимался сильный паръ, который, сгущаясь на окнахъ, потолк и стнахъ харчевни, падалъ потомъ каплями на полъ.

Видъ такой харчевни могъ бы вызвать, пожалуй, отвращеніе въ тхъ, у кого каждый день въ шесть часовъ готовъ хорошій обдъ, но на Филя онъ произвелъ совсмъ противоположное впечатлніе. Филь не лъ шестнадцать часовъ и былъ такъ голоденъ, что принужденъ былъ выпить холодной воды, чтобы унять мучительныя судороги въ желудк, аппетитный запахъ състнаго проникалъ черезъ дверь и пріятно щекоталъ ему обоняніе, какъ какіе-нибудь ароматичные духи. Хуже всего было то, что этотъ запахъ мяса возбуждалъ въ немъ опять въ сильнйшей степени аппетитъ, который, ему казалось, онъ унялъ до сыта напившись, когда обдавалъ водою свой кресъ у насоса. Страшный голодъ схватывалъ его желудокъ, какъ будто желзными клещами.

Онъ запустилъ руку въ карманъ и сталъ машинально вертть свои четыре пенса — все свое достояніе.

— Я не долженъ тратить этихъ денегъ, говорилъ онъ самъ себ:— я не буду сть, я только погляжу на говядину, можетъ быть, мн сдлается дурно отъ одного этого запаху, и тогда я буду въ прав ихъ истратить.

Онъ наблюдалъ за всми входящими въ харчевню. Онъ видлъ, какъ одинъ купилъ полную тарелку обрзковъ мяса и, препроводивши ихъ въ свой носовой платокъ, принялся ихъ сть, пока ему отсчитывали сдачу. Другой, мальчикъ, купилъ немного жаренаго картофеля, который онъ выложилъ себ въ пригоршни и потомъ лъ его оттуда прямо ртомъ, точно лошадь изъ яслей. Филь окидывалъ взоромъ вс горячіе куски мяса, одинъ за другимъ.

‘Есть же люди, которые каждый день дятъ мясо!’ думалъ онъ съ завистью.

Въ эту самую минуту женщина, вроятно, прислуживающая въ харчевн, внесла изъ другой комнаты огромный жестяной подносъ съ дымящимся пуддингомъ, который поставила на подоконникъ. Въ этомъ пуддинг Филь сразу призналъ любимый народный пуддингъ съ коринкой. Появленіе этого любимаго кушанья произвело сильное ощущеніе въ глазющей толп у окна. Пуддингъ былъ такъ подрумяненъ, что подходилъ цвтомъ къ лакированному дубу, и разрзанъ на большіе квадратные куски, похожіе на образчики черепицы. Многіе изъ молодежи, окружавшей Филя, поражались величиною кусковъ и громко заявляли похвалы щедрости хозяина.

— Вишь какіе большіе! замтилъ одинъ мальчикъ:— да какіе толстые! прибавилъ онъ, смривъ ихъ еще разъ взглядомъ.

— Съ подливкой пуддингъ очень вкусенъ, заявилъ другой:— и сытенъ не по цн!

Волненіе, которое произвелъ въ толп соблазнительный пуддингъ, уничтожило мгновенно ршимость Филя быть благоразумнымъ. Онъ не могъ устоять отъ соблазна и незамтно для него самого, очутился въ толп передъ прилавкомъ и сказалъ такъ же громко, какъ другіе:

— Мн, мастеръ, прошу васъ, я прежде требовалъ!

Что значитъ кусокъ пуддинга, дюймовъ въ шесть, для крпкаго мальчика, который съ четырехъ часовъ на ногахъ и ничего не лъ во весь день? Когда Филь проглотилъ свою порцію, онъ стоялъ въ раздумь и наблюдалъ за другими, которые еще жевали. Онъ не могъ выносить этого зрлища и покусился еще на другое пенни. Когда онъ сълъ и другую порцію до послдней крошечки, онъ испытывалъ то же ощущеніе, какъ человкъ, который выпилъ, онъ сталъ чрезвычайно веселъ и ему казалось, что очень глупо было съ его стороны до сихъ поръ выбиваться изъ силъ, голодать и доходить до отчаянія, когда у него было четыре пенса въ карман. Онъ ршилъ, что пуддингъ лучшій его другъ и никакъ не могъ разстаться съ такимъ дорогимъ товарищемъ, кончилось тмъ, что онъ пожертвовалъ этому другу вс свои четыре пенса.

Угостившись на славу, Филь уступилъ мсто у прилавка другимъ, и очутился на улиц съ полнымъ желудкомъ, но съ пустымъ карманомъ, нужно было обдумать, что длать. Запаснаго капитала не стало и слдовательно о торговл кресомъ не могло быть и помысла. Онъ растратилъ свое состояніе, прокутилъ его какъ какой-нибудь джентльменъ, и теперь долженъ изобрсти средство какъ достать кусокъ хлба.

‘Ужь теперь не воротишь… но вдь я не виноватъ’, повторялъ онъ самъ себ, видимо то обвиняя, то оправдывая себя.

Онъ поглядлъ на свой товаръ на поднос, кресъ ужь былъ никуда не годенъ и онъ выбросилъ его въ канаву. Боле всего боялся Филь, чтобы Ванъ-Дименъ Биль какъ нибудь не узналъ о его невоздержанности.

‘Онъ сказалъ, что свернетъ мн шею, коли я не утерплю и растрачу, и я знаю, что онъ свернетъ!’ думалъ Филь. ‘Онъ ни за что бы не поврилъ, что я въ этомъ не виноватъ!’

Во избжаніе возможности встртиться съ своимъ покровителемъ, онъ ршился на время не вести уличной жизни.

Гд ему спать эту ночь? Заплатить за ночлегъ нечмъ, и никого онъ не знаетъ, кто бы могъ пріютить его до утра. Въ этомъ, конечно, не было бы большой бды, еслибы ночь была теплая, мальчику въ его лта можно переночевать и на улиц, свернулся въ клубокъ въ любомъ уголку и уснулъ. Какъ собака, отставшая отъ хозяина, бродилъ Филь по улицамъ, высматривая себ подходящее мстечко для ночлега. На его счатье онъ забрелъ въ какой-то дворъ, гд были конюшни и стояла телега съ сномъ. Филь проворно забрался на сно, положилъ себ подъ голову подносъ, вмсто подушки, и черезъ нсколько минутъ уже спалъ такъ крпко, какъ будто лежалъ на самой мягкой перин, и снилось ему, что онъ опять въ школ и ходитъ подъ руку съ Недомъ Перчезомъ.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ.
Кувырканье колесомъ и катанье кубаремъ.

На другое утро Филь проснулся отъ сильной тряски, и когда протеръ глаза, то, къ величайшему своему ужасу, увидлъ что постель его двигается. Онъ такъ зарылся въ сно, что никто не замтилъ его, когда запрягали лошадь въ телегу.

Филь вскрикнулъ и этимъ обратилъ на себя вниманіе человка, который шелъ около воза.

— Ты что тамъ длаешь? спросилъ онъ Филя, сопровождая свой вопросъ сильнымъ ругательствомъ, что побудило мальчика какъ можно скоре слзть съ воза. Онъ однако не усплъ еще спуститься на землю, какъ извощикъ схватилъ его за руку.

— Я думалъ, что не бда уснуть на сн, бормоталъ Филь.

— А ты думалъ, вкуснымъ ли покажется коровамъ помятое сно? Или оно теперь лучше стало, какъ ты его нагрлъ? А?

Филь счелъ за лучшее заплакать вмсто отвта, но это не помогло: извозчикъ, продолжая держать его за руку, ударилъ его нсколько разъ такъ сильно кнутовищемъ по плечамъ, что они загорлись у него точно отъ обжога.

Когда Филь вырвался и убжалъ, онъ вдругъ вспомнилъ, что оставилъ подносъ на возу.

‘Онъ стоитъ два пенса!’ подумалъ онъ про себя, и затмъ началъ разсчитывать, что лучше: попытаться получить обратно свою собственность, и рисковать еще разъ быть поколоченнымъ, или убраться по добру по здорову и лишиться двухъ пенсовъ. Плечи его все еще жестоко горли, и онъ ршилъ, что пусть лучше пострадаетъ карманъ, чмъ спина.

Часа четыре Филь шатался по улицамъ, не зная какъ убить время, вс магазины были еще заперты, на улицахъ совершенно мертво. Онъ прислонялся то къ одному столбу, то къ другому, и насвистывалъ знакомыя ему псни.

Когда стали открывать ставни въ магазинахъ, онъ развлекался, заглядывая въ окна, онъ даже такъ пристально установился въ окно одного магазина, что встревожилъ этимъ нсколькихъ леди, которыя въ это время старались какъ можно эффектне расположить на окн разныя принадлежности дамскаго туалета: он заподозрили въ личности Филя — вора, высматривающаго удобную минуту, чтобы броситься въ магазинъ и стянуть что удастся.

Между прочимъ, онъ заработалъ ломоть хлба съ масломъ тмъ, что помогъ какому-то сонному мальчику чистить мдную доску и разныя бронзовыя украшенія на дверяхъ аптеки.

Сонный мальчикъ первый заговорилъ, предложивъ Филю вопросъ:

— Послушайте-ка,— эй вы! не хотите ли что нибудь заработать?

Филь отвчалъ:

— А что вы дадите?

Заспанный мальчикъ хотлъ-было отдлаться мятными лепешками изъ аптеки своего хозяина, находя ихъ очень приличнымъ вознагражденіемъ за ничтожную работу, которую онъ предлагалъ, но Филь имлъ очень жалкое мнніе объ аптекарской дряни и потребовалъ боле существеннаго вознагражденія за трудъ: условія были приняты и черезъ минуту Филь уже теръ, что было силъ, потускнвшую мдь, теръ до тхъ поръ, пока она заблестла, какъ новая.

Онъ соображалъ, что трафальгарскій скверъ очень пріятное мсто для отдыха и что онъ отправится туда сть свой хлбъ съ масломъ, къ тому же скверъ былъ подъ рукой, въ двухъ шагахъ отъ аптеки.

Увидвъ одного или двухъ проходящихъ, которые ‘совершали свое утреннее омовеніе’ у бассейна, Филь ршилъ послдовать ихъ примру, отстранилъ рукою сажу и жиръ, которые плавали на поверхности, и безсчетное число разъ окунулъ голову въ воду. Потомъ онъ вытеръ лицо шапкой, выбралъ себ для сиднья гранитный столбъ, нагртый солнцемъ, и, забравшись на его широкую и круглую верхушку, сдлалъ, наконецъ, ршительное нападеніе на заработанный хлбъ съ масломъ.

Филь позавтракалъ, и нашедъ свое сиднье слишкомъ твердымъ, отправился къ стату Карла Перваго, гд услся у ршетки, солнце ярко на него свтило, и онъ такъ спокойно глядлъ на божій міръ, какъ будто онъ сидлъ въ мягкомъ кресл у окна какого-нибудь перваго этажа.

Старый метельщикъ расчищалъ дорожку, которая вела къ стату, и Филь сталъ наблюдать за нимъ.

У старика былъ очень толстый носъ и лобъ испещренъ глубокими грязными морщинами. Платье на немъ было до того поношенное, что утратило уже свой первоначальный цвтъ и превратилось все въ одну грязную массу зеленовато-сраго цвта. У него, должно быть, была страсть къ пуговицамъ, потому что жилетъ его представлялъ въ этомъ отношеніи самые разнообразные образчики: на немъ были и стеклянныя, и металлическія, и костяныя пуговицы разныхъ величинъ и формъ. Все платье сидло на немъ въ обтяжку, такъ что швы совершенно расходились.

Всего замчательне были въ его костюм сапоги. Они были ему очень длинны и свободная часть отъ пальцевъ до носка совершенно приплюснулась и загнулась, изображая нчто похожее на турецкую туфлю, а пятка износилась, стопталась и приняла какую-то клинообразную форму.

Когда метельщикъ замтилъ, что Филь его осматриваетъ, ему сдлалось, видимо, неловко и онъ нсколько разъ отрывался отъ работы и вытиралъ себ лицо лоскутомъ старой фланели. Наконецъ, онъ подошелъ къ мальчику.

— У васъ, должно полагать, большіе капиталы, коли вы сидите безъ дла! сказалъ онъ.— Вы чего на меня выпучили глаза?.. Сидитъ, сложилъ руки, какъ какой-нибудь принцъ! Лнивое этакое наскомое!

Филь не отвчалъ ему, потому что заглядлся на его вытянутую шею: шея эта была кирпичнаго цвта и кожа на ней совершенно сжата и то растягивалась, то опять стягивалась, смотря по движеніямъ старика.

Метельщикъ разсердился, что ему не отвтили, и продолжалъ еще раздражительне:

— Съ этихъ поръ начинаете лниться! Привыкли болты бить и проку изъ васъ не будетъ! Вкъ проповсничаете!

— Я не лнивый, мягко отвчалъ Филь.— У меня нтъ работы. Коли хотите, я помогу вамъ месть.

Это предложеніе такъ поразило старика, что онъ потеръ себ небриты и подбородокъ, на которомъ волоса торчали, какъ щетина.

— Ну, возьмите, пометите, отвчалъ онъ.— Поглядимъ, каково ваше искусство. Посмотримъ, умете ли вы трудиться, или только форсить горазды! Ну! ну!

Филь тотчасъ же принялся за дло, разсчитывая заработать пенни. Старикъ прислонился къ периламъ, критиковалъ и, вмст съ тмъ, обучалъ.

— Вы метите рже, но сильне, и давайте больше свободы локтямъ — вотъ такъ! Отряхните же соръ съ метлы! А вы ужь не очень налегайте, а то у васъ вся метла какъ разъ разлетится. Вы это куда же? Разв не видите, гд не метено? Идите все прямо — вотъ такъ! И въ жизни нужно по прямой дорог идти, не сбиваться: тогда будешь счастливъ и заработаешь пенни-другой.

Когда Филь чисто и гладко прошелъ указанную дорожку, старикъ позвалъ его къ стату и оба услись у ршетки.

— Ну, я пріятно удивленъ! сказалъ старый метельщикъ.— Я очень доволенъ вами. Вы можете работать. Мое имя — Стомпи.

Филь почему-то вскрикнулъ:

— О!

Узнавъ имя, онъ еще тщательне разсматривалъ мистера Стомпи, точно какую-нибудь рдкость. Филь сказалъ и свое имя, полагая, что этого требуетъ вжливость.

— Филиппъ не такое хорошее имя, какъ Томмасъ, глубокомысленно замтилъ мистеръ Стомпи.— Я когда-то знавалъ одного Филиппа, который родился безъ пальцевъ на ногахъ. Очень жалю, что вы не Томмасъ.

Филь старался показать, что и онъ вполн въ этомъ сочувствуетъ старику.

— Да, продолжалъ мистеръ Стомпи: — Томмасъ боле поэтичное имя, къ нему и риму легче подобрать, оно какъ-то нжне. Ну, да что-жъ длать, Филиппъ! у всякаго свои испытанія, и тотъ долженъ себя считать счастливымъ, у кого нтъ грха на душ.

Это размышленіе придало разговору мрачный характеръ, чтобы разсять этотъ мракъ, Филь спросилъ мистера Стомпи, посовтовалъ ли бы онъ ему сдлаться метельщикомъ и каковы шансы этого ремесла?

— Послушайте, Филиппъ, вы, конечно, мальчикъ не безъ способностей и, судя по тому, какъ вы съ перваго раза взялись за метлу, я могу сказать, что вы подаете большія надежды, началъ мистеръ Стомпи: — но я вамъ не посовтую избирать этого ремесла, избави васъ Господь! Въ немъ только одна выгода и есть, что обзаведеніе дешево стоитъ. Сколько у васъ денегъ, Филиппъ?

Филь, совершенно сконфуженный, сознался, что у него нтъ ни одного фартинга.

Мистеръ Стомпи былъ, видимо, пораженъ отвтомъ. Онъ даже не могъ говорить нсколько минутъ. Наконецъ, сдлавъ надъ собой усиліе, онъ сказалъ печальнымъ голосомъ:

— Коли у васъ нтъ денегъ, откуда же у васъ возьмется метла? Чмъ же вы собираетесь мести? тряпкой, что ли, или рукой? А можетъ, вы думаете, что метлы садятъ, какъ капусту или другую какую овощъ?

— Ну, а кабы у меня была метла? ршился сказать Филь.

— Тогда нечего было бы и толковать! отвтилъ Стомпи.— Вы добрый мальчикъ и съ самыми чистыми намреніями, я замтилъ, какъ вы, точно голубь, купались у басейна, часъ тому назадъ. А вотъ мой умывальникъ, прибавилъ онъ, указывая на одинъ изъ басейновъ: — лучшаго нечего бы и желать, кабы изъ заработка можно было обзавестись полотенцемъ и щеткой для волосъ.

Видя, что мистеръ Стомпи отдалился отъ предмета разговора, Филиппъ деликатно заставилъ старика вернуться къ нему.

— Тяжелое ремесло и заработокъ самый пустой, отвчалъ старикъ.— Вы вдь не сборщикъ налоговъ на доходъ, и я могу вамъ сказать откровенно, что вчера я заработалъ шиллингъ восемь пенсовъ, но это рдкій день по удач. Я считаю, что нсколько обязанъ вамъ, потому вы мн сегодня помогли и за это я вамъ уступлю свое мсто, пока схожу обдать, съ часъ все-таки пройдетъ, я дамъ вамъ свою метлу, и что вы заработаете, то ваше.

— О, благодарю васъ! вскрикнулъ Филь.

— И помните вотъ что, Филиппъ, продолжалъ мистеръ Стомпи: — коли вы не будете лзть въ глаза къ проходящимъ, вы ни гроша не заработаете. Цпляйтесь за всякаго какъ репейникъ — вотъ правило. И вы держитесь его, и коли вы съ этого правила собьетесь, то это все одно какъ если вы собьетесь съ пути добродтели: пропадете! Вс они увряютъ всегда, что нтъ мелочи, но вы не врьте, идите по пятамъ, и канючьте, коли легко можете плакать, то плачьте, это очень хорошо дйствуетъ. Женщины податливе мужчинъ — вы привязывайтесь къ женщинамъ, стоните и вопите, божитесь что у васъ мать при смерти, что ее вдругъ схватило, или что-нибудь такое же чувствительное. Говорите, что у матери пропало молоко отъ голоду и что младенецъ братъ помираетъ отъ жажды,— на это вы получите, покрайности, полпенни.

Мистеръ Стомпи давалъ своему ученику совты, пока не пришло время приниматься за дло. Тогда мистеръ Стомпи сталъ на свой постъ, по другой сторон дороги, предупредивъ Филя, чтобы онъ слдилъ за нимъ какъ можно внимательне.

Филиппъ пристально наблюдалъ за мистеромъ Стомпи, но никакъ не могъ понять, что его способъ заработывать деньги требуетъ изученія или ловкости. Старикъ стоялъ у дороги, и какъ только кто-нибудь проходилъ мимо, онъ дотрогивался до своей шляпы, какъ будто желалъ снять ее. Филь думалъ, что легче такого способа доставать деньги и быть не можетъ.

Когда пришло время обда, мистеръ Стомпи передалъ свою метлу Филю и спросилъ:

— Вы замтили, какъ я выудилъ полпенни у стараго джентльмена? А какъ я ловко подольстился къ леди, а? И какъ я нахмурился, когда проходили дти?

Филь, хотя ничего подобнаго не замтилъ, но тмъ не мене выразилъ удивленіе къ искусству стараго метельщика.

Въ то самое время, какъ мистеръ Стомпи собирался идти въ трактиръ, гд онъ обыкновенно обдалъ, къ нему подбжалъ мальчикъ съ крикомъ:

— Ддушка Стомпи, уступите мн ваше метенье, я вамъ заплачу пенни!

Но, несмотря на такое предложеніе, старикъ остался вренъ своему слову и отвчалъ:

— Вы опоздали, Джимъ.

Мистеръ Стомпи, на время своего отсутствія, оставилъ Филя своимъ законнымъ представителемъ. Джимъ, недовольный отказомъ, угрюмо поглядлъ на Филя.

— Вы сколько ему дали? спросилъ Джимъ.

— Ничего, онъ мн такъ уступилъ, отвчалъ Филь.

Но Джимъ вроятно имлъ жалкое мнніе о великодушіи стараго Стомпи, потому что вскрикнулъ:

— Не совтую вамъ меня морочить такимъ нелпымъ враньемъ, а то вамъ достанется на орхи!

И онъ услся на столбикъ, поставивъ между ногъ свою метлу съ изломанной рукояткой.

Джимъ былъ недуренъ собой, у него были большіе глаза, и блки какъ-то особенно рзко выдавались своей близной на смугломъ лиц, лицо это было до того грязно, что перешло въ аспидный цвтъ, руки не уступали лицу въ этомъ отношеніи.

Костюмъ на немъ былъ самый легкій и просторный: грязная рубашка вся въ огромныхъ прорхахъ, такъ что вроятно онъ затруднялся, которая изъ нихъ именно воротъ, и затмъ панталоны до того дырявыя, что они походили на стку, сквозь которую везд проглядывало тло.

Этотъ молодой джентльменъ наблюдалъ за Филемъ, который, подражая мистеру Стомпи, сталъ на перекрестк и дотрогивался до шапки, каждый разъ, какъ кто-нибудь проходилъ. Но никто не далъ ему ни одного полпенни, Джимъ такъ и заливался хохотомъ надъ неудачами соперника. Наконецъ онъ сжалился надъ новичкомъ, всталъ, перешелъ черезъ дорогу и, ударивъ Филя по плечу, сказалъ:

— Ну, вы совсмъ, я вижу, новичокъ! Что, ничего не заработали?

— Не знаю, отчего они мн ничего не даютъ! пробормоталъ смущенный и обезкураженный Филь.

— Да вы ничего не смыслите! Хотите барыши пополамъ? Такъ я вамъ пособлю и научу, предложилъ Джимъ.

Филь какъ нельзя охотне принялъ предложеніе, ему казалось, что отъ Джима онъ скоре научится снаровк, необходимой для этой профессіи, чмъ отъ старика Стомпи.

Джимъ тотчасъ же притащилъ свою метлу и принялся за дло. Онъ вдругъ словно преобразился. Едва кто-нибудь показывался на улиц, Джимъ забгалъ впередъ, кидался подъ ноги, улыбался, глядлъ прямо въ лицо и съ бшенымъ усердіемъ принимался мести, разбрызгивая грязь или вздымая пыль. Онъ вздыхалъ, просилъ, молилъ, вопилъ, вылъ, спотыкался и при этомъ заставлялъ спотыкаться, корчилъ всевозможныя гримасы и сыпалъ жалкими словами. По временамъ онъ совалъ въ носъ прохожимъ грязный мшочекъ, который называлъ шапкой, и визжалъ:

— Дайте что-нибудь бдному маленькому Джиму, сэръ! дайте Джиму пенни!

Филь нсколько минутъ наблюдалъ за товарищемъ, и потомъ, подражая ему какъ умлъ, самъ принялся продлывать то же самое.

Успхъ былъ удивительный. Филь былъ красивый мальчикъ, щеки у него разгорлись отъ волненія, и это производило необыкновенный эффектъ на всхъ леди. Онъ былъ прилично одтъ, и это ему тоже послужило въ пользу, одна леди ему сказала, ‘что онъ хорошій мальчикъ, потому что онъ старается сохранить приличный видъ’.

Когда Стомпи возвратился, мальчики уже заработали порядочно. Они услись длить заработокъ.

— Я заработалъ пять пенсовъ, сказалъ Филь: — вотъ вамъ доля, два съ половиною. А вы сколько?

— Всего два пенса, ей-Богу, сказалъ Джимъ хладнокровно, очень хорошо зная, что заработалъ не два, а четыре.

— Я думалъ, что вамъ больше досталось, сказалъ Филь, которому показалась подозрительна Джимова божба, когда никто еще не выразилъ недоврія къ его словамъ.

— Обыщите меня, коли хотите, закричалъ мастеръ Джимъ. И въ то же время пропустилъ два утаенныхъ пенса въ грязный рукавъ, служившій секретнымъ кошелькомъ.

Когда мистеръ Стомпи узналъ объ успх Филя, онъ почувствовалъ и удовольствіе, и маленькую зависть.

— Вы такъ и работайте вмст, посовтовалъ онъ Филю и Джиму.— Джимъ продувной парнишка. У него столько хитростей, и каверзовъ и разныхъ фокусовъ, что ежели бы англійскій банкъ вздумалъ ихъ вс у него скупить по пенни за штуку, то лопнулъ бы не скупивши и половины.

Филь и Джимъ ушли вмст.

— Вдь вамъ нужно метлу? спросимъ Джимъ: — я вамъ продамъ, пожалуй, свою за три полупенса.

Эту метлу давно стоило бы сжечь за негодностью, но глупый Филь заплатилъ за нее деньги.

— Знаете ли, сказалъ Джимъ, нсколько времени спустя:— я бы попросилъ васъ одолжить мн вашу жилетку. Мн очень холодно, а у васъ есть сюртукъ.

Простякъ Филь нашелъ такое требованіе совершенно законнымъ и отдалъ жилетъ, но конечно не получилъ его обратно.

Они дошли до церкви Св. Мартина, услись на ступеняхъ, и новый другъ принялся учить Филя, какимъ способомъ заработывать деньги.

— Я работаю съ товарищами, насъ цлая шайка, говорилъ Джимъ: — вотъ это все наши перекрестки: отсюда и до Ватерлоской площади. Джекъ Дрекъ, мы его просто зовемъ ‘Доккъ’ — нашъ капитанъ, а Тедди Флайта мы поставили своимъ королемъ, потому онъ самый лучшій кувыркунъ. Такъ онъ катается и кувыркается колесомъ, что я и разсказать вамъ не могу. Въ нашу артель чужихъ не пускаютъ. Когда мы теперь съ вами покажемся, такъ сейчасъ вс на васъ накинутся. Только вы не бойтесь: я за васъ заступлюсь. Впрочемъ, есть еще одна въ этомъ дл заковычка!

— Какая? спросилъ Филь.

Онъ испугался. Что если какое-нибудь непреодолимое препятствіе помшаетъ ему попасть въ метельщики!

— А вотъ какая: вы должны мн давать третью часть изъ вашего заработка. Коли вы несогласны, такъ я не хочу съ вами знаться. Устраивайте сами свои дла.

Условіе было принято и они отправились. Какъ только толпа юныхъ метельщиковъ завидла Филя съ метлой, тотчасъ же раздались крики:

— Еще новичокъ! Грекъ эдакой! Грекъ! Грекъ!

И вс собрались вокругъ Филя, поднимая метлы, какъ копья.

— Вы это сюда на работу пришли? спросилъ его маленькій отрепышъ очень дерзкимъ тономъ.

— Не придирайтесь, Тедди, вмшался Джимъ: — его можно принять, онъ порядочный малый, мой товарищъ, сказалъ Джимъ.

Тедди, должно быть, былъ другаго мннія, потому что онъ ударилъ бднаго Филя метлой и убжалъ.

Вся компанія закричала:

— Джекъ! Гд Джекъ Дрекъ?

Началось что-то въ род схватки, сталъ собираться народъ и вдали показался полисменъ, который подходилъ все ближе и ближе къ метельщикамъ. Наконецъ прибжалъ Джекъ, и прежде всего закричалъ:

— Вы чего это затяли скандалъ? Видите, ужь толпа сбирается и вонъ полисменъ идетъ. Маршъ вс въ судилище!

‘Судилищемъ’ назывались ступеньки у церкви св. Мартина.

По дорог въ судилище Джимъ шепнулъ на ухо капитану, что новичокъ согласенъ платить за свое посвященіе въ братство сумму въ два пенса, заявленіе это вроятно пришлось ‘Доку’ по вкусу, потому что онъ улыбнулся и снисходительно кивнулъ головой.

Король, какъ называли товарищи Тедди Флейта, былъ маленькій мальчуганъ, съ мелкими чертами лица и съ срыми глазами, которые блестли точно висюльки хрустальной люстры и бгали съ мышиной прытью. Онъ былъ одтъ съ роскошью, сообразной его сану: на немъ былъ охотничій камзолъ, у котораго на полахъ и подол матерія такъ износилась, что изображала нчто въ род паутинной ткани. Панталоны его королевскаго высочества были тоже не безъ грха: на обихъ колнахъ виднлось красное морщинистое тло короля, да и длина ихъ была слишкомъ несоразмрна съ короткими ногами монарха, такъ что панталоны были засучены какъ рукава у прачки, королевскія ножки были поразительно малы, но нужно было бы приложить много старанія и мыла, чтобы отмыть ихъ какъ слдовало для изобличенія красоты ихъ формы.

Впродолженіе дня Филиппу пришлось не разъ любоваться, какъ искусно кувыркался король. Онъ сгибалъ въ кружокъ свои короткія ноги на подобіе длинныхъ нмецкихъ сосисокъ въ колбасныхъ лавкахъ, а когда начиналъ кувыркаться, его крошечная августйшая особа извивалась какъ змйка и катилась какъ яйцо.

Докъ, или назовемъ его настоящимъ именемъ, капитанъ Джекъ Дрекъ, былъ высокій мальчикъ, съ совершенно безсмысленнымъ выраженіемъ лица, а когда онъ смялся, его лобъ, щеки и ротъ покрывались безчисленнымъ множествомъ морщинъ и ямочекъ. Волосы у него были острижены подъ гребенку и торчали во вс направленія, какъ щетина, они были пепельнаго цвта, впадая въ тнь цвта его лица, которое тоже было темносрое отъ грязи. Двухъ большихъ переднихъ зубовъ у него не было и онъ пришептывалъ, но вмст съ тмъ, этотъ недостатокъ давалъ ему возможность отлично свистть, при чемъ онъ показывалъ языкъ, красный какъ сплая малина.

Мундиръ капитана Дрека былъ въ самомъ жалкомъ вид, сюртука на немъ не было, а голубая полосатая рубашка была не чище лохмотьевъ какого нибудь французскаго полировщика, и до того изорвана, что одно плечо было совсмъ обнажено и весь рукавъ вислъ какъ мшокъ у кисти руки. Башмаковъ конечно не имлось, а черные шаровары были до того засалены, что ихъ можно было принять за кожаные, они прикрплялись къ одному плечу веревкой, которая изображала подтяжку.

Торжественное засданіе судилища кончилось такимъ гамомъ и крикомъ, что Докъ долженъ былъ употребить всю свою власть, чтобы усмирить подчиненныхъ, а король чуть было не отказался отъ престола. Джимъ общалъ девять пенсовъ изъ будущаго заработка Филя, и этимъ наконецъ удовлетворилъ всхъ.

Джимъ, испытавши уже на дл способности Филя, взялъ его съ собой и сталъ съ нимъ вдвоемъ на перекрестк, онъ не ошибся въ разсчет: къ девяти часамъ каждый изъ нихъ заработалъ по шиллингу и три пенса. Имъ бы досталось и больше, еслибы не пошелъ дождь и не заставилъ ихъ раньше прекратить работу.

— Мы всегда около этого времени ходимъ на снной рынокъ и тамъ кувыркаемся и побираемся часовъ до двухъ или до трехъ утра, сказалъ Джимъ:— но въ дождикъ нечего и ходить. Лучше завтра пойдемъ, я возьму васъ съ собою.

Идя домой, Джимъ показалъ Филю лавки, гд онъ обыкновенно покупалъ все състное.

— Куплю фунтъ хлба, сказалъ онъ:— я страшно изморился и сть хочу, и возьму полъ-порціи чаю и сахару. У насъ на квартир, гд мы ночуемъ, есть и чашки, и блюдечки.

— А разв вы мяса никогда не дите? спросилъ Филь, который особенно любилъ мясное.

— димъ разъ или два въ недлю, отвчалъ Джимъ.— Мы длаемъ складчину, отправляемся на Ньюгетскій базаръ, закупаемъ тамъ мясо, и варимъ его дома. Потомъ мы кидаемъ жребій, кому достанется самый большой кусокъ, а похлебку длимъ поровну, чашечкой, по чашк на человка приходится.

— А гд бы мн переночевать? сказалъ Филь, которому веселые разсказы Джима о пріют и ихъ дружной жизни вмст, напомнили о его безпріютности и одиночеств.

— Да коли вы не знаете гд, отвчалъ Джимъ:— такъ пойдемте къ намъ. Всего три пенса за ночлегъ, постель хорошая, мягкая, и такая большая, что мы вчетверомъ на ней спимъ, и одяло теплое. У насъ лучше, чмъ въ настоящей гостиниц, коли понадобится ножикъ или чашка, такъ не нужно за нихъ залога оставлять, пока назадъ принесешь.

Мальчики направились къ ‘Дрори’, и вошли въ одну изъ узенькихъ улицъ, которыя идутъ по ту и другую сторону этого длиннаго переулка, точно ребра отъ позвоночнаго хребта.

Улица эта утрачивала по вечерамъ свой оригинальный характеръ, но днемъ, при солнечномъ свт, на обоихъ ея концахъ сидло по яблочной торговк съ корзинкой, поджавши подъ себя ноги. И та, и другая сидли неподвижно и молча, точно неодушевленныя существа, он какъ будто служили только сигнальными знаками обычной продаж въ этой улиц.

Только появленіе покупателя вызывало въ нихъ признаки жизни, тогда он тихо бормотали:

— Три полпенса за два яблока!

Эта улица напоминаетъ, по описанію путешественниковъ, узкіе переулки на Восток. Хоть сосди противоположныхъ домовъ не могутъ подавать другъ другу руки изъ оконъ, но могутъ очень удобно переговариваться между собою, цлый день можно видть женщинъ, лежащихъ сложа руки на окнахъ и болтающихъ съ пріятельницами черезъ улицу.

Большинство здшнихъ жителей яблочные торговцы, и ширина мостовой какъ будто только и разсчитана для удобной провозки небольшой тележки. Есть, правда, здсь пивная и мелочныя лавочки, да еще живутъ нсколько трубочистовъ, у которыхъ на дверяхъ прикрплены черныя метлы вмсто вывсокъ.

Съ перваго взгляда вамъ это мсто кажется какой-то отдльной колоніей, однимъ огромнымъ домомъ или частной резиденціей, здсь всякій длаетъ что хочетъ и на каждаго прохожаго смотрятъ какъ на незваннаго гостя. Женщины сидятъ на мостовой, поджавъ ноги, вяжутъ или штопаютъ блье, въ дверяхъ помщаются двушки, на головахъ у нихъ накинуты платки, въ род испанскихъ мантилій, молодые яблочные торговцы въ костюмахъ изъ полосатаго бархата съ бронзовыми пуговицами, болтаютъ съ двушками, курятъ трубки прислонясь къ стнамъ домовъ, и вообще держатъ себя на улиц такъ безцеремонно, какъ въ какомъ нибудь частномъ саду. Дти гнздятся по сторонамъ мостовой, старики, тутъ же на улиц, играютъ въ засаленныя карты, записывая выигрышъ мломъ на плитахъ тротуара.

У всхъ оконъ, выходящихъ на улицу, деревянныя ставни, очень толстыя, грубой работы и до того грязныя, что нельзя опредлить, въ какой цвтъ он выкрашены, ставни эти, кром первоначальнаго своего назначенія, имютъ еще другое: на нихъ сводятся мломъ ежедневные счеты яблочной торговли.

У нкоторыхъ дверей стоятъ тележки яблочныхъ продавцевъ, наготов отправиться въ путь, или только что подвезенныя къ дому посл мытарства по городу, пыльныя, иногда забрызганныя грязью. Мелочные торговцы тоже хлопочутъ у своихъ тележекъ: одни укладываютъ ршета съ картофелемъ, другіе вытаскиваютъ изъ боченковъ копченыя селедки, почернвшія какъ морская пнка отъ дыму, которымъ ихъ коптили, и поштучно ихъ раскладываютъ на подносы. Все негодное, попортившееся выбрасывается тутъ же, на улиц, и по этимъ слдамъ вы можете, не видя тележки съ товаромъ, узнать, проходя мимо жилья продавцевъ, кто отъ какого дома съ какимъ товаромъ удетъ, гд валяется гнилой картофель, гд разбросаны желтые листья капусты.

Изъ оконъ торчатъ шесты, на которыхъ сушатся одяла, юбки и всякое другое блье, и шестовъ этихъ такъ много, что они напоминаютъ флаги, которые вывшиваются въ Париж, при торжественныхъ празднествахъ. На иной простын столько заплатъ, что ихъ и не пересчитаешь, а на иномъ одял дыръ не меньше, чмъ въ ршетк на голубятн.

Шумъ и драки въ такихъ улицахъ — дло не рдкое. Въ первый же день, какъ Филь туда попалъ, ему пришлось быть свидтелемъ такого рода сцены: онъ не зналъ, съ чего началась вся исторія, онъ только видлъ, что какая-то растрепанная женщина лежала на окн перваго этажа и, размахивая руками, говорила рчь толп, собравшейся на улиц, при этомъ она въ азарт такъ вывшивалась изъ окна, которое служило ей временной каедрой, что могла, того и гляди, очутиться на мостовой.

— Онъ протащилъ ее за косу ярдовъ десять по мостовой, кричала она:— негодяй! потомъ ударилъ ее ногою, и я видла кровь у него на сапог! Ахъ, собака! убійца!

И она грозилась кулакомъ на одного трубочиста, который повидимому такъ безчеловчно распорядился съ какой-то бдной женщиной. Но у него оказались защитники въ лиц женщинъ, окружавшихъ его. Одна, съ очень блестящими волосами, назвала даже леди, лежавшую на окн, ‘старой, дохлой кошкой’. Между тмъ, жена трубочиста бгала тутъ же взадъ и впередъ, всплескивая руками такъ громко, какъ будто она аплодировала на театр, и называла кого-то ‘старымъ бродягой, о котораго она и рукъ марать не хочетъ’.

Шумъ привлекъ всхъ жителей улицы къ окнамъ, каждый высовывалъ изъ окна голову, какъ собака изъ конуры, и спрашивалъ:

— Что такое? что случилось со стариками Паркерсъ?

Когда мальчики подошли къ воротамъ дома, гд жила ихъ шайка, Джимъ вдругъ остановился и сказалъ Филю:

— Вы не слушайте, что вамъ будетъ говорить старуха Донованъ, мы зовемъ ее ‘тетка Донованъ’. Она какъ не пьяна, такъ и не злая старуха. Главное не платите ей, коли видите, что она хмльная, потому она все позабудетъ а на другой день подниметъ крикъ: плати! И не втолкуешь, что уже заплатилъ.

Посл этого предостереженія, Филь сталъ подниматься по лстниц вслдъ за своимъ товарищемъ, въ потьмахъ ему казалось, что лстница витая и что ступени клинообразныя.

Наконецъ Джимъ остановился и отворилъ дверь.

Войдя въ комнату онъ закричалъ:

— Тетка! Я все о вашихъ барышахъ хлопочу, вотъ привелъ вамъ новаго квартиранта.

— Коли у него есть три пенса, милости просимъ,— отвчала тетка отрывистымъ голосомъ изъ другой комнаты.

У Филя имлась эта сумма, и потому онъ смло сдлалъ нсколько шаговъ впередъ, чтобы представиться своей новой хозяйк. На ней была полотняная кофточка и коротенькая юбка, изъ-подъ которой виднлись босыя ноги, въ этомъ костюм она очень походила на купальщицу. Она носила чепецъ съ плоеными оборочками, и такъ-какъ у нея вовсе не было волосъ, то чепецъ обхватывалъ ея голову плотно, точно пузырь.

— Вы приличный мальчикъ, сказала она, оглядывая Филя: — надюсь, что вы будете акуратный плательщикъ, не станете брать примра съ этого ‘Дока’, у котораго нтъ ни единаго пенни въ грязномъ карман!

Филь, съ своей стороны, никакъ не могъ найдти хозяйку приличной, одинъ глазъ былъ у нея подбитъ, разсченная губа опухла.

— Вы на мой глазъ смотрите? сказала она, замчая, съ какимъ удивленіемъ на нее глядлъ новый гость.— Это мн одинъ подлецъ подшибъ, еще не такой синякъ былъ, теперь заживаетъ.

Комната была не больше чулана и очень низкая, въ одномъ углу находилось углубленіе въ род ниши, гд стояла огромная кровать, она только что устанавливалась въ этой ниши, которая какъ будто нарочно для нея была устроена. На кровати лежали двое, и судя по круглой, красивой рук, которая высунулась чтобы поправить одло, можно было догадаться, что это были дв женщины. Старая хозяйка старалась придать своему жилью уютный видъ и увшала стны разными небольшими картинами въ черныхъ рамкахъ. Сюжеты картинъ были преимущественно изъ священнаго писанія и святые изображались съ огромнымъ желтымъ сіяніемъ надъ головой.

Впрочемъ, между двумя апостолами, претерпвающими мученичество, замшалось изображеніе одного матроса въ красномъ жилет, съ трубкой во рту, да еще надъ каминомъ, рядомъ съ ‘Поклоненіемъ волхвовъ’, великолпно раскрашенныхъ голубой и желтой краской, вислъ портретъ Даніеля О’Коннеля въ роскошномъ плащ.

На комод, покрытомъ зеленой байковой скатерью, были книги, раковины и чистые стаканы.

Джимъ, какъ только вошелъ, принялся отмывать себ ноги, а Филь, между тмъ, спрашивалъ его шопотомъ:

— И мы будемъ спать на этой кровати?

— Разумется, нтъ, отвчалъ Джимъ: — наша спальня въ сосдней комнат.

Минутъ черезъ десять пришелъ еще одинъ парень изъ шайки, котораго Филь еще не видалъ.

Майкъ былъ коротенькій, плотный мальчикъ, по рзкимъ и выразительнымъ чертамъ лица, онъ казался взрослымъ. Къ тому же, платье на немъ было съ большаго и такъ ему длинно и широко, что жилетъ доставалъ чуть не до самыхъ колнъ. Онъ теръ лицо свое, мокрое отъ дождя, грязными руками, такъ-что на лиц, какъ на грязной тетрадной обертк, образовались и круги, и штрихи, и кляксы.

— Стыдитесь, Майкъ! крикнула старуха.— Вмсто того, чтобы гд-нибудь у бассейна вымыться, какъ слдуетъ всякому доброму христіанину, вы врно всю дорогу заигрывали съ двчонками!

Изъ-подъ одяла раздался голосъ:

— Правда! правда! Я видла сама, какъ онъ съ ними заигрывалъ!

Майкъ слегка улыбнулся и сказалъ:

— Да какъ же мн отмыть грязь безъ теплой воды?

Но старуха съ негодованіемъ закричала на это:

— А разв нту горячей воды, что ли?

Съ одиннадцати часамъ собрались вс члены шайки, промокшіе до костей и страшно усталые. Какъ только старуха увидала Дока, она тотчасъ же сдлала на него нападеніе.

— Ну, а долгъ мой, мастеръ Дрекъ? Я знаю, что у васъ есть теперь деньги, такъ отсчитывайте!

— Что вы такъ на меня нападаете! сказалъ Докъ.— Вдь я вамъ говорю, что я ужь и не помню, когда зарабатывалъ шиллингъ!

— Не стыдно ли вамъ, Дрекъ! закричала старуха.— Да вы на прошлой недли заработали шесть шиллинговъ! Ну, говорите, разв это неправда?

— Что? шесть шиллинговъ? вскрикнулъ Докъ:— шесть шиллинговъ! Да вы бы меня и не узнали тогда, кабы у меня было шесть шиллинговъ, посмотрли бы вы, какъ бы повеселлъ! Я никогда и не слыхалъ о такой сумм. Правда, разъ мн случилось видть полкроны, но въ рукахъ у меня такой монеты никогда не бывало!

— А все потому, что вы лнивы, Дрекъ, ворчала старуха.— Когда вы стоите на перекрестк, вы не стараетесь, какъ бы больше заработать, а пропускаете прохожихъ, ни одному слова не скажете. Вотъ оно что!

Докъ, который, въ дйствительности, зарабатывалъ больше всхъ прочихъ изъ своей шайки, сдлалъ видъ, какъ-будто онъ вполн сознаетъ справедливость упрека, и сказалъ со вздохомъ:

— Я знаю, что я втрогонъ!

— Посмотроте-ка на Тедди Флейта, продолжала хозяйка: — онъ вдвое меньше васъ ростомъ, а акуратно приноситъ домой свои восьмнадцать пенсовъ. Я за васъ красню, Дрекъ, вы только землю даромъ бремените, не можете трехъ пенсовъ за ночлегъ заплатить!

Чтобы отдлаться отъ брани, Докъ пошелъ спать, а за нимъ вслдъ и другіе.

Спальня была пустая комната съ огромнымъ матрасомъ на полу.

Товарищи поговорили на сонъ грядущій, и Филь былъ очень доволенъ, что предметомъ разговора была все время ‘наука кувырканья колесомъ’.

— Я первый началъ кувыркаться колесомъ на перекрестк, сказалъ Докъ надменно:— а потомъ и другихъ научилъ. За то меня и произвели въ капитаны, что я лучше всхъ кувыркался колесомъ!

— Вотъ Тедди Флейтъ, тоже мастеръ кувыркаться колесомъ! вскричалъ Джимъ.— Какъ онъ пойдетъ кувыркаться въ запуски съ Докомъ, такъ просто любо смотрть! Какъ Тедди начнетъ валять, такъ Докъ отстанетъ отъ него на цлую милю!

Докъ сказалъ со смиреніемъ:

— Я самъ сказалъ Тедди: — будь королемъ, а я буду только капитаномъ! а все-таки я же научилъ его куваркаться! Я горжусь имъ и я готовъ отдать за него половину моего здоровья и силы!

— А разв нужно здоровье для того, чтобы кувыркаться? спросилъ Филь.

Майкъ, который тоже учился этому искусству, вмшался въ разговоръ:

— Еще бы! Вдь это очень вредно. Вся кровь вдругъ такъ и хлынетъ въ голову и все начнетъ передъ тобой кружиться. Да и какъ устаешь, бда! Попробуйте, такъ увидите!

Филь и безъ того уже ршилъ про себя, что непремнно попробуетъ.

IV.
На перекрестк.

Филиппъ Мертонъ метельщикъ — и самый ловкій метельщикъ.

Онъ ревностно обучался этому ремеслу и изучилъ его въ совершенств. Онъ пересталъ уже платить подать лихоимцу Джиму и не давалъ больше полпенсовъ въ займы капитану Дреку (конечно, безъ отдачи), у него уже теперь не было заботы платить налогъ, которымъ такъ своевольно обложилъ его ловкій и праздный монархъ, Тедди Флейтъ первый. Еслибы ему вздумалось, онъ могъ бы свергнуть съ престола этого государя-выскочку или разжаловать храбреца Дока изъ капитановъ, потому что Филю такъ ‘посчастливилось на перекрестк’, что вся шайка маленькихъ оборванцевъ завидовала его успху и относилась къ нему съ величайшимъ уваженіемъ. Стоило ему поднять метлу ‘на бунтъ’, династія Флейтъ, конечно, угасла бы мгновенно, какъ ночникъ отъ дуновенія втра.

Здсь, можетъ быть, кстати будетъ замтить, что и въ сред какихъ-нибудь жалкихъ маленькихъ метельщиковъ на столько же силенъ коммерческій принципъ преимущества богатства, на сколько и въ свт между важными англійскими джентльменами. Въ тотъ день, когда у Филя, за всми расходами, очистилось четыре шиллинга, его точно такъ же поздравляли его оборванные товарищи, какъ поздравляли мистера Стеарина фирмы Марджеринъ и комп., при появленіи его на бирж, посл того, когда онъ реализировалъ на повышеніи сала тридцать тысячъ чистаганомъ.

Въ кувырканіи колесомъ и катаньи кубаремъ Филь достигъ такой степени совершенства, что даже самъ Докъ былъ очарованъ его искусствомъ.

Растянувъ руки и ноги на подобіе открытыхъ ножницъ, Филь катился по мостовой такъ быстро, что его члены совершенно сливались и изображали одну сплошную вращающуюся массу. Случись тутъ, между прохожими, житель съ острова Мана, онъ бы, чего добраго, вообразилъ, что гербъ его родины сошелъ со щита и прогулялся въ Лондонъ, гд нужда заставила его продать свой остальной корпусъ и одться въ лохмотья. Даже король Флейтъ, этотъ всми признанный артистъ въ дл кувырканья колесомъ, и возведенный на тронъ единственно благодаря своимъ акробатическимъ штукамъ, не смлъ оспаривать у Филя его гимнастическаго превосходства, ихъ предполагаемое состязаніе въ ‘кувырканьи колесомъ на сверной сторон трафальгарскаго сквера’, задуманное дв недли тому назадъ, все откладывалось, и едва-ли ему суждено было когда-нибудь свершиться, потому что его королевское высочество слишкомъ сильно сомнвалось въ своемъ успх, а слдовательно и въ возможности выиграть три пенса пари.

Но Филь научился не только кувыркаться колесомъ и просить у прохожихъ, онъ научился еще такъ браниться, божиться и клясть, что ему покланялась вся необузданная шайка метельщиковъ. Никакой бородачъ или капралъ не могъ ругаться такъ энергично и такими крупными словами, какъ Филь. Въ минуты злобы, онъ разражался проклятіями, и осыпалъ своего противника громкими ругательствами, которыя были не что иное, какъ наборъ бранныхъ словъ безъ всякаго послдовательнаго значенія, такъ-какъ самъ Филь часто не зналъ ихъ настоящаго смысла и повторялъ ихъ безсознательно. Въ тихой дружеской бесд онъ разнообразилъ свою рчь божбой и восклицаніями и старался придать ей больше всу, употребляя сильныя прилагательныя, все это длалось только для того, чтобы заслужить одобреніе товарищей и вызвать въ нихъ смхъ. Когда ему приходилось вставлять въ разговоръ какое-нибудь особенно-сильное и еще неслыханное проклятіе, Майкъ, который вообще былъ записнымъ поклонникомъ Филя, говорилъ:

— Вотъ такъ красно сказано!

Когда приходилось какому-нибудь доброжелательному человку мимоходомъ слышать изъ устъ ребенка такія слова, онъ испытывалъ то же самое, какъ еслибы увидлъ труднаго малютку съ острымъ ножемъ въ ручонк. А если случалось, что энтузіастъ-прохожій вооружался смлостью и останавливалъ глупаго мальчика, усовщевая его, ему тутъ же приходилось убждаться, какъ безполезны вс его увщанія, потому что на него сыпались проклятія не только Филя, но и всхъ его пріятелей, они, какъ деревенскія дворняшки, лаяли на него до тхъ поръ, пока истощался весь запасъ ругательствъ.

Филь, кром того, усвоилъ еще себ привычку мелкаго воровства. Чтобы похвастать своей ловкостью и въ этомъ отношеніи, онъ кралъ капусту у зеленщиковъ и потомъ ее выбрасывалъ. Старикъ, который торговалъ бараньими ножками на снномъ рынк, боялся Филя гораздо больше, чмъ полисмена, потому что оборванецъ никогда не проходилъ мимо, не надлавъ какихъ-нибудь бдъ: то онъ выхватитъ ложку изъ горчичницы и сунетъ ее, полную горчицы, за шиворотъ продавцу, то такъ поддастъ подъ дно корзины, что вс запыленные състные припасы вспрыгнутъ изъ нея кверху, точно сушеный горохъ на барабан. Идетъ ли молочница, сгибаясь подъ тяжестью своей ноши, Филь и ее не пропуститъ благополучно: подниметъ крышки ея кувшиновъ и набросаетъ въ молоко камней, которые потомъ ударяются о стнки посуды и производятъ шумъ. Онъ чертитъ мломъ спины изящно-одтыхъ джентльменовъ, бросаетъ апельсинныя корки въ мшки дамскихъ салоповъ, и колитъ остріемъ палочки икры моднымъ пшеходцамъ. У мелкихъ продавцевъ, гд мальчики покупаютъ хлбъ и подливку, ничто не минуетъ ловкихъ рукъ Филя. Онъ пропускаетъ въ рукавъ кусокъ ветчины съ такою же быстротою и ловкостью, какъ какая-нибудь ворожея передергиваетъ карту, хоть хозяинъ лавки за нимъ наблюдаетъ, Филь все-таки съуметъ стащить что-нибудь такъ же искусно, какъ клоунъ въ пантомим, да и съ тмъ же результатомъ, потому что краденый лукъ, картофель и сельди потомъ разбрасываются по земл, равно какъ и вещи, стянутыя клоуномъ по сцен. Сколько разъ онъ до полусмерти пугалъ яблочную торговку, дремавшую на тротуар, страшнымъ крикомъ, прямо у нея надъ ухомъ: ‘Ги! Ги! ‘, такъ-что бдная женщина думала, что на нее летитъ карета, и пользуясь ея смущеніемъ, похищалъ у нея пирамиду яблоковъ, стоимостью въ пенни.

То невинное выраженіе во взгляд, которое придавало столько прелести лицу Филя и возбуждало такое сочувствіе въ прохожихъ, что они становились особенно щедрыми, теперь смнилось какимъ-то наглымъ, плутовскимъ выраженіемъ, но и оно обратилось ему въ выгоду, видъ продувнаго, остраго парня, тоже занималъ прохожихъ и, значитъ, доставлялъ ему хорошій доходъ. Филево лицо было такое подвижное, что онъ могъ въ одну минуту придавать ему двадцать различныхъ выраженій: то онъ казался измученнымъ и страждущимъ, то опять у него была готова улыбка, то вдругъ, когда онъ засматривалъ съ боку подъ шляпку какой-нибудь леди, взглядъ его принималъ какое-то лукавое заманчивое выраженіе. Вс обезьянничьиманеры и шутовскія штуки, въ которыхъ Филь изощрился, придавали особенный лоскъ его попрошайничеству, прохожіе, видя красиваго фокусника, не могли удержаться отъ смха и давали ему пенни.

Для Филя настало опасное время. Онъ уже отбросилъ дтскую застнчивость и у него остались только слабость и неблагоразуміе. Онъ уже преодоллъ ту робость, которая охраняла его безпомощность и удаляла его отъ зла. Теперь онъ дерзнулъ пуститься въ свтъ, вступить въ столкновеніе съ людьми, зная опасности, не лучше ребенка, который тянется ручонками къ ршетк львиной клтки. Какъ не окрпнувшему ребенку устоять противъ искушеній, которыя губятъ людей съ твердой волей и съ яснымъ сознаніемъ, что хорошо, что дурно!

Вся заботливость о его дтств, вс старанія подготовить его къ жизненной борьб рушились отъ одного мсяца тяжелаго опыта. Пошатнулся и труды нсколькихъ лтъ исчезли, и все доброе въ немъ быстро скатилось по наклону съ самой вершины въ грязный ровъ внизу.

Онъ былъ доволенъ своей новой жизнью, какъ праздникомъ, онъ смялся надъ тмъ временемъ, когда надъ нимъ были старшіе, было начальство. Онъ не только свыкся съ грхами своихъ настоящихъ товарищей, но, стараясь имъ подражать, онъ превзошелъ ихъ. Было въ мір одно существо, которое могло спасти Филя отъ несчастнаго будущаго. Еслибы сестрица Берти встртилась съ нимъ, еслибы онъ только услыхалъ ласковый голосъ, онъ бы радостно бросился ей на встрчу, какъ собака, которая перескочила бы вс преграды, услыхавъ зовъ хозяина, Филь искренно и серьзно любилъ сестрицу Берти: ея упреки терзали бы его какъ ударъ плети. Берти — его совсть. Она единственный человкъ, котораго онъ боялся встртить, стоя въ своихъ лохмотьяхъ на перекрестк. О ней онъ думалъ днемъ и ночью, она неразлучна была при немъ.

Когда онъ, лежа въ постели, съ закрытыми глазами, не знаетъ покоя ночью, это сестра Берти не даетъ ему спать, она стоитъ подл него и нашептываетъ ему на ухо воспоминанія о мирныхъ дняхъ прошлаго, и воскрешаетъ въ его памяти то, отъ чего на него нападаетъ невыразимая тоска.

Въ темнот ночной, когда Филь закрываетъ глаза и напряженно о комъ-нибудь думаетъ, онъ можетъ вызвать въ своемъ воображеніи то существо, на которомъ сосредоточены его мысли, онъ часто такъ вызывалъ образъ нжной, любящей женщины, кормилицы и няни Газльвудъ, и она является передъ нимъ такъ живо, какъ онъ, бывало, видлъ ее передъ собой, въ дйствительности. Тогда Филь едва дышетъ отъ страха, водитъ вокругъ себя рукою и старается отстранить отъ себя эту тнь. Онъ какъ-будто страшится, что этотъ призракъ начнетъ упрекать его, и онъ рыдаетъ, и проситъ прощенія у ‘дорогой мамы’ такъ серьзно и громко, что его товарищи просыпаются и, полагая, что онъ говоритъ во сн, будятъ его очень безцеремонно. Это раскаяніе, эти тревоги смягчаютъ Филя и предостерегаютъ его отъ окончательной гибели. Въ то самое время, какъ товарищи тшатся его проклятіями, или восхваляютъ его послднюю кражу, сестрица Берти точно кладетъ ему свою руку на сердце, или вдругъ какой-то легкій холодъ пробгаетъ у него по лбу, точно будто его коснулось дыханье ‘мамы’, онъ отвчаетъ на лесть и хвалы принужденнымъ смхомъ, который не вырывается изъ груди радостнымъ звукомъ, а какимъ-то безжизненнымъ стономъ.

Законы, которыми руководилась эта маленькая община метельщиковъ, были самаго незатйливаго свойства, такъ что, изучивши ихъ въ какихъ нибудь двадцать минутъ, Филь былъ на столько посвященъ въ юриспруденцію, что могъ начать свою профессію безъ малйшаго опасенія подвергнуться какой бы то ни было обид со стороны товарищей. И у нихъ были свои понятія о чести: всякій обманъ между собою воспрещался строжайшимъ образомъ, но за то, въ вид вознагражденія за такое лишеніе, полагалось смотрть на всхъ прочихъ членовъ человческой семьи, какъ на предметъ для грабежа, обмана и всевозможныхъ преслдованій. Единственная система наказанія, допускаемая этимъ ‘сводомъ законовъ’, напоминала быстротой исполненія знаменитый законъ Линча, хотя не было примра смертнаго случая, послдовавшаго посл такого рода наказанія, такъ-какъ обыкновенно допускалось, чтобъ обвиненный уходилъ, когда истязанія его достигали крайнихъ предловъ и ‘жизнь его была уже на волоск’.

Согласно указу, изданному во второй годъ царствованія его высочества короля Тедди Флейта, было введено: въ случа, если кто нибудь изъ шайки обманывалъ своего товарища, у него надъ головой, тогда-то и тамъ-то, безъ всякаго предварительнаго заявленія, ‘ломалась метла’, а также онъ могъ подвергаться, смотря по усмотрнію всхъ членовъ шайки, какому-нибудь другому тлесному оскорбленію: пинкамъ, побоямъ или потасовк за волоса.

Другимъ пунктомъ этого же указа постановлялось: во избжаніе постоянныхъ ссоръ во время рабочихъ часовъ на перекрестк и споровъ изъ-за того, кому, по справедливости, принадлежитъ полпенни, брошенный пшеходомъ, ввести систему ‘выкликанья’ прохожихъ. Такимъ образомъ, тому изъ мальчиковъ, кто первый заявитъ объ идущемъ, достается по всмъ правамъ монета, данная или брошенная этимъ прохожимъ, она поступаетъ въ полное его распоряженіе: онъ ее получаетъ, кладетъ въ карманъ и тратитъ на что ему вздумается.

Чтобы по возможности сдлать разговоры непонятными для своего архи-врага полисмена, метельщики создали свой особый воровской языкъ, что должно было облечь таинственностью ихъ поступки передъ всми, кром ихъ самихъ. Съ этой цлью они придумали для всхъ лицъ мужскаго пола крайне унизительное прозвище ‘головешка’, а для старухъ оскорбительный эпитетъ ‘кукла’, а для молоденькихъ женщинъ титулъ ‘милашка’. Если въ то время, когда они просили милостыню, вдали показывался полисменъ, идущій къ ихъ перекрестку, тотчасъ же кмъ-нибудь изъ шайки подавался сигналъ ‘на буксиръ!’ и вс спшили показать свои грязныя пятки блюстителю закона. Чтобы оградить себя отъ неожиданныхъ нападеній полицейскихъ чиновъ, которые находились по сосдству съ ихъ перекрестками, метельщики дали имъ разныя оскорбительныя клички, этими кличками каждый разъ заявлялось которымъ-нибудь изъ товарищей о приближеніи полицейскаго. Одного, напримръ, звали ‘Старый Кривоножка’, потому что у него была особенно оригинальная форма ногъ, другаго ‘Черный алмазъ’, потому что у него были необыкновенно блестящіе глаза, которые выдавались какъ пятна на блдномъ, бломъ лиц. Третій былъ извстенъ подъ названіемъ ‘Бычачья башка’, которымъ его наградили благодаря апоплектическому виду шеи. Кром того были господа: ‘Вишня’, ‘Длинноногая трясучка’, и другія, вс эти прозвища полицейскіе заслужили своей оскорбительной бдительностью и строгимъ надзоромъ за почтеннымъ ‘Обществомъ’.

Незадолго передъ вступленіемъ Филя въ это общество, была введена капитаномъ новая система штрафованія, это длалось такимъ образомъ: предположимъ, что мистеръ Майкъ хотлъ присвоить себ безчестнымъ образомъ пенни, брошенное прохожимъ, котораго ‘выкликнулъ’ мистеръ Джимъ, тогда у виновнаго Майка конфисковалась метла или, если имлась, шапка, и обыкновенно конфискованная вещь бросалась на ближайшую площадь, или въ бочку съ водой. Когда король Флейтъ толковалъ суть этого закона Филю, онъ, чтобы еще больше уяснить новичку значеніе постановленія, сказалъ:

— Я, меньше всхъ ростомъ въ нашей шайк, но все-таки, кабы такому великану, какъ Докъ, вздумалось такъ безчестно со мной поступить, я бы могъ конфисковать у него что нибудь и отнять полпенни, которое онъ незаконно сцапнулъ.

Такъ-какъ метельщики каждую ночь, часовъ до трехъ утра, были заняты на снномъ рынк, то они рдко появлялись на перекрестк раньше полудня.

— Я никогда не остаюсь на рынк всю ночь, говорилъ одинъ изъ шайки, мальчикъ лтъ одинадцати, когда Филь разспрашивалъ его подробно о ихъ образ жизни:— это такъ меня изнуряетъ, что я на другой день никуда не годенъ. Вотъ Докъ большой охотникъ полуночничать, а я не могу жить безъ сна, коли поздно лягу, такъ на другой день такой сонный, что едва метлу въ рукахъ держу.

Когда Филь свыкся съ своей новой жизнью, онъ проникнулся и всми ея особенностями, не хуже прочихъ товарищей. Если время было сухое и дороги пыльныя, онъ предпочиталъ кувыркаться колесомъ и кататься кубаремъ по проходу у церкви св. Мартина. Въ конц этого переулка, похожаго на базаръ, становятся трое шли четверо метельщиковъ и пристально смотрятъ, не идетъ ли кто нибудь. Наконецъ приближается старая леди съ ребенкомъ.

— ‘Кукла’ и ‘козленокъ’! вскрикиваютъ оба мальчика въ одно и то же время, и тотчасъ же, во избжаніе споровъ, такъ-какъ оба выкликнули вмст, одинъ изъ нихъ прибавляетъ: ‘Идете въ половину?’ Условіе принимается, и они оба начинаютъ вертться и увиваться, какъ два чертенка, около дамы и чада, а она, при вид ихъ грязнйшихъ ногъ, пятится отъ нихъ въ ужас.

— Дайте что нибудь, миледи, проситъ одинъ.

— Бдному маленькому Джеку, миссъ, поетъ другой.

— ‘Головешка’ и ‘милашка’!— кричитъ Филь, увидвъ щегольски-одтаго молодого человка, который шелъ съ разраженной дамой.

Но Филь не замтилъ ребенка съ полными руками игрушекъ, который шелъ рядомъ съ леди, и дальнозоркій Джимъ кричитъ:— и ‘козленокъ’, и такимъ образомъ право ‘выкликавшаго’ остается за нимъ, такъ-какъ король Флейтъ очень разумно постановилъ, чтобы въ такихъ случаяхъ преимущество всегда отдавалось наиболе точному.

Нжный разговоръ молодой парочки прерывается вертлявымъ Джимомъ, который начинаетъ кататься кубаремъ и катится какъ боченокъ, въ то же время приговаривая умоляющимъ голосомъ:

— Не откажите дать бдному Джеку шесть пенни!

Филь, постоянно упражняясь въ гимнастик, дома на постели дошелъ до такого совершенства, что катаясь кубаремъ могъ сдлать до тридцати оборотовъ къ ряду, безъ отдыха. Этотъ талантъ давалъ ему постоянный доходъ не только съ прохожихъ, но и съ товарищей: если случалось выкликать прохожихъ такому мальчику, который былъ не мастеръ кувыркаться, онъ просилъ Филя прокувыркаться за него и за это отдавалъ ему половину заработка.

Джентльменовъ-наздниковъ или охотниковъ до скачекъ тоже всегда передавали Филю, и онъ изощрялся передъ ними въ своихъ акробатическихъ штукахъ. Какъ только появлялся джентльменъ въ панталонахъ въ обтяжку и въ шляп съ плоскими полями (костюмъ, свойственный охотникамъ до призовыхъ скачекъ), мальчики знали, что никто не выманитъ у него столько полпенсовъ, какъ мистеръ Филь, и потому появлялся на сцен именно онъ. Перекувырнувшись разъ десять, онъ останавливается, чтобъ посмотрть, смется ли джентльменъ, котораго онъ увеселяетъ, и при этомъ, самой легкой улыбки достаточно для того, чтобъ Филь опять катился, какъ шляпа отъ втра. Иногда джентльмены съ нимъ шутили, общали ему ‘больше пинковъ, чмъ полупенсовъ’, и затмъ давали ему такой сильной пинокъ ногою, что Филь летлъ въ сторону какъ мячикъ.

Во время обда, для котораго у нихъ не было назначеннаго часа, мальчики бесдовали о подвигахъ настоящаго дня. Если заработки были ничтожны, разговоръ обыкновенно принималъ меланхолическое направленіе.

— Какъ они измучились этимъ кувырканьемъ! говорилъ съ грустью король, сидя на ступеньк и пережевывая хлбъ съ подливкой.— Невеселая жизнь! есть о чемъ погоревать,— продолжалъ онъ, а у самаго полонъ ротъ хлба и щеки отдувались, точно будто онъ собирался играть на рожк.

Другой мальчикъ изъ общества метельщиковъ, извстный подъ прозвищемъ ‘Мартышка-Заика’, пробормоталъ:

— А кубаремъ кататься и вовсе плохая пожива: перевернешься разъ пять, говорятъ тебя: ‘О, это всякій уметъ!’ и не даютъ ничего!

— Да, милый! вздохнулъ Докъ:— деньги стали рдки, теперь нажить полпенни такъ же трудно, какъ зубъ выдернуть! Противъ прежняго, у людей теперь чувства словно замерзли!

— А! вмшался Джимъ: — намъ нелегко достается то, что мы зарабатываемъ! да еще полиція какъ на насъ смотритъ!

Филь тоже нылъ вмст съ другими.

Если, напротивъ, дневные заработки соовтствуютъ ихъ ожиданіямъ, метельщики смются и шумятъ за своимъ обдомъ въ два пенса нисколько не хуже какихъ-нибудь джентльменовъ за роскошнымъ столомъ въ модномъ ресторан.

— А вы видли, какъ я приставалъ къ этому молодцу въ охотничьемъ камзол? хвастаетъ при такихъ обстоятельствахъ Джимъ.— Онъ говоритъ: ‘у меня нтъ мди’, а я говорю: ‘я и серебромъ буду доволенъ’.— Онъ засмялся, потрепалъ меня по щек и далъ мн четыре пенса.

Докъ тоже въ отличномъ расположеніи духа и, противъ всякаго обыкновенія, сознается, что и ‘ему сегодня повезло’. Разсказывая, въ свою очередь, объ одномъ изъ подвиговъ, онъ говоритъ:

— Она дала мн три пенса — и при этомъ сладкая улыбка появляется на его нахмуренномъ лиц — и деньги были завернуты въ бумажк, точно локонъ у молодой двушки въ воскресный день по утру.

За тмъ король Флейтъ заявляетъ радостно:

— А я атаковалъ молодого человка, который ухаживалъ за какой-то двушкой, и онъ отвалилъ мн полную горсть мди, чтобы показать ей, что у него нжное сердце.

— Мн, говоритъ Филь: — больше всего досталось отъ одной женщины, которая шла съ ребенкомъ. Я. не отставалъ отъ нихъ и шелъ какъ можно ближе къ ребенку, да все приговаривалъ: ‘Дайте хоть бездлицу, миледи, насъ еще пятеро дома и вс очень больны оспой’. А она мн все твердитъ: ‘Отойди! отойди!’ И ребенка все отъ меня къ себ тащитъ, а я все пристаю. Она мн дала шесть пенсовъ.

Когда было грязно и Филю приходилось много мести, карманъ его быстро наполнялся полупенсами. Какъ-то, посл того, какъ всю ночь лилъ дождь, и на улицахъ было такъ же грязно, какъ около свинаго хлва, ему посчастливилось заработать въ одно утро крону, все мдной монетой. Какъ только у него набирался шиллингъ, онъ тотчасъ же несъ его къ знакомой мелочной торговк и отдавалъ ей, какъ въ банкъ, на сохраненіе. Эта благоразумная мра была вызвана опасеніемъ какъ нибудь попасть въ руки полиціи за прошеніе милостыни, всмъ метельщикамъ было очень хорошо извстно, что если кого нибудь изъ нихъ возьмутъ въ тюрьму и найдутъ у арестованнаго деньги, то его не только строго накажетъ магистратъ за прошеніе милостыни безъ крайней нужды, но, что всего хуже, отниметъ у него его маленькое состояніе, разыщетъ его везд, гд бы оно ни скрывалось: въ лохмотьяхъ ли платья, въ карманахъ ли, въ завязанномъ ли узелк на бль. А ничто не казалось мальчикамъ такою обидою, какъ возможность, чтобы кто нибудь другой истратилъ ихъ трудовые пенсы.

Когда капитанъ Докъ какъ-то объяснилъ Филю это страшное обстоятельство, онъ не могъ удержаться отъ вопроса:

— А кому же достаются эти деньги, которыя они у насъ отнимаютъ?

Мастеръ Дрекъ, который имлъ самое жалкое понятіе о правот дйствій полицейскаго управленія, отвчалъ подмигивая:

— Да, вотъ въ этомъ-то и вся штука! Магистратъ увряетъ, что эти деньги идутъ въ казну, но я думаю, что казн пришлось бы очень плохо, кабы вс доходы ея поступали черезъ магистратъ!

Во избжаніе ссоръ, метельщики раздлили между собою перекрестки, и Филь былъ дольщикомъ на трехъ. По утрамъ передъ тмъ, какъ они отправлялись на работу, у нихъ шли толки объ этихъ перекресткахъ, точно у какихъ нибудь джентльменовъ о владніяхъ.

— Я думаю отправиться на Шерингскій перекрестокъ, говорилъ Джимъ: — давно ужь тамъ не былъ, а это самое выгодное мсто.

— А за сколько уступите свой перекрестокъ? спрашивалъ спекуляторъ Докъ.

— Около Аркадъ лучше всего, замчалъ Филь: — тамъ можно заработать больше, чмъ на всякой другой улиц въ Лондон.

Былъ еще перекрестокъ около Весенняго Сада, гд Филь тоже былъ дольщикомъ, но онъ уступалъ его одной маленькой двочк, съ тмъ чтобы она каждый вечеръ отдавала ему часть заработка. Это мсто было извстно у метельщиковъ подъ именемъ: ‘Състной улицы’, и они только потому и дорожили этимъ перекресткомъ, что имъ тамъ доставалось кое-что състное, метельщики были тутъ на посылкахъ у сосднихъ домовъ, за что и получали отъ слугъ остатки со стола ихъ господъ. Тедди Флейтъ часто жаловался, какой ничтожный доходъ на этомъ перекрестк.

— Шести пенсовъ въ недлю не придется на каждаго, сокрушался онъ: — тамъ у всхъ джентльменовъ кареты, пшеходовъ вовсе почти нтъ!

Случалось, что мальчикамъ давались объдки, собранные наканун съ тарелокъ посл званаго обда, и тогда имъ удавалось пробовать ‘вс рдкости и диковинки’. Въ такихъ случаяхъ они пировали на каменныхъ ступеняхъ, которыя ведутъ къ Сентъ-джемскому парку. Какъ только шапка, замняющая блюдо, опоражнивались отъ състныхъ припасовъ, и они вс были на виду, начинался тотчасъ же длежъ поровну всхъ тонкостей, конечно не безъ спора.

Докъ, какъ увидитъ кусокъ ‘маіонеза изъ дичи’, сейчасъ же начинаетъ упрашивать, чтобъ непремнно ему достался ‘цыпленокъ съ взбитымъ мыломъ’. Желе называлось ‘клейстеромъ’, а фрикандо изъ телятины поиросто ‘свининой’. Не обходилось дло также безъ торговъ: ‘Дайте намъ обрзки мяса’, а мы вамъ дадимъ ‘рыбьи головы’, или ‘я вамъ дамъ вотъ этотъ большой кусокъ жиру, а вы мн дайте холодную морковь’. Когда наступалъ вечеръ, мальчики отправлялись съ перекрестковъ на снной рынокъ, который они считали самымъ удобнымъ мстомъ, для охоты за ‘мдюками’, они находили свою ночную работу такою выгодною, что когда выдавались дни, въ которые ничего не заработавъ на перекресткахъ, они все-таки не унывали, если только ночь была ясная, они наврное знали, что на снномъ рынк будетъ толпа народа и такое же множество пенсовъ, какъ пуговицъ.

Да и полицейскихъ мальчики не боялись ночью, при свт газа имъ было гораздо удобне выкидывать вс свои штуки. Ночная темнота и ихъ грязная одежда, благодаря которой они совершенно стушевывались въ толп, застраховывали ихъ отъ преслдованій полиціи, всякій полисменъ сознавалъ, что погоня за ними была бы совершенно безполезна. Проворные маленькіе плуты ускользали такъ же легко отъ полновсныхъ блюстителей порядка, какъ воробьи отъ собаки. А еслибы и вздумали за ними гнаться, то у босоногихъ ребятъ было гд скрыться. Они бы бросились бжать черезъ дорогу и шныряли бы, здраво и невредимо, между безчисленнымъ множествомъ каретъ, снующихъ взадъ и впередъ съ такой быстротой, что ршись полисменъ бжать по слдамъ ночныхъ шалуновъ, то его бы наврно смяли подъ колесами.

Разъ метельщики достигали каменной ограды вокругъ Трафальгарскаго сквера, они перемахивали черезъ крутую стну и были въ полнйшей безопасности. Они имли даже обыкновеніе очень любезно переговариваться черезъ ограду съ полицейскимъ, который, не ршаясь отправиться за ними слдомъ, стоялъ облокотясь на брустверъ и говорилъ имъ рчь, преисполненную угрозъ. Мальчики были твердо убждены, что не родился еще тотъ полисменъ, который рискнулъ бы перепрыгнуть чрезъ эту высокую стну. Они съ восторгомъ разсказывали о побд, одержанной ими надъ ‘краснымъ львомъ’, какъ назывались чиновники общества ‘Нищенство’. Отважный, но слишкомъ ‘красный левъ’, стараясь перескочить черезъ ограду, причинилъ такой серьзный вредъ своимъ штанамъ, что они превратились въ лоскутья, съ того дня полисменъ, напуганный такимъ примромъ, не ршался повторить дорого-стоющую попытку.

ГЛАВА ПЯТАЯ.
Ночь въ город.

Когда весь Лондонъ покоится, когда жалузи въ спальняхъ спущены и вс подъзды на замкахъ и цпяхъ — когда свтъ виднъ только разв въ окнахъ больницъ, единственныхъ мстахъ, гд въ это время ночи не спятъ — тогда Снной Рынокъ въ полномъ блеск, веселъ и оживленъ какъ бальныя залы, щегольская толпа по широкимъ тротуаромъ тснится точно на иллюминаціи. Сначала, только изъ оконъ магазиновъ виднъ яркій свтъ газа, а потомъ весь рынокъ сіяетъ огнями какъ театральная сцена.

Развращенные праздные люди стекаются въ это увеселительное мсто, привлеченные, какъ ночныя бабочки, ослпительнымъ блескомъ, который рано или поздно долженъ непремнно разорить ихъ. Женщины прізжаютъ на пиръ и гулянье въ шелку и атлас, мужчины — съ полными карманами, чтобы платить за гулянье, пиръ и попойку. Вс кареты, которыя съ шумомъ катятся по Реджентъ-стриту, останавливаются на углу Сннаго Рынка. Мужчины, которые вдоволь пили за обдомъ, являются сюда закончить свои день и опять пьютъ, безъ всякой охоты, и пьютъ такіе ликеры, которые, нсколько часовъ тому назадъ, вызвали бы въ нихъ разв только отвращеніе, юноши, еще пресыщенные недавнимъ обдомъ, входятъ, по принятому обыкновенію, въ ресторанъ и, несмотря на полное отсутствіе апетита, все-таки ужинаюъ, т самыя явства, отъ которыхъ они бы отказались дома, здсь кажутся имъ вкусне, потому что приправляются развратными сценами, которыми они будутъ хвастаться на другой день. Офицеры усачи изъ гарнизона дутъ за нсколько миль въ городъ исключительно только для того, чтобы провести ночь на Снномъ Рынк. Бородачи иностранцы, знавшіе давно по наслышк объ этихъ ночныхъ пиршествахъ, бродятъ тутъ взадъ и впередъ по улицамъ, курятъ папиросы и громогласно разсуждаютъ о порочности Англіи, указывая на Снной Рынокъ, какъ на пунктъ крайняго разврата, а сами въ то же время про себя ршаютъ, что они будутъ непремнно являться сюда каждую ночь, пока останутся въ Лондон. Здсь есть и мужья, которые, возвратясь домой, будутъ уврять жонъ, что ихъ такъ поздно задержали дла, и изнуреніе, причиненное неумренностью, объяснятъ слдствіемъ усиленныхъ занятій, и братья скитаются тутъ, ни мало не заботясь о позднемъ час, хотя ихъ дома ждутъ сестры, чтобы чуть слышно отворить имъ дверь и впустить ихъ тайкомъ отъ строгаго отца, который спитъ наверху.

Улица запружена группами мужчинъ и женщинъ, со всхъ сторонъ раздаются смхъ и площадныя шутки и остроты, въ каждомъ уголк своя компанія сплетниковъ, которые, наговорившись вдоволь, отправляются въ ближайшую устричную лавку или въ трактиръ.

Этотъ Снной Рынокъ можно назвать республикой порока, здсь каждый на своемъ мст, каждому тутъ одинаковый почетъ, потому что каждый знаетъ о другомъ, зачмъ онъ сюда явился, добродтели здсь нтъ мста, здсь не признается ни званій, ни положеній въ свт, а царствуетъ полная равноправность. У трактировъ толпятся ‘лондонскіе джентльмены’, бесдующіе съ ‘горничными’, которыхъ модные магазины такъ искусно превращаютъ въ леди. ‘Наслдникъ какого нибудь титула’ раскланивается съ хорошенькой ‘плебейкой’, которая выдаетъ себя неправильностью рчи съ примсью божьбы. Дверь трактира отворяется настежь, чтобы впустить молодаго человка, онъ, ‘надежда семьи’, ведетъ съ собой женщину въ полинявшей шляпк и подходитъ къ прилавку, гд вмст съ ней преисправно тянетъ водку. У стола ужинаетъ краснощокій юноша провинціалъ и награждаетъ самымъ утонченнымъ вниманіемъ свою сосдку, нарумяненную женщину. Она хохочетъ во все горло, размахиваетъ руками и встряхиваетъ головой, а передъ ней въ стакан пнится шампанское. Все, что при дневномъ свт могло бы возбудить отвращеніе, кажется очаровательнымъ при свт газа, и юноша съ восторгомъ глядитъ на свою ночную подругу, которую, случись встртить завтра, онъ бы и не узналъ, и не кивнулъ бы ей даже головой.

Вс улицы по близости Сннаго Рынка носятъ боле или мене характеръ разврата. Въ нкоторыхъ есть таинственные, кругомъ запертые дома, куда, въ заднія комнаты, никто не допускается, кром избранныхъ, и этихъ избранныхъ угощаютъ тамъ такимъ виномъ, какого они ни за что не стали бы пить въ боле трезвомъ состояніи, даже еслибъ ихъ мучила невыносимая жажда. На мягкихъ диванахъ сидятъ тутъ женщины разукрашенныя, какъ окна магазиновъ, и готовыя соблазнять ‘избранныхъ’ простяковъ, на этихъ женщинахъ и бархатъ, и блестящій атласъ, и дорогія кружева съ самыми затйливыми рисунками, напоминающими готическую рзную работу. Но какъ мало сохраняется женскаго, кром платья, въ этихъ несчастныхъ существахъ! Он смле и рзче мужчинъ, которые пришли сюда ухаживать за ними, он отвчаютъ на нжныя рчи какими-то грубыми извощичьими остротами, и въ минуты веселья, у нихъ между смхомъ и шутками вырываются проклятія.

И это называется: ‘узнать’ жизнь! да можетъ быть это и врно, но это такая же жизнь, какъ въ капл стоячей вод — жизнь канавъ или сточной трубы.

Говорятъ, что злой человкъ не знаетъ покоя даже и ночью, точно такъ же не знаетъ его и Снной Рынокъ, онъ лондонская сова, которая просыпается въ сумеркахъ, свжая и веселая къ ночи, и кричитъ безъ устали, пока не настанетъ опять утро.

У всхъ здшнихъ жителей и торговцевъ блдныя лица отъ недостатка солнечнаго свта, вс они днемъ кажутся истасканными, какъ маскарадное платье, а ночью, воодушевляясь какъ-то лихорадочно, они принимаютъ обманчивый здоровый видъ. Все утро они спятъ съ закрытыми ставнями и спущенными занавсками, ни живительная струя теплаго воздуха, ни солнечный лучъ никогда не касаются ихъ болзненной, вялой кожи. Они ищутъ здоровья въ докторскомъ знаніи, а веселья въ вин, и когда имъ удается въ нсколько лтъ накопить порядочную сумму денегъ, къ чему они такъ стремились,— они обыкновенно не въ силахъ уже наслаждаться своимъ благосостояніемъ, больные, высохшіе, да изнеможенные, они завидуютъ голоду нищаго и сил пахаря.

Каждый изъ нищенской шайки маленькихъ метельщиковъ былъ такъ же хорошо знакомъ съ Сннымъ Рынкомъ, какъ почтальонъ того участка, имъ были такъ подробно извстны вс лавки и имена ихъ владльцевъ, какъ будто они ихъ вызубрили по подробнйшему адресъ-календарю Лондона. Мальчики также очень внимательно изучили Ватерлоскую площадь, и даже заручились знакомствомъ съ нсколькими джентльменами, которые имли обыкновеніе прогуливаться тамъ съ сигарой. Великолпная мостовая и боле или мене уединенный характеръ этой мстности давали мальчикамъ возможность кататься здсь кубаремъ и кувыркаться колесомъ при всякомъ удобномъ случа, между тмъ какъ на многолюдномъ Снномъ Рынк имъ положительно были воспрещены такого рода гимнастическія упражненія. Понятно, что вс постители Сннаго Рынка одобряли это запрещеніе: кто нибудь изъ юныхъ штукарей, кувыркаясь колесомъ, могъ захать гуляющему въ лицо своей холодной грязной ногой, или, катясь кубаремъ, могъ сшибить любого встрчнаго съ ногъ.

— Раньше девяти нечего и выходить на Снной Рынокъ, говорилъ Докъ.— Тогда знатная молодежь только еще детъ въ оперу, и вс они такіе чистые, накрахмаленные, такъ важно себя держатъ, что ихъ нечего и соваться смшить. А вотъ попозже, когда ужь они помнутъ свои жилеты, тутъ они ничего, глядятъ и на нашего брата.

Если разсматривать Снной Рынокъ какъ улицу, то можно сказать, что у него два характера: нравственный и безнравственный,— по одной сторон дороги вс магазины носятъ отпечатокъ добродтели и добропорядочности, здсь торгуютъ только днемъ, въ сумерки уже закрываютъ ставни, какъ будто желая ничего не видть и пользоваться покоемъ. Изъ этихъ двухъ сторонъ наша юная шайка конечно выбирала безнравственную для своихъ ночныхъ подвиговъ. Прогулки передъ закрытыми окнами какихъ нибудь сундучниковъ, аптекарей и продавцевъ гравюръ, понятно, не могли приходиться имъ по вкусу. Они любили свтъ газа, какъ кошка любитъ теплоту огня, и потому избирали для поля своей дятельности самыя оживленныя и ярко освщенныя мста: они вертлись около лавокъ съ устрицами, около ресторановъ и трактировъ.

Пока еще не наступала пора вечерней суеты на Снномъ Рынк, они шатались по Эйндипльской улиц, наблюдая за толпой, стекающейся къ ‘Казино’, и изыскивая случай заработать пенни, другой: съ этой цлью они отворяли дверцы каретъ и покрывали своими лохмотьями грязныя колеса, чтобы ими предохранить одежду садящихся въ экипажи или выходящихъ изъ нихъ.

Мальчики обыкновенно стояли, глядли на красные и синіе фонари, которыми освщались входы ресторановъ, и выжидали каретъ, а какъ только въ конц улицы какая-нибудь появлялась, то они вс разомъ такъ набрасывались на нее, какъ будто хотли не помочь сдокамъ изъ нея выйти, не загрязнивъ платья, а ограбить ихъ.

Чтобы разнообразить монотонное занятіе отворянія дверецъ, юноши иногда забавлялись тмъ, что заглядывали въ ‘Caf de la Regnce’, черезъ красныя шелковыя занавски оконъ, корча при этомъ разныя рожи постителямъ, къ величайшему ужасу леди съ завитками на щекахъ, которая сидла въ полномъ парад за конторкой. Изобртая всевозможныя средства для облеченія въ законную форму своего попрошайства, мальчики носили при себ лоскутки бумаги, чтобы зажигать джентльменамъ потухшія сигары, какъ только являлась въ этомъ кому-нибудь надобность, лоскутокъ бумаги немедленно зажигался у перваго фонаря какой-нибудь кофейной, и такъ настоятельно совался въ лицо курящему, что можно было скоре подумать, что цль прислуживающихъ была опалить джентльмена, какъ цыпленка, а никакъ не оказать ему услугу.

Чтобы не быть другъ другу помхой въ прошеніи подаяній, шайка обыкновенно раздлялась на нсколько партій: одни становились въ той сторон Пиккадили, гд множество гостиницъ, ресторановъ, залъ для пари, и исключительно посвящали себя ‘отворянію дверей’, другіе направлялись къ Оперной Колонад, гд старались очаровывать французскихъ джентльменовъ своими гимнастическими упражненіями, наконецъ, остальные члены шайки пробавлялись обыкновенно такимъ образомъ: они или принимались мести самымъ энергичнымъ образомъ мостовую прямо подъ носомъ у какого-нибудь щегольски-одтаго джентльмена, или бросались чистить кому-нибудь запыленные сапоги, или, наконецъ, старательно отчищали брызги грязи на панталонахъ господина, стоящаго подл нихъ. Вообще, они изобртали себ разнаго рода обязанности, вс боле или мене полезнаго свойства, но въ сущности вс лица, которыхъ они преслдовали своими услугами, были бы гораздо довольне, еслибы ихъ оставили въ поко.

Кром того, мальчики придумали для каждаго случая подходящую манеру просить милостыню. Докъ, напримръ, стоя у какого-нибудь трактира, имлъ обыкновеніе просить на ‘полпинты пива за здоровье того, къ кому онъ обращался’. Майкъ, если ему случалось стоять у окна булочной и глядть на апетитные сладкіе пирожки, которые его сильно соблазняли, просилъ прохожихъ дать пенни ‘бдному сирот на хлбъ’, намекая при этомъ, что иначе сирота сейчасъ же умретъ съ голоду. Король Тедди Флейтъ, съ свойственной ему изобртательностью, вздумалъ становиться у магазиновъ нюхательнаго табаку и трогать сердца постителей просьбой такого рода: ‘подайте фартингъ на щепотку табаку бдному мальчику, который давно безъ работы’.

Любимымъ мстомъ для rendez-vous этихъ оборвышей была рыбная лавка въ Ковентри-Стрит, гд, на балкон перваго этажа, висли фонари цилиндрической формы. Оборвыши стояли подъ окнами и съ улицы съ наслажденіемъ наблюдали за цлыми рядами мужчинъ въ передникахъ, которые проводили вс вечера своей жизни вскрывая устрицы. Чтобъ обратить на себя вниманіе, король Флейтъ имлъ обыкновеніе просить у постителей, глотающихъ устрицъ, ‘пожертвовать ему одну’, требованіе это оставалось большею частью безъ отвта. Король Флейтъ и его подданные имли обыкновеніе критиковать пирующихъ и ихъ манеру сть, иногда они даже длали такія грубыя замчанія, которыя сильно раздражали постителей.

— Онъ ихъ совсмъ безъ уксусу стъ, замчалъ Майкъ.

А за тмъ вскрикивалъ Филь:

— Посмотрите вы на этого господина! онъ ихъ точно супъ глотаетъ!

А если кому нибудь изъ пирующихъ случалось уронить скользкую устрицу, вс мальчики, глядя, какъ лакомый кусочекъ скользитъ по опилкамъ на полу и вываливается въ нихъ, точно въ хлбныхъ крошкахъ, разомъ кричали:

— Сэръ! вы одну уронили! отдайте ее намъ!

Филь до страсти любилъ глядть на рыбныя лавки, гд окна были украшены свжими зелеными салатами и ярко-красными гомарами, и походили на гряды гераніума. Онъ съ наслажденіемъ касался сушеной вахни, которая была съ виду не мягче невыдланной кожи, и очень желалъ знать, зачмъ гомарамъ всегда перевязываютъ веревкой концы клешней, такъ что можно думать, что они съ изъяномъ и подверглись такой же домашней починк, какъ сломаная ножка у стола. Онъ также былъ большой охотникъ до рчныхъ раковъ кирпичнаго цвта, съ спинами, напоминающими терки для мушкатнаго орха, и съ выдающимися щупальцами, похожими на хлыстики для верховой зды, эти ‘меньшіе братья гомара’ возбуждали въ немъ такое сильное любопытство, что только присутствующія въ лавк лица мшали ему стащить рака съ окна, ради удовольствія развернуть его упругій хвостъ, который всегда подобранъ, какъ у испуганной собаки.

Около одинадцати часовъ Снной Рынокъ въ полномъ разгар, и если взглянуть на него издали, то вамъ покажется, что каждый домъ тамъ украшенъ фонарями, какъ балаганы на ярмарк. Даже весь рядъ экипажей, которые тянутся на безконечное пространство, снабженъ фонарями, похожими на яркія огненныя пятна. Здсь такъ шумно, что, казалось бы, этотъ шумъ долженъ разбудить весь Лондонъ, кром общаго говора и крика, здсь раздаются звуки органовъ на улиц и серенады уличныхъ артистовъ у трактировъ, при чемъ музыкантъ, играющій на рожк, обыкновенно такъ напрягается, что физіономія его съ отдутыми щеками сильно напоминаетъ морду откормленной свиньи. Мальчики, одтые савоярами, бродятъ по улицамъ, наигрывая на волынк любимые потрясающіе шотландскіе напвы, звуки ихъ инструментовъ походятъ на свистки локомотивовъ и заглушаютъ голоса дтей, кричащихъ ‘My Mary Ann’ и ‘Bobbing Around’.

Во французскихъ ресторанахъ готовятся ужины, повара въ блыхъ курткахъ и колпакахъ, плоскихъ какъ тарелка, переставляютъ мдныя кострюли съ соусами или мшаютъ какую-то смсь, похожую съ перваго взгляда на припарку изъ льнянаго смени. Трактиры такъ полны народу, что многіе изъ желающихъ войдти уходятъ, заглянувъ только въ дверь, потому что къ прилавку нтъ и доступа: въ нсколько рядовъ стоятъ передъ нимъ постители и громко заявляютъ свои требованія двушк, которая цдитъ пиво за прилавкомъ такъ же энергично, какъ матросъ выкачиваетъ воду на погибающемъ корабл.

Извощики слзли съ козелъ, чтобъ присоединиться тоже къ толп, и тснятся группами около биржевыхъ колодъ, они, или шутятъ съ знакомыми прохожими, или очень наивно пускаются тутъ же въ кулачный бой, награждая другъ друга такими ударами и толчками, отъ какихъ любой быкъ потерялъ бы равновсіе. Здсь вс,— начиная отъ торговца цвтами, который носитъ въ каждой рук столько же букетовъ, сколько половой тарелокъ, и кончая двочкой, просящей милостыни для матери, которая стоитъ за угломъ,— смотрятъ на эти ночныя сборища, безвозвратно поглощающія огромныя суммы, какъ на охоту за деньгами, гд больше всего достается на долю того, который смле толкается и дерется.

Главной характеристикой этого мста служатъ помщенія, устроенныя для ужиновъ вообще и для уничтоженія устрицъ въ особенности. Котлеты, нарзанные куски мяса и цлыя блюда почекъ коричневаго цвта соблазняютъ голодныхъ истратить полъ-кроны и больше — на ужинъ. Все искусство употреблено въ дло, чтобы какъ можно заманчиве выставить на окнахъ рыбу, раки разложены полукругами: они лежатъ на спин и между клешней у нихъ лимонъ, который они, какъ будто, готовы бросить въ воздухъ la Risley. Вы можете увидть цлыя пирамиды, устроенныя изъ раковъ, или мраморные бассейны для устрицъ, которыя нагромождены одна на другой точно наборъ для сбруи, или вскрытыя раковины, разложенныя на блюдахъ и блестящія при газовомъ свт, какъ хвостъ павлина. Ближе къ ‘Опер’ вы встртите очень часто, что оперные билеты выставлены вмст съ разными рыбами, рядомъ съ семгой лежатъ билеты въ партеръ или бинокли обложены гомарами, какъ бордюромъ.

Есть и таинственныя комнаты для ужиновъ, какъ напр. въ ‘Blue Posts’ или въ ‘Caf de Paris’, тамъ ужь не прибгаютъ ни къ какимъ приманкамъ для постителей: экипажи съ зажженными фонарями безпрестанно туда подъзжаютъ и какія-то тни такъ быстро проскользаютъ изъ экипажей въ ‘кафе’, что слышенъ только шорахъ платья, а лицъ разсмотрть невозможно. ‘Дивановъ’ тоже изобиліе: есть и ‘Оттоманъ’, и ‘Турецкій’, и ‘Алжирскій’, и вс они соперничаютъ между собою въ торговл, но ‘Турецкій’, кажется, одержалъ верхъ надъ другими. У него въ окн выставлена картина съ изображеніемъ очень добродушной леди гарема, лежащей во весь ростъ на диван, есть у него также литографіи французскихъ войскъ, выигрывающихъ сраженія подъ Альмой и Инкерманомъ, и кром того есть много кисетовъ съ блестками, янтарныхъ мундштуковъ и такихъ длинныхъ трубокъ, какъ удилище. Иногда Парижскій Турокъ, который наживается этимъ заведеніемъ, выставляетъ на время и самого себя въ богатомъ восточномъ костюм у дверей своего дивана, и расправляетъ себ усы, чтобы показать, сколько у него на пальцахъ перстней съ дорогими каменьями, которые ярко играютъ при свт газа, а потомъ опять отправляется собирать по шести пенсовъ за кофе.

Когда лондонскій сезонъ въ разгар и опера въ ходу, тогда Снной Рынокъ положительно запруженъ каретами, которыя спшатъ въ одинадцать часовъ за своими блыми, голубыми или розовыми леди, проболтавшими и проковетничавшими въ опер цлый вечеръ и совершенно равнодушными къ тому, обвнчается ли наконецъ Розина съ своимъ возлюбленнымъ теноромъ, или нтъ. Къ этому времени стекаются отисюда кареты, кэбы, кабріолеты, лакеи проводятъ свободное время по трактирамъ, въ ожиданіи окончанія оперы. Кучеръ въ шелковыхъ чулкахъ кейфуетъ на своихъ козлахъ въ чехл, точно на кушетк, и важно переговаривается съ кучеромъ простаго кэба, снизойдя къ его клтчатымъ панталонамъ. Затмъ толпа лакеевъ мало-по-малу собирается къ колонад: одни становятся у главнаго входа, гд лстница устлана краснымъ драгетомъ, другіе толпятся у дверей, ведущихъ на сцену, въ надежд хоть мелькомъ увидать какую нибудь плнительную примадонну.

Наконецъ появляются изъ партера щеголеватые джентльмены и напваютъ финальный мотивъ, укладывая свои бинокли въ футляры. Лакеи, узнавъ объ окончаніи оперы, начинаютъ суетиться. Нсколько минутъ спустя, громкія имена выкликаются сиплыми голосами, и кареты милордовъ и миледи подъзжаютъ безпрестанно къ театральному подъзду, и иногда съ такой быстротой, что, кажется, экипажъ вотъ-вотъ ударится о колоны и разлетится въ дребезги. Изъ уличныхъ звакъ образуется цлый заборъ у театра, они глазютъ на разъзжающуюся публику. Прекрасно причесанныя леди быстро проскальзываютъ въ кареты, слегка поднимая платья. Старики-джентльмены медленно спускаются по лстниц, опираясь на руку лакея. Вотъ наконецъ подъзжаетъ и огромная наемная карета, худая кляча сгибается въ три погибели подъ тяжестью хомута и лниво трогается съ мста, несмотря на повторяющіеся удары кнута. Усаживающіеся въ карету привлекаютъ вниманіе толпы многочисленностью, и удивленіе зрителей ростетъ по мр того, какъ счетъ сдоковъ въ наемной карет все увеличивается.

Никому эти оперные вечера не доставляли столько наслажденія, какъ Филю и его товарищамъ, имъ нердко случалось въ какіе нибудь полчаса посл представленія набрать больше денегъ, чмъ за цлый день, посвященный прошенію милостыни, кувырканью колесомъ и катанью кубаремъ. Посл оперы ихъ исключительная обязанность состояла въ бготн за кэбами или въ отворяніи дверецъ садящимся въ экипажи. Во избжаніе неудовольствій съ полиціей, мальчики обыкновенно предлагали свои услуги тмъ джентльменамъ и леди, которые, спша домой, отходили на нкоторое разстояніе отъ театра и тамъ тщетно глядли по сторонамъ, въ надежд увидть гд-нибудь по близости кэбъ. Съ этой цлью мальчики вс расходились по разнымъ направленіямъ около театра, чтобы не мшать другъ другу.

Въ одинъ изъ вечеровъ, посл того, какъ дождь лилъ не переставая цлый день и превратилъ улицы въ сплошныя равнины жидкой грязи, въ которой фонари отражались какъ въ канал, Филь направлялся къ ‘оперному театру’, умоляя судьбу послать ему удачу въ вечернихъ трудахъ, ему надо было заработать три пенса за ночлегъ у мистрисъ Донованъ, весь день ему не везло, онъ заработалъ всего только два пенса, и т за то, что изгналъ бшеную кошку изъ подвала съ углями, принадлежащаго одинокой леди.

Въ то самое время, когда любители музыки собирались оставить театръ, дождь полилъ опять какъ изъ ведра, казалось, что изъ облаковъ выжимали воду какъ изъ мокрыхъ одялъ.

— Вотъ такъ ливень! думалъ Филь, глядя съ наслажденіемъ вокругъ себя и утопая въ грязи по самыя щиколотки, кто вздумаетъ идти домой пшкомъ, такъ ему придется плыть и онъ потонетъ въ грязи!

Въ эту минуту къ колонад подходилъ джентльменъ ‘съ молочными кувшинами’,— какъ выражались мальчики, когда джентльмены вели подъ руку двухъ леди. Джентльменъ глубокомысленно наблюдалъ, какъ дождь по прямому направленію падалъ на землю, словно желзныя проволоки пронизывали воздухъ. Три или четыре раза онъ окликалъ прозжавшихъ мимо извощиковъ. Филь издали примтилъ эту группу и стремительнымъ галопомъ ринулся по направленію къ ней, его босыя ноги шлепали по мостовой на подобіе рыбы, бьющейся о мраморныя плиты.

— Еслибъ я знала, что придется простоять такимъ образомъ цлую ночь, Уилльямъ, ни за что бы не пошла съ вами, сказала одна дама, почувствовавъ все неудобство холодной дождевой души.

— Весь мой туалетъ пропалъ! прибавила другая, облеченная въ свтло-голубое платье, въ дв секунды обратившееся въ промокшій лоскутъ серебристой бумаги.

Мужественный и глубокомысленный джентльменъ въ отвтъ промычалъ что-то въ род того:

— Какое наказаніе возиться съ барынями, которыя приходятъ въ ужасъ отъ всякой капли дождя!

Въ эту минуту къ нимъ подскочилъ Филь и, словно его кто внезапно схватилъ за волосы, взвизгнулъ:

— Не прикажете ли, ваша милость, сбгать за кэбомъ?

Едва одна изъ леди успла отвтить ему: ‘бгите скорй, будьте умница’, онъ уже стремительно полетлъ прочь и принялся шмыгать около прозжавшихъ экипажей, крича во все горло:

— Кто желаетъ получить хорошую выручку?

Онъ нырялъ подъ лошадиными шеями, сновалъ между колесами, которыя катились на одинъ дюймъ отъ его голыхъ ногъ, но вс его усилія были тщетны, ибо вс кареты уже были наняты и хали дале, не обращая на него никакого вниманія. Ему попался на встрчу Майкъ, возсдавшій надменно на козлахъ, Филь предлагалъ ему уступить находку за пенни, но получилъ отказъ. Нкоторые извощики соблазнялись его щедрыми общаньями и спрашивали ‘куда’, очевидно намреваясь надуть своихъ наемщиковъ, но, получивъ въ отвтъ ‘извстно по часамъ’, хали дальше сообразивъ, что изъ такихъ пустяковъ не стоитъ марать чести. Между тмъ дождь шелъ все сильнй и сильнй, такъ что Филь, наконецъ, ршился прибгнуть къ самому радикальному средству,— вскочить на козлы къ первому прозжавшему извощику. Онъ тотчасъ привелъ въ исполненіе свой планъ.

— Гд это вы пропадали? сказалъ онъ, взгромоздясь рядомъ съ кучеромъ:— я вс глаза проглядлъ, отыскивая васъ.

— Да разв вы тотъ мальчикъ, что нанималъ меня? спросилъ кучеръ.

— Разумется, отвчалъ Филь съ отлично разыграннымъ негодованіемъ.— Славная однако выручка для васъ, да вдобавокъ еще поднесутъ стаканъ вина!

Охота Филя за кэбомъ продолжалась около двадцати минутъ, и все это время кліенты его неподвижно стояли на прежнемъ мст, что служитъ доказательствомъ, до чего трудно было въ эту ночь достать извощика. Филь ршилъ, что за коммисію не худо бы было получить цлый шиллингъ.

Съ какой изысканной граціей молодой метельщикъ подалъ свою закорузлую рученку, напоминавшую корку отъ сыра, двумъ леди! какъ онъ ихъ усаживалъ въ карету, сопровождая эту процедуру низкими поклонами и такими изгибами всего тла, что его ободранныя полы, разлетаясь во вс стороны, обтирали грязь на колесахъ. Когда дверь кареты наконецъ захлопнулась и наступило время получить за работу, онъ, мокрый съ головы до ногъ, принялся коверкаться пуще прежняго и заговорилъ умоляющимъ голосомъ:

— Не забудьте, миссъ, бднаго мальчика! Такъ сыро, сэръ, и это былъ послдній кэбъ! зачтите мн за полчаса, сэръ!

— Заплатите ему хорошенько, Уилльямъ, сказала одна леди, а другая прибавила:

— Бдняжка, онъ можетъ до смерти простудиться въ этакую погоду!

— Я думаю, вы во всю жизнь еще не получали столько, крикнулъ джентльменъ, когда карета тронулась съ мста и Филь почувствовалъ у себя въ рук что-то въ род шестипенсовой монеты.

Но мастеръ Мертонъ былъ большой скептикъ: онъ относился весьма недоврчиво къ своимъ ближнимъ и, несмотря на изящный костюмъ джентльмена, пожелалъ тотчасъ же убдиться, дйствительно ли плата была порядочная. Монета на ощупь казалась очень велика и ему хотлось поскорй удостовриться въ ея подлинности. Онъ съ волненіемъ подошелъ къ фонарю и торопливо взглянулъ на нее.

Боже! въ рукахъ у него было полсоверена! Быстро зажалъ онъ руку, точно въ кулак у него сидла пойманная муха, ему почудилось, что кто-то за нимъ подсматриваетъ. Украдкой сталъ онъ пробираться по улиц, недоврчиво поглядывая по сторонамъ и, достигнувъ пустыннаго переулка, несмотря на проливной дождь, услся на ступеньки, чтобы вволю полюбоваться своимъ сокровищемъ. Онъ принялся перевертывать монету съ одной стороны на другую, какъ то длаетъ обезьяна съ кусочкомъ сухаря, прочиталъ надпись на обихъ сторонахъ, взвсилъ на кончик пальца, позвенлъ о грязный камень и, наконецъ, когда музыка ему надола, бережно вытеръ ее о свое платье.

Сколько разъ онъ уже видалъ такія же монеты въ трактирахъ и у мнялъ, въ круглыхъ деревянныхъ блюдечкахъ, онъ иногда по цлымъ часамъ любовался ими, разсчитывая, чегочего бы онъ не накупилъ, еслибъ у него въ рукахъ былъ одинъ такой блестящій кружечекъ: онъ тогда сомнвался въ возможности когда-либо пріобрсти такія большія деньги!

Чувство благодарности къ доброму джентльмену преисполнило его душу, тутъ онъ вспомнилъ красоту двухъ леди, у которыхъ ‘на голов были только цвты, а на обнаженныхъ плечахъ, розовые капюшоны’, онъ внезапно полюбилъ добраго господина и сталъ жалть, что не слыхалъ, куда было велно кучеру хать, можно было бы отблагодарить его, расчистивъ дорожку передъ подъздомъ и покувыркавшись передъ окнами леди.

Теперь ужь поздно! Филь засунулъ полсоверена за щеку, которая для него была самымъ надежнымъ кошелькомъ, и отправился розыскивать свою грязную братію, принявъ твердое ршеніе не говорить ей о своемъ неожиданномъ счастіи.

Въ хорошую погоду на Гей-Маркет ‘разгаръ’ начинается около полуночи. Вс джентльмены веселаго нрава въ ту пору уже настолько уподчивались крпкими напитками, что большей частью теряютъ всякое сознаніе. Ужинъ конченъ, и, подъ вліяніемъ лакомыхъ блюдъ постителей, находятся въ игривомъ настроеніи.

Сюда стекаются продавцы и продавщицы цвтовъ и фруктовъ, и умудряются сбывать свои товары за двойную цну, съ великимъ искусствомъ выставляя напоказъ всю прелесть букетовъ, или безъ церемоніи просовывая корзину съ великолпными сливами въ середину разговаривающей группы, такимъ образомъ мужской полъ, не желая показаться скупымъ, поневол покупаетъ, хотя въ душ можетъ быть и весьма недоволенъ этимъ лишнимъ расходомъ.

Нердко здсь происходятъ и скандалы. Случись полисмену задержать какого-нибудь ‘мазурика’, тотчасъ его товарищи по ремеслу отбиваютъ его у полиціи, такъ что посреди улицы собирается густая толпа, въ центр которой непремнно красуется блестящая верхушка офицерской каски. Подъ вліяніемъ винныхъ паровъ, нкоторые франты, по выраженію Дьюка, ‘слишкомъ немилосердно тянущіе ликеръ’, длаются до крайности придирчивы, и, подобно потомкамъ Монтекки и Канулети, пріобртаютъ ненасытную страсть къ мщенію, изъ-за всякой бездлицы, нестоющей ‘мднаго гроша’, они нердко вступаютъ въ битву, щедро расточаютъ далеко неизысканныя выраженія и весьма ощутительные пинки.

Молодые метельщики, своими фокусами, немало увеличиваютъ всеобщее веселье, несмотря на то, что для нихъ шансы получить хорошую потасовку или полпенса совершенно одинаковы, ибо, какъ говоритъ его королевское высочество Тедди Флейтъ, пьяный джентльменъ или не впору добръ, или не впору золъ.

Если какой-нибудь поститель, не вмру утолившій свою жажду за ужиномъ, вздумаетъ принять участіе въ играхъ этой грязной общины, мальчики всми силами стараются поддержать въ немъ это желаніе. Однажды они наткнулись на одну, очень неустойчивую пару господъ, съ удивительной упругостію колебавшихся изъ стороны въ сторону, наподобіе двухъ рапиръ самой лучшей стали, эта была счастливая находка для нашихъ молодцовъ, окруживъ ихъ, они съ увлеченіемъ принялись выдлывать свои фокусы передъ несчастными джентльменами, которые въ эту пору и безъ того находились въ томъ положеніи, когда дома и фонарные столбы кружатся въ бшеномъ вальс передъ глазами, можно себ представить, какое мучительное ощущеніе произвела эта дюжина ногъ, мелькавшихъ на подобіе колесныхъ спидъ.

— Убирайтесь прочь, крикнула одинъ изъ нихъ, сопровождая слова свои сильнымъ взмахомъ трости, которая, просвиставъ въ воздух, опустилась на ляшку мистера Майка, вызвавъ со стороны страдальца жалобный вопль, отретировавшись къ фонарному столбу, побитый джентльменъ принялся заживлять свою рану растираніемъ рубца и неистовыми гримасами, выражавшими предсмертную агонію. Этотъ печальный примръ не устрашилъ кувыркальщиковъ, они продолжали свои эволюціи, придерживая, впрочемъ, ноги свои на боле приличной дистанціи отъ страшной трости.

— Дайте шиллингъ, такъ мы уйдемъ, предложилъ Дукъ, замтя, что отяжелвшія вки двухъ франтовъ начинаютъ смыкаться отъ мучительнаго зрлища ‘кувырканья колесомъ’.

— Чтобъ чортъ васъ побралъ, былъ суровый отвтъ на это предложеніе, но въ ту же минуту проговорившій эти слова разразился неудержимымъ хохотомъ, словно очень забавная мысль мелькнула въ его пьяной голов. Когда взрывъ хохота миновалъ и джентльменъ получилъ способность говорить, онъ сдлалъ метельщикамъ предложеніе скупить у нихъ вс метлы, по шиллингу за штуку. Торгъ состоялся столь же быстро, какъ быстро родилась эта пьяная причуда.

Вооружившись грязными метлами, оба господина принялись метаться по Геймарку, хохоча во все горло надъ своей остроумной выдумкой. Они, на сколько это было возможно для пьянаго, желали изобразить собою продавальщицъ метелокъ, и потому начали совать въ лицо всякому встрчному свой грязный товаръ, приговаривая: ‘миленькій! купи, сдлай милость’.

Продлка эта вызвала великое сочувствіе со стороны метельщиковъ и они, бгая сзади двухъ джентльменовъ, поощряли ихъ громкими восклицаніями. Имя въ виду возвратить обратно свои орудія, они въ то же время употребляли вс старанія раздразнить ихъ до того, чтобы т въ конц концовъ пошвыряли метлы имъ въ головы.

Представлять голландскихъ торговокъ, наконецъ, надоло, ршено было представлять метельщиковъ, и вотъ наши франты принялись мести мостовую передъ самымъ носомъ гуляющихъ, снимая шляпы, требуя платы за труды. Эта новая выдумка была встрчена довольно холодно зрителями и потому скоро кончилась тмъ, что метлы были подняты вверхъ и оба джентльмена начали бшеную пляску дикихъ индійцевъ, потрясая въ воздух метлы и срывая шляпы съ прохожихъ. Къ несчастью, результатъ подобной забавы оказался весьма плачевнымъ для пьяныхъ господъ. Они наткнулись на какого-то широкоплечаго, съ толстой шеей, мужчину, который весьма неблагосклонно принялъ шутку двухъ забавниковъ, и съ ловкостью истаго кулачнаго бойца задалъ имъ порядочную потасовку.

Лишь только настоящіе метельщики увидли джентльменовъ, распростертыхъ на земл, они торопливо подобрали свои метлы и разбжались по сторонамъ, заявляя, что трудно встртить ‘лучшихъ господъ’, и отъ всего сердца моля Бога, въ ущербъ нравственности человческаго рода, ‘встрчаться каждую ночь съ подобными джентльменами’.

Вслдъ за этимъ Дукъ, найдя нелишнимъ оживить общее веселье, показалъ свой фокусъ ‘стоянія на носу’. Сомнительно, чтобъ капитанъ Дрекъ первый изобрлъ это эксцентрическое упражненіе. Нкто Юди Джекъ, товарищъ Дука по ремеслу, хотя мстомъ его практики былъ Камденъ-Тоунъ, самымъ очевиднымъ образомъ доказывалъ, что тайна этого искусства была изобртена имъ и затмъ передана Дуку.

Способъ показыванія фокуса обыкновенно начинался тмъ, что капитанъ, обращаясь къ собравшейся вокругъ него публик, говорилъ: ‘не угодно ли, ваша милость, я за одинъ пенни постою на носу’. Заманчивое предложеніе тотчасъ принималось и ноги Дука внезапно поднимались, а лицо плотно прижималось жъ земл и начинались жалобы на то, что голова озябла, что и свидтельствовало, что онъ стоитъ на носу.

Посл трудовой ночи, общество обыкновенно отправляется къ зданію суда и усаживается на ступенькахъ церкви св. Мартина. Тутъ приводится въ извстность сумма дневнаго заработка, хотя это обыкновенно происходитъ около трехъ часовъ утра, но молодые оборвыши паши еще совершенно бодры и веселы, особенно, когда заработокъ довольно значителенъ. Прислонившись къ желзной ршетк, каждый тихонько сосчитываетъ свои капиталы.

— Четырнадцать пенсовъ! восклицаетъ Майкъ, подводя итогъ своего заработка и, въ вид остроты, прибавляетъ:— притомъ и пыли не очень много съдено.

— Одиннадцать пенсовъ, полпенни! выкрикиваетъ король:— и ноги не вывихнулъ.

— Десять шиллинговъ! раздается голосъ Филя, который тоже не хочетъ уступить въ остроуміи своимъ товарищамъ и потому добавляетъ:— и вс глаза остались цлы.

Выручка Дука, по неизвстнымъ причинамъ, всегда оказывается ничтожная, сравнительно съ прочими. Онъ тотчасъ пристаетъ къ Филю съ просьбою подарить ему два пенса, но такъ-какъ подобныя требованія не имютъ никакихъ законныхъ основаній, то Филь наотрзъ отказывается его исполнить. Дукъ быстро понижаетъ выпрашиваемую въ даръ сумму до полпенни и, получа вторичный отказъ, мирится на скромной просьб удлить ему за завтракомъ хоть крошечку кофе. Очевидно, Дукъ неспсиваго десятка: для него всякое даяніе благо и всякъ даръ совершенъ, въ какомъ бы вид они ни исходили.

Общин метельщиковъ приходится больше всего бдствовать въ каникулярный сезонъ, когда вся кутящая молодежь отправляется къ берегамъ озеръ, поправлять свое здоровье, разстроенное ночными попойками въ Геймарк. Въ это критическое время расходы ихъ зачастую превышаютъ ежедневный доходъ какъ разъ на три пенса, которые нужно заплатить мистрисъ О’Данаванъ за ночлегъ. Къ великому неудовольствію, почтенной леди приходится въ эту пору открывать своимъ молодымъ постояльцамъ кредитъ. Поэтому хозяйка длалась крайне раздражительна, особенно когда долгъ на каждомъ джентльмен возрасталъ до шести пенсовъ. Вообще, заведеніе ея основано на началахъ уплаты наличными, ибо имущество жильцовъ состоитъ изъ лохмотьевъ, которыя съ великимъ искусствомъ укрпляются на ихъ тл помощію веревочекъ и булавокъ, и не представляютъ въ денежномъ отношеніи никакой гарантіи.

Въ это время почтенная леди покидаетъ свое ложе и, при голубоватомъ свт утренней зари, внезапно предстаетъ предъ очами юношей, возсдающихъ на ступенькахъ зданія суда. Дукъ, на котораго зорко устремляются срые глаза страшнаго кредитора, какъ на самаго неисправнаго должника, покушается улизнуть, но ея звучный голосъ приковываетъ его на мст.

— Мистеръ Дрекъ, говоритъ она, потрясая головой: — мистеръ Дрекъ, извольте мн отдать шесть пенсовъ, которые я заработала!

— Заработала! Однако, я никогда васъ не видалъ за работой! возражаетъ Дукъ.

— Вы мн должны шесть пенсовъ, мистеръ Дрекъ, будьте такъ добры, отдайте ихъ, продолжаетъ хозяйка, не обращая вниманія на сдланное возраженіе.

Нсколько секундъ проходятъ въ томительномъ молчаніи: мистрисъ О’Данаванъ мрачно созерцаетъ своихъ кредиторовъ. Наконецъ, раздается свистъ Дука, и терпніе ея лопается.

— Ахъ вы негодные лнтяи! Честная женщина должна безпокоиться изъ-за этакихъ негодяевъ, которые слоняются по улицамъ и веселятся на чужія деньги. Отдайте мн сейчасъ шесть пенсовъ, мистеръ Дрекъ, слышите ли?

— Не хотите ли взять въ залогъ мои вещи? спрашиваетъ Дукъ.

— Очень великая мн будетъ выгода отъ нихъ, вопитъ хозяйка.— Куда я днусь съ вашимъ мерзкимъ тряпьемъ, оно только и годно въ тряпичную лавку, на выдлку самой дрянной бумаги. Отдайте мн шесть пенсовъ, мистеръ Дрекъ.

— Я цлый мсяцъ ихъ и въ глаза не видалъ, отвчаетъ Дукъ жалобнымъ голосомъ:— мн самому они нужны, хоть купилъ бы себ чего-нибудь пость, а то цлый день крошки не было во рту.

— Вы лжете, мистеръ Дрекъ, я очень хорошо знаю, что у васъ есть деньги, меня не обмапете. Я требую у васъ свои собственныя, заработанныя деньги, мистеръ Дрекъ.

— Отчего вы пристаете только ко мн одному, вдь не я одинъ вамъ долженъ? спрашиваетъ Дукъ.

Гордая мистрисъ О’Данаванъ дрожитъ отъ гнва, она принимаетъ его совтъ, и готовится сдлать нападеніе на прочихъ должниковъ.

— Слышите ли вы, негодные воришки? начинаетъ она.

Но въ эту минуту вся компанія внезапно подымается на ноги, и даетъ отъ нея тягу, предоставляя ей полную свободу размахивать кулаками и вопить вслдъ за исчезающими тнями.

Надежда переночевать подъ кровлей, стало быть, для нихъ становится неосуществимой, компанія наша ршается устроиться наилучшимъ образомъ въ Сентъ-Джемскомъ парк, и перелзаетъ черезъ ршетку. Вс расходятся въ разныя стороны искать удобнаго пріюта на ночь.

Вскор поиски увнчиваются полнымъ успхомъ: открывается такой уголокъ, который, по выраженію Тедди Флайтъ, ‘давно ихъ ожидалъ’. Раскидистыя втви кустарниковъ, названія коихъ тщательно выписаны на ярлыкахъ, образуютъ нчто на подобіе цыганскаго шалаша, а засохшіе листья, покрывающіе землю, замняютъ постель, которая по своей мягкости не уступаетъ пуку соломы — обыкновенному ихъ ложу.

Вс четверо залзаютъ, одинъ за другимъ, подъ этотъ естественный шатеръ, и укладываются кучкой, словно выводокъ котятъ, имя подъ головой вмсто подушки стволъ дерева, и плотно прижавшись другъ къ другу.

Таковъ образъ жизни этихъ жалкихъ дтей: презрніе къ законамъ и необузданная отвага составляютъ всю прелесть подобнаго существованія. За то эта безусловная свобода куплена цною голода и грязныхъ лохмотьевъ, и, въ большинств случаевъ, ведетъ прямо въ тюрьму. Въ голов бродягъ уже сложилось убжденіе, что самый легкій способъ снискивать пропитаніе состоитъ въ попраніи всхъ общественныхъ постановленій и въ презрніи къ нимъ. Они уже существа отверженныя, такъ-сказать, отребіе человческаго рода, для котораго существуютъ лишь полисмены и тюрьмы.

Попавъ въ эту грязную среду, Филь очень скоро пріобрлъ привычку выражаться ея нарчіемъ, и позабылъ т ‘хорошія слова’, которымъ его учили въ школ, какъ дитя, посланное на чужбину, забываетъ свой родной языкъ. Особенная печать бродяжничества наложила на него свое клеймо, нравственность его стала такъ же грязна, какъ и его оджа. Порядочные люди сторонились отъ него, и нердко придерживали свои карманы, принимая его за уличнаго вора, въ глазахъ его проглядывало что-то подозрительное, и вообще вся наружность напоминала человка, ожидающаго за собой погони.

Цлый годъ уже прошелъ съ тхъ поръ, какъ онъ началъ заниматься своимъ грязнымъ ремесломъ. Зимой онъ шатался по снгу съ отмороженными ногами, закутываясь въ свои лохмотья, которые разлетались во вс стороны, словно изодранный бурею парусъ. Отогрвался онъ только тогда, какъ расчищалъ передъ домами снгъ, единственнымъ развлеченіемъ было бросаніе другъ въ друга комками снга изъ-за пенни и расчищаніе дорожекъ на каткахъ въ Серпентайнс.

Когда наступила весна, когда отмороженныя ноги зажили, когда отрепья его, напоминавшія источенный червами листъ, оттаяли на солнц, Филь забылъ вс свои благія намренія, и снова беззаботно предался своему прежнему образу жизни.

Одинъ случай изъ его жизни, въ общин метельщиковъ, неизгладимо до самой смерти запечатллся въ его памяти.

Однажды, поздно ночью, компанія, по обыкновенію, бродила по Геймарку. Два джентльмена, стоявшіе на углу Виндмилль-Стрита, и, очевидно, выискивавшіе случая поразсяться и отдохнуть отъ тяжкихъ трудовъ ничегонедланія, привлекли вниманіе мальчиковъ. По длиннымъ усамъ и плотно обритому подбородку, опытный глазъ метельщиковъ сразу узналъ въ нихъ храбрыхъ сыновъ Марса.

Словно голуби на разсыпанный горохъ, вся компанія устремилась къ нимъ.

Дукъ немедленно предложилъ свои услуги за пенни постоять на носу, и проиграть подошвой мотивъ на голосъ: ‘Кончена ли битва, мать?’

Король и Эдвардъ Флайтъ просили позволенія мгновенно пригнуть голову къ пятк за полпенни.

Филь, репертуаръ коего былъ мене сложенъ, заявилъ готовность изъ-за боле скромнаго вознагражденія въ одинъ фартингъ катиться колесомъ, пока все лицо не почернетъ.

— Ладно, принимайтесь вс за дло, сказалъ одинъ офицеръ, и черезъ секунду раздалось соло, съ аккомпаниментомъ ногъ, а остальные принялись крутиться и вертться, какъ пароходныя колеса.

Къ несчастію, дивертисементъ на половин былъ прерванъ приходомъ полисмена, который, снявъ съ себя перевязь, такъ усердно отстегалъ бдныхъ актровъ, что они рады-радешеньки были поскорй унести отъ него ноги.

Но едва полисменъ скрылся, они снова окружили офицеровъ, и, кривляясь и гримасничая, стали просить ‘маленькую серебряную монетку за труды’.

Все это до крайности забавляло джентльменовъ, но заплатить за труды они не соглашались на томъ основаніи, что представленіе еще не кончено. За то съ большимъ участіемъ освдомились, ощутительна ли была экзекуція.

Мальчики должны были сдлать еще нсколько фокусовъ. У одного офицера была съ собою коробочка пилюль, и онъ предложилъ Майку проглотить за разъ четыре. Бднаго ребенка передернуло при одной мысли объ отвратительномъ лекарств, къ которому вс дти вообще питаютъ отвращеніе, однако, надежда получить пенни побдила это чувство. Подбжавъ къ кадк, стоявшей на бирж, онъ, какъ лошадь, сунулъ туда голову, и, набравъ полный ротъ воды, съ самымъ любезнымъ видомъ исполнилъ заданную задачу.

Очередь дошла до короля Тедди. Остроумные джентльмены повели его въ пирожную лавку, взгромоздили на столъ, и велли на немъ выдлывать разныя штуки. Леди, стоявшая за прилавкомъ, замтивъ вошедшаго оборванца, громко закричала: ‘выгоните прочь этого мальчишку’, однако, офицеры, пообщавъ ему шесть пенсовъ, все-таки настояли на своемъ, и шалунъ, несмотря на страшныя слова: ‘пошлите за полиціей’, раздавшіяся весьма явственно, началъ свои упражненія.

По окончаніи представленія, мистеръ Тедди, начинавшій уже сердиться, угрюмо спросилъ позволеніе выйти изъ лавки, но джентльмены, вмсто ожидаемаго благопріятнаго отвта, велли ему прокатиться колесомъ по всей комнат. И вотъ ноги его замелькали на дюймъ отъ подноса съ сухарями, врзываясь въ самую средину стоявшихъ группами постителей, которые разлетались по сторонамъ, бранились, и надляли фокусника добровсными ударами трости или зонтика, пирожки летли изъ рукъ закусывавшихъ, а молочная яичница плескалась изъ блюдечекъ на ихъ платья. Офицеры и этимъ не удовольствовались. На просьбу: ‘заплатить за труды’, опять былъ полученъ отказъ, и задана была новая задача.

— Бгите и сбейте съ ногъ этого пьянаго, прокомандовали они, и ребята, какъ стая собакъ, завидвшихъ кошку, со всхъ ногъ пустились по указанному направленію и вмигъ повалили пьянаго на землю. Просьба уплатить была повторена, но офицеры слишкомъ увлеклись этой забавой и вовсе не были намрены прекратить ее такъ скоро. Они придумывали удрать еще какую-нибудь остроумную штуку. Въ это время мимо нихъ проходила какая-то женщина: капитанъ Дрекъ, какъ самый дюжій изъ всей общины, былъ отряженъ съ порученіемъ расчистить ей дорогу.

Схвативъ метлу, Дукъ изо всей силы взмахнулъ ею по огромной луж и большое количество грязи брызнуло на платье прохожей, покрывъ его словно заплатой изъ срой бумаги. Женщина съ испугомъ оглянулась назадъ, вызвавъ этимъ взрывъ хохота со стороны шалуновъ и ихъ благородныхъ поощрителей.

Но что сталось съ Филемъ, отчего онъ поблднлъ какъ смерть и не скачетъ и не кривляется, какъ его товарищи? Когда женщина оглянулась, онъ узналъ въ ней свою кормилицу.

Но она, слава Богу, не замтила его среди повсъ, которые ее такъ оскорбили. Бдная кормилица! какъ нжно она любила своего ‘дорогаго мальчика’! Какъ была всегда съ нимъ ласкова и кротка, какъ терпливо переносила его шалости и съ какою любовью цаловала розовыя губки ребенка, когда онъ, бывало, раскапризничается!

Тогда Филь былъ еще чистъ и непороченъ, дурныя мысли не приходили ему въ голову, ему не было и повода сдлаться злымъ. Но чмъ сталъ онъ теперь? Уличнымъ бродягой. Впрочемъ, къ счастію, она не знаетъ, что онъ принадлежитъ къ этой гадкой компаніи. Филь тихонько пятится за уголъ и скрывается въ пустомъ переулк, обгаетъ его и появляется на томъ конц той улицы, куда шла кормилица. Онъ всталъ за уголъ и съ нетерпніемъ и страхомъ ждетъ ея приближенія. Ему не терпится, хочется взглянуть, идетъ ли она? Вотъ онъ выглядываетъ изъ-за угла и видитъ, что она что-то говоритъ и съ негодованіемъ показываетъ на платье. Лицо, его судорожно подергивается, а пальцы дрожатъ. Господи! что, еслибъ она знала, что и онъ принималъ участіе въ этой низкой продлк.

Теперь она подвигается впередъ. Въ волненіи онъ два раза тихо ее окликнулъ, но голосъ его такъ слабъ, что она не слышитъ. Онъ отчасти и радъ этому: что будетъ съ нею, когда она узнаетъ въ этомъ ободранномъ, уличномъ бродяг своего дорогаго Филя? При этой мысли онъ готовъ бжать отъ нея прочь, но желаніе узнать что-нибудь о Берти превозмогаетъ страхъ. Онъ тихонько дергаетъ ее сзади за платье, и въ ту минуту, какъ кормилица оглянулась, голова его уже лежитъ у ней на груди и онъ шепчетъ: ‘мать, это я’.

Она въ секунду узнала его голосъ, и, взявъ въ об руки запыленную, грязную голову, приподняла ее и взглянула при свт газа ему въ лицо, шепча такъ же тихо, какъ и онъ: ‘Боже! неужели это мой Филь?’

Больше она не можетъ ничего вымолвить, Филь, предполагая услышать упреки съ ея стороны, тихо бормочетъ: ‘какая гадкая шутка, они теб испортили платье’.

— А это твое единственное платье? спрашиваетъ она.

— Да, и самое лучшее и самое неприличное, отвчаетъ онъ, перебирая пальцами и взглядывая, не улыбнется ли она надъ его отвтомъ.

Но лицо ея очень грустно.

— А чмъ ты живешь? спрашиваетъ она опять.

— О, я исполняю всякія порученія, бгаю на посылкахъ и беру всякую работу.

— Ахъ ты, мой милый, милый! говоритъ она со вздохомъ.— Думала ли я, что мой Филь дойдетъ до этого! Она беретъ его за руку и тянетъ ее къ себ, но, увидя, до чего она черна и грязна, снова опускаетъ ее.— Ахъ, какимъ сталъ мой милый мальчикъ! Кажется, лучше бы было и не встрчаться съ тобою! По крайней-мр я представляла бы тебя всегда такимъ, какимъ ты былъ прежде, съ маленькимъ розовенькимъ личикомъ нжнымъ голосомъ. Теперь ты мн будешь представляться грязнымъ, въ лохмотьяхъ, съ манерами и голосомъ уличнаго бродяги. Ахъ, лучше бы мн и не видть тебя.

— Есть о чемъ сокрушаться, это нехорошо, мать, бормочетъ онъ.

— Но вдь я тебя кормила, няньчила тебя, какъ свое собственное дитя, и вдругъ вижу тебя теперь въ такомъ скверномъ положеніи, всего оборваннаго, можетъ быть умирающаго съ голоду, говоритъ кормилица, утирая платкомъ текущія слезы.

Два уличныхъ мальчика останавливаются и съ недоумніемъ смотрятъ на стоящую пару, прохожіе тоже оглядываются на плачущую женщину и огорченнаго мальчика, который старается скрыть свое волненіе, выдергивая прутики изъ метлы, которую онъ держитъ въ рукахъ.

Наконецъ, чтобъ не возбуждать всеобщаго любопытства, пара направляется къ лейчестерскому парку и молча расхаживаетъ вдоль ограды. Кормилица плачетъ и вздыхаетъ, а Филь, сердце котораго тоже полно отчаянія, принимаетъ равнодушный видъ и швыряетъ ногою каменья, попадающіе на дорог, или подбрасываетъ свой полпенни.

Повременамъ, онъ заглядываетъ ей въ лицо, въ ожиданіи, что она уже перестала плакать, но такъ-какъ слезы попрежнему льются изъ глазъ, онъ нетерпливо встряхиваетъ головою, какъ бы желая сказать: ‘скоро ли будетъ конецъ?’

Наконецъ онъ собирается съ духомъ и робкимъ, нершительнымъ голосомъ спрашиваетъ: ‘мать, а гд теперь Берти?’

Кормилица со страхомъ взглядываетъ на него и говоритъ:

— Не собираешься ли ты идти къ ней?

— А почему бы и не пойти? Кажется, я ей ничего дурнаго еще не сдлалъ, отвчаетъ онъ.

— Нтъ, Филь, горячо возражаетъ она: — нечего и думать объ этомъ. Теб не слдъ видться съ нею. Если ты ужь сталъ такимъ дурнымъ, пусть, по крайней-мр. она останется попрежнему честной и хорошей двушкой.

— Ты говоришь, точно я сдлалъ теб какое зло. Всякій подумаетъ такъ, услышавъ, какъ ты со мною говоришь, съ горечью отвчаетъ онъ.

— Одинъ Богъ знаетъ, какимъ ты сталъ теперь, кротко отвчаетъ кормилица.— Но за Берти я ручаюсь, что она до сихъ поръ чиста и непорочна. Нтъ, нтъ, я теб не скажу, гд она.

— Видишь ты какая, мать, прерывающимся голосомъ шепчетъ мальчикъ, подавляя подступающія къ горлу слезы.— Ты, кажется, думаешь, что я сдлался негодяемъ, это совсмъ неправда, что я такое сдлалъ? хотлось бы мн знать. Что я прошу милостыню? да разв это преступленіе? Вдь я не воръ какой.

— Я знаю, что ты никогда не станешь красть, говоритъ она, и слова ея болзненно отзываются въ его сердц: онъ знаетъ себя лучше, онъ знаетъ, что онъ такое.

— Что же ты обо мн думаешь? Ты сама хорошо знаешь, какъ я люблю Берти. Еслибы кто осмлился ее обидть и сдлать ей дурное, я бы убилъ того человка, будь онъ хоть великанъ. Вдь я на всемъ свт только и люблю васъ двухъ,— разв еще немножко люблю Джима. Я цлый годъ думалъ о васъ, надялся съ вами встртиться, что-то мн говорило, что я непремнно увижу васъ. Сколько разъ я васъ отыскивалъ среди толпы. А ты вотъ какъ встрчаешь меня, теб хочется отъ меня отдлаться.

Онъ всхлипываетъ и третъ себ глаза, а потому и не можетъ видть, сколько любви таится въ ея взгляд, обращенномъ къ нему. Почувствовавъ у себя на плеч ея руку, онъ нетерпливо встряхиваетъ ее долой.

— Клянусь теб, продолжаетъ онъ, рыдая:— посл работы, когда подмету улицу или перекувырнусь колесомъ, мн всегда такъ ужасно хочется повидаться съ Берти, хоть однимъ глазомъ взглянуть на нее. Я такъ ее люблю, такъ люблю!— Такъ-какъ кормилица молчитъ, онъ начинаетъ ее упрекать.— Я знаю, ты врно стыдишься моихъ лохмотьевъ, теб стыдно, что я похожъ на нищаго бродягу!

— Нтъ, нтъ, мой Филиппъ, поспшно отвчаетъ она.— Не жизнь, не лохмотья твои меня сокрушаютъ. Разумется, мн тяжело видть моего дорогаго мальчика, котораго я любила и леляла, какъ свое собственное дитя, такимъ грязнымъ, такимъ оборвышемъ, но все это еще ничего. Но я боюсь, что ты и внутренно сдлался такимъ же грязнымъ, какъ твоя оджа, ты такъ нехорошо говоришь, можетъ быть, и мысли у тебя стали дурныя. Вотъ отчего я не хочу, чтобъ ты шелъ къ Берти.

Эти слова раздражаютъ его въ высшей степени и онъ принимается за угрозы.

— Подумай только, что ты говоришь, мать, ты хочешь, чтобъ я въ самомъ дл сдлался злодемъ. Если ты мн не скажешь, гд Берти, быть можетъ, сегодня же ночью рука моя совершитъ какое нибудь преступленіе и я стану воромъ, негодяемъ!— Онъ протягиваетъ руку къ небу, а она въ ужас схватываетъ ее.— Клянусь Богомъ, только ты и Берти можете меня спасти. Я сдлаю все, что ты мн прикажешь. Если Берти скажетъ мн: ‘Филь, нехорошо кувыркаться’, я въ одну секунду брошу вс штуки. Послушай, если ты не хочешь, чтобъ я шелъ къ ней одинъ, то сведи ты меня къ ней. Я буду тебя во всемъ слушаться.

Гнвъ мальчика разражается обильнымъ потокомъ слезъ. Среди всхлипываній и рыданій, онъ не перестаетъ умолять кормилицу свести его къ Берти, и общаетъ сдлаться хорошимъ, честнымъ мальчикомъ. Бдный Филь! Еслибы онъ исполнилъ хоть одну десятую часть тхъ общаній, которыя онъ надавалъ своей кормилиц въ надежд получить отъ нея согласіе на свиданіе съ Берти, то поприще его жизни могло бы служить обильнымъ матеріаломъ для второй книги анекдотовъ Перси, съ поучительными картинками. Напослдокъ старая кормилица, убдившись, какое вліяніе иметъ Берти на своего молочнаго брата, и сознавая, что всякій совтъ съ ея стороны можетъ быть ему полезенъ, ршается исполнить его просьбу, но съ слдующими условіями.

— Теб нужно быть тамъ гораздо ране семи часовъ утра, ставитъ она въ вид перваго пункта:— потому что домъ, гд живетъ Берти, богатый, и нехорошо коли хозяйка увидитъ твое оборванное платье.

— Разумется, отвчаетъ Филь, нисколько не обижаясь намекомъ на счетъ несостоятельности его туалета: — я ночую у дверей, на лстниц, и даже положу голову на желзную скобку, чтобъ пораньше проснуться.

— Надо будетъ позвонить съ задняго хода,— былъ второй пунктъ.

— Ну, на это-то я мастеръ, такъ дерну, что на весь домъ раздастся.

— Нтъ, нтъ, ради Бога, звони потише, иначе пожалуй и Берти достанется.

— Ахъ, какой я дуракъ, совсмъ забылъ объ этомъ. Нтъ, я чуть-чуть только дотронусь до колокольчика.

— И ты долженъ общаться длать все, что она ни скажетъ, было третье условіе.

— Еще бы! Если даже она мн велитъ швырнуть камнемъ въ самого лорда-мера, то я сейчасъ же это сдлаю, хоть бы мн пришлось для этого залзать въ его золоченную карету.

ГЛАВА ШЕСТАЯ.

На слдующее утро, гораздо раньше пяти часовъ, Филь уже былъ около того дома, гд жила Берти. Онъ вовсе не ложился эту ночь, боясь проспать свиданіе съ дорогой молочной сестрицей.

Около двухъ часовъ онъ ждалъ, испытывая вс муки человка, пришедшаго слишкомъ рано на свиданіе. Чтобы какъ-нибудь убить время, онъ сбиралъ камешки и въ одиночку пробовалъ забавляться игрою. Но онъ ни разу не попалъ въ цль, потому что каждую минуту тоскливо взглядывалъ на окна, не покажется ли знакомое лицо.

Но никто не показывался, вс сторы были спущены, все было тихо. Эта тишина навела на него дремоту. Чтобы стряхнуть съ себя сонливость, онъ попробовалъ завести знакомство съ черной кошкой, которая сидла недвижно, словно сфинксъ въ миніатюр, на ршетк крыльца. Онъ ласково ее покликалъ: кисъ-кисъ-кисъ! Но кошка, открывъ глаза и сообразивъ съ перваго взгляда, что новый знакомецъ принадлежитъ къ классу людей, которыхъ должно наиболе остерегаться, не пошла на приглашеніе. Филь, оскорбленный такимъ недовріемъ, перемнилъ тактику и началъ швырять въ нее каменьями, вслдствіе чего черная кошка съ философскимъ спокойствіемъ скрылась на чердак.

Наконецъ Филь услыхалъ, что въ дом зазвенлъ колокольчикъ. Вскор затмъ поднялись сторы въ кухн. Заглянувъ осторожно въ окно, онъ увидалъ лакея въ вязаной фуфайк, котораго звонъ колокольчика пробудилъ и который потянулся, взъерошилъ волосы и баки, а потомъ принялся бриться.

Онъ брился долго, и Филь съ удовольствіемъ наблюдалъ за этимъ священнодйствіемъ.

Пробило шесть часовъ.

Филь подумалъ, что уже теперь ему можно позвонить, и позвонилъ.

Сердце у него билось. Онъ ожидалъ, что лакей прикрикнетъ на него, и это заране его волновало и раздражало.

Къ великому его удивленію, никто, казалось, не обращалъ вниманіе на его звонокъ, хотя онъ позвонилъ разъ шесть. Лакей приблизился къ окну, выглянулъ, увидалъ его и снова отошелъ, точно Филь былъ какимъ нибудь наскомымъ, которое билось на стекл.

Филь позвонилъ еще, и еще, и еще. Наконецъ, кухонная дверь пріотворилась и изъ нея высунулось мрачное, неумытое женское лицо.

— Чего вы раззвонились, парнишка? сказала женщина: — или вы не можете минуты спокойно постоять на мст? Вы разбудите этакъ весь домъ! Она сейчасъ придетъ.

Филь, разумется, понялъ, что она относится къ Берти и отвтилъ:

— О, благодарю васъ, миссъ.

У него отлегло отъ сердца. Только ему странно показалось, почему эта женщина знаетъ, къ кому онъ пришелъ.

Вскор явилась женщина, женщина до того жирная, что вс черты лица у нея какъ-то обвисли и дрожали, когда она ходила. Женщина эта несла корзинку съ провизіей и видимо возвращалась съ базара.

Она взошла на ступеньку крыльца и сказала Филиппу съ нкоторымъ кокетствомъ:

— А! у васъ ноги-то помоложе моихъ!

На что Филиппъ мысленно отвчалъ:

— Да и потоньше, смю ручаться!

Женщина велла подождать, скоро вынесла какой-то свертокъ, показала его ему и сказала:

— Отдайте это вашей матери и скажите ей, что въ воскресенье мн надобно платье непремнно рано поутру. Да еще, что я прошу ее, пусть достанетъ мн щипцы: мн необходимо подвить локоны. Не забудьте.

Филь расхохотался.

— Вы промахнулись, мамъ, сказалъ онъ.— Я вовсе не изъ той компаніи, что вы одолжаете провіантомъ!

И видя, что кухарка глядитъ на него съ изумленіемъ, онъ прибавилъ:

— Здсь живетъ молодая двушка, Берти Газльвудъ? Скажите ей, пожалуйста, что я желаю ее видть. Я къ ней пришелъ.

— Какъ вы смете приходить чмъ свтъ и поднимать тутъ звонъ? вскрикнула кухарка съ внезапной яростью.— Пойду я докладывать о немъ! Какъ же! держи карманъ!

Филь ничуть не смутился и, откинувшись на ршотку крыльца, спокойно сказалъ:

— Очень хорошо, мамъ, очень хорошо. Только вы помните, что я вдь могу выискать случай и увдомить вашу госпожу, куда идутъ разныя блюда съ ея стола.

Угроза подйствовала, и когда Берти вышла, она увидала, что Филь завтракаетъ жареной говядиной.

Мальчика глубоко оскорбили печальные и странные взгляды молочной сестрицы.

Дло въ томъ, что когда они разстались въ школ, Филь былъ цвтущимъ, чистенькимъ мальчикомъ. Такимъ онъ и остался въ памяти у Берти.

Теперь, гд прежнее благоприличіе? Когда она услыхала, что Филь убжалъ изъ школы, она все-таки надялась, что онъ останется такимъ же, какимъ былъ. Она всегда защищала его и утшала себя тмъ, что онъ нкоторое время поколобродитъ, а потомъ все-таки явится какимъ-нибудь героемъ, богачомъ, важнымъ лицомъ…

И какъ же онъ явился передъ нею! Онъ былъ черенъ, какъ сажа, весь въ лохмотьяхъ…

Филиппъ понялъ ея чувства и очень огорчися.

— Вы не смотрите такъ, Берти, сказалъ онъ.— Коли вы такъ будете смотрть, такъ вдь это просто сердце разрываетъ!

Она ничего не отвтила. Она нкоторое время не могла говорить и только все смотрла на него своими большими, широко раскрытыми глазами.

Наконецъ, она вздохнула и проговорила:

— Я давно ждала васъ, Филь, но…

Она не окончила.

— Я знаю, что значитъ это но, Берти. Вотъ что значитъ это но!

И онъ ударилъ себя по лохмотьямъ, которыя разлетлись, какъ перья, въ разныя стороны.

Берти не отвтила.

— Ахъ, Берти! вы меня и вполовину такъ не любите, какъ я васъ люблю! сказалъ Филь, сжимая въ рукахъ кусокъ хлба, который дала ему кухарка.— Я знаю, вамъ стыдно, что я такой оборванный! Я не побоялся этого и все-таки пришелъ. Ожидай меня тутъ смерть, я все-таки бы пришелъ посмотрть на васъ. Вы ни крошечки не перемнились. Только я перемнился.

Онъ надялся, что она что-нибудь на это скажетъ, но она все молчала.

— Берти! проговорилъ онъ умоляющимъ голосомъ: — скажите же мн хоть словечко! Я не прошу, чтобы вы меня порадовали, или что-нибудь такое, только вы не будьте ужь такая неласковая! Мн не въ моготу! Просто это изъ меня душу тянетъ!

— Ахъ, мн тоже очень тяжело, Филь! отвтила, наконецъ, Берти.— Я всегда о васъ такъ думала, такъ надялась… Я все ждала, когда-то я васъ увижу, а вотъ теперь и вижу, да только мука одна!

Глаза у нея были полнехоньки слезъ, хотя лицо оставалось спокойнымъ.

Филь сидлъ у двери на порог, когда она вышла. Онъ не всталъ, а только все передвигался, пока не очутился около нея.

Вдругъ нсколько теплыхъ слезъ упало ему на голову.

Онъ теперь тоже не могъ говорить. Его душило, онъ едва могъ дышать.

Берти увидала, что онъ сильно мучится и сжалилась надъ нимъ.

Она наклонилась и поцаловала его.

Ей было тяжело разговаривать о прошломъ, и потому они начали толковать о будущемъ.

— Вы должны бросить эту жизнь, Филь, сказала Берти.— Коли вы не бросите этой жизни, вы пропадете!

— Я и при этой жизни пропадаю, Берти. Вчера я только за цлый день выручилъ девять пенсовъ.

— Я не о деньгахъ забочусь, Филь. Я боюсь, что вы выростете дурнымъ, злымъ человкомъ. А вы сами посудите, каково это будетъ матери и мн, если съ вами случится какое нибудь несчастіе и намъ стыдно будетъ поминать ваше имя при людяхъ!

— Да что жь мн длать, Берти? Никто не дастъ мн работы, пока я буду такой общипанный.

Онъ разсказалъ ей кое-какіе эпизоды изъ своей жизни — разсказъ былъ невеселый.

Берти часто прерывала его замчаніями, что того-то не слдуетъ, то-то гршно, это-то опасно. Она давала ему благоразумные совты бытъ хорошимъ мальчикомъ и никогда не поддаваться никакимъ искушеніямъ. Къ этому она примшивала и наставленія мене возвышенныя, хотя тоже очень полезныя, насчетъ того, какъ благонравному мальчику слдуетъ соблюдать чистоплотность, умываться, причесываться и проч. т. п. Филь только поглядывалъ на нее.

Въ это время къ крыльцу какой-то человкъ подвелъ ослицу и, вынувъ изъ кармана посудинку, началъ ее доить.

— Кто жь это пьетъ этакую гадость? сказалъ Филь, отворачиваясь.

— Гадость! вскрикнула Берти.— Это очень дорогая ‘гадость’! Мисъ Томси, та леди, у которой я живу, пьетъ это, какъ лекарство, по пинт каждый день.

Филь подошелъ къ ослу и подергалъ его за уши.

— Ахъ, кабы я могъ быть погонщикомъ! сказалъ онъ.— Я думаю, я бы справился съ этимъ дломъ.

Берти спросила продавца ослинаго молока, нтъ ли у него на примт мстечка для хорошаго мальчика.

— А каковъ этотъ мальчикъ? возразилъ мистеръ Спарклеръ.— Кто, за него поручится?

— О, я знаю этого мальчика очень хорошо! сказала Берти.

— Что жь! мстечко можно сыскать. Намъ надобенъ проворный погонщикъ. Вы, паренекъ, шибко бгаете?

— Я могу обогнать любой омнибусъ! отвтилъ Филиппъ.

— А есть у него другое платье? спросилъ мистеръ Спарклеръ у Берти.

— Есть, отвчала Берти, не обращая вниманія на удивленіе Филиппа.

— Хорошо. Такъ пусть онъ пойдетъ къ моей хозяйк и переговоритъ съ нею. Вы спросите мистриссъ Спарклеръ, паренекъ, содержательницу ословъ, въ Гэмпстид, въ Голигокскомъ коттедж.

— А какой туда путь ближе? спросилъ восхищенный Филиппъ.

— Идите все прямо до самой улицы Уильяма Четвертаго, а тутъ поверните около трактира ‘Заяцъ и Собаки’, потомъ уже всякій вамъ укажетъ, гд ‘Врный другъ’, а мое заведеніе какъ разъ около ‘Врнаго друга’, четвертая дверь отъ ‘Веселаго портнаго’.

Какъ Филь поступилъ въ погощики ословъ и какъ онъ подвизался на этомъ поприщ, мы разскажемъ въ слдующей глав.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ.
Гэмпстидъ.

Созовите цлый свтъ въ школу, и пусть учитель, проходя между скамейками, спроситъ мильйоны сидящихъ въ класс людей: ‘Что такое счастье?’ Какое множество догадокъ будетъ отвтомъ на эту задачу!

— Слава! вопитъ воинъ.

А между тмъ, видъ пепла и развалины мало доставляютъ счастія людямъ, обратившимъ города въ груды мусора.

Александръ умеръ отъ блой горячки тридцати-трехъ лтъ, Милтіадъ кончилъ жизнь въ тюрьм, Секстія Дентата, героя ста сорока сраженій, умертвили, Аннибалъ отравился, Велизарію выкололи глаза, Цезаря убили, Наполеонъ — каждому извстна участь Наполеона.

— Титулы! говоритъ внушительно политикъ.

Но, если короткое имя не приноситъ счастія, принесетъ ли его длинное прозвище? Растянуть человческое прозвище не то, что удлинить корабль — отъ этого у человка не прибавится достоинствъ. Можно украсить грудь цлою небесною твердью, но согласно съ Людовикомъ XVI — тучи заволокутъ и такое небо.

— Богатство! вскрикиваетъ бднякъ.

Но имть больше богатства, чмъ мы можемъ имъ пользоваться, все равно, что вовсе не имть его. Одинъ владлецъ золотыхъ пріисковъ лъ и пилъ до того, что ногъ лишился, какую же пользу извлекъ онъ изъ своихъ сокровищъ? Онъ умеръ мильйонеромъ, а лучшую часть жизни провелъ въ кресл на колесахъ. Исключительнымъ правомъ его богатства было то, что онъ не допустилъ другихъ владть имъ.

— Здоровье! брюзжитъ богачъ, отворачиваясь отъ поденьщика.

Самъ онъ и дня не боллъ, но онъ тяжело вздыхаетъ и плачется на то, что ему приходится давать семь шиллинговъ въ недлю на пропитаніе здоровеннйшихъ семействъ.

— Красота! говоритъ, улыбаясь, модница.

Пятилтняя слава и бдствіе цлой жизни, красота пройдетъ, оставивъ неотвязчивое воспоминаніе о томъ, что ею обладали. Гд прекрасная Елена Троянская? Загрызла ли ея сердце змя раскаянія, у которой такіе же острые зубы, какъ у того нильскаго аспида, что прицпился къ рук великолпной Клеопатры?

Что такое счастіе? Сколько столтій мучили себя стоики и эпикурейцы, спорили, и не могли ничего ршить! Можно сложить цлый домъ изъ томовъ, написанныхъ метафизиками по этому предмету. Состоитъ ли счастіе въ чувственномъ или умственномъ наслажденіи, въ постоянно пріятномъ расположеніи духа, или въ исполненіи какого нибудь желанія, которое длаетъ насъ способными наслаждаться блаженствомъ, выпавшимъ на нашу долю? Пусть головы помудре насъ сдютъ и лысютъ въ ршеніи вопроса. Передъ нами юноша, онъ скоро откроетъ намъ, что сдлало его счастливымъ и въ чемъ его счастье.

— Сюда, Филиппъ Мертонъ.

— Что такое полное счастіе, сэръ?

— Платье изъ плотнаго полосатаго трипа съ двойнымъ рядомъ перламутровыхъ пуговицъ на груди и куртка такого покроя, какъ у грунмовъ!

Филиппъ счастливъ и вн себя отъ восторга, что его одежда такая же яркая, какъ апельсинная корка. Онъ идетъ гордо, какъ-будто родословное дерево подпираетъ его.

Берта отворила ящикъ, достала небольшой капиталъ, и полувздыхая, отсчитала Филиппу нсколько серебряныхъ монетъ.

Повидимому, ему было неловко брать деньги, сбереженныя двушкой, его какъ-будто смущала совсть, онъ сказалъ:

— Я не имю права брать это у тебя, Берти, и у матери! Вы сами нуждаетесь!

Однако онъ взялъ монеты.

Держа руки въ карманахъ, онъ гордо выступилъ по Тоттенгэмской улиц, довольный собою, какъ лакей въ новой ливре. Чуть ли не съ каждымъ шагомъ, онъ радостно поглядывалъ на свою одежду, счищалъ всякую упавшую на нее пылинку, и любовался, какъ мило сидятъ панталоны на его толстыхъ ногахъ. Отраженіе всей его особы въ окнахъ лавокъ доставляло ему особое удовольствіе. Онъ, повидимому, былъ очень доволенъ общимъ впечатлніемъ, производимымъ его особой, съ особеннымъ удовольствіемъ ‘шуршилъ’ своимъ платьемъ, какъ въ простонародіи звукоподражательно называется шумъ, производимый треніемъ шерстяной матеріи.

Въ т времена, путь къ Гэмпстиду отличался наружнымъ видомъ отъ теперешняго. Тоттенгэмская улица въ наше время походитъ на бдную родственницу Реджентъ-Стрита, но тогда въ ней не было мебельныхъ лавокъ, загромождавшихъ мостовую диванами, креслами и столами, еще американскіе фотографы не открывали экономическаго способа схватывать разительное сходство за шесть пенсовъ, еще итальянскіе пирожники не нападали на самобытную мысль давать полную рюмку земляничнаго крему или лимоннаго мороженаго за пенни.

На Гэмпстидской улиц коммерческій духъ не превратилъ еще тогда сады передъ домами въ лавки. Каждое жилище было окаймлено полосою чернозема, похожаго на песокъ, и песку, похожаго на черноземъ, на полосахъ только зеленла трава и ничего не росло, кром анютиныхъ глазокъ, въ ихъ роскошныхъ стебляхъ, забглыя кошки съ сосднихъ домовъ находили отличное мсто для сна, свертываясь на жесткой трав, какъ лнивецъ на койк.

Въ надежд найти цвтокъ въ петлицу, Филиппъ побывалъ въ нсколькихъ такихъ непроизводительнихъ мстахъ, и находилъ только кусты сирени, на которой втви почернли какъ тушь, а листья запылились, какъ верхнія полки книжнаго шкапа.

Вызовите воспоминанія своей юности, и вы удивитесь, какъ теперешній огромный Лондонъ выросъ и растянулся въ нсколько послднихъ лтъ. Скверы и полукруги расползлись, какъ отпрыски дерева, зазубрины города заняли поля, гд во времена Филиппа паслись коровы и мальчики пускали бумажныхъ змевъ. Бабушка Редкэбъ содержала тутъ фуры и бговыя повозки, вмсто желтыхъ омнибусовъ и, на томъ мст, гд теперь выстроенъ рядъ лавокъ, Филиппъ растянулся и принялся жевать траву.

Еще не такъ давно, господа, нанимавшіе виллы ‘Фредерика и Августы’, Каролинскія хижины и Лэбурнунскіе коттэджи, расположенныя у подошвы Геверстокскаго холма, воображали себя ‘за городомъ’, толковали о томъ, что выбрались ‘изъ города’ на чистый воздухъ и хвастались видомъ изъ верхнихъ оконъ. А теперь, ярко-желтые и красные кирпичные дома съ зеркальными окнами и штукатуренными карнизами закрыли собою виды и наполнили дымомъ воздухъ. Дома эти расползлись по холму окружены со всхъ сторонъ ‘Липами’, хотя прежде тутъ не было ни одного липоваго дерева, и ‘Вязами’, хотя тутъ прежде не видно было ни одного вяза,— ничего, кром мирныхъ жилищъ съ воинственными названіями: ‘Блейнгеймскій домъ’ и ‘Трафальгаръ-Голль’. Тамошніе мирные жители ни съ кмъ не затвали войны, разв только съ черными тараканами, а при появленіи краснаго солдатскаго воротника, они были убждены, что цль его прихода полюбезничать съ судомойками, или сдлать нападеніе на кладовую.

Филь тащился впередъ, съ курткою на рук и съ листомъ остролистника во рту, ему хотлось, чтобы холмы не были такъ круты и день былъ не такой жаркій и пыльный. Онъ проходилъ мимо гостинницы ‘Возъ сна’, отъ которой пахло деревней, жажда его томила и онъ почувствовалъ, что охотно вырвалъ бы кружку съ пивомъ изъ рукъ погонщика, который тянулъ у перилъ въ то время, когда его стадо овецъ лежало изнеможенное на дорог.

Доказывая превосходство человка надъ животнымъ, нашъ юноша старался обогнать каждый омнибусъ на дорог, шелъ впереди, когда тройки съ трудомъ взбирались на гору, бодро вступилъ въ состязаніе съ тележкой прачки и легко бы обогналъ прыгающую короткохвостую лошаденку, но онъ чувствовалъ, что становится похожимъ на морскаго рака по цвту, а ноги у него сдлались какъ деревяшки и не сгибаются. Онъ, однако, не давалъ себ отдыху и останавливался разв для того, чтобы заглянуть за дубовыя изгороди и ршетчатые заборы у дороги. Видъ старыхъ домовъ, временъ королевы Анны, красныхъ какъ земляника среди огромныхъ деревъ, съ ихъ нависшими крышами и съ колокольнями, на подобіе украшеній свадебнаго пирога, повидимому приковалъ его къ мсту и ему невольно пришло въ голову:

— Какъ весело проводятъ время молодыя леди, что сидятъ за работой у дугообразныхъ оконъ, обращенныхъ на лугъ!

— Ахъ! подумалъ Филь: — кабы у меня былъ такой домъ, какимъ бы я вдругъ сталъ первостатейнымъ человкомъ!

И онъ смотрлъ на клумбы растеній, густо покрытыя цвтами съ разными крапинами, и смотрлъ на четвероугольники курчавой травы, раздленные красивыми желзными оградами, и воображалъ себ, какъ будетъ неимоврно весело этимъ молодымъ леди, когда наступитъ снокосъ, какъ он будутъ рзвиться на свжемъ, только-что скошенномъ сн, и какое имъ будетъ наслажденіе заснуть среди это благоуханія.

Помстье Бельсайза также заслужило одобреніе нашего джентльмена, онъ стоялъ у желзныхъ воротъ и пристально вглядывался въ длинную аллею деревъ, покрывавшихъ дорогу на подобіе зеленаго навса.

Наконецъ кто-то вышелъ изъ сторожки и спросилъ: ‘Что ему угодно?’ Но его желанія были совершенно невозможны (онъ на самомъ дл желалъ ни боле, ни мене, какъ быть владтелемъ помстья), поэтому онъ не счелъ умстнымъ входить въ какія-нибудь объясненія и отошелъ.

Онъ достигъ Дауншайрскаго Холма, и тогда только замтилъ кой-какіе признаки того, что ослиный промыселъ процвтаетъ. Передъ садовой калиткой стояло одно изъ терпливыхъ животныхъ, запряженное въ батское кресло. Мальчику очень понравилась эта замысловатая повозка для больныхъ, онъ даже попытался вступить въ разговоры съ ея хозяиномъ, сообщивъ ему, что эта штука была, вроятно, прежде кабріолеткой, пока у ней не подросли колеса. Тотъ, повидимому, не былъ расположенъ къ разговорамъ, только хрюкалъ въ отвтъ и какъ бы случайно замтилъ, что сидть въ ней очень удобно. Филь увидлъ, какъ посадили въ кресло старую леди на костыляхъ, она, усвшись тамъ, имла большое сходство съ суфлеромъ въ опер. Филиппъ пошелъ дальше, осматриваясь кругомъ съ величайшимъ вниманіемъ. Его даже заинтересовала степень благосостоянія жителей, онъ соображалъ, что врядъ ли носильщикъ Ниль заработывалъ много, хотя онъ и объявлялъ, что обходитъ ежедневно вс части Лондона.

Филь зашелъ въ контору дилижансовъ, чтобы навести справки объ окрестностяхъ голдигогскаго коттэджа, мстопребыванія Спэрклеровъ. Но онъ нескоро нашелъ такого, кто бы выслушалъ его, и это дало ему полную возможность наблюдать привычки омнибусныхъ кучеровъ. Онъ слышалъ, какъ одна леди справлялась о времени ‘отхода дилижансовъ’, и получала неопредленные отвты въ род: ‘черезъ четверть часа’, ‘черезъ полчаса’, ‘въ четверть такого-то часа’, ‘тогда-то’. Филь былъ свидтелемъ ссоры кондуктора съ кучеромъ, который упрекалъ перваго: ‘что онъ не смотритъ ни за самимъ собою, ни за другими’, и слышалъ справки о томъ, ‘вымазалъ ли Джимъ кобыл ногу’ и ‘вправлена ли сколько-нибудь ключица у гндой’.

Слдуя данному наставленію, мальчикъ взобрался на отвсную насыпь, похожую на крутояръ при дорог, и затмъ повернулъ на узкую тропинку между заборами, крутую, какъ лстница, обогнулъ конюшенные дворы, гд свирпыя собаки бросались и лаяли за воротами, стараясь просунуть влажныя морды въ неподходящія отверстія. Онъ спрашивалъ дорогу у каждаго встрчнаго и, свертывая по крайней мр разъ двадцать направо, достигъ наконецъ мста жительства семейства Спэрклеръ.

Это была небольшая колонія: она состояла изъ какой нибудь дюжины коттэджей, жители ея промышляли стиркой блья и отдачей въ наймы ословъ. На каждой двери была прибита доска и на ней написано: ‘Здсь катаютъ блье’, или ‘Отдаются ослы въ наемъ’. Во избжаніе слишкомъ большаго однообразія въ объявленіяхъ, они были всхъ размровъ и написаны разно, преобладали однако блыя паутинныя буквы на черной доск: повидимому он наиболе нравились. День былъ благопріятный для стирки блья,— сады, заборы были имъ покрыты, кружевные воротники, ночные чепчики были растянуты на кустахъ, носовые платки и чулки придерживались на дерн камнями, мужскія сорочки и юбки, вздутыя елико возможно втромъ, разввались во вс стороны, ихъ размры казались до того неподходящими къ человческимъ, что невольно приходило на умъ, не находятся ли въ послднемъ градус водяной т, кому принадлежало это блье.

Мистеръ Спэрклеръ былъ, повидимому, человкъ съ утонченнымъ вкусомъ, хотя въ глазахъ свта онъ былъ весь занятъ отдачей ословъ въ наемъ, но въ душ онъ любилъ цвты. Его коттэждъ былъ почти такъ же великъ, какъ стогъ сна, а соломенная крыша нависла на самыя окна, какъ волосы методиста. Передъ коттэджемъ красовался садъ, который можно было измрить двумя-тремя прыжками, онъ былъ пересченъ дорожками, такими же узкими, какъ сосновыя доски. Грядки были не больше матрасовъ, и никакая карета гостиницы не бывала такъ биткомъ набита. Цвты были скучены, какъ букеты, и какъ могла земля давать такой урожай — было великой, неразршимой тайной — разв предположить, что она была концентрирована, какъ сухой бульонъ. Штокрозы съ верхушками, покрытыми цвтами, весело стояли, какъ новыя шляпки, выставленныя въ окнахъ моднаго магазина, анютины глазки величиною съ бабочекъ, розы, схожія съ розетками на удочкахъ, и крупныя гвоздики, какъ бритвенныя кисточки, украшали собою эту эссенцію сада. Въ одномъ углу была бесдка, гд по вечерамъ Спэрклеръ курилъ трубку, и тутъ выказался законченный вкусъ человка. Статуэтка Наполеона со скрещенными руками украшала верхушку бесдки, фарфоровыя собаки и гипсовыя фигуры покрывали крышу и напоминали изразцовую печь.

Филиппъ стоялъ у воротъ этого эдема и не смлъ перешагнуть черезъ грядки ранункуловъ,— онъ былъ вн себя отъ всей этой прелести, и усумнился бы, можетъ ли такое великолпіе принадлежать человку, который содержалъ себя отдачей ословъ въ наемъ за шесть пенсовъ, еслибы не доска на дверяхъ, гласившая, что Товіасъ Спэрклеръ дйствительно занимался этимъ дломъ.

Никого изъ Спэрклеровъ не было дома, домъ былъ оставленъ на попеченіе дворовой собаки, съ узкой пряничной мордой и хвостомъ, который можно было употребить вмсто щетки. На пса нашелъ припадокъ лая и онъ недружелюбно показывалъ свои передніе зубы. Семья Спэрклеръ вроятно держала его вмсто ‘молотка и звонка’, и несомннно, ни двойной молотокъ, ни звонокъ не могъ громче дать знать о постител. Четыре толстыя женщины выползли изъ сосдняго коттэджз, посмотрть что за шумъ. Филиппъ оглядлъ одну изъ нихъ: руки ея обличали прачку и онъ прямо обратился къ ней:

— Миссисъ Спэрклеръ, сударыня?

— Такъ онъ сказалъ, чтобы вы обратились ко мн? сказала леди, когда ей объяснили причину посщенія.— Что мн за дло до мальчишекъ? Теперь никого и нтъ, кром ихъ, я никогда не видала такой кучи мальчишекъ. Ихъ просто рой — настоящій рой!

Филиппъ показалъ-было видъ, что, несмотря на избытокъ мальчишекъ, онъ однако мало видитъ ихъ вокругъ себя.

— Откуда только берутся мальчишки? продолжала миссисъ Спэрклеръ, обращаясь къ своимъ пріятельницамъ:— я никакъ не могу этого сообразить. Еслибъ ихъ провозили бочками, такъ ихъ бы не могло быть больше! А они еще приходятъ и прехладнокровно спрашиваютъ: ‘Не нужно ли вамъ мальчика?’

— Ко мн ихъ двое приходило прошлый вторникъ, сказала въ подтвержденіе одна изъ прачекъ: — правда, довольно милые мальчики, но спрашивается, на что мн ихъ?

— Мальчикъ миссисъ Миллинсъ теперь безъ работы, прибавила другая леди:— чуть ли не вчера, она справлялась, не нужно ли мн мальчика. На что? спросила я.

— Что это Спэрклеръ самъ не смотритъ за ними, а только портитъ мн жизнь, жаловалась жена.— Нельзя приняться за чашку чаю: чуть поднесешь блюдечко къ губамъ — нужно заняться мальчишками. Они докучаютъ какъ мухи. Эти мальчишки, моя милая, просто разрываютъ меня!

Миссисъ Спэрклеръ была толстая барыня, лтъ тридцати, напоминавшая формами деревенскій каравай, и Филь былъ вполн увренъ, что она продержится свои вкъ, несмотря на огорченія. Чтобы испытать и успокоить ее, онъ осмлился сказать, что еслибы его наняли, онъ только бы и жилъ тмъ, что угождалъ и помогалъ бы своей хозяйк.

— Это очень дурно со стороны Спэрклера, что онъ все на меня наваливаетъ, продолжала женщина.— Работаешь, какъ невольница, съ утра до поздней ночи! То нужно сдла пересмотрть, то ословъ выгнать на пастбище, или счеты свести, и сотни разныхъ другихъ длъ!

— Я не считаюсь работой, очень люблю смотрть за садомъ и длаю все, что понадобится, сказалъ Филь, начиная пересчитывать свои достоинства.

— Видно, что вамъ, мальчишкамъ, ни по чемъ надувать. Готовы глаза изъ головы вырвать! ворчала она.

— Увряю васъ, я никому этого не сдлаю, ни за полфартинга, сударыня, пробормоталъ малый.

— Не говори такъ, мальчишка! брюзжала миссисъ Спэрклеръ.— Это нахальство. Ты вдь мужской породы, не такъ ли? ну, и держи языкъ за зубами!

Это свиданіе кончилось тмъ, что мистеръ Мертонъ, въ припадк отчаянія, воззвалъ къ женскому сердцу. Онъ началъ съ того, какъ это странно, что люди, повидимому, находятъ особенное удовольствіе преслдовать его, съ большимъ жаромъ и чувствомъ распространился о томъ, какую онъ вынесъ борьбу, и кончилъ полуугрозой, что если будутъ перечить его добрымъ намреніямъ, то онъ не видитъ возможности прокормить себя, и ему остается одинъ исходъ — предаться распутной и порочной жизни.

— Страшно его слушать! вскрикнула одна изъ прачекъ: — гд ваши родители, злой мальчикъ?

— Я сирота, и это очень дурно, пробормоталъ онъ.— Встрть я кого-нибудь, кто бы помогъ бдному малому, вы думаете, я былъ бы таковъ? Желаю вамъ осиротть, тогда вы бы все поняли!

Она собралась ему отвтить, но онъ опять разразился словами:

— Кажется, здсь никто не скажетъ за меня добраго слова, а господинъ Спэрклеръ хорошо знаетъ нашихъ!

— Кто такіе ваши? спросила миссисъ Спэрклеръ.

— Кто? Томсеи! возразилъ онъ: — они постоянно берутъ здсь цлыя пинты ослинаго молока!

Миссисъ Спэрклеръ поспшно ушла въ свой коттэджъ. Она хотла убдиться, вписаны ли Томсеи. Справка въ счетной книг оказалась удовлетворительной: Филиппа послали въ поле объявить нкоему Фреду Джексону, чтобы тотъ далъ ему занятіе при длинноухомъ стад.

Фредъ Джексонъ, или, какъ звали его товарищи, ‘длинный Фредъ’, былъ высокій малый, цыганской наружности, съ загорлымъ лицомъ и парою черныхъ локоновъ, висящихъ по щекамъ. Онъ былъ извстенъ между ослиными погонщиками своими длинными ногами и удивительнымъ способомъ обращенія съ лошадьми: подвязавъ свои локоны на подбородк, онъ такъ ловко обращался со своей палкой, что однимъ ударомъ въ ухо наврняка сваливалъ на землю строптивое животное. Въ грязной фланелевой куртк и склонясь на сдло, онъ не казался такимъ страшнымъ, но ослы его хорошо знали, и когда онъ кашлялъ, они навостряли уши, какъ будто чуяли хорошо вооруженнаго непріятеля.

Первымъ дломъ длиннаго Фреда было заставить вновь поступившаго мальчика дать, за благополучное прибытіе, шесть пенсовъ на кружку (Фредъ пилъ эль, смшанный съ джиномъ, и поглощалъ его въ огромномъ количеств), вслдъ за тмъ онъ заревелъ: ‘Сэмъ Кертъ’! такимъ громкимъ голосомъ, что его услышали ослы въ вереск и ими овладло безпокойство.

— Сюда Сэмъ Кертъ! Гд же ты?

— Ушелъ на Фрогнельскую Гору!

— Неправда!

— Да я его видлъ, назадъ тому съ минуту!

— Получилъ работу у Спэніардовъ! воскликнуло разомъ нсколько голосовъ.

Отвты посыпались со всхъ сторонъ. Тутъ, запыхавшись, прибжалъ мальчикъ, оказалось, что это тотъ самый Кертъ, котораго такъ требовали.

— Замшкался на холм, Фредъ, сказалъ онъ испуганнымъ голосомъ.

— А кто теб это позволилъ? Зачмъ ты это длалъ? кричалъ Длинный Фредъ:— я переломаю теб вс кости, крысенокъ!

И Сэмъ казался очень испуганнымъ, а вс лежавшіе ослы торопливо встали и встревожились.

Филь подумалъ про себя:

‘Нечего сказать, хорошо будетъ проводить время съ такимъ милымъ хозяиномъ!’

— Вотъ возьми этого малаго съ собою, сказалъ Фредъ, указывая на Мертона: — и научи его, что ему длать. Слышишь? Смотри же!

Работы было вдоволь. Въ недлю, или около того, что провелъ Филь въ Гэмпстид, ему была полная возможность изучить подробности ремесла. Величайшимъ для него наслажденіемъ было лежать на трав, или сидть на цпи у флаговаго древка и любоваться видомъ. Широкое вересковое поле разстилалось передъ нимъ, покрытое разбросанными кустами дрока, кусты эти пестрили землю, какъ веснушки — загорлое лицо поселянина. Какая славная бахрома деревъ окружала это лондонское увеселительное мсто! Еслибы не фонарные столбы вдоль по дорог, никому бы не пришло въ голову, что такое прелестное мсто находилось около чудовищнаго города.

Иногда мальчикъ задавалъ себ вопросъ:

— Кто такой живетъ въ этихъ большихъ домахъ на окраинахъ поля?

Дома спрятались въ зелени окружающихъ деревъ и, какъ будто испугавшись, что слишкомъ близко подошли къ общественной земл, скрылись изъ глазъ. Круглые высокіе каштаны стояли въ цвту, съ блыми пучками цвтовъ, какъ свчи на рождественской елк.

Филиппъ, лежа на дерн, могъ любоваться фруктовыми деревьями въ садахъ, примыкавшхъ къ домамъ, они казались ему пышными горами цвтовъ, вся земля вокругъ нихъ была испещрена падающимъ цвтомъ, какъ будто тутъ разорвали и разбросали сотню любовныхъ писемъ.

Повременамъ, оселъ, наслаждаясь природою, начиналъ ревть, ему вторили, какъ птухи, разсянные тамъ и сямъ ослы, случалось, что музыка эта подымалась со всхъ сторонъ поля, самые отдаленные присоединялись къ хору и шумъ становился оглушающимъ.

По западной сторон поля, шла аллея старыхъ вязовъ, по ней приходили и уходили, возвращаясь изъ пансіона, молодыя леди, он ступали на солнечные лучи, падавшіе золотыми кольцами на землю. Филиппъ садился на скамейку и прислушивался съ наслажденіемъ, какъ молодыя пансіонерки болтали по-французски съ своей гувернанткой. Онъ думалъ про себя:

‘Что же такое сказала она, глядя на меня: ‘Regard, mam’selle, ce sale petit garong-l’.

Когда маленькія леди, прогуливаясь, заходили въ поле, онъ слдилъ, какъ юбочный полкъ появлялся и исчезалъ, смотря по повышеніямъ и пониженіямъ почвы, и думалъ о томъ, будетъ ли когда нибудь Берта носить такія красивыя платья, и выучится ли она когда нибудь говорить, какъ он: ‘Sale garong-l’.

Какой прекрасной казалась даль, покрытая пурпуровымъ туманомъ! Верхушки деревъ разстилались кругомъ, какъ дымъ, казались мягкими и вздутыми какъ подушки, поля перерзывались заборами, которые длили ихъ на небольшіе, неправильные клочки земли яркихъ цвтовъ, походившихъ на цвтныя стекла соборнаго окна. Ничто не нарушало тишины, кром криковъ грачей и пнія птицъ на деревьяхъ, иногда только отдаленный взрывъ хохота заставлялъ обратить глаза на рзвушекъ въ далекихъ кустахъ дрока,— он казались точками. Озеро, отстоящее за нсколько миль, представлялось пятномъ за верхушками деревъ. Филь зналъ, что это Нингебэрійскій резервуаръ. ‘Гаррау на Холм’ приходился какъ разъ противъ блыхъ облаковъ на горизонт, а между трубъ дальнихъ блыхъ домовъ и около стоящихъ тополей, виднлась на заднемъ план неясная масса — то былъ круглый Виндзорскій Тоуэръ.

Кругомъ пруда, въ который былъ воткнутъ заржавленный шестъ, были разставлены кабріолетки и одноколки, поодаль скучены осдланные ослы, они уткнули свои головы вмст какъ присяжные, шопотомъ обсуждающіе свой приговоръ. Нельзя себ было представить, какъ могли подобныя кабріолетки приносить доходъ. Это были разбитыя, странныя на видъ повозки, неуклюжія, какъ модель школьника, слпленная изъ тста, это были т же дтскія тележки, только увеличенныхъ размровъ, и съ такими же маленькими колесами, какъ у тачекъ, обитыя кусками ситцу или заплатанныя изношенной японской матеріей, бывшей нкогда частью скатерти. Кабріолетки эти возятъ ослы съ отвислыми животами, раздутыми, какъ горшки и покрытыми такой длинной шерстью, что она разввается по втру. Бдныя животныя съ опущенными длинными ушами походили на кроликовъ. Одноколки были немногимъ лучше кабріолетокъ: обивка вся вылиняла, какъ будто кто спалъ на ней, въ нихъ были запряжены высокіе, сухощавые ослы съ длинными головами и отвислой нижней губой, придававшей имъ угрюмый видъ. Одного изъ нихъ подстрлили въ ногу: высунувшееся мясо было перемчено рубцами, какъ дыня. Другое животное — блое съ чернымъ носомъ, грязнымъ всклокоченнымъ хвостомъ и слипшимися вмст ушами — было слпо на оба глаза, ребра у него повысунулись, ихъ можно было пересчитать, какъ клавиши.

Благодаря своему другу Сэму Керту — или Сопуну Сэму, какъ его прозвали за несчастную привычку громко дышать, Филиппъ скоро научился такъ же хорошо различать всякаго осла въ степи, какъ пастухъ каждую овцу въ стад.

Ослинное стадо выставлялось тогда въ наймы десятью или двнадцатью хозяевами, ‘составлявшими’ Гэмпстидъ. Оно представляло самое разнообразное и курьзное собраніе, тутъ были ослы всякаго возраста и цвта, иные такіе маленькіе, что ‘длинный Фредъ’ верхомъ на нихъ казался колоссомъ, другіе были такъ велики, что со своими высокими сдлами совершенно походили на верблюдовъ. Сбруя была не перваго и не втораго сорта, а самаго послдняго, связана веревками, вмсто пряжекъ, кожаные языки болтались на ней во вс стороны. Большею частью животныя были такъ худы, что ихъ спинной хребетъ напоминалъ киль лодки. Чтобы сдло не терло, подъ него подсовывали, вмсто подушки, разныя тряпки и даже клочки сна, такъ что вслдствіе всего этого бдныя твари имли неопрятный и неряшливый видъ, какъ будто одлись съ такою же поспшностью, какъ служанка гостиницы, исполнявшая всякую работу. Ослы, назначенные спеціально для леди, кажется, наиболе отличались неопрятностью, облаченіе ихъ нсколько напоминало величіе парадной дамской лошади въ цирк съ легкою примсью римской тоги, большія сдла накрывались полотнянымъ чахломъ, украшеннымъ широкой красной каймой, — конечно, все это имло бы щегольской видъ, не будь такъ грязно и разорвано. Эти ‘дамскіе’ ослы отличались еще тмъ, что ихъ чуть не перерзывали пополамъ подпругой, которая подтягивалась такъ туго, что ихъ тальи становились тонки и могли соперничать съ тальями лягушекъ при ихъ образованіи, — этотъ родъ шнуровки далеко не красилъ наружность длинноухихъ четвероногихъ.

Бдныя твари, какъ съ ними дурно обходятся! Изъ всхъ тяжело работающихъ слугъ, ихъ судьба наихудшая: за свое терпніе имъ приходится переносить больше ударовъ, чмъ самому порочному и злонравному изъ земныхъ четвероногихъ. Присматриваясь къ осламъ, становишься въ тупикъ: что длаетъ ихъ покорными — философія или глупость? Ихъ колотятъ палкою по спин, а они заявляютъ свое неудовольствіе единственно тмъ, что тонкій хвостъ прижимается еще больше! Это животное, какъ будто знакомо съ христіанскимъ правиломъ относительно обращеніи съ врагами: его бьютъ въ одинъ бокъ — онъ подставляетъ другой подъ занесенную палку. Понятливая лошадь лягнетъ, умная собака укуситъ васъ, если можетъ, а не можетъ, такъ рычитъ и показываетъ зубы, а бдный оселъ, поднятый со сна хорошимъ ударомъ, и не замчаетъ оскорбленія, какъ будто упалъ на него древесный листикъ!

Когда Сэмъ Кертъ бралъ съ собою къ осламъ вновь поступившаго мальчика, онъ обращалъ его вниманіе на каждаго, сколько нибудь замчательнаго осла тмъ, что задвалъ его за самое чувствительное мсто.

— Вотъ эта такъ славная! говорилъ онъ, указывая на одну ослицу, и выворотилъ ей уши, выложенные мхомъ, какъ дамскія туфли:—мы называемъ ее Нескончаемый Чайникъ. Ну, вставай, Чайникъ! ‘Матери семействъ’ и няньки постоянно ее требуютъ. Она имъ очень нравится тмъ, что заразъ возитъ двоихъ. И указавъ на дтскій стулъ, Сэмъ набросилъ его на спину Нескончаемаго Чайника.

— Кто изъ нихъ зовется Дербійскій призовой? спросилъ Филь.

— У насъ ихъ была цлая куча, отвтилъ Сэмъ.— Они вс призовые, но мы ихъ каждый годъ мняемъ. Вотъ этотъ маленькій называется теперь Огаркомъ, а прежде назывался Затмніемъ, онъ выигралъ ставку въ дв тысячи гиней, вотъ еще Летающій Голландецъ, есть и другіе. Вотъ этотъ, толстъ, какъ свинья, самъ себя содержитъ, не требуетъ даже корму!

Сэмъ сдлалъ нсколько шаговъ и продолжалъ:

— Вотъ эта также — Дикое яблоко Бетси,— выиграла призъ въ Окс и Честер и въ другихъ мстахъ, она очень кротка, можете длать съ ней, что хотите.

Въ подтвержденіе своихъ словъ, онъ стегнулъ ее хлыстомъ, такъ что бдное Дикое Яблоко подпрыгнуло, но перенесло боль съ кротостью.

Филиппъ обратилъ вниманіе на большаго осла, съ жесткой вьющейся шерстью. Сзади онъ былъ выстриженъ нарочно для того, чтобы сдлать удары почувствительне.

— Какъ хотите, онъ красавецъ! вскрикнулъ Сопунъ Сэмъ, прислоняясь къ ослу.— Зовутъ его Ильмовый Джо, никто скоре его не бгаетъ. Вотъ посмотрите-ка.

И онъ принялся колотить осла по выстриженному заду, затмъ заревлъ хриплымъ голосомъ:

— Ну, ты, Джо, проваливай!

Оселъ вообразилъ себ, что его взаправду посылаютъ на работу и пустился въ галопъ, а Сэмъ бжалъ за нимъ и громко стучалъ палкой по дорог.

Мастеръ Кертъ удивительно хорошо зналъ свойства разныхъ ословъ, удостоившихся его высокаго вниманія, но приправлялъ свои похвалы поразительною жестокостью. Онъ прошелся по спинамъ лежавшихъ ословъ, ступалъ по нимъ также спокойно, какъ будто они были подставками палки, и не могъ удержаться, чтобы не поднять ихъ съ мста.

— Ну, ты, поднимайся, Дряхлая Дженъ! хи! хи! И ты блая Элисъ! Вставай-ка, старый Одноглазый!— Я теб задамъ, Короткохвостый! Теперь ты, старый Герцогъ Брауншвейгскій!

Глухой звукъ удара палки о ребра заставилъ массу ословъ безпокойно сдвинуться съ мста, и они сбжались, какъ стадо овецъ.

— Вотъ такого вы рдко увидите, сказалъ Сопунъ, останавливаясь передъ осломъ съ попорченнымъ глазомъ и съ выемкой на тл, какъ у скрипки. На лбу у него былъ густой клокъ волосъ, что дало возможность мастеру Керту крпко ухватиться за него и сказать:

— Каждый волосъ его головы стоитъ фунты стерлинговъ, и такъ на всемъ тл. Сотни миль пройдете и не встртите такого, какъ Резинка! Ну, ты, вставай, Резинка! Онъ можетъ все длать, только что не говоритъ! прибавилъ погонщикъ и потянулъ Резинку за уши такъ, какъ будто намревался вырвать ихъ, словно траву, одно оставалось Резинк — онъ лягнулъ въ сторону, очень близко отъ Сопуна Сэма.

Случилось, что ослы, добитые, или быть можетъ раздраженные тяжолою жизнью, затяли драку и кусались. Словно соколъ, когда онъ увидитъ воробья на забор, Сэмъ бросился на мсто драки и энергически принялся за расправу, прикрикивая подъ звуки ударовъ:

‘Эй, ты, принцъ Уэльскій!— Что теб, Лора Смисъ?— Ты что тутъ длаешь, костлявая черная Бессъ!— Я теб задамъ, леди Молочница! И теб также, джентльменъ Джерри!’

Когда свалка кончилась и все пришло въ порядокъ, Сэмъ на вопросъ Филя, какой оселъ лучше всхъ, выразилъ свое мнніе:

— Мы, погонщики, думаемъ, что весь свтъ могъ бы гордиться Золотымъ Сердцемъ,— она бгаетъ лучше всхъ, больше всхъ и она миле,— она пгая, это очень красиво и рдкость, за нее давали четыре фунта! Но я больше люблю Легкое Сердце. Сказать, почему? А вотъ почему: мн она больше нравится, да къ тому же она уходитъ себя, а ужь не остановится!

Сэмъ перевелъ духъ и продолжалъ:

— Что ни говори, а по быстрот ослы ничто въ сравненіи съ пони. Мистеръ Ламфритъ держитъ блыхъ и рыжихъ пони, но ни за одного изъ нихъ не возьметъ и десяти фунтовъ. Они стоятъ у него въ уздечкахъ, а глаза у одного точно сливы. Одно только бываетъ худо: прізжаетъ джентльменъ и нанимаетъ въ зду пони за полкроны,— пропадаетъ часъ, не возвращается, а тамъ слышишь — лошадка въ пруду или околла, гд нибудь — вотъ и остался въ дуракахъ!

Филю было поручено зазывать желающихъ, въ этомъ и состояла его главная обязанность. Мастеръ Спэрклеръ былъ того мннія, что новое платье мальчика можетъ ему послужить въ пользу, какъ доказательство, что онъ хорошо ведетъ свои дла.

Филиппу сказали, чтобы онъ становился у гостиницы, гд пристаютъ дилижансы, и чуть кого завидитъ, кто бы ни былъ, старый или малый, сейчасъ долженъ подбжать къ нему и настоятельно спрашивать: ‘Не нужно ли вамъ отличнаго осдланнаго осла?’

Филь, съ честною восторженностью, тотчасъ же привелъ въ исполненіе данныя ему инструкціи, и въ нсколько дней навелъ ужасъ на всхъ старыхъ леди окрестностей, многіе почтенные люди увряли, ‘что онъ это длаетъ нарочно’.

— Не нужно ли вамъ отличнаго осла, сударыня? спрашивалъ онъ полудоврчиво престарлыхъ матронъ, и когда он говорили, оборачиваясь: ‘нтъ, мальчикъ, вдь это смшно’, онъ прибавлялъ: ‘Отличное сдло, сударыня, покойное и мягкое!’

— Занимайтесь своимъ дломъ, сэръ, слышалось въ отвтъ.

Тогда Филь заходилъ сбоку и бормоталъ:

— У насъ есть кресло, сударыня, отличное кресло.

— Говорю вамъ, нтъ, нтъ и нтъ!

— Я вамъ достану такихъ чудесныхъ верховыхъ лошадокъ — понесутъ васъ, какъ перышко!

Тутъ пожилая матрона теряла всякое терпніе, останавливалась и смотрла по сторонамъ, нтъ ли по близости полисмена и бормотала вполголоса: ‘Я на васъ пожалуюсь, скверный мальчикъ! Какъ вы смете приглашать меня здить верхомъ на пони!’

Давая инструкцію Филиппу, мистеръ Сперклэръ изложилъ слдующую важную аксіому: ‘Говори, что все — отлично, отличные ослы, отличныя сдла, отличныя кресла, отличное все. Какъ заплатятъ деньги, тогда пусть себ находятъ, что скверно то и другое’.

Филиппу не очень-то нравилось это ‘зазываніе’. Онъ томился желаніемъ быть въ пол и участвовать въ забавахъ Сэма, и каждый вечеръ, когда Сэмъ Кэртъ разсказывалъ ему свои дневныя похожденія, онъ горько ропталъ на Сперклэра, что тотъ ‘прилпилъ его къ этой мерзкой деревн’.

Безъ сомннія, городъ Гэмпстидъ казался Филиппу довольно печальнымъ мстомъ. Тутъ не было ни одной лавки, куда ему можно было заглянуть, даже эстампы, выставленные въ книжномъ магазин, никогда не перемнялись. Филь возненавидлъ аптеки съ маленькими оранжерейными окнами, гд продавались пикули, подливки и сигары, вмст съ лекарствами, презрительно глядлъ на суконную лавку, пространствомъ въ одиночное стойло, съ выставленными шляпами, мужскими сорочками, сапогами и набивными ситцами. Мальчикъ говаривалъ, что этотъ городъ далекъ отъ настоящаго за тысячи миль. Кузница выходила на улицу, торговецъ чаемъ, мясникъ и портной возвщали своими вывсками о томъ, что они лондонскіе, такъ напыщенно, что никакъ нельзя было себ представить, что это длается за пять миль отъ Лондона.

Городъ казался стариннымъ, на пути встрчались мстами большія насыпи, съ высокими вязами, на которыхъ грачи свили себ гнзда, а сами, будто утомившись сидть на круглыхъ густыхъ втвяхъ, расположились на дорог. Кругомъ была такая тишина, что птухи въ конюшн, на одномъ конц улицы, перекрикивались съ птухами зеленьщика, на другомъ краю города и вызывали ихъ. Городъ только и оживлялся, когда какой-нибудь прозжій циркъ ставилъ свой балаганъ въ пол, или лошадь, спускаясь съ горы, пугалась нагнетавшей ее повозки, и начинала нести, а тутъ при крутомъ поворот дороги экипажъ и сидвшіе въ немъ люди, наврняка выбрасывались близь кофейни ‘Блекъ Бой и Стиль’, причемъ разбивались нижнія стекла, а постители въ испуг бросались прочь.

Перейдя дорогу, дойдите до Вестъ-эндскаго сквэра, и увидите передъ собою вполн сельскій видъ: дерево посреди мостовой, дома, окружавшіе скверъ, кажутся современными Вильгельму и Маргарит,— они построены изъ краснаго кирпича, съ массивными блыми оконницами, такими же неуклюжими, какъ окна старинныхъ дилижансовъ, надъ подъздами старомодные рзные балконы. Теперь уже не длаютъ такихъ большихъ свинцовыхъ водосточныхъ трубъ, мы уже нигд не видимъ такихъ желзныхъ фонарныхъ столбовъ и воротъ, какъ прежде, ни крученыхъ часовыхъ пружинъ, ни завитковъ, ни листьевъ.

Филиппъ жилъ на двор, по близости сквэра, рядомъ съ миссисъ Беретъ, матерью Редполя Джека, другаго мальчика, находившагося въ услуженіи у Спэрклеровъ. Миссисъ Беретъ занималась перепродажей стараго хламу, всхъ лучше платила за старое полотно, хорошо платила за жиръ и давала настоящую цну за мдь и желзо, кром того, она пускала къ себ жильцовъ на ночь за три пенса.

Медленно, но врно, достигалъ Филиппъ высшаго почета, какой только можетъ достигнуть погонщикъ ословъ. Первымъ повышеніемъ въ его должности было то, что ему поручили везти четырехъ леди въ коляск къ подошв Геверстокскаго холма. Вскор ему доврили ословъ, на которыхъ хали дти, онъ такъ хорошо велъ себя въ этихъ случаяхъ, что еще повысился и ему случалось сопровождать въ прогулкахъ молодыхъ леди слабаго здоровья. Заботливость, съ которою онъ предупреждалъ всякое желаніе со стороны животныхъ пуститься рысью, скоро прославила его среди больныхъ ‘Плоской долины’ и ‘Долины здоровья’. Ему хотлось чего-нибудь возбудительне: хотлось гнаться вслдъ за десятками молодыхъ леди, когда он неслись галопомъ по дорог, но мистеръ Спэрклеръ только тогда уступилъ его настоятельнымъ просьбамъ, когда въ воркотн Филиппа слегка стали проглядывать намеки, что вотъ-де злоупотребляютъ имъ.

Наканун этого важнаго событія велся разговоръ между Редполемъ Джекомъ и нашимъ молодымъ другомъ. Они ушли на кладбище, не для серьзнаго созерцанія, а ради того, что на могилахъ удобно сидть. Ихъ осняло, точно крыло, огромное тисовое дерево, и они начали бесду:

— Сказать теб причину, почему Спэрклеръ не пускаетъ тебя въ поле? сказалъ Джекъ.— А вотъ почему: ты хорошо одтъ, и Спэрклеръ думаетъ, что по твоему новому платью скажутъ, что у него такіе благопристойные мальчики. Вдь больные приносятъ всего больше доходу, а они требуютъ только прилично одтыхъ погонщиковъ.

— Хорошо же! мн должно быть тамъ завтра, а я вотъ и не пойду, сказалъ Филь.

— И отлично сдлаешь, мн кажется, вотъ не предупреди я тебя! продолжалъ Редполь.— Ну, слушай же! Положимъ, ты гонишь Одноглазаго, теб хочется пустить его въ галопъ, нука, съ чего начнешь?

— Съ чего? примусь кричать на него, колотить изо всей силы, накормлю его ‘дубовой кашей’, да ‘ясневыми бобами’, отвчалъ Филь.

Тутъ мастеръ Джекъ презрительно улыбнулся.

— Конечно, ты бы такъ и сдлалъ. Я зналъ это заране. Похоже на тебя, зазнался, воображаешь себ, что все знаешь. А чего бы добился? Одноглазый не сдвинулся бы съ мста и лягнулъ бы вдобавокъ. И то у меня отъ него рука вспухла.

— А что бы ты сдлалъ? спросилъ Филь.

— А вотъ мы и добрались, отвтилъ мастеръ Беретъ.— Что бы я сдлалъ? прежде всего далъ бы ему три или четыре раза по голов, чтобы зналъ, кто я таковъ.

— Ну, спросилъ Филь: — вотъ онъ узналъ, кто ты таковъ, а потомъ?

— Потомъ, засыпалъ бы ему два, три жестокихъ тумака въ подколнную жилу, чтобъ онъ зналъ, кто онъ таковъ.

— Продолжай, сказалъ Филь: — что-жь потомъ?

— А вотъ, задалъ бы ему лвой рукой такъ, что сбилъ бы его въ сторону, ударомъ другой руки сшибъ бы его назадъ и онъ бы у меня отпрыгнулъ на два или три ярда.

— Чмъ бы все это кончилось? спросилъ Филь.

— Подожди минутку, продолжалъ наставникъ: — старый Одноглазый уже не разбиралъ бы, одинъ ли бжитъ, или кого везетъ, и несся бы впередъ, важно измривая землю.

Вмсто отвта, Филиппъ прочиталъ на одной изъ плитъ слдующую эпитафію:

Утромъ всталъ онъ веселый, здоровый,

Въ полдень и вечеръ веселъ онъ былъ,

Къ ночи на тихій покой удалился

Позванъ онъ былъ на судъ роковой.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ.
Въ пол&#1123,.

Стоялъ жаркій день. Солнце такъ пекло, что прозжавшіе кэбы и тележки съзжали съ дороги въ прудъ, освжить лошадей. Комары носились надъ ушами ословъ, а они бдные почти вс лежали на песк и спали, пока до нихъ не дойдетъ очередь терпть муки. Было уже три часа, экипажи подвезены къ ‘Джекъ-Страусъ-Кэстлю’, обды давно заказаны, а еще никто не требовалъ ословъ. Хозяева ихъ были въ страшно возбужденномъ состояніи, въ виду такого неприбыльнаго дня, люди во фланелевыхъ курткахъ, съ хлыстами и палками подъ мышкой, растянулись на дорог, выжидая, какъ застрльщики, не пройдетъ ли кто.

— Я никогда не видлъ ничего подобнаго, воскликнулъ мистеръ Спэрклеръ, растегивая въ отчаяніи нсколько пуговицъ рубашки.— Какъ будто испугались прекрасной погоды. Ихъ бы слдовало затопить дождемъ.

— Плохіе нын заработки, плохо дло! отвтила ему миссисъ Суттей, хозяйка шести ословъ: — у насъ сегодня нетолько куска, и кусочка не будетъ, и она прибавила, обращаясь къ своему товарищу: — быть теб сегодня безъ обда, Билль.

Другой хозяинъ замтилъ печально:

— Жаль, а не увижу я сегодня, Товіасъ, какъ пойдетъ моя ослица въ галопъ.

— Сегодня у меня только двухъ брали, сказалъ мистеръ Спэрклеръ.— Молочница и Мери Пончъ отправились въ Гайгетъ, но это вдь не принесетъ доходу.

Пока они жаловались на недостатокъ постителей, гувернантка съ двумя молодыми леди привела въ смятеніе толпу фланелевыхъ куртокъ. Она выразительно показывала знаками, что желаетъ прокатиться на ослахъ. Мгновенно началась свалка за то, кому достанется работа, или, какъ говорили мальчики: ‘они совершенно разрывались за барышень’. Хи! хи! хи! ревли погонщики, понукая голопирующій передъ ними эскадронъ. Едва неосторожныя красавицы сдлали нсколько шаговъ, какъ уже двадцать человкъ и десятковъ пять ословъ во весь опоръ неслись на нихъ.

— Сюда, сударыни, вотъ леди Сопунья, лучше ея никто не ходитъ подъ сдломъ! кричалъ одинъ.

— Маленькій Чайникъ, миссъ, слава Гэмпстида! вскрикивалъ другой.

— Сударыни, джентльменъ Джерри, настоящій кровный оселъ, ревлъ третій.

Бдныя леди страшно перепугались своего ужаснаго положенія: он ждали, что вотъ, вотъ ихъ задушитъ длинноухое стадо, объ ребра одной уже толкнулся черноносый оселъ, другое животное съ насморкомъ терлось о мантилью другой. Растерянныя барышни дали поднять себя съ земли первыми, кто осмлился наложить на нихъ руки, и прежде чмъ успли вскрикнуть, он уже сидли на сдлахъ и ихъ повезли. Залпъ ругательствъ посыпался имъ вслдъ, отъ обманутыхъ въ своихъ ожиданіяхъ погонщиковъ.

— Ты бы должна себя постыдиться, старая! вопилъ одинъ, мтя на гувернантку: — ставитъ въ дураки людей работящихъ.

— Тебя бы стоило потрепать, котенокъ! ворчалъ другой на молодую леди.

— Будь я каторжникъ, я бы задалъ вамъ чего-нибудь пополезне зды, бормоталъ третій. Бдняжки ухали, удовольствіе, которое он ждали отъ зды, совершенно разстроилось мыслью, что он безсознательно совершили какую-то ужасную несправедливость гэмпстидскимъ содержателямъ ословъ.

— Странный способъ заниматься промысломъ, сказалъ Филь Сопуну Сэму.

— Дождись только Духова дня, ты увидишь штуки похуже, отвтилъ мастеръ Кертъ.

Однажды вечеромъ, когда мастеръ Спэрклеръ наслаждался трубкой въ бесдк, и безпокоилъ дымомъ пауковъ, его жена обратилась къ нему:

— Я забыла сказать теб, Товіасъ, намъ завтра ночью будетъ работа. Та самая компанія, которая устроивала пикникъ при лунномъ свт, въ прошломъ году, прізжала сюда сегодня и нанимала ословъ для другой пирушки.

— Ты говоришь о той куч лакеевъ и горничныхъ, что оставались всю ночь въ пол? Опять пустятся во вс нелегкія, не такъ ли? Спэрклеръ засмялся и прибавилъ:

— А когда же это будетъ?

— Завтра, имъ нуженъ котелокъ и три хорошихъ осла для двушекъ, когда имъ захочется хать. За этимъ приходилъ мистеръ Бохеръ, лакей Томсеевъ, онъ говорилъ, что ихъ будетъ больше дюжины.

— Подумаешь, каково! воскликнулъ мистеръ Спэрклеръ.

— Кажется, господа ихъ ухали изъ города, продолжала жена: — они могутъ все это устроить и ихъ никто ничмъ не обезпокоитъ. Тедди Кеттлэръ, грумъ капитана Кросьера, участвуетъ въ пирушк, онъ первый и задумалъ ее. Они достали скрипку и все, что нужно.

На слдующій день вечеромъ, когда уже ночныя тни прокрадывались на поле, къ пруду подъхалъ кэбъ, изъ него вылзла толстая мужская фигура, одтая по мод, въ бальныхъ башмакахъ и берлинскихъ перчаткахъ, фигура эта безпокойно смотрла на дорогу. Сверху кэба была корзина, а около козелъ изъ ящика высовывались куски засаленной бумаги.

Джентльменъ, оглядвшись во вс стороны, вернулся къ экипажу и сказалъ, обращаясь къ сидящей въ немъ леди:

— Никого изъ нихъ еще не видно, Уорти, какая же эта поспшность!

— Я знала, что наша Мери Эннъ опоздаетъ, отвтила Уорти: — она всегда такъ долго чистится и возится съ разными бездлушками и фалбарами.

Джентльменъ, повидимому, мирился съ проволочкой. Онъ шагалъ взадъ и впередъ, чистилъ ногти, напвалъ аріи, ему одному извстныя, и когда голосъ изъ кэба спросилъ:

— Видите ли вы ихъ, Боксеръ? онъ отвтилъ самымъ веселымъ голосомъ:

— Нтъ еще, Уорти.

Наконецъ группа леди и джентльменовъ показалась изъ-за холма. Мистеръ Боксеръ тотчасъ же взволновался и принялся махать платкомъ съ крайнею любезностью.

Нкоторыя изъ молодыхъ двицъ замтили сигналъ и побжали по направленію къ кэбу, подолы ихъ легкихъ платьевъ разввались по втру.

— Сусанна становится отмнно красивой двушкой, замтилъ мистеръ Боксеръ.— Она замчательно одвается.

— Врно опять заглянула въ комоды своей госпожи, пробормотала миссъ Уорти.

Когда уже вс собрались вокругъ кэба, пошли представленія, упреки и извиненія.

— Вотъ мы и здсь, милая миссисъ Уорти! кричала Мери Эннъ.— Вотъ Фанни изъ No 12, а тутъ и Сусанна и Каролина изъ No 16.

— Что васъ задержало такъ долго, Мери Эннъ? замтила угрюмая Уорти.— Еслибы вы одвались на вечеръ, и то нельзя дольше этого.

— Это все этотъ ужасный башмачникъ не посылалъ Сусанн сапожекъ на каблукахъ, а она такая скрипунья, игриво замтила обвиняемая красавица.

— Ахъ, какъ это можно, Мери Эннъ! кричала Сусанна.— Это вы все распускали локоны и чистили резинкой свои блыя лайковыя перчатки.

— Привезли ли вы шримсовъ? спросила полушопотомъ миссисъ Уорти: — а огурцовъ? вотъ такъ, милая двушка. Куда же вы ихъ положили? Какъ, въ карманъ! Надюсь, вы не садились на нихъ, вотъ славно, если вы ихъ раздавили, не за что будетъ и благодарить васъ.

Вся компанія отличалась строгой чистотой въ одежд, туго накрахмаленное блье, казалось, сообщало соотвтствующую чопорность движеніямъ. Кучеръ изъ No 27 какъ будто не могъ поворотить шеи, лицо его неподвижно уставилось въ стоячихъ воротничкахъ рубашки. Когда онъ хотлъ повернуть голову, то поворачивался всмъ тломъ, миссисъ Уорти замтила это и спросила у Мери Эннъ:

— Что это? ужь не карбункулъ ли у малаго на затылк?

Можно было по ошибк принять этихъ джентльменовъ за высокородныхъ: у нихъ при ходьб скрипли сапоги, шляпы были великолпны. У иныхъ атласные галстухи были заколоты двойными булавками, огромная запонка украшала рубашку мистера Боксера. Вс они, даже стоя, принимали величественныя позы: закладывали руки на спину, или всовывали ихъ въ задніе карманы фраковъ.

Леди, въ легкихъ накрахмаленныхъ платьяхъ и черныхъ шелковыхъ мантильяхъ, казались божественно воздушными. Т, которыя были обуты въ башмаки и ажурные чулки, приподымали платья и выставляли на показъ ноги. Волосы ихъ были въ локонахъ, одной рукой, въ блой лайковой перчатк он крпко обхватывали зонтикъ, въ другой держали носовой платокъ, чтобы въ случа надобности обмахивать имъ разгоряченное лицо. Всякій, кто увидлъ бы этихъ двицъ, принялъ бы ихъ за мстныхъ герцогинь.

Мистеру Спэрклеру эти господа показалась свадебными гостями, одтыми нарочно съ вечера, чтобы не опоздать утромъ.

Даже кучеръ кэба былъ пораженъ великолпной выставкой одеждъ, и хотя мистеръ Боксеръ заплатилъ ему меньше, чмъ слдовало, но повелительный тонъ, которымъ отвчалъ этотъ джентльменъ на воркотню кучера, и слова: ‘я живу въ Эрлей-Стрит No 2, если вы недовольны, можете прійти спросить меня’,— внушили должное уваженіе простому малому и заставили его смолкнуть.

Мсто, назначенное подъ пикникъ, находилось на низменной сторон поля, джентльмены понесли корзины и вся компанія туда отправилась.

Начались увеселенія. Въ замнъ палатокъ растянули шали на кусты терна, собрали сухихъ прутьевъ и развели огонь подъ котелокъ съ водой, для чая и грога.

Вс слдили съ большимъ вниманіемъ за выгрузкою корзинъ. Все было въ цлости, разбилась только одна бутылка съ джиномъ и сообщила опьяняющій запахъ телятин и паштету съ ветчиной.

— Кто же это принесъ сюда кусокъ холодной баранины? воскликнула съ отвращеніемъ миссисъ Уорти, вытаскивая остатокъ лопатки.

— Тише, шепнула Мери Эннъ.— Это Каролина, говоритъ, ничего къ сожалнію не нашла въ кладовой, кром этой баранины, банки пикулей, лумпа и полбутылки имбирнаго вина.

— Разв у No 16 нтъ своего мясника? Хотлось бы знать, не могла она разв заказать что нибудь? ворчала кухарка:— не переношу такой робости. Мы же ршились достать телятины и паштетъ съ ветчиной, а ей что мшало?

Мистеръ Спэрклеръ явился съ ослами, на одномъ сидлъ Филь, вся компанія встртила ихъ кликами радости. Польщенные пріемомъ, погонщики въ свою очередь оказали возможное содйствіе: разостлали скатерть, разставили стаканы. Филь съ перваго же взгляду узналъ миссисъ Уорти и Мери Эннъ.

‘Вотъ кухарка тхъ господъ, у которыхъ живетъ Берти’, подумалъ онъ про себя: ‘а дай Богъ, чтобы это были не ихъ двушка и человкъ’.

Но они не помнили его въ лицо, и онъ былъ радъ, что его не узнали.

Во время ды, ничто не могло превзойти ту утонченную учтивость, какою отличались дйствія и разговоры участниковъ пикника.

— Позвольте мн имть честь, миссисъ Уорти, выпить съ вами стаканъ элю? спрашивалъ Тедди Кетлеръ.— Сдлайте одолженіе, передайте каменную кружку, мистеръ Боксеръ. За ваше доброе здоровье, сударыня, всякаго вамъ благополучія, равнаго моимъ лучшимъ пожеланіемъ, сударыня.

— Попробуйте еще кусочекъ этого молочнаго пуддинга, моя милая, сказалъ мистеръ Боксеръ, шаловливо поглядывая на миссъ Каролину:— это вамъ не повредитъ, моя двочка, танцуя растрясете. Что уже мста больше нтъ? Отлично, очень радъ, что вы такъ усердно покушали.

Тосты были предложены, мистеръ Боксеръ, высоко выхваляя миссисъ Уорти, сказалъ: ‘считаю за честь жить съ ней въ одномъ мст, ея обхожденіе, могу и долженъ сказать, въ одно и то же время примирительное, добродтельное и снисходительное’.

Тостъ, предложенный Мери Эннъ, былъ отлично принятъ. Повидимому, Берта Газльвудъ не была любима прислугой миссъ Томсей, это было видно изъ того, когда Мери Эннъ, саркастически предупредивъ, что она будетъ говорить объ одной особ, которую они вс обожаютъ, прибавила: ‘должна ли я упомянуть, что я намекаю на миссъ Берту’?— ея спичъ былъ встрченъ взрывами хохота, среди котораго явственно послышались слова миссисъ Уорти:

— Слдуетъ колотитъ этихъ двокъ, будь моя воля, я бы вытолкала Берту изъ дому.

Филиппъ былъ такъ пораженъ этимъ, что совершенно случайно уронилъ стаканъ элю прямо на шляпку Мери Эннъ, за что взбшенный Тедди Кетлеръ преслдовалъ его на значительномъ пространств, и едва не угостилъ сильной потасовкой.

Ничто не могло заставить мистера Боксера принять участіе въ состоявшихся посл того танцахъ. Милый человкъ! онъ такъ нался, что предпочелъ лежать на земл, положа голову на колни миссисъ Уорти, и спокойно курилъ трубку, а она, добрая душа, угощала его горячимъ джиномъ съ водою, поднося полныя ложки джину къ его жгучимъ губамъ.

Взошелъ мсяцъ и ясно свтилъ, наша пара, отдыхая подъ навсомъ изъ шалей, могла слышать музыку скрипокъ и смотрть, какъ товарищи притопывали на зеленой мурав и казались пестрыми китайскими тнями.

— Эта Каролина отлично танцуетъ, бормоталъ Боксеръ:— у горничной такая нога и ляшка!— это выше ея званія. Я видлъ гораздо хуже въ каретахъ.

— Должно быть красивы, отвтила презрительно Уорти:— но довольно объ этомъ, если вы называете это ногой — я уже не знаю — это просто горшки. Мннія различны, Боксеръ, я знаю, что такое нога, какъ всякая женщина, у которой настоящія ноги.

— Вотъ Фанни изъ No 12, продолжалъ веселый, неконфузливый Боксеръ: — хорошо сложена, но она съеживаетъ въ комокъ свое лицо, у ней руки слишкомъ горячи и жестки.

— Господи, что это, Боксеръ — опять! усовщевала его миссисъ Уорти, ударяя ложкой по носу: — еслибы вы были самъ великій Сераль турецкій, и то нельзя больше волочиться за двушками.

Но Боксеръ не обращалъ на нее вниманія.

— Что за страстные глаза у этой Сусанны, бормоталъ онъ изнеможеннымъ голосомъ: — хотя носъ ея совершенно не женскій и за дой она совершенная обжора.

Негодующая миссисъ Уорти ничего на это не возразила, но вдругъ встала съ мста такъ, что голова Боксера скатилась на землю съ глухимъ звукомъ. Прошло съ полчаса, прежде чмъ ему удалось успокоить оскорбленную леди и съ помощью лести уговорить ее положить опять его голову къ себ на колни и вливать ему въ ротъ джинъ съ водой.

Становилось поздно. Посл многихъ танцевъ, когда скрипачи утомились, а ословъ измучили до полусмерти здою въ галопъ, вся компанія опять собралась въ кружокъ, чтобы еще разъ подкрпиться, опять заговорили о Берти, какъ объ особ, всего боле нелюбимой.

— Что миссисъ Томсей видитъ въ ней, кричала Мери Эннъ,— Высокомрная, надутая модница! съ ея фразами: ‘не угодно ли вамъ это сдлать’, или ‘будьте добры’ сдлайте — это просто забавно.

— И наконецъ, кто же она такая? сказала миссисъ Уорти.— Разв претензіи Берты не превышаютъ ея скромнаго происхожденія? Будто она богата? Я никогда въ жизни не видла такого маленькаго ящика, какой она привезла съ собой. Хорошаго ли она роду? Я сама слышала, какъ она называла ‘своимъ братомъ’ простаго нищаго мальчишку.

— Она не красавица, это врно, добавила Мери Эннъ съ усмшкой.— Отнимите у ней волоса и ротъ, мила она будетъ, бдняжка!

— Быть можетъ, нкоторыя особы считаютъ ее совершенной Венерой Медичійской, лукаво замтилъ мистеръ Кетлеръ.

— Ого! вскричали разомъ молодыя леди: — не хотите ли вы сказать этимъ, что вы…

— Тонкія двы не въ моемъ вкус, отвтилъ мистеръ Кеттлеръ, нжно поглядывая на сидвшую подл него, дородную Мери Эннъ.— Еслибы я захотлъ, я бы вамъ кое-что разсказалъ, отъ чего бы вы хохотали до того, что у васъ лопнули бы шнуровки.

— Ахъ! разскажите сейчасъ, пожалуйста! закричали хоромъ вс леди, инымъ послышалось, будто и маленькій погонщикъ крикнулъ: ‘разскажите’. Но, осмотрвшись кругомъ, они увидли, что Филь спитъ крпкимъ сномъ.

— Вы ужь очень на меня напали, придется уступить, обворожительно замтилъ мистеръ Кеттлеръ.— Вотъ однажды мой молодой баринъ, капитанъ Мертонъ Кросьеръ, стоялъ у окна и разговаривалъ съ нашими друзьями: мистеромъ Таттенгэмомъ и съ другимъ джентльменомъ, достопочтеннымъ Чантиклиръ Суттономъ по фамиліи — и увидли они вашу Берту. Въ ту же минуту, внизъ къ ней.

— Быть не можетъ! вскричали леди.

— Однако было. Капитанъ сказалъ: ‘Татъ, я долженъ навстить своихъ сосдей’, а мистеръ Суттонъ замтилъ: ‘она такая миленькая, я никогда такой не видывалъ’.

— Что же потомъ? спрашивали он.

— Потомъ, видите ли, я вышелъ изъ комнаты, отвтилъ мистеръ Кеттлеръ: — а приставьте къ нимъ шпіона — вышла бы презабавная штука.

Въ подобныхъ забавахъ прошла ночь, на восток забрезжило срое утро, вс были совершенно истомлены. Дороднаго Боксера, опьянвшаго отъ джина съ водой, посадили на осла и повезли къ ближайшей кэбной бирж, голова его склонялась на плечо къ сострадательной миссисъ Уорти, которая шла съ нимъ рядомъ, а онъ, повременамъ, пытался заглянуть ей въ лицо и все бормоталъ: ‘милая кухарочка!’

Сусанна и кучеръ изъ No 27, Фанни и молодой работникъ булочника, Мери Эннъ и Тедди Кеттлеръ, черезъ поле направились, пошатываясь, въ городъ, видъ ихъ явно свидтельствовалъ, что они провели ночь не дома.

На слдующее утро, въ двнадцать часовъ, пришелъ почтальонъ, съ письмомъ къ миссъ Томсей, ему пришлось постучать раза три, наконецъ отворилось окно пріемной, письмо захватили щипцы — ихъ держала толстая рука съ краснымъ локтемъ, сильно напоминавшая ту, которая до сегодня принадлежала миссисъ Уорти.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ.
У каждаго своя фантазія.

На одной изъ улицъ, за Сннымъ рынкомъ, находился въ то время, о которомъ мы ведемъ свой разсказъ, маленькій, скромный на видъ трактиръ, хорошо извстный всмъ спортсмэнамъ и членамъ призоваго круга. Хозяинъ этого трактира былъ не кто иной, какъ знаменитый кулачный боецъ Альфъ Коксъ. Пока Англія будетъ націей спортсмэновъ, имя Кокса будетъ вспоминаться съ восторгомъ, какъ самаго вжливаго боксера изо всхъ его собратій по промыслу. Т, которые имли удовольствіе присутствовать при томъ, какъ онъ дрался и побивалъ Неда Бокса, говорили потомъ при каждомъ удобномъ случа, что это былъ наимилйшій кулачный боецъ, когда либо выходившій на бой, и если онъ отправлялъ кого либо изъ кулачниковъ ‘домой’, то это было самое жестокое наказаніе, когда либо виданное.

У прославленнаго Альфа Кокса хватило благоразумія удалиться отъ круга и дятельной спортсмэнской жизни въ то время, когда онъ былъ во всей своей слав, а теперь онъ весь посвятилъ себя своему трактиру, напрягалъ все свое ‘ревностное стараніе, чтобы угодить’, придумывалъ безчисленные поводы привлечь въ свой трактиръ любителей всякихъ причудъ, какъ и вс на свт, Альфъ Коксъ питалъ въ сердц нжнйшее желаніе составить себ состояніе.

Въ ‘Джолли Тренер’ устраивались самые разнообразные праздники. Въ понедльникъ вечеромъ, тамъ устраивалась потха въ вид кулачнаго боя, въ которомъ принимали участіе такія знаменитости, какъ Клефамъ Смашеръ и Гэкней Кратеръ. Великое состязаніе между Саусуаркъ Паундеромъ и Трипей Фаджитсъ состоялось въ его дом, и бойцы показались публик наканун вечеромъ.— Друзьямъ Альфа Кокса было хорошо извстно, что онъ сильно ратовалъ за воскрешеніе ‘Старыхъ временъ’, по крайней мр такъ гласило его окружное посланіе. Онъ приглашалъ въ своихъ карточкахъ любителей пнія къ себ въ домъ на свиданіе съ ихъ ‘общественными друзьями’ по вторникамъ, пятницамъ и субботамъ, въ этихъ случаяхъ, мистеръ Томасъ Тиммсъ предсдательствовалъ въ толп своихъ талантливыхъ друзей. Эти музыкальныя собранія, какъ говаривалъ Альфъ Коксъ, ‘были доступны для всхъ, кого онъ когда либо кормилъ’, онъ ожидалъ себ отъ публики одной только награды — чтобы они пили у него возможно скоро и много.

Выражаясь словами благородныхъ строкъ, напечатанныхъ крупными буквами на объявленіяхъ, приклеенныхъ въ окнахъ трактира, Альфъ Коксъ поставилъ себ особой задачей: соединить старыхъ друзей и сдлать веселость общею. Согласіе! Общительность! Товарищество!!— Прохладительныя по умреннымъ цнамъ и лучшаго достоинства.

Любимымъ конькомъ мистера Альфа Кокса было улучшеніе собачьей породы. О немъ составилось мнніе между торговцами собакъ, что никто въ столиц не могъ лучше его опредлить, какова собака и какою она должна быть. Кром того онъ былъ основателемъ и предсдателемъ клуба ‘болонокъ, таксъ, мордашекъ, бульдоговъ и всякихъ собаченокъ’, митингъ членовъ клуба происходилъ каждую среду у него въ трактир, куда приглашался всякій охотникъ,— присутствовать на собраніи, или длать выставку. Въ этихъ случаяхъ стаканъ весело обходилъ кругомъ, а слуга былъ постоянно въ комнат, ожидая приказаній джентльменовъ, или толковали о томъ, какой отличный разбгъ у таксы, или разсуждали о тлосложеніи какого нибудь бульдога.

Альфъ Коксъ особенно прославился крысиными боями, происходившими каждый вторникъ въ его трактир. Онъ объяснялъ, что раздаетъ въ вид призовъ серебряныя табакерки, ‘чтобы за нихъ бились собаки — новички всякаго сорта’, и что онъ ршился поощрять полезную и славную охоту, истребляющую такихъ вредныхъ гадинъ, какъ крысы, но мы думаемъ, что онъ имлъ на это какія либо другія причины: такая чрезмрная преданность общественному благу непремнно повлекла бы за собою извстную долю разоренія,— а никакой трактирщикъ, какъ бы онъ ни былъ восторженъ, не станетъ предаваться такъ дорого стоющимъ антипатіямъ.

Мистеръ Альфъ Коксъ напечаталъ до двухсотъ афишъ и роздалъ ихъ между своими друзьями и покровителями, он произвели величайшее возбужденіе въ горячихъ приверженцахъ боевъ. Альфъ возвщалъ этими афишами, что состоится ‘великій сотенный крысиный бой’, вс мелочные торговцы, бакалейщики, цирюльники и портные заране толковали о томъ, какая собака можетъ выиграть серебряный ошейникъ, за который имъ придется биться на смерть. Этотъ великій бой состоится, какъ гласили афиши, вслдствіе ‘заявленнаго, особаго желанія’. Много кружекъ пива было выпито у перилъ ‘Джолли Тренера’ въ надежд узнать, кто будетъ патрономъ вечера.

— Не слдуетъ меня спрашивать, мистеръ Нокисъ, отвтила мистриссъ Коксъ своему постоянному постителю, кэбному извощику:— я вамъ скажу еще больше, виконтъ Эскотъ и лордъ Оксъ такіе любители охоты, какихъ не найдешь между людьми ихъ вса и значенія.

Когда наступилъ знаменательный вечеръ, въ открытомъ пространств передъ длинными перилами ‘Джолли Тренера’, задолго до представленія, толпились постители, они вс пили, курили и толковали о предстоящемъ бо. Многіе изъ нихъ принесли съ собою собакъ, такъ что составилось нчто въ род собачьей выставки. У нкоторыхъ были мордашки подъ мышкой,— ихъ плоскіе красные носы терлись объ локти проходившихъ мимо, у другихъ были терріеры — они походили на волосяные клубки и спали, какъ дти на рукахъ своихъ хозяевъ. Одни только маленькія коричневыя англійскія таксы смотрли бодро и находились въ постоянно возбужденномъ состояніи, несмотря на свои щеголеватые ошейники съ латуневыми кольцами, за которыхъ ихъ держали, он старались высвободиться, какъ будто чуяли крысъ въ верхней комнат, и съ нетерпніемъ ждали начала битвы.

Трактиръ имлъ дловой видъ, который сразу выказывалъ характеръ хозяина. Въ его устройств, питье, казалось, имло второстепенное значеніе: тутъ нигд не видно было тхъ украшеній, которыя вообще считаются необходимыми, чтобы сдлать питейный домъ привлекательнымъ.

Потолокъ былъ низкій и выпуклый, мухи сдлали его похожимъ на гранитъ, бочонки со спиртомъ были такъ же грязны, какъ бочки съ водой, нкогда позолоченные обручи почернли, какъ башмачныя ленты. На одномъ изъ старыхъ стульевъ въ зал спалъ огромный бульдогъ, ‘большой красоты’, по замчанію нкоторыхъ пьющихъ тутъ господъ, голова его была круглая и гладкая, кожа не ней была натянута, какъ перчатка кулачнаго бойца, голова казалась слишкомъ велика по тлу, лобъ выказывалъ яснымъ образомъ присутствіе воды въ мозгу и нависъ надъ маленькимъ носомъ,— бульдогъ тяжело дышалъ имъ.

По другой сторон перилъ сидла лягавая собака съ клочкомъ волосъ надъ глазами, который придавалъ животному невзрачный видъ, плохо его рекомендующій. Этотъ джентльменъ слдилъ за движеніями постителей, и по временамъ, когда выходная дверь откидывалась назадъ, вопросительно ворчалъ, и какъ будто спрашивалъ у новоприбывшаго: ‘что ему нужно?’ Мистеръ Альфъ Коксъ былъ настолько внимателенъ, что сообщилъ своему задушевному другу, который въ это время хлопалъ по вилообразнымъ ребрамъ собаки, что, по его мннію, въ ней есть небольшая помсь борзой, перешедшая отъ предковъ.

Когда пришло время, постителей набралось такъ много, что миссисъ Коксъ увидла безплодность своихъ увщаній постителямъ не сломать перилъ и принуждена была просить супруга обратиться къ нимъ съ любезною рчью.

— Мои добрые друзья, воскликнулъ онъ, становясь на стулъ: — здсь такое удобное и прекрасное помщеніе, какого лучше не сыщешь, держитесь только вотъ этой стороны, мн было бы очень пріятно быть съ такими милыми гостями, только дла у меня слишкомъ много.

Тогда веселая толпа повернула въ обитой зеленой байкой двери, ведущей въ пріемную, впереди шелъ трактирный слуга, и кричалъ: ‘Къ вашимъ услугамъ, джентльмены’.

И тутъ, какъ и во всемъ заведеніи, не приложено было никакихъ стараній сдлать комнату привлекательною для постителей, тутъ не было никакихъ украшеній, кром картинъ, на грязныхъ обояхъ, изображавшихъ охоты и разные бои. На камин были четвероугольные ящики съ отверстіями, на подобіе голубятенъ, въ нихъ были чучелы головъ знаменитыхъ въ свое время собакъ. Изъ гравюръ выдавалось изображеніе чудособаки, крысолова, это была Тини мистера Кокса, всившая пять футовъ съ половиною, и задавившая, какъ оказывалось, двсти крысъ.

— Миле этого созданьица не бывало на арен, сказалъ мистеръ Альфъ:— въ память ея дяній, неимвшихъ себ подобныхъ въ хроникахъ, я заставилъ сдлать эту гравюру на блой шелковой матеріи, какъ вы видите передъ собою. Бдная Тини! Подобныхъ уже не бываетъ теперь. Она была такъ мала, что браслетъ моей жены служилъ ей ошейникомъ.

Между набитыми собачьими головами была голова благо бульдога со страшными, стеклянными, выпученными глазами, какъ будто онъ умеръ отъ удушенія. Когда юный мистеръ Коксъ, старшій сынъ Альфа, замчалъ, что кто либо изъ постороннихъ останавливался передъ собачьимъ мавзолеемъ, то предлагалъ по душевной доброт заплатить дань памяти умершихъ любимцевъ.

— Ее испортили при набиваніи, сдлали слишкомъ короткую голову, а она была первая красавица въ свое время. Ни одна собака въ Англіи не могла сравняться съ нею. Вотъ ея дочь, прибавлялъ онъ, указывая на другую голову, нсколько схожую съ той, которая была изображена на гравюр:— но она въ половину не считалась такой красивой, какъ мать, хотя очень немногія могли сравниться и съ нею, въ особенности относительно формъ. А вотъ эта, продолжалъ онъ, указывая на другое изображеніе собаки, съ крысой во рту: — лучше ея не было въ Англіи, хотя она была такая маленькая, что кварта могла служить ей конурой. Я видлъ, какъ она задавила дюжину крысъ, почти одной величины съ ней, но она-таки умерла отъ нихъ подъ конецъ, крысы изъ водосточныхъ трубъ тмъ страшны, что отъ нихъ у собакъ длается ракъ во рту, какъ бы вы ни полоскали потомъ мятной водой собачью морду, ничто не поможетъ.

Собраніе состояло изъ любителей и любопытныхъ, которыхъ привлекло желаніе посмотрть, что такое крысиный бой. За тмъ же столомъ сидли и разговаривали разнощики въ полосатомъ, триповомъ плать, солдаты — въ небрежно растегнутыхъ мундирахъ, извощики — въ ливреяхъ и торговцы, послдніе, накинувъ свои вечерніе сюртуки, выбжали изъ лавокъ посмотрть на бой.

Комната была наполнена собаками. Одн стояли на столахъ, другія были привязаны къ ножкамъ стульевъ, или сидли подъ скамейками, иныя спали на рукахъ своихъ хозяевъ. Каждве животное подробно разбиралось: вытягивали ему ноги, какъ будто ощупывали вывихъ, заглядывали въ ротъ, точно дантисты, и разсматривали его зубы. Почти на всхъ собакахъ были слды укушееій.

— А жаль отдавать его на убой крысамъ, сказалъ одинъ, любуясь свирпымъ на видъ терріеромъ, и хотя онъ не указалъ, какой родъ жизни должна, по его мннію, вести эта собака, но каждому было очевидно, что она предназначена на ‘бой’.

Мистеръ Коксъ взялъ стулъ, и занялъ мсто предсдателя митинга.

— И такъ, джентльмены, воскликнулъ онъ, зажигая себ трубку:— начнемте пить. Будьте, какъ дома, пейте, когда вздумается.

Это милое обращеніе къ публик вызвало взрывъ хохота, отъ котораго залаяли вс собаки.

— Молчать, собаки! смирно, собачонки! закричалъ мистеръ Альфъ: — мн стыдно за васъ!

Немного спустя, онъ спросилъ:

— Нтъ ли у кого лягаваго щенка, отъ котораго хозяинъ хотлъ бы избавиться?

— Не врьте ему, сказалъ одинъ изъ присутствующихъ: — онъ насмхается надъ вами. Если скажете, что у васъ есть такой щенокъ, онъ вамъ посовтуетъ състь его за ужиномъ, или скажетъ что-нибудь подобное.

Мистеру Альфу понравилась эта выходка, онъ захихикалъ, и весело отвтилъ:

— Вы необыкновенно складно сочиняете сказки.

— Ну, Альфъ, когда же вы начнете? спросилъ кто-то.

— Я только жду, мой дорогой другъ, чтобы вс собрались. Теперь уже недолго ждать.

Онъ позвонилъ въ колокольчикъ, распросилъ своего первенца, затмъ быстро всталъ съ мста, и какъ объяснилъ съ поклономъ публик: ‘знаменитые покровители уже въ контор, а его супруга уже свидтельствуетъ свое почтеніе публик’.

Въ грязной, задней комнатк, въ святилищ бывшаго кулачнаго бойца, сидли высокородные покровители крысинаго боя, привлеченные сюда боле любопытствомъ, чмъ любовью къ охот. И въ самомъ дл, капитанъ Мертонъ Кросьеръ уговорилъ ихъ прійти на представленіе. Тутъ былъ виконтъ Эскотъ, онъ развалился на волосяномъ диван, курилъ толстйшую сигару, и наблюдалъ, какъ миссисъ Коксъ разводила спиртъ водой для его двоюроднаго брата, лорда Окса.

Съ ними былъ французскій офицеръ (онъ недавно пріхалъ въ Англію, и привезъ капитану рекомендательныя письма, въ которыхъ говорилось о полковник Виктор Боден Раттаплан 11-го легкаго полка, какъ объ отличившемся въ Алжиріи). Капитанъ въ это время толковалъ съ иностранцемъ о собакахъ, а остальные именитые члены-покровители съ восхищеніемъ слушали ихъ.

Полковникъ, говорившій довольно бгло поанглійски, разсказалъ анекдотъ о своемъ пріятел, который, желая придать щеголеватый видъ своему англійскому бульдогу, выбрилъ его, какъ пуделя.

Вечернія увеселенія были, конечно, такого рода, что съ ними можно было повременить, пока заблагоразсудится благороднымъ гостямъ. Напрасно собравшаяся въ первой комнат компанія стучала о полъ и звонила въ колоколъ. Дло не подвинулось впередъ даже тогда, когда послали за справками въ контору прославленнаго крысолова, Джека Пайка, его тотчасъ узналъ капитанъ Мертонъ Кросьеръ, и ввелъ въ комнату, затмъ Пайка усадили за шампанское вмст съ Альфомъ Коксомъ съ тмъ, чтобы онъ забавлялъ благородное общество разсказами о бывшихъ съ нимъ приключеніяхъ во время истребленія гадинъ.

Альфъ Коксъ велъ себя наилучшимъ образомъ передъ такимъ достопочтеннымъ обществомъ. Онъ тотчасъ увидлъ, что капитанъ задаетъ ему вопросы съ цлью выказаться передъ друзьями.

Когда Джекъ Пайкъ услся, разговоръ возобновился съ того самаго, на чемъ былъ прерванъ.

— И такъ, капитанъ, сказалъ Альфъ въ отвтъ на вопросъ щеголеватаго офицера: — положимъ, я покупаю впродолженіе года, среднимъ числомъ, отъ трехсотъ до семисотъ крысъ въ недлю. Одинъ разъ у меня ихъ было до двухъ тясячъ въ этомъ дом. Он съдали мшокъ ячменной муки въ недлю.

— Он, должно быть, чертовски дерутся между собою, замтилъ капитанъ.

— Конечно, мой уважаемый другъ, не прикармливай я ихъ, он бы очень дурно вели себя, отвтилъ мистеръ Коксъ.— Он дятъ другъ друга, какъ кролики,— такія ужъ у нихъ порочныя наклонности, я слдилъ за ними, съдятъ себ подобныхъ, да еще вывернутъ шкурки у мертвыхъ, какъ кошельки, и начисто обчистятъ отъ мяса.

— Откуда, къ чорту, вы достаете ихъ? спросилъ достопочтенный антиклиръ Суттонъ.

— Откуда, мой добрый другъ? Господь съ вами! Да вдь ими идетъ правильный торгъ! воскликнулъ мистеръ Коксъ.— Предположимъ, у меня на откуп двадцать фермъ: мн посылаютъ сотни тысячъ крысъ въ желзныхъ клткахъ, вдланныхъ въ корзины. Вдь и имъ это выгодно. Не дальше, какъ вчера, я заплатилъ пять гиней одному человку за двадцать пять дюжинъ крысъ, по три пенса за штуку. Однако, скажу вамъ, ловля ихъ — дло опасное.

— Что же, он кусаются? нервно замтилъ виконтъ Эскотъ.

— Видите ли, мои уважаемые друзья, въ сортахъ крысъ существуетъ удивительное разнообразіе, объяснилъ трактирщикъ.— Укушеніе крысъ изъ водосточныхъ трубъ и канавъ — скверная штука, вдь он питаются всякой дрянью. Вотъ у мистера Варна крысы жирныя, пища у нихъ отличная: т не такъ ядовиты. Крысы изъ водосточныхъ трубъ — ужасная вещь для собакъ.

— Да, это такъ, но вдь он опасны и для людей. Однажды, джентльмены, меня укусила крыса въ руку,— никогда этого не забуду, хоть бы прожилъ двадцать тысячъ лтъ. Со мною вдругъ сдлалось что-то странное, мн сдлалось тяжело, я слегъ на два мсяца въ постель, рука распухла, и стала такой тяжелой, что, казалось, всила съ тонну.

— Будь он прокляты, а это правда, вскричалъ капитанъ Мертонъ Кросьеръ, поглядывая на лорда Окса, которому уже становилось не по себ, изъ боязни, чтобы съ нимъ чего-нибудь подобнаго не случилось во время боя.— Что за отвратительныя твари! пробормотала его милость.

— О! он меня кусали сотни разъ, продолжалъ Джекъ Пайкъ: — рана отъ этого укушенія, какъ отъ піявки, только, разумется, глубже, доходитъ до самой кости, какъ отъ укола ножомъ. А крови-то сколько вытечетъ, страсть! страсть! По моему, всего полезне отъ укушенія сдлать припарку изъ поддонковъ портернаго бочонка.

— Все это пустяки! воскликнулъ Томъ Оксендонъ.— Я видлъ молодцовъ, которые брали ихъ въ руки совершенно хладнокровно.

— Ахъ, у меня ихъ сотни перебывали въ рукахъ, скокойно замтилъ Джекъ Пайкъ: — но он все-таки кусаются. Посмотрите, вотъ и вотъ, прибавилъ онъ, показывая нсколько шрамовъ у себя на рукахъ.— И тутъ также прокушенъ ноготь большаго пальца, Альфъ Коксъ видлъ, какъ я ихъ бралъ руками, вы видли это, Альфъ?

— Да, я видлъ, мои благородные друзья, отвтилъ Альфъ: — и удивлялся вашей сил, Джекъ. Я видлъ даже, какъ онъ клалъ крысъ къ себ на грудь подъ рубашку, въ платье, въ карманы панталонъ, на плечи,— однимъ словомъ, всюду. Онъ пускалъ ихъ бгать у себя по рук, гладилъ имъ спины, и игралъ съ ними. Желательно ли вамъ видть, какъ онъ это длаетъ, мои уважаемые друзья?

— Ну его къ чорту, не здсь. Отъ этого заболешь! вскричали члены-покровители, а полковникъ Раттапланъ увидлъ, что ему представляется удобный случай выказаться, притворился сконфуженнымъ отъ трусости своего товарища, и сказалъ что-то, въ род того, что ‘un brave’ не долженъ пугаться бднаго животнаго.

— По моему, самая страшная и злая крыса,— это крыса съ зминой головой, какъ мы ее называемъ, джентльмены, продолжалъ Джекъ Пайкъ:— увряю васъ честнымъ словомъ, я видывалъ, какъ он набрасывались на спящихъ въ колыбеляхъ дтей и объдали имъ руки и ноги.

— На какомъ основаніи вы утверждаете, что крысы это длаютъ? спросилъ виконтъ Эскотъ.

— Вотъ почему, ваша милость, отвтилъ тотъ: — я замчалъ въ щеляхъ штукатурки кровяные слды, проведенные ихъ хвостами. Ахъ, что это были за милыя, необычайно красивыя дтки! Какъ только меня завидятъ, такъ и закричатъ: ‘это крысятникъ, мама!’

— Это становится невыносимо, сказалъ лордъ Оксъ: — отъ такихъ разсказовъ заболешь.

Не слушая увренія полковника Виктора Бодена Раттаплана, что это просто ‘дтскія сказки’, вся компанія покровителей встала съ мста, а мистеръ Коксъ вернулся въ первую комнату помириться съ толпою. Именитыхъ любителей повели наверхъ, гд была устроена арена для предполагаемаго боя.

Во избжаніе всхъ пререканій, мистеръ Коксъ, войдя въ комнату, закричалъ, какъ-будто обращаясь къ кому-то:— узнайте поскорй, заперты ли ставни въ верхней комнат и освщена ли арена? Этотъ возгласъ возбудилъ упавшій духъ нетерпливаго сборища, даже собаки, привязанныя къ ножкамъ столовъ, отбжали, на сколько позволяла длина ремней, которыми он были привязаны, хвосты ихъ закрутились, какъ угри, он какъ будто понимали значеніе этихъ словъ.

Умиротворенные такимъ способомъ, постители были все-таки недовольны медленностью. Хитрому мистеру Коксу пришлось еще разъ попытаться войти къ нимъ въ милость, оказывая вниманіе къ ихъ собакамъ: ‘А, маленькій боецъ!’ сказалъ онъ, лаская буль-терріера, съ ляшками, какъ у кузнечика и съ пастью до ушей — ‘Вотъ такъ красавецъ! я желаю, чтобы онъ выигралъ пятерную’. Затмъ, осмотрвшись кругомъ, онъ прибавилъ: ‘Джентльмены, я радъ, что вамъ весело’.

Наконецъ, пришли сказать, что все готово: публика тотчасъ же устремилась къ двери, собаки залаяли и заворчали, послышались божбы и проклятія. Нсколько минутъ постители подымались по широкой деревянной лстниц, опустили свои шиллинги въ руку придверника и вошли въ комнату, которая была прежде пріемной, а теперь въ ней долженъ былъ произойти крысиный бой.

То, что называлось ареной, было не что иное, какъ небольшой кругъ, шести футовъ въ діаметр (не больше цвточной клумбы), огороженный крпкой деревянной загородкой, по поясъ взрослому человку. На одной сторон комнаты былъ альковъ, который былъ прозванъ трактирщикомъ ‘его собственной ложей’: альковъ заняли благородные покровители, а остальные зрители размстились кто какъ могъ, на столахъ, скамейкахъ, или повисли на загородк арены. Лишь только собачки, принесенныя постителями, увидли арену, тотчасъ завизжали и залаяли, стали вырываться изъ рукъ хозяевъ, какъ будто отлично знали программу вечерняго представленія. А когда принесли заржавленную проволочную клтку, наполненную срой, движущейся массой, собаки подняли такой шумъ, что мистеръ Коксъ невольно закричалъ: ‘пусть т, кто привелъ собакъ, закроетъ имъ пасти, или выведетъ вонъ изъ комнаты!’

Капитанъ первый прыгнулъ въ арену. Попросили одного изъ присутствующихъ продать буль-терріера съ такими пятнами, какъ у игрушечнаго кролика, заказано было достать дюжину крысъ. Желая выказаться передъ друзьями, капитанъ хотлъ непремнно самъ достать ихъ изъ клтки, вытягивалъ ихъ оттуда за хвосты и выбрасывалъ на арену. Мистеръ Коксъ съ большою нжностью останавливалъ его, предостерегая отъ укушеній. ‘Поврьте мн’, говорилъ онъ, ‘укушеніе ихъ будетъ вамъ памятно, эти крысы пренеопрятныя’.

Крысъ вынимали счетомъ, т, которыя были выброшены на арену, невинно забавлялись тмъ, что обнюхивали полъ, не подозрвая, какая участь ожидаетъ ихъ. Повременамъ, нкоторыя изъ обреченныхъ на жертву бдняжекъ, очень забавляли публику, пробгая по штанамъ капитана, причемъ щеголеватый офицеръ стряхивалъ ихъ съ восклицаніемъ: ‘убирайтесь прочь, гадины!’ Бдныя созданьица! Нкоторыя изъ нихъ сидли на заднихъ лапкахъ и чистили себ мордочки.

Принесли собаку: ей слдовало справиться съ дюжиной крысъ, лишь только она ихъ увидла, взволновалась и вытянулась на рукахъ хозяина на подобіе изображенія собаки на готическомъ водомет, вс остальные псы завыли хоромъ. ‘Бросьте ее сюда’, кричалъ капитанъ, собаку перебросили, въ ту же секунду крысы забгали но кругу, стараясь укрыться въ маленькихъ отверстіяхъ боковыхъ досокъ перегородки.

Хотя мистеръ Коксъ, бывшій пріятелемъ хозяина собаки, старался защитить ее, доказывая, что она отличная собака и очень мила на арен, однако все-таки оказывалось, что она не очень-то годилась для крысинаго боя. Еслибы не юноша, вышедшій на арену вмст съ ней, который колотилъ рукою по доскамъ и кричалъ самымъ оглушительнымъ образомъ: ‘ну! ну ихъ!’ то, вроятно, терріеръ предпочелъ бы оставить крысъ наслаждаться жизнью.

Нсколько крысъ подбжало къ нему: он прыгнули, какъ мячики, на его морду и заставили отступить, другія, когда терріеръ укусилъ ихъ, обвились вокругъ его пасти и прицпились къ носу, такъ что ему пришлось нести ихъ, какъ кошка носитъ своихъ котятъ. Со всхъ сторонъ раздались крики: ‘брось! убей ихъ’, а песъ все теребилъ убитыхъ крысъ.

Мы не можемъ сказать, случайно ли купилъ капитанъ эту собаку и хозяинъ собаки говорилъ ей въ оправданіе: ‘она до этого не видала ни одной крысы во всю свою жизнь’, такъ что представленіе могло и вовсе не состояться.

Капитану, повидимому, очень хотлось какъ можно больше позабавить своихъ пріятелей до начала боя, онъ безпрестанно спрашивалъ тхъ, у кого были собаки подъ мышкой: ‘что эта собачка, не годится ли для боя?’ и сердился, когда получалъ такого рода отвты: ‘морда у ней не въ порядк’, или ‘я ее испытывалъ только на маленькихъ крысахъ’.

— Пусть вотъ этотъ щенокъ нюхнетъ мертвыхъ крысъ, сказалъ кучеръ, державшій подъ мышкой маленькаго жесткошерстаго терріера. Какъ только этотъ терріеръ попалъ въ кругъ, тотчасъ схватилъ мертвую крысу, почти одной величины съ нимъ, началъ неистово трясти и колотить ею объ полъ, будто билъ въ бубны. Зрители разразились громкимъ хохотомъ, а Альфъ Коксъ обратился покровительственнымъ тономъ къ кучеру:

— Вдь онъ молодецъ, съ головы до хвоста, не правда ли,— Мьюсъ?

Начались приготовленія къ великому бою. Тла убитыхъ крысъ подобрали, держа ихъ за хвосты, какъ будто свчи за свтильни, и бросили въ уголъ. Арену начисто вымели и послали мальчика внизъ сказать Тому, чтобы онъ принесъ наверхъ ‘ту корзину, въ которой сидли наловленныя для боя крысы, именно ту, что прислана съ Энфильдскихъ рвовъ’.

Въ промежутокъ до представленія, между виконтомъ Эскотомъ и Фредомъ Таттенгэмомъ произошелъ слдующій разговоръ:

— Что за чортъ этотъ французъ? спросилъ нобльмэнъ, кивая головой на полковника Виктора Бодена Раттаплана 11-го легкаго полка.

— Не знаю, отвтилъ Таттенгэмъ:— онъ пріятель Кросьера, никогда его прежде не видывалъ.

— Не нравится онъ мн, хоть повсьте меня. Похожъ на висльника. А вы, какъ думаете?

— Мн кажется, я его прежде видывалъ, только не знаю гд, возразилъ Фредъ.— Для француза онъ слишкомъ хорошо говоритъ поанглійски. Слыхали вы, какъ онъ употреблялъ чисто англійскія выраженія, вроятно онъ не первый разъ въ Англіи.

— Мн онъ совсмъ не нравится, продолжалъ виконтъ.— Что говоритъ о немъ Мертонъ?

— Кросьеръ также удивляется, какъ и мы, было отвтомъ.— Мн говорили, что онъ привезъ съ собою наилучшія рекомендательныя письма, а что всего странне, онъ повидимому многое знаетъ о семейныхъ длахъ Мертоновъ — по крайней мр, онъ мн такъ говорилъ.

Разговоръ прервался. Пришли люди съ большой невысокой корзиной, въ род тхъ, въ какихъ возятъ цыплятъ на рынокъ, сверху былъ проволочный переплетъ, подъ которымъ ворочались кучи тсно сбитыхъ крысъ.

Между зрителями была сдлана попытка биться объ закладъ, но повидимому никто не желалъ ‘записаться въ книгу’, трактирщикъ, какъ истый кулачный боецъ, воскликнулъ, что ради забавы онъ готовъ поставить закладъ, предложилъ своему старшему сыну принести бутылку лимонаду и выпить съ нимъ за предполагаемый бой, условившись при этомъ, что будетъ пить первый, Альфъ прибавилъ: ‘Мать твоя говоритъ, что ты во всемъ идешь по моимъ слдамъ, вотъ ты и будешь пить посл меня. Скажу заране, не утонешь въ томъ, что посл меня останется’.

Изъ всего, видннаго въ этотъ вечеръ, наиболе удивила благородныхъ господъ смлость, съ какою первенецъ Альфа всовывалъ руку въ корзину съ крысами, оставляя ее тамъ иногда доле минуты, шарилъ въ ней, передвигая пальцами живую массу, и вытаскивалъ оттуда по просьб публики самыхъ толстыхъ крысъ.

Въ кругъ бросили сотни крысъ: он собрались вмст и образовали гору съ треть ярда вышины по бокамъ, и напомнили собою кучу обрзковъ волосъ въ цирюльной посл цлаго дня стрижки. То были все крысы изъ водосточныхъ трубъ и канавъ, отъ нихъ поднимался такой же рзкій запахъ, какъ отъ теплаго навозу.

Приготовленія къ бою привели капитана Мертона Кросьера въ возбужденное состояніе. Онъ забавлялся тмъ, что махалъ на крысъ своимъ раздушеннымъ платкомъ. Въ вид шутки подставлялъ маленькимъ животнымъ зажженый конецъ своей сигары, крысы съ кроткимъ видомъ нюхали и такъ смшно отбгали, опаливъ свои носы, что публика хохотала до упаду. Капитанъ придумалъ еще забаву, которая ему очень пришлась по вкусу (капитанъ могъ длать все, что вздумается): онъ дулъ на срую пирамиду крысъ, а имъ такъ не нравилось прикосновеніе холоднаго воздуха, что кучки ихъ совсмъ разстраивались и он разлетались, какъ перья, и во все время боя, лишь только соберутся крысы и образуютъ круглую массу, въ которую собаки не смютъ сунуть носу, зрители кричали: ‘дуйте на нихъ, дуйте!’, и надсмотрщикъ дулъ на нихъ съ такой силой, какъ будто огонь гасилъ, а крысы отлетали прочь, какъ искры.

Бой такъ долго не начинался, что нетерпливый капитанъ погрозился уйти, и только слова трактирщика: ‘Мой добрый другъ, успокойтесь, малый уже на лстниц съ собакой’, заставили его смириться. И въ самомъ дл, въ коридор слышался сапъ и визгъ, какъ будто душили какое-то животное, вскор появился мальчикъ съ буль-терріеромъ на рукахъ, который былъ въ совершенномъ неистовств: изъ пасти шла пна, онъ такъ вытягивалъ шею, что ошейникъ, за который его тянули назадъ, казалось перерзывалъ ему горло пополамъ. Псъ обезумлъ отъ ярости и силился освободиться.

— Держи поближе къ голов, иначе онъ обернется и укуситъ тебя, кричалъ въ припадк нжности Альфъ Коксъ своему сыну.

Задыхающееся животное привязали въ уголъ, чтобъ дать ему успокоиться, и спрашивали, нельзя ли пріостановить бой, а мистеръ Коксъ комически замтилъ: не призвать ли мироваго судью, чтобы онъ ршилъ: ‘живы или мертвы убитыя крысы, какъ говоритъ Падди’. Когда все было готово, секундантъ и собака прыгнули на арену, терріеру дали: ‘слегка поглядть на нихъ’, а потомъ спустили его.

Псъ успокоился въ ту же минуту, какъ его освободили, и съ самымъ дловымъ видомъ погнался за крысами, зарылъ свой носъ въ мхъ, образовавшійся кучею крысъ, и вытащилъ одну изъ нихъ зубами. Въ короткое время дюжина крысъ лежала на полу: изъ нихъ шла кровь, шеи ихъ были влажны отъ собачьей морды, блая краска арены испестрилась кровяными пятнами, точно курицы выскребли мстами влажный красный полъ, или будто художникъ думалъ изобразить какое-то дерево съ красными жилами.

Все шло какъ нельзя лучше, но вотъ крыса похрабре другихъ прицпилась къ носу собаки и повисла на немъ такъ, что она никакъ не могла стряхнуть крысу. Напрасно терріеръ размахивалъ ею во вс стороны: образовалось пятно крови, какъ будто раздавили землянику, а крыса все держалась на носу.

— Онъ не визжитъ, это хорошо, но странный у него видъ, точно ошаллъ надъ нею, сказалъ одинъ изъ присутствующихъ.

— Онъ потерялъ сорокъ-дв секунды съ этимъ украшеніемъ на носу, вскричалъ смотрвшій за часами прислужникъ, когда храбрую крысу отцпили и убили.

Уже много крысъ изъ сотни, выпущенной на арену, упали на-бокъ, ихъ собрали на средину, тамъ он лежали и трепетали въ предсмертныхъ мукахъ.

— Гей, Бтчеръ! гей, Бтчеръ! кричалъ секундантъ.— Добрый псъ! урр-р-р-а! и онъ билъ о перегородку, какъ въ барабанъ, пока собака не оживилась и не забгала вновь.

— Убей ее — брось! заревлъ онъ, когда терріеръ началъ ‘тыкать носомъ’ одну крысу, въ то время, когда она билась объ полъ на переломленной спин и медленно издыхала.

Когда прошли четыре минуты изъ восьми, назначенныхъ для боя, закричали: ‘Пора!’ надсмотрщикъ схватилъ собаку и далъ ей отдохнуть.

Она задыхалась, какъ будто пробжала мили, съ вытянутой шеей, какъ у зми, пристально глядла на раненыхъ крысъ, ползавшихъ вокругъ нея по полу.

Бдныя созданьица! Т изъ нихъ, которыя избжали смерти, какъ будто забыли про опасность, пока задерживали ихъ врага, и снова принялись чиститься, иныя пощипывали кончики своихъ хвостовъ, другія подскакивали къ ногамъ стоявшаго на арен надсмотрщика, обнюхивали его панталоны, или, втягивая въ себя воздухъ, подбгали на нсколько шаговъ къ собак, своему палачу.

Собака билась, взвизгивала и за это черезъ полминуты ее сочли проигравшей битву. Мистеръ Коксъ честно заплатилъ бутылку лимонаду своему сыну, но онъ былъ видимо недоволенъ поведеніемъ собаки, такъ что сказалъ: ‘она мн не годится, не въ моемъ вкус! Сюда, Джимъ, скажи первому попавшемуся торговцу, что онъ можетъ получить ее, если желаетъ, я ей не дамъ мста въ моемъ дом’.

Поведеніе полковника Виктора Бодена Раттаплана 11-го легкаго полка, во все время боя, было крайне замчательно. Съ каждой убиваемой крысой онъ приходилъ все боле и боле въ возбужденное состояніе, колотилъ объ загородку, заодно съ надсмотрщикомъ, и смялся громче всхъ присутствующихъ.

Что еще странне, онъ вдругъ, почти совершенно чисто, заговорилъ поанглійски, родись онъ въ самой столиц — выговоръ не могъ быть лучше и чище.

— Славная собака! ну, ихъ! хватай! хи, хи, хи! кричалъ полковникъ, понукая терріера.

Даже мистеръ Коксъ былъ пораженъ внезапнымъ улучшеніемъ въ выговор француза и замтилъ ему:

— Очень хорошо, mounseer, вы tree bong! Отлично учитесь языку, глядя, какъ бьютъ крысъ! Затмъ, обращаясь къ другимъ высокороднымъ гостямъ, онъ прибавилъ: — вы должны опять привести сюда этого монсэра, мои уважаемые друзья, и, много черезъ три крысиныхъ боя, онъ будетъ говорить, какъ членъ парламента.

Французскій офицеръ сперва какъ-будто смутился замчаніями мистера Альфа Кокса, но скоро пришелъ въ себя и съ величайшимъ добродушіемъ самъ присоединился къ общему хохоту надъ нимъ.

— Qu’il est drle ce Corx, замтилъ онъ виконту Эскоту.

Но этотъ нобльмэнъ или не обратилъ вниманія на это замчаніе, или былъ глуховатъ.

Въ промежутк между представленіями, трактирщикъ опять обратился къ джентльменамъ и предложилъ имъ ‘приняться за платье’.

— Вы знаете, какъ я люблю всхъ васъ здсь присутствующихъ, и ни объ одномъ изъ васъ не безпокоюсь, шутливо замтилъ Альфъ Коксъ, и въ этихъ словахъ было боле правды, чмъ многіе предполагали.

— Не прикажутъ ли джентльмены выпустить еще нсколько крысъ? спросилъ первенецъ Кокса, собирая полупенсы, брошенные ему на арену, въ награду за его усилія и понуканія собакъ.

— Давайте сюда дюжину, закричалъ одинъ, который, повидимому, старался противостоять искушенію, но не выдержалъ.

Принесли еще кучу крысъ и еще одного буль-терріера и бросили на арену. Собака отлично справлялась, разгрызала крысамъ шеи, какъ орхи, и все вниманіе зрителей сосредоточилось на ней съ восторгомъ.

— Ага! говорилъ хозяинъ собаки: — ей лучше справляться съ сотней, чмъ съ дюжиной!

Одинъ зритель, повиснувъ на загородк арены, замтилъ:

— Видно, что убивать крысъ ему игрушка.

Мистеръ Коксъ воскликнулъ съ удивленіемъ:

— Она отлично представляетъ, хотя это не моя собака и дло не мое, а все-таки она бы стала у меня убивать крысъ лучше всякой другой и въ половин восьмаго и въ девять.

Уже было близко полуночи: благородные покровители встали и собрались идти. Когда они сходили съ лстницы, тамъ было довольно много народу, произошла небольшая давка, несмотря на вс старанія мистера Кокса избавить своихъ уважаемыхъ друзей отъ какой бы то ни было непріятности.

Они разстались на улиц, виконтъ и Фредъ Таттенгемъ отправились своей дорогой, а остальные члены благородной компаніи пошли къ Снному рынку, съ намреніемъ пригласить полковника Виктора Бодена Раттаплана къ себ на ночлегъ.

Виконтъ Эскотъ пріхалъ въ клубъ и ползъ за кошелькомъ, чтобы заплатить за кэбъ, но у него не оказалось денегъ.

— Хорошая добыча досталась кому-то, сказалъ онъ: — въ кошельк было тридцать фунтовъ, хотя я обыкновенно не знаю, сколько у меня денегъ. Однако, непріятно терять такую сумму, не правда ли? Тутъ былъ и непомченный чекъ, но я объ немъ не хлопочу.

— Я все-таки оповщу объ этомъ банкъ, сказалъ Фредъ Таттенгемъ: — васъ тамъ могутъ удовлетворить.

Они пошли по лстниц, вдругъ виконтъ остановился, схватилъ за руку пріятеля и сказалъ серьзно:

— Знаете ли что, я подозрваю французскаго полковника въ этомъ воровств. Не вполн увренъ, но помню, что во время давки на лстниц онъ былъ отъ меня близко, когда мы сходили внизъ.

— Будь онъ проклятъ! возразилъ Таттенгемъ:— у меня также есть свои подозрнія.

Чмъ это все кончилось, остается доразсказать.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ.
Являются пріятели.

Однажды, когда мальчики поджидали, не явится ли какая-нибудь веселая компанія покататься на ослахъ, мистеръ Спарклеръ, глянувъ черезъ изгородь, увидалъ приближающуюся молодую женщину: онъ тотчасъ же узналъ служанку изъ пансіона для молодыхъ леди. Служанка направлялась прямо къ ослиной бирж.

Мистеръ Спарклеръ былъ человкъ дловой и сметливый, зная, что пансіонская практика самая выгодная, такъ-какъ тутъ обыкновенно дло идетъ о нсколькихъ десяткахъ всадницъ, онъ поспшилъ на встрчу молодой женщин и привтствовалъ ее самымъ любезнымъ образомъ.

Разумется, собратья по ремеслу не замедлили догадаться, въ чемъ дло: вс они знали въ лицо пансіонерскую служанку. У каждаго сердце сжалось ревностью и окружающая тишина нарушилась гнвными восклицаніями, свирпымъ ворчаньемъ и энергической бранью. Хозяева принялись точить своихъ погонщиковъ, чего они стоятъ столбами на мст и не замчаютъ, что длается вокругъ, а погонщики начали жалобно выть и оправдываться.

Вс движенія мистера Спарклера наблюдались съ живйшимъ участіемъ и волненіемъ. Видли, какъ онъ прикладывалъ съ утонченной вжливостью руку къ шляп, какъ вкрадчиво перегибался всмъ тломъ, какъ умиленно склонялъ голову на бокъ.

По его почтительнйшему обращенію вс поняли, что тутъ дло дло о найм большаго количества ословъ.

— По крайности ословъ тридцать найметъ! вскрикнулъ одинъ изъ наемщиковъ и соперниковъ мистера Спарклера.— По крайности тридцать!

И онъ замахнулся кнутомъ на своего погонщика, который, однако, усплъ отскочить въ сторону и сталъ держаться въ почтительномъ разстояніи.

Пробовали-было подрзать мистера Спарклера, высланъ былъ отрядъ ословъ, который погнали прямо на соблазняемую нанимательницу, но только-что ослы пустились вскачь, какъ ихъ пріостановили: мистеръ Спарклеръ уже раскланялся и поворачивалъ назадъ къ своему заведенію, а его сіяющее лицо не оставляло ни малйшаго сомннія въ томъ, что торгъ поконченъ самымъ благопріятнымъ для него образомъ.

Гэмпстидскіе содержатели ословъ хотя и готовы лзть на ножи изъ-за шестипенсовой практики, хотя чувствуютъ глубочайшую ненависть ко всякому собрату по ремеслу, которому ‘везетъ’, но когда имъ предлагаютъ половину въ барыш, они люди сговорчивые. Поэтому, когда мистеръ Спарклеръ подошелъ и сказалъ, что въ пансіонъ для молодыхъ леди требуется къ часу пополудни восьмнадцать ословъ, онъ нашелъ много охотниковъ участвовать въ дл.

— Ну, Филь, сказалъ мистеръ Спарклеръ:— вы тоже отправляйтесь. Да помните, что ‘Индіанка’ назначена для учительницы. Служанка говорила мн, что эта учительница мастерица здить.

Принялись сдлать ословъ, и такъ-какъ упряжь не отличалась особой красотой и исправностью, то ословъ большею частью прикрыли попонами.

Мистеръ Спарклеръ все время давалъ наставленія Филиппу:

— Вы на ‘Латру’ посадите кого-нибудь помоложе, она очень хорошо несетъ, да не выпускайте вы изъ виду ‘Куцаго’, а то онъ того и гляди сломитъ кому-нибудь шею. Да вы, пожалуйста, будьте поучтиве съ учительницею, Филь, знаете, этакъ, поделикатне… Вы смотрите въ оба, чтобы не вышло чего… Лучше вы ‘Одноглазку’ ведите рядомъ съ ‘Замарашкой’, а то еще она возьметъ, да и растянется на дорог, или что-нибудь выкинетъ въ этомъ же род…

Говоря объ ‘Одноглазк’, мистеръ Спарклеръ ударилъ ее палкой по боку, какъ бы желая этимъ выразить, что вообще ея поведеніе ему не нравится.

— Да помните, Филь, что он наняли всего на два часа — небольше, и не слишкомъ гоните товаръ, можетъ, еще сегодня же выпадетъ другая компанія, такъ чтобы вы не очень изморили ихъ.

Восьмнадцать прекрасныхъ ословъ, сопровождаемыхъ пятью чисто умытыми и гладко-причесанными мальчиками, стояли въ назначенный часъ передъ желзной ршоткой, окружающей учебное заведеніе мадамъ Бланшаръ.

Эфектъ былъ удивительный.

Каждый, кто проходилъ мимо, останавливался и нсколько минутъ любовался длинноухимъ отрядомъ. Изъ всхъ оконъ пансіона нетерпливо выглядывали молодыя леди въ шляпкахъ.

Наконецъ, двери пансіона отворились и начали выходить двицы попарно. Учительница, она же и блюстительница порядка, шла впереди и время отъ времени внушительно озиралась.

Двицы старались держаться какъ возможно серьзне и сжимали губки, но пунцовыя щоки показывали, какъ нелегко было сдерживать веселье. Вс он были очень мило одты и тщательно причесаны.

Когда он вс подошли къ ршетк, блюстительница порядка, несмотря на всю сдержанность ввренной ей паствы, пріостановилась и замтила, что ‘не слдуетъ такъ много болтать’ и что ‘болтовня неприлична’.

Замчаніе это было принято съ подобающимъ смиреніемъ.

Начали усаживаться на ословъ. И тутъ мы, къ сожалнію, должны сказать, возникли споры и несогласія между молодыми леди.

Миссъ Уагбрдъ — ‘ужасной’ двочк, какъ называла ее гувернантка — велно было тотчасъ же ‘прикусить языкъ’ и кром того на нее наложена была очистительная кара, состоящая въ томъ, что въ рекреаціонные часы она должна была написать сто разъ фразу: ‘не слдуетъ толкаться’. Миссъ Клару Маршъ чуть-чуть не отослали назадъ въ стны заведенія за неприличное восклицаніе по поводу предложеннаго ей осла, который, по ея мннію, былъ ‘грязнымъ, гадкимъ животнымъ’. Миссъ Туинингъ получила строжайшій выговоръ за крики, которые у ней вырвались при усаживань на сдл.— ‘Ай! какъ жестко! крикнула миссъ Туинингъ:— ай, какъ жестко! ай, кусаетъ!’

— Не безпокойтесь, миссъ, увщательно замтилъ Сетъ погонщикъ:— это все пройдетъ. Продете немножко и пройдетъ!

Гувернантка, высокая, тонкая, красивая леди управляла своими питомицами нсколько на военный ладъ: она вызывала ихъ по именамъ и разсаживала на ословъ по всмъ правиламъ дисциплины.

Но все-таки не обошлось безъ шуму и суматохи: одн наздницы попали не той ногой въ стремя, другія никакъ не могли хорошенько уссться, у однхъ поводья были очень длинны, у другихъ черезчуръ коротки, безпрестанно раздавались восклицанія: ‘оставьте меня въ поко, Тильда!’ или ‘отстаньте, Мери!’ Иныя роптали, что имъ достались самые худшіе ослы. Одна наздница никакъ не могла примириться съ тмъ, что у ея осла ноги въ грязи, а другая жаловалась, что ей подсунули такого, которому мухи лзли въ глаза.

Однимъ словомъ, будь гувернантка женщина нершительная, ей бы плохо пришлось.

— Миссъ Смисъ! Я красню за васъ! Что вы длаете, миссъ Коллисъ? Пустите поводья! Поправьте ваше платье, миссъ Трелазни,— ради самаго неба, миссъ!.. Миссъ Сипмсонъ, зачмъ вы толкаете осла зонтикомъ въ ухо?

Одна молодая леди — ей было лтъ четырнадцать, никакъ не больше — шумла и безпорядочничала больше всхъ. Всякій разъ, какъ только ее начинали усаживать на сдло, оселъ кидался въ сторону и кругомъ раздавался смхъ.

— Если вы еще разъ тронете это терпливое животное, миссъ Кротье, вы будете исключены изъ прогулки, сказала наконецъ гувернантка.

Хотя миссъ Кротье протестовала, доказывая свою невинность, но посл угрозы ей удалось наконецъ благополучно уссться на сдл.

Когда вся кавалькада была наготов, гувернантка съ большимъ достоинствомъ помстилась на ‘Индіанк’, причемъ со всхъ сторонъ раздалось удушаемое хихиканье, вызвавшее на ея щоки пурпуровую краску негодованія.

Филиппъ не сводилъ глазъ съ миссъ Кротье. Онъ узналъ въ ней ту самую двочку, которая, когда онъ сидлъ усталый при дорог, назвала его ‘ce sale petit garon l’. Онъ не зналъ, что значатъ эти слова, но подозрвалъ, что это вовсе не комплиментъ, а скоре… скоре что-нибудь такое, что вырвалось отъ усталости при вид бднаго измученнаго мальчика. Онъ уже спрашивалъ у своего пріятеля Фреза, что бы это значило ‘ce sale petit garon l’, но мистеръ Джексонъ не зналъ французскаго языка, и недолго думая поршилъ, что ‘это ничего не значитъ, а такъ говорится, для того только, чтобы вывертывать себ челюсти’.

Не добившись, такимъ образомъ, никакого объясненія, Филиппъ удовольствовался своей догадкой. Онъ былъ убжденъ, что маленькая леди пожалла о его несчастной участи, и чувствовалъ за это большую признательность. Онъ теперь смотрлъ на нее и она очень ему нравилась.

У нея было прелестное, лукавое личико, которое всякому могло понравиться. У нея были такіе смющіеся глаза, что даже когда она засыпала и закрывала ихъ длинными рсницами, они и тогда, казалось, смялись. Она обладала особымъ искусствомъ двигать бровями такъ, что вамъ хотлось ее разцаловать. Ея мамаша писала къ мадамъ Бланшаръ, чтобы Елену отнюдь не выпускать на воздухъ, не покрывъ густымъ газомъ, и милое дитя нисколько не противилось этому, потому что у нея былъ неописанно нжный цвтъ лица, голубыя жилки на вискахъ были такъ ясно видны, какъ будто нарисованныя кобальтомъ. Въ настоящую минуту нсколько золотистыхъ веснушечекъ блестло на ея очаровательномъ носик и длало его еще очаровательне.

Кавалькада подвигалась очень медленно и миссъ Кротье была этимъ очень недовольна. Она нсколько разъ обращалась къ своей сосдк, миссъ Эмм Туинингъ, и задавала ей вопросъ, когда же наконецъ ‘эта старушенція’ (подразумвая подъ старушенціей гувернантку) позволитъ пуститься въ галопъ?

Миссъ Кротье очевидно была чрезвычайно своевольная и бдовая двица. Когда гувернантка крикнула ей: ‘держите плечи пряме, миссъ Кротье, не горбитесь!’ она, вмсто благодарности за благодтельный совтъ, такъ принялась моргать и щуриться, что глазамъ стало больно на нее глядть.

Кавалькада подвигалась въ строгомъ порядк, двицы сидли прямо и держались величественно, гувернантка хала позади и зорко наблюдала.

Но миссъ Кротье не очень заботилась о гувернантк и ея зоркости. Она, нисколько не стсняясь, приставала къ Эмм съ разными либеральными разговорами.

Но Эмма была двица робкая и смирная, она только и отвчала, что: ‘замтьте, она смотритъ!’, или: ‘замолчите, она слышитъ’.

Подобная трусливость заставила наконецъ миссъ Кротье вздернуть носикъ. Она обозвала Эмму несносной трусихой и ршила завести разговоръ съ погонщикомъ.

Миссъ Кротье была не по лтамъ предусмотрительна и потому прежде всего, она шепнула мальчику, чтобы онъ, разговаривая съ нею, не глядлъ на нее, а глядлъ бы впередъ и показывалъ гувернантк затылокъ.

— Какъ васъ зовутъ, мальчикъ? спросила она.

— Филиппъ Мертонъ, миссъ, отвчалъ мальчикъ.

Услыхавъ это имя, миссъ Кротье засмялась.

— Миссъ Кротье! крикнула гувернантка:— нрошу васъ, будьте приличне!

— Мертонъ? Васъ зовутъ Мертонъ? спросила миссъ Кротье, не обративъ вниманія на просьбу гувернантки.

— Мертонъ, миссъ.

— Какъ это странно! Моего брата зовутъ Мертономъ. Ужь не родня ли вы намъ?

И, чтобы удушить хохотъ, она всунула себ въ ротикъ ленту отъ шляпки.

Успокоившись нсколько, она спросила:

— А гд живутъ ваши родители, мальчикъ?

— Мать моя умерла, миссъ, а отца я никогда не видалъ и не знаю, гд онъ, печально отвчалъ Филиппъ.

Прелестная двочка тоже нсколько отуманиласъ при этомъ печальномъ отвт. Она сравнивала свою счастливую судьбу съ жалкою участью мальчика, и проговорила:

— А у меня живъ отецъ и мать, и есть братъ, который служитъ въ полку.

Раздался крикъ гувернантки:

— Миссъ Кротье! безъ разговоровъ, прошу васъ!

Миссъ Кротье переждала нкоторое время, потомъ снова обратилась къ Филиппу:

— Вы хотли бы видть своего отца, да? спросила она.

Мальчикъ забылъ о наказ показывать гувернантк затылокъ, поглядлъ съ грустью на свженькое личико и отвтилъ:

— Я бы съ радостью прошелъ тысячу миль, чтобы только взглянуть на него, миссъ. Мн сказывали, что онъ джентльменъ, только это мн все равно: пусть бы онъ былъ самый, самый бдный и несчастный человкъ, я бы все-таки прошелъ тысячу миль, чтобъ его увидать! Еслибъ только я зналъ, куда мн идти и гд его искать!

Тутъ разговоръ прекратился.

Елена, несмотря на свои смющіеся глаза и моргающія брови, была двочка не безъ сердца, и ее тронули слова бднаго погонщика. Когда Эмма прошептала ей: ‘бдный мальчикъ!’ она вспыхнула и живо проговорила:

— Я не хотла его огорчать, Эмма! Я не думала, что онъ такой бдный!

А Филь, съ своей стороны, погрузился въ мечты. Онъ забылъ, казалось, обо всемъ окружающемъ, и снова принялся себ ломать голову надъ тайной своего происхожденія.

‘Отчего никто не хотлъ мн открыть, кто такая была мать?’ думалъ онъ. ‘Коли она была леди, отчего-жъ этого нельзя мн знать? Я долженъ знать. Они должны мн все, все разсказать. Я теперь даже не могу себ и представить, какая она была, потому что они мн ея не описали. Я могу себ представить всхъ другихъ, а ее нтъ!’

Нсколько минутъ гувернантка, къ великому своему удивленію, не имла случая сдлать замчаніе миссъ Кротье по поводу неприличія ея поведенія. Миссъ Кротье сидла на осл тихо и смирно.

Филиппъ выведенъ былъ изъ своей задумчивости одной ослиной выходкой, заставившей вскрикнуть Эмму. Глянувъ на окружающія его лица, онъ опомнился и съ свойственной ему живостью перешелъ отъ грустныхъ размышленій къ веселому настроенію.

Ему вдругъ пришло въ голову, что теперь ему представляется отмный случай узнать значеніе французскихъ словъ, когда-то сказанныхъ по поводу его хорошенькой леди и, недолго думая, онъ сказалъ:

— Я видлъ васъ прежде, когда сидлъ при дорог, и вы тогда сказали: ‘ce sale petit garon l’ — что это значитъ?

Елена, услыхавъ это, сначала побагровла, какъ воротникъ военнаго братца, а потомъ такъ начала фыркать, что миссъ Эмма проговорила умоляющимъ голосомъ:

— О! она услышитъ! О!

Когда миссъ Елена перестала наконецъ смяться, она не знала, что отвтить. Она не посмла признаться, что назвала Филиппа замарашкой и сочла за лучшее сдлать вольный перевозъ съ французскаго

Она отвтила ему съ величайшимъ хладнокровіемъ:

— Это значитъ: ‘какой прекрасный молодой человкъ’.

Филиппъ покраснлъ и сконфузился.

А Эмма Туинингъ была такъ изумлена двоедушіемъ своей подруги, что забыла о гувернантк и начала хихикать и ахать.

Раздался страшный голосъ:

— Миссъ Туинингъ! возвратясь домой, вы пятьдесятъ разъ напишете: ‘я не должна смяться’, а о васъ, миссъ Кротье, я доложу мадамъ Бланшаръ!

Бдная Эмма тотчасъ же пришла въ отчаяніе, а лукавая миссъ Кротье заморгала самымъ непозволительнымъ образомъ.

— Старая злючка! проговорила миссъ Кротье.— Я желала бы, чтобы тебя оселъ подкинулъ выше деревьевъ!

Филиппъ шелъ какъ разъ около и слышалъ это пожеланье. Ему очень хотлось отплатить прелестной леди за ея ‘прекраснаго молодаго человка’ и онъ шепнулъ ей:

— Я могу такъ сдлать, что ‘Индіанка’ ее подкинетъ.

— Можете? спросила миссъ Кротье съ живостью.— Можете?

— Могу.

— Вы не смотрите на меня, а то она замтятъ… Я дамъ вамъ пенни, если ‘Индіанка’ хорошенько ее подкинетъ!

— Мн не надо вашего пенни! отвтилъ Филиппъ съ негодованіемъ.— Я для васъ такъ сдлаю, безъ пенни!

— Хорошо, хорошо, сдлайте!

— Сдлаю!

— Послушайте, мальчикъ, продолжала искусительница:— мой папа прідетъ ко мн на этой недл и я его попрошу, чтобы онъ нанялъ васъ меня катать. Папа послушается… Только вы постарайтесь, чтобы она взлетла повыше!

Этого было довольно, и Филиппъ тотчасъ же принялся за дло.

Онъ пріостановился, пропустилъ кавалькаду впередъ, подошелъ къ гувернантк, почтительно спрашивая, куда направить дальнйшій путь.

Филиппъ зналъ, что ‘Индіанка’ ршительно не могла выносить, когда ей клали руку на спинной хребетъ. Она терпливо принимала удары хлыста, но чуть вы прикасались къ ея спин, она начинала прыгать, вертть головой и лягаться.

Бдная гувернантка не могла постичь, что это вдругъ сталось съ ея смирнымъ животнымъ. Она вдругъ почувствовала, что ее словно волна подбросила, потомъ другая волна, третья!..

‘Индіанка’ подняла хвостъ и лягала задними и передними ногами.

— Отойдите, мальчикъ! вскрикнула гувернантка:— отойдите! Вы ее пугаете!

Филиппъ, увряя, что онъ, напротивъ того, успокоиваетъ животное, покрпче ткнулъ въ спину ‘Индіанку’, и она такъ лягнула, что гувернантка выскочила изъ сдла какъ пробка изъ бутылки съ шампанскимъ. Къ счастію ее удержало стремя и она снова стукнулась въ сдло.

Все величіе бдной леди исчезло и она нсколько минутъ лежала, обхвативъ обими руками шею ‘Индіанки’ и съ ужасомъ вращая округлившимися глазами.

Вс молодыя леди слышали, какъ отчаянно вскрикнула ихъ наставница:

— Снимите меня съ этого осла! О, снимите меня съ этого ужаснаго осла!

Вс он быстро повернулись на ея зовъ, и увидавъ, какъ она припала къ ослиной ше, вс расхохотались.

Прискорбно, но надо сознаться, что миссъ Кротье такъ утшилась этимъ видомъ, что откинула головку назадъ и залилась самымъ звонкимъ смхомъ. Ее далеко было слышно, и врно всякій, кто ее слышалъ, не могъ утерпть, будь онъ первый бука въ свт, чтобы не засмяться, или по крайней мр не улыбнуться.

Когда гувернантка услыхала серебристый смхъ миссъ Крозье, на ея лиц выразилось глубокое презрніе и великій гнвъ. Она громко и мрачно проговорила:

— Миссъ Крозье! возвратясь съ прогулки, вы сто разъ напишете: ‘я не должна насмхаться надъ несчастіями ближняго!’

Жестокость миссъ Крозье принесла печальный плодъ: напуганная гувернантка слзла съ ‘Индіанки’, пошла пшкомъ и потребовала, чтобы вс леди послдовали ея примру.

О галоп, значитъ, нечего было теперь и мечтать!

— Ничего, миссъ, ничего! шепнулъ Филиппъ: — вы только подождите, когда прідетъ вашъ папа! Я васъ тогда такъ покатаю, что у васъ лтомъ вс кости будутъ ныть.

Посл этой прогулки Филиппъ сдлался очень замтно задумчивъ и разсянъ. Товарищи величали его ‘джентльменомъ’ и подсмивались надъ его важнымъ видомъ. Онъ не зналъ, какъ отъ нихъ отвязаться,— давалъ денегъ въ займы, длился състнымъ,— но это мало помогало, или лучше сказать, помогало не на долго: какъ только дань переходила въ руки пріятеля, пріятель тотчасъ же принимался опять за насмшки.

Если Филиппъ сталъ задумчивъ и разсянъ, если онъ не могъ, какъ прежде, играть съ товарищами, то вовсе не потому, что ‘загордился’,— чмъ гордиться бдному погонщику ословъ? Вовсе нечмъ!

Филиппъ думалъ о словахъ, сказанныхъ Еленою Крозье. Онъ то и дло повторялъ себ:

— Какъ это странно, что ея брата зовутъ тоже Мертономъ! Она сказала: ‘ужь не родня ли мы’? Я знаю, она это только смялась. Но вдь вс говорятъ, что моя мать была леди! Что, если мы вправду съ ней родня!’

И онъ заносился мечтами, и мечталъ до тхъ поръ, пока товарищи опять не начинали къ нему приставать. Онъ имлъ неосторожность еще прежде похвалиться тмъ, что мать его была леди, и теперь былъ не радъ этому. Товарищи дразнили его джентльменомъ, и замтивъ, что это въ послднее время особенно начало его раздражать, дразнили еще пуще.

Разъ, когда вс они вмст купались на Кильбернскихъ поляхъ, Филиппа просто осадили. Правда, къ нему прямо не обращались, но это было еще, пожалуй, хуже.

— Вы какъ думаете, спрашивалъ кто нибудь:— справедливо то, что отецъ одного джентльмена былъ англійскимъ королемъ передъ тмъ, какъ ему снять устричную лавочку?

Вс хохотали и кто нибудь съ хохотомъ отвчалъ:

— А я слышалъ, что у одного джентльмена мать была леди, наслдница разныхъ богатствъ, и вышла замужъ за того хвата, что продаетъ собачьи жареные хвосты подъ лимоннымъ соусомъ!

Филиппъ стискивалъ зубы, крпился, наконецъ не выдержалъ и объявилъ, что перваго, кто осмлится оскорблять его, онъ смшаетъ съ грязью и научитъ быть учтивымъ.

Но погонщики были мальчики храбрые и угрозами ихъ унять было нельзя.

Едва усплъ Филиппъ произнести вышеприведенныя слова, Билль Крней, изъ заведенія мистера Слопмана, тотчасъ же крикнулъ:

— Коли джентльмену угодно подраться, такъ мы къ его услугамъ!

И кинулся къ Филиппу. Началась битва. Сначала они только неистово брызгали другъ въ друга водою, потомъ Мертонъ подступилъ съ кулаками, Крней встртилъ его тмъ же, и они схватились.

Они и колотили другъ друга, и щипали, и топили. То Мертонъ исчезалъ подъ водою, то Крней, и нсколько секундъ на этомъ мст вскакивали только бульки, потомъ опять показывалась голова и вслдъ за нею карающія руки, Мертонъ дрался молча, не звалъ на помощь, но Крней, чуть его прижимали, начиналъ орать во все горло:

— Спасите! помогите! утопили! тону!

Наконецъ зрители и судья поршили, что поединокъ долженъ окончиться на суш, и оба противника охотно на это согласились.

Пока они одвались, Джекъ Бертъ сказалъ:

— Я отроду не видывалъ такихъ забіякъ. Филиппъ, словно бифштексъ,— сколько его ни колоти, все ничего!

— Это такъ, отвтилъ Сопунъ Семъ:— только Крней, надо полагать, тоже не сплошаетъ!

Сопунъ Семъ недолюбливалъ Филиппа. Онъ, кажется, завидовалъ ему въ сил и въ ловкости.

Одваясь, противники хорохорились другъ передъ другомъ, какъ птухи.

— Погодите, погодите, дайте мн вотъ только натянуть штаны, такъ я подставлю преотличные фонарики! говорилъ Филиппъ, натягивая помянутую имъ часть костюма.

— Дайте только сапогъ надть, отвчалъ Крней:— я вамъ знатно подпущу подъ ребра!

— Я вамъ разобью башку!

— Я вамъ сверну шею!

Торопливо окончивъ одванье, они снова схватились, и дрались до изнеможенія. Счастье, что у нихъ еще не было особой силы, а то бы они разнесли другъ друга на частички.

— Что, моя мать вышла замужъ за того, что… вышла? кричалъ бшено Филиппъ.— Что, мой отецъ былъ англійскимъ королемъ,— былъ?

Крней, осыпаемый ударами, вылъ, но все-таки отвчалъ:

— Да, да, джентльменъ! Все именно такъ, какъ вы изволите говорить!

Наконецъ надо же было покончить, и они разошлись.

Кости у нихъ такъ болли, что они въ душ оба поршили на будущее время оставить другъ друга въ поко.

Разумется, Филиппъ не забылъ о томъ, что ему общала хорошенькая леди изъ пансіона. Она говорила, что ея папа прідетъ во вторникъ, и Филь съ нетерпніемъ ждалъ вторника.

Вторникъ наступилъ наконецъ и Филиппъ цлое утро проглядлъ въ извстную сторону, не покажется ли вдали розовое кисейное платьице.

Много разъ, когда мимо прозжалъ какой нибудь экипажъ, Филиппъ, пренебрегая опасностью быть раздавленнымъ, кидался къ нему, хватался за дверцы и заглядывалъ въ окна, надясь увидать тамъ прелестное веселое личико.

Онъ замтилъ, что изъ всего пансіона у одной миссъ Крозье были часы и золотая цпочка, и потому заключилъ, что у ея папа долженъ быть свой собственный экипажъ.

Филиппъ безпрестанно приходилъ въ ужасъ отъ мысли, что его могутъ услать куда нибудь, если подвернется другая компанія, и тогда все пропало! Онъ тогда не увидитъ ея!

Онъ въ этотъ день не выказывалъ желанья получить шесть пенсовъ отъ какой нибудь веселой компаніи, и не только равнодушно, а даже съ радостью смотрлъ, какъ Семъ пользуется этимъ вмсто него. За то, чтобы поджидать безъ помхи хорошенькую леди, онъ пожертвовалъ бы охотно и больше.

‘Не понимаю, почему она такъ мн нравится!’ думалъ онъ. ‘Не понимаю! Она вовсе не такая красивая, какъ Берти,— глаза у нея все прыгаютъ и смются, а у Берти глаза такіе добрые, тихіе,— такіе тихіе, что птичка ихъ не испугается! Не понимаю, почему она мн такъ нравится! Потому, можетъ, что она сказала: ‘ужь не родня ли вы намъ’? хоть она, я знаю, это шутила’.

Утро прошло, а онъ все еще ждалъ. Ждалъ, но съ каждой минутой все становился печальне, нетерпливе и раздражительне. Нсколько разъ онъ обзывалъ себя болваномъ и говорилъ, что ждать ужь теперь нечего, нсколько разъ онъ прислонялся головой къ кирпичной стн, около которой стоялъ, и обращался къ прочно складеннымъ краснымъ четвероугольникамъ съ томительнымъ вопросомъ:

— Коли она не придетъ, зачмъ же она общала?

Много разъ бгалъ онъ смотрть на часы.

— Подожду еще четверть часа, говорилъ онъ себ:— и если черезъ эти четверть часа она не придетъ, больше я ее я,дать не буду!

Но, разумется, четверть часа проходило, и онъ назначалъ еще срокъ и опять ждалъ.

Онъ даже принялся за орлянку, и устроилъ себ родъ гаданья. Изъ шести разъ онъ угадалъ всего одинъ, но все-таки ждать не пересталъ.

Наконецъ, именно въ ту самую минуту, когда отчаяніе его достигло самой высшей степени, когда онъ сжалъ кулаки и хотлъ послать энергическое проклятіе на голову жестокой леди, онъ вдругъ услыхалъ какъ разъ около себя голосъ, который заставилъ его подскочить, какъ козленка.

— Вотъ этотъ мальчикъ, котораго тоже зовутъ Мертонъ! кричала Елена Крозье.— Здравствуйте, маленькій Мертонъ! Вотъ я привела большаго Мертона на васъ посмотрть!

Тутъ она принялась смяться и кивать ему головой на большаго джентльмена съ длинными висячими усами, который вставилъ себ въ глазъ стеклышко и началъ разсматривать своего тску.

Казалось, джентльменъ не нашелъ въ тск ничего особенно привлекательнаго, онъ не сказалъ ни слова, выпустилъ изъ глазу стеклышко и провелъ бровями.

Высокій старый джентльменъ съ безцвтнымъ, мертвеннымъ, словно вылпленнымъ изъ воску лицомъ, очевидно былъ папа миссъ Елены, потому что она держалась за его длинную, худую руку и повидимому очень была довольна его присутствіемъ.

Старый джентльменъ хотя и старался улыбаться, но все-таки имлъ очень суровый, строгій видъ: черты лица у него не отличались подвижностью и выраженіе всей физіономіи было такое, словно онъ попробовалъ чего-то противнаго, и вкусъ этотъ такъ и остался у него во рту. У него были холодные, ледяные глаза, отъ которыхъ къ вискамъ расходились морщины, какъ отъ пробитой дырочки въ зеркал. Филиппъ чувствовалъ себя какъ-то неловко, когда эти глаза обращались на него. Губы свои старый джентльменъ, казалось, потерялъ: не было даже извстнаго ободочка на ихъ мст, а просто чуть замтныя линія, какая бываетъ, напримръ, на надрзанномъ апельсин. Онъ былъ весь въ черномъ и величавъ.

‘Лучше кабы она пришла безъ него!’ подумалъ Филиппъ.

— Такъ вотъ этотъ мальчуганъ? сказалъ папа.— Ну, сэръ, будьте такъ обязательны и подавайте намъ своего лучшаго осла! Вотъ эта леди желаетъ покататься.

— Коли угодно, я сейчасъ вамъ приведу ‘Весельчака’, отвчалъ Филиппъ,— Это такой оселъ, что другаго такого на свт нтъ!

И Филиппъ отправился за ‘Весельчакомъ’.

Большой Мертонъ снисходительно разсмялся, глядя на усердіе мальчика.

Большой Мертонъ, несмотря на томное выраженіе лица, наводившее на мысль, что ему не худо бы лечь въ постель и выспаться, былъ очень хорошъ собою. Зубы у него были ровне фортепьянныхъ клавишей и орлиный носъ самой лучшей формы. Баки у него произрастали такіе, что въ нихъ могли бы гнздиться птицы, а на бород красовалась эспаньолка съ большой кустъ. Онъ былъ не въ черномъ, на немъ былъ прекраснйшій жилетъ, прекраснйшій галстухъ и на плечахъ накинуто синее военное пальто.

Большой Мертонъ, казалось, былъ безмятежно счастливъ, онъ, казалось, былъ гордъ тмъ, что могъ вставлять себ въ глазъ стеклышко, хотя вставленное стеклышко и давало ему нкоторое сходство съ одноглазой совой.

Тутъ находился еще и третій джентльменъ, очевидно французъ, потому что онъ, обращаясь къ большому Мертону, называлъ его ‘mon cher Mareton’ и въ разговор жестикулировалъ, какъ проповдникъ.

У этого джентльмена баки были сбриты, но можно было видть ихъ контуръ, потому что они отдлялись на лиц синеватой линіей. Густые усы ровно свшивались ему на губы, какъ соломенная кровля надъ окномъ деревенскаго домика, и онъ смялся какимъ-то особымъ отрывистымъ смхомъ: мгновенно захохочетъ и такъ же мгновенно перестанетъ. Маленькіе погонщики, выглядывавшіе на компанію изъ-за плетней и зелени, удивлялись, какія у него огромныя уши. Эти уши топорщились какъ держалки по обимъ сторонамъ его гладковыбритаго лица. Когда онъ любезно улыбался, его полныя, мягкія щеки поднимались вверхъ, и это придавало его физіономіи что-то сладкое. Портной, видно, былъ у него отличный, потому что платье сидло на его нсколько полной фигур удивительно свободно и вмст съ тмъ граціозно.

Этотъ чужеземный джентльменъ, казалось, былъ нрава веселаго, когда Джекъ предложилъ ему послдовать примру молодой леди и тоже прокатиться на осл, онъ такъ этому смялся, что слезы выступили у него на глазахъ.

— Ваши пріятели удивительные забавники, миссъ Елена, сказалъ онъ.— Они, кажется, желаютъ меня самаго обратить въ осла! Ха-ха-ха!

Чужеземный джентльменъ сдлалъ одно очень любопытное замчаніе: онъ указалъ своему обществу на Филиппа и объявилъ, что этотъ мальчикъ по всей вроятности не чистый англичанинъ, что по складу лица онъ скоре похожъ на француза.

Это его такъ заняло, что онъ даже спросилъ Филиппа, кто его родители, не иностранцы ли.

Нтъ ничего несносне, когда встрчаешь знакомое лицо и не можешь припомнить, гд и когда его видлъ. Филиппъ напрасно ломалъ себ голову, гд попадался ему большой Мертонъ. Онъ видалъ это лицо, онъ запомнилъ его такъ же хорошо, какъ статую на Чарингъ-Кросс.

Спустя нсколько часовъ дло объяснилось само собою, и Филиппъ узналъ въ томномъ большомъ Мертон одного изъ тхъ офицеровъ, которые на Снномъ рынк заставили Дока кинуть грязью въ кормилицу Газльвудъ.

‘Пустилъ бы я ему камень въ голову, сквернавцу!’ подумалъ Филь.

Миссъ Елена услась на ‘Весельчака’ и они отправились.

Они прохали довольно далеко. Папа все время разговаривалъ съ французскимъ джентльменомъ очень любезно и величалъ его ‘г. полковникъ’. Чужеземный полковникъ тоже отличался утонченнйшей любезностью, и обращаясь къ молодому Мертону, называлъ его ‘mon ami Mareton’ или ‘mon cher capitaine’

Пріятно и поучительно было видть такое тонкое обращеніе!

Оно подйствовало даже на огневую миссъ Елену и усмирило ее. Эта двица, возвратясь въ пансіонъ, жаловалась своей подруг, Эмм Туинингъ, что прогулку ей испортили и что она провела время точно такъ же чинно, какъ проводила его въ стнахъ заведенія мадамъ Бланшаръ.

На Филя, впрочемъ, это произвело небольшое впечатлніе. Онъ былъ взволнованъ другимъ, молча шелъ около миссъ Крозье и только изрдка покрикивалъ на осла.

Старый джентльменъ любилъ повидимому освдомляться о благосостояніи низшихъ классовъ. Онъ спросилъ Филиппа очень снисходительнымъ и ласковымъ тономъ, сколько ословъ у его хозяина и сколько зарабатываютъ мальчики. Онъ называлъ Филиппа ‘мой маленькій пріятель’.

Онъ слушалъ съ большимъ вниманіемъ, что отвчалъ ему Филиппъ.

— У насъ тутъ семеро хозяевъ вмст,— моего зовутъ Спарклеръ и у него шесть ословъ, и есть такіе, за которыхъ онъ не возьметъ и четырехъ фунтовъ, пояснялъ Филиппъ.— У насъ былъ одинъ, назывался ‘Куцый’, просто чудо! да онъ прошлой зимой утонулъ,— пошелъ по льду, а ледъ ужь подтаялъ, провалился и поминай какъ звали! За него было заплачено три фунта. Ослы очень дороги. А зарабатываемъ мы, какъ придется. Хозяинъ считаетъ, сколько мы принесемъ ему, и коли принесемъ много, такъ даетъ больше, а коли мало, такъ меньше. Въ хорошій день принесешь, случается, три шиллинга, а въ плохой только какихъ-нибудь восемь пенсовъ. Тоже много зависитъ нашъ заработокъ отъ джентльменовъ. Джентльмены намъ даютъ разно: кто много, кто мало.

— Я надюсь, что вы мальчикъ хорошій, умница, вы не бранитесь никогда, и акуратно ходите въ церковь, э? сказалъ старый джентльменъ.

Филиппъ каждое воскресенье возилъ въ кресл одну старую леди къ церкви, и потому, посл нкотораго колебанія, отвтилъ старому джентльмену, что онъ никогда не пропускаетъ божественной службы, разв ужь очень дурная и холодная погода.

— А ваши пріятели? спросилъ старый джентльменъ.

Пріятели порядочно насолили за послднее время Филю, и онъ съ отрадою началъ рисовать ихъ старому джентльмену самыми черными красками. Ему чрезвычайно было пріятно хотя чмъ-нибудь отмстить имъ.

— Они никогда не ходятъ въ церковь, говорилъ Филиппъ:— разв только бгаютъ на паперть играть въ орлянку. У насъ есть одинъ мальчикъ, Билль Крней, который такими словами ругается, что слушать страшно! Просто удивляешься, какъ это у него зубы не почернютъ отъ такихъ ругательствъ! Вотъ вы сами услышите, когда мы воротимся въ двору.

Будь капитанъ Мертонъ Крозье одинъ, онъ бы покатился со смху при разсказ Филиппа о плачевномъ, нравственномъ состояніи товарищей, но строголицый отецъ, видимо, служилъ для него чмъ-то въ род узды, и когда старый джентльменъ проговорилъ: ‘печально, очень печально!’, мистеръ Мертонъ младшій счелъ за лучшее показать видъ, что онъ глубоко огорченъ слышаннымъ.

— Никогда не говорите бранныхъ словъ, мой юный другъ! сказалъ мистеръ Мертонъ старшій Филиппу.

И сказалъ онъ это чрезвычайно внушительно.

— О, я никогда, сэръ! Вотъ разв только на ословъ, отвчалъ ему Филиппъ самымъ невиннйшимъ тономъ.

— И къ чему приправлять рчь проклятіями или бранью? продолжалъ добрый джентльменъ.— Говорятъ, брань придаетъ особую выразительность словамъ, говорятъ, угроза заставляетъ повиноваться, но вдь животныя слушаются вашего голоса безъ словъ,—зачмъ же бранныя слова посл этого? Вы понимаете, что я вамъ говорю, мой юный другъ?

Тутъ маленькая леди вступилась за Филиппа:

— Вы не браните его, папа! Помните, я вамъ говорила, что у него никого не было, и никого нтъ, кто бы его училъ!

Вс поглядли съ любопытствомъ на Филиппа.

Французскій полковникъ казался чрезвычайно разстроганнымъ, и вскрикнулъ:

— Бдный малютка!

Англійскій капитанъ пристально глянулъ на мальчика, какъ бы подозрвая его во лжи.

Величественный мистеръ Крозье старшій покачалъ головою, и спросилъ:

— Ваши родители померли?

— Мать померла, отвчалъ Филь.— Она давно померла. Я ея не помню. Отецъ, можетъ, живъ, да онъ обо мн не думаетъ, и, говорятъ, никогда и прежде не думалъ, а то онъ бы меня не бросилъ.

— Онъ и мать вашу бросилъ? спросилъ капитанъ Мертонъ Крозье.

— Я не знаю, бросилъ ли онъ ее, потому что она умерла, отвчалъ Филь:— а вотъ меня, я знаю, что бросилъ: живи, какъ знаешь!

— Негодяй! презрнный! вскрикнулъ французскій полковникъ.

И при этомъ восклицаніи лицо его выражало сильнйшее негодованіе, онъ грозно водилъ глазами, какъ бы отыскивая этого ‘презрннаго негодяя’.

— У насъ во Франціи, продолжалъ полковникъ:— подобныя вещи невозможны. Хотя вы, англичане, и ропщете на паспорты и прописки, но гд паспорты существуютъ, тамъ подобныя вещи немыслимы!

— Вашего отца звали Мертонъ? спросилъ старый джентльменъ.

Филь ему отвтилъ:

— Я не знаю, какъ его звали. Меня зовутъ Филиппъ Мертонъ, а мать звали Катериной Мертонъ. Кормилица Газльвудъ сказывала…

— Катериной Мертонъ! вскрикнулъ старый джентльменъ съ удивленіемъ.

Затмъ онъ прибавилъ боле спокойнымъ голосомъ:

— А кто же эта кормилица Газльвудъ, мой юный другъ?

Мальчикъ нсколько минутъ колебался, какъ бы стыдясь въ чемъ признаться, но потомъ побдилъ это чувство, и отвтилъ:

— Мн бы ее надо называть не кормилицей, а матерью, потому она любила меня и ласкала, какъ своего роднаго. Она была кормилицей въ рабочемъ дом, куда меня отдали, и она мн сказывала, что моя мать была леди.

Какъ ни странно могло это показаться, но стараго джентльмена взволновала эта исторія, онъ съ большимъ участіемъ ее слушалъ, онъ многократно спрашивалъ мальчика: ‘вы никакъ не можете припомнить имя вашего отца, мой дружокъ? Ну-те-ка, постарайтесь, авось и вспомните!’

Филиппъ всякій разъ отвчалъ, что никогда даже не зналъ отцовскаго имени, но джентльменъ все не отставалъ отъ него.

Наконецъ, миссъ Елен наскучили ни къ чему не ведущіе вопросы, и она, смясь, вскричала:

— Какіе вы любопытные, папа!

Но, глянувъ на него, миссъ Крозье перетревожилась, и быстро спросила:

— Что съ вами, папа? Что случилось? Мертонъ, милый, поддержите папа! Посадите его на траву!

Величественный папа вовсе не желалъ, чтобы его поддерживали и обращали на него вниманіе.

Онъ улыбнулся, и замтилъ, что въ его лта нельзя предпринимать такихъ далекихъ прогулокъ безъ того, чтобы за нихъ немножечко не поплатиться.

Но не одна усталость заставила его такъ поблднть, и не отъ усталости у него такъ горли глаза.

— Послушайте, мальчикъ, сказалъ онъ Филиппу: — вы только постарайтесь хорошенько припомнить,— вы никогда не слыхали имя Вотренъ?

И онъ, затаивъ дыханіе, ожидалъ отвта.

— Нтъ, никогда не слыхалъ, отвчалъ Филиппъ.— А есть у хозяина мальчикъ, котораго зовутъ Вольби,— можетъ, вы про него спрашиваете?

Почему французскій полковникъ вдругъ пріостановился, и оглянулся, словно его кто окликнулъ по имени?

У него на визитныхъ карточкахъ стояло: ‘полковникъ Викторъ Боденъ Раттапланъ’. Что ему за дло до какого-то Вотрена? И когда папа вынулъ изъ кармана записную книжку, и сталъ въ нее вписывать названіе рабочаго дома, гд Филиппъ провелъ свое младенчество, почему французскій полковникъ нсколько разъ тихонько повторилъ: ‘св. Лазаря’, словно боялся забыть адресъ?

Чего человкъ не длаетъ изъ-за нсколькихъ часовъ удовольствія!

Справа, при дорог, стоялъ огромный блый домъ, гд жили дв бдныя служанки. Эти двушки вставали въ четыре часа утра,— для чего? чтобъ прокатиться на ослахъ! Никто бы не подумалъ, что измученныя дневной работой, он безъ всякаго принужденія вскочатъ до свта, выбгутъ за ворота, оглянутся и пустятся во весь духъ къ условленному мсту. Филиппъ обыкновенно поджидалъ ихъ гд-нибудь за угломъ и кром ласковыхъ словъ, получалъ хлба и масла, но этого запаса хватало ему на цлый день. Он катались до шести. Во время катанья он никого не встрчали, гром стараго Тома Пега, водоноса, который, опрокинувъ ведра, сидлъ гд-нибудь при дорог и отдыхалъ.

— Здравствуйте, Томъ! кричали двушки:— здравствуйте! Вы никому не сказывайте, что насъ видли, а то взмолотимъ васъ какъ гречиху!

Разъ, когда Филь каталъ этихъ двушекъ, онъ увидалъ что-то на дорог. Вс погонщики мечтали о кладахъ, о найденныхъ сокровищахъ. У Филя забилось сердце. Онъ пустилъ своихъ всадницъ впередъ, а самъ воротился, оглянулся, не смотритъ ли кто, и поднялъ кошелекъ.

Мы очень долго и внимательно наблюдали за дтьми въ нжномъ возраст и вывели заключеніе, что честность пріобртается воспитаніемъ, а не родится вмст съ нами, какъ не родится вмст съ нами наклонность прощать обиду врагу или обыкновеніе сть вилкою. А такъ-какъ ослиныхъ погонщиковъ не особенно тщательно воспитывали, то и нельзя было отъ нихъ ожидать рыцарскихъ подвиговъ. Когда Кертъ нашелъ золотую табакерку, ему и въ голову не пришло, что владлецъ ея можетъ быть близко, и что слдовало возвратить ему утраченную вещь. Семъ-Кертъ преспокойно засунулъ находку въ кусты, замтилъ мсто, а потомъ пришелъ ночью, съ величайшимъ удовольствіемъ взялъ табакерку, съ неменьшимъ удовольствіемъ ее продалъ и преспокойно употребилъ вырученныя деньги на свои нужды.

Такъ-какъ дло было очень рано утромъ и видть никто не могъ, Филиппъ проворно схватилъ кошелекъ и сунулъ его себ въ карманъ, проговоривъ отъ полноты сердца:

— Ранней птичк хорошій червячокъ!

Онъ едва дождался конца прогулки и почти не вынимая руки изъ кармана, безпрестанно щупалъ свое сокровище.

‘Откуда этотъ кошелекъ взялся?’ думалъ онъ. ‘Какъ его никто не поднялъ? Можетъ это уронила она вчера? Или папа, или иностранецъ, или капитанъ?’

Распростясь съ двушками, Филиппъ тотчасъ же собрался въ скромное мстечко и вынулъ изъ кармана кошелекъ.

‘Отлично смотритъ эта штука!’ думалъ онъ.— ‘Врно тутъ все золото! врно золото!’

Онъ открылъ кошелекъ и вдругъ лицо его выразило великое удивленіе, разочарованіе и онъ швырнулъ находку въ сторону.

Въ кошельк не было ни единаго пенса!

Тамъ была одна только визитная карточка, на которой мелкими буквами стояло: ‘виконтъ Аскотъ’, съ величественной короной поверхъ титула.

Филиппъ съ отвращеніемъ и гнвомъ проговорилъ:

— Виконтъ, а нтъ фартинга въ кошельк! Да это и я такой же виконтъ! Называются благородные, а не на что даже кружки пива купить! Коли это такая аристократія, такъ мы, посл этого, короли!

А между тмъ, одинъ плотный иностранецъ, съ густыми усами, съ радостью далъ бы золотой за этотъ кошелекъ, въ которомъ не было ни единаго фартинга. Но Филиппъ не могъ этого знать.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ.
Капитанъ Мертонъ Крозье дома.

Получая отъ своего папа отличное содержаніе и выхлопотавъ себ изъ полка отпускъ ‘по болзни’, капитанъ Мертонъ Крозье велъ въ Лондон самую счастливйшую жизнь. У него была отличнйшая квартира и каждое утро ему подавали въ постель великолпнйшій завтракъ.

Вдай строгій папа, который теперь прибылъ въ Лондонъ по какимъ-то дламъ, что за разгульная птица его сынокъ, онъ не только бы почувствовалъ сильнйшее родительское огорченіе, но по всей вроятности уменьшилъ бы на половину сумму, выдаваемую каждые три мсяца капитану Мертону.

Но когда родитель находился въ Лондон, въ отел ‘Блудль’ на Букъ-Стрит, сынъ велъ себя примрно и скоре походилъ на какого-нибудь епископа, чмъ на гуляку.

Онъ жаловался близкимъ пріятелямъ, что это за каторга водиться со старымъ джентльменомъ и глотать его постные обды, но длать было нечего!

— Надо быть учтивымъ съ папашей! говорилъ онъ.— Необходимо!

Когда капитанъ Крозье обдаетъ и проводитъ вечеръ съ своимъ папа, онъ ровно въ половин десятаго встаетъ и прощается.

— Я очень жалю, что долженъ оставить васъ, говоритъ онъ: — но я въ отпуску по болзни и въ одиннадцать часовъ обязанъ быть въ постел!

Папа капитана Мертона чрезвычайно доволенъ подобною акуратностью и солидностью.

‘Очень радъ, что молодой человкъ не втреничаетъ!’ думаетъ онъ. ‘Я очень доволенъ, что онъ остороженъ, разсудителенъ…’

Папа жметъ съ нкоторой признательностію руку своего дтища на прощанье.

Но вмсто того, чтобы направить стопы свои въ Гарлей-Стритъ, капитанъ закуриваетъ сигару и направляетъ ихъ очень поспшно къ Снному Рынку.

Тутъ онъ гуляетъ съ подобными себ изящными джентльменами, какъ его душ угодно. Онъ ходитъ по ресторанамъ и разнымъ увеселительнымъ заведеніямъ до тхъ поръ, кока у него останется какъ разъ столько, чтобы заплатить за экипажъ на обратный путь.

Онъ является домой и посл нкоторыхъ усилій попадаетъ-таки ключомъ въ дверный замокъ и отворяетъ дверь.

Я уже упоминалъ, что у капитана была отличнйшая квартира. Она имла вс удобства. Иногда, когда онъ возвращается домой въ четыре часа утра, онъ начинаетъ разъигрывать разныя фуги на фортепьяно и ни разу никто въ дом на это не пожаловался, хотя въ такія минуты капитанъ обыкновенно прижимаетъ об педали и игра его, правда, не особенно правильна, но удивительно звучна.

Самая лучшая комната въ квартир прекраснаго джентльмена положительно обращена въ ящикъ для всевозможныхъ сигаръ. Въ ней находятся теперь всего два стула, на которые садиться очень опасно, да коверъ, который когда-то поражалъ великолпіемъ и яркостію, и былъ бы еще теперь презентабеленъ, еслибы капитанъ и его пріятели не проливали пива на блыя части узора и не просыпали сигарочной золы на темныя. Прежде стны были украшены картинами, но капитанъ Мертонъ все веллъ вынесть, даже портретъ покойнаго Бюллеити, писанный Томестономъ, говоря, что этотъ портретъ непріятно таращитъ на него глаза, когда онъ возвращается ночью домой.

Около двнадцати часовъ пополудни, капитанъ Мертонъ лежитъ въ халат на соф и ожидаетъ пріятелей.

Одинъ за другимъ являются пріятели, Фредъ Таттенгэмъ и Томъ Оксендонъ, оба громко требуютъ горькаго элю, Чарли Сюттонъ проситъ въ займы чистаго воротничка и бритву, а полковникъ Викторъ Боденъ Раттапланъ, который такъ безцеремоненъ, что, не спрашивая, самъ беретъ сигару, начинаетъ пускать клубы дыма носомъ и восклицаетъ:

— Великолпныя эти сигары, мой милый!

— Ну, какъ вы справились съ Оксомъ прошлую ночь? спрашиваетъ капитанъ.

— Мы положили его въ кэбъ и отослали домой, отвчаетъ Фредъ Таттенгэмъ.— Я въ жизнь свою не видывалъ такого пьянаго человка!

— Не понимаю, куда это запропастился Томъ Гарденъ! говоритъ Чарли Сюттонъ.

— О, врно, ухалъ въ Булонь, или еще куда-нибудь, отвчаетъ Таттенгэмъ.

Затмъ онъ обращается къ французскому полковнику:

— А вы куда вчера такъ рано исчезли, полковникъ?

— Мы играли до самаго завтрака въ экарте, отвчаетъ полковникъ.

— Значитъ, вы и не ложились? спрашиваетъ капитанъ.

— Ma foi, нтъ, не ложился! Я никогда не забочусь о сн. Я могу не спать, сколько угодно!

И онъ улыбается, какъ-будто ожидая, что всякій подумаетъ:

‘Что за необыкновенный человкъ!’

Полковника спрашиваютъ: выигралъ онъ или проигралъ, въ отвтъ на что онъ слегка вздергиваетъ плечи.

Подобный отвтъ можно понимать какъ угодно, но, говоря правду, полковникъ очень рдко проигрываетъ, хотя ведетъ большую игру.

Капитанъ Мертонъ Крозье закуриваетъ сигару, когда вдругъ вспоминаетъ что-то забавное. Онъ говоритъ, затягиваясь:

— О, какое я, пуфъ, пуфъ, пуфъ! письмо получилъ отъ… пуфъ, пуфъ… виконта Эскота! Онъ пишетъ, что не можетъ быть на бо въ понедльникъ!

Капитанъ Мертонъ нсколько гордился своимъ другомъ-аристократомъ.

Онъ вынимаетъ изъ кармана записочку и читаетъ вслухъ:

‘Любезный Крозье! тысячу разъ благодарю за приглашеніе, но не могу пріхать, уже отозванъ въ другое мсто. Досадно! Я готовъ бы теперь откупиться какими угодно деньгами, да тутъ фунтовъ нельзя пустить въ ходъ! Передайте мои почтительнйшія извиненія всмъ нашимъ пріятелямъ

‘Вашъ Эскотъ’.

Окончивъ чтеніе, капитанъ Крозье бросаетъ письмо на столъ, говоря:

— Кратко и весело! Онъ весь въ этой записк!

Полковникъ Викторъ Боденъ Раттапланъ, 11-го легкаго кавалерійскаго полка, замчаетъ:

— Чисто англійскій слогъ!

И беретъ записку въ руки. Другіе болтаютъ, а онъ, кажется, очень занятъ прекраснымъ почеркомъ виконта Эскота.

Кажется, его больше всего интересуютъ слова ‘фунтовъ’, да подпись благороднаго лорда.

Онъ подноситъ записку къ глазамъ, потомъ кладетъ ее на столъ, быстро оглядывается и, видя, что никто не обращаетъ на него ни малйшаго вниманія, подсовываетъ ее подъ книгу, а потомъ начинаетъ прохаживаться по комнат, заложивъ руки въ карманы, съ самымъ безпечнымъ видомъ. Онъ въ такомъ прекрасномъ расположеніи духа, такъ остритъ, шумитъ, и смется, что будто онъ провелъ ночь совершенно безъ сна.

Вс пріятели соглашаются, что ‘французы удивительный народъ и никогда не устаютъ веселиться’.

На это полковникъ отвчаетъ:

— Я столько безсонныхъ ночей провелъ въ алжирскомъ лагер, что теперь какая-нибудь одна безсонная ночь за картами мн ни почемъ!

Его просятъ разсказать какую-нибудь французскую ‘исторійку’. Онъ любезно соглашается и вс начинаютъ помирать со смху

Я жалю, что не могу здсь привести ни одной изъ ‘исторіекъ’ полковника: съ военными людьми часто бываютъ такія приключенія, о которыхъ неудобно слушать тмъ, кто не жилъ въ лагеряхъ.

Посл ‘исторіекъ’ полковника, опять начинается разговоръ.

— Что отправится кто-нибудь изъ васъ на вечеръ къ Кресси? спрашиваетъ Чарли Сюттонъ.

— Я не могу выносить ихъ винъ! бормочетъ Томъ Оксендонъ.

— У нихъ хорошенькія двочки, замчаетъ другой.

— Мн нравится Юлія, младшая, она лучше всхъ, говоритъ капитанъ.

Затмъ, глядя въ потолокъ, онъ прибавляетъ:

— Бсенокъ! какъ она стиснула мн руку, когда я съ ней танцовалъ!

Окна открыты и Фредъ Таттенгэмъ куритъ сигару на балкон. Онъ такъ пристально глядитъ на одно изъ верхнихъ оконъ противоположнаго дома, что Чарли Сюттонъ кричитъ ему:

— Что тамъ такое, Фредъ? Какого дьявола вы такъ таращите туда глаза?

Этотъ вопросъ возбуждаетъ всеобщее любопытство и вся ватага валитъ на балконъ.

Комнаты прекраснаго капитана находились какъ разъ напротивъ кирпичнаго дома, занимаемаго миссъ Томси. У одного изъ верхнихъ оконъ сидла за шитьемъ Берти.

Чарли Сюттонъ подпрыгнулъ и вскрикнулъ:

— Экая вы собака! Я такъ и зналъ, что вы почуяли гд нибудь женщину!

Вся компанія начала угощать Фреда подобными же комплиментами, и всякій старался оттолкнуть его и занять его мсто.

Берти шила, вовсе не подозрвая, что на нее смотрятъ съ балкона, иначе она тотчасъ же бы отошла. Берти была чрезвычайно благонравная и скромная двушка.

Капитанъ Крозье зналъ это очень хорошо. Онъ давно уже ее замтилъ, и не разъ старался дать ей понять, что она ему нравится. Онъ попробовалъ разъ, другой знаменательно кашлянуть и кивнуть головою, но видя, что подобныя изъявленія расположенности заставляютъ двушку отскакивать отъ окна, онъ до поры до времени ршился скромничать,— не запугивать бдненькую птичку, а осторожно приманивать. Онъ только глядлъ на нее изъ-за оконной занавски, придумывая средство, какъ бы ее расшевелить и тронуть. Онъ не разъ признавался лорду Оксу, что у него по сосдству есть маленькій чертенокъ, который окончательно сводитъ его съ ума.

Поэтому понятно, съ какимъ негодованіемъ онъ встртилъ предложеніе Чарли Сюттона ‘свистнуть хорошенько мордочк’, чтобы заставить ее поднять голову.

У капитана Крозье было множество зрительныхъ трубокъ. Вс тотчасъ же ухватились за эти инструменты.

— У васъ чудеснйшія трубки, Мертонъ, сказалъ Фредъ Таттенгэмъ.— Я вижу каждую ямочку на ея щечкахъ, каждую пушинку на ея сливочной шейк!

— Прелестное созданье! вскрикнулъ Чарли Сюттонъ.— Какъ бы я желалъ видть ея глазки! Что, Мертонъ, большіе у нея глаза?

— Большіе и кроткіе — удивительные глаза! отвчалъ капитанъ

— Будь у нея десять тысячъ фунтовъ, я бы на ней женился! сказалъ восхищенный Сюттонъ.

Черезъ минуту онъ прибавилъ:

— Будь даже восемь я бы женился!

Французскій полковникъ тоже поглядлъ на двушку, но объявилъ, что она не въ его вкус.

— Она не дурна, сказалъ онъ довольно небрежно:— но въ Париж можно на каждомъ шагу встртить и красиве, и главное гораздо умне и живе…

— Жаль, что я васъ не зналъ въ бытность мою въ Париж! нсколько грубо отвтилъ на это Фредъ Таттенгэмъ.— Я бы попросилъ васъ указать мн, гд эти парижскія красавицы! Я ни единаго сноснаго лица не встртилъ!

Полковникъ пожалъ плечами, какъ бы желая выразить, что съ такимъ слпымъ человкомъ смшно было бы спорить.

— Посмотрите, какой локончикъ у нея вьется по шейк! Ахъ, еслибы она мн его подарила! Я бы имъ веллъ себ помтить платки! говорилъ Оксендонъ.

Вдругъ у всхъ вырвалось восклицаніе горести: Берту, вроятно, поспшно позвали, она встала и скрылась.

Поднялся споръ, придетъ ли она снова къ окну или нтъ.

Французъ расхохотался.

— Вы думаете, она не подозрваетъ, что вы ею любуетесь? вскрикнулъ онъ.— Могу васъ уврить, что она отлично это знаетъ! Ваши холодныя англичанки вс таковы! Вы называете это скромностью, а я бы назвалъ жеманствомъ!

Берта не возвращалась. Джентльменамъ, наконецъ, надоло напрасно ждать, оніі ушли съ балкона и принялись за куренье и за горькій эль.

Фредъ Таттенгэмъ, какъ только онъ услся въ кресл и хлебнулъ первый глотокъ, вскрикнулъ:

— Я увижу эту милашку! Я ни за что ее не упущу изъ рукъ!

Капитанъ Мертонъ вскрикнулъ ему въ отвтъ:

— Нельзя ли потише, Фредъ! Вы поздненько спохватились! Не лзьте въ чужой огородъ!

— Въ чужой огородъ! Да вдь я ее первый открылъ, мой достойнйшій сэръ! Я имю на нее право, какъ на свое открытіе!

— Вы открыли? Вы? заревлъ Мертонъ.— Да я ее знаю уже цлыхъ шесть мсяцевъ! Нтъ, нтъ! Разбойникъ съ своимъ братомъ честно поступаютъ! Не похищайте моей двочки! Не обижайте бднаго человка!

Они довольно долго спорили, кому принадлежитъ Берта по праву, и порядочно оба разгорячились.

— Двочка моя! кричалъ одинъ.

— Я ея не уступлю! кричалъ другой.

— Вы на нее не имете права!

— Вы лучше не теряйте времени даромъ, капитанъ, это не по вашей части! Вы лучше сразу уступите ее мн! Гд вамъ съ нею справиться!

— Пари, что справлюсь! вскрикнулъ взбшенный капитанъ.— Пари! Хотите на пятьдесятъ фунтовъ?

— Какъ же вы расквитаетесь? спросилъ Сюттонъ.

— Знаете, какъ по моему лучше всего вамъ расквитаться? спросилъ французскій полковникъ.— Ровно черезъ шесть мсяцевъ позовите всхъ насъ обдать, и пусть она будетъ царицей пира, если только Крозье ухитрится съ нею справиться.

— Идетъ! вскрикнулъ капитанъ Крозье:— идетъ!— Кто проиграетъ, тотъ платитъ за обдъ!

Около шести часовъ компанія разошлась.

Капитанъ Крозье хватился записочки своего благороднаго друга, виконта Аскота, но какъ онъ и его камердинеръ ни искали ее, записочка не нашлась.

— Позвольте! кто послдній ее читалъ?

— Кажется, французскій полковникъ, сэръ.

— Врно, онъ закурилъ ею сигару. Ну, длать нечего! Потеряна, такъ потеряна!

ГЛАВА ДВНАДЦАТАЯ.
Кулачный бой.

Послдуемъ за капитаномъ Мертономъ Крозье и его достойными пріятелями на кулачный бой.

Бой общаетъ быть чрезвычайно любопытнымъ. Недъ Тонгсъ вызвалъ прославленнаго Джека Гаммера. Вс поражены безумной отвагой Неда Тонгса. Вс только и толковали, что о предстоящей битв.

Какъ только часы пробили семь, капитанъ Крозье и его пріятели явились на станцію желзной дороги и были привтствуемы публикою, какъ подобаетъ покровителямъ благороднаго искусства калечить другъ друга.

Собралось человкъ шестьсотъ, въ цвтныхъ модныхъ одеждахъ. Вс толкались немилосердно, стараясь поскоре продраться къ касс, гд выдавались билеты. Изъ заднихъ рядовъ раздавались восклицанія:

— Томъ Митчетъ! Томъ Митчетъ! возьмите мн три!

— Фредъ, пожалуйста, мн тоже возьмите!

Капитанъ Крозье и его пріятели услись на мста и, въ ожиданіи отъзда, любовались на кулачныя знаменитости, которыя не безъ важности прохаживались по платформ.

Поздъ двинулся.

Въ вагон было нсколько дамъ и он, казалось, не рады были, что попали въ общество такихъ развязныхъ джентльменовъ. Он молчали и не безъ тревоги оглядывались но сторонамъ.

Капитанъ Крозье халъ по этой дорог не въ первый разъ и очень мило разсказывалъ, какъ вонъ тамъ-то, на маленькой ферм, онъ пилъ разъ пиво, какъ вонъ въ томъ-то лску былъ разъ пикникъ, на которомъ одна молодая леди вела себя очень неосмотрительно и проч. и проч.

Требовалось прохать миль семьдесятъ въ вагон, а потомъ ссть на пароходъ, который долженъ былъ доставить къ мсту битвы.

Они благополучно достигли цли своего путешествія.

Правда, были опасенія насчетъ вмшательства полиціи, но отъ него успли избавиться: прежде, чмъ полисмены успли подойти, лодка съ бойцами и пассажирами отчалила отъ берега.

Джекъ Гаммеръ и Недъ Тонгсъ передъ боемъ пожали другъ другу руки. Они улыбались, но мрили другъ друга глазами.

Великанъ Гаммеръ, казалось, былъ не очень-то высокаго мннія о своемъ противник, но Недъ Тонгсъ смотрлъ очень увренно и безпечно.

Джентльмены предлагали держать пари, острили, разсуждали и были въ отличнйшемъ расположеніи духа.

Наконецъ, бой начался.

Мы не будемъ подробно описывать этой возмутительной потхи. Скажемъ только, что при каждой новой рол, джентльмены вскрикивали отъ восторга и возбуждали сражающихся то восторженными хвалами, то насмшками.

Недъ Тонгсъ побдилъ знаменитаго великана, но и самому ему эта побда не обошлась даромъ.

Когда бой уже былъ совершенно оконченъ, подоспла запоздавшая полиція. Ее встртили взрывами хохота.

Чуть живаго Гаммера перенесли на пароходъ и вс пустились въ обратный путь, довольные и веселые, какъ-будто совершили ни всть какое славное дло.

Во время перезда побдитель Недъ Тонгсъ предлагалъ всмъ подписку на пожертвованіе въ пользу побжденнаго Гаммера.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ.
Все дло, а забавамъ конецъ.

У Филя была какая-то наклонность къ бродяжничеству, не пробылъ онъ и двухъ недль въ пол, а ему уже совсмъ опротивли ослы и катаніе. Онъ такъ часто повторялъ себ: ‘вотъ несноснйшая поденщина! еще такой не исполнялъ съ тхъ поръ, какъ познакомился съ Товіасомъ Сперклеромъ!’ что, наконецъ, самъ убдился въ справедливости этого замчанія. Онъ сталъ безпокоенъ и нетерпливъ, сердился, когда ему что-нибудь поручали и завидовалъ, если работу передавали другимъ. Его гордость оскорблялась тмъ повелительнымъ тономъ, которымъ длинный Фредъ отдавалъ свои приказанія, много разъ онъ былъ близокъ къ возмущенію, ему хотлось сказать надсмотрщику: ‘длай самъ’, или ‘не помыкай мною’.

Должно быть онъ наслдовалъ эти недостатки отъ своего отца, потому что мать его — бдная леди! была такимъ добрымъ и кроткимъ существомъ, которое когда-либо существовало, и жила бы счастливой и довольной до сего дня, не попадись она во власть бездльника-француза.

Когда Филь поселился за городомъ, онъ вообразилъ себ, что въ пол его ожидаютъ всевозможныя развлеченія и забавы. Теперь онъ жаллъ о томъ, что оставилъ праздную должность ‘зазывальщика’, вспоминалъ съ наслажденіемъ, какъ онъ валялся на солнц или вырзывалъ на всевозможные лады рукоятку бича. Ему показалось трудне бгать за ослами, чмъ онъ ожидалъ, совсмъ другое дло, какъ онъ увидлъ, подсмиваться надъ чужой работой, или самому работать. Это было такое тяжелое упражненіе, что оно скоро положило конецъ всякой веселости.

Еслибы Филь не считалъ себя связаннымъ честнымъ словомъ, даннымъ Берт, что не оставитъ этого дла, то, по всему вроятію, принялся бы за другое занятіе. Не разъ онъ серьзно думалъ о возвращеніи къ старымъ друзьямъ-метельщикамъ: шумъ и движеніе на улицахъ очень привлекали его и боле подходили къ его характеру, какъ ему казалось.

Первый понедльникъ, посл повышенія Филиппа и отправленія его въ поле, былъ днемъ большихъ заботъ. У мистера Сперклера очистилось до восьми фунтовъ въ пенни и полушиллингахъ. Мальчикамъ пришлось исполнить такіе подвиги пшаго хожденія, которые удивили бы самого лондонскаго почтальйона, Филю пришлось разъ пять измрить землю до Гайгэта и обратно, кром того, обжать поле десятки разъ, съ такой быстротой, какъ только позволяли ему ноги. Считая все вмст, онъ, должно быть, сдлалъ боле двадцати миль. Его ноги ныли отъ усталости, когда онъ вернулся домой.

— Скоро привыкнешь къ этому, утшалъ его Редноль Джекъ: — это только сначала, а потомъ ноги окрпнутъ, какъ проволока.

— Это еще не такое разстояніе, чтобы доканало малаго, бормоталъ Филь: — но, коли не бжишь все время, такъ они считаютъ, что ихъ обманываютъ!

— Пусть себ думаютъ, какъ имъ угодно, возразилъ Джекъ.— Они идутъ сюда повеселиться, и могутъ быть обмануты, что жь такое!

Однимъ изъ подвиговъ мальчика было то, что ему пришлось отправиться съ компаніей леди и джентльменовъ въ Гаррау, разстояніе было такъ велико, что Филь потомъ говорилъ, будто ‘они наврное сдлали боле тридцати миль’. Кавалькада останавливалась у многихъ гостиницъ по дорог, при этомъ каждый разъ ‘вспоминали’ о мальчик и заставляли его пить эль въ большомъ количеств. У него едва хватило силъ дотащиться до Гэмпстида и онъ бы непремнно свалился на землю, еслибы его не задерживалъ крестецъ ‘Блой Элисъ’. Онъ изнемогалъ отъ усталости, чему врнымъ доказательствомъ было то, что онъ, добравшись домой, не могъ ужинать и заснутъ у огня, гд приготовлялись сосиски. Миссисъ Беретъ разбудила его и трясла до тхъ поръ, пока онъ не согласился ‘състь кусочекъ’, но скоро она перестала мучить его своимъ вниманіемъ, онъ скоро задремалъ съ набитымъ ртомъ. Миссисъ была сильно поражена этимъ доказательствомъ крайняго изнеможенія и воскликнула съ чувствомъ:

— Этотъ мальчикъ совсмъ изнемогаетъ отъ усталости, пища для него потеряна и болзненно на него дйствуетъ. Мн кажется, ему дали опіума.

Когда Филь проснулся на слдующее утро, ноги его оцпенли отъ вчерашней работы, какъ-будто ихъ высушили и посолили. Ему больно было сгибать спину, ноги походили на деревяшки и онъ ‘ковылялъ’ во время ходьбы. Все это онъ сообщилъ Длинному Фреду, ожидая отъ него сочувствія. Но у мистера Джексона была грубая натура, онъ никого не утшалъ, кром себя самого, жажда томила Филя больше всего.

— Отправься домой къ мамаш, саркастически посовтовалъ ему мистеръ Джексонъ: — пусть она натретъ тебя душистымъ масломъ. Это средство очень освжительно, не такъ ли, миссисъ Суттлэ?

Встртивъ одн насмшки, вмсто сожалнія, Филь отошелъ съ омерзеніемъ и направился въ ‘Долину здоровья’, гд провелъ утро у прудовъ, слдя за неподвижнымъ Исаакомъ Уольтонсомъ, какъ онъ удилъ колючекъ въ болотной трав и ситник. Филь приходилъ въ восторгъ, глядя, какъ выдергивали ухватившуюся за червякъ рыбу, величиною съ карточный жетонъ, какъ ее укладывали въ банку изъ-подъ пикулей, и это зрлище немного успокоило его. Прошло нсколько времени и ему захотлось помочь одному изъ маленькихъ рыболововъ, онъ отнялъ у него, посл нкотораго сопротивленія, прутъ съ аршинной веревкой, изображавшій удочку.

‘Угостилъ я себя, взявшись за это драгоцнное ослиное ремесло’, думалъ Филь, возвращаясь вечеромъ на работу. ‘Тутъ они стращаютъ тебя, рвутъ на куски, колотятъ. По крайней мр, я былъ самъ себ господиномъ, когда мелъ улицы’.

Лондонцы, повидимому, безумно предавались зд на ослахъ. Этотъ возбудительный моціонъ имлъ для нихъ большую притягательную силу по праздникамъ. Такъ, напримръ, въ пятокъ на страстной недл, или въ духовъ день толпы гражданъ появлялись въ пол съ двнадцати часовъ утра и наемъ ословъ шелъ съ полудня до полуночи. Мистеръ Сперклеръ не могъ дать себ отчетъ въ этомъ пристрастіи и замчалъ:

— Ослы не очень-то красивы на видъ, тихо везутъ, да и объ сдокахъ нельзя сказать, чтобы наружность ихъ, во время зды, казалась строго аристократической, или щеголеватой.

Въ пятницу на страстной недл нанимали ословъ безсчетное число разъ. Мистеръ Сперклеръ получилъ за своихъ шестерыхъ ословъ пятнадцать фунтовъ, другой хозяинъ, у котораго было всего на все два осла, заработалъ около пяти совереновъ. Поэтому каждый можетъ понять, какъ были заняты владльцы ословъ въ Гэмпстид, и какъ тяжело пришлось Филю и другимъ мальчикамъ.

Праздничная толпа высыпала въ поле, вс они разгорячились, взлзая на холмы, но вс были въ отличномъ расположеніи духа и смялись отъ восхищенія, что: ‘вотъ они добрались наконецъ’. Вы бы могли предсказать по улыбающимся лицамъ двушекъ, что он намреваются на славу порзвиться здсь между высокими папоротниками и кустами дрока.

Чистыя кисейныя платья запачкаются и искомкаются до того, что на нихъ нельзя будетъ смотрть. Почти наврное, еще до вечера, складки будутъ разорваны и подшпилены булавками. Молодые люди, которые теперь кажутся такими учтивыми и чопорными, вернутся въ городъ съ растегнутыми сюртуками и жилетами, съ древесными втками, съ огромными пучками желтоголововъ и будутъ пть хоромъ псни.

Вотъ завидли они стоянку ословъ, вс опять засмялись и заговорили о томъ, что хотятъ прокатиться. Съ маленькими дтьми нельзя было справиться, они указывали пальцами на бдныхъ животныхъ и кричали: ‘подавайте ословъ’, толстыя, мужественнаго сложенія двочки ясно показывали, что и он хотятъ позабавиться. Даже пожилыя матроны, еще настолько бодрыя, чтобы перенести толчки одноколки, казалось, были не прочь протрястись за шесть пенсовъ, хотя нужно правду сказать, когда имъ это предлагали, он глупо улыбались и говорили съ скромнымъ видомъ: ‘пойдите вы!’ или ‘намъ ли ужь объ этомъ думать!’.

Толпа, окружавшая ословъ, ежеминутно увеличивалась, пока наконецъ и самихъ животныхъ не стало видно: они скрылись за юбками постительницъ, окружившихъ мсто стоянки. Даже т, которые и не думали сами нанимать ословъ, съ удовольствіемъ смотрли, какъ другіе пытались взлсть на сдло и наблюдали бывшія съ ними приключенія, когда ослы трогались съ мста. Дорога представляла видъ ослинаго бга. Пшеходы, казалось, столько же наслаждались зрлищемъ, какъ всадники здой. Пока дешь въ прямомъ направленіи, ослиный шагъ довольно покоенъ (исключая того момента, когда они двигаются съ мста) — и тутъ вовсе не трудно удержаться на сдл. Вотъ въ этотъ-то періодъ зды, молодыя леди стараются показать себя передъ зрителями отличными наздницами. Он становятся на сдл и держатся на немъ совершенно прямо. Нкоторыя шепчутъ своимъ друзьямъ, что на ослахъ здить совсмъ не то, что на лошадяхъ, и намекаютъ при этомъ, что еслибы подъ ними была горячая лошадь и поднималась на дыбы, тутъ бы он показали себя во всей слав. Все это время ослы, полузакрытые, разввающимися блыми одеждами молодыхъ двушекъ, идутъ иноходью, переваливаясь и подымая пыль. Но за то какая разница, когда ослы дутъ назадъ домой! Какъ скоро наступаетъ испытаніе для простодушныхъ хвастуній! Три или четыре хорошихъ удара, и эскадронъ несется по дорог. Двушки визжатъ и держатся за сдла, косы растрепливаются, локоны развваются во вс стороны. Втеръ сдуваетъ шляпы на затылокъ, почти рветъ плащи съ шеи. Одна двушка, испугавшись, кричитъ, какъ будто ударъ настигаетъ ее: ‘Ахъ, мальчикъ! пожалуйста не бейте!’, другая умоляетъ погонщика: ‘заставить его идти’. Мольбы прерываются каждый разъ хохотомъ и он покатываются на сдл, такъ что зрители ежеминутно ждутъ, что он свалятся. Молодые люди, расхаживая по дорожкамъ, отпускаютъ не одно грубое замчаніе. Если втеръ сдуетъ въ сторону юбку и покажется нога и лодыжка, они въ восторг и кричатъ самымъ невжливымъ образомъ: ‘вотъ такъ нога!’ Воображаемыя имена также пущены въ ходъ этими грубыми малыми, слышатся восклицанія: ‘Ого, Сара, вотъ это мило!’ хотя они совсмъ не были знакомы съ молодой леди и никогда не видывали ее въ своей жизни.

Никогда еще мистеръ Сперклеръ не бывалъ въ лучшемъ расположеніи духа. Онъ набилъ такъ туго свой карманъ полушиллингами и шиллингами, что на него находило сомнніе, можетъ ли каленкоръ выдержать подобную тяжесть. Вс окружавшія его молодыя двушки ворчали, что ихъ очередь хать. Едва возвращалась одна партія, даже прежде чмъ разгоряченные и измятые сдоки успвали сойти съ сдла, животныхъ уже подхватывали и чуть не дрались за нихъ.

Двушки такъ буянили и до того были нетерпливы, что Длинный Фредъ напрягалъ вс усилія соблюсти между ними порядокъ. Онъ напрасно кричалъ имъ:

— Если вы не придержите свои языки, совсмъ не подете!

Это не производило никакого впечатлнія на тараторившихъ двицъ. Пятеро или шестеро изъ нихъ пытались разомъ взлзть на одно и то же сдло, тутъ мистеръ Сперклеръ замтилъ имъ, что онъ ‘не дастъ переломать спины своимъ осламъ, хотя бы это было въ угоду всмъ женщинамъ на свт’. Страшно было слушать, какъ стали ссориться между собою нетерпливыя амазонки, одна обзывала другую: ‘вы совсмъ не леди’, или ‘надутое малорослое животное!’ а третьей объявляли, что она ‘слишкомъ много о себ думаетъ и потому не можетъ нравиться’.

Въ этотъ день цны повысились. Поздка, стоившая въ обыкновенное время шесть пенсовъ, теперь оплачивалась девятью пенсами и то на расхватъ. Ослиный рынокъ, какъ и всякій другой, слдуетъ законамъ спроса и доставки. Мальчикамъ приказано было призабыть свои нравственныя правила и дана была инструкція надувать насчетъ пространства, елико возможно. Многіе неосторожные сдоки, заплатившіе заране свои два шиллинга съ персоны, за поздку въ Гайгэтъ, съ неудовольствіемъ замчали, что прежде, чмъ они успвали прохать треть пространства, уже давался приказъ возвратиться.

— Ужь не Гайгэтъ ли это по вашему? восклицала молодая двица съ негодованіемъ.

— Насколько я знаю, это мсто никогда иначе не называлось, возражалъ мистеръ Кертъ.

Ему не было никакого дла до того, что молодыя леди кричали на вс лады: ‘мы настоятельно требуемъ, чтобы вы хали дальше’. Онъ не обращалъ ни малйшаго вниманія на вс приказанія, поворачивалъ ословъ и спроваживалъ ихъ домой такой поступью, что двушки поневол прекращали споръ и должны были обратить вс старанія, чтобы не выскочить изъ сдла.

Какого количества страшныхъ случаевъ пришлось Филю быть свидтелемъ, во время этихъ праздничныхъ поздокъ! Какъ много дарили ему полушиллинговъ, чтобы онъ ничего не говорилъ объ этихъ ужасныхъ приключеніяхъ! Иныя молодыя леди до того заливались смхомъ, что становились совершенно безпомощны, теряли равновсіе и отбрасывались назадъ на сдл, какъ будто сидя на диван. У другихъ платья были до того изодраны копытами, что имъ пришлось вернуться къ своимъ друзьямъ, съ такими короткими юбками, что черный башмакъ съ перекрещенными ленточками на ажурномъ чулк выказывался во всей крас.

По временамъ джентльмены, нравственность которыхъ была на столько слаба, что не мшала имъ предаваться въ волю горячимъ напиткамъ, брались сопровождать леди въ ихъ шестипенсовыхъ поздкахъ. Они такъ смшно держались на сдл, такъ дико вскрикивали, зда ихъ была такая несмлая, что они еще больше увеличивали веселость публики.

Можетъ быть мистеръ Сперклеръ былъ неправъ, что отдавалъ въ наемъ своихъ ословъ такимъ непорядочнымъ особамъ, но онъ оправдывался тмъ, что, хотя они самымъ постыднымъ образомъ злоупотребляютъ животными, но за то платятъ ему какъ принцы и нердко въ помраченіи чувствъ даже дважды платятъ условленную сумму. Такъ ужь всегда бываетъ на свт: ословъ бьютъ, а Сперклеровъ награждаютъ.

Такъ проходили эти веселые дни, поле оглашалось хохотомъ, вс, какъ будто съ ума сходили отъ удовольствія, точно люди приходили въ Гэмпстидъ не для того только, чтобы такъ-себ позабавиться, а хотли насытиться по горло, объсться наслажденіями.

Что сталось бы съ Лондономъ безъ этого просторнаго мста увеселеній, гд чада его могли въ волю набгаться? Думаете ли вы, что они бы стали покойно исполнять заданную имъ дневную работу или справляться съ трудными задачами промышлености, еслибы не было такого мста, какъ это огромное поле, которое напоминало имъ, что они могутъ быть иногда счастливы и свободны? Сердцу было отрадно слышать ихъ шумную веселость, она была переходомъ отъ зимней стужи къ зелени, они обезумли, почувствовавъ себя на свобод, какъ дворовыя собаки, спущенныя съ цпи. Чистый воздухъ дствуетъ возбудительно, какъ вино, впивая его, они хохочутъ и ошалваютъ, какъ пьяницы. Еслибы тмъ, кто осуждаетъ эту веселую суматоху, дать т же кратковременныя удовольствія, которыя судьба послала въ удлъ людямъ, пирующимъ только въ праздникъ, они скоро поняли бы, что когда изъ цлыхъ мсяцевъ дается одинъ только день для жатвы наслажденій, то этотъ праздникъ жатвы долженъ быть необузданный и шумный.

Наступилъ вечеръ, огромный городъ въ отдаленіи запестрлъ огнями, мужчины истратили свои деньги, женщины удовлетворили своимъ животнымъ склонностямъ — и толпа начала уходить съ поля. Поснимали сдла, а измученныхъ ословъ пустили на волю, авось они найдутъ сколько нибудь непотоптанной травы себ на ужинъ.

Филиппъ до того усталъ, что еле раскрывалъ глаза, но у него хватило силъ, сидя на постели, сосчитать полученныя имъ за дневную работу деньги. Изъ шести или семи заработанныхъ шиллинговъ, онъ отложилъ большую часть въ уплату суммы, которую онъ оставался долженъ Берт. Въ немъ все еще были нкоторые зародыши добра, хотя нельзя сказать, какимъ образомъ они уцлли въ его сердц, посл проведенной имъ жизни.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ.
Видно, что капитанъ Крозье не иметъ никакого понятія о стоимости денегъ.

Изъ всхъ, дорого стоющихъ вещей, всего дороже стоютъ поздніе ночные часы. За т же самыя деньги, которыя своенравный юноша истрачиваетъ за право ходить по улицамъ, до тхъ поръ, пока газовщикъ не сдлаетъ обходъ и не погаситъ фонарей, онъ могъ бы насладиться многими модными удовольствіями, которыя издавна въ мнніи свта считаются верхомъ счастія.

Много добрыхъ совереновъ истратилъ капитанъ черезъ то, что проводилъ эти поздніе часы! Еслибы онъ отдавалъ по гине за каждый камень дорожки для пшеходовъ на Снномъ рынк, его карманъ не былъ бы теперь пустъ. Какъ ни коротокъ этотъ путь, но онъ обходится дороже, чмъ проздъ на почтовыхъ въ Йоркъ и обратно. Капитанъ, возвратившись домой, часто выкладывалъ изъ кармановъ немногіе шиллинги, оставшіеся отъ круглой суммы, съ которой онъ отправился на свои полуночныя похожденія,— часто онъ чувствовалъ угрызенія совсти за то, что такъ много истратилъ и такъ мало получилъ удовольствія. Онъ пристально глядлъ на немногіе оставшіеся шиллинги и въ голову ему приходили подобнаго рода мысли: ‘Куда къ чорту двалъ я свои деньги? я наврное знаю, что взялъ съ собою четыре фунта, а здсь всего на все осталось восемь шиллинговъ!’ Затмъ онъ начиналъ считать, сколько ему стоилъ ужинъ, сколько шиллинговъ роздалъ онъ за кэбы или растратилъ на букеты въ подарокъ, и сколько издержалъ въ гостиницахъ, давая на выпивку прислуг. Онъ начиналъ раскаяваться, жаллъ о своей расточительности, придумывалъ, что можно было ему купить, расходуя ту же сумму благоразумно. ‘Ужь это совсмъ скверно’, бормоталъ онъ. ‘Сколько бдняковъ содержатъ свои семьи на фунтъ въ недлю, а я безразсудно бросаю четыре, пять фунтовъ, каждый вечеръ въ моей жизни — и зачмъ это? зачмъ? Какъ это устраиваютъ бдные писаря въ Сити, что живутъ на восемь фунтовъ въ недлю? Еще иные считаютъ себя счастливыми, получая въ недлю не больше того, что я разбрасываю въ ночь’. Вслдъ за подобными размышленіями, кающійся капитанъ клялся, что онъ ‘покончитъ съ такимъ чертовски глупымъ поведеніемъ’ и откажется отъ своихъ полуночныхъ безразсудствъ. Но такъ-какъ въ послдніе два года онъ произносилъ эту клятву регулярно каждый вечеръ, то было бы слишкомъ добродушно представить себ, что онъ говорилъ это вполн серьзно.

Одно, что умаляло цну этой ршимости — она являлась въ такое время, когда юный щеголь приходилъ въ уныніе отъ своихъ излишествъ. Но когда сонъ освжалъ его и онъ чувствовалъ, что физическая бодрость и силы возвращались къ нему, онъ всегда забывалъ слдовать тмъ хорошимъ совтамъ, которыми онъ хотлъ исправить свой нравъ наканун. Онъ до того свыкся съ своимъ безпутнымъ образомъ жизни, что ему было такъ же тяжело пропустить увеселенія Сннаго рынка, какъ принимающему опій отказаться отъ этого опьяняющаго зелья. Еще до обда, онъ могъ быть врнымъ своему доброму намренію остаться дома, но когда его порція хересу была выпита и онъ поддавался послдствіямъ хорошаго обда, его понятія о справедливости теряли свою стойкость и ршительно исчезали передъ философскими доводами, которые онъ приводилъ въ пользу еще одной ночи вн дома. Онъ приходилъ къ заключенію, что провести цлый вечеръ, наедин съ собой, въ скучной комнат, было свыше того, что нервы его могли вынести. Онъ имлъ самое невысокое понятіе о сообществ съ самимъ собою и говорилъ себ: ‘какая разница въ томъ, буду ли я ходить по улицамъ или сидть у себя дома въ кресл? Если я не истрачу денегъ, выйдетъ все то же. Я только помотаюсь часъ, другой, а потомъ спокойно заползу въ постель’. А за шатаньемъ шла болтовня съ пріятелями, посщеніе трактировъ! Самая строгая принужденная добродтель начинаетъ прихрамывать, когда на нее выливаютъ полные бокалы шампанскаго. Вскор капитанъ распускалъ свою нравственную шнуровку, сбрасывалъ плащъ добродтели и длался беззаботнымъ. По мр того, какъ онъ наполнялся виномъ, его смхъ выплывалъ на поверхность. Онъ становился самымъ веселымъ изъ веселыхъ молодыхъ гулякъ, бросающихъ свои деньги на конторки ночныхъ пріютовъ.

Они въ самомъ дл дорого стоютъ эти поздніе часы. Однажды капитанъ сдлалъ разсчетъ, что поздніе часы вплоть до двнадцати часовъ обходятся въ соверенъ, а каждый часъ посл этого срока, при умренной оцнк, въ соверенъ и добавочныхъ двадцать шиллинговъ. Чего бы онъ не сдлалъ за эту сумму! Онъ бы привязалъ къ себ своихъ друзей, угощая ихъ обдомъ, по крайней мр раза два въ недлю. Два лакея, съ дворянскими ногами и канареечными штанами, блестящими, какъ сусальное золото, придали бы блескъ его дому. Онъ могъ бы имть свою ложу, свое мсто для стрльбы въ цль, свою кружку для сбереженія денегъ и тому подобныя зати. Вмсто наемнаго кэба у него былъ бы на конюшн дорожный фаэтонъ съ его собственнымъ гербомъ, величиною съ кухонную тарелку. Мы не станемъ упоминать рослыхъ, срыхъ рысаковъ съ разввающимися хвостами, какъ у кометы, ни щеголеватаго кабріолета съ электрическими фонарями, который увозилъ бы его домой съ вечернихъ собраній, куда бы его конечно приглашали. А теперь, даже роскошь имть француза-повара была для него недоступна. Съ подобными преимуществами, кто бы могъ положить границы счастливымъ приключеніямъ, которыя бы посыпались на него! Гостиныя и казино замнились бы бальными залами и танцовальными вечерами. Ему, быть можетъ, повезло бы на вечерахъ между богатыми невстами. Каждое бальное платье обожало бы его. Быть можетъ, онъ сдлалъ бы такую блестящую партію, что доходъ его жены далъ бы ему возможность посоперничать съ роднымъ отцомъ и не нуждаться больше въ его милостяхъ, и онъ жилъ бы въ изобиліи и полной роскоши!

Мы говоримъ, онъ бы все это могъ сдлать, хотя къ этимъ разсужденіямъ слдуетъ прибавить такую оговорку: еслибы отецъ его что нибудь прослышалъ о такомъ великолпномъ жить, семейство Крозье сильно бы взволновалось и письма съ свенбороской почтовой маркой часто бы появлялись за завтракомъ капитана.— ‘Вашъ любящій отецъ Натаніэль Кросьеръ’, осуждалъ бы ‘дорогаго Мертона’, за непростительное мотовство, подобная попечительность значительно уменьшила бы удовольствіе, производимое разнаго рода ложами, штанами канареечнаго цвта, дневными и ночными экипажами.

Доходъ щеголя капитана простирался до 500 фунтовъ въ годъ, включая четвертное жалованье въ 100 фунтовъ и подарки, которыми богатая тетка и благоденствующій дядя праздновали день его рожденія и давали ему возможность повеселиться на Рождество.

Когда мы слышимъ, что бранятъ свтъ и называютъ его жестокимъ и неблагодарнымъ, намъ всегда приходитъ въ голову щеголь Мертонъ: съ нимъ вс хорошо обходились. Доходъ его былъ невеликъ, но онъ давалъ ему возможность проживать втрое больше. Есть на свт великодушныя сердца, всегда готовыя принять участіе въ веселыхъ нуждахъ шаловливой молодости. Еслибы этотъ сынъ написалъ отцу и умолялъ прислать ему впередъ сотню фунтовъ, или около того, его просьбы имли бы не больше успха, какъ и тогда, когда бы онъ просилъ прислать ему пару переднихъ отцовскихъ зубовъ. Вмсто того, чтобы нарушать отцовскій покой, когда соверены подходили къ концу, Мертонъ надвалъ свою шляпу и длалъ визитъ одному своему пріятелю въ Гольборнъ. Тутъ подписывалъ онъ простой лоскутокъ бумаги — Мертонъ писалъ очень скоро — и получалъ такую сумму, какую ему было нужно.

Этотъ чистосердечный христіанинъ, съ открытымъ для всхъ кошелькомъ, назывался Эдвардъ Денсеръ, и если похвально облегчать опечаленныхъ и утолять горести своихъ собратій, то этотъ достойный человкъ долженъ былъ получить право на безпредльное уваженіе, онъ требовалъ одного — залога и бралъ только — проценты.

Между двумя лавками Бумпреля, чулочника, и Брауна, торгующаго письменными принадлежностями, была желзная калитка, ведущая во дворъ или скоре въ глухой, безлюдный переулокъ самаго печальнаго вида. Это было нечто иное, какъ разслина въ кирпичной масс тсно скученныхъ домовъ. Тутъ насчитывалось не больше двнадцати жилищъ:— бдная крысья нора, похожая на сложенный матеріалъ старыхъ разобранныхъ строеній. Это сквернйшее помщеніе отдавалось въ наймы и хозяинъ его долженъ быть бденъ, если живетъ доходами съ такой собственности, вс квартиры были незаняты, исключая одной, гд жилъ Денсеръ. Не длалось повидимому никакихъ усилій найти жильцовъ, или считали это безполезной затратой: тутъ не было ни объявленія, ни дощечки. Предположимъ, что какой нибудь мизантропъ, прельщенный уединенностью мста, пожелалъ бы пріобрсть эти дома, онъ не зналъ бы, къ кому обратиться и гд достать планъ, чтобы взглянутъ на него. Это такое мсто, куда бы спряталась больная собака и издохла на поко. Оконныя стекла сдлались бловато-коричневаго цвта отъ пыли, а молотки стали красные: ихъ перела ржавчина, ничья рука не притроглвалась до нихъ и не предохраняла ихъ отъ порчи. Кирпичи стали грязными и гладкими отъ сажи, насвшей на ихъ шероховатой поверхности, блыя полосы извести совершенно стерлись. Капитанъ часто задавалъ себ вопросъ: ‘осмлился ли бы кто другой, кром Денсера, жить на этомъ двор’. Онъ видлъ ту же крупную выбленную надпись: ‘отдается въ наймы’, въ томъ же самомъ окн, въ послдніе два года, когда ему прихолилось посщать это мсто. Молочная чистота буквъ обратилась въ темный неопредленный цвтъ, и говорила о древности надписи. На одной двери, гд краска лоснилась, какъ верхняя корка пирога, была мдная доска, ее не тотчасъ замтишь, потому-что когда-то блестящая ея поверхность стала отъ ржавчины темно-коричневой. Въ этомъ дом рушилось состояніе ‘Фергюссона и комп., агентовъ и продавцовъ каменнаго угля’. Фирма несомннно кончила свое существованіе. Сверхъ того No 6 сдлался разслабленнымъ и фасадъ его подперли. Сгнившій фундаментъ дома выпучился впередъ, въ кирпичахъ подлались широкія щели, въ иныхъ мстахъ он до того расширились, что воробей въ одной изъ нихъ свилъ себ гнздо.

Разорванные желтые куски занавсокъ вкривь и вкось висли въ нкоторыхъ окнахъ, годами никто не подымалъ ихъ и не опускалъ и он оставались въ томъ вид, какъ ихъ впервые увидлъ капитанъ Крозье. Даже плиты мостовой въ этомъ переулк потрескались и въ иныхъ мстахъ были до того неровны, что съ каждымъ ливнемъ углубленія наполнялись лужами, куски бумаги налипали на нихъ, какъ мухи на мухоловки. Иныя плиты были то, что уличные мальчишки называютъ ‘брызгалки’: подъ ними скапливается большое количество грязной воды, при давленіи ноги плиты подаются и выпрыскиваютъ воду на того, чья нога ступила на нихъ. Эти ‘брызгалки’ — ужасающая вещь. Ходъ во дворъ былъ очень грязенъ, но джентльмены, имвшіе нужду въ деньгахъ, не думаютъ о томъ, что немножко грязно идти, когда мирятся съ худшимъ.

Почти черезъ каждые два мсяца капитанъ откидывалъ желзныя ворота, ведущія въ переулокъ. Онъ входилъ съ кроткимъ, печальнымъ выраженіемъ лица, являвшимся у него вроятно вслдствіе неувренности:

— Удастся ли что нибудь вытянуть отъ стараго Денсера?

Въ этихъ случаяхъ наружный видъ его терялъ свою смлость и независимость. Онъ, казалось, боялся сдлать что нибудь такое, что могло не понравиться Денсеру. Онъ тщательно запиралъ ворота, изъ боязни, чтобы ихъ бряканье не обезпокоило Денсера. Даже когда онъ стучалъ въ дверь конторы, вмсто того, чтобы крпко побарабанить, онъ перебиралъ молоткомъ такъ нжно, какъ будто считалъ Денсера больнымъ.

Глядя на этого богача, никто не счелъ бы его способнымъ на доброту и человколюбіе, которыя неизмнно восхвалялись нуждавшимися постителями во время свиданій съ нимъ. Это было тоненькое, маленькое существо, съ лицомъ цвта фиговой ягоды: за исключеніемъ, живаго выраженія глазъ, видъ его отличался идіотическою безцвтностью. Онъ былъ такъ тонокъ, что платье вздувалось на немъ, какъ перья на птиц. Такой человкъ ни на какихъ водахъ не ршился бы выкупаться публично. У него въ печурк всегда стояли стклянки съ лекарствомъ: очевидно, здоровье его не было въ хорошемъ состояніи. Когда къ нему приходили такіе рослые парни, какъ капитанъ Мертонъ, то маленькому человчку приходилось смотрть вверхъ и напрягать свой тоненькій голосъ, чтобы они услышали его. Или же, какъ обыкновенно случалось, онъ вскакивалъ на высокій стулъ, его маленькія ноги болтались и онъ имлъ видъ попугая на шест. Не разъ капитанъ думалъ про себя: какимъ отличнымъ жокеемъ могъ быть Денсеръ! но онъ не высказывалъ ничего подобнаго, изъ боязни, что замчаніе его можетъ не понравиться маленькому человчку и дло поэтому не удастся.

Дла этого маленькаго человка, дававшаго деньги взаймы, шли какъ нельзя лучше, онъ былъ закадычнымъ другомъ многихъ высокородныхъ особъ, о которыхъ никому бы и въ голову не приходило, что они нуждаются въ помощи. Пока капитанъ ждалъ въ гостиной, чтобы его приняли, до него съ верхняго этажа, зачастую, доходили звуки тонкой трубы Денсера: онъ выкрикивалъ извиненія передъ кмъ-то, сердитый голосъ котораго капитанъ призналъ за голосъ одного своего пріятеля, о которомъ ему никогда и въ голову не приходило, чтобы онъ могъ быть ‘въ стсненныхъ обстоятельствахъ’. Лордъ Оксъ вышелъ изъ святилища наличной монеты и капитанъ видлъ, какъ благородный джентльменъ прошелъ мимо оконъ. Замчалъ онъ также не разъ, какъ кэбъ Чарли Сюттона останавливался передъ Фернивальской гостиницей, хотя веселому щеголю и дла не было до жителей скромнаго селенія, онъ переходилъ дорогу и затмъ, крадучись, пускался рысью къ двери Денсера.

Однажды утромъ, капитанъ Крозье послалъ своимъ банкирамъ чекъ на десять фунтовъ и получилъ печальный отвтъ, что онъ перебралъ больше, чмъ приходилось по счету, когда съ нимъ случалось подобное грустное происшествіе, онъ имлъ обыкновеніе длать визитъ своему маленькому другу въ Гольборн.

Маленькій человкъ былъ по своему обычаю любезенъ и болтливъ. Они завели пріятный разговоръ о томъ, какой страшный недостатокъ въ деньгахъ и какъ неимоврно повысились проценты. Затмъ Денсеръ, самымъ фамильярнымъ образомъ, попросилъ его приссть на нсколько минутъ и сталъ отдавать какія-то приказанія своему писарю, а Мертонъ, отличавшійся любезностью, слъ и принялся пока читать газету.

Нельзя себ было представить вертепа хуже этого мста для конторы такого богатаго человка, какъ Денсеръ. Въ цломъ дом не видно было ни французской полировки, ни лаку, ни въ одномъ мстечк, хотя бы величиною съ маленькій кулакъ хозяина. Линейка на конторк и кожаная обивка на стул писаря были здсь самыми щегольскими вещами. Одинъ видъ этого жилища долженъ былъ наводить уныніе на нервнаго человка, нуждающагося въ деньгахъ, подавить въ немъ и обратить въ ничто малйшую тнь надежды.

Лстница, ведущая въ ‘комнату чековъ’, была мрачная и перегнившая, входившихъ предостерегали, чтобы они ‘берегли свою головы’, и предупреждали, что ‘тутъ еще ступенька’. Маленькій Денсеръ ходилъ по ней вверхъ и внизъ такъ же свободно, какъ крыса по сточной труб, но тому, кто былъ ростомъ выше четырехъ футовъ, приходилось нагибаться и идти ползкомъ, во избжаніе шишекъ, ушибовъ и порчи шляпы. Въ самомъ святилищ было очень мало мебели, и оно казалось такимъ бднымъ, какъ будто богачъ Денсеръ былъ самый непоправимый изъ несостоятельныхъ должниковъ королевства. Обои на стнахъ стоили ему по грошу аршинъ. Внки красно-свинцовыхъ розъ смотрли ядовито и смертельно и пахли, вмсто аромата, плсенью. Глаза постителя охотно переходили съ цвтовъ на календарь законовъ, висвшій надъ очагомъ, и глядли на юридическія извстія касательно палаты судей и сроковъ платежа. Даже т, которые приходили сюда просить о помилованіи, предпочитали законныя бумаги розамъ, хотя он вызывали мысли о священномъ писаніи и объ улиц ‘Благо Креста’. При множеств длъ такому человку, какъ мистеръ Денсеръ, приходилось писать безчисленное количество писемъ: связки ихъ, расположенныя по алфавиту, висли кругомъ по стнамъ комнаты. Мертонъ зналъ, что его собственная значительная корреспонденція была подъ буквой К. Въ одномъ углу комнаты стояла высокая конторка, на ней писарь писалъ отсрочки векселей, объявленія суда и посмертныя обязательства. За ршеткой былъ столъ самаго Денсера и обширное, кованное латунью бюро, тамъ подъ зеленой банкой верхней доски скрывалась восхитительная книга чековъ, каждому постителю желательно было бы унести листокъ оттуда. Предметъ, наиболе бросавшійся въ глаза, былъ желзный сундукъ, такой большой, что могъ бы служить темницей для самаго Денсера. Въ этомъ крпкомъ сундук было больше узниковъ, чмъ въ ужасномъ Кинг-Бенч. Его желзныя ворота отворялись или для того, чтобы впустить новаго узника, или перевести кого нибудь въ боле надежное заключеніе, чмъ у тюремщика Денсера.

Слабое здоровье заимодавца было весьма счастливымъ обстоятельствомъ для постителей: оно служило имъ отличнымъ предметомъ для разговора. Ни о комъ еще такъ не соболзновали, какъ о маленькомъ ростовщик. На нкоторыхъ изъ его кліентовъ,— въ особенности на тхъ, которые сомнвались въ успх — находилъ такой припадокъ жалости, когда дисконтеръ распространялся о своей болзни, что со стороны можно было подумать, что они сами страждущіе предметы, а не мистеръ Денсеръ.

— Вы дйствительно должны поберечься, сказалъ ему капитанъ Крозье: — въ настоящемъ крайнемъ случа. Ну, общайте мн, какъ добрый малый, обратиться къ какому-нибудь первостепенному доктору. Вы должны это сдлать, и въ самомъ дл, ради насъ сдлайте это.

— Я всхъ ихъ перепробовалъ, каждаго доктора въ Лондон, провизжалъ заимодавецъ.— Я тратилъ фунты за фунтами, и они сказали мн, что я неизлечимъ. Не будь я желзнаго сложенія, я бы не могъ этого вынести. И въ доказательство своихъ словъ, онъ началъ подробно разсказывать о какомъ-то фазис своей болзни, и это такъ подйствовало на чувствительнаго Мертона, что онъ казался въ агоніи тоски.

На самомъ дл, Мертонъ только старался размягчить сердце дисконтера, лишь бы добыть отъ него чекъ, а думалъ о томъ, что станется съ Денсеромъ такъ же мало, какъ вы объ устричныхъ черепкахъ, когда вы съли съ уксусомъ и перцомъ двустворчатое мягкотлое.

При всякомъ свиданіи съ маленькимъ человкомъ, каждый поститель, прежде чмъ получить чекъ, долженъ былъ вынести извстную установленную сцену. Лишь только упоминали о маленькомъ лоскутк бумаги, мистеръ Денсеръ, хотя жилъ этимъ и получалъ отличный доходъ съ этихъ сдлокъ, но повидимому, относился съ досадой къ предложенію. Онъ подымалъ брови и говорилъ:

— Денегъ! я желалъ бы, чтобы вы мн указали, откуда мн взять ихъ! Не думаю, чтобы кто на свт бросалъ деньги. И въ вид подготовки къ огромному учету, онъ разсказывалъ анекдоты о томъ, какъ онъ самъ привезъ пачку векселей въ знаменитую фирму въ Сити, Койна, Булльона и К, и какъ на нихъ даже не посмотрли.

— Я видлъ самого Орра и чертовски прижалъ его. Дло шло только о вексел въ двсти фунтовъ и онъ сказалъ: — Что, не стала ли ужь фирма называться англійскимъ банкомъ? Берите его назадъ, я не дотронусь до него. Видите, какой недостатокъ въ деньгахъ.

Пока капитанъ припиралъ Денсера, называлъ его ‘добрымъ пріятелемъ’, ‘милымъ другомъ’ и снисходилъ до другихъ фамильярныхъ выраженій, которыя онъ считалъ неотразимыми — такъ-какъ они исходили отъ человка его положенія — маленькій Эдвардъ взвизгивалъ, какъ будто его сердце надрывалось оттого, что онъ долженъ отказывать, хотя старается быть твердымъ. Онъ подошелъ къ желзному сундуку, отворилъ его и вытащилъ пачку. Затмъ, началъ проповдь:

— Смотрите сюда, капитанъ! Видите, бумаги эти стоютъ четыре тысячи фунтовъ, а я вамъ ихъ продамъ за двадцать шиллинговъ. Ну, теперь, поврите ли, что у меня нтъ денегъ?

Затмъ, по обыкновенію, онъ съ негодованіемъ кидалъ пачку въ клтку сундука и, глубоко вздыхая, запиралъ двери этой тюрьмы.

— Есть и мои тутъ? спросилъ саркастически капитанъ:— что у меня общаго съ чужими долгами?

— Отчего же вы не отправитесь къ Робинсу? представлялъ ему мистеръ Денсеръ.— Онъ только возьметъ съ васъ 60%, а по теперешнимъ временамъ, право, это немного.

— Будь онъ повшенъ! ворчалъ капитанъ въ припадк негодованія.

— Если вы мн не добудете имени хорошей фирмы на оборот этого векселя, я не придумаю, что тутъ длать, брюзжалъ маленькій человкъ.

— Добрйшій пріятель! я въ такомъ случа выплачу по немъ моему банкиру, насмшливо отвтилъ капитанъ.— Этотъ вексель хорошъ, какъ онъ есть, если вамъ не угодно, вы можете отступиться.

Капитанъ Крозье такъ хорошо понималъ политику Денсера, что самые ршительные отказы не прекращали переговоровъ. Между ними шла дипломатическая борьба: капитанъ тмъ сильне настаивалъ, чмъ больше заимодавецъ, повидимому, отступалъ назадъ, а послдній бросалъ нсколько словъ надежды и затягивалъ дло, когда Мертонъ выказывалъ намреніе бросить его, какъ неподходящее. Въ то время, какъ они разыгрывали эту сцену, мистеръ Денсеръ былъ такъ тронутъ, что почувствовалъ рецидивъ болзни и долженъ былъ принять лекарство изъ банки съ темнокоричневой жидкостью, очевидно тинктуры, судя по сильному запаху алькоголя. Она, казалось, облегчила его и онъ воскликнулъ:

— А сколько вы получили отъ меня? хотя онъ отлично зналъ сколько, и только для проформы перелистывалъ главную книгу у себя подъ рукой.

— Три тысячи четыреста фунтовъ! Огромная сумма денегъ. А что я получилъ въ обезпеченіе? Ничего!

Всего больше слдуетъ быть на сторож, когда собесдникъ скажетъ въ разговор: ‘поговоримъ напрямки, постараемся понять другъ друга’. Это лучшее доказательство, что господинъ до этого дйствовалъ двулично. И длаетъ онъ это съ видомъ прямодушія, такъ что, наврное, слдующія затмъ слова будутъ не мене сомнительны, какъ и сказанныя прежде. Поэтому, когда капитанъ Крозье сдлалъ это восклицаніе, мистеръ Денсеръ, отлично знавшій свтъ, ни мало не расположился безусловно врить своему кліенту. Несмотря на это, онъ принялъ видъ самой полной доврчивости.

— Я долженъ вамъ три тысячи четыреста фунтовъ, не такъ ли? сказалъ капитанъ своимъ самымъ откровеннымъ тономъ:— и вы получили кром векселей отъ меня на всю сумму, еще посмертныя обязательства на моего отца. Вы знаете, мой старикъ достаточно богатъ. Вы уже наводили объ этомъ справки. Теперь мн нужно еще пятьсотъ, и если вы не хотите дать, такъ и скажите. Не станемъ бгать кругомъ стола, какъ дти. Къ чорту это! Я люблю дйствовать открыто. Согласны, или нтъ?

Заимодавецъ, который все это время придумывалъ, какъ удержать за собою сдлку, слегка свиснулъ отъ удивленія, когда онъ услыхалъ о пятистахъ фунтахъ. Онъ уже наводилъ справки о мистер Крозье-старшемъ и его агентъ въ Свенборо прислалъ ему благопріятный отчетъ относительно богатства и прочности банкира, и прибавилъ въ отвтъ на одинъ изъ его вопросовъ: ‘Ему шестьдесятъ-семь лтъ и онъ лечится’.

Капитанъ Крозье, какъ только услышалъ свистъ, надлъ шляпу, будто намреваясь уйти, и сказалъ, хотя это была чистая выдумка съ его стороны:

— И такъ, если вамъ не угодно, я найду такого, кто согласится.

— Ну, не горячитесь. Вы, военные, слишкомъ пылки, замтилъ мистеръ Денсеръ.

Завязались новые переговоры: одинъ старался спустить требуемую сумму до трехсотъ, а другой упорно настаивалъ на той, которую запросилъ сначала. Подъ конецъ дло кончилось тмъ, что писаря послали въ банкъ справиться, сколько приходилось по счету Эдварду Денсеру. Это былъ только предлогъ протянуть дло и дать маленькому человчку возможность ‘выжать еще одинъ честный пенни’. Писарь хорошо понималъ, въ чемъ дло, и, вмсто того, чтобы идти въ банкъ, отправился въ Кингсъ-Хэдъ и угостилъ себя стаканомъ пріятнаго элю. Когда захлопнулась дверь, ведущая на улицу, мистеръ Денсеръ улыбнулся Мертону и сказалъ ему ласковымъ голосомъ:

— Если вы любите картины, я угощу васъ. У меня наверху Рубенсъ, прелестнйшая вещь, какую вы когда-нибудь видли.

То была старая штука, хорошо знакомая капитану, онъ даже ждалъ этого. Тмъ не мене, онъ притворился сильно удивленнымъ и восхищеннымъ, и намекнулъ, что для него величайшее наслажденіе въ жизни смотрть на хорошую картину.

— Неужели вы достали настоящаго Рубенса? сказалъ онъ, раскрывая глаза въ притворномъ удивленіи.— Отчего вы не снесете его въ Національную Галлерею? Какъ писалъ этотъ Рубенсъ! Вдь его картины везд. Дайте-ка намъ хоть взглянуть на нее.

Сверху принесенъ былъ старый холстъ, на которомъ въ улиц Уордуръ наклеили бы ярлыкъ: ‘неподдльный Рубенсъ 30 шиллинговъ’.

Маленькая лиса стерла съ него пыль шолковымъ платкомъ со словами: Прекрасная вещь, первоклассная! и держала холстъ передъ самымъ окномъ. Большая лиса глядла на этотъ холстъ нкоторое время въ восхищеніи, и затмъ воскликнула, какъ будто не могла дольше сдерживать своего восторга:

— Боже мой! какъ это прелестно!

Маленькая лиса засмялась и конфиденціально прошептала:

— А что всего лучше, тотъ, кому принадлежитъ эта картина, не знаетъ ей настоящей цны! Онъ проситъ за нее всего тридцать фунтовъ!

Большая лиса подумала, что владлецъ этой картины не только знаетъ ей настоящую дну, но нахаленъ, какъ старый Гарри, запрашивая такую неимоврную сумму.

— Вотъ такъ тло! кричалъ заимодавецъ.— Кажется, какъ будто можно схватить эту руку, увряю васъ, что такъ. Я бы не продалъ его, не будь я женатый человкъ, но миссисъ Денсеръ такая разборчивая относительно академическихъ этюдовъ. Хирургъ могъ бы срзать эти ноги, принявъ ихъ за живыя! Не такъ ли? Вотъ взгляните на эту Венеру. Она вдь вся настоящая Рубенсова!

Капитанъ подумалъ про себя, что она не совсмъ настоящая и что въ этой покупк не въ Рубенс дло, но не сказалъ этого.

Когда писарь кончилъ свой эль, онъ вернулся къ хозяину и шепнулъ ему что-то на ухо. Капитанъ съ душевнымъ безпокойствомъ слдилъ за всмъ этимъ, но когда увидлъ, что маленькая лиса отворила бюро и вынула книгу чековъ, онъ почувствовалъ, какъ будто у него съ груди сняли желзный обручъ,— такъ ему стало легко.

— Кажется, я досталъ сколько нужно денегъ, сказалъ вздыхая мистеръ Денсеръ.

Затмъ онъ прибавилъ уже живе:

— Угодно вамъ имть эту картину, капитанъ?

И они снова принялись морочить другъ друга: воинъ говорилъ: ‘Это славная вещь, но…’, а законникъ пытался убдить капитана купить ее, разсказывалъ анекдотъ объ одномъ счастливомъ смертномъ, который пріобрлъ картину Корреджіо за 8 шиллинговъ, а впослдствіи продалъ ее націи за 20,000 ливровъ.

Но большая лиса все это отлично понимала. Прежде, чмъ дать ршительный отвтъ, она спросила:

— А сколько вы съ меня возьмете процентовъ?

— Сотню за три мсяца, я не слишкомъ гонюсь за ними, возразилъ маленькій человкъ.

— Согласны взять пятнадцать фунтовъ за эту чертовскую картину, я бы купилъ ее, предложилъ капитанъ.

— Пятнадцать фунтовъ! воскликнулъ заимодавецъ, отталкивая отъ себя книгу чековъ.— За такое тло! Пятнадцать фунтовъ! Да за нее дали бы побольше на невольничьемъ рынк. Нтъ! нтъ! капитанъ. Двадцать-пять, хотите?

И чекъ былъ вынутъ.

Хотя капитанъ довольно смиренно вошелъ во дворъ, но выходя со двора, онъ замтно задралъ голову вверхъ. Когда него карманы были полны денегъ, онъ бы могъ пристально глядть на орла. Онъ проклиналъ лужи, чрезъ которыя такъ, скромно шагалъ прежде, и хлопнулъ воротами съ такимъ шумомъ, какъ будто цлый полкъ брякнулъ шомполами объ ружейные стволы.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ.
Въ огонь.

Мы сказали, что въ Фил все еще оставались нкоторые зародыши добра, и докажемъ это. Онъ хорошо зналъ, что Берта никакъ не ожидала получить обратно семнадцать шиллинговъ, данныхъ ею взаймы, чтобъ онъ купилъ себ приличную одежду, при поступленіи на службу къ мистеру Товіасу Сперклеру. Онъ также хорошо зналъ, что скромная маленькая двочка никогда не помянетъ ему объ этомъ. Ему не докучали этимъ долгомъ и онъ былъ все равно, что уплаченъ. Она считала, что подарила эти деньги, а онъ думалъ иначе. Быть можетъ, ему хотлось опять пріобрсть ея уваженіе, приласкаться къ ней и этимъ заставить ее забыть его несчастную жизнь метельщика. Быть можетъ, увренность въ томъ, что ей никогда и не снилось снова увидть эти деньги, длала его непреклонно честнымъ. Но каково бы ни было это побужденіе заплатить долгъ, оно было доброе и хорошее, и онъ имлъ право желать, чтобы вполн оцнили его, и въ самомъ дл всякій, какъ мы надемся, одобритъ его превосходныя намренія.

Онъ сдлалъ миссисъ Берту своимъ банкиромъ, лишь только ему удавалось сколотить шесть пенсовъ, онъ отдавалъ ихъ въ ея объемистыя руки. Филь зналъ, что еслибы онъ держалъ ихъ у себя, то непремнно бы истратилъ, такъ-какъ онъ не радлъ о своемъ богатств, его разоряла любовь къ пирогамъ съ фруктами и страсть къ тортамъ. Скопивъ семнадцать шиллинговъ, онъ отпросился на одинъ день у мистера Сперклера, не было еще семи часовъ утра, какъ онъ уже звонилъ въ колоколъ на площадк у миссисъ Томсей, заране наслаждаясь, какъ удивится Берта (а въ этомъ онъ былъ совершенно увренъ), когда онъ возвратитъ ей долгъ.

Подбородокъ мистера Боксера, этого врнаго слуги, всегда отличался близной. Онъ былъ маслянистаго и жирнаго тлосложенія, и его борода росла съ быстротою горчицы или кресса. Эта упорная щетина имла металлическую жесткость. Онъ лниво вышелъ на площадку спросить ‘молодаго человка’, что ему нужно, воротникъ его рубашки былъ растегнутъ и выказывалъ такую шею и челюсть, что будь он вороньи, он были бы безцнны по самому лучшему цвту сажи. Мистеръ Боксеръ, безъ всякой видимой причины, обошелся съ Филемъ оскорбительно. Онъ отказался передать Берт, что ей желаетъ сказать слово кто-то, до имени котораго нтъ никому дла. Онъ смотрлъ пристально и напвалъ (неправильно) народную арію. Нашъ малый понялъ, что эта грубость относится не къ нему лично, но просто потому, что онъ пріятель Берты. Желая отомстить, онъ принялся критиковать грязный подбородокъ лакея, невинно спрашивалъ, откуда онъ добылъ его, настоящій ли онъ, или это только накладная утренняя борода. Спросилъ также, не причиняетъ ли она ему боли, предложилъ купить ее, если не слишкомъ дорога, и можетъ ли она разбираться на малыя части. Когда разъяренный слуга схватилъ комъ каменнаго угля, съ намреніемъ бросить въ своего юнаго мучителя, мальчикъ перемнилъ тонъ и выразилъ удивленіе, что мистеръ Боксеръ такъ скоро забылъ его лицо посл веселой ночи, проведенной ими вмст, на пикник въ Гэмпстид. Онъ также ласково спросилъ о здоровь миссисъ Уорти и двицъ. Это произвело большую перемну въ обхожденіи мистера Боксера. Онъ былъ побжденъ и призналъ это, отворивъ дверь на улицу.

Берта вышла, одтая въ самое миленькое легкое платьице изъ бумажной матеріи, съ лицомъ яснымъ, какъ само утро. Она вообразила себ, что Филь опять попалъ въ бду и приготовилась утшать его. Но глаза его смялись, каждая черта лица говорила, что онъ пришелъ съ хорошими новостями. Значитъ, ничего дурнаго не случилось. Онъ взялъ ея руку, всунулъ въ нее деньги съ словами:

— Вотъ, Берти, семнадцать шиллинговъ, они вс настоящіе, теб не придется ихъ пробовать зубами. Теперь мы съ тобой квиты, что касается денегъ, но ты меня обидишь, если будешь думать, что я когда нибудь забуду, что ты для меня сдлала.

Она была такъ поражена, что не закрыла руки и все смотрла съ удивленіемъ то на деньги, то на него. Его большіе глаза все больше и больше раскрывались. Онъ понялъ ея мысли и сказалъ почти съ упрекомъ:

— Ты никакъ не ожидала получить ихъ? Ну, понятно. Я не упрекаю тебя за это, но по чести, Берти, я бы скоре укралъ полпенса изъ суммы слпаго, чмъ согласился тебя ограбить — это врно.

— Это не было бы грабежемъ, глупый Филь, я теб дала эти деньги, отвчала она.

Но онъ не согласился такимъ образомъ поставить вопросъ.

— Нтъ, зачмъ теб давать мн деньги? Я гораздо сильне тебя, ты двочка, я больше тебя могу работать. Нтъ, ужь кто долженъ давать, такъ я не буду это длать.

И позабывъ, какого труда ему стоило скопить эти деньги, онъ общалъ въ эту минуту восторга ежемсячно откладывать круглую сумму и обязался каждый мсяцъ тратить десять шиллинговъ на улучшеніе положенія кормилицы Газльвудъ.

Сестр хотлось узнать, улучшилась ли нравственность Филя, и она долго разспрашивала его, чмъ онъ занимался и какъ провелъ время. Нашъ молодой джентльменъ былъ достаточно опытенъ, чтобы видть, куда направлены вопросы, и такъ хорошо разсказалъ о себ, что Берт въ самомъ дл было трудно угодить, еслибы она не одобрила образъ жизни, который, онъ клялся, что велъ. Когда пришло время разстаться, Берта поцаловала его съ такою нжностью и выказала такую признательность за перемну, происшедшую въ ея молочномъ брат, что мальчикъ опьянлъ отъ сладости похвалы и огорчился, что отчасти обманулъ ее. Зная, что онъ надулъ ее, онъ ршилъ, честности ради, дать перевсъ добродтели и быть такимъ, какимъ выставилъ себя передъ ней.

Было еще только девять часовъ утра, когда ихъ бесда кончилась. У него была полкрона въ карман, а впереди цлый день: онъ ршилъ насладиться этимъ праздничнымъ и празднымъ днемъ. Онъ постилъ вс старыя мста, гд бывали съ нимъ приключенія во время метенія улицъ. Онъ шатался по Снному рынку и съ большимъ наслажденіемъ вспоминалъ свои проказы передъ той или другой лавкой, и какъ изъ боязни быть схваченнымъ, онъ едва спасся бгствомъ въ ту или другую улицу. Въ надежд встртить кого нибудь изъ старыхъ друзей, онъ направился къ церкви св. Мартина и бродилъ въ пассаж, ведущемъ къ Лаузерскому своду. Онъ съ нжностью разспросилъ старую женщину у яблочной лавки о знакомыхъ ему гулякахъ, и узналъ отъ нея, что капитанъ Дрекъ оставилъ профессію фигляра, принимая во вниманіе свою увеличивающуюся корпуленцію, которая положила конецъ его успхамъ, а мистеръ Майкъ впутался въ бду и теперь засаженъ на три недли съ губернаторомъ кольдбадскихъ полей, и обвиняется въ явной краж, онъ силой отнялъ пенни у маленькой двочки, посланной за молокомъ.

Этотъ разговоръ такъ подйствовалъ на Филя, что онъ ршилъ ждать, пока кончатся несчастія его старыхъ товарищей. Онъ думалъ, что будетъ неблагодарностью съ его стороны, если онъ не раздлитъ съ ними своей полкроны на пиво и пуддингъ. Такъ-какъ молодые метельщики рдко встаютъ раньше двнадцати, онъ пошелъ бродить по улицамъ.

Въ свт нтъ мста опасне Лондона для праздношатающихся. Когда вс заняты своимъ дломъ и видишь мальчика, стоящаго праздно, можно наврное сказать, что онъ накличетъ себ бду. Когда Филь мысленно приготовлялся къ удовольствіямъ на цлый день, ему и въ голову не приходило, какъ они внезапно кончатся. Онъ дважды видлъ даровое представленіе Понча, и внимательно пересмотрлъ каждую вещь въ окн ‘мозаики и золотыхъ длъ’ мастера, и тутъ какъ разъ, когда онъ пожелалъ: ‘чтобы его веселые товарищи поторопились’, кто-то дотронулся до его спины и спросилъ, не ищетъ ли онъ работы?

То былъ джентльменъ съ огромной бородой, говорящій нсколько иностраннымъ акцентомъ. Онъ какъ будто смутился, когда Филь обернулся къ нему и принялъ предложеніе, отступилъ назадъ словно зналъ мальчика. Филю тоже показалось, что и онъ помнитъ джентльмена. Еслибы не огромная борода, его можно было принять за французскаго офицера, постившаго Гэмпстидъ съ братомъ и отцомъ Елены Крозье. Иностранецъ въ первую минуту точно раскаялся въ своемъ предложенія и сказалъ:

— Нтъ, нтъ, я передумалъ, мальчикъ. Онъ отошелъ прочь, а потомъ, поразмысливъ, вернулся и бормоталъ:

— Хорошо, да — очень хорошо, и такъ — ты сдлаешь?

Онъ отвелъ мальчика въ пустынную улицу и, сунувъ ему въ руку чекъ и красный полотняный мшокъ, веллъ ему идти въ банкъ ‘М. М. Кауттсъ и комп.’. Они теб кое-что положатъ въ мшокъ и ты мн это принесешь сюда, черезъ десять минутъ. Исполни, я теб дамъ за то десять шиллинговъ, мой добрый мальчикъ.

Онъ погладилъ Филя по голов и улыбнулся, въ черной бород забллись зубы, какъ полотно сквозь заборъ.

— Какъ мн сказать, отъ кого я пришелъ? спросилъ Филь, считая себя самымъ счастливымъ малымъ на свт. Иностранецъ подумалъ съ минуту и подалъ ему визитную карточку, гд было вырзано: ‘Альфонсъ Лерувилль и комп. Ліонъ и Лондонъ’, еще разъ потрепалъ мальчика по спин и отпустилъ его исполнять порученіе.

Совершенно не понимая, что ему длать, Филь вошелъ въ банковый домъ и подалъ чекъ первому попавшемуся, который оказался швейцаромъ. Филю сказали, чтобы онъ сталъ въ очередь за восемью, или двадцатью другими, стоявшими въ рядъ у конторки, за которой сидлъ казначей.

Этотъ банкъ казался соннымъ царствомъ. Только и слышно было, какъ звенло золото и шуршали ассигнаціи. Деньги въ такомъ огромномъ количеств, казалось, теряли половину своей цны. Джентльменъ, сидвшій за конторкой, поглотилъ все вниманіе мальчика. Филь видлъ, какъ онъ вынималъ пригоршни золота и выбрасывалъ соверены, какъ будто это были лепешки. Точно цлый закромъ монеты былъ за доской изъ краснаго дерева. Онъ восхищался той быстротой, съ какой писецъ считалъ деньги, шевеля пальцами такъ быстро, какъ терріеръ лапами, когда онъ разгребаетъ крысью нору. Какъ небрежно обходился этотъ плшивый господинъ съ пачкой ассигнацій! Съ папильотками нельзя обращаться съ меньшимъ уваженіемъ. Онъ намачивалъ палецъ и грубо переворачивалъ ихъ, или подымалъ къ свту и бросалъ съ такой силой, что он щелкали, какъ ремни. Филь былъ въ ужасномъ страх, что онъ изорветъ ихъ. Тутъ были большіе всы, сдланные изъ блестящей мди, замчательный колоколъ, похожій на водолазный, обозначалъ всъ. Филь вытаращилъ глаза, когда увидлъ, что золото всили такъ же хладнокровно, какъ зерновой кофе. Его поразила еще одна вещь, почему эти писаря сидли за маленькими конторками, съ большими зелеными колпаками на ламп, и такъ много работали на мст, гд было такъ много денегъ.

Какое множество народу стекалось къ этому банку! Иные приносили полные мшки монеты и свертки запачканныхъ грязныхъ ассигнацій, измятыхъ и засаленныхъ, какъ старыя театральныя афиши. Филю показалось, что онъ постигъ законы обращенія денегъ. Онъ представилъ себ банкъ прачешной, куда приносили грязную бумагу и промнивали ее на чистую. Онъ ясно не могъ понять, зачмъ сносили сюда золото. Зачмъ его уносили изъ банка,— въ этомъ онъ легко давалъ себ отчетъ. Но каковы бы ни были создаваемыя имъ теоріи, он были внезапно прерваны однимъ джентльменомъ, который старался протиснуться впередъ и занять его мсто, этой вольности Филь не могъ допустить. Онъ такъ громко воззвалъ къ правосудію и кричалъ такъ часто: ‘господинъ, выдающій деньги, вдь я былъ первый!’, что совершенно прервалъ дловое безмолвіе, царившее въ банк. Чтобы избавиться отъ такого шумнаго постителя, писецъ спросилъ его, что ему нужно, и чекъ былъ поданъ. Простодушный Филь, опершись локтемъ на конторку и болтая ногами, не зналъ что отвтить, когда казначей спросилъ его: ‘какими онъ хочетъ получить?’ Онъ подалъ полотняный мшокъ со словами:

— Вотъ сюда.

Казначей началъ объяснять ему:

— Я васъ спрашиваю, хотите вы получить золотомъ или ассигнаціями?

— Онъ мн не сказалъ чмъ, отвтилъ Филь:— онъ ждетъ тамъ на улиц. Если хотите, я пойду спрошу его.

— Разв лордъ Аскотъ вамъ ничего не сказалъ? Вдь вы его грумъ?

— Его грумъ! нтъ! отвтилъ Филь съ нкоторымъ негодованіемъ.— Иностранецъ послалъ меня и общалъ дать мн полсоверена.

Казначея какъ будто озарило свтомъ. Онъ внимательно разсмотрлъ чекъ, веллъ Филю минутку подождать, и направился къ стеклянной двери позади себя, но передъ этимъ сдлалъ многозначительное движеніе головой швейцару, еслибы Филь обернулся, онъ видлъ бы, какъ дородная особа швейцара заступила по этому знаку выходъ изъ банка.

Мальчикъ не подозрвалъ никакой опасности, и когда ему велли подождать, онъ сказалъ:

— Хорошо, мастеръ, только не задерживайте меня, пожалуйста.

Въ слдующія затмъ десять минутъ, онъ никакъ не могъ понять, почему вс писаря, которые до этого были такъ заняты и сидли наклоня головы надъ письмомъ, теперь выпрямились и глядли на него пристально. Онъ начиналъ почти сердиться, его разбирала сильная охота сдлать имъ гримасу. Его хладнокровный видъ и невозмутимость, съ которою онъ взялъ перо и принялся чистить себ ногти, казалось, удивляли этихъ джентльменовъ.

Вмсто того, чтобы вручить Филю ожидаемыя деньги, его попросили, или скоре ему приказали идти въ заднюю комнату, гд онъ увидлъ, какъ казначей показывалъ его чекъ плшивому господину съ большимъ брильянтомъ на безукоризненно бломъ галстух. Мальчику предложили много вопросовъ, и онъ скоро догадался, что тутъ что-нибудь да неладно. Безостановочно одно за другимъ ему пришлось объяснять, какъ достался ему чекъ и описывать примты того, кто далъ его.

Тутъ выяснилась страшная истина: документъ былъ поддланъ, но такъ ловко, что не будь безъискусственныхъ отвтовъ Филя, казначей промнялъ бы его на наличныя деньги. Пока Филя держали и заставляли ждать, послали гонца на домъ къ лорду Аскоту. Полученный отвтъ усилилъ подозрнія казначея: его милость заявлялъ, что онъ вовсе не вынималъ чека въ триста фунтовъ, дале, онъ призналъ документъ по нумеру, выставленному на немъ, за тотъ самый, который былъ у него украденъ, вмст съ кошелькомъ, мсяца два тому назадъ. Онъ добавлялъ, что собирался дать знать о покраж въ банкъ, но этотъ случай какъ-то выскользнулъ у него изъ памяти.

Когда несчастный мальчикъ нсколько пришелъ въ себя отъ обуявшаго его ужаса, онъ началъ громко жаловаться на свое горе.

— Поколй я, какъ собака, кричалъ онъ:— если зналъ, что это поддлка. Честное слово, я не зналъ этого! Онъ сказалъ, что дастъ мн полсоверена. Изъ-за этого я и пришелъ сюда! Я жалю, что его не повсили прежде, чмъ я увидлъ его, мерзкаго плута! Надюсь, джентльмены, вы не считаете, что я это сдлалъ. Мой хозяинъ, мистеръ Сперклеръ скажетъ вамъ, что я честный мальчикъ. Я и сыру изъ мышеловки не украду!

— Это мы увидимъ, мальчикъ, возразилъ ему плшивый господинъ.— Конечно, ваше поведеніе здсь говоритъ въ вашу пользу, но къ сожалнію, скажу вамъ, какъ только пріидетъ полиція, я долженъ буду передать васъ ей для производства слдствія.

— Какъ, вы хотите на меня пожаловаться! заикаясь пробормоталъ Филь.— Что же вы сдлаете съ тмъ малымъ? Его вина, а не моя. Однакожъ, вы его не выпустите? Говорю вамъ, онъ ждетъ меня на улиц! Ахъ, зачмъ вы не пошлете кого-нибудь за нимъ, да поскоре, а то онъ уйдетъ! Ахъ, пожалуйста, поторопитесь!

Онъ упрашивалъ, молилъ, но безуспшно: плшивый господинъ даже не отвчалъ ему. Мальчикъ до того погрузился въ свое отчаяніе, что не слыхалъ, какъ отворилась дверь, и не замтилъ, какъ вошли два полисмена. И только тогда, когда чей-то голосъ сказалъ ему: ‘Вставай, малый, ты долженъ идти съ нами’, онъ понялъ, что его ведутъ въ заключеніе.

— Честное слово, я невиненъ, говорилъ Филь, ломая себ руки въ отчаяніи.

— Ну, конечно, вы невинны. Мы это скоро увидимъ, саркастически замтилъ офицеръ.— Вы вс невинны, это старая штука. Я никогда не видлъ такого множества добродтельныхъ, какъ между вами, молодыми плутами. Скорй! идемъ!

Его увели. Онъ шелъ между двумя полисменами и тянулъ ихъ къ мсту, назначенному иностранцемъ для встрчи. Какъ цпная собака, онъ рвался впередъ съ такими усиліями, что одинъ изъ офицеровъ, не понявъ его побужденій, замтилъ ему, что безполезно прибгать къ такимъ штукамъ, потому что убжать не удастся.

Нтъ нужды говорить, что иностранца не было на мст. Представитель Альфонса Лерувилль и К^о, былъ малый опытный и, разсчитывая по времени, сколько нужно было на то, чтобы промнять чекъ на наличныя деньги, онъ почуялъ опасность издалека и отказался отъ всякой надежды на грабежъ.

У Филя почти разрывалось сердце, когда его вели въ полицію, толпа, идущая по его пятамъ, увеличивалась съ каждой улицей, по которой они проходили. Многіе, глядя на его блдное лицо, вытаращенные глаза и стиснутые отъ страха зубы, ршили, что никогда не видывали такого мошенническаго лица. Сыпались многочисленные вопросы о томъ, что онъ такое сдлалъ? и отвты были очень разнообразны. Иные положительно утверждали, что его нашли въ денежной комнат банка, съ карманами, набитыми ассигнаціями. Другіе такъ же подробно разсказывали, какъ онъ покушался стащить мшокъ съ золотомъ изъ банковой конторы. Одна старая леди дала еще боле страшное толкованіе его проступку, утверждая, что ей кто-то сказалъ, какъ самъ слышалъ отъ частнаго свидтеля, будто этотъ маленькій плутъ намревался убить и ограбить управляющаго англійскимъ банкомъ, въ то время, когда этотъ бдный престарлый джентльменъ сильно занялся подписываньемъ банковыхъ билетовъ.

А между тмъ, какъ извстно читателю, Филь былъ совершенно невиненъ, а единственнымъ виновникомъ былъ представитель господъ Альфонса Лерувилля и К, Ліонъ и Лондонъ.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ.
Гд капитанъ ведетъ себя не такъ, какъ прилично джентльмену.

Капитанъ Мертонъ ни на одну минуту не забывалъ своего пари съ Чарли Сюттономъ, что не пройдетъ и шести мсяцевъ, какъ онъ прибавитъ имя Берты Газльвудъ къ списку жертвъ, не устоявшихъ противъ очарованія его особы и утонченной прелести его манеръ. Даже и въ томъ случа, еслибъ доблестный напитанъ не побился объ закладъ на 50 ливровъ, онъ бы не мене ревностно занялся преслдованіемъ бдной двочки. Берта была такая хорошенькая, что для обладанія ею любой изъ лондонскихъ джентльменовъ не пожаллъ бы значительныхъ усилій и расходовъ. Капитанъ и не для такого пригожаго существа не разъ задавалъ себ хлопотъ и пускалъ въ ходъ вс свои умственныя способности. Онъ объявлялъ, что двушку, ради которой онъ почти разорился во время стоянки въ Кентербюри, такъ же нельзя сравнивать съ Бертой, какъ рисунокъ на табакерк съ Тиціаномъ.

Но у Берты была сильная защита, которая спасла бы ее отъ всякаго зла, еслибы она даже была предоставлена самой себ. Она была до того невинна, что не могла допустить какого нибудь недостойнаго умысла въ другихъ. Она много разъ видла, какъ капитанъ Крозье разсматривалъ ее въ бинокль, и назвала его поступки невжливыми, строже этого она не относилась къ нимъ. На самомъ дл, она хотя слыхала, что молодые джентльмены способны выманить молодыхъ двушекъ изъ родительскаго дома и разрушить ихъ счастье, но никогда объ этомъ не думала. Миссъ Томсей первая предостерегла Берту на счетъ молодаго офицера.

Мистера Крозье можно было видть каждое утро у окна, полузакрытаго занавсью съ зрительной трубой, такъ же неподвижно наставленной на глаза, какъ телескопъ у маленькой деревянной фигуры въ лавк мастера морскихъ инструментовъ. Онъ ежедневно разсматривалъ красоты Берты. У него составилось въ голов, что ея лобъ такъ же блъ и округленъ, какъ выдающіеся бока мраморной вазы. Въ свой отличный двухглазый телескопъ онъ могъ видть, какъ бились ея виски, подобно бокамъ ящерицы. Онъ предпочиталъ форму ея носа носу любой греческой Венеры, приводя тотъ доводъ, что ея ноздри такъ же тонки, какъ внутренніе лепестки розы. Если ея верхняя губа была нсколько тонка, онъ клялся, что нижняя губа полна, округлена и влажная.

— Она выдается для поцалуевъ, какъ онъ это объяснялъ Фреду Таттенгему,— подобно бархатной подушечк.

Когда ея голова склонялась внизъ, ея подбородокъ красиво двоился, а ея руки,— капитанъ обращалъ особое вниманіе на руки — были такъ малы, пальцы такъ заостривались, что онъ готовъ былъ побиться объ закладъ на соверенъ, что Гаубигента ‘шестой нумеръ’ слишкомъ великъ ей. Онъ ршилъ въ своемъ ум, что она самая хорошенькая двушка въ свт, и говорилъ, что оскорбительно видть, какъ ей приходится тяжело работать, разумя подъ этимъ, что ей лучше было бы вести праздную, постыдную жизнь. Однажды онъ сказалъ кому-то, что еслибы ея родители были почтенные, приличные люди и съ порядочнымъ состояніемъ, то онъ бы почувствовалъ нкоторую склонность жениться на ней, и самъ врилъ тому, что говорилъ.

Много разъ миссъ Томсей замчала, что капитанъ посматриваетъ на ея домъ. Сначала она думала, что на нее обращенъ его пристальный взглядъ, хотя естественно такая вольность приводила ее въ негодованіе, но она до извстной степени прощала эту дерзость. Но она сдлалась особенно чувствительна къ грубости капитана тогда, когда убдилась, что бинокль спускался, лишь только скрывалась Берта.

— На что это, господа, смотритъ этотъ человкъ? наконецъ обращалась она съ восклицаніемъ къ двушк.— Вотъ онъ опять! Грубіянъ! Низкій бездльникъ!

Берта, конечно, отвчала: ‘она не знаетъ, чего нужно этому джентльмену’, и любопытство побуждало ее посмотрть на него, и этимъ она привела капитана въ полное восхищеніе, доставивъ ему возможность отлично разглядть изящный овалъ ея лица.

Чтобъ покончить съ этимъ надоданьемъ, миссъ Томсей послала справиться объ имени джентльмена, занимавшаго первый этажъ въ No 89, и черезъ полчаса Мертонъ получилъ исполненную достоинства записку, въ которой миссъ Томсей, ‘свидтельствуя ему свое почтеніе, надялась и врила, что онъ прекратитъ эту систему назойливаго, надодливаго, чтобы не сказать не джентльменскаго шпіонства, которое не можетъ привести къ хорошимъ послдствіямъ, а только нанесетъ вредъ благополучію молодой особы’.

Вмсто того, чтобы почувствовать угрызенія совсти отъ этого справедливаго укора, капитанъ сталъ думать о томъ, какъ бы обратить его въ свою пользу. Онъ немедленно сталъ одваться и занялся самымъ тщательнымъ образомъ своимъ туалетомъ, надлъ то платье, которое ему только что принесли утромъ отъ портнаго (оно было очень открыто до третьей пуговицы рубашки), поспшилъ въ резиденцію миссъ Томсей, и въ надежд увидть Берту, попросилъ свиданія съ ея госпожей.

Ничто не можетъ превзойти достоинства обхожденія миссъ Томсей въ этомъ затруднительномъ случа. Она такъ сильно выразилась противъ поведенія капитана, что не примшайся философія къ ея замчаніямъ, ее можно было почти упрекнуть въ жестокости. Молодой человкъ, казалось, былъ подавленъ ея упреками, глаза его оставались опущенными на коверъ. Его волненіе выказывалось въ томъ безпокойств, съ которымъ онъ игралъ своей шляпой.

— Я взываю къ вамъ, какъ къ офицеру и къ джентльмену, не играйте покоемъ этой молодой женщины, потому что (вы должны простить меня, что я вамъ это говорю) капитанъ Крозье не можетъ ухаживать съ честными намреніями за простой двушкой.

— Я удивляюсь, что слышу это отъ леди съ наружностью миссъ Томсей, пробормоталъ Мертонъ: — вы отказываете нашему полу въ единственной нашей привилегіи — любоваться вашимъ.

Онъ попытался этими словами уврить старую дву, что онъ употреблялъ бинокль ея ради. Онъ отчасти усплъ въ этомъ, потому что таковъ ужь законъ человческой природы, что чувствуешь склонность къ тмъ, кто нами восхищается.

Многочисленные совты, которыми леди Томсей пыталась посл того подкрпить Берту противъ нападеній капитана, открыли молодой двушк, что она иметъ на свт обожателя. Очень естественно ей захотлось узнать, каковъ онъ? и много разъ, когда капитанъ съ напряженнымъ вниманіемъ смотрлъ въ гостиную миссъ Томсей, Берта глядла на него украдкой со втораго этажа. Она подумала, что онъ красивый молодой человкъ, и что его усы съ концами, тщательно припомаженными въ кольцо съ каждой стороны, идутъ къ его лицу. Благодаря дйствію позднихъ часовъ, его вьющіеся тонкіе волосы — когда она глядла на него сверху, казались жидкими на макушк, а разсянная жизнь надбавила лтъ пять его наружности. Несмотря на то, Берта не нашла недостатковъ въ своемъ поклонник, но разъ увидавъ его, не безпокоилась, будетъ ли она опять имть удовольствіе его видть.

Молодой офицеръ былъ смлый и опытный боецъ: его не могла смутить миссъ Томсей. Онъ упорно осадилъ у своего непріятеля дверь, выходившую на улицу, его бинокль былъ постоянно наведенъ на непріятельскій лагерь съ тмъ, что если когда-нибудь выйдетъ изъ дому хорошенькая Берта, онъ бы могъ поспшить за ней, и попытаться одержать надъ ней побду. Много разъ, когда миссъ Томсей уходила на вечернюю прогулку, онъ бросался за своей шляпой, принимая миссъ Томсей за кого-то другаго. Лишь только онъ замчалъ, что ошибся, возвращался къ No 23, и пускался на всевозможныя ухищренія, чтобы войти въ крпость. Онъ ходилъ взадъ и впередъ по улиц, въ надежд увидть красавицу, и если она подходила къ окну, начиналъ длать ей знаки, чтобы она вышла и поговорила съ нимъ. Но все напрасно. Берта повергала его въ отчаяніе тмъ, что удалялась въ углубленіе комнаты. Если она иногда и продолжала слдить за нимъ изъ своего убжища, то потому только, что ее поражала мысль: ‘какой интересъ могутъ находить въ ней, и зачмъ онъ такъ за ней подсматриваетъ’.

Въ отчаяніи капитанъ обратился за помощью къ своему лакею, Тедди Кетлеру, разсуждая совершенно правильно, что тамъ, куда левъ не можетъ войти, мышь иногда найдетъ доступъ. Если и была со стороны мистера Кетлера нкоторая добродтельная нершимость содйствовать этому плану, то настоящей цной его совстливости могла считаться одна гинея, потому что такова была сумма, за которую онъ согласился помогать гнусному предпріятію.

На слдующій день изобртательный грумъ, черезъ посредство двицы Мери Эннъ, устроилъ такъ, что письмо было положено на туалетный столъ Берты. Это было высокопарное объясненіе въ любви, и сильно отзывалось ‘полнымъ собраніемъ писемъ’.

Мистеръ Мертонъ истратилъ почти десть бумаги, прежде чмъ остался доволенъ своимъ письмомъ. Мы именно сдлаемъ выдержку изъ шестой страницы, чтобъ показать, до какой степени восторженности дошелъ капитанъ: ‘Моя любовь — самая терпливая, которую когда либо испытывалъ человкъ, если, не взирая на затрудненія, почти неодолимыя, на препятствія, по истин ужасныя, на притсненія, почти оскорбительныя, я все продолжаю искать вашей привязанности. Наврное никто не станетъ отвергать непорочность моей любви, никто не осмлится высказывать о моемъ постоянств инаго мннія, кром такого, которое сдлало бы честь каждому джентльмену, не взирая на требовательный вкъ, въ которомъ мы живемъ’.

Капитанъ намревался этимъ посланіемъ сдлать пороховой взрывъ въ груди бдной Берты, и разсять возможныя въ ней колебанія и застнчивость. И потому онъ очень удивился, когда получилъ слдующій отвтъ:

‘Сэръ, вы меня не знаете, иначе вы бы не написали того длиннаго, непонятнаго для меня письма. Я — бдная двушка, безъ копейки денегъ, мать моя въ рабочемъ дом, и я вовсе не стою вниманія такого знатнаго джентльмена, какъ вы. Надюсь, вы согласитесь съ этимъ, и оставите меня въ поко’.

Никто не долженъ осуждать Берту, что она послала этотъ отвтъ, она поступила по совту самой миссъ Томсей, которой она показала, какъ огненное признаніе въ любви капитана, такъ и ледяной отвтъ, которымъ она думала охолодить его. ‘Моя мать въ рабочемъ дом’, было вписано по совту миссъ Томсей. Быть можетъ, миссъ Томсей достойна осужденія въ этомъ дл: она должна была помнить, что всякій отвтъ, даже самый неблагопріятный, освящаетъ собою переписку. Но эта добрйшая леди, хотя года не позволяли ей боле надяться вкусить радости супружества, не была совсмъ нечувствительна къ вліянію любви, и съ большимъ восхищеніемъ видла въ другихъ то, чего ей не приходилось самой испытать на практик. На самомъ дл она была сваха.

Однажды вечеромъ Берта вышла одна изъ дому, не успла она повернуть за уголъ, какъ уже капитанъ очутился возл нея, и быстро заговорилъ, почти всунувъ свою голову въ ея шляпу. Онъ велъ себя такъ странно, что вс прохожіе оборачивались, и смотрли на нихъ. Она спшила впередъ, а онъ гнался за ней, наступалъ на платье, почти сталкивалъ ее съ панели, стараясь идти рядомъ. Они шли такъ скоро, что голосъ его дрожалъ, какъ будто отъ волненія. Она ничего не отвчала, и ему пришлось одному поддерживать разговоръ:

— Какъ я ждалъ этого случая! Я караулилъ дни, мсяцы. Какъ могли вы послать мн это жестокое письмо? Что мн до того, что мать ваша въ рабочемъ дом? Это благородно съ вашей стороны, что вы мн сказали это, но я люблю васъ, не взирая ни на что. Есть у васъ отецъ?

Онъ надялся этимъ замысловатымъ вопросомъ заставить ее заговорить, но она не заговорила. Затмъ онъ продолжалъ:

— Вы не хотите отвчать мн. Вы презираете меня. Но вдь я въ одномъ только виноватъ, что поклоняюсь вамъ. Если я вамъ надолъ, такъ и скажите. Вы обходитесь со мной съ большимъ презрніемъ, чмъ я этого заслуживаю. Васъ предостерегали противъ меня. Вамъ разсказали обо мн скверныя исторіи. Неправда ли?

Эта вторая попытка, однакожь, не удалась. Она не раскрывала рта.

— У васъ лицо слишкомъ доброе и прекрасное, Берта (онъ уже узналъ ея имя), вы только по внушенію другихъ стали такъ жестоки. Зачмъ вы идете такъ скоро? Разв бы боитесь меня? Вы принимаете меня за негодяя, и оттого боитесь меня. Посмотрите, прохожіе оборачиваются и смотрятъ на насъ. Вы даете имъ знать, что я негодяй. Пожалуйста, заговорите, Берта. Вымолвите что-нибудь. Скажите, по крайней-мр, чтобы я убирался, что вы меня ненавидите!

Онъ почти тоскливо желалъ узнать, пріятный ли у ней голосъ, или нтъ. Берта на этотъ разъ попала въ ловушку. Она внезапно остановилась, онъ задержалъ стремительность своего шага, и обернулся, тутъ Берта сказала ему своимъ музыкальнымъ голосомъ:

— Прошу васъ оставить меня, сэръ. Если вы этого не сдлаете, я принуждена буду вернуться домой.

Не тутъ-то было. Представился единственный случай говорить съ ней, нельзя было упустить его.

Онъ нашелся, и устроилъ такъ, что остался съ нею, увряя ее постоянно, что сію минуту оставитъ ее, такъ-какъ его общество ненавистно ей. Онъ попытался обольстить ее великолпными предложеніями: ‘Сидлка Газльвудъ’,— онъ клялся, что любитъ ее ради Берты, будетъ взята изъ рабочаго дома, и сдлается счастливйшею изъ женщинъ. Берта сама будетъ избавлена отъ горемычнаго рабства, и все, что у него есть, онъ раздлитъ съ ней.

Но тутъ она вырвалась отъ него, и убжала. А онъ никогда не бгалъ въ своей жизни, и потому не преслдовалъ ее.

Все это сдлалось скоро извстно женской прислуг на кухн у миссъ Томсей. Тедди Кетлеръ сказалъ имъ, что капитанъ ‘прилпился къ Берт’. Миссъ Уорти сильнйшимъ образомъ вознегодовала на ‘распутницу’ и ея ‘сотоварища’, а на Мери Эннъ нашло пророчество: она воззвала къ Сусанн, чтобы та замтила ея слова: ‘что ничего хорошаго изъ этого не выйдетъ’. На лиц мистера Боксера показалась язвительная улыбка, когда заговорили объ этомъ, и онъ выразился: ‘что ни одна два не устоитъ противъ краснаго мундира’. Ливрея у прислуги миссъ Томсей, такъ-какъ эта леди никоимъ образомъ не состояла въ родств съ королевской фамиліей — была небесно-голубаго цвта.

Въ тотъ вечеръ, когда капитанъ гонялся за Бертой, онъ повстрчался въ клуб съ Чарли Сюттономъ, и тотъ спросилъ его: ‘какъ идутъ у него дла съ малюткой?’

— Она дика, страшно дика, смло отвчалъ Мертонъ:— но вы знаете, мой старый товарищъ, у меня еще впереди пять мсяцевъ до обда въ Ричмонд,— вамъ придется заплатить пятьдесятъ фунтовъ, ручаюсь вамъ. Однимъ словомъ, оно какъ слдуетъ быть…

ГЛАВА XVII.
День въ Дерби.

Наступилъ великій день для всхъ лондонцевъ, желающихъ быть спортсменами,— ‘день въ Дерби’. Начиная съ гвардейскихъ джентльменовъ, которые еще за годъ начали записывать свои пари, до хозяина самой ничтожной пивной, который за недлю бился объ закладъ за шесть шиллинговъ, вс достойныя дти новйшаго Вавилона были въ возбужденномъ состояніи, и находились подъ вліяніемъ момента. О каждой лошади въ конюшн Тедда Эрджина уговаривались заране. Не было ни одного торговца, владвшаго хотя бы однимъ осломъ, которому бы не пришло въ голову прокатиться на своей тележк, и посмотрть, на что похоже лошадиное мясо.

Нашъ втряный, но доблестный капитанъ побился объ закладъ на большую сумму, по поводу великаго событія дня. Онъ стоялъ на томъ, что выиграетъ 15,000 ливровъ, и съ такимъ тактомъ устроилъ эту сдлку, что, по его словамъ, долженъ былъ выиграть во что бы то ни стало. Его пріятель, дрессировщикъ, знакомый со всми ‘хитростями’ конскаго бга, посовтовалъ ему стоять за ‘Жирную Молнію’ до послдняго пенни въ карман. Ее считали сперва ни во что,— имя ея еще не появлялось въ списк лошадей, за которыхъ держатъ пари. Потомъ она поднялась, и стала третьей любимицей, а капитанъ такъ ловко обезпечилъ свое пари другими, что выиграетъ ли ‘Молнія’, или нтъ, онъ все-таки былъ увренъ, что у него въ карман будетъ нсколько сотенъ. Капитанъ застраховалъ себя противъ всякаго риску. Говорили, что въ случа, если день будетъ мокрый и почва тяжелая, ‘Громъ’ долженъ выиграть, капитанъ и за него побился. Тысячи другихъ людей въ Лондон точно такъ же говорили, что уврены въ успх. Они, подобно Крозье, утверждали, что ловко распорядились своими деньгами. Каждый охотно принимаетъ участіе въ длахъ по конскимъ скачкамъ, а себя считаетъ совершеннымъ геніемъ, вполн понимающимъ, что думаютъ знатоки. Одно только удивительно, почему на дл вс проигрываютъ деньги, тогда какъ они должны были бы составить огромныя состоянія.

Занялась заря дня въ Дерби. Въ шесть часовъ первыя тедежки появились у лавокъ зеленьщиковъ и передъ сараями съ каменнымъ углемъ и картофелемъ. Въ семь установили бочки съ пивомъ, а публика начала собираться черезъ полчаса. Нужно время, чтобы прохать по дорог, и тридцати экипажамъ въ дв лошади. Пока еще не было видно, пойдетъ ли дождь, или будетъ хорошая погода. Заплатившіе за свои мста обнадеживали себя, что облака предвщаютъ жаръ, а т, которымъ приходилось оставаться дома, пророчили сильншій дождь еще до двнадцати. Но что бы ни предвщало небо, тележки и кабріолеты катились изъ каждой улицы, а роговая музыка играла торжественныя псни по сторонамъ. Служанки выбивали цыновки объ фонарные столбы, забивали камни ступеней у дверей, выходившихъ на улицу, и, отвлекаясь отъ занятія, слдили за различными экипажами. Въ Оксфордской и Регентской улиц портные и перчаточники прежде обыкновеннаго открыли свои лавки. ‘Лавендера’ плащи и срыя одяла съ надписями ‘для бговъ’ украшали окна. Яркіе галстухи и перчатки изъ тонкой кожи прельщали своей дешевизной юношей, желающихъ быть фешенебельными. Лавки сигаръ собирались продать какое угодно количество лучшихъ гаванскихъ сигаръ, а въ модныхъ магазинахъ спросъ на вуали превосходилъ всякое вроятіе.

Прежде чмъ часы пробили девять, молодые джентльмены, одтые въ костюмахъ легкаго стиля, которые они считали приличными для настоящаго случая, спшили не по длу, а на rendez-vous съ разными знакомыми. Со всхъ сторонъ виднлись одежды изъ яркой матеріи, самые щегольскіе пледы и шейные платки съ такими красивыми рисунками, что простая негритянка продала бы своего первенца за обладаніе такимъ платкомъ. Изъ каждаго угла выглядывали шляпы, которымъ суждено было вернуться домой коричневыми. Открытыя коляски съ корзинами, привязанными къ подножкамъ, показывались при каждомъ поворот: иныя были запряжены въ четыре лошади и управлялись кучерами въ голубыхъ камзолахъ, другія отличались степенными на видъ, малорослыми лошадьми и осторожнымъ кучеромъ на козлахъ. Еще боле стояло экипажей у отелей и клубовъ, еще большее количество корзинъ было къ нимъ привязано и прившено съ штемпелемъ: ‘Фортнумъ и Мэсонъ’. Ящики сигаръ съ клеймомъ ‘Regalia’ покоились въ складкахъ откинутаго фордека. У Регентскаго цирка омнибусы и дилижансы: ‘Вызовы’, ‘Ршимости’, ‘Паддингтоны’ и ‘Королевскіе голубые’, хлопали по четыремъ лошадямъ и зазывали пассажировъ. Люди на крыш трубили въ рогъ, чтобы обратить вниманіе прохожихъ и сообщали позду видъ веселости и исправности.

Нашъ щеголь капитанъ примкнулъ къ обществу лорда Аскота. Они должны были встртиться въ клуб. Прошло нсколько времени прежде чмъ компанія могла пуститься въ путь: пришлось услать кэбъ отыскивать нкоего Тома Гардена, другой кэбъ долженъ былъ увезти Чарли Сюттона, затмъ Фредъ Вигвамъ въ самую послднюю минуту послалъ сказать, что не прідетъ, а Недъ Ломбардъ общалъ встртить своихъ друзей у Грандъ-Станда. Уже пробило двнадцать, когда они услись. Капитанъ вызвался трубить въ рогъ, вынулъ его изъ длиннаго футляра, похожаго на банку съ земляникой, и издалъ такіе страшные звуки, что напугалъ срыхъ лошадокъ. Напуганные кровные кони встревожились и встали на дыбы, не думая о томъ, какая имъ еще предстояла работа, и какъ неразумно тратить свои силы изъ-за пустяковъ.

Потокъ экипажей стремился къ мостамъ. Головы всхъ лошадей были обращены въ одну сторону, — тутъ были открытые и закрытые экипажи, четверней и парой, кэбы, джиги, брумы, одноколки и тележки. Многія лошади, у которыхъ ежедневное занятіе состояло въ томъ, что он возили уголья, сожалли о перемн, происшедшей въ ихъ призваніи.

По Клапгэмской дорог жители почтенныхъ на видъ и ярко выкрашенныхъ семейныхъ домовъ сидли на опрятныхъ лужайкахъ, или опершись на садовые заборы, слдили за множествомъ быстро мелькавшихъ экипажей. На лицевой сторон этихъ капитальныхъ строеній сидли мамаши съ дочерьми, а въ верхнихъ окнахъ служанки, вмсто того, чтобы убирать комнаты, облокотились на подоконники и смотрли на улицу. Хотя было довольно рано, но уже начались киванія и воздушные поцалуи, обращенные къ лакеямъ. Длались объясненія въ любви двушкамъ и всхъ ихъ называли ‘Мери’.

Пепелъ носился въ воздух, какъ будто бурая дорога была покрыта тлющей бумагой. Въ каждомъ солнечномъ луч пыль замтно крутилась. Пока не тронулся съ мста драгъ {Драгъ, родъ омнибуса, въ которомъ джентльмены отправляются на скачки.} лорда Аскота, сидвшіе въ немъ джентльмены отпускали язвительныя насмшки и забавлялись тмъ, что осмивали хавшую въ экипажахъ толпу. Они вскрикивали: ‘Вотъ хорошенькая двушка!’ указывая на маленькихъ ‘куколокъ’ и хорошенькихъ ангельчиковъ, одтыхъ во всевозможные сорта газа, для защиты отъ пыли.

На полдорог къ Эпсону повстрчались тележки, выхавшія рано утромъ, он стояли передъ гостиницами: на лошадяхъ были полосы отъ поту. На всхъ джентльменахъ были зеленые вуали, что придавало имъ женоподобный видъ, иныя двицы были накрыты стками, словно торты у пирожниковъ. На поляхъ и верхушкахъ шляпъ насла пыль, какъ будто на нихъ былъ наскобленъ мушкатный орхъ. У красивыхъ кэбовъ на передней сторон были газовыя занавски, отчего они казались отлично устроенными для интимной бесды. Число экипажей было такъ значительно, что дорога была заставлена ими, они тснились двойнымъ рядомъ, то одна сторона неслась впередъ, затмъ отставала и другая бренчала впереди. Вотъ началось разбиванье экипажныхъ стеколъ. Въ предупрежденіе этого, нкоторые осторожные господа въ брумахъ, заране привязали сзади набитые мшки. Когда разбивалось стекло, высовывались головы, показывались кулаки, брались адресы. Разговаривающія пары въ джигахъ не разъ были обезпокоены лошадиной головой, она просовывалась между ними, и животное обтирало свою пнистую морду объ шали и платья, взамнъ носоваго платка. Пыль такъ густо насла на платье капитана Крозье, что оно напоминало лунное освщеніе съ переходами яркаго свта и густыхъ тней. Онъ по неосторожности напомадилъ свои усы, и тонкая пыль, смшавшись съ жиромъ, образовала родъ краски. Красивый господинъ сильно безпокоился о своей наружности, въ особенности, когда драгъ поравнялся съ открытой бричкой, въ которой разлеглись четыре прекрасныя Венеры, съ сроватожелтыми капюшонами, накинутыми на ихъ шляпки. Ангелоподобныя двы казались фантастическими монахинями съ зелеными вуалями. У одной были прекраснйшіе томные глаза съ полузакрытыми вками, казалось, она вотъ, вотъ задремлетъ. Другая отличалась золотыми локонами, волнистыми, какъ смя пушицы. Третья выказывала такіе блые зубы, что на округлой поверхности каждаго сосредоточился кружочекъ свта и они вс блестли, какъ нитка брильянтовъ. Благородный виконтъ, сидвшій на козлахъ, такъ ловко устроилъ, что драгъ халъ рядомъ съ коляской. За прекрасными молодыми леди оставалось то преимущество, что на нихъ пристально глядло двадцать военныхъ глазъ. Для вящаго удовольствія лошадь кэба, хавшаго впереди, едва не упала, экипажи пріостановились и это дало возможность Тому Оксендону сдлать одно любезное предложеніе обладательниц тончайшихъ волосъ, а Крозье, разглядывая ту, у которой были блестящіе зубы, воскликнулъ: ‘Вотъ совершенство!’ Любезный лордъ Оксъ, желая дать знать красавиц съ томными глазами, что принимаетъ ее за ангела, спросилъ ее шопотомъ: ‘въ какое время она общалась сегодня воротиться въ рай?’

Наша благородная компанія два часа была въ дорог и конскій ‘бгъ’ былъ уже недалеко. Они въхали въ открытое поле, и, прозжая мимо фермъ, замчали, что пшеница хороша на видъ. Подъ заборами, по окраинамъ лужаекъ стояли навсы съ пряниками и бочки, накрытыя втвями.

Стало просторне и несущійся драгъ прогремлъ впередъ, минуя омнибусы, выхавшіе рано утромъ. Онъ скоро оставилъ за собой задыхавшихся несчастныхъ лошадей. Омнибусы были пусты внутри, но наверху былъ такой грузъ, что они низко опустились на рессорахъ и походили на баржи, глубоко засвшія въ вод. Но вотъ затрубилъ рогъ и придалъ романтическій эффектъ удовольствіямъ дня, напомнивъ швейцарскія горы. Одни маленькіе разукрашенные джиги перегнали несущійся драгъ, они спшили съхать съ дороги на торфяную почву и гремли впереди, рессоры трещали, когда они тряслись по колеямъ и кочкамъ. Тутъ было множество нищихъ женщинъ и странствующихъ фигляровъ, они спшили къ мсту — усталые, измученные, съ кружкомъ пыли вокругъ запекшагося рта.

Наконецъ показалась въ виду главная стоянка. Еще немного, и драгъ затрясся вверхъ и внизъ по торфянымъ кочкамъ. Они миновали крытыя кабріолетки, съ распряженными лошадьми въ уздечкахъ, ихъ привязали къ дышлу задомъ напередъ. Наши джентльмены заплатили гинею за входъ на холмъ, и веревка опустилась передъ ними. Скоро было найдено мсто драгу въ тройномъ ряд экипажей. Джентльмены сошли, чтобы стряхнуть пыль съ своей одежды и привести въ надлежащій видъ свою очаровательную наружность. Люди, вооруженные щетками, силой взялись за капитана и принялись отчищать его, какъ будто онъ былъ лошадь. Въ слдующія десять минутъ пятьдесятъ, состоявшихъ при конюшняхъ мальчиковъ, подъ разными предлогами, просили не позабыть ихъ — иные за то, что придвинули экипажъ на мсто, другіе за то, что доставили щетки. Благороднаго Аскота многіе просили не быть жестокосердымъ, и вспомнить, что день жаркій и жажда ужасно сильна.

Наша благородная компанія окинула взоромъ ‘бгъ’. Еще никогда не бывало такого дня въ Дерби, ни такого множества публики. Каждый верхъ кареты былъ платформой съ толпой народу. Безчисленные зонтики различныхъ цвтовъ казались выкрашенными фонарями, повисшими въ воздух на китайскомъ праздник. Главное мсто стоянки, начиная съ покатаго верху до партера передъ нимъ, было полно народу. Крыша чернла шляпами, какъ лотокъ съ черной смородиной. Рядъ зонтиковъ на балконахъ указывалъ, какого тамъ полу зрители. Съ каждой стороны тянулись полотняные балаганы, они казались ничтожностью сравнительно съ сосдними гигантскими постройками изъ кирпича и камня.

Непонятно, какъ это могли размстить такое количество экипажей! Толпа равнялась числомъ (а во всемъ другомъ превосходила) населенію любаго германскаго герцогства. Лошадей хватило бы для двадцати полковъ. Бдныя животныя были привязаны подъ навсами или установлены какъ въ кавалерійскомъ лагер. На нихъ были пятна пыли, точно срое облачное небо. Тутъ были и бгуны и клячи и скаковыя лошади, у иныхъ были больныя плечи, поломанные суставы и расщепленныя копыта, у нкоторыхъ не хватало хвостовъ, глазъ, копытъ, были и такія, что бгали больше носомъ, чмъ ногами.

Первый бгъ уже кончился, когда пріхалъ нашъ великолпный драгъ, но повидимому никто не обратилъ на него большаго вниманія. Капитанъ принялъ это, какъ рюмку полынной водки передъ обдомъ, чтобы придать себ апетиту для предстоящаго великаго пира. Онъ сберегалъ себя для втораго бга.

Здсь кром драга лорда Аскота стояло много другихъ драговъ и великолпно ярко полированныхъ экипажей, похожихъ на щегольскіе дилижансы, только на дверцахъ вмсто: ‘оркъ и Брайтонъ’, были раскрашенные гербы. На верху драговъ у каждаго джентьмена были ремни черезъ плечо, на нихъ висли полированные кожаные футляры съ биноклями. Съ перваго взгляда трудно было сказать: поломаны ли у нихъ руки и въ повязкахъ, или они только вооружились патронташами. Въ публик иные вообразили себ, что эти франты привезли съ собою сафьяные рабочіе ящики и займутся вышивкой въ промежутк между скачками.

Когда приблизилось время дербійцамъ начать скачки, каждое сердце забилось желаніемъ выиграть пари. Кругомъ слышались восклицанія: сорокъ противъ десяти за ‘Королевскую Пчелу’ — сто на пять за ‘Смерть’. Желаніе положить въ карманъ чьи-нибудь чужія деньги постепенно увеличивалось до минуты, когда полиція стала очищать бгъ подъ скачки. Выстроясь въ рядъ, эта вжливая сила прошла огороженное мсто, сметая съ него толпу, какъ метелка сметаетъ пыль. Зазвенлъ колокольчикъ. Словно не лошади, а пятьдесятъ паровиковъ готовились тронуться съ мста. Бгъ скоро очистился какъ рка, толпа плотиной стала по сторонамъ. Единственное живое существо осмлилось, не взирая на полицію, ступить на бгъ,— то была блая собака. Она шла черезъ него такъ же хладнокровно, какъ кошка, когда она крадется по садовой дорожк, во время своей ночной прогулки. Толпа крикомъ спугнула дворняшку. Она какъ будто смшалась, поджала хвостъ и убжала.

У всовъ, желающіе побиться объ закладъ, бгали съ записными книжечками, предлагали ‘пять противъ четырехъ’ или держали ‘на сто противъ двадцати’. Толпа въ загороженномъ мст противъ главнаго пункта была такъ тсно скучена, что походила на корзину съ живыми раками. Лошадей вывели, зрители между тмъ справлялись по точному списку ‘бговъ’, которая изъ лошадей ‘Красный колпакъ’ и которую зовутъ ‘Черный рукавъ’. (Вотъ въ это-то время молодыя леди соглашаются, чтобы имъ помогли занять опасныя мста наверху каретъ и милостиво показываютъ свои хорошенькія ботинки). Полное свдніе о силахъ лошадей получалось посл пробнаго бга. Какой-то юноша, на столько смыслившій въ лошадяхъ, на сколько въ жареномъ Феникс, клялся, что ‘ему нравится рыжая’. Другой, который не зжалъ и на качающемся коньк, объявлялъ, что ‘срая отлично подбираетъ ноги’. ‘Бьюсь за черную на вс мои деньги’, говорилъ третій, между тмъ у него всего въ карман было три фунта, такъ что, еслибы кто согласился подержать съ нимъ пари, и проигралъ, то не былъ бы въ наклад. Одинъ шутникъ, замтя пробжавшаго рысью краснокафтаннаго писаря, предложилъ проскакать на немъ въ поле. Нахлынувшая на драги толпа пристально смотрла въ бинокли, собираясь слдить за лошадьми, пока он достигнутъ цли, близь выступнаго столба, гд пока мелькали красныя, голубыя, зеленыя и черныя куртки. Прошло еще полчаса, а лошади еще не двинулись съ мста. Стало извстно, что ‘Громъ’ дурно велъ себя, онъ думалъ — выиграетъ тмъ, что отгалопировалъ прежде, чмъ успли помстить его соперниковъ. Палящее солнце скоро утомило всхъ. Верхи каретъ стали горячими, какъ заслонки каминовъ. Солнце свтило такъ ярко, что капитанъ Крозье, желая дать отдыхъ своему зрнію, слдилъ за молоденькой леди, съ глазами какъ у газели, одтой въ прозрачное розовое платье. Джентьменъ, сидвшій за нею на заднихъ козлахъ, подавалъ ей что-то похожее съ перваго взгляда на шампанское, но оказалось, что скупой малый вспнивалъ горькій эль. Какъ только узнали щеголи въ драг, что такая хорошенькая двушка осуждена тянуть такой обыденный напитокъ, они сочувственно воскликнули разомъ: ‘Стыдъ! Срамъ!’,

Наконецъ раздался крикъ съ главнаго пункта: ‘пустились! пустились!’ Этотъ возгласъ прошелъ по толп подобно шуму лса, когда по немъ быстро пронесется втеръ. Крыша чудовищнаго строенія изъ черной обратилась въ красную, отъ лицъ, обращенныхъ на бгъ. Можно было прослдить успхи лошадей по возбужденному состоянію публики. ‘Шляпы долой!’ слышалось всего чаще. ‘Гд они?’ спрашиваетъ кто-то изъ толпы, кому не видно. ‘Они обогнули уголъ’, отвчаютъ т, кто видитъ. А немногіе, съ роду небывавшіе ни на одномъ бг, восклицаютъ: ‘Великолпно! Еще не бывало такихъ скачекъ!’

Наступало время, гд ярдъ земли цнился больше цлаго помстья. Состоянія зависли отъ лошадиной шеи или головы, тысячи тратились за длину лошади. Многіе закусывали губы, когда отставалъ ‘Красный рукавъ’, или когда ‘Желтый колпакъ’ выскакивалъ впередъ. Возбужденіе дошло до крайней степени. Конюхи и нищіе безпрепятственно лзли на колеса и рессоры, и достигали высокихъ мстъ на верху каретъ и на заднихъ козлахъ, рядомъ съ великолпными франтами и фешенэбльными дамами. Опытный юноша Тедди Кетлеръ счелъ лучшимъ забраться въ карету, наполненную леди, которыя весело чирикали, какъ пвчія птицы въ птичник. Эти ангелы держали пари на перчатки.

Но вотъ поднялся оглушительный возгласъ. Лошади отдлились. Еще нсколько скачковъ, и все ршится. Тысячи криковъ сливались вмст: ‘Зеленая куртка выиграетъ!’ — ‘Нтъ! Красная куртка!’ — ‘Красная проведетъ!’ — ‘Голубой колпакъ первый!’ — ‘Нтъ! Желтый!’ — ‘Голубые рукава, бьюсь на соверенъ!’

Тсно скученныя лошади неслись впередъ, шеи ихъ были вытянуты такъ же прямо, какъ у быстрокрылой птицы. Ихъ было десятеро вмст, одна возл другой, какъ будто он были связаны. Шелковыя куртки жокеевъ струились и трещали, какъ флаги по втру. Они наклонились впередъ, раскинули руки и какъ будто съ отчаянія хлестали своихъ лошадей. Ласточка не летитъ такъ быстро, какъ они летли. Лошади подбрасывали подъ себя ноги, какъ прыгающіе зайцы.

Толпа вскрикивала и напирала на канатъ, полиціи пришлось отбивать ее назадъ, чтобы — не перервали цпи. Но никто не обращалъ вниманія ни на жезлъ, ни на угрозы — лошади уже почти добжали. Наступилъ моментъ хорошему жокею показать свое искусство. Тсная масса лошадинаго мяса тихо раздвинулась, дв-три лошади метнулись впередъ, шея къ ше, Желтая, Зеленая и Красная. Кто изъ нихъ окажется ловче, тотъ и выиграетъ. Публика вскрикиваетъ, она въ такомъ возбужденномъ состояніи, что не владетъ собой. Наконецъ миновали он роковой столбъ. Дв лошади вылетли разомъ, такъ близко одна возл другой, какъ будто бжали въ сбру. Посл всего этого восторга и восхищенія, никому не было извстно, кто выигралъ

Въ публик находился молодой щеголь, страшно обманутый въ своихъ надеждахъ относительно скачекъ: ‘Жирная Молнія’ вышла плохо, двадцатой, а ‘Громъ’ совсмъ не побжалъ. Чтобы утшить себя, онъ обратилъ все свое вниманіе на завтракъ и ршилъ въ салатниц утушить свои заботы. Корзинки отъ ‘Фортумъ и Мэсонъ’ были скоро открыты. Подняли крыши зеленыхъ ящиковъ отъ пирожниковъ. Паштеты съ голубями прибыли благополучно, только немного соли попало въ пироги съ ветчиной. Куски льду, упакованные въ отруби, какъ виноградъ, были вынуты изъ мшковъ, бордосское вино такъ и подали въ тростниковомъ переплет. Поспшно достали гохгеймъ, шипучій мозель, кирасо, и штопоръ заскриплъ. ‘Это небесно!’ выпивъ чашу воскликнулъ какой-то великолпный щеголь. ‘Ради неба, еще бордосскаго!’ проговорилъ, задыхаясь, какъ бы съ тоской, другой убійственный франтъ. Верхъ драга скоро покрылся серебряными блюдами и вс съ жадностью принялись за ду. ‘Я становлюсь человколюбивъ’, сказалъ Чарли Сюттонъ, принимаясь за вторую половину жареной птицы.

Пробки шампанскаго летали кругомъ, какъ мячики. Кипучее янтарное вино съ пной лилось въ чаши. Съ каждой опорожненной и отброшенной бутылкой, говоръ становился громче, смхъ чаще. Разные пріятели подходили къ драгу. Набитые рты вели отрывистый разговоръ. ‘Какъ поживаете, старина?’.— ‘Хотите стаканъ хересу?’ — ‘Гд Томъ?’ — ‘Знатныя скачки!’ По временамъ кто-нибудь изъ драга перебрасывался словами съ знакомыми, сидвшими въ брумахъ. ‘Пріхала ли Клара?’ или ‘Справились ли вы съ Мери? Гд мн ее найти?’ — ‘Въ послднемъ брум во второмъ ряду’.

Одинъ пріятель за десять экипажей кричалъ: ‘Знаете ли что, я могу вамъ указать, гд самая красивая двушка этого дня!’ Двадцать голосовъ проревло: ‘Гд? Гд?’ Рука указала имъ на красавицъ, напоминавшихъ собою монахинь. Он отбросили свои капюшоны, лица ихъ раскраснлись отъ возбудительнаго зрлища. Только сильные духомъ могли безопасно смотрть на нихъ.

Минутъ пять спустя, лордъ Оксъ признался, что смертельно ненавидитъ господина съ густыми бакенбардами, разрзавшаго цыпленка для двушки съ томными глазами. Лордъ справился, кто онъ такой, и поклялся: ‘Что это снобсъ’.

Между тмъ занятіе дой продолжалось успшно. Мужчины ставили свои тарелки на козлы, рессоры и подножки каретъ, тогда, какъ молодыя леди въ брумахъ и коляскахъ наслаждались дой со всми удобствами. Куски хлба, раковая скорлупа, разбитыя бутылки лежали кругомъ на трав, мальчишки охотились въ остаткахъ, въ надежд найти что нибудь съдобное. Слышались многочисленныя просьбы: ‘Отдайте намъ эту бутылку, ваша милость, когда вы ее кончите!’ Тутъ былъ и торгашъ, скупавшій бутылки за полпенни каждую, чтобы перепродать ихъ опять въ Лондонъ.

Нищія женщины, выпрашивая ‘маленькій пенни’, ходили между экипажами, он обращали на себя вниманіе джентльменовъ, дергая ихъ за ноги, какъ за звонки. Французы, съ сережками въ ушахъ, задавали пирующимъ серенады на гитарахъ и разныхъ инструментахъ, итальянецъ-шарманщикъ исполнялъ разныя пьесы, а пріятель аккомпанировалъ ему свистомъ. Тутъ было довольно много цыганокъ, съ волосами, такими же черными, какъ ихъ атласныя платья. Шляпы у нихъ на головахъ походили на цвточные горшки.

— Не погадать ли вамъ, красавецъ баринъ?— вкрадчиво говорили он.

Въ одной изъ каретъ хорошенькая двушка въ бломъ кисейномъ облак, покрытомъ голубыми бантами въ вид бабочекъ, упорно отказывалась узнать свое будущее, хотя загорлая отъ солнца цыганка визгливымъ голосомъ убждала ее:

— Робкія сердца не побждаютъ красивыхъ джентльменовъ. Кто-то пріидетъ, о которомъ никому и не снится.— Все это написано въ вашихъ прекрасныхъ глазахъ.— Попробуйте свое счастье, леди, на маленькимъ полушиллинг и т. п.

Самымъ непріятнымъ зрлищемъ дня были бдняки, пытавшіеся навести ужасъ на экипажный людъ и этимъ побудить его къ великодушію. Они выставляли на показъ свое тло, покрытое язвами и проказой, несчастный обнажалъ свои гноившіяся ноги передъ вшими и этимъ заставлялъ ихъ, изъ сожалнія къ самимъ себ, купить подаяніемъ его отсутствіе.

Чтобы утишить свое горе и заставить себя позабыть ‘Молнію’ и ‘Громъ’, капитанъ Крозье съ энергіей принялся за игру въ кегли, по три пенса за партію. Онъ считалъ себя ‘докой’ въ игр и этимъ хвастался. Его носовой платокъ скоро наполнился всякой всячиной: орховыми скорлупами съ вдланными въ нихъ красными подушечками для булавокъ, деревянными куклами и т. п. Все это онъ раздлилъ между знакомыми ему леди, наполнилъ колни Венеры съ локонами и за три мелюна любезничалъ полчаса, затмъ выпилъ бутылку мозелю съ прелестнйшими существами въ кружевахъ и вишневыхъ шелковыхъ платьяхъ.

Когда форейторы въ атласахъ перваго сорта, и бархатныхъ курткахъ, ямщики въ голубыхъ фуфайкахъ и отороченныхъ блыхъ штанахъ, длили куски хлба и мяса и полунапились шампанскимъ, когда грумы въ красивыхъ фракахъ и туго натянутыхъ рейтузахъ, уложили серебряную посуду и убрали ложки,— тогда вывели лошадей и начались приготовленія къ обратному позду. Вс были веселы, напившись по горло.

Пока экипажи дожидались возможности двинуться съ мста, время проходило въ шуткахъ и смх: если джентльменъ подъ руку съ леди проходилъ мимо, виконтъ Аскотъ и его друзья Немедленно кричали:— Отымите ее у него! Отымите ее!— Самые привтливые спичи обращались къ двушкамъ въ сосднихъ экипажахъ, ихъ убждали оставить своихъ друзей и вернуться домой въ драг. Наконецъ, дорога очистилась и бившихся срыхъ рысаковъ спустили. Они протрлслись мимо цлаго ряда балагановъ, гд ‘Джонъ подъ фирмой Ридинга’ и Смитъ за Беркса, много получили выгодъ отъ холоднаго мяса, бутылочнаго пива и полной полоскательной чашки горчицы. Расположеніе духа молодыхъ франтовъ какъ разъ годилось для дорожныхъ шутокъ, они были полны виномъ, какъ только что налитая бутылка, и такъ же наглы, какъ странствующіе по ярмаркамъ краснобаи-торгаши. Перваго, попавшагося по дорог джентльмена верхомъ, попросили, какъ водится, ‘добраться поскоре домой и спустить шторы’. Отвтъ былъ обыкновенный въ этихъ случаяхъ: ‘Не могу, общалъ зайти къ вашей тетушк’.— Другому, хавшему верхомъ господину объявили: ‘вашъ огневой конь пойдетъ, сэръ, если только, по временамъ, вы будете ему отпускать немножко сна’.— Увидали господина съ зеленымъ вуалемъ и тотчасъ назвали его: ‘нжной молоденькой дамой’.— Капитанъ Крозье не былъ одаренъ большимъ остроуміемъ и не длалъ особенно рзкихъ замчаній, разв только: ‘я вижу васъ’, или ‘скажу вашей маменьк’. Когда драгъ остановился передъ домомъ Сюттона, Томъ Оксендонъ сдлалъ предложеніе сдой и очевидно замужней женщин въ окн перваго этажа. Онъ уврялъ, ‘что ему тридцать тысячъ лтъ, что онъ несчастливъ и любитъ ее до безумія’.

Хотя благородный виконтъ катилъ, сидя на козлахъ, подъ вліяніемъ шампанскаго, но онъ отлично управлялъ своими срыми рысаками. Онъ пролеталъ между телегами, покрытыми втвями, на подобіе бесдокъ, слегка задвалъ долгуши, изъ которыхъ высовывались съ испугомъ двадцать головъ, и халъ такъ быстро, что даже бжавшіе рысью понни не могли слдовать за нимъ. Красивые кэбы съ цлымъ рядомъ привязанныхъ къ передку деревянныхъ куколъ, бруны, коляски, тележки разнощиковъ,— все осталось позади, и во все время пока неслись по дорог втренники, они вволю сыпали ругательства на об стороны.

Лишь только завидятъ трубившаго въ рогъ какого нибудь господина на дилижанс, одинъ изъ шутниковъ кричитъ: ‘Еслибы кто-нибудь сдлалъ мн милость и перерзалъ малому горло’, или молилъ объ одолженіи ‘пустить музыканта по втру’. Красивыхъ двушекъ упрекали въ дурномъ вкус, что остаются съ такими безобразными мужчинами, и если длалось какое нибудь замчаніе со стороны, относительно усовъ благородной компаніи, возраженіе было неизмнно слдующее: ‘Они бы не дозволили этого у Свенъ и Эдгара’.

Ничто такъ скоро не истощается, какъ остроуміе, подконецъ наши щеголи совсмъ истомились. За смхомъ и ‘подтруниваніемъ’, послдовало гробовое молчаніе. Они прохали мимо Клапгэмской ярмарки никого не задвши, заглядывали въ гостиныя почтенныхъ клапгэмскихъ домовъ, видли семейные кружки, собравшіеся у оконъ, и никому не сказали ни одной дерзости. Даже тогда, когда они перезжали Кеннингтонскую заставу и уличная толпа, издваясь надъ срыми рысаками, заревла: ‘кошачья пища, мяу!’, весельчаки не обратили на это никакого вниманія, они были истомлены до смерти — имъ хотлось поскоре добраться домой.

Капитанъ Крозье за содовой водой въ клуб почувствовалъ, что совсмъ упалъ духомъ. У членовъ клуба шелъ разговоръ о томъ, какъ Чарльзъ Баунсей застрлился, проигравши тридцать тысячъ. Это напомнило Крозье его собственное положеніе, и онъ по секрету сообщилъ Фреду Таттенгэму, что если человкъ, которому онъ долженъ, не согласится на драку въ назначенный день, то ему совсмъ пропадать.— Затмъ онъ проклиналъ ‘Жирную Молнію’, жаловался на ‘Громъ’, изъявлялъ желаніе, чтобы онъ и на свтъ не являлся и проч. проч.

Тутъ онъ вздумалъ узнать, который часъ и узналъ, что часы у него украдены.

ГЛАВА XVIII.
Подъ замкомъ.

Филь зналъ, что онъ такъ же невиненъ, какъ слпой котенокъ, въ преступленіи, въ которомъ онъ обвинялся, его съ ума сводило то, что съ нимъ обращаются, какъ съ записнымъ мошенникомъ, таскавшимъ изъ кармана во время казни. Быть невиннымъ на дл и казаться преступнымъ было слишкомъ тяжело, у него не хватало силы духа перенести этого. Онъ не разъ ворчалъ про себя:

— Поддлай я этотъ мерзкій чекъ, ну и говорить нечего, а то меня притянули къ этой краж тогда, какъ я знаю объ ней столько же, насколько лондонскій архіепископъ смыслитъ въ танцахъ. Этого достаточно, чтобы взорвать сердце, какъ бутылку инбирнаго пива, и задушить человка!

Несчастный Филь не принадлежалъ къ числу смертныхъ, находившихъ утшеніе въ одобреніи собственной совсти, и не былъ изъ тхъ философовъ, что идутъ съ пснями на костеръ, онъ вылъ и плакалъ, такъ же громко, какъ ребенокъ, когда у него идутъ зубы. Полисменамъ пришлось почти тащить его, онъ такъ ршительно бросался назадъ, точно хотлъ помшать имъ идти.

Когда, напримръ, инспекторъ Дарлей потребуетъ къ себ Редклиффа Тома, чтобы дать ему возможность разъяснить маленькое дло воровства со взломомъ въ Ноттингъ-Гилл, сметливый полицейскій отправляется отыскивать смлаго вора, между его пріятелями въ Минт. Онъ входитъ въ пивную ‘Голубая Корова’, видитъ Неда Редклиффа, тянущаго джинъ, длаетъ ему знакъ и говоритъ: ‘Сюда, Недъ, васъ требуютъ’. Хотя злодю извстно, что эти простыя слова означаютъ, быть можетъ, семь лтъ ‘по ту сторону океана’, онъ идетъ такъ же охотно, какъ будто его зоветъ милая, и отправляется въ полицію безъ малйшаго ропоту. Редклиффъ Недъ знаетъ, что онъ виноватъ и отдается въ руки правосудія такъ же послушно, какъ извощичья лошадь становится въ оглобли кэба.

Нашъ простодушный мальчикъ настолько же понималъ, почему его лишили свободы, насколько жеребенокъ, когда его сгонятъ съ пастбища, бросался, брыкался, кричалъ, бился, пускался на всевозможныя хитрости, чтобы вырваться отъ изловившихъ его. Тмъ временемъ они достигли караульни. Филь былъ разгоряченъ, истерзанъ и конечно имлъ такой видъ, какъ будто былъ способенъ нанести всякія оскорбленія обществу.

Домъ управы благочинія, гд снимали допросъ съ заключенныхъ, былъ сперва частнымъ жильемъ. Его остроумно превратили въ самое неудобное мсто для суда, какое только можно себ представить. Это была не палата, а въ род постоялаго двора правосудія. Большая пріемная зала, гд судились виновные, была въ нижнемъ этаж. Чтобы придать ей величественный видъ, сняли потолокъ, первый и второй этажи сбили такимъ образомъ въ одинъ, воздуху и вышины прибавилось, а комната получила ту выгоду, что въ ней было шесть оконъ. Въ бывшихъ погребахъ изъ-подъ каменнаго угля, въ кладовыхъ и людскихъ были заключены арестанты мужескаго пола, а преступницамъ отвели чуланы и кухню на лицевой сторон дома.

Филиппа ввели предварительно въ пріемную на задней сторон дома. Показанія были сняты приставомъ съ пуговицами изъ накладнаго серебра, которыя такъ же блестли на черномъ мундир, какъ звзды въ морозную ночь. Нашъ мальчикъ ршился не пропускать случая уврять въ своей невинности, онъ счелъ настоящую минуту удобной донести судебному чиновнику, что неповиненъ въ преступленіи, но его не выслушали, вмсто того былъ отданъ суровый приказъ: ‘Вонъ его!’ Мальчика выхватили отъ пристава такъ же нецеремонно, какъ пустое, блюдо.

Когда пришло время доклада Филева дла, онъ торжественно вошелъ на лстницу, ведущую въ пріемную, подъ охраной четырехъ крпко-сложенныхъ полицейскихъ. Онъ чувствовалъ, какъ быстро начала пропадать его храбрость, когда онъ предсталъ передъ судьей, который такъ же легко могъ отправить его въ тюрьму, какъ письмо на почту. Передъ нимъ возсдалъ суровый сановникъ и, несмотря на свтлую лтнюю жилетку и синій сюртукъ съ мдными пуговицами, казался очень страшнымъ и величественнымъ.

Виновный пробормоталъ про себя краткую молитву, чтобы въ этотъ день здоровье джентльмена было какъ нельзя лучше и располоя,ило бы его къ снисходительности, затмъ онъ обратилъ свое вниманіе на плшиваго писаря за низкой конторкой, мгновенно возненавидлъ этого чиновника и удивился, ‘что тутъ длаетъ эта старая желтая собака’.

Пятнадцать человкъ толпилось въ отведенномъ для публики мст, они сильно заинтересовались, когда узнали, что Филь обвиняется въ подач поддльнаго чека въ триста фунтовъ. Докладчикъ, до этого занимавшійся чисткой ногтей, схватилъ перо и собрался записывать интересныя подробности, даже судья и писарь пристально взглянули на отрока, какъ будто удивляясь, какимъ гидравлическимъ давленіемъ обстоятельствъ такое множество пороковъ сжато въ такомъ маленькомъ тл.

— Какъ имя? спросилъ судья.

Но такъ-какъ онъ ясно не уловилъ слова: ‘Филиппъ Мертонъ’, его письмоводитель услужливо подсказалъ ему. ‘Филиппъ Буртонъ’, ошибку эту поправилъ самымъ учтивымъ образомъ другой чиновникъ, свидтельствуя, что зовутъ его Филиппъ Гуртонъ, между тмъ, какъ одинъ изъ полисменовъ, желая предупредить ошибки, утверждалъ, что онъ — ‘Филиппъ Турпенъ’.

Разные свидтели одинъ за другимъ дали свои показанія противъ Филя, и во все это время судья и писарь заносили въ свои книги каждое сказанное слово. Филь слышалъ произнесенныя противъ него обвиненія, видлъ, что вс они записывались, какъ евангельскія истины, и огонь негодованія до того поднялся въ его груди, что онъ вскиплъ нетерпніемъ отразить эти обвиненія. Изъ губъ его вырвались восклицанія: ‘Сдлайте одолженіе, сэръ’ и ‘Честное слово, сэръ’. Даже приказаніе самаго судьи ‘поудержать языкъ’, не могло напугать его и привести къ молчанію. Когда наконецъ пришла его очередь дать свое толкованіе длу, языкъ у него затрещалъ такъ скоро, что письмоводитель, маравшій показанія съ такою поспшностью, что перо танцовало въ его рукахъ, какъ живое, принужденъ былъ кричать ему съ каждымъ его словомъ: ‘потише’.

Предварительный допросъ кончился тмъ, что Филиппа отослали, а полиціи данъ былъ приказъ употребить возможныя усилія выслдить иностранца, называвшаго себя представителемъ ‘Гг. Альфонса Лерувилла и Ко, Ліонъ и Лондонъ’. Одна частность этого допроса чрезмрно огорчила Филиппа. Судья спросилъ полицейскихъ, не зналъ ли кто чего нибудь прежде о заключенномъ? Тутъ чиновникъ (до того растолствшій на служб, что еслибы онъ дольше служилъ, то пришлось бы для его помщенія увеличить ложу свидтелей) замтилъ, ‘что ему кажется, будто онъ гд-то видлъ Филиппа, но наврное не знаетъ и припомнить не можетъ, гд именно’. Это случайное свидтельство заставило Филя испустить такой вздохъ, что казалось удивительнымъ, какъ его грудь могла издать его.

Подозрвая въ Филипп бродягу, съ нимъ и обошлись, какъ съ бродягой. Этотъ обычаи произвелъ на него свое дйствіе: Филь убдился, что уважать законъ безполезно. Хотя онъ боролся со славой, стараясь не попасть на путь зла, въ конц концовъ ему было не лучше, какъ и тогда, еслибы онъ былъ самый записной злодй на свт.

Они были совершенно въ прав задержать Филиппа, но было бы вполн справедливо, чтобы его заключеніе не было такъ строго, какъ то, что назначалось закоснлымъ злодямъ. Его увели на заднюю часть зданія, въ коморку, величиной съ погребъ изъ-подъ каменнаго угля. Эта темница казалась такой ужасной и темной, что мальчикъ отскочилъ назадъ и съ мольбой проговорилъ: ‘Ахъ, не сюда’. Но сильная рука втолкнула его и замокъ щелкнулъ. Первую минуту онъ потерялъ всю власть надъ собою и злобно принялся толкать ногою въ дверь — пока не подошелъ полицейскій къ маленькой ршетк, величиною съ кирпичъ, и не пригрозилъ ему оковами, если онъ не утихнетъ.

Въ темниц было еще четверо, кром Филя. Тамъ было такъ жарко, что черезъ нсколько секундъ потъ повалилъ съ мальчика. Вонь, наполнявшая это мсто, была до того нестерпима, что онъ закрылъ шапкой носъ и ротъ, чтобы не дышать непосредственно этимъ воздухомъ. Эта темница провтривалась только вышеупомянутою ршеткою, кром того щель подъ дверью въ нкоторой степени умряла ядовитое дйствіе атмосферы, но все-таки положеніе пяти заключенныхъ походило на положеніе мыши подъ колпакомъ воздушнаго насоса. Разница была только во времени, а дйствіе могло быть такъ же смертельно. Еслибы повсить въ эту коморку кусокъ баранины, то она въ нсколько часовъ стала бы негодной къ употребленію.

Люди въ несчастіи скоро становятся друзьями. Когда Филь разсказалъ своимъ товарищамъ повсть своихъ бдствій, они также удостоили его своею откровенностью. Одинъ изъ нихъ былъ юноша, одтый по мод второй руки, онъ имлъ несчастіе встртиться съ переодтымъ въ частное платье сыщикомъ въ тотъ самый моментъ, когда его рука случайно попала въ карманъ одной леди. Другаго молодаго человка наказали за то, что онъ въ пьяномъ вид напалъ на полицейскаго. Третій передалъ по ошибк негодную полкрону и еще на четыре фунта стоимости той самой оловянной монеты, какая была найдена въ его карманахъ, и за это его изобличили самымъ постыднымъ образомъ, какъ записнаго распространителя фальшивой монеты. Четвертый джентльменъ былъ мистеръ Мудгстеръ, его взяли за то, что онъ загораживалъ дорогу своимъ ‘маленькимъ аппаратомъ’, онъ разумлъ подъ этимъ лотокъ съ орхами, у котораго леди и джентльмены забавлялись стрльбой въ цль.

— Вотъ за что меня послали въ эту черную калькутскую яму! кричалъ мистеръ Мудгстеръ.— Тутъ вовсе не было никакого загораживанья, все дло въ томъ, что я хотлъ ‘отплатить’ полисмену.

Подъ отплатой мистеръ Мудгстеръ разумлъ подкупъ.

Владлецъ мста такой невинной стрльбы въ цль, замтивъ, что Филь самый достойный изъ товарищей, попытался завести съ нимъ разговоръ, спросилъ какого срока онъ ожидаетъ за поддлку и чего бы онъ лучше желалъ: ссылки на каторжную работу или трехъ лтъ на Кольдбадскихъ поляхъ? У истомленнаго утренними волненіями Филя почти разрывалось сердце оттого, что даже и эти преступники не убждались его увреніями въ своей невинности. Со слезами на глазахъ, онъ попытался доказать продавцу орховъ, что онъ жертва жестокихъ обстоятельствъ. Онъ даже разсказалъ этому джентльмену большую часть гоненій, испытанныхъ имъ въ жизни, въ надежд расположить его въ свою пользу. Два часа слушалъ мистеръ Мудгстеръ умилительную біографію, прерывая по временамъ разсказъ восклицаніями: ‘Вотъ такъ чудное дло!’ или понукалъ Филя разспросами, оптомъ, ‘что съ нимъ было посл’. Разсказъ къ несчастью прервался на самомъ интересномъ мст, приходомъ полицейскаго, который извстилъ мистера Мудгстера, что его старуха (разумя подъ этимъ достойную миссисъ Мудгстеръ) продала свои горшки и кострюли и внесла двадцать шиллинговъ штрафу, за которые онъ содержался. Однако онъ не ушелъ, не простившись съ Филемъ, и сказалъ ему:

— Если вы отдлаетесь и понадобится вамъ работа, приходите ко мн, Мудгстеру, на Старо-Кентской дорог, и я увижу, стоите ли вы хоть полпенса.

Филиппъ пробылъ боле недли въ заключеніи. Его дважды возили въ общей карет въ тюрьму и обратно въ полицію, прежде, чмъ поврили его невинности. Онъ избгъ заключенія въ Старомъ Белэ, главнымъ образомъ, благодаря свидтельству виконта Аскота. Этотъ нобльменъ такъ ршительно говорилъ о своихъ подозрніяхъ на полковника Раттаплана, его свидтельство совершенно согласовалось съ исторіей мальчика, и потому судья принужденъ былъ выпустить заключеннаго.

Еще одно любопытное обстоятельство склонило дло въ пользу Филиппа, именно то, что блестящаго французскаго офицера нигд не могли найти въ Лондон, несмотря на тщательные поиски и справки многихъ ловкихъ сыщиковъ. Единственное мсто, гд объ немъ кое-что слышали — была сигарная лавка въ Оксфордской улиц, гд онъ остался долженъ небольшую сумму въ три гинеи.

Нашъ пріятель, капитанъ Крозье, сильно оскорбился, когда узналъ, что его ‘поддлъ’ иностранецъ, онъ написалъ по этому поводу не мене трехъ писемъ французскому правительству. Въ отвтахъ, полученныхъ имъ отъ французскаго военнаго министра, его увряли, что никогда Викторъ Боденъ Раттапланъ не бывалъ полковникомъ 11-го легкаго полка.

— Я не могу понять этого, говорилъ капитанъ, оправдываясь передъ его милостью лордомъ, который много разъ выговаривалъ ему, что онъ ввелъ такого мошенника въ его общество.— Ничего не понимаю! Человкъ этотъ, повидимому, такъ хорошо зналъ все наше семейство. Притомъ, какъ я могъ сомнваться въ немъ, когда онъ привезъ такія отличныя рекомендательныя письма!

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ.
Берта въ опасности.

Десять мильйоновъ разъ можно пожалть, что мы не можемъ обходиться съ нашей грязной человческой природой, какъ съ грязнымъ бльемъ, и посылать наши нечистые помыслы и гнусныя намренія въ какую-нибудь нравственную стирку, откуда мы бы получали ихъ обратно снжноблыми и накрахмаленными, это само собою длало бы насъ достойными уваженія, по крайней мр, на недлю. Какъ утшительно было бы одться въ незапятнанную добродтель такъ же свободно, какъ мы надваемъ чистую сорочку, или, чтобы намъ было такъ же легко окружить наши сердца безпорочной невинностью, какъ надть блую жилетку.

Еслибы добродтель обратилась въ прачку, капитанъ Крозье доставлялъ бы ей самую постоянную работу. Еженедльно она уносила бы изъ его дома такой узелъ нечистоты и безнравственности, что отъ него надломились бы плечи ковентгарденской разнощицы. То, что намъ придется разсказать объ его покушеніяхъ на беззащитную Берту, одного будетъ достаточно, чтобы составить большой счетъ за стирку. Между разными статьями счета было бы, по крайней мр, 100 развратныхъ помысловъ, 20 ложныхъ клятвъ, 3 умышленныхъ обмана, 4 подлости и 6 обольстительныхъ покушеній.

Почти казалось, что капитанъ бралъ на себя весь этотъ трудъ просто для забавы своихъ клубныхъ друзей. Когда бы онъ ни встрчался съ ними, у него всегда былъ наготов свжій разсказъ о томъ, какъ его глубоко-задуманные планы были разрушены бдительной миссъ Томсей. Онъ говорилъ не разъ мистеру Оксендону:

— Ей-богу, Томъ, мн придется просить васъ подшутить надъ старой двой и похитить ее. Она мн все дло портитъ. Еслибы не она, я бы вдвое скоре справился съ двчонкой. Шутки насчетъ предполагаемаго обда сильно оскорбляли щеголя Мертона. Въ то время, когда онъ уврялъ ихъ, что успхъ неизбженъ, шалуны перебирали блюда для будущей ричмондской пирушки, такъ что Берта нкоторымъ образомъ примшивалась ‘къ грибамъ en surprise’, а миссъ Томсей страннымъ образомъ смшивалась съ ‘начиненнымъ и снятымъ съ костей зайцемъ, подъ сметаннымъ соусомъ’.

Берт было очень трудно вообразить себ, какимъ образомъ тайно попадали въ домъ письма, которыя она такъ часто находила на своемъ туалетномъ столик, когда ложилась спать. Она относила ихъ нераспечатанными къ миссъ Томсей, и та въ негодованіи, не взирая на поздній часъ, сзывала всю прислугу и спрашивала, кто изъ нихъ ршился на такую вольность въ ея дом. Если невинность доказывается увреніями, то никогда прислуга не обвинялась боле напрасно. Умилительно было слышать, какъ миссисъ Уорти выражала желаніе ‘упасть за-мертво’, если она что-либо знаетъ объ этомъ, а негодованіе Мери Эннъ и судомойки могло равняться разв только съ высокомрнымъ запирательствомъ мистера Боксера. Одно за другимъ бросали въ огонь эти любовныя письма, ихъ даже не распечатывали. Хотя пальцы у миссъ Томсей сильно чесались сломить печать и посмотрть, что бы такое могъ написать ‘этотъ молодецъ’, но она ни разу не дала своему любопытству совладать съ нею.

Кто бы ни былъ измнникомъ въ этомъ дом, допрашивать было поздно, а все-таки несомннно, тайныя сношенія существовали между капитаномъ и слугами миссъ Томсей. Однажды, когда госпож явилась надобность ухать довольно далеко — въ Клапгэмъ, не прошло и десяти минутъ посл ея отъзда, какъ мистеръ Крозье постучался въ дверь. Не получи онъ частнымъ образомъ извстія, что старая леди отлучится на четыре часа, онъ бы никогда не осмлился сдлать этотъ визитъ.

Борьба, происшедшая въ корридор между нимъ и мистеромъ Боксеромъ, была первымъ сигналомъ Берт о прибытіи ея поклонника.

— Мн приказано не принимать васъ, сэръ, вскрикивалъ лакей.

Но смлый офицеръ вырвался отъ послушнаго слуги такъ же свободно, какъ оса изъ паутины. Не успла двушка опомниться, какъ уже ея обожатель очутился въ комнат и кланялся ей словно торговецъ модными матеріями передъ герцогиней.

Онъ сказалъ дрожащей отъ страха Берт, что ради самозащиты, онъ былъ поставленъ въ необходимость искать съ нею свиданія, жаловался, что его письма не только оставались безъ отвта, но ихъ даже не читали, какъ онъ иметъ основаніе думать.

— Справедливо ли это? спрашивалъ онъ.

И, не встрчая возраженія, взялся утверждать, что это жестокая несправедливость.

— Самаго послдняго преступника сперва допрашиваютъ, а потомъ уже обвиняютъ!

Онъ бы еще дальше говорилъ, но замтилъ, что вс его рчи пропадаютъ даромъ — Берта отошла къ окну и вся дрожала. Рука, которою она ухватилась за занавсъ, тряслась, какъ у разбитаго параличомъ. Онъ попытался приблизиться къ ней, но въ одно мгновеніе она отступила къ балкону и такъ смотрла, какъ-будто намрена была броситься внизъ, капитанъ счелъ благоразумнымъ отодвинуться назадъ. Этотъ сильный страхъ съ ея стороны былъ послдствіемъ многихъ предостереженій со стороны миссъ Томсей. Берта была вполн убждена, какъ сама говорила, что еслибы капитану удалось хоть однажды наложить на нее руки, онъ бы непремнно унесъ ее, какъ діаволъ доктора Фауста.

Излишняя заботливость госпожи предохранить свою горничную повлекло за собою великое зло — въ какіе-нибудь полчаса Берта убдилась, что капитанъ вовсе не такой опасный и отчаянный человкъ, какимъ его расписали. Онъ упрашивалъ ее самымъ трогательнымъ образомъ ссть и выслушать его, онъ даже принесъ ей кресло съ граціей, превосходящей манеры толстаго Боксера въ такой же степени, какъ изящныя позы Тальони превосходятъ тлодвиженія омнибуснаго кондуктора. Великое значеніе, какое она видла во всхъ дйствіяхъ и словахъ капитана, придало всъ горячимъ любовнымъ объясненіямъ, она выслушивала натяжки въ его рчахъ, надъ которыми сама бы посмялась въ другое время.

Влюбленный офицеръ, по крайней мр, разъ шесть высказывалъ готовность уйти изъ комнаты, если она этого пожелаетъ, но Берта, не довряя себ, боялась отвтить ему, а онъ заключалъ изъ этого, что она согласна на свиданіе. Затмъ, онъ начиналъ изливать передъ ней такой потокъ клятвъ и увреній, какой могъ бы унести и разбить въ куски самую сильную плотину добродтели. Много ли двушекъ, изъ получавшихъ десять фунтовъ въ годъ, устояли бы посл мсячнаго ухаживанья, передъ этимъ потокомъ похвалъ?

Большіе глаза Берты раскрылись отъ удивленія и стали круглыми, какъ пенни. Сперва она боялась, ужь не съ ума ли онъ сошелъ, затмъ, вообразила себ, что онъ все это выучилъ изъ книги и, наконецъ, начала ему врить.

— Не воображайте, прекрасная Берта, говорилъ онъ тихимъ голосомъ, изъ боязни, чтобы кто-нибудь не подслушалъ у дверей:— не воображайте, что я хочу повредить вамъ! Я пришелъ сюда предложить вамъ свои услуги — принести вамъ пользу, если могу. Я желаю быть вашимъ лучшимъ другомъ. Еслибы какая обида угрожала вамъ, я бы проломалъ стны и съ опасностью жизни избавилъ бы васъ отъ нея. Я бы…

Тутъ слдовали пять примровъ великихъ опасностей, подвергнуться которымъ онъ считалъ бы себя слишкомъ счастливымъ, еслибы только могъ оказать этимъ малйшую услугу Берт. Самыми значительными изъ этихъ опасностей были: страхи огня, воды и поля битвы. Онъ говорилъ, что прольетъ кровь своего сердца такъ же хладнокровно, какъ-будто у него были наготов полные крови водоемы.

— Зачмъ, зачмъ вы отвчаете такою нелюбовью тому, кто чувствуетъ къ вамъ такую горячую привязанность? И это потому только, что я-то, что называется, джентльменъ! Приди я къ вамъ въ простомъ плать, зарабатывай я свое существованіе тяжелымъ трудомъ, вы бы не сопротивлялись мн. А за то, что я ношу суконное платье, предо мною запираютъ двери. Меня не хотятъ принимать оттого, что я получаю большіе доходы. Но вы видите, я обращаюсь къ вамъ съ уваженіемъ, въ моемъ обхожденіи нтъ ничего, чего бы вы могли бояться.

Она была удивлена, у ней голова кружилась отъ всего слышаннаго, но ей пришлось сознаться, что въ его словахъ была большая доля правды. Прежде, чмъ оставить Берту, онъ заставилъ ее пообщать, что она не скажетъ своей госпож о его посщеніи и кром того прочтетъ новое письмо, которое онъ напишетъ ей.

Въ слдующую ночь, она пролежала безъ сна много часовъ и думала о любовныхъ рчахъ и о томъ, кто ихъ такъ таинственно произносилъ. Онъ такъ сильно клялся въ своей любви къ ней, что она не могла ему не поврить, хоть немного. Десятая доля этихъ клятвъ подйствовала бы на деревенскаго судью. Множество людей попадалось на меньшемъ числ. Если боги смялись, какъ говорятъ, надъ клятвопреступленіями любовниковъ, то теперь имъ приходилось смяться отъ души, если капитанъ былъ вроломный обманщикъ.

На слдующій день Берта нашла письмо на своемъ стол. Она его распечатала, думая увидть, по крайней мр, четыре страницы скрещенныхъ и перекрещенныхъ строкъ, съ самыми отчаянными увреніями въ любви. Но, къ ея крайнему удивленію, тутъ была всего одна строчка: онъ извщалъ ее, чтобы она ждала на завтрашній день посщенія своей матери.

Поступки этого страннаго человка все боле и боле удивляли ее. Что такое могъ онъ говорить съ сидлкой рабочаго дома? И она не находила на то отвта, кром того, что онъ, вроятно, побывалъ тамъ затмъ, чтобы упросить мать вступиться за него передъ ея жестокосердой дочерью.

Въ слдующіе двнадцать часовъ поведеніе и манеры Берты были таковы, что миссъ Томсей не могла ихъ одобрить. Берта была очень разсянна, ея госпож много разъ приходилось дважды повторять сказанное, чтобы добиться отвта. Работа не кипла у ней въ рукахъ, напротивъ, ея руки двигались медленно и ей пришлось выслушать замчаніе, ‘что лучше бы она легла въ постель, если ее такъ клонитъ ко сну’. Она безпрестанно ошибалась, читая газету посл обда, прочла о байм въ Фермондсе и о страшномъ нубійств въ Бого, въ сущности Берта видла только буквы и не обращала вниманія на ихъ смыслъ, а все задавала себ мысленно вопросъ: зачмъ это капитанъ былъ у ея матери?

Неудивительно, что миссъ Томсей потеряла терпніе и воскликнула:

— Берта! какъ можно доходить до такой нелпости? Вы думаете объ этомъ молодц вмсто того, чтобы обращать вниманіе на газету. Безполезно питать такія мелодраматическія мысли и воображать себя героиней домашней драмы. Я не желаю держать жертвъ въ моемъ дом, и потому прошу перестать думать объ этомъ бездльник!

— Я думала о моей матери, нервично пробормотала Берта.

— Глупости, дитя! ну, читайте дальше объ этомъ убійств, возразила миссъ Тоысей.

Берта услась съ миссисъ Газльвудъ въ библіотек и узнала причины, побудившія фешенебльнаго офицера постить сидлку въ рабочемъ дом св. Лазаря, съ этого времени она въ самомъ дл почувствовала большое расположеніе къ капитану.

— Я бы никакъ не могла вообразить себ, чего ему нужно, Берта. Онъ красивый молодецъ, мн кажется, глаза у него замчательнйшіе, я такихъ не видала. Онъ и говоритъ мн: миссисъ Газльвудъ, у васъ есть дочь, я къ ней чувствую величайшее удивленіе и уваженіе! Ахъ, еслибъ ты слышала, какъ онъ говорилъ о теб! у меня слезы навернулись на глаза.

— Я для самого себя, сударыня, говоритъ онъ мн: — желалъ бы какъ-нибудь услужить вамъ!

И затмъ, дйствительно, предложилъ взять меня изъ рабочаго дома и устроить на квартир такъ, чтобы я отдавала въ наймы комнаты. Вотъ его подлинныя слова: ‘Я могу сказать сразу по вашимъ глазамъ и обхожденію, что вы бы могли зарабатывать себ безбдное существованіе!’ Можешь себ представить, какъ я вытаращила глаза, знаю, что ты не вообразишь себ этого — никогда не вообразишь. Затмъ, что же онъ длаетъ? суетъ мн въ руку вотъ эти пять совереновъ, я не успла поблагодарить, какъ его уже не было въ комнат.

Что могла подумать Берта обо всемъ этомъ, кром того, что несмотря ни на что, онъ добрый и почтенный джентльменъ? Она могла не доврять его любви къ ней, но его доброта къ ея матери, проживавшей въ рабочемъ дом, допускала лишь одно толкованіе. Она чувствовала къ нему благодарность и ненавидла миссъ Томсей за то, что та ошиблась насчетъ его побужденій. Въ свою очередь, Берта разсказала матери обо всемъ случившемся, упомянула о томъ, что ея госпожа несогласна дозволить ему посщать ее и, въ заключеніе, спросила, что думаетъ объ этомъ старая сидлка. Но старая леди могла только извстнымъ образомъ отнестись къ этому случаю и спрашивать ее было то же самое, что просить совта у фонарнаго столба. Она считала свою Берту красивйшей двушкой на свт, а посл утренняго поступка смотрла на капитана, какъ на совершенство рода человческаго.

— У миссъ Томсей, можетъ быть, и очень хорошія намренія, но меня поражаетъ, что она кричитъ ‘волкъ’, когда овца еще не въ опасности! Тутъ нечего сомнваться. Этотъ джентльменъ влюбленъ въ тебя — влюбленъ по уши!

Берта возражала на это:

— Какъ можетъ такой богатый и красивый джентльменъ благосклонно думать о бдной двушк?

Это повело къ продолжительному допросу со стороны матери. Берт пришлось съ возможною точностью передать выраженіе лица молодаго человка во время разговора, чтобы мать могла судить изъ этого, насколько серьзно его ухаживанье. У двушки спрашивали: ‘закатывалъ ли онъ глаза, имлъ ли нжный видъ?’ Задали вопросъ: былъ ли онъ блденъ, когда вошелъ въ комнату и, затмъ, не раскраснлся ли постепенно? трепетный ли былъ у него голосъ и замтна ли была дрожь у него въ колняхъ? Не было ли замчено, какъ онъ грызъ кончики ногтей, рвалъ перчатки и отбрасывалъ волосы со лба, этому придавалась большая важность. Доброй старой леди случилось нкогда быть въ театр, и тамъ на сцен любовникъ, во время свиданія съ красавицей, признаваясь ей въ своей страсти, велъ себя именно такимъ образомъ. Изъ этого миссисъ заключила, что таковы обычныя тлодвиженія при ухаживаніи. Берта напрасно увряла, что у ней не хватало мужества слдить за поведеніемъ капитана. Мать такъ часто просила ее ‘постараться вспомнить и хорошенько подумать’, что подъ конецъ дочь принуждена была сдлать требуемыя признанія. Затмъ Берта, красня до ушей, повторила предостереженія миссъ Томсей, ‘что у капитана нехорошее на ум и онъ погубитъ ее’. На это дама Газльвудъ съ ужасомъ воскликнула:

— Кто же можетъ питать такіе немилостивые помыслы!

— Она думаетъ, что я простая горничная, а онъ офицеръ и очень богатъ, пробормотала Берта:— и это должно казаться страннымъ, какъ онъ, зная многихъ прекрасныхъ леди, вздумалъ жениться на такой двушк, какъ я.

— Господи, Боже мой! возразила мать: — когда мужчины влюблены, они длаютъ разныя странныя вещи. Посмотрите на Великаго Петра въ Россіи, онъ женился на простой двушк. Затмъ сколько судей и первыхъ лордовъ въ стран женились на кухаркахъ. А брать себ женъ изъ экономокъ — обыкновенное дло у дворянъ. Почему же у него не могла зародиться къ теб склонность?

Что могла отвчать Берта противъ такихъ сильныхъ аргументовъ? Она вздохнула и сказала: ‘какъ бы она была счастлива, еслибы мать ея оставила рабочій домъ и заработывала честное существованіе’. Объ этомъ она всего боле думала. Старая сидлка не мене дочери приходила въ восторгъ отъ мысли жить независимо отъ прихода и быть себ опять хозяйкой. Надежда снова имть свой уголъ значительно повліяла на мнніе, какое она себ составила о намреніяхъ капитана Крозье, иначе она бы никогда не сказала дочери, чтобы та принимала любезности джентльмена и не судила о немъ слишкомъ поспшно, пока не будетъ повода къ подозрнію.

Старая леди торопливо отправилась домой, она предалась своимъ думамъ. Ей до того хотлось знать, гд она поселится и сколько принесетъ ей доходу отдача въ наймы гостиныхъ и пріемныхъ комнатъ, что дорога показалась ей очень короткой. Берта между тмъ около часа осталась на мст совершенно неподвижно и спрашивала себя, возможенъ ли такой порядокъ вещей, но такъ спрашивала, что видно, она сама не была убждена въ этомъ. Она очнулась отъ нашедшаго на нее столбняка только тогда, когда свча въ конецъ догорла.

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ.
Стрльба въ цль.

Съ мистеромъ Сперклэромъ всегда такъ случалось, когда бывало онъ устанетъ отъ дневныхъ трудовъ, или чмъ-нибудь опечалится, то онъ удалится въ сосднюю пивную и старается разсять свои огорченія, читая въ газетахъ описанія несчастій, какія случались съ другими. Такъ напримръ читаетъ онъ: ‘Еще злополучное стеченіе обстоятельствъ’, ‘смерть четверыхъ’, и это даже въ его худшіе рабочіе дни вызывало у него возгласы: ‘Ну, мн еще не такъ плохо, какъ этимъ бднякамъ!’ или случалось ему встртить въ газетахъ: ‘Открыто страшное убійство’, и тутъ хотя бы весь этотъ день половина его ословъ оставалась безъ дла — это извстіе вызывало у него восклицаніе, ‘что онъ, благодаря Бога, не чувствуетъ въ себ склонности къ такимъ поступкамъ’. Однажды при подобномъ случа друзья Сперклэра замтили, что съ нимъ случился припадокъ, который они при своихъ грубыхъ медицинскихъ свдніяхъ назвали ‘головокруженіемъ’. Онъ читалъ довольно покойно, но вдругъ вскрикнулъ, сильно ударилъ по газет, топнулъ ногой съ такой силой, что плевальницы отскочили отъ нолу, какъ кегельные шары, и заревлъ:

— Пропади моя шапка и штиблеты, если это не мой молодецъ попался за ловкій фокусъ съ тремя стами фунтовъ!

Въ описываемый вечеръ чтеніе газеты въ пивной: ‘Котъ и Котята’ прекратилось, мистеру Сперклэру представлялось столько вопросовъ, что онъ уже ничего не могъ длать и занялся ихъ разршеніемъ.

— Дйствительно, я бы поврилъ этому мальчугану національнаго долга на полпенса, говорилъ онъ.— Такого лица я не видывалъ. Оно улыбалось, какъ картинка, каждая черточка смотрла честно. А тутъ глядь онъ подтибрилъ триста фунтовъ. Я бы скоре поврилъ, что онъ унесъ въ жилетномъ карман осла! О, человческая природа! человческая природа! кто постигнетъ твои извороты! Я вообразилъ, что онъ отъ меня удралъ, а онъ между тмъ мошенникомъ сдлался!

Чувства достойнаго содержателя ословъ все еще были возбуждены противъ Филиппа, и когда однажды въ послобденное время этотъ молодой джентльменъ явился къ нему съ просьбой опять принять его на прежнюю должность, хозяинъ былъ пораженъ и удивился наглости подобной просьбы. Онъ повелъ мальчика въ особый уголъ и обратился къ нему съ такой рчью:

— Попроси ты у меня взаймы двадцатифунтовую ассигнацію, а быть можетъ скоре исполнилъ бы твою просьбу. Прокляты твои молодыя кости! Чего же ты хочешь? Возвратиться ко мн посл дла съ тремя стами фунтовъ! Отправляйся туда!

И онъ указалъ ему на дорогу, ведущую къ Гендону.

Хотя просьбы и увренія Филиппа до нкоторой степени смягчили сердце Сперклэра, но повели только къ нравоученіямъ.

— Ты долженъ сказать, адью! это значитъ мы съ тобой распростимся. Задай себ вопросъ, какъ ты думаешь, можно ли доврить слабаго ребенка или дряхлаго больнаго молодцу, который принялся за такую работу, какъ ты? Я бы все ждалъ, что мои кресла и сдла возвратятся домой пустыми и ты разоришь меня грабежемъ на большой дорог. Нтъ, нтъ, мальчикъ, попытайся на Гаунсловскомъ пол, а Гэмпстидъ запертъ для тебя, заложенъ засовомъ до конца твоей земной жизни.

Филпппъ не счелъ благоразумнымъ слдовать этому совту и вмсто того, чтобы потащиться къ Гаунслову, счелъ лучше отправиться на Старо-Кентскую дорогу, тамъ нашелъ онъ Мудгстера у ‘цли’, выкрикивающаго громкимъ голосомъ:

— Попробуйте одинъ выстрлъ, джентльмены. Попробуйте одинъ выстрлъ, леди! Двадцать орховъ, если попадете быку въ глазъ. Веселія вдоволь, орхи даромъ!

Мистеръ Мудгстеръ поздравилъ мальчика съ тмъ, что его оправдали, и угадывая цль его посщенія, сказалъ ему:

— Предполагаю, что тобой играли это время и ты проклятъ, какъ свинья на жидовскомъ двор. Ну, хорошо, ты пришелъ въ самую пору, дамъ теб работу, я и моя миссисъ собираемся въ объздъ поработать за городомъ эту недлю.

Остатокъ вечера прошелъ въ пріятной бесд, тутъ главнымъ образомъ говорилось о красот Мудгстерскаго картона, служившаго цлью.

— Такого красиваго нтъ въ цломъ город, замтилъ Мудгстеръ: — по моему это образцовое произведеніе Келли,— такъ зовутъ молодца, нарисовавшаго картонъ,— ни одинъ артистъ не сравнится съ нимъ въ яркости (содержаніе рисунка на картонк было комическое). Чувствительное тутъ не годится.

На ‘цли’ было изображеніе клоуна съ щитомъ на груди, куда должны были направляться удары. Глаза и колни клоуна были выворочены, предполагалось, что онъ говорилъ: ‘смотрю на васъ’, потому что слова эти были написаны на пузыр, выходившемъ изъ его рта. По краямъ на обихъ сторонахъ картона были нарисованы различныя сцены. На одной сторон былъ Джакъ Таръ, убивающій десятка два китайцевъ и кричавшій, также посредствомъ другаго пузыря: ‘Миръ или война, гадины, мн вашихъ штукъ не нужно’. Другая сторона изображала солдата, напуганнаго градомъ пуль, онъ восклицалъ: ‘Мой милый, я бы желалъ быть дома, съ мамашей!’ Но образцовымъ произведеніемъ Келли былъ одинъ рисунокъ, съ котораго хозяинъ всего чаще стиралъ пыль своей шапкой. Это было изображеніе горящаго дома, съ пожарной трубой, дйствовавшей изо всхъ силъ, тутъ былъ и полисмэнъ, перепрыгивавшій черезъ собаку.

— Я общалъ своей миссисъ обдлать на дняхъ этотъ рисунокъ въ рамку, сказалъ мистеръ Мудгстеръ, любуясь имъ и склонивъ голову на сторону.— Эта милая маленькая вещичка такъ натурально сдлана, точно видишь на самомъ дл то, что здсь нарисовано!

У продавца орховъ было нсколько заране приготовленныхъ остротъ, которыми онъ постоянно занималъ постителей. Если молодая леди бралась за карабинъ, онъ говорилъ ей посл каждаго выстрла:

— Отлично, миссъ, если вы попадаете на жениховъ такъ же ловко, какъ стрляете, то вамъ легко будетъ выйти замужъ.

Или кричалъ:

— У васъ превосходный глазъ, сударыня, точный какъ отпечатокъ, счастливъ человкъ, которому вы сдлаете глазки!

Джентльменамъ онъ длалъ такого рода замчанія:

— Попробуйте еще выстрлъ, сэръ, и вы женитесь прежде вашего отца!

Когда Филь въ первый разъ услыхалъ все это, то смялся до упаду, но благодаря тому, что остроты эти повторялись разъ двадцать впродолженіе одного часа, юморъ ихъ значительно ослабился.

Эта загородная поздка была больше дломъ необходимости, чмъ желанія со стороны мистера Мудгстера. Большая часть его домашней утвари пошла въ уплату штрафа полиціи, и онъ намревался обзавестись снова хозяйствомъ, постивъ ярмарки и бги.

— Ватерсійскія поля, говаривалъ мистеръ Мудгстеръ: — были для меня когда-то славнымъ мстомъ, теперь уже не то! На этихъ поляхъ однажды съ полудня я получилъ тридцать-шесть шиллинговъ, теперь всему этому конецъ!

Можно смло сказать, что дружба съ этимъ человкомъ привела Филя къ гибели. Попутешествовавъ съ нимъ по деревнямъ, онъ до того привыкъ къ бродяжнической жизни, что впослдствіи, вернувшись въ Лондонъ, не могъ приладиться ни къ какому постоянному занятію.

За день до отправленія въ объздъ, Филиппъ отправился съ своимъ новымъ хозяиномъ на ‘Герцогскую площадь’ въ Гаундитч, гд производился главный розничный торгъ орхами.

‘Герцогская площадь’, какъ ее окрестили разнощики, была не что иное, какъ большой четвероугольный дворъ, сплошь на одной сторон его шла глухая стна, въ центр былъ газовый рожокъ на круглой плит. Тутъ вс домовладльцы евреи. Мсто это какъ будто было посвящено пріобртенію денегъ, такъ оно было спокойно и грязно. Надъ лавками не было надписей золотыми буквами, не выставлялись ни стеклянная посуда, ни стеклянныя фигуры, какъ это длается въ многолюдныхъ мстахъ, гд заманиваютъ постителей выставкой товаровъ. Купцы израильтяне считаютъ свою торговлю до того врной, что безпрепятственно предоставляютъ живописцу лондонскому дыму производить свою работу. Никогда еще въ Чансери собственность не доходила до такого состоянія упадка, казалось, каждый домъ дошелъ до послдней степени разрушенія. Брусья и потолки до того почернли, какъ будто по жилищамъ прошелъ пожаръ. Вс лавки на рынк стояли безъ оконъ — открыты, какъ сараи съ каменнымъ углемъ, и пусты, за исключеніемъ нсколькихъ корзинъ съ орхами. Стны внутри почернли отъ грязи, а краска снаружи пузырилась отъ солнца. Косяки дверей вытерты плечами покупателей и почернли, какъ будто ихъ обжигали. Нсколько унылыхъ на видъ куръ бродятъ кругомъ, переворачиваютъ кучи сухихъ листьевъ, въ которые прежде были уложены апельсины, или грустно проводятъ время, садясь на колеса и ршетку ближайшей тележки.

За исключеніемъ извстныхъ рыночныхъ дней, торговля идетъ туго, такъ что многія лавки закрыты ставнями, точно кто-нибудь умеръ, и на широкомъ двор такъ же тихо, какъ на упраздненной почтовой станціи. Низкіе сараи на небольшомъ разстояніи одинъ отъ другаго открытые спереди, съ почернвшими боками, кажутся мрачными вертепами.

Никто бы не поврилъ, что дома эти обитаемы, еслибы не виднлись спинки креселъ въ первыхъ этажахъ. Въ гостиныхъ полы покрыты толстыми турецкими коврами, старыя картины въ великолпныхъ рамкахъ висятъ по стнамъ, удобнйшія кресла съ мягкими подушками стоятъ по обимъ сторонамъ камина. Въ вестъ-эндскомъ дом не найдешь лучше креселъ изъ краснаго дерева, богаче простночныхъ зеркалъ и щеголевате подсвчниковъ, какъ т, которыми убраны залы этихъ жидовскихъ домовъ.

Появленіе покупателя въ такое необычное время произвело маленькое волненіе между продавцами орховъ. Зачастую мистеру Мудгстеру кивали разомъ шесть продавцовъ, но онъ не обращалъ вниманія ни на знаки, ни на льстивыя слова, сопровождавшія эти знаки, и обходилъ склады съ спокойнымъ, обдуманнымъ видомъ. У двери одного амбара, гд они остановились, сидла старая женщина съ черными, какъ агатъ, волосами, и съ лицомъ, сухимъ и сморщеннымъ, какъ винная ягода. Она няньчила ребенка, и сторожила корзины съ орхами, размщенныя на скамейк въ род плотничьей, поставленной на мостовой. Лавка была пуста внутри, какъ чердакъ, только клочки сбруи висли на стнк, да старая деревянная солонка была приколочена у газоваго рожка. Въ ней курица высиживала цыплятъ.

— Не хотите ли посмотрть на нихъ? пробормотала женщина, а мистеръ Мудгстеръ попробовалъ, тяжелы ли орхи, и пошелъ дальше.

Они остановились у другаго амбара, тутъ сидла толстая, щеголеватая еврейка съ курчавыми, какъ у негра, волосами, ея длинныя золотыя серьги болтались взадъ и впередъ, она пеленала ребенка на стол, предназначенномъ для пересыпанія солью орховъ. Черныя стны были вс перемчены мломъ, углы лавки были наполнены мшками съ орхами и апельсинными ящиками. Передъ одной лавкой была семья изъ шести душъ, вс они отъ отца до младенца были заняты: перемывали орхи въ большомъ чан, кругомъ стояли корзины съ мокрыми орхами, поставленными для просушки. Еврейки извстны, какъ самыя нжныя матери, и на ‘Герцогской площади’ не было недостатка въ любимцахъ. Почти въ каждой лавк было дитя, съ которымъ няньчились или возились: иныхъ маленькихъ существъ подбрасывали до потолка, они вскрикивали отъ удовольствія, ихъ ловили украшенныя драгоцнными камнями руки восхищенной матери. У другихъ амбаровъ сидлъ семейный кружокъ изъ пяти-шести женщинъ, начиная со старой бабушки, и кончая младшей, незамужней внучкой. Он красиво группировались вокругъ тонконосаго ребенка, и въ припадк нжности, пощипывали и похлопывали его толстыя маленькія щочки.

Конторы этихъ лавокъ были большею частію расположены, какъ балаганы, на улицахъ, и сами лавки были пустыми кладовыми, куда складывались запасы. На прилавкахъ были разставлены большія корзины съ орхами разнаго сорта, въ иныхъ сложены стопою темно-коричневые, лоснистые каштаны, блестящіе, какъ шея скаковой лошади, другія наполнены были клинообразными бразильскими орхами. Тутъ возвышались кучи только что перемытыхъ орховъ: нсколько было расколото для показанія ихъ достоинства. Передъ каждой дверью стояли ящики съ апельсинами, оранжеваго цвта плоды виднлись сквозь выдавшійся переплетъ крышки.

Камни мостовой передъ однимъ балаганомъ стали мягкими отъ опилокъ, высыпаемыхъ изъ ящиковъ съ виноградомъ. Кузнецъ-еврей въ закопченномъ колпак, съ золотыми кисточками обдувалъ своими природными мхами синія грозди на лотк. Кругомъ него стояли другіе ящики съ виноградомъ, бумажная покрышка была откинута, и круглыя ягоды, цвта морской воды, возвышались надъ опилками, точно плавая въ нихъ. Группа женщинъ наклонялась надъ ящикомъ съ апельсинами, он отбирали испорченные плоды отъ хорошихъ, между тмъ, какъ двушка въ черномъ атласномъ плать вырзывала ножомъ попортившіяся части. Неизвстно, отъ опилокъ, или отъ кучи апельсиновъ, въ воздух пахло, какъ въ цирк въ лтнюю ночь.

Мистеръ Мудгстеръ принесъ съ собою порядочную сумму денегъ, онъ явился до того неожиданнымъ покупателемъ, что купецъ, у котораго онъ сдлалъ покупку, предложилъ зайти по сосдству выпить съ нимъ стаканъ элю въ пивной ‘Ювелирскій Гербъ’. Пока они наслаждались питьемъ, продавецъ орховъ сказалъ мистеру Мудгстеру и мальчику, что если они хотятъ посмотрть на зрлище, то пусть приходятъ въ эту самую пивную въ воскресенье утромъ, такъ-какъ зачастую въ это время конторка у перилъ покрывается золотыми украшеніями, дорогими камнями, стоимостью на многія тысячи фунтовъ. Ювелиры приходятъ сюда вымнивать свои бездлушки, и торгуются между собою.

Мы не намрены слдовать за мистеромъ Мудгстеромъ во все время его загородной поздки. Такъ-какъ этотъ джентльменъ пропутешествовалъ сотни миль, то подвигъ былъ бы слишкомъ утомителенъ. Мы просто упомянемъ, что миссисъ Мудгстеръ съ дтьми сопровождала его въ этой поздк. Они взяли съ собой тележку и осла, и потому рдко утомляли себя ходьбой. Мистеръ Мудгстеръ съ супружеской нжностію устроилъ навсъ изъ старой простыни, чтобы непогоды не подйствовали на здоровье его семейства. Когда они подымались въ гору, и хозяинъ, и слуга человколюбиво подталкивали тележку сзади, и даже когда спускались съ косогора, Филиппъ неизмнно задерживалъ стремительность повозки, дйствуя на подобіе тормаза.

Еслибы работа шла постоянно успшно, счастіе этой семьи было бы ненарушимо, но иногда случалось, что когда апетитъ ихъ былъ всего сильне, они не могли собрать достаточно денегъ, чтобы купить себ завтракъ. Въ подобныхъ случаяхъ мистеръ Мудгстеръ не считалъ ниже своего достоинства позаимствоваться по дорог одной или двумя рпами съ поля. Если онъ замчалъ, что его старая баба,— какъ онъ фафильярно называлъ свою жену,— казалась недовольною обдомъ, онъ старался приправить зелень небольшимъ количествомъ философіи, говорилъ ей, что это наилучшее средство смягчить кровь и самое врное лекарство для дтей. Во всякомъ случа, этотъ образъ жизни былъ измнчивъ: по временамъ они получали большіе барыши, а иногда не знали, какъ быть, нуждаясь въ нсколькихъ пенсахъ. Напримръ, на брайтонскихъ скачкахъ въ три дня доходъ дошелъ до двухъ фунтовъ 18 шил., а въ Рейгет дло шло такъ плохо, что, вызжая изъ городу, нашъ продавецъ орховъ былъ въ такомъ денежномъ затрудненіи, что, не имя, чмъ заплатить пошлину у заставы, отдалъ свой перочинный ножикъ. Въ Горсгэм также ничего не выручили на обдъ, и семья прообдала ящикъ съ капсюлями,— это значитъ, взамнъ его мистеръ Мудгстеръ получилъ настолько, чтобы купить немного мяса и хлба. Затмъ скитальническая семья расположилась на трав у проселочной дороги, развела славный огонь и принялась за изготовленіе великолпнаго душеннаго мяса, къ которому было прибавлено значительное количество моркови, картофелю и капусты. Мистеръ Мудгстеръ взялъ на себя смлость добыть эту зелень изъ огорода одного джентльмена, забывшаго затворить калитку.

Маленькое общество около двухъ мсяцевъ путешествовало по Суссексу и Гемшайру, и ихъ изобртательность и предусмотрительность были такъ велики, что, несмотря на большіе расходы по обзаведенію, карманъ мистера Мудгстера становился день ото дня тяжеле и тяжеле отъ заработковъ. Казалось, мистеръ Мудгстеръ былъ предназначенъ для воскресной торговли, опытъ доказалъ ему, что выручка одного воскреснаго дня превышала доходъ всей остальной недли. Однажды спросили его мннія о людяхъ, съ которыми ему приходилось сталкиваться во время его путешествій. Онъ произнесъ слдующій приговоръ:

— Я нахожу, что сельскіе люди большіе охотники стрлять у лотка съ орхами, и вообще они лучшіе стрлки, чмъ лондонцы. Они въ тысячу одинъ разъ выше солдатъ, и во всхъ отношеніяхъ превосходятъ ихъ. Сказать вамъ: двушки и женщины также пристрастны къ этому удовольствію, а всего больше, какъ кажется, въ Чичестер, гд я получилъ двадцать-восемъ ш.— Но общее правило: женщины стрляютъ невзначай, какъ-нибудь, и не часто попадаютъ быку въ глазъ, чмъ неизмнно выигрывается двадцать орховъ.

Мы вскор встрчаемъ это интересное семейство за дломъ, по дорог къ Дувру, вдоль южнаго берега. Ихъ средства къ жизни до того улучшились, что мистеръ Мудгстеръ имлъ возможность замнить лошадью и повозкой осла и тележку. Онъ такъ пристрастился къ Филиппу, что изъ слуги сдлалъ его своимъ сотоварищемъ. Въ письм, адресованномъ къ одному своему другу, которому онъ послалъ пятнадцать шиллинговъ на покупку орховъ, мистеръ Мудгстеръ написалъ слдующія многознаменательныя слова: ‘Мсто недурное для сбора толпы, дло подвигается впередъ, и все идетъ такъ благополучно, какъ только можно желать. Но дороги плохи, и лошади страшно измучиваются’.

Нкоторые могутъ вообразить, что продавцу орховъ была возможность понести убытокъ, если предположимъ, что вс постители будутъ удачно стрлять,— мы въ послдній разъ отвтимъ за него его собственными словами, сказанными имъ при случа, когда обсуждался этотъ вопросъ.

— Когда людямъ везетъ счастье, и они попадаютъ быку въ глазъ, то имъ тотчасъ хочется еще на шесть пенсовъ. Мн пріятно видть, когда они попадутъ быку въ глазъ, тогда они всего скоре пристращаются къ забав, и притомъ подходятъ посторонніе зрители, и также принимаются за стрльбу.

Жаль, что люди, бывшіе непоколебимыми друзьями въ несчастіи, когда, наконецъ, борьба ихъ увнчается успхомъ, прерываютъ свою дружбу изъ-за нсколькихъ поспшныхъ словъ, тогда какъ прежде самые дикіе споры не могли поколебать ее. А это было такъ. Въ т дни, когда у нихъ только и было, что оселъ, да тележка, мистеръ Мудгстеръ поссорился однажды съ Филемъ въ Рейгет: ударъ былъ нанесенъ и камень брошенъ, а часъ спустя, они пили пиво изъ одной кружки. Но теперь, увы! во времена благоденствія, при лошади и повозк, простое разногласіе въ мнніи о томъ, ‘какой поворотъ дороги ведетъ къ Маргету’, положило основаніе ссорамъ, которыя ршительно новели къ разрыву.

Въ этихъ ссорахъ миссисъ Мудгстеръ и ея старшая дочь,— хотя послдняя еще не была въ такомъ возраст, чтобы составить свое мнніе, но уже могла выражать его,— неизмнно брали сторону главы семейства. Быть можетъ, значительное богатство, скрытое въ карманахъ его жены, и продолжавшійся успхъ его спекуляцій, могли повліять на желаніе хозяина отдлаться отъ младшаго товарища, но какова бы ни была причина, вс поводы къ будущимъ неудовольствіямъ были отстранены тмъ, что Филь разстался съ своей должностью.

Посл необычно-долгаго спора, слышнаго за полмили, гд многіе жесткіе эпитеты были пущены въ ходъ, караванъ выбрался на дорогу, согласились на томъ, что на долю Филя барыша придется около пяти фунтовъ. Затмъ мальчикъ повернулъ спину семь Мудгстеровъ и поспшилъ въ одну сторону, между тмъ, какъ продавецъ орховъ похалъ въ другую, похлопывая бичомъ.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ.
Гд нкій французскій джентльменъ не только живъ, но является на сцену дйствія.

Около этого времени фирма Джонкопингсъ, Тандстикоръ и комп. открыла свою контору въ Лондон. Повидимому, эти джентльмены были шведскіе купцы, они находились въ обширныхъ торговыхъ сношеніяхъ съ Россіей, Пруссіей, Австріей, Америкой и многими другими странами. Они ршились учредить свое агенство въ Англіи и поручили завдывать имъ своему довренному клерку, мосье Шозъ, джентльмену, французскаго происхожденія, очень дловому и энергичному.

Первымъ дломъ мосье Шозъ было занять заднюю комнату во второмъ этаж. Затмъ онъ заказалъ мдную доску, величиною съ щитъ самого св. Георгія, и прибилъ ее къ двери на самомъ видномъ мст. Буквально по всей лстниц — у каждой площадки было нарисовано большими черными буквами: ‘Джонкопингсъ, Тандстикоръ и комп.’. Дйствительно, были приняты вс мры, чтобы огромной толп постителей, которая будетъ имть дло съ шведской фирмой, легко было отыскать маленькую контору мосье Шоза.

Писаря перваго этажа, на служб у мм. Финни, Гадди и комп. (занимавшихся ввозомъ шотландскихъ товаровъ) отнеслись почти враждебно къ тому бросавшемуся въ глаза способу, какимъ мосье Шозъ расписалъ на дом имя своей, до сихъ поръ неизвстной фирмы. Ихъ управляющій, мистеръ Макпайпсъ, встртивъ однажды на лстниц французскаго джентльмена, не могъ удержаться, и самымъ язвительнымъ образомъ замтилъ ему:

— Если ваши дла такъ же обширны, какъ ваша мдная доска, то вамъ скоро понадобится помщеніе пообъемисте нашего задняго чердака!

Но французъ былъ до того вжливъ, что даже не вспылилъ отъ этой насмшки, засмялся и пожалъ плечами.

Мосье Шозъ такъ свободно говорилъ о томъ, что пуститъ въ оборотъ сотню тысячъ фунтовъ, какъ будто дло шло о стог сна, и это невольно длало благопріятное впечатлніе на подозрительнаго Макпайпса.

Наружность французскаго джентльмена была проста и показывала дловаго человка. Онъ очевидно пренебрегалъ щеголеватостью своихъ соотечественниковъ. Его густые каштановые волосы рдко причесывались, тонкіе золотые очки были единственнымъ на немъ золотымъ украшеніемъ. Его лицо было гладко выбрито, и онъ ходилъ прихрамывая, что вполовину скрадывало его ростъ. Ежедневно, когда на часахъ было пять, писаря мм. Финни, Гадди и комп. слышали, какъ онъ сбгалъ съ лстницы, и если при этомъ имъ приходила мысль подсмотрть въ дверь, они видли, какъ онъ спшилъ на почту съ толстой пачкой писемъ подъ мышкой. Такая огромная корреспонденція была отличнымъ доказательствомъ, какія обширныя дла велъ мосье Шозъ съ Россіей, Пруссіей, Австріей и Америкой.

Дло шведской фирмы начало постепенно возрастать. Наемныя телги останавливались передъ дверью и привозили зашитые въ полотно тюки, туго сжатые желзными обручами. Даже мистеръ Мудгстеръ возъимлъ боле высокое понятіе о коммерческомъ значеніи Джонконингса и комп. Выходя изъ дому, мосье Шозъ неизмнно налплялъ на свою дверь лоскутокъ бумаги, чтобы дать знать своимъ постителямъ, что онъ ушелъ на ‘биржу’, въ ‘англійскій банкъ’ или на ‘доки’. Онъ, казалось, былъ по горло заваленъ длами.

Дла свои мосье Шозъ велъ на такихъ условіяхъ, что на половину наличными деньгами и на половину векселями, срокомъ на два мсяца, и онъ былъ такъ акуратенъ въ своихъ платежахъ, что пріобрлъ довренность мм. Кратеръ, Макъ Роней и комп., значительныхъ факторовъ въ Баулэн и агентовъ многихъ ирландскихъ блилыцнковъ полотна въ Бельфаст. Его первыя дла съ этимъ домомъ можно назвать незначительными. Въ разговор съ кмъ либо изъ ирландской фирмы мосье не пропускалъ случая похвастаться, въ какихъ обширныхъ размрахъ онъ ведетъ дла — и что онъ отправляетъ товары на корабляхъ въ Техасъ, Калькуту и С.-Петербургъ. Онъ показывалъ и читалъ мистеру Макъ Роней младшему письма, полученныя имъ отъ мм. Джонкопингсъ, Тандстикоръ и комп., съ наставленіями насчетъ значительныхъ покупокъ, какія онъ долженъ былъ для нихъ сдлать. Такимъ способомъ мосье Шозъ пріобрталъ себ медленно, но врно отличную репутацію въ Сити, и не прошло двухъ мсяцевъ — срокъ выданныхъ имъ векселей,— какъ онъ вступилъ въ такую дружбу съ мистеромъ Кратеромъ, что этотъ джентльменъ пилъ съ нимъ хересъ въ купеческой контор, игриво выпрашивалъ у него заказовъ отъ шведской фирмы и по временамъ пытался соблазнить француза образчиками полотенъ.

Однажды мосье Шозъ бросился съ величайшею поспшностью въ Баулэнскую контору. Въ это утро онъ получилъ — и показалъ письмо,— ему заказывали огромное количество полотенъ, ‘схожихъ съ тми, что были въ первой накладной’, ихъ нужно было отправить съ возможною поспшностью на корабл въ Бразилію.

Предпріимчивый молодой длецъ Макъ Роней, юніоръ, взялся провести мосье Шозъ по обширной кладовой и выставить передъ нимъ огромный выборъ товаровъ. Когда французъ колебался, не зная что выбрать, юноша толковалъ о достоинств полотенъ и о низкой цн ихъ. Манеры его были до того привлекательны, что почти при каждомъ случа иностранецъ сдавался. Въ три часа ящики полотна на 400 л. уже были выбраны. Они удалились на нсколько минутъ наверхъ, въ отдльную комнату, чтобы слегка закусить морскимъ ракомъ и запить хересомъ. Дловые люди, какъ мосье Шозъ, никогда долго не дятъ и меньше, чмъ черезъ четверть часа, онъ снова потащилъ молодаго фактора въ кладовую. Лукавый мистеръ Макъ Роней началъ упрашивать иностранца кончить бутылку хереса, но получилъ отъ него такой отвтъ: ‘я никогда не позволяю себ пить за дломъ’. Молодой джентльменъ не преминулъ сообщить мистеру Кратеру, ‘что онъ никогда во всю свою жизнь не встрчалъ такого дльца, какъ этотъ господинъ’. Уже было половина пятаго, когда шведскій агентъ кончилъ свои покупки, если скажемъ, что онъ выбралъ полотна на 700 л., то легко будетъ сообразить, что онъ не терялъ времени.

Наняли тележку, и пока укладывали въ нее тяжелые тюки, мосье Шозъ уговаривался насчетъ платежа. По обыкновенію, онъ выдалъ на половину суммы вексель, срокомъ на два мсяца, и чекъ на остальные 350 л. Въ четыре часа и сорокъ минутъ телега съ товарами отъхала и агентъ простился.

Казалось, тотчасъ же по отъзд агента, нкоторыя сомннія закрались въ голову мистера Кратера, относительно прочности фирмы Джонкопингса, Тандстикора и комп. Ровно за четыре минуты до закрытія банка, мистеръ Кратеръ подалъ лично полученный имъ чекъ черезъ конторку банка. Онъ почувствовалъ слабость въ колняхъ, когда писарь возвратилъ ему чекъ обратно съ отвтомъ: ‘недйствителенъ на эту сумму’. Несчастный факторъ былъ вн себя отъ отчаянія, попросилъ свиданія съ управляющимъ банка, разсказалъ ему исторію плутовства, и наконецъ, своими мучительными просьбами вынудилъ у него признаніе, что шведской фирм приходится по счету немногимъ больше 100 ливровъ. Чтобы спасти себя отъ окончательнаго разоренія, мистеръ Кратеръ напалъ на одно средство, къ которому въ подобныхъ случаяхъ прибгали съ пользою джентльмены въ Сити. Онъ досталъ свою книгу чековъ, и началъ выплачивать для поднятія кредита мосье Шозъ, долги его на такую сумму, что наконецъ, когда онъ представилъ вексель француза, то вексель былъ должнымъ образомъ принятъ. Этимъ ловкимъ способомъ фирма Кратера, Макрона и комп. спасла 115 ливровъ изъ 700 ливровъ.

Ясно, что во всмъ предположеніямъ французъ воротился въ Швецію, потому что никогда съ тхъ поръ объ немъ и не слыхали въ Лондон. Когда дло разгласилось чрезъ посредство полицейскихъ объявленій, мистеръ Макпайпсъ сказалъ:

— Я всегда подозрвалъ, что этотъ молодецъ бродяга и мошенникъ, я не поручилъ ему снести кусочекъ моченаго хлба попугаю,— онъ непремнно обманулъ бы бдную птицу и самъ проглотилъ ея пищу. Чистйшій бродяга!

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ.
Погоня за Филиппомъ.

Хотя уже много лтъ прошло со смерти Катерины Мертонъ, но мистеръ Симкоксъ, другъ и ходатай по дламъ Натаніеля Крозье, эсквайра въ Свенборо, такъ же здоровъ и сердеченъ, какъ и тогда, когда мы въ послдній разъ оставили его у тюрьмы наводящимъ справки объ несчастной леди. Эта краса судебныхъ мстъ посдлъ и оплшивлъ за это время, слегка чавкалъ въ разговор, оглохъ, но, по его словамъ, умъ его такъ же здоровъ, какъ и прежде, многіе изъ его кліентовъ даже и теперь утверждали, что они боле дорожатъ мнніемъ стараго Симкокса, чмъ мнніемъ любого мстнаго адвоката.

Длинноголовый ходатай по дламъ не могъ себ представить, что за фантазія овладла его свенборосскимъ кліентомъ, и почему онъ такъ интересуется мальчикомъ, именуемымъ Филиппомъ Мертономъ. Разъ въ недлю приходило отъ мстнаго банкира письмо, самаго возбудительнаго свойства, съ требованіемъ во что бы то ни стало отыскать мальчика, и, не жаля никакихъ издержекъ, выслдить мсто его жительства.

Въ послобденное время, когда мистеръ Симкоксъ призывалъ своего писаря и приказывалъ ему записать подробно въ книгу текущихъ длъ, что сдлано было за день, то начиналъ обыкновенно такъ: ‘постили мистера Товіаса Сперклэра въ Гэмпстид, его мст жительства, и онъ на своемъ грубомъ язык сообщилъ намъ, что мальчикъ Филиппъ Мертонъ уже больше не служитъ у него. Мы стали настаивать, чтобы мистеръ Сперклэръ разсказалъ намъ объ немъ подробне, и тогда его разговоръ и обращеніе сдлались насильственные и противозаконны. Наемъ кеба туда и обратно 12 ш. За три часа 1 л. 1 ш. Или же вносилось: ‘постили рабочій домъ св. Лазаря и спросили сидлку Мери Газльвудъ. Намъ сказали, что ея нтъ дома. Наемъ кеба 15 ш. За четыре часа 1 л. 6 ш. 8 д.’. Или же старый законникъ диктовалъ слдующее: ‘Были въ полиціи, видли дежурнаго чиновника, попросили его узнать, не можетъ ли онъ доставить намъ справку о томъ, что сталось съ Филиппомъ Мертономъ. Онъ выразилъ намъ, какъ свое личное мнніе: ‘что если у насъ хватитъ терпнія подождать годъ-другой, мы по всему вроятію найдемъ его въ Ньюгет’. Наемъ на 3 часа 13 ш. 4 д.’.

Съ самаго того дня, когда мистеръ Натаніель Крозье сопровождалъ свою дочь Элленъ въ Гэмпстидъ, онъ не переставалъ думать о странномъ мальчик, погонщик ословъ, по имени Филиппъ Мертонъ. Какъ странно, что и его мать звали Катериной. И она называлась Катериной Мертонъ. Его также поразило лицо мальчика: оно отличалось благородствомъ, черты лица были хороши, на сколько приличествуетъ отрасли дворянскаго рода. Старикъ размышлялъ про себя, возможное ли это дло, чтобы мальчишка въ полосатомъ трип могъ приходиться ему внукомъ. Натаніель Крозье былъ человкъ богатый и гордый, и не столько изъ любви къ мальчику, какъ изъ уваженія къ самому себ, оскорблялся мыслію, что его дитя будетъ однимъ изъ отверженныхъ міра. По справедливости мы должны показать этого джентльмена какъ съ дурными, такъ и съ хорошими его качествами и упомянуть, что въ его сердц все еще оставалась нжность къ умершей дочери — весьма вроятно потому, что ея уже не было на свт. Мы слишкомъ склонны плакать о покойник и пренебрегать живымъ. Онъ повторялъ про себя: ‘что это была за хорошенькая двушка’! и вспоминалъ, какъ часто его прославляли, какъ отца такой красивой дочери. Онъ воскрешалъ въ своей памяти тотъ случай, какъ сэръ Феофилъ Ерминъ восхищался ею на деревенскомъ бал и клялся, что она самая красивая двушка въ Гэмпшайр. Съ стсненнымъ сердцемъ вспоминалъ онъ, какъ молодой лордъ Экрсъ танцовалъ съ ней цлый вечеръ и пріхалъ на другой день подъ предлогомъ узнать объ ея здоровь. ‘Она могла бы сдлаться леди’, говорилъ онъ про себя вздыхая, и начиналъ проклинать мошенника француза Вотрнъ.

Правда, онъ никогда не позволялъ никому упоминать при немъ ея имя, но постоянно бесдовалъ наедин самъ съ собою о потерянной дочери и часто, когда семья думала, что онъ отдается послобденной дремот, на самомъ дл онъ закрывалъ глаза, вызывая въ своей памяти минувшія сцены и событія изъ того времени, когда бдная Катерина жила еще въ родительскомъ дом.

Въ то утро, тогда онъ прочелъ въ газетахъ исторію поддльнаго чека, имъ овладла тоска, онъ нсколько успокоился, когда узналъ, что заключенный оправданъ. Натаніель Крозье трепеталъ при одной мысли, чтобы кто нибудь носящій фамилію Мертоновъ обвснялся въ уголовномъ преступленіи. Его хватилъ страхъ, чтобы не явилось подозрніе въ томъ, что преступникъ принадлежитъ къ его семейству. ‘Еслибы я только могъ выжить его изъ Англіи’, промелькнуло у него въ ум, и онъ лишній разъ слъ за письменный столъ и написалъ своему адвокату. Весь этотъ день онъ былъ очень раздражителенъ. Лакею было отказано за то, что онъ не отозвался на первый звонокъ, а мистеру Минбою, главному кассиру, былъ сдланъ строжайшій выговоръ за то, что онъ дисконтировалъ по 6 на 100 нкоторые векселя, тогда какъ всякая другая фирма охотно промняла бы ихъ по 5 на наличныя деньги.

Въ послднихъ инструкціяхъ мистеру Симкоксу былъ отданъ приказъ побывать въ тюрьм, гд умерла Катерина Мертонъ, и попытаться, нельзя ли убдиться неопровержимыми доказательствами, была ли она дйствительно его дочерью, если да, то какимъ именемъ окрестили оставленнаго ею мальчика. Строго говоря, такое порученіе не было привычнымъ дломъ для митера Симкокса старшаго, но изъ уваженія къ своему другу и длу, по которому тотъ его посылалъ, онъ постилъ миссъ Неррименъ, тюремную хозяйку. Эта леди значительно растолстла въ послдніе три года, стала носить накладку изъ фальшивыхъ волосъ, но память у ней была такъ сильна, что едва адвокатъ упомянулъ про Катерину Мертонъ, какъ въ голов матроны воскресли малйшія обстоятельства, связанныя съ заключеніемъ несчастной леди.

— Ахъ! я хорошо помню бдняжку, сказала она.— Самый грустный случай! Разбитое сердцемъ существо! едва она произвела на свтъ ребенка, какъ сама сошла съ него! Не была ли она въ No 43? добавила она.

За тмъ, пробгая глазами одинъ изъ тюремныхъ списковъ, продолжала:

— Да, я такъ и думала, No 43 — вотъ онъ No 43. Хорошо вела себя, но отказывалась отъ пищи. Бдная душа! Я всегда говорила, что она заставила себя посадить въ тюрьму для того только, чтобы ребенокъ ея не родился на улиц. Плачевный случай!

Когда мистеръ Симкоксъ брался за какое-нибудь дло, то какъ адвокатъ никогда не допускалъ, чтобы его личныя симпатіи мшали правильному сужденію, и потому отвтилъ матрон сухимъ кашлемъ, а затмъ продолжалъ разспрашивать, не оставила ли посл себя несчастная женщина какихъ нибудь бумагъ, по которымъ можно было признать ея тождество съ извстной особой.

— Я посланъ, сударыня, прибавилъ онъ:— однимъ весьма уважаемымъ джентльменомъ и онъ расположенъ дйствовать въ пользу несчастнаго ребенка, если только можно будетъ его убдить, что эта Катерина Мертонъ связана съ его семействомъ

— Ужь не изъ тхъ ли вы джентльменовъ, спросила миссъ Перрименъ:— что много лтъ тому назадъ въ этой тюрьм наводили справки объ несчастной леди вскор посл ея смерти?

Церемонно утвердительный поклонъ былъ отвтомъ.

— Тогда, сэръ, продолжала съ великимъ негодованіемъ миссисъ:— вы можете сказать вашему уважаемому кліенту, что на его душ будетъ то зло, какое можетъ причинить на свт покинутый мальчикъ. Я няньчила ребенка на этихъ рукахъ, и вы можете сказать этому уважаемому джентльмену, что еще никто не видлъ такой милой дтской улыбки, какая была у него. Видите ли, сэръ, мы тюремщики имли больше сожалнія къ несчастному сирот, чмъ данные ему Богомъ родственники!

Мистеръ Симкоксъ возразилъ на это съ большимъ достоинствомъ, что онъ адвокатъ, и что ему нтъ дла до морали и моралистовъ, что онъ пришелъ сюда по своему званію, а не изъ-за какой нибудь безумной филантропической идеи, и теперь его дло справиться о бумагахъ, а не разбирать, на сколько человколюбивъ его кліентъ.

— Если вы можете представить какіе-нибудь документы, добавилъ онъ:— то они могли бы принести больше пользы осиротлому мальчику, въ которомъ вы принимаете такое необычайное участіе, чмъ какія бы то ни было выраженія состраданія, которыми вы считаете приличнымъ меня удостаивать.

Здсь находилась маленькая связка бумагъ, она долго хранилась въ тюремной канцеляріи, и бумаги эти были представлены вслдствіе свиданія съ тюремнымъ смотрителемъ. Адвокату сообщили, что эти бумаги были найдены зашитыми въ подкладк изодраннаго платья Катерины Мертонъ. Старая обертка, въ которой сохранялись эти бумаги, перегнила какъ костюмъ деревенскаго актера, исполнявшаго свои роли только во время рождественскихъ праздниковъ. Когда обертку раскрыли, куски ея отдлились такъ же свободно, какъ доли торта. Адвокатъ надлъ очки и разсматривалъ каждый документъ до мельчайшихъ подробностей, какъ разглядываетъ ювелиръ алмазы и зорко высматриваетъ, нтъ ли трещины или поддлки. Онъ не обращалъ вниманія на замчанія, какими сопровождала миссъ Перрименъ каждый вынимаемый кусочекъ бумаги.

— Шесть росписокъ, говорила леди: — они всегда попадаютъ сюда съ росписками. Сперва закладываютъ вещи, затмъ тюрьма или рабочій домъ.

Разглядывая выдвижную дощечку изъ-подъ визитныхъ карточекъ, она продолжала:

— Блое шелковое платье съ кружевной отдлкой.— Бдная! Можетъ быть, она танцовала въ этомъ плать, когда жила съ своими почтенными родными. На сколько мы смыслимъ, это было ея подвнечное платье.— А вотъ другая.— Соболья муфта и обшлага. Милая моя, видно, что была когда-то богата! Шутка ли, соболи? Тутъ вышитыя юбки, золотыя серьги, склянка духовъ. Какой печальный переходъ отъ вышивокъ къ тюремному платью!

Но такъ-какъ вс эти вещи были заложены подъ именемъ Мери Смитъ, то адвокатъ не принялъ этого за доказательство. Одна изъ росписокъ была на башмаки, другая на внчальное кольцо. Матрона посмотрла на число въ квитанціяхъ и замтила, что бдняжка ходила босая прежде, чмъ разсталась съ кольцомъ.

Тутъ было три или четыре письма, но везд подпись была тщательно выскоблена, но въ одномъ изъ нихъ — если держать бумагу противъ свта — можно было различить слова: Эмилія Вотрнъ.

Незадолго передъ смертью, заключенная попросила себ перо и бумаги, чтобы написать своимъ роднымъ. Письмо она такъ и не кончила, но несмотря на это отрывки все-таки были сохранены. На письм не было адреса и оно было озаглавлено: ‘Изъ моей тюрьмы’. Содержаніе его было слдующе: ‘Благодарю Бога, что онъ скоро избавитъ меня отъ тюрьмы и возьметъ отъ меня жизнь, которая за это долгое время была для меня полна тяжелой скорби и мученій. Клянусь ослабвшимъ тломъ и тоской души моей, то, что я теперь пишу — истина, и потому обратите вниманіе на мою послднюю и единственную просьбу. Когда я пишу эти строки, пульсъ мой становится слабе и слабе, смерть уже настигаетъ меня. Тутъ есть одно…’. Послднія слова были до того неясно написаны, что очевидно въ этотъ самый моментъ силы измнили заключенной. Предположеніе миссъ Перрименъ, что несчастная женщина собиралась писать о своемъ ребенк, было повидимому справедливо. Тонъ этого неоконченнаго письма, по мннію мистера Симконса, больше отзывался угрозой, чмъ мольбой, и тонъ этотъ, какъ замтилъ тюремный смотритель совершенно согласовался съ характеромъ арестантки. Она отнеслась къ приговору съ гордою покорностью, которая бы многихъ убдила, что ее осудили несправедливо. Даже когда минуты ея уже были сочтены, она отказалась открыть нашему капелану свое имя и родство.

Замчанія, сдланныя адвокатомъ, были чисто дловыя.

— Я ничего не вижу во всхъ этихъ бумагахъ, доказывающихъ, что женщина эта была законно обвнчана, а за этимъ я главнымъ образомъ и пришелъ сюда. Естественно, если этотъ мальчикъ незаконный, то у него не можетъ быть никакихъ притязаній на моего кліента, какъ бы ни замысловаты были аргументы въ пользу предполагаемаго родства.

Лишь только кончились переговоры, въ комнату вошелъ мистеръ Натанъ изъ ліонской гостиницы. На видъ онъ казался замчательно здоровъ, былъ веселъ какъ всегда, и хотя онъ не фешенебельно растолстлъ, но благодаря тому, что носилъ самый яркій галстухъ и жилетъ великолпнйшаго бархату, ему удалось противодйствовать разрушительному вліянію времени, и за десять шаговъ его можно было принять за чистйшаго стараго лондонскаго франта. Лишь только онъ увидлъ мистера Симкокса, окруженнаго посторонними людьми, то для поддержанія достоинства своей профессіи, началъ громить комплиментами стараго джентльмена. Быть можетъ, онъ надялся, что ему заплатятъ тою же благосклонностью.

— Радуюсь, что встртилъ васъ, мистеръ Симкоксъ. Я всегда радъ, когда встрчу талантливаго человка.

Затмъ, обращаясь къ тюремному смотрителю, онъ прибавилъ:

— Еслибы мистеръ Симкоксъ вступилъ на службу въ судъ, онъ былъ бы теперь лордомъ-канцлеромъ.

Старый адвокатъ чувствовалъ, что долженъ отвчать учтиво.

— Я самаго высокаго мннія о дарованіяхъ мистера Натана, сказалъ онъ: — и не только за его знаніе законовъ, но уважаю его, какъ человка за прямоту, чистосердечіе и честность.

— Спросите меня, хоть завтра, кричалъ мистеръ Натанъ:— на кого изъ джентльменовъ я укажу, какъ на величайшее украшеніе нашей профессіи, и я скажу: ‘Отправьтесь въ Темпль и спросите старшаго партнера Симкоксъ и Никольсъ!. Я не могу не сказать ему прямо въ лицо, что съ умомъ Солона онъ соединяетъ человколюбіе Мура!

Ничуть не смущенный этимъ, мистеръ Симкоксъ возразилъ:

— Наша фирма имла много длъ съ мистеромъ Натаномъ, и я только и могу сказать, что никогда не встрчалъ джентлъмена, боле проникнутаго понятіями о справедливости и большаго противника юридическихъ козней, какъ сидящій подл меня другъ!

Оба адвоката тотчасъ принялись за дло. Израильтянинъ говорилъ, что его кліентъ, супругъ умершей Катерины Мертонъ, очень желаетъ получить какія-нибудь бумаги, которыя могли бы служить доказательствомъ, что мальчикъ Филиппъ Мертонъ былъ его законный сынъ. Онъ благоразумно отказывался открыть имя своего кліента, исключая того случая, когда это открытіе могло принести какую-нибудь пользу. Когда узналъ онъ, что мистеръ Симкоксъ завладлъ бумагами — тюремный смотритель передалъ ихъ ему — произошелъ споръ, кончившійся тмъ, что оба законовда поругались между собой такъ же сильно, какъ до этого осыпали другъ друга комплиментами.

— Если вы, мистеръ Натанъ, ожидаете, что ваши ябедническія угрозы могутъ имть на меня какое-нибудь вліяніе, вы сильно ошибаетесь. Я слишкомъ хорошо знаю законъ, сэръ!

— Если вы его такъ хорошо знаете, возражалъ мистеръ Натанъ:— жаль, что вы не извлекаете изъ этого большей пользы. Я жалю кліента, попавшагося въ руки Симкокса, Сына и Никольса, вотъ списокъ издержекъ, вотъ и весь процессъ, который онъ выиграетъ за свои деньги!

— Когда вы защищаете вашихъ воровъ изъ Стараго Белей, гнвно отражалъ мистеръ Симкоксъ:— или пытаетесь спасти какого-нибудь возвратившагося каторжника отъ заслуженнаго наказанія, то на подобную безнравственность способенъ только мистеръ Натанъ. Вы бы приберегли эту наглость до слдующаго вашего дла, сэръ. На меня она вовсе не дйствуетъ!

— Мн остается еще одно досказать, продолжалъ мистеръ Натанъ:— вы настолько же смыслите въ законахъ, какъ въ джентльменскомъ поведеніи!

Мистеръ Симкоксъ возразилъ на это:

— И въ томъ и въ другомъ случа вы не годитесь въ судьи. И въ самомъ дл лучшее, что я могу сдлать, это назвать васъ ябедникомъ и грубіяномъ!

Затмъ оба джентльмена схватились разомъ за шляпы и поспшили въ свои конторы.

Благодаря этой адвокатской ссор кончились вс шансы для Филиппа къ честному преуспянію въ жизни. Въ этотъ вечеръ, по почт въ Свенборо было отправлено письмо, въ которомъ надежный совтникъ мистера Крозье извщалъ его, ‘что хотя онъ глубоко вникалъ въ это дло, но не могъ выслдить никакого родства между арестанткой Катериной Мертонъ и банкиромъ Натаніэлемъ Крозье. Дду совтовали успокоиться сердцемъ и оставить вс страхи’.

И этотъ совтъ былъ принятъ съ слишкомъ большой благодарностью, такъ и было поступлено. Но мистеръ Натанъ взглянулъ на дло съ совершенно противоположной точки. Взбшенный поведеніемъ своего собрата по профессіи, онъ ршилъ, что Филиппъ Мертонъ не только сынъ его кліента, но что была сдлана попытка отнять его отъ родителя. Такимъ образомъ и адвокатъ и отецъ удвоили свои усилія выслдить и вытребовать себ мальчика.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ.
Вновь учрежденное великое національное общество страхованія браковъ, и повсемстнаго взаимнаго вспоможенія супружествамъ съ капиталомъ въ 700,000 л. и правомъ возрасти до 7.000,000 л. Залогу 6 л. на пай, съ платой по частямъ.

Второй столбецъ въ ‘Times’ два мсяца сряду наполнялся объявленіемъ объ вышеупомянутомъ обществ. Объявленіе произвело довольно сильное возбужденіе въ столиц, не только по оригинальности названія, но также и по человчности цли и по значительности именъ, связанныхъ съ нимъ. Повидимому проектъ общества былъ задуманъ мосье Кокардо, джентльменомъ,— какъ говорили — религіознаго направленія ума, который быстро пріобрталъ себ репутацію величайшаго филантропа своего времени. По его собственнымъ словамъ — онъ поставилъ себ задачей въ жизни облегчать денежныя затрудненія женской половины человческой семьи. Онъ называлъ всхъ женщинъ сестрами. Онъ объхалъ большую часть Европы, Азіи и Америки, собирая необходимыя статистическія свднія, прежде чмъ счелъ себя въ состояніи выступить передъ публикой съ своимъ великимъ проектомъ. Онъ говорилъ, что это любимое дло въ его жизни.

Благость, какою отличался мосье Кокардо, выказывалась въ его наружности. Его черная одежда имла торжественный пастырскій видъ, при ней еще больше выдавалась утонченная близна воротничковъ. Онъ былъ желчнаго темперамента и по временамъ темныя подглазины были до того черны, что являлась мысль, что ему нанесли личное оскорбленіе въ какой-нибудь стычк. Волосы у него были черные и коротко обстрижены.

Такова была скромность этого добраго джентльмена, что даже тогда, когда онъ привелъ въ зрлость свои планы, онъ не позволялъ опубликовать свое имя, какъ составителя проекта, и довольствовался общаніемъ даровать ему изъ капитала общества 20,000 л., которые должны были ему поднести въ уваженіе его заслугъ. Онъ пожаловалъ должность секретаря общества мистеру Гораціо Боттъ, въ высшей степени достойному молодому человку, котораго родные согласились пустить 500 л. въ спекуляцію. Какъ доказательство вліятельности мистера Кокардо, слдуетъ только упомянуть, что предсдателемъ общества былъ его высочество свтлйшій князь Глумпи, кавалеръ ордена Грома и Пламени, Кочерги и т. д. и т. д. Въ числ знаменитыхъ директоровъ встрчалось имя его королевскаго высочества принца d’Influenza, крупнаго итальянскаго землевладльца, обладавшаго почти всей понтинской территоріей. Извстный амстердамскій банкиръ Герръ Исбургеръ ссудилъ общество значительной поддержкой своего имени, между тмъ какъ мистеръ Сидней Тикеллъ, товарищъ института актуаріусовъ, присоединился къ спекуляціи, а мистеры Окей, Покей и Уинкей были назначены ходатаями.

Едва состоялся первый митингъ директоровъ для уясненія дла, какъ въ тотъ же моментъ было объявлено въ ‘Times’, что паи поднялись до преміи. Человколюбивый мосье Кокардо изложилъ вкратц цли общества слдующимъ образомъ:

‘Изъ двадцати-четырехъ мильоновъ христіанской братіи, живущей въ Великобританіи и Ирландіи, больше шестнадцати мильоновъ женщинъ. Слдовательно предполагая, что изъ нихъ каждый мужчина возьметъ себ по жен, все-таки останется свыше четырехъ мильоновъ бдныхъ женщинъ, для которыхъ нтъ надежды быть связанными священными узами брака. Теперь, чтобы я могъ проврить мои вычисленія, добавилъ мосье Кокардо, бывшій всегда точнымъ и исправнымъ въ своихъ положеніяхъ: — я оставлю въ сторон вдовъ и двицъ и допущу пятьдесятъ случаевъ самаго постыднаго изъ всхъ преступленій — брака разомъ съ двумя женщинами, общеизвстнаго подъ названіемъ двоеженства. Если допустимъ, что это вычисленіе врно, то выходитъ, что остается великій итогъ трехъ мильоновъ девятисотъ и пятнадцати тысячъ двицъ.

‘А теперь — и по грустному выраженію лица мосье Кокардо было очевидно, что онъ собирается открыть нчто скорбное — я долженъ указать вамъ на самый важный фактъ. Много женщинъ съ рожденія опечалены тлесными недостатками, настолько важными, что даже сами сангвиники не предвидятъ для нихъ возможности вступить въ священное брачное состояніе. Иныя посылаются въ этотъ свтъ безрукими — этому мы видимъ раздирающій сердце примръ въ извстной миссъ Биффинъ. Другія выростаютъ до сверхъестественнаго роста — приведемъ въ примръ знаменитую миссисъ Армитеджъ. Исторія упоминаетъ женщинъ съ нечеловческими головами, созданныхъ съ мудрою, но скрытою для насъ цлью. Нужно ли мн указывать на леди съ свинячимъ лицомъ? У нкоторыхъ отъ неестественнаго роста волосъ и усовъ утрачивается прелесть женственности, привлекательной для мужскихъ сердецъ. Многія леди или вовсе не имютъ глазъ, или у нихъ всего одинъ глазъ, или же оба глаза безобразно косы. У иныхъ слишкомъ малъ носъ, или совсмъ его нтъ, или же случается избытокъ въ этомъ полезномъ орган. По счастью могу сказать, пока еще мы не видали женщины съ двумя или боле носами. У нкоторыхъ горбатыя спины. Было бы безуміемъ выражать надежду, чтобы нкоторыя изъ этихъ бдныхъ сестеръ когда либо узнали ласки супруга. Положимъ, что число этихъ несчастныхъ существъ составитъ въ итог пятьдесятъ тысячъ.

‘Вы видите, что это точнымъ образомъ уравновшиваетъ приведенные мною случаи двоеженства. ‘Теперь — продолжалъ мосье Кокардо, и лицо его просіяло человколюбивымъ восторгомъ:— слдуетъ допустить, чтобы на ряду съ преимуществами, какія пріобртаютъ женщины отъ супружества, было поставлено, чтобы он перестали трудиться и не трудясь пользовались комфортомъ. Теперь вопросъ въ томъ, какъ доставить подобныя же преимущества тмъ четыремъ мильонамъ несчастныхъ сестеръ нашихъ? И я отвчу вамъ. Посредствомъ нашего общества.

‘Мы понизимъ взносъ въ нашу контору до самой ничтожной цифры, такъ чтобы онъ не былъ тяжелъ и для средствъ бднйшей служанки королевства, т.-е. до 10 ш. въ годъ. Что такое 2 ¹/₂ д. въ недлю? Ничтожнйшая сумма, а помножьте-ка 2 ¹/₂ д. въ недлю на четыре мильона женщинъ, неимвшихъ шансовъ выйти замужъ, что выйдетъ въ результат? Огромный ежегодный доходъ обществу въ два мильона фунтовъ въ годъ’.

Когда возбужденіе, произведенное надеждой на такой огромный доходъ, до извстной степени утихло, добрый мосье Кокардо еще разъ возвысилъ голосъ. ‘Вотъ это общество предполагаетъ назначить каждой вписавшейся незамужней женщин, по достиженіи ею сорокалтняго возраста, доходъ въ 200 л. въ годъ, до конца ея жизни. На это могутъ возразить, что это слишкомъ щедрая сумма. Могутъ сказать, что нужды женщинъ ограничены и он могутъ жить съ комфортомъ на четверть такого ежегоднаго дохода, но позвольте мн сдлать еще одно замчаніе: меня побудило назначить сорокалтній возрастъ мнніе величайшаго изъ нын живущихъ актуаріусовъ, мистера Сидней Тикелля, который опредлилъ этотъ періодъ времени, какъ средній періодъ жизни, гд допускается, что женщина уже не выйдетъ замужъ. Изъ этого вы видите, что намъ только изрдка придется прибгать къ нашему фонду, и я въ самомъ дл думаю, что не совсмъ ошибаюсь, говоря, что наше общество получало бы громадную сумму въ два мильона фунтовъ ежегодно, не выдавая почти ничего взамнъ этого. При такихъ обстоятельствахъ даже самый упорный не можетъ сомнваться въ успх нашего предпріятія’.

Успхъ этого объявленія въ ‘Times’ былъ такъ великъ, что повренные считали себя въ прав дать обществу впередъ необходимыя деньги для обмеблировки конторъ. Комнаты общества скоро наполнились столами, стульями, конторками, такъ гладко отполированными, что муха едва могла устоять на ихъ поверхности. Проволочныя ширмочки съ золотыми изображеніями Гименея, размахивающаго своимъ факеломъ, украшали каждое окно. Печатныя объявленія общества на тонкой бумаг были разбросаны въ скверахъ, на площадяхъ и террасахъ Лондона, и въ короткое время приливъ незамужнихъ горничныхъ, желавшихъ подписаться, былъ такъ великъ, что потребовалось присутствіе надзирателя Пика и шести человкъ, дабы соблюсти порядокъ среди толпы служанокъ, съ которыми повидимому многіе офицеры были знакомы.

Почему это общество такъ скоро распалось, навсегда останется тайной. Иные приписали это излишней поспшности мосье Кокардо, который поторопился превратить акціи въ деньги, пока на нихъ была премія, и этимъ запуталъ дло. Съ пятью тысячами, которыя были ему предоставлены, какъ составителю проекта, онъ поспшно ухалъ во Францію, имя въ виду, по ею словамъ, пополнить и привести въ исполненіе свой другой человколюбивый проектъ.

Когда обратились за помощью въ присутствіе по дламъ банкрутства, чтобы привести въ порядокъ дла общества, открылось, что капиталъ исчезъ,— на самомъ дл оставалось привести въ порядокъ одно — именно, завести часы въ задней контор, гд жилъ французъ. Повидимому часы остановились въ одно время съ подпиской. Хотя присутствіе по банкрутству и послало одного изъ своихъ гонцовъ въ Италію, чтобы навести справки объ его королевскомъ высочеств принц Инфлюэнца, но не получено было никакого удовлетворительнаго результата, благодаря тому, что съ посланнымъ чиновникомъ, вскор по его прізд въ понтинскую территорію, сдлалась сильная лихорадка.

КНИГА ТРЕТЬЯ.

ГЛАВА ПЕРВАЯ.
На пути.

Боже, помоги Филиппу Мертону и спаси его отъ погибели, къ которой онъ стремится!

Онъ сдлался бродягой и отдался нечестію свта, покинулъ честность и перешелъ въ противный лагерь, повернулъ спину добродтели и пожалъ руку пороку. Отнын мы встртимъ его рука объ руку съ нищимъ, съ праздношатающимся или съ преступникомъ. Днемъ онъ станетъ замышлять мошенничества, а ночью ихъ исполнять. Англійскіе разбойники — мстные бедуины — восхвалятъ его въ своихъ псняхъ. Онъ направляетъ свой опасный путь и кокарда полисмена — единственный маякъ, на предостереженія котораго онъ обращаетъ вниманіе. Принявъ вру своихъ необузданныхъ сообщниковъ, онъ находитъ оправданіе каждому своему поступку, называетъ безсердечіе — доблестью. Онъ такъ дешево цнитъ свою честность, что пятьдесятъ разъ солжетъ, чтобы выканючить пенни, изъ-за нсколькихъ объдковъ будетъ часъ стонать и плакать.

Бросимъ взглядъ на предыдущую исторію мальчика и, руководствуясь любовью къ ближнему, посмотримъ, нельзя ли будетъ какимъ-нибудь образомъ извинить его поведеніе. Начало его жизни было суровое. Родился онъ въ тюрьм, воспитывался въ рабочемъ дом, и въ его юности было мало событій, на которыя онъ бы могъ оглянуться съ отраднымъ чувствомъ. Если только онъ не находилъ, подобно нкоторымъ, удовольствія въ томъ, чтобы припоминать несчастія своего дтства, воспоминанія первыхъ десяти лтъ его жизни должны быть для зего весьма печальны. Его кормили не столько изъ милосердія, какъ благодаря благоустройству государства. Платившіе за его пищу, выдавая на это деньги, ворчали, что такъ велики налоги въ пользу бдныхъ, и не будь страха передъ закономъ, деньги остались бы у нихъ въ карманахъ. Его учили читать, писать и копать землю, но эти уроки, хотя и подготовляли умъ, не могли имть на него руководящаго вліянія въ будущемъ. Въ тюрьмахъ слдуютъ той же метод воспитанія, что и въ рабочихъ домахъ, и тутъ успхи ничуть не лучше тхъ, какіе мы видимъ на Филипп. На свое несчастіе Филь былъ сирота и за это осужденъ на десять лтъ заключенія — онъ говорилъ, что его школьная жизнь была не лучше заключенія. Сравните правила школы, гд онъ учился, съ тми, что прившены въ тюрьм — между ними найдете мало разницы. Пища взвшивалась въ точности, лишь бы поддержать существованіе. Увеселенія на рекреаціонномъ двор были немногимъ лучше моціону на тюремномъ, а полевая работа замняла здсь поденщину у рабочаго колеса. Мы не думаемъ утверждать, что въ большихъ школахъ при рабочихъ домахъ можетъ быть принята лучшая система, чмъ та, которой слдуютъ. Но вся система скоре отличается благоразуміемъ, чмъ милосердіемъ. Тутъ есть карантины, для задержанія заразы порока, и еслибы они не руководились какимъ-нибудь огульнымъ методомъ, ихъ существованіе было бы невозможно. Мы, читатель, какъ видите, только стараемся прослдить причины гибели Филя.

Онъ убжалъ изъ школы рабочаго дома и пустился въ лондонскую уличную жизнь. Есть ли на свт такой человкъ, котораго бы приговорили на семь лтъ тюремнаго заключенія и онъ бы не жаждалъ свободы? А Филиппъ подвергся большему сроку прежде, чмъ обратился въ бгство. Годъ проходилъ за годомъ, каждый день походилъ своимъ монотоннымъ, разъ заведеннымъ порядкомъ на предыдущій, пока, наконецъ, Филиппу захотлось праздника и онъ себ устроилъ его единственно возможнымъ для него средствомъ — онъ бжалъ.

Молодые джентльмены, пользующіеся недлей вакацій на рождество и Михайловъ день и мсяцемъ на пасху и средину лта, могутъ, пожалуй, осудить это бгство. Но разсказываютъ, что многіе изъ нобльменовъ въ молодости покидали безъ дозволенія Этонъ и Гарровъ. Помимо этого мы утверждаемъ изъ состраданія, что причина гибели Филиппа не столько въ этомъ дйствіи, какъ въ томъ, что его покинули т, обязанность которыхъ была въ этомъ случа дать ему совтъ.

У свенбороскаго банкира есть и лошади, и прислуга, и онъ иметъ о кихъ величайшее попеченіе. У него есть внукъ и онъ вышвырнулъ его въ свтъ. Любая лошадь на его конюшн стоитъ ему ежегодно больше той суммы, какая бы потребовалась, чтобы спасти сына его дочери. Кого, думаете вы, слдуетъ здсь осуждать, богатаго ли человка, или безпомощнаго сироту?

Разставшись съ мистеромъ Мудгстеромъ и его семьей, Филиппъ быстро прошелъ милю, другую, едва замчая пространство,— такъ заняла его мысль о мщеніи, какъ бы погубить и разрушить въ конецъ будущность продавца орховъ. Наконецъ, ноги его утомились отъ быстрой ходьбы, и по закону противораздраженія боль въ колнахъ вытснила боль изъ его сердца. Онъ слъ у воротъ и началъ обдумывать, за что бы ему теперь ‘приняться’. У него было пять фунтовъ въ карман и впереди времени вдоволь, его охватило желаніе опять увидть родимую сторону и ближе ознакомиться съ ея красотами. Имй онъ въ своемъ распоряженіи дорожный экипажъ, это стремленіе считалось бы патріотическимъ и достойнымъ похвалы. Но такъ-какъ его деньги можно было сосчитать съ перваго взгляда, то мы съ удовольствіемъ раздлимъ мнніе нашихъ читателей и назовемъ его безпечнымъ и преданнымъ лни парнишкой.

Филиппъ пропутешествовалъ одинъ нсколько недль, ночуя въ гостиницахъ, пируя на свобод. Онъ не завелъ знакомствъ, потому что ему почти опротивли грубые разговоры и обхожденіе тхъ, съ кмъ онъ встрчался.

Однако, ему не было суждено долго оставаться одному. Въ Бирмингэмской гостиниц для путешественниковъ, онъ встртился съ двумя своими школьными товарищами: Билли Фортшномъ и Недомъ Перчезомъ. Эти молодцы также брели пшкомъ. Недъ, подъ видомъ странствующаго портнаго, принимаясь повременамъ за работу, но чаще того прибгая къ билету воспитавшаго его общества, чтобы получить постель, завтракъ и денежную помощь. Калека страшно измнился съ школьнаго времени: его умъ сталъ такъ же безобразенъ, какъ его тло, онъ торговалъ своимъ увчьемъ и, хромая, выпрашивалъ себ милостыню по деревнямъ. Билли Фортшнъ сталъ высокимъ и сильнымъ юношей, его бы охотно завербовали сержанты, набирающіе рекрутъ. Прибгая къ благотворительности, онъ главнымъ образомъ оправдывалъ себя тмъ, что онъ плотникъ и не иметъ работы.

— Я выстругаю доску такъ быстро, какъ зубъ выдерну, сказалъ онъ Филю.— Ей-богу, я плотничествомъ больше зарабатываю, чмъ иной молодецъ, торгующій по двнадцати часовъ въ день.

Мальчики ршили между собой жить вмст, просить милостыню вмст и все длить между собой поровну. Они поклялись во взаимной дружб надъ кружкой пива. Филю сдлали нсколько упрековъ, что онъ слишкомъ молодъ для дла. Но когда шестипенсовый эль произвелъ свое дйствіе, молодой Мертонъ началъ такъ здорово божиться и оказывалъ такое желаніе выучиться всякимъ неправдамъ, что подъ конецъ его товарищи помирились съ его незрлостью.

О, мальчики, мальчики! Они гибки, какъ мдная проволока, ихъ можно скрутить въ какую угодно форму. Дайте одному изъ нихъ ‘Робинзона Крузе’, и онъ будетъ желать, чтобы его также забросили на необитаемый островъ. Перемните книгу на ‘Путешестіе капитана Кука’, и онъ станетъ клясться, что сдлается морякомъ. Замните эту книгу ‘Джекомъ Шеппардомъ’ — и воръ, вламывающійся въ домъ, станетъ героемъ его мечтаній. Начни Берта читать нравоученія своимъ кроткимъ голосомъ этому самому Филиппу, и онъ со слезами на глазахъ общалъ бы ей вести святую жизнь. А теперь, потому что два мошенника изливаютъ свои скверности ему въ уши — онъ поддается ихъ злобному дуновенію, какъ перо порыву втра.

Они разсказали ему свои похожденія: о томъ, какъ ихъ едва не задержали полицейскіе, о двушкахъ, которыхъ они увлекли за собой, и потомъ наскучивъ ими ‘похоронили’, что значило на ихъ язык покинули, разсказывали Филю смшные случаи кражи блья съ заборовъ, и называли это ‘набрать снгу’ или ‘обратить блую изгородь въ зеленую’. Филиппъ, видя, какъ привлекательно мошенничество и какой изъ этого смхъ выходитъ, въ эту минуту почти почувствовалъ сожалніе, что не раздлялъ ихъ опасностей.

Городъ Стаффордъ, еслибы того пожелалъ, могъ бы искать чести считать себя мстомъ рожденія Билля Фортшна. Къ этому-то городу и брелъ онъ съ Недомъ Перчезомъ. Они безъ труда склонили Филя выбрать эту дорогу, такъ-какъ ему было все равно, какой ни идти.

— Я уже былъ тамъ три раза, сказалъ Билли Фортшнъ:— и знаю каждый домъ, гд можно достать оснастку, или пищу и ду, какъ это называется у аристократовъ. Я знаю каждую ловушку, то-есть полицейскаго въ этомъ мст. И тамъ есть первоклассный трактирщикъ, онъ же занимается и продажею джина. Если вы любите жиръ отъ соленой свинины, то можете сосать его безъ всякой боязни, что васъ одурманятъ, а потомъ оберутъ, если голодны — можете быть покойны, не станете жевать собачины.

Былъ прекрасный лтній вечеръ, отъ земли шелъ паръ, какъ отъ блюда горячаго картофеля. Мальчики подошли къ Стаффорду. Они были четыре дня въ дорог, а теперь имъ приходилось протащиться еще съ милю. Мстность была такъ хорошо знакома Биллю Фортшну, что онъ по дорог указывалъ на вс достопримчательности. Когда подошли къ воротамъ заставы, блой пополамъ съ чернымъ, на подобіе парламентскаго акта, оказалось, что Билли такъ близко былъ знакомъ съ смотрителемъ, что не желая показаться ему на глаза, предпочелъ обойти кругомъ полями. У нихъ вышла ссора изъ-за того, что Фортшнъ утащилъ пряникъ изъ балагана, гд торговала жена смотрителя. Яблоки отлично росли на здшней почв и мальчики сочли это удобнымъ случаемъ попробовать плодовъ, которые имъ такъ понравились, что они, уходя изъ фруктоваго сада, наполнили ими свои карманы. Они проходили поле, засянное рпой, гд паслось стадо овецъ, со всклоченной и заплетавшейся шерстью, какъ-будто имъ требовалось расчесать волосы. Овцы повернули свои черныя морды и пристально смотрли на перелзавшихъ черезъ заборъ героевъ.

Недъ Перчезъ внушилъ имъ, что хотя ‘эти блеющія животныя дочиста съдаютъ свое лакомство, но все-таки часто случается, что посл нихъ попадается рпа на ужинъ’.

Вдали виднлась деревня Кольникъ — кучка новыхъ коттэджей и домовъ съ аспидными крышами и блой церковью посреди. Церковь эту перестроивали: окна ея были вынуты и она походила на слпаго.

Слдующую полмили имъ было несовсмъ пріятно идти, такъ-какъ дорога и луга были затоплены водой. Рка стремительно неслась, какъ-будто хотла сорвать мостъ, по которому имъ приходилось идти, деревья стояли мокрыя на половину выше втвей и только верхушки плетней виднлись изъ воды. Такъ далеко, насколько можно было окинуть глазомъ — прямо впереди, до ряду тополей у подошвы горы — на поляхъ были большія лужи воды, такъ что поля казались покрытыми мдными бляхами. Нсколько лебедей, пользуясь потокомъ, странствовали по суш, которую бы имъ никогда не пришло въ голову постить въ сухое время. Мистеръ Билли Фортшнъ, увидя птицъ, воскликнулъ:

— Ахъ, еслибы мн удалось схватить хоть одну изъ нихъ, я бы ее сварилъ!

Они проходили по одному мсту, гд нкогда лордъ Соусуэркъ держалъ своихъ скаковыхъ лошадей. Строенія пришли въ упадокъ и дворъ былъ покрытъ гніющими и сгнившими листьями. Солома почернла на навсахъ, точно изъ нея выжали воду. Намреваясь пограбить, мальчики вошли во дворъ, но тутъ ничего не было такого, чмъ бы стоило поживиться. Со зла они разбросали расшатавшуюся стну, оторвали нсколько досокъ, отставшихъ отъ ржавыхъ гвоздей, на которыхъ они держались, затмъ вернулись на дорогу и продолжали свой путь.

По словамъ Билля Фортшна, усадьба по обимъ сторонамъ дороги строго оберегалась.

— Зимой, говорилъ онъ:— тутъ множество фазановъ, величиною съ скворцовъ.

Но вдругъ мальчикъ остановился неподвижно, какъ лягавая собака.

— Вотъ ихъ тутъ двое или трое, закричалъ онъ, приходя въ восторгъ.

Несмотря на свою клюку, Недъ Перчезъ быстро подхватилъ камень и со словами:

— Ну, на счастіе! метнулъ его по направленію, указанному Биллемъ.

Филь только и могъ разглядть три неподвижныя и похожія на листья коричневыя точки.

Когда мальчики подошли къ главному входу въ паркъ лорда Соусуэрка и увидли богатыя позолоченныя ворота, ведущія на широкую, посыпанную пескомъ аллею, красивыя сторожки съ короной надъ каждымъ окномъ и щитомъ, красовавшимся во всемъ своемъ великолпіи, Билли Фортшнъ воскликнулъ:

— Вотъ такъ первый сортъ!

И затмъ, не уважая аристократизма, пожелалъ себ ‘этого стараго жестянаго чурбана’.

Они вскарабкались на Гертскій холмъ и напрасно высматривали, не увидятъ ли оленей, которыми изобиловалъ густой лсъ по той сторон дубовой ограды. Дальше они остановились у двора фермы, гд, повидимому, только что производилась продажа съ аукціона: объявленія о мызномъ скот еще были прибиты кругомъ къ толстымъ вязовымъ деревьямъ. Это сильно досадило Балли Фортшну, такъ-какъ, по его словамъ, въ этомъ мст можно было поживиться състными припасами и его огорчало, что тутъ уже ‘все поршено’.

Въ близь лежащемъ пол находилась замчательная впадина, извстная въ народ подъ названіемъ ‘Чортовой пуншевой чаши’. Билли Фортшнъ повелъ своихъ пріятелей посмотрть на нее, и разсказалъ имъ исторію совершеннаго здсь убійства. Чаша его сатанинскаго высочества была наполнена сухими листьями, точно осадками его послдняго питья. Такъ какъ не было никакихъ шансовъ добыть какой нибудь полпенни на дорог, они продолжали свой путь полями.

— Вотъ короткая дорога къ Сэтнельскимъ Холмамъ, а пшкомъ легче идти лугомъ, сказалъ Билли.

Филю казалось, что этимъ холмамъ конца не будетъ. Длинныя, округленныя и открытыя горы поднимались впереди и вокругъ ихъ, обнаженныя, какъ голова краснокожихъ индйцевъ, съ пучкомъ сосенъ на вершин, точно перья на верхушк головнаго убора. Повременамъ ему почти казалось, что онъ на берегу моря, такъ-какъ гора своимъ откосомъ заслоняла собою видъ и наводила на мысль объ утес, съ лежащимъ за нимъ моремъ.

Чтобы нсколько разнообразить скучную ходьбу, они попробовали, нельзя ли стащить одну изъ клевавшихъ по дорог куръ. Тутъ же рядомъ находилась сторожка, почти незамтная въ чащ кустарниковъ, но Билль былъ смлый малый и, несмотря на то, что его могли задержать, почти схватилъ храбраго птуха, отстаивающаго свое мсто, пока его жены рылись у ограды, втеръ раздувалъ ихъ хвосты на подобіе веровъ. Старая женщина вышла узнать, что за шумъ. Но будущій воръ обладалъ такими рдкими способностями, что обратилъ ея появленіе себ въ пользу, онъ такъ настоятельно просилъ дать ему какую-нибудь бездлушку и такъ разсказалъ печальную исторію о томъ, какъ онъ и не пробовалъ въ этотъ день пищи, что подконецъ она дала ему полпенни.

Когда они достигли мильнаго столба, на которомъ было означено ‘III до Стаффорда’, они отдохнули немного и мистеръ Фортшнъ соизволилъ разсказать своимъ пріятелямъ слдующій анекдотъ:

— Видите ли всю эту землю? сказалъ онъ, указывая на большое пространство волнообразной мстности, на которой обозначались толстыя деревья, бросавшія отъ себя темныя тни подъ втвями: — а ддушка здшняго лорда Соусуэрка получилъ ее задаромъ. Ни чья голова не ворочала хитре красной тряпкой (языкомъ). Онъ выпросилъ эту землю у короля Георга подъ огородъ, какъ онъ самъ говорилъ. Король и не зналъ, что тутъ такое множество тысячъ акровъ, и отдалъ ихъ ему. Онъ обратилъ часть земли подъ ферму, теперь любо поглядть. Ну, а сдлай я или вы такой ловкій фокусъ, за нами послали бы полицейскихъ и запрятали бы насъ въ тюрьму!

Критика поведенія его милости лорда, однако, остановилась при появленіи фермера верхомъ на лошади. Недъ Нерчезъ подалъ мысль, что они могутъ попытаться ‘обдуть’ его на нсколько мдягъ. Когда землевладлецъ приблизился, вс трое мальчиковъ сняли шапки и подъ видомъ испрашиванія милостыни, загородили ему дорогу, такъ что фермеру приходилось нахать на молодыхъ мошенниковъ.

— Будьте милосердны, дайте бдняку полпенни, ваша милость. Мы шли цлый день, у насъ ничего не было во рту, кром холодной воды!

Этотъ приступъ былъ сдланъ Биллемъ Фортшномъ.

— Помогите бдному калек. Я портной по ремеслу и вотъ мой билетъ, сэръ. Меня не къ этому готовили, увряю васъ.

Недъ Перчезъ принялъ отчаянный видъ и подалъ билетъ своего общества.

— А вамъ нечего сказать? спросилъ фермеръ, добродушно улыбаясь Филю.

Филь еще невполн привыкъ выпрашивать милостыню. Онъ постоянно чувствовалъ себя униженнымъ, когда просилъ подаянія.

— Точно такъ, сэръ. У меня нтъ и пенни въ карман, я бы охотне сталъ работать, чмъ получать задаромъ…

Филь наполовину думалъ такъ, какъ говорилъ, хотя, еслибы согласились испытать его, онъ, быть можетъ, раскаялся бы въ своихъ словахъ.

Фермеръ вопросительно посмотрлъ на него и замтилъ:

— Одно изъ двухъ: или вы честный мальчикъ, или худшій изъ всхъ троихъ.

И далъ ему два пенса.

Затмъ, обращаясь къ Билли Фортшну, сказалъ:

— Хотите дамъ вамъ работы на день? У васъ, кажется, достаточно силъ?

— И желанія также, ваша милость! простоналъ лицемръ.— Богу извстно, какъ я былъ бы счастливъ, кабы заработалъ нсколько шиллинговъ! Меня не къ этому пріучали. У меня были добрые родители, и теперь я знаю, что значитъ потерять ихъ! Мн и въ голову не приходило, чтобы я дошелъ до того, что теперь длаю!

Глядя на него, можно было подумать, что онъ тотчасъ разразится слезами.

Фермеръ досталъ изъ кармана обертку, на которой былъ его адресъ, и отдалъ Биллю, съ приказаніемъ прійдти къ нему на другой же день, и когда Биллемъ заявлена была просьба дать ему впередъ полпенни, чтобы купить ‘кусочекъ’ хлба, несчастная жертва дала шесть пенсовъ на троихъ и отъхала прочь галопомъ.

Когда фермеръ уже былъ въ значительномъ разстояніи и не могъ разслышать, Билль разразился словами:

— Мы-таки его надули, добыли себ шесть пенсовъ! Сначала онъ мн показался подозрительнымъ: я думалъ, что онъ разчухалъ насъ, когда такъ подло польстилъ Филиппу и давалъ ему два пенса!

Такъ или иначе, но Филь не присоединился къ смху своихъ друзей. Сказанное фермеромъ сдлало на него впечатлніе. Не прошли они и десяти ярдовъ, какъ Филь, хотя ему было наполовину стыдно, предложилъ товарищамъ ‘поймать джентльмена на слов и пойдти поработать нсколько дней на его ферм’. Другіе два мальчика съ удивленіемъ посмотрли на Филя, затмъ разразились такимъ громкимъ смхомъ, что спугнули нсколько воронъ, охотившихся за слизняками въ близь лежащемъ пол: он полетли въ боле покойное мсто.

— Если вы не хотите идти, дайте мн его адресъ. Я попытаюсь

— Теб нуженъ его адресъ, не такъ ли? зубоскалилъ Билли.— Хорошо, люблю услужить товарищу! Вотъ онъ!

И Билль сразу разорвалъ обертку на тысячи клочковъ и бросилъ ихъ по втру. Ссора длилась почти съ милю, хотя мистеръ Фортшнъ много разъ пробовалъ помириться. Напрасно указалъ онъ на поросшій папоротникомъ холмъ со словами: ‘Тамъ вдоволь зайцевъ и кроликовъ, Фили’. Онъ не могъ добиться отвта. Другая его попытка также осталась безъ успха. Когда они проходили по жниву сдымъ полемъ, похожимъ на трехдневную бороду старика, Фортшнъ замтилъ, что это настоящее мсто для куропатокъ. Филь опять не отвтилъ. Такъ шли молча, все ближе и ближе подходя къ городу.

Они уже дошли до подгородныхъ усадьбъ. Красивые блые коттеджи землевладльцевъ стояли кругомъ: по полямъ, уединенно и по дорог,— небольшія жилища въ дв комнаты, съ чистой соломенной, ниско спускавшейся кровлей, придававшей угрюмый видъ маленькимъ строеніямъ. Мальчики достигли приходской церкви съ ея старинной четвероугольнои башней, время и непогоды лишили ее лпныхъ украшеній, они вытерлись какъ гербъ на старой фамильной посуд. Плющъ вросъ въ окна колокольни и наполовину накрылъ крышу и строеніе. Новая церковь, по сравненію съ этимъ почтеннымъ зданіемъ, еще боле казалась выскочкой и блескъ ея представлялся мишурнымъ. Передъ его готическимъ портикомъ не было тесовыхъ деревьевъ, толстыхъ, какъ строевые дубы, и стны его казались слоистыми, какъ пирогъ съ свининой отъ сырой штукатурки, а кусты на кладбищ едва были величиною съ рождественскую елку.

Теперь Билли Фортшнъ и Недъ Перчезъ приготовились къ работ, такъ-какъ достигли той части дороги, гд было много красивыхъ домовъ. Они разглядывали ихъ одно за другимъ въ нершимости, съ котораго начать. Тутъ были обширные, четвероугольные на видъ дома, пышныя зданія съ безчисленными комнатами, большими колоколами для призыва къ обду. Они безобразно повернулись къ дорог задомъ, а своими красивыми фасадами глядли на лужайку и паркъ на другой сторон. Здсь были большіе кирпичные дворцы, съ дворовыми строеніями въ деревенскомъ вкус, окруженные длинной стной, составившей должно быть состояніе какого-нибудь каменьщика, каждый ярдъ этой стны стоилъ богъ-знаетъ сколько!

Здсь надавали мальчикамъ столько състныхъ припасовъ, что ихъ затрудняло, какъ они понесутъ этотъ грузъ.

— Мы можемъ продать ихъ въ гостиницу хозяйк за хорошую цну, сказалъ Билли: — вдь это остатки перваго сорта. Вотъ этотъ кусокъ ветчины, что далъ намъ поваръ, онъ стоитъ, по крайней мр, шиллингъ. Еслибы найдти покупщика, которому бы онъ понравился!

Жатва ихъ пошла хуже, когда они подошли къ полусельскимъ, полугородскимъ вилламъ предмстій города. Напрасно звонили они у дверей этихъ красивыхъ домовъ съ оштукатуренными окнами и портиками. Старыя леди подходили къ окнамъ и грозили имъ пальцами, или служанки захлопывали имъ двери на носъ, или же оконница поднималась и джентльменъ грозилъ бродягамъ позвать сторожа.

— Чтобъ имъ повситься! сказалъ Билли: — отправимся въ трактиръ!

Запыленные, точно ихъ обсыпали срымъ сахаромъ, они вошли въ городъ, поспшно свернули съ главной улицы и проскользнули въ лабиринтъ заднихъ переулковъ, и наконецъ остановились передъ грязнымъ на видъ домомъ, на дверяхъ котораго было написано: ‘вс удобства для путешественниковъ.’.

Но прежде, чмъ войдти, Билли сказалъ имъ:

— Тутъ хозяйкой тетка Люлли. Здсь очень хорошая задняя кухня и порядочныя постели, но помните, она баба сомнительнаго достоинства, любитъ строчку стараго автора (водку) и каплю съ горъ южнаго моря, какъ и всякая женщина въ Стаффорд, которая дружитъ съ нищими и бродягами.

ГЛАВА ВТОРАЯ.
Волненія капитана Крозье Мертона.

Часовъ около трехъ пополудни капитанъ Мертонъ Крозье ршилъ, что лучше сдлать надъ собой усиліе и встать, чмъ лежать въ постели. Онъ поднялся, накинулъ утренній шлафрокъ, подошелъ къ окну, распахнулъ его и глянулъ на улицу. Солнце ярко свтило, и когда онъ приподнялъ сторку, лучи такъ ослпили его, что онъ зажмурился и отступилъ.

Онъ пробормоталъ что-то о томъ, ‘какая глупость вставать такъ поздно’, и позвонилъ.

Человкъ, ‘гуляющій’ до пяти часовъ утра, не долженъ бы вшать зеркала въ своей комнат.

Капитанъ Мертонъ Крозье невольно поморщился, увидавъ свое изображеніе. Кожа его была желта, какъ лучшая англійская горчица.

Онъ откинулъ со лба волосы, кашлянулъ, подергалъ плечами — но все это ни мало не придало его физіономіи свжести.

Безуспшныя старанія тотчасъ же ему опостылли и онъ снова бросился на постель.

Лежа въ постел онъ благословилъ судьбу, что не былъ женатымъ человкомъ.

— Глянь на меня жена въ эту минуту, я бы ей на вки опротивлъ! проговорилъ онъ.

Такъ-какъ капитанъ Мертонъ Крозье находился въ печальномъ настроеніи (у него побаливала голова), то онъ не замедлилъ предаться серьзнымъ размышленіямъ.

Завтракая, онъ каждый кусочекъ сопровождалъ наставительно-строгими порицаніями своей ‘безобразной’, ‘распущенной’ жизни, и жевалъ такъ, словно пища была крпко приправлена горькимъ раскаяніемъ.

‘Вотъ и еще день потерялъ!’ думалъ онъ, устремляя глаза на пару грязныхъ сапогъ, въ которыхъ онъ наканун отличался на гулянь. ‘Вотъ и еще день потерялъ! Нтъ, такъ невозможно! Непозволительно! Другой физіономіи нельзя и ожидать при такой непростительной жизни! Такая жизнь старитъ прежде времени! Теперь вдь ужь скоро три часа! Пока я однусь, будетъ пять! Какой я безумецъ, глупецъ, идіотъ! Проспать такой день! На Реджентъ-стрит теперь цлыя толпы гуляющихъ! Теперь тамъ вс, все порядочное! Сколько хорошенькихъ! Какіе экипажи! Какіе наряды! По ддомъ мн! по дломъ! Не спи до вечера! Впередъ будешь вставать раньше!’

И какъ бы поршивъ не терять времени, а тотчасъ же приняться за самопреобразованіе, капитанъ Мертонъ вскочилъ съ постели, поспшно подошелъ къ зеркалу и началъ свой туалетъ.

Такъ-какъ погода стояла ясная и туманъ не угрожалъ испортить прекрасную работу, то капитанъ Мертонъ занялся завивкою кудрей. Капитанъ Мертонъ былъ того мннія, что роскошныя завитыя кудри — лучшее украшеніе моднаго джентльмена.

Какъ долго онъ разчесывалъ ихъ! Какъ тщательно приглаживалъ по надлежащимъ мстамъ! Онъ неутомимо закручивалъ непокорныя пряди на пальцы, припомаживалъ, даже слегка приклеивалъ косметиками.

У него обезсилли руки и заболла голова, а онъ все-таки не падалъ духомъ и продолжатъ работу.

Когда наконецъ прическа достигла возможнаго совершенства, когда проборъ уподобился рыбьему хребту, капитанъ почувствовалъ себя несравненно лучше и благосклонно улыбнулся себ въ зеркало, насвистывая какую-то веселенькую арійку.

По мр того, какъ туалетъ подвигался впередъ, капитану приходили многія счастливыя идеи. Видя, какъ онъ постепенно становится все очаровательне и очаровательне, ему пришла мысль о томъ, какіе шаги сдлало человчество въ своемъ развитіи, въ наукахъ и искусствахъ. Каждый разъ какъ онъ макалъ палецъ въ благовонную жидкую помаду и вслдъ затмъ видлъ, что кудри его изъ желтыхъ становятся цвта зажареной камбалы, онъ посылалъ благословеніе великому изобртателю ‘медвжьяго душистаго жира’. Наблюдая, какъ блый воротничокъ скрашиваетъ его измятую физіономію, онъ благословилъ изобртателя стоячихъ воротничковъ. Онъ внутренно радовался, что родился въ такой просвщенный вкъ, и задавалъ себ вопросъ:

— Какъ же это, чортъ возьми, жили наши дды? Что они длали? Чмъ себ помогали посл гульбы?

Онъ надлъ шляпу нсколько на бекрень — такъ чтобы не помять кудрей на правомъ виск. Рюмка крпкаго коньяку придала блескъ его глазамъ и краску лицу.

Онъ былъ готовъ на гулянье и на побды. Онъ направился къ дверямъ.

Но вошелъ слуга и подалъ ему записку.

Капитанъ Мертонъ глянулъ на адресъ и узналъ почеркъ Фреда Татенгэма.

‘Какого дьявола ему отъ меня нужно?’ подумалъ онъ, распечатывая посланіе пріятеля.

Фредъ Татенгэмъ требовалъ пятьдесятъ фунтовъ и спрашивалъ, когда будетъ обдъ въ Ричмонд.

‘Вы помните наше пари, писалъ этотъ любезный молодой джентльменъ. Вотъ уже прошло боле семи мсяцевъ и я теперь побезпокою васъ покорнйшей просьбою объ уплат. Я уже говорилъ товарищамъ и сподвижникамъ объ обд, и мы ршили предоставить вамъ выбрать блюдъ по вашему усмотрнію. Могу я съ своей стороны замолвить словечко о райскомъ соус и жареныхъ овсянкахъ?’

Капитанъ Мертонъ покусалъ себ губы, скрутилъ записку въ веревочку, сталъ-было насвистывать, схватилъ съ головы шляпу, какъ бы намреваясь хлопнуть ею объ полъ, но вспомнивъ, что эта шляпа новая, осторожно положилъ ее на столъ. У него вырвалось только одно, но сильное слово:

— Проклятый!

Каждый можетъ понять, что уплатить пятьдесятъ фунтовъ не всегда легко. Капитанъ Мертонъ, какъ и многіе воины ея величества королевы Викторіи, въ данную минуту былъ въ крайне стсненныхъ обстоятельствахъ. Его бы огорчило требованіе и десяти, не только пятидесяти фунтовъ. Когда его перчаточникъ приносилъ счетъ въ пять фунтовъ, и то ему сказали, что капитанъ Мертонъ ухалъ къ своему папа, въ провинцію.

Капитанъ Мертонъ бросился въ кресла и пробормоталъ не мало проклятій женскому полу вообще. Затмъ онъ выпилъ, или лучше сказать проглотилъ, какъ пилюли, дв рюмки коньяку, перешелъ съ кресла на диванъ и началъ придумывать, что ему длать.

Грустно было смотрть, какую пытку выдерживалъ прекрасный капиталъ Мертонъ. Ему не въ примръ скоре удалось бы уложить двадцать чемодановъ. Онъ хмурился, что твой Ньютонъ и такъ безпокойно вертлся, словно лежалъ не на мягкой кушетк, а на мшк съ картофелемъ. Разъ онъ въ отчаяньи запустилъ-было пальцы въ волосы, но приведенная въ безпорядокъ букля заставила его опомниться и онъ поспшилъ ее поправить и пригладить. Онъ такъ искусалъ себ губы, что он стали совершенно багровыя, словно ихъ исжалилъ цлый рой пчелъ. Но позолоченые часы выбивали четверть за четвертью, а онъ все еще ничего не могъ придумать.

Онъ свято чтилъ такъ-называемые ‘долги чести’, которые нердко длаются самымъ безчестнымъ образомъ. Если пріятель попадалъ въ долговое отдленіе, капитану Мертону это нисколько не мшало протягивать ему руку, какъ бы тамъ онъ пошло себя ни заявилъ, но не заплати пріятель какого-нибудь пари, или по карточнымъ счетамъ, негодующій капитанъ Мертонъ ни за-что на свт уже не удостоитъ его даже поклономъ. Онъ восхищался тми ‘благородными’ героями, которые ни мало не задумываясь пускали по міру дтей и жену, чтобы уплатить карточный долгъ. Онъ презиралъ ‘малодушныхъ животныхъ’, которыя въ такихъ случаяхъ поступали на оборотъ.

При такомъ образ мыслей капитанъ Мертонъ, разумется, прежде всего поршилъ, что необходимо уплатить Фреду Татенгэму пятьдесятъ фунтовъ, хотя бы пришлось идти на большую дорогу и обирать у пьяныхъ матросовъ ихъ путевые гроши.

И все эта Берта! Не будь этой прелестной очаровательницы, не было бы теперь ни печали, ни расходу! Пятьдесятъ фунтовъ изъ-за пары прекрасныхъ глазъ! Дорогонько! О, эта двчонка насолила порядочно! Пропади ея густые мягкіе волосы! За эти деньги можно бы купить отличнйшую лошадь!

Что-жъ теперь однако длать? Оставить эту двочку въ поко или преслдовать ее?

И онъ началъ колебаться. Онъ уподоблялся всамъ, которые перевшиваютъ то на одну, то на другую сторону,— то взлетала у него вверхъ разсчетливая нравственность, когда онъ думалъ о прелестяхъ смиренницы Берты, то безпокойная убыточная страсть, когда ему представлялись насмшливыя усмшки элегантныхъ товарищей.

— Брошу, я эту двчонку! пробормоталъ онъ наконецъ ршительно:— брошу! Пусть себ отъискиваетъ спокойно какого-нибудь поденщика плотника и съ нимъ блаженствуетъ въ законномъ брак! Пусть готовитъ ему обдъ, пусть… Чортъ знаетъ, что такое! Тошно себ представить, что эти прелестнйшія руки обнимутъ какого-нибудь остолопа въ фланелевой куртк! Что эти милые пальчики нжно прикоснутся къ взъерошенной голов,— къ запыленной, взъерошенной, грязной голов, на плебейскихъ плечахъ! Такая двушка создана здить въ роскошныхъ экипажахъ, ходить въ кружевахъ, спать на атлас…

Онъ глубоко вздохнулъ.

— Хоть вздерни меня на вислицу, а я не могу ее бросить! Но вотъ что: если я теперь изловлю эту птичку, а черезъ годъ она мн надостъ хуже горькой рдьки? А если она выйдетъ замужъ за ровню, онъ ее будетъ любить до безумія всю жизнь… такъ, по крайней мр, часто представляется на сцен, въ пьесахъ, взятыхъ изъ плебейской жизни. Лучше бы, ей-богу, никогда мн не встрчаться съ ней! Что за глаза! божественные! Бдный мой ангельчикъ! И я отлично знаю, какая шляпка ей къ лицу… Она бы въ этой шляпк была восхитительна, какъ богиня! Разв можетъ какой-нибудь бднякъ купить ей такую шляпку? Она будетъ носить простой соломенный шлыкъ, причесываться будетъ какъ работницы въ рабочемъ дом! Боже! Я просто не могу перенести мысли, что эта обворожительная Берта стоитъ на колняхъ и скребетъ грязный полъ въ передней или въ кухн! Нтъ! Я ее одну, какъ картинку… Вотъ вс наши поразинутъ рты, когда увидятъ ее въ шелку, въ атлас, въ кружевахъ! Она заткнетъ тогда за поясъ самую обольстительную султаншу!

Потому ли, что капитанъ Мертонъ черезчуръ волновался сомнніями, или потому что записка Фреда Татенгэма произвела на него непріятное впечатлніе, только въ первый разъ въ цлые два года онъ провелъ вечеръ дома. Онъ послалъ сказать мистриссъ Бюлленти, чтобы она потрудилась изжарить ему бараньи котлетки.

Когда котлетки эти были сжарены, капитанъ Мертонъ ихъ скушалъ, запилъ бутылкою шерри и объявилъ, что это самый отвратительный обдъ, какой онъ когда либо далъ во всю свою жизнь.

Какъ онъ ни раскидывалъ умомъ, а все-таки въ конц концовъ не ршилъ, бросить ли ему Берту или преслдовать ее.

Какъ бы надясь, что видъ ея миленькаго личика вдохновитъ его и поможетъ ему поршить такъ или иначе дло, онъ нсколько разъ подходилъ къ окну и подолгу высматривалъ, не покажется ли плнительная мучительница.

Но плнительная мучительница не показывалась, и такъ-какъ капитана Мертона, по примру всхъ балованыхъ баричей, очень раздражала всякая неудачная попытка хотя бы и въ мелочахъ, то это его раздражило и заставило сильнй прежняго стремиться къ обладанію упрямымъ и неподатливымъ сокровищемъ.

Пробило одинадцать часовъ. Въ этотъ часъ весь домъ миссъ Томсей неизмнно отходилъ ко сну. Капитанъ Мертонъ закурилъ сигару, слъ на балкон и началъ глядть на Бертино окно. Онъ увядалъ, какъ это окно освтилось и какъ кто-то спустилъ стору. Нжное сердце капитана Мертона забилось, когда мелькнула женская тнь.

— Вотъ она, очаровательная двочка! проговорилъ онъ.— Вотъ она! Она, кажется, стала еще миле! Нтъ, я ее не брошу! Я отъ нея не отстану! Не могу!

Знай онъ, что вмсто Берты, стору опускала мистриссъ Уортъ, кухарка, онъ бы, разумется, не то сказалъ. Но любовь вдь подслповата и сквозь кирпичную стну ясно видть не можетъ.

Желая сколько-нибудь успокоить свое волненіе, капитанъ Мертонъ сталъ потягивать горячій пуншъ. Это его очень возбудило, и на третьемъ стакан онъ поршилъ окончательно, что ему длать.

Онъ далъ обтъ не только не ходить ни къ одному пріятелю цлую недлю, но даже во все это время ни разу не показаться на Снномъ рынк.

— Я совсмъ отвыкъ отъ порядочнаго общества, бормоталъ онъ:— совсмъ отвыкъ. Я вожусь только съ такими женщинами… которыя не умютъ приличнаго слова сказать! Отправлюсь въ какой-нибудь порядочный домъ. Я теперь могу влюбиться въ первую двушку, которая не встртитъ меня наглымъ взглядомъ, а опуститъ рсницы. Я сейчасъ же воображу, что опущенныя рсницы — несомннный знакъ невинности и чистоты. Я увлекусь и буду очень доволенъ. Непремнно начну посщать порядочное общество. Приглашеній есть пропасть: есть два на будущей недл. Отлично! Я встрчу сотню женщинъ, не въ примръ миле и привлекательне этой замарашки Берты, я Забуду и думать объ этой заносчивой, безтолковой двчонк… Понятно, что образованныя двушки, воспитанныя подъ строгимъ домашнимъ надзоромъ, мило, изящно одтыя, нжненькія, чистенькія гораздо привлекательне какой-нибудь запечной красотки. Отлично, отлично! Я такимъ образомъ и самъ буду доволенъ, успокоюсь, и ее подъ бду не подведу. Клянусь Юпитеромъ, я женюсь! Встрться только мн какая-нибудь женщина получше этой проклятой двочки — я женюсь! Будь я повшенъ, если не женюсь!

Судя по этимъ послднимъ восклицаніямъ, можно было, пожалуй, вывести заключеніе, что бракъ съ капитаномъ Мертономъ самое завидной блаженство, какое только можетъ выпасть на долю прекраснаго пола. Капитану Мертону, разумется, было простительно такъ думать. Онъ не соображалъ, что вкусы могутъ быть другіе у прочихъ смертныхъ, что не вс уважаютъ страсть къ разгульной жизни, не вс снисходительны къ безпрестанному волокитству, и не вс могутъ терпливо сносить капризы и баловства даже любимаго существа.

Настоящую цну человка узнаютъ только тогда, когда его теряютъ. Пріятели капитана Крозье Мертона, если и замтили его отсутствіе въ первый вечеръ, то не обратили на него особаго вниманія. Но когда прошелъ второй вечеръ, за вторымъ третій, а капитанъ не показывался, Томъ Оксендонъ и Чарли Сюттонъ заключили, что жизнь исчезнувшаго товарища въ опасности и съ достохвальною поспшностью полетли къ нему на квартиру. Фредъ Татенгэмъ непремнно бы къ нимъ присоединился, еслибы не побоялся, что его визитъ будетъ имть видъ деликатнаго предъявленія къ уплат пятидесяти проигранныхъ фунтовъ.

Пріятели были крайне удивлены и даже нсколько недовольны, узнавъ, что капитанъ Мертонъ живъ, здоровъ и благополученъ. Напрасно онъ уврялъ ихъ, что очень усталъ, что хотлъ, просто, отдохнуть. Они не врили и клялись, что тутъ замшана женщина.

Капитанъ чрезвычайно былъ остороженъ и тщательно берегъ свой секретъ. Въ это утро Берта работала у открытаго окна, и ему очень не хотлось, чтобы пріятели ее увидали. Но какъ часто это бываетъ съ взволнованными людьми, капитанъ Мертонъ, что называется, пересолилъ. Онъ такъ метался, оглядывался, такъ принужденно смялся, что возбудилъ подозрніе пріятелей. Подъ тмъ предлогомъ, что свтъ слишкомъ сильно падаетъ въ окна, онъ спустилъ сторы. Когда Томъ, ходя по комнат, приближался къ балкону, капитанъ тотчасъ же его кликалъ, или показывалъ ему какое-нибудь письмо, или сврялъ его часы со своими. Когда Чарли разъ всталъ посмотрть, не идетъ ли дождь, капитанъ стремглавъ кинулся къ окну и чуть не сшибъ съ ногъ обоихъ пріятелей.

— Что за чортъ! что съ вами? спросилъ Чарли Сюттонъ.— Вы сегодня чертовски вжливы!

— Клянусь, здсь что-то кроется! Здсь замшана женщина, вскрикнулъ Томъ Оксендонъ.

И прежде, чмъ капитанъ спохватился, онъ вырвался изъ его рукъ, подбжалъ къ окошку и вздернулъ стору. Онъ увидалъ Берту и разразился громкимъ хохотомъ.

— Ахъ вы плутъ, Крозье! Это вы прячете отъ насъ красотку, изъ-за которой вы проиграли пятьдесятъ фунтовъ! А я думалъ, что она успла ужь вамъ прискучить. Неужьто вы по сю пору ею занимаетесь?

Капитанъ Мертонъ ничего не отвчалъ и только старался оттащить ихъ отъ окна. Они начали его дразнить.

— Праведное небо, сказалъ Сюттонъ: — что жь это такое, неужьто вы вправду влюбились въ горничную? Признаюсь, убили бобра! Это, по моему, только одна потеря времени.

— И денегъ тоже, прибавилъ Томъ Оксендонъ.— Я ручаюсь, что тутъ придется издержать, по крайней мр, шестьдесятъ фунтовъ.

— Помилуйте, продолжалъ Чарли Сюттонъ:— вдь все равно ухаживать за герцогиней или за горничной — трудъ одинаковый: т же клятвы, т же комплименты, только, по моему, ужь гораздо пріятне и доблестне убить фазана, чмъ воробья!

— Какъ можетъ вамъ нравиться горничная! воскликнулъ Томъ Оксендонъ.— Не понимаю!

(Капитанъ старался принять на-себя безпечный видъ, какъ-будто рчь шла не о немъ и дло не его касалось).

— Любить горничную! продолжалъ Томъ Оксендонъ.— Вс он такія грязныя, носятъ черныя кофты… Опомнитесь, мой другъ, вы только вообразите, что он даже по утру и не умываются! Он не знаютъ, что это такое зубная щетка, он возятся въ зол, въ саж… Порадовать ручку, которая вымазана сажей, какъ это пріятно! Творецъ небесный!

— Если вы серьзно ршились помстить свое сердце на кухн, сказалъ насмшливо Чарли Сюттонъ:— то, можетъ, вы поручите мн кстати ублажить…

Капитана Мертона очень раздражали и злили вс эти критическія замчанія. Онъ сказалъ небрежно:

— Вы все разсудили, какъ вамъ угодно? ну, и на здоровье! Предположимъ, что мн нравится эта двочка: что жь тутъ такого? Простота вкуса — вотъ и все. Это все равно, еслибы я захотлъ сть скромный обдъ: ломтикъ хлба, кусочекъ сыру и больше ничего. Вдь вы бы не нашли въ этомъ ничего дурного?

— Да вы, пожалуй, обдайте желудями, коли это вамъ угодно, отвчалъ Сюттонъ:— только, пожалуйста, не увряйте меня, что можно находить какое-нибудь удовольствіе съ вашей, такъ-называемой, ‘простотой’. Что ни разинетъ ротъ, то подаритъ такимъ выраженьицемъ, что у васъ въ глазахъ помутится! Очень пріятно имть соперникомъ какого-нибудь мясника или парня изъ булочной!

Разговоръ становился все боле и боле колкимъ. Лицо капитана Мертона покраснло, и на устахъ его начала мелькать улыбка не совсмъ любезная. Поэтому Томъ Оксендонъ поспшилъ прекратить споръ.

— Ну, довольно, довольно, сказалъ онъ: — коли Мертонъ хочетъ ворковать на заднемъ двор, то пусть и воркуетъ тамъ, чортъ возьми! Какое намъ дло до того, что его возлюбленная моетъ полы и чистить ножи? Ему это нравится, ну, и отлично! Разумется, это странный вкусъ… Будемъ надяться, что все это скоро ему самому надостъ!

Пріятели, прощаясь, попытались-было увлечь добровольнаго затворника вмст съ собою. Они приглашали его ужинать и соблазняли разсказами о томъ, какой необыкновенный пикникъ будетъ устроенъ у одного знакомаго, Боба Тайля, куда вс гости должны сбираться нополуночи. Но Мертонъ отъ всего отказался, хотя не присутствовать на пиру у Боба Тайля и было для него жестокимъ лишеніемъ.

Вмсто того, чтобы веселиться съ пріятелями, капитанъ Мертонъ провелъ вечеръ въ великолпномъ салон Габаэля Голькондора, богатаго торговца брилліантовыми украшеніями.

Капитанъ Мертонъ не чувствовалъ особаго удовольствія въ этомъ ‘порядочномъ’ обществ. Всего на всего здсь была одна только леди, которая, но его мннію, могла возбудить нжныя чувства, да и то, когда онъ пригласилъ ее танцовать, оказалась уже приглашенная на пятнадцать танцевъ. У капитана Мертона не было желанія киснуть здсь до четырехъ часовъ утра для того только, чтобы имть счастіе быть шестнадцатымъ.

‘Пока дойдетъ до меня очередь’, думалъ капитанъ: ‘съ ней протанцуетъ пятнадцать человкъ и ужь, конечно, они будутъ передъ ней разсыпаться мелкимъ бсомъ, и скажутъ ей все, что только возможно сказать. Она будетъ уже пресыщена, и мн только придется назвать ее кошкой или воровкой, если я захочу на нее подйствовать и произвести какое-нибудь впечатлніе’

На другой день капитанъ Мертонъ отправился на другой званый вечеръ въ ‘порядочномъ’ обществ, гд танцовалъ съ тремя молодыми леди. Первая леди, лтъ шестнадцати (она носила длинныя крутыя букли, которыя то опускались, то поднимались, подобно китовымъ усамъ, при каждомъ ея шаг), вела съ нимъ бесду о томъ, кто самый краснорчивый и трогательный изъ лондонскихъ проповдниковъ,— тема, о которой капитанъ Мертонъ, къ стыду своему, не имлъ ни малйшаго понятія. Вторая молодая леди, съ густыми, какъ лсная чаща, бровями и съ пушкомъ на губахъ, общающимъ превратиться въ серьзные усы, наскучала ему тмъ, что вмсто того, чтобы позволить ему за собой ухаживать, ухаживала за нимъ сама и жеманно называла его ужаснымъ человкомъ, прежде чмъ онъ усплъ разинуть ротъ.

Третья молодая леди (увы! онъ это поздно замтилъ!) была раскосая, и онъ сдлалъ нсколько непростительныхъ промаховъ: спрашивалъ ее, напримръ, почему она такъ пристально глядитъ на стну, направо,— или она такъ любитъ живопись? А она глядла въ это время въ уголъ налво!

Результатомъ посщеній ‘порядочнаго’ общества было то, что Берта показалась капитану Мертону въ тысячу тысячъ разъ привлекательне прежняго.

Возвратясь домой и усвшись въ кресло передъ каминомъ, капитанъ сначала вздохнулъ, а потомъ разразился цлымъ потокомъ самыхъ восторженныхъ восклицаній по поводу прелестей смиренной компаньйонки миссъ Томсей.

— Вс он глупыя куклы передъ Бертою! вскрикнулъ онъ.— Вс он не стоятъ ея ноготка! У кого такіе божественные глаза? У кого такіе очаровательные зубки? У нихъ у всхъ глаза, какъ плошки! Я всмъ имъ глядлъ въ ротъ — ни у одной нтъ такихъ перловъ, какъ у Берты! Къ чорту ихъ всхъ! Мн нужна Берта! Берта лучше, миле всхъ, и она мн нужна! И я ее себ достану! Да, достану, хотя бы пришлось мн разориться, хотя бы пришлось погибнуть! Будь, что будетъ, а Бертой я завладю! Берта будетъ моя! О, прелестная двочка! ты будешь моя!

ГЛАВА ТРЕТЬЯ.
И съ удобствами для путешественниковъ.

Сильный духомъ и тломъ, Билли Фортшнъ такъ ударилъ въ дверь гостиницы, что тетка Люлли, курившая трубочку въ кухн, быстро вскочила съ мста въ полной увренности, что къ ней пожаловала въ гости полиція.

Богатство всегда производило на Билля Фортшна удивительное дйствіе: онъ какъ-то вдругъ выросталъ, становился шумливъ, задоренъ и до крайности самонадянъ. Теперь у него было четыре шиллинга въ карман и ему, что называется, былъ самъ чортъ не братъ.

— Это вы, Билли? Это вы, головорзъ, оборвашка? закричала тетка Люлли, узнавъ постителя.— Чтобъ вамъ посвело въ дугу вс ваши нескладные члены! Какъ вы смете такъ пугать людей? Что вы, пожалованы, что ли, въ китайскіе императоры? Будь вамъ пусто! Вы меня угостили хуже восточнаго втра! Я вся такъ и затрепетала, какъ листъ! Я и теперь еще такъ дрожу, что едва на мст держусь! Я такъ и думала, что это пожаловали полицейскіе, чтобъ имъ на вки провалиться!

Старуха говорила такъ раздражительно, что Недъ Перчезъ и Филиппъ Мертонъ струсили и едва ршились войдти. Они тихонько притворили за собою двери и смирнехонько стали у порога.

Но они, впрочемъ, скоро ободрились, увидвъ, что Билли Фортшнъ подступаетъ къ кричавшей старух такъ же отважно, какъ будто бы она была просто чучела, и говоритъ ей:

— Ну, ладно, ладно, тетка! Поговорила и будетъ. Я вотъ привелъ новую парочку голубковъ — видите, у порога-то стоятъ? Подайте-ка имъ по кружечк вашего бургонскаго: они будутъ пить, а мн надо съ вами кой о чемъ потолковать.

Онъ указалъ ей на мшокъ, который втащилъ съ собою, и она, въ-надежд, что въ этомъ мшк краденыя вещи, сдлалась сейчасъ же учтиве и пригласила его въ заднюю комнату.

Немногіе ршались такъ свободно и безбоязненно обращаться съ теткой Люлли. Это была женщина лтъ пятидесяти слишкомъ, но т, кто испыталъ на себ силу ея кулаковъ, говорили, что она ‘замчательно молода для своихъ лтъ’, и что она ‘пахнетъ тяжелымъ молотомъ’. Въ день ея рожденія, когда ей сравнялось пятьдесятъ-девять лтъ, одинъ изъ гостей, Ноди Семъ, забылъ достодолжное уваженіе къ виновниц празднества, и виновница празднества, схвативъ его за шиворотъ, какъ кошка схватываетъ своихъ котятъ, поднесла его къ окну и выкинула съ такой же непринужденностью, съ какою выкидывала золу изъ лукошка.

Эта женщина стояла твердо и непоколебимо на своемъ мст. Ее можно было уподобить фарнезскому Геркулесу въ юпк. Изъ-подъ подола короткой одежды виднлась такая пара подбитыхъ гвоздями ботинокъ, которая легко могла превратить въ кисель что угодно. Ея сдые волосы свшивались на лобъ и на виски, какъ холка у лошади. Опасаясь, не безъ основанія, что ее примутъ за мужчину, она заявляла свой прекрасный полъ тмъ, что носила ночной, съ густыми оборками чепецъ, поверхъ котораго повязывала большой платокъ, на подобіе чалмы. Ея густыя брови прикрывали пару черныхъ глазъ, сверкавшихъ какъ звзды.

Когда Филиппъ въ первый разъ заговорилъ съ ней, онъ сталъ-было ее величать ‘мамъ’, но она прикрикнула на него:

— Пропади вы съ вашими церемоніями! Зовите меня теткой, черномазый шпіонъ.

Когда мистриссъ Люлли увидала мшокъ, она до того смягчилась, что даже назвала Билли ‘дружкомъ’, но удостоврившись, что въ мшк только одни объдки, она пришла въ негодованіе, начала ругаться, грозить и кончила пожеланьемъ ‘околть плуту-мальчинік подъ заборомъ или завертться на вислиц’.

— Берите эти огрызки къ чорту! кричала она: — тащите ихъ куда нибудь въ свиной хлвъ!

Негодованіе это было не искреннее, а подложное: чмъ она больше критиковала товаръ, тмъ дешевле надялась его пріобрсти.

И въ самомъ дл, она пріобрла его дешево: все ей досталось за шиллингъ и за ужинъ на троихъ. Великолпный кусокъ ветчины просто пошелъ задаромъ.

Хромой Недъ и Филь оставались въ пріемной комнат, пока шли торги. Они неподвижно сидли на своихъ мстахъ, молча уставивъ глаза другъ на друга.

Путешественники, посщавшіе это заведеніе, очевидно имли вкусы простые и нисколько не заботились о мблировк. Тутъ были просто четыре когда-то выбленныхъ мломъ стны, которыя сдлались до того грязны, что, казалось, ихъ ужь нельзя отблить никакими способами. Постители кром того, опираясь плечами и головой, провели кругомъ всей этой залы масляный бордюръ. Содержательница трактира, казалось, больше заботилась о безопасности своихъ гостей, чмъ о ихъ комфорт. Каждое окно было закрашено такъ высоко, что самый высокій полисменъ не могъ бы въ него заглянуть. Столы и скамьи, стоявшіе вдоль стнъ, были чрезвычайно узки. Кто приходилъ сюда въ слякоть и холодъ, бывалъ очень радъ пылающему огню, который въ одну минуту высушивалъ самыя мокрыя одежды и отогрвалъ самые застывшіе члены. Полъ былъ усыпанъ пескомъ, и это приносило двоякую пользу: вопервыхъ, служило какъ бы украшеніемъ, а вовторыхъ, служило чмъ-то въ род гигантской плевальяицы. Кром немногихъ надписей по стнамъ ничто не нарушало однообразія. Какой-то джентльменъ, подписавшійся Джекъ оркшейрскій, выкоптилъ свчей слдующія слова: ‘только что изъ западни и никогда не чувствовалъ себя лучше’.

Когда Филь нсколько осмотрлся, онъ принялся читать вышеупомянутыя надписи. Одна гласила, ‘что отважный Джо опять принялся за старую игру’, другая доводила до всеобщаго свднія, ‘что Семъ Блинкей здсь останавливался и убдился собственнымъ опытомъ, что блохи здсь такія же голодныя и наглыя, какъ и везд’. Третья, подписанная ‘Микъ Тедеръ, Крыса’, объявляла, что онъ ненавидитъ полицейскихъ крючковъ пуще прежняго, хотя иметъ доброе сердце. Тутъ были тоже нарисованы профили вислицъ и висльниковъ.

Какъ разъ противъ огня сидла женщина. Она такъ близко наклонилась къ пламени, что отъ ея лохмотьевъ пахло гарью. Она была босая и держала подошвы такъ близко къ ршетк, какъ будто бы это были ломти хлба,— назначенные для поджариванія. Когда жаръ ужь черезчуръ донималъ, пальцы ея словно сводило. Ей долго привелось ночевать подъ заборами, она схватила лихорадку и теперь старалась, какъ говорила, выгнать простуду изъ костей. Мужчины сидли около столовъ и откровенно говорили о приключеніяхъ протекшаго дня, или толковали о томъ, что затяли на завтра. Одинъ старикъ, прикрывавшій побирашество тмъ, что носилъ съ собою бумагу и сургучъ на продажу, разсказывалъ другому, тоже разнощику, въ какіе окрестные дома всего лучше пробраться. Судя по его разговору, мстность ему была совершенно извстна, онъ зналъ не только каждую улицу, не только каждый переулокъ, но даже изучилъ характеры большинства обывателей.

— Кирпичный домъ, что у моста, вы замтьте, говорилъ онъ: — тамъ можно поживиться. Только вы непремнно старайтесь попасться на глаза хозяйк. Хозяинъ втреный малый, и съ него взятки гладки.

— А что какъ идетъ обжога? спросилъ разнощикъ, намекая на искусство обезображивать тло такъ, чтобы, казалось, будто оно обожжено.— Я подумываю этимъ заняться.

Какой-то пьяный горько жаловался на то, что за цлыя день ему удалось стибрить всего на всего одинъ единственный пенни.

Три молодыхъ вора ужинали. Ужинъ ихъ состоялъ изъ смси разныхъ объдковъ, сильно приправленныхъ лукомъ и перцомъ.

По мр того, какъ темнло, трактиръ все больше и больше наполнялся постителями, возвращавшимися изъ различныхъ мошенническихъ экскурсій. Они входили одинъ за другимъ, и на каждомъ загорломъ смышленномъ лиц ясно было можно прочитать, какова была удача. Одни входили съ веселымъ, бойкимъ видомъ, другіе угрюмые и мрачные. Какой-то человкъ съ тугонабитымъ карманомъ вошелъ такъ высокомрно, словно трактиръ для него одного содержался. Онъ сталъ къ огню и стоялъ передъ нимъ, какъ экранъ. Онъ свисталъ, громко смялся, обзывалъ товарищей разными забавными прозвищами и вообще, что называется, развернулся. Онъ безбоязненно говорилъ всмъ дерзости, потому что зналъ, что въ случа затется ссора, у него есть въ карман чмъ заплатить за порцію водки, которая успшно дйствовала на самыхъ ретивыхъ.

Другой вползъ въ залу, какъ собака въ лавку мясника. Онъ отворилъ дверь на столько, чтобы только проскользнуть. Онъ спросилъ шопотомъ на два пенса элю. Онъ сидлъ смирно и, если надъ нимъ начинали подсмиваться, онъ, скрпя сердце, тоже смялся, внутренно давая обтъ отмстить за этотъ смхъ.

Здсь былъ мужчины и женщины всевозможныхъ воровскихъ профессій. Вс они хвастались разными фокусами и издвались надъ сострадательными, которыхъ имъ въ этотъ день удалось надуть.

Здсь были люди, которые умли только говорить на одномъ воровскомъ нарчіи, которые вмсто подписи ставили крестъ и ничего выше ды и питья не знали въ жизни. Были и такіе, которые мастерски владли англійскимъ языкомъ и даже вставляли въ свою рчь латинскія цитаты. Какой-то парень подъ хмлькомъ разсказывалъ анекдоты изъ своей жизни. Онъ сидлъ противъ смиреннаго, кроткаго на видъ бродяги, котораго разорила и погубила излишняя вра въ пріятеля. Въ углу комнаты помщался худой, живой мальчикъ лтъ четырнадцати, онъ курилъ такую коротенькую трубку, что она оканчивалась наравн съ носомъ. У него было блдное, истомленное лицо, какъ будто онъ только что поднялся посл тяжелой болзни. Но не болзнь, а горькая жизнь привела его въ такое состояніе: одинъ разъ въ недлю онъ спалъ на постели, а остальные дни гд-нибудь подъ заборомъ, одинъ разъ въ недлю онъ лъ мясо, а остальные дни рпу. Онъ былъ молодецъ на вс руки: готовъ былъ пть баллады на улицахъ, и готовъ былъ спуститься черезъ каминъ за серебряной ложкой. Около огня сидлъ человкъ въ приличномъ черномъ плать, онъ говорилъ и смялся такимъ тономъ, какъ будто считалъ себя неизмримо выше всхъ его окружающихъ ничтожныхъ воровъ. Онъ былъ воръ высшаго полета. Онъ кралъ только въ богатыхъ магазинахъ, преимущественно тамъ, гд продавались золотые перстни и цпочки, или фабриковалъ фальшивые листы для сбора на благотворительныя заведенія. Съ нимъ бесдовалъ бывшій студентъ медицины, который теперь выдавалъ себя за капитана корабля, чудомъ спасшагося отъ кораблекрушенія.

Здсь собрались мужчины и женщины со всхъ концовъ Соединеннаго Королевства. Здсь были ирландцы, называвшіе себя старыми служаками и показывавшіе подлинныя бумаги, которыми свидтельствовалось ихъ участіе въ сраженіяхъ, и медицинскія удостовренія въ томъ, что они получили такія-то и такія-то раны. Тутъ были шотландцы, выдававшіе себя за ткачей, лишившихся работы и просившихъ оказать имъ помощь, дабы они могли возвратиться въ Глазго, хотя они всегда отправлялись въ противоположную сторону. Тутъ были англичане, уврявшіе, что занимались выдлываніемъ иголокъ и тмъ разрушили свое здоровье. Иные выставляли на показъ больныя ноги и руки. Иные уже лтъ десять разсказывали со слезами на глазахъ печальныя исторіи о дорогомъ своемъ ребенк, который умеръ прошлую ночь отъ оспы, и жалобно просили нсколько шиллинговъ для покупки гробика. Здсь были женщины, которыя разсказывали, что вся ихъ жизнь зависитъ отъ успшнаго излеченія милой дочери, которой у нихъ отроду не бывало, и что имъ необходимы средства для препровожденія этой дочери въ Лондонъ къ доктору. Были и другія, которыя чрезвычайно эффектно описывали, какъ ихъ многолюбимые мужья погибли на эшафот или на рельсахъ желзной дороги. У нкоторыхъ были даже свидтельства, гд и когда постигло несчастіе, свидтельства эти можно было достать за нсколько шиллинговъ. Фабрикантъ этихъ вещей, и вмст торговецъ ими нердко жаловалъ въ заведеніе мистриссъ Люлли.

Около двнадцати часовъ мастеръ Билли заказалъ кружку ‘теплой фланели’ на трехъ, то-есть три порціи напитка изъ джину, пива и яицъ. Онъ говорилъ, что этотъ напитокъ гретъ, какъ теплая фланель, и усыпляетъ, какъ опіумъ. Затмъ вс трое легли спать.

Дортуаръ состоялъ изъ большой комнаты съ голыми стнами, гд помщалось десять кроватей, каждая кровать могла служить для двухъ, а въ случа нужды и для трехъ человкъ. Зимою, когда вс окна были наглухо закрыты, нкоторые ночевщики, просыпаясь поутру, жаловались на головную боль, и находили, что тридцати душамъ въ одной комнат нсколько тсновато, но въ лтнее время ночевать здсь было отлично, веселая компанія иногда балагурила до самаго разсвта.

Передъ отходомъ ко сну, Билли Фортшнъ имлъ очень серьзный разговоръ съ джентльменомъ, помщавшимся на сосдней кровати. Онъ былъ очень огорченъ, узнавъ, что дла въ Стаффорд идутъ плохо.

— Этотъ городъ никуда не годится, говорилъ джентльменъ:— совсмъ нтъ работы. Впрочемъ, я еще не отчаиваюсь. Вы говорите, что вашъ хромой маракуетъ на флейт?

— Мастеръ, отвчалъ Билли: — всякій съ радостью дастъ два пенса, чтобы только онъ пересталъ! Да и я самъ могу, коли захочу, представиться такомъ горбатымъ и скорченнымъ, какъ пойманный ракъ.

— Ну, а другой парнишка, на что-нибудь способенъ?

— Ну, эта птица невысокаго нодета, отвтилъ Билли презрительно: — только онъ изъ себя красивъ, и вс горничныя имъ любуются. Я его держусь потому, что онъ сбираетъ провіантъ.

На слдующій день вс три героя, принарядившись какъ могли лучше, принялись разыгрывать комедію. Недъ обмоталъ себ ногу, и чуть-чуть передвигался, какъ будто каждый шагъ стоилъ ему невыразимыхъ мученій. Билли согнулся дугою, а Филь, вымывъ лицо и расчесавъ кудри, протягивалъ шапку за пенсами. Мастеръ Фортшнъ жалобно вылъ:

— Леди и джентльмены, и милостивые христіане, и друзья, намъ стыдно являться передъ вами въ такомъ вид! Не оставьте своимъ милосердіемъ, мы безродные и одинокіе, и ничего у насъ нтъ! Мы калки, и не можемъ работать!

Это воззваніе они всякій разъ заключали гимномъ, который подхватывали съ такою силою, что скоро во всхъ окнахъ и на всхъ порогахъ появлялись женщины и дти.

Но дла шли не особенно спшно. Имъ рдко удавалось выконючить больше пяти шиллинговъ въ день, а такъ-какъ тетка Люлли ничего не давала даромъ, то слишкомъ роскошничать было невозможно. Эль и ‘теплая фланель’ все рже и рже являлись передъ ними на стол, а, наконецъ, и вовсе исчезли.

Передъ тмъ, какъ оставить Стаффордъ, мастеръ Билли воспользовался знакомствомъ одного сержанта, квартировавшаго въ трактир ‘Гуся и Бутылки’. Этотъ сержантъ набиралъ въ рекруты всхъ бравыхъ молодцовъ, имющихъ склонность къ военной жизни. Удалой Билли опорожнилъ много бутылокъ пива съ своимъ воинственнымъ пріятелемъ, взялъ отъ него шиллингъ въ задатокъ, выпросилъ въ займы полкроны, а потомъ разсказалъ товарищамъ свои подвиги о необходимости удирать изъ Стаффорда. Въ извиненіе своего коварства онъ говорилъ:

— А съ чего это я пойду изъ-за ихъ ссоръ? Они тоже хваты! Какъ только у нихъ свалка между собою, у этихъ важныхъ особъ, они сейчасъ выставляютъ наши головы.

Оставляя Стаффордъ, наши герои поршили направить стопы свои къ югу Англіи.

— Пропади этотъ сверъ! вскрикнулъ Билли:— тутъ замерзаетъ всякое милосердіе. Югъ гораздо лучше, потому тутъ тепло. И на юг вдвое скоре сорвешь пенни!

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ.
О семейств Газльвудъ очень заботятся.

Миссъ Томсей вышла къ завтраку, она чувствовала себя нехорошо, и была въ очень дурномъ расположеніи духа. Наканун она кушала за ужиномъ морскаго рака. Слдствіемъ этого лакомаго блюда былъ непріятный сонъ, въ которомъ ей пригрезилось, что у ней подъ кроватью сидитъ французъ.

— Никогда въ жизни я не испытывала такого ужаса, разсказывала она Мери-Анн, когда эта послдняя принесла ей поутру теплую воду.— Мн представлялось, что этотъ бородатый разбойникъ тычетъ ножами въ матрасъ, и старается попасть мн въ спину!

Такъ-какъ миссъ Томсей была въ дурномъ расположеніи духа, то ей не нравилось масло, не нравился хлбъ, не по вкусу пришлось даже любимое свжее яйцо. Она такъ хватила по немъ ложечкой, что скорлупа разлетлась, какъ мыльный пузырь. Она нашла, что поджаренный хлбъ похожъ на подошву, и ршительно объявила, что этого чая нельзя пить. Когда мистеръ Боксеръ услыхалъ, что колокольчикъ въ столовой такъ звонитъ, словно его хватаетъ зубами бшеная собака, онъ тотчасъ догадался, что дло неладно.

‘Или съ ней истерика, или она опрокинула на себя чайникъ’, думалъ онъ, шагая по лстниц такъ быстро, что икры у него тряслись, словно готовы были отпасть и покатиться, какъ кокосовые орхи, внизъ по каменнымъ ступенямъ.

— Боксеръ, гд это вы покупаете яйца? начала двственница, и, едва давъ ему время воскликнуть: ‘гд покупаю яйца, мамъ?’ продолжала:— я говорила вамъ тысячу-тысячъ разъ, чтобы вы никогда не покупали яицъ ни у продавцовъ, ни у картофельщиковъ! Какъ вы смете покупать мн яйца у людей, которые держатъ куръ въ погребахъ? Я своими собственными глазами видла, какъ эти куры лежали по самое горло въ грязи около водосточныхъ трубъ! Такъ какъ же вы мн смете приносить такія яйца?

Еще разъ мистеръ Боксеръ, поднятые брови котораго выражали крайнее изумленіе, воскликнулъ:

— Яйца, мамъ!

На что его госпожа объявила, что не желаетъ слушать никакихъ оправданій, и приказала ему держать языкъ за зубами. Затмъ, трагически указывая на чайникъ, она прибавила:

— И уберите это! Это было бы стыдно подать даже въ гринвичскомъ трактир.

Хотя глубоко уязвленный, Боксеръ остался тмъ не мене попрежнему почтительнымъ. Онъ сказалъ обиженнымъ, но скромнымъ тономъ:

— Можетъ, онъ еще не настоялся, мамъ?

— Не настоялся! вскрикнула леди: — какъ вы смете говорить такъ о самомъ лучшемъ душистомъ ча?

Когда Бертина мать явилась, и попросила удлить ей нсколько минутъ для переговора объ очень важномъ дл, миссъ Томсей была въ самомъ возбужденномъ состояніи. Услыхавъ, что нянька изъ рабочаго дома претендуетъ имть важныя дла, двственница иронически сказала:

— Господи! скоро лондонскіе воробьи заговорятъ о важныхъ длахъ! Какъ эти бдныя мыши лзутъ въ слоны!

Все вышеизложенное читатель долженъ приписать не миссъ Томсей, а блюду изъ морскаго рака.

Она приняла старуху съ видимымъ намреніемъ уничтожить ее своею холодностью. Хотя ее очень удивило то, что мать Берты вмсто обыкновенной своей одежды была наряжена въ шелковое платье и въ щегольскую шаль, роковое дйствіе морскаго рака было еще такъ сильно, что она не позволила выразить своего удивленія.

Мистриссъ Газльвудъ была, напротивъ того, въ самой радостной ажитаціи. Она тотчасъ же заговорила:

— Я осмлилась къ вамъ явиться, мамъ, я встртила одного добраго, великодушнаго друга… Я говорила объ одномъ джентльмен, мамъ… У меня теперь свой домъ, мамъ… И такъ прекрасно отдланъ… Пусть его Богъ благословитъ!

Лицо миссъ Томсей ясно выражало, что хотя бы Богъ и благословилъ, но она вовсе бы не благословила его.

— Вс говорятъ, мамъ, что гостиная моя — просто удивленье. Я желала, чтобъ вы видли мои комнаты, мамъ, вы бы удивились! У меня есть кресло такое большое, какъ коляска. На каждой постели такія прекрасныя подушки, и такіе коврики на полу! У меня есть колокольчикъ, а въ шкаф такія полки, что на нихъ могли бы спать члены парламента!

— Могу я спросить, о какомъ важномъ дл желали вы со мной переговорить? спросила миссъ Томсей ледянымъ тономъ.

Еслибы мистриссъ Газльвудъ неожиданно пустили въ самую физономію снжный комъ, это бы ее не такъ поразило, какъ вышеприведенный ледяной вопросъ. Въ одну секунду ея улыбающееся лицо омрачилось, и выразило сильнйшее негодованіе. Она вдругъ собралась съ духомъ, и очень ршительно сказала:

— Такъ-какъ обстоятельства мои измнились къ лучшему, мамъ, то я попросила бы васъ отпустить Берту. Берта будетъ теперь жить со мною. Она мн необходима.

Дйствіе проклятаго морскаго рака такъ сильно, что миссъ Томсей разразилась визгливымъ, пронзительнымъ хохотомъ, и сказала:

— Ахъ, моя любезная, берите хоть сію минуту! Въ послднее время не знаю, почему только дочь ваша длаетъ все невпопадъ. Мн отъ нея нтъ никакой пользы. Можете ее взять, можете!

Мистриссъ Газльвудъ была уколота, но отвчала очень кротко:

— Благодарю васъ, мамъ, вы очень обязательны.

Миссъ Томсей подхватила:

— Вовсе не за что благодарить, мистриссъ Газльвудъ. Ужь если кому надо благодарить, такъ это мн васъ за то, что вы меня избавляете отъ нея. Можете идти!

Оскорбленная старуха такъ быстро вскочила, что отъ ея шелковаго платья раздался шумъ, похожій на шумъ крыльевъ спугнутой куропатки. Она уже схватилась за дверную ручку, но миссъ Томсей вдругъ вспомнила, что надо спросить, кто былъ пріятель, принявшій такое участіе въ длахъ Бертиной матери.

— Остановитесь минуту! Какъ имя добраго друга, который такъ щедро обдариваетъ квартирами?

Мистриссъ Газльвудъ самымъ рзкимъ тономъ отвтила, что она не вправ сообщить какія бы то ни было свднія насчетъ этого.

Мысль, что ея дразнитъ нищая въ ея собственномъ дом, была свыше того, что могла вынести миссъ Томсей при ея уваженіи къ самой себ. Твердо опираясь на свою гордость, она проговорила: ‘ну такъ и быть’, и граціозно направилась къ двери.

Въ душ миссъ Томсей была добрйшая изъ женщинъ. Къ часу пополудни, когда ея негодованіе нсколько поутихло, она позвонила въ колокольчикъ, и, не подозрвая, что миссисъ Газльвудъ приняла серьзно то, что было говорено о Берт, потребовала къ себ молодую двушку. Она откинулась на спинку креселъ, когда мистеръ Боксеръ возразилъ ей, что уже два часа, какъ мать и дочь ушли изъ дому. Миссъ Томсей дйствительно любила свою хорошенькую компаньонку и ее сильно оскорбило то, что двочка могла ухать такъ безцеремонно посл всхъ оказанныхъ ей милостей, и она по сил привычки уподобила Берту зм, вскормленной на ея груди, хотя грудь ея для колыбели вроятно была очень неудобна, такъ-какъ миссъ Томсей шнуровалась очень туго. Скоро она начала думать о томъ, кто бы могъ быть этотъ добрый другъ, сдлавшійся такъ внезапно опекуномъ семейства Газльвудъ. Мало по малу любопытство такъ поглотило се, что она даже не замтила, какъ прошелъ часъ, назначенный ею для чтенія ‘Times’, и даже не взглянула на газету. Знай она, гд новое мсто жительства Газльвудовъ, она бы, по всему вроятію, сдлала имъ визитъ. Ей пришлось довольствоваться безполезнымъ допросомъ Мери-Анны, она старалась узнать отъ молодой горничной, не говорила ли Берта о какомъ-нибудь богатомъ родственник и не длала ли намековъ, что ея семейству достанется какое-нибудь наслдство.

Она ровно ничего не узнала до слдующаго дня, и тогда услышала правду изъ устъ самой Берты, которая не могла помириться съ мыслью о разлук со своей прежней госпожей, даже не попрощавшись съ нею, и вернулась въ Гарлей-стритъ выпросить себ пожатіе руки.

— Я слыхала отъ нихъ, сказала Берта:— что вы очень сердились и не станете говорить со мной. Я поврила, потому что не могла понять, зачмъ вы отослали меня тамъ внезапно. Вы были всегда такъ добры ко мн. Но я вообразила себ, что врно я сдлала что-нибудь ужасное такое, чего нельзя простить. Теперь, когда вы обращаетесь ко мн прежнимъ добрымъ и ласковымъ голосомъ, я жалю, что васъ оставила.

— Я вовсе не отсылала васъ, глупое дитя, рзко возразила два. Она принуждена была казаться сердитой, чтобы удержать слезы, готовыя выступить изъ глазъ.— Это все она, ваша глупая мать. Какъ можно быть такимъ глупымъ созданіемъ,— на столько нелпымъ, чтобы вообразить, будто я говорила серьзно!

Многочисленны были обращаемыя къ Берт просьбы, чтобы она вернулась, и робки ея отказы.

— Я удвою ваше жалованье, Берта, сказала миссъ.— Вы будете получать двадцать фунтовъ въ годъ.

— Мать говоритъ, что не можетъ обойтись безъ меня, возразила Берта.— Если я не буду съ ней, она должна будетъ оставить домъ.

— Мн будетъ плохо безъ васъ, продолжала леди.

— Мать говоритъ, что никогда больше не разстанется со мной, отвтила Берта.

Видя, что вс мольбы напрасны, миссъ Томсей отступила, но старая желаніемъ узнать тайну о невдомомъ друг, приняла на себя какой только могла беззаботный видъ и наотрзъ спросила его имя.

Берта отвтила:

— Это капитанъ Мертонъ Крозье, и при этомъ лицо ея сдлалось красно, какъ сигнальный фонарь.

Еслибы волосы миссъ Томсей могли встать дыбомъ, то ея локоны и коса непремнно взвились бы вверхъ — такъ великъ былъ ужасъ, какой она ощутила при этомъ имени. Только одна сила крпкихъ зубьевъ гребенокъ могла придержать ея прическу. Она испытывала странное ощущеніе на череп, оно постепенно прошло ледянымъ холодомъ внизъ по спин.

Она не могла выговорить просто слова: ‘капитанъ Мертонъ Крозье’, но прокричала ихъ съ шипніемъ испуганной двушк.

— Берта! подконецъ выговорила она, нервно размахивая руками, пока он забились у ней, какъ лапки упавшаго на спину жука.— Берта, одно изъ двухъ: или ваша мать очень дурная женщина, или величайшая дура, какая когда либо ходила по земл. Говорю вамъ: этотъ капитанъ Крозье недостойный, низкій человкъ. Я навела объ немъ справки и узнала, что онъ рдко возвращался домой раньше четырехъ утра. Онъ, что называется, столичный человкъ и замышляетъ сыграть съ сами скверную штуку. Вы не вернетесь назадъ, Берта. Я буду охранять васъ подъ моимъ собственнымъ наблюденіемъ, буду стеречь васъ. Если нужно, буду изъ собственнаго кармана платить служанк вашей матери, но вы не вернетесь къ ней.

При сихъ словахъ добрая маленькая леди толкнула книгу съ такой силой, что большой розанъ на ваз, стоявшей посреди стола, въ одну секунду разбился въ куски.

Какъ могла поврить Берта, что благодтель ея матери негодяй? Разв поступаетъ такъ негодяй — отворитъ дверь рабочаго дома и возвратитъ разбитаго сердцемъ нищаго свобод рабочаго міра? Когда Берта услышала, что ея прежняя госпожа обзываетъ такими жесткими названіями великодушнаго друга, она пробормотала почти безсознательно: нтъ! нтъ!

Вскор об женщины пролили слезы: одна плакала надъ будущей жертвой, другая была движима благодарностью за участіе къ ея благосостоянію. Но одни лишь увренія и торжественные обты были отвтомъ на просьбы и мольбы, и наконецъ Берта простилась, чтобъ идти въ свое новое мсто жительства.

Миссъ Томсей стояла у окна, чтобы видть до послдней возможности хорошенькую двушку, бывшую такъ долго ея собесдницей, и думала, что никогда больше не увидитъ ея. Когда Берта обернула свое блдное личико и посмотрла на окно гостиной, добрая два затряслась отъ волненія.

— Бдное потерянное созданье! Бдное потерянное созданье!— было все, что она могла сказать.

Дружный взрывъ хохота встртилъ капитана Крозье, когда онъ въ первый разъ посл долгаго отсутствія, снова появился въ клуб. Онъ сознался въ своей неудач, заплативъ Фреду Татенгэму пятьдесятъ фунтовъ закладу. Теперь же, по его словамъ, онъ явился съ цлью уговориться на счетъ обда.

Друзья были къ нему слишкомъ суровы и ругались надъ нимъ слишкомъ жестоко. Лордъ Оксъ отозвался объ немъ чертовски жестко, а Фредъ Татенгэмъ никогда еще въ своей жизни не шутилъ надъ нимъ такъ, какъ теперь.

— Ну, хорошо, что же вы намрены теперь длать съ двочкой? спросилъ Томъ Оксендонъ.

Лукавый капитанъ еще задолго передъ тмъ ршилъ, какъ онъ будетъ вести себя при встрч съ друзьями. Онъ думалъ, что лучше будетъ, если приметъ передъ ними видъ, что ему опротивла Берта, и онъ ршился бросить ее. Онъ скоре боялся сдлаться цлью всхъ шутокъ, если станетъ попрежнему высказывать свою привязанность къ ней.

— Ну ее, эту двчонку, сказалъ онъ смясь.— Ей-богу съ меня довольно. Если кто пожелаетъ купить мою долю съ процентами, то получитъ ее за фунтъ сигаръ.

Они просили разсказать исторію его любви, и онъ исполнилъ это самымъ достойнымъ уваженія образомъ относительно Берты. Онъ выболталъ имъ нкоторыя изъ своихъ страстныхъ объясненій и сослался на судъ своихъ товарищей: не сущій ли онъ вздоръ ей городилъ? Онъ сознался съ сердечной откровенностью, что его обманули и далъ имъ слово джентльмена, что на слдующій разъ, когда ему придется ухаживать за двушкой, онъ не посягнетъ на законную собственность лакеевъ и грумовъ.

Когда наступилъ срокъ обда въ Ричмонд, онъ совсмъ ршился убдить своихъ пріятелей въ своемъ окончательномъ разрыв съ Бертой, и во все время пира не переставалъ поддерживать о ней разговоръ. Онъ сдлалъ нсколько сравненій между подаваемыми блюдами и особенностями красоты двушки уврялъ, что трюфели одного цвта съ ея глазами, и темный коричневый соусъ — настоящій оттнокъ ея волосъ. Во время десерта его фантазія дошла до того, что подражая аукціонисту, предложилъ Берту въ вид продажи съ наддачей.

— Очень красивое и превосходное созданье! кричалъ онъ: какъ разъ подходящее для богатаго джентльмена. А, что мы скажемъ объ этомъ товарц? Не хочетъ ли кто-нибудь побиться на десять фунтовъ? Ея глаза стоятъ денегъ. Вспомните! ей нтъ и восемнадцати лтъ, за нею ни малйшаго порока, есть у ней только престарлая мать, и смю сказать, красавица была бы не прочь попутешествовать.

Чтобы поддержать шутку. Чарли Сюттонъ положилъ шиллингъ и товаръ достался ему.

— Ну, помни, Крозье, сказалъ покупщикъ серьзнымъ голосомъ:— она моя, если я тебя словлю, что ты ее преслдуешь, то это будетъ чертовски нечестно съ твоей стороны!

Капитану стало не по себ отъ торжественнаго дловаго тона, какимъ были сказаны эти слова, и онъ пожаллъ, что завелъ такъ далеко шутку. Но вспомнивъ, что двушка перемнила мсто жительства, и что не легко напасть на ея слдъ, собрался съ духомъ и насильно проговорилъ:

— Тамъ, гд она, не допускаютъ никакихъ ухаживателей и у ней всего одно воскресенье въ мсяцъ для выхода изъ дому.

Домъ, въ которомъ капитанъ помстилъ миссисъ Газльвудъ. находился въ Кемберуэл. Онъ уже давно отдавался въ наймы съ мебелью, и когда было предложено взять его на годъ съ платой впередъ, ключи отъ него были переданы безъ малйшаго затрудненія.

‘Я не намренъ рисковать еще ста фунтами для маленькой колдуньи’, разсуждалъ онъ. ‘Я долженъ отъ нея получить удовлетвореніе, прежде чмъ отпущу ее. Къ тому же я сберегу денегъ за это время, это меня удержитъ отъ моихъ ночныхъ длъ’.

Въ его игр былъ глубокій разсчетъ. Улица, на которой находился домъ, не совсмъ-то годилась для отдачи квартиръ въ наемъ, и Мертонъ ясно предвидлъ, что если жильцы не тотчасъ явятся, казна Газльвудовъ скоро истощится до послдняго фартинга. И тогда женщинамъ придется занимать у него, и тогда он будутъ въ его власти, и если ему не удастся устроить дла по своему желанію, тогда уже, значитъ, самъ чортъ тутъ замшался.

Чтобы имть право входить въ домъ когда ему вздумается, онъ сказалъ миссисъ Газльвудъ, что найметъ, по крайней мр на годъ, гостиныя комнаты по назначенной ею цн.

— Я очень рдко буду посщать васъ, сударыня, сказалъ онъ мягкимъ голосомъ.— Вамъ немного придется хлопотать изъ-за меня, но я думалъ, что это облегчитъ васъ при начал дла, доставивъ вамъ немного готовыхъ денегъ.

Бдная старая леди готова была упасть на колни и преклониться передъ этимъ чудомъ великодушія.

Въ первое же воскресенье по водвореніи въ новомъ дом, Крозье обдалъ со своими protges. Онъ попросилъ игривымъ тономъ старую сидлку пригласить его на обдъ. Она естественно пришла отъ этого въ восторгъ. И вечеромъ она сообщила Берт о своей радости.

— Видишь ли почему, моя милая: мы будемъ имть случай наблюдать, какъ онъ ведетъ себя, и посмотримъ, насколько справедливы распускаемые противъ него слухи.

Глупая женщина! Куда ей было равняться съ лукавымъ капитаномъ.

Онъ боялся, чтобы ему не ‘попасться’ на свиной окорокъ съ лукомъ, печеную баранину, подрумяненый картофель и тому подобные деликатесы бдняка. Чтобы предохранить себя отъ подобнаго бдствія, онъ заказалъ немного рыбы, дичи и фруктовъ и послалъ ихъ въ субботу вечеромъ Газльвудамъ съ приказаніемъ засвидтельствовать имъ свое почтеніе.

— Онъ точно весь изъ денегъ, и щедръ какъ принцъ, сказала мать.

— У него доброе сердце, добавила дочь.

Капитанъ хорошо зналъ, что его успхъ будетъ въ значительной степени зависть оттого, какъ онъ будетъ вести себя во время обда. Зналъ онъ также, что долженъ сдлать все для него возможное, чтобы заслужить довренность старой матери.

— Это чертовски тяжело, ворчалъ онъ:— что приходится сперва снискивать расположеніе матери, прежде чмъ надяться заслужить его отъ дочери!

Но тутъ, по его мннію, честь его была до извстной степени задта, значитъ ему нечего обращать вниманіе на хлопоты. Славная была бы штука надуть этихъ господъ и въ то время, когда они воображаютъ, что онъ вовсе пересталъ обращать вниманіе на Берту, показать имъ, что онъ приводитъ въ исполненіе свой глубоко задуманный планъ.

Если когда либо человкъ собиралъ богатую жатву хорошихъ мнній, то капитанъ Крозье былъ именно этотъ счастливый собиратель жатвы. Въ упомянутое воскресенье его поведеніе и разговоръ были до того строги и сдержанны, что даже само духовное лицо не могло вести себя пристойне. Онъ обратился къ Берт съ немногими замчаніями, но главнымъ образомъ занялся матерью. ‘Сперва слдуетъ полюбезничать со старой колдуньей, а потомъ уже съ молодой’, думалъ онъ. ‘А то она начнетъ дйствовать коварно и можетъ испортить дло’. И потому онъ оказывалъ Берт большое вниманіе, а болталъ съ одной старухой. Онъ отворилъ дверь молодой двушк, придвинулъ кресло, досталъ книгу и подалъ соль съ самой утонченной любезностью, а старой леди разсказывалъ забавные анекдоты о своихъ высокородныхъ друзьяхъ, пожелалъ знать ея мнніе о длахъ государства, и спросилъ, слышала ли она того или другого проповдника. Однимъ словомъ, онъ обходился съ ней не какъ съ женщиной, только что оставившей рабочій домъ, а какъ съ самой фешенэбельной леди въ Лондон. Старуха чувствовала, какъ вскипало и надувалось ея самолюбіе отъ уваженія, какое оказывалъ ей такой знатный джентльменъ. Единственнымъ желаніемъ ея сердца было, чтобы хозяинъ и хозяйка ‘пріюта св. Лазаря’ могли видть ее во всей слав. Берта разъ или два подумала, что могъ бы онъ и ей сказать нсколько словъ, но два или три раза онъ такъ страстно посмотрлъ ей въ лицо, что она сразу поняла, что изъ его молчанія не слдуетъ заключать, будто онъ меньше восхищался ею.

За обдомъ онъ настоялъ на томъ, чтобы миссисъ Газльвудъ заняла первое мсто: ‘вдь вы хозяйка’, говорилъ онъ. И съ тономъ, преисполненнымъ религіозной важности, попросилъ Берту прочитать передъ обдомъ молитву. Его попросили выпить еще стаканъ вина, и онъ отказался по слдующимъ причинамъ: ‘Я всегда, миссисъ Газльвудъ, ограничиваюсь двумя стаканами, этого количества, по моему мннію, совершенно достаточно для кого бы то ни было. И тутъ еще предпочитаю пить его пополамъ съ водою. Я чувствую ужасное отвращеніе отъ пьянства, и самымъ строгимъ образомъ слжу за собою, чтобы не впасть незамтнымъ для меня образомъ въ этотъ унизительный порокъ’.

Онъ, конечно, поддался этому пороку въ прошлую ночь, потому что Фреду Таттенгэму пришлось поднять его въ кэбъ и во время утренней прогулки ему припомнилось, что онъ спалъ въ шляп.

По окончаніи веселаго обда, миссисъ Газльвудъ привтливо спросила капитана, понравилось ли ему кушанье.

— Еще бы, отвтилъ капитанъ.— Скажу вамъ, сударыня, обдалъ я и на министерскихъ банкетахъ, часто бывалъ за столомъ первйшихъ людей въ Англіи, три раза присутствовалъ на пиру лорда-мера, и вы легко поймете, что я думаю, когда скажу вамъ, что несмотря на ихъ восхитительныя кушанья и вина, на безчисленность ихъ слугъ, я никогда въ своей жизни такъ не наслаждался, какъ сегодня за вашимъ столомъ.— Вы знаете — я закоренлый холостякъ, миссисъ Газльвудъ, и обращаясь съ привтливой улыбкой къ Берт:— но счастливое зрлище радостей семейнаго благополучія можетъ почти разрушить мои предразсудки противъ супружества. И въ самомъ дл, хотя я чрезвычайно наслаждался вкусными блюдами, которыя я раздлилъ съ вами за вашимъ столомъ, но мн въ настоящее свиданіе пришлось всего больше по вкусу высокое благополучіе семейнаго очага.

Это было то, что Чарли Сюттонъ назвалъ бы ‘взбить черезчуръ много пны’. Но мать и не подозрвала лицемрія своего жильца, а Берта чувствовала, что прослушала бы его цлый часъ, еслибъ онъ продолжалъ говорить. Правда, вечеръ тянулся слишкомъ медленно и капитанъ чувствовалъ, что ему надоло до смерти спокойствіе и однообразіе его. Онъ курилъ, пробовалъ почитать еженедльную газету, но хотя глаза его смотрли на печатныя буквы, мысли его были въ Гарлейстрит, онъ соображалъ, былъ ли кто у него на квартир въ этотъ день. Не разъ онъ думалъ про себя: ‘Я не могу доле выносить каляканья этой старухи. Если она не выйдетъ изъ комнаты и не оставитъ меня съ Бертой, я прекращу это’.

Въ шесть часовъ онъ всталъ съ мста и распрощался подъ предлогомъ, что долженъ проводить въ часовню свою тетушку. Видя, что имъ жаль разстаться съ нимъ, онъ утшилъ ихъ тмъ, что вернется черезъ недлю или дв и останется нсколько дней. ‘Только боюсь надость вамъ, прибавилъ онъ:— иногда друзья не отпускаютъ меня отъ себя, и вамъ придется бодрствовать до поздняго часу’.

По уход капитана, миссисъ Газльвудъ сообщила Берт, что она въ восхищеніи отъ его манеръ и обхожденія. ‘Я никогда не видывала такого пріятнаго молодаго человка и такого хорошаго собесдника. Слушая его, подумаешь, что онъ духовное лицо. Нашъ капелланъ у св. Лазаря и вполовину не такъ краснорчивъ, какъ онъ, что же касается до выбора словъ, то и сравнивать нечего’.

Берта возразила, что удивляется, какъ можетъ кто-нибудь быть такимъ недобрымъ и называть мистера Крозье дурнымъ человкомъ, потому что несомннно его слова и дйствія безупречны.

Многіе изъ спокойно идущихъ по улиц прохожихъ удивились, видя, какъ великолпно одтый джентльменъ, быстро шагавшій по улиц, вдругъ остановился, и опираясь объ ршетку на площади, вдругъ залился неистовымъ хохотомъ. Изъ боязни разразиться преждевременно и быть услышаннымъ Газльвудами, капитанъ спшилъ что было мочи, такъ что сапоги его коверкались во вс стороны, и лишь только повернулъ за уголъ, какъ его веселость взяла верхъ и стала неудержима. Онъ хохоталъ, точно тысячи пальцевъ щекотали его — такимъ хохотомъ, отъ котораго, казалось, разорвутся его бока, щеки и вдобавокъ жилетъ. ‘Вотъ такъ знатная штука!’ думалъ онъ про себя. ‘На одинъ-то разъ было превесело, но я не продлаю этого въ другой разъ. Я больше никогда не долженъ обдать тамъ по воскресеньямъ, а то пожалуй выпущу ‘кота изъ мшка’. Онъ только и жаллъ о томъ, что не можетъ устремиться къ своимъ пріятелямъ и провести весело вечеръ, потшаясь надъ удивительнымъ приключеніемъ.

ГЛАВА ПЯТАЯ.
Стонхенджъ.

Недъ тяжело опирался на клюку и громко ворчалъ на поспшность своихъ товарищей, когда они, спускаясь, огибали крутой холмъ, окаймленный съ одной стороны полосой тонкой травы, мягкой и низкой какъ бархатъ, а съ другой чинно стоявшими одинъ возл другого столбами частокола, на подобіе хорошо выстроенной шеренги,— они крпко охраняли заповдную дичь. По временамъ Билли останавливался и щупалъ палкой отверстія въ оград и размышлялъ о возможности найти кролика въ западн. Но, несмотря на его старанія, ему не досталось и кротовой шкурки.

— Иди же, Билли, тамъ нтъ улитокъ, кричалъ Недъ, который хотя и походилъ на черепаху, но благодаря своему непрерывному ковылянью, опередилъ своихъ товарищей.— Подвигайся же впередъ, ничего не найдешь въ этихъ дырахъ! Ну, вотъ еще, Филь поганки стъ! Такъ мы и до завтра не дойдемъ, изъ насъ никогда не выйдетъ проку!

Тутъ Филь выплюнулъ кожицу гриба, и принялся ворчать заодно съ Недомъ, въ надежд сдвинуть съ мста упрямаго Билли. Оттащить мистера Фортшна отъ заячьихъ норъ было все равно, что выманить теріера изъ рва съ крысами.

— Ну, иди же, вотъ и застава! кричалъ Филь.— И городъ близко. Иди сюда, Билли, ну, ей же богу пойду за тобой по пятамъ. Когда трое молодцевъ плывутъ вмст, слдуетъ быть сговорчивыми.

Эти сильныя увщанія произвели надлежащее дйствіе, и молодые бродяги втроемъ ускорили шаги и поплелись дальше. Сказали мимоходомъ какую-то грубость ‘старой кукл’ — смотрителю пошлинной заставы, который глядлъ на нихъ, когда они проходили мимо него, затмъ взяли налво и увидли передъ собою предмстія Друдшерста. Городъ этотъ спалъ, сказать, что онъ иметъ предмстья, все равно, что сказать, на балетной танцовщиц надты юпки. Коровы жевали жвачку, кончики ихъ роговъ и яркій цвтъ шерсти отсвчивались при заходящемъ солнц. Усталый рыболовъ свертывалъ свои тали на берегу рки, привтливо сверкавшей вдоль луга. Мальчишки остановились посмотрть на его работу, въ это время мимо проходили три или четыре земледльца съ заступами и вилами на плечахъ, они обернулись и съ любопытствомъ посмотрли на незнакомцевъ. Биллю это не понравилось и онъ, склонивъ голову на сторону, въ свою очередь поглядлъ какъ только могъ нахальне.

— Они, кажется, устали, бдняги, сказалъ Филь.— Они едва могутъ передвигать ноги.

— Величайшіе дурни, возразилъ Билли:— ручаюсь, что у этихъ глупцовъ пузыри на рукахъ, и все это за шиллингъ въ день. Солдатъ получаетъ лучшее жалованье. Повези намъ сколько-нибудь счастье, мы и въ часъ больше заработаемъ.

— Я вамъ скажу, что они заработали и чего у насъ нтъ, добавилъ Филь.— У нихъ есть домъ, куда придутъ на покой, жена, которая скажетъ имъ: здравствуй! и хорошая постель для сна. Я думаю, имъ во всякомъ случа лучше, чмъ намъ.

Филь всегда былъ склоненъ къ подобнымъ припадкамъ меланхоліи. Припадки эти всегда находили на него посл чрезмрной ходьбы.

Но докторъ Билли Фортшнъ былъ тутъ на лицо, чтобы предписать лекарство паціенту. Онъ полечилъ его возбудительными ударами и упреками и скоро привелъ Филя въ то, что онъ называлъ здоровое состояніе бродяжничества.

— Послушай-ка проповдника, сказалъ Билли Неду Перчезу:— какой бы вышелъ изъ него болтливый погонщикъ душъ! Дайте ему только козлы, да черную мантію, такъ и недли не пройдетъ, какъ онъ заставитъ пть псалмы такихъ молодцовъ, какъ мы съ тобой. Ну, не трогательно ли онъ говорилъ о жен и дом? Ему бы слдовало завестись нсколькими пискунами, и они бы ползали по колнкамъ папеньки, пока онъ насыщался водицей и хлбцемъ!

Хромой мальчикъ, желая показать, что и онъ на сторон Билли, вскочилъ въ лужу и забрызгалъ водою Филя, вроятно въ надежд погасить въ немъ эту искру добродтели.

— Послушай, пустоголовый мальчишка, я ненавижу хныканье, сказалъ Недъ.— Теперь пріостановись-ка, пока мы обработаемъ городъ, и предоставь бабамъ выплакивать себ пенсы!

Городъ Друдшерстъ былъ очень привлекателенъ на видъ. Толстолистый плющъ обвивалъ пасторскій домъ, мдный молотокъ у двери докторскаго дома сверкалъ такъ, что казалось обожжетъ пальцы тому, кто подыметъ его, круглыя, румяныя, желтоволосыя дти бгали по дорог, свчи мелькали изъ мрака гостиныхъ коттеджей, веселыя псни, въ которыхъ часто слышалось мстное ‘r’s», возносились изъ-подъ окрашенныхъ киноварью лапъ ‘Краснаго Льва’ — все смотрло привтливо, и счастливо склонялось къ наступающему покою ночи. Тутъ земледльцы складывали въ амбаръ свои заступы и грабли, тамъ коттеджеръ стоялъ опираясь плечомъ объ дверь и выпускалъ срые завитки табачнаго дыму, и края ихъ золотились отъ заходящаго солнца, по временамъ рзкій, женскій голосъ прерывалъ безмолвіе, мать отзывала отъ сосдской двери своихъ малютокъ и посылала ихъ спать.

— Какъ здсь странно, сказалъ Недъ, тяжело прихрамывая.— Тутъ немногимъ чмъ поживишься. Они награждаютъ васъ благословеніями и фартингами!

— Вижу, что ни одинъ домъ ни къ чорту не годится, проговорилъ Билли Фортшнъ.

— Изъ всхъ мсто, какія мы проходили, это самое хорошенькое, сказалъ Филь.

Тутъ поворотъ дороги (нчто среднее между улицей и большой дорогой) привелъ ихъ въ боле людное мсто. Дома были низки, но проницательный глазъ Билли Фортшна сразу увидлъ, что тутъ есть маленькая надежда поживиться чмъ-нибудь, если они станутъ визжать и стонать у каждой двери сподрядъ.

— Вотъ мерзйшее стойло, куда мн когда-либо случалось входить, ворчалъ Недъ.— Будь оно проклято! тутъ вовсе нтъ джентльменовъ, нтъ первокласснаго дворянства, ничего подобнаго. Это скверная яма, совершенное ирландское гнздо! Жаль, что мы не отправились въ Салюсбюри, тамъ бы мы поживились!

— Попробуемъ-ка у этой старой двы, сказалъ Билли, указывая на пожилую женщину, сидвшую на ступеняхъ у двери.— Она нервная и старая, и если мы ей что-нибудь отпустимъ насчетъ того, что помогать бднымъ ближайшій путь къ небу, можетъ быть она намъ за это что-нибудь и подастъ со страху!

Филь и Недъ остановились посреди дороги, а Билли подошелъ къ коттеджу, на которомъ замазка казалась свже, чмъ на сосднихъ жилищахъ. На двери была прибита длинная дощечка, возвщавшая прохожимъ антикваріямъ о существованіи тутъ музея. Билли не понималъ, что такое музей, ему казалось, не гостиница ли это или какое-нибудь благотворительное заведеніе.

Еслибы онъ взглянулъ на маленькое окно, то увидлъ бы въ немъ нсколько выставленныхъ на продажу брошюръ, въ которыхъ ‘Исторія и чудеса Стонхенджа’ подробно разсказывались и описывались Чарльсомъ Лортсомъ, изъ Друдшерста.

— Бдный плотникъ, сударыня, не имю работы, провизжалъ Билли Фортшнъ:— и за бездлицу буду вамъ очень благодаренъ!

Особа, къ которой онъ обратился, нсколько разъ мняла свое положеніе, чтобы избавиться отъ докучливаго нищаго, но онъ все стоялъ на мст, тогда она сказала ему рзкимъ голосомъ:

— Вы, плотники, всегда безъ работы. Тутъ ихъ было двое на прошлой недл. Отчего вы не обращаетесь къ своему брату плотнику, у которыхъ есть работа? Я вдь не плотникъ. Подозрваю, что вы лнтяй, помните, что лнь — корень всякаго зла.

— Я это слишкомъ хорошо знаю, вздыхая отвтилъ Билли:— много разъ мать моя повторяла эти самыя слова. Но я страдаю не отъ лни, а отъ тяжелыхъ временъ, жестокихъ хозяевъ, и слишкомъ высокой цны на дерево. Сосна страшно поднялась, сударыня!

Соучастники во вс глаза слдили за Билли.

— Онъ необыкновенно сильно допекаетъ ее, замтилъ Недъ:— но она, какъ видно, тугонька, ее никакимъ огнемъ не проберешь.

Оказалось, что Билли Фортшнъ обратился къ сестр мистера Чарльса Лортса. На видъ ей было не боле сорока лтъ отроду. Она носила очки съ примрною отважностью, какъ будто доказать хотла, что сильна духомъ, хотя и слаба глазами. Ея носъ былъ то, что называется retrouss, но это выраженіе давало очень слабое понятіе о странномъ способ, какимъ заворачивалась у ней эта часть ея лица. Носъ у ней свертывался на подобіе собачьяго уха. Онъ, казалось, поссорился съ ртомъ, и стремился на всегда разстаться съ нимъ, а ноздрямъ отъ этого пришлось плохо: он натянулись, поблли отъ напряженія и искривились самымъ неловкимъ образомъ. Очки сидли на носу такъ же покойно, какъ арабъ на своемъ высокомъ сдл, и легче было своротить крюкъ съ двери, чмъ сдвинуть ихъ съ мста. Глаза, очевидно вслдствіе того, что имъ приходилось хронически любоваться носовымъ органомъ миссъ, выражали постоянное удивленіе.

Миссъ Лортсъ уже нсколько разъ увряла Билли своей сильной фистулой, что ему нечего дать. Но онъ все стоялъ на мст. Внезапная мысль промелькнула въ голов леди. Ей не хотлось давать ему пенни, такъ-какъ она считала вреднымъ поощрять нищихъ, но она можетъ, безъ всякой боязни грха, постараться просвтить его умъ. Она ему даромъ покажетъ музей.

— Войдите, молодой человкъ, сказала она, указывая ему дорогу:— посмотримъ, что я для васъ могу сдлать.

— А я-то чуть было не ушелъ! ну, думаю, мое дло неподходящее! пробормоталъ Билли.

Чтобы войти въ музей, ему пришлось только переступить порогъ. Пріемная на переднемъ фасад дома предназначалась для ученыхъ цлей. Къ стнамъ были прилплены планы Стонхенджа, картинки, вырзанныя изъ иллюстрацій, и раскрашенныя карты Апокалипсиса, он совершенно покрывали стну, образуя собою какой-то странный родъ обоевъ. Билли оглянулся кругомъ съ видомъ отвращенія — сперва посмотрлъ на стны, потомъ на женщину. Въ ум его промелькнула мысль, что она сумасшедшая, и будучи въ душ трусомъ, онъ испугался и тоскливо выжидалъ удобной минуты, чтобы дать тягу. Но она не была сумасшедшая, она была только слабоумное, восторженное существо, съ такимъ запасомъ самолюбія, что его хватило бы на шесть женщинъ ея роста. Въ деревн на нее смотрли, какъ на чудо учености. Подростающее поколніе Друдшерста вврялось ея попеченіямъ, и вс скамейки ея крошечной классной комнаты были биткомъ набиты. Стоя въ музе, Билли слышалъ, какъ тоненькіе голоса повторяли наизусть свои уроки, звуки эти походили на чириканье птицъ и страннымъ образомъ вторили торжественному тону, съ которымъ миссъ Лортсъ, становясь всегда суровой во время вдохновенія, начала свое чтеніе. Она придвинулась къ столу, на которомъ лежала груда чего-то покрытаго клеенкой. Съ глазами, пристально устремленными на Билли, она сказала ему:

— Я хочу показать вамъ, молодой человкъ, нсколько доадамовскихъ формацій.

Ему хотлось возразить ей: пожалуйста, не показывайте,— потому что страхъ обуялъ его. Сдлай ему миссъ Лортсъ малйшій вопросъ, онъ бы спасся бгствомъ на улицу.

Клеенка покрывала кучу искривленныхъ дрянныхъ кремней. Бродяга при вид ихъ почувствовалъ облегченіе. Бдная леди, преклоняясь передъ Стонхенджемъ, придумала такую теорію, что вс эти кремни были сложены самимъ Адамомъ въ вид искупленія за свой великій грхъ. Она по этому поводу написала книгу и въ ней вполн доказала справедливость своего мннія. Но для того, чтобы простые смертные не сомнвались въ ея показаніяхъ, она собрала на земл, по сосдству съ друидійскимъ храмомъ, огромное количество кремней страннаго вида и, вслдствіе грубаго сходства ихъ формы съ формами птицъ и членами животныхъ, выставила ихъ въ музе, какъ окаменлости до-адамовскихъ формацій.

— Смю замтить, молодой человкъ, сурово обратилась она къ Билли:— вы удивлены и не догадываетесь, что все это значитъ.

— Такъ, сударыня, нервно возразилъ Билли:— я бы сказалъ, что тутъ просто насыпана цлая куча камней.

— Какое жалкое невжество! воскликнула ученая женщина:— это все ископаемыя, лучше этихъ вамъ никогда не увидать!

— Они очень хороши, сказалъ Билли, хотя былъ убжденъ, что видлъ камни покрупне этихъ въ кучахъ щебня для поправки дорогъ.

— Вотъ, сказала миссъ Лортсъ, указывая на безобразный кремень:— мы принимаемъ это за берцовую кость, а это (указывая на круглый камень) — голова ребенка, какъ думаю я и другіе ученые.

Билли не могъ удержаться отъ смха и, улыбаясь во весь ротъ, отвтилъ ей:

— Если это голова и бедро, такъ гд же остальныя части тла? Вотъ это ужь надувательство. Еслибы мн эти камни попались на дорог, я бы ихъ швырнулъ черезъ заборъ.

— Свтъ все еще блуждаетъ во мрак! воскликнула миссъ Лортсъ.— Бросить черезъ заборъ ископаемую вещь!

— Если въ старину были такія дти, продолжалъ Билли: — то я радуюсь, что людская порода такъ улучшилась. Скажу вамъ, сударыня, что у этихъ дтей вроятно были престранные родители.

Онъ видлъ, что миссъ Лортсъ совершенно безвредное существо и становился нахаленъ.

— Молодой человкъ, трогательно возразила ему леди:— вы не подготовлены къ подобному откровенію. Вы, конечно, не станете отвергать, что это ископаемая птица, а это — человческая рука.

Она выдвинула ящикъ, достала изъ него чистенькую брошюру и сказала:

— Прочтите это, молодой человкъ, иногда вы вполн поймете то, что въ ней написано и проникнетесь правдой, тогда приходите ко мн. Идите.

Билли взялъ книгу, перевернулъ ее, но сохранилъ хладнокровіе. Это былъ экземпляръ книги: ‘Лортсъ въ Стонхендж’.

— Нельзя ли дать мн кусокъ хлба? я бы завернулъ его въ эту бумагу.

— Молодой человкъ, у меня въ дом нтъ ни кусочка хлба, не просите. Мн нужно отослать домой моихъ ученицъ, и потому прощайте.

Билли видлъ, что онъ тутъ ничего не получитъ. Онъ заглянулъ въ классную за музеумъ,— тамъ былъ цлый рой шепчущихъ и хихикающихъ двочекъ въ передникахъ, вернулся на дорогу и сказалъ:

— Ну, ты меня совсмъ провела, старый чортовъ хвостъ. Я просилъ хлба, а ты мн сунула въ руку кусокъ кремня. На вотъ теб, твоя ‘чушь’!

И онъ бросилъ на землю ‘Лортсъ въ Стонхендж’.

— Знай я напередъ, что ты сыграешь со мной такую штуку, я бы размозжилъ теб проклятую голову объ твоихъ каменныхъ ребятъ. Еслибы ты только могла положить свое сердце въ эту кучу кремней, ‘коллекція’ была бы первостатейная.

Билли встртилъ своихъ товарищей на поворот дороги, они разглядывали запертый на замокъ домъ — онъ былъ не больше лондонской колбасной и не внушалъ имъ никакого страху.

По лицу Билля они могли видть, что онъ имъ ничего не принесъ.

— Я не видывалъ подобной женщины! сказалъ Билли вопросительно смотрвшимъ на него мальчикамъ.— Ругала меня съ полчаса, а потомъ предложила мн прочесть какую-то чушь!

Они прислонились къ запертому дому, толкуя между собою, что имъ длать. Денегъ у нихъ было мало, они устали и были голодны. Имъ хотлось спать и ужинать, но въ Друдшерст не было ни одного разбойничьяго притона. Въ ‘Бломъ Олен’ и ‘Голубой Свинь’ за постели берутъ больше трехъ пенсовъ за ночь и за каждый поданный ужинъ приходится отдать около шиллинга половому.

На ихъ несчастіе, они разсуждали слишкомъ долго, потому, что миссъ Лортсъ, желая наказать Вилли за его дерзость, отправила одну изъ своихъ ученицъ къ полицейскому чиновнику съ увдомленіемъ, что трое бродягъ подозрительнаго свойства шатаются по городу. Чиновникъ былъ въ восторг, что представлялся случай выказать свою власть: онъ нахлобучилъ шляпу и направился къ молодымъ проказникамъ.

Билли Фортшнъ, завидвъ полицейскаго, тотчасъ догадался по сердитому выраженію его лица и торжественной походк, что онъ принадлежитъ къ властямъ. Его первымъ движеніемъ было улизнуть и дать тягу отъ полицейскаго. Но Филь съ негодованіемъ возразилъ ему, что они ничего не сдлали дурнаго и настаивалъ, чтобъ не двигаться съ мста. Полицейскій пригрозилъ имъ запертымъ домомъ, у котораго они стояли, если не уйдутъ тотчасъ же изъ этого мста. Они напрасно доказывали ему, что они устали и голодны и имъ негд провести ночь. Человкъ, облеченный властью, не захотлъ ихъ слушать и приказывалъ отправляться дальше, они таки-послушали его, но передъ уходомъ хорошенько обругали. Такъ что въ тотъ же вечеръ полицейскій сообщалъ обществу ‘Голубой Свиньи’, что еслибы съ нимъ были люди, онъ бы какъ дважды два четыре поймалъ негодяевъ.

— Будьте вы прокляты! говорилъ ему Недъ Перчезъ:— я съ вами расправлюсь!

Филь съ негодованіемъ требовалъ, чтобы отвели его въ судъ, а Билли грозился не только написать въ журналахъ, но даже пожаловаться государственному секретарю, однако полицейскій повидимому отнесся съ презрніемъ къ этимъ угрозамъ, точно зналъ, что мастеръ Фортшнъ давно забылъ, какъ писать свои крючки.

Они медленно двигались по дорог, по которой пришли, калка жаловался, что у него отъ костыля рука отвалится — до того устала, что бдная нога его сильно болитъ, а Филь крпко ворчалъ на Билли за то, что тотъ свелъ ихъ съ дороги, а теперь имъ приходится или ночевать въ канав съ пустыми желудками, либо тащиться еще десять миль до ближайшаго города.

Билли былъ въ необыкновенно оживленномъ состояніи духа, несмотря на печальное положеніе.

— Нтъ никакой надежды добыть сколько нибудь денегъ, и мы должны приготовиться спать подъ открытымъ небомъ. Намъ будетъ тепло, какъ подъ десятью одялами. Неподалеку отсюда я знаю одно мсто, гд намъ будетъ такъ же хорошо, какъ птицамъ въ солом.

— Гд? недоврчиво спросили разомъ Недъ и Филь.

— Гд? Вонъ тамъ у Стонхенджа! это врно! съ торжествомъ отвтилъ Билли:— тамъ есть такіе большіе камни, какъ домы, и такіе закоулки, куда втеръ не доходитъ! Отсюда будетъ милю или около того.

— Очень хорошо, возразилъ саркастически Недъ:— вотъ ты нашелъ мягкую постель, а сть что будемъ?

— Предоставьте это мн, таинственно отвчалъ Билли.— Если только есть хоть одинъ гусь или курица на десять миль отъ насъ, я непремнно сверну имъ шею! Будь я пойманъ! Любите вы птицу?

Недъ однако не совсмъ удовлетворился увреніями своего товарища, повернувъ съ своими спутниками на дорогу къ Стонхенджу, онъ не переставалъ бормотать и жаловаться.

— Опять ворчитъ! сказалъ Билли Фортшнъ.— Ну же, довольно! Говори, что по твоему длать? Только не лайся!

— Я желалъ бы, чтобы у тебя была одна нога, ты бы потявкалъ не по моему! уклончиво отвтилъ Недъ.

Луна, поднимаясь изъ-за далекаго жолма, разливала свой дрожащій свтъ, втеръ плъ свои печальныя псни по деревьямъ или ревлъ, какъ отдаленная пушка по обширной салюсбюрійской долин, къ которой подвигались мальчики. Тни движимыхъ втромъ деревъ играли въ какую-то таинственную игру на дорог, освщенной блдной луной. Мальчикамъ не очень-то нравилось окружавшее ихъ зрлище, но имъ не хотлось сознаться въ этомъ. Деревья казались очень рдкими и ниже ростомъ, чмъ были въ самомъ дл. И кром того они принимали такія непріятныя очертанія! Вдругъ обозначался частоколъ и выступалъ точно рядъ призрачныхъ полицейскихъ, тамъ втеръ поворачивалъ къ свту серебристую подкладку листьевъ ивы, и она качалась взадъ и впередъ блымъ, кивающимъ привидніемъ.

Билли Фортшнъ вздрогнулъ и схватилъ Неда за руку.

— Не будь дуракомъ, ты меня всего передернулъ. Это просто дерево, милостиво замтилъ ему Недъ.

— Это конечно дерево, воскликнулъ Филь, переводя духъ.

— Да, правда, сказалъ Билли.— Теперь, мои друзья, я докажу вамъ, что я вовсе не трусливая корова, я оставлю васъ.

Тутъ Билли Фортшнъ принялся вертть свою палку съ самодовольнымъ видомъ, прислонился къ калитк, откуда по окраин лса проходила тропинка такая кривая, что ее, казалось, вытоптали шатавшіеся пьяницы.

— Ну, что ты за штуку хочешь выкинуть? спросилъ его Недъ.

— Молчи, не твое дло. Разв я не общалъ вамъ достать ужинъ? Теперь держите ухо востро, идите прямо къ Стонхенджу. Подбирайте вс старые сучья, какіе вамъ попадутся по дорог — разведите какой нибудь огонь. Я ворочусь къ вамъ меньше, чмъ черезъ секунду. Только не свистть, держите свои дудки въ поко, хоть только на это время.

Давъ имъ эти наставленія, Билли Фортшнъ сталъ прокрадываться по идущей зигзагами тропинк. Его шаги были до того тихи, что не спугнули бы и зайца по дорог.

Недъ и Филь, согласившись между собой, что ихъ товарищъ геній, хотя въ кулачныхъ бояхъ нсколько испортился, отошли прочь отъ калитки, за которую скрылся отчаянный Билли, и поплелись своей дорогой. Сильный порывистый втеръ проносился мимо нихъ, и когда они отошли отъ послдняго защищавшаго ихъ забора, то принуждены были наклонить головы и крпче надвинуть шапки.

Передъ ними разстилалось широкое, большое и мрачное пространство, на которомъ не было ни дерева, ни куста, оно, казалось, таинственно уходило вдаль, точно туманъ окружалъ ихъ. Дорога то углублялась въ долину, то медленно поднималась вверхъ. Вдали мелькали тамъ и сямъ, точно свтящіеся червяки, огни уединенныхъ коттеджей. Втеръ, казалось, овладлъ темнозеленымъ холмистымъ пространствомъ, онъ вскрикивалъ и плакалъ надъ нимъ, точно зналъ, что тутъ происходило когда-то, и оплакивалъ упавшій храмъ друидовъ и забытый прахъ древнихъ бретонцевъ, глубоко похороненныхъ подъ могилами. Лунный свтъ былъ какой-то раздражающій. Мсяцъ то пряталъ свое лицо за расплывающимся легкимъ дымомъ, блымъ, какъ чеканенное серебро, то игралъ въ прятки съ чернымъ, какъ вороново крыло, облакомъ, окаймлялъ его блымъ и придавалъ ему подобіе савана. То расточалъ онъ свое серебро, разливая его по верхушкамъ холмовъ, или роняя кругомъ мельничныхъ жернововъ, превращалъ кремни на дорог въ драгоцнные камни. Вотъ освтилъ мсяцъ молочнымъ свтомъ верхушку темной, неясной массы налво отъ дороги, и она казалась титаномъ, одтымъ въ траурное платье. Ужь не были ли вздохи и плачь втра его вздохами и плачемъ?

Недъ и Филь жались другъ къ другу.

— Не Стонхенджъ ли это? шепнулъ Филь своему хромому пріятелю: — вотъ тамъ на холм. Я что-то плохо вижу.

— Билли опять подшутилъ надъ нами. Вотъ теб и постель подъ открытымъ небомъ! Духи покроютъ насъ одялами, а ящерицы улягутся вмст съ нами.

Оба мальчика начали шутить надъ отдаленными развалинами, насмхались надъ друидійскимъ храмомъ, какъ насмхаются здоровыя и легкомысленныя дти надъ безпомощной старостью. Они называли его старымъ кладбищемъ, одинъ говорилъ, что видывалъ флагштоки получше этихъ, другой — что, до его мннію, чмъ скоре пойдетъ этотъ гранитъ на починку дорогъ, тмъ лучше.

Огромный памятникъ скоро отомстилъ за себя и наказалъ оскорблявшихъ его мальчиковъ. Втеръ вырывалъ деревья, потрясалъ дома, но оказался безсильнымъ передъ этими массивными колоннами, онъ напрасно ударялся объ ихъ широкіе бока, вопилъ и вскрикивалъ, какъ будто хотлъ сбросить на землю эти развалины, бури впродолженіе столтій били ихъ дождемъ до того, что гранитъ какъ будто сморщился и покрылся рубцами отъ сильной порчи, а все-таки половина этихъ гранитныхъ глыбъ уцлла и он твердо стояли на мст, тогда какъ окружавшія ихъ колонны, точно убитые гиганты, лежали распростертыя на земл. Да, развалины скоро отомстили за себя неразумнымъ праздношатающимся мальчикамъ.

Чтобы сократить путь къ развалинамъ, мальчики сошли съ большой дороги и вступили на покрытую мягкой травой равнину. Ихъ шаги были вовсе не слышны, они шли какъ по подушк. Безмолвіе ночи подавляло ихъ. Въ ушахъ звенло, слышался шелестъ, звуки эти какъ будто исходили изъ нихъ самихъ. Имъ хотлось выйти на дорогу — тамъ бы хоть камни щелкали у нихъ подъ ногами. Говоря другъ съ другомъ, они не сводили глазъ съ лежавшихъ передъ ними развалинъ, и постепенно ихъ вопросы и отвты становились рже и отрывисте. Съ каждымъ шагомъ чудовищные камни увеличивались въ размрахъ, они точно выступали изъ земли на встрчу молодымъ бродягамъ. Наконецъ они нависли надъ ихъ головами, точно хотли обрушиться на нихъ. Страхъ обуялъ обоихъ мальчиковъ, они мысленно пожалли, что не залзли въ какую-нибудь сухую канаву, гд бы могли провести ночь и не были бы принуждены спать рядомъ съ этими каменными чудовищами, отъ которыхъ тянулись черныя тни и накрывали ихъ.

И не мудрено было испугаться. Только днемъ можно посщать такія чудеса, какъ эти гигантскіе камни на Салюсбюрійской равнин, солнечный свтъ изгоняетъ изъ головы всякую мысль о привидніяхъ, когда эти самыя чудовищныя глыбы имютъ совершенно иной видъ. Здсь устраиваются пикники, и компанія весело хохочетъ или философствуетъ, глядя на эти развалины, и пока выгружаются корзины, толкуетъ о томъ, какимъ образомъ могли притащить сюда эти огромные камни. Опорожненныя бутылки бросаютъ объ массивные столбы. ‘Гривсъ изъ Кента’ и многіе другіе выцарапываютъ свои имена на стнахъ стараго храма и ломаютъ перочинные ножи, лишь бы оставить по себ свидтельство своей тупости, или же ‘Гупфъ изъ Манчестера’, и за нимъ другіе, растянувшись на трав, вырзаютъ на мягкомъ дерн свои имена, записывая свою глупость на томъ же прах, въ который имъ суждено обратиться. Но какъ вы думаете, хватило ли бы у нихъ смлости на такое безумное оскверненіе старины въ глубокую полночь? При вид огромныхъ каменныхъ глыбъ, нависшихъ надъ ними въ темнот, они бы почтительно проползли мимо, какъ по кладбищу, не осмливаясь ни на какое насиліе изъ боязни, чтобы тни друидійскихъ жрецовъ не наказали ихъ за нанесенное оскорбленіе.

Двое бродягъ вошли въ развалины, стали посредин и осмотрлись кругомъ. Камни, уставленные въ кружокъ, огораживали такое обширное пространство земли, что на немъ можно было удобно раскинуть палатку странствующаго цирка. Въ первую минуту мальчики не могли понять, что значили эти камни, и загадочность мста устрашала ихъ.

Нкоторые камни, изъденные временемъ и покрытые мохомъ, упали съ подпиравшаго ихъ перпендикуляра и вошли въ землю, какъ пьяница въ снгъ. Бахрома высокой травы и крапивы покрыла печальные памятники и обросла окрестъ ихъ. Другіе камни все еще оставались въ томъ положеніи, какое дали имъ люди восемнадцать столтій тому назадъ, они стояли высокіе и массивные и напоминали входъ въ египетскую усыпальницу. Каждая глыба носила на себ слды и зяамя глубокой старины. Края вытерлись и закруглились какъ тающій ледъ, а въ иныхъ мстахъ они совсмъ осли.

Друидійскій храмъ чудеснымъ образомъ разсказывалъ объ измненіяхъ времени. Съ одной стороны прямые камни все еще поддерживали огромную массу горизонтальнаго гранита, хотя, повидимому, ежеминутно готовы были сбросить ее. Пара столбовъ держали на всу камень, какъ держитъ шестъ канатный плясунъ. Трудно было себ представить, какъ могъ этотъ камень оставаться въ такомъ положеніи. Филь и Недъ съ нервною дрожью посмотрли на это колдовство времени, и удивленію ихъ не было границъ.

— Почему бы этому камню не упасть именно въ эту ночь, философски разсудилъ Филь.

— Вдь онъ долженъ же свалиться не сегодня, такъ завтра, добавилъ Недъ.

Уже въ Салюсбюри мальчики услышали, что сто лтъ тому назадъ, двое изъ этихъ столбовъ дйствительно упали и сбросили съ своихъ плечъ горизонтальную скалу. Паденіе произвело шумъ, напоминавшій артиллерійскій паркъ, и потрясло землю на подобіе землетрясенія. Мальчики услись на упавшіе столбы и положили ноги на огромную плиту, тяготвшую впродолженіе многихъ столтій на плечахъ колоннъ, пока т наконецъ, потерявъ терпніе, сбросили свою ношу и улеглись глубоко въ земл, тамъ они покоятся, постепенно обращаясь въ пыль. Срые лишаи расползлись по нимъ, глубокія щели образовались на ихъ морщинистой поверхности, которая сильно вывтрилась и покрылась точно буграми. Рядомъ съ этими упавшими гигантами стоялъ, наклонившись, подпиравшій ихъ камень, онъ имлъ подобіе гроба и, казалось, готовъ былъ упасть на всякаго, кто бы осмлился искать подъ нимъ пріюта. Онъ уперся на стоявшій передъ нимъ столбъ и походилъ на наклоненный кирпичъ гигантской западни, поставленной, какъ имъ казалось, нарочно для того, чтобъ ловить такихъ мальчиковъ, какъ они. Огромные камни лежали разбросанные въ дикомъ безпорядк, нкоторые были массивны, какъ древнія римскія бани, другіе были вс изцарапаны и покрыты рубцами, въ иныхъ были такія большія отверстія, что туда могла залзть собака, другіе лежали, зарывшись въ землю, опускаясь съ каждымъ годомъ все глубже и глубже въ свою могилу.

Безпечнымъ, смлымъ мальчикамъ стало не по себ среди этой большой площади, гд каждый камень былъ ‘самъ по себ развалиной’. Мсяцъ освтилъ ихъ блдныя серьзныя лица, когда они остановились у святилища, гд нкогда приносились жертвы, и гд, среди ужасающаго разоренія, точно слышались сильные голоса друидовъ. Мсяцъ уже сердито смотрлъ на Филя и Неда, когда они шли по дорог, а теперь онъ такъ страшно покрывалъ огромные камни своимъ блымъ свтомъ, точно простынями, съ такимъ недобрымъ видомъ заглядывалъ въ разслины и въ мракъ черныхъ тней, что мальчикамъ не хотлось и высказать, до какой степени они были напуганы.

Филь первый опомнился отъ страху и сталъ на каменьяхъ играть въ чехарду, бдный Недъ не могъ пристать къ товарищу и только слегка надъ нимъ посмивался. Затмъ мальчики ршились развести огонь въ укромномъ углу у наклоннаго камня, или ‘гробовой крышки’ какъ называлъ его Недъ. Они боялись, что не успютъ до прихода Билли набрать хворосту, и потому принялись шарить по трав, стараясь держаться поближе одинъ другаго. Имъ вскор стало очевидно, что не они одни находили себ пріютъ подъ камнями стараго друидійскаго храма, потому что во многихъ мстахъ трава была вызжена отъ костровъ кругами. Недъ закричалъ первый, что нашелъ что-то.

— Вотъ бумага! Она вся просалилась и пахнетъ ветчиной! А вотъ пробки и пустая бутылка! Ну, что, нести ихъ?

— Тащи все, что найдешь, благоразумно отвтилъ Филь и при этомъ замтилъ: — тутъ ли сегодня. Вотъ куча соломы, а вотъ старая корзина.

Недъ повременамъ издавалъ тихій свистъ, и указывая на дорогу, обратился съ вопросомъ къ подползшему къ нему Филю:

— Что это такое?

Филь выглянулъ изъ-за камней.

— Кто-то шумно приближается съ фонаремъ, отвтилъ онъ.

— Неужели ищутъ Билли? сказалъ Недъ.— Вдь это такая отчаянная голова!

И при этомъ онъ вопросительно смотрлъ въ даль, гд лсъ, какъ голова съ черными густыми волосами, покоился на округломъ лон земли. Свтъ быстро приближался по дорог къ нимъ, до слуха мальчиковъ долетлъ стукъ колесъ. Посл нсколькихъ секундъ глубокаго молчанія и тревожнаго ожидаданія, Недъ воскликнулъ:

— Это всего на все проклятая одноколка! и снова съ усердіемъ принялся собирать топливо.

Они оба были въ такомъ нервномъ и тревожномъ состояніи, что малйшій шумъ пугалъ ихъ. Собака залаяла въ отдаленіи, и Недъ вскрикнулъ:

— Слышишь ли ты этотъ вой, Филь?

Филь началъ внимательно прислушиваться:

— Не можетъ быть, это не голосъ Билли!

Спустя минуту хромой мальчикъ разсялъ вс опасенія насчетъ безопасности мастера Фортшна.

— Все пустяки, это овчарка лаетъ. Слышу звонъ колокольчиковъ. Ну, однако могу сказать, еще больше сть захотлось! Да здсь холодно, какъ въ тюрьм, добавилъ онъ и предложилъ немедленно развести огонь.

Мальчики вернулись къ наклонному камню, заползли въ уголъ, защищенный гранитными плитами, и развели огонь. Сухое дерево быстро разгорлось и затрещало, дымъ взвился точно блый шарфъ при лунномъ освщеніи. Огонь весело горлъ, распространяя свтъ и тепло, а между тмъ втеръ печально завывалъ и блыя полосы луннаго свта скользили точно духи между колоннами. Горящее дерево освтило края камней и придало имъ странныя очертанія. Одинъ камень казался огромной жабой, другой напоминалъ собой колнопреклоненную фигуру.

Но мальчикамъ не суждено было спокойно оставаться у огня. Вроятно, нервы у хромаго были въ худшемъ состояніи, чмъ у Филя,— ему безпрестанно слышались подозрительные звуки. На этотъ разъ онъ объявилъ, что слышитъ странный шумъ, похожій на звуки отдаленныхъ барабановъ.

— Мн здсь не нравится, добавилъ онъ:— хоть бы скоре приходилъ Билли, мы бы удрали отсюда.

Таково же было, вроятно, желаніе Филя, онъ вылзъ изъ-подъ наклоннаго камня и вскарабкался на скалу, съ которой была видна вся равнина. Онъ вытянулъ шею, и пристально смотрлъ во вс стороны до боли въ глазахъ. Затмъ, подстрекаемый Недомъ, онъ собралъ все свое мужество, собираясь нарушить ночное безмолвіе, приложилъ руки къ губамъ, и вскрикнулъ, эхо повторило крикъ въ развалинахъ, втеръ разнесъ его по мрачной пустын. Овчарки — единственныя живыя существа на далекомъ пространств кругомъ — одн отвчали лаемъ на крикъ.

ГЛАВА ШЕСТАЯ.
Билли Фортшнъ доказываетъ, что его нельзя оставлять одного.

Филь и Недъ истомились, выжидая Перчеза, имъ оставалось одно утшеніе — бранить виновника ихъ безпокойства. Они просидли нкоторое время у огня такъ спокойно, какъ будто приросли къ мсту. Горячая зола обратилась въ срый пепелъ, они видли это, но ни у одного изъ нихъ не хватило мужества бросить туда еще кусокъ дерева. Филь случайно толкнулъ ногой обгорвшія дрова, но и это движеніе вывело его изъ состоянія безропотнаго отчаянія, въ какомъ онъ находился, и сдлало его такимъ кислымъ, какимъ едва-ли можетъ сдлаться бордосское вино. Ярость его вылилась наружу.

— Какъ бы мн хотлось поймать Билли, пробормоталъ онъ наконецъ.— Крпко ухватилъ бы его за волосы, и надавалъ бы ему такихъ тумаковъ, что онъ бы почернлъ у меня, какъ слива!

Филь дико осматривался кругомъ, и хмурился, какъ левъ на привратника, тло его съжилось, и онъ сидлъ такъ неподвижно, какъ индецъ на военномъ совт.

— Его очередь придетъ, ворчалъ Недъ:— я бы его такъ заставилъ ждать, вотъ теб и все, да хоть полнедли жди, все выйдетъ не то.

— Хоть бы его повсили проклятаго!

— Или живьемъ изжарили! проговорилъ хромой, размышляя въ это время о потухающемъ огн.

Съ приближеніемъ утра втеръ становился все сильне. Полоса свта показалась на восток, день точно пріоткрылъ свои ставни, и далъ зар заглянуть въ щель, втеръ несся по равнин, вылъ, какъ собака, его точно спустили разогнать безобразную ночь. Бдняки сидли, скорчившись, у подошвы огромныхъ камней друидійскаго храма, втеръ крутился вокругъ нихъ, и заставлялъ трястись отъ холода. Онъ подымалъ рукава ихъ куртокъ, вздувая ихъ закруглялъ, и такъ туго натягивалъ, что они походили на сточныя трубы, втеръ стаскивалъ съ нихъ шапки, раздувалъ имъ волосы, хотлъ какъ будто добраться до ушей и потянуть ихъ до боли. Повременамъ втеръ обращалъ черную золу потухшаго костра въ яркокрасную. Онъ смелъ съ него весь пепелъ такъ чисто, какъ не счистила бы никакая служанка метлой. Странные звуки доносились до мальчиковъ съ порывами втра. Они слышали, какъ забили часы въ Друдшерст, навострили уши, но съ третьимъ ударомъ звуки замолкли,— втеръ унесъ ихъ. Въ отдаленіи хала какая-то фура, можетъ быть, за нсколько миль отъ нихъ, а имъ казалось, что она тащится вблизи по дорог черезъ равнину, и тяжелыя колеса скрипятъ и надавливаютъ землю, или мимо нихъ проносился собачій лай, становился все явственне, и затмъ постепенно замиралъ, и имъ чудилось, какъ будто собаки пронеслись по воздуху.

Они прислушивались съ наружнымъ равнодушіемъ къ визгу и воплю бури, проносившейся по соснамъ отдаленнаго холма.

— Точно кого-то убиваютъ! сказалъ Филь.

— Ей-Богу, и мн такъ кажется! возразилъ Недъ, хватаясь за костыль.

Тутъ послышался тотъ же самый таинственный, глухой звукъ покрытыхъ чмъ-то барабановъ, уже разъ встревожившій ихъ,— перекатывающійся, глухой шумъ, слышный со всхъ сторонъ. Былъ ли это подземный громъ и начало землетрясенія, которое могло, какъ кегли, раскидать эти огромные камни? Они затаили дыханіе и слушали. Казалось, что день никогда не наступитъ.

Хромой жаловался, что у него отъ холоду до того болитъ ступня, что ее точно раздавили. Онъ принялся вертть ногою изъ стороны въ сторону, точно качалъ ребенка. Однообразное колебаніе начало усыплять его, стоны постепенно утихали, и онъ уже было-совсмъ заснулъ, какъ вдругъ его кто-то сильно схватилъ за руку. Очнувшись отъ дремоты, Недъ увидлъ блднаго, какъ лунный свтъ, Филя, пристально глядвшаго въ темную даль.

— Недъ! Недъ! задыхаясь, звалъ его мальчикъ:— опять этотъ проклятый, страшный шумъ. Вставай,— онъ приближается къ намъ.

Недъ также слышалъ этотъ глухой, неясный шумъ. Онъ, казалось, перекатывался, и земля какъ будто тряслась подъ ними. Хромой попробовалъ встать, но повалился назадъ на землю, а Филь схватилъ его костыль, и воинственно вооружился имъ. Они уже считали себя пропадшими, какъ вдругъ, точно по какому нибудь волшебству, все пространство, занимаемое древнимъ храмомъ, наполнилось безчисленными овцами, он пріостановились поглядть на мальчиковъ, и шумъ прекратился. Этотъ таинственный шумъ происходилъ отъ топота овечьихъ ногъ.

Ихъ было здсь нсколько сотъ. Он сбились въ кружокъ около мальчиковъ, и, поднявъ головы, смотрли на нихъ во вс глаза. Появилась собака, и, не переставая рычать, обошла незнакомыхъ присдающимъ, волчьимъ шагомъ. Она такъ враждебно показывала зубы, что Недъ съ удовольствіемъ увидлъ подходившаго къ нимъ овчаря.

Ухмыляясь, сказалъ онъ бродягамъ:

— Огонь — недурная вещь въ холодную ночь! и приложилъ свои ладони къ тлющей зол.

Человкъ онъ былъ привычный, не разъ случалось ему встрчать людей, расположившихся на ночь у огромныхъ камней. Когда мальчики разсказали ему, какъ они были напуганы, онъ засмялся, и сказалъ:

— Не вы первые! Съ десятками другихъ то же бывало! и прибавилъ, что, по его мннію, подъ равниной есть подземелье, и оно издаетъ эти звуки.

— Кто выкопалъ его? спросилъ Недъ.

— Ну, это было тогда, когда о насъ никто и не думалъ, отвчалъ, садясь, пришедшій, заботливо накладывая на тлющую золу немногіе оставшіеся куски дерева. Собака подошла къ своему господину и улеглась около него, овцы принялись щипать траву.

Измученные одиночествомъ, мальчики были рады товарищу.

— Зачмъ вырыли они это подземелье? спросилъ любознательный Недъ.

— Вы бы лучше спросили, кто налпилъ здсь эти камни, возразилъ ему овчарь, указывая на гранитные столбы.

Недъ, вроятно, задалъ этотъ вопросъ, желая испытать новаго знакомца.

— Кто?

— Кто? Конечно, самъ чортъ, было отвтомъ.— Разв вы никогда не слыхали, какъ онъ состроилъ этотъ Стонхенджъ?

Мальчики не получили воспитанія, и имъ не стыдно было сознаться въ своемъ невжеств. Недъ отвтилъ, что, по его мннію: ‘они такъ сами себ выросли’.

Овчарь всю ночь передъ этимъ провелъ одинъ, и былъ радъ случаю поболтать.

— То, что я вамъ разскажу, такъ же врно, какъ будто вчера было,— по крайней-мр, здсь вс этому врятъ, а насъ здсь не одна тысяча,— значитъ, вс не могутъ ошибаться. Много лтъ тому назадъ, иные говорятъ, что это было такъ давно, такъ давно… будь я повшенъ, если могу себ представить, когда было такое время,— жилъ-себ колдунъ по имени Мерлинъ, вотъ онъ и сказалъ чорту, съ которымъ близко познакомился: ‘Отправься въ Ирландію и принеси мн оттуда камней, какихъ найдешь’ — вотъ этихъ самыхъ, что вы здсь видите. Чортъ отправился — онъ смертельно боялся этого колдуна,— прибылъ чортъ въ Ирландію, одлся какъ нельзя лучше, и отправился къ старой женщин, которой принадлежали эти камни, что вы здсь видите, и сказалъ ей: ‘я вамъ дамъ за нихъ столько денегъ, сколько сосчитать успете, пока я ихъ сдвигаю съ мста’. Она согласилась, и подумала про себя: ‘какой долженъ быть дурень этотъ чортъ! вдь эти камни не такія вещи, чтобы ихъ можно было всунуть въ сюртучный карманъ’. Чортъ притащилъ мшокъ денегъ, и какъ только начала она считать ихъ. чортъ кричитъ: ‘стой, старуха. камней уже нтъ на мст!’ Она подумала, что онъ надуваетъ ее, но глянула и видитъ камни исчезли, и она за нихъ получила всего четыре пенса, здшнему же народу они доставляютъ не одинъ соверенъ, потому они привлекаютъ людей къ Друдшерсту.

— Вотъ такъ вральманъ! воскликнулъ смясь Филь.

Слова его оскорбили овчаря. Какъ его ни просили, онъ долго отказывался разсказывать Неду свою легенду дальше, но тотъ высказывалъ такую безусловную вру въ его слова, что онъ таки ршился продолжать.

— Когда чортъ принесъ эти самые камни колдуну, тотъ спросилъ его: ‘куда мн двать ихъ?’. Чортъ ихъ тутъ и прилпилъ, какъ они теперь стоятъ, они вроятно такъ и останутся, по крайней мр, на наше время, если Богъ дастъ.

— И вы говорите, что врите всему этому вранью? спросилъ Филь.

— Врю ли я? возразилъ овчарь: — да я вамъ скажу, что вы найдете сру въ каждой унціи любаго изъ этихъ камней. Отправьтесь-ка въ Больфордъ, и вы тамъ сами увидите такой же камень въ рк,— его обронилъ чортъ дорогой: у него ослабла веревка, пока онъ тащилъ сюда камни.

Филь съ негодованіемъ воскликнулъ:

— Убирайтесь, вы меня не проведете!

Произошла ссора, овчарь назвалъ молодыхъ бродягъ ‘низкими ворами’, они въ отвтъ выбранили его ‘бараньей головой’ Затмъ овчарь свиснулъ на собакъ и ушелъ отъ неврующихъ.

Они смялись надъ исторіей въ Стонхендж и надъ глупымъ овчаремъ, разсказывавшимъ ее, не подозрвая, что этотъ простякъ не самъ выдумалъ странную исторію, а Джеффери Монмаусъ (въ а. д. 1130 г.). Когда, они успокоились отъ бывшей ссоры, вдругъ послышался тихій, переливающійся свистъ, и они тотчасъ узнали, что вернулся Билли Фортшнъ,— онъ часто такимъ образомъ давалъ о себ сигналы.

Билли былъ такъ веселъ и оживленъ, какъ будто нашелъ пятифунтовую ассигнацію, онъ.безпечно подошелъ къ своимъ товарищамъ, точно былъ всего полчаса въ отсутствіи.

— Вотъ и подносъ съ ужиномъ, и самъ молодецъ! закричалъ онъ имъ.

Ни одинъ изъ нихъ не привтствовалъ Билли, они сердито смотрли на него, какъ смотрятъ узники. Этотъ холодный пріемъ огорчилъ чувствительнаго Билли.

— Вы длаете мн рожи! закричалъ онъ.— Ого! что же это все значитъ? У кого изъ васъ издохла корова?

— Я сейчасъ скажу теб, что все это значитъ, возразилъ Недъ.— Разв можно заставлять себя ждать столько времени? Ты думаешь, мы отдохнули за это время? Я предупреждаю тебя, ничему не поврю!

— Да что объ этомъ толковать! отвтилъ Билли.— Ты воображаешь, что я все это время наслаждался комфортомъ, не такъ ли? Хороши! А еще плывемъ вмст! Меня чуть не захватили, и былъ бы мн тогда капутъ. Онъ приподнялъ панталоны и показалъ имъ рану на ног.— А что вы думаете объ этомъ удовольствіи? Вдь очень мило, не такъ ли? Я еще радъ, что этимъ отдлался! Вотъ вамъ и все!

Они весьма естественно прониклись сожалніемъ къ своему раненому товарищу, засыпали его вопросами, какъ съ нимъ случилось это несчастіе, и онъ едва успвалъ отвчать имъ.

— Подождите, сперва подимъ, только и могла отвтить жертва. Пошаривъ въ карманахъ, онъ спросилъ ихъ:— какого лакомства вамъ бы особенно хотлось? Дичи?

— Еслибы она была убита мсяцъ тому назадъ, я бы и тогда сълъ ее! воскликнулъ Филь.

— Или птушка съ гребешкомъ? внушительно спрашивалъ Билли.

— Отличное кушанье, имъ никакъ не слдуетъ пренебрегать, поепшно отвтилъ Недъ.

— Ну, такъ вотъ здсь много цыплятъ, какъ ихъ тамъ производятъ по новому способу, продолжалъ Билли, вынимая изъ своего изодраннаго кармана нсколько десятковъ яицъ: — только цыплята эти никогда не появятся на этотъ жестокосердый свтъ. И не замчая ихъ взглядовъ, выражавшихъ обманутое ожиданіе, онъ добавилъ.— Суньте ихъ въ огонь и испеките. Они хороши, какъ невинность, и вамъ не придется очищать ихъ отъ перьевъ.

Въ довершеніе ужина, онъ принесъ имъ нсколько яблокъ и картофелю, еще покрытаго влажной землей. Мальчики принялись поспшно сть, какъ будто тому больше достается, кто скоре стъ. Они начали съ яблокъ, затмъ принялись за полуиспеченныя яйца и кончили картофелемъ.

Разсказы о приключеніяхъ Билли послужили приправой къ д. Онъ разсказалъ имъ, какъ собака, величиной съ добрую корову, съ огромнйшими зубами, поймала его въ курятной и задержала. Билли описывалъ свой испугъ, когда услышалъ, какъ отворялись окна на ферм, а изъ оконъ кричали: ‘кто тамъ?’. Онъ пытался-было дичью заткнуть глотку собак, и улизнуть, но собака была догадлива и не дала подкупить себя. Онъ уже свернулъ шеи семи курицамъ и совсмъ готовъ былъ унести ихъ, а яйца были у него въ шапк, а тутъ какъ разъ собака. Онъ вооружился противъ нея жердью, на которой отдыхали птицы, ‘он, проклятыя, подняли такой шумъ, когда я ихъ сбросилъ съ жерди, что крикъ ихъ былъ слышенъ на нсколько миль кругомъ’. Наконецъ, онъ услышалъ, какъ люди подходили въ курятной, одинъ изъ нихъ спросилъ другого, заряжено ли у нихъ ружье, тогда Билли ршился бжать, разсчитавъ, что лучше попробовать собачьихъ зубовъ, чмъ быть застрленнымъ. ‘Я заткнулъ жердью собачью глотку и бжалъ, но проклятая скоро высвободила свою пасть, пустилась за мной и опять ухватилась за мою ногу. Ну, теперь понимаете, что все это значитъ?’.

Они осыпали Билли громкими похвалами, а онъ кротко и съ благодарностью выслушивалъ ихъ. Онъ даже попросилъ у Филя носовой платокъ, перевязать себ рану, къ которой онъ предварительно предложилъ припарку изъ толченой травы и яичнаго желтка, чтобы она вытянула ядъ изъ раны. Мистеръ Фортшнъ не былъ свдущъ въ употребленіи лекарствъ, но у него составилось мнніе, что все влажное и маслянистое — отличное средство отъ всякихъ болей.

Наступило утро. Свтъ показался, точно въ туман, на блдномъ восток. На запад виднлись еще звзды. Облака быстро неслись, какъ трава, увлекаемая потокомъ у мельницы, и утренній воздухъ пощипывалъ носы мальчикамъ. Вс трое наклонились надъ огнемъ, имъ было такъ холодно, что еслибы не страхъ, они бы подожгли какой-нибудь коттеджъ, лишь бы только отогрться у огня. Залаяла собака громкимъ, звучнымъ лаемъ, исходившимъ изъ пасти широко раскрытой, на подобіе ножницъ садовника.

Билли Фортшнъ быстро обернулся, точно его кто-то назвалъ по имени. Онъ узналъ этотъ лай, испытавъ на себ страшныя челюсти. Онъ вскочилъ на ноги, повернулъ голову и началъ прислушиваться, глаза его широко раскрылись отъ страху. Сомннія тутъ быть не могло. Онъ узналъ рожокъ надвигавшагося на нихъ непріятеля.

— Нечего мшкать, обратился Билли серьзнымъ, убждающимъ тономъ: — мы должны улизнуть. Бжимъ, а то насъ увидитъ эта проклятая собака. Они уже близко. Впередъ, Недъ, скачи, какъ лягушка. Мы назовемся Уокерами, смотрите, ни слова не говорите другъ съ другомъ.

По близости находилось поле фермера, общавшее обильную жатву, мальчики побжали этимъ полемъ и во время бгства нанесли фермеру убытку на десять фунтовъ стерлинговъ. Но имъ до этого не было дла, лишь бы избавиться отъ погони. За этимъ полемъ было другое — бобовое, они вскочили въ него, какъ кролики въ подлсокъ, на пути ломая и преклоняя къ земл толстые, мясистые стебли. Собачій лай преслдовалъ ихъ, и уже Билли показалось, что онъ слышитъ за собой звуки конскихъ копытъ. Они бжали впередъ, хромой отчаянно дйствовалъ костылемъ и длалъ такіе скачки, что почти опередилъ своихъ товарищей. Они достигли ельника и бросились въ него по совту Билли, ‘только бы намъ скрыться изъ виду верховыхъ’, говорилъ онъ. Не легко было пробираться между пнями, лай, казалось, настигалъ бглецовъ. Недъ не могъ уже такъ удачно дйствовать здсь своимъ костылемъ, какъ на большой дорог. Они ршили-было вс трое спрятаться въ лсу, но потомъ согласились на предложеніе Билли отправиться на рекогносцировку, чтобы убдиться, дйствительно ли ихъ преслдуютъ. ‘Можетъ быть’, сказалъ имъ смлый бродяга, ‘мы трусимъ совсмъ попусту, я узнаю, дйствительно ли это рабочіе съ фермы. Что бы ни случилось, мы встртимся въ Салюсбюри’. Билли былъ истый мошенникъ. Онъ бралъ на себя это порученіе не ради безопасности своихъ друзей, а своей собственной. Онъ ршился убжать во что бы то ни стало. ‘Они могутъ донести только на меня одного’, думалъ онъ. ‘Они только меня могутъ запрятать, а Филю и Неду почти нечего бояться. А пока ихъ изловятъ, мн будетъ легко улизнуть’. Билли, изъ любопытства, вышелъ на опушку лса и посмотрлъ на дорогу. Онъ увидлъ толпу людей, вооруженныхъ вилами, ими предводительствовалъ верховой, впереди бжала страшная меделянка. На самомъ высокомъ изъ окружающихъ холмовъ и насыпей виднлась фигура овчаря, того самаго, что разсказывалъ мальчикамъ легенду о друидійскомъ храм. Онъ руководилъ погоней и указывалъ имъ путь.

Мастеръ Билли уцллъ, а двое другихъ были схвачены. Верховой казался очень разъяреннымъ и клялся, что онъ мсяцевъ на шесть присадитъ ихъ къ рабочему колесу. Онъ потащилъ ихъ за собою и представилъ судь.

Въ это утро сэръ Уильямъ Батчеръ имлъ важное совщаніе съ своимъ банкиромъ, мистеромъ Натаніэлемъ Крозье, касательно извстныхъ суммъ, которыя онъ хотлъ достать подъ залогъ, для немедленнаго употребленія. Такъ-какъ обезпеченіе было отличное, то дло скоро и кончилось. Они уже начали болтать о чемъ-то другомъ, но баронета позвали въ качеств судьи, для отправки въ тюрьму двухъ юныхъ джентльменовъ за воровство. Серъ Уильямъ былъ до нельзя доволенъ, что банкиръ такъ скоро согласился дать ему впередъ денегъ, онъ обратился къ Крозъе съ предложеніемъ выслушать дло: ‘Иногда эти допросы бываютъ очень занимательны’, сказалъ серъ Уильямъ.

Банкиръ улыбнулся ему въ отвтъ. Но лишь только мистеръ Крозье увидлъ одного изъ преступниковъ, пріятное выраженіе его губъ исчезло и дло уже не представлялось ему занимательнымъ. Онъ отступилъ назадъ, какъ будто его кто-то ударилъ. ‘Господи!’ подумалъ онъ про себя: ‘что бы ни сдлалъ этотъ мальчикъ, онъ не пойдетъ въ тюрьму’.

Несмотря на вс увренія мистера Симкокса-старшаго, изъ Темпля, банкиръ чувствовалъ, что Филиппъ Мертонъ сынъ его дочери. Онъ слышалъ, какъ смло отвтилъ мальчикъ на вопросъ, какъ его зовутъ, и губы его передернуло. Онъ пріободрился, узнавъ, что ихъ обвиняютъ только въ покраж куриной нассти. ‘Это дло можно уладить двадцатью фунтами’, подумалъ онъ и совершенно успокоился, когда услыхалъ, какъ ршительно отказывался Филь отъ взводимаго на него обвиненія. ‘Эдакъ мн и вовсе не придется платить за него денегъ’, сказалъ онъ про себя.

Сынъ Катерины Мертонъ замтилъ важнаго банкира съ жесткими чертами лица и тотчасъ призналъ въ немъ отца веселой школьницы, съ которою познакомился въ то время, когда былъ погонщикомъ ословъ. Онъ вообразилъ себ, что старый джентльменъ не помнитъ его лица. ‘Мн бы не хотлось, чтобы она узнала объ этомъ’, подумалъ Филь.

Фермеръ не могъ подтвердить присягой своего обвиненія, а мальчики такъ сильно клялись въ своей невинности, что, благодаря этому и нсколькимъ замчаніямъ Натаніэля Крозье-эсквайра, дло было поршено въ ихъ пользу. Банкиръ вздохнулъ такъ глубоко, что красивыя складки его жабо расправились.

— Мальчики! торжественно воскликнулъ судья: — пусть это будетъ для васъ предостереженіемъ. Вернитесь къ своимъ друзьямъ и ведите себя честно. Помните, многіе изъ тхъ, что утопаютъ теперь въ богатств, при вступленіи своемъ въ жизнь, были такъ же бдны, какъ вы. Есть ли у васъ друзья?

Баронетъ взглянулъ на Филя, а банкиръ съ ужасомъ закрылъ глаза.

— Серъ, отвтилъ внукъ банкира: — я не знаю никого на свт, кто бы настолько обо мн заботился!

И онъ прищелкнулъ пальцами.

Банкиръ чувствовалъ, что мальчикъ говоритъ правду.

Ихъ выпустили, они ушли поспшно, будто боялись, что судья измнитъ свое ршеніе и пошлетъ за ними. Они навели справку о дорог въ Салюсбюри, гд должны были встртиться съ Билли.

Вотъ посмется онъ надъ этимъ происшествіемъ, говорили они. Пусть поблагодаритъ свою счастливую звзду, что не попался.

Они уже прошли три мили, какъ услышали за собой хавшую съ бшеной поспшностью одноколку. Они посторонились, чтобы дать ей прохать. Они ждали, что покрытая пной лошадь продетъ мимо, но къ ихъ удивленію, поровнявшись съ ними, ее вдругъ придержали и одноколка остановилась въ нсколькихъ шагахъ отъ того мста, гд они стояли.

Оказалось, что важный банкиръ съ жесткими чертами лица летлъ такъ, сломя голову. Онъ вышелъ и подозвалъ къ себ Филя.

— А вы съ трудомъ вывернулись, молодой человкъ, началъ онъ: я радъ, что вамъ удалось оправдаться. Вы сказали, что у васъ нтъ друзей. Вы меня заинтересовали и я бы желалъ спасти васъ отъ погибели. Предположимъ, что я былъ и не прочь помочь вамъ,— говорю, предположимъ,— какъ вы думаете, были ли вы въ состояніи вести впередъ честную жизнь?

Въ отвтъ на это посыпались всевозможныя увренія: ‘будь у меня только работа’, и т. п. Казалось, мальчикъ говоритъ искренно.

— Вы говорите, что здсь такъ трудно найти себ работу, почему вы не поищете ее въ другихъ земляхъ, гд на нее большой спросъ? Согласились ли бы вы эмигрировать въ томъ случа, если заплатятъ за вашъ проздъ?

Мистеръ Крозье съ мучительнымъ безпокойствомъ ждалъ отвта. Онъ весь покраснлъ, когда Филь поклялся, что готовъ хоть завтра ухать.

Онъ подалъ мальчику записку, наскоро нацарапанную карандашемъ, на листк своей записной книжки — она была адресована мистеру Симконсу изъ Темпля, вдобавокъ онъ сунулъ ему въ руку соверенъ на проздъ въ городъ. Послднимъ онъ особенно угодилъ Филю. Затмъ банкиръ опять услся въ одноколку и похалъ, но на этотъ разъ очень медленнымъ шагомъ.

Недъ скоро узналъ, въ чемъ дло.

— Неужели ты ршился ухать изъ Англіи? спросилъ хромой.

— И не думаю! возразилъ Филь.

Они прочли записку къ Симкоксу изъ Темпля. Въ ней было написано карандашемъ: ‘Вотъ это тотъ самый мальчикъ’.

— Онъ знаетъ тебя! воскликнулъ Недъ.

— Это не дурно! замтилъ Филь.

На слдующее утро мистеръ Симкоксъ получилъ письмо съ извстіемъ о немедленномъ прибытіи Филя въ Темпль, и съ подробнымъ наставленіемъ относительно отправки его на корабл въ Австралію. Вскор затмъ мистеръ Симкоксъ, записывая свои издержки, внесъ слдующую, достойную примчанія статью: ‘получилъ отъ васъ инструкцію, относительно мальчика, именуемаго Мертономъ, прождалъ его три дня, но онъ и не думалъ приходить. 9 л. 9 ш.’.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ.
Намъ приходится краснть за капитана.

Если человкъ лтъ тридцати — а капитану Крозье уже исполнилось тридцать-одинъ годъ — вздумаетъ влюбиться, то его можно считать совсмъ пропавшимъ. Сердце тридцатилтняго человка твердо и прочно. Оно обратилось изъ глины въ кирпичъ, пережженный опытомъ. Если въ немъ подлается трещина, то она останется навсегда.

То, что мальчикъ лтъ девятнадцати называетъ своимъ сердцемъ — мягкая податливая масса, ее можно изогнуть, сдлать на ней отпечатокъ простымъ прижатіемъ руки или легкимъ надавливаньемъ ноги. Юность возится съ нимъ, заботится о неприкосновенности красоты его, какъ заботится скульпторъ о складкахъ смоченныхъ одеждъ своей модели. Немного воды — нсколько слезинокъ — размягчаютъ глину, и прежде бывшій на ней образъ сглаживается и глина готова воспринять новый.

Любовь мальчика точно пламя спиртовой лампы — моментально зажигается и моментально гаснетъ, она даетъ мало свту, и быстро сгараетъ. Любовь взрослаго человка — домъ, объятый пламенемъ, ему было трудно загорться, но когда огонь уже началъ свирпствовать, его не потушатъ никакія пожарныя трубы философіи, никакая задерживающая сила ршимости. Вопль и трескъ огня не прекращаются до тхъ поръ, пока домъ не уступитъ его сил и не обратится въ прахъ и пепелъ.

Капитанъ Крозье влюбился, и это врно, какъ то, что Лондонъ находится въ Миддльсекс, любовь его была нечестная и низкая, и это также врно, какъ то, что Лондонъ выстроился не въ одинъ день, Онъ почти стыдился той власти, какую Берта пріобрла надъ нимъ. Онъ ежечасно по двадцати разъ спрашивалъ самаго себя, дйствительно ли любитъ двушку, старался уврить себя, что его привязанность просто капризъ, нелпая прихоть, и что съ нею такъ же легко развязаться, какъ сбросить съ ноги туфлю. Когда на него находила сентиментальность, онъ вызывалъ на помощь свои боле сильные и грубые инстинкты, и желая побдить въ себ слабость, бранилъ двушку, называлъ ее горничной, рабой, которую можно купить за десять фунтовъ въ годъ. Онъ находилъ временное облегченіе въ томъ, что старался презирать себя за то, что ‘не метилъ повыше’, старался убдить себя, что приноситъ большую жертву, любя Берту. Онъ могъ бы назвать десятки молодыхъ леди, которыя были бы слишкомъ счастливы очутиться на мст этой вчноколеблющейся, нершительной горничной. Нкоторыя изъ этихъ молодыхъ леди умли пть, играть на фортепіано, говорили пофранцузски и т. п. А Берта умла только быть хорошенькой, да шить блье. Кром того она была неблагодарна.

Изъ чего же мы узнали, что капитанъ Крозье влюбился? Разв онъ забывалъ надть свои подвязки, какъ серъ Протеусъ? Нтъ, онъ носилъ носки и не нуждался въ подвязкахъ. Разв онъ размахивалъ руками, какъ человкъ взволнованный? Нтъ! руки у него висли прямо и вольно, какъ веревка у колокола — онъ былъ человкъ лнивый и съ малымъ запасомъ энергіи. Разв онъ наслаждался любовными пснями? Ничуть не бывало. Если случалось органу играть ихъ подъ его окнами, онъ проклиналъ органъ. Разв онъ часто вздыхалъ? Нтъ! Вздыхалъ, онъ только посл многихъ глотковъ изъ кружки съ горькимъ элемъ. У него не было склонности къ поэзіи, онъ былъ ниже ея по своей грубой натур, и только вино вызывало въ немъ чувствительность. Описывая его страданія — а онъ дйствительно страдалъ — не къ чему тратить цвтовъ краснорчія. Ужь положительно нельзя уподобить длинноногаго офицера съ птичкой, которая борется за свободу и бьется нжной грудью объ жестокую клтку, еслибы и можно было по вол фантазіи назвать Берту — клткой. Мы даже не можемъ назвать усатаго молодца бдной собакой — когда она воетъ, желая сорваться съ цпи, и напрасно старается высвободиться изъ неумолимаго ошейника — еще намекъ на жестокую двушку. Чтобы сказать попросту, мы хотимъ показать, что съ тхъ поръ, какъ умъ его былъ возбужденъ до живости быстрыми глазами Берты и приведенъ въ нкоторое движеніе ея длинными рсницами, съ тхъ поръ, какъ онъ началъ думать о чемъ нибудь другомъ, кром призовыхъ боевъ, лошадиныхъ бговъ, крысиныхъ побоищъ, его тло становилось все боле и боле безучастнымъ и бездйственнымъ, какъ будто въ его организаціи не было настолько энергіи, чтобы заставить разомъ работать и мозгъ и мускулы. Онъ лежалъ съ утра до вечеру на соф такъ неподвижно, какъ тюкъ. Его сигара разъ двадцать вываливалась изо рта недокуренная. Казалось, что онъ скоре помышлялъ о смертоубійств, чмъ о любви, о бритвахъ и синельной кислот, а никакъ не о Берт и о коттедж у лса.

Повременамъ это мысли становились до того мучительны, что онъ облегчалъ себ душу свистомъ. Когда онъ отчаявался въ успх — онъ насвистывалъ. Когда ему приходило въ голову, что двушка современемъ причинитъ ему много безпокойствъ и ему хотлось отдлаться отъ нея — онъ свистлъ. Мысли его останавливались на этомъ, онъ сознавалъ, что сдлаетъ дурно, если броситъ ее и свтъ жестоко отнесется къ его безчестному поступку — онъ свистлъ. Чмъ печальне были мысли, тмъ тише свистъ. Повременамъ свистъ этотъ былъ до того слабъ, что, казалось, втеръ свистлъ сквозь замочную скважину.

Плнительный молодой офицеръ былъ совсмъ склоненъ сдлаться негодяемъ, но у него не хватало на это смлости, а быть можетъ и искусства. Онъ сильно трусилъ моднаго свта. Чтобы сдлаться порядочнымъ мошенникомъ нужна почти геніальность. Нужно быть искуснымъ дипломатомъ, умть задумать планъ и смть выполнить его, не заботясь о томъ,— что скажутъ сосди — такъ-какъ ихъ мнніе выденнаго яйца не стоитъ. Разв могъ Крозье читать мысли изъ взгляда? Да онъ едва разбиралъ ихъ въ крупно напечатанной книг. Былъ ли онъ силенъ духомъ? Слабъ и податливъ, какъ проволока на шляп. Могъ ли онъ твердо держаться одной цли? Нтъ, его такъ же легко было сбить, какъ сдуть пухъ съ мраморной доски. Что же касается до общественнаго мннія, то стоило уличному мальчишк сдлать на его счетъ какое-нибудь замчаніе, чтобы онъ почувствовалъ себя несчастнымъ. Онъ пересталъ носить блую шляпу, посл жесткаго замчанія на его счетъ двнадцатилтняго мальчугана.

Плнительный молодой офицеръ былъ слабымъ, робкимъ человкомъ, если онъ длалъ что либо дурное, то въ слдующій затмъ моментъ раскаявался въ своемъ поступк. У него хватало животнаго мужества выдержать суровыя испытанія дятельной военной жизни, но онъ не былъ въ состояніи противостать искушеніямъ праздной солдатской жизни въ мирное время. Все его честолюбіе заключалось въ томъ, чтобы разными излишествами сдлаться достойнымъ такихъ извстныхъ кутилъ, какъ Томъ Оксендонъ и Чарли Суттонъ. Еслибы Крозье не поступилъ въ армію и оставался дома, онъ бы вроятно обратился къ боле мирнымъ удовольствіямъ: наслаждался бы уроками въ воскресной школ и уходомъ за ручными кроликами. Онъ бы сдлался благочестивымъ, не по внутреннему убжденію, а изъ-за того, чтобы заслужить уваженіе старыхъ леди по сосдству.

Онъ смутно подозрвалъ, что его высокородные собраты офицеры смотрятъ на него съ презрніемъ, какъ на банкирскаго сына. Его гордость сильно оскорблялась тмъ, что они называли банкира купцомъ. Желая противодйствовать этимъ несноснымъ предразсудкамъ, онъ изъ кожи лзъ, чтобы убдить щеголей, что онъ безпечный, ловкій молодецъ, всегда готовый на всякую штуку, самую отчаяную и опасную. Чтобы заслужить ихъ доброе о себ мнніе, онъ выпивалъ дв рюмки водки, пока они опоражнивали одну, и хотя доходъ его былъ несравненно меньше ихъ дохода, онъ тратилъ столько же денегъ, какъ они. Онъ впервые принялся осаждать Берту, не по собственному желанію, а изъ-за того, чтобы заслужить ихъ уваженіе, и оставилъ бы ее въ поко, еслибы, въ начал этого любовнаго похода, лордъ Оксъ или виконтъ Эскотъ сказали о Берт хоть одно неодобрительное слово. Онъ былъ готовъ на всякую жертву, лишь бы угодить нобльмену. Онъ почти врилъ, что въ аристократіи вся надежда Англіи.

На свт есть такіе люди, которые только тогда восхищаются женщиной, когда она нравится другимъ. Въ тотъ день, когда его пріятели увидли Берту за шитьемъ у окна и восхитились ею, капитанъ почти удивился, что она показалась имъ такой красивой. Онъ видлъ ее много разъ передъ тмъ и она казалась ему недурной, но слишкомъ худо одтой, онъ только тогда почувствовалъ къ ней сильную привязанность, когда его фешенэбельные пріятели пришли въ восторгъ отъ ея красоты. Ихъ похвалы зажгли въ немъ любовь. Они ему позавидовали, и это было началомъ его любви. Онъ считалъ ее своей собственностью, такъ-какъ ея окна выходили какъ разъ противъ оконъ его квартиры, и пришелъ въ восторгъ отъ мысли, что нчто ему принадлежавшее возбуждаетъ зависть въ его кружк.

Было время, когда благородный лордъ или виконтъ могли одной каплей холодной воды погасить навсегда маленькую любовную искорку, перебгавшую по сердцу капитана. Но теперь уже это время давно миновало. Было слишкомъ поздно. Его сердце, какъ сырое сно, сложенное въ стогъ, разгорячилось и начало тлть, теперь еслибы весь составъ ‘Голубой Книги’ лилъ ведра леденящихъ упрековъ на распаленнаго молодца, они бы не могли остудить его любви.

Онъ думалъ о Берт ежеминутно и везд: во время бритья и натягивая сапоги, въ кеб и въ гостиниц. Даже во время стрижки волосъ, когда парикмахеръ перебиралъ рукою его локоны, онъ испытывалъ сладостное ощущеніе и его мысли настроивались на исключительно нжный ладъ. Онъ заходилъ къ мастерамъ золотыхъ длъ и справлялся о цн брошекъ, браслетовъ и серегъ, хотя за нихъ просили десять, двадцать шиллинговъ. Если онъ не ршался пожертвовать ими любви ради, то единственно потому, что успхъ былъ пока сомнителенъ и у него было слишкомъ тяжело на сердц. Замтивъ сходство одной гравюры съ глазами Берты, онъ купилъ ее за тридцать шиллинговъ, заказалъ къ ней дорогую рамку. Гравюра была заграничная, съ надписью на трехъ языкахъ, и въ томъ числ на англійскомъ: ‘Возвращеніе съ балу’. Она изображала статную молодую леди, отдыхавшую посл вечерняго собранія въ такомъ ‘dshabill’, что она сильно рисковала простудиться. Не воображайте, что капитанъ издержался такъ на рамку къ гравюр за ея достоинство, или потому, что она могла быть изящнымъ украшеніемъ его квартиры, онъ почтилъ такой же честью обыкновенную литографію въ шиллингъ, съ надписью: ‘Не угодно ли вамъ стаканъ джину, молодой человкъ?’, и единственно за то, что форма рта и подбородка сидлицы за прилавкомъ напоминала ротъ и подбородокъ его любимой Берты. Когда торговецъ письменныхъ принадлежностей, продавшій капитану эту шиллинговую литографію, сообщилъ ему, что ею многіе восхищались и она имла необыкновенный успхъ, капитанъ почувствовалъ, какъ затрепетало его сердце отъ восторга, что все британское общество раздляетъ его вкусъ, и восхищается лицомъ, такъ разительно похожимъ на лицо его обожаемой Берты.

Въ послобденное время, когда онъ чувствовалъ себя одинокимъ, а спать ему не хотлось, Крозье бралъ книгу и проглядывалъ дв-три страницы. Онъ отмчалъ карандашемъ вс чувствительныя мста, которыя казались ему особенно нжными. До этого, онъ имлъ обыкновеніе пропускать то, что онъ называлъ ‘пустымъ каляканьемъ’. А теперь ему становилось легче, ‘когда онъ читалъ о сладостныхъ страданіяхъ’, такъ сходныхъ съ тмъ, что онъ самъ испытывалъ. Онъ сочувственно и съ сожалніемъ относился къ описанію мученій любовника, и даже бормоталъ про себя: какой бдняга! когда въ роман страданія героя становились черезчуръ сильны. Во время чтенія патетическихъ мстъ онъ томительно желалъ присутствія Берты, желалъ, чтобы ея вздохи примшивались къ его вздохамъ, чтобы смхъ его примадонны вторилъ ему, когда онъ хохоталъ густымъ басомъ надъ тмъ, что ему казалось комическимъ. ‘Когда ей грустно, она становится ослпительно хороша!’ бормоталъ онъ про себя. Онъ не разъ говаривалъ, что еще ни у одной женщины не видалъ такой улыбки, а знавалъ онъ многихъ. Ему становилось хорошо при вид этихъ безукоризненно блыхъ зубовъ съ маленькимъ блестящимъ кружечкомъ свта на блестящей эмали. Въ эти минуты отъ избытка восторга онъ чувствовалъ давленіе въ груди, подобное тому, какое бываетъ отъ легкаго несваренія желудка, только ощущеніе это было несравненно пріятне.

Любовь имла на него особенное дйствіе: она постепенно просвтила его умъ, счистила съ него толстый, наружный слой грубости. Онъ почувствовалъ отвращеніе отъ полуночныхъ удовольствій, въ ‘поздніе часы’ ему хотлось спать, и даже вино потеряло для него свою прелесть — отъ второй рюмки онъ начиналъ чувствовать легкое опьяненіе. Онъ уже больше не смотрлъ на женщинъ, разучился длать имъ глазки, не могъ уже постоянно улыбаться. Если проходила какая-нибудь щегольски одтая леди, онъ окидывалъ взглядомъ ея нарядъ, но не смотрлъ ей въ лицо. Гд ему было увидать кого-нибудь красиве Берты? Оглядывая нарядъ леди, онъ неизмнно думалъ о томъ, какъ красятъ женщину шелка и ленты, и какъ бы поразительно выиграла красота Берты отъ подобныхъ вспомогательныхъ средствъ. Однажды, въ Курцонъ-стрит онъ простоялъ минутъ десять, любуясь хорошо накинутой шалью на проходившей леди, восхищался красивыми складками на плечахъ, удивляясь, какъ легко былъ собранъ кашемиръ на груди, какъ онъ гладко лежалъ на спин, слегка поднимаясь колоколообразно надъ воротничками, и подумалъ про себя: ‘это искусство, не природа,— знаю, эта женщина цлые часы надвала на себя эту шаль. Берта въ минуту одла бы ее. Еслибы она ‘накинула’ на себя эту шаль, то она въ пятьдесятъ разъ лучше бы на ней сидла. Фигура Берты такъ удивительно-пропорціональна, такъ закруглена, такъ прелестно сложена, такъ…’ и т. д., и т. д. Еслибы мы стали повторять вс похвалы капитана, то на это, по крайней-мр, потребовалась бы цлая страница.

Влюбленному капитану было бы большимъ облегченіемъ, еслибы судьба наградила его задушевнымъ другомъ, которому онъ могъ бы поврять волновавшія его ощущенія. Этимъ бы онъ конечно до смерти надолъ своему задушевному другу и тотъ бы не разъ пожелалъ влюбленному или предмету его любви отправиться на тотъ свтъ. Понятно, что заявивъ однажды публично, что Берта надола ему и предложивъ публично продать за фунтъ сигаръ свою долю правъ на нее, да еще съ процентами, ему уже было неприлично обращаться съ своими жалобами къ Тому Оксендону или къ кому нибудь изъ его кружка. Оставаясь одинъ въ комнат, онъ облегчалъ себ душу тмъ, что высказывалъ свои чувства столамъ и стульямъ, объясняя этимъ неодушевленнымъ предметамъ, какъ сильна его привязанность къ неподражаемой Берт. Очень часто, одваясь по утрамъ, онъ повторялъ самъ себ т фразы, какія скажетъ Берт, когда увидитъ ее въ слдующій разъ, и увлекаясь фантазіей, произносилъ ихъ вслухъ, придавая своимъ словамъ много чувства и выраженія, размахивалъ бритвой, забывая, что у него подбородокъ густо покрытъ пной, что придавало ему вовсе не романическій видъ. Если кто нибудь стучался въ дверь, во время этихъ монологовъ капитана, разсудокъ моментально возвращался къ нему, ему становилось почти стыдно такого ребячества, и онъ обращалъ горячее объясненіе въ любви въ дурно напваемую оперную арію, въ надежд убдить вошедшаго, что онъ вовсе не рехнулся отъ любви, а только сильно любитъ музыку. Онъ припоминалъ, какія умныя мысли высказывала Берта во время ихъ свиданій, хотя собственно говоря, мысли эти не могли быть оцнены свтомъ, потому что милая двочка никому не смла ихъ высказывать. Въ ихъ послднее свиданіе, она за чаемъ сдлала такое умное и врное замчаніе, что онъ былъ пораженъ. Она выказала такое знаніе человческой природы! Онъ шутя спросилъ ее, почему женщины за вечернимъ чаемъ всегда злословятъ другъ друга? Она отвтила ему, божественно улыбаясь: ‘потому что леди рдко пьютъ чай раньше сумерокъ, и это какъ разъ время для скандаловъ (шандаловъ)’. Онъ клялся, что она сама придумала эту игру словъ, называлъ это истиннымъ остроуміемъ, передлалъ эти слова на шуточный ладъ и послалъ для напечатанія въ какую-то сатирическую газету. Его сильно подмывало броситься въ кэбъ, и създить сообщить кому нибудь эту удивительную остроту. Онъ чувствовалъ, что его точно лишаютъ должныхъ ему похвалъ за любовь къ такой умной и проницательной леди. А между тмъ Берта и не думала острить, даже не имла къ этому никакого поползновенія. Самъ капитанъ выдумалъ этотъ каламбуръ, а вовсе не она, бдная простодушная двочка!

Несмотря на превосходное воспитаніе, капитану стоило большаго труда написать письмо. Онъ скрывалъ свою безграмотность тмъ, что писалъ каракули, если не зналъ, какую букву поставить среди слова, ставилъ такую черточку, что ее можно было принять и за ‘m’s’ и n’s, смотря по требованію англійскаго языка. Несмотря на это — такова сила любви — капитанъ купилъ себ щегольскую записную книжку и записывалъ въ ней т глубокія замчанія, какими время отъ времени награждала его Берта. Онъ хранилъ эту драгоцнную книжку у себя въ конторк. Онъ считалъ превосходными вс записанныя въ ней изрченія и положенія.

— Если это не остроумно — я убжденъ въ противномъ — такъ за то удивительно умно, а это чего нибудь да стоитъ, говаривалъ онъ.

На первой страниц было написано: ‘какое несчастіе не имть друга! Это ссылка для сердца’. Подъ этимъ изрченіемъ влюбленный капитанъ внесъ слдующую замтку: ‘Ей Богу, врно! и поэтично. М. К.’ Затмъ слдовали слдующія строки: ‘воины и моряки не ладятъ другъ съ другомъ, какъ огонь съ водой’ На этотъ разъ капитанъ выразился еще сильне: ‘очень мтко, клянусь преисподней, она права!— М. К.’ Если капитанъ, длавшій эти замтки, выражался нсколько сильно, то это слдуетъ приписать тому, что онъ вносилъ свои ‘Souvenirs’ въ записную книжку по своемъ возвращеніи домой, а это случалось всгда въ неопредленное время. Чмъ поздне капитанъ возвращался домой, тмъ сильне выражался онъ въ своихъ замткахъ.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ.
Замыселъ капитана.

Капитанъ вполн уврился въ своей любви къ Берт, но ему не было положительно извстно, платятъ ли ему взаимностью за его нжность. Онъ бы много далъ — цлыхъ пять фунтовъ, лишь бы узнать, каковы ея чувства къ нему. Неизвстность смущала его, ему не хотлось вылить весь потокъ своей страсти, пока не убдится, что колодцы и цистерны ея сердца готовы воспринять этотъ неожиданный приливъ. Онъ чувствовалъ, что напрасно будетъ тратить свою нжность и подвергнется слишкомъ унизительному для себя испытанію, если она выйдетъ суха и невредима изъ этого любовнаго потока. Еслибы онъ былъ увренъ, что овладетъ ея сердцемъ, онъ бы далъ волю словамъ.

Многіе скажутъ: ‘Почему капитанъ не сдлаетъ предложеніе Берт, если ужь онъ такъ отчаянно въ нее влюбился?’ Мы отвтимъ на это: разъ или два ему самому это приходило въ голову, какъ послднее средство, къ которому онъ прибгнетъ, когда вс остальныя окажутся недйствительными, но онъ тотчасъ же отгонялъ отъ себя эту мысль, и гналъ ее съ такой же досадой, какъ выгонялъ бы чужую кошку изъ своей спальни. Видите ли, въ чемъ дло: миссисъ Газльвудъ была сидлкой въ рабочемъ дом, да и сама Берта была чмъ-то въ род старшей горничной у миссъ Томсей. Джентльмены, рожденные отъ достаточныхъ родителей, не любятъ рабочаго люда. Они, пожалуй, и жалютъ его, но очень рдко относятся къ нимъ съ матримоніальными видами. Это предразсудокъ, но очень сильный. Капитанъ былъ не прочь провести нсколько лтъ жизни въ сообществ Берты, онъ, пожалуй, и дозволилъ бы ей носить его имя, считаться его сестрой, оскорбился бы, еслибы друзья его не отнеслись къ ней съ должнымъ уваженіемъ, но ни минуты не думалъ жениться на ней. Это бы безчестило и его, а при настоящемъ положеніи длъ все безчестіе падало только на нее одну. Онъ легче мирился съ ея обидой, нежели со своей собственной. Помимо того, онъ не находилъ возможности обойти то препятствіе, какое видлъ въ лиц матери Берты. ‘Каково! я бы вдругъ началъ называть ее своей тещей!’ говорилъ онъ самъ себ съ гримасой и принимался хохотать надъ нелпостью своего предположенія. ‘Я бы охотне уплелъ цлую миску проклятой каши, которой она питалась въ рабочемъ дом’. Въ самыя патетическія минуты, какъ, напримръ, посл цлаго вечера, проведеннаго со своей возлюбленной, когда онъ возвращался домой совершенно очарованный, онъ отгонялъ отъ себя мысль о женитьб своими обычными доводами: ‘онъ не рожденъ для семейной жизни’, и не замчалъ всей нелпости подобныхъ сужденій. Онъ великодушно извинялъ себя еще тмъ, что сдлаетъ Берту несчастной, если на ней женится, подразумвая, что вн брака ихъ счастье обезпечено. Онъ не отличался геніальностью, какъ мы уже имли случай замтить.

У Берты не было друзей, кром матери и мальчика, котораго она называла своимъ молочнымъ братомъ. Никто не могъ потребовать отъ него объясненій или заговорить о мести съ стиснутыми кулаками и надвинутыми отъ гнва бровями. Онъ радовался, что семья Берты такъ не велика, что у ней нтъ братьевъ въ плотникахъ или кузнецахъ, а онъ зналъ, что люди этого рода, хотя и плохо говорятъ поанглійски, но очень злопамятны и кулаки у нихъ здоровые.

У него было противъ брака еще одно возраженіе: онъ не былъ положительно увренъ въ любви къ нему двушки, а по его мннію подобную нелпость можно бы еще допустить только въ такомъ случа, еслибы она рехнулась отъ любви къ нему.

Всего трудне было выискать способъ узнать ея настоящія чувства къ нему. Онъ былъ военный человкъ, но плохой стратегикъ, и не зналъ, какъ приняться за дло. Онъ ловко обратился за ршеніемъ вопроса къ своимъ друзьямъ. Онъ встртилъ Тома Гардена на прогулк по Реджентъ-стриту, и спросилъ его, какимъ путемъ мужчина можетъ узнать, любитъ ли его женщина или нтъ? Умъ Тома Гардена отличался неповоротливостью, онъ нашелся отвтить Крозье только то, что, по его мннію, всего лучше этому мужчин попросить у любимой имъ женщины взаймы крупную сумму денегъ, если дастъ, добавилъ онъ,— значитъ наврное влюблена въ него до безумія.— Мысль попросить у Берты денегъ взаймы, до того насмшила капитана, что онъ хохоталъ до упаду. Подобный вопросъ, при случа, онъ задалъ Фреду Таттенгэму, и на этотъ разъ отвтъ, полученный имъ, былъ такъ же неутшителенъ, хотя и поумне перваго.

— Предложите ей убжать съ вами, сказазъ мистеръ Фредъ: — если она положится на вашу честь, наврное любитъ.

Это было именно то, чего Крозье хотлось отъ Берты, но капитанъ почти былъ увренъ, что она не согласится на подобное предложеніе.

Цлую недлю посл того Крозье былъ въ раздумь и ни разу не побывалъ въ Кемберуэлл, наконецъ, капитанъ остановился на слдующемъ план: ему было извстно, что у Газльвудовъ не было денегъ. Какъ бы он ни были экономны, подаренные два фунта не продержатся доле двухъ недль. Онъ имъ дастъ почувствовать, что значитъ сидть безъ денегъ.

— Голодъ — разсуждалъ онъ — укрощаетъ самыхъ дикихъ животныхъ. Можетъ быть, и съ Бертой можно совладать этимъ путемъ.

Опытъ этотъ до извстной степени удался капитану. Мать и дочь видли, какъ мало по малу истощался ихъ маленькій капиталъ и безпокойство ихъ росло съ каждымъ днемъ. Он ежедневно молили провидніе, чтобы оно послало имъ хоть кого-нибудь, кто бы нанялъ у нихъ первый и второй этажъ и заплатилъ бы имъ впередъ за недлю, но желанные жильцы не являлись. Подъ конецъ явилась крайняя необходимость попытаться у булочника и мясника, не будутъ ли они отпускать имъ въ долгъ. Но тому и другому было хорошо извстно, что домъ былъ нанятъ для отдачи въ немъ квартиръ другимъ, они, не довольствуясь обезпеченіемъ, которое представлялось имъ единственно въ будущихъ покупателяхъ (ожидаемыхъ жильцахъ Газльвудовъ), отказали наотрзъ. Дла были въ такомъ ужасномъ положеніи, что, наконецъ, мать ршилась сдлать визитъ капитану. Нужно было что-нибудь придумать, къ тому же капитанъ былъ ей немного долженъ за свои комнаты. Она ушла рано утромъ и вернулась въ сумерки. Берта съ разу увидла, что мать ея вернулась ни съ чмъ и только понапрасну тревожила себя. Капитанъ ухалъ куда-то за городъ и будетъ назадъ не раньше, какъ черезъ недлю. Въ этотъ день и на слдующій он замнили обдъ чаемъ. Нечего и говорить, что аппетитъ ихъ отъ этого не уменьшился.

А капитанъ вовсе никуда не узжалъ. Онъ съ восторгомъ узналъ о посщеніи миссисъ Газльвудъ. У него являлось сильное желаніе взять кэбъ и броситься къ нимъ на помощь, воображеніе рисовало ему страшную картину исхудавшей отъ голода Берты, и обратившейся понемногу въ совершеннаго скелета. Два дня противился онъ искушенію, наконецъ, добродушіе взяло верхъ.

Стоя у окна, онъ увидлъ на нижней площадк въ уголку околвавшую съ голода, несчастную кошку. Она лежала запыленная безъ всякаго движенія, совершенно ослабвшая. Суставы у ней ясне обозначались, чмъ у общипанной птицы. Кожа обвисла на тл широкими складками. Крозье показалось, что это духъ Берты явился къ нему съ упрекомъ. Онъ долженъ поспшить къ красавиц, утшить и накормить ее. Онъ надлъ сапоги съ отчаянной поспшностью и такъ сильно позвонилъ, что первую минуту мистеру Кетлеру представилось, что съ капитаномъ случилось что-нибудь нехорошее. Мистеру Кетлеру былъ отданъ приказъ немедленно нанять кэбъ, а потомъ накормить лежащую на площадк кошку.

Мистеръ Кетлеръ выполнилъ первое порученіе, а на второе не обратилъ вниманія.— Онъ не намренъ былъ,— говоря его собственными словами — ‘сдлаться кормильщикомъ кошекъ, кому бы то ни было въ угоду’.

Какъ он обрадовались ему! Какъ блистали ихъ глаза, когда он выскочили къ нему на встрчу! Он тотчасъ же узнали его удары молоткомъ. Капитанъ былъ очень тронутъ этой встрчей. Но внезапная мысль, мелькнувшая у него въ голов, отравила его кроткую радость. Относилась ли подобная встрча къ нему лично, или онъ только олицетворялъ для нихъ извстное количество пищи? Кусокъ ли говядины, баранья нога, или самъ Крозье такъ развеселялъ Берту и заставлялъ глаза ея блестть? Ему ли она улыбается, или горячему кушанью, которое предвидитъ за обдомъ? Какое ужасное подозрніе!

Капитанъ самымъ деликатнымъ образомъ вручилъ миссисъ Газльвудъ деньги за квартиру. Онъ извинялся передъ нею въ самыхъ изысканныхъ выраженіяхъ въ томъ, что оплошалъ и не заплатилъ раньше. Видъ Берты порадовалъ его: она не только не походила на кошку, виднную имъ на площадк, а напротивъ, замчательно похорошла. Вслдствіе продолжительнаго поста, черты ея сдлались очаровательно нжными, а подъ глазами сильне обозначился синеватый оттнокъ и необыкновенно шелъ къ ней.

— Этотъ человкъ нашъ ангелъ-хранитель! воскликнула миссисъ Газльвудъ по его уход.

— Разв возможно не любить его? добавила Берта.

По мннію капитана, его опытъ поморить ихъ голодомъ, оказался неудачнымъ. Будучи склоннымъ бросаться въ крайности, онъ теперь ршился попытаться, не смягчитъ ли сердце Берты внезапный приливъ роскоши. Онъ имъ будетъ посылать вина и всякаго лакомства, какихъ бы имъ никогда и не видывать, дастъ имъ вволю насладиться праздной нгой, а тамъ, если понадобится, опять поморитъ ихъ голодомъ, и это будетъ для нихъ еще чувствительне посл чрезмрнаго изобилія.

Колокольчикъ надъ площадкой лстницы не переставалъ звенть, отъ внезапныхъ ударовъ молотка въ ихъ зал раздавались точно выстрлы, какъ будто шла стрльба въ цль. Едва миссисъ Газльвудъ успвала взобраться на верхъ, какъ ей снова приходилось бжать съ лстницы. Являлся человкъ въ желтомъ передник и приносилъ имъ благо и жирнаго палтуса, рыба еще была жива, такъ что веревка, связывающая ея хвостъ съ головой, натянулась какъ струна: Паганини могъ бы на ней сыграть пьесу. Затмъ присылался паштетъ изъ дичи, такого объема, какъ устричный боченокъ, и мальчикъ, принесшій его отъ Фортнума, объявилъ, что за него уже все заплачено. Случалось, фазанъ вислъ у нихъ въ кладовой, а въ кухн стояла цлая корзина съ виномъ.

Можетъ быть потому, что самъ Крозье, любя хорошо пожить, ршилъ насладиться вмст съ ними роскошными яствами, за которыя ему приходилось платить, или, можетъ быть, онъ уже не могъ больше совладать съ своею любовью къ Берт, только онъ цлую недлю сплошь обдалъ въ Кембэруэлл. Онъ старался быть любезнымъ и занимательнымъ. Къ матери онъ относился съ сдержанною почтительностью, которая донельзя льстила самоуваженію леди. Въ Берт онъ старался вселить убжденіе, что онъ ея жертва и покорный рабъ. Ему хотлось уврить ее, что его организмъ понемногу подтачивается любовью. Онъ такъ вздыхалъ, что могъ погасить своимъ вздохомъ газовый рожокъ.

Однажды вечеромъ онъ принесъ что-то очень большое въ бумажномъ пакет. Судя по тому, какъ онъ съ нимъ бережно обращался, въ немъ должно было заключаться что-нибудь очень цнное. Онъ никому не давалъ дотронуться до пакета и собственноручно снесъ его въ свою пріемную комнату, гд они всегда обдали. На этотъ разъ онъ былъ особенно внимателенъ къ матери за обдомъ и такъ часто подливалъ ей вина, что она, наконецъ, замтила ему, что у ней начинаетъ бить въ голову, она непомрно смялась и опрокинула, наконецъ, графинъ съ водой.

Обимъ леди страхъ какъ хотлось узнать, что такое въ пакет. Ихъ любопытство не укрылось отъ глазъ капитана. Лишь только умолкалъ разговоръ, глаза ихъ обращались на таинственный пакетъ. Но имъ пришлось ждать пока снимется скатерть. Тутъ капитанъ приподнялся съ мста и, заикаясь, объяснилъ имъ, что идя по Реджентъ-Стриту онъ увидлъ въ окн магазина щегольское платье. Какъ будто испугавшись, что его дальнйшія слова могутъ оскорбить ихъ, онъ, съ видимымъ волненіемъ, попросилъ у матери дозволенія подарить это платье дочери. Берта покраснла до ушей и скромно опустила глаза въ землю. Миссисъ Газльвудъ дала свое согласіе, у ней даже хватило глупости сказать, что нтъ причинъ отказываться отъ подарка. Берта подняла голову, поблагодарила великодушнаго капитана и опять раскраснлась.

Платье было великолпное. Подолъ былъ украшенъ тремя фалборками, которыя таращились какъ сборки перочистки. Шолковая матерія напоминала плотностью кожу, она шуршала какъ парусъ, когда его подбираютъ во время противнаго втра. Платье было такое, что Газльвуды не могли придти въ себя отъ удивленія. Цлыя пять минутъ миссисъ Газльвудъ только и могла говорить: ‘Какъ хорошо!’ Она съ какимъ-то страхомъ дотрогивалась до него, точно боялась, что оно пошевелится само собою. Бдная Берта была совсмъ очарована и не знала, плакать ли ей или смяться. Капитанъ тотчасъ же замтилъ произведенное имъ на нихъ впечатлніе, и ршился воспользоваться случаемъ.

Онъ взялъ Берту за руку и, посматривая на мать, сказалъ ей, сладко улыбаясь, что онъ ждетъ платы за платье, такъ-какъ онъ человкъ корыстный и ничего не длаетъ даромъ. Пока мать хихикала надъ его шуткой, онъ усплъ схватить обими руками голову Берты и поцаловалъ ее въ лобъ. Онъ сдлалъ это какъ-то побратски, такъ что нелпо было противиться ему. Онъ казался такимъ растроганнымъ, что и въ голову не могло прійдти сдлать ему выговоръ, а скоре хотлось утшить его.

По его уход — онъ всегда брался за шляпу ровно въ десять — мать и дочь принялись болтать. Он опять развернули платье, толкуя о томъ, будетъ ли оно хорошо сидть, прикинули юбку, годится ли она на ростъ Берты. Хитрый капитанъ завдомо забылъ снять съ платья билетикъ съ выставленной на немъ цной, передлавъ съ непростительною подлостью 4 л. 5 шил. въ 4 л. 15 шил. Онъ оправдывался передъ собою тмъ, что люди такого сорта, какъ Газльвуды, судятъ о подарк по заплаченной за нихъ цн.

Въ голов миссисъ Газльвудъ зародились честолюбивыя мечты.

— Я никого не видывала, кто былъ бы такъ влюбленъ, какъ этотъ милйшій капитанъ, сказала она Берт:— не могу сказать, почему именно, но я всегда была убждена, что теб суждено быть счастливой. У тебя, моя милочка, на щек родимое пятнышко, а это считается признакомъ счастья. Твой покойный отецъ всегда говаривалъ, что ты родилась на то, чтобы быть леди, и честное слово, мн кажется, что его слова сбудутся!

Миссисъ поступала очень неразумно, говоря это: и безъ того мечты Берты неслись галопомъ и не было надобности понуждать ихъ. Любовь Берты къ капитану уже доходила до обожанія.

— Бдняжка! продолжала мать.— Жаль, что ты не видала, какое у него было прекрасное выраженіе глазъ, когда онъ цаловалъ тебя. И поцаловалъ вдь только въ лобъ. Онъ именно такой человкъ, что будь я опять молода, непремнно влюбилась бы въ него по уши!

Капитанъ также размышлялъ, но размышлялъ какъ мужчина и не такимъ добродтельнымъ образомъ, какъ миссисъ Газльвудъ.

— Ну, слава Богу, ввелъ-таки въ дло поцалуи! Обошлось дорогонько, но время не далеко, гд меня будутъ даромъ цаловать, сколько захочу, даже больше, чмъ захочу. Вышло бы одно и то же, еслибы на мсто этого платья, купилъ какое-нибудь въ тридцать шиллинговъ, да я, дуракъ, всегда во всемъ пересолю.

На слдующій разъ капитанъ явился въ Кемберуэлль съ новенькой шляпкой, купленной въ Бурлингтонскомъ пассаж. Она была изъ простой соломы, но украшена бархатомъ и фіалками. Завязки были очень широкія и длинныя. Шлянка была такъ хороша и легка, что годилась бы и для принцессы. Берта примрила обновку посл обда и капитанъ снова возгорлся братскими чувствами и попросилъ заплатить ему за шляпку поцалуемъ. На этотъ разъ онъ коснулся щеки.

‘Понемножку доберусь и до губъ’, подумалъ капитанъ.

Онъ ршилъ сдлать первый опытъ на слдующій разъ, когда принесетъ опять въ жертву новое платье своему идолу. Онъ возставалъ противъ поцалуевъ въ лобъ и щоки. ‘На кой чортъ созданы губы?’ спрашивалъ онъ себя. ‘Будь, что будетъ, а я попробую! Если она спокойно отнесется къ этому, тмъ лучше, начнетъ шумть, я разомъ покончу дло’.

Что бы такое привезти ей? Перчатки? Слишкомъ мало. Шаль? Ужь будетъ слишкомъ много.

Глупому капитану втемяшилось въ голову, что можно покупать Бертины поцалуи, и онъ благоразумно разсчитывалъ, какъ бы ихъ купить подешевле. Онъ остановился на бархатной мантиль, съ атласной стеганой подкладкой и, густой, шелковой бахрамой, какъ лошадиная грива. На видъ она показалась ему страшно дорога, расплачиваясь, онъ убдился, что не ошибся въ этомъ.

И онъ поцаловалъ ее. Она надла мантилью на плечи и дозволила ему прикоснуться до ея губъ. Онъ почувствовалъ, или ему показалось, что почувствовалъ ея трепетъ. За вторичный поцалуй, онъ готовъ былъ бы подарить ей еще двадцать такихъ мантилій, но мать, чортъ бы ее побралъ, стояла возл, и онъ не осмлился поцаловать ее вторично.

Старая сидлка Газльвудъ была самымъ простодушнымъ существомъ на свт и такъ мало знала свтъ, что нигд не подозрвала обмана. Она только и помнила, что мужъ ея, еще будучи женихомъ, всегда цаловалъ ее, когда приносилъ ей свои недорогіе подарки. Она считала Крозье благороднйшимъ и лучшимъ человкомъ, когда-либо существовавшимъ на свт, а что онъ цаловалъ Берту въ ея присутствіи, такъ это ей казалось лучшимъ доказательствомъ его желанія жениться. Старая сидлка стала походить на тхъ дтей, за которыми смотрла въ дтской рабочаго дома. Она ничего не замчала и удивлялась только тому, какъ могъ такой знатный джентльменъ обращать вниманіе на такую простую двушку, какъ Берта. Огромная фигура длинноногаго офицера опять заняла диванъ въ Гарлей-стрит. Онъ, по старой привычк, принялся мечтать о Берт съ открытыми глазами, и о томъ, что ему длать, а сигара въ это время попрежнему вываливалась у него изо рта

‘Пропади мои волосы’, думалъ онъ: ‘если еще стану такъ добиваться ея поцлуевъ. Я чувствовалъ, какъ она вся задрожала. Она меня любитъ, да и должна меня любить посл такихъ подарковъ,— они обошлись мн въ десять фунтовъ! Какъ бы мн заставить ее обожать меня? Мн бы хотлось, чтобы она перестала сть, почти бы съума по мн сходила. Это чортъ знаетъ, какъ трудно и сколько времени ушло попусту! Нечего просить ее бжать со мною. Мн бы хотлось, чтобы ее увлекъ романтизмъ и она бы ршилась слдовать за мной по всему блому свту, какъ нкоторыя изъ женщинъ и длаютъ’.

Капитанъ долго не могъ ршиться, хорошо ли будетъ, если онъ соберетъ свои пожитки и поселится недли на дв въ своихъ комнатахъ въ Кемберуэл. Его останавливала боязнь, что старуха-мать ‘замучитъ его своими разговорами’. Но съ другой стороны его привлекало то, что дочь будетъ ему прислуживать и онъ будетъ имть возможность видть ее безпрестанно. Еще смущали его обды. Миссисъ Газльвудъ непремнно стала бы сама перемнять тарелки, а онъ не выносилъ суеты и безпорядка за обдомъ,— ему тогда представлялось, что онъ обдаетъ на кухн. Къ тому же старуха была такъ невыносимо вжлива и болтала такой вздоръ. Капитанъ называлъ все это темной стороной своего счастія. Онъ часто думалъ о томъ, какъ бы услужила ему старая сидлка своею смертью, тогда бы Берта осталась совсмъ одинокая и безъ друзей, на его попеченіи.

Несчастный юноша былъ жертвою необузданной страсти. Его любовь приняла такіе размры, что онъ удивлялся, какъ его грудь могла вмщать ее. Онъ совсмъ опьянлъ отъ ‘parfait amour’. Его мысли какъ-то разбрелись,— онъ потерялъ способность думать. Что ему было длать? Четыре года сряду капитанъ не сиживалъ больше часу за книгой. И это случалось съ нимъ небольше двухъ разъ въ недлю. Онъ смотрлъ на чтеніе, какъ на довольно пріятный способъ принимать опій. Онъ засыпалъ, слдя за строчками. Теперь на него напала внезапная страсть къ литератур. Онъ послалъ мистера Кетлера въ ближайшую библіотеку подписаться на чтеніе книгъ, огромное число трехтомвыхъ романовъ было принесено къ капитану изъ библіотеки. Онъ проглатывалъ по роману въ утро, прочитывалъ то тутъ, то тамъ строчку, не теряя нити разсказа. Онъ скользилъ по книгамъ, какъ на конькахъ.

У него было совершенное отсутствіе воображенія, и потому ему приходилось пользоваться чужимъ умомъ. Ему тоскливо хотлось, чтобы кто-нибудь научилъ его въ нсколько уроковъ искусству ухаживать, но всего сильне хотлось ему узнать, какимъ образомъ вс эти герои, посл всегдашнихъ тяжелыхъ испытаній, посл невзгодъ, которымъ во всхъ романахъ подвергалась ихъ любовь въ самомъ зародыш, устроивали такъ, что выходили побдителями, и исторія оканчивалась благополучно.

‘Эти романы’, думалъ капитанъ: ‘вроятно, основаны на событіяхъ дйствительной жизни, они, можетъ быть, наведутъ меня на мысль, какъ мн быть съ Бертой’.

Капитанъ видлъ, что почти во всхъ романахъ двическая сдержанность не покидало прекрасную леди до тхъ поръ, пока серьзная опасность не угражала ея возлюбленному, какъ, напримръ, въ роман: ‘Люси д’Эгбертъ или Исторія одной Жизни’. Она (Люси) обращалась съ Генри Синклеромъ съ явнымъ презрніемъ до тхъ поръ, пока его не ранилъ на дуэли Альфредъ Гольбрукъ. ‘Когда на третій день вернулось къ нему сознаніе,— мы приводимъ мсто изъ романа,— точно облако затемняло ему разсудокъ и зрніе. Среди окружавшаго его тумана онъ различилъ кроткое лицо и глаза, глядвшіе на него съ участіемъ, любовь покрывала влагою глаза эти, они, какъ дв звзды, просвчивались сквозь освщенное луною облако и, казалось, снова призывали его къ жизни. Сонъ ли это, или дйствительность? Понемногу туманъ началъ расходиться, черты обозначились явственне, и онъ узналъ ангельскія черты нкогда гордой и неприступной, теперь смягченной Люси д’Эгбертъ. Онъ собралъ свои силы, и громко воскликнулъ: ‘Люси, моя дорогая, неужели это не сонъ?’ — ‘Время принимать порошки’, отвчала она ему голосомъ, исполненнымъ величайшей нжности. Она любила его’.

Прочитавъ это, капитанъ впалъ въ глубокую думу.

‘Все это прекрасно’, разсуждалъ онъ про себя: ‘посмотримъ, что будетъ дальше, чтобы узнать, любитъ ли она меня, нужно дать себя ранить на дуэли, но я еще погожу съ этимъ. Это ужь, чортъ возьми, черезчуръ сильное средство!’

Капитанъ бросалъ книгу въ сторону, и брался за другую. Его особенно поразилъ случай въ одномъ извстномъ роман, ‘Радость и Горе, Свтъ и Тнь’, гд сэръ Эрбертъ Бромптонъ былъ сброшенъ съ лошади, и найденъ Еленою Треворъ въ совершенно безчувственномъ состояніи, и съ одной ногой, свсившейся надъ пропастью. Она перевезла его въ Треворъ-кэстль, гд ему перевязали сломанную ногу, и она ухаживала за нимъ во все продолженіе его опасной болзни. Онъ сдлалъ ей предложеніе въ то самое время, когда она ему перевязывала руку, и предложеніе было принято. ‘Несмотря на свои страданія,— писалъ авторъ,— несмотря на муки, терзавшія его тло, несмотря на еще большую пытку терзавшей его мысли, сэръ Эрбертъ испытывалъ живйшее удовольствіе, глядя на прелестную фигуру своей заботливой сидлки. Какъ она осторожно обращалась съ его переломанной рукой! Онъ едва чувствовалъ прикосновеніе къ ней тонкихъ пальцевъ. Онъ замтилъ, какъ упала слеза на его руку, и это убдило сэра Эрберта, что онъ любимъ’.

Крозье не очень-то хотлось подвергнуться такому испытанію, какъ сэръ Эрбертъ. Ему не нравилась мысль быть сброшеннымъ съ лошади и переломить себ руку.

‘Ей-Богу’, думалъ онъ: ‘пожалуй, такъ и голову сломишь — тогда куда я днусь? Нтъ, нтъ, я очень люблю Берту, но ужь не настолько, чтобы изъ-за нея переломить себ руку. Къ тому же, у человка бываетъ такой глупый видъ, когда онъ повалится съ лошади на пыльную дорогу! чего добраго, у него въ это время могутъ разодраться панталоны’.

Капитанъ читалъ, да читалъ, а все-таки ему не пришелся по вкусу ни одинъ изъ приведенныхъ случаевъ. Ему все-таки больше нравились т романы, гд героиня подвергалась великой опасности, а возлюбленный являлся ея спасителемъ. Но тутъ всегда либо домъ горлъ, либо опрокидывались, либо нападалъ разъяренный быкъ, а капитанъ не имлъ вовсе желанія быть опаленнымъ, укушеннымъ, или броситься въ воду для спасенія красавицы. Проглядвъ съ дюжину такихъ романовъ, капитанъ ршилъ, что все это одн выдумки, и не стоило открывать книгъ, а всего лучше въ неловкомъ положеніи доврять только собственному уму.

Онъ ршился заболть тмъ или другимъ способомъ, а потомъ поспшить въ Кембернуэлль, и заставить Берту ухаживать за собою. Онъ приметъ чего-нибудь, чтобы казаться блднымъ и интереснымъ, онъ притворится ослабвшимъ отъ болзни.

Онъ вспомнилъ, что покупалъ когда-то лепешки изъ ипекакуаны противъ несноснаго кашля, который его тогда безпокоилъ, вспомнилъ также, что молодой аптекарь, давшій ему эти ленешки, предостерегалъ его, чтобы онъ никакъ не съдалъ больше одной за разъ, иначе он производятъ тошноту. Нашъ щеголь-капитанъ послалъ своего человка купить лекарства, и тотъ немедленно принесъ ему дв коробки, заплативъ по шиллингу за каждую. На слдующій день капитанъ уложилъ свой чемоданъ, и, приготовивъ все къ отъзду, досталъ лепешки, и принялся сть. Он были очень вкусны, и шесть лепешекъ быстро исчезли. Онъ уже было-ршилъ, что приготовлявшій ихъ химикъ — плутъ, клялся, что пошлетъ письмо въ журналъ ‘Ланцетъ’, гд опишетъ его наглый обманъ, но за седьмой лепешкой онъ убдился, какъ нельзя лучше, что аптекарь, предупреждавшій его, чтобы онъ не лъ больше одной, былъ самый правдивый человкъ на свт.

Рвотное дало себя знать. Холодный потъ выступилъ на лбу капитана, лицо у него поблднло, какъ у клоуна, капитанъ бросился на диванъ,— у него захватило дыханіе. Страшная мысль охватила его: ‘ужь не отравился ли онъ? Лучше было бы никогда не видать Берты!’ Капитанъ очень дурно себя чувствовалъ. Онъ подбжалъ къ зеркалу, и былъ пораженъ: два-три прыщика краснлись на его помертвломъ лиц, какъ ягоды клубники на бланманже. Въ такомъ вид онъ не смлъ показаться Берт,— она бы почувствовала къ нему отвращеніе.

Черезъ три часа онъ нсколько оправился, но все-таки ему было такъ жутко, что онъ чувствовалъ себя положительно больнымъ. У него только и хватило энергіи поправить свои локоны передъ зеркаломъ и уссться въ кэбъ.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ.
Какъ протекли лучшія годы Филя.

Нсколько лтъ тому назадъ, хозяева согласій {Или рабочихъ домовъ, гд нищимъ и бродягамъ безплатно доставляется ночлегъ.} были извщены по всей Англіи, что въ стран завелась шайка бродягъ странствующихъ, что шайка эта правильно организована, находится подъ начальствомъ предводителя, правящаго ею неограниченно, онъ назначалъ имъ рабочіе дома для сходокъ и города, гд имъ слдовало обдлывать свои дла. Полиція была на сторож, ей удалось захватить кое-кого изъ шайки, большинство разбжалось. Но это не уменьшило ихъ числа. Желающихъ поступить въ шайку было больше, чмъ предводитель соглашался принять.

Имя этого предводителя было — Филиппъ Мертонъ. Онъ достигъ этой чести слдующимъ образомъ: ему исполнилось восемнадцать лтъ во время его бродяжнической жизни съ Фортшномъ и Перчезомъ. Проходя города, они заводили знакомства. Еще четверо бродягъ — школьныхъ товарищей — присоединились къ нимъ. Филь былъ молчаливый и задумчивый юноша, товарищи слегка боялись его, и сильно недолюбливали. Они часто упрекали его, что онъ никогда не воруетъ и не работаетъ, какъ они. Выпрашивая милостыню у дверей какого-нибудь коттэджа, они забирали все, что имъ попадалось подъ руку: дрянную ли щетку, кусокъ ли мыла,— все совали себ въ карманъ. Но Мертонъ никогда не участвовалъ въ этихъ кражахъ, и они начали подозрвать его въ измн. Напрасно Филь оправдывался тмъ, что его добродтель не слдуетъ приписывать честности,— онъ не крадетъ только потому, что не стоитъ воровать такого ‘безполезнаго грошеваго хламу’. Они, напротивъ, думали, и были правы, что Филь, хотя и не смлъ имъ въ этомъ сознаться, но былъ противъ кражи по принципу, они въ насмшку прозвали его ‘пасторомъ’, и совтовали ему приняться за ‘проповдь’, такъ-какъ это ему больше пристало, чмъ воровать подъ видомъ нищаго. Задтый за живое этимъ поддразниваньемъ, бдный, слабодушный Филь подконецъ уступилъ имъ. Въ это время они обработывали Престонъ.

— Я вамъ покажу, насколько я трусъ! закричалъ онъ имъ, уходя.

Онъ скоро вернулся къ нимъ съ огромной корзиной чистаго блья. Онъ видлъ, какъ человкъ пронесъ ее въ ближайшій домъ, долго не раздумывая, онъ постучалъ въ дверь, и объявилъ, что но ошибк была принесена не та корзина. Глупая горничная вынесла ему блье.

— Теперь, кричалъ Филь: — будете считать меня измнникомъ?

Они отвчали ему радостными кликами: блье стоило, по крайней-мр, фунтовъ пять.

— Теперь, добавилъ Филь:— я сдлаю еще одну такую штуку, о которой никто изъ васъ и думать не посметъ.

Онъ опять исчезъ съ пустой корзиной, и товарищи видли, какъ онъ отнесъ ее настоящему хозяину. Благодаря этому поступку, и тому, что онъ какъ-то разъ сильно отколотилъ здоровяка Фортшна, товарищи стали смотрть на Филя, какъ на необыкновеннаго смертнаго, и побаивались его. Онъ могъ читать, писать, воровать или поступать честно по своему усмотрнію. Никто изо всей этой оборванной толпы не умлъ такъ пть, говорить, разсказывать чудесныя исторіи и надувать старухъ, какъ онъ при своемъ ловкомъ язык и красивой наружности. Они выбрали его своимъ главою.

Филь оказался отличнымъ предводителемъ: онъ выучилъ на память длинный списокъ ‘согласій’ изъ конца въ конецъ всей Англіи и Шотландіи, могъ сказать, какими порціями подается кушанье въ каждомъ изъ нихъ — гд отпускается сыръ и гд кисель, гд хлбъ даютъ какъ слдуетъ и гд обвшиваютъ. Филь могъ сообщить, въ какихъ притонахъ для бродягъ имются постели, гд есть теплыя одяла и гд дается одна только солома. Въ предупрежденіе замшательствъ во время работы въ какомъ-нибудь город, онъ ввелъ въ употребленіе извстные знаки между своей шайкой. Знакъ меломъ на косяк двери извщалъ какъ нельзя ясне новоприбывшаго бродягу, стоитъ ли просить милостыню въ этомъ дом, или же предостерегалъ его объ опасности. Такимъ образомъ на перекресткахъ, на милевыхъ камняхъ и столбахъ, были у него разныя помтки, такъ что, въ случа несчастія, если шайк приходилось разбрестись въ разныя стороны, ей не трудно было снова сойтись вмст.

Странно проводили они время въ этихъ случайныхъ пристанищахъ. Еще за городомъ они раздлялись, подходили въ одиночку къ воротамъ рабочаго дома, и просились на ночлегъ. Изъ боязни, чтобы не напали на ихъ слдъ, они рдко входили въ ‘домъ’ подъ своими настоящими именами. Филь неперемнно называлъ себя Жозефомъ Гумъ, Артуромъ Веллингтономъ и Ричардомъ Торпиномъ. Если хозяинъ какого-нибудь рабочаго дома оскорблялъ шайку, они черезъ нсколько времени опять посщали его и мстили тмъ, что ломали окна, жгли одяла и уничтожали все, что могли. Они носили съ собой зажигательныя спички и нердко короткія, толстыя палки подъ платьемъ.

Шайка Филя вела постоянную войну съ ирландскими бродягами. У ней было постановлено за правило, что ни одинъ уроженецъ сосдняго острова не будетъ принятъ въ число ихъ.

Не разъ они сворачивали съ дороги и отправлялись въ рабочій домъ, гд надялись встртить ирландскихъ бродягъ, съ единственной цлью подраться съ ними и выгнать изъ ‘согласія’. Тутъ-то и происходили ихъ страшныя битвы. Далеко за полночь Филь и его шайка молчаливо поднимались съ постели, вооружившись палками нападали на беззащитныхъ ирландцевъ, и колотили ихъ самымъ жестокимъ образомъ. Безполезно было кричать и звать на помощь: ни одинъ хозяинъ не осмлился бы вмшаться въ подобную стычку. Одно оставалось — отбираться по мр силъ. Не разъ и шайк приходилось плохо — доставалось ей по заслугамъ.

Молодые мошенники позорили себя еще тмъ, что не разъ нападали на спящаго, одни держали его, а другіе отбирали отъ него вс деньги, если онъ ихъ спряталъ въ своемъ плать передъ входомъ въ ‘домъ’. Въ этихъ случаяхъ ограбленному нечего было думать объ удовлетвореніи, потому что онъ заявилъ себя у воротъ ‘дома согласія’ нищимъ, неимющимъ ни однаго пенни за душою. Иногда разбойники шатались по сосдству рабочаго дома, выжидая прихода ирландскихъ нищихъ. Ничего не подозрвавшій бродяга, въ случа, если у него водились какія-нибудь деньги, выискивалъ какого-нибудь скрытаго мста, гд бы положить на ночь дневной заработокъ, тщательно засовывалъ свои нсколько шиллинговъ подъ водометомъ, заборомъ или въ разслин между кирпичами, но эти деньги немедленно вынимались подстерегавшими его мошенниками.

Въ тхъ случаяхъ, когда молодымъ бродягамъ удавалось найти себ пристанище, они весело проводили ночь, почти не смыкая глазъ. У нихъ шли разсказы о дяніяхъ какого-нибудь, знаменитаго разбойника, или въ какія-нибудь двадцать минутъ передавалось содержаніе цлаго романа. Если кого-либо изъ шайки приглашали разсказывать сказки, то по ихъ закону отказа не допускалось: если онъ не могъ припомнить прочитаннаго, то обязывался выдумать что нибудь и все-таки разсказать. Обыкновенно разсказы эти начинались слдующими словами: ‘Однажды, друзья, не при васъ и не при мн, а давнымъ давно, когда хорошо жилось на свт’, и т. д. Наскучивъ слушаньемъ сказокъ, они принимались пть или представляли что нибудь. Особенно нравился имъ ‘Монологъ Пьяницы’. Въ немъ было много ‘забористаго’, по выраженію актеровъ. Онъ начинался такъ: ‘Ну, вотъ и я, прямехонько изъ тракъ… трактира (икаетъ), всего на все выпилъ четырнадцать стакановъ водки съ водой (пошатывается), а пьянъ какъ п-п-пасторъ! (икаетъ). Упомянулъ пастора, вспомнилъ чорта, упомянулъ чорта — вспомнилъ жену!’ (опять икаетъ) и т. п. Филь особенно прославился нкоторыми своими пснями, какъ напримръ ‘Сновидніе Невольника’, ‘Каково-то было видть это матери’ и ‘Милая, возьми ты въ руки кастаньеты!’ А Билли Фортнінъ только и могъ толковать о театрахъ по пенни за входъ. Онъ былъ постояннымъ постителемъ всякихъ дешевыхъ представленій, зналъ отлично всхъ актеровъ, могъ сказать когда былъ первый дебютъ каждаго изъ этихъ джентльменовъ, и въ какомъ мст пьесы они отличались.

— Видлъ ли кто изъ васъ мадамъ Мосси въ живыхъ картинахъ? А какова она, когда представляетъ ‘Венеру’, окруженную сиренами?— просто чудо!

Или же Вилли сообщалъ компаніи, что Джимми Бизонъ ‘настоящая обезьяна’, черезъ три недли прибудетъ въ Оксфордъ и предлагалъ имъ отправиться туда посмотрть на замчательныя штуки, какія она будетъ выдлывать.

— Она такъ карабкается на шестъ, что глядя на нее одурешь, какъ посл стакана крпкаго элю! говорилъ онъ.

Такимъ образомъ проходила молодость Филя. Онъ возмужалъ и съ возрастомъ у него только силы поприбавилось, да умъ сталъ изворотливе. Теперь онъ уже задумывалъ боле смлые планы, чмъ во дни отрочества, и члены у него на столько окрпли, что онъ смло встрчалъ опасности, какія могла навлечь на него его отчаянная жизнь. Человкъ пятьдесятъ бродягъ готовы были пть ему хвалебныя псни, называли его своимъ предводителемъ, но въ глазахъ всего остальнаго свта онъ былъ не боле, какъ мошенникъ и бродяга.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ.
Берта ведетъ себя, какъ женщина.

Добродушная миссисъ Газльвудъ чуть не упала въ обморокъ, на рогожку передъ дверью, увидя призракъ капитана Крозье. Она съ крикомъ позвала Берту и воскликнула:

— Господи! что такое случилось?

Капитанъ уже придумалъ исторію, какую онъ имъ про себя разскажетъ, и способъ какъ вести себя,— онъ ухватился за плечо старой леди, какъ будто ища поддержки и пробормоталъ слабымъ голосомъ:

— Усадите меня… пріемная… диваны…

Онъ легъ на диванъ, закрылъ глаза и дышалъ съ трудомъ, а об женщины стояли надъ нимъ объятыя ужасомъ. Услышавъ всхлипыванія Берты, онъ повернулся къ ней съ усиліемъ, причинившимъ ему сильную боль, взялъ ее за руку и пробормоталъ:

— Не плачьте… мн… скоро опять… хорошо.

Потомъ онъ какъ будто собрался съ силами и пожелалъ перейти на постель. Миссисъ Газльвудъ стремглавъ полетла приготовлять ее доброму и дорогому другу. Оставшись наедин съ Берой, онъ опять началъ дышать съ трудомъ и имлъ удовольствіе еще разъ услышать ея всхлипыванія. Бдный больной представлялъ собою трогательное зрлище: ротъ у него открывался какъ у попавшей на траву форели, онъ лихорадочно шевелилъ губами и просилъ воды. Его уложили въ постель и привязали колокольчикъ къ ручк кресла, чтобы онъ могъ звонить при малйшей надобности.

Оставшись одинъ, онъ вдругъ почувствовалъ возвращеніе силъ, въ сотый разъ проклялъ онъ аптекаря, продавшаго ему депешки. Около часу, онъ пролежалъ въ постели, разглядывалъ мебель, придумывалъ куда къ чорту двался умывальникъ, или старался придумать, чей портретъ вислъ надъ комодомъ. Около десяти часовъ Газльвуды услышали звонокъ и побжали опрометью наверхъ къ больному. Онъ всталъ съ постели — по ихъ мннію онъ сдлалъ большую неосторожность — и сидлъ въ широкомъ кресл у огня въ щегольскомъ халат и воротипчкахъ la Byron.

— Мн лучше, да… гораздо… лучше! сказалъ онъ такимъ голосомъ, что, казалось, говорилъ: мн хуже, гораздо хуже. Его умоляли разсказать причину его болзни, если только у него на это хватитъ силъ. Въ нсколькихъ словахъ онъ разсказалъ имъ такую исторію:

— Возвращаясь домой изъ одного пріятельскаго дома, я, по несчастію, нанялъ пьянаго извощика. Онъ везъ меня сломя голову. Какъ разъ на поворот въ Оксфортъ-стритъ, кэбъ столкнулся съ тяжело нагруженной телегой и я былъ выброшенъ изъ кэба прямо на лошадей.

Тутъ его голосъ началъ слабть и онъ добавилъ только: ‘лошадь лягнула меня въ этотъ бокъ’, совсмъ запыхался и дико осматривался. Женщины въ ужас закрыли себ лицо передниками и притаили дыханіе, капитанъ продолжалъ прерывистымъ голосомъ:

— Но слава Богу… кости… не повреждены… но… внутренно — они сказали мн — сильно… повреждены.

Онъ въ изнежоженіи откинулся на спинку креселъ. У него хватило лицемрія попросить Берту ощупать рукою мсто на его ребрахъ, гд жестокое животное лягнуло его своимъ желзнымъ копытомъ и Берта съ дрожью и страхомъ прикоснулась къ пораненному мсту и замтила, что оно сильно припухло, ей даже показалось, что она ощупала глубокую рану.

— Мн захотлось къ вамъ, сказалъ капитанъ томнымъ голосомъ, понемногу прихлебывая чай и закусывая ломтикомъ хлба.— Я не имю права навязывать вамъ мои страданія и длать изъ васъ сидлокъ, но вдь я бдный одинокій холостякъ, а вы, миссисъ Газльвудъ, врно не откажетесь изъ милосердія способствовать моему выздоровленію!

Мать отвтила ему:

— Какъ мы вамъ благодарны, сэръ, что вы удостоили насъ такой чести, а дочь ничего не сказала, но такъ смотрла на него, что, казалось, охотно взяла бы на себя его страданія и сама выносила ихъ, еслибы это было возможно.

Капитану съ каждымъ днемъ становилось лучше. Хорошенькая Берта прислуживала ему, приносила ему завтракъ, полдникъ, обдъ и все, чего только онъ ни требовалъ. Онъ призывалъ ее къ себ колокольчикомъ каждыя десять минутъ. Мать съ удовольствіемъ замчала, какъ онъ скромно велъ себя. Онъ постоянно запиралъ на замокъ дверь своей спальни, какъ будто опасался воровъ. Если онъ еще не былъ одтъ и ему нужно было, напримръ, вычистить сапоги, онъ выставлялъ ихъ за двери и немного погодя въ щель двери высовывалась блая рука съ золотымъ перстнемъ на третьемъ пальц, и брала требуемую вещь. Еслибы капитанъ былъ шестнадцатилтней двушкой, и то не могъ бы онъ вести себя скромне и приличне.

Проживъ у нихъ денька два, капитанъ узналъ, въ какіе часы миссисъ Газльвудъ отлучалась по домашнимъ дламъ. Если ей незачмъ было уйти изъ дому, капитанъ ловко придумывалъ для нея разныя порученія. Если ему нужно было принести желе, онъ настаивалъ, чтобы оно было непремнно отъ Гонтера, или ему хотлось, чтобы миссисъ купила ему рыбы, но не въ иномъ мст, какъ въ Бондъ-Стрит. Нанимался кэбъ и мать отправлялась исполнять порученія, а Берта должна была оставаться съ больнымъ до ея возвращенія.

Капитанъ ясно видлъ, что двочка любитъ его. Онъ не разъ ловилъ нжный взглядъ устремленныхъ на него большихъ глазъ Берты. Она прибгала на его звонокъ такъ скоро, что, казалось, спала на рогожк за дверью. Первое время, какъ онъ только что поселился у нихъ, ей вдругъ представлялось посреди ночи, что слышитъ его стонъ, она быстро накидывала на себя платье и спшила увриться, дйствительность ли это или одно воображеніе. Онъ этого никогда не узналъ — только намъ это извстно.

Спросите себя, не естественно ли, что она обожала этого человка? Вамъ мы показали, насколько было лжи и плутовства въ его характер и поступкахъ, а она врила во все, что онъ говорилъ и длалъ, она считала его правдивымъ и честнымъ. Онъ былъ джентльменъ, служилъ въ арміи, имлъ высокородныхъ друзей, былъ богатъ и великодушенъ, какъ принцъ волшебной сказки, а она что?— бдная швея, дочь нищей! Вспомните также, что этотъ самый Крозье, что бы онъ ни длалъ, никогда не преступалъ общественныхъ приличій. Ухаживая за Бертой, онъ относился къ ней съ такимъ же уваженіемъ, какъ къ какой-нибудь знатной миссъ въ Россель-сквер. По ея общественному положенію естественными подругами для нея были горничныя, но она получила хорошее воспитаніе и природа настолько одарила ее способностями, что она не могла не сознавать своего превосходства. Она предпочитала изысканный разговоръ такъ-называемаго джентльмена кухонной болтовн и пересудамъ, и въ душ благодарила капитана за то, что онъ удостоилъ ее своимъ вниманіемъ.

Пока мать здила за желе, или за рыбой, у нихъ шли прелюбопытные разговоры. Капитану сильно хотлось заставить Берту признаться въ любви къ нему.

— У васъ хорошее, доброе сердце, сказалъ онъ ей однажды слабымъ голосомъ, все еще отзывавшимся послдствіями недавней раны.— Я никогда не забуду вашего кроткаго, исполненнаго жалости взгляда въ тотъ день, когда я пріхалъ сюда совсмъ больной. Вы меня вылечили, хорошенькая Берта, я скоро оправлюсь на столько, чтобы ухать отсюда и не стану больше безпокоить васъ.

— Вы не должны называть это безпокойствомъ, капитанъ, былъ ея неизмнный отвтъ.

— Дорогая, добрая двушка! Да благословитъ васъ Богъ за эти милыя слова! продолжалъ онъ.— Безъ вашихъ заботъ меня бы не стало… Берта, я никогда не забуду васъ. Знаете ли, я думалъ о васъ въ ту минуту, когда попалъ подъ лошадь и увидлъ, какъ мелькнули ея копыта при лунномъ свт. Почему я не вспомнилъ тогда отца или сестры? Мн бы слдовало ихъ вспомнить. А я думалъ только о васъ, моя дорогая Берта.

Ей, конечно, становилось неловко и она не знала, что отвчать ему.

Онъ взялъ ее за руку,— она не противилась.

— Берта, отвтьте мн! продолжалъ онъ съ увлеченіемъ.— Такъ я вамъ скажу, почему — потому что люблю васъ, Вы знаете, какъ я всегда восхищался вами. Ради васъ я переносилъ оскорбленія и отказы. Да, я люблю васъ отъ всей души — люблю больше, чмъ могу выразить, любовь моя превосходитъ вс вроятія, а вы не хотите полюбить меня!

При этихъ словахъ вошла мать, и капитанъ, проклиная себя за то, что раньше не затялъ этого разговора, принужденъ былъ на этотъ разъ оставить въ поко растерявшуюся Берту.

Чтобъ продолжить на сколько возможно срокъ отсутствія матери, онъ отправилъ ее однажды на свою квартиру въ Гарлейстритъ за чмъ-то такимъ, въ чемъ не имлъ ни малйшей нужды, и забылъ дать старой лэди деньги на кэбъ. Онъ зналъ, что она ихъ не попроситъ и отправится пшкомъ.

Капитанъ, оставшись одинъ, попросилъ Берту побыть съ нимъ и развлечь его одиночество. Не прошло и четверти часа, какъ онъ принялся ухаживать за нею самымъ отчаяннымъ образомъ. На этотъ разъ онъ ршился заставить ее признаться въ любви къ нему, тмъ или другимъ способомъ. Съ тхъ поръ, какъ свтъ сталъ образованнымъ свтомъ, пускается въ дло постоянно одна и та же метода, одинъ и тотъ же способъ ухаживанія, и почти одни и т же любовныя слова, и повидимому съ такимъ успхомъ, что юноши не считаютъ нужнымъ придумать новые способы и слова. Капитанъ еще разъ сказалъ Берт, что обожаетъ ее. Онъ уже разъ пятьдесятъ повторялъ ей это на различные лады, а она думала, что онъ каждый разъ говоритъ ей что-нибудь новое. Она сидла спокойно и слушала его, пристально глядя на огонь. По ея глазамъ онъ увидлъ, что она о чемъ-то думаетъ и думаетъ глубокую думу, рука ея поднялась къ губамъ. Никогда не казалась она такой хорошенькой. Ея щоки раскраснлись отъ жару горвшихъ угольевъ, а все лицо ея какъ будто поблло: ее волновали любовныя рчи капитана.

Она неохотно отвчала ему, и онъ ршился тмъ или другимъ способомъ заставить ее говорить. Онъ замолчалъ на нсколько секундъ, опустилъ ея руку и приложилъ свою къ груди, какъ будто отъ боли. На нсколько минутъ онъ погрузился въ думу, жмурился и шумно дышалъ себ подъ носъ. Наконецъ, онъ заговорилъ робкимъ, нершительнымъ голосомъ, точно вся его жизнь зависла отъ ея отвта.

— Берта! скажите всю правду, не обманывайте меня — это было бы слишкомъ жестоко!— вы любите кого-нибудь другаго?

Она обернулась и посмотрла на него своими большими глазами, и ничего не отвтила.

— Да, любите? вскричалъ онъ, наклоняясь впередъ.— Теперь мн понятно, почему вы отвергаете меня. Зачмъ издвались вы надо мною?

И онъ какъ бы въ изнеможеніи откинулся на спинку креселъ и прерывисто дышалъ. Онъ отлично зналъ, что бдная двушка никого не знала, ни о комъ не думала, кром его самого. Цлыя недли она не видла ни одного мужчины, кром портрета Георга III, висвшаго на стн въ пріемной комнат.

Она подняла глаза и посмотрла на него. Онъ не двигался. Съ четверть часа онъ не пошевелилъ ни однимъ мускуломъ, такъ что у него даже начались судороги. Рука прикоснулась къ его плечу. Со стороны Берты это было нмое признаніе, единственное, какое она ршилась сдлать. Онъ быстро обернулся, схватилъ обими руками ея голову и съ улыбкой полнаго счастія воскликнулъ:

— Такъ вы любите меня! Дайте мн услышать эти слова изъ вашихъ устъ! Шепните ихъ мн, моя дорогая!

Вмсто словъ слезы выступили у ней на глазахъ.

— Теперь, воскликнулъ онъ:— я готовъ пожертвовать для васъ жизнью! Теперь я увренъ въ своемъ счастіи! Скажите мн, моя дорогая, давно ли вы меня любите и чмъ я заслужилъ вашу привязанность?

Ему, какъ доктору, хотлось узнать все до малйшихъ подробностей.

Вечерло. Комната была въ полумрак, только огонь отъ горящихъ угольевъ, вспыхивая, освщалъ по временамъ окружавшіе предметы. Матери семействъ! послушайтесь дружескаго совта, никогда не оставляйте въ сумерки дочерей своихъ наедин съ капитанами. Таинственный полумракъ сближаетъ ихъ и располагаетъ къ мечтательности, подъ его прикрытіемъ длаются часто любовныя признанія, которыя бы никогда не были произнесены, еслибы на стол горли хоть дв свчи. Зажженная въ спальн лампа спугиваетъ вора. Газовый рожокъ, какъ говорятъ, стоитъ трехъ полицейскихъ. Но есть еще воры, помимо тхъ, что вламываются въ дома, и эти воры не мене другихъ боятся свта. Самый незначительный свтъ помшалъ бы Берт отвчать такъ, какъ она теперь отвчала, опустивъ глаза въ землю. Губы ея дрожали, она говорила:

— Да, я люблю васъ! я васъ давно люблю! Мн казалось, что вы знаете это, и я была несчастна. Я не знаю почему, но мн было стыдно любить васъ.

Она плакала, еще немного — и съ нею бы сдлалась истерика.

Но капитанъ не пришелъ въ восторгъ отъ этихъ словъ. Онъ началъ хладнокровно обдумывать свое счастье. Его взяла сильная досада, когда онъ узналъ о ея давнишней любви къ нему. Онъ увидлъ, что понапрасну тратилъ такъ много денегъ и столько недль прошло даромъ. ‘Что я за робкій дуракъ’, подумалъ онъ. ‘Какъ я нелпо деликатничалъ, еслибы у меня хватило смыслу допросить ее раньше, я былъ бы избавленъ отъ многихъ хлопотъ и расходовъ!’

Посл признанія Берты, онъ считалъ себя вправ ласкать ее. Онъ обнялъ ея талію, цаловалъ и гладилъ волосы. Они мало говорили. У него повременамъ вырывался стонъ восторга, а двушка оставалась неподвижною и о чемъ-то думала. Можетъ быть, она жалла, что высказалась. Она разсталась съ своей свободой, у ней явился господинъ, и этотъ новый господинъ пользуется своею властью и позволяетъ себ ласкать ее. Два часа тому назадъ онъ былъ почтителенъ, какъ прикащикъ моднаго магазина, теперь онъ сталъ назойливъ, какъ маркеръ игорнаго дома.

Прошла недля, капитанъ и не думалъ узжать изъ Кемберуэлля, онъ обратился къ миссисъ Газльвудъ и, полушутя, полууниженно попросилъ у ней позволенія остаться еще на недлю, жаловался, что у него все еще болитъ бокъ, въ особенности при кашл.

— Я чувствую себя здсь, какъ дома, говорилъ капитанъ: — и такъ спокоенъ и счастливъ, что это мн лучше поможетъ, чмъ всякія лекарства. Въ его обхожденіи съ Бертой произошла сильная перемна противъ того, какъ онъ относился къ ней въ начал своего перезда къ нимъ. Онъ сталъ щедръ на эпитеты и называлъ Берту: ‘моя жизнь’, ‘моя красотка’, и давалъ ей множество другихъ нжныхъ названій. Капитанъ часто прижималъ ее къ своей груди, особенно тогда, когда она несла подносъ съ завтракомъ, и не могла защищаться.

Относительно матери онъ велъ себя какъ самый строгій моралистъ. ‘Она, бдняга, мн постоянно надодаетъ своимъ обществомъ’, думалъ онъ про себя, и, чтобы отвадить ее отъ себя, онъ ршился осаждать ее нравоученіями, проповдямъ его не было конца во все время, пока старая леди была при немъ. Обычной темой его проповдей было — страшныя послдствія отъ пьянства, такъ-какъ это было ему всего ближе знакомо. Онъ повременамъ задавалъ такого рода вопросъ:

— Какъ вы думаете, миссисъ Газльвудъ, придетъ ли время, когда англичане начнутъ умренно пить? Меня всегда поражало одно народное выраженіе: они говорятъ — ‘угостить кого-нибудь до пьяна’, разв можно сказать угоститъ, когда на другой день болитъ отъ этого голова, лицо горитъ, языкъ длается жесткимъ и сухимъ, желудокъ, разстроенъ, разв тутъ идетъ это выраженіе ‘угостить’? скоре можно сказать что-нибудь обратное этому.

Старая леди была искренно расположена къ капитану и готова была слушать его цлые часы. Она почитала его не меньше капеллана рабочаго дома. Или же онъ говорилъ:

— Пейте, миссисъ Газльвудъ, обычай насильственно заставляетъ насъ пить. Если я приложу пистолетъ къ голов пріятеля и разнесу ему мозгъ, общество назоветъ меня безсердечнымъ убійцей, но если я поднесу къ его губамъ полный стаканъ вина и помрачу его умъ парами алькоголя, люди улыбаются и называютъ меня хорошимъ товарищемъ. Между тмъ, безчувственное состояніе пьяницы, по моему, равняется неподвижности трупа.

Старая леди съ восхищеніемъ слушала его, не подозрвая, что проповдникъ привезъ къ ней въ домъ въ своемъ чемодан четыре бутылки крпчайшей водки и быстро опоражнивалъ ихъ.

Ухаживая за Бертой, онъ самымъ старательнымъ образомъ избгалъ всякаго намека на женитьбу. Онъ воображалъ, что если не будетъ упоминать о ней въ своихъ разговорахъ съ Бертой, то вовсе не будетъ обязанъ жениться. Только всего одинъ разъ ршился онъ заговорить объ этомъ, и только съ цлью узнать, какъ она объ этомъ думаетъ и можно ли убдить ее, что церемонія брака неразумный и безполезный обрядъ. Какъ многія невинныя двушки, Берта врила, что любовь и бракъ — однозначущія слова.

Изъ боязни, чтобы Берта не сообщила подробностей ихъ любовныхъ сценъ, онъ заставилъ ее молчать торжественными общаніями и страхомъ тхъ серьзныхъ непріятностей, какимъ онъ подвергнется, если семья Крозье провдаетъ о любви его къ такой незнатной двушк, какъ она.

— Какъ нелпъ этотъ глупый свтъ! восклицалъ онъ съ негодованіемъ:— онъ настаиваетъ на томъ, чтобы мы поступали не такъ, какъ намъ хочется, а такъ, какъ ему нравится. Ну, что можетъ быть нелпе женитьбы? Человкъ любитъ женщину такъ сильно, что не можетъ обойтись безъ ея присутствія. Его нжнйшее желаніе имть ее возл себя. Онъ бы желалъ, чтобы она была всегда при немъ, какъ можно ближе около него. Ну, естественно ли, чтобы человкъ при такихъ чувствахъ къ женщин бросилъ ее? Нтъ, это бы равнялось для него смерти. Я бы умеръ, еслибы кто отнялъ васъ у меня, Берта. А что говоритъ глупйшій свтъ? Вы должны идти въ церковь, пасторъ прочтетъ вамъ изъ книги нсколько фразъ, которыхъ вы и не разслышите, потому что взволнованы. Вы должны оттуда отправиться въ карет домой, пость особеннаго пирога, и тогда уже можете жить, какъ мужъ и жена. Нелпо! Нелпо!

Онъ презрительно захохоталъ, а Берта была удивлена и никакъ не могла понять, почему онъ находитъ этотъ обрядъ смшнымъ. Она всегда смотрла на бракъ, какъ на самый торжественный моментъ двической жизни. Въ особенности онъ была задта тмъ, что онъ такъ отнесся къ свадебному пирогу.

— Ну, не гораздо ли почтенне, продолжалъ капитанъ:— если этотъ союзъ останется неизмненъ помимо всякихъ путъ, налагаемыхъ закономъ?

Она отвтила ему утвердительно, потому что онъ тогда смотрлъ на нее, но прибавила:

— Мн говорили, иногда бываетъ, что они разлучаются, тогда… бдная женщина… Мать знаетъ одну такую — онъ ее бросилъ — репутація ея потеряна, а онъ былъ сынъ джентльмена и богатъ…

Разговоръ прервался. Онъ замолчалъ изъ боязни, какъ бы она не вообразила, что и онъ намренъ поступить такъ. Онъ принялся ласкать ее, похлопывалъ ей по рукамъ, хвалилъ ея глаза и шутя просилъ ее отдать ему эти глаза, для того, чтобы вдлать ихъ въ запонки своей рубашки, вмсто дорогихъ камней.

‘Она еще не приготовлена’, размышлялъ капитанъ, сидя вечеромъ у огня и раздумывая, какъ бы ее увезти. ‘Еще не совсмъ готова, но это скоро случится, теперь съ ней не справишься — она, какъ будто, королевской крови! Нужно пообождать, она уступитъ. Никогда не слдуетъ бить лошадь, пока она упрямится: хоть въ кусочки изломайте кнутъ, а она не сдвинется съ мста. Терпніе, терпніе,— вотъ моя добродтель!’

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ.
Странствующій циркъ.

Городъ Эльбюри — самое тихое мсто, въ немъ всего тысячи дв жителей, поэтому мосье ле-Коббе, знаменитый наздникъ и смлйшій акробатъ въ цломъ свт, ршилъ, что тутъ нечего оставаться, и раскинувъ свою палатку по сосдству, думалъ дать одно представленіе! Онъ отправился къ сэру Фредерику Вигваму просить его высокаго покровительства, и тотъ общалъ ему. Докторъ Пиннокъ, изъ мильтонской частной академіи, косвеннымъ образомъ общалъ ему прислать на представленіе сорокъ учениковъ, и дло, какъ казалось, по выраженію мосье Коббе, ‘обстоитъ благополучно’. Везд появились афиши: длиннйшія, голубыя на дверяхъ у пирожника, а красныя у библіотеки для чтенія. Рабочій людъ платилъ за входъ половину противъ цны, назначенной для дворянства. Вс эльбюрійскіе жители взволновались: мясники, булочники, докторская прислуга пробовали на себ, какъ это могутъ акробаты стоять вверхъ ногами.

Желая возбудить еще большій восторгъ, мосье ле-Коббе и его талантливая труппа въхали въ Эльбюри торжественной процессіей. Толстыя шеи всадниковъ были обнажены, ихъ длинные волосы подобраны за ушами, одты они были въ самыхъ причудливыхъ нарядахъ, а наздницы казались очень привлекательными въ бархатныхъ платьяхъ съ золотыми позументами. Музыканты, въ разукрашенной колесниц, играли съ такимъ жаромъ, что даже пгіе и блые кони воодушевились и принялись выплясывать, точно люди. Не мене поразительное зрлище представлялъ самъ мосье ле-Коббе: онъ правилъ съ рдкимъ искусствомъ своимъ жилищемъ, и такъ ловко повернулъ его за уголъ рынка, точно какъ будто везъ тачку.

Уже давнымъ-давно было поручено мистеру Бартону, плотнику, наготовить къ назначенному дню извстное количество мшковъ съ опилками и заказано четыре телеги чернозему въ дадевсвомъ питомник. Сооруженіе красивой обширной палатки привлекло сотни зрителей и мальчики изъ ‘Краснаго Вепря’ постоянно бгали взадъ и впередъ, разнося галенки элю. Впродолженіе дня сэръ Фридрихъ Вигвамъ и его леди постили конюшни мосье ле-Коббе и очень хвалили красоту и достоинство его многочисленныхъ лошадей.

Вечеромъ публика такъ стремительно бросилась въ циркъ, что только по какому-то особенному счастью не опрокинулась палатка или не осла, какъ спущенный зонтикъ. Въ полчаса вс шиллинговыя мста были биткомъ набиты. Младшаго изъ сыновей мистера Уотерса, зеленьщика, пришлось отправить домой и вымыть: онъ упалъ въ кучу грязи и очень напомнилъ собою голубя въ пирог, когда его маленькія ножки высовываются изъ-подъ корки.

Мы не можемъ въ настоящую минуту сказать, какое дло привлекло Филиппа Мертона въ Эльбюри. Быть можетъ, лучше будетъ, если мы не станемъ слишкомъ допытываться. Филиппъ былъ здсь и отлично одтый. Какъ онъ заплатилъ за платье, или какъ добылъ его?— это такой вопросъ, на который мы бы не желали отвчать.

Внутренность палатки представляла такой видъ, что ее стоило срисовать. Фонари бросали отъ себя матовый свтъ, пышныя полосатыя занавси были драпированы съ необычайнымъ вкусомъ. Смшанный запахъ отъ лошадей, опилокъ, фонарнаго масла и апельсиновъ довольно пріятно щекоталъ носъ. Посереди палатки была посыпанная черноземомъ и опилками арена, которыя напоминала огромную табакерку съ крупнымъ нюхательнымъ табакомъ, а на возвышеніи, походившемъ на цистерну у желзной дороги, находились музыканты, а подъ нимъ были ворота, изъ которыхъ възжали лошади.

Какъ только пріхалъ высокородный покровитель, представленіе началось. Началось съ драмы, представляемой на лошадяхъ подъ названіемъ ‘Прекрасная два Сахары’ или ‘Арабскій конь’, и вслдъ за тмъ шла ‘Клятва любовника’.

Рядомъ съ Филиппомъ сидла молоденькая леди подъ надзоромъ горничной — суровой и старой, лишь только она замчала, что юноша засматривался на ея госпожу, она бросала на него такой свирпый взглядъ, точно убить его хотла и крпко сжимала въ рук ручку своей большой корзины, какъ-будто палку. Но личико леди было такое хорошенькое, что никакія горничныя на свт не могли бы заставить Филя свести съ нея глазъ. Округленный лобъ былъ такой близны, что пудра только бы затемнила его, надъ вискомъ сосредоточился теперь яркій кружочекъ свта, что придавало ей особенную прелесть. Рсницы у ней были такія длинныя, что он были какъ ширмы надъ глазами и, оттняя зрачки, придавали имъ бархатную мягкость. Когда она смялась, завязки шляпки туго натягивались на ея двойномъ подбородк, и онъ выступалъ впередъ, и она казалась замчательно хорошенькой.

Она внимательно слдила за драмой, видимо вря каждому сказанному слову. Герой выхалъ на лошади, и ему нельзя было садиться на нее или слзать иначе, какъ подъ звуки тихой музыки. Онъ часто обращался къ животному и называлъ его ‘своимъ красавцемъ, ясноглазымъ ратнымъ конемъ’. Или указывая на флегматическаго благо коня, говорилъ, что онъ ‘чудеснымъ образомъ вынесъ его съ поля битвы на своихъ легкихъ ногахъ’. Эти похвалы заставляли сидвшую возл Филя леди сочувственно воскликнуть: ‘милое животное!’ Она дрожала отъ ужаса, когда злодй, поднимая на дыбы свою лошадь, вопилъ: ‘Если она меня отвергнетъ, буду мстить страшнымъ, ужасающимъ образомъ’, и очень обрадовалась, когда смлый любовникъ, поднимаясь на стременахъ, закричалъ: ‘если мы съ нимъ встртимся, его кровь будетъ на его ду-уш’. Слдившій за нею Филь почти приревновалъ ее къ актеру, игравшему роль любовника. Эта пьеса ничмъ не кончилась, но она доставила большое удовольствіе зрителямъ, и они проводили со сцены актеровъ и лошадей самыми громкими рукоплесканіями.

Во все время представленія, Филь такъ пристально смотрлъ на молодую леди, что ея горничная предложила помняться съ нею мстами, но Филь былъ спасенъ отъ этого несчастія, благодаря появленію мадмуазель Ваниль въ граціозной сцен на лошадяхъ подъ названіемъ ‘Флорентинская цвточница’. Вс зрители слдили глазами за цвточницей, пока она объзжала арену. Сцена эта была довольно мило задумана. Сперва ей подали лопату, и она, во время зды, представляла на сдл, что копаетъ грядку. За ней побжалъ грумъ, замнилъ лопатку граблями, и она принялась уравнивать ими, вокругъ сдла, воображаемую землю. Каждый разъ, какъ содержатель цирка щелкалъ своимъ длиннымъ бичомъ, эльбюрійская красавица дрожала отъ страха, чтобы флорентинская цвточница не повалилась на настоящую землю. Сдло, покрытое вышитой попоной, было шириною съ чайный подносъ, но что такое ширина его, когда подъ нимъ скачущая лошадь? Къ концу этой, исполненной граціи, сцены, когда раздались чиканья и лошадь неслась все быстре и быстре и наздница летла кругомъ арены съ такой быстротой, что атласныя юбки точно разрывались на ней,— красавицу взялъ сильный страхъ, чтобъ двица изъ Флоренціи не сломала себ въ Англіи шею.

Затмъ, выступилъ лондонскій клоунъ, онъ началъ гимнастическими упражненіями и кончилъ остротами, отъ которыхъ нублика пришла въ неописанный восторгъ.

— Какъ вы поживаете, сэръ? спросилъ его содержатель цирка.

— Очень плохо, благодарю васъ, сэръ, отвтилъ клоунъ, скорчивъ плачевную мину.

— Почему же такъ, сэръ?

— У меня былъ грибъ отъ окна.

— Что это такое, сэръ?

— Это нчто въ род гитары, сэръ.

— Вы хотите сказать, что у васъ былъ гриппъ и катарръ, не такъ ли, сэръ?

— Конечно, и я акуратно принимаю лекарство: три раза въ день по рюмк горчишника, а ноги опускаю, передъ сномъ, въ микстуру отъ кашля.

Хорошенькая сосдка Филя засмялась, и онъ смялся — глаза ихъ встртились и они расхохотались еще больше.

На арену вышло еще нсколько акробатовъ въ туго натянутыхъ и покрытыхъ блестками штанахъ. Ихъ члены были гибки, какъ хлысты, они поднимали ихъ на всевозможные лады, одна изъ молодыхъ леди необыкновенно быстро и самымъ блистательнымъ образомъ перескочила черезъ знамена и сквозь натянутые бумагой обручи, другая (съ такими слабыми колнями, что они подгибались у ней при каждомъ движеніи лошади) самымъ изящнымъ образомъ исполняла танецъ съ шарфомъ въ рукахъ. Лишь только раздавались рукоплесканія, Филь и молодая леди переглядывались, точно хотли этимъ способомъ помняться замчаніями или сообщить другъ другу свое мнніе относительно достоинства представленія.

Выходки клоуна такъ забавляли старую служанку, что она совсмъ перестала обращать вниманіе на свою молоденькую госпожу.

Мистеръ Меррименъ, клоунъ, сообщалъ содержателю цирка, что провизія очень вздорожала.

— Печальное извстіе, сэръ, отвтилъ тотъ.

— Да, продолжалъ клоунъ: — молоко такъ поднялось, что сливкамъ и не добраться поверхъ молока.

Мистера Мерримена спросили, не боится ли онъ лошадей? Онъ возразилъ:

— Нтъ, если боюсь, такъ самого себя.

Казалось, юморъ его былъ неистощимъ. Онъ сдлалъ, между прочимъ, замчаніе объ одной изъ лошадей, что она чистокровная, только голова у ней съ грошовый хлбъ. Онъ пригласилъ къ себ въ гости на недлю содержателя цирка.

— Съ величайшимъ удовольствіемъ, отвтилъ джентльменъ.

— Сообщите мн, гд вы живете, сэръ?

— На томъ самомъ мст, откуда я перехалъ туда, гд теперь живу.

— Это немного странный адресъ, сэръ.

— Ходилъ взадъ и впередъ и смотрлъ въ сторону.

— Я все-таки не узналъ изъ этого, гд вы живете, сэръ.

— Вы не можете не попасть въ домъ: дверь отворится, какъ только вы въ нее взойдете.

Публика просто ревла отъ восторга, а Филь самымъ нахальнымъ образомъ шепнулъ на ухо молодой леди:

— Какъ вамъ кажется, вдь онъ очень хорошъ?

Она засмялась и громко отвтила:

— Да, онъ презабавный.

Содержатель цирка попросилъ мистера Мерримена пустить его впередъ, и сказалъ:

— Я не хожу по слдамъ дураковъ.

Клоунъ остановился, пошелъ сзади и отвтилъ:

— А я такъ хожу за дураками.

Филю это опять дало поводъ заговорить съ молодой леди.

— Бывали вы прежде въ цирк? спросилъ онъ.

— Нтъ, сегодня въ первый разъ, я никогда не видывала ничего подобнаго, отвтила она со смхомъ и такъ громко, что ее услыхала старая служанка.

Увы! служанка положила конецъ всякой возможности продолжать разговоръ, вся покраснвъ отъ негодованія, она бросилась между Филемъ и красавицей.

— Стыдитесь, миссъ Люси! закричала врная служанка: — говорить съ постороннимъ джентльменомъ. Я этого никогда вамъ не позволю.

Услыхавъ, что ее зовутъ Люси, Филь съ восторгомъ посмотрлъ на нее. До самаго конца представленія онъ не переставалъ повторять это имя. Но онъ уже напрасно старался еще разъ взглянуть на хорошенькое личико: глазъ служанки слдилъ за нимъ съ угрожающей зоркостью.

Наконецъ, представленіе кончилось, публика начала расходиться, и несмотря на то, что старая служанка употребила вс старанія, чтобы избавиться отъ Филя, онъ пошелъ за ними вслдъ. Онъ ршился узнать, во что бы то ни стало, гд она живетъ, хотя, по его собственнымъ словамъ, ‘это только пустая трата времени: вдь не допустятъ, чтобы такой, какъ я, женился на ней’.

ГЛАВА ДВНАДЦАТАЯ.
Капитанъ сознается, что истратилъ много денегъ.

Мы хотли-было привести здсь одну старинную поговорку, несмотря на то, что она уже очень избитая, но по счастью мы можемъ нсколько измнить ее, не искажая смысла. Потокъ любви капитана Крозье не протекалъ спокойно. Потокъ этотъ вскипалъ и цнился, сильныя, жестокія препятствія преграждали ему путь, онъ стремительно проносился въ затруднительныхъ пунктахъ, преодолвалъ множество непріятныхъ остановокъ. Но струя его была мутная.

Капитанъ такъ мало пользовался своими комнатами въ Гарлейстрит, что могъ бы ихъ кому-нибудь уступить. Онъ тамъ не показывался по цлымъ недлямъ, такъ что миссисъ Булленти (которой онъ, по ея словамъ, долженъ былъ ‘малую толику денегъ’) часто не на шутку безпокоилась насчетъ продолжительныхъ отлучекъ ея жильца изъ перваго этажа, въ крайности она прибгала къ своимъ запаснымъ ключамъ, отворяла ящики его комодовъ, желая убдиться, равняются ли его долгу оставленныя имъ вещи. У его слуги, мистера Тедди Кетлера, было столько свободнаго времени, что, вдобавокъ къ своимъ разнообразнымъ талантамъ, онъ выучилъ нсколько новыхъ псенъ изъ сборника ‘Пвчая Птичка’. Онъ смло могъ общаться прійти куда-нибудь на вечеръ, зная наврняка, что сдержитъ слово. Для полноты его счастья не доставало только, чтобы ему позволили отростить усы.

Обитателямъ Кемберуэлля жилось хорошо, и они, повидимому, благоденствовали. Капитанъ сдлался домосдомъ до странности, онъ какъ будто объ закладъ побился съ кошкой, кто изъ нихъ дольше не выйдетъ изъ дому. Всего на всего одинъ разъ отлучился онъ на продолжительное время, и только для того, чтобы сдлать визитъ мистеру Эдварду Данцеру въ Гольборн, и попросить его дать ему маленькую отсрочку на нсколько недль. Вернувшись изъ этого путешествія, онъ такъ нжно поцаловалъ свою возлюбленную, какъ будто воротился изъ Индіи.

Доблестный капитанъ, находясь въ полномъ раецвтъ счастія, чувствовалъ, какъ червь грызъ самые нжные лепестки его любви. Онъ разочаровался въ самомъ себ. Крозье пришелъ, увидлъ, но не побдилъ, еще до побды ему пришлось выдержать жесточайшую битву. А они — его блестящіе друзья — какъ язвительно будутъ насмхаться надъ нимъ, если узнаютъ, какъ онъ тянетъ это дло! По ихъ мннію, довольно недли, или даже вечера, чтобы справиться съ двушкой, а не удастся,— ну, и Богъ съ ней! Чарли Суттонъ покончилъ съ дочерью булочника изъ Челтенгэма, не потративъ и десяти фунтовъ на ухаживанье. Фредъ Таттенгэмъ могъ разсказать про себя десятка два въ высшей степени забавныхъ, любовныхъ исторій (одинъ изъ случаевъ съ женою адвоката), и никогда, даже въ самыхъ затруднительныхъ случаяхъ, онъ не употреблялъ на это больше двухъ мсяцевъ. Капитанъ чувствовалъ неловкость своего положенія. Онъ не зналъ даже, что ему длать съ Бертой въ случа успха. Онъ мечталъ о томъ, какъ будетъ задавать веселые обды тсному кружку пріятелей въ ея вилл въ Сенджонскомъ лсу. Ему хотлось заставить своихъ пріятелей позавидовать его счастью. Но и тутъ онъ боялся, что среди наслажденій самохвальствомъ какъ-нибудь проглянетъ та истина, что онъ употребилъ столтія самаго усерднаго ухаживанья на то, чтобы плнить горничную. Онъ стыдился самого себя, и часто смотрлся въ зеркало надъ каминомъ, стараясь отыскать въ своей наружности причину медленности результата.

Еслибы насъ заставили дать какое-нибудь объясненіе, отчего капитанъ такъ боялся свта и огласки его мшкотнаго образа дйствій, то мы бы приписали эту боязнь необычайному стеченію обстоятельствъ. Этотъ джентльменъ трепеталъ отъ мысли, чтобы до ушей нкоторыхъ господъ въ Свенборо не дошли какіе-нибудь слухи о его замыслахъ. Онъ всего боле боялся замчаній своей матери на эту тэму. Она была какъ нельзя больше противъ ‘милыхъ проказъ’. Еслибы даже отецъ его (легко относившійся ко всмъ людскимъ слабостямъ, кром воровства и отказа заплатить по векселю) и скажетъ, что молодость должна взять свое, строгая мама, по всему вроятію, все-таки сдлаетъ такого рода замчаніе, что не видитъ необходимости молодымъ людямъ поступать мошенническимъ способомъ. ‘Эта женщина’, думалъ про себя капитанъ: ‘дйствительно способна настаивать на брак по всей форм’.

Случаи изъ повседневной жизни, передаваемые утренними газетами, также сбавляли храбрость капитана. Онъ не иначе открывалъ ‘Times’, какъ со страхомъ и трепетомъ. Его глаза пробгали столбцы съ быстротою падающаго камня. Если ему попадалось на глаза что-нибудь о ‘Безсердечномъ обольщеніи двушки состоятельнымъ джентльменомъ’, его брови хмурились, онъ кусалъ себ губы. Въ сообщаемыхъ случаяхъ его всего больше огорчало то, что мать двушки при такихъ печальныхъ обстоятельствахъ обращалась къ судь за совтомъ. Въ одномъ мст было напечатано слдующее: ‘прилично одтая женщина, казавшаяся сильно взволнованною, вошла въ то время, когда судъ уже готовъ былъ разойтись, и подала’ и т. д. Смлый капитанъ бормоталъ про себя: ‘Это проклятая мать Газльвудъ! Она именно такъ поступила бы. Она бы выплакала себ вс глаза, лишь бы только затять судебное дло!’ Иногда донесеніе являлось въ нсколько измненномъ вид: ‘Женщина скромно, но чисто одтая, хотя подавленная волновавшими ее чувствами, отказалась назвать себя’. Капитанъ, читая это, нсколько успокоивался. Отказъ женщины открыть свое имя, сильно его обнадеживалъ. Глаза его блуждали отъ сильнаго напряженія мысли, онъ ломалъ себ голову: ‘хватитъ ли у старухи благопристойности скрыть безчестіе своей дочери?’ Но, повидимому, онъ не слишкомъ-то надялся на семейную гордость Газльвудовъ, судя по тому, какъ онъ вслдъ затмъ величалъ бдную, старую сидлку ‘сводней и лицемрной плаксой’. Обсуждая вс подобные судебные случаи, онъ всегда ршалъ: ‘Все длается для того только, чтобы выжать деньги’.

Глядя на то, какъ пролетали, проскакивали и скользили дни для счастливыхъ обитателей Кемберуэлля, никому бы не пришло въ голову, что въ груди кого либо изъ нихъ таились шипы. Даже мыши и тараканы были тамъ жирны и веселы. Иногда только счастливая мать, просыпаясь утромъ, вспоминала виднный ею сонъ, будто бы подвнечное платье Берты не поспло къ свадьб, или крючки его не сходятся, подобное несчастье представлялось ей еще ужасне, нежели неудача супу изъ свинины. Предполагаемой невст рдко что либо снилось. Она обыкновенно засыпала около трехъ часовъ утра, совершенно истомленная думами о своемъ принц, корол, полубог, худощавомъ Крозье, храпвшемъ въ своей спальн. Если въ этомъ скромномъ жилищ кого-нибудь должна была мучить совсть, такъ разв одного нечестиваго воина. Онъ могъ бы метаться въ постели, стонать, ворочаться, не находить для своей головы покойнаго мста на подушк. Но и ему ни утромъ, ни ночью ничего не грезилось. Онъ обыкновенно мечталъ передъ сномъ, при зажженной свч, докуривая свою послднюю сигару въ постели, глаза его пристально глядли на кольца занавсокъ. Онъ съ ужасомъ представлялъ себ сцену, какая произойдетъ тогда, когда Берта узнаетъ, что онъ ее обманываетъ, и готовитъ себ въ любовницы. Его бросало въ потъ отъ одной мысли о трагедіи, какая можетъ разыграться, его мокрые волосы прилипали ко лбу, и завивались, какъ перья.

Онъ воображалъ себ, что вотъ она сидитъ въ углу комнаты въ пластической поз, въ глубокой печали,— ея глаза пристально смотрятъ впередъ, точно она видитъ, что длается за стной, и далеко за домами по ту сторону улицы. Онъ зоветъ ее, она не слышитъ его голоса. Онъ прикоснулся къ ней, она обернулась, точно пробужденная отъ сна, и съ дрожащимъ подбородкомъ и губами посмотрла на него минуты дв, какъ будто никогда не видывала прежде его лица. Онъ воображалъ, что самъ стоитъ передъ нею, уговариваетъ ее твердо и съ покорностью переносить свое испытаніе, онъ краснорчиво убждаетъ ее: ‘не думай объ этомъ, моя ненаглядная’, или ‘будь женщиной, моя милая’,— она молчитъ. Ему представлялось, что онъ слышитъ, какъ крупныя слезы тяжело капаютъ на маленькій, шелковый передникъ, такъ красиво обхватывающій ея тонкій станъ. Онъ уходитъ изъ дому, и какъ бы онъ поздно ни вернулся, онъ все-таки застаетъ ее не въ постели, а въ одномъ и томъ же положеніи. Служанка идетъ за нимъ въ его кабинетъ, и съ плачемъ разсказываетъ ему, какъ въ его отсутствіе госпожа ея ничего въ ротъ не брала, все сидитъ въ темнот, и прячетъ голову, какъ только внесутъ свчи. Или вотъ ему сообщаютъ печальную исторію о томъ, какъ поднесли къ ея губамъ блюдечко съ чаемъ, и она даже не отвдала его, ей насильно влили ложечкой нсколько капель въ ротъ — она не проглотила ихъ, и чай закапалъ ей на грудь. Капитанъ такъ вздыхалъ, что вздохомъ своимъ раздувалъ въ кольца клубы табачнаго дыма. ‘Я просто съума сойду, я долженъ бжать и бросить ее. Проклятіе! Вся эта трагедія не по мн, я предупрежу ее!’

Крозье судорожно отворялъ потаенный ящикъ, и доставалъ бутылку водки, онъ видимо былъ страшно взволнованъ призраками будущаго, судя по тому, какъ дрожала его рука, когда онъ наливалъ въ стаканъ возбудительный напитокъ, и какъ отчаянно глоталъ онъ спиртъ. Водка всегда была ему другомъ въ подобныхъ случаяхъ. По мр того, какъ спиртъ производилъ на него свое дйствіе, мужество возвращалось къ нему, онъ засыпалъ, обзывая себя идіотомъ, слабоумнымъ дуракомъ, который отъ пустаго страха превращается изъ сильнаго мужчины въ малаго ребенка.

Капитану хотлось скрыться отъ людскихъ глазъ на все время своего пребыванія въ Кемберуэлл. Во всхъ своихъ поступкахъ онъ не забывалъ такъ обставить ихъ, чтобы они казались законными, и такъ велъ себя, чтобы ни къ чему нельзя было придраться, на случай если его бгство съ Бертой повлечетъ за собой судебныя преслдованія. Капитану нравилась таинственность. Онъ представлялъ себя важной особой, замчалъ, что начинаетъ толстть отъ недостатка движенія, и все-таки оставался дома. Его взяла сильная досада, когда онъ узналъ, что, несмотря на вс свои предосторожности, ни за кмъ такъ не слдили по сосдству, какъ за нимъ, и ни о комъ такъ много не говорили, какъ о немъ. Онъ бсился, когда выходилъ изъ дому, замчая, что сосди сильно интересуются его особой. Когда Крозье захлопывалъ за собою дверь съ улицы, служанки изъ No 6 или бросались къ окнамъ, или даже подымали оконницы, и провожали его глазами. Молодой человкъ и молоденькая двушка выскакивали изъ мясной на улицу, и смотрли на него съ самымъ нахальнымъ видомъ. Купчихи бросали покупателей, лишь бы взглянуть на капитана. Хорошенькія модистки чуть не опрокидывали выставленныя на продажу шляпки, бросаясь къ окну смотрть на ‘каптэна’ изъ No 5. Крозье не разъ бросало въ жаръ отъ замчаній этого грубаго люда. ‘Вотъ онъ’, шептали они другъ другу, и хотя часто замчанія эти были довольно лестныя, какъ, напримръ: ‘какой красивый молодецъ’, или (слышалось изъ моднаго магазина) ‘онъ именно изъ такого сорта людей, какіе мн нравятся’, но все это не вознаграждало капитана за непріятность огласки. Онъ не замедлилъ отыскать причину такого несноснаго для него нахальства. ‘Проклятая мать Газльвудъ!’ бормоталъ онъ про себя: ‘чортъ бы побралъ эту старую, хитрую лисицу! Она хочетъ заставить меня жениться, думаетъ, что если станетъ распускать слухи о моемъ ухаживаньи за Бертой, такъ я побоюсь увезти ее! Посмотримъ, старая корга. Кто-то изъ насъ возьметъ верхъ’.

Онъ даже нашелъ себ нкоторое утшеніе, убждая себя, будто ему уже нечего церемониться съ бдной матерью: она очевидно догадывается объ его намреніяхъ и теперь длаетъ спекуляцію изъ его скромности и боязни общественнаго мннія. Но бдная миссисъ Газльвудъ была такъ же виновна въ посягательств на своего жильца, какъ лондонскій меръ, ей даже ничего подобнаго и въ голову не приходило. Бдняжка! она готова была провалиться сквозь землю, когда однажды миссисъ Госпортъ (у которой она всегда покупала для капитана сосиски, ветчину и т. п.) поздравила ее съ будущимъ счастливымъ бракосочетаніемъ ея дочери. Она попробовала отнкиваться, но слова у ней такъ путались отъ волненія, что она еще боле убдила въ этомъ болтливую миссисъ Госпортъ и та принялась уврять всхъ, что уже день свадьбы назначенъ и свадебный пирогъ заказанъ.

Еслибы капитанъ хладнокровно обсудилъ дло, то скоро догадался бы, зачмъ сосди такъ безцеремонно вмшиваются въ его дла. Онъ разъ пять прогулялся съ Бертой по улиц (конечно тогда, когда уже было готово ея новое платье). Она опиралась на его руку, а онъ наклонялся къ ней и заглядывалъ ей подъ шляпу, отчего шелъ совершенно перекривившись на одну сторону. Онъ безпрестанно шепталъ ей что-то, а она смотрла въ землю и только по временамъ взглядывала на него съ улыбкой, когда ему удавалось сказать что нибудь особенно пріятное. Всякій, видвшій эту пару, могъ заключить, что они влюблены другъ въ друга. Отъ этого заключенія легко было перейти къ другому, что пара эта обвнчается.

Берта казалась прехорошенькой въ своемъ шелковомъ плать, бархатной мантиль и изящной шляпк. У влюбленнаго офицера въ глазахъ помутилось отъ восторга, когда онъ почувствовалъ нжное прикосновеніе ея руки на своей рук. Шуршанье шелковаго платья больше раздражало его нервы, чмъ царапанье грифелемъ по аспидной доск. Онъ слдилъ такъ внимательно за маленькой ножкой, выглядывавшей изъ-подъ разввающихся оборокъ платья, что у него голова закружилась.

Онъ взялъ ея маленькую руку — она казалась еще меньше въ узкой кожаной перчатк — положилъ ее на свою широкую ладонь, рука Берты лежала на ней, какъ ломтикъ хлба на блюд. Капитанъ называлъ эту руку ‘безобразной маленькой лапкой, никуда не годной рученкой’ и съ необыкновенно мягкимъ выраженіемъ глазъ спрашивалъ: ‘когда же эта маленькая дрянная ручка будетъ принадлежать ему’. Эти прогулки доставляли ему полное счастье. Онъ любовался мимоходомъ отраженіемъ фигуры Берты въ зеркальныхъ окнахъ магазиновъ, видлъ, какъ мужчины высовывались изъ кэба, а хавшіе верхомъ ворочались на сдл и глазли на маленькую красавицу. Нсколько проказниковъ опередили влюбленныхъ и безпрестанно оборачивались на робкаго ангела. Слышны были восклицанія: ‘Ей Богу, прехорошенькая двушка!’ Хоть храбрый капитанъ и сжималъ съ бшенствомъ кулаки, но въ душ былъ доволенъ, что люди такимъ несомнннымъ образомъ одобряютъ его выборъ и завидуютъ ему. Въ одну изъ этихъ прогулокъ въ Реджентъ-стрит имъ повстрчался Чарли Суттонъ. Капитанъ подалъ ему руку и томнымъ голосомъ спросилъ его:

— Какъ поживаете?

Чарли Суттонъ надлъ стеклышко и вмсто отвта пристально уставилъ глаза на Берту. Онъ не узналъ маленькую горничную. Нсколько дней спустя Суттонъ написалъ капитану записку, гд нахально спрашивалъ: ‘откуда это добылъ онъ такую чистокровную тварь и водитъ съ собою?’, и добавлялъ въ довольно странныхъ выраженіяхъ, что ‘она просто чудо перваго сорта и первой статьи, однимъ словомъ превосходная, рысистая лошадка’. Капитанъ улыбнулся, читая эти строки, и чувствовалъ, что отомстилъ имъ.

Они подымали меня на смхъ, дураки! воскликнулъ онъ: ослы подсмивались надъ моимъ выборомъ! Подождите еще: не то скажете, когда увидите ее въ опер, въ открытомъ лиф, съ внкомъ на голов и съ брильянтомъ въ браслет. Идіоты! а имъ покажу себя!

Наедин съ Бертою, капитанъ ни о чемъ другомъ не говорилъ, какъ объ ихъ будущей свадьб. Онъ весело шутилъ съ нею, уговаривалъ не плакать передъ алтаремъ, просилъ ее смло и спокойно произнести страшное ‘да’. Онъ даже заставлялъ ее представить ему, какъ она будетъ вести себя съ пасторомъ во время внчанія, комически суровымъ голосомъ спрашивалъ ее: согласна ли Берта Газльвудъ вступить въ бракъ съ этимъ влюбленнымъ до безумія бездльникомъ? и т. п., заставлялъ ее отвчать: ‘Да, сдлайте одолженіе, или ‘кажется’, ‘да’, и тому подобныя нелпости. Предполагаемая невста краснла и хихикала. Но если бдняга миссисъ Газльвудъ осмливалась высказать какимъ-либо образомъ свою радость по поводу наступающаго событія, то будущій зять постоянно срзывалъ ее какимъ-нибудь холоднымъ замчаніемъ. Случалось, она намекала имъ, не лучше ли будетъ, когда она выйдетъ изъ комнаты и оставитъ ихъ вдвоемъ, покачивая головой, она тутъ же лукаво посматривала на нихъ, и капитанъ холодно замчалъ ей, что не видитъ причины, почему миссисъ Газльвудъ хочетъ лишать ихъ своего пріятнаго общества.

Однажды мама поймала Берту за чтеніемъ въ Times’ объявленій о свадьбахъ, и шутливо замтила, какъ будетъ счастлива одна особа, когда прочитаетъ въ газетахъ извстное объявленіе. Капитанъ такъ свысока посмотрлъ на нее, что бдняга, занятая въ это время разливаніемъ чая, до того струсила, что вылила по ошибк весь чай въ полоскательную чашку. Капитанъ замтилъ потомъ Берт, что считаетъ шутки ея матери въ высшей степени неприличными и пошлыми. Въ сущности он ему вовсе не казались такими противными, но ему не хотлось никого подготовлять въ свидтели того, что онъ тмъ либо другимъ способомъ давалъ общаніе жениться.

‘Нтъ, ни за что’, думалъ онъ: ‘ужь это было бы слишкомъ глупо!’

Берта огорчалась до глубины сердца, слыша какъ не великодушно, чтобы не сказать сурово, выражался ея кумиръ объ ея бдной матери. Капитанъ постоянно твердилъ двушк, чтобы она ничего не передавала матери изъ ихъ любовныхъ объясненій.

Ея глупость и невжество просто оскорбляетъ меня, хотя бдняжка, конечно, въ этомъ не виновата, приводилъ онъ въ вид объясненія, почему онъ желаетъ держать ихъ отношенія въ тайн. Берта смотрла на него съ удивленіемъ и почти не врила собственнымъ ушамъ. Понемногу онъ успокоилъ оскорбленную дочь общаніемъ назначить матери ежегодную пенсію въ шестьдесятъ фунтовъ въ годъ и помстить ее въ комфортабельномъ коттедж.

Капитанъ видлъ, что не представляется особенныхъ препятствій его замысламъ на Берту и становился все нахальне относительно матери. Онъ уже много разъ намекалъ дочери, что ей давно пора перестать заниматься домашнимъ хозяйствомъ, говорилъ, что кухонная жара дурно дйствуетъ на кожу, требовалъ, чтобы она предоставила стряпню старой леди. Иногда онъ разглядывалъ ея руки и при этомъ говорилъ, что не позволитъ портить ихъ близну домашней работой, или длалъ ей выговоры, что у ней ‘не хватаетъ характеру’ отказаться на отрзъ помогать матери.

— Вы должны помнить, говорилъ онъ ей съ упрекомъ, что скоро будете носить мое имя, и эта рука (и капитанъ пристально разглядывалъ ее) не замараетъ себя никакой грубой работой. Будь у вашей матери хоть капля смыслу и деликатности она бы сама поняла это и не заставляла бы меня говорить, что мн непріятно. Прошу васъ, объяснитесь на этотъ счетъ съ миссисъ Газльвудъ и сообщите чего я хочу.

Капитанъ напрасно считалъ Берту способной на подобную жестокость. Она скоре низложитъ въ сердц своего ‘короля’, нежели откажется отъ своей любящей, кроткой матери. Выслушавъ его недобрыя рчи, она думала про себя: по какой причин такъ измнился Мертонъ въ послднее время, и чмъ могла оскорбить его мать? но ей въ голову не приходило оскорбить старуху передаваніемъ ей словъ Крозье.

Отчаяніе озарило умъ капитана и придало серебристый блескъ его свинцовому пониманію. Онъ легъ на диванъ и придумывалъ, какія разставить новыя сти беззащитной двушк. Въ настоящемъ случа, капитанъ ршилъ самому себ писать письма поддльнымъ почеркомъ, а ей говорить, что онъ получилъ ихъ изъ дому, онъ намревался самъ читать ей эти письма, въ которыхъ родители его сильнйшимъ образомъ противились женитьб сына на такой незнатной двушк — этимъ онъ думалъ заставить ее согласиться на тайный бракъ. Такія поддльныя письма имли, по его мннію, важное достоинство: онъ могъ выставить себя въ выгодномъ свт, и въ то же время похвалить себя и предметъ своей порочной любви.

Много времени употребилъ онъ на сочиненіе такого посланія: почеркъ былъ измненъ самымъ старательнымъ образомъ. Его толстыя закорючки превратились при поддлк въ самыя тоненькія, ‘t’ и ‘l’ уменьшились въ размрахъ, остальныя буквы были также искусно измнены. Въ тотъ день, когда получено было съ почтой первое изъ этихъ поддльныхъ писемъ, Крозье постарался заставить Берту попасться въ ловушку. Онъ позвонилъ въ колокольчикъ, Берта пришла на зовъ, тутъ онъ принялся вздыхать и тузить себя въ лобъ.

Берта спросила, ужь не боленъ ли онъ?

Капитанъ закатилъ глаза и отвтилъ:

— Да, дйствительно боленъ, боленъ сердцемъ!

Берта, вроятно, по застнчивости, не стала его разспрашивать, только съ участіемъ посмотрла на него своими большими глазами. Такъ-какъ ея молчаніе вовсе не соотвтствовало планамъ Крозье, то онъ опять забормоталъ:

— Зачмъ они написали мн это письмо, жестокое письмо!

Берта невольно спросила:

— Какое письмо?

Отвтъ капитана не разъяснилъ тайны, онъ воскликнулъ:

— Жестокое письмо, поразившее меня въ самое сердце!

Изъ боязни, чтобы она не вышла изъ комнаты и не испортила всего дла, онъ притянулъ двушку къ себ, клялся, что никто никогда не разлучитъ ихъ, пока у него есть здоровье и силы сопротивляться имъ, и съ видимымъ усиліемъ надъ собою, разсказалъ ей, что онъ писалъ своему другу, умоляя выпытать у его отца и матери, какъ они отнесутся къ его женитьб на двушк, стоящей гораздо ниже его по рожденію, состоянію и положенію въ свт.

— Я писалъ ему, моя дорогая, прибавилъ капитанъ, глядя на двушку съ любящимъ и томнымъ выраженіемъ глазъ:— что вы земной ангелъ, что ваша красота выше всхъ земныхъ богатствъ, я прибавилъ, Берта, что ни одна знатная двушка не можетъ превзойти васъ въ добродтели.

Къ несчастью ужь это совершенно правда, подумалъ про себя капитанъ.

Онъ опять принялся тузить себя но лбу и такъ закатывалъ глаза, какъ будто пытался посмотрть на свой затылокъ. Этимъ онъ такъ напугалъ двушку, что та задрожала въ ожиданіи самыхъ ужасныхъ новостей. Крозье принялся читать вслухъ нкоторыя мста страшнаго письма, каждое слово было для нея намекомъ. Хитрый капитанъ показывалъ видъ, будто не можетъ разобрать нкоторыхъ словъ и въ это время придумывалъ разныя фразы въ высшей степени лестныя для двушки, которыя имли такой видъ, какъ будто он были извлечены изъ тайной переписки. Он тронули Берту и сердце ея переполнилось любовью и благодарностью къ капитану.

Онъ читалъ у окна, она стояла у двери и съ трепетомъ слушала. Въ письм было написано: ‘вы съ такой горячностью говорите мн о прелестномъ существ, внушившемъ вамъ чистую любовь’. Нтъ, это не то мсто, пробормоталъ капитанъ, переворачивая листъ, а вотъ здсь: ‘вы описываете ее мн, какъ самую прелестную и совершенную изъ женщинъ, сообщаете о вашемъ намреніи жениться’. Нтъ, это не тутъ, а! нашелъ: ‘ваша мать пришла въ большое негодованіе, когда я заговорилъ съ ней объ этомъ, и сказала, что если сынъ ея осмлится ввести въ семейство кухарку, то пусть длаетъ это на свою голову, быть можетъ, умирая съ голоду на чердак онъ пожалетъ, что предпочелъ объятія какой-нибудь горничной любви матери, которой нын онъ навсегда лишится’. Капитану хотлось посмотрть, какъ подйствовало на нее это письмо, но онъ не посмлъ и какъ будто въ припадк бшенства бросилъ это посланіе въ огонь, называя его безчеловчнымъ, злымъ.

Нсколько минутъ онъ ждалъ, что Берта или упадетъ въ обморокъ или разразится слезами, но этого не случилось, и онъ поневол обернулся. Ея лицо покрылось пунцовыми пятнами негодованія, но она владла собою и твердо оставалась на ногахъ.

— Ваша мать права, сказала она на его вопросительный взглядъ: — я наказана за свою надменность!

Онъ пробовалъ-было удержать ее въ комнат, опрокинулъ два стула, но она убжала, прежде чмъ онъ усплъ схватить ее за руку.

Берта ушла наверхъ и плакала, онъ бросился въ кресло и погрузился въ раздумье. Ему пришло въ голову, что попытка неудалась. Выраженія были слишкомъ сильны. Онъ сердито колотилъ уголья щипцами. Она побоится вернуться къ нему. Ей конечно не понравились эти выраженія — да и не могли понравиться. Одно хорошо, что онъ сжегъ письмо. Этотъ пепелъ ничего не разскажетъ, не будетъ свидтельствовать противъ него.

— Слдуетъ всегда жечь письма, пробормоталъ капитанъ.

Онъ принялся за другое письмо. Оно написано было въ боле мягкихъ выраженіяхъ. Капитанъ опустилъ его въ ящикъ на другой же день. Два дня съ тхъ поръ онъ не видалъ Берты, послалъ за ней, просилъ придти къ нему. Она пришла блдная и грустная, и капитанъ въ самомъ дл встревожился и огорчился. Глаза ея были красны отъ слезъ, она съ какою-то поспшной небрежностью заправила за уши свои волосы, видно было, она ни о чемъ не думала, кром своего горя. Капитанъ по своей любви къ возбудительнымъ напиткамъ, настоятельно просилъ ее ‘подкрпить себя хересомъ’, и хотя рука ея сильно дрожала, когда она подносила къ губамъ своимъ рюмку, онъ умолялъ ее непремнно выпить, хотя бы противъ желанія. Выраженіе его лица ободрило ее больше вина.

— Мы не будемъ больше получать такихъ грубыхъ писемъ, дорогая Берта, сказалъ онъ, становясь передъ нею на колни. Онъ смло могъ давать такія общанія, потому что самъ писалъ эти письма.

— Ручаюсь вамъ, они будутъ повжливе и моя маленькая королева не станетъ больше плакать изъ-за пустяковъ. За каждую ея слезу прольется ливень слезъ! Она улыбнулась, онъ продолжалъ: — развеселись, моя прекрасная майская роза! Засмйся, дорогой цвтокъ! Я сообщу теб хорошія всти. Онъ досталъ свое поддльное письмо и раскрылъ.— Прочитай это, милая, своими хорошенькими глазками. Посмотри, что пишетъ мн Альфредъ: ‘если вы не въ состояніи жить безъ вашей возлюбленной Берты, послушайтесь моего совта: женитесь на ней тайнымъ образомъ. Ваша мать перемнила тонъ. Она васъ такъ любитъ, что не замедлитъ простить всякій вашъ поступокъ’.

— Слышишь ли, моя дорогая? Да, да, мы такъ и сдлаемъ. Я куплю себ увольненіе отъ оглашенія и мы живо обвнчаемся. Когда они увидятъ хорошенькое личико моей жены, они простятъ мн мою любовь къ теб и сами полюбятъ тебя такъ же нжно, какъ я тебя люблю.

Но Берта покачала головою и опять принялась плакать, на этотъ разъ капитану не удалось ее утшить, слезы такъ и струились по ея щекамъ.

Пока капитанъ ждалъ съ почты своего третьяго поддльнаго письма, къ нему пришло настоящее. Въ своемъ поддльномъ письм капитанъ, желая ускорить дло, написалъ себ дв, три строчки отъ лица своей матери, гд она уже почти соглашается на его бракъ. Это письмо стоило капитану большаго труда, не легко ему было поддлаться подъ руку леди, и наканун онъ почти цлый день этимъ занимался. Крозье сидлъ у окна и съ нетерпніемъ ждалъ почтальона, но къ удивленію увидлъ своего слугу мистера Эдуарда Кетлера, поспшно направлявшагося къ No 5. ‘Ну! Какъ это узналъ онъ, что я здсь скрываюсь’, подумалъ капитанъ, отодвигаясь отъ окна. Слуга приближался быстрыми шагами. Господинъ его увидлъ сквозь ршетку окна, какъ онъ ршительно всходилъ на крыльцо, слышалъ какъ быстро и сильно постучалъ, звукъ молотка раздался какъ ружейный выстрлъ. ‘Завтра же спроважу его’ поклялся въ сердцахъ господинъ.

Но и его бшенство, и его намреніе спрятаться отъ своего слуги, и клятва отомстить ему, все было забыто, когда мистеръ Кетлеръ вошелъ въ комнату и подалъ ему два письма, на одномъ изъ нихъ было написано: для немедленной передачи, другое было съ чернымъ ободкомъ. Капитанъ прочиталъ первое письмо и не распечатывая втораго догадался о сообщаемой имъ новости по черному ободку. Въ первомъ письм его умоляли немедленно пріхать въ Свенборо, если онъ желаетъ застать свою мать въ живыхъ. Въ другомъ письм отецъ извщалъ его съ язвительною холодностью, что мать его умерла, призывая къ себ отсутствующаго сына. Едва пришелъ онъ въ себя отъ страшной новости, какъ вошелъ почтальонъ и вручилъ ему его собственное письмо, поддланное подъ руку умершей матери. Къ удивленію мистера Кетлера, капитанъ, не читая письма, бросилъ его въ огонь.

— Какъ давно получены эти письма? спросилъ Крозье такимъ печальнымъ голосомъ, какъ будто совсмъ упалъ духомъ.

— Четыре дня, сэръ, возразилъ слуга, испуганный блднымъ лицомъ своего господина.— Я повсюду искалъ васъ,— на Снномъ рынк и въ клубахъ, вдь я знаю почеркъ мистера Натаніэля, но объ васъ нигд не было слышно, наконецъ миссъ Томсей посовтовала мн отправиться сюда, и…

— Отправляйся домой и приготовляй чемоданы, я немедленно отправлюсь въ Свенборо.

Миссисъ Газльвудъ была въ сосдней комнат и слышала весь разговоръ. Она поспшила къ Берт и сообщила ей, что съ капитаномъ случилось что-то ужасное… Немного погодя онъ позвонилъ и об женщины разомъ вошли въ комнату. Видно было, что онъ передъ этимъ горько плакалъ, и хотя онъ вымылъ себ лицо, чтобы скрыть слды, но его глаза опухли и покраснли. Женщины, изъ сочувствія къ горю своего дорогаго друга, также принялись плакать. Онъ сообщилъ имъ, какъ только могъ, полученную имъ ужасную новость. Его голосъ странно измнился и сдлался хриплымъ и отрывистымъ. Женщины страшно перепугались и стояли прижавшись одна къ другой, какъ будто выжидая, что дале сообщитъ имъ капитанъ.

Мать, отирая глаза передникомъ, побжала за кэбомъ. Дочь, оставшись наедин съ Крозье, подошла къ нему, положила руку на его плечо и сказала ему съ глубокой тоской:

— Я причина смерти вашей матери! этотъ бракъ разбилъ ея сердце. Господи, прости мн! какъ я бы желала умереть вмсто нея!

Должно быть горе отъ понесенной потери подавило въ сердц капитана вс остальныя чувства, или, быть можетъ, у него не хватило мужества разсказать ей о своемъ обман, но у него хватило жестокости ухать, не сдлавъ ни малйшей попытки разубдить бдную двочку.— Она сочла его молчаніе за согласіе, это убдило ее, что она не напрасно обвиняетъ себя. Дни и ночи она тосковала и убивалась о смерти, которой причиной считала себя.

Берта возненавидла себя, проклинала свое хорошенькое лицо, причинившее такъ много зла. Днемъ она скрывалась отъ своей бдной матери, и та ходила изъ комнаты въ комнату, клича Берту, и находила ее въ какомъ нибудь углу съ опущенною головою и широко раскрытыми, неподвижными глазами. Берта все думала о потер, понесенной изъ-за нея дорогимъ Мертономъ. Иногда мать, просыпаясь ночью, видла, что Берты нтъ въ комнат, но мать знала гд дочь: Берта сходила внизъ, бросалась на постель капитана и молилась, чтобъ онъ простилъ причиненное ему горе. Домъ No 5 сталъ такимъ печальнымъ, что никакой жилецъ и дня бы тамъ не остался, по своей охот, а все потому, что у капитана Крозье не хватило мужества сказать нсколько правдивыхъ словъ.

По смерти матери, Крозье сдлался состоятельнымъ джентльменомъ. Покойная лэди оставляла ему и своей дочери Елен 400 фун. ежегоднаго дохода, и кром того она завщала ему въ своей духовной около 5,000 фун., отказанныхъ ей въ разное время умершими родственниками. Горе сына усилилось, когда онъ узналъ, до ‘чего’ любила его покойнаа мать. Онъ съ чувствомъ говорилъ о понесенной имъ потер, но когда при этомъ разсчитывалъ въ ум, какъ великъ можетъ быть итогъ его долговъ, то приходилъ въ совершенное отчаяніе. Простодушная Елена старалась удерживать свои слезы, когда Крозье принимался стенать и плакать. Сестра нжно утшала его, говорила ему о ничтожности земной жизни, о блаженств за гробомъ и всячески старалась утишить горькій надгробный плачъ своего брата-воина. Но его особенно тронула одна статья завщанія, спеціально до него относящаяся, именно эти 5,000 ф.: они доказывали, какъ нжно любила его мать. Банкиръ Натаніэль Крозье пробовалъ-было утшить сына, но безуспшно, и потому принялся одинъ за свой портеръ посл обда, и ужь больше не безпокоился объ сын. Изъ двухъ Крозье Натаніэль въ сущности былъ несравненно больше пораженъ потерею. Старикъ мало говорилъ, но сильно грустилъ о смерти жены. Со дня на день онъ становился угрюме и молчаливе, а Мертонъ приходилъ въ себя и становился веселе. Не прошло мсяца, какъ сынъ уже былъ въ состояніи написать въ городъ нсколько писемъ, одно изъ нихъ очень оживило мистера Данцера въ Гольборн, другое больше успокоило заболвшую-было отъ угрызенія совсти Берту, чмъ бы могъ это сдлать цлый консиліумъ изъ пятидесяти докторовъ. Записка была коротенькая, наскоро нацарапанная, но въ конц ея было приписано слдующее: ‘Я узналъ, что мать моя вовсе не была противъ нашего брака, какъ мы себ вообразили. Она умерла вслдствіе разрыва кровянаго сосуда. Посылаю вамъ денегъ. Она томилась два дня. Прошу васъ приготовить мн комнату, я скоро буду въ город. Ахъ, какъ тяжела потеря дорогаго существа! Что можетъ замнить потерю матери? Кетлеръ передастъ вамъ это письмо, пришлите съ нимъ же отвтъ’.

Повидимому, на вопросъ капитана: ‘Что можетъ замнить любовь матери?’ всего лучше было отвтить ему совтомъ влюбиться въ кого-нибудь. Капитанъ вернулся въ Лондонъ посл мсячнаго отсутствія и прямо прохалъ въ Кемберуэлль. Здсь онъ выслушалъ, какъ могъ терпливе, торжественныя утшенія миссисъ Газльвудъ и употребилъ вс старанія уврить печальную Берту, что она не при чемъ въ ихъ семейной потер. Онъ пришелъ въ восторгъ, замтивъ, какъ смягчилось отъ горя сердце Берты. Помимо уваженія къ памяти умершей матери, онъ боялся показаться безсердечнымъ, если начнетъ изъясняться въ любви, пока сколько-нибудь не износятся плерезы. Онъ даже измнилъ голосъ сообразно своему траурному платью: говорилъ такимъ печальнымъ, что убдилъ всхъ въ глубокой скорби своего сердца. Только по прошествіи трехъ мсяцевъ онъ дозволилъ себ нкоторыя любовныя изъясненія. Но и тутъ онъ произносилъ ихъ заунывнымъ тономъ, умолялъ полюбить его такъ мелодично, такъ печально, что никакое нжное двическое сердце не ршилось бы жесткимъ отказомъ усилить его страданіи. Онъ былъ въ восхищеніи отъ успха, и уврилъ себя, что но прошествіи шести мсяцевъ или около того, онъ можетъ смло упросить Берту бжать съ нимъ и этимъ поступкомъ вовсе не нарушитъ траура по умершей матери.

Шесть мсяцевъ — очень долгій періодъ времени. Изъ боязни, чтобы двушка не раздумала и не взяла назадъ своего слова, онъ старался обезпечить ея привязанность разными доказательствами своей доброты и великодушія. Онъ веллъ подать себ сдланное имъ завщаніе и прочелъ его вслухъ Берт: капитанъ оставлялъ Берт все, что имлъ, и назначалъ ее единственной наслдницей и душеприкащнцей. Онъ подписалъ актъ въ ея присутствіи, и затмъ призвавъ полисмена, заставилъ его засвидтельствовать завщаніе. Полисменъ получилъ за это шиллингъ, а старая сидлка проливала слезы благодарности. Этому поступку не слдуетъ придавать большаго значенія: капитанъ зналъ какъ нельзя лучше, что еще легче уничтожить завщаніе, нежели его приготовить, но, несмотря на это, онъ сдлалъ изъ церемоніи длинную исторію, успокоивалъ, ребячески относившуюся къ этому Берту (она думала, что люди только передъ смертью пишутъ завщанія, и вслдствіе этого вообразила себ, что капитанъ намревается покончить съ жизнью), что она замнила ему любовь его матери и слдовательно ея имущество должно перейти къ его милой Берт. Онъ ужь слишкомъ много говорилъ о своей матери, это не понравилось бы честнымъ и умнымъ людямъ. Но на Берту и на ея мать нашелъ припадокъ чувствительности, и его постоянные намеки на умершую мать принимались за доказательство сыновней любви и его сильной привязанности къ усопшей.

Длая ей подарки въ вид приданаго, капитанъ окончательно убдилъ двушку, что теперь уже нечего думать о разрыв, что бракъ долженъ состояться, онъ говорилъ съ ней о напечатаніи визитныхъ карточекъ, о заказ свадебнаго пирога, хотя зналъ, что не потратится ни на то ни на другое, такъ-какъ бракъ ихъ долженъ состояться втайн. Онъ постоянно толковалъ о предстоящей свадьб и не давалъ ей времени ни одуматься, ни раскаяться, они придумывали вмст, какъ имъ уйти изъ дому. Ея гардеробъ будетъ посланъ въ ящикахъ прямо на его квартиру въ Гарлей-стрит. Въ магазинахъ былъ отданъ приказъ посылать заказанныя вещи по тому же адресу. Мать не увидитъ приготовленій къ свадьб и потому у ней не явится никакихъ подозрній на этотъ снетъ. Онъ удетъ наканун по важному длу или подъ какимъ-нибудь другимъ предлогомъ, а она прідетъ къ нему на другой же день рано утромъ. Они отправятся въ регистратуру, а оттуда — на сверъ справлять медовый мсяцъ.

Мы, добавлялъ капитанъ, ‘не станемъ томить бдную мама неизвстностью, вы напишете ей нжное письмецо, сообщите ей, что вы довольны и счастливы и тому подобное и попросите ее не разглашать этого дла’.

Какой онъ добрый и внимательный! Никого не забылъ, кром самого себя.

По нашему мннію, всякій молодой человкъ, въ случа, если не очень огорченъ смертью матери, все-таки долженъ показывать до извстной степени, что огорченъ такой потерей. Капитанъ ршилъ, что горе его будетъ длиться шесть мсяцевъ, разсчитавъ, что въ это время весь запасъ его слезъ истощится. Но не прошло и трехъ недль, какъ вс его слезные каналы высохли, словно газовыя трубы. Ему трудно было убдиться, что онъ осиротлъ недавно, а не нсколько лтъ тому назадъ. Онъ не могъ понять, почему крепъ на его шляп такъ новъ, черенъ и почти вовсе не измялся. Каждый день справлялся онъ въ календар, сколько еще оставалось до того дня, когда Берта сама отдастся въ его любовное заключеніе. Онъ ждалъ этого счастливаго дня, какъ ждетъ индецъ, чтобы его наконецъ выпустили изъ школы, гд онъ пробылъ чуть ли не всю жизнь.

Наконецъ, уже все было готово. Капитанъ терпливо выждалъ цлый часъ въ кэб передъ дверью одного моднаго магазина, гд она выбирала себ приданое. Однажды — вечеръ былъ пасмурный, собирался дождь и улицы были почти пусты — онъ предложилъ Берт пойти съ ней къ одному извстному золотыхъ длъ мастеру въ Реджентъ-стрит, и только тогда объявилъ, что хочетъ купить ей обручальное кольцо, когда они уже совсмъ подошли къ магазину. Желая казаться взволнованнымъ, онъ сказалъ ей сиплымъ голосомъ, что хочетъ купить ‘звено, которое свяжетъ ихъ на всю жизнь’. Чувствительность была ему вовсе не къ лицу и всякая другая двушка на мст Берты расхохоталась бы ему въ лицо отъ фразы, которую онъ произнесъ заикаясь:

— Это кольцо, моя дорогая, должно изображать нашу любовь, и потому мн бы хотлось, чтобы вы выбрали хорошее, прочное и крпкое, я бы желалъ, моя красавица, чтобы его никогда не снимали, ни въ какомъ случа, даже когда моете себ руки. Вы понимаете меня, мое дорогое сокровище?

Берта слушала всю эту болтовню съ такимъ видомъ, какъ будто рчь проповдника, она была растрогана. Подойдя къ двери, капитану сдлалось неловко и онъ чуть-было не попросилъ Берту войти и безъ него купить кольцо. ‘Джентльменъ, покупающій обручальныя кольца’, думалъ онъ про себя: ‘иметъ такой глупый видъ, что каждый улыбается, глядя на него’. Капитанъ влетлъ въ лавку, таща за собою ‘свою милую’ съ такимъ видомъ, что можно было подумать, будто ювелиры и золотыхъ длъ мастера, кром продажи драгоцнностей, занимаются еще даваніемъ въ займы денегъ подъ залогъ имуществъ. Пока взволнованная пара стояла передъ конторкой золотыхъ длъ мастера, съ ней случилось очень непріятное приключеніе. Капитанъ показывалъ видъ, будто пришелъ сюда только ради шутки и ждалъ, что Берта сама отвтитъ на вопросъ ювелира: ‘что прикажете?’ но ожиданіе его не оправдалось: бдная двушка совсмъ растерялась, такъ что блестящему офицеру поневол пришлось сказать что-нибудь. Онъ хмурился, краснлъ, игралъ стеклышкомъ, и наконецъ, выговорилъ: ‘Покажите кольца — обручальныя’. Слова эти были сказаны почти шопотомъ, точно онъ сообщалъ нчто такое, что должно остаться въ тайн.

По несчастью дощечка съ гладкими золотыми кольцами была выставлена въ окн и разукрашена блыми атласными бантами и другими невинными украшеніями. Нсколько замазанныхъ уличныхъ мальчишекъ стояло передъ окнамъ, они разсуждали между собой, которая изъ вещицъ имъ больше нравится, какъ вдругъ изъ-подъ ихъ маленькихъ приплюснутыхъ къ стеклу носовъ, ювелиръ поднялъ дощечку съ обручальными кольцами. Ребятишки подняли головы, и замтивъ стоящихъ въ лавк леди и джентльмена, сразу догадались, зачмъ они пришли. Ихъ смхъ и грубыя замчанія привлекли къ окну еще нсколько лицъ, такъ что образовалась цлая толпа зрителей, они съ любопытствомъ смотрли на влюбленную пару. Капитанъ все это видлъ и слышалъ, такъ мальчишки болтали между собою: ‘Вотъ онъ хочетъ на ней жениться’, и зналъ, что рчь идетъ о немъ. Понялъ, что замчаніе: ‘у ней руки тоньше, нежели у моей сестренки’, относились къ Берт. Капитану все это сильно не нравилось, онъ попросилъ Берту поторопиться и не обратилъ ни малйшаго вниманія на замчаніе ювелира, что ‘у леди замчательно тоненькій палецъ’. Въ окн было цлое облако нахально смотрвшихъ на него глазъ. Выраженіе ихъ оскорбляло капитана. Какое бы кольцо ни примривалось, капитанъ все находилъ, что оно совсмъ впору, и еслибы не воспротивился ювелиръ, онъ купилъ бы кольцо, которое болталось на пальц двушки, какъ обручъ на палк. Наконецъ, нашлось подходящее кольцо и было взвшено. Капитанъ заплатилъ деньги и быстрымъ шагомъ вышелъ изъ лавки.

Страшно взбшонъ былъ Крозье всей этой сценой и едва могъ вжливо говорить съ той, которую, за минуту передъ тмъ, называлъ своимъ ‘сокровищемъ’. Онъ шелъ надувшись.— ‘Что я за дуракъ, зачмъ я заговорилъ объ этомъ кольц’,— думалъ онъ про себя. ‘На кой чортъ ей было покупать кольцо? Терпть не могу такихъ глупостей. Брошено шестнадцать шиллинговъ — и къ чему?— за вещь, которую она никогда не будетъ имть права носить! Лучше было бы купить на эти деньги пару ботинокъ’. Но нсколько часовъ спустя, несмотря на вс эти замчанія, когда Берта, за кофе, спросила его, какъ ему нравится кольцо, которое онъ еще такъ недавно ругалъ, онъ взялъ его, примрилъ себ на палецъ и цалуя ея руку воскликнулъ съ восторгомъ:

— Берта, я обожаю его, какъ эмблему васъ самихъ, по его чистому блеску и простот. Какъ оно прелестно на этой рук! И капитанъ принялся такъ цаловать ея пальцы, точно хотлъ проглотить ихъ вмст съ кольцомъ.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ.
Нкоторыя изъ приключеній мось Эмиля Вотрена впродолженіе десяти лтъ его жизни.

Заглавіе это настолько странно, что требуетъ поясненія, иначе читатель поступитъ съ этой главой, какъ съ грязной лужей и перескочитъ черезъ нее. Скучно и неестественно проглотить за одинъ присетъ десятилтнія приключеніи. Кушанье подается въ такомъ количеств, что аппетитъ уменьшится, и даже самый прожорливый желудокъ чувствуетъ отягощеніе, не испробовавъ и нсколькихъ строкъ. Но мы намрены такъ истолочь и смсить этотъ длинный періодъ времени, что десять лтъ жизни станутъ какъ десять колосьевъ и будутъ тонкимъ ломтемъ хлба — немногими страницами въ цлой книг.

Эмиль Вотренъ былъ безпечный, безнравственный человкъ. Вс его добродтели помстились бы въ табакерк, и еще вдоволь осталось бы мста нюхательному табаку. Ему также легко было перемнить имя, когда старое больше не годилось, какъ взять новую шляпу или зонтикъ, когда представлялся удобный случай. Мы видли, какъ онъ легко и свободно, не спрашивая разршенія правительства, оказался полковникомъ 11-го легкаго полка, въ другомъ случа, онъ назвалъ себя Кокардо, съ намреніемъ заняться коммерческими длами, и наконецъ, въ довершеніе всего, обратился въ филантропа и назвалъ себя на этотъ разъ мось Шозъ. Когда прозвище становилось ненужнымъ или длалось слишкомъ извстнымъ полиціи, онъ перемнялъ его на новое, мене славное имя. Такія крестины обходились безъ воспреемниковъ, никто не становился отвтственъ за его будущіе грхи, и ‘un petit verre’ замнялъ купель.

Эмиль Вотренъ велъ обыкновенно постыдную и порочную жизнь и не обращалъ ни малйшаго вниманія на представителей закона. Не было дла, предъ которымъ бы онъ остановился, онъ былъ то, что называется ‘отчаянная голова’.

Но были минуты, гд Вотренъ горько жаловался на людскую несправедливость! Этотъ порочный человкъ, причинившій вредъ столькимъ людямъ, воображалъ себ, что былъ вовлеченъ на путь порока кознями своихъ враговъ. Посл извстнаго количества выпитаго имъ вина или въ досад на какую-нибудь неудачу, онъ скрежеталъ зубами и часами говорилъ о томъ, что его ‘доконали’ т оскорбленія, какія ему приходилось испытывать въ жизни.Онъ сообщилъ однажды извстному адвокату, взявшему на себя его защиту въ одномъ уголовномъ дл, ‘что натура у меня хорошая’, но, добавилъ онъ, ‘изъ меня сдлали то, чмъ я теперь сталъ. Да падутъ мои проступки на ихъ головы! Они были причиною смерти моей обожаемой жены, ограбили меня, лишивъ ея состоянія, которое приходилось мн по закону, похитили у меня любимаго ребенка. Они сдлали меня тмъ презрннымъ существомъ, какимъ вы теперь меня видите’. Онъ слагалъ съ своихъ плечъ огромный узелъ своихъ преступленій на порогъ дома Натаніэля Крозье въ Свенборо, въ надежд, что этотъ достопочтенный джентльменъ споткнется посл смерти на этотъ узелъ на пути своемъ къ небесамъ.

Въ жалобахъ француза была нкоторая доля правды, но воображеніе играло тутъ значительную роль. Его сентиментальныя жалобы насчетъ потери жены и сына были чистою натяжкой, но ариметически было врно то, что онъ горько оплакивалъ потерю состоянія. Натаніэль Крозьебылъ женатъ на миссъ Мертонъ: отецъ ея, не взлюбивъ зятя, настоялъ на томъ, чтобы все состояніе миссъ Мертонъ — порядочный доходъ въ 400 лив. былъ неотъемлемою ея собственностью, и скрпилъ это разными письменными актами, печатями, однимъ словомъ всмъ, чмъ можетъ скрплять и связывать законъ. По ея смерти состояніе должно было перейти прямо къ дтямъ, если таковыя у ней будутъ, а по ихъ смерти оно переходило къ ихъ мужьямъ и законнымъ дтямъ. Такимъ образомъ Вотренъ имлъ полное и несомннное право претендовать на одну треть годоваго дохода въ 400 лив. Онъ бы смло и шумно потребовалъ своихъ нравъ въ англійскихъ судахъ, но ему было не совсмъ выгодно и даже рискованно отважиться на подобный опытъ: слишкомъ многіе признали бы въ немъ полковника одиннадцатаго легкаго полка. Онъ же по своему цнилъ свободу и, кром того, не переносилъ каши, обычнаго блюда заключенныхъ.

Насъ часто увряли, что воры остаются ворами потому, что имъ нравится ихъ отважная жизнь. Многіе думаютъ, что воръ, заработывающій тридцать шиллинговъ въ недлю своимъ незаконнымъ ремесломъ, не отказался бы красть изъ кармановъ, еслибы даже ему предложили большій заработокъ честнымъ путемъ. Это клевета: французъ съ восторгомъ согласился бы сдлаться честнымъ человкомъ, еслибы за его честность дали ему хоть одной сигарой больше противъ того, что онъ получалъ мошенничествомъ. Мы не говоримъ, однако, что онъ за привиллегію считатья честнымъ человкомъ, сдлался бы трудолюбиве, вставалъ бы часомъ раньше и ложился часомъ позже. Но еслибы честная жизнь представляла бы ему т же выгоды, какъ и порочная при одинаково-небольшомъ труд, Вотренъ, вроятно, предпочелъ бы честную. Онъ не разъ пробовалъ остепениться. Заработавъ извстную сумму, подъ видомъ полковника одиннадцатаго легкаго полка, онъ клялся, что измнитъ образъ жизни, пожалуй, раскается, если это будетъ удобно. Возвратившись въ Парижъ, Вотренъ открылъ нчто въ род дешеваго ресторана въ ‘Quartier Latin’ и потратилъ на его устройство около трехъ тысячъ изъ своего капитала, и вывсилъ объявленіе объ обд изъ четырехъ блюдъ съ дессертомъ по франку съ персоны. Въ ‘carte du jour’ постоянно значилось ‘filet de boeuf’ и ‘gibellotte de lapin’. Нельзя сказать, чтобы столовая отличалась богатымъ убранствомъ, а все-таки была сносная. Камышевые стулья были довольно удобны, сосновые столы красивы и даже получали опрятный видъ, когда ихъ покрывали бумажными скатертями. Рядъ деревянныхъ колковъ подъ шляпы, изразцовая печь и нсколько зеркалъ становились здсь даже излишнею роскошью, какой не требовали и не ждали постители, платившіе по франку за обдъ. Они не обращали никакого вниманія на обстановку, лишь бы порціи были велики. Заведеніе мось Тинтонъ (онъ снова перемнилъ фамилію) скоро вошло въ славу у студентовъ. Его ‘бифштеки’ были ‘tr&egrave,s solides’ и одарены всми отличительными свойствами каучука: упругостью и непереваримостью. Медицинскій студентъ или юристъ, повши этого бифштека, могъ посл того страдать несвареніемъ желудка, но уже несомннно былъ сытъ на весь этотъ день. ‘Gibelottes de lapin’ были очень любимы постителями, подавались большими порціями и быстро уничтожались. Но несмотря на надбавку двухъ пенсовъ и полпенни на вино (если таковое требовалось), несмотря на водянистость супа ‘julienne’, на дурной салатъ, несмотря на то, что къ десерту подавалось по одному только яблоку, ресторанъ лопнулъ, къ большому сожалнію мось Вотрена. Тутъ Вотренъ опять поклялся, что не стоитъ быть честнымъ, и распродавъ тайкомъ столы, стулья, кострюли убрался по здорову прежде, чмъ домохозяинъ усплъ съ него стребовать деньги за наемъ помщенія.

Вотренъ отправился въ Англію — богатйшую страну въ свт — какъ онъ выражался. Тамъ, ему опять удалось набить себ карманы уже извстнымъ оборотомъ, подъ видомъ агента фирмы Джонкопингса, Тандискора и компаніи. Ирландскія полотна вернули ему то, что онъ потерялъ на бифштекахъ. Мось Вотренъ уврялъ, что непремнно бы поселился въ чудовищномъ город, еслибы только тамъ климатъ былъ получше, удовольствія разнообразне, да воскресенье не такое скучное. Ему очень нравился англійскій способъ веденія длъ и огромное подспорье, какое представляли ‘газеты’ всякому предпріимчивому торговцу, но плохое состояніе здоровья помшало Вотрену остаться въ Лондон, да къ тому же, полицейскій надзиратель Дживсъ сталъ черезчуръ за нимъ подсматривать, такъ что онъ поневол взялъ паспортъ и ухалъ.

Онъ снова ршился пуститься въ добродтель. Люди такъ много толковали о преимуществахъ добродтели, что Вотрену не могло придти въ голову, будто это говорится только съ цлью обмануть его. У него было около 800 ливровъ, которые онъ могъ пустить въ оборотъ, и если ему удастся получить на нихъ сто на сто, то, по его мннію, съ подобными процентами еще можно было помириться. На этотъ разъ онъ открылъ ‘Caf estaminet’, и богато убралъ его простночными зеркалами и мраморными столами. Бархатные диваны были такъ широки, что могли служить постелями. Comptoir былъ самый щегольской и затйливый, съ накладнымъ деревомъ и позолотой. На немъ стояли дв свтлыя, какъ лампы, урны, изъ накладнаго серебра, куда опускались су для ‘garons’. По краямъ его были горы сахару, который сверкалъ при огн своими чистыми кристалами. За прилавкомъ сидла молодая, прелестно одтая леди, ея красота скоро плняла сердца потребителей кофе, пива и ‘eau sucre’. Къ довершенію всего этого мось Эвераръ (Вотрену очень нравилось его новое имя, оно было еще незапятнано и казалось ему поэтичнымъ) поставилъ три билліарда, почти въ десять футовъ длиною, на высокихъ рзныхъ ножкахъ съ львиными пастями на мсто лузъ. Нанимая ‘garons’, онъ сдлалъ съ ними особый договоръ относительно числа чистыхъ фартуковъ, которые они должны были перемнять впродолженіе недли.

Вскор ‘Caf Mirabeau’ вошелъ въ славу. Заговорили о томъ, съ какой необычайной щедростью отпускали тамъ сахаръ, ршили, что тамъ кофе ‘настоящій мокка’, а вкусъ коньяка такой нжный, какъ ‘атласъ’. Разряженные въ куртки и башмаки ‘garons’ы’ замчали, какъ быстро росло число су, собираемыхъ въ ихъ пользу. Крикъ ‘Ver-r-r-sez’ доносился до другаго конца улицы. Съ каждымъ днемъ прибывало число потребителей: ‘du noir choppes’ и ‘canettes’.

‘Bains de pieds’ (то, что переливается черезъ край чашки на блюдечко) поражали чрезмрной щедростью. Боле дорогой ‘Caf de Roi’, изъ боязни потерять своихъ постителей, долженъ былъ понизить цны на ‘demi-tasse’ до одного су, а боле дешевый ‘Caf de la Reine’, по той же причин, принужденъ былъ вмсто ‘petits verres’, подавать большіе за ту же цну.

У ‘Caf Mirabeau’ были свои ‘habitus’, посщавшіе его каждый вечеръ, какова бы ни была погода. Имъ была поставлена особая горка подъ ‘трубки’, изъ которыхъ они только и курили. Пріятели ршали между собой, что свидятся у Эверара, и проводили тамъ вечеръ опоражнивая ‘choppes’ы’ пива и играя на билліард. Бренчанье домино по мраморному столу напоминало бряканье перемываемой посуды. Тутъ были и четвероугольные столики, покрытые зеленымъ сукномъ для карточной игры. Игроки въ вистъ проводили иногда цлые дни за этой заманчивой игрой, и отъ постояннаго послюниванія пальцевъ при сдач, тонкія карты скоро становились негодными и отбрасывались кипами. Здсь получались вс газеты, какія только издавались въ Париж, и тотчасъ же вдлывались въ деревянную рукоятку на подобіе бритвеннаго ремня, этимъ способомъ газеты отлично сохраняются, но ужь черезчуръ напоминаютъ собою флагъ и не слишкомъ удобны для читателя.

Въ короткое время мось Эвераръ сдлался важной особой въ quartier. Ему всегда хотлось быть уважаемымъ въ томъ или другомъ квартал. Булочникъ, жившій дверь объ дверь съ Эвераромъ, ‘picier’ изъ мелочной лавки напротивъ, ‘le marchand de nouveauts, le marchand de vins’, однимъ словомъ, вс сосди называли его ‘bon enfant и прелюбезнымъ человкомъ’. Онъ никогда не отказывалъ въ кредит постителю, даже въ томъ случа, если онъ дважды забывалъ у себя дома свой кошелекъ. Онъ не переставалъ улыбаться даже тогда, когда ему приходилось обуздывать какого-нибудь нахала студента, нашептывающаго разныя вещи мадемуазель Констанціи. И тутъ онъ обращался съ нимъ мягко и подружески. ‘Перестаньте, говорилъ онъ, оставьте эти глупости. Старикъ отецъ ея старый воинъ изъ тхъ, что слдовали за Наполеономъ. Уважьте въ лиц ея единственную дочь храбраго воина’. Иногда онъ присосдивался къ самымъ любимымъ изъ своихъ постителей, игралъ съ ними на билліард и приводилъ ихъ въ восторгъ своими милыми фразами. Если случалось шару упасть за бортъ, онъ называлъ это manger du merinos. При каждомъ удар, онъ упрашивалъ свой шаръ: прокатись ‘vigoureusement’, мой красавчикъ, или просилъ его ‘lever ses pattes’. Когда ставка была ничтожная, онъ игралъ отчаянно и устраивалъ такъ, что проигрывалъ, въ противномъ случа ему везло необычайное счастіе.— Вотъ, такъ счастливецъ ce diable d’Everard! кричали его противники, когда онъ попадалъ по восьми или девяти сряду.

Ему повезло съ этимъ ‘Caf estaminet’. Но цыганская натура не давала ему заниматься долго однимъ и тмъ же дломъ. Въ это же самое время онъ написалъ письмо мистеру Натану въ ‘Ліонскую гостиницу’, поручая ему отыскать Филиппа Мертона и перепроводить къ нему во Францію. Еслибы мальчикъ былъ отысканъ, то можетъ быть, отецъ его не бросилъ бы своего заведенія, но неудача поисковъ мистера Натана раздражала Эверара или скоре Вотрена, онъ не возлюбилъ свой caf и бросилъ его, покончивъ вс счеты по своему.

Онъ всегда жаловался на то, что жизнь его была рядомъ неудачъ изъ-за того только, что онъ не могъ приняться ни за какую работу, по недостатку наличныхъ денегъ. Онъ называлъ ‘voleur’ами’ биржевыхъ игроковъ и горько издвался надъ ними, что при ихъ шансахъ они ничего лучшаго не придумаютъ, что онъ бы на ихъ мст не такъ распорядился. И въ самомъ дл оказалось, что онъ хвастаетъ не совсмъ по пустому.

Недолго спустя, по продаж своего ‘caf’, онъ основалъ ‘Великое національное общество страхованія супружествъ’. Какую сумму пріобрлъ онъ на этомъ, останется навсегда тайной, но во всякомъ случа онъ обогатился настолько, что явился крупнымъ спекуляторомъ на бирж и однимъ изъ царьковъ Passage de l’Opera. Еще дв-три удачи, и сынъ его Филь могъ бы сдлаться денди и ‘rentier’. Но повторилась старая исторія.

Онъ составилъ себ состояніе нсколькими оборотами и разомъ потерялъ все. Своей безумной попыткой поправить бду онъ потерялъ свои послдніе шесть пенсовъ, и такъ или иначе сдлалъ нчто такое, что считалось мошенничествомъ даже у самихъ участниковъ этого національнаго игорнаго дома, и ворота этого рая безумцевъ навсегда для него закрылись.

Не имя ни шиллинга въ карман, Эвераръ назвался новымъ именемъ, Бусташъ, и началъ новую жизнь. Его прежніе друзья, винные торговцы въ Темпл, опять дали ему мсто въ своемъ сердц и въ своихъ подвалахъ, слегка попрекнувъ его за двухлтнее отсутствіе, въ душ они вроятно были очень довольны, что посл всхъ его великихъ предпріятій, онъ ничмъ не сталъ выше ихъ. Вотренъ до конца жизни не могъ забыть, какъ тутъ ему плохо пришлось. Его умъ совсмъ помрачился, сердце было такъ поражено послдней неудачей, что у него въ голов не могло составиться никакого плана, какъ бы ему подняться надъ уровнемъ обыденной толпы мелкихъ воровъ. Во избжаніе голодной смерти онъ принялся за продажу зубнаго порошка и четвероугольныхъ плиточекъ для выведенія пятенъ на плать. Купившему порошекъ давалась плиточка безплатно.

Бусташъ впродолженіе всего лта являлся ежедневно со своимъ лоткомъ на Boulevard du Temple. У него была наготов цлая рчь къ публик, и это привлекало къ нему огромную толпу, его слушали съ восторгомъ. Онъ начиналъ всегда съ предисловія, гд описывалъ удивительное дйствіе зубнаго порошка слдующими словами:

— Это средство отличается пріятнымъ запахомъ, утоляетъ зубную боль, лучше всего предупреждаетъ ракъ, порчу, и истребленіе зубовъ. Оно было подарено одному извстному джентльмену высшаго круга, его сіятельствомъ, персидскимъ посланникомъ. Достоинства этого средства будутъ показаны публик на опыт. Иди сюда мальчикъ, посмотрите, господа, какіе у него черные зубы. Вы берете немного порошка на зубную щеточку, вотъ, такимъ образомъ, обмакиваете въ воду. Не думайте, что это какая-нибудь нарочно приготовленная вода, тутъ годится всякая вода, какая вамъ попадется подъ руку: жесткая и мягкая, изъ цистерны или изъ бочки, и, наконецъ, прямо вода изъ канавки, какъ видите, вы трете зубы и они становятся бле эмали, порошекъ этотъ укрпляетъ десны, успокоиваетъ нервы.— И онъ принимался чистить зубы несчастному мальчику, и дйствительно, быстро стиралъ съ нихъ нсколько черныхъ пятенъ,— не мудрено, порошекъ этотъ годился собственно на чистку ножей. Мось Вотренъ, желая отчасти заглушить плачъ мальчика во время операціи, громко кричалъ: ‘Мой порошокъ стоитъ всего пять су за коробочку. Специфическое средство это посвящается au peuple Fr-r-r-ranais. Пять су коробочка!’

Вотренъ былъ терпливъ и выносливъ: онъ обладалъ настойчивостью гусеницы: сбрасывайте ее съ дерева сколько хотите, а она снова на него взберется. Сойдя съ лстницы, Вотренъ не переставалъ думать о верхнихъ ступеняхъ. Продажей зубнаго порошка онъ набралъ денегъ столько, сколько ему нужно было на проздъ въ Англію, и выхалъ изъ Парижа съ поддльнымъ паспортомъ. Въ Лондонъ онъ прибылъ съ одною опредленною цлью: грабить кого можно и гд можно. Въ первый же день по прізд, желая испытать, помнитъ ли его полиція, онъ явился въ качеств зрителя въ судъ въ Баустрит, и съ восхищеніемъ замтилъ, что никто изъ полицейскихъ не обращаетъ на него ни малйшаго вниманія. Онъ прежде ухалъ изъ Лондона въ черномъ парик и съ густыми бакенбардами, а теперь у него волосы были самые блокурые и щегольскіе усы.

Вскор по прізд Вотрена въ Лондонъ въ ‘Times’ было послано множество жалобъ на плохое освщеніе лондонскихъ путей. Къ гаммерсмисскому судь поступило нсколько прошеній отъ джентльменовъ и леди — всхъ ихъ преслдовалъ и обворовалъ какой-то высокій сильный человкъ, лица его они не могли разсмотрть, оно было совсмъ запрятано кашне, надтымъ какимъ-то особымъ способомъ. Онъ имлъ обыкновеніе слдить украдкой за пшеходомъ до того мста дороги, гд прерывались газовые фонари, и тамъ, пользуясь темнотою, набрасывался на свою жертву, связывалъ ей руки, затыкалъ платкомъ ротъ и безпрепятственно обиралъ карманы. Въ одной изъ поданныхъ жалобъ значилась потеря тринадцати совереновъ, въ другой — часовъ и кошелька съ бумажными деньгами. Высокому человку помогалъ товарищъ ниже его ростомъ, и повидимому моложе. Оказалось, что воры заработали такимъ незаконнымъ путемъ пятьдесятъ фунтовъ въ одинъ вечеръ. Получивъ увдомленіе о совершаемыхъ преступленіяхъ, гаммерсмисская полиція дятельно принялась за поиски, но воръ и его товарищъ исчезли прежде, чмъ констебли успли захватить ихъ. Затмъ, объ нихъ было слышно въ Брикстон, потомъ въ Гакне, и, наконецъ, въ Пекгэм. Судя по собраннымъ свдніямъ оказалось, что они устроивали засаду въ недалекомъ разстояніи отъ гостиницы, гд останавливались омнибусы, издали выбирали себ жертву и слдили за ней до какого-нибудь уединеннаго темнаго мста, которое находили удобнымъ для грабежа.

Высокій человкъ былъ Вотренъ. Но какъ вы полагаете, кто былъ такой его товарищъ? Не кто иной, какъ самъ Джекъ Дьюкъ, бывшій предводитель толпы метельщиковъ. Французъ поймалъ его въ наидешевйшей харчевн въ Генъ-ярд и соблазнилъ выйти съ нимъ вмст на большую дорогу. Дьюка въ это время одолвала нищета, а пріятная перспектива быть одтымъ и накормленнымъ отдала его во власть Вотрена. До того времени онъ былъ простымъ воришкой, кралъ ветчину и отрывалъ звонки, сбывая ихъ на всъ металла. Мысль выйти грабить на большую дорогу имла въ себ что-то привлекательное. Лучше красть кошельки, нежели оскребки въ мясной лавк. Это все равно, что изъ городской милиціи попасть въ королевскій полкъ!

Вотренъ общалъ сдлать Дьюка молодцомъ, и сдержалъ слово, по крайней мр, относительно одежды. Окончивъ свои подвиги на лондонскихъ улицахъ, товарищи отправились странствовать по Англіи. Денегъ у нихъ было вдоволь и они путешествовали поджентльменски. Не было города, изъ котораго бы они не вышли, сдлавшись богаче, чмъ были тогда, когда въ него входили. Вотренъ, вступая въ отель, обыкновенно спрашивалъ себ наилучшія комнаты. Онъ подъзжалъ въ кэб, нагруженномъ тяжелыми чемоданами. Выбирая себ спальню, онъ всегда задавалъ много хлопотъ прислуг, спрашивалъ зачмъ ему не даютъ той или другой комнаты, пока, наконецъ, не узнавалъ приблизительно, которыя изъ комнатъ заняты. Поужинавъ роскошнымъ образомъ, онъ звонилъ, спрашивалъ себ свчу, шелъ въ спальню, расчесывалъ себ волосы, а между тмъ, разспрашивалъ служителя о городскихъ увеселеніяхъ. Сходя съ лстницы, онъ замчалъ по свчамъ на столикахъ, передъ каждымъ нумеромъ, которые изъ прізжихъ находятся у себя и кого нтъ дома. Въ какіе-нибудь полчаса онъ успвалъ обойти вс комнаты и открыть своимъ ножомъ и коротенькимъ ломомъ вс находившіеся тамъ сундуки и чемоданы. Онъ клалъ себ въ карманъ деньги и драгоцнности, какія ему только попадались, но никогда не забиралъ ничего громоздкаго и потому полторы минуты было ему достаточно на осмотръ любаго чемодана.

Посл этого, замчательный человкъ сходилъ съ лстницы и съ величайшимъ ‘sang-froids’ объявлялъ прислуг, что не вернется въ гостиницу раньше двнадцати, и спшилъ на rendezvous съ Дьюкомъ. На Дьюк лежала обязанность позаботиться объ отъзд и распорядиться крадеными вещами, такъ-какъ вслдъ за ними немедленно печатались описанія ихъ подвиговъ, особый костюма мось Вотрена, и ему было въ высшей степени опасно показывать свою мужественную фигуру на многолюдныхъ улицахъ.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ,
Гд описаны многія приключенія, о которыхъ бы слдовало говорить нсколькими страницами раньше, и гд разсказывается, какъ отецъ встртилъ сына, какой былъ между ними разговоръ, и какъ Филь послушалъ совта отца.

По вол судебъ Филиппъ Мертонъ бродилъ по улицамъ Дерби въ тотъ самый день, когда мось Вотренъ и его пріятель Дьюкъ пріхали сюда съ нарочнымъ поздомъ изъ Ноттингэма, съ намреніемъ попробовать, нельзя ли будетъ здсь обработать какое нибудь дльце. Филь въ грязныхъ, изодранныхъ лохмотьяхъ тащился босоногій по грязной дорог, мечтая о томъ, какъ бы кто нибудь бросилъ ему шесть пенсовъ, мимо него важно прошелъ Дьюкъ, разряженный такимъ франтомъ, что самъ управляющій Кольдбадскихъ полей не узналъ бы его, Дьюкъ въ это время старался припомнить слова одной псни, которую онъ подтягивалъ въ хор наканун вечеромъ:

‘Все этотъ эль, проклятый эль

Проклятый эль и табаки…’

Дальше онъ ничего не могъ припомнить и его разбирала досада. Въ это время Филь — ничуть не подозрвая, что передъ нимъ Дьюкъ — раболпно попросилъ ‘его милость дать ему мдягу’. Дрекъ былъ ходакъ, самъ прежде занимался этимъ ремесломъ, и, принявъ на себя торжественный видъ, спросилъ нищаго, почему онъ не работаетъ и не стыдно ли ему вести такую праздную, жалкую жизнь. Дьюку было пріятно самому повторять т же самыя слова, которыя ему такъ часто приходилось самому выслушивать. Объясняя причины своего несчастія, Филь обошелся съ веселымъ воромъ почтительно и употребилъ такія лестныя выраженія, что Дьюкъ подалъ бродяг милостыню, совершенно довольный тмъ, что ему удалось такъ успшно разыграть роль состоятельнаго джентльмена, вдобавокъ онъ вздумалъ прочитать ему нотацію.

— По моему, это ни на что не похоже! такой здоровякъ проситъ милостыню! Вдь вы просто изъ чугуна вылиты, вамъ хоть возъ кирпичей взвали на плечи, не почувствуете: вамъ они покажутся воротникомъ сюртука!

Филя поразило, что фешенэбельная особа выражается такимъ неизысканнымъ языкомъ, онъ почти машинально пробормоталъ обычныя оправданія, его сильно занимала мысль: настоящій ли денди передъ нимъ или поддльнаго сорта?

— Ну, какъ вы думаете, могъ ли бы я не трудясь снабдить себя всмъ нужнымъ? продолжалъ Дьюкъ свои нравоучительныя наставленія.— Вы можетъ быть думаете, что я люблю трудиться? Ничуть не бывало. Эта роскошь мн не по брюху, лнь для меня лучше всякаго напитка, только на другой день она отзывается самымъ сквернымъ образомъ.

Бродяга покорно выслушивалъ, въ надежд, что вслдъ за подобною проповдью воспослдуетъ подаяніе, а бывшій предводитель метельщиковъ все боле и боле настраивался на добродтельный ладъ.

— Вы пожалуй думаете, что для такихъ, какъ я, пенсы не имютъ никакой цны, и у меня всегда наготов мелкія деньги для вашей братіи? Нтъ, братъ, намъ слишкомъ трудно даются деньги, чтобы разсыпать ихъ такимъ безумнымъ образомъ. Чмъ быть уличнымъ попрошайкой, я лучше возьмусь за метлу, да подмету улицу. Я не видывалъ такой грязи, какъ здсь, и такихъ кучъ сору, добавилъ онъ, совершенно позабывъ свою роль, лишь только коснулся знакомаго ему дла.

Пустившись въ ученость, мастеръ Дрекъ навлекъ на себя большую бду. Оборванный нищій все время украдкою поглядывалъ въ лицо проповднику и замтилъ, что.у него не хватаетъ двухъ переднихъ зубовъ. Когда фешенэбельный джентльменъ улыбался, его гладкое и блое, какъ скатерть, лицо сморщивалось, какъ освшій воздушный шаръ, покрывалось морщинами и ямочками. Еслибы Джекъ удержалъ про себя свои свднія о чистк улицъ и грязи, его бы не узнали. Случается, человкъ забудетъ какую нибудь псню, напоите ему нсколько словъ и онъ сразу пропоетъ ее всю до конца, такъ и Филь, какъ только услышалъ слова: ‘возьмусь за метлу’, моментально перенесся во дни своего грязнаго дтства, вспомнились ему и ‘проказы его’ и снной рынокъ. Въ ум у него тотчасъ промелькнула мысль: ‘какимъ франтомъ сдлался Дьюкъ’. Джентльменъ ждалъ раболпнаго, умоляющаго отвта — и у него подкосились ноги, когда Филь вдругъ просіялъ и зорко посмотрвъ на него, какъ посматриваетъ борзая собака на крысиную нору, воскликнулъ:

— Ну, ты, проклятый Дрекъ, не мели вздору, вдь я Филь Мертонъ!

Нужно отдать справедливость Дреку: у него было замчательное присутствіе духа. Онъ даже и не пытался отрицать свое тождество, но показалъ видъ, что очень доволенъ, радъ до нельзя видть стараго товарища и выразилъ свое удовольствіе восклицаніемъ:

— Вотъ такъ озадачилъ меня, никакъ не ожидалъ! И сознавая, что онъ теперь въ рукахъ Филя, сказалъ ему вполголоса:

— Не подавай виду — или за мной.

Такимъ образомъ Джекъ, не оскорбляя товарища никакими намеками на небрежность его костюма, отстранилъ отъ себя непріятность идти рядомъ съ покрытымъ лохмотьями нищимъ. Пришибенный судьбою Филь чувствовалъ, какъ сердце его порывалось къ старому пріятелю, и онъ шелъ, какъ собака, по его пятамъ.

Изъ боязни, чтобы Филь не злился на него за прочитанное нравоученіе, Дьюкъ влилъ ему въ горло такое количество пива, что его хватило бы загасить тлвшую залу въ печи, и подарилъ ему, кром того, пять шиллинговъ. Онъ обходился съ Филемъ самымъ дружескимъ и умилительнымъ образомъ. Несчастный Филь, несмотря на выпитое пиво, былъ грустенъ и чувствовалъ какое-то ожесточеніе, выслушивая исторію Дьюка.

— Теперь я началъ жить честнымъ образомъ, прямо и открыто хвастался передъ Филемъ этотъ замчательный юноша: — я нахожусь въ услуженіи у одного барина француза, платитъ онъ хорошо, да къ тому же замчательно учтивъ.

Слова эти были точно полынь для Филя. Ему стало завидно, что такое счастье выпало на долю грубаго, невжественнаго Дрека, когда тотъ всталъ, собираясь уйти, Филь какъ-то насильственно улыбнулся и едва пожалъ ему руку, досадуя на себя, зачмъ сообщилъ Дьюку, въ какомъ онъ дом живетъ. ‘Лучше утопиться, чмъ опять свидться съ нимъ’, подумалъ Филь. ‘Точно ядъ принимаю, когда слушаю его разсказы о счасть’.

Они бы, конечно, вторично не встртились, еслибы это зависло отъ одного мастера Дрека. Какъ хорошій и врный слуга, онъ съ такою поспшностью отправился домой, что у него даже лицо раскраснлось отъ скорой ходьбы, и тотчасъ же сообщилъ французу, что они должны поскоре ‘удирать’ изъ Дерби.

— Нельзя терять ни одной секунды, иначе насъ захватятъ, сказалъ онъ такимъ тихимъ шопотомъ, что никто изъ слугъ ничего бы не разслышалъ, еслибы даже приложилъ ухо къ самой замочной скважин.— Я только что встртилъ одного знакомаго мн молодца: по всему видно, ему ни по чемъ донести на насъ.

Сильные люди никогда не теряются. Хотя мось Вотренъ и старался въ эту минуту припомнить, когда идетъ слдующій поздъ, однако возразилъ спокойно:

— Мы покончимъ наши дла завтра, я очень усталъ и никуда не поду сегодня. Кто такой этотъ пріятель, и на кой чортъ вы расхаживаете по улицамъ и выставляете себя на показъ?

Дрекъ до того боялся своего господина, что повременамъ готовъ былъ измнить ему, но на этотъ разъ не обратилъ никакого вниманія на его брань и продолжалъ:

— Говорю вамъ, этотъ молодецъ намъ смертельно опасенъ. Насъ непремнно захватятъ, если мы не убжимъ отсюда, не теряя ни одной минуты. Этого молодца зовутъ Филиппъ Мертонъ, онъ…

Дьюкъ еще что-то хотлъ сказать, но видя, что съ французомъ происходитъ что-то странное, не кончилъ фразы и издалъ какой-то печальный звукъ, подобный тому, какой издаетъ внезапно остановленная шарманка. При имени ‘Филиппъ Мертонъ’ мось Вотренъ вдругъ пошатнулся въ сторону, какъ будто въ него кинули камнемъ. Сигара выпала у него изъ рукъ, и хоть онъ сидлъ спиною къ окну и старался казаться равнодушнымъ, а Дьюкъ все-таки замтилъ, что онъ поблднлъ, какъ мертвецъ. Вотренъ спросилъ его какимъ-то сиплымъ, грубымъ голосомъ:

— Не знаете ли, гд остановился этотъ мальчикъ?

Дьюкъ немного запнулся на своемъ отвт ‘почемъ я знаю’, но Эмиль Вотренъ грозно посмотрлъ на него и сдлалъ такое движеніе, какъ будто хотлъ схватить его за горло.

— Потому знаете, что онъ вамъ сказалъ гд живетъ? Приведите его ко мн. Мн нужно его видть. Слышите ли? Приведите его сюда.

— Привести его сюда, воскликнулъ Дьюкъ.— Это легко сказать!.. Да онъ весь въ лохмотьяхъ. Такого чумичку не пустятъ на верхъ.

— Такъ пойдите, купите ему платье, ревлъ Вотренъ.— Экая пустая голова! разв у васъ на это ума не достанетъ? Стойте, да ваше платье будетъ ему въ пору, пусть наднетъ.

— А я-то что буду длать? грубо спросилъ его Джекъ.

У него явилось подозрніе, что французъ хочетъ отъ него отдлаться, а этого онъ не допуститъ. Два дня тому назадъ они немного повздорили съ Ноттингэм. Онъ видлъ ‘продлку’ француза насквозь.

— Что вы будете длать? отвчалъ ему господинъ: — наднете его лохмотья, а если они вамъ не по вкусу, добудете себ получше. Понимаете ли, Джекъ, мн нужно сейчасъ же видть этого мальчика, или я самъ отправлюсь его искать.— Потомъ онъ добавилъ мягкимъ, заискивающимъ тономъ:— если вы меня заставите самаго безпокоиться, я перестану считать васъ другомъ, не буду любить васъ, какъ теперь люблю, мой добрый Джекъ. Отправляйтесь не теряя ни минуты, вотъ вамъ деньги, купите ему платье — разумется, хорошее, такое, какое я ношу.

Добрый Джекъ посмотрлъ на него такъ же привтливо, какъ разъяренный быкъ, взялъ изъ рукъ Вотрена ассигнацію и такъ сжалъ ее въ своей рук, какъ бы сжалъ, если могъ, горло самого Вотрена, но не смлъ его ослушаться и направился къ двери. Французъ слдилъ за нимъ своими круглыми блестящими, какъ новая пуля глазами, я когда Дрекъ взялся за ручку двери и хотлъ повернуть ее, онъ обратился къ нему, кроткимъ и покровительственнымъ тономъ:

— Вы сердитесь, мой бдный Джекъ, ненавидите меня въ эту минуту, потому что васъ разбираетъ ревность. Вы не правы. Я вамъ другъ и ни на кого не промняю васъ. Идите, только, пожалуйста, возвращайтесь поскоре.

Сходя съ лстницы, Дьюкъ разсуждалъ про себя:

— Какъ это онъ узналъ, что я обидлся. Онъ все знаетъ. Еще не бывало такого пройдохи. Изъ него вышелъ бы отличный полицейскій. Онъ имлъ въ виду заработать нсколько шиллинговъ плутовствомъ при покупк платья, и благодаря этому взъерошенныя перья Дьюка нсколько порасправились.

Дьюкъ отыскалъ бродягу въ его вертеп, и тутъ повелъ себя совершенно иначе: онъ дружески пожалъ ему руку и обратился къ нему слдующимъ образомъ:

— Какъ только увижу, что пріятель попался въ капканъ, не вытерпитъ моя душа, такъ и захочется его вытащить! Я заслужилъ вашу дружбу, Филь, замолвилъ за васъ словечко, гд слдуетъ — не могъ утерпть, какъ не могу жить безъ ды, питья и одежды.

Затмъ онъ разсказалъ Мертону трогательную исторію о томъ, какъ его сердце надрывалось, когда онъ увидлъ, въ какую горькую бду попалъ другъ его дтства. Онъ ходатайствовалъ за Филя у француза и настоятельно потребовалъ отъ него, чтобы онъ взялъ себ еще одного слугу.

— Ну, скажу вамъ, не легкое было дло, но я такъ наслъ на него, что онъ сказалъ наконецъ: ‘Ей Богу, Джекъ, вы хоть жерновъ своротите съ одного края дороги на другой’. И онъ уступилъ и отнесся къ этому совсмъ милостиво и какъ слдуетъ.

Никому, конечно, и въ голову не придетъ, что Филь будетъ имть что-либо противъ блестящей будущности, какую нарисовалъ ему Джекъ. Теплое платье, горячее кушанье, теплая постель имютъ свою прелесть. Хорошее жалованье, платимое по частямъ, каждый годъ новое платье, при маломъ труд или вовсе безъ труда — все это было очень заманчиво. Быть можетъ, Филю не очень-то нравилось, что Джекъ благодтельствуетъ ему. Быть можетъ, онъ, подобно многимъ другимъ, чувствовалъ себя оскорбленнымъ, принимая услуги отъ грубаго, невжественнаго человка, которому онъ въ свою очередь ничмъ не можетъ услужить. Къ великому удовольствію Дьюка, Филь отнесся довольно равнодушно къ его предложенію и спросилъ, много ли дадутъ ему денегъ? и когда хитрый Джекъ намренно поубавилъ сумму, Филь замтилъ: ‘ну, и заработки не велики’. Зачмъ онъ сдлалъ Дьюку множество другихъ вопросовъ, а тотъ давалъ ему самые неблагопріятные отвты. Дьюкъ уже было поздравилъ себя съ тмъ, что отстранилъ соперника.

— По моему вовсе не худо быть нищимъ, сказалъ Филь.— Иногда мн везетъ, и я тогда не ношу вотъ этихъ лохмотьевъ, вообще живется мн недурно и довольно весело.

— И вы сами себ баринъ, добавилъ Джекъ.— Никто-то васъ не выругаетъ, разв полицейскіе, да и т подъ Богомъ ходятъ, не разобидятъ молодца, даютъ роздыхъ!

Филъ былъ не таковскій, чтобы упустить случай добыть себ новое платье. Онъ ршилъ во всякомъ случа повидаться съ французомъ, а Дьюкъ между тмъ былъ совершенно увренъ въ отказ и уже приготовилъ въ своемъ ум ловкій анекдотъ, посредствомъ котораго надялся присвоить себ пять фунтовъ стерлинговъ. Онъ намревался запачкать себ платье грязью и разсказать потомъ французу, что Филь, заподозривъ, что его обманываютъ, толкнулъ его въ лужу, а самъ удралъ какъ разъ тогда, когда уже они были на разстояніи пяти минутъ ходьбы отъ отеля. И вотъ по такимъ соображеніямъ, когда Мертонъ взялся за шляпу и сказалъ ‘ну, бда не велика, посмотримъ что за птица этотъ богачъ’, Дьюкъ до того разсердился, что хотлъ-было затять съ Филемъ ссору, говоря, что никому не позволитъ такъ отзываться о своемъ господин,— хотя бы онъ былъ великъ, какъ домъ и обладалъ силою четырехъ лошадей.

Покрой платья длаетъ изъ васъ человка. Всегда носите хорошее платье. Оно можетъ замнить вамъ хорошую репутацію. Многіе изъ тхъ, что утромъ бранили Филя бродягой, еслибы встртили его теперь, одтаго въ отличное платье, назвали бы его знатнымъ, благовоспитаннымъ молодымъ человкомъ. Цырюльникъ остригъ ему волосы и умастилъ ихъ какой-то благовонной помадой. Его сапоги, платье и шляпа сіяли обновкой. Слуги посторонились и впустили хорошо одтаго джентльмена. Горничная, посмотрвъ на него, подумала, что не мудрено полюбить такого молодца. И все это чудо было дломъ хорошаго платья. Десяти лтъ бродяжнической жизни точно и не бывало, слды ея сгладились, благодаря тридцатишиллинговому пальто.

Вотренъ, заслыша ихъ шаги по лстниц, выпилъ рюмку водки и старался быть какъ можно покойне. Цлые полчаса до ихъ прихода онъ простоялъ у окна, выглядывая направо и налво въ нетерпніи увидть поскоре Филиппа Мертона, а теперь онъ молча встртилъ юношей, не довряя самому себ. Онъ зналъ, что слова замрутъ у него на язык, и боялся этимъ выдать себя. Онъ придвинулъ Филю кресло, и прислонившись къ камину, смотрлъ на него впродолженіе десяти минутъ, не говоря ни одного слова. Дьюкъ никакъ не могъ понять, что сталось съ нимъ, и врно бы пришелъ къ нкоторымъ важнымъ заключеніямъ относительно человческой природы, еслибы зналъ, что до этого отецъ съ сыномъ встртились всего разъ и при весьма грустныхъ обстоятельствахъ. Теперь Вотренъ смло и безпрепятственно разглядывалъ его. Онъ находилъ сходство между собой и сыномъ, котораго онъ такъ долго отыскивалъ, и это сходство льстило ему, потому что и онъ смолоду не былъ такъ красивъ, какъ Филь. Плечи у сына были широкія, а руки крпкія, съ сильно выступающими мускулами, ловкостью и силой напоминалъ онъ борзую собаку. Вотренъ смотрлъ на его красивое лицо и улыбался, стараясь припомнить то время, когда онъ самъ въ молодости былъ такимъ же ‘joli garon’. Вспомнилъ онъ мать этого красиваго юноши, но это воспоминаніе было мимолетное. Онъ по ея смерти могъ вступить во владніе ея собственностью, и потому не жаллъ о ней. Онъ радовался, гляда на сына, потому что видлъ въ немъ средство вытребовать наслдство отъ Крозье и сбить съ него спсь.

Кто вритъ въ голосъ природы, тотъ удивится, услыхавъ, что въ этомъ случа Филь, глядя на своего отца, не ощутилъ въ своемъ сердц ни малйшаго трепета. Его не тронулъ отеческій взглядъ, а напротивъ его взяла досада. Онъ съ неудовольствіемъ поворачивался на стул, разглаживалъ ворсъ своей шляпы и наконецъ занялся чисткой ногтей. ‘Чего онъ на меня такъ смотритъ?’ подумалъ Филь.

У Вотрена прочистилось въ горл и онъ заговорилъ, веллъ подать вина, смялся, шутилъ, но въ разговор ни разу не коснулся того, что по мннію Филя, было самое главное. Они отобдали вмст. ‘Что за странный человкъ’ подумалъ Филь: ‘обдаетъ вмст съ своими лакеями. Тутъ что нибудь да не ладно’. Уже было поздно. Вотренъ позвонилъ и веллъ приготовить постель своему молодому другу. Они пожали другъ другу руку и разстались какъ наилучшіе друзья. Филь ршился какъ нибудь разъяснить себ тайну, пошелъ за Дьюкомъ въ его комнату, и заперевъ за собою дверь, спросилъ отважнаго плута:

— Джекъ, скажи мн, что за дьяволъ этотъ человкъ?

— Онъ всегда таковъ, какимъ вы его теперь видите, отвтилъ Дьюкъ: — очень любезенъ и свободенъ въ обращеніи.

— Чего ему отъ меня нужно? спросилъ Филь.

— Ужь ты бы лучше спросилъ меня, на какой щек у него больше волосъ въ бакенбардахъ! отвтилъ Джекъ,

— Онъ какой-то странный, замтилъ Филь.

— Всегда таковъ, отвтилъ Дьюкъ:— и препріятный въ компаніи, по крайней мр, когда онъ въ дух.

На другой день утромъ, Филь еще спалъ, когда Вотренъ вошелъ въ его комнату, принесъ ему чистое блье и бритвенный приборъ. Онъ повидимому не могъ обходиться безъ Филя и не выпускалъ его изъ виду, точно боялся, что сынъ убжитъ отъ него. Они вышли вмст погулять и Вотренъ былъ до нельзя внимателенъ. Дорогой онъ настаивалъ на томъ, будто Филь желаетъ покурить и купилъ ему сигаръ, шутилъ съ нимъ, когда мимо нихъ проходили леди, и безпрестанно предлагалъ ему зайти въ таверну и спросить себ, чего хочетъ.

‘Да это превесело’, подумалъ Филь: ‘только что же онъ не начинаетъ говорить’?

Вечеромъ состоялось объясненіе. Мистера Дрека очень вжливо, но ясно попросили удалиться. Онъ заворчалъ, и попросилъ взаймы полсоверена, въ вид платы за свое удаленіе. Къ удивленію Филя, французъ далъ своему лакею требуемую сумму. Отецъ и сынъ, оставшись одни, велли подать себ сигаръ и водки, между ними произошелъ слдующій разговоръ:

Отецъ.— Подвиньтесь къ огню, мн нужно переговорить съ вами о дл. Дрекъ сказалъ мн, что вы до этого вели самую жалкую жизнь. Правда ли это?

Сынъ (почти угрюмо и съ досадою).— Я жилъ, какъ могъ.

Отецъ.— Мн знакома эта жизнь.— Одни и т же лохмотья круглый годъ съ первой недли до послдней, постель за два пени на постояломъ двор или ночлегъ подъ стогомъ. Удастся что-нибудь выханжить — будетъ что пость, нтъ — итакъ обойдешься, гложешь себ объденную собакой кость или стащишь съ поля какіе-нибудь коренья. Знаю эту жизнь.

Сынъ (съ презрніемъ).— Знаете? что же изъ этого?

Отецъ.— Это самое низкое занятіе, и къ чему оно приводитъ? къ лохмотьямъ, да къ голодной смерти. Вы должны бросить эту жизнь, и вести такую, какъ я веду.

Сынъ.— А какова ваша жизнь?

Отецъ.— Живу ни въ чемъ не нуждаясь и хорошо обдаю. Разв мн плохо живется? Стоитъ позвонить въ колокольчикъ, и мн подадутъ все, чего потребую. Вздумаю,— могу сдлать заказы во всхъ почти здшнихъ лавкахъ,— на это у меня хватитъ денегъ. Я работаю всего какой-нибудь часъ, а вы цлый день. Хотите быть со мною за одно?

Сынъ.— А чмъ вы занимаетесь?

Отецъ.— Тмъ же, что и вы — добываніемъ денегъ. Вы изъ-за нсколькихъ пенсовъ подвергаете себя опасности попасть въ тюрьму или на рабочую мельницу. Я, подъ страхомъ того же самаго наказанія, длаю обороты на сто фунтовъ. Вамъ приходится работать подъ самымъ носомъ полиціи — и улизнуть-то почти некуда. А я всегда могу выждать удобное время и потому работаю въ совершенной безопасности. Посл десятилтняго труда у васъ, пожалуй, скопится нсколькр шиллинговъ, а я въ нсколько недль заработаю не сотню фунтовъ. Чего вы колеблетесь, присоединитесь ко мн.

Сынъ (подумавъ немного).— Я такъ и предполагалъ, что вы занимаетесь чмъ-нибудь подобнымъ. Разв вы не видите, чмъ мое занятіе лучше вашего? Меня схватить не за что, а васъ даже въ эту самую минуту разыскиваетъ полиція. Я мелкая рыба, выскользну изъ сти въ одну изъ петель, а вы большая рыба,— употребятъ вс старанія, чтобы вытащить васъ. За вами вчная погоня, а на меня не обращаютъ вниманія — не стоитъ. Благодарю васъ за предложеніе, но я останусь при своемъ.

Отецъ.— Вы отказываетесь? Какъ хотите, вы можете не раздлять моего мннія. Но я упомяну еще объ одномъ обстоятельств: быть можетъ, вы тогда перемните свое ршеніе.

Сынъ.— Что такое? Говорите скоре, мн нужно идти.

Отецъ.— Вы мой сынъ.

Сынъ (пристально смотритъ на него).— Вы лжете! Какъ же звали мою мать?

Отецъ (въ досад, что слова его произвели такъ мало эффекту).— Говорю вамъ, я вашъ отецъ, а мать вашу звали Катерина Мертонъ, она умерла въ тюрьм, въ то время, когда я находился во Франціи. Мы были обвнчаны.

Сынъ (со злобою).— Значитъ, вы были причиною, что она попала въ тюрьму? Вы ее бросили. Вы бы дали умереть ей въ тюрьм, еслибы церковный приходъ не сжалился надъ ней. Было время, когда я самъ искалъ васъ. Мн хочется поскоре уйти отъ васъ. Пустите меня.

Отецъ (хладнокровно).— Я не думалъ бросать васъ. Могу привести въ свидтели моего адвоката, что мною была сдлана не одна попытка отыскать своего ребнка. Я вамъ когда-нибудь покажу счеты. Меня разлучилъ съ вами человкъ, у котораго сердце подобно камню. Онъ причина отчаянной жизни, какую я теперь веду. Онъ отнялъ у насъ состояніе, на которое мы имемъ полное право. Чмъ околвать съ голоду или пропадать, я — я — я что-нибудь да сдлаю.

Сынъ.— Кто же этотъ человкъ, разлучившій насъ?

Отецъ.— Натаніэль Крозье, отецъ вашей несчастной матери.

Сынъ (вспомнивъ сразу сдланное имъ предложеніе выселиться изъ Англіи),— Это похоже на правду. Я знаю Крозье — желтый, сморщеный старикъ съ плшью и пухомъ на голов, какъ у неоперившагося птенца. Отчего вы не обратились къ помощи закона?

Отецъ.— Онъ знаетъ, что я не посмю этого сдлать. Но вы можете и должны это сдлать. Теперь хотите дйствовать со мною за одно? Неужели вы допустите, чтобы негодяй, убившій вашу мать, сдлавшій насъ обоихъ отщепенцами общества, спокойно пользовался собственностью, которую такъ мошеннически оттянулъ у насъ?

Сынъ (задумчиво).— Я дамъ вамъ отвтъ черезъ два дня. Стойте. Скажите мн ваше настоящее имя.

Отецъ.— Мое настоящее имя Эмиль Вотренъ, теперь зовусь мось Бусташъ.

Три дня спустя, Вотренъ расплатился по счету въ гостиниц, и тмъ отпраздновавъ свое свиданіе съ сыномъ, что не тронулъ здсь чужой собственности, онъ отправился въ Лондонъ съ Дьюкомъ и Филемъ.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ.
Любовь и месть.

Филиппъ явился въ странствующій циркъ отлично одтымъ, и съ достаточнымъ количествомъ денегъ въ карман. У него былъ еще нарядъ, получше въ чемодан, оставленномъ въ гостиниц, гд онъ остановился: тамъ были и лакированные сапоги, и бархатные жилеты, и сорочки тончайшаго полотна. Папаша Вотренъ многому научилъ его со времени ихъ послдняго свиданія. Но разсказъ объ этомъ мы оставимъ до слдующей главы изъ боязни, чтобы читатель не отвернулся отъ такого порочнаго юноши.

Филь пошелъ вслдъ за хорошенькой миссъ Люси и ея суровой горничной. Какъ только он вышли изъ цирка, онъ ршился слдовать по пятамъ за красавицей, хотя бы она шла безъ остановки цлый мсяцъ. Молоденькая леди смшалась съ толпою, возвращавшейся обратно въ Эльбюри, но Филь ни разу не потерялъ ее изъ виду. Онъ видлъ, какъ она пошла по темному лугу, ведущему къ площади, какъ приподняла платье и на цыпочкахъ перешла грязь, какъ остановилась передъ гостиницей ‘Короля Георга’, гд онъ самъ стоялъ, и позвонила къ дворнику. Разъ ему даже показалось, что она оглянулась и посмотрла, идетъ ли онъ за ними. Филь спрятался за воротами. Со двора выхала тряская коляска, запряженная срымъ, круглымъ какъ шаръ пони, который, казалось, былъ одинаковой ширины, какъ длины. Об женщины услись въ экипажъ и лошадка побжала рысью. Филь ршилъ оставить дальнйшія преслдованія на эту ночь и легъ спать.

На слдующее утро Филь сунулъ шиллингъ въ толстую руку дворника съ тмъ, чтобы онъ отвтилъ ему на слдующіе вопросы:

— Давно ли у миссъ Люси — какъ тамъ ея фамилія?— вы знаете — этотъ срый пони, что стоялъ здсь прошлымъ вечеромъ?

— Зеленая коляска?— пони съ распухшей ногой? съ однимъ ухомъ? въ свою очередь спрашивалъ Филя дворникъ. Филь на всякій случай отвтилъ: ‘да, именно такъ’, тогда дворникъ сказалъ ему, что это ‘пони мистера Крау, колбасника изъ Гиллока’.

Юноша былъ пораженъ, ему не понравилось, что у его красавицы такое родство (онъ возгордился узнавъ, что онъ благородной крови), и не поврилъ показанію дворника.

— Нтъ, нтъ, вскричалъ онъ съ отвращеніемъ: — молодая леди съ горничной, что были въ цирк прошлый вечеръ — какъ ее зовутъ?

Новый свтъ озарилъ туманный мозгъ дворника.

— Вы говорите о миссъ Люси Грантъ — ну, да, конечно. Только у ея пони нога вовсе не опухшая, онъ здоровъ какъ вода, и уши и все у него какъ слдуетъ быть.

— А! миссъ Грантъ — такъ и есть! воскликнулъ Филь и навелъ справки, гд живетъ ея семейство: тамъ ли, гд жило и прежде, или перехало куда-нибудь. Филь слышалъ, ‘что они собирались’. Затмъ онъ попытался, нельзя ли будетъ собрать какія-нибудь свднія, разспрашивая, какъ всего ближе дойти къ дому миссъ Грантъ, и получилъ такого рода отвтъ: ‘что если идти все прямо по свенбороской дорог, такъ и дойдешь’. Не довольствуясь этимъ, Филь вынулъ полкроны и общалъ ее дворнику, если онъ сообщитъ ему все, что знаетъ о Грантахъ, и дворникъ описалъ какъ умлъ характеръ и наружность лейтенанта Гранта и вншніе признаки дома, гд онъ живетъ.

Филь позавтракалъ прежде, чмъ часы пробили двнадцать, прошелъ три мили и дошелъ до дому, за который старый морякъ акуратно платилъ по частямъ арендныя деньги. Филь принялся его разсматривать. Ему понравился яркозеленый цвтъ ставней, вьющіяся розы, искусно растянутыя по оконницамъ, ихъ втки располагались такъ правильно, какъ будто ихъ нарочно расправили по своимъ мстамъ. Близна шторъ и занавсокъ въ окнахъ также произвела на Филя хорошее впечатлніе. Садъ, окруженный густою изгородью остролистника, былъ довольно мило расположенъ, видъ цвтовъ удовлетворителенъ. Филь скоро догадался, кому принадлежатъ кружевные воротнички, висвшіе на розовыхъ кустахъ, и онъ былъ убжденъ, что большая соломенная шляпа на одномъ изъ стульевъ на лугу также принадлежитъ молоденькой леди.

По одной сторон непроницаемой изгороди остролистника протягивался лугъ. Оттуда были видны Филю заднія строенія. Тамъ жила угрюмая служанка въ своей комнат. Она что-то стирала въ ушат на каменныхъ ступеняхъ. На веревк висла только-что выполосканная юбка, и хотя она была еще совсмъ сырая, но Филь, догадываясь кому она принадлежитъ, охотно бы поцаловалъ вышитую кайму, но у него не хватало смлости.

Онъ прождалъ два дня и только по напрасно потерялъ время. За изгородью показалась клеенчатая шляпа лейтенанта и прошла вдоль забора. Филь моментально спрятался въ кустахъ. Слышалъ онъ, какъ молодой рзкій голосъ закричалъ: ‘Мери!’, слышалъ, какъ недовольный голосъ отвтилъ: ‘что тамъ случилось?’ Когда смерклось, Филь прошелъ въ калитку, и стараясь какъ можно меньше производить шуму, по песчаной дорог прокрался вдоль забора къ окнамъ, заглянулъ въ гостиную и ничего больше не увидлъ, кром фигуры спящаго на соф лейтенанта. На столик, у стны, стояла модель корабля, на ковр лежала собака, она громко залаяла, когда Филь подошелъ къ окну, а миссъ Люси все не было видно.

‘Гд же это она могла дваться’, подумалъ Филь: ‘я ни разу не видлъ, чтобы она вышла изъ дому или прогулялась въ саду. Что за странная двушка!’

Но ему не хотлось уйти, ничего не добившись, онъ ршился еще одинъ день прождать своей красавицы, раза два чуть не наткнулся на несносную горничную, а все-таки ему не удалось взглянуть на хорошенькую дочь лейтенанта. Но собака сдлалась его злйшимъ врагомъ. Она сторожила у воротъ, старалась просунуть голову въ ршотку и укусить его. Казалось, она надорвется отъ лая. Когда онъ шелъ вдоль изгороди, она бжала за нимъ по другой сторон, лаяла, бросалась, какъ-будто ршила не выпустить его живымъ. Лейтенантъ Грантъ не могъ понять причины безпокойства своей собаки и даже разъ самъ подошелъ съ калитк и выглянулъ на дорогу, но никого онъ не увидлъ, кром прилично одтаго джентльмена, поспшно идущаго по дорог къ Свенборо. Лейтенантъ побранилъ свою собаку:

— Молчи, глупая, разв не видишь, что это джентльменъ?

Около пяти часовъ вечера долгое терпніе было вознаграждено должнымъ образомъ. Филь уже началъ серьзно подумывать о томъ, какъ бы отлично было пость хорошо приготовленнаго мяса, какъ вдругъ увидлъ — и задрожалъ — между деревьями двигалась большая соломенная шляпа. Въ нсколько скачковъ онъ пробжалъ лугъ, вытянулъ шею что было мочи, стараясь neperлянуть черезъ заборъ. Лицо, оттненное огромной шляпой, было очень миловидно.

Она читала, нжная рука съ бирюзовымъ кольцомъ на второмъ пальц держала книгу. Изгородь становилась все рже и Филь разглядлъ, какъ ея пунцовыя губы и круглый подбородокъ шевелились — она повторяла самой себ слова автора. Филь ршилъ заговорить съ ней во что бы то ни стало.

— Какъ ваше здоровье, миссъ Люси? съ трудомъ проговорилъ онъ.

Она подняла голову и отвтила:

— А вы какъ? войдите, разв вы не хотите видть папа?

Ему это показалось страннымъ, онъ отказался отъ приглашенія и сказалъ:

— Я не видлъ васъ съ того времени, какъ мы встртились въ цирк, я думалъ, вы заболли!

Она, повидимому, только тутъ замтила, что голосъ ей незнакомъ, подошла къ изгороди и посмотрла.

— Я васъ не знаю — уйдите.

Вотъ все, что онъ получилъ въ отвтъ.

Миссъ ушла, а собака напала на него, проскочивъ между пнями оетролистника, она завертлась у ногъ Филя, какъ-будто выбирая мсто, гд удобне укусить.

— Милая моя! милая собачка, бормоталъ Филь: — однако, это черезчуръ! чортъ меня побери, если не выйду изъ этого глупйшаго положенія!

Онъ снялъ шляпу и швырнулъ ее въ собаку, та немедленно подхватила ее и начала трясти и бить объ землю. Но вдругъ, совершенно неожиданно, на собачонку было наброшено пальто, и не успла она взвизгнуть, какъ уже Филь мчался съ нею что было мочи черезъ поле. Нсколько ударовъ въ голову привели ее къ повиновенію своему новому хозяину и она даже принялась лизать у него руки.

Можетъ, и удастся посредствомъ этой собачонки добиться чего-нибудь.

‘Завтра’, думалъ Филь: ‘объявятъ о ея потер съ общаніемъ приличнаго вознагражденія. Я продержу ее съ недлю у себя, а тамъ торжественно явлюсь въ домъ съ маленькимъ животнымъ въ рукахъ’.

Человкъ, на котораго Филь могъ вполн положиться, взялся упрятать собаку въ сохранномъ мст, вдали отъ всякихъ глазъ и ушей. Врное животное очутилось въ погреб и напрасно ночью поднимало голову и выло — ни одно живое существо не могло его услышать, за исключеніемъ крысъ, жившихъ промежду пивными бочонками.

Филь вернулся въ отель, ему тотчасъ же сообщили, что кто-то наводилъ о немъ справки и ждетъ его въ зал. Онъ крайне удивился, когда увидлъ своего отца, сидящаго у камина за графиномъ хересу. Сынъ полюбилъ своего отца — они встртились самымъ дружескимъ образомъ. Филь чуть-было не назвалъ Вотрена ‘отцомъ’, но быстрый взглядъ послдняго остановилъ его. Они сли за обдъ въ отдльной комнат и тутъ французъ предупредилъ сына:

— Всякій знаетъ, что умный отецъ не откажется отъ своего сына и считаетъ науимнйшимъ такого сына, который, гд слдуетъ, не признаетъ своего отца. Васъ зовутъ Мертономъ, меня — Бусташъ.

Вотренъ пріхалъ не столько за дломъ, сколько съ цлью повеселиться. Посл смерти миссисъ Крозье, семья ухала изъ своего дома въ Свенборо. Такъ-какъ Эльбюри отстоялъ всего на какія-нибудь шесть миль отъ мста жительства банкира, Вотренъ, ‘въ вид развлеченія’, какъ онъ самъ говорилъ, ршился постить мсто, гд родилась его ‘дорогая жена’ и посмотрть, въ томъ ли вид осталась куча развалинъ, въ какомъ онъ прежде ее зналъ. Но съ этой поздкой у него соединилась другая фантазія — онъ непремнно хотлъ, чтобы они постили это мсто ночью.

— Строенія въ высшей степени живописны, сказалъ Вотренъ: — они особенно красивы при лунномъ освщеніи. Мн бы хотлось показать вамъ ихъ, Филь.

Отецъ и сынъ прожили вмст три дня, проводя время самымъ пріятнымъ образомъ, вдругъ мось Бусташъ получилъ письмо и, прочитавъ его, сказалъ, что завтра же долженъ ухать въ Лондонъ, слдовательно, нечего больше откладывать, нужно въ эту же ночь отправиться въ Свенборо. Пообдавъ раньше обыкновеннаго, они вышли изъ отеля и отправились пшкомъ. Не прошли они и двухъ миль, какъ имъ повстрчались у пивной двое знакомыхъ, ‘совершенно случайно’, по замчанію Вотрена, они предложили свезти ихъ въ своей тележк въ Свенборо и даже обратно, если они слишкомъ дорожатъ временемъ, но только съ условіемъ, часокъ-другой роспить съ ними пива.

— Ну, это лучше, чмъ пшкомъ тащиться туда, замтилъ Филь.

— Еще бы, добавилъ Вотренъ: — несравненно лучше пить, чмъ чувствовать жажду.

Хотя пивная была неважная, но тамъ продавалась отличная водка и хозяева отличались обходительностью. Филь усплъ выкурить несчетное число трубокъ, опорожнилъ множество стакановъ и только около одиннадцати часовъ велно было подавать лошадей, хали они очень тихо, лошадь была изморена, и подвигалась впередъ только благодаря кнуту и подергиванью возжей.

Крозье жилъ совершеннымъ нобльменомъ. Еще за полмили отъ дороги наша компанія завидла срую каменную громаду, окруженную черными деревьями. Вотренъ хорошо зналъ этотъ домъ и садъ. Онъ веллъ повернуть въ сторону, чтобы не разбудить сторожа въ сторожк, и самъ взялъ возжи, прохалъ по глубокимъ колеямъ къ калитк, откуда шла тропинка къ заднимъ пристройкамъ.

Тутъ они привязали лошадь къ дереву и сошли съ телжки. Вотренъ повелъ ихъ аллеями оршника черезъ фруктовый садъ, они обошли поросшіе камышемъ пруды, перешли мостики, миновали бесдки, парники и очутились въ цвтник, какъ разъ противъ дома съ огромными сводчатыми окнами, заостренной крышей и высокими трубами временъ королевы Елизаветы.

— Тутъ родилась ваша бдная мать, Филь, съ гордостью сказалъ Вотренъ и со злобою добавилъ.— Клянусь, если только намъ посчастливится, мы завладемъ этимъ домомъ!

Они обошли пристройки, слышали какъ топали въ конюшн лошади, и одинъ изъ нихъ замтилъ, что въ случа надобности можно воспользоваться ими. Огромная цпная собака громко залаяла, бросаясь впередъ, на сколько ей позволяла цпь. Вотренъ смло подошелъ къ ней и бросилъ что-то такое, отчего она сразу стихла. Вотренъ зналъ наизусть вс входы какъ азбуку: одна дверь вела въ прачешную, другая въ кухню, третья въ дровяной сарай.

— Гд же окно, о которомъ вы намъ говорили?— спросилъ. Вотрена одинъ изъ пріятелей, и Вотренъ подвелъ ихъ къ окну, отстоящему отъ земли на нсколько футовъ, оно было закрыто ставнями.

— Тутъ прежде спала прислуга, сказалъ онъ: — теперь эта комната пуста.

— Ужь не выбить ли намъ его и заглянуть, что тамъ длается? спросилъ пріятель.

— А что же, можно, не такъ ли, Филь? отвтилъ Вотренъ, обращаясь къ сыну, который все еще не догадывался о ихъ намреніяхъ.

Но въ этотъ моментъ въ комнат послышался крикъ, показавшій имъ, что комната была кмъ-то занята, и еслибы даже тотъ, кто тамъ находился, былъ безоруженъ, то судя но крику обладалъ здоровою грудью. Они отступили въ испуг.

Въ это самое утро Елена Крозье съ двумя слугами вернулась въ Свенборо, чтобы все приготовить въ дом къ прізду отца, котораго ждали черезъ нсколько дней. Ей было страшно оставаться одной въ такомъ огромномъ дом, и она убдила служанку лечь въ комнат, откуда только и можно было пробраться въ домъ черезъ низкое окно. Услыхавъ крикъ, Елена Крозье не упала въ обморокъ, а напротивъ громко позвонила въ колокольчикъ, чтобы разбудить спавшаго наверху человка, и не теряя минуты, побжала въ кабинетъ отца, сняла со стны заряженное ружье и какъ истая амазонка отворила окно и, замтивъ человка на лужайк передъ главнымъ входомъ, выстрлила въ него.

Она не знала, попала ли въ него или нтъ, потому что пойти безсознательно отскочила назадъ, а между тмъ, еслибы она высунула изъ окна голову и прислушалась, то услышала бы, какъ чей-то голосъ вскрикнулъ: ‘Сюда! помогите! я пропалъ!’ а другой голосъ прервалъ его: ‘Ради Бога! не кричи такъ, этого быть не можетъ — придержите его, а то упадетъ!’

Старую клячу погнали такъ скоро, какъ будто она цлый день простояла на мст, лишь только она замедляла шагъ, Вотренъ принимался колотить ее по бокамъ и въ промежуткахъ между ударами обращался къ раненому Филю, просилъ его крпиться, общая, что ему скоро дадутъ водки и онъ опять будетъ здоровъ.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ.
Вотренъ лечитъ своего сына.

Вотренъ былъ человкъ предусмотрительный, обладалъ желзной волей и не терялъ присутствія духа въ самомъ отчаянномъ положеніи, пока еще предстояла какая-нибудь надежда спастись. Онъ такъ часто попадался подъ колесо судьбы, что привыкъ къ ея преслдованію. Казалось, Вотренъ всегда зналъ самымъ точнымъ образомъ, гд было начало опасности. Его пульсъ ни на минуту не ускорился, когда сынъ его закричалъ о помощи. Пока онъ не осмотритъ раны, пугаться ему казалось ребячествомъ.

Его пріятели не отличались такимъ самообладаніемъ. Видя, что Филь пошатнулся и готовъ упасть на землю, они бросились къ нему съ намреніемъ оттащить его съ мста, какъ можно скоре. Вотренъ хладнокровно остановилъ ихъ.

— Проклятые, чего вы торопитесь, сказалъ онъ, отталкивая ихъ.— Еще двадцать минутъ пройдетъ, пока всполошатся сосди. Что мы летимъ отъ выстрла, какъ стая воронъ!

Онъ снялъ съ шеи толстый шерстяной шарфъ, перевязалъ имъ окровавленное плечо Филя и накинулъ на него толстйшій плащъ.

— Теперь берите его, сказалъ Вотренъ своимъ испуганнымъ товарищамъ.— Бгите за мной, какъ можно скоре, теперь уже не будетъ литься кровь на землю и имъ не напасть на нашъ слдъ, а это непремнно бы случилось съ вашею проклятою поспшностью.

Вотренъ повернулъ лошадь въ сторону, противоположную той, по которой они пріхали. Его товарищамъ показалось, что онъ сбился съ дороги, но вліяніе француза было такъ сильно, что прошло довольно времени, пока одинъ изъ нихъ отважился сказать ему:

— Что вы длаете? мальчикъ совсмъ умираетъ, да и лошадь скоро откажется, если будете гнать ее такимъ образомъ, вмсто того, чтобы искать пристанища, гд бы можно добыть какого-нибудь питья, вы летите по полямъ, точно осматриваете, какова будетъ жатва. Вы въ бду насъ введете! Отвта не было, хотя видимо Вотренъ разслышалъ сказанное. Товарищамъ сильно не понравилось, что онъ еще сильне принялся колотить лошадь и что обращается съ ними съ такимъ очевиднымъ пренебреженіемъ, они принялись ворчать и угрожали ему.

— Дьяволъ этакій, ему наши слова все равно, что собака пролаяла, сказалъ одинъ.

Другой вторилъ ему.

— Ужь если отправляться куда-нибудь вмст, слдуетъ быть повжливе съ товарищами! Мы птицы изъ одного гнзда, надобно бы помнить это!

Они хали теперь лугомъ, въ густомъ терновник, имъ приходилось защищать отъ него свои лица. По узкой дорог дохали они до бднаго по наружности коттэджа. Вотренъ такъ близко подъхалъ къ крыльцу, что могъ, привставъ на козлахъ, постучать въ окно.

— Сходи внизъ, Томъ, и принеси фонарь, сказалъ онъ какой-то высунувшейся изъ двери голов.

Товарищи пришли въ восторгъ отъ глубокой сообразительности иностранца. Они видли, что здсь имъ уже нечего бояться погони. Ихъ станутъ разыскивать на большой дорог между Свенборо и Эльбюри. Ихъ удивляло, что Вотренъ не только знаетъ о существованіи этого скромнаго жилища, но даже самъ хозяинъ у него въ повиновеніи. Вотренъ поднялъ его со сна и распоряжался имъ, какъ своимъ слугою.

Между тмъ, дло объясняется просто: французъ каждый разъ, какъ прізжалъ въ Англію, посщалъ Свенборо и помстье банкира, ему нравились прогулки по земл своего тестя. Онъ осыпалъ старика проклятіями, уврялъ себя, что это богатое помстье должно ему принадлежать. Не желая быть узнаннымъ, онъ имлъ обыкновеніе проживать тогда въ скромномъ коттэдж. Хозяинъ его, Томъ, былъ ремесломъ садовникъ, но зналъ и ремесло ‘про себя’, какъ онъ выражался.

Лошадь поставили въ конюшню, и насыпали ей вдоволь овса. Прізжимъ поставили на столъ бутылку водки, они закурили трубки и предложили Тому вернуться въ свою комнату и продолжать прерванный сонъ. Они не ршались осмотрть рану Филя при садовник изъ боязни, чтобы онъ какъ-нибудь не способствовалъ обнаруженію ихъ преступленія. Они объяснили блдность лица Филя и болзненное выраженіе его глазъ тмъ, ‘что онъ упалъ съ телги’.

Оставшись одни, разбойники сняли повязку съ плеча Филя, щупали и нажимали рану во всхъ направленіяхъ, пытаясь узнать, гд засла пуля. Медицинскій осмотръ причинилъ сильную боль Филю, но онъ не издалъ ни одного стона. Отецъ постоянно убждалъ его не ревть, а то разбудитъ спящаго наверху хозяина.

Засыпая, садовникъ слышалъ странные звуки: прізжіе пошли въ садъ и накачали воды, затмъ какъ будто рвали на куски полотно, и немного спустя слышно было, какъ они вылили ведро въ помойную яму. ‘Вотъ нашли время и мсто мыться!’ подумалъ хозяинъ.

Вс трое ршили, что рана Филя ‘пустяки’. Одинъ Филь не раздлялъ этого мннія и даже сказалъ имъ, что ‘еслибы они сами были ранены, то не то бы запли’. Вотренъ объявилъ, что поранено только мясо и черезъ недлю рана такъ заживетъ, какъ ни въ чемъ не бывало.

Садовникъ, поднявшись въ пять часовъ, удивился, заставъ джентльменовъ у огня. Они вели между собою оживленный разговоръ и тотчасъ же смолкли, когда вошелъ хозяинъ, изъ чего онъ и заключилъ, что пришелъ невпопадъ и поэтому тотчасъ же удалился, не понимая, зачмъ они не уложили на постель ‘упавшаго съ телги юношу’, а оставили его на жесткихъ деревянныхъ стульяхъ,

Вотренъ или Бусташъ обсуждалъ съ своими пріятелями, что имъ длать на другой день. Ршили на томъ, что отецъ съ сыномъ останутся въ коттэдж, а двое другихъ вернутся домой на лошади, и подутъ они дальней дорогой, минуя Свенборо и Эльбюри, такъ-какъ эта дорога казалась безопасне. Въ полдень лошадь запрягли въ телгу и пріятели отправились въ путь.

Французъ пробылъ цлую недлю въ коттэдж, ухаживая за больнымъ сыномъ, самъ перевязывалъ рану, лечилъ ее, какъ зналъ, лишь бы не звать доктора, прикладывалъ къ ней неперемнно траву, припарки, холодную воду и леченіе его принесло пользу. Не весело было сидть у постели такому дятельному человку, какъ Вотренъ, но онъ ни разу не выказалъ ни безпокойства, ни утомленія. Пока больной былъ въ жару, онъ ни на секунду не отлучился отъ него, онъ какъ будто совсмъ не ложился. Просыпаясь ночью, Филь неизмнно видлъ отца у постели. Глаза ихъ встрчались, они смотрли другъ на друга, но мало говорили между собою. Когда Филь нсколько поправился и могъ сидть на постели, онъ спросилъ своего отца, ‘о чемъ онъ думалъ вс эти дни?’

— О томъ, какъ бы разсчитаться съ этими Крозье, отвтилъ Вотренъ.

— Ну ихъ, отвтилъ Филь. Бднякъ такъ ослаблъ, что неспособенъ былъ ощущать злобу противъ кого бы то ни было.— Не стоитъ думать о нихъ.

— Какъ-такъ! заревлъ Вотренъ, ударивъ кулакомъ по постели.— Чтобы я ихъ оставилъ въ поко! Я не успокоюсь до тхъ поръ, пока не увижу старика передъ собою на колняхъ! Онъ мн воротитъ украденныя у насъ деньги, я сожму ему горло — пальцы мое вопьются въ его мясо, какъ когти.

Вотренъ схватилъ ногу Филя и такъ сжалъ ее, что тотъ вскрикнулъ.

— Длай, что хочешь съ Крозье, только не ломай мн кости!

Вотренъ въ свою очередь спросилъ разъ Филя за обдомъ:

— Кто такая эта двушка, о которой ты бредилъ во время болзни?

— Будто я бредилъ о двушк? сказалъ Филъ уклончиво.

— Да, о какой-то Люси, холодно отвтилъ отецъ.— Кто она такая, и гд ты откопалъ ее?

Юноша попытался-было избгнуть объясненій, но Вотренъ такъ сурово и настойчиво допрашивалъ его, что сынъ поневол сообщилъ ему свое похожденіе въ цирк (хотя въ измненномъ вид) и свое вторичное и неудачное свиданіе съ жестокосердой двушкой.

— А есть у отца ея деньги? спросилъ Вотренъ, выслушавъ Филя.

Филь принялся расхваливать коттэджъ и прибавилъ, что въ Эльбюри считаютъ стараго лейтенанта человкомъ состоятельнымъ.

— Почему ты не женишься на двушк? спросилъ Вотренъ.

Филь засмялся.

— Легко сказать! отвтилъ онъ: — а чмъ я буду содержать жену?

— Да ты самъ говоришь, что отецъ ея иметъ состояніе!— Чего теб еще нужно? Я пока дамъ теб денегъ взаймы, а черезъ шесть мсяцевъ можно и стараго лейтепанта заставить подлиться съ тобой.

— Да я совсмъ незнакомъ съ семействомъ, видлъ только двушку въ цирк да черезъ заборъ, говорилъ Филь.— Я ни разу не былъ у нихъ въ дом. Какъ же мн длать предложеніе? Она разсмется мн въ лицо.

Филь сказалъ это лишь бы замять разговоръ, потому что у него было ршено въ ум, какимъ способомъ онъ попадетъ въ домъ Гранта.

— Теб представляется отличный случай, продолжалъ упрямый Вотренъ:— дуракъ будешь, если упустишь такой случай. Если только они пожелаютъ узнать, кто ты, прямо объявляй имъ, что ты Мертонъ Вотренъ, внукъ банкира Крозье. Его здсь вс знаютъ и это сразу сдлаетъ тебя важнымъ лицомъ. Они вообразятъ себ, что ты богатъ и тотчасъ за тебя ухватятся. Я пошлю теб копію свидтельства о брак твоей матери на случай, если выйдутъ какія нибудь недоразумнія. Проживи съ мсяцъ въ Эльбюри и оглядись. Вдь ты работать не можешь съ больнымъ плечомъ. Соберись съ духомъ и постарайся выиграть.

Слова эти пріободрили Филя, планъ показался ему удобоисполнимымъ, но вмст съ тмъ его взяло и сомнніе. Правда, онъ былъ внукъ богатаго банкира, но предъявлять это родство было уже само по себ обманомъ, такъ-какъ онъ все-таки былъ не боле, какъ птица изъ рабочаго дома, бродяга, уличный нищій и Крозье никогда не признаютъ его своимъ родственникомъ.

Вотренъ почти забылъ о своей клятв отомстить банкиру и совершенно увлекся мыслью женить сына. Отецъ и сынъ, сидя у огня, только объ этомъ и толковали. Иногда, посл долгаго молчанія, Вотренъ подымалъ голову и говорилъ:

— Если имъ вздумается разспрашивать старика Крозье, вдь онъ побоится сказать всю правду.

Филь съ полчаса предавался размышленію и отвчалъ:

— А ну, если старикъ изобличитъ меня, тогда что?

Вотренъ долго смотрлъ на огонь и, наконецъ, возразилъ сыну:

— Нтъ, онъ этого не сдлаетъ, ради собственной выгоды. Онъ будетъ радъ, что вы устроились какъ слдуетъ. Выиграйте только это дло, и все пойдетъ какъ по маслу.

— Предположимъ, они узнаютъ, что я занимаюсь ‘спусканіемъ фальшивой монеты’, тогда все пропало, прошепталъ сынъ, боязливо оглядываясь.

— Этого быть не можетъ: полиція до сихъ поръ ничего не открыла. Да не бойтесь, трусишка.

— Ну, а если узнаютъ? возразилъ сынъ.

— Женитесь, и это вамъ не повредитъ, отвчалъ отецъ.— Вы воображаете себ, что отецъ двушки такъ и отдастъ васъ въ руки констеблю! Да онъ первый сдлаетъ все, чтобы только замять дло. Не будьте дуракомъ.

Когда Филь окончательно оправился, Вотренъ заговорилъ о своемъ намреніи вернуться въ Лондонъ:— а то Дрекъ, добавилъ онъ, смясь:— пожалуй донесетъ на меня — вдь онъ трусъ, одинъ я и держу его въ повиновеніи.

У Филя была своя причина торопиться въ Эльбюри.

— Пожалуй, въ отел вообразятъ себ, что я бжалъ и откроютъ мои чемоданы, произнесъ онъ заикаясь:— тогда все кончено! тогда не можетъ быть рчи о женитьб.

Филь зналъ, что на дн его чемодана могли быть найдены такія вещи, за которыя онъ подвергался, по крайней мр, семилтнему тюремному наказанію.

Прощаясь съ сыномъ, Вотренъ дружески пожалъ ему руку и попросилъ написать немедленно, какъ пойдетъ дло съ двушкой.

— Ну, а если я за это дло и приниматься не стану? пробормоталъ сынъ.

— Будьте вы прокляты, мальчишка, запальчиво отвтилъ ему Вотренъ.— Всегда скажетъ что-нибудь подобное. Разв вы не хотите жениться? Положите себ добиться ея руки, и добьетесь. У васъ нтъ моей бодрости духа, а то бы вы не говорили такимъ образомъ. Вотъ я, напримръ, поклялся, что заставлю старика Крозье стать предо мною на колни и молить о пощад. Это не легко сдлать, онъ такъ гордъ, что врядъ ли даже становится на колни, когда молится. А вы не уврены, справитесь ли съ двчонкой. Если вы не дуракъ, то непремнно женитесь и черезъ годъ будете яньчить своего ребенка. Ну, Филь, соберитесь съ духомъ, докажите, что вы хоть сколько-нибудь похожи на отца.

Они разстались. Отецъ разогорячился тмъ, что мальчикъ похожъ характеромъ на мать, а Филь ушелъ съ ршимостью, во что бы то ни стало, жениться на Люси Грантъ до истеченія этого мсяца.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ.
Филиппъ Мертонъ пріобртаетъ большія суммы денегъ.

Если намъ случается видть большія суммы денегъ въ рукахъ юноши, котораго отецъ бденъ, если этотъ юноша ничмъ, повидимому, не занимается, а между тмъ, одтъ словно какой-нибудь денди въ Реджентъ-стрит, всегда носитъ тонкое и чистое блье и во всякое время можетъ угостить товарищей бутылкой вина,— то невольно возникаетъ вопросъ, откуда у него берутся средства жить такимъ образомъ и на чей счетъ онъ длаетъ издержки. Когда задавали Филю подобный щекотливый вопросъ, онъ нахально давалъ такое объясненіе, какое приходило ему на мысль въ эту минуту. Онъ умлъ лгать, когда было нужно. Но обыкновенно самъ Филь предупреждалъ такіе вопросы намками на богатую леди, которая, будто бы, влюблена въ него и ссужаетъ его деньгами, или говорилъ, что всмъ обязанъ щедрости Натаніэля Крозье. Но, увы! ни ддъ и никакія леди не поплачивались своимъ кошелькомъ за его безумный образъ жизни. Жертвами его были великобританскіе торговцы, они-то доставляли ему всю ту роскошь, которой онъ умлъ такъ пользоваться. Однимъ словомъ, Филь занимался ‘сбываніемъ фальшивой монеты’.

Между отцомъ и сыномъ произошла страшная сцена, скоро посл ихъ свиданія въ Дерби. Старый преступникъ употребилъ вс средства, чтобы низвести сына до своего уровня. Онъ искушалъ свое собственное дитя, убждая приняться за ремесло, которое неизбжно должно было повести къ гибели. Правда, Вотренъ смялся надъ обществомъ, называлъ честность скрытымъ обманомъ, признавалъ воровство единственнымъ ремесломъ, но въ душ какъ нельзя лучше сознавалъ разницу между добромъ и зломъ, порокомъ и добродтелью.

Онъ никого на свт не любилъ, кром Филя. Восхищеніе сыномъ росло съ каждымъ днемъ, онъ гордился силою его мускуловъ и красивою наружностью.

Идя рука объ руку съ Филемъ по улиц, Вотренъ замчалъ, какъ прохожіе засматривались на его красиваго сына, и, какъ будто это относилось къ нему лично, онъ гордо улыбался и думалъ про себя: ‘я его произвелъ на свтъ — онъ моя! посмотрите, посмотрите на него еще разъ, господа, такого не скоро увидите!’

Въ сущности Вотренъ боялся своего сына. Онъ привязался къ нему внезапно сильною, неодолимою любовью. Къ любви его примшалось ревнивое чувство боязни, что какое-нибудь обстоятельство можетъ разлучить ихъ. Онъ зналъ, что прежняя жизнь Филя, хотя и мало доставляла ему средствъ, все-таки, была неизмримо лучше и честне жизни самого Вотрена, его мучила мысль, что Филь, такъ или иначе провдаетъ о проступкахъ своего отца и отвернется отъ него съ омерзніемъ. Случалось, юноша смло осуждалъ нкоторые безнравственные поступки, видно было, какъ онъ глубоко сознавалъ достоинство честности. Вотренъ трепеталъ, когда Филь принимался за нравоучительныя разсужденія. Его грубыя, но смло выраженныя понятія о добродтели производили на Вотрена больше впечатлнія, чмъ какая бы то ни была проповдь. Въ немъ созрла дикая ршимость убить своего сына, если онъ отвернется отъ него и станетъ презирать его. У Вотрена явилось убжденіе, что единственное средство привязать къ себ сына, это сдлать его такимъ же порочнымъ, какъ онъ самъ,— тогда между ними должна будетъ возникнуть взаимная симпатія. ‘На это нужно время, да за то цль будетъ достигнута’, думалъ про себя Вотренъ, и хладнокровно приготовился раз вращать юношу.

Вотренъ длалъ свои внушенія сыну при каждомъ удобномъ случа, такъ, напримръ, пробгая глазами списокъ банкротовъ, бормоталъ вполголоса: ‘Каково, одинъ — шестьдесятъ тысячъ ливровъ, другой — на тридцать тысячъ. Идите этимъ путемъ, англійскіе купцы, это наилучшій способъ кражи!’, и тутъ же читалъ онъ отчеты полиціи и встрчалъ сообщеніе о томъ, что кого-то посадили въ тюрьму на три мсяца за покражу штуки полотна. Вотренъ краснлъ отъ негодованія и восклицалъ: ‘такъ вотъ какова справедливость! Одинъ изъ мошенниковъ крадетъ на сумму тридцати тысячъ ливровъ, другой подтибрилъ остатокъ полотна цною въ четыре шиллинга. Первый очистился отъ долговъ и хоть завтра можетъ снова приняться за кражу, а другой, сдлавшись воромъ потому, что ему нечего было сть, посаженъ въ тюрьму, а черезъ три мсяца выйдетъ оттуда заклейменнымъ и общество отвергнетъ его. Кто изъ двухъ, по твоему, мошенникъ, Филь?

Юноша былъ одного мннія съ отцомъ, и громко протестовалъ противъ судебныхъ приговоровъ въ данныхъ случаяхъ и называлъ такой судъ скандаломъ и безчестіемъ для Англіи.

— Никогда не крадь пустяковъ, дитя мое, сказалъ Вотренъ сыну.— Я всегда дйствую сообразно мудрымъ общественнымъ правиламъ. Говорятъ, что одинаково преступно украсть фартингъ или тысячу золотыхъ совереновъ. Вотъ здравый смыслъ и говоритъ мн, положимъ, что это одно и то же для спасенія моей души, но для моего кармана тутъ есть разница, и я цлю на тысячи.

Смяться надъ зломъ, значитъ быть не противъ зла. Филь, вроятно, согласился съ отцомъ: онъ громко засмялся надъ ловкостью его аргумента.

Вотренъ принялъ еще другого рода методу. Идя по улиц съ сыномъ, онъ останавливалъ его, указывалъ на перваго попавшагося джентльмена, очевидно, богатаго джентльмена, хавшаго въ собственной карет и одтаго въ теплое платье, и говорилъ:

— Видишь, какъ этотъ старый, богатый мошенникъ развалился въ своемъ проклятомъ экипаж? Затмъ, указывая на какого-нибудь оборваннаго, полуумирающаго съ голоду тряпичника, онъ прибавлялъ: — А видишь ли этого подавленнаго судьбою, грязнаго оборванца? Филь, конечно, отвчалъ, что видитъ.— А ну-ка, спрашивалъ, хмурясь, Вотренъ:— скажи мн, по какому праву старый, пресыщенный негодяй катитъ на пар рысаковъ, тогда какъ этотъ бднякъ, быть можетъ, даже не завтракалъ? У жирнаго джентльмена ды и питья вдоволь, можетъ пить и сть когда хочетъ, и ему не подъ силу выпить и състь все, что у него есть. Подпишетъ онъ свое имя на клочк бумаги, и ему шлютъ возы всякаго рода провизіи. По какому праву у него всего такъ много, а у другихъ ничего нтъ? Неужели по твоему будетъ преступленіе, если этотъ умирающій съ голоду братъ запуститъ руку въ карманъ своего обжоры брата и хоть на день добудетъ себ пищи?

Когда Филь окончательно привыкъ къ хорошей пищ, хорошему жилью и хорошему платью, Вотренъ неожиданно объявилъ ему, что его средства приходятъ къ концу и спросилъ:

— Что вы намрены длать, Филь, для своего будущаго существованія?

Юноша былъ озадаченъ.

— Передъ вами открыто нсколько дорогъ. Можете, если хотите, опять просить милостыни, или же я доставлю вамъ гд-нибудь мсто привратника, или младшаго писаря, и вы тогда честнымъ способомъ заработаете тридцать ливровъ въ годъ. Что вы намрены длать? Я долженъ самъ приняться за что-нибудь, у меня чисто въ карман.

— А что вы будете длать? спросилъ Филь.

— Мое дло не можетъ быть вашимъ дломъ, отвтилъ Вотренъ, и сердце его забилось отъ боязни, что сынъ будетъ того же мннія.— Я существую заработками. У меня свои понятія, вы можете не раздлять ихъ. Я не могу питаться однимъ хлбомъ да сыромъ и цлый мсяцъ носить одну рубашку. Мы должны идти каждый своей дорогой.

— Почему? спросилъ Филь жалобнымъ голосомъ: — почему бы мн не заняться тмъ же, что и вы?

— Потому, сказалъ Вотренъ: — что вы совсмъ не то, что я. По моему нтъ преступленія въ томъ, если я самъ позабочусь о своихъ нуждахъ и возьму то, въ чемъ люди отказываютъ мн.

Вотренъ откровенно сознался сыну, что онъ преступникъ, систематически нарушающій существующіе законы, и занимается кражей и грабежомъ.

— И я не стыжусь сознаться въ этомъ, смло добавилъ онъ, и назвалъ себя однимъ изъ предводителей арміи нищихъ, ведущихъ вчную войну нужды съ богатствомъ.

Филь не отвернулся отъ него съ испугомъ, а напротивъ смотрлъ на отца съ удивленіемъ, почти съ восторгомъ, и былъ завербованъ Вотреномъ въ число рядовыхъ его арміи.

Теперь уже нечего было скрываться и Вотренъ заговорилъ съ Филемъ откровенно. Онъ чувствовалъ, что еще сильне полюбилъ сына, поклялся защищать его и ограждать отъ всякой опасности.

— Современенъ, добавилъ Вотренъ: — когда мы достаточно разбогатемъ, тогда перестану работать и опять станемъ членами общества. Оно приметъ насъ съ открытыми объятіями, лишь бы и у насъ была шкатулка, полная денегъ. Побрякивая кошелькомъ, мы запоемъ о честности, да и сосди назовутъ насъ честными, какъ только убдятся, что у насъ нтъ поползновенія ограбить ихъ. Да вообще мн нравится то, что свтъ называетъ добродтелью. Еслибы обманъ оставлялъ по себ слды на лиц подобно осп, какъ вы думаете Филь, много ли тогда встртили бы вы впродолженіе дня людей съ чистымъ лицомъ?

Какъ это ни грустно, но Филь не пришелъ въ ужасъ отъ словъ отца, а напротивъ смялся и вторилъ ему.

Вскор Филю былъ данъ первый урокъ мошенничества. Вотренъ сказалъ ему, что всего больше можно добыть денегъ спусканіемъ фальшивой монеты.

— Работа самая легкая и хорошо оплачивается, говорилъ отецъ.— Мн нельзя этимъ заниматься, я слишкомъ старъ. Лицо мое иметъ какое-то жесткое выраженіе,— меня боятся и, разъ увидвъ, не забудутъ, а у васъ черты лица и выраженіе мняются съ каждымъ днемъ. Вы въ Лондон первый разъ и полиція не знаетъ васъ, смло можете проработать два года, не возбудивъ ни малйшаго подозрнія. А тамъ, я придумаю для васъ иное занятіе. У васъ милая манера и задушевный голосъ. Ручаюсь, что два года вы въ совершенной безопасности.

Вотренъ на первый разъ самъ пошелъ съ Филемъ. Они вошли въ пивную и спросили себ два стакана горячей водки съ водой. Спросивъ, сколько стоитъ, Вотренъ бросилъ настоящій соверенъ на металлическую доску прилавка и золото при этомъ издало свой собственный звукъ. Сидлецъ взялъ соверенъ, разглядлъ и собирался сдать что слдуетъ, но тутъ Филь замтилъ отцу, ‘что не стоитъ мнять соверена изъ-за восьми пенсовъ. Дайте я заплачу’. Сидлецъ при этихъ словахъ возвратилъ соверенъ Вэтрену. Филь долго шарилъ въ карманахъ и, наконецъ, объявилъ, что у него не хватаетъ серебра’. Вотренъ вторично подалъ соверенъ, но на этотъ разъ не настоящій, а поддльный, который былъ спрятанъ у него въ рукав. Слуга, недовольный тмъ, что потратилъ столько времени, схватилъ соверенъ и, не разглядывая его вторично, поспшно отсчиталъ имъ сдачу. Обманъ открылся уже поздно ночью, когда хозяинъ передъ сномъ сводилъ свои счеты.

Цлую недлю отецъ и сынъ работали вмст и получили огромный барышъ. Въ вечеръ они заработывали больше, чмъ восемь гостиницъ вмст взятыхъ. Филя, какъ новичка, часто пробирала нервная дрожь и онъ блднлъ, Вотренъ, въ предупрежденіе этого, уходя изъ дому, натиралъ ему слегка щеки карминомъ, приговаривая:

— Ну, можешь теперь блднть какъ яйцо, румяна не сойдутъ, все будешь казаться молодцомъ.

Вотренъ имлъ обыкновеніе никогда долго не оставаться по сосдству отъ того мста, гд имлъ успхъ. Выйдя изъ какой-нибудь гостиницы, онъ тотчасъ нанималъ кэбъ и отъзжалъ, по крайней-мр, за милю оттуда. Во время самого дла ротъ замнялъ ему кошелекъ: онъ затыкалъ фальшивыя монеты себ за щеки. Вслдствіе долгой привычки он его нисколько не безпокоили и рчь его не переставала быть явственной.

Умилительно было видть, какъ отецъ заботился о сын, научая его этимъ продлкамъ. Онъ не ршался пускать его одного. Ни одна птица не заботится такъ о своихъ птенцахъ, когда учитъ ихъ летать, какъ заботился Вотренъ о своемъ первородномъ.

— Бываютъ такіе дураки, Филь, говорилъ онъ, внимательно слушавшему юнош: — которые выходятъ цлыми шайками на это ремесло. У нихъ оно требуетъ столько рукъ, какъ производство булавокъ. А между тмъ, оно только тогда и безопасно, когда работаешь одинъ. Невжды губятъ себя численностью. У одного хранятся деньги, другой спускаетъ ихъ, наконецъ, третій сторожитъ полицію, а между тмъ секретъ уже зависитъ отъ трехъ языковъ. Никогда такъ не длайте, никому не довряйте!

Школа была хорошая и ученикъ длалъ быстрые успхи. Филь уже не блднлъ, спуская фальшивую монету, пульсъ его при этомъ не бился ни тише, ни скоре. У него захватывало духъ отъ радости, ‘что сошло благополучно’. Онъ сдлался опытнымъ мошенникомъ, самъ Вотренъ пересталъ за него бояться и, возвращаясь домой одинъ, не пугался долгаго отсутствія сына, напротивъ, оно для него было знакомъ большого успха. Вогренъ зналъ, что черезъ часъ, а много черезъ два, сынъ его непремнно вернется.

Какъ имъ было весело пересчитывать вмст дневной заработокъ! Они забавляли другъ друга разсказами объ опасностяхъ, какимъ подвергались, какъ, напримръ, сидлецъ раза два перевернулъ фальшивый соверенъ, а потомъ уже размнялъ его, какъ молодая двушка, покраснвъ отъ комплемента, взяла монету, не глядя бросила въ ящикъ и поспшно отсчитала сдачу. Фирма Вотренъ и сынъ вела успшно свои дла, у ней завелись запасныя деньги.

Съ наступленіемъ теплаго времени года, младшій членъ незаконной фирмы отправился попытать счастья въ провинціи. Тогда между отцомъ и сыномъ завязалась довольно оригинальная переписка. Самый усердный полицейскій чиновникъ ничего бы не открылъ въ ихъ письмахъ, какъ бы онъ усердно ихъ ни пересматривалъ. Филь писалъ свои письма тмъ дловымъ тономъ, какимъ пишутъ торговцы, длая порученія своимъ лондонскимъ агентамъ. Онъ обыкновенно писалъ слдующимъ образомъ:

‘Сэръ, извщаю васъ о полученіи вашего отношенія за означенное число, не медля не минуты. Пять дюжинъ золотыхъ штифтиковъ пришли благополучно. Прошу немедля выслать ¹/₄крупныхъ золотыхъ гвоздей по тому же образцу, какіе были посланы въ послдній разъ. Пошлите также сюртучныхъ пуговицъ изъ накладнато серебра и простыхъ пуговицъ для деревенскихъ куртокъ. Въ ожиданіи скораго отвта, имю честь быть, сэръ,

‘Вашимъ и т. д.
‘Филиппъ Мертонъ’.

Вотренъ радовался, читая это милое посланіе, онъ благословлялъ судьбу, наградившую его такимъ сыномъ. Филю было немедленно послано то, что онъ требовалъ… Пять дюжинъ ‘золотыхъ штифтиковъ’ означало такое же число фальшивыхъ полусовереновъ. Отецъ зналъ, что ¹/₄ крупныхъ золотыхъ гвоздей’ значило соверены, ‘сюртучныя пуговицы’ — поддльные шиллинги,— а ‘пуговицы для деревенскихъ куртокъ’ — полукроны.

Мы привели письмо Филя, какъ образчикъ переписки между отцомъ и сыномъ, но само собою разумется, что Вотренъ не допускалъ своего сына подвергаться опасности изъ-за шиллинговъ и полкронъ. Онъ отправлялъ ему одни ‘золотые штифтики’ и ‘золотые гвозди’, опасность одна и та же, что спускать шиллингъ, что соверенъ, да и во времени нтъ разницы, а хорошій длецъ дорожитъ своимъ временемъ. Полиція все равно задержитъ тебя — укралъ ли ты хлбъ, стоящій пенни, или шкатулку съ деньгами.

Вотренъ не могъ имть такого успха, еслибы ему не помогали другіе мошенники. Онъ былъ знакомъ съ десяткомъ бирмингэмскихъ фирмъ, во глав этихъ незаконныхъ монетныхъ дворовъ были люди большаго ума и способностей, весьма свдущіе въ металлургіи и лигатур металловъ. Имъ стоило много труда открыть особую смсь мди, олова и желза, изъ которой они длали свои монеты и наводили на нихъ тонкій слой драгоцннаго металла гальваническими баттареями. Они были такъ искусны, что еслибы обратили свои огромныя дарованія и изобртательность на честное дло, ихъ фирмы не пострадали бы отъ этого. У нкоторыхъ людей такая сорочья натура, что для нихъ воровство служитъ приправою, нарушающею жизненное однообразіе.

Мосье Эмиль Вотренъ имлъ дло съ одними бирмингэмцами. Ему давались порученія на огромныя суммы. Онъ имъ доставлялъ большой доходъ, хотя они отдавали ему свои соверены и полусоверены за 2 шил. 10 д. и за 7 шил. Монеты были сдланы съ возможнымъ искусствомъ, и разнились отъ настоящихъ однимъ только всомъ. Природа жестоко мшаетъ длателямъ фальшивой монеты — ни одному изъ низшихъ металловъ нельзя придать всъ золота.

Человкъ предпріимчивый не можетъ довольствоваться узкою сферою дятельности. То же самое было съ Вотреномъ. Доходъ, получаемый съ совереновъ, показался ему недостаточнымъ. Онъ началъ серьзно подумывать о бумажныхъ деньгахъ. Чтобы спустить банкноту необходима щеголеватая наружность и приличныя манеры. У моего сына и то и другое. Эти достоинства не должны пропадать даромъ. Мы займемся бумажными деньгами.

Филь былъ призванъ черезъ письмо въ Лондонъ. Какъ ни выгодны были его занятія, но онъ послушался отца и пріхалъ. Ему былъ сообщенъ проектъ. Предпріятіе казалось настолько смлымъ, что Филь остановился передъ нимъ въ раздумьи. Вотренъ принялся убждать его, что опасность чисто воображаемая и ничего нтъ легче, какъ спустить банкноту въ пять или десять фунтовъ. ‘Жаль пробормоталъ улыбаясь Вотренъ:— что у васъ такъ мало сообразительности: — я приписываю это недостатку сообразительности, такъ-какъ никто не упрекнетъ васъ въ недостатк смлости. Но я уважаю всякія мннія, поэтому разсмотримъ причины вашего отказа. Васъ пугаетъ громадность барыша. Нелпо обсуждать этотъ пунктъ. Вы думаете про себя: значительность кражи возбудитъ негодованіе жертвъ, он такъ и набросятся, чтобы изловить тебя. Чистйшій вздоръ! Кто въ состояніи размнивать пятифунтовыя банкноты, тотъ станетъ сердиться не на то, что много потерялъ, а на то, что его надули. Тутъ не въ сумм дло. Я вамъ покажу, какъ это длается, и вы тогда успокоитесь. Увряю васъ, тутъ нтъ ни малйшаго риску. У меня есть на это свои доказательства. Я разскажу вамъ одинъ курьзный случай.

Вотренъ помшалъ уголья и началъ:

— Банкноты, которыя я пускаю въ ходъ, такъ хорошо поддланы, что будь на нихъ особыя отмтки властей англійскаго банка, не было бы ни малйшей возможности отличить ихъ отъ настоящихъ. Я покупаю ихъ у одной изъ первйшихъ бирмингэмскихъ фирмъ и плачу за десятифунтовую банкноту два фунта, а за пятифунтовую соверенъ, по этой цн можете заключить, какъ мастерски поддланы эти бумажныя деньги. Въ былыя времена не умли такъ длать, теперь не то…

— Ну, о какомъ же вы случа хотли разсказать мн? спросилъ Филь.

— Извольте, мн хочется, чтобы вы перемнили свое мнніе, разскажу вамъ прелюбопытный случай, изъ него вы увидите, что умный человкъ всегда съуметъ вывернуться изъ бды, пока у него голова на плечахъ. Одинъ знакомый спустилъ банкноту, его поймали и судили. Онъ защищался тмъ, что принялъ ассигнацію за настоящую. На суд прокуроръ банка долженъ былъ принести присягу въ томъ, что документъ поддльный, но при этомъ замтилъ, что поддланъ искусно, что еслибы не особыя банковыя отмтки, то онъ бы самъ принялъ его за настоящій. Одинъ изъ присяжныхъ тутъ же замтилъ: ‘да и со мною могло случиться то же самое’. Конечно, тутъ всякій могъ ошибиться. Присяжные оправдали преступника и разсудили: ‘Этакъ и мы можемъ попасть на скамью обвиненныхъ’, хотя бы мы были невинны, какъ голуби’. Сами теперь видите, что все дло въ томъ, чтобы бумажныя деньги были хорошо поддланы, и тогда человкъ не подвергается большой опасности.

Филь все еще колебался, тогда отецъ, чтобы окончательно убдить его, пустилъ въ ходъ нравственныя сентенціи и употребилъ все свое искусство, чтобы не осталось и соломенки, за которую бы могъ ухватиться сынъ.

— Вамъ наскажутъ пропасть вздору, насчетъ того, какъ преступно спускать эти бумажки, горячился Вотренъ: — кто всего больше кричитъ объ этомъ? Кучка людей изъ Сити, занимающихся тмъ же дломъ. Имъ, мошенникамъ, хотлось бы, чтобы кром ихъ никто не промышлялъ этимъ. Разв это не та же поддлка, когда человкъ ничего неимющій подписываетъ вексель въ двсти фунтовъ стерлинговъ? Заставьте хоть сотню изъ нихъ разомъ заплатить по своимъ векселямъ, они сейчасъ же примутся за наше ремесло, хотя и разъзжаютъ теперь въ каретахъ и пьютъ дорогія вина, что такъ же врно, какъ ваша фамилія не Мертонъ, а Вотренъ! Наконецъ вотъ что, мой милый, продолжалъ Вотренъ: — если мы всю нашу жизнь станемъ заниматься нашимъ дломъ, насъ таки въ конц-концовъ поймаютъ. А мн бы этого конечно не хотлось. Поэтому нужно покончить все въ два года. Денегъ добудемъ не мало, и тогда заживемъ смирнехонько, совершенными джентльменами. Ну, что, ршились? Давайте слово и по рукамъ.

Бирмингэмской фирм было послано двадцать фунтовъ стерлинговъ настоящими деньгами, и отъ ней получено взамнъ сто фунтовъ поддльныхъ денегъ. Не прошло недли, какъ уже Филь спустилъ ихъ и разъзжалъ по Англіи блестящимъ нобльменомъ. Всего больше досталось отъ него золотыхъ длъ мастерамъ, такъ-какъ золото всегда въ цн и его легко сбыть. Многіе изъ провинціальныхъ банковъ сами размняли фальшивыя бумажныя деньги и обманъ обнаружился только тогда, когда нкоторыя изъ бумажекъ случайно попали въ Сити, многія долго еще оставались въ обращеніи и до того испестрились подписями, что походили на подписной листъ. Филь никогда не росписывадся на нихъ однимъ и тмъ же именемъ, адреса свои онъ также безпрестанно мнялъ.

Вотъ отчего у Филя было такъ много денегъ и онъ былъ такъ хорошо одтъ въ тотъ день, когда циркъ мосье ле-Кобба далъ свое представленіе въ Эльбюри.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ.
Отецъ пропиваетъ свою дочь.

Сокрушенная сердцемъ собачонка около трехъ недль оставалась взаперти среди пивныхъ бочонковъ. Она напрасно лаяла и выла, пристально глядя на полоску свту изъ разбитаго стекла загрязненнаго подвальнаго окна, точно ждала, что черезъ разбитое стекло войдетъ ея хорошенькая госпожа и освободитъ ее. Слезы ея стекали крупными каплями въ уголки глазъ, но ни одно живое существо не навстило заключенную, только повременамъ подбгали къ ней дв, три смлыя крысы, какъ будто желали попытаться, нельзя ли състь ее. Напрасно ласковая собачонка вертла хвостомъ, когда тюремный сторожъ приносилъ ей ежедневно кучу костей и объдковъ,— онъ только и говорилъ ей: ‘Кушъ, ну, ты’. Блая шерсть стала совсмъ черная, длинные шелковистые волосы спутались и висли, какъ ледяныя сосульки.

Филь явился въ отель совершенно блдный, съ судорожнымъ подергиваніемъ въ лиц. Слуга радостно встртилъ его: ему сильно хотлось знать, гд пропадалъ Филь. Съ наглостью людей, желающихъ обмануть, Филь, не дожидаясь вопроса, солгалъ ему: ‘что охотился съ однимъ пріятелемъ’, и когда слуга спросилъ его: ‘удачна ли была охота?’ онъ, вспомнивъ о плеч, отвтилъ: ‘не совсмъ’. Ему было не по себ, пока онъ не узналъ, что въ его отсутствіе комната была заперта и считалась за нимъ. Онъ тотчасъ же осмотрлъ дно чемодана и убдился, что вещи его оставались нетронутыми.

На слдующій день Филь разрядился, какъ придворный лакей. Отъ волосъ его такъ и несло помаднымъ букетомъ, онъ купилъ себ узкія блыя перчатки и такъ вычистилъ себ шляпу, что она была точно лакированная. Но въ глазахъ у него было что-то дикое и развратное, франтовство его казалось пошлымъ.

Опытный полицейскій, глядя на него, пришелъ бы втупикъ, кто онъ такой: мичманъ ли въ отпуску, нобльменъ-охотникъ или просто мошенникъ. Голову склонялъ онъ на бокъ, галстухъ у него былъ разноцвтный, какъ флагъ, а руки онъ держалъ, какъ будто готовился вступить въ драку. Волосы на вискахъ были завиты въ крупные и довольно длинные локоны. Наружность его была оригинальна и вмст съ тмъ внушала подозрніе. Несмотря на это, онъ кружилъ головы многимъ двушкамъ на рынк въ Эльбюри.

Съ грязной собачонкой на рукахъ Филь прошелъ около мили по пыльной дорог и смло позвонилъ у дома лейтенанта Гранта. Собачонка, завидя суровую служанку, принялась визжать и вертть хвостомъ. Грозная два была тронута не мене собачонки, называла ее нжными именами, поспшно отворила Филю ршетчатыя ворота и бросилась въ домъ съ громкимъ крикомъ:

— Люси, идите сюда!

‘Недурно’, подумалъ Филь: ‘на этотъ разъ они, по крайней-мр, будутъ рады меня видть’!

Его ввели въ комнату и попросили обождать минутку. Отъ нечего длать Филь принялся разсматривать визитныя карточки на стол. Почти первая попалась ему карточка: Елена Крозье. ‘Странно, пробормоталъ онъ, къ добру ли это или въ худу?’ И ршилъ, что къ добру.

Миссъ Люси и лейтенантъ вошли вмст, они поклонились другъ другу, она покраснла. Быть можетъ, она узнала его, потому что совсмъ сконфузилась, не переставала ласкать свою любимицу и называть ее такими нжными именами, что Филю стало завидно. Сердце стараго лейтенанта было не такое нжное, какъ у его дочери, онъ смотрлъ на Филя точно на картину, а не на живаго и красиваго молодого человка и спросилъ его:

— Вы врно прочли объявленіе и пришли за наградой?

Филиппъ впослдствіи говаривалъ, что не будь лейтенантъ отцомъ Люси, ‘угостилъ бы онъ его по своему’.

Слова старика сильно оскорбили его: правда, онъ спускалъ фальшивую монету, но никогда бы не унизился до кражи собакъ. Онъ дерзко улыбнулся въ отвтъ.

Папа Люси былъ жиренъ и неопрятенъ и сильно походилъ на свинью. Какимъ образомъ была у него такая хорошенькая дочь, останется неразршимой загадкой. Панталоны туго обтягивали его толстыя ноги, рукава были точно набиты мясомъ. Грубый голосъ его поразилъ Филя: онъ походилъ на голоса продавцевъ селедокъ на лондонскихъ рынкахъ.

Лейтенантъ принялъ улыбку Филя за согласіе и, обращаясь къ обворожительной Люси, попросилъ ее принести десять шиллинговъ изъ кошелька, который она найдетъ въ кабинет на стол. Филь не выдержалъ.

— Я купилъ эту собачонку за шесть миль отсюда у цыганенка. Вернувшись въ Эльбюри я зналъ, что она ваша и принесъ вамъ ее. Молодой леди незачмъ безпокоиться: я отказываюсь отъ всякой награды!

Слова эти были сказаны смущеннымъ голосомъ. Филь казался оскорбленнымъ и дйствительно былъ задтъ, онъ не спасовалъ бы на подлости, за исключеніемъ тхъ случаевъ, когда дло касалось фальшивыхъ бумажекъ.

Слова эти имли электрическое дйствіе. Миссъ Люси проговорила:

— Ахъ, милый папа, какъ же ты это! а лейтенантъ, неносившій ни подтяжекъ, ни жилета, почувствовалъ, что у него точно мурашки пробжали по спин.

— Не присядете ли вы? спросилъ онъ Филя, пытаясь подружиться съ юношей, душа котораго была свыше десяти шиллинговыхъ наградъ.

Затмъ у нихъ завязался преинтересный разговоръ о собачк и объ укравшемъ ее цыганенк. Кто-то изъ нихъ замтилъ, что собачонка очень грязна и худа. Миссъ Люси выразила свое мнніе, что ее слдуетъ вымыть. Лейтенантъ клялся, что цыганенка стоитъ выслать изъ Англіи на всю жизнь. Компанія длала свои соображенія насчетъ того, ла ли что-нибудь собака впродолженіе этихъ трехъ недль, и давали ли ей мясо. Лейтенантъ спрашивалъ Филя, не узнаетъ ли онъ цыганенка при вторичной встрч, и божился, что будетъ преслдовать его закономъ, хотя бы пришлось поплатиться всмъ состояніемъ.

Собачонку вымыли, принесли вина и разговоръ принялъ другой оборотъ. Помня совтъ Вотрена, Филь сказалъ:

— Я пересматривалъ визитныя карточки на томъ стол и увидалъ, что вы знакомы съ одними моими родственниками.

Затмъ естественно воспослдовало восклицаніе:

— Въ самомъ дл!

И когда обнаружилось, что Филь намекнулъ на Елену Крозье, дочь бросила на отца взглядъ, выражавшій упрекъ, какъ это онъ могъ предложить десять шиллинговъ награды родственнику такихъ высоко-поставленныхъ лицъ, но отецъ отвчалъ ей взглядомъ, который, казалось, говорилъ: ‘могъ ли я знать, какіе у него родственники?

Филя тотчасъ же спросили:

— Неправда ли, какая она красивая двушка? Въ ней есть что-то поразительное, восторженно замтила Люси.

Филю хотлось прибавить: ‘въ особенности съ ружьемъ на плеч’, но онъ не сказалъ этого.

Лейтенантъ осыпалъ Филя разспросами о степени его родства съ семействомъ Крозье, и Филь сознался, что онъ приходится внукомъ банкиру. Вслдъ затмъ наступило глубокое молчаніе. Морякъ предложилъ Филиппу еще стаканъ вина и пригласилъ его на обдъ.

— Не думайте, чтобы я хотлъ оскорбить васъ, предлагая вамъ десять шиллинговъ, пробормоталъ лейтенантъ.— Разв я могъ знать, кто вы такой, пока сами не сказали мн этого? Все это престранно. Наша служанка Мери сказала мн, что вы именно и заговорили съ моей Люси въ цирк, мн сильно хотлось переломать вамъ кости. Мн пришло въ голову, что вы сами украли собаку.

При этихъ словахъ раздался взрывъ хохоту — до того это показалось всмъ невроятнымъ.

Пророчество Вотрена исполнилось самымъ точнымъ образомъ. Семья Грантъ была очень прельщена знакомствомъ со внукомъ банкира. Даже суровая горничная изъявила сожалніе, что такъ грубо обошлась съ нимъ въ цирк и ршила: ‘что сдлалъ онъ это не съ дурными намреніями, да и въ словахъ его не было ничего оскорбительнаго’.

Въ каждой почти семь есть тайна, которую она тщательно скрываетъ отъ всхъ. Такая тайна была и въ семь Грантовъ: лейтенантъ непомрно любилъ вино. Между нимъ и его дочерью происходила постоянная борьба: дочь старалась воздержать отца отъ пьянства. Она и на одинъ часъ не смла отлучиться изъ дому, она знала, что тотчасъ по ея уход отецъ уйдетъ въ трактиръ за четверть мили отъ ихъ дома и будетъ пить тамъ до потери сознанія. За нимъ придется послать пони и нанять первыхъ попавшихся по дорог людей, чтобы они помогли стащить его въ постель.

Лейтенантъ могъ еще оставаться трезвымъ мсяца три сряду. А тамъ онъ ужь вознаграждалъ себя за долгое воздержаніе и въ теченіе цлаго мсяца, а иногда и больше пилъ до того, что становился похожимъ на дикаго звря.

Люси подвергалась многимъ непріятностямъ: приходилъ ли въ домъ печникъ, мусорщикъ, мясникъ или кто-нибудь изъ знакомыхъ, морякъ тотчасъ приказывалъ подать бутылку вина и принимался угощать гостя. Онъ зналъ, что это есть единственное средство выпить самому. Дочери, конечно, хотлось скрывать, что отецъ ея пьяница, и вино приносилось.

Не разъ она находила у него подъ матрасомъ бутылки съ водкой, которую онъ пилъ по ночамъ. Онъ пропивалъ все, что могъ: сапоги съ ногъ, духи съ туалета своей дочери. За завтракомъ онъ напивался пивомъ. Посл всякой ды морякъ божился, что умираетъ отъ несваренія желудка и одна только крпкая водка можетъ помочь ему. Во время холеры онъ лечился спиртомъ раза три на день, а холера длалась съ нимъ каждый часъ и онъ ревлъ, чтобы ему дали алкоголю.

Дочь всего больше думала о томъ, какъ бы удержать отца трезвымъ, а отецъ только и думалъ какъ бы ему напиться. Она была слаба, слезы были ея единственнымъ орудіемъ убжденія, а онъ пускался на всевозможныя хитрости, лишь бы добыть себ вина. Не всегда удавалось ей съ нимъ справиться. Обдая у Грантовъ, Филь замтилъ, какъ нжно старикъ посматривалъ на вино. Дочь поставила на столъ всего одну маленькую бутылку хереса, не покончили они втораго блюда, какъ вино уже было выпито. Филю было тяжело видть, съ какой неохотой Люси принесла вторую бутылку, ему пришло въ голову, ито вроятно у нихъ въ погреб пусто и денегъ слишкомъ недостаточно, чтобы позволить себ такую роскошь какъ вино. Люси была почти благодарна Филю за то, что онъ отказался выпить еще стаканъ вина. Между тмъ Филь напрасно отказывался: тогда бы лейтенанту меньше досталось.

Посл обда джентльмены остались одни. Люси поставила имъ бутылку портера и что-то шепнула на ухо отцу.

‘Врно она ему совтуетъ поменьше пить’, подумалъ Филь.

‘Пошлю имъ дюжину вина изъ отеля при первомъ удобномъ случа’. Лейтенантъ съ жадностью набросился на портеръ и залпами выпивалъ стаканы. Суровая Мери приходила разъ шесть сказать имъ, что чай поданъ. Филь еще ухудшилъ дло. Изъ желанія поберечь портеръ, онъ сказалъ, что предпочитаетъ грогъ. Морякъ пришелъ въ восторгъ и тотчасъ послалъ за Люси, чтобы она дала ему ключи отъ водки. Люси пришлось поневол повиноваться. Выпивъ портеръ, морякъ принялся за водку и началъ разсказывать о томъ времени, когда служилъ на корабл ея величества ‘Bullygar`’, допрашивалъ Филя объ его семейныхъ длахъ, и гостю пришлось врать самымъ немилосердымъ образомъ: Филь сообщилъ, что отецъ его Вотренъ даетъ ему 400 ливровъ въ годъ, говорилъ о наслдств, которое оставила ему мать, и на случай, чтобъ Крозье не сказалъ о немъ чего-нибудь, разсказалъ цлый романъ о ссор Вотрена съ старикомъ Крозье. Лейтенантъ воодушевился и назвалъ Натаніэля Крозье негоднымъ бродягой, и ршилъ, что ни одинъ порядочный человкъ не поступитъ такимъ мошенническимъ образомъ съ роднымъ внукомъ.

Каждыя пять минутъ Мери являлась къ нимъ и объявляла съ возраставшимъ паосомъ: ‘что чай уже совсмъ простылъ’. Лейтенантъ разсердился и заперъ дверь на замокъ. Филь напрасно возсталъ противъ этого, предлагая ему идти къ Люси. Лейтенантъ ударилъ кулакомъ по столу и побожился, что слдуетъ прежде опорожнить бутылки, какъ прилично мужчинамъ.

— Съ чорту чай, кричалъ онъ: — это дтскій напитокъ. Отъ него только слабешь. Нужно быть гусемъ, чтобы любить чай. То ли дло грогъ! Выпейте-ка этой водки — душа возрадуется, смяться станете!

Посл пятаго бокала, языкъ лейтенанта началъ плохо ворочаться. Онъ сначала уврялъ, что нарочно говоритъ такъ. На него напала чувствительность, онъ принялся расхваливать свою дочь, спрашивалъ Филя разъ по двадцати сряду, точно ли, вдь она прекрасивая двушка.

Горячій поклонникъ не находилъ словъ для выраженія своего восторга отъ красоты Люси. Старикъ надолъ ему до смерти, и Филь мысленно пожелалъ ему свалиться подъ столъ и замолчать. Но вдругъ на пьяницу нашла новая фантазія: ему не понравилось, что юноша такъ открыто сознается въ своемъ поклоненіи хорошенькой Люси. Слдуетъ попугать его! мелькнуло въ его пьяномъ ум. И лейтенантъ намекнулъ, что убьетъ негодяя, который осмлится играть привязанностью его дочери.

— Я убью его, закричалъ онъ, посл десяти минутъ сердитаго молчанія.— Я схвачу его за горло (онъ схватилъ бутылку), выпущу изъ него лучшую кровь (и морякъ налилъ себ вина и выпилъ залпомъ). Она красавица, продолжалъ онъ: — милйшая двушка, просто совершенство. Ея школьные аттестаты у меня на верху, я покажу вамъ ихъ. Если только кто осмлится (и онъ принялся плакать), если какой-нибудь негодяй потребуетъ — я вырву изъ него сердце — ей-Богу. Не думайте… я говорю это не потому, что пьянъ. Да, я пьянъ — и вамъ до этого дла нтъ.

Онъ замолчалъ и принялся сопть и хмуриться, по временамъ билъ кулакомъ по столу и рвалъ на себ рубашку.

Вроятно молодая двушка слышала весь этотъ разговоръ отъ слова до слова, потому что ея легкій стукъ въ дверь слышался почти непрерывно. Пьяный старикъ до смерти надолъ Филю и онъ наконецъ всталъ, чтобы отворить дверь, но какъ ни былъ повидимому пьянъ лейтенантъ, сознаніе еще не оставило его. Онъ зналъ, что Люси стоитъ за дверью.

— Садитесь, сэръ, заревлъ онъ на Филиппа: — садитесь, сэръ. Вашъ, что ли, это домъ? Я приказываю вамъ ссть, сэръ, и налить себ стаканъ.

Юноша зналъ, что ему уже не попасть больше въ домъ, если оскорбитъ старика, и потому слъ опять на мсто и налилъ себ вина, хотя сердце его обливалось кровью при мысли, что двушка горько плачетъ въ зал. Къ двумъ часамъ ночи, лейтенантъ былъ уже мертвецки пьянъ. Голова его опустилась на грудь, онъ тяжело дышалъ и храплъ. Филь нсколько разъ окликалъ его — отвта не было, онъ отворилъ дверь.

Дочь сидла въ зал на стул и плакала. Ни она, ни Филь не могли выговорить ни слова. Филь чувствовалъ себя почти виновнымъ въ томъ, что случилось. Онъ наконецъ пробормоталъ:

— Если позволите, я помогу горничной снести вашего отца наверхъ.

Она молчала.

Филь позвалъ горничную. Онъ былъ силенъ, а морякъ очень тяжелъ, нелегко было стащить ношу наверхъ, но Филь сдлалъ это, раздлъ и положилъ моряка въ постель.

Сойдя внизъ, онъ засталъ Люси все еще въ слезахъ, ему нельзя было уйдти, не сказавъ ей нсколько словъ. Онъ проговорилъ едва слышнымъ голосомъ:

— Вы не должны обвинять меня, миссъ Грантъ, въ томъ, что случилось. Это очень грустно, но меня обвинять несправедливо.

Она все плакала. Что ему было длать? Филь утшалъ себя тмъ, что она видитъ по крайней-мр, что онъ не пьянъ и въ своемъ ум.

Наконецъ Люси подняла голову и сказала:

— Надюсь, сэръ, что вы будете имть на столько уваженія къ нашей несчастной семь, что никому не станете говорить объ этой сцен — это единственный порокъ моего отца.

‘И онъ преданъ этому пороку въ значительной степени’, подумалъ про себя Филь, и принялся уврять Люси, что еслибы даже въ него прицлились пистолетомъ, приставили въ его уху самое дуло, еслибы остріе ножа коснулось его груди, онъ и тутъ бы не сказалъ ни слова, изъ боязни огорчить, хотя на минуту, миссъ Грантъ. Онъ еще долго болталъ и въ каждомъ слов видно было его горячее расположеніе къ Люси.

Пьянство отца повлекло за собою дурное послдствіе: Филь въ одинъ вечеръ сталъ своимъ человкомъ въ дом Грантовъ. Ихъ репутація была, такъ сказать, въ его рукахъ. Дочь была ему благодарна за то, что онъ стащилъ въ постель ея отца, служанк онъ понравился добродушіемъ, съ какимъ отнесся къ слабости лейтенанта и старался даже оправдать его: ‘вс моряки не прочь отъ рюмки’, или ‘кто пьетъ, тотъ не можетъ быть дурнымъ человкомъ’. Суровая служанка уже десять лтъ была у нихъ въ услуженіи — эти замчанія пришлись ей по сердцу.

Молодой человкъ и двица еще съ часъ проговорили о случившемся несчастій. Она перестала плакать, а онъ общался завтра же навдаться къ нимъ, общалъ даже отказываться отъ всякихъ приглашеній на обдъ и являться къ нимъ только къ чаю. Въ три часа ночи служанка подала ему пальто, а красавица проводила его до калитки. Темь была страшная и двушка предложила ему остаться на ночь въ коттедж.

— Мы можемъ приготовить вамъ постель на диван, сказала она, и намекнула, что дорогой на него могутъ напасть разбойники. Филь засмялся.

ГЛАВА ДВЯТНАЦАТАЯ.
Дла Филя идутъ успшно.

Умъ лейтенанта Гранта въ трезвомъ состояніи отличался ясностью и быстротою соображенія. Онъ стряхалъ съ себя вино, какъ собака выкупавшись стряхаетъ съ себя воду. Вставъ съ постели, онъ два часа спустя уже ласкалъ свою дочь, выпрашивая себ этимъ у ней прощеніе за вчерашнее. Проспавшись посл сильной выпивки, онъ становился пріятнйшимъ человкомъ на свт.

Филь около трехъ часовъ пополудни явился въ коттеджъ и встртилъ лейтенанта въ саду.

— Ну, мы таки угостились прошлую ночь, обратился къ нему морякъ.— А что, побаливаетъ сегодня голова? спросилъ онъ съ видомъ знатока.— Вдь мы опорожнили дв бутылки вина и нсколько графиновъ водки. Попили какъ слдуетъ.

Филь не отрекался въ томъ, что принималъ участіе во вчерашнихъ подвигахъ, хотя хорошо зналъ, сколько выпилъ, и улыбнулся въ отвтъ на слова моряка.

Филь почти ежедневно посщалъ Грантовъ. Онъ былъ именно такой человкъ, какой могъ заслужить уваженіе лейтенанта, развязный, дятельный и всегда готовый пошутить. Филь часто помогалъ Люси въ ея занятіяхъ: копалъ съ нею землю въ саду, работалъ граблями, мелъ дорожки съ превеликимъ усердіемъ, прислуживалъ лейтенанту, когда тотъ поливалъ свои розовые кусты, носилъ ему лейку за лейкой, пока не промачивалъ себ окончательно панталонъ и сапоговъ, увряя что занятіе это ему очень нравится. Портился ли замокъ, Филь тотчасъ же исправлялъ его. Пони какъ-то упалъ во время ихъ послобденнаго катанія, и Филь поднялъ его благодаря сил своихъ мышцъ, не тронувъ упряжи. Онъ прыгалъ и двигался съ гибкостью арлекина. Приходилось ли подвязать розовый кустъ, Филь приставлялъ лстницу и становился садовникомъ. Смхъ и шутки не прекращались во все время его пребыванія въ коттедж. Филь не разъ пвалъ характерныя псни, заученныя имъ въ дни бродяжничества. Лейтенантъ хохоталъ дослезъ, когда онъ бывало запоетъ: ‘откормлю тебя до жирна, какъ старую клячу моего отца’. Въ присутствіи Филя морякъ сталъ вполовину меньше пить, такъ что Люси замтила однажды Мери:

— Отецъ врно бы излечился отъ своего порока, еслибы мось Вотренъ прожилъ у насъ хоть годикъ.

Врная служанка отвчала:

— Непремнно, съ нимъ и безъ вина весело.

И ее расположилъ къ себ Филь. Онъ постоянно шутилъ съ суровой старой двой насчетъ ея обожателей, а такія шутки были ей слаще меду, хотя она уже даже мечтать перестала о супружеств. Много шиллинговъ перепало въ ея загрублыя отъ стирки руки. Она наконецъ до того привязалась къ красивому молодому человку, что при встрч съ нимъ шептала ему: ‘баринъ въ саду, а она въ гостиной’. Бдняжка и не подозрвала, какъ дурно она длаетъ, покровительствуя ихъ тайнымъ свиданіямъ. Филь, наедин съ Люси, становился совсмъ инымъ человкомъ: рчь его становилась напыщенной, онъ точно приросталъ къ мсту, поздоровавшись съ нею, онъ долго не выпускалъ ея пальцы и держалъ ихъ въ своей рук безъ всякой надобности.

Должно быть, у лейтенанта просвтлло въ ум отъ долгаго воздержанія или просто кто-нибудь шепнулъ ему, что не слдуетъ позволять красивому молодому человку открыто ухаживать за двушкой, пока не выяснились его намренія,— не знаемъ почему, но вдругъ (уже посл двухмсячныхъ ежедневныхъ посщеній Филя) морякъ совсмъ перемнилъ свое обращеніе съ милымъ юношей: не позволялъ ему садиться въ церкви на одну скамью съ ними, и читать изъ одного молитвенника, ни провожать ихъ изъ церкви домой, прекратилъ прогулки въ коляск, и пони, ничего не длая цлую недлю, до того расстолстлъ, что на него съ трудомъ можно было надть сбрую, когда его пришлось запречь. Тотъ же самый невдомый совтникъ или совтница посовтовали капитану отправиться съ визитомъ къ богатому банкиру въ Свенборо, чтобы спросить его, дастъ ли онъ что-нибудь Филиппу Вотрену, своему внуку, въ случа, если онъ женится на красивой Люси Грантъ.

Смлость внушаетъ къ себ уваженіе: Филь только выигралъ во мнніи Крозье, старикъ почти обрадовался, что внукъ такъ ловко обдлываетъ свои дла. Вопросъ лейтенанта озадачилъ банкира, но онъ не показалъ этого: лицо Крозье, вслдствіе долгой привычки скрывать свои ощушенія, стало совершенной маской. Ни одинъ мускулъ его лица не шевельнулся. Онъ только попросилъ лейтенанта подробне разсказать ему о Фил.

Мистеръ Натаніэль Крозье былъ очень доволенъ посщеніемъ моряка. Онъ думалъ про себя: ‘одной заботой меньше, если Филь устроится какъ слдуетъ, онъ, очевидно, ловкій молодецъ, мн нечего затвать съ нимъ ссоры. Тмъ лучше, если глупый морякъ не обращаетъ вниманія на его прежніе гршки, онъ же отвтитъ за послдствія’.

Банкиръ ни слова не сказалъ о самомъ Филипп, а только намекнулъ, что еслибы нашлись извстные документы, отецъ Филя получилъ бы свою долю въ наслдство и посовтовалъ бы моряку спросить у Филя свидтельства о брак его матери. ‘Это можетъ ускорить ходъ дла’, замтилъ Крозье, ‘по моему это будетъ всего лучше’.

Вотренъ не даромъ общалъ Филю доставить ему это свидтельство. Онъ точно предвидлъ, что его потребуютъ у Филя. Изъ француза вышелъ бы замчательный длецъ, еслибы его дятельность была иная. Филь былъ озадаченъ, когда морякъ спросилъ у него свидтельства о брак его матери. ‘Иначе, не показывайтесь мн на глаза’, сказалъ лейтенантъ, ‘я хлопочу ради вашей собственной пользы, вдь не велико удовольствіе сидть съ глазу на глазъ съ этимъ желтолицымъ банкиромъ’, и отецъ Люси намекнулъ Филю, что предъявленіе этого документа можетъ доставить ему большія выгоды.

Морякъ сдлалъ еще одинъ визитъ богатому дду. Неизвстно, о чемъ толковали они, только Грантъ вернулся къ обду съ сіяющимъ лицомъ и попросилъ Филя къ себ въ кабинетъ. Тутъ Вотренъ-младшій взволнованнымъ голосомъ попросилъ у лейтенанта руки Люси, клялся, что будетъ любить ее до самой смерти, все сдлаетъ, даже пожертвуетъ жизнью ради ея счастья. Добрякъ лейтенантъ былъ тронутъ до слезъ и готовъ былъ, чтобы въ эту минуту ему отрзали палецъ, лишь бы только дали ему глотнуть рому. ‘Берите ее, молодой человкъ, берите’, промычалъ онъ: ‘только не оставляйте меня, живите со мной, а то я пропаду. Она ангелъ, сэръ, а я животное. Богъ до благословитъ васъ. Пойдите, спросите у ней ключи отъ шкафчика, а то я сталъ совершеннымъ дуракомъ. Идите скоре’.

Филиппъ сдлался женихомъ Люси Грантъ. Въ эту же самую ночь, вернувшись къ себ, онъ написалъ своему отцу Вотрену письмо. Онъ сообщалъ своему родителю, что начинаетъ съ этихъ поръ совершенно иную жизнь. ‘Я буду честенъ, несмотря ни на какія искушенія. Ни она не должна подвергаться несчастію, ни мои дти безчестію. Благодарю Бога, что онъ допустилъ меня раскаяться въ прошлой жизни’. Что всего любопытне, въ этомъ же письм онъ просилъ отца послать ему пятьдесятъ фунтовъ, хотя долженъ былъ знать, какимъ путемъ обмана и мошенничества будутъ добыты эти деньги. Филь вложилъ въ конвертъ вс поддльныя банкноты, какія только у него были, и самъ отнесъ на почту письмо. И на душ у него стало легко и весело.

Вотренъ тотчасъ же отвтилъ на это письмо: онъ любезно и дружески поздравлялъ сына, жаллъ, что не можетъ присутствовать на свадьб, изъявлялъ свое сочувствіе его добродтельнымъ намреніямъ и вмст съ тмъ писалъ, что не можетъ прислать ему пятьдесятъ лив. за неимніемъ денегъ. Дло въ томъ, что прочитавъ письмо сына, Вотренъ съ бшенствомъ швырнулъ его на полъ. ‘Онъ хочетъ перемниться и быть добродтельнымъ. Пусть попробуетъ, дурень! Подожди, выйдетъ у тебя послдній шиллингъ, тогда съ нимъ и вся твоя нравственность вылетитъ изъ тебя!’

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ.
Не совсмъ удачное супружество.

Бракъ состоялся. Мистеръ и мистриссъ Вотренъ вернулись въ коттеджъ въ двнадцать часовъ пополудни. На стол ждалъ ихъ великолпный завтракъ. Не подари восхищенный лейтенантъ новобрачнымъ пятьдесятъ фунтовъ стерлинговъ, счастливой чет пришлось бы испытывать большія лишенія во время медоваго мсяца. Къ несчастью, у Филя почти вс деньги вышли, въ карман у него не было и пяти фунтовъ стерлинговъ.

Онъ былъ счастливъ, ему и въ голову не приходили дурныя мысли: онъ горячо любилъ свою молодую жену, не могъ и пяти минутъ обойтись безъ ея присутствія. Если Люси выходила въ садъ посмотрть, какова погода, Филь шелъ за ней слдомъ. Уходилъ ли Филь наверхъ переодться, Люси ждала его съ нетерпніемъ и встрчала его словами: ‘Гд же ты пропадалъ такъ долго, милый?’ Ихъ любовь еще больше усилилась посл брака.

Какое это счастливое, пресчастливое время, когда и онъ и она не иначе называютъ другъ друга, какъ: ‘моя душа’, ‘мой ангелъ’, ‘милочка’, ‘дорогой’ — не иначе смотрятъ другъ на друга, какъ съ улыбкой и съ нжнымъ выраженіемъ глазъ, имъ пріятне быть дома вдвоемъ, чмъ хать въ оперу, въ театръ или на балъ! Зачмъ проходите вы такъ скоро, счастливые мсяцы? Какъ трогательна любовь новобрачныхъ, какъ ничтожны ихъ ссоры! Люси плачетъ, если Филь неласково взглянетъ на нее, а онъ при первой ея слезинк становится передъ нею на колни и проситъ извиненія. Замтитъ она, что вечеръ холодный, онъ готовъ взбжать на какую угодно лстницу, хотя бы она была такъ высока, какъ та, что аковъ видлъ во сн — и принесетъ ей шаль на плечи. Задремлетъ хорошенькая Люси на диван — Филь сторожитъ ея сонъ, старается предупредить всякій шумъ. О, счастливое полугодіе посл брака! Зачмъ ты не длишься шесть лтъ! Зачмъ мужчины такъ скоро пресыщаются этимъ лакомымъ блюдомъ жизни, а женщины такъ теряютъ свою привлекательность?

Филь такъ ловко солгалъ своему тестю насчетъ своего ежегоднаго дохода, что тотъ былъ вполн убжденъ, что удачно выдалъ дочь свою замужъ и хвастался этимъ передъ своими пріятелями. Не то бы онъ заговорилъ, еслибъ узналъ всю правду.

Филь поклялся, что не спуститъ больше ни одной фальшивой бумажки, но по мр того, какъ пустлъ его карманъ, Филь начиналъ жалть о своей клятв, однако, будучи настроенъ на сантиментальный ладъ, все еще смотрлъ на эту клятву, какъ на обтъ, данный Люси. Ему не разъ приходило въ голову, что онъ могъ бы въ одинъ день заработать столько денегъ, что ихъ бы хватило имъ на цлый мсяцъ, но тотчасъ же бранилъ себя за эти мысли. ‘Нтъ! нтъ! Люси не будетъ обезчещена, сердце моей бдной, дорогой, кроткой двочки не будетъ страдать изъ-за меня!’ думалъ Филь.

Онъ занялъ еще пятьдесятъ фунтовъ у своего тестя, а тамъ еще попросилъ у него денегъ взаймы. Лейтенантъ началъ коситься на зятя, завидя его издали, онъ сворачивалъ съ дороги изъ боязни, чтобы Филь не попросилъ у него еще взаймы денегъ ‘на день или на два’.

Наконецъ Филь ршилъ отправиться въ Лондонъ повидаться съ папа Вотреномъ. Хорошенькая Люси надула губки, но отпустила мужа на три дня, съ условіемъ, чтобы онъ писалъ ей каждый день письма и берегъ себя елико возможно.

Недли проходили за недлями, а Вотренъ все не получалъ писемъ отъ Филя. ‘Будь онъ проклятъ’, ворчалъ отецъ, ‘откуда взялись у него деньги? Однако, какъ онъ долго выдерживаетъ!’

Наконецъ Вотрену пришло въ голову, что сынъ не пишетъ потому, что самъ хочетъ пріхать къ нему, и онъ два мсяца сряду высиживалъ вечера дома, поджидая Филя.

‘Онъ непремнно прідетъ’ разсуждалъ отецъ: ‘дуракъ, отправилъ назадъ свои поддльныя банкноты!’ Останавливался ли кэбъ на улиц, Вотренъ опрометью бросался къ окну, думая увидть Филя, купилъ даже роспись поздовъ изъ Свенборо, зажигалъ у себя на ночь лампу, ложась спать, подкладывалъ въ огонь уголья, чтобы встртить какъ слдуетъ своего блуднаго сына.

Наконецъ сынъ пріхалъ. Онъ подошелъ къ отцу, пристыженный и сконфуженный. Вотренъ встртилъ его съ распростертыми объятіями. Котлеты были тотчасъ же зажарены, стаканы наполнены виномъ. ‘Я зналъ, что ты прідешь!’, радостно думалъ про себя отецъ. ‘Я пропалъ!’, простоналъ сынъ.

Положеніе новобрачнаго было самое несчастное. Его считали богатымъ, а у него и пенни не было въ карман. Всего хуже то, что онъ нуждался въ большихъ суммахъ денегъ и не видалъ никакой возможности пріобрсть ихъ честнымъ образомъ. Оставалось приняться за игру или воровство.

Филь попросилъ у отца двсти лив. взаймы.

Отецъ вытаращилъ на него глаза въ удивленіи и захохоталъ.

— Ты никакъ съ ума сошелъ! воскликнулъ онъ.— Двсти ливровъ! Гд же я достану ихъ? Ты еще, пожалуй, попросишь, чтобы я теб далъ ихъ настоящими соверенами?

Сынъ вздохнулъ и грустно опустилъ голову.

— Я долженъ какъ-нибудь добыть ихъ, пробормоталъ онъ.

Сердце стараго мошенника такъ и запрыгало въ груди: ‘онъ вернулся ко мн, онъ опять будетъ мой. Ха! ха!’ думалъ онъ про себя.

‘Милый Филь’ написалъ длинное письмо ‘дорогой Люси’, сообщалъ ей, что пробудетъ въ отсутствіи три недли, просилъ ее не безпокоиться. ‘Меня задерживаютъ обычныя хлопоты изъ-за полученія денегъ.. Мн будетъ каждую ночь сниться моя дорогая’, писалъ Филь.

Получивъ это письмо, Люси плакала до того, что вки у нея покраснли, какъ розовые листы, она мысленно пожелала, чтобы ея красавецъ ни съ кмъ на свт не былъ знакомъ и никого бы не зналъ, кром нея и чтобы не существовало вовсе этихъ противныхъ денегъ.

Папа Вотренъ цлыя сутки убждалъ своего сына въ томъ, что единственное средство добыть триста лив. въ три недли — совершить ночное воровство. Онъ ясно доказывалъ, что въ этомъ нтъ ни малйшей опасности.

— Я такъ люблю тебя, что не стану рисковать твоей жизнію, говорилъ нжный отецъ.— Я научу тебя, положись на меня.

Несчастный юноша изъявилъ согласіе. Онъ взглянулъ на потолокъ и поклялся ‘что это будетъ послднимъ его преступленіемъ’.

По наведенію справокъ Кентербюри было избрано шайкою Вотрена для совершенія подвиговъ.

— Мсто необыкновенно выгодное, говорилъ тряпичникъ Семъ:— въ город не найдете ни одного развалившагося дома.

Тряпичникъ Семъ самъ занимался ночнымъ воровствомъ и тотчасъ же вызвался сопутствовать имъ, какъ только узналъ, что шайка Вотрена собирается въ Кентербюри.

Филиппъ, какъ намъ уже извстно, былъ очень красивъ, сильно сложенъ, лицо у него было нахальное, манеры свободныя, такія увлекательныя, что ни одна горничная не могла устоять передъ нимъ. Онъ ихъ надувалъ самымъ плутовскимъ образомъ: лгалъ, ухаживалъ, льстилъ, давалъ общанія жениться. Его-то и отправили въ Кентербюри, снабдивъ настоящими инструкціями, и поручили ему разузнать, какъ слдуетъ, кто изъ жителей ‘чего стоитъ’.

Филь началъ съ гостиницы: подъ видомъ богатаго купца, онъ подходилъ къ прилавку, заказывалъ себ стаканъ элю и пилъ его съ возможною медленностью, стараясь въ то же время всми способами разговориться съ хозяйкой, голосъ его становился мягкимъ, онъ расточалъ передъ нею лесть, которая, какъ говорятъ, смягчаетъ самыя суровыя сердца. Подготовивъ почву, онъ приступалъ къ длу.

— Я только что изъ Лондона, пріхалъ сюда по важному длу, начиналъ Филь.— Вы можете оказать мн большое одолженіе, только прошу васъ никому не говорить объ этомъ. Мистеръ, живущій въ дом тутъ же рядомъ съ вами, сдлалъ нашей фирм большой заказъ, вотъ намъ и хотлось бы навести объ немъ справки: состоятельный ли онъ человкъ и какъ онъ живетъ?

Хозяйка становилась доврчива и, воображая оказать услугу ближнему, отвчала безъ запинки на вс вопросы Филя.

Всего безопасне было получать нужныя справки черезъ посредство слугъ. Филь съ этою цлью переодвался грумомъ и посщалъ сборища лакеевъ и кучеровъ. Съ ними не трудно было разговориться. Стоило угостить любаго стаканомъ грога, и самый несговорчивый становился пріятелемъ, Филь обыкновенно показывалъ видъ, что ищетъ мста у людей ‘хорошо поставленныхъ’. И какъ только называли ему такое мсто, онъ тотчасъ же спрашивалъ, много ли серебра прійдется ему чистить и т. п.

Иногда же онъ прямо приходилъ въ незнакомый домъ, звонилъ и спрашивалъ кучера (предварительно узнавъ его имя), прямо обращался къ нему и шопотомъ спрашивалъ: ‘правда ли, что вы отходите отъ мста’, кучеръ говорилъ, что нтъ и начиналъ придумывать, кто бы могъ распустить объ немъ такой ложный слухъ. Разговоръ завязывался. Филь предлагалъ идти выпить грогу, и кучеръ соглашался. Дло шло удачно, Филь заводилъ разговоръ о своихъ бывшихъ воображаемыхъ господахъ, вызывалъ этимъ кучера на откровенность, и тотъ выбалтывалъ все, что Филю нужно было знать.

Филь прибгалъ еще къ такого рода уловкамъ: являлся въ какой нибудь богатый на видъ домъ и подавалъ письмо, адресованное на чье нибудь имя, какое ему только приходило въ голову, напримръ хоть мистеру Джону — а подъ этимъ настоящее имя хозяина съ просьбой передать письмо по принадлежности. Лакей бралъ письмо и несъ въ гостиную, пока тамъ шли толки о томъ, ‘кто такой былъ этотъ мистеръ Джонъ’, такъ-какъ никто изъ семьи не былъ знакомъ съ таинственнымъ мистеромъ Джономъ, Филь внимательно осматривалъ замки, засовы и ключъ двери съ улицы.

Каждое утро Филь вставалъ въ семь часовъ, одвался грумомъ, выходилъ на улицу и тотчасъ же принимался за дло. Въ это время служанки подметаютъ ступени крылецъ, и зная, что господа еще спятъ, не прочь полюбезничать, если на то представится случай. Блестящій грумъ выбиралъ двушекъ не по красот, а сообразно тому, у кого он жили. Однажды Филь обратилъ свое вниманіе на безобразнйшую женщину: она мыла лстницу богатйшаго дома. Молодецъ началъ съ того, что схватилъ у ней ведро, служанка побжала за нимъ, обзывая его ‘нахаломъ’, онъ клялся, что не иначе отдастъ ведро, какъ за поцалуй. Служанка оглянулась кругомъ, никого не было видно, и она, наградивъ Филя поцалуемъ, опять принялась мыть. Тогда Филь стоялъ у крыльца и принялся искушать ее: ‘изъ васъ бы славная жена вышла, домъ былъ бы у васъ всегда въ порядк! я вижу, что вы смертельный врагъ грязи, сами вы такая чистенькая’.

— Это точно, вы правы, возразила двушка, хотя на ше у ней была замтна широкая полоса грязи.

Въ подобныхъ случаяхъ, юный мошенникъ всегда начиналъ прямо съ замужества. Онъ замчалъ, что двушкамъ это нравилось. И он вовсе не сердились на него, что онъ ведетъ дло такъ круто.

‘Этакъ дешевле, гостинцы слишкомъ дорого стоятъ’, думалъ Филь.

— А что вы сказали Мэри? вслухъ произнесъ онъ.— Вы добрая, неправда ли?

— Идите себ, у васъ не то въ голов, возразила двушка.— Вы дурачите меня, пожалуй скажешь вамъ: ‘согласна’, а у васъ на ум не то! А помимо этого, меня зовутъ не Мери, а Эмерли.

— Слава теб Господи, продолжалъ любезникъ, — имя Мэри не по моему вкусу. Скажу вамъ вотъ что: ложась спать, намъ нечего будетъ зажигать свчку, глазки ваши намъ посвтятъ, моя милая Эмерли.

Вообще на него стоило посмотрть по утрамъ и полюбоваться его игривостью: онъ выхватывалъ метлу изъ рукъ служанки и принимался самъ мести крыльцо, или же выколачивалъ вмсто нея пыль изъ рогожки. Оказывая подобныя услуги служанкамъ, онъ всмъ имъ говорилъ, что изъ нихъ вышли бы славныя жены, и просилъ, если уже сами не хотятъ, то пусть уговорятъ сестрицъ своихъ выйти за него замужъ, такъ-какъ судя по виднному имъ образчику, онъ непремнно хочетъ жениться на комъ нибудь изъ ихъ семьи. Любезности эти нравились служанкамъ, он осыпали его разными приглашеніями на свои вечера. Не разъ принимали он его тайкомъ на кухн, а это было конечною цлью всхъ его ухаживаній, онъ только этого и добивался.

Папа Вотренъ, прибывъ въ Эльбюри съ тремя товарищами, былъ до нельзя доволенъ Филипомъ. Даже самъ тряпичникъ Семъ одобрилъ его способъ дйствій. Всевозможныя свднія были собраны, оставалось приступить къ длу. Филь былъ настолько ловокъ, что уговорилъ одного полицейскаго помогать имъ въ предпріятіяхъ. Констебль очевидно подозрвалъ, что ‘они кое-что затваютъ’, нужно было ему зажать ротъ, и Вотренъ младшій предложилъ ему пятую часть всей добычи.

Дло пошло удачно: въ одно воскресенье имъ удалось ограбить три дома, одинъ за другимъ, и въ томъ числ домъ, гд жила Эмерли. Филь въ этотъ самый часъ назначилъ ей свиданіе на конц сада. Господа были въ церкви, и Вотренъ съ товарищами безпрепятственно вынесли все серебро и почти вс деньги, пока Филь любезничалъ съ служанкой. Въ другомъ дом повторилась точно та же исторія.

Однажды вечеромъ, они ршили ворваться въ домъ на разстояніи одной мили отъ города. Ихъ пріятель полицейскій очень мило все подготовилъ для нихъ, и даже согласился оказать имъ важную услугу: именно предупредить ихъ въ случа опасности. Онъ долженъ былъ во все горло закричать ‘Биль Томсонъ’ (какъ будто звалъ на помощь товарища), или забренчать на своей доск.

Въ два часа ночи они пробрались къ означенному дому. Ихъ встртилъ у воротъ полицейскій и шопотомъ спросилъ: ‘все ли у нихъ готово’. Они кивнули ему головой въ отвтъ и принялись ‘выставлять окна’. Вставили шило въ замазку окна, приложили предварительно къ стеклу платокъ, чтобы не было никакого звука. Стекло хрустнуло, тотчасъ же натерли его съ наружной стороны мокрымъ пальцемъ, и оно выпало. Стекло вынули, отодвинули задвижку и окно растворилось, короткимъ ломомъ подняли засовъ и раскрыли ставни.

Фонарь оказывался почти ненужнымъ. Воры двигались такъ тихо, какъ тни, объяснялись не иначе, какъ знаками, на сапоги у нихъ были надты войлочныя туфли. Пробираясь въ домъ, они обращали особенное вниманіе на двери, какими входили, чтобы не заблудиться въ случа, если имъ придется обратиться въ бгство.

Въ дом вс спали: женщины въ верхнемъ этаж, мужчины изъ предосторожности поближе къ снямъ. Услыхавъ шорохъ, они начали-было прислушиваться, но ршивъ, что это ‘проклятая кошка’, перевернулись на другой бокъ и опять заснули. Воры были люди опытные, ихъ почти не было слышно, они дошли до площадки, тутъ было двое дверей, изъ однихъ дверей они вытащили ключъ и заперли снаружи, въ другія вошли и равнымъ образомъ заперли спящихъ въ ихъ комнатахъ. Они обшарили гостиную при свт восковой свчи, не заботясь конечно о томъ, что воскъ капалъ на толстый дорогой коверъ. Въ какія нибудь пять минутъ воры обчистили комнату, брали все что ни попадалось: серебряную чериплицу, карманные часы, забытые на камин, банкноты въ бюро, гд они не находили замка, такъ прямо сламывали крышку и искали денегъ, стараясь не обременять себя никакими ящиками. Входя въ комнату, Вотренъ длалъ знакъ рукою, и воры принимались шарить по шифоньеркамъ и шкапамъ, загребая все, что имъ попадалось цннаго, а самъ онъ стоялъ у двери съ револьверомъ въ рукахъ и оберегалъ входъ.

Вдругъ послышался голосъ: ‘кто тамъ?’. Воры такъ и присли на мст, затаивъ дыханіе, но вслдъ затмъ послышалось сопнье и они снова задвигались. Въ одной изъ комнатъ спали дв молоденькихъ леди. Желая убдиться, крпокъ ли ихъ сонъ, воры поднесли свчку къ ихъ постели и заглянули имъ въ лица. По счастью, хорошенькія двушки спали крпкимъ сномъ, несмотря на шумъ отворяемыхъ ящиковъ. Вотренъ сталъ у постели, готовый убить ихъ при первой надобности. Воры попрятали въ свои карманы множество жемчугу, изумрудовъ, алмазовъ. Добыча была богатая, одинъ изъ воровъ до того развеселился, что поднялъ съ полу башмачокъ одной изъ спящихъ красавицъ и разставилъ руки въ удивленіи ‘что могутъ быть на свт такія маленькія ноги’.

Наконецъ воры сами разбудили хозяина дома и потребовали отъ него, чтобы онъ сказалъ имъ, гд у него деньги. Хозяинъ протеръ глаза и посмотрлъ на нихъ съ удивленіемъ. Онъ хотлъ-было закричать, но Вотренъ схватилъ его за плечо и предупредилъ, что убьетъ на мст, если онъ только пикнетъ. Жена джентльмена въ свою очередь упрашивала его не ссориться съ ними. И хозяинъ въ одну минуту отдалъ ворамъ то, что скопилъ въ долгіе годы труда и бережливости: серебряные чайники, сервизы, огромное количество ложекъ и вилокъ, подсвчниковъ, банкнотъ, часовъ и драгоцнностей. Жизнь ограбленной семьи была пощажена. Полицейскій видлъ, какъ вышли изъ дому воры съ добычей, подошелъ къ нимъ и спросилъ: ‘всели они справили?’ Они назначили блюстителю общественной безопасности мсто и время для длежа добычи. Полицейскій былъ вполн увренъ, что онъ получитъ свою часть, ворамъ нтъ разсчета ссориться съ полиціей, его только занимало: много ли ему достанется.

Добычу раздлили: Вотренъ зналъ цну алмазамъ не хуже любаго купца. Серебро пробовали крпкой водкой и взвсили. Золото было также раздлено поровну. Филиппъ и отецъ его требовали себ каждый по дв доли, остальные согласились, и такъ досталось имъ немало. Жидъ, скупившій у нихъ серебро по три шиллинга за унцію, поздравилъ воровъ съ успхомъ. Ему пришлось унести свою покупку въ три пріема.

Филь вернулся къ своей милой Люси съ полными карманами денегъ. Его сердце сильно билось, когда она начала ласкаться къ нему, цловать его и вмст съ тмъ бранить своего ‘дряннаго’ мужа за долгое отсутствіе. Она грозила ему, что заставитъ его разсказать все, что онъ длалъ въ это время. Филь поблднлъ, попробовалъ-было улыбнуться, но улыбка застыла у него на губахъ, на сердц было тяжело.

Ночью онъ такъ долго молился у постели, что на жену его нашло безпокойство. Она спросила его: ‘о чемъ онъ плачетъ?’ Филь отвтилъ: ‘отъ радости, что увидлъ свою дорогую жену’, и Люси показалось это совершенно естественнымъ, и она начала думать о томъ, какими бы словами выразить, до какой степени она любитъ своего ‘милаго’.

Филь еще разъ поклялся, что перемнитъ свою жизнь, станетъ честенъ ради своей милой жены. Но Филь не былъ властенъ надъ самимъ собою. Душа его не ему принадлежала. Вотренъ поклялся, что вмст съ нимъ ворвется къ банкиру и ‘прижметъ’ старика. Вотренъ былъ не то, что Филь: онъ не забывалъ никогда своихъ клятвъ.

Вотренъ, являясь въ Свенборо, никогда не извщалъ Филя о своемъ прибытіи, жилъ и ночевалъ у садовника, не имя никакого желанія быть свидтелемъ домашнаго счастья своего первенца.

Французъ никогда не выходилъ изъ дому, разв только подъ вечеръ, и тогда завертывался онъ въ большой плащъ, пряталъ лицо въ воротникъ и шелъ въ поле. Подойдя къ навсу, онъ издавалъ рзкій свистъ, если ему отвчали подобнымъ же сигналомъ, онъ ускорялъ шаги и двое людей выступали изъ тни: они холодно встрчались. Это свиданіе было чисто дловое. Заговорщики садились на оглобли телеги, стоявшей подъ навсомъ, зажигали трубки, доставали водки и пили прямо изъ бутылки. Говорили они между собою тихимъ шопотомъ. Дло, сведшее ихъ, хранилось въ глубокой тайн: случалось, они спорили, но голоса ихъ не возвышались, только по тлодвиженіямъ замтно было, что они взволнованы. Видимо они замышляли что-то недоброе и опасное.

Вотренъ ршилъ на время оставить Филя наслаждатъся своимъ семейнымъ счастіемъ. ‘Нечего его втягивать въ это дло’, думалъ онъ про себя: ‘его душа не переноситъ долго такой жизни. Къ тому же онъ слишкомъ близко живетъ отъ проклятаго старика. Это можетъ его погубить, а его хорошенькая жена не перенесетъ этого. Пусть остается дома, распиваетъ себ чай, да любуется ея глазками. На этотъ разъ я отправлюсь одинъ’.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ.
Кассандра II.

Правда представляетъ ту невыгоду, что ей всего меньше врятъ. Сколько людей пострадало за правду: примры тому Сократъ, Цицеронъ, поплатившіеся за правду жизнью, и множество другихъ. Страдала за нея и миссъ Елена Крозье. Надъ Колумбомъ меньше смялись, когда онъ вздумалъ отыскивать пятую часть свта, чмъ надъ молоденькой леди, когда она увряла, что собственными глазами видла воровъ въ саду и даже выстрлила въ нихъ, послднее обстоятельство послужило поводомъ къ новымъ шуткамъ. Знакомые, встрчаясь съ ней, спрашивали, какъ она провела ночь, не было ли опять воровъ въ ихъ дом. Близкіе къ ней люди шутили, что врно кто-нибудь изъ ея поклонниковъ пришелъ пть серенады подъ ея окномъ и былъ принятъ ею за разбойника. Капитанъ въ своихъ письмахъ къ сестр неизмнно спрашивалъ, ‘не застрлила ли она опять какого нибудь привиднія’. Вс эти шутки до того раздражали Елену Крозье, что нервы ея совсмъ разстроились.

Мсто передъ домомъ было самымъ тщательнымъ образомъ изслдовано полиціей. Не было замчено ни малйшихъ слдовъ ногъ. Напрасно миссъ увряла, что ранила кого-то и даже слышала стонъ, крови не видно было нигд, и констебли, не желая ей противорчить, сказали только, ‘что все это очень странно’, отецъ посовтовалъ Елен ‘не дурачиться’, братъ дразнилъ ее въ своихъ письмахъ, а между тмъ бдняжка утверждала сущую правду.

Никакая дворовая собака не сторожитъ такъ усердно домъ, какъ начала сторожить по ночамъ его несчастная миссъ. Она почти совсмъ лишилась сна. Сну ея также много мшала дворняжка, купленная ею въ ближайшей деревн: негодная собачонка спала въ комнат миссъ и лаяла безъ всякаго толку при малйшемъ шорох, а миссъ безпрестанно бросалась къ окну и смотрла въ садъ или прислушивалась съ напряженнымъ вниманіемъ, не идутъ ли по лстниц воры. Банкиръ не разъ слышалъ, какъ она ночью ходила по дому, желая удостовриться, вс ли двери заперты.

Она, новая Кассандра, безпрестанно предрекала паденіе свенборроской Трои, но вс только насмхались надъ ея предостереженіями. Когда отца не было дома, на нее нападалъ такой страхъ, что одна изъ горничныхъ должна была высиживать съ нею все время, пока не воротится отецъ. Для горничныхъ это было настоящимъ мученіемъ. Миссъ безпрестанно спрашивала: ‘что это такое, Гаріетъ?’ или ‘слышите, какой шумъ?’. Страхамъ не было конца. Не проходило и часу безъ того, чтобы он чего нибудь не испугались. Нервы бдной леди до того разстроились, что по вечерамъ она не смла взглянуть на портретъ своей матери, ей представлялось, что ея глаза пристально смотрятъ на нее, когда она сидитъ, и слдятъ за нею, куда бы она ни пошла. Или же ей казалось, что кто-то спрятался за длинными занавсками, это часто случалось въ бурныя ночи, когда втеръ пробирался между ставнями и начиналъ шевелить ихъ складками. Елена сзывала горничныхъ, кричала:

— Кто тамъ, выходите, я вамъ приказываю!

Занавски все шевелились, миссъ наконецъ звонила въ колокольчикъ, приходилъ лакей, осматривалъ окна и миссъ успокоивалась.

Однажды ночью собачонка обнаруживала такое безпокойство, что можно было думать либо она взбсилась, либо въ самомъ дл слышитъ воровъ. Она безпрестанно громко лаяла или урчала. Банкиръ въ это время писалъ что-то въ библіотек, это ему до того надоло, что онъ два раза звонилъ въ колокольчикъ и приказывалъ выбросить на дворъ собачонку или заставить ее какъ-нибудь умолкнуть. Но собачонка не переставала выть и урчать, безпокойно ползала по комнат, поджавши хвостъ и лаяла глядя на окно. Миссъ около часа лежала на постели, ежеминутно выжидая, что вотъ-вотъ разбойники ворвутся въ домъ, наконецъ она собралась съ духомъ, слегка отдернула занавску и выглянула въ садъ.

Она чуть не упала отъ страха и крпко ухватилась за ручку креселъ. На лугу, почти на томъ же самомъ мст, что и въ прошлый разъ, стояла высокая фигура и пристально разглядывала окна, завидя тнь Елены, фигура быстро скрылась между деревьевъ.

Молодая леди громко вскрикнула и опрометью бросилась въ комнату отца, собачонка за ней. Задыхаясь, сообщила она отцу, что въ саду разбойники. Слуги одинъ за другимъ сбжали внизъ, наскоро одвшись, кто въ чемъ попало. Окна были настежь отворепы, холодный ночной воздухъ такъ и пахнулъ въ комнаты, но въ саду не видно было ни души. Ршили общимъ голосомъ, ‘что это пустая тревога’.

Мистеръ Натаніель Крозье разсердился на дочь. Нахмуривъ брови, онъ приказалъ двумъ служанкамъ лечь въ комнату Елены.

— Если съ ней случится еще подобный припадокъ страха, пускай тотчасъ же грумъ осдлаетъ лошадь и детъ за докторомъ. Я положу конецъ всмъ этимъ глупостямъ.

Напрасно бдная Елена клялась и увряла, что видла кого-то въ саду,— отецъ не отвчалъ ей и, не дослушавъ фразы, захлопнулъ дверь въ свою комнату и заперъ на замокъ.

На слдующій день онъ сдлалъ дочери строжайшій выговоръ. Совтовалъ ей полечиться, удивлялся ея ребячеству.

— Велика важность, что ты видла кого-то въ саду! разв такъ трудно попасть въ него? разсуждалъ мистеръ Натаніель.— Чего же тутъ страннаго? Стоитъ ли изъ-за этого безпокоить ночью и поднимать на ноги цлый домъ? Еще, пожалуй, распространится слухъ, что около нашего дома расхаживаютъ привиднія, или что либо подобное, слуги не захотятъ жить у насъ, наше имніе потеряетъ свою цнность, никто его и купить не захочетъ, и все это, благодаря романтическимъ выходкамъ школьницы!

Бдная леди сильно оскорбилась названіемъ ‘школьницы’, принялась плакать и умолять отца поврить ей, проронила, что ужасная бда угрожаетъ семейству Крозье.

— Можетъ быть, и смерть, добавила она

Отецъ, вроятно, поврилъ бы ей, еслибы зналъ, кто стоялъ ночью передъ его домомъ. Но отцы плохо довряютъ мудрости своихъ дтей: онъ сурово остановилъ ее, сказавъ, что потеряетъ всякое терпніе, если она не перестанетъ думать о такихъ пустякахъ, и пусть лучше она оставитъ воровъ въ поко и займется чаемъ. Несчастная Кассандра смочила свой хлбъ слезами и принялась молча за завтракъ.

А между тмъ, молодая леди дйствительно видла человка въ саду, и человкъ этотъ былъ Вотренъ. Онъ съ недобрымъ умысломъ разглядывалъ окна.

Но слова дочери произвели-таки впечатлніе на стараго банкира помимо его самого. Днемъ онъ былъ спокоенъ, къ вечеру на него начиналъ находить страхъ. Онъ приказалъ на ночь спускать съ цпи большую дворовую собаку (ему было совстно показать, что онъ боится и онъ сказалъ, что длаетъ это для успокоенія дочери). Передъ сномъ заставлялъ при себ запирать вс двери на замокъ, окно на лстниц обратило на себя его вниманіе, ‘вору не трудно войти чрезъ него въ домъ, не дурно будетъ задлать его желзной ршоткой’, подумалъ старикъ. Лежа въ постел, онъ думалъ о томъ, какія мры предпринять въ случа нападенія. Онъ не могъ спать и не гасилъ свчи, что съ нимъ давно уже не случалось. Да, банкиръ боялся, и въ цломъ свт боялся единственнаго человка, боялся и ненавидлъ Вотрена. ‘Силы наши неравны’, думалъ онъ: ‘этому негодяю все ни по чемъ. Ему нечего терять, онъ не дорожитъ своею репутаціею. Ахъ, еслибы онъ умеръ и оставилъ меня въ поко!’

Что всего любопытне, Вотренъ, въ это самое время, лежа передъ огнемъ въ дом садовника, думалъ въ свою очередь о банкир.

‘Дло не легкое’, разсуждалъ онъ про себя. ‘У стараго мошенника не мало денегъ и законъ на его сторон. Ему: стоитъ сказать слово и полиція къ его услугамъ. Но пропади мы оба, а я съ нимъ справлюсь’.

Банкиръ не могъ спать, всталъ съ постели, наскоро одлся и слъ за письменный столъ. Онъ началъ съ того, что наскоро нацарапалъ записку кузнецу, въ которой заказывалъ сдлать ршотку на окно въ сняхъ, и затмъ принялся за письмо къ храброму воину Мертону.

‘На вашу сестру нашло умопомшательство’, писалъ старикъ сыну, ‘увряетъ, что на домъ нашъ нападутъ разбойники и тому подобныя глупости. Меня безпокоитъ, ужь не заболла ли она, нужно ее какъ-нибудь успокоить. Мн жаль ее, хотя я очень часто сержусь. Сдлайте мн удовольствіе, дорогой Мертонъ, прізжайте въ Свенборо и поживите съ недльку. Настоятельно прошу васъ объ этомъ, не откажите мн. Вы военный, и ваше присутствіе успокоительно подйствовало бы на бдную Елену, она сильно мучится. Жду васъ къ намъ посл завтра’.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ.
Поздка молодыхъ.

Человколюбивые философы, въ утшеніе несчастнаго, изобрли такого роду теорію, будто успхъ губитъ людей пуще неудачъ. Мы сомнваемся въ истин этой теоріи и врядъ ли удовлетворится ею человкъ, только что выпущенный изъ Долговато Дома, когда онъ очутится въ сырую погоду на улиц, безъ крова и денегъ. Нашъ капитанъ Крозье былъ на краю гибели, но его положеніе было далеко не безъисходное. Онъ поладилъ какъ нельзя лучше съ угрызеніями совсти, лъ и пилъ такъ усердно, что даже пріятно было полюбоватся его апетитомъ, былъ здоровъ и любезенъ по прежнему.

Капитанъ губилъ и себя и свою жертву своею нершительностью. Онъ никогда не терялъ изъ виду цли, къ которой стремился, но всегда медлилъ и часто отдыхалъ на дорог. Теперь цль его была достигнута, онъ добился привязанности Берты, ему только стоило приказать ей ссть съ нимъ въ кэбъ, и она бы похала съ нимъ куда угодно. Но онъ былъ точно робкій игрокъ передъ игорнымъ столомъ. Ему хотлось играть и выиграть, но его останавливалъ страхъ ‘а что если онъ проиграетъ?’

Пока въ немъ не доставало увренности въ успх, онъ чувствовалъ, что для его счастія необходимо во что бы то ни стало добиться любви Берты, но лишь только увидлъ, что препятствія устранены и въ побд нечего сомнваться, остановился въ раздумь, его взяло раскаяніе. Умъ капитана былъ какъ негодное береговое судно, которое можетъ плыть не иначе, какъ въ виду береговъ.

Хорошенькую Берту мучили тяжелыя думы. По временамъ ея дорогой Мертонъ обращался съ ней очень холодно, иногда давалъ ей приказанія такимъ тономъ, какъ будто хотлъ напомнить ей, что она все-таки не боле, какъ горничная. Бдная двушка съ сожалніемъ вспоминала дни, когда она жила спокойно у миссъ Томсей. Печальныя мысли отрезвили ее, умъ ея возмутился противъ сердца, въ ней явилось сознаніе, что не бывать ей никогда миссисъ Крозье, и съ милымъ достоинствомъ отталкивала она его ласки, просила оставить ее въ поко, говорила, что постарается забыть его. ‘Вы меня начали стыдиться’, говорила она спокойнымъ голосомъ, хотя слезы текли по ея щекамъ. ‘Не говорите мн, что это не правда, я все вижу по вашему обращенію со мной. Намъ лучше разстаться. Не смйтесь. Я умру, если буду видть, что я причина вашего несчастія. Я знаю, вы будете сильно страдать, когда люди начнутъ справляться о моей прошлой жизни, спрашивать кто такая моя мать. Прошу васъ, узжайте отсюда. Мн кажется, я теперь въ состояніи вынести разлуку съ вами. Если нтъ, то даю вамъ слово, вы никогда этого не узнаете’.

Дремлющая любовь капитана проснулась въ груди и запылала съ новою силою. Онъ клялся, божился, становился на колни, умолялъ съ такимъ жаромъ, что наконецъ пылъ его страсти сообщился охлажденному сердцу красавицы.

Посл одной изъ подобныхъ сценъ, капитанъ вышелъ на улицу, чтобы подумать на свобод о происшедшемъ. ‘Бдная двочка!’ думалъ онъ про себя. ‘Я не могу видть ея слезъ. Ея спокойствіе просто пугаетъ меня. Она наврно убьетъ себя, если я ее брошу, и хотя я не врю привидніямъ, но знаю, что буду объ ней постоянно думать, а это скверно. Вс вещи, какія я накупилъ ей, лежатъ теперь на моей квартир въ Гарлей-стрит, что я буду съ ними длать? Конечно, я могъ бы ихъ подарить Елен, но он будутъ ей не впору и къ тому же странно дарить блье родной сестр. Чортъ побери! не знаю что и длать. Однако, я вдь ее очень люблю, хотя она и не вритъ этому!’

Размышленія Крозье были неожиданно прерваны: его кто-то схватилъ за плечо. Капитанъ обернулся, и сразу узналъ Джека Таусера, своего прежняго товарища по полку, хотя наружный видъ его сильно измнился съ тхъ поръ. Капитанъ знавалъ его щеголемъ, теперь онъ былъ одтъ совершенно оборванцемъ. Шляпа на немъ была поношенная, платье въ заплатахъ, кожа сапоговъ отстала отъ подошвы, напоминая черепки мертвой устрицы. Мертонъ напрасно искалъ глазами воротничка рубашки на ше Джека: высокій жилетъ былъ плотно зашпиленъ у горла булавкой, незамтно было и признаковъ блья.

— Господи! Джекъ! что это случилось съ тобою? невольно воскликнулъ Мертонъ.

Куда все длось? У него былъ нкогда блестящій экипажъ, онъ, бывало, мнялъ платье такъ часто, что портные еле успвали шить, у себя въ зал онъ травилъ кошекъ бульдогами, и трое сутокъ сряду не переставалъ играть въ азартныя игры. А теперь! Но сдлавшись нищимъ, онъ образумился и пришелъ къ сознанію, что жилъ прежде совершенно дуракомъ.

Джекъ трогательно жаловался капитану, какъ ему трудно обходиться безъ обда и вина. Капитанъ понялъ въ чемъ дло, и дойдя до пустынной улицы, вынулъ кошелекъ и далъ бывшему товарищу денегъ, а вечеромъ самъ принесъ Джеку узелъ съ своимъ платьемъ, еще настолько новымъ, что всякій торговецъ стараго платья охотно бы далъ за него десять совереновъ.

Джекъ Таусеръ въ эпоху своего величія былъ записнымъ любителемъ прекраснаго пола. Много ходило разсказовъ объ его нахальств и успхахъ. ‘Вотъ онъ-то мн и пригодится’, подумалъ Мертонъ. ‘Онъ ничего не слыхалъ ни о Берт, ни о миссисъ Газльвудъ, ни о рабочемъ дом, отъ меня онъ конечно не узнаетъ, какъ долго я за нею ухаживалъ. Ей Богу, точно само провидніе послало его мн’!

Однажды вечеромъ капитанъ взялъ съ собою бутылку водки и прямо отправился къ Джеку. Бывшій кутила, благодаря Мертону, переселился съ чердака въ нижній этажъ. Посл третьяго свиданія Мертонъ сдлалъ Джека своимъ повреннымъ и разсказалъ ему длинную исторію о томъ, какъ онъ встртился съ Бертою нсколько недль тому назадъ въ Кенсингтонскомъ саду, и что говорилъ съ нею, провожая до дому. Онъ разсказалъ также о многихъ другихъ случаяхъ, и при томъ съ такими подробностями, что Джекъ сразу увидалъ, что капитанъ вретъ немилосердно, но не показалъ вида, что сомнвается въ его словахъ, а громко хохоталъ и уврялъ, что любитъ слушать подобныя исторіи. ‘Она вдь не какая нибудь, отлично воспитана’, сообщалъ капитанъ пріятелю. ‘Бдняжка влюбилась въ меня по уши и думаетъ женить меня на себ, но я не поддаюсь. Что всего лучше, она готова хоть сейчасъ бжать со мною, куда угодно. Посовтуй, что мн длать?’

Джекъ Таусеръ не затруднился дать совтъ, чувства его не отличалась деликатностью, обмануть кого бы то ни было ему было ни но чемъ. Должно быть, совтъ Джека пришелся по вкусу Мертона. Прощаясь съ пріятелемъ, капитанъ съ чувствомъ пожалъ ему руку и сказалъ: ‘Чортъ знаетъ, какъ я теб благодаренъ, старина. Смотри же, никому ни слова. Помни уговоръ — получишь пятьдесятъ фунтовъ, если поможешь мн въ этомъ дл’. Капитанъ, повидимому, снова воспылалъ любовью къ Берт: опять заглядывалъ ей въ лицо, разъ пятьдесятъ на день спрашивалъ двушку, дйствительно ли она любитъ его, расточалъ ей такія похвалы, что она только краснла, справлялся, не потеряно ли обручальное кольцо и т. п. Сердце влюбленной двушки преисполнилось радостью, она подъ собою ногъ не чувствовала: ея дорогой Мертонъ опять сталъ прежнимъ.

Онъ снова ей улыбается. Къ нему вернулась его доброта и искренность.

Влюбленный Мертонъ настойчиво приставалъ къ двушк, чтобы она назначила ему день свадьбы, и показалъ видъ, что сильно обидлся, когда она просила у него позволенія посовтоваться съ матерью. ‘Отъ васъ ли я это слышу, Берта? отъ васъ ли, когда вы не хуже меня знаете, какъ важно, чтобы нашъ бракъ оставался въ тайн? Неужели ты хочешь погубить меня, мой ангелъ? Ну, не все ли равно, если услышитъ ваша мать днемъ раньше, или позже о нашемъ брак? Вы какъ будто сомнваетесь во мн, моя красавица, и этимъ оскорбляете меня’. Мертонъ дразнилъ Берту и не давалъ ей покоя, все просилъ, чтобы она назначила ему день и съ самымъ простодушнымъ видомъ разсказывалъ ей о сдланныхъ имъ распоряженіяхъ. Ихъ соединятъ бракомъ въ Регистратур, лучше всякой церкви, а чтобы не возбудить подозрній матери, капитанъ удетъ отъ нихъ днемъ раньше, Берта прідетъ къ нему на слдующее утро, ея вещи будутъ уже у него на квартир въ Гарлей-стрит, у капитана все будетъ готово, чтобы по окончаніи цермоніи тотчасъ же выхать изъ Лондона. ‘Передъ нами цлые годы счастья и наслажденья — не такъ ли, Берта?’

За три дня до ожидаемаго событія, Мертонъ получилъ отъ отца своего письмо, въ которомъ старикъ звалъ его въ Свенборо. Капитанъ, прочитавъ письмо, засмялся отъ мысли, мелькнувшей въ его ум. ‘Вотъ и отлично! Мы туда и отправимся съ Бертой посл нашей свадьбы. Въ Эльбюри отель хоть куда, я оставлю Берту въ отел, съзжу къ отцу, приведу его въ себя, и тотчасъ же вернусь къ моей красавиц’.

Въ день, назначенный для свадьбы, чемоданы были уложены, какъ слдуетъ, и капитанъ объявилъ мистеру Кетлеру, что узжаетъ недли на три, если не больше, и потому предоставляетъ ему распоряжаться своимъ временемъ, какъ заблагоразсудится. Подали кэбъ и капитанъ ускакалъ изъ дому.

Онъ пріхалъ первый на rendez-vous. Съ часами въ рукахъ Крозье нетерпливо поджидалъ красавицу, выглядывалъ безпрестанно въ окно кэба, а ея все не было. Наконецъ пришла и Берта съ глазами, опухшими отъ слезъ. Лицо ея было печально, она какъ будто молила капитана не отрывать ее отъ матери. Капитанъ поспшно усадилъ ее съ собою въ кэбъ, шепнулъ адресъ кучеру, съ приказомъ хать какъ можно скоре. У кучера явилось подозрніе, что ‘дло не совсмъ чистое’, но въ ожиданіи общаннаго червонца онъ пустилъ свою лошадь во всю прыть.

Кэбъ подъхалъ къ какому-то дому. Капитанъ сошелъ первый, обяснивъ Берт, ‘что вотъ они и пріхали въ Регистратуру’, и справился у дворника ‘дома ли мистеръ Таусеръ?’ Берта колебалась, выходить ли ей или нтъ изъ кэба, капитанъ угрюмо замтилъ ей, чтобы она торопилась, что консисторскіе чиновники не любятъ долго ждать. Молодые люди вошли въ квартиру регистратора, т.-е. мистера Таусера, худощаваго джентльмена съ изношеннымъ лицомъ, одтаго въ черное платье и блый галстухъ, съ очками на носу.

— Крозье! Крозье! повторилъ регистраторъ, какъ будто прежде гд-то слыхивалъ это имя, и сталъ рыться въ своихъ записныхъ книгахъ.— Точно такъ, сэръ. Я получилъ увдомленіе три недли тому назадъ, сказалъ онъ, заглянувъ въ одну книгу.— А, вотъ и леди! торжественно произнесъ онъ, поднявъ голову. Берта слегка улыбнулась ему, онъ продолжалъ:— Не приступить ли намъ къ церемоніи? Подождите немного.

Изъ боязни, чтобы Берта не усумнилась въ подлинности бракосочетанія, если церемонія будетъ слишкомъ коротка, капитанъ взялъ со стола заране купленную книгу законовъ и заставилъ Берту прочитать въ слухъ форму, какимъ утверждается бракъ въ Регистратур.

Чету ввели въ сосднюю комнату, въ углу которой стояла высокая конторка, Джекъ Таусеръ съ самымъ торжественнымъ видомъ приступилъ къ длу, спросилъ Мертона Крозье, дйствительно ли онъ желаетъ жениться на Берт Газльвудъ и не знаетъ ли онъ какой нибудь причины или препятствія, которыя бы помшали ему въ исполненіи его желаній. Бдной двушк также пришлось заявить, что она сильно желаетъ выйти замужъ за Мертона Крозье. Мистеръ Джекъ Таусеръ, въ припадк усердія, закатилъ глаза и въ довершеніе церемоніи торжественно объявилъ имъ, что они связаны самымъ тснымъ образомъ, а потомъ записалъ ихъ имена въ толстой книг съ красной оберткой. Церемонія кончилась и Джекъ удивилъ Берту, тотчасъ же назвавъ ее миссисъ Крозье. Берта замтила, что капитанъ заплатилъ мистеру Таусеру 50 л. и невольно подумала: ‘видно внчаться этимъ простымъ способомъ несравненно дороже, чмъ въ церкви’. Молодымъ было чрезвычайно пріятно, когда регистраторъ пожелалъ имъ счастливаго медоваго мсяца, и выразилъ надежду, что жизнь ихъ будетъ долгимъ, счастливымъ праздникомъ, неомрачаемымъ ни малйшимъ облакомъ, молилъ Бога, чтобы у нихъ родились дти имъ на радость и на славу родины. Капитанъ прервалъ его длинную рчь вопросомъ, когда же будетъ готово свидтельство о ихъ законномъ брак. Джекъ отвтилъ, что непремнно приготовитъ бумаги къ ихъ возвращенію.

Молодые отправились на станцію желзной дороги. Берта была вполн счастлива, она почти не замтила, какъ тихо тащилъ ихъ кэбъ, они сидли рука объ руку, онъ шепталъ ей: ‘милая Берта’, она ему въ отвтъ: ‘дорогой Мертонъ’.

Сердце капитана сильно билось, когда онъ слъ въ вагонъ и хладнокровно началъ обдумывать свой мерзкій поступокъ, тмъ боле, что бдняжка, ничего не подозрвая, улыбалась ему, преклоняясь передъ великодушнымъ человкомъ, забывшимъ ея ничтожество и свое величіе и удостоившимъ жениться на ней. Капитанъ не ршался заговорить съ нею. Еслибы это было возможно, онъ готовъ былъ отвезти ее обратно къ матери, но по какому-то странному стеченію обстоятельствъ, добрыя намренія являются у насъ именно тогда, когда уже невозможно ихъ выполнить.

Утшая себя тмъ, что уже дла не поправишь, капитанъ обнялъ Берту и началъ весело болтать съ нею. Шутя, предупредилъ онъ ее, нжнымъ голосомъ, что раза три-четыре въ годъ у нихъ вроятно произойдутъ ссоры и споры, вслдствіе раздражительности, которая бываетъ у него повременамъ, и даже сознался, что ему случается быть надменнымъ и требовательнымъ. ‘Но вы, мой дорогой ангелъ, добавилъ онъ:— отучите меня отъ моихъ недостатковъ. Мы будемъ такъ счастливы, что вс будутъ намъ завидовать, а женщины кусать себ ногти отъ досады, что у нихъ не такой ласковый и врный мужъ, какъ у васъ. Не такъ ли, Берта?’

Глупенькая двушка также заговорила о ихъ будущемъ.

— Никогда не будемъ ничего скрывать другъ отъ друга, мой дорогой Мертонъ.— Что бы вы ни сдлали, я все прощу вамъ, только ничего не утаивайте отъ меня, а то мн будетъ казаться, что вы разлюбили меня, и я буду несчастна.

— Мой ангелъ! воскликнулъ, Крозье въ припадк восторга:— неужели вы думаете, что я въ состояніи обмануть васъ? Я. во всемъ буду совтоваться съ вами, доврять вашему сужденію, больше нежели моему собственному. Довольны ли вы мною, моя милая супруга?

И они съ любовью улыбались другъ другу.

Капитанъ прослезился.

— Я буду ревновать васъ ко всмъ, Берта, уже теперь ненавижу мужчинъ, зная, что они будутъ любоваться вами. Напрасно я женился на такой хорошенькой двушк!

Уже почти подъ самымъ Эльбюри капитану пришло въ голову, что фамилія Крозье слишкомъ хорошо знакома въ этомъ город, и что ему неудобно будетъ, остановившись въ лучшемъ отел съ Бертой, называть ее тамъ своей женой. Пожалуй, старикъ отецъ провдаетъ объ этомъ или кто нибудь тотчасъ донесетъ Елен Крозье, что братъ ея женился. Тогда весь обманъ обнаружится. ‘Нтъ, нельзя!’ заключалъ онъ.

А между тмъ, капитану было бы до нельзя пріятно говорить о Берт: ‘моя жена’, его брала досада, что обстоятельства мшали этому. Жена своего рода собственность. Все-таки пріятне сказать: ‘моя жена’, нежели: ‘мой грумъ, или мои лошади’. Онъ уже представлялъ въ своемъ ум, какъ онъ спроситъ въ гостиниц прислугу: ‘распорядилась ли миссисъ Крозье обдомъ?’ или, ‘какъ ршила миссисъ Крозье на счетъ комнатъ?’ Но какъ ни было тяжело, а все-таки пришлось отказаться отъ всхъ этихъ удовольствій на все время пребыванія въ Эльбюри.

Капитанъ показалъ Берт письмо, полученное отъ отца, такъ-какъ они должны были остановиться за нсколько миль отъ Свенборо, то онъ оставитъ ее въ отел, а самъ отправится къ отцу на самое короткое время, старикъ уменъ, успокоить его недолго.

— А между тмъ, моя дорогая, нершительно проговорилъ онъ: — мн кажется… не то, чтобы меня это сильно заботило, но мн кажется было бы въ высшей степени благоразумно пріхать теб въ Эльбюри подъ вымышленнымъ именемъ и назваться хоть напримръ миссисъ Татенгэмъ, я будто взялся васъ проводить до Соутгэмптона. Намъ бы недолго пришлось разыгрывать эту комедію. Я пробуду у отца не боле трехъ часовъ, и какъ только вернусь оттуда, тотчасъ наймемъ почтовыхъ лошадей и удемъ въ другой городъ. Согласна ли на это, моя милочка?

Конечно, Берта не была на это согласна, и предложеніе капитана оскорбило ее, странно было называться такъ скоро посл свадьбы не именемъ мужа, а чьимъ-то другимъ, но тутъ она вспомнила, какъ онъ предупреждалъ ее, что бракъ ихъ долженъ оставаться нкоторое время тайнымъ, собравшись съ духомъ, она ласково отвтила ему, что согласна исполнить его желаніе.

Подъхали къ гостиниц ‘Короля Георга’, прислуга дятельно забгала взадъ и впередъ, и живо втащила на лстницу чемоданы капитана Крозье. Хозяинъ самъ вышелъ на встрчу сыну богатаго банкира. Миссисъ Таттенгэмъ была отведена хорошенькая комната, прізжимъ подали хересъ съ бисквитами. Хозяинъ видимо огорчился, узнавъ, что капитанъ намренъ провести въ Эльбюри всего на всего нсколько часовъ, и сказалъ, что съ своей стороны, еслибы они остались подольше, онъ сдлалъ бы все отъ него зависящее, чтобы сдлать имъ пребываніе въ его дом пріятнымъ. Капитанъ захохоталъ.

— Неужели вы думаете, что я бы въ такомъ случа остался у васъ? Мало ли комнатъ въ Свенборо? Если я остановился у васъ, такъ только благодаря тому, что провожаю миссисъ Таттенгэмъ въ Соутгэмптонъ. Во всякомъ случа, прошу приготовить мн наскоро какой нибудь обдъ,— поговорите объ этомъ съ миссисъ Таттенгэмъ.

‘Зачмъ это онъ называетъ меня все миссисъ Таттенгэмъ?’ подумала Берта: ‘меня эти слова такъ и обдаютъ холодомъ, мн чего-то страшно длается. Какъ бы мн хотлось поскоре ухать отсюда!’

Прізжимъ подали обдъ въ три часа, чтобы Крозье усплъ засвтло сдлать визиту отцу. Еслибы кто нибудь изъ слугъ вздумалъ подслушать ихъ разговоръ во время обда, то сразу бы узналъ тайну ихъ воображаемаго брака. Капитанъ не иначе называлъ миссисъ Таттенгэмъ, какъ, ‘моя жена’, ‘моя милочка, ненаглядная’. Они толковали теперь о деньгахъ. Предупредительный воинъ говорилъ, что, быть можетъ, миссисъ Крозье встртитъ надобность въ деньгахъ, и объявилъ, что его кошелекъ въ ея полномъ распоряженіи.

— Мн въ высшей степени не нравится обычаи многихъ мужей давать своимъ женамъ еженедльно опредленную сумму. Жена у нихъ точно на жаловань. Нтъ, мой голубчикъ, я не таковъ, помни: все, что я имю, къ твоимъ услугамъ.

Чудакъ съ наслажденіемъ разыгрывалъ роль законнаго супруга, вынулъ изъ кармана бумажникъ, туго набитый банкнотами, и подавъ его Берт сказалъ, ‘что съ этой поры она всегда будетъ его банкиромъ’. А самъ въ эту минуту думалъ ‘ничто не обязываетъ меня поступать такъ въ будущемъ. Теперь это кстати, а со временемъ, когда мы больше сблизимся и если она сдлается черезчуръ, требовательна, я всегда успю отобрать у ней деньги.’

Подали верховую лошадь, капитанъ слъ и величественно отъхалъ отъ крыльца, махнувъ на прощаніе рукою смотрвшей изъ окна Берт. Онъ ухалъ всего на три часа, но прошло цлыхъ шесть часовъ, а его все не было. Бдняжка напрасно прождала его, стоя у окна и прислушиваясь къ малйшему шуму. На двор совсмъ стемнло. Нумерной нсколько разъ входилъ къ ней въ комнату и спрашивалъ, не прикажетъ ли ‘миссисъ Таттенгэмъ’ чаю? Она давала ему неизмнно одинъ и тотъ же отвтъ: ‘Нтъ, благодарю васъ, капитанъ Крозье ршилъ, что мы удемъ изъ Эльбюри тотчасъ по его возвращеніи изъ Свенборо’. Пробило девять, нервы ея совсмъ разстроились, она принялась плакать. Наконецъ еи принесли письмо и связку ключей на серебряномъ поднос. Еще не прочитавъ письма, она догадалась въ чемъ дло. ‘Моя милочка’, писалъ капитанъ, ‘здсь просто вс съума сошли, а старикъ хуже всхъ. Онъ умоляетъ и приказываетъ остаться съ ними на ночь. Я поневол принужденъ былъ ему повиноваться, какъ отцу, а кром того потому, что у него двсти тысячъ капиталу. Странно начался нашъ медовой мсяцъ, не такъ ли? Не грусти, моя душечка. Посылаю ключи. Ложись спать и закажи завтракъ къ восьми часамъ утра, тогда я уже буду съ тобой и обниму тебя’.

Берта послушалась и легла въ постель.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ.
Мистеръ Вотренъ-младшій посщаетъ Францію.

Газета — безцнная вещь для джентльмена, которому, за неимніемъ дла, одна только забота, какъ бы убить время отъ завтрака до обда. Газета сообщаетъ ему, что длается на всемъ земномъ шар. Сидя въ кресл, онъ становится грознымъ судьей мильоновъ людей, и смло подвергаетъ критик министровъ и парламентъ точно такъ же, какъ поданный ему обдъ, портеръ или хересъ.

Такому невинному удовольствію предавался и лейтенантъ Грантъ. Читая газету, онъ обращался въ строгаго судью, у него явилось сознаніе собственнаго достоинства. Ему сообщали о разныхъ уголовныхъ преступленіяхъ: о женахъ, убитыхъ мужьями, о всякихъ кражахъ и т. п., и лейтенанту казалось, что это его дло ршить, какому наказанію подвергнуть преступниковъ, читая иностранныя извстія, онъ мысленно переносился въ Тюильри или присутствовалъ на совщаніи министровъ въ аудіенцъ-зал испанской королевы. Иногда морякъ громко восклицалъ: ‘Каково! опять новое министерство въ Греціи! Проклятые, какъ непостоянны!’. Въ сущности, однако, его вовсе не интересовало, что длается въ Греціи. Но какъ бы то ни было, онъ ежедневно платилъ четыре пенса за газету и всегда готовъ былъ толковать о томъ, что длается новаго на свт.

— Что, насладились своей газетой, папа? спрашивала его Люси, видя, что онъ дочитываетъ послдній столбецъ послдней страницы.

— Въ ней ничего нтъ, ршительно ничего, отвчалъ лейтенантъ, хотя только что прочелъ нсколько ярдовъ мелкаго, убористаго шрифта.

Добродушный морякъ подписывался постоянно и на мстную газету. Ему было пріятно поддержать изданіе, которое выходило въ свтъ у него подъ бокомъ. Случалось не разъ, что Грантъ, прочитавъ эльбюрійскую газету, клялся и божился, билъ кулакомъ о столъ, и кричалъ, что ‘участники этой газеты пишутъ не въ примръ лучше, чмъ сотрудники ‘Times’. Однажды онъ пришелъ въ такой восторгъ, что даже прочелъ вслухъ Филю замтку редактора относительно только-что сдланнаго открытія: оказывалось, въ Эльбюри уже нсколько лтъ ходило по рукамъ ужасающее количество поддльныхъ бумажныхъ денегъ.

— Ей-богу, то, что тутъ написано, заставитъ мошенниковъ затрепетать до самыхъ пятокъ, заревлъ морякъ и прочелъ, декламируя, передовую статью газеты: ‘Смлость, съ которою дйствовала шайка, ловкость, съ какого спускались фальшивыя деньги, рдкое искусство, съ какимъ они были поддланы,— все доказываетъ, что негодяй, пустившійся на это дло, человкъ даровитый и образованный, воспользовавшійся образованіемъ, какъ средствомъ, для достиженія своихъ низкихъ, грабительскихъ цлей’.— Что ты объ этомъ думаешь Филь? А, каково написано!.

Мошенникъ, слышавшій то, что написано въ газет, дйствительно затрепеталъ ‘до самыхъ пятокъ’. Онъ окончательно упалъ духомъ, когда тесть сообщилъ ему, что наряжена мстная коммисія для изслдованія этого дла, подъ предсдательствомъ банкира Натаніэля Крозье.

— Скоро поймаютъ негодяевъ! радостно заревлъ лейтенантъ, читая дальше газету.

Полиція произвела тщательныя изслдованія, кому мошенникъ спускалъ свои поддльныя банкноты, и такимъ образомъ дозналась, что въ самомъ Эльбюри не было спущено ни одной фальшивой бумажки, а только въ окрестностяхъ, даже банкъ Крозье и К принялъ эти бумажки за настоящія,— до того он ловко были поддланы.

Самъ преступникъ явился тогда самымъ яростнымъ обвинителемъ мошенниковъ. Крича заодно съ толпою, Филь надялся отвлечь отъ себя вниманіе. Онъ даже высказалъ свое мнніе насчетъ того, какъ бы слдовало наказать преступниковъ. Тестю очень понравилось благородное негодованіе Филя, ему и въ голову не приходило, что настоящій преступникъ онъ-то и есть.

Люси часто сообщала Филю по утрамъ, что онъ во сн размахивалъ руками и метался въ постел какъ въ горячк. Филь съ ужасомъ спрашивалъ жену, не сказалъ ли онъ какой-нибудь глупости во сн.

— Вроятно такъ, отвчала она: — но ты такъ мямлилъ и проглатывалъ слова, что я ничего не могла разобрать. Ну, ужь когда-нибудь да узнаю вс твои секреты! то-то посмюсь надъ тобою.

Филю казалось, что при настоящихъ обстоятельствахъ всего разумне удалиться на время изъ Эльбюри. Полиція и Натаніэль Крозье уже почти переступили порогъ его тайнаго убжища, онъ самъ уже потерялъ всякую власть надъ собою и всегда могъ выдать себя какимъ-нибудь неосторожнымъ словомъ. Но у него хватило смысла устроить такъ, чтобы это бгство имло видъ простаго отъзда и не возбудило бы никакихъ подозрній. Онъ выждалъ три-четыре мучительнйшихъ дня, раздумывая, какой бы найдти предлогъ, чтобы начать укладку своихъ чемодановъ. Наконецъ, онъ прочелъ въ ‘Times’ объявленіе о дешевомъ перезд въ Парижъ на какой-то ‘fte’, и тотчасъ же началъ восхвалять Парижъ своей Люси. Съ восторгомъ разсказывалъ онъ ей о парижскихъ удовольствіяхъ, упомянулъ, что столица Франціи законодательница модъ, спрашивалъ Люси, нравится ли ей французская кухня, французскіе башмаки и перчатки, коснулся мимоходомъ ліонскаго бархата и дешевыхъ часовъ, и наконецъ внушилъ ей такое сильное желаніе увидть столицу образованнаго міра, что она принялась разсчитывать: дорого ли обойдется имъ поздка и доказывать, что она стоитъ сущій вздоръ.

Какъ добрый, любящій супругъ, Филь сначала смялся надъ просьбами жены отправиться въ Парижъ, а потомъ мало помалу изъявилъ свое согласіе.

— Она отъ всей души желаетъ этого, сэръ, замтилъ Филь не совсмъ довольному лейтенанту: — и мн кажется, что я не имю права мшать ей поступать, какъ хочется. Мы, бдные мужья, настоящіе мученики. Пусть она только испробуетъ бордосскаго вина и французской кухни, и я вамъ привезу ее обратно съ цлыми букетами розъ на ея хорошенькихъ щечкахъ.

Опечаленный лейтенантъ написалъ письмо своей незамужпеи сестр, прося ее пріхать къ нему и раздлить съ нимъ одиночество. Его окончательно взяло горе, когда молодая чета простилась съ нимъ и тяжело нагруженная коляска скрылась на поворот дороги. Только и поддерживало его сознаніе, что ему оставлены ключи отъ шкапчика съ виномъ. Ему оставалось еще одно утшеніе: мысленно слдить шагъ за шагомъ за своими дтьми. ‘Теперь они должны быть въ Лондон’, разсуждалъ онъ про себя. ‘Какъ бы хотлось знать, въ какомъ отел остановятся они. Жаль, что я имъ не присовтывалъ остановиться въ Честерфильд, въ Брутонъ-стрит. Они бы тамъ отвдали славнаго портеру.’

На слдующее утро капитанъ сильно раздражилъ свою сестру, поднявъ ее отъ крпкаго сна вопросомъ: ‘какъ она думаетъ, не будетъ ли качки на мор во время ихъ перезда? Мн вдь качка ни по чемъ’, кричалъ онъ старой дв сквозь полуотворенную дверь: ‘но я боюсь, что Люси до смерти намучится’.

Молодые супруги благополучно прибыли въ Парижъ. Лейтенантъ думалъ только о томъ, какъ бы скоре вернулась къ нему Люси, а Филь — какъ бы подольше остаться въ Париж. Онъ вынулъ кошелекъ, отдалъ жен шестьдесятъ совереновъ — все ихъ достояніе, и просилъ ее устроить такъ хозяйство, чтобы денегъ этихъ имъ хватило покрайней мр на полгода.

Люси была удивлена до крайности: бдняжка вообразила себ, что цль ихъ путешествія — повеселиться. Онъ пробормоталъ нчто въ род извиненія, будто задолжалъ и пріхалъ въ Парижъ ради того, что здсь жизнь дешевле. У него не хватило смлости сказать ей, что онъ ухалъ изъ Англіи во избжаніе стыда и наказанія.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ.
Тернистое ложе.

Натаніэль Крозье могъ спокойно лечь въ постель. У лакеевъ были наготов заряженные пистолеты, огромныя собаки бродили по саду и наконецъ въ дом спалъ сынъ, храбрый воинъ Мертонъ Крозье. Врядъ ли нашелся бы такой отчаянный воръ, который бы осмлился стать лицомъ къ лицу съ доблестнымъ капитаномъ.

Влюбленный юноша охотно бы отдалъ цлую горсть совереновъ тому, кто бы помогъ ему бжать изъ родительскаго дома, онъ бы понесся на легкихъ крыльяхъ къ своей обожаемой Берт. Но Мертонъ былъ въ плну. Желзныя ршетки не остановили бы его, Мертона держала сильная воля отца. Долго боролся онъ за свою свободу и придумывалъ разные предлоги. Старый джентльменъ хмурился, возвышалъ голосъ, говорилъ рзкія вещи насчетъ неблагодарности сыновей и наконецъ съ крикомъ приказалъ своему первенцу остаться на ночь въ Свенборо. Сынъ повиновался, но такъ неохотно, что отцу казалось, будто бы самъ Мертонъ желалъ, чтобы въ домъ ворвались разбойники и ограбили его.

Около одинадцати часовъ старикъ легъ въ постель и скоро заснулъ, истомленный предъидущими безсонными ночами, чувствуя себя въ полной безопасности подъ защитой одного изъ офицеровъ гвардіи ея величества.

Несчастный Мертонъ не могъ спать до двухъ часовъ утра, смотрлъ на луну, вздыхалъ, наконецъ принялся звать и вскор густой, громкій храпъ служилъ доказательствомъ, что пропускная бумага забвенія впитала въ себя его горестныя слезы.

Банкиру снился сонъ: онъ сидлъ въ своей контор, и человкъ, обанкрутившіися нсколько лтъ тому назадъ и задолжавшій большую сумму банку, вошелъ къ нему съ тяжелымъ ящикомъ на рукахъ. У банкира было смутное сознаніе, что человкъ этотъ давно умеръ и не имлъ права ходить по земл, но, несмотря на это, посщеніе не испугало его. Должникъ сообщилъ ему, что дла его поправились въ послднее время и указалъ на тяжелый ящикъ. Они долго бесдовали между собою о прошломъ и наконецъ крышка ящика была поднята: золота оказалось такъ много, что имъ бы можно было нагрузить цлую телгу. Должникъ самымъ любезнымъ образомъ попросилъ банкира принять все это въ подарокъ. Они попробовали вдвоемъ сдвинуть ящикъ, но онъ отъ тяжести точно приросъ къ полу. Банкиръ изо всхъ силъ толкалъ его, искровавилъ себ пальцы, звалъ своихъ клэрковъ, но никто изъ нихъ не пришелъ. Затмъ банкиръ внезапно очутился гд-то на холм, далеко отъ Свенборо, съ тяжелымъ ящикомъ на груди. Сокровище вырвалось у него изъ рукъ и покатилось по склону холма. Монеты перепрыгивали черезъ кусты и бренчали о камни съ шумомъ, подобнымъ взрыву. Онъ стоялъ на холм и въ отчаяніи ломалъ себ руки, кто-то дотронулся до его плеча, и — банкиръ проснулся.

Сознаніе еще не вполн вернулось къ нему, но онъ ощущалъ, что у постели стоитъ человкъ, хотя ему и въ голову не пришло, что это могутъ быть разбойники. Наконецъ онъ очнулся, открылъ глаза и тутъ только понялъ, что никто иной не посмлъ бы явиться къ нему ночью и разбудить его. Приподнявшись на постел онъ пробормоталъ:

— Что это значитъ? Кто вы?

Его глаза широко раскрылись отъ ужаса, когда незнакомецъ отвтилъ ему: ‘если ты только шевельнешься или пикнешь, я теб тотчасъ же разможжу голову’. Банкиръ видлъ, что надъ нимъ занесена дубина и счелъ благоразумнымъ повиноваться. Одинъ ударъ и его бы не стало.

Разбойникъ освтилъ фонаремъ лицо Крозье и повидимому разглядывалъ его. Банкиръ не двигался, онъ въ эту минуту обдумывалъ, будетъ ли возможно разбойникамъ пробраться въ комнату, гд хранилось серебро. Съ потерею серебра онъ мирился, но трепеталъ отъ страху, чтобы они не открыли вдланнаго въ стн желзнаго сундука, гд у него были спрятаны банкноты. Къ стн былъ приставленъ столъ и старикъ искренно молилъ Бога, чтобы они его не отодвинули.

Разбойникъ отвелъ свтъ фонаря съ его лица и онъ оглянулся. Ящики били раскрыты, платье разбросано.

‘Вроятно щелканье замковъ и былъ тотъ шумъ, который мн слышался во сн’, хладнокровно думалъ банкиръ.

Потаенный ящикъ, въ которомъ онъ хранилъ драгоцнности своей покойной жены, былъ также выдвинутъ и расхищенъ. Очевидно, воръ былъ человкъ знакомый. Банкиръ все видлъ, соображалъ, но лежалъ неподвижно, затаивъ дыханіе изъ боязни, чтобы занесенная надъ его головой дубина не поразила его смертельнымъ ударомъ.

Минуты медленно проходили. Безмолвіе ободрило банкира, онъ началъ думать о томъ, какъ бы ему соскочить съ постели и всполошить домъ. Но его останавливала мысль, что, быть можетъ, Мертона стерегутъ тмъ же способомъ и онъ попусту подвергнетъ свою жизнь опасности. А жизнь была ему дороже денегъ.

Стоявшій у постели человкъ зашевелился, отодвинулъ тяжелыя занавски и наклонился надъ банкиромъ, покрытое крепомъ лицо разбойника очутилось такъ близко отъ лица банкира, что банкиръ могъ различить сквозь крепъ его блестящіе глаза, и видть, какъ бились жилы на его вискахъ. Разбойникъ внимательно смотрлъ въ лицо банкиру и проговорилъ, какъ будто про себя:

— Все тотъ же. Я бы его везд узналъ. Хорошо держишься, старикъ. Судя по морщинамъ теб легко жилось.

‘Господи! готовъ покляться, что это его голосъ’, подумалъ Крозье.

— Узнаешь ли ты меня? спросилъ разбойникъ.

Банкиръ пробовалъ сказать нтъ, но страхъ оковалъ ему языкъ, разбойникъ догадался по движенію губъ, что хотлъ ему отвтить банкиръ.

— Подумай-ка, нтъ ли у теб такого врага, которому бы захотлось выкинуть съ тобою такую штуку, какъ эта? Не припомнишь ли имени человка, который ненавидитъ тебя всею душою, который бы все сдлалъ лишь бы погубить тебя, или повредить теб чмъ-нибудь?

Банкиръ отрицательно покачалъ головою.

— Переверни на изнанку свою память, продолжалъ разбойникъ:— подумай о давно прошедшемъ времени. Не сдлалъ ли ты кому-нибудь вреда? Не запачканы ли чьею-нибудь кровью твои руки? Разв некому отомстить теб?

Старикъ вспомнилъ умершую въ тюрьм дочь, но его бсилъ грубый допросъ и онъ опять покачалъ головою.

Разбойникъ начиналъ терять терпніе. Дыханіе его сдлалось прерывистымъ и онъ все ближе и ближе наклонялся къ банкиру.

— Клянусь Богомъ! воскликнулъ онъ:— я готовъ вырвать сердце изъ твоей дохлой груди, если уже ты ничего не чувствуешь, ни въ чемъ не раскаеваешься! Смотри на меня. Ну, что узнаешь теперь?

И цри этихъ словахъ онъ поднялъ крепъ и грозно смотрлъ на распростертую передъ нимъ жертву.

— Вотренъ, пробормоталъ Крозье такимъ голосомъ, что, очевидно, уже давно узналъ своего мучителя.

— Прошло немало времени съ тхъ поръ, какъ мы видлись въ послдній разъ, спокойно заговорилъ Вотренъ.— Быть можетъ, ты надялся, что уже не встртишься со мною. Я не разъ молилъ Бога, чтобы онъ прибралъ меня и теб осталось больше мста. Глупый старикъ! Сколько разъ стоялъ я передъ этимъ домомъ и клялся, что встрчусь съ тобою такъ, какъ сегодня. Но я не могъ тогда ничего теб сдлать. У меня еще не все было готово. Теперь ты въ моихъ рукахъ.

И онъ сопровождалъ свои слова разными, быстро смняющимися тлодвиженіями, въ которыхъ выражалась твердая ршимость и угроза.

Запальчивость француза сбила банкира съ толку. Вотренъ то указывалъ на него пальцемъ, то подставлялъ ему кулакъ подъ самое лицо, мысли у Крозье кутались, онъ ничего не могъ придумать и чувствовалъ, что онъ во власти разбойника.

— Я пришелъ свести съ тобою длинные счоты, продолжалъ Вотренъ.— Начну но порядку. Вопервыхъ, гд моя жена, ваша дочь?

Отвта не было.

— Куда двался ея ребенокъ — мой сынъ? прошиплъ Вотренъ, и наклонилъ свое лицо еще ближе къ лицу банкира.— Гд они? Отвчай мн, или клянусь небомъ! ты умолкнешь на вки.

— Она умерла, съ усиліемъ отвтилъ старикъ.

— Ты убилъ ее! поспшно возразилъ ему Вотренъ.— Она была твоя дочь. Ты далъ ей жизнь и самъ же умертвилъ ее. Если я оскорбилъ тебя женившись на ней, она все-таки не переставала быть твоею дочерью! Я былъ честенъ тогда. Если она предпочла жизнь со мною твоему богатству и знатности, это еще не избавляетъ тебя отъ долга по отношенію къ ней. Ты зврь, ты убилъ ее. Хочешь, я разскажу теб, какъ и гд она умерла?

Старикъ былъ удивленъ, какимъ образомъ Вотренъ, такъ жестоко бросившій свою жену на произволъ судьбы, осмливается такъ хладнокровно разсуждать о ея смерти, но не сказалъ ни слова.

Вотренъ продолжалъ:

— Она умерла въ тюрьм отъ горя, моля Бога простить ея злобнаго убійцу.

Слова эти жестоко прозвучали въ ушахъ старика, онъ содрогнулся. Въ этихъ словахъ была доля правды, сердце его сжалось.

— Я старался спасти ее, задыхаясь проговорилъ онъ.

— Старикъ, прошиплъ Вотренъ:— ты надешься войти въ царствіе небесное, не загораживай себ входа ложью. Если дочери ты не могъ помочь, зачмъ ты бросилъ ея ребенка на произволъ судьбы? Ты не можешь оправдаться. Я знаю это. Ты распустилъ ложный слухъ, что твоя дочь стала матерью не будучи женою. Недовольный тмъ, что отнялъ у ней жизнь, ты лишилъ ее и чести. Ты осквернилъ ея гробъ злобною клеветою. Гд этотъ мальчикъ — мой сынъ?

И Вотренъ скрежеталъ зубами и сжималъ кулаки передъ лицомъ Крозье.

— Этого мальчика пустили по міру. Онъ — ваша кровь и плоть, сэръ,— былъ на волосокъ отъ вислицы. Теперь я требую, чтобы вы поступили съ нимъ по справедливости. Вы знаете, что онъ законный сынъ вашей дочери. Онъ сказывалъ мн, что вы предлагали ему выселиться изъ Англіи наравн со всякой дрянью и отправиться въ далекую Австралію.

— Чего же вы хотите отъ меня? спросилъ Крозье.

Вотренъ взглянулъ съ презрніемъ на старика, и произнесъ съ достоинствомъ:

— Какъ вы нжно любили всегда деньги! Изъ-за нихъ вы дочь отправили въ тюрьму, чтобы не тратить своего золота, вы отдали своего внука въ науку ворамъ и преступникамъ. Даже и теперь, когда ваша жизнь въ моихъ рукахъ, вы взываете къ своимъ деньгамъ въ надежд, что он спасутъ васъ.

Несмотря на эту выходку, банкиръ зналъ, какъ нельзя лучше, зачмъ къ нему пришелъ Вотренъ.

— Я пришелъ, сэръ, сказалъ Вотренъ:— за моими деньгами, а не за вашими, я не разбойникъ, а напротивъ, жертва, взывающая къ справедливости. Мое дло правое. Полгода уже прошло со смерти вашей жены. Вы знаете, что мой сынъ рожденъ отъ законнаго брака. Вамъ даже показывали свидтельство о брак. Почему вы обманомъ лишаете его наслдства? Отвчайте же мн.

И Вотренъ схватился за дубину.

Старика объялъ ужасъ, онъ поспшилъ отвтить:

— Да, я былъ не правъ. Сознаюсь въ этомъ. Онъ будетъ введенъ въ нрава наслдства. Клянусь вамъ.

— Даю вамъ три недли сроку, добавилъ Вотренъ: — если не сдержите слова, клянусь, я убью васъ.

— Пусть будетъ по вашему, воскликнулъ съ живостью банкиръ.

— Теперь дайте мн ключъ отъ своего желзнаго сундука, продолжалъ Вотренъ.— Вы забыли дать приданое своей дочери, когда я женился на ней. Ваши деньги хранились прежде въ этомъ сундук, сколько бы тамъ ни было, я приму съ благодарностью.

Въ голов банкира мелькнула новая мысль: онъ встанетъ и, подъ предлогомъ, что ищетъ ключи, будетъ такъ шумть, что всполошитъ весь домъ и слуги сбгутся къ нему на помощь. Банкиръ началъ съ того, что громко кашлянулъ подъ предлогомъ, что озябъ, вставши съ теплой постели, покачиваясь, пошелъ къ стн, въ которой былъ ящикъ, и мимоходомъ опрокинулъ стулъ и толкнулъ столъ. Но Вотрена не легко было обмануть. Онъ кротко замтилъ банкиру, что совтуетъ ему не шумть.

— У меня внизу друзья. Если кто изъ вашихъ осмлится войти сюда, знаете ли, что я сдлаю?— Я убью васъ.

Рука банкира затряслась и ему никакъ не удавалось вложить ключъ въ замокъ сундука. Наконецъ сундукъ былъ отворенъ. Вотренъ сталъ возл и торопилъ банкира.

— Вынимайте скоре бумаги, сэръ. Ваши деньги должны быть тутъ. Совтую вамъ поскоре отыскать ихъ.

Связка денегъ оказалась очень большая. Вотренъ видлъ по лицу банкира, что сумма должна быть значительная. Положивъ деньги себ въ карманъ, французъ повеселлъ. Онъ любезно обратился къ банкиру:

— Мы еще не совсмъ покончили, еще нсколько минутъ, и вы избавитесь отъ меня. Вы должны подписать эту бумагу.

Вотренъ досталъ изъ кармана заране приготовленную имъ штемпельную бумагу.

— Остается выполнить маленькую формальность, объяснялъ разбойникъ: — вы должны засвидтельствовать этимъ документомъ, что изъ расположенія ко мн, добровольно отдали мн ту сумму, какая заключается въ этихъ банкнотахъ, я завтра же размняю ихъ. Я придумалъ эту штуку во избжаніе всякихъ недоразумній. Теперь ложитесь въ постель. Смотрите, исполните свою клятву, а я съ своей стороны общаю не тревожить васъ больше.

Банкиръ повиновался. Вотренъ задулъ свчу, спряталъ въ карманъ фонарь и ушелъ, заперевъ за собою дверь на замокъ.

Крозье лежалъ не шевелясь. Онъ внимательно прислушивался къ малйшему звуку, желая убдиться дйствительно ли ушли разбойники. Время шло непомрно медленно — минуты казались ему часами. Въ дом было такъ тихо, какъ будто въ немъ не находилось ни одного живаго существа.

Наконецъ банкиръ собрался съ духомъ и позвонилъ что было мочи. Послышались поспшные шаги и голосъ спросилъ:

— Что прикажете?

— Отворите дверь! поспшно отвтилъ банкиръ.

Лакей вошелъ въ комнату и вытаращилъ глаза отъ удивленія, когда его господинъ разсказалъ ему, что воры ворвались въ домъ и ограбили его.

Въ комнат было все разбросано, замки переломаны, ящики выдвинуты — сомнваться было невозможно. Слуга закричалъ — на крикъ тотчасъ сбжались люди и съ испугомъ спрашивали: ‘что случилось?’

Куда-жъ двался доблестный воинъ, которому была поручена охрана цитадели? Отецъ побжалъ наверхъ будить сына, громко браня его за нерадивость. Но его сердитый голосъ смолкъ внезапно. Онъ наткнулся въ корридор на чье-то, распростертое на полу, тло и сразу понялъ, что это тло его сына.

Люди, услышавъ рыданія и стоны отца, поспшно взбжали наверхъ, подняли безжизненное тло и положили на постель. Отецъ и сестра горько плакали надъ нимъ. Во вс стороны были разосланы гонцы за докторами, слуги побжали опрометью въ ближайшую деревню за полиціею.

Доктора и констебли явились въ домъ цлою гурьбою. Доктора пощупали пульсъ и, печально переглянувшись между собою, спрятали назадъ въ карманы свои ланцеты. Наука была тутъ безсильна, законъ вступалъ въ свои права. Оставалось отомстить убійц.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ.
Счеты сведены.

Бдняжка, связанная судьбою съ несчастною семьею Крозье, ничего не подозрвая, весело встала съ постели на слдующее утро, счастливая тмъ, что съ дневнымъ свтомъ воротится къ ней ея дорогой Мертонъ. Она ждала его къ восьми часамъ. Еще два часа терпнія, и его рука обниметъ ее, а губы коснутся ея щеки. Онъ самъ такъ писалъ ей.

Печальная новость была сообщена ей безъ всякихъ предосторожностей, еслибы въ гостиниц знали, какъ она любила этого негодяя, то и хозяинъ и слуги пощадили бы ее, только но ихъ печальнымъ лицамъ и намекамъ она догадалась бы, что случилось несчастіе. Но для нихъ она была не боле, какъ миссисъ Таттенгэмъ, хорошая знакомая покойнаго капитана.

Самъ хозяинъ взялся сообщить ей новость. Ему хотлось первому объявить ее и онъ строго настрого приказалъ слугамъ молчать. Онъ самъ обдлаетъ дло.

Столъ былъ накрытъ скатертью — завтракъ приготовленъ. Берта стояла у окна и ждала.

— Подождите приносить яйца, пока не прідетъ капитанъ, сказала она слугамъ.

Т отвтили своимъ обычнымъ тономъ: ‘какъ прикажете ма’мъ’, хотя въ голову къ нимъ входили странныя мысли.

Но вотъ явился самъ хозяинъ. Берта никакъ не могла понять, зачмъ онъ пришелъ, и холодно отвчала на его замчанія о погод. Хозяинъ прокашлялся и началъ заране приготовленный спичъ:

— Въ прошлую ночь въ Свенборо случилось весьма печальное происшествіе! Говорятъ, старикъ почти съ ума спятилъ.

Берта вопросительно посмотрла на него.

— Значитъ, вы ничего не слыхали о разбойникахъ, ма’мъ? Они ворвались въ домъ около двухъ часовъ ночи и утащили, какъ говорятъ, ужасающее количество всякихъ вещей.

Тутъ хозяинъ пріостановился, снова кашлянулъ и нершительно произнесъ:

— Надюсь, вы сохраните присутствіе духа — не дадите воли своимъ чувствамъ — нтъ никакой надежды на выздоровленіе капитана Крозье — дло въ томъ, что его уже нтъ на свт.

Бдная Берта!

Ее уложили въ постель и т же самые доктора, хлопотавшіе утромъ у мертваго тла Мертона Крозье, стояли теперь у безжизненнаго тла погубленной имъ двушки, и совтовались между собою, что имъ длать? Долгое время Берту ничмъ нельзя было привести въ чувство. Доктора щупали пульсъ и говорили: ‘жизнь ея на волоск, но мы думаемъ, что природа поможетъ, на нее вся наша надежда!’ Сидлк было строго настрого приказано силой разжимать зубы Берт и вливать ей въ ротъ нсколько капель. ‘Если вы пропустите хоть полчаса, сказалъ медикъ, она непремнно умретъ!’

Слдствіе было произведено. Доктора, производившіе освидтельствованіе мертваго тла, ршили, что капитанъ Мертонъ умеръ отъ болзни сердца, сдлавшейся смертельной отъ сильнаго возбужденія. Нкто тряпичникъ Сэмъ, прочитавъ ршеніе суда, вздохнулъ такъ, какъ будто съ его плечъ свалилась тяжесть. Онъ зналъ лучше докторовъ, отчего умеръ Мертонъ: онъ помнилъ, какъ боролся съ нимъ, какъ заткнулъ ему ротъ толстымъ платкомъ, чтобы заглушить его крики. Быть можетъ, капитанъ и умеръ отъ болзни сердца, но во всякомъ случа, Сэмъ ускорилъ его смерть.

Три дня спустя посл похоронъ капитана, какая-то леди, одтая въ глубокій трауръ, пріхала въ Свенборо и просила свиданія съ мистеромъ Натаніэлемъ Крозье.

Онъ дважды послалъ ей сказать, что не желаетъ никого видть въ постигшемъ его гор, но леди настаивала. Наконецъ, потерявъ надежду на свиданіе съ банкиромъ, попросила пера и бумаги, написала письмо и подписалась: ‘Ваша дочь Берта Крозье’.

Ее приняли.

Старику стало жаль ее — она такъ горько плакала. Онъ терпливо выслушалъ ея исторію и тотчасъ же сообразилъ, какую роль игралъ въ ней его покойный сынъ. Тайный бракъ въ Регистратур, отказъ Мертона ввести Берту въ свою семью — этого было достаточно, чтобы банкиръ догадался о всемъ остальномъ. Сердце банкира смягчилось потерею любимаго сына. У него хватило великодушія не разочаровывать бдную двушку. ‘Слава Богу, что дло только этимъ кончилось для нея’, подумалъ онъ. ‘Не зачмъ пятнать памяти моего бднаго Мертона’.

— Не оставилъ-ли мой сынъ какого-нибудь завщанія? спросилъ онъ Берту такъ мягко, какъ только могъ.

Когда банкиръ узналъ, что завщаніе было написано въ то время, когда Берта еще жила у своей матери и что по этому завщанію Берта Газльвудъ, а не миссисъ Крозье объявлена единственной наслдницей Мертона, отецъ вздохнулъ свободно, значитъ, обманъ останется навсегда тайною.

Банкиръ сдержалъ слово, данное Вотрену. Онъ собрался съ духомъ и подписалъ документъ, по которому Филь утверждался въ правахъ наслдства. Но исполненіе клятвы тяготило его, онъ ненавидлъ Филя, какъ сына Вотрена и успокоился только тогда, когда узналъ, что Филь въ Париж и слдовательно не былъ участникомъ разбоя, совершеннаго Вотреномъ.

Филь узналъ о наслдств отъ самаго Вотрена. Онъ встртилъ своего отца на бульвар, разодтаго по послдней мод, какъ прилично богатому почтенному человку, какимъ онъ былъ теперь. Свертокъ банкнотъ сдлалъ то, что во мнніи свта онъ изъ мошенника обратился въ джентльмена.

КОНЕЦЪ.

МОЩЕНО ЗОЛОТОМЪ

РОМАНИЧЕСКОЕ ВВЕДЕНЕ ВЪ ДЙСТВИТЕЛЬНОСТЬ.

ГЛАВА ПЕРВАЯ.Толпа.

ГЛАВА ВТОРАЯ.Вымороженные.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ.Пріютъ.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ.По вол и втра и теченья.

ГЛАВА ПЯТАЯ.Освобожденіе.

КНИГА ПЕРВАЯ.Богадельня св. Лазаря и школы Призрнія.

ГЛАВА ПЕРВАЯ.‘Выуженные’.

ГЛАВА ВТОРАЯ.На новомъ мст.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ.Нищенская школа.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ.Четыре года въ школ.

ГЛАВА ПЯТАЯ.Бглецы.

КНИГА ВТОРАЯ.Дтство на улиц.

ГЛАВА I.Вступленіе въ жизнь.

ГЛАВА ВТОРАЯ.Торговля кресомъ.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ.Кувырканье колесомъ и катанье кубаремъ.

IV.На перекрестк.

ГЛАВА ПЯТАЯ.Ночь въ город.

ГЛАВА ШЕСТАЯ.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ.Гэмпстидъ.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ.Въ пол&#1123,.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ.У каждаго своя фантазія.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ.Являются пріятели.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ.Капитанъ Мертонъ Крозье дома.

ГЛАВА ДВНАДЦАТАЯ.Кулачный бой.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ.Все дло, а забавамъ конецъ.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ.Видно, что капитанъ Крозье не иметъ никакого понятія о стоимости денегъ.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ.Въ огонь.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ.Гд капитанъ ведетъ себя не такъ, какъ прилично джентльмену.

ГЛАВА XVII. День въ Дерби.

ГЛАВА XVIII.Подъ замкомъ.

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ.Берта въ опасности.

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ.Стрльба въ цль.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ.Гд нкій французскій джентльменъ не только живъ, но является на сцену дйствія.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ.Погоня за Филиппомъ.

КНИГА ТРЕТЬЯ.

ГЛАВА ПЕРВАЯ.На пути.

ГЛАВА ВТОРАЯ.Волненія капитана Крозье Мертона.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ.И съ удобствами для путешественниковъ.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ.О семейств Газльвудъ очень заботятся.

ГЛАВА ПЯТАЯ.Стонхенджъ.

ГЛАВА ШЕСТАЯ.Билли Фортшнъ доказываетъ, что его нельзя оставлять одного.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ.Намъ приходится краснть за капитана.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ.Замыселъ капитана.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ.Какъ протекли лучшія годы Филя.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ.Берта ведетъ себя, какъ женщина.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ.Странствующій циркъ.

ГЛАВА ДВНАДЦАТАЯ.Капитанъ сознается, что истратилъ много денегъ.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ.Нкоторыя изъ приключеній мось Эмиля Вотрена впродолженіе десяти лтъ его жизни.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ.Любовь и месть.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ.Вотренъ лечитъ своего сына.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ.Филиппъ Мертонъ пріобртаетъ большія суммы денегъ.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ.Отецъ пропиваетъ свою дочь.

ГЛАВА ДВЯТНАЦАТАЯ.Дла Филя идутъ успшно.

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ.Не совсмъ удачное супружество.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ.Кассандра II.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ.Поздка молодыхъ.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ.Мистеръ Вотренъ-младшій посщаетъ Францію.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ.Тернистое ложе.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ.Счеты сведены.

Читайте также: