Блумсберийская красавица, Мейхью Август, Год: 1861

Время на прочтение: 147 минут(ы)

БЛУМСБЕРІЙСКАЯ КРАСАВИЦА.

(The finest Girl in Bloomsbury, by Augustus Mayhew.)

ГЛАВА I.

Крайности сходятся.

Изъ всхъ даровыхъ зрлищъ, которыми джентльменъ, располагающій малою толикою свободнаго времени, можетъ пользоваться въ Лондон, самое, по моему, жестокое зрлище представляетъ дюжій, жирноволосый, обрызганный кровью мясникъ, влачащій за ногу обезумвшую отъ ужаса овцу и вталкивающій ее въ бойню, увшенную свжеободранными овечьими трупами.
Упавшая среди улицы лошадь производить тягостное впечатлніе, точно также и загнанная собака, точно также и пьяная, едва держащаяся на ногахъ женщина, несущая ребенка головою внизъ, но ничто не поражаетъ меня такъ болзненно, какъ видъ угнетенной овцы. Я, разумется, имю пристрастіе къ нжной, хорошо-приготовленной баранин — зубы у меня великолпнйшіе работники по этой части и желудокъ мой въ отличнйшемъ порядк, но если я увижу, какъ бдная овечка дергаетъ ногами, отстаивая драгоцнную жизнь, и представлю себя, что черезъ нсколько часовъ она будетъ висть въ мясной лавк — меня искушаетъ желаніе взять баранью сторону въ борьб, разогнать лнивыхъ мальчишекъ, которыя безчувственно глазютъ и смются, и, схвативъ мясника, за его собственную ногу, заставить его немножко подрягать.
И еще другое любопытное дйствіе производитъ на меня видъ бднаго и кроткаго животнаго, а именно напоминаетъ мн очень дорогаго пріятеля, Адолфуса Икль. Это былъ величайшій изъ мучениковъ, которымъ только когда-либо я имлъ честь быть представленнымъ, это была сама улыбающаяся невинность! и его какъ овечку роковая судьба оторвала отъ родимаго пастбища живаго предала на съденіе!
У меня были, леди и джентльмены, свои тяжкія испытанія въ жизни и смягчили меня, какъ смягчаетъ толчея пеньку, и развили во мн искреннее сочувствіе къ злополучіямъ ближняго. Теперь сердце мое способно чутко отзываться на чужое горе. Если человкъ, мучимый такимъ голодомъ, что можетъ проглотить полбыка какъ пилюльку, бывалъ вынужденъ ограничивать свой обдъ чашкою кофе, то подобное испытаніе нсколько научаетъ его быть человколюбивымъ въ отношеніи жалкаго горемыки, признающагося, что онъ двое сутокъ не пробовалъ никакой пищи. Когда около меня шелестятъ лохмотья и заплаты, бормоча о пенсахъ, необходимыхъ для пріобртенія ночнаго пріюта, я живо вспоминаю ту ночь, когда я былъ выброшенъ за дверь и долженъ былъ протрястись до разсвта на скамейк въ парк, въ одномъ фрак и въ рубашк съ вышитой грудью. Для внушенія намъ человколюбивыхъ чувствъ ничего нтъ лучше, какъ малая толика познаннаго страданія. Я знаю одного джентльмена, который чрезвычайно легко подаетъ милостыню рябымъ нищимъ, потому что самъ разъ чуть не умеръ отъ оспы.
Но, Господи владыко! что значатъ мои мизерныя злополучія по доводу истощенныхъ финансовъ и утраченнаго кредита? что значатъ т долгіе дни, когда нечмъ было мн существовать, некого любить и не съ кмъ жить? Зубъ, который такъ мучительно боллъ во время оно, давно выдернутъ, боль забыта и я снова могу щелкать орхи съ любымъ веселымъ молодцомъ на ярмарк.
Мой коробъ бдствій и кручины навалился на меня не вдругъ, не съ разу, а малыми частицами и постепенно. Первая моя бда была самая легкая, изъ всхъ меня постигшихъ. Но вообразите вы, коли можете, каково должно быть положеніе несчастнаго смертнаго, на котораго внезапно обрушилось ужасное, непоправимое несчастіе, который проживъ восхитительно-безмятежныхъ, блаженныхъ двадцать-пять лтъ, вдругъ приходитъ къ заключенію, что лучше бы ему не родиться на свтъ, на чью горемычную беззащитную голову, безчувственныя оскорбленія и жестокосердныя преслдованія вдругъ сыпнули сокрушающимъ градомъ и совершенно ошеломили, придавили и разбили его?
Такова была участь моего уважаемаго пріятеля, Адольфуса Икля. Онъ тоже попался въ руки мясникамъ, которыя быстро увлекли его въ мясной рядъ!
Добродушный, кроткій человкъ, съ нжными, голубыми глазами и слабыми ладыжками, но съ такимъ сердцемъ!
Скверная вещь быть всегда счастливымъ. Это заставляетъ человка жирть, длаетъ его лнивымъ, разслабляетъ мозгъ. Кручина — великолпнйшее, капитальное средство для отрезвнія всего существа и для возбужденія дятельности и бодрости.
Бда, къ сожалнію, не возвщаетъ, какъ локомотивъ, своего приближенія свисткомъ и некогда соскочить съ рельсовъ, чтобъ вслдъ затмъ уснуть гд нибудь въ сторон, на розовыхъ листьяхъ. Угрюмая вдьма крадется по слдамъ и бросается на насъ въ ту минуту, когда мы безпечно идемъ, напвая псенку, она точно полисменъ въ партикулярномъ плать, съ невиннымъ зонтикомъ въ рукахъ, но съ властительнымъ жезломъ и желзными браслетами и карман.
Укрпите себя рядомъ тихихъ постоянныхъ бдствій, выдресируйте себя такъ, чтобы когда начнется главная потасовка, вы могли принять оглушающіе подзатыльники съ любезною улыбкою и бодрымъ видомъ. Человку, который вопилъ отъ мучительной подагры, стоналъ отъ ревматической боли, покажется пріятнымъ измненіемъ страданія. Злополучный Адольфусъ Икль! Великое, сокрушительное бдствіе постигло васъ въ ту самую минуту, какъ вы разсчитывали быть счастливйшимъ существомъ на земл. Злополучный молодой человкъ!
Я въ первый разъ былъ представленъ Адольфусу, спустя двнадцать часовъ посл его появленія на свтъ. Онъ лежалъ обернутый въ теплую фланель и самъ теплый, какъ только что испеченная лпешка, и когда сидлка сказала мн, что я могу, если желаю, до него дотронуться, я копнулъ его какъ слпаго котенка и проговорилъ: бдненькій! Невинныя времена, мой другъ, благословенныя времена и чуждыя всякаго коварства и плутовства!
Наши родители были сосдями, ихъ поля соприкасались. Мой папаша каждое утро гулялъ по своему владнію въ четыреста акровъ, и на извстной границ, у изгороди встрчался съ папашей Адольфуса, который гулялъ по своему владнію въ четыреста акровъ. Они жали другъ другу руки черезъ изгородь, освдомлялись другъ у друга о здоровь женъ, и затмъ съ облегченнымъ сердцемъ шли по домамъ завтракать. Мамаша Адольфуса и моя мамаша посылали другъ другу въ презентъ молодыя овощи, свжія яйца и модныя выкройки. Такимъ образомъ, съ самой ранней юности я и мученикъ Адольфусъ были товарищами.
Между нами существовала та разница, что Адольфусъ былъ единственнымъ дтищемъ, а меня судьба надлила пятью братьями. Если Адольфусу не давали желе, то ему стоило только захотть, и желе являлось, а если я осмливался скорчить плаксивую мину, мои чувства усмиряли розгою. Вс игрушки, въ которыя мы играли, были собственностью Адольфуса (исключая дряннаго лопнувшаго мячика, на который онъ никогда и не глянулъ), и какъ скоро ему прискучили игрушечныя лошадки, родители пріобрли для него настоящаго живаго пони. Адольфусъ былъ счастливйшій малый, но онъ этого не понималъ и слдственно не могъ цнить.
Меня воспитывали иначе, и я очень былъ радъ, когда пришелъ конецъ этому воспитанію.
Отецъ мой былъ точный, аккуратный, упрямый человкъ, имвшій неудобныя для меня убжденія касательно воспитанія дтей. Онъ былъ, разумется, совершенно правъ, проводя свои убжденія въ жизнь, но мн отъ этого приходилось больно, одиноко,— совсмъ плохо. Я пользуюсь прекраснымъ здоровьемъ, но во дни оны, еслибы дло было предоставлено мн на выборъ, я несомннно предпочелъ бы не укрпляющія тло, а веселящія духъ обращеніе и содержаніе. Пятнадцать лтъ я питался за завтракомъ гороховой похлебкой, приправленной щепоткой соли, и никогда не лизнулъ другаго пирога или пуддинга, кром мяснаго. Я полагаю, что мальчика, посл шестичасовыхъ упражненій латынью, не мшаетъ поощрить какой-нибудь роскошью, и нахожу, что пуддингъ изъ плодовъ въ этомъ случа какъ нельзя боле кстати.
То же касательно холодныхъ ваннъ: он чрезвычайно полезны, но замораживать въ нихъ ребенка до полусмерти, я считаю утрировкой. То же относительно хлба: я не говорю, что непремнно надо кормить свжеиспеченнымъ, но давать исключительно черствый, семидневный хлбъ, который раскусывается, какъ пемза и крошится во рту какъ зола, я считаю тоже утрировкой.
Воспитаніе Адольфуса было не похоже на мое воспитаніе. Счастливый малый! онъ обдалъ съ обожавшими его родителями и его угощали, какъ принца Уэльскаго. Ему всегда предлагали тотъ именно кусокъ, къ которому я всей душой тщетно стремился, и если онъ просилъ вторую порцію вишневаго пирожнаго, его мамаша приходила въ восторгъ, и восклицала: ‘милый крошка! какой у него апетитъ!’ Когда онъ являлся, разгоряченный бганьемъ, его такъ поливали одеколономъ, что его пріятно было понюхать, когда ночь была холодная, въ его спальн разводили такой огонь, что онъ могъ въ одномъ бль танцовать предъ каминомъ. Иногда родители его находили, что Адольфусу полезно будетъ выпить полстакана портвейну и ломтики хлба съ масломъ, равно какъ и поджаренные гренки всегда были готовы къ его услугамъ. Однако, сколько я знаю, здоровье его отъ этого ни мало не страдало. Я видалъ, правда, какъ онъ отпускаетъ поясъ посл обда, но онъ длалъ это не потому, что его схватывали судороги, а потому, что поясъ становился немножко уже и нсколько тснилъ его.
Едва мн минуло шестнадцать лтъ, я былъ отправленъ на вс четыре стороны искать счастія, какъ лошадь, которую тотчасъ осдлываютъ, какъ только она въ состояніи сдержать сдло. Меня всунули въ вагонъ втораго класса, вмст съ двумя парами платья и полудюжиною рубашекъ, и благословили на битву съ жизнью, предоставивъ мн стать на свои ноги, если смогу, или повалиться, если оплошаю. Находя, что у меня пріятная, располагающая наружность, ршили на этомъ основаніи сдлать изъ меня доктора. Я началъ свою докторскую карьеру тмъ, что покралъ вс лепешки отъ кашлю изъ даровой аптеки, мн въ особенности пришлись по вкусу, помню, ромовыя, душистыя карамельки.
Я уже предавался боле серьезнымъ наукамъ — ходилъ по больницамъ и обкуривалъ новыя трубки, изучалъ анатомію и совершенствовался по части питья пунша — когда мой старый товарищъ, Адольфусъ Икль, прибылъ въ Лондонъ. Оба его родители умерли, завщавъ все дорогому дтищу, и общавъ не упускать его изъ виду, и покровительствовать ему, и беречь его съ того свта.
Несмотря на это, онъ впалъ въ совершеннйшее уныніе и отчаяніе. Мать умерла въ его объятіяхъ. Онъ, плача, говорилъ мн, что чувствуетъ ея послднее дыханіе на своей щек, и даже показалъ мн мстечко, гд именно. Никогда, кажется, не бывало такого согласнаго, другъ друга любящаго семейства, и, проведя шесть лтъ въ Лондон, я съ отраднымъ изумленіемъ замчалъ подобную нжность и мягкость чувствъ.
Такимъ образомъ, Адольфусъ Икль, богатый нжными чувствами и звонкою монетой, былъ живутъ въ водоворотъ житейскій. Добродтельный молодой человкъ, однако, не устоялъ на ногахъ. Я, со всми своими испытаніями и непріятностями по части медицины и хирургіи, я, который никогда не имлъ пенни до тхъ поръ, пока случайно не поднялъ одного на Оксфордской улиц — я въ конц-концовъ гораздо успшне и лучше справился съ своими длами. Я могу теперь звонить въ свой собственный колокольчикъ такъ громко, какъ мн угодно, могу давать щелчки и толчки своему разсыльному мальчику, когда нахожусь въ дурномъ расположеніи духа, или куражиться надъ кухаркой, заставляя ее по нскольку разъ въ день отчищать мдную дощечку на двери — мдную дощечку, на которой вырзано изящнйшимъ образомъ: ‘Джонъ Тоддъ, лекарь. Прививанье оспы бесплатно’.
Но теперь не время распространяться о настоящемъ благополучіи, а надо возвратиться къ эпох голода, холода и всякихъ бдствій, къ той эпох, когда Адольфусъ впервые прибылъ въ Лондонъ.
Мн стоило несказанныхъ трудовъ и изворотливости пропитаться, прикрыть кое-какъ гршное тло и заплатить за квартиру. Въ т дни я полагалъ, что невозможно бить несчастнымъ, имя пятьдесятъ фунтовъ въ недлю. Въ моихъ глазахъ, Адольфусъ былъ счастливйшимъ изъ смертныхъ. Онъ жилъ въ изобиліи и роскоши,— я былъ по уши въ долгу, и моя хозяйка вчно слдила, не несу ли я, выходя изъ дому, узелка, она даже бжала за мной въ догонку, если ей представлялось, что карманы у меня подозрительно оттопыривались.
Иногда зависть къ Долли доходила у меня чутъ не до ненависти, именно въ одинъ сырой день, когда подошва моего лваго сапога совсмъ отказалась служить, и я увидалъ въ его уборной, по крайней-мр, три десятка новехонькой обуви. То же въ тотъ день, когда я два часа провелъ, замазывая чернилами поблвшіе швы сюртука, а потомъ былъ свидтелемъ, какъ онъ отдалъ своему лакею пару платья, которая привела бы въ восхищеніе весь Мидльсексъ и прославила бы меня на вки.
Вс за нимъ ухаживали, никому онъ не былъ долженъ, такъ что жь мудренаго, что я подъ часъ желалъ быть на мст этого счастливца, я, къ которому ежедневно стучалась въ дверь хозяйка, настойчиво спрашивая, когда мн угодно будетъ свести счеты ?
Однажды я прихожу къ нему (у него были четыре великолпнйшія комнаты, а я, увы! мостился на чердак!) и застаю его за завтракомъ (паштетъ изъ дичи, ветчина, яйца и у него ни капли апетита, а я ничего не лъ съ утра, кром мерзкаго, грошоваго кусочка колбасы!)
— Что, Долли? Еще не завтракалъ? крикнулъ я. — Я, пожалуй, сдлаю теб компанію, прибавилъ я, направляясь къ паштету. — Былъ на танцовальномъ вечер? спросилъ съ полнымъ ртомъ.
— Да, отвтилъ онъ. — Я пріхалъ отъ леди Лобстервиль въ пять часовъ утра. Не хотите ли шэрри?
Человкъ, который радъ-радехонекъ пиву и позволяетъ себ вино только въ самыхъ торжественныхъ случаяхъ, какъ напримръ, въ день своего рожденья, всегда согласенъ выпить шерри.
— На этомъ вечер, я думаю, были прелестныя женщины, Долли?
— Божественныя отвтилъ онъ, вздыхая: — на слдующей недл я приглашенъ на пикникъ.
Вотъ что значитъ имть тысячу-двсти фунтовъ годоваго доходу! Для бдныхъ парней, перебивающихся фунтомъ въ недлю, нтъ пикниковъ!
Грумъ вошелъ съ почтительнымъ вопросомъ, когда подавать экипажъ.
— Хотите, подемте верхомъ въ Ричмондъ? спросилъ Долли.
Я называю подобные вопросы оскорбленіемъ. Онъ долженъ бы видть, что на мн ветхія ботинки и мои колни должны были достаточно показать ему, что, если я только попытаюсь занести ногу въ стремя, то панталоны мои лопнутъ и расползутся, какъ мокрая оберточная бумага. Грумъ (безподобно одтый негодяй, розовый и пухлый, какъ принцъ) непремнно оскалилъ бы зубы при моемъ отвт: ‘не могу, любезный другъ, у меня есть спшное дло’, еслибы я не посмотрлъ на него многозначительнымъ взглядомъ.
Затмъ, принесено было множество писемъ. Вс они были раздушены. Въ одномъ, леди Рюмблетонъ предлагала мсто въ своей лож, въ другомъ сэръ Ташеръ убдительно просилъ его на обдъ, третье письмо, я полагаю, было отъ молодой двицы, потому что онъ покраснлъ распечатывая, и потому, что изъ конверта выпала вышитая закладка для книги.
Да, вс льстили ему, вс преклонялись передъ его богатствомъ!
A вдь, собственно говоря, что такое деньги? Разъ какъ вы насытились простою бараниной, разв вы станете завидовать какому-нибудь жареному лебедю, приготовленному для богача? Заплативъ все золото Ломбардъ-Стрита, разв вы можете прибавить себ вершокъ росту? Все богатство барона Ротшильда разв можетъ преобразить курносый носъ въ греческій? Нтъ, и вотъ-то мы, высокіе, рослые, стройные парни, превосходимъ васъ, богатыхъ, слабосильныхъ карликовъ.
Маленькій Долли Кель, какъ онъ ни вытягивался, имлъ, въ двадцать-три года, всего четыре фута десять вершковъ. Это было его сокруха. Я столько разъ замчалъ, какъ онъ взглядывалъ на мои великолпныя ноги и вздыхалъ, потомъ печально подымалъ глаза на мою величественную грудь, и вздихалъ опять, наконецъ, устремлялъ взоры на мой внушающій почтеніе носъ, и думалъ, съ какою радостью онъ отдалъ бы половину своего состоянія за такіе члены и черты!
Онъ былъ болзненный, захирвшій человчекъ, и такой блдный и слабый, что любая двочка могла бы его опрокинуть. Въ его уборной, на камин, стояли склянки съ лекарствами, на одномъ рецепт: ‘крпительное. Принимать каждое утро и вечеръ’, на другомъ: ‘пилюли, для возбужденія апетита, принимать по дв передъ дою’. Онъ привезъ съ собой предписанія своего деревенскаго доктора, ‘который въ совершенств изучилъ его сложеніе’, и осыпалъ золотомъ столичныхъ докторовъ, которые знать не хотли его ‘сложенія’. Его мамаша передъ кончиною вручила ему, что она называла, ‘альманахъ здоровья’, изобртенный самою нжною родительницею на пользу любимаго сына, въ этомъ альманах были проповди о польз фланели, разсужденія о вред сырой погоды и т. д. Кром того здсь встрчались удивительныя размышленія о домашнемъ комфорт, помщены были медицинскіе рецепты, въ род слдующаго: ‘превосходный крапивный декоктъ для успокоенія и очищенія крови’, или ‘любимыя пилюли папаши’.
Уморительно было видть отчаянныя усилія Долли казаться выше того, какъ онъ былъ на дл: онъ носилъ двухвершковые каблуки, верхушка его шляпы была длинне водосточной трубы, а манерою держаться онъ затмилъ бы гордаго Брута. Или, онъ такъ выпрямлялся и такъ вытягивалъ ножки, что, казалось, того и гляди, онъ гд-нибудь лопнетъ.
У него была слабость всхъ маленькихъ людей: онъ обожалъ громадныхъ женщинъ. Чуть, бывало, завидитъ какую-нибудь Бобелину, и пропалъ: уставитъ глаза на гигантскаго ангела, и только бормочетъ: ‘что за роскошное созданіе! О, благородная красота!’
Что можетъ быть смшне маленькаго человка, который таращитъ глава на шляпку прекраснаго гиганта, откинувъ голову назадъ, какъ будто старается увидать, который часъ на церкви св. Петра?
Я предпочитаю склонять голову, любуясь милымъ лицомъ моей избранной.
Разумется, нельзя ожидать отъ этихъ крошечныхъ людей такого здраваго смысла, какимъ обладаемъ мы, рослые шестифутовыя парни. Но за то, они крайне чувствительны. Бдный Долли! Впрочемъ, теперь уже поздно голосить. Мн прискорбно, что я нкоторымъ образомъ былъ отчасти причиною его погибели. Однако…
Но лучше разсказать все по порядку.
Въ воскресные дни Адольфусъ всегда приглашалъ меня завтракать. Разъ я прихожу къ нему усталый и измученный долгой ходьбой, утшая себя тмъ, что подкрплю силы. Можете представить мое положеніе, когда я узнаю, что мистеръ Икль нездоровъ и завтракаетъ въ своей спальн!
Я, однако, овладваю своими чувствами, вхожу въ спальню, и вижу, что онъ лежитъ въ постер и передъ нимъ на столик только чашечка чаю! Подобная небрежность, подобный эгоизмъ возбудили мое негодованіе въ такой степени, что когда этотъ карапузъ поднялъ глава въ потолку, и съ вытянутой рожицей пробормоталъ жалобно: ‘я не спалъ всю ночь’, я едва принудилъ себя быть учтивымъ. Голодъ превращалъ меня въ людода, я чувствовалъ спазмы и колотье.
Однако, я, какъ медикъ, долженъ былъ дать ему совтъ. У него была легкая простуда, сопровождаемая сильною зубной болью. Я, смясь, сказалъ ему, что хорошій завтракъ лучше всхъ лекарствъ его вылечитъ. Но онъ заупрямился.
‘Хорошо, пріятель!’ подумалъ я. ‘Вы приглашаете голоднаго человка завтракать, и потомъ преспокойно объ этомъ забываете! Дантистъ отмститъ за меня!’
И прежде, чмъ я окончилъ бисквитикъ, я уврилъ Долли, что ему необходимо выдернуть зубъ.
Онъ спросилъ, очень ли кто больно. Я щелкнулъ пальцами и отвтилъ, что это скоре пріятное, чмъ больное ощущеніе.
У меня есть правило всегда помогать пріятелямъ, но я стараюсь по возможности выбирать между ними тхъ, которые могутъ тоже оказать мн ври случа какую-нибудь услугу. У меня былъ пріятель Бобъ де-Кадъ (еще до сихъ поръ у меня въ бль его два фальшивыхъ воротничка), сынъ дантиста.
Судя по его помщенію, старый де-Кадъ отлично велъ свои дла. У него былъ лакей въ радужной ливре, который встрчалъ больной зубъ и провожалъ его въ пріемную, и другой лакей, весь въ черномъ, въ бломъ галстух, который объявлялъ больному зубу, когда придти для выдергиванья. Я знаю тоже, что старый Рафаэль де-Кадъ сколотилъ не одну тысячу своей металлическою пломбировкой, не говоря уже объ ерихонскомъ зубномъ порошк, о привиллегированныхъ челюстяхъ и о начетахъ на всякій зубъ, который попадался ему въ щипцы.
Зубъ Долли положитъ старику десять шиллинговъ въ карманъ, и старикъ въ благодарность пригласитъ меня обдать или на вечеръ. Я веллъ хать прямо на Блумсбери-скверъ.
Но когда мы вышли изъ экипажа у полированной двери дантиста и я хотлъ позвонить, Долли объявилъ, что зубная боль прошла. Тщетно я усовщевалъ его не ребячиться, бытъ мужчиною и войдти. Онъ былъ блъ, какъ алебастровая кукла и, къ довершенію его ужаса, старикъ де-Кадъ съ засученными руками показался у окна, отчищая инструментъ пытки.
Долл рванулся и побжалъ отъ меня, какъ дикая кошка. Я послдовалъ за нимъ, зная, что такой моціонъ усилитъ кровообращеніе и воротитъ зубную боль. Вскор я нашелъ пріятеля на углу Оксфордской улицы, онъ сидлъ на ступеньк чьей-то лстницы, схвативъ голову руками и мычалъ, какъ теленокъ.
Я утшилъ и ободрилъ его, и привелъ назадъ. Черезъ нсколько минутъ онъ уже сидлъ въ жертвенномъ кресл, уцпившись за кресельныя ручки, а старый де-Кадъ примащивался около него, пряча за спину роковое орудіе. Я оставилъ ихъ и отправился выкурить трубку въ комнату Боба.
Прежде, чмъ я усплъ пустить шесть колечекъ дыму, мы услыхали крикъ, пронзительный крикъ, какъ будто вдругъ свистнули разомъ шесть дудокъ.
Мы вскочили и полетли на верхъ, какъ рзвыя антилопы. Мистриссъ де-Кадъ появилась на порог гостиной и спрашивала горничную, какъ она осмлилась ‘это сдлать?’ Миссъ де-Кадъ сверху лстницы съ испугомъ кричала лакею въ ливре, что взорвало газопроводы.
Но я узналъ голосъ и спшилъ въ операціонную комнату. Здсь, распростертая въ жертвенномъ кресл, лежала нжная, слабая жертва, безчувственная и блдная, а старикъ Рафаэль беззаботно отиралъ жестокое орудіе и видимо былъ доволенъ совершившеюся пыткою.
— Коренной и здоровенный! вотъ все, что сказалъ въ объясненіе этотъ варваръ.
Я завопилъ, требуя вина, водки, жженыхъ перьевъ, уксуса и престонскихъ солей, но безсердечный старый разбойникъ только усмхнулся, и сказалъ:
— Онъ сейчасъ очнется самъ.
— Знаете ли, сэръ, вскричалъ я: — у него тысяча двсти фунтовъ годоваго дохода?
— Создатель! я этого не воображалъ! отвтилъ онъ, бросая щипчики и устремляясь въ двери.
Я повялъ, что онъ объявилъ во внутреннихъ покояхъ о богатств Долли, прежде чмъ я усплъ попробовать пульсъ паціента, въ комнату ворвалась мистриссъ де-Кадъ съ бутылкой водки, а за нею влетла миссъ Анастасія, она запыхалась, ‘искала престонскія соли’, по ея словамъ, но я зналъ, въ чемъ тутъ дло: когда я встртилъ ее на лстниц, на ней не было кружевнаго воротничка и ея прелестная особа не была украшена брошкой съ камеями, не было тогда на ней тоже золотой цпочки, ни узкихъ перчатокъ.
Миссъ Анастасія отнеслась въ страданіямъ Долли съ самимъ трогательнымъ сочувствіемъ и нжнымъ состраданіемъ, она настаивала на томъ, чтобы тотчасъ же послать за докторомъ Ле-Дергъ, ихъ пріятелемъ, и съ ужасомъ спрашивала, сжимая руки Долли въ своихъ: ‘могу ли я, какъ медикъ, поручиться, что есть надежда спасти мистера Икля?’
Мать и дочь такъ суетились, что совсмъ истолкли меня: одна совала мн въ руки стаканъ съ виномъ, проливая вино мн въ рукавъ и приказывала, чтобы я пропустилъ хоть капельку въ уста бдняжки, другая дергала меня за фалды, патетически требуя отъ меня ‘надежды’, какъ будто надежду я носилъ въ карман и не хотлъ удлить ей.
Даже когда Долли открылъ глаза и такъ сильно сталъ дышать, какъ при игр на флейт, миссъ Анастасія еще не смла врить счастливому исходу дла.
Едва я намекнулъ, что Долли не худо бы успокоиться, мистриссъ де-Кадъ стремглавъ кинулась въ гостиную, въ одно мгновеніе ока чехлы были сдернуты съ розовой штофной мебели, и миссъ Анастасія явилась съ подушкой, взбила ее собственными руками, устроила на соф комфортабельное изголовье, Долли былъ положенъ отдыхать и вс удалились, осторожно ступая.
Выкуривъ съ Бобомъ десятокъ трубокъ, я пришедъ провдать паціента. Онъ не спалъ и теръ щеку.
— Больно? спросилъ я.
Онъ поднялъ глаза вверхъ и скромно отвтилъ:
— Очень!
— Но все-таки лучше, чмъ зубная боль? сказалъ я въ утшеніе.
— О, хуже! отвтилъ онъ.
Посл краткаго молчанія, онъ проговорилъ :
— Какъ они добры — какъ добры и внимательны ко мн!
— Необыкновенно добры и внимательны! отвтилъ я,
— Какая у нихъ прелестная дочь! продолжалъ Долли. — Она, я полагаю, съ меня ростомъ, а?
Съ него ростомъ! Двица была ростомъ шесть футовъ, и стоя рядомъ, могла на него глядть, какъ на садовую дорожку! Мы, мидльсекскіе, прозвали ее блумсберійской красавицей, о чемъ я его и увдомилъ.
— Это совершенно справедливо! отвтилъ невинный Долли.— Великолпное созданіе!
Я объявилъ дамамъ, что паціентъ проснулся, и он тотчасъ же удостоили его визитомъ. Миссъ Анастасія была еще плнительне въ легкомъ, разввающемся, воздушномъ плать,
Чувствительный Адольфусъ чуть не ахнулъ при ея вход. Кружева обертывали ее, словно облава и вились около нея, и трепетали какъ крылья, а сквозь этотъ прозрачный матеріалъ, сквозила вышитая шемизетка. Голова пораженнаго Адольфуса склонилась на сторону, ротъ слегка раскрылся: онъ былъ побжденъ!
Они вступили въ разговоръ. Миссъ Анастасія сла около него на соф, распустивъ свои роскошныя облака и скрывъ ими Долли почти совершенно.
Она чрезвычайно мило и сочувственно относилась къ его страданіямъ, симпатично вздыхала, трогательно взглядывала. Иногда его рчь такъ сильно ее потрясала, что она на мгновеніе закрывала лицо надушеннымъ платкомъ и испускала тихія восклицанія.
— Что особенно заставило васъ такъ страдать? спросила она съ глубокимъ интересомъ.
— Я полагаю, отвчалъ очарованный Адольфусъ: — что инструментъ былъ слишкомъ великъ для моего рта…
— А! ужасно! меня это бы убило! пролепетала Анастасія. Но милой двиц не угрожала вовсе опасность: ея ротъ, хотя и классическій, былъ достаточно широкъ и вмстителенъ.
Старый де-Кадъ пригласилъ меня и Долли остаться обдать. Адольфусъ, къ моему великому огорченію, отказался, говоря что не можетъ теперь ничего сть.
Но мистриссъ де-Кадъ стала его уговаривать, а миссъ де-Кадъ воскликнула:
— О, останьтесь!
И при этомъ такъ очаровательно вспыхнула, что Адольфусъ забылъ свою рану и согласился.
Когда радужный лакей доложилъ, что кушать подано, Адольфусъ храбро предложилъ руку прелестной очаровательниц, и я замтилъ, что онъ ей какъ разъ по поясъ. Она приняла его руку съ милйшею улыбкою и поплыла держась за него, какъ за дорогой ридикюль.
Какъ она была внимательна и добра, безцнная двушка!
— Не утомляетъ ли васъ лстница? нжно спросила она Долли, спускаясь въ столовую. — Не отдохнете ли вы?
Бдный Долли, который подпрыгивалъ, стараясь идти на цыпочкахъ, отвчалъ съ невинностью младенца:
— О, я могу идти! Ноги у меня не болятъ, болитъ только во рту!…

ГЛАВА ІІ.

Голубки.

Что можетъ быть интересне возникающей любви? Что можетъ быть любопытне постепеннаго прогресса нжнаго чувства? Блаженная страсть!
Я понимаю волненія влюбленнаго человка, но я тоже вхожу и въ чувства спекулирующей матери и цню благородныя страданія отца.
Обдъ въ Блумсбери-сквер внушилъ миссъ Анастасіи нкоторыя мысли, затмилъ Долли послдній разсудокъ и подалъ мистриссъ де-Кадъ самыя лестныя надежды.
Поведеніе маленькаго обожателя много общало, два раза онъ попробовалъ сказать комплиментъ (которой совершенно бы пропалъ, еслибы мистриссъ де-Кадъ не поспшила его искусно выяснить), онъ не сводилъ съ красавицы глазъ и въ то же время трепеталъ, боясь что она это замтитъ, онъ чувствовалъ нервную дрожь и улыбался, желая для контенансу, положить себ молодаго картофелю, онъ разронялъ его по полу, онъ метался до тхъ поръ на своемъ кресл, пока запутался въ роскошныя складки воздушнаго платья и, стараясь выпутаться, разорвалъ сверху до низу два полотнища.
Но вс были свтло и счастливо настроены, и Долли былъ успокоенъ прежде, чмъ краска смущенія успла сбжать съ его лица. Я сравнилъ молодой картофель съ бильярдными шариками, а великолпная Анастасія, улыбаясь божественной улыбкою, сказала (я опасаюсь, не совсмъ чистосердечно), что она безконечно рада погибели этого противнаго платья: она именно терпть его не могла и общала отданъ горничной.
Я потомъ видлъ его самое платье на ея младшей сестр, много общающей исполнить двочк, она носила его по воскресеньямъ.
Возбужденное состояніе Блумсбери-сквера достигло высшей степени, когда Долли на другой день снова явился, ‘показать свой ротъ’, объяснилъ онъ, но опытную мать, какъ мистриссъ де-Кадъ, не проведешь такими жалкими уловками.
Долли явился слишкомъ рано, и потому его визитъ произвелъ большую суматоху, миссъ Анастасія не успла еще облечься во всеоружіе брани. Положеніе било критическое, но генералъ не потерялся. Радужный лакей былъ отправленъ къ глав семейства съ запиской смотрть Долли въ ротъ, пока Анастасія будетъ готова.
— Съ этого дня надо одваться какъ можно раньше, моя милая, говорила взволнованная мать.— Нельзя рисковать… Такой кладъ не скоро съищешь! Теперь съ утра надо надвать персиковое шелковое платье — оно очень эффектно…
Свиданіе Анастасіи и Долли не удалось: не утшило нжныхъ родителей и не развеселило красавицу. Войдя, Долли увидалъ божественное созданіе, глубоко погруженное въ чтеніе книги (она держала ее вверхъ ногами), она вздрогнула при его неожиданномъ появленіи и сказала, что это очень любезно съ его стороны.
Радужному лакею было отдано приказаніе доложить мамаш, что пожаловалъ мистеръ Икль, но мамаша, слушавшая подъ дверями, сочла за лучшее не мшать разговору молодыхъ людей. Она терпливо ждала, и когда Долли ухалъ, кинулась къ дтищу, повторяя задыхающимся голосомъ:
— Что? Что? Что?
Анастасія была раздражена. Она презрительно отвтила:
— У насъ былъ препріятный разговоръ: мы, главнымъ образомъ, толковали о его рт.
— Господь Богъ мой! воскликнула мамаша.— Что за умовредный человкъ! Но каковъ онъ былъ вообще?
— Онъ точно боялся меня и думалъ какъ бы бжать. Я напрасно старалась перемнить разговоръ: онъ все сводилъ его къ своему мизерному рту!
Она была такъ сердита, что не будь Долли 1,200 фунтовъ годоваго дохода, она отправила бы недогадливаго простачка на вс четыре стороны.
Долли былъ побжденъ окончательно при второмъ свиданіи. Я это понялъ, какъ только пришелъ къ нему и взглянулъ на него. Онъ быть ласковъ до нельзя, шерри явилось передо мною въ мгновенье ока, я молча сидлъ и ждалъ его исповди. Онъ не зналъ, какъ завести рчь, и началъ ходить взадъ и впередъ по комнат, ступая по пестрому ковру такъ, чтобы нога непремнно попадала только въ голубую клтку. Нервные люди, когда чмъ нибудь сильно взволнованы, всегда прибгаютъ къ какимъ-нибудь противоволнующимъ средствамъ. Одинъ мой знакомый, говоря мн о болзни ребенка, сълъ весь ноготь большаго пальца, другой знакомый, въ случа сильнаго возбужденія чувствъ, таскаетъ себя неистово за бакенбарды. Нкоторые дергаютъ себя жестоко за носъ, нкоторые кусаютъ себ губы, у иныхъ бываютъ конвульсіи. Долли такъ старался попадать въ голубыя клтки, что ослаблъ отъ усилій и на лбу у него показались капли нота. Ножки его выдлывали разныя быстрыя па, и скользили, какъ угри, его лицо было торжественно, какъ у мусульманина. Напрасно я, время отъ времени, говорилъ: ‘какова сегодня жара, Долли, а?’ или спрашивалъ: ‘что новаго, Долли?’ Онъ, казалось, не слыхалъ меня и не замчалъ. Къ счастію онъ, наконецъ, сбился съ голубой клтки и опомнился.
Тогда онъ покраснлъ и началъ:
— Да, сегодня очень жарко, новостей нтъ, но я хочу попросить у васъ совта, дорогой мой Джекъ. А вы, пожалуйста, надо мной не смйтесь!
Самое врное средство заставить человка смяться — это попросить его не смяться.
— Начинайте, дружище, отвтилъ я, совершенно готовый надорвать бока отъ хохоту.
Онъ началъ.
— Какъ вы думаете, сказалъ онъ, торжественнымъ тономъ:— высокій ростъ иметъ большую важность?
Я еще не усплъ выговорить: ‘никакой важности!’ какъ онъ уже продолжалъ:
— Думаете вы, что двушка предпочтетъ высокаго человка человку средняго роста?
Я сказалъ: — что за чепуха!
— Но мы привыкли соединять величіе души и твердость характера съ благороднымъ построеніемъ тла. Я полагаю, люди маленькаго роста никуда не годны!
Злосчастный юноша! Какъ онъ себя ненавидлъ въ эту минуту!
Чтобы его успокоить, я спросилъ, что у него лежитъ на душ.
Онъ поспшилъ высказаться.
— Предположимъ, что я желаю кому-нибудь посвятить всю свою жизнь. Вдь это благородное желаніе, потому что очень рискованное, но какъ женщина, напримръ, приметъ мои слова? Разв я могу ей говорить о какихъ-нибудь подвигахъ, о попранныхъ врагахъ, и о побжденныхъ опасностяхъ, когда она видитъ, что я едва могу влзть на стулъ? Я всегда полагалъ, что женщины любятъ такихъ мужчинъ, которые обладаютъ львиною силою и львинымъ мужествомъ.
— Вы неправы! сказалъ я ршительно.
(Я пилъ его шерри и считалъ своимъ долгомъ утшать).
— Я правъ! отвтилъ онъ. — Я не осмлюсь сдлать предложеніе женщин! Всякая глядитъ на меня съ презрніемъ!
— Есть очень маленькія женщины… началъ я.
— Я не люблю карлицъ! отвтилъ онъ гнвно. — Посмотрите на Анастасію де-Кадъ — вотъ женщина!
— А! сказалъ:— изъ нея выдетъ даже полторы!
Безуміе шутить въ такихъ случаяхъ. Онъ пришелъ въ негодованіе.
Я поскоре принялся превозносить несравненныя прелести Блумсберійской Бобелины, и этотъ маневръ спасъ меня отъ его гнва. Онъ смягчился.
— Мой несчастный обморокъ уронилъ меня въ ея глазахъ, меланхолически сказалъ онъ:— но старикъ такъ рванулъ зубъ…
Затмъ, вдругъ просвтлвъ, онъ прибавилъ:
— Какъ она была очаровательна въ голубыхъ полусапожкахъ! Божественна!
— Долли, началъ я убдительно:— вы по пустому себя мучите. Разв вы до сихъ поръ не знаете, что высокія женщины безума отъ малорослыхъ мужчинъ?
— Не хотите ли еще шерри, Джекъ? Чтожь вы совсмъ не пьете? Можетъ, вы предпочитаете кларетъ? Я хочу попросить васъ объ одной услуг… Не можете вы какъ-нибудь узнать мысли Анастасіи на этотъ счетъ? Только поскоре, Джекъ. Впрочемъ, это совершенно безполезно! прибавилъ онъ меланхолически.— Нечего себя тшить мечтами!
Онъ съ томительной тоской поглядлъ на меня, ломая свой красивенькіе, прозрачные пальцы.
— A какъ вы полагаете, дружище, много у нея обожателей съ такимъ состояніемъ, какъ у васъ, а? Большой доходъ лучше большаго роста.
Бдный крошка привскочилъ на мст и вскрикнулъ:
— О, нтъ! нтъ! ни слова о деньгахъ, Джекъ! Я хочу чистой любви… я жажду… Лучш уврьте ее, что у меня ничего нтъ, что я безъ всякихъ средствъ… и что я буду для нея трудится… Это придаетъ мн значенія… Но къ чему ласкать себя несбыточными надеждами? Разв этотъ безподобный серфимъ обратитъ на меня вниманіе? что я передъ ней?
— У васъ очень интересный видъ, Долли, сказалъ:— и вы напрасно такъ отчаяваетесь.
Любовь Долли, медицина и домашнія междоусобія съ хозяйкою совершенно поглотили все мое время, и завалили меня до горла работою. Кром того, постоянные обды съ Долли изнжили мой нравъ, человкъ, подобный мн, долженъ привыкать обдать, ежедневные обды развиваютъ въ немъ легкомысліе и безумную самонадянность.
Мой бдный крошка не могъ обойтись безъ меня ни минуты. Вчною темою вашихъ разговоровъ была прекрасная Анастасія, меня уже начинало тошнить при ея имени.
Невозможно себ представить ничего безпомощне этого влюбленнаго карапузика! Разъ я засталъ его въ сокрушеніи, онъ испускалъ какіе-то жалобные горловые звуки, похожіе на болзненное воркованье, и промучившись надъ нимъ съ часъ, я выпыталъ наконецъ, что его преслдуетъ мысль о разорванномъ плать красавицы.
— Что она должна думать обо мн? стоналъ Долли.— Я не смю идти туда, не смю ей показаться на глаза! Господи! Еслибы я могъ послать ей какой-нибудь подарокъ, а?
— Отчего жь не послать, Долли?
— Вы думаете, это позволительно? вскричалъ онъ, и лицо его просвтлло.— Но я не знаю… я не умю покупать, ни выбирать, Джекъ…
— Я выберу и куплю за васъ, хотите?
Онъ совершенно повеселлъ.
— О, какъ вы милы и добры, Джекъ! Я никогда, никогда не забуду этой услуги!
Подарокъ былъ купленъ и отправленъ при умномъ и любезномъ письм (моего сочиненія) въ Блумебери-скверъ.
Гусиный гоготъ и смятенное маханье крыльями, когда собака врывается въ среду гусинаго стада, можетъ дать слабое понятіе о томъ шум, который поднялся у де-Кадовъ при полученіи нашей посылки, Долли не былъ у нихъ недлю. Они уже стали забывать о мелькнувшей надежд. Мистриссъ де-Кадъ назвала уже Долли карликомъ, Бобъ грозился его изувчить, и прекрасная Анастасія выражала въ нему полнйшее презрніе.
Но теперь надежда засіяла снова, и засіяла боле яркимъ свтомъ.
На семейномъ совт ршено было снабдить Боба деньгами и поручить ему пригласить меня на товарищескій обдъ въ ресторан. Онъ долженъ былъ подпоить меня и выпытать у меня всю подноготную о Долли.
Я это все тотчасъ же сообразилъ.
Я разсуждалъ такъ: эти люди хотятъ поймать Долли, я могу имъ мшать, во съ другой стороны Долли погибаетъ отъ любви и готовъ согласиться на все, лишь бы жениться на красавиц.
А красавица? Я не осуждаю ее такъ, какъ осуждаю родителей. 1,200 фунтовъ годоваго дохода — это такое искушеніе, противъ котораго трудно устоять двушк, т. e. невольниц въ родительскомъ дом.
Она ни чуть не любитъ Долли, она и не помышляетъ о любви, вс ея мысли заняты его доходомъ. Но Долли милйшій, добрйшій человкъ, и она не ршится обижать и притснять его. Разумется, она будетъ вертть имъ, какъ ей угодно, но онъ будетъ радъ ей во всемъ слпо повиноваться.
Я съ апетитомъ сълъ обдъ Боба и кром того досыта натшился, наблюдая за его уловками вызвать меня на болтовню о Долли. Безобразный молодой человкъ! гд ему было тягаться со мною! Къ концу обда онъ совершенно опьянлъ и не былъ въ состояніи связать двухъ словъ. Я самъ началъ рчь.
— Скажите мамаш, Бобъ, что мистеръ Икль окончательно плненъ вашей сестрицей, и если миссъ Анастасія согласна, то она можетъ пристроиться какъ нельзя лучше.
— Отлично! пробормоталъ онъ. — Выпьемъ за ихъ здоровье!
И онъ опорожнилъ бокалъ себ въ жилетъ.
Услыхавъ радостное извстіе, нжная родительница упала на грудь дочери и осыпала ее поцалуями. Прелестная Анастасія вдругъ, казалось, выросла еще на футъ,— такъ божественно подняла она свой орлиный носъ и такимъ побдоноснымъ взоромъ окинула близкихъ сердцу.
Вся семья стала оказывать необыкновенное вниманіе Анастасіи, вс сознавали ея огромное значеніе и ту несравненную услугу, которую она оказывала. Вс были чрезвычайно веселы и одушевлены.
— Мой другъ, сказала мистриссъ де-Кадъ своему супругу: — вы должны дать мн денегъ: Анастасіи надобны нкоторыя вещи…
— Мое сокровище! обратилась мамаша къ своему дтищу:— нечего мшкать, а надо поскорй одться: онъ можетъ придти рано. Я дамъ вамъ свою кружевную пелеринку, только вы не надвайте ее прежде, чмъ услышите звонокъ.
— О, мамаша! пролепетала интересная красавица.
— Длайте, что вамъ приказываетъ мать, Анастасія, сказалъ папаша. — Я даю вамъ шесть фунтовъ.
— Зачешите волосы назадъ и пришпильте черные бархатные банты, и золотую стрлу воткните въ косу, продолжала мамаша дловымъ тономъ.
— Хорошо, милая мамаша.
— И придите возьмите мою алмазную брошку. Нтъ! погодите! Надньте внокъ изъ махроваго маку. Можно сказать, что сбираетесь дать сеансъ живописцу, готовите сюрпризомъ для отца свой портретъ. Это даетъ очень хорошее понятіе о вашемъ сердц и сразу завязываетъ интимный разговоръ.
— Но если онъ не придетъ? возражаетъ невинная два.
— Не придетъ! восклицаетъ мамаша.— Я не даромъ прожила на свт, и знаю, что говорю. Не забудьте перчатокъ.
Мамаша не ошиблась, онъ пришелъ. Я самъ довелъ его до дверей и оставилъ тамъ въ сильнйшемъ смятеніи. Увидя Анастасію въ внк, онъ совершенно потерялся и у него явилась мысль бжать къ первому парикмахеру и велть завить себ волосы.
Свиданіе было удовлетворительно. Анастасія (она обладала необычайнымъ тактомъ) помстилась у окна и разговаривая, подстерегала перваго прохожаго высокаго росту. Скоро показался высоченный джентльменъ,
— О, мистеръ Икль! шутливо вскрикнула очаровательница:— поглядите на этого человка! Видали вы такое чудовище? О, какой ужасный!
Счастливый Долли взглянулъ и въ душ пожелалъ быть такимъ чудовищемъ.
— Онъ очень высокаго роста, отвтилъ онъ, и прибавилъ съ волненіемъ:— разв вамъ не нравятся люди высокаго роста, миссъ де-Кадъ?
— Разв они могутъ нравиться, мистеръ Икль?
Она сдлала очаровательную гримаску, выражающую отвращеніе и сказала:
— Я ихъ ненавижу! Я называю ихъ фонарными столбами! Ха! ха! ха! Они такіе нескладные, не знаютъ куда двать свои громадныя руки! О, безобразныя чудовища! Ха! ха! ха!
Долли тоже расхохотался и подумалъ, что Анастасія умнйшая женщина на свт.
— И какіе они неуклюжіе, неотесанные всегда, наступаютъ ножищами на платье, затоптываютъ, рвутъ… О, я ихъ терпть не могу!
Долли покраснлъ, какъ разъ.
— Разъ я былъ такъ несчастливъ… пробормоталъ онъ:— разорвалъ…
— О, я это вамъ давно простила! поспшно перебила добрая красавица:— я была виновата, а не вы, я неловкое, большое созданіе!
И она лукаво и нжно на него поглядла.
Долли горлъ желаніемъ сказать ей, что она была прелестнйшимъ созданіемъ, но у него не хватило столько мужества: онъ только смотрлъ на нее съ обожаніемъ и сильно краснлъ.
— Онъ премилый крошка, сказала красавица своей мамаш.— Надо его немножко повымуштровать, и изъ него выйдетъ презабавное созданьице. Я полагаю, что привяжусь къ нему.
— Разумется, моя милая, это вашъ долгъ, отвтила мамаша.
Дло пошло живо, къ великому удовольствію всего племени де-Кадовъ. Зная мое вліяніе на Долли, они подкупили мое расположеніе всевозможными средствами: утонченною лестью, превосходными обдами, изъявленіями симпатіи и проч., и проч.
Но Долли медлилъ объясненіемъ, а родители де-Кады были нетерпливы. Замедленіе раздражало тоже Анастасію. Она достигла того, что онъ называлъ ее ‘Анастасія’, сама называла его Долли, но хотя нершительный крошка таялъ видимо отъ любви, онъ все еще не сдлалъ настоящаго предложенія о вступленіи въ бракъ.
— Я не могу! не могу! говорилъ мн Долли.— У меня языкъ не повертывается! Господи! чмъ все это кончится!
Наконецъ, я сжалился надъ нимъ и взялся все устроить.
Я отправился съ мистриссъ де-Кадъ и переговорилъ съ нею. Старая лицемрка начала съ того, что всплеснула руками и ахнула, затмъ взволнованнымъ голосомъ стала выражать свои опасенія: это такой важный шагъ въ жизни женщины, такъ мало зная человка, выходить за него замужъ страшно, можно посл раскаяться въ благородной доврчивости и т. д., а кончила тмъ, что никогда не ршится принуждать свое дорогое дитя и все предоставитъ ея сердцу.
Я показалъ, разумется, видъ, что всему этому свято врю и поручилъ ей молить миссъ Анастасію сжалиться надъ бднымъ Долли.
— Мистеръ Икль можетъ положиться на меня, отвчала съ чувствомъ старая плутовка.
Разумется, Анастасія ‘сжалилась’, и радость Долли была до того велика, что я счелъ нужнымъ употребить для его успокоенія нкоторыя медицинскія средства. Ршено было, что молодые люди должны объясниться какъ можно скоре.
Въ назначенный часъ я привезъ Долли въ Блумсбери-скверъ. Едва онъ показался, какъ мистриссъ де-Кадъ ринулась на него, называя своимъ драгоцннымъ сыномъ и поймала его въ свои объятія, между тмъ какъ старый Рафаэль простиралъ надъ нимъ руки, давая свое родительское благословеніе и заклиная его постоянно любить и беречь вручаемое ему нжное сокровище. Я избавилъ бднаго Долли отъ этой пытки, обратясь съ поздравленіемъ къ чувствительному дантисту и вырвалъ задыхающагося крошку изъ объятій нжной тёщи, какъ пробку изъ закупоренной бутылки.
Въ гостиной, на малиновой штофной соф, сидла прелестная Анастасія, нюхая престонскія соли. Одтая въ непорочное блоснжное одяніе, оживленное двумя-тремя десятками аршинъ яркихъ розовыхъ лентъ, она представляла собою олицетвореніе доврчивой невинности. Въ волосахъ у нея была роза, усыпанная стеклянными росинками.
Мы втолкнули Долли въ гостиную и поспшно удалились, т.-е. удалился я, мистриссъ де-Кадъ, дантистъ и молодой Бобъ только сдлали видъ, что уходятъ, а на дл вернулись снова къ дверямъ и стали подслушивать.
Увидавъ своего будущаго властелина, чувствительная Анастасія упала въ обморокъ. Этотъ неожиданный пассажъ такъ поразилъ Долли, что онъ схватилъ престонскія соля и принялся совать ей въ носъ флаконъ, отчаянно вскрикивая:
— О, Анастасія! О, Господи! Я не виноватъ! Мн сказали, что вы согласны! О, великій Боже! О! Я уйду! Сейчасъ уйду! Гд докторъ? Очнитесь, я уйду!
Онъ въ самомъ дл хотлъ бжать, и это заставило красавицу очнуться. Она съ усиліемъ открыла глаза, бросила кругомъ очаровательно-дикій взглядъ и спросила, что съ нею и гд она. Затмъ, она узнала Долли, сладостно ему улыбнулась и дала поцаловать руку, а черезъ дв секунды собрала достаточно силы, чтобы выразить ему свою любовь нсколькими милыми словами.
— Вы всегда будете добры ко мн, Адольфусъ? пролепетало прелестное, слабое, беззащитное и невинное существо,
— О, всегда! О, вчно! отвчалъ безумный крошка.
Бобъ бросился прочь охъ дверей и разразился хохотомъ въ отдаленныхъ покояхъ.
Она проситъ его быть въ ней добрымъ! говорилъ молодой циникъ, хватаясь за бока.— Бдный карапузъ! Дай Богъ, чтобы у него осталась дла голова на плечахъ!

ГЛАВА III.

Заря счастія.

Долли ждалъ бракосочетанія съ лихорадочнымъ нетерпніемъ и всхъ торопилъ. Безмозглый молодой человкъ! Это было самое золотое время, онъ тогда велъ именно ту жизнь, какая приличествовала такому слабому, добродушному и невинному смертному. Мамаша де-Кадъ передъ нимъ благоговла, папаша де-Кадъ подобострастно угождалъ ему, Бобъ пересталъ занимать у него деньги — словомъ, онъ царствовалъ въ Блумсбери-сквер!
У него составилось убжденіе, что величественная Анастасія, выходя за него замужъ, приноситъ ему величайшую жертву, и онъ строилъ тысячу плановъ, какъ бы отличиться и не допустить ее до раскаянія, онъ думалъ о ней дённо и нощно и шаллъ отъ избытка счастія, онъ каждый день таскалъ ей всевозможные подарки, подходя къ дому, онъ начиналъ весь дрожать, какъ ананасное желе, а если въ окн показывался божественный горбоносый серафимъ, если мелькалъ хоть локонъ черныхъ какъ смоль роскошныхъ волосъ, перевитыхъ пунсовымъ бархатомъ, онъ спотыкался, глаза ему застилало туманомъ и онъ не попадалъ въ двери, не стукнувшись обо что нибудь лбомъ или затылкомъ.
— О, какъ поздно, Долли, негодникъ говорила прелестная и нжная невста.— Я ждала васъ такъ долго-долго! О, еслибы у васъ не было этихъ милыхъ глазъ, какъ бы я васъ разбранила! Но эти глаза! Я противъ нихъ безсильна!
— О, Стаси! Я опоздалъ, потому что хотлъ купить эти алмазныя сережки… Я больше никогда не буду! Я прямо буду спшить сюда!
— Ахъ, какія чудныя сережки, Долли! И какъ он кстати! О, милый, милый другъ! О, простите мои слова! Меня такъ глубоко трогаетъ ваше вниманіе, Долли, что я готова васъ ждать сколько хотите! Не стсняйте себя никогда! уговаривала добрая двушка. — О, чудныя сережки! Я войду покажу мамаш!
Мамаш было немного завидно, она сама любила цнныя вещи, но она затаила свои чувства и полюбовалась на подарокъ.
— По крайней-мр десять фунтовъ далъ, сказала эта вульгарная матрона.
Разъ Анастасія спросила Долли, не любилъ ли онъ прежде.
— Я любилъ очень кормилицу, отвтилъ Долли.
— Вы знаете, что я подразумваю, Долли!
Онъ долго припоминалъ, наконецъ отвтилъ:
— Была одна, миссъ Мильсъ…
— А! Миссъ Мильсъ!
— Она дала мн свой локонъ на память, но я не могъ ее любить, она была такая ничтожная.
— О, я знаю, что есть еще кто нибудь! Какая нибудь ужасная женщина, которая вырветъ васъ изъ моихъ объятій и разобьетъ мое бдное сердце!
— Ахъ, вы говорите о переплетчиц? Клянусь честью, между нами ничего нтъ!
— Я это предчувствовала! Я это предчувствовала! взвизгнула Анастасія. — Признавайтесь во всемъ, сэръ! Во всемъ, если не хотите, чтобы и упала мертвая у вашихъ ногъ!
Я бы предоставилъ ей кататься по ковру сколько душ угодно и былъ бы безмятеженъ полагаясь на здоровое тлосложеніе чувствительной и страстной женщины, но Долли пришелъ въ ужасъ, бросился на колни, вопилъ, просилъ прощенья, клялся въ любви и невинности, наконецъ, онъ подарилъ ей массивный золотой браслетъ съ огромнымъ изумрудомъ, и тогда только она поврила его чистот и врности.
— А вы, Стаси, никого не любили прежде? спросилъ трепещущій Долли, когда миръ былъ уже заключенъ.
— О, нтъ, скромно отвтила красавица.— Я не шла замужъ, потому что никто не нравился. Я отказала лорду Маргету, какъ онъ ни молилъ меня…
— Лорду Маргету? Этому великолпному мужчин!
— Между нами не было симпатіи, Долли, просто объяснило неподкупное созданіе.
Воркованье длилось уже нсколько недль и семья крайне нетерпливо ждала свадьбы. Старые де-Кады ссорились, что такъ долго продолжаются экстренные расходы, а миссъ Анастасія, отличавшаяся живымъ нравомъ, не совсмъ благодушно выносила упреки мамаши за медленное веденіе дла.
— Пожалуйста, не оправдывайтесь, Стаси! восклицала мистриссъ де-Кадъ.— Я очень хорошо знаю, что онъ все сдлаетъ, что вы пожелаете. Мн ужь надоло ворчанье вашего отца! Что вы хотите уморить меня, что ли?
Въ одно утро Долли получивъ отъ доктора Ле-Дерта, пріятеля стараго де-Када, приглашеніе на вечеръ. Я до сихъ поръ подозрваю, что старый де-Кадъ поврилъ Ле-Дерту свое затруднительное положеніе и просилъ его помощи.
Вечеръ мы проведи препріятно. Анастасія возбуждала восторгъ мужчинъ, но была неприступна для всхъ, какъ богиня, Долли сначала принялся ревновать, какъ Отелло, но нжная улыбка его успокоила и развеселила. Я замтилъ, что вс гости какъ будто ожидали чего-то и что дамы подходили къ Анастасія и пожимали ей руку, какъ бы желая сказать: ‘не робйте!’
Когда стали разносить шампанское, докторъ Ле-Дертъ поднялъ свой бокалъ и объявилъ, что предлагаетъ тостъ.
— Пожелаемъ здоровья и счастья нареченнымъ мистеру Адольфусу Икль и миссъ Анастасіи де-Кадъ!
Признательный дантистъ отвтилъ благодарственнымъ спичемъ.
— Черезъ нсколько дней, закончилъ коварный отецъ: — я разстаюсь съ дочерью, я лишаюсь ее! Но за то а пріобртаю сына!
Всеобщее сочувствіе выразилось потокомъ поздравленій, и мистриссъ де-Кадъ, не совладавъ съ своими чувствами, удалилась изъ-за стола и въ дамской уборной дала волю слезамъ.
На слдующее утро радужному лакею дано было приказаніе просить мистера Икля, какъ только онъ появится, въ комнату мистриссъ де-Кадъ.
Она встртила Долли сладостною улыбкою и объявила ему, что посл вчерашнихъ поздравленій свадьбу не слдуетъ откладывать.
— Надо принудить Стаси, сказала она: — а то бдное дитя никогда не назначитъ ршительнаго дня. Она со слезами молила меня отложить свадьбу еще хотя на годъ.
— На годъ! вскрикнулъ испуганный Долли.
Поспшно отправились къ Анастасіи.
— О, мама! время еще терпитъ, отвтила красавица, опуская глаза.
— Вы огорчаете мистера Икля, Анастасія, сказала мамаша.
— О, Долли! вскрикнуло дробящее созданье, испуганное одной мыслью, что могло огорчить своего избраннаго.
— Свадьба будетъ черезъ десять дней! холодно и повелительно сказала мистриссъ де-Кадъ.
Бдная двица поглядла кругомъ съ изумленіемъ и даже нкоторымъ ужасомъ.
— Черезъ десять дней! воскликнула она. — О, мамаша! Я не могу! Дайте мн еще хоть одинъ годъ, хоть одинъ годъ!
— Черезъ десять дней! ршительно сказала мистриссъ де-Кадъ.
— О, черезъ шесть мсяцевъ! Черезъ шесть мсяцевъ! молила трепещущая красавица.
— Черезъ десять дней!
— Хоть мсяцъ! хоть мсяцъ дайте!
— Черезъ десять дней!
Анастасія видла, что мольба безполезна и опустила голову. Долли, желая ее ободрить, взялъ за руку и прошепталъ:
— О, Стаси! Я буду съ вами — не бойтесь ничего!
— О, Долли! Долли! вскричала красавица, падая въ нему на грудь.— Если вы когда нибудь обманете меня, я погибну!
Мамаша, отирая слезы, поцаловала бдное дитя и, взявъ Долли за руку, увлекла его изъ комнаты.
— Мистеръ де-Кадъ желаетъ переговорить съ вами наедин, пробормотала она, всхлипывая и пожимая отъ избытка волненія руку Долли.

ГЛАВА IV.

Миссъ Анастасія пристроена.

Блумсберійскій дантистъ былъ жирный, ироническій, безчувственный дловой человкъ. Огонь и мечты юности были въ немъ давно продушены говядиной и портвейномъ, вс стремленія и помышленія его были обращены на звонкую монету.
Старый разбойникъ тщательно приготовился въ свиданію съ своего жертвою. Хотя свиданіе пришлось не въ тотъ день, когда онъ перемнялъ блье, онъ надлъ чистую рубашку, пригладилъ старательно волосы и сдлалъ колечки на вискахъ, онъ спряталъ зубные инструменты и слъ самъ въ кресло, обыкновенно занимаемое паціентами.
Осъ встртилъ Долли съ такою сладкою и чувствительною улыбкою, которая заставила бы опытнаго человка немедленно обратиться въ бгство.
Зять былъ введенъ тёщею, которая объявила тестю, что свадьба будетъ черезъ десять дней. Онъ выказалъ горестное удивленіе и чуть не зарыдалъ при мысли такъ скоро разлучиться въ милою дочерью.
— Можетъ быть, все это къ лучшему! пробормоталъ онъ. — Я радъ, я очень радъ… Говоря правду, Адольфусъ, это убивало бдное дитя, Она никогда не отличалась сильнымъ здоровьемъ… Правда, моя милая?
Мамаша покачала только головою и глубоко вздохнула. Адольфусъ былъ словно пораженъ громомъ.
— Постоянное волненіе истомляло ее, продолжалъ отецъ, мрачно сдвигая брови. — Она похожа на мать: сегодня на видъ крпка и здорова, а нельзя поручаться, что завтра поутру она не будетъ лежать на стол!
Это непріятное замчаніе передернуло мистриссъ де-Кадъ, хотя она и пользовалась превосходнымъ здоровьемъ. Желая перемнить предметъ разговора, она поспшно сказала:
— Какъ трудно было уговорить Стаси!
— Я зналъ это, моя милая, отвчалъ дантистъ.— Оставить домъ, отца, мать — вдь это страшно волнуетъ ее! Она необыкновенно чувствительная двушка, Адольфусъ! Добра, какъ ангелъ и любяща, какъ дитя!
— Ахъ, помните вы бдную женщину? сказала мистриссъ де-Кадъ. — Помните?
— A! несчастную негритянку, мой милая? Вообразите, Адольфусъ, видъ этой отверженной такъ подйствовалъ на Стаси, что она чуть не заболла, я долженъ былъ остановить ее силою, иначе она отдала бы все, что у нея есть, этой женщин.
Это и другія доказательства мягкости нрава миссъ Анастасіи глубоко трогали Долли. Онъ повертывался всмъ корпусомъ то къ папаш, то къ мамаш, смотрлъ на нихъ счастливыми глазами и только произносилъ: о! о! о!
Когда старый де-Кадъ нашелъ, что Долли достаточно растрогавъ и слдственно расположенъ къ великодушнымъ и необдуманнымъ поступкамъ, онъ вдругъ вспомнилъ, что Анастасію вс оставили на жертву собственнымъ мыслямъ, и послалъ мать успокоивать неопытную красавицу.
Робкій Долли почувствовалъ смущеніе, оставшись наедин съ дантистомъ.
— Что онъ хочетъ мн сказать? думалъ невинный человчекъ.
— Черезъ десять дней! проговорилъ дантистъ. — Боже мой! Трудно все устроить въ такое короткое время!
— Неужели?
— Очень трудно. Надо спшить.
— Конечно, надо спшить! съ одушевленіемъ замтилъ Долли.
— Мистриссъ де-Кадъ говорила съ вами относительно приданаго дочери?
— Нтъ! произнесъ онъ съ изумленіемъ, когда Долли въ отвтъ покачалъ отрицательно головой. — Ахъ, женщины ничего не смыслятъ въ серьёзныхъ длахъ!
Долли улыбнулся, потому что де-Кадъ улыбался,— изъ учтивости, а не отъ веселья.
— Я, конечно, не считаю богатства непремннымъ условіемъ счастія, продолжалъ дантистъ.
— О, разумется! съ жаромъ воскликнулъ Долли.
— Это часто только лишняя обуза для любящихъ сердецъ.
— Несомннно, отвчалъ Долли.
— Я даже въ этомъ увренъ! сказалъ старый плутъ.— Впрочемъ, Адольфусъ, я вовсе не ханжа. Я не возстаю противъ пользованія земными благами, противъ благодтельнаго вліянія богатства на окружающую насъ среду. Это наполняетъ и украшаете жизнь! Вы имете намреніе застраховать свою жизнь?
— Если Анастасія этого захочетъ… отвчалъ нсколько ошеломленный крошка.
— Это мы посл обсудимъ вмст, спокойно сказалъ дантистъ.— Вы, конечно, знаете, Адольфусъ, что моя дочь получитъ свою часть только посл моей смерти?
Великодушный простофиля отвчалъ:
— Нтъ, я не зналъ этого, но это мн все равно, у насъ будетъ чмъ жить.
— Благородно сказано! Благородно прочувствовано! Я горжусь вами! вскрикнулъ дантистъ съ неподдльнымъ энтузіазмомъ.— Вы заслуживаете вполн счастія, Адольфусъ. Но говоря о счастіи, я вспоминаю, что вс мы (глубокій вздохъ) игрушки рока. Вы намрены укрпить за Анастасіей какой нибудь капиталъ?
— Ей принадлежитъ все, что у меня есть, отвтилъ Долли.
— Подобныя чувства возвышаютъ васъ еще боле въ моихъ глазахъ, Адольфусъ, но я полагаю, вы сами будете спокойне, когда укрпите что нибудь за Анастасіей, вы будете уврены, что — сохрани Богъ! — если случится какое нибудь несчастіе, ваша жена и дти будутъ обезпечены. И потомъ войдите въ положеніе отца и матери: я не въ состояніи буду сомкнуть глазъ, думая о будущемъ дочери, предоставленномъ всмъ случайностямъ рока!
Сантиментальный маленькій простофиля отвчалъ:
— Я радъ сдлать все, чтобы успокоить родителей моей Анастасіи!
— Богъ да благословитъ васъ, Адольфусъ! воскликнулъ дантистъ, давая волю своимъ взволнованнымъ чувствамъ.— Но теперь надо еще уломать Анастасію: она будетъ всми силами этому противиться, я знаю!.. Вы назначите ей 600 фунтовъ въ годъ, и я, пожалуй, буду однимъ изъ доврителей. Ну, идемъ въ ней!
Милая красавица видимо просіяла при появленіи своего избраннаго, она еще не оправилась посл недавней сцены и въ глазахъ ея выражалась тихая печаль.
— Вы хотли видть меня, Долли? сказала она, взявъ его руку и лаская своею такъ нжно, что онъ не могъ отвтить ей слова отъ волненія. Онъ только собрался съ духомъ говорить, когда она оставила его руку.
Какъ предсказывалъ старый де-Кадъ, такъ и вышло. Едва только Долли произнесъ слова: ‘укрпить капиталъ’, она закачала головою, сдвинула съ негодованіемъ брови и закричала:
— Нтъ! нтъ! нтъ! никогда! Довольно объ этомъ! Я отказываю! Я несогласна!
— Но, милая, милая! подумайте о случайностяхъ… мы вс подвержены… бормоталъ Долли, восхищенный ея безкорыстіемъ.— Можетъ случиться несчастіе, можетъ придти бдность…
— Я буду длить съ вами нищету! воскликнулъ благородный ангелъ, поднимая глаза вверхъ.
Онъ долго пробовалъ уговаривать, но она все отвчала: никогда!
— Для меня, для моего спокойствія, согласитесь.
— Кончимъ этотъ разговоръ! сказала она, сурово сдвигая брови.
— Для успокоенія вашихъ родителей, Анастасія! сказалъ онъ, пробуя послднее средство.
Это ее поколебало. Она пролепетала: милая, милая мамаша! и склонила молча голову. Это равнялось высказанному согласію.
Долли огорчился. Какъ! она длала для родителей то, чего ни за что не хотла сдлать для него! Вмсто того, чтобы осыпать ее восторженными поцалуями признательности, онъ, къ изумленію красавицы, вдругъ надулся, какъ мышь, и сказалъ обиженнымъ голосомъ:
— Анастасія, я больше не буду настаивать.
— Милая, милая мамаша! слабо пролепеталъ встревоженный ангелъ.
— Я боле не скажу объ этомъ ни слова!
— Добрый, любящій папаша! вздохнулъ еще боле встревоженный ангелъ.
— Довольно объ этомъ, сказалъ онъ ршительно.
— О, какъ я неблагодарна! вскрикнулъ ангелъ почти въ ужас.
— Ни слова боле! сказалъ онъ мрачно.
— Если вы думаете, Долли, что это необходимо… вскрикнулъ ангелъ въ отчаяніи.
— Я ничего не думаю!
— Милый, великодушный другъ, я сдаюсь! Закрпляйте за мной, что хотите, я на все согласна, я вамъ покоряюсь! воскликнула самоотверженная душа.
— Это была не моя мысль, а здсь не при чемъ! былъ сокрушающій отвтъ.
— Наши малютки станутъ, быть можетъ, упрекать меня… пролепетала стыдливая два.
— Они не будутъ терпть ни въ чемъ нужды! гордо отвчалъ мистеръ Икль.
— Я сдлаю это для васъ, Адольфусъ, воскликнуло преданное существо, закрывая лицо руками при такомъ признаніи и холодя отъ смертельнаго страха потерять 600 фунтовъ.— Милый, великодушный другъ! я признаюсь, что вамъ я ни въ чемъ не могу отказать!
Она схватила его руку и поцаловала ее въ порыв страстной нжности.
Прежде, чмъ были готовы пригласительные свадебные билеты, интересная бумага, закрпляющая за любящею невстою 600 фунтовъ въ годъ, была засвидтельствована гд слдуетъ.
Наканун свадьбы Долли совсмъ меня замучилъ. То онъ боялся, что не принесутъ вовремя подарковъ, купленныхъ для невсты, то приходилъ въ отчаяніе, что свадебные панталоны не поспютъ къ сроку.
— Господи! какое ужасное положеніе! тихонько восклицалъ онъ, ходя въ волненіи по комнатамъ.
Онъ не далъ мн ни на минуту сомкнуть глазъ, опасаясь проспать и опоздать въ церковь, и цлую ночь только дремалъ и пронзительно вскрикивалъ.
Красавица была безподобна въ подвнечномъ убор. Это было какое-то атласное божество: бла какъ заново выбленный потолокъ, чиста, какъ сама невинность! Казалось, даже легкое прикосновеніе только что вымытаго пальца запятнитъ ея изящныя, волнующіяся одежды!
Женихъ былъ до того растерянъ, что старый де-Кадъ спросилъ меня, не пьянъ ли онъ.
Шесть подругъ невсты дали волю своимъ чувствамъ и совершенно попортили себ завязки у шляпокъ, съ мистриссъ де-Кадъ едва не сдлался припадокъ.
Возвращеніе домой и завтракъ были торжественны, старый де-Кадъ заботился (подъ внушеніемъ гордости, вполн извинительной), чтобы свадьба произвела впечатлніе во всемъ приход. Каждый дожъ на площади и на улицахъ знали, что дочь дантиста выходитъ замужъ за очень богатаго джентльмена. Это было недурно разсчитано на тотъ случай, чтобъ сосди знали, куда нужно будетъ нести деньги, если у нихъ заболятъ зубы, или нужно будетъ вставить новые.
Неудивительно, поэтому, что когда шесть экипажей подъхали къ дверямъ,— каждое окно на площади было раскрыто, и наше возвращеніе привтствовали въ этихъ окнахъ головы всякой величины и всякаго возраста.
Украшеніемъ завтрака была, безъ сомннія, рчь доктора Ле-Дерта. Лучшаго проявленія ораторскихъ способностей я никогда не слыхалъ, даже въ нашемъ клуб. Женщины до того растрогались, что желе было разбито на куски отъ рыданія тхъ особъ, которыя его брали. Въ то время, какъ онъ говорилъ о будущемъ счастіи — господствовала тишина, такая тишина, что когда я украдкой разбилъ ложечкой яйцо, то звукъ раздался какъ громовой ударъ! вс съ ужасомъ на меня оглянулись, утшенія любящимъ родителямъ, которыя онъ представлялъ, вызвали громкіе вопли, и потоки слезъ быстро полились со всхъ сторонъ.
Наконецъ, наступила та страшная минута, когда безумно любящее сердце матери должно было облиться кровью,— и когда долженъ былъ пострадать карманъ обожаемаго отца, если отецъ обладаетъ какой-нибудь долею душевнаго величія. Забывая о новомъ чепц, мамаша скрываетъ свое лицо въ шляпк чада и цалуетъ милыя щечки, теперь принадлежащія другому,— щечки, которыми она такъ страстно любовалась. Тутъ же невдалек стоитъ и папаша, ожидая когда эти милыя щечки освободятся, чтобъ и самому напечатлть сердечный поцалуй на ихъ атласистой поверхности. Взгляните, въ его рук свертокъ, и когда любимое дитя поворачиваетъ личико къ милому папа, онъ кладетъ скрытое сокровище въ ея ожидающую ручку. ‘Спрячь въ карманъ’, шепчетъ онъ и отвертывается въ другую сторону.
Когда Анастасія взглянула въ таинственный свертокъ, она была непріятно поражена, увидвъ, что чека была только въ пять фунтовъ.
Мы смотрли, какъ новобрачные благополучно ухали, джентльмены смотрли имъ вслдъ, стоя въ дверяхъ и помахивая салфетками,— дамы, красиво сгруппировавшись на балкон, неистово посылали руками поцалуи. Мистриссъ Икль въ дорожномъ наряд была восхитительна, а мистеръ Икль произвелъ на всхъ впечатлніе своимъ шотландскимъ костюмомъ. Уличный кэбъ, нагруженный снаружи и свнутри багажемъ, слдовалъ за новобрачными. Разумется, для счастія, вслдъ на новобрачными, брошенъ былъ старый башмакъ, который, попавъ на огромную, какъ барабанъ, коробку, имлъ честь сопровождать счастливую чету до самой станціи желзной дороги.
Я потомъ узналъ, что по пути чрезъ городъ новобрачные не дозволили себ отвести душу въ разговорныхъ изліяніяхъ. Они были совершенно поглощены созерцаніемъ своего счастія и другъ друга. Они сидли рука-объ-руку, не сводя одинъ съ другаго восторженныхъ взоровъ,— разв только для того, чтобъ мигнуть.
Когда Долли испускалъ слабое стенаніе, Анастасія отвчала ему сдержаннымъ вздохомъ, она знала, что это стенаніе значитъ ‘я тебя обожаю’, а онъ переводилъ ея вздохъ словами: ‘о, радость моя!’
Только когда экипажъ достигъ Чипсайда, шумъ и суматоха грубой черни заставили влюбленныхъ очнуться отъ небесныхъ восторговъ и напомнили имъ, что они все-таки смертные. Безпрестанныя остановки и постоянные толчеи низвели ихъ съ вершины блаженства на землю.
Бгая по платформ вокзала, мистеръ Икль уже не былъ прежнимъ застнчивымъ Долли, но гордымъ, повелительнымъ, крикливымъ джентльменомъ, который распоряжался носильщиками, точно будто бы они были у него на жаловань, и вызывающимъ взоромъ смотрлъ на каждаго встрчнаго. ‘Куда вы положили ящики моей жены?’ кричалъ онъ, ‘смотрите! Эй! осторожне съ картонками моей жены!’ гремлъ онъ. ‘Уложенъ багажъ моей жены?’ гнвно спрашивалъ онъ.
Онъ ршился дать знать всмъ и каждому, что онъ женатъ, и совершенно усплъ въ этомъ, едва они сли въ экипажъ, какъ носильщикъ, просунувъ голову въ окно, заявилъ ему, что ‘желалъ бы выпить за здоровье новобрачной, ваша милость’.
Вслдъ за тмъ караульный пришелъ посмотрть ихъ билеты и пожелалъ новобрачному счастья на всю жизнь, ‘а также и прекрасной лэди’. Еще три носильщика сильно желали осушить кубокъ въ честь прекрасной Анастасіи, но это прелестное созданіе такъ гнвно вскричало: ‘какъ вы смете, мужики! прочь’ что безстыдные парни удалились въ смущеніи.
Не бывало другого путешествія боле сантиментальнаго, какъ путешествіе этихъ двухъ существъ, спшившихъ въ Дувръ. Какъ только Анастасія длала движеніе, Адольфъ съ тревогой вскакивалъ съ мста, если ему случалось чихать, она уже была подл и поддерживала его. Когда утреннее возбужденіе улеглось, Анастасія почувствовала сильное желаніе сомкнуть глаза.
— Засните, дорогая, умолялъ нжный супругъ.
— Засните, шептала прекрасная супруга.— Если вы этого желаете, мой ангелъ, то я попытаюсь заснуть, но только для того, чтобъ видть васъ во сн.
Потомъ онъ спросилъ:
— Отчего этотъ свистокъ такъ пронзительно свиститъ?
На это послдовалъ восхитительный отвтъ: — Я его не слышала, мой Адольфусъ, мои мысли были съ милымъ сердцу.
— Будемъ всегда, моя дорогая, сказалъ Адольфусъ, которому, въ темнот тоннеля, внезапно пришла на умъ свтлая мысль:— будемъ всю жизнь избрать ссоръ и несогласія.
— О, да! да! будемъ жить для счастія другъ друга, отвчала она серьёзно.
— Знаю, жизнь моя, продолжалъ добрый Долли, блдня отъ волненія:— что мой нравъ временами жестокъ и суровъ, и боюсь, что вамъ это можетъ показаться тяжелымъ!
— Какъ это странно! возразила она.— Я вотъ никогда не бываю сердитою, никогда!
— Иногда, продолжалъ маленькій человчекъ:— а самъ себя ненавижу за то, что поддаюсь ужасному гнву. Это такъ дурно.
— Это очень замчательно! отвтила она.— Я не помню, чтобъ когда-нибудь во всю жизнь увлеклась гнвомъ!
— Добрая двушка! воскликнулъ Долли. — Я научусь у васъ обуздывать себя. Когда нахмурюсь…
— Я буду улыбаться! прервало милое существо.
— Когда я стану дуться… прибавилъ онъ.
— Я васъ буду ласкать! заключила она.
Они пріхали въ Дувръ въ неблагопріятное время. По причин прекрасной погоды городъ былъ переполненъ постителями, такъ что задніе фасады верхнихъ этажей домовъ сравнялись по цн съ лицевыми изящными квартирами. Не видно было ни одного окошка съ пріятною надписью объ отдач комнатъ въ наймы.
Въ довершеніе досады, вс гостиницы были переполнены народомъ. Герцогъ саксенъ-горнбургскій, постивъ Англію на счетъ своего народа, занялъ, съ своею многочисленною свитою, одинъ изъ отелей, герцогъ саксенъ-вольбергскій, также съ огромной свитой, завладлъ другимъ отелемъ, каждая изъ остальныхъ гостиницъ въ город была осаждена многочисленной свитой принца Скратченберга: все это были приглашенные гости нашего богатаго королевства.
Что было длать? Пока новобрачная чета хлопотала о томъ, какъ бы устроиться, пароходъ отплылъ въ улыбающимся берегамъ Франціи, ближайшій рейсъ въ Лондонъ былъ не ране полуночи. Анастасія умирала отъ усталости, а между тмъ, вроятность отдыха казалась очень отдаленною.
Я убжденъ, что ни одна лэди во всей Англіи, кром Анастасіи, не добилась бы ничего. О деньгахъ не могло бить рчи. Очаровательная ловкость и божественное умнье вести дла — вотъ все, на что можно было разсчитывать.
Войдя въ хорошо извстную своими удобствами гостиницу ‘Іюньская Роза’, Анастасія отвела въ уголъ полногрудую хозяйку, и разсказала ей свою плачевную исторію. Только сегодня утромъ обвнчалась, только нсколько часовъ тому назадъ оставила великолпное городское жилище своего отца, и вотъ очутилась вмст съ супругомъ (который тоже привыкъ къ удобствамъ) безъ пристанища и крова. Не грустно-ли, что любой уличный бднякъ былъ теперь счастливе ихъ, людей богатыхъ и привыкшихъ вращаться въ высшемъ кругу общества?
Сердце трактирщицы забилось сочувствіемъ: она вспомнила тотъ день, когда сама была также невстой, полною надеждъ на будущее, и — поправивъ чепчикъ, бросилась въ помщеніе жильцовъ-нмцевъ.
Ей удалось уладить дло. Нашелся добрый человкъ, геръ Грунтцъ, или, лучше сказать, ангелъ въ образ человка,— который съ перваго же слова уступилъ свою комнату въ распоряженіе сокрушавшейся невсты. Онъ посовтовался съ товарищами, и они согласились пожертвовать собою, и легли спать втроемъ на одной постели.
— Вс люди прекрасные, они въ свит принца Скратченберга, объяснила хозяйка гостиницы.
— Какъ они добры! какъ великодушны! восклицала благодарная Анастасія. — Утромъ, милый Адольфусъ, вы должны пойдти поблагодаритъ этого джентльмена.
Не воображалъ бдный Долли, ставя за дверь свои маленькія сапожки, что этому самому господину Грунтцу, которому онъ былъ такъ благодаренъ за уступку постели, суждено сдлаться несчастіемъ его жизни!
Долли, быть можетъ, изо всхъ людей на свт, былъ самый робкій, наимене ищущій извстности или одобренія толпы. Онъ любилъ свободу уединенія и спокойствіе какого-нибудь тнистаго лснаго уюта. Нельзя сказать, чтобъ онъ совершенно не любилъ общества себ подобныхъ, но онъ былъ человкъ нервный, и не желалъ служить предметомъ чьего бы то ни было созерцанія.
Можно себ представить его смущеніе, когда на слдующее утро онъ очутился героемъ ‘Іюньской Розы’. Куда бы онъ ни пошелъ, за нимъ слдовали улыбавшіеся слуги. Если онъ позволялъ себ побродить взадъ и впередъ предъ домомъ для возбужденія апетита предъ завтракомъ, посвистивая какой-нибудь незатйливый мотивъ, немедленно за его движеніями наблюдали головы въ шляпахъ и чепцахъ, гладко выстриженныя или завитыя въ букли. Онъ принужденъ былъ удалиться въ свою комнату и ждать, чтобъ Анастасія защитила его.
Это любящее созданіе услышало его шаги.
— Долли, милый, крикнула она изъ спальни:— что вы желаете, чтобъ я надла, а?
Онъ подумалъ съ минутку, а потомъ сказалъ:
— Надньте, милочка, кружевную пелеринку! Вы въ ней восхитительны!
— Глупый вы барашекъ! возразила она: — вдь это была мамашина пелеринка.
Минуту спустя, милый голосъ опять крикнулъ:
— Долли, милый я не могу найдти брошку!
— Не безпокойтесь, мы поищемъ ее посл завтрака, возразилъ онъ. — Надньте алмазную,
— Какой же вы безумецъ, милочка! отвчало благородное созданіе: — вдь вы знаете, что алмазная тоже принадлежитъ мамаш.
Господи, подумалъ Долли: она все носила вещи матери!
Тотъ же сладкій голосъ еще разъ сказалъ,
— Вдь хорошо будетъ надть браслеты, да, душа моя?
Долли любилъ видть ее въ браслетахъ.
— О, дорогая, надньте, задумчиво отозвался онъ: — т золотые браслеты, которые я видлъ на вашихъ прелестныхъ ручкахъ въ первое наше свиданіе!
— О, злой лукавецъ, воскликнула Анистасія: — будто я вамъ не говорила, что эти браслеты также мамашины!
Господи помилуй! мысленно воскликнулъ удивленный супругъ съ досадой: отчего это все принадлежало мамаш?
Но всякая досада исчезла, когда очаровательная мистриссъ Икль сла за завтракъ, восхитительно одтая въ платье нжно-лиловаго цвта, которое сидло на ней очень ловко и чрезвычайно шло къ ея прекрасной фигур. Она такъ граціозно распоряжалась завтракомъ, что онъ выпилъ цлыхъ три чашки.
Посл завтрака, карета была нанята, ящики уложены, булоньскій пароходъ уже сильно звонилъ въ призывный колоколъ, а надо было еще благодарить учтиваго германца, уплатить по счету и присмотрть за багажемъ. Долли былъ командированъ внизъ для изъявленія признательности великодушному чужеземцу, а Анастасія въ это время сдавала сундуки. Долли вручилъ свою карточку слуг, изъявилъ желаніе видть г. Грунтца, и сталъ бродить по зал, въ ожиданіи отвта.
Между тмъ, слуги, цлое утро ожидавшіе случая поймать новобрачнаго, сейчасъ замтили, что благопріятная минута наступила. Съ быстротой молніи по всему дому пролетла всть, что новобрачный ходитъ одинъ въ зал. Они вс начали собираться вокругъ несчастнаго Долли, набгая по лстниц изъ кухни, спускаясь по той же лстниц изъ спаленъ, выбгая изъ конюшенъ и флигелей: тутъ явились лакеи, горничныя, швейцары, чистильщики сапоговъ, повара, даже кучеръ. Они окружили его такъ, что не было никакой возможности ускользнуть. ‘Долго здравствовать новобрачной, сэръ’, кричалъ одинъ, ‘надо бы выпить за ея здоровье, ваша честь!’, говорилъ другой, ‘дай Богъ счастія и благополучія и дома, и въ чужихъ краяхъ’, торжественно плъ третій.
Новобрачному оставалось только улыбаться и сунуть соверенъ въ ближайшую руку. Но это не усмирило жадныхъ доброжелателей.
— Намъ изъ этого ничего не достанется, ваша честь, замтили чистильщики сапоговъ.
— Велите ему сейчасъ раздлить этотъ соверенъ! сказала горничная.
Былъ раздленъ и второй соверенъ, за вторимъ — третій, и невозможно сказать, сколько пришлось бы ихъ пожертвовать,— еслибы неустрашимая Анастасія, сходя съ лстницы, не замтила алчныхъ грабителей, она бросилась въ толпу и избавила своего ягненка отъ гибели.
— Выпить! Я вамъ дамъ выпить, вскричала негодующая лэди.
— Они такіе ненасытные! прибавилъ Долли съ отвращеніемъ.
Пока Анастасія вела разсчеты съ хозяйкой гостиницы, къ ея супругу подошелъ, кланяясь и улыбаясь, осанистый, увсистый джентльменъ, съ большими ушами, въ золотыхъ очкахъ, во фрак, плотно обхватывавшемъ его талію, и въ короткомъ атласномъ жилет. Это былъ, очевидно, геръ Грунтцъ. Онъ протянулъ свою широкую ладонь и пальцы его охватили крошечную ручку Долли такъ легко, какъ бы это была рукоятка перочиннаго ножика.
Краснющій Долли началъ рчь очень хорошо: ‘я весьма обязанъ, сэръ’, но улыбающійся иностранецъ прервалъ его короткимъ замчаніемъ:
— Я не говорю по-англійски, сэръ!
Потомъ дожалъ плечами, покачалъ головой, и добросердечно улыбнулся.
Чтобы дать возможность лучше понять чужеземцу нашъ прекрасный языкъ, Адольфусъ заговорилъ громче. Онъ знакомъ пригласилъ нмца ссть, и указывая на адресъ, напечатанный на карточк, закричалъ изо всхъ силъ:
— Вотъ мой адресъ! — очень радъ васъ видть! Лондонъ — дома!
Иностранецъ, очевидно, понялъ слово ‘Лондонъ’, потому что поцаловалъ концы своихъ пальцевъ и испустилъ звукъ: ‘О!’, желая, вроятно, выразить свои восхищеніе британской столицей, потомъ, видя, что дальнйшій разговоръ затруднителенъ, онъ опять принялъ шутливое выраженіе лица, и раскланялся, очевидно, чрезвычайно довольный собою. При этомъ онъ нашелъ время бросить долгій взглядъ на прекрасную Анастасію, которая въ минуту спорила съ хозяйкой изъ-за разсчета, красота новобрачной замтно поразила его. Между тмъ, разсчетливая Анастасія восклицала:
— Гинея за постель! Это неслыханная цна! Я не дамъ! Это грабежъ!
— Прошедшею ночью вы не назвали бы это грабежомъ, мадамъ, возразила съ гнвомъ хозяйка гостиницы.— Тогда вы были очень любезны и кротки!
— Моя милая, вступился было Адольфусъ.
— Пожалуйста, не вмшивайтесь, мой милый, отрзала ему Анастасія.
Бдный парень отступилъ въ смущеніи.
— Боже милостивый, уже! прошепталъ онъ.

ГЛАВА V.

Мистриссъ Икль учитъ, какъ должно расходовать деньги.

Что сдлалось съ нашей интересной парой посл прибытія въ Парижъ,— я никогда не могъ достоврно узнать. Дйствительно, дла велись такъ секретно, что я думаю, должно было случиться что-нибудь серьёзное.
Новобрачные сознались только въ тхъ бдствіяхъ, которыя, обыкновенно, постигаютъ людей, посщающихъ чужія страны, не будучи въ состояніи говорить на туземномъ язык. Эти маленькія мученьица Долли въ значительной степени приписывалъ наклонности своей возлюбленной Анастасіи слишкомъ рьяно пускаться въ разговоры съ мстными жителями, и никогда не позволять супругу подать мнніе относительно значенія сказанныхъ словъ.
— Она женщина чрезвычайно талантливая, замчалъ Долли: — но какъ она знаетъ по-французски не боле шести словъ, включая въ то же число ‘да’ и ‘нтъ’, то а думаю, должна бы позволять мн заглядывать, по временамъ, въ карманный лексиконъ.
Самое непріятное обстоятельство, одно изъ самыхъ мучительныхъ безпокойствъ, какія только могутъ постигнуть лниваго человка,— бываетъ тогда, когда вернувшись домой посл трехмсячной сонливой, распущенной праздности — онъ находить у себя на стол до сотни писемъ, съ надписью ‘спшное’ или ‘нужное’,— писемъ, требующихъ отвтовъ въ возможно скоромъ времени.
Изъ привязанности къ Долли, я въ теченіе его медоваго мсяца, часто посщалъ его комнаты, и приводилъ въ порядокъ на стол его обширную корреспонденцію, такъ что, первый предметъ, поразившій бдные глаза новобрачнаго, при вход въ комнату, была огромная змя писемъ, извивавшаяся по его столу причудливыми изгибами.
— Что это за чертовщина? вскричалъ Долли въ ужас, указывая на мою змю.
— Это письма къ вамъ, любезный другъ, возразилъ я.
Долли широки раскрылъ глаза.
— Ко мн? вскричалъ онъ: — невозможно! Я не знаю ни одного человка, который бы могъ писать ко мн!
Но пока онъ говорилъ это, послышался стужъ почтальона, который принесъ еще два письма. Они превосходно закончили хвостъ зми.
— Я сожгу ихъ! сказалъ Долли, злобно и искоса смотря на змю, точно она могла его понимать.
Многіе любятъ читать чужія письма, даже больше, чмъ свои собственныя,— по крайней-мр, я люблю это, и потому, конечно, не хотлъ и слышать о подобномъ предложеніи.
— Что за пустяки! возразилъ я: — чтеніе не займетъ и десяти минутъ. Начинайте, я вамъ помогу.
Мы привились за работу.
Вотъ и говорите о прелестяхъ супружеской жизни! Да! я знаю, что это дло великое имть женою любящее, кроткое созданіе, котораго единственная мечта состоитъ въ томъ, чтобъ увеличить счастіе и благополучіе своего преданнаго супруга,— которое жертвуетъ собою, чтобъ обезпечить себ вашу любовь и благословляетъ васъ за нее, вотъ подобную-то женщину я ищу, и если когда-нибудь встрчу ее, то употреблю вс усилія, чтобъ надть ясное золотое кольцо на ея палецъ. Но такихъ женщинъ мало, и ихъ скоро разбираютъ, право, если вы знаете хотя одну такую, то въ обмнъ локона ея волосъ я готовъ дать вамъ прекрасные карманные часы съ цпочкой и брелоками.
Но иногда женщины бываютъ похожи на мартовскіе орхи: сорокъ ни на что негодныхъ приходится на одинъ, стоющій хотя что-нибудь. Я холостякъ, и себ на ум. Еслибъ у меня было шесть дочерей, то, быть можетъ, я сталъ бы проповдывать иную теорію и поклялся бы, что счастье жизни заключается въ женитьб. Я увренъ, что есть мужья, которые предаются раскаянію и называютъ себя не лестными именами еще до истеченія перваго года супружескаго счастія. Мн было бы понятно, еслибы Долли, прочитавъ сто писемъ, пожаллъ о томъ, что прекрасная Анастасія не была дражайшей половиной кого-нибудь другого.
Прежде всего, мы раскрыли поздравительное письмо отъ нкоего Уильяма Клингера, дяди жены,— письмо, полное сладкихъ пожеланій будущаго благополучія, заключавшееся просьбой объ одолженіи въ займы 50 фунтовъ, которые будутъ уплачены при первой возможности.
Первый кузенъ, подписавшійся Джекъ Ликъ, просилъ только 20 фунтовъ, но присылкою ихъ нельзя было медлить ни одного дня, второй кузенъ, Джонъ Моссъ, былъ увренъ, что не можетъ обойтись мене, чмъ 30 фунтами, — ‘и, пожалуйста, билетами’.
Кузина, по имени Мэри Совіеръ, писала патетическое заявленіе о своемъ затруднительномъ положеніи и, чтобъ поправиться, прямо требовала четырехлтней пенсіи.
Даже Бобъ Де-Кадъ, эта бездонная пропасть, находился въ числ алчной толпы, но, разумется, въ его письм было и смягчающее обстоятельство: онъ съ честію занималъ мсто въ этомъ стад, возвысивъ свои нужды до суммы 300 фунтовъ, уплату которыхъ онъ гарантировалъ ‘своею честью’. Основательное знаніе такого человка, какъ Бобъ, длало ссуду, при этой гарантіи, спекуляціею первоклассною.
Вскрывая каждое письмо, я изъ любопытства записывалъ просимую сумму, и, когда мы кончили всю змйку, я имлъ удовольствіе — путемъ простаго сложенія, получить очень крупную сумму, немного боле 3,000 футовъ.
— Боже милостивый! да они, кажется, принимаютъ меня за идіота! вскричалъ Долли, дико смотря вокругъ себя. (А это скверное чувство — знать, что на васъ смотрятъ, какъ на дурака, многочисленные родственники, обитающіе на всемъ разстояніи отъ Южнаго Девоншейра до Эбердина!).
Эти родственники, очевидно, думали, что каждый, кто женится на прекрасной Анастасіи, долженъ быть слабоумнымъ, и, слдовательно, легкой добычей. Что-то подобное уже вертлось въ ум Долли, когда онъ сидлъ, запустивъ пальцы въ волосы и угрюмо посвистывая.
— Вы, конечно, пошлете деньги, сказалъ я, улыбаясь и принимая на себя шутливый видъ, чтобъ онъ не вообразилъ, что я говорю серьёзно. — Въ прекрасное дльце вы впутались, мой милйшій.
Онъ сердито вскочилъ съ мста, его маленькіе члены какъ бы распрямились отъ гнва, а миніатюрная физіономія приняла почти зврское выраженіе, онъ скомкалъ вс письма, сказавъ: ‘я покончу съ этимъ, Анастасія будетъ отвчать имъ, она будетъ отвчать, клянусь Юпитеромъ’.
Блумсберійская красавица обладала особымъ способомъ обращенія съ бдными родственниками: она предоставляла имъ выпутываться изъ затрудненій, какъ они знаютъ. Она была не такая женщина, которую можно поддть. Мистеръ Икль составлялъ ея собственность, и никто не долженъ былъ трогать его деньги, пока она могла ихъ тратить.
Единственное письмо, которое она удостоила отвтомъ, было письмо милаго старца Боба: пинокъ, который она письменно отпустила этому достойному юнош, заставилъ его оставить привычку браться за перо на будущее время.
Другія посланія пригодились развести огонь. Передъ желзной кассой, стояла прекрасная Анастасія, и мшая ее кочергой, говорила съ негодованіемъ: ‘что за безстыдство!’ Когда наконецъ бдная змя была обращена въ тлющую груду пепла, она прибавила: ‘подобной наглой попытки грабежа я никогда еще не видала! Посл этого они снимутъ съ меня платье!’
Долли въ эту минуту удивился, почему она исключительно говоритъ о своемъ плать и совершенно забиваете объ его сюртук.
— Мн пришло въ голову, Долли, прибавила она, поуспокоившись нсколько отъ негодованія: — что было бы лучше мн одной распоряжаться деньгами, помните, я говорила это еще въ Париж. У васъ нтъ достаточно мужества, мой другъ, чтобъ противиться этимъ гадкимъ вымогательствамъ. Вы слишкомъ простосердечны и податливы. Если такъ будетъ продолжаться, я останусь безъ пріюта!
Эти постоянныя опасенія за собственное удобство и полнйшее равнодушіе въ тмъ лишеніямъ, какія могли постигнуть мужа, заставили Долли почувствовать себя очень незначительнымъ и несчастнымъ. Онъ началъ думать, что его Анастасія склонна въ эгоизму.
— Теперь пока еще я буду самъ завдывать своими длами, милочка, отвчалъ онъ.
Частые попытки завладть распоряженіемъ его кошелька начинали его тревожить. Ему казалось, что если онъ выпуститъ изъ рукъ деньги, то современемъ возлюбленная, быть можетъ, и забудетъ о существованіи на свт особы, именуемой Адольфусомъ Иклемъ, эсквайромъ.
Когда я его увидлъ въ слдующій разъ, онъ сказалъ мн:
— Право, не постигаю, что сдлалось съ Анастасіей! Вы знаете, что она всегда была такъ мила! Теперь она не оказываетъ мн ни малйшаго уваженія, точно я какая-нибудь пшка.
— Отчего жъ не высказать этого ей самой вмсто того, чтобъ говорить мн? замтилъ я, стараясь возбудить въ немъ мужество.
— Да, до этого и дойдетъ! пробормоталъ онъ.
Но я видлъ, что самая мысль о сцен съ величественной супругой заставляла трепетать его боязливое маленькое сердечко.
Легко понять, что лэди, обладающую счастливою наружностью и прекраснымъ состояніемъ, какими обладала мистриссъ Икль, должна была сердить и мучить самая мысль о жить въ мёблированныхъ комнатахъ. Какое удовольствіе женщина съ такими возвышенными идеями могла найти, живя въ первомъ этаж, когда она чувствовала, что должна была имть изящно-мёблированную квартиру съ своей собственной ливрейной прислугой и лошадьми на конюшн?
Ее ожидало видное положеніе въ обществ, иначе для чего же она вышла замужъ, любопытно знать?
— Я вовсе не намрена запереться въ этихъ отвратительныхъ конурахъ въ угоду вамъ, мистеръ Икль, или кому бы ни было другому, сообщила она своему супругу.
— Отвратительныхъ конурахъ! воскликнулъ Долли: — четыре гинеи въ недлю, моя милая!
— Еслибы он стоили даже четыреста гиней въ недлю, я и тогда не перемнила бы своего мннія, сэръ! отвчала непоколебимая лэди. — Еслибы я вышла за какого-нибудь клерка въ Сити, то и тогда не могла бы жить хуже!
Въ то же утро она отправилась въ одному изъ лучшихъ лондонскихъ мёбельщиковъ.
Анастасія была женщина съ большимъ природнымъ вкусомъ и обладала зоркимъ глазомъ въ дл выбора. Съ безпримрнымъ великодушіемъ она просила Долли не давать себ ни малйшаго труда хлопотать относительно объясненій съ торговцами или выбора мёбели. Она взвалила весь этотъ трудъ на свои прекрасныя плечи.
Вс заботы мистера Икля ограничивались тмъ, чтобы по временамъ здить въ Сити и доставать деньги для уплаты по счетамъ, безъ сомннія, это была самая легкая часть всего дла, потому что никогда не отнимала у него боле нсколькихъ часовъ времени.
— Какой чудесный шкафъ для платья я купила сегодня утромъ! вы никогда такого не видали, мой милый! сказала мистриссъ Икль, когда они сидли за обдомъ. — Вс мои вещи въ немъ размстились превосходно.
— Я думаю, что и мн нужно бы что-нибудь въ томъ же род, отвтилъ Долли.
— Ахъ, я и забыла, возразила она: — напомните мн утромъ, милый, вамъ нуженъ комодъ.
— Мн особенно нужно кресло, сказалъ Долли.
— Вдь будетъ и такъ много креселъ, зачмъ же входить въ лишнія издержки, Адольфусъ? возразила экономная супруга.— Вы можете пользоваться тми, которыя я заказала для себя.
— Но я хочу имть для себя особое кресло, продолжалъ Долли, съ возрастающимъ раздраженіемъ: — обитое кожей, просторное кресло.
— Мистеръ Икль, упрекнула жена: — позвольте васъ спросить, какая будетъ польза изъ того, что я лзу изъ кожи, стараясь сберечь деньги, если вы будете мшать мн подобными нелпо-эксцентричными наклонностями? Я бы желала, чтобъ вы были поразсудительне, мой милый.
Но Долли, въ конц концовъ, все-таки добился кресла, и сообщилъ мн, что одержалъ первую побду, и намревается продолжать въ томъ же дух.
Вилла близъ Твикенгема была, говоря умреннымъ языкомъ, просто совершенство. Сады въ ней были такъ великолпны, что три садовника жаловались на обременительность работы и говорили, что надо еще держать мальчика. Хотя плата была и высока, но по соображеніи съ красотою мстности (какъ выражалась надменная Анастасія) ‘даже при цн вдвое большей должно было считать наемъ чрезвычайно дешевымъ’. Если было много слугъ, то хозяйка дома замчала, что ‘она найдетъ довольно работы для всхъ’. Такого рода аргументъ, хотя и утшителенъ, но иметъ свои темныя стороны.
— Душа моя, ни вовсе не въ состояніи жить такимъ образомъ, жаловался Долли.
— Разъ навсегда, мистеръ Икль, возразила Анастасія съ подавляющимъ достоинствомъ: — позвольте мн распоряжаться своимъ домомъ такъ, какъ я считаю лучше. Я все обдумала, благоразумно ограничивъ нкоторые изъ нашихъ лишнихъ расходовъ, прежде всего, вы должны оставить свой клубъ.
Это было тяжелымъ ударомъ для Долли, который любилъ посщать клубъ — спасительный пріютъ для женатыхъ людей.
— Но, моя милая! пробормоталъ онъ.
— Потомъ, у васъ, я уврена, довольно будетъ платья лтъ на десять, такъ что счетовъ отъ портныхъ получать боле не предвидится..
— Однакожъ, жизнь моя, протестовалъ супругъ, который привыкъ одваться хорошо.
— A лучше всего въ здшней сельской жизни то, Долли, продолжала жена: — что вамъ некуда тратить денегъ, хотя бы даже вы и хотли этого, право, одного фунта вамъ будетъ довольно-предовольно на мсяцъ.
— Клянусь честью, моя милая, простоналъ маленькій человчекъ, огорченный тмъ, что вс жертвы приходится длать только ему.
Когда домъ былъ устроенъ, какъ слдуетъ, въ милой мамаш, въ Блумсбери-скверъ отправили письмо съ просьбою провести нсколько дней въ Твикенгем. Прелестное дитя сильно желало выставить передъ родительскими глазами хорошую мебель, украшавшую ея домъ. Нжная родительница не замедлила прибытіемъ. Любопытство ея было возбуждено до такой степени, что еслибы приглашенія не послали, то можно бы было ждать съ ея стороны насильственнаго визита. Она привезла съ собой сундукъ, который предвщалъ что-то въ род цлаго мсяца пребыванія въ Твикенгем. Сказать правду, милая мамаша нсколько завидовала, гуляя по великолпнымъ комнатамъ своей дочери. Она въ восхищеніи складывала руки, осматривая рзныя кровати, и постукивая кулакомъ въ упругіе матрацы. Она ощупывала тонкое блье и малиновые шелковые обои. Она готова была присягнуть, что комнаты для слугъ лучше, чмъ у нея самой. ‘Какъ! полотняныя простыни, а брать твой Бобъ спитъ на коленкор!’ восклицала она въ изумленіи. Брюссельскіе ковры, куча бархату, турецкіе, персидскіе коврики, все это вызывало у нея громкія восклицанія и затаенную зависть.
Достойная старушка завидовала до послдней степени, самое худшее было то, что при вид всего этого она должна была принимать радостный и гордый видъ. ‘Какъ бы я хотла имть платье, такое, какъ занавсы въ вашей гостиной!’ Это было единственное замчаніе, которое она осмлилась сдлать.
Посщеніе мамаши можно было легко объяснить тмъ, что мистриссъ Икль еще мало знала толкъ въ хозяйств, и чувствовала себя столь же смущенною, сдлавшись госпожей обширнаго зданія въ Тинкенгем, какъ можетъ быть смущена невинная молодая лэди, привыкшая управлять тележкой, запряженной пони, когда увидитъ себя на козлахъ большой телеги съ длинными возжами въ рукахъ. Посл многихъ совщаній между матерью и дочерью,— заключенія, къ которымъ он пришли, были, для формы, сообщены мастеру Иклю, чтобъ узнать, не иметъ онъ противъ нихъ какихъ нибудь возраженій.
— Мы съ Анастасіей уладили все, начала мистриссъ де-Кадъ, смло ршившаяся объяснить Долл всю дловую сторону своихъ заключеній.— Вы представить себ не можете, Икль, какъ это милое дитя заботится, чтобъ поддержать приличный видъ, необходимый для свта.— Но прежде всего, скажите мн, вы желаете имть завтракъ каждый день?
Посмотрвъ на нее нсколько минутъ, пока собирался съ мыслями, Долли отвчалъ, съ нкоторымъ недоумніемъ, что привыкъ завтракать каждый день.
— Не знаю, можно ли будетъ устроить завтракъ, Икль, сказала ему теща, покачивая головою.
— Какъ! нельзя устроить завтрака?— нельзя, въ моемъ собственномъ дом? вскричалъ Долли.
— Вашихъ шестьсотъ фунтовъ въ годъ не надолго станетъ для поддержки такого дома, объяснила мамаша.
— Но вдь есть еще ея шестьсотъ фунтовъ, возразилъ супругъ.
Кашлянувъ нсколько разъ, мистриссъ де-Кадъ продолжала:
— Я думаю, что Анастасія ршилась насколько возможно быть бережливой, она хочетъ копить свои доходы для дточекъ, если будетъ осчастливлена ими. Я сильно сомнваюсь, чтобы 8 фунтовъ въ недлю было достаточно для поддержки такого дома, Икль.
Несчастный Долли былъ какъ въ туман. Ее доходъ! бережливой на сколько возможно! Это было что-то новое и неожиданное. Не желая разсуждать объ этомъ предмет съ мистриссъ де-Кадъ, онъ сказалъ:
— Если восьми фунтовъ недостаточно, возьмите десять.
— Но, Икль, будьте разсудительны, воскликнула она:— подумайте, хотя немного, прежде чмъ говорить такія вещи. Вспомните, что нужно уплачивать на наемъ помщенія. Кром того,— налоги, плата прислуг. Хотла бы я знать, откуда взять столько денегъ?
Это разсужденіе ему показалось смшнымъ.
— Откуда? вскричалъ онъ.— Конечно, изъ дохода Анастасіи! онъ ей выдленъ!
Спокойствіе, съ которымъ тёща посмотрла на Долли, было убійственно.
— Не думаю, мистеръ Икль, замтила она: — чтобъ мистеръ де-Кадъ, какъ опекунъ дочери, согласидся подъ какимъ бы то ни было видомъ, трогать достояніе Анастасіи!
Могъ ли Долли врить своимъ ушамъ? Онъ вскочилъ, какъ бшеный, и промчавшись самымъ невжливымъ образомъ мимо дорогой тёщи, которая стояла, какъ пораженная громомъ,— бросился вверхъ по лстниц, въ спальню жены. Его блдное лицо и дрожащія губы сильно встревожили изящную Анастасію которая, сидя на свой ‘duchesse’, занималась умащиваніемъ своихъ прекрасныхъ бровей.
— Въ чемъ дло, скажите на милость? спросила она.
— Мистриссъ Икль, началъ запыхавшійся Долли: — ваша мать позволила себ, я — я боюсь — съ вашего одобренія,— произнести нсколько такихъ словъ, которыя требуютъ объясненій и оправданія съ вашей стороны немедленно, или…
— Или что, мистеръ Икль? спокойно спросила супруга.
— Или вс близкія отношенія между нами должны кончиться, сказалъ Долли.
Онъ хотлъ сказать: ‘или я оставлю этотъ домъ’, но хладнокровіе жены его усмирило.
— Какъ вамъ угодно, мистеръ Икль, возразила Анастасія, возвращаясь къ своимъ бровямъ.
— Правда ли, сударыня провозгласилъ Долли, стараясь принять на себя величественный видъ, — правда ли, что вы уполномочили мистриссъ де-Кадъ такъ неприлично выразиться относительно вашего дохода?
— Я не вижу, какое отношеніе мой доходъ можетъ имть до васъ, мой другъ! возразила мистриссъ Икль, даже не смотря на мужа.
— Подъ вліяніемъ страсти, сударыня, началъ Долли, задтый за живое: — я великодушно раздлилъ съ вами мое состояніе. Когда вашъ отецъ сказалъ мн, что у васъ нтъ ни пенни за душой, то вмсто ропота, я уравнялъ васъ въ богатств съ собою. Я сдлалъ это потому, что обожалъ васъ, сударыня, и имлъ глупость думать, что и вы питаете ко мн нжность!
— Продолжайте, сэръ, продолжайте! вскричала Анастасія, наклоняясь надъ зеркаломъ, быть можетъ, для того, чтобы скрыть выступившій на лиц румянецъ.
— И теперь, теперь, продолжалъ Долли, какъ настоящій храбрецъ: — теперь вы осмливаетесь потрясать этимъ доходомъ передъ моими глазами, и не позволяете мн взять ни одного пенни изъ вашихъ денегъ. Я красню за васъ! Это было предумышлено заране, теперь я вижу это ясно — я былъ обманутъ!
Быть можетъ, Анастасія была такъ занята своими бровями что не имла времени слушать разсердившагося маленькаго человка. Въ самомъ дл, они трудно расположить какъ слдуетъ густую бровь и въ то же время поддерживать споръ съ должнымъ умньемъ. Снисходя, вроятно, къ ея мннію, Долли былъ такъ любезенъ, что повторилъ свое послднее замчаніе.
— Я говорю, сударыня, прокричалъ онъ: — я говорю, что былъ обманутъ!
Анастасія, грозно повернувшись, вскричала:
— Обманутъ! какъ вы смете длать такія неприличныя замчанія? Кто васъ обманывалъ, сэръ?
— Сперва вашъ отецъ, потомъ вы сами — словомъ, вся ваша семья, гремлъ Долли. — Меня надули!
— Надули! Оставьте мою комнату, сэръ, и не смйте показываться мн на глаза, пока не научитесь относиться съ должнымъ уваженіемъ жъ вашей жен и ея семейству, воскликнула мистриссъ Икль съ подавляющею торжественностью.
— Я не только оставлю эту комнату, сударыня, но оставлю этотъ домъ навсегда, сударыня! вскричалъ Долли.
Но, вмсто того, чтобы сдлать это, онъ тревожно ждать, какое дйствіе произведетъ эта страшная угроза на его Анастасію.
Но она только насмшливо улыбнулась и отвтила:
— Сдлайте милость, сэръ, прошу объ этомъ:
— Съ этого времени мы больше не мужъ и жена, прибавилъ онъ.
— Отчего же вы не подождали, пока пройдетъ первый годъ? съ насмшкой сказала Анастасія: — это было бы лучше, я думаю.
— Я васъ презираю.
— Какой ужасъ! ха-ха!
— Вы мн жалки!
— Это очень милостиво съ вашей стороны!
Къ удивленію Анастасіи, онъ, въ самомъ дл, оставить дожъ. Она слышала, какъ уличныя двери со стукомъ захлопнулись за нимъ, и, выглянувъ въ окно, увидла, что Долли несъ дорожный мшокъ, и съ величайшею поспшностію удалялся въ направленіи къ Лондону.
— Моя милая Анастасія! вскричала мистрисъ де-Кадъ, вбгая въ комнату: — онъ ушелъ! что случилось?
Дочь, своимъ пикантнымъ веселымъ стилемъ, передала матери разговоръ съ супругомъ. Она смотрла на эту исторію, какъ на шутку.
— Противный карликъ! замтила она. — Я его поучу за грубость и наглость. Глупый баранъ! поползаетъ онъ предо мной на колняхъ!
— Но, моя милая, уговаривала мамаша: — будьте благоразумны! Что, если онъ вовсе удетъ! Эти крошечные люди бываютъ упорны, когда придутъ въ изступленіе. Зачмъ вы его не усмирили, душа моя? Ваши 600 фунтовъ въ этомъ громадномъ дом — просто капля въ мор.
— Я введу его въ долги, вскричала яростная красавица. — Это будетъ стоить ему сотни фунтовъ и послужитъ ему хорошимъ урокомъ!
— Напишите ему письмо, учила мамаша. — Я увренъ, что мы ждетъ гд-нибудь по близости. Ну, будьте умной женщиной!
— Я дамъ балъ и заставлю его мучиться ревностью! ршила раздраженная красавица.

ГЛАВА VII.

Поведеніе мистриссъ Икль длается чрезвычайно страннымъ.

Долли пришедъ ко мн со слезами на глазахъ, унылый, какъ обанкрутившійся аферистъ.
Выслушавъ его горестный разсказъ, я сказалъ:
— Сколько времени вы женаты? Только восемь мсяцевъ. Ну, я бы далъ на такую исторію по крайней-мр года полтора.
Я тоже сказалъ ему, что онъ поступилъ хорошо, оставивъ домъ и что, вроятно, это образумитъ мистриссъ Икль.
Но мои слова не принесли ему никакого утшенія. Онъ только испускалъ стенанія и призывалъ смерть.
— Что пользы бранить ее, Джекъ, прошепталъ онъ. — Не браните ее боле. Еслибы я только могъ ее ненавидть, то былъ бы счастливъ, но я не могу съ собой ничего сдлать, я люблю ее по прежнему!
Я длалъ все возможное, чтобы ободрить его. Я не ходилъ въ больницу въ теченіе недли. Мы попробовали развлекаться парками, театрами, ужинами, поздками по окрестностямъ, но хотя онъ слдовалъ на мною везд и длалъ все, что я желалъ, но все-таки на его бдной, угрюмой, крошечной физіономіи никогда не показывалась улыбка, и онъ вздыхалъ даже за обдомъ. Товарищи начали меня спрашивать, съ какимъ это ‘скелетикомъ’ я постоянно гуляю?
Въ одно утро, когда онъ казался боле обыкновеннаго несчастнымъ (я наблюдалъ на нимъ, пока онъ брился), ко мн пришло письмо, которое я, какъ только прочиталъ, передалъ бдному Долли. Это было приглашеніе отъ мистриссъ Икль за вечеръ.
Онъ покраснлъ, какъ крикетный шарикъ и вскричалъ, ‘О, небо!’ затмъ пристально посмотрлъ на меня. Человку, знающему мистриссъ Икль, легко было понять, зачмъ требовалось мое общество.
— Ей нужны вы, Долли, ей нужно, чтобы вы знали, какъ весело она проводитъ время безъ васъ, разъяснилъ и ему: — и такъ какъ она уврена, что мы теперь живемъ вмст, то и разсчитала, посредствомъ меня, довести до вашего свднія о томъ, какъ отлично она веселится. Очень искусно, должно признаться!
— Какъ она безсердечна! вскричалъ онъ: — не доставало только этого послдняго удара!…
— Любезный другъ, между вами происходитъ борьба, и это приглашеніе показываетъ, какъ она намрена вести дло, продолжалъ я. — Вы можете положиться на мои слова, что и она не чувствуетъ себя счастливою. Вы должны длать видъ, что не обращаете вниманія на то, что она длаетъ, и показывать, что совершенно перестали о ней думать. Это ее сржетъ. Предоставьте мн вести съ ней дло. Идти мн на этотъ вечеръ?
Долли казалось, что принять приглашеніе равносильно переходу на сторону прекраснаго непріятеля. Этого блестящаго праздника: который давался въ насмшку ему, должны были, по его мннію, бжать вс, которыхъ онъ называлъ друзьями.
Но, какъ человкъ самоотверженный, Долли разсуждалъ, что хоти у меня и недостаетъ великодушія, онъ все-таки не будетъ мшать моему удовольствію быть на бал.
— Вы единственный человкъ, сказалъ Долли: — котораго мн пріятно представить себ веселящимся въ моемъ дом.
— Вы ошибаетесь, Долли, отвчалъ я: — если я пойду къ ней, то не ли собственнаго удовольствія, а чтобы быть полезнымъ вамъ. Она меня не ждетъ, даже уврена, что я не приду, мое появленіе изумитъ ее столько же, какъ еслибы вы сами явились. Хотите услышать правдивый отчетъ обо всемъ, что тамъ произойдетъ?
— Да, отвчалъ онъ, — неужто она хочетъ быть весела и счастлива!
— Хотя бы ея сердце разрывалось, отвчалъ я: — вы можете быть уврены, что она мн этого не выкажетъ.
— Если она несчастна, я прощу ее, прошепталъ Долли.
Когда наступилъ назначенный вечеръ, я одлся въ самое модное платье. Долли смотрлъ на меня съ безмолвно-несчастнымъ видомъ: онъ толковалъ, что останется одинъ, но клялся, что не хотлъ бы тамъ быть и за тысячу фунтовъ. Мы условились, что онъ будетъ ожидать моего возвращенія, а я долженъ ухать оттуда сейчасъ же посл ужина.
Мн всегда доставляетъ наслажденіе отплачивать людямъ ихъ же монетою, или, какъ говорится, поражать ихъ собственнымъ оружіемъ. Когда мистриссъ Икль, разодтая въ пухъ и прахъ, подошла ко мн и улыбкой и любезно освдомилась о моемъ здоровь, я уразумлъ все значеніе ея коварной привтливости.
— А гд же мистеръ Икль? замтилъ я, когда, въ свою очередь, достаточно наговорилъ ей комплиментовъ.
— Разв вы его не видли? вскричала она съ удивленіемъ, превосходно разыгрывая роль: — а я думала, что вы съ нимъ такіе неразлучные товарищи!
— Да, это такъ, отвчалъ я, съ самой натуральной улыбкой:— но когда джентльмены женятся, то мы, холостяки, хорошо знаемъ, что постоянная компанія съ нами кончена. Здоровъ онъ?
Прекрасная лгунья пожала своими прелестными блыми плечами и старалась казаться хладнокровною.
— Вроятно, онъ гд нибудь на континент, сказала она съ улыбкой: — онъ уже сдлалъ изъ меня вдову.
Я пристально наблюдалъ за ней, и она также не сводила съ меня глазъ цлый вечеръ. Она поняла меня такъ же хорошо, какъ и я ее понялъ. Она представлялась беззаботною и веселою, какъ птичка. Не проходило ни одного танца, въ которомъ бы она не принимала участія. Она выставляла мн на видъ вс свои кокетливыя ужимки сидя подл меня, она отдала джентльмену-нмцу розу изъ своего букета. Разумется, я долженъ былъ, по ея разсчетамъ, непремнно передать Долли это. Въ сущности, она испортила свою роль роль утрировкой. Я былъ замученъ громаднымъ числомъ новыхъ знакомствъ, которыя она мн навязывала, знакомые эти были все молодые джентльмены, смотрвшіе привычными губителями дамскихъ сердецъ. Это былъ способъ снабдить меня спискомъ ея поклонниковъ. Я былъ радъ, когда могъ, наконецъ, ускользнуть и поспшилъ къ бдному Долли.
Онъ не слышалъ, какъ я вошелъ. Я нсколько минутъ смотрлъ на моего добросердечнаго друга, спавшаго въ большомъ кресл: платье на немъ было въ безпорядк, волосы растрепаны, лицо озабоченное и исхудалое.
Я разбудилъ его крикомъ: Вставайте, дружище!
Онъ сказалъ, потягиваясь:
— Я утомился, прислушиваясь къ стуку экипажей и заснулъ. — Мн только что снилась она… Что она?
— Конечно, прекрасна, отвчалъ я.
— Да, да, разумется, пробормоталъ онъ. — Спрашивала обо мн? прибавилъ онъ, колеблясь.
Пока я разсказывалъ ему все, что видлъ и слышалъ, онъ сидлъ, опершись локтями на столъ и смотря пристально въ мое лицо.
— Но какъ вамъ кажется, какъ человку безпристрастному, сказалъ Долли: — несчастна она, грустна въ душ? жалетъ?
— Конечно! возразилъ я: — она только притворяется веселой.
— Слава-Богу, слава-Богу! вскричалъ онъ: — быть можетъ, она еще все-таки любить меня.
Мн нужно было предложить ему нсколько вопросовъ, для его и для моего собственнаго руководства.
— Вы знаете нмца, спросилъ я: — нкоего господина Грунтца?
— Да, этотъ господинъ иметъ чертовски-привлекательную наружность, возразилъ Долли. — Онъ очень любезенъ и бывалъ у насъ. Очень приличный господинъ. По-англійски не уметъ говорить, но очень пріятный собесдникъ.
— A знаете вы другаго нмца, который уметъ говорить по-англійски, продолжалъ я: — господина Куттера, который вальсируетъ, какъ бшеный?
— Нтъ, я никогда его не видалъ, отвчалъ Долли, посл нкотораго размышленія.
— А еще одного нмца, по имени Пруша, съ длинными волосами, онъ поетъ — теноръ?
— Нтъ, это имя мн незнакомо.
— Вс они неистово ухаживали за вашей женой, заключилъ я.
Онъ вскочилъ такъ быстро, что я подумалъ, не бжитъ ли онъ домой расправляться съ германскими соперниками. Но я усадилъ его опять въ кресло прежде, чмъ онъ усплъ передвинуть ноги.
— A она поощряете этихъ людей? спросилъ онъ, едва переводя дыханіе.
— Мой любезный другъ, воравялъ я:— это входитъ въ ея тактику. Она стала бы поощрять даже горбуна или живаго скелета, если думала, что это возбудитъ въ васъ ревность.
На слдующій день, пока онъ еще спалъ крпкимъ сномъ, я тихонько вышелъ изъ дому по своимъ дламъ.
Я былъ недолго въ отсутствіи, но по возвращеніи домой, увидлъ, что птичка уже улетла.
Чортъ возьми! подумалъ я, взявъ записку, оставленную Долли на стол:— если онъ покажется тамъ въ эти критическіе минуты,— все пропало!
Вотъ что было въ записк:
‘Милый Джекъ! я скоро вернусь, я хочу еще разъ взглянуть на нее. Я знаю мсто, гд могу спрятаться и видть ее, тамъ никто меня не замтитъ. Скоро вернусь. Никакъ не могу удержаться’.

‘Долли’.

Онъ пробрался въ свой собственный садъ заднимъ ходомъ, потомъ, ползкомъ, по алле, стараясь держаться подъ кустами, приблизился къ самому дому и тамъ, скорчившись подъ лавровымъ деревомъ, терпливо ждалъ времени когда прекрасная Анастасія выйдетъ прогуляться на свжемъ воздух.
Посл двухчасоваго ожиданія въ такой заячьей поз, маленькія ножки Долли стали корчиться отъ судорогъ, однакожь, несмотря на боль въ икрахъ, несмотря на то, что вс жилы его, казалось, сплелись въ узлы, онъ не хотлъ двинуться съ мста, и только страстно желалъ, чтобы красавица поспшила прогулкой, пока у него остается сила переносить боль безъ стоновъ.
Долли видлъ, какъ слуги унесли кушанье и чай, какъ они ходили взадъ и впередъ, какъ унесены были даже свчи, но видть возлюбленную Стаси ему не удалось.
Онъ началъ думать объ обратномъ пути, поднялъ свой зонтикъ и крпко нахлобучилъ на голову шлицу, приготовляясь отправиться въ маленькимъ заднимъ воротамъ, когда сильный стукъ заставилъ его приставиться на мст,
Какой-то человкъ или нсколько человкъ вошли въ комнаты съ улицы, и вслдъ затмъ шторы въ задней комнат (онъ могъ ихъ легко видть, они находились въ такъ-называемой роковой комнат) начали опускаться, какъ будто бы постители вошли въ эту комнату. Долли пристально смотрлъ на эти окна и увидлъ, что вскор какой-то джентльменъ — по виду иностранецъ — показался между кисейными занавсами и сталъ смотрть на садовыя куртины подъ окномъ.
Долли никогда до того времени не видлъ его, это былъ тотъ самый господинъ Куттеръ, о которомъ я ему упоминалъ.
Видя, что иностранецъ внезапно отвернулся отъ окна, и слыша вмст съ тмъ стукъ захлопнувшейся двери, Долли заключилъ, что Анастасія вышла въ гостю Что ему было длать? Онъ чувствовалъ, что ревность въ немъ разыгрывается чрезвычайною силою, но въ какое унизительное положеніе онъ себя поставитъ, выказавъ волненіе! Съ другой стороны, долженъ ли онъ оставаться тутъ безмолвнымъ, униженнымъ, сидть, скорчившись, подъ кустомъ, тогда какъ другой будетъ шептать ей слова любви? Нтъ!
Недалеко отъ двери въ кухню стояла лстница. Взглянувъ на несу Долли убдился, что она достаточно высока. Не видно было мы души: никто не могъ замтилъ Долли. Съ быстротою молніи онъ бросься туда и, взявъ на плечо лстницу, приладилъ ее къ окну. Прежде, чмъ прошла еще секунда, взоръ его уже старался проникнуть за горшки съ цвтами, разставленные на окн.
О, небо! тяжело было удерживать равновсіе на этой лстниц при вид сцены, представившейся его глазамъ!
Этотъ нмецъ, сжимая руку Анастасіи, которая смотрла веселе, чмъ когда-нибудь, говорилъ ей вполголоса (это можно было безошибочно предположить) комплименты, а она, коварная женщина, слушала его съ улыбкой, какъ будто бы кто ей доставляло чрезвычайное наслажденіе. Долли слышалъ звуки голоса, но не могъ уловить ни одного слога изъ разговора.
Наконецъ, онъ увидлъ, что этотъ сладкорчивый иностранецъ поднесъ руку его возлюбленной жены къ своимъ губамъ и напечатллъ поцалуй на ея бдой перчатк. Этого было довольно,— боле чмъ довольно! Анастасія неврна! Вс грёзы миновали!
Долли поспшно сошелъ съ лстницы, и обойдя кругомъ, въ передней двери, сталъ стучать въ нее такъ, какъ будто бы хотлъ разломать ее на части Онъ желалъ отомстить или умереть въ попытк мщенія…
Сжавъ зонтикъ такъ крпко, какъ будто бы кто было смертоносное орудіе, Долли, съ побагроввшими щеками, вбжалъ по лстниц и ворвался въ роковую комнату съ такою стремительностью, которая заставила перепуганную Анастасію вообразить на мгновеніе, что кто-нибудь вбросилъ къ ней супруга.
Какъ ни былъ Долли ослпленъ бшенствомъ, онъ, однакожъ, настолько еще удержалъ способность различать предметы, что замтилъ, какъ кресло иностранца (стоявшаго теперь на другомъ конц комнаты) было ближе къ кушетк, на которой сидла красавица.
— Адольфусъ, вы съ ума сошли! вскричала мистриссъ Икль, не съ такою, однакожь, силою, какую она придавала своимъ словамъ, когда вполн владла собою. Быть можетъ, она была нсколько встревожена, можетъ, даже стыдъ заговорилъ въ ней.
Но не съ ней, любимымъ и слабымъ существомъ, Долли долженъ былъ имть дло. Она могла считать его и сумасшедшимъ, и въ здравомъ разсудк, какъ ей было угодно. Единственной цлью Долли было сказать нсколько словъ массивному нмецкому джентльмену, этотъ послдній (какъ ни былъ Долли малъ ростомъ) значительно перепугался и занялъ надежную позицію по другую сторону стола, кругообразная форма котораго была очень удобна для настоящаго случая.
Долли смотрлъ на него и задыхался. Я думаю, что онъ вцпился бы въ громаднаго незнакомца, подобно бульдогу, еслибы столъ не раздлялъ ихъ, теперь онъ только впился въ него глазами, фыркая и отдуваясь.
Поомъ, протянувъ руку по направленію къ двери, онъ сказалъ, указывая на выходъ:
— Оставьте мой домъ!
Больше онъ ничего не могъ произнести, у него было какое-то удушье въ горл, и его терзало желаніе разразиться громовой бранной рчью.
Нмецкій джентльменъ казался изумленнымъ. Онъ понималъ, что въ присутствіи прекрасной Анастасіи ему необходимо принять презрительный и безпечный видъ, чтобы внушить этой леди мысль о своей неустрашимости и преданности, но попытка улыбнуться кончилась только тмъ, что онъ поднялъ свою верхнюю губу и показалъ нсколько зубовъ, почернвшихъ отъ табачнаго дыма. Повернувшись къ мистриссъ Икль, онъ сказалъ вполголоса самымъ любезнымъ тономъ:
— Не имю удовольствія знать этого господина.
— По грубому поведенію этого человка, вы, безъ сомннія, уже узнали въ немъ моего мужа. Позвольте мн представить какъ мистера Икля, г. Куттеръ.
Этого спокойно-самоувреннаго, дерзкаго тона Долли не могъ вынести. Онъ подошелъ къ нмцу, крича во все горю:
— Убирайтесь вонъ, сэръ, вонъ!
Нападеніе было такъ быстро, что нмецъ едва имлъ время отвтить: ‘Разумется, сэръ!’, какъ Долли очутился уже подл него. Вслдствіе этого, вжливый поклонъ г. Куттера и прощальныя слова: ‘имю честь кланяться, мистриссъ Икль’, потеряли свой эффектъ, Долли захлопнулъ на нимъ дверь и заперъ ее на замокъ, потомъ сложилъ руки la Napoleоn и сталъ смотрть на измнницу. Но Анастасія, вмсто того, чтобъ почувствовать боязнь или смущеніе, расхохоталась, играя часовой цпочкой.
— Могу я узнать, мистеръ Икль, спросила она:— чему я обязана этой трагической безсмыслицей? Съ котораго времени вашъ мозгъ поврежденъ?
Долли чувствовалъ, что почва уходитъ изъ-подъ его ногъ. Онъ никогда не ногъ противиться саркастической сил Анастасіи.
Но онъ ршилъ сразу дать битву и побдить.
— Съ котораго времени мой мозгъ поврежденъ? вскричалъ онъ: — вы, зная, что произошло въ этой самой комнат, осмливаетесь говорить мн это! Я вамъ отвчу, сударыня: съ того времени, какъ вы нарушили свои супружескій долгъ.
— Ахъ, вы, маленькая, злая тварь взвизгнула Анастасія: — что вы хотите этимъ сказать, негодяй?
— Спросите себя, сударыня! воскликнулъ Долли, удивленный словомъ ‘негодяй’. — Эта напускная невинность вамъ не поможетъ. Я видлъ собственными глазами, какъ иностранецъ цаловалъ вашу руку. Спрашиваю васъ, какъ замужнюю женщину, сообразно ли это съ вашими обязанностями по отношенію ко мн?
— Вы отвратительный крошечный бродяга! вскричала Анастасія, ея запасъ грубыхъ выраженій отличался не только пріятностью, но и полною женственностью. — Такъ вы подсматривали! Ха, ха! Я очень рада, что вы наказаны! Ха, ха!
У Долли оставался въ запас еще одинъ громовой ударъ, и теперь онъ пустилъ его въ ходъ сколько могъ энергичне. Онъ взглянулъ на жену съ презрніемъ и вскричалъ:
— Женщина!
Анастасія, подобно другимъ лэди, не любила, чтобъ къ ней прилагали слово ‘женщина’. Конечно, она знала, что она женщина и даже очень хорошенькая, но все-таки что-то чрезвычайно унизительное дли лэди слышать, что къ ней обращаются, какъ ко всякому другому существу, носящему юбку. Ея шелкъ, тонкое блье и драгоцнныя украшенія давали ей право на названіе лэди.
— Женщина! возразила Анастасія.— Какъ вы смете употреблять подобныя выраженія, низкая букашка?
— Выслушайте меня, Анастасія, началъ Долли, пробуя другой планъ аттаки. — Давъ вамъ свое имя, я вврилъ вамъ свою честь. Позвольте мн умолять васъ сохранять то и другое незапятнаннымъ и чистымъ, если не дли меня, то хотя для самой себя!
Стоило посмотрть, какъ это прекрасное созданіе поднялось съ мста и встало передъ крошкой-мужемъ, подобное богин по величію и осанк. Это былъ монументъ, который смотритъ съ отвращеніемъ на стоящій подл него чугунный котелокъ.
— Если я хорошо разслышала, сказана она своимъ звучнымъ контральтовымъ голосомъ: — мистеръ Икль обвиняетъ меня въ неврности.
— Вы разслышали неврно, мягко возразилъ Долли:— я только предостерегъ васъ.
— Я очарована вашимъ истинно-джентльменскимъ поведеніемъ, сэръ, продолжала она, длая презрительную книгу. — Право, я совершенно уничтожена! Чтожь, продолжайте, мистеръ Икль! Врно, у васъ есть въ запас еще боле вжливыя слова? Я въ вашей власти, сэръ. Можете оскорблять меня, сколько вашей душ угодно.
Видя, что вмсто нападенія приходится обороняться, Долли перемнилъ тетиву и, въ вид защиты, противопоставилъ жен обвиненіе.
— Я видлъ, что этотъ человкъ цаловалъ вашу руку, воскликнулъ онъ, вздергивая голову, какъ бы желая сказать, что готовъ поклясться въ справедливости своихъ словъ и что безполезно оспаривать это обстоятельство.
— A еслибы онъ это и сдлалъ, сэръ, вскричала мистриссъ Икль:— если онъ, нмецъ, воспитанный и выросшій въ Германіи, рожденный отъ германскихъ родителей,— еслибы онъ и сдлалъ то, что всегда длается въ Германіи (это вамъ было бы извстно, сэръ, еслибы было хотя немного смыслу и свдній въ вашей нелпой голов), какая же бда сталась отъ того, что онъ цаловалъ мою руку? Цалуютъ у королевы руку — да или нтъ? Чего жь вы безумствуете? Мистеръ Икль, мн стыдно за васъ! Фи!
Но Долли былъ непоколебимъ.
— Вы, какъ англичанка, какъ моя жена, носящая мое имя, не должны были одобрять его нмецкихъ привычекъ. Я, вашъ мужъ, предпочитаю англійскіе обычаи!
— Я красню за васъ, мистеръ Икль, отвчала Анастасія.— О, я разскажу это дома! Ха, ха! Ахъ, вы нелпый простакъ! гадкій вы карликъ!
Красавица нанесла этими словами очень больную рану, мысль быть поднятымъ на смхъ блумсберійскимъ населеніемъ очень огорчила Долли.
— Германскіе обычаи! вскричалъ Долли:— но вдь, я думаю, еслибъ въ Германіи былъ обычай… обычай…
Онъ никакъ не могъ придумать, какой тутъ нужно было привести обычай.
— Продолжайте, гадкій зменышъ, продолжайте, я не спшу никуда, соберитесь съ вашими идіотскими мыслями, говорила Анастасія, садясь опять на прежнее мсто.
Время было остановить этотъ перечень обидныхъ прозвищъ.
— Я могу быть и идіотомъ, и чмъ вамъ угодно, мистрисъ Икль, отвчалъ онъ:— но все-таки долженъ васъ предостеречь, разъ навсегда, сударыня, что если я когда нибудь опять настану васъ въ исполненіи этихъ чужеземныхъ обычаевъ, то или я оставлю васъ навсегда, или вы оставите этотъ домъ и отправитесь въ ту страну, гд подобные неприличныя обычаи терпимы.
— Вы можете длать, какъ вамъ угодно, сэръ, спокойно отвчала она.— Можете отправляться куда хотите. Можете отправиться хоть въ Іерихонъ, мистеръ Икль, если вамъ это нравится.
— Я отправлюсь, когда и куда мн будетъ угодно, мистриссъ Икль.
— Такъ я прикажу, чтобъ подали экипажъ.
— Бездушное, продажное созданіе! прокричалъ Долли: — на зло вамъ, я останусь.
И онъ бросился изъ ея комнаты въ библіотеку — въ свою комнату.
Точно кто нибудь больной при смерти лежалъ въ этомъ дом, угрюмомъ, затихшемъ дом: вс разговоры говорились въ немъ шопотомъ. Долли, отдавая прислуг приказанія, невольно говорилъ плачевнымъ тономъ. Мистриссъ Икль держала себя трогательно, жизнь ея, казалось, быстро угасала. Доброта въ отношеніи къ прислуг дошла у нея до крайней степени.
Сами слуги выказывали большую заботливость въ своимъ враждующимъ господамъ. Кухня раздлялась на дв партіи — приверженцевъ господина и защитниковъ госпожи. Женщины упорно держали сторону Долли, но кучеръ, какъ рыцарь съ возвышеннымъ сердцемъ, стоялъ за прекрасную Анастасію. Въ теченіе двухъ дней супруги не говорили другъ съ другомъ, они встртились только разъ въ корридор. Долли прошелъ мимо Анастасіи, поднявъ голову и смотря прямо впередъ, а она смотрла ему прямо въ лицо и презрительно улыбалась. На обдъ онъ веллъ себ подать въ библіотеку дв котлетки, а она подкрпила свои силы въ гостиной дичью и грибами.
За обдомъ онъ думалъ: ‘я ее отучу отъ такого оскорбительнаго обращеніи со мною!’, а она думала: ‘Постоитъ онъ предо мной на колняхъ за это!’
Часовъ въ девять вечеромъ, Долли позвонилъ въ колокольчикъ, и позвавъ горничную, сказалъ ей, что будетъ спать отдльно отъ жены, въ запасной спальн. Горничная полетла съ этими новостями въ кухню, кухарка и Мэри принялись восклицать: ‘Боже мой!’ и выражали желаніе знать, какъ перенесетъ кто барыня, а Джонъ смялся и утверждалъ, что очень это пріятно слышать и что ‘по дламъ вору и мука’.
Когда наступило время ложиться спать, Долли спросилъ свчку. Къ большому его изумленію, горничная принесла кухонный оловянный подсвчникъ, съ кускомъ грязнаго, оплывшаго сальнаго огарка.
— Зачмъ вы принесли эту гадость? спросилъ Долли: — принесите мн серебряный подсвчникъ.
— Барыня сказала, что для васъ назначенъ этотъ подсвчникъ, сэръ, отвчала горничная.
Это открытое оскорбленіе — такое грубое, такое низкое — перешло мру терпнія Долли.
— Ступайте и принесите мн немедленно мой серебряный подсвчникъ, крикнулъ онъ.
Горничная прошла чрезъ корридоръ и постучалась къ мистрисъ Икль.
Долли, отличавшійся острымъ слухомъ, ясно слышалъ, какъ она передала его порученіе.
— Скажите своему господину, что серебро заперто, возразила Анастасія. — Я не могу въ такой поздній часъ шарить по цлому дому изъ-за его прихоти!
Долли крикулъ:
— Скажите своей госпож, что мн непремнно нуженъ серебряный подсвчникъ.
Анастасія отвчала:
— Скажите своему господину, что я очень устала и не хочу, чтобъ мн надодали подобной безсмыслицей. Заприте дверь.
— Скажите своей госпож, гремлъ Долли: — что хотя бы мн пришлось сломать вс шкафы въ дом, я хочу имть серебряный подсвчникъ!
Отвтъ былъ слдующій:
— Скажите своему господину, что онъ можетъ длать, что угодно. Запрете ли вы, наконецъ, эту дверь? сколько разъ я говорю вамъ!
Побда осталась за нею!
Я предупреждалъ Долли никогда не прибгать къ подобнымъ нелпымъ угрозамъ, а вести ссору на нравственномъ основаніи, ни подъ какимъ видомъ не сводить спора съ вопроса объ обязанностяхъ жена въ отношеніи мужа къ нелпой попытк, дйствовать по праву сильнаго, которое, хотя бы и доставило ему временный успхъ, все-таки выкажетъ его вмст съ тмъ человкомъ жестокимъ и безчеловчнымъ.
Мстительная Анастасія ршила, что ея повелитель долженъ дорого поплатиться за перемну спальни.
Первое открытіе, сдланное Долли при вход въ свое холодное помщеніе, было то, что постель не постлана. Изъ разбитаго окна ужасно дуло. Онъ хотлъ вымыть руки, но въ комнат не оказалось ни воды, ни полотенца. Гд были его щетки, бритвы, ночная рубашка?
Приходилось плохо! Но онъ ршился скоре перенести вс неудобства, чмъ признаться, что ему худо. Анастасія, наврное, теперь посмивалась и говорила, ‘я проучу этого маленькаго негодяя’.
Сраженіе продолжалось двое сутокъ, и Долли бжалъ. Онъ вдругъ вспомнилъ, что существуютъ на свт гостиницы, гд онъ можетъ прекрасно помститься. Онъ оставилъ Анастасіи записку, въ которой прощался съ нею до тхъ поръ, пока она не раскается въ своемъ поведеніи, не попроситъ у него прощенія и не дастъ общанія вести себя съ надлежащимъ приличіемъ.
На этотъ разъ Анастасія струсила и пожалла, что зашла такъ далеко. Теперь она дорого бы заплатила за возвращеніе Долли. Ей стало стыдно, и въ ней пошевельнулось чувство состраданія къ преданному существу. Еслибы она только вняла, гд найдти Долли, она бы нашла его, и обняла его поникшую головку, и лишьбы онъ пожелалъ — она даже попросила бы у него прощенія.
Притомъ, для жены вообще нехорошо быть оставленной мужемъ — это обстоятельство угнетало ее больше всего. Лучше бы ей самой его оставить, общественное сочувствіе, наврное, будетъ на сторон Долли, и если цалованіе руки когда-нибудь сдлается, чего Боже сохрани! извстнымъ, то нельзя и сказать, до какихъ скандальныхъ размровъ разростется эта исторія!
Любила ли она Долли? любила, она любила его больше всякаго другаго человка, но себя она любила больше всхъ въ мір. Мысль, что онъ можетъ жить отдльно отъ нея,— что ея прелести потеряли для него свою привлекательность, что онъ готовъ лучше подвергаться всякаго рода неудобствамъ и ущербамъ, чмъ выносить ея общество,— эта мысль заставляла безпокойно вертться къ кресл, и проводить цлые часы въ составленіи плановъ — какъ приманить его опять домой и удержать тутъ навсегда, отрзавъ возможность новаго бгства.
— Но я никогда не уступлю ему, хотя бы это стоило мн жизни! говорила она самой себ, по крайней-мр, каждыя полчаса.

ГЛАВА VII.

Терпніе мистриссъ Икль подвергается сильному испытанію.

Уныніе мистера Икля было таково, когда онъ спшилъ изъ ненавистной тинкенгемской виллы, что онъ совершенно утратилъ всякое распоряженіи своими ногами и позволялъ имъ бжать со скоростью пяти миль въ часъ. Печаль такъ-сказать прилила къ его ногамъ и заставила прыгать изъ стороны въ сторону, подскакивать, вертться и совершать какую-то безумную отчаянную пляску по дорог.
Онъ безпрестанно повторялъ: ‘неблагодарная женщина, мы разстанемся!’ Эти слова дйствовали на рзвыя ноги подобно удару лозы, и заставляла его учащать шаги до непомрной скорости. Два мальчугана попытались состязаться съ нимъ въ бг, но, запыхавшись и раскраснвшись, должны были остаться далеко позади, несмотря на то, что онъ несъ дорожный мшокъ.
Ему нужно было уединеніе, онъ желалъ быть одинъ, чтобъ никто и ничто не нарушало его меланхоліи. Ему нужна была какая-нибудь глухая комнатка въ одно окно, выходящее въ стну или на кладбище,— здсь онъ будетъ проводить цлые дни, склонивъ голову на столъ и думая о счастіи, котораго онъ такъ радостно добивался, но не могъ добиться!
Никто не долженъ былъ знать, гд онъ скрывается (онъ назовется мистеромъ Смитомъ), никто, даже честный Джекъ Тоддъ, не долженъ былъ посщать его, даже бдный старый пріятель Джекъ, врный другъ, который всегда былъ готовь и радъ обойти для него цлый Лондонъ. Онъ чувствовалъ себя совершенно несчастнымъ, и теперь предпочиталъ это состояніе всякому другому, и никто не долженъ былъ его утшать, хотя бы даже это стоило ему жизни!
Я смюсь надъ Долли, осмиваю его нелпую попытку представлять изъ себя человка съ разбитымъ сердцемъ, обманутаго мужа, тогда какъ онъ былъ только слабодушный, сантиментальный глупецъ. Поведеніе его было мелочно и безцльно. Онъ лишился моего уваженія, безумно вдавшись въ припадки ревности, и потомъ начавъ кротко, боязливо отступать, точно собака, выгнанная изъ мясной лавки за воровство.
Еслибы прекрасная Анастасія была моей принадлежностью по церковному обряду, то я попытался бы достигнуть цли путемъ спокойнаго разсужденія, сидя въ кресл, показать ей, что цалованіе руки въ нашъ просвщенный вкъ вообще считается неблагоразумнымъ препровожденіемъ времени, а приписалъ бы затмъ ея поведеніе неопытности и втрености, и попросилъ бы ее на будущее время оставить такія опрометчивые поступки.
Но длать безумства въ ея комнат и прямо обвинять это милое созданіе въ неврности, катъ будто бы она уже уложила въ дорожный сундукъ свои драгоцнности, а на улиц ее уже ожидала почтовая карета,— это значило дать ей придирку пуститъ въ дло ядовитыя шпильки и защищаться до послдней крайности.
Я вообще противъ обвиненій человка въ убійств за то только, что онъ раздавилъ муху. Я презираю эти домашнія ссоры, подобныя горчичному смени,— ссоры, которыя допускаютъ разростаться въ дремучій лсъ по неумнью остановить ихъ сразу и во время.
Я домашній Веллингтонъ и объявляю, что ни одно хозяйство не допускаетъ маленькихъ войнъ — битвъ горшковъ съ кострюлями, ужасныхъ гостинныхъ сраженій.
Подумайте также, что нужно спуститься съ пьедестала обманутаго мужа до раздоровъ изъ-за оловяннаго подсвчника,— нужно оставить красивыя обвиненія въ безсердечной неврности и снизойти до ропота на неудобную постель
Мой несчастный Долли бжалъ отъ своей красавицы-жены и изящнаго дома не изъ-за величественнаго обвиненія въ цалованіи у нея руки постороннимъ мужчиной, но потому, что его заставили спать на дурной постели, освщаемой кускомъ грязнаго сальнаго огарка.
Какія же надежды можно возлагать на подобнаго человка? Дипломаціи у него нтъ ни малйшей! онъ несостоятеленъ даже въ брани! Ну, и стой да своемъ вулкан и наслаждайся запахомъ сры!
Кто скажетъ, что это несправедливыя, жестокія слова? Лишь только пришедшій въ отчаяніе Долли обратился въ бгство, какъ уже свтъ выказалъ къ нему чрезвычайную доброту, принявъ его сторону въ домашней ссор. Въ окрестностяхъ распространился слухъ, что поведеніе мистриссъ Икль было такъ ужасно, что мужъ ея долженъ былъ оставить это испорченное существо.
Сосди Икля очень обрадованы скандаломъ и ревностно старались распространять его во всхъ направленіяхъ.
Отчего женщины бываютъ такъ злы въ отношеніи къ другимъ женщинамъ? Мужчины, услышавъ о предполагаемой измн мистриссъ Икль,— только улыбались и говорили: ‘это пустяки’, вмсто того, чтобъ съ ужасомъ закатывать глаза, дергать подбородкомъ, всплескивать руками и испускать восклицанія. Женщины же, не требуя ни малйшихъ доказательствъ, произнесли противъ прекрасной Анастасіи обвинительный приговоръ.
Три дня спустя посл бгства Долли, сосдки стали уже хмуриться при встрч съ мистриссъ Икль и взбгать ее. Вроломная горничная ‘разсказала все’ красивому хлбопеку Уильяму, который, въ качеств веселаго молодаго холостяка и общаго любимца, охотника поболтать съ хорошенькими горничными, сообщилъ эту новость Мери въ ‘Тюльпанномъ домик’ и Сар въ ‘Лавровомъ дерев’ и Дженъ въ ‘Ивовой скамь’.
Будьте уврены, что Мери, Сара и Дженъ, убирая своимъ госпожамъ волосы къ обду, не упустили случая сократить время посредствомъ разсказа о грустномъ обстоятельств, постигшемъ мистера Икля. Горничныя для того и нанимаются, чтобъ сплетничать и наушничать госпожамъ. Что можетъ быть восхитительне сплетенъ? Одинъ мой пріятель, когда его спросили, каковы, по его мннію, условія счастья, отвчалъ: ‘пятьсотъ фунтовъ въ годъ и сплетница’.
Наша красавица не могла понять, почему она никогда не заставала обитательницъ ‘Тюльпаннаго домика’, не могла понять и того, почему обитательницы ‘Лавроваго дерева’ внезапно превратили свои дружескіе визиты.
По мр того, какъ знакомыя леди стали избгать Анастасію, знакомые джентльмены, напротивъ, принялись посщать ее самимъ настойчивымъ образомъ. Когда она выходила изъ церкви — посл отличной проповди о милосердіи и любви жъ ближнимъ — жительница ‘Ивовой скамьи’ повертывалась спиной въ отвтъ на ея вжливый поклонъ, а въ тотъ же день посл полудня, старшій сынъ этой самой обитательницы ‘Ивовой скамьи’ не только постилъ ее, но принесъ ей великолпный букетъ прелестныхъ оранжерейныхъ цвтовъ.
Столъ въ зал былъ загруженъ визитными карточками и самими изящными подарками. Самый элегантный изъ людей, Фредерикъ Пиншедъ, эсквайръ,— оставилъ въ лавк съ живностью огромный счетъ, потому что чрезъ каждые два дня посылалъ Анастасіи дичь, ‘которую онъ только что получилъ изъ деревни и которую, сметъ надяться, мистриссъ Икль приметъ’. Другой ршительный молодой джентльменъ, Чарли Смольвиль, попытался привлечь къ себ сердце этого ангела, постоянно доставляя Анастасіи запасы новыхъ музыкальныхъ произведеній. Дюжина другихъ Аполлоновъ, начиная отъ сэра Уильяма Минникина до маленькаго Гуса Груба, принесли ей все, что можно достать на деньги или посредствомъ росписокъ, отъ свертковъ съ духами до цлыхъ грудъ перчатокъ или корзинъ съ тепличными растеніями.
Дружественный характеръ этихъ любезныхъ поступковъ былъ до такой степени утшителенъ среди испытаній, постигшихъ Анастасію, что взволнованныя чувства покинутой Венеры успокоились, по крайней-мр, жители Твикенгема сочувствовали ей въ незаслуженномъ несчастіи и держали ея сторону противъ низкаго Долли!
Изящные джентльмены, вслдствіе этого, встрчались очень любезно и получали милую и пламенную благодарность, которая сейчасъ же заставляла ихъ думать объ алмазныхъ брошкахъ и браслетахъ. Но когда мистриссъ Икль спрашивала объ ихъ мамашахъ и сестрицахъ и выражала удивленіе, почему она ихъ давно не видитъ, они давали уклончивые отвты, а потомъ, мигая и посмиваясь, говорили другъ другу, что посл всего происшедшаго, со стороны красавицы было совершеннымъ безстыдствомъ думать, что она когда-нибудь можетъ разсчитывать на знакомство съ женской половиной ихъ семействъ.
Самый неблагоразумный поступокъ, въ которомъ Анастасія была виновна въ это трудное время, состоялъ въ допущеніи посщеній виновника всхъ ея несчастій, смлаго и опаснаго гера Куттера. Она сдлала это на зло своему Долли. Твикенгемъ возмутился.
Даже поклонники вознегодовали на подобный дерзкій шагъ. Они спрашивали другъ друга: ‘неужели этотъ господинъ опять былъ тамъ прошлый вечеръ?’ Они прекратили свои подарки и, видя неудачу гаденькихъ намреній, начали громко кричать о безнравственности мистриссъ Икль.
Что касается до твикенгемскихъ маменекъ и ихъ дочекъ, то он были опечалены до глубины сердца судьбою мистера Икля и объявляли, что ‘это должно кончиться судомъ’.
— Что новаго, дружище? спрашивалъ Минникинъ, встртивъ Пиншеда. — Давно вы были тамъ?
Словомъ ‘тамъ’ онъ обозначалъ гостиную мистриссъ Икль.
— Да, прошлый вечеръ, отвчалъ Пиншедъ: — и этотъ проклятый нмецъ, конечно, сидлъ тамъ. Какъ глупа должна быть эта женщина! воскликнулъ онъ, не понимая, какъ она можетъ предпочесть кого бы то ни было ему, Пиншеду.
— Я называю это самоубійствомъ, возразилъ Минникинъ, недовольный, что Анастасія не захотла погубить свою репутацію, полюбивъ его, Минникина.
— Я самъ слышалъ, что онъ спрашивалъ у нея — какъ надо произносить слово ‘love (любовь)!’ продолжалъ Пиншедъ:— онъ произносилъ ‘lof’, каково животное!
Минникинъ былъ такъ раздосадованъ, что вскричалъ:
— Я туда больше не пойду!
— Не войду и я! сказалъ Пиншедъ: — я не могу выносить подобное поведеніе!
Однакожь, по странной случайности, они оба въ тотъ же вечеръ встртились въ гостиной Анастасіи и сознались что въ присутствіи этой несравненной женщины гнвъ становится безсильнымъ.
Пока мистриссъ Икль компрометировала, такимъ образомъ, свое доброе имя, Долли умиралъ медленною смертью въ грязной комнатк втораго этажа, близъ Сого-сквера. Онъ вовсе не выходилъ со двора, почти не спалъ и не лъ.
Онъ радовался тому, что похудлъ, поблднлъ и одичалъ. У него было что-то въ род предчувствія, что онъ опять увидитъ свою возлюбленную и — какъ она будетъ поражена, увидя его такого слабаго, костляваго и блднаго.
Но онъ никогда не унизится до того, чтобъ идти къ ней — нтъ: она должна походить за нимъ, она должна броситься къ его ногамъ и испрашивать у него прощенія. Онъ заставитъ ее поплакать вдоволь — онъ ожесточенъ!
Напрасно освдомляться о немъ и посредствомъ ‘Times’. На его непреклонное сердце не подйствуетъ безсмыслица въ род: ‘дорогой Д., вернись къ своей А. и все будетъ забыто остающеюся съ сокрушеннымъ сердцемъ И.’
Нтъ, нтъ! Она должна пасть предъ нимъ ницъ, должна уцпиться за его колни, откинувъ назадъ свои дивные локоны, ловить его руку и т. п. Тогда, быть можетъ, онъ смягчится.
Но, увы! хотя онъ каждый день просматривать ‘Times’, однакожъ никакого извщенія, адресованнаго дорогому Д., не встрчалъ его безпокойный взоръ. Когда хозяйка спрашивала его — что онъ желаетъ къ обду, Долли отвчалъ:— я не могу ничего сть, благодарю васъ, а когда, поздно вонью, онъ тушилъ свчку, то долго лежалъ съ открытыми глазами, глядлъ на звзды и думалъ объ этой жестокой, милой, презрнной Анастасіи.
Между тмъ, глаза мистриссъ Икль открылись, и красавица, къ ужасу своему, замтила, что въ ней относятся съ презрніемъ и что ее избгаютъ. Боже милостивый! За что это? что она сдлала? Какъ смла обитательница ‘Ивовой скамьи’ такъ оскорблять ее? Это было похоже на безстыдство высокомрной ‘Тюльпанной хижины’. Но какъ она ни бсилась, несомнннымъ оставался, однакожъ, тотъ фактъ, что каждая лэди въ сосдств смотрла на все, какъ на обезчещенное существо.
Какъ оскорбительно! Какъ грубо было со стороны этихъ людей вмшиваться въ ея ссоры съ мужемъ! Что имъ за дло? Каково выносить невжливое обращеніе, понимать, что на нее смотрятъ какъ на недостойную женщину!
И этому должна подвергаться она! — она, которая знала себя такъ хорошо и имла такое высокое мнніе о своихъ собственныхъ достоинствахъ! Я уже сказалъ вамъ, что она любила себя больше всхъ и всего на свт, и согласитесь, что очень тяжело видть униженіе тхъ, кого мы любимъ.
Долли долженъ вернуться! Но она уже приняла ршеніе никогда не звать этого маленькаго негодяя! Неужели теперь она будетъ вынуждена упрашивать его о возвращеніи? Жестокая участь! Но она такъ много страдала! Этотъ Твикенгемъ велъ себя такъ низко, и она такъ себя любила, что не могла вынести видимаго къ себ презрнія. Она напишетъ этому злобному карлику!
Это письмо было первымъ извстіемъ, которое я получилъ о тинкенгемскихъ раздорахъ. Оно было вручено мн съ просьбою, передать его при первой возможности мистеру Иклю.
Я ужаснулся. Долли ушелъ изъ дому и не явился ко мн! Я былъ почти увренъ, что онъ нашелъ себ убжище въ мрачныхъ, тинистыхъ водахъ Регентова канала.
Я препроводилъ письмо назадъ съ увдомленіемъ, что не видалъ мистера Икля боле трехъ недль, потомъ принялся дятельно отыскивать трупъ моего дорогаго друга, посщая полицейскія караульни и разспрашивая — не вытаскивали и какихъ нибудь тлъ въ извстныхъ мстахъ,— много ли найдено утопленниковъ на Ватерлооскомъ мосту. Мое сердце забилось легче, когда меня увдомили, что до сихъ поръ не встрчалось, еще въ числ утопленниковъ ничего похожаго на данное мною описаніе.
Въ отвтъ на мое письмо сейчасъ же послдовало посщеніе. Красавица явилась въ самой лучшей шляпк,— полная достоинства,— и выразила служанк желаніе, чтобъ та сообщила мистеру Иклю, что мистриссъ Икль желаетъ его видть: до такой степени она была уврена, что я ее обманываю, скрывая Долли въ своей квартир.
Я едва только усплъ схватить съ дивана нсколько чистыхъ рубашекъ и бросить ихъ въ спальню, съ нкоторыми другими принадлежностями туалета,— да сунулъ за занавсъ кружку элю, какъ она вошла.
— Я желаю видть мистера Икля, сказала она.
Ей немедленно было предложено кресло, и пока она, съ видимымъ неудовольствіемъ, вдыхала пропитанный табакомъ воздухъ моей одинокой комнаты, и отвтилъ:
— Могу васъ уврить, мистриссъ Икль, что не знаю, гд находится вашъ мужъ, я искалъ его вчера цлый день, даю вамъ честное слово, что говорю правду, прибавилъ я, замтивъ недоврчивое, насмшливое выраженіе ея лица.
Она твердо ршилась не допускать, чтобъ ея обманывали подобными пустяками и глупыми выдумками.
— Я желаю видть мистера Икля, сэръ, сказала она:— будьте такъ добры, увдомьте его, безъ дальнйшихъ увертокъ, что я здсь.
— Любезная мой лэди, отвчалъ я:— вы напрасно подозрваете меня во лжи. Я также сильно, какъ вы сами, желалъ бы видть Долли, я охотно сообщилъ бы вамъ адресъ, еслибы зналъ, я готовъ обойти весь Лондонъ, чтобъ найтя его!
Она покачала головой и презрительно улыбнулась.
— Вы все еще сомнваетесь! Ну, я клянусь, что не знаю — гд онъ.
— Я не выйду изъ этой комнаты, сэръ, вскричала она:— пока не увижу мистера Икля.
— Комната въ вашимъ услугамъ, возразилъ я, кланяясь ей низко:— и чтобъ не причинить вамъ никакого безпокойства въ теченіе продолжительнаго вашего пребыванія здсь, я даже уступлю вамъ полное обладаніе моей квартирой.
Я надлъ шляпу и, спускаясь съ лстницы, слышалъ, какъ она взывала:— Долли, гд вы? Идите сюда, сэръ! Безполезно скрываться, сэръ! Идите сюда сейчасъ, я вамъ говорю!
Moя единственная надежда заключалась въ томъ, что если красавица ршительно намрена была оставаться въ моей комнат, до тхъ поръ, пока не увидитъ Долли, то, по крайней-мр, она будетъ настолько лэди, что заплатятъ за наемъ квартиры. Но она ушла, какъ и и ожидалъ, около пяти часовъ, въ самое время, чтобъ успть домой къ обду въ половин седьмаго. Таковы женщины!
Слдующую недлю я все свободной время посвятилъ розыскамъ. Каждое утро получалъ я отъ красавицы письма, начинавшіяся словами: ‘я въ величайшей тревог’, единственное, достойное зажчанія различіе въ заголовкахъ писемъ было то, что первое письмо начиналось: ‘сэръ’, а послднее: ‘мой милый мистеръ Тоодъ’, какъ будто бы такими попытками лести меня можно было обмануть!
Въ помощь себ при поискахъ я нанялъ двухъ полисменовъ, условлено было, что мистриссъ Иклъ заплатитъ имъ 20 фунтовъ, если они найдутъ Долли гд бы то ни было, я такъ ревностно посвятилъ себя поискамъ, что упустилъ прекрасный случай въ Миддльсекс вынуть остріе изъ желудка одного акробата, который — въ минуту умопомраченія — проглотилъ оружіе.
Я бродилъ по Лондону, громко призывая Долли, я вывшивалъ на стнахъ объявленія съ надписью: ‘ищутъ! оставилъ свой домъ!’ Я длалъ все, что могло придумать дружеское усердіе.
Между тмъ, нашъ мизантропъ скрывался въ отвратительной комнат, въ улиц Сого, упиваясь своими бдствіями и отказываясь отъ всякихъ удобствъ и даже отъ пищи, хозяйка, наконецъ, чрезвычайно разсердилась на его упорный отказъ отъ жареныхъ ломтиковъ хлба, и общалась ему отмстить. Вс поиски въ Блусбери взвалены были на плеча Боба, и готовность, съ которою милый молодой человкъ исполнялъ свою тяжелую обязанность, была трогательна.
Онъ видлъ во сн,— или, по крайней-мр, уврялъ въ томъ,— въ теченіе трехъ ночей сряду,— что зять его входитъ въ трактиръ, который носитъ названіе ‘Ранняя Птичка’, и тамъ просилъ вчерашній нумеръ газеты ‘Advertiser’, Бобъ былъ такъ твердо убжденъ въ справедливости своего сновиднія, что ршительно хотлъ переселиться въ упомянутую ‘Раннюю Птичку’, а между тмъ состроилъ тамъ такой счетецъ, по которому, при наступленіи дня расплаты, пятифунтовому билету нечего было длать.
Бобъ вообще обладалъ удивительною способностью обращать въ свою пользу несчастія другихъ. Единственное благоразумное дло, которое онъ сдлалъ, состояло въ заявленіи ближайшей полицейской караульн о томъ, что, въ случа, если найдется тло несчастнаго, констабли могутъ наврное найти его въ вышесказанномъ трактир.
Наконецъ, мы отъискали Долли, именно благодаря его необыкновенному воздержанію отъ пищи. Хозяйка его квартиры была убждена, или хотла казаться убжденной, что Долли ршился уморитъ себя голодомъ до смерти, и замтивъ, съ религіознымъ ужасомъ, что у нея въ дом человкъ, ‘произвольно стремящійся къ небу’, она дала торжественное общаніе, что если онъ не състъ за обдомъ цлую баранью котлету, то она обвинитъ его передъ властями въ покушеніи на самоубійство.
Къ счастію для васъ, Долли изъ своей котлеты сълъ почти столько же, сколько могла бы състь больная мышь, и въ полицейскую караульню, вслдствіе этого, явилась хозяйка, совершенно разъяренная такимъ пренебреженіемъ жильца къ прекрасному питательному блюду.
Взявъ съ собой двухъ полисмэновъ, Бобъ постилъ этого жильца, названнаго хозяйкой мистеромъ Смитомъ. Констэбли остались внизу въ корридор, на случай еслибы потребовалась ихъ помощь.
Не то, чтобъ я въ васъ нуждался, я знаю, какъ за него взяться, говорилъ имъ Бобъ:— но вы знаете,— онъ можетъ пуститься на грубости, а кочерга, въ конц-концовъ, остается въ дл все-таки кочергой, и раны — ранами.
Несчастный Долли лежалъ на диван, закрывъ лобъ рукою, охраняя глаза отъ свта, какъ будто бы хотлъ заснуть. Это была жалкая, скверная комната, совершенно несообразная ни со вкусомъ, ни съ положеніемъ Долли,— мёблированная по обыкновенному невзрачному образцу гостиницы,— образцу, съ которымъ я близко знакомъ. Желтые, поношенные, запятнанные, ситцевые занавси, съ грубыми рисунками поблекшихъ розъ, висли прямо, какъ платье, святое съ кринолина, и неизмнная камчатная скатерть покрывала простой, маленькій, грибообразный столъ съ огромными деревянными наклейками на ножкахъ.
Въ комнат все было такъ пусто и чисто, какъ будто бы въ ней никто не жилъ. Газета, или даже просто нсколько клочковъ разорванныхъ писемъ въ камин сообщили бы этой несчастной берлог боле общежительный характеръ. Кресла стояли чинно, каменныя украшенія находились на надлежащихъ мстахъ, и при вид человческой фигуры, лежащей на диван, прежде всего приходила въ голову мысль, что тамъ положенъ чей-нибудь трупъ, тайнымъ образомъ, пока коронеръ еще не усплъ произвести слдствіе.
Унылый Долли поднялъ голову и увидлъ Боба, потомъ опять опустилъ ее и снова накрылъ глаза рукой.
— A, Икль, сказалъ Бобъ испуганнымъ голосомъ, сообразно торжественности обстановки и самого мста: — мы васъ везд искали. Что съ вами такое случилось, а?
Отвта не было. Трудно поддерживать разговоръ безъ всякихъ возраженій со стороны собесдника, и Бобъ тихонько кашлянулъ.
— Вы не можете себ представить, какъ мы вс были встревожены, продолжалъ, онъ: — мы уже почти думали, что вы умерли.
Все ни слова.
‘Лучше сразу приступить къ длу’, подумалъ Бобъ. Прочистивъ кашлемъ себ горло, какъ бы для того, чтобы дать мсто свободно пройти чудовищной лжи, онъ сказалъ:
— Если вы хотите застать Анастасію въ живыхъ, то должны отправляться со мною сейчасъ же.
Эти снова произвели магическое дйствіе. Лежащій человкъ сдлалъ движеніе, которое со скоростью электричества привело его въ сидячее положеніе.
— Въ живыхъ! пробормоталъ бднякъ.
— Съ ней Богъ знаетъ что длается! говорилъ Бобъ: — но если вы сейчасъ же подете, то еще мы можемъ попасть во время. Я вамъ могу сказать, что вы почти убили ее. Надвайте шляпу и отправимся.
‘Такъ все-таки’,— думалъ Долли, прислонившись къ углу кэба и смотря въ окно, потому что не любилъ, чтобъ его видли плачущимъ: ‘все-таки она меня любитъ, любитъ такъ нжно, что я своимъ уходомъ едва не убилъ ее. Какъ я былъ жестокъ! Проститъ ли она меня? Она вообще добра. О!’
Сердце его упало, когда, посл долгой зды, они приблизились къ Твикенгемской вилл. Онъ всматривался въ окна спальни, есть ли огонь въ комнат Анастасіи. Везд было мрачно. Боже, что если онъ пріхалъ уже слишкомъ поздно! если эта дорогая женщина умерла прежде, чмъ могла произнести еще одно послднее слово прощанія! Ужасно! ему, въ такомъ случа, остается только самому умереть. Что для него значилъ цлый свтъ, когда изъ него исчезло все, чмъ онъ дорожилъ?
По причин, легко понятной, Бобъ первый выскочилъ изъ экипажа, велвъ Долли не показываться, пока не отворятъ уличную дверь. Наконецъ дверь отперлась и Бобъ сдлалъ Иклю знакъ войти.
— Не шумите, сказалъ Бобъ шепотомъ, какъ бы предполагая, что Долли пойдетъ по корридору, какъ ломовой извощикъ. — Сдержите свои чувства и слдуйте за мною.
— Пустите меня къ ней! отвчалъ Долли, стараясь броситься вверхъ по лстниц.
Бобъ ловко поймалъ его за воротникъ пальто.
— Или вы хотите совсмъ убить ее? вскричалъ онъ.— Если она васъ увидитъ прежде, чмъ я ее приготовлю къ вашему появленію, то ей не прожить и пяти минутъ. Она слаба, какъ крыса, даже еще слабе,— докторъ такъ говоритъ,— это фактъ.
Они вошли въ розовую комнату. Поставивъ свчу, Бобъ поспшилъ ‘приготовить ее’, какъ онъ выразился, а Долли бросился въ кресло и думалъ о послднемъ своемъ свиданіи съ этой любимой женщиной, которая теперь такъ близка къ дверямъ гроба,— припоминалъ, какъ въ этой самой комнат онъ ее бранилъ и велъ себя, какъ сумасшедшій. Назвавъ себя всми возможными бранными словами, онъ закрылъ свое блдное лицо полуизсохшими пальцами и плакалъ самымъ отчаяннымъ образомъ.
Бобъ поспшилъ въ гостиную, гд красавица работала новомодный воротничекъ и, судя по свжему, бодрому виду, никогда не пользовалась лучшимъ здоровьемъ.
— Тише! вскричалъ Бобъ, просунувъ голову въ дверь и испугавъ Анастасію до такой степени, что она почти вскочила съ мста.
— Тише! онъ здсь! наверху! Я сказалъ, что вы умираете, иначе онъ бы не пріхалъ. Я боюсь, если онъ узнаетъ, что я его обманулъ, то опять улизнетъ! Катъ тутъ быть?
Такая новость потрясла Анастасію. Боже! Боже! какъ сердце ея забилось!
Онъ не уйдетъ отсюда, хотя бы пришлось для этого связать его! прошептала она, задыхаясь.
— Не связать ли его?
Не имніе веревки было главнымъ препятствіемъ къ этому плану. Внизу у лстницы былъ кусовъ холстины и Бобъ хотлъ принести его, но Анастасія не позволила, потому что это значило дать понять слугамъ, какимъ способомъ заставляютъ господина оставаться. Молва объ этомъ могла бы распространиться по сосдству и породить гнусные толки.
— Разв вотъ этой шалью? спросила она, подавая ему шаль.
— Трудно длать узлы, возразилъ Бобъ: — но все-таки лучше, чмъ ничего, не выходите, пока я не кашляну три раза.
Безчестный враль пошелъ опять въ Долли, неся съ собой кашмировые оковы.
— Не двигайтесь съ мста, сказалъ онъ, входя въ комнату: — все идетъ хорошо.
— Лучше ей? спросилъ Долли съ величайшимъ безпокойствомъ.
— Да, гораздо лучше, она встала и одвается, отвчалъ Бобъ. — Сидите, она сейчасъ будетъ здсь. Положите на себя эту шаль — вамъ холодно.
Прежде чмъ изнуренный Долли могъ оказать самое слабое сопротивленіе, онъ уже былъ привязанъ въ креслу, какъ плнникъ.
— Зачмъ вы кто длаете? спросилъ онъ съ удивленіемъ.
— Вы сейчасъ узнаете, отвчалъ Бобъ, который вслдъ затмъ началъ сильно кашлять.
Сигналъ былъ услышанъ. Шелестъ шелковаго платья возвстилъ граціозное приближеніе Блумсберійской красавицы.
Связанный Долли сидлъ, устремивъ глаза на дверь. Онъ узналъ эту величественную походку, роскошный шумъ дорогаго платья былъ для него знакомою музыкою. Онъ хорошо не понималъ, зачмъ шаль такъ крпко была завязана вокругъ его тла, но наслажденіе видть милую фигуру подавило возникавшій въ немъ подозрнія относительно обмана.
Дверь отворилась. О, радость! То была Анастасія, быть можетъ, не такая блдная, какою онъ ожидалъ ее видть, но все такая же великолпная — Анастасія, неограниченная повелительница его души и тла.
— Анастасія! пробормоталъ онъ, стараясь приподнять свои крпко связанныя руки.
Красавица медленно приблизилась и, остановившись прямо противъ плнника, погрозила ему пальцемъ и произнесла слдующія страшныя слова:
— Мистеръ Икль, я уврена, что вы краснете отъ стыда, сэръ!

ГЛАВА IX.

Торжество мистриссъ Икль.

При этихъ ужасныхъ словахъ: ‘мистеръ Икль, надюсь что вы краснете отъ стыда’, плнникъ, казалось, скоре почувствовалъ злобу, чмъ смущеніе, и сейчасъ же сталъ пробовать крпость своихъ кашмирскихъ цпей, вытягивая тонкія маленькія ноги и потрясая локтями, какъ будто бы игралъ на волынк, но усилія Долли были мизерны: шаль обвивала его такъ плотно, какъ труднаго младенца пеленки. Сверхъ-того, еслибъ даже шаль и уступила усиліямъ Долли, разв позади кресла не стоялъ силачъ Бобъ де-Кадъ, готовый каждую минуту схватить своею мускулистою рукою бднаго крошку за воротъ и бросить его обратно въ кресло? Прекрасная Анастасія (въ тотъ моментъ, когда ея жертва начала бороться за свободу, она граціозно отступила за предлъ, куда не могли ее достать сапоги жертвы) не потеряла суровости осанки, ея нахмуренныя брови и сверкающіе глаза напоминали тропическую грозу.
Первое желаніе, загорвшееся въ душ Долли, когда онъ смотрлъ на свою коварную Далилу и филистимлянина Боба, было слишкомъ ужасно: онъ пылалъ жаждою крови, но вскор, когда безполезныя попытки истощили его, эти лютыя желанія перешли въ подавляющее отчаяніе. Онъ опять упалъ въ кресло. Онъ чувствовалъ, что пришло время упереть: жизнь была слишкомъ пуста, цлый свтъ, съ его дворцами и великолпными домами, былъ не что иное, какъ пустяки, нигд ему не было мста, кром могилы, могилы! желанной могилы. Онъ закрылъ глаза и старался думать, что уже погребенъ и успокоился.
Это внезапное изнеможеніе я приписываю тому, что въ теченіе нсколькихъ недль онъ принималъ пищи мене, чмъ сколько было бы достаточно для здороваго попугая. Одинъ глотокъ бараньей котлетки въ день едва-ли достаточенъ, чтобъ снабдить человка героизмомъ въ затруднительномъ положеніи, или дать тлу такую силу, которая могла бы справиться съ различными бдствіями, въ род узловъ кашмировой шали.
Я врую, что кусокъ хорошей, мягкой говядины съ картофелемъ удивительно помогаетъ, человкъ набирается силъ на каждое нравственное испытаніе, или всякое смлое предпріятіе, онъ можетъ улыбаться при вид бснующихся смертныхъ и господствовать надъ мученіями объ утраченной надежд.
Способствовала ли когда нибудь растительная пища формировк замчательнаго человка? Вскармливался ли какой-нибудь знаменитый герой на поджаренной капуст, или великій философъ на соус изъ пастернака?
Безъ хорошей пищи умъ (какъ ни кажется эта мысль дерзкою) мшается,— какъ это и случилось съ Долли. Удивительно мн, какъ несчастные нищіе умютъ, при пустомъ желудк, выносить жизнь съ ея испытаніями, изумительно, почему они все-таки настаиваютъ на своемъ существованіи?
Какъ только Анастасія увидла, что истощенный Долли упалъ опять въ кресло, она еще разъ приблизилась къ нему, грозя пальцемъ. Она была основательно знакома съ тою неоцненною хитростью въ военной тактик, которая состоитъ въ парализированіи нападенія непріятеля контръ-аттакой, она понимала, что единственный способъ показаться невиннымъ при большой виновности, состоитъ въ предупрежденіи упрековъ противника, пусканіемъ ему въ глаза вдвое большаго короба упрековъ за собственныя мнимыя обиды и въ умньи первому начать неистовствовать.
— Такъ вотъ какъ, сэръ! вотъ какъ! начала Анастасія глубоко оскорбленнымъ голосомъ: — такъ вотъ какому обхожденію вы сочли приличнымъ подвергнуть вашу несчастную жену! вотъ какимъ образомъ вы ведете себя въ отношенія въ несчастной женщин, которая была такъ глупа, что связала свою жизнь съ вашею! О, мистеръ Икль, я красню за васъ, да, красню сильнйшимъ образомъ!
Впрочемъ, она не покраснла, да въ этомъ не было и надобности, потому что глаза Долли были закрыты.
— О, мистеръ Икль! опять начала она: еслибы мы, бдныя женщины, могли только знать, какія испытанія насъ ожидаютъ, то мы подумали бы дважды — нтъ, какое дважды! сто разъ! — прежде, чмъ стали бы слушать обманчивыя слова мужчины!
Она ожидала, что Долли будетъ возражать, и потому на минуту пріостановилась, но онъ, казалось, крпко спалъ, она продолжала:
— Какая я была глупая! я говорю, мистеръ Икль,— какая глупая я была! О, еслибы то время могло возвратиться! еслибы я тогда руководствовалась только здравымъ смысломъ, а не поддавалась очарованію зми,— ехидны, которую я отогрла на своей груди, мистеръ Икль! Еслибъ я не была дурочкой, я бы васъ отчистила, сэръ, я приказала бы кучеру отца выгнать васъ изъ нашего дома, сэръ. Но я была доврчивой двочкой, мистеръ Икль, я была доврчивой, глупой двочкой, сэръ! Прекрасное положеніе я себ устроила — превосходное! У меня былъ нжный отецъ, сэръ, и любящая мать, и… и…
— И обожающій братъ, подсказалъ Бобъ изъ-за кресла.
— Да! и милый, нжный, преданный братъ! продолжала оскорбленная Венера, съ возрастающей тоской:— но я оставила ихъ всхъ, какъ безумная, неблагодарная простушка, для негодяя, для негодяя — мистера Икля — который хватаетъ шляпу и оставляетъ бдную жену! Вы не забудьте, низкій вы человкъ! что женщина, которую вы клялись защищать до послдней капли своей гадкой крови, унижена, что ея репутація покрыта грязью! Вы опять присоединились въ своей подлой лондонской шайк негодяевъ, и проводите ночи въ разврат? Вы меня слышите, сэръ? Вамъ нтъ надобности притворяться спящимъ, мистеръ Икль! Я ршила, что вы выслушаете каждое слово, которое я скажу. Проснитесь, сэръ, проснитесь!
— Я жду отвта, мистеръ Икль, сказала Анастасія, когда Долли, наконецъ, открылъ глаза и сталъ смотрть на нее такъ пристально, какъ младенецъ смотритъ на свчку:— я хочу слышать, что вы скажете въ оправданіе своего низкаго поведенія!..
Въ большому ея удивленію и неудовольствію, Долли пробормоталъ:
— Пожалуйста… я хочу лечь въ постель…
— Въ постель! Это еще что такое! Нтъ, на не ляжете въ постель, сэръ!.. вскричала изумленная Анастасія.— До тхъ поръ никто не ляжетъ спать, въ этомъ дом, сэръ, пока вы не отвтите на мой вопросъ. Я жду, мистеръ Икль! говорите, сэръ!..
Бдная младенческая голова съ закрытыми глазами упала на плечо, какъ будто бы грустныя мысли уже слишкомъ обременили и придавили ее, маленькіе члены внезапно ослабли и безжизненное тло покачнулось на бокъ, подобно разсыпающемуся картонному домику.
Когда Анастасія увидла, что Долли въ сакомъ дл лишился чувствъ, она испугалась. Очень трудно, держа въ рукахъ палку, умть во время прекратить наносимые ею удары, она и не предполагала, чтобъ онъ былъ такъ слабъ и чувствителенъ.
Прекрасная будетъ штука, если Долли умретъ тотчасъ по возвращеніи домой! отличную исторію сдлаютъ изъ этого сосди!
Они готовы будутъ присягнуть, что онъ отравленъ. Представьте только себ, что явится коронеръ, полиція будетъ розыскивать у нея ядъ и, быть можетъ, все это опишутъ въ газетахъ! Анастасія обернулась къ братцу Бобу, который поблднлъ, какъ полотно, и сказала:
— Кажется, онъ боленъ!
— Можетъ быть, онъ притворяется, сказалъ находчивый юноша, и въ ту же минуту, храбрецъ сталъ съ искусствомъ настоящаго палача татъ неистово щипать несчастную жертву, что Долли долженъ былъ закричать, еслибы какое-нибудь чувство у него еще оставалось.
Тогда трусливый негодяй окончательно испугался и съ величайшею поспшностью распуталъ узли шали.
— Клянусь Юпитеромъ! онъ совсмъ помертвлъ! замтилъ Бобъ, обращаясь къ Анастасіи.
Анастасія, почти вн себя отъ испуга, схватывала маленькія руки мужа и кричала:
— Долли, милый Долли! слышите вы меня? Взгляните на меня, милый! Тутъ ваша Анастасія, милый!
Затмъ двое убійцъ продолжали свое дло обычнымъ въ подобныхъ случаяхъ порядкомъ. Бобъ взвалилъ себ на плечи безжизненное тльце, а Анастасія понесла свчу и свтила ему по лстниц, заботливо озираясь, нтъ ли кого изъ слугъ. Они осторожно достигли спальни и уложили безчувственное тльце въ кресло, за тмъ они пустили въ ходъ вс общепринятыя лекарства: прикладывали воду въ вискамъ, давали нюхать различныя соли, вливали въ ротъ вино. Но Долли не шевелился.
— Я думаю, сказалъ, наконецъ, Бобъ:— я думаю, что лучше послать за докторомъ, дло совсмъ плохо.
Но Анастасія не хотла, не могла, не смла внимать подобному предложенію. Послать за докторомъ! Чтобы все разгласилось по цлому Тинкенгему! Нтъ, нтъ! нужно попробовать что нибудь другое,— все, что угодно, только не доктора!
Паціента подняли на простыняхъ, гд онъ и лежалъ съ распростертыми руками, точно распятый. Анастасія выронила нсколько слезинокъ и три раза громко сказала: — бдный Долли! потомъ, обратившись къ брату, прибавила: — бдный! его нельзя на ночь оставить одного, не посидите ли вы съ нимъ, милый?
— Что же вы сами намрены длать? спросилъ Бобъ, не слишкомъ довольный такимъ предложеніемъ.
— Я лягу въ сосдней комнат, и если буду нужна, то вы можете меня позвать, отвчала любящая жена.
— Чортъ возьми! Тутъ вовсе нтъ ничего веселаго, проворчалъ Бобъ.— Вдь онъ не мой мужъ, да и я усталъ, позвольте вамъ сказать.
Не обращая вниманія на эти слова, Анастасія прибгла къ подкупу.
— Я пришлю вамъ водки, Бобъ, ласково сказала она.
— Можно курить? спросилъ достойный молодой человкъ, значительно смягчившись.
— Въ уборной можно, только осторожне съ искрами, будьте милочкой, не сожгите гардинъ, возразила любящая супруга.
Когда утромъ Долли очнулся отъ своего полусна, полуобморока и удивился, отчего такъ сильно пахнетъ табакомъ, причину этого сейчасъ же объяснилъ подошедшій къ постели, съ трубкою во рту, Бобъ, который спросилъ больнаго, какъ онъ теперь себя чувствуетъ.
Въ одно мгновеніи Долли вспомнилъ все. Такъ-какъ онъ былъ еще очень слабъ и съ трудомъ могъ дышать, то не старался произнести ни одного упрека, а только посмотрлъ на мистера Боба, но это былъ взглядъ выразительне: не будучи злобнымъ, онъ пламенлъ негодованіемъ и презрніемъ.
Удалецъ изъ миддльсекскаго госпиталя понялъ, что дни его пребыванія въ Тинкенгем сочтены, и потому возвратился въ уборную, чтобъ извлечь возможно большую выгоду изъ настоящаго положенія, осушая бутыль съ водкою.
Ршились послать за докторомъ, и мистриссъ Икль старалась объяснить ему, что мужъ страдалъ отъ сильной простуды, полученной во время путешествія. Когда они вошли въ спальню, докторъ не хотлъ сказать ей прямо, что не врилъ исторіи о поздк мистера Икля, но выразилъ это ученымъ языкомъ.
— Сильное изнеможеніе, замтилъ онъ, пощупавъ пульсъ.— Пульсъ какъ у ребенка. Весь организмъ совершенно истощенъ.
Въ уборной, прописывая лекарство, онъ саркастически замтилъ Анастасіи, что мистеръ Икль, повидимому, простудился отъ сильной тревоги.
— Боже мой, какой онъ неблагоразумный! отвчала Анастасія.
Новость о возвращеніи Долли и о его болзни распространилась по всему Тинкенгему съ чрезвычайною быстротою.
Сочувствіе къ Долли достигло высшей степени, экипажъ за экипажемъ останавливались у подъзда, заботливыя освдомленія о здоровь мистера Икля сыпались дождемъ.
Но когда лакей вжливо сообщалъ сидвшимъ въ экипаж, то мистриссъ Икль очень рада ихъ видть и просить пожаловать, то на такое приглашеніе всегда слдовалъ угрюмый отказъ.
Для прекрасной, но презираемой Анастасіи стало положительною необходимостью попытаться сдлать что-нибудь, хота бы даже отчаянное, чтобы возвратить себ потерянное мсто въ Тинкенгемскомъ обществ и остановить, такимъ образомъ, открытыя и умышленныя оскорбленія со стороны сосдей. Противъ нея, очевидно, составился заговоръ, но она разобьетъ этихъ гнусныхъ заговорщиковъ! да, она поразитъ каждую злобную юбку, хотя бы это стоило шести обдовъ и шести танцовальныхъ вечеровъ въ недлю!
Анастасія сообщила свои планы Бобу, и этотъ суровый юноша совтовалъ ей сопротивляться, говоря:
Задай ихъ хорошенько, Стаси! въ теб течетъ кровь де-Кадовъ, если ты имъ не отплатишь, то ужь никто не сможетъ отплатить.
Говоря безпристрастно, Бобъ, когда онъ бывалъ трезвъ, былъ недуренъ собой. Глаза у него были большіе и блестящіе, онъ сосалъ усы и въ послднее время пріобрлъ себ новую шляпу, такъ что, если только не глядть на его сапоги, наружность его была очень показная и напоминала отставнаго прапорщика.
Онъ хорошо могъ служить цлямъ Стаси, въ качеств ея защитника. Каждый день, въ четыре часа, у подъзда стоялъ экипажъ. Блистательная Анастасія выбирала такую шляпу, которая должна была заставить содрогнуться обитательницу ‘Лавроваго двора’, и надвала платье, разсчитанное на то, чтобы въ ‘Тюльпанной хижин’ спрятались отъ стыда.
Они разъзжали, преслдуя своихъ враговъ. Если послдніе находились въ ричмондской пирожной лавк, мистриссъ Икль нарочно входила въ все, чтобы внушить имъ благоговйное почтеніе къ поражающему количеству заказовъ на желе и на пудинги. Тутъ, въ лавк, она безопасно располагала своими врагами, ускользнуть отъ ней они не могли, а между тмъ ея снисходительное обращеніе, ея благодарность за участіе, выказанное къ здоровью мистера Икля, ея патетическій разсказъ о его болзни, конечно, производилъ впечатлніе на сосдей.
Анастасія и Бобъ показывались везд. Когда они встрчали враждебныхъ сосдокъ, Анастасія кланялась имъ или кивала головою такъ смло и выразительно, что никто, за исключеніемъ какого нибудь свжеиспеченнаго дикаря, не могъ не отвчать на ея привтствіе.
— Я проучу ихъ! воскликнула мистриссъ Икль, посл одной изъ этихъ улыбающихся, вжливыхъ встрчъ. — Это будетъ непремнно, хотя бы вамъ, Бобъ, пришлось выдержать дюжину дуэлей.
— Хотя бы что? вскричалъ пораженный Бобъ. — Полно, Стаси! Потише, потише!
— Какъ, вы не хотите сдлать этого для сестры? воскликнула Анастасія.
— Нтъ, не хочу, даже и для себя самого! возразилъ Бобъ: — какія вы добрыя!
— Во всякомъ случа, трусъ, презрительно отвчала сестра: — вы можете послать вызовъ. Это ихъ устрашитъ, хотя бы даже на слдующее утро вы уступили.
Разъ Анастасія встртилась лицомъ въ лицу съ обитательницею ‘Тюльпанной хижины’ въ узкомъ переулк и начала въ упоръ повторять свои любезности. Она была очень рада сообщить извстіе о томъ, что мистеръ Икль уже вн опасности. Отчего ‘Тюльпанная хижина’ не навститъ его? Онъ такъ любитъ ‘Тюльпанную хижину’, и ея посщеніе было бы для него праздникомъ.
— A какъ здоровье нмецкаго джентльмена? спросилъ красавицу непріятель, сдлавъ этими словами выстрлъ изъ орудія 80-ти фунтоваго калибра, заряженнаго злобой до самаго дула.
— Очень хорошо, благодарю васъ, возразила Анастасіи съ величайшимъ благодушіемъ. — Онъ вчера обдалъ съ мистеромъ Иклемъ. Они вдь старые друзья, вы знаете. Я должна познакомить васъ съ нимъ, онъ такой пріятный джентльменъ.
Разбитый врагъ со злобой бжалъ, прикрывая зонтикомъ свое отступленіе. Побдоносная Венера, хота и была не на шутку ранена, но старалась казаться торжествующею. Надо подождать, пока Долли поправится и выручитъ ее изъ этихъ непріятностей. Бобъ былъ хуже, чмъ безполезенъ. Отъ него пахло табачнымъ дымомъ, водкой и онъ нигд не имлъ никакого кредита.
Но милый Долли былъ все еще очень боленъ и очень унылъ. Онъ вынесъ такой потрясающій ударъ, что, казалось, не желалъ подвергаться опасности получить новый такой же. Анастасія съ удивленіемъ замтила, что онъ вовсе не былъ радъ ея обществу, какъ бывало прежде, видъ ея брата былъ положительно ему противенъ.
Теперь она была бы рада помириться съ нимъ, но его упрямство мшало всякому сближенію. Его отвты, на вс ея нжныя слова были неизмнно лил: ‘благодарю васъ’, или ‘какъ вамъ угодно’.
— Хорошо вы спали, неоцненный Долли?
— Благодарю васъ.
— Не хотите ли встать, милый?
— Какъ вамъ угодно.
— Не хотите ли, мой Долли, бифштексъ къ завтраку?
— Благодарю васъ.
— A немного поджареннаго хлба, мой голубчикъ?
— Какъ вамъ угодно.
Бднякъ былъ слишкомъ добросердеченъ, чтобы отвчать невжливостью на ея внимательность, но въ то же время и слишкомъ сильно уязвленъ, и быть можетъ, слишкомъ благоразуменъ, чтобы поощрять ея попытки въ примиренію. Онъ говорилъ мн, что ни разу не упомянулъ о ея жестокомъ обхожденіи съ нимъ, и не порицалъ ее за низкій образъ дйствій въ ту достопамятную ночь.
Она хорошо знала, что длала мн большое и непоправимое оскорбленіе, говорилъ онъ. — Что же за польза въ томъ, что я сталъ бы говорить ей то, что она уже знала?
Я и до настоящаго времени не могу ршить, былъ ли Долли идіотъ или ангелъ въ образ человка.
Холодность Долли часто заставляла благородную Анастасію искать утшенія у нжнаго Боба.
— Онъ все такой же угрюмый, жаловалась она этому милому юнош: — не хочетъ даже говорить со мной. Боже мой! какъ онъ перемнился!
— Я бы его перемнилъ, мудро отвчалъ Бобъ: — я бы его заставилъ быть учтивымъ! онъ скоро бы у меня очнулся.
Наконецъ, наступило время, когда докторъ веллъ больному каждый день выходить въ гостиную. Бдный Долли! Какъ его утомляло это короткое путешествіе по лстниц! Онъ самъ не думалъ, что такъ ослаблъ. Ноги его дрожали подъ тяжестью тла, которое я могъ бы нести подъ мышкой столь же легко, какъ зонтикъ, достигнувъ дивана, Долли падалъ на него и задыхался такъ, зло, казалось, сдлай онъ еще одинъ шагъ — и ему угрожаетъ смерть. Но Анастасіи онъ не позволялъ себя поддерживать. Она злобно кусала губки, когда онъ выражалъ желаніе опереться на лакея. Впрочемъ, она не возражала, вообще, съ нкотораго времени, она остерегалась обижать Долли, сознавая, что его присутствіе въ дом необходимо для ея собственнаго спокойствія и выгоды.
Но Боба она все-таки держала въ дом (къ большому ущербу въ занятіяхъ этого талантливаго дантиста), держала, какъ сильнаго, мускулистаго палача, который можетъ пригодиться въ случа новаго побга Долли.
— Зачмъ этотъ человкъ здсь? спросилъ разъ Долли.
— Какой человкъ, мой милый? спросила у него Анастасія, думая, что мозгъ мужа въ разстройств и ему представляются привиднія.
— Вашъ братъ, отвчалъ Долли.
— Онъ гоститъ у меня, мой дорогой, возразила Анастасія, съ трудомъ сдерживая горечь при названіи такого прекраснаго юноши, какъ Бобъ, просто ‘человковъ’.
— Я желаю, чтобы онъ немедленно оставилъ мой домъ, приказалъ Долли.
— Тамъ-какъ онъ мой близкій и кровный родственникъ, мистеръ Икль, возразила Стаси съ пламеннымъ достоинствомъ: — то, я думаю, вы могли бы мене рзко о немъ выражаться. Но онъ уйдетъ, мой милый! Я на все готова, чтобы вамъ угодить, мой дорогой!
Оставивъ мужа, она поспшила въ Бобу.
— Бобъ, милый! онъ говоритъ, что вы должны уйти отсюда, но не безпокойтесь: только не будьте у него на глазахъ, вотъ и все!
Когда жена говоритъ о своемъ муж ‘онъ’ и входитъ въ соглашеніи съ братомъ, какъ бы провести его, то я всегда считаю это врнымъ знакомъ, что лэди уже совершенно покончила съ любовью — и мои догадки всегда бываютъ врны. Долли, по одному табачному запаху, зналъ, что Бобъ все еще оставался въ дом, онъ хорошо понималъ и то, что этого, многообщающаго молодаго храбреца, удерживали въ качеств стража и наблюдателя надъ нимъ, Долли. Однакожъ, когда нахальный юноша появился однажды за обдомъ, Долли спокойно перенесъ его присутствіе, вмсто того, чтобы позвонить и послать за полисменомъ. Эта нершительность стоила ему потери власти.
Первая серьезная стычка, возобновившая непріятныя дйствія, случилась по поводу того, что Долли, который уже кончилъ леченіе, однажды утромъ прогналъ своего лакея за грубости.
Безтолковый слуга потерялъ мсто, поддавшись дурнымъ внушеніямъ мистера Боба де-Када, который съ нимъ свелъ компанію. Они играли по пенсу въ карты, обокрали погребъ съ виномъ, и роспили свою добычу сидя въ кладовой съ трубками. Бобъ взялъ въ займы нсколько шиллинговъ изъ плисовыхъ кармановъ пріятеля, и въ заключеніе, подбилъ этого глупца наговорить Долли грубостей.
— Не обращайте вниманія на слова этого дурака, совтовалъ Бобъ: — я васъ поддержу, Анастасія также.
Я до сихъ поръ твердо убжденъ, что именно по внушенію Боба этотъ малый, передъ уходомъ своимъ изъ дому, разорвалъ свои плисовые брюки и каштановаго цвта ливрею, впрочемъ, на подобномъ святотатств страшно остановиться, и я не буду боле говорить объ этомъ предмет.
Анастасія была чрезвычайно раздражена тмъ, что мистеръ Икль позволилъ себ вмшиваться въ дла съ прислугой, но, сдержавъ гнвъ, стала пріискивать новаго лакея. Она занималась списываніемъ нсколькихъ объявленій изъ ‘Times’, когда Долли, успвшій запастись мужествомъ, прервалъ ея работу.
— Мистриссъ Икль, сказалъ онъ (теперь онъ уже не называлъ ее Анастасіей): — съ вашего позволенія, я буду нанимать нашу мужскую прислугу. Это будетъ лучше. Я имю на то свои причины.
Милая женщина едва врила своимъ ушамъ.
— Что вы сказали, мистеръ Икль? спросила она.
— Я нахожу неудобнымъ, мистриссъ Икль, чтобъ женщина толковала съ цлой толпой мужчинъ. Это неприлично, отвчалъ Долли, несмотря на все.
— Неприлично, мистеръ Икль? такъ ли я воняла? Вы говорите, что я виновна въ неприличныхъ поступкахъ? Прекрасно, сэръ! только этого недоставало!
— Прошу замтить, что вс слуги, которые будутъ искать у насъ мста, должны являться ко мн, мистриссъ Икль, продолжалъ Долли.
— Не знаю, мистеръ Икль, каковъ законъ нашей страны, продолжала Анастасіи съ убійственнымъ величіемъ въ осанк:— но едва ли онъ позволяетъ мужу называть жену грубой, нескромной, непристойной женщиной! Судьи страны, сэръ, ршатъ этотъ вопросъ о мужской прислуг. Я не берусь ршать его.
— Это будетъ ршено, мистриссъ Икль, спокойно сказалъ Долли. — Въ моемъ собственномъ дом позвольте мн быть судьей, что хорошо и прилично.
— Вы раскаетесь въ этомъ, сэръ, свирпо крикнула красавица.— Вы осмлились обвинить меня въ неприличномъ обращеніи съ толпой мужчинъ, это ваши собственныя слова, сэръ, съ толпой мужчинъ! Я передамъ это на усмотрніе суда, сэръ! Потому только, что я сдлала глупость, выйдя замужъ за идіота, я не должна открывать рта! Я не смю сказать слова никому изъ вашей отвратительной братіи! Mы живемъ не въ Турціи, мистеръ Икль! Не въ Турціи, сэръ! Мы, слава Богу, не невольницы, сэръ! A имю ли я право говорить съ мясникомъ, съ булочникомъ и съ продавцемъ молока, скажите, пожалуйста? Быть можетъ, и это неприлично, мистеръ Икль?
— Я не желаю входить въ обсужденіе по этому предмету, мистриссъ Икль, возразилъ Долли: — вы слышали, что я сказалъ, и этого довольно.
Онъ могъ считать это достаточнымъ, но не такъ смотрла на дло оскорбленная лэди. За обдомъ, въ тотъ же день, она принялась колоть и жалить самымъ язвительнымъ образомъ Долли, по поводу его тонкихъ понятій о приличіи.
— Если бы это не было неприлично, Бобъ, сказала мистриссъ Икль съ ужасающею выразительностью въ голос: — я взяла бы другую картофелину.
— Сдлайте, пожалуйста, такое неприличіе, Бобъ, налейте мн стаканъ хересу, замтила она въ конц обда.
— Какъ вы можете, Бобъ, быть до такой степени неприличны, что говорите, въ присутствіи дамы, о занятіяхъ медиковъ — разв вы не знаете, что они составляютъ гадкую толпу мужчинъ? саркастически щебетала красавица.
Но Долли молча лъ и не выказывалъ даже признаковъ неудовольствія.
Война возобновилась и, мало-по-малу, пріобрла убійственную ему. При помощи Боба, мистриссъ Икль могла совершать великіе и свирпые подвиги.
— О, мой милый Робертъ, говорила она благородному юнош де-Каду:— что бы вы ни длали, никогда не будьте грубы съ своей бдной женой. Это такъ низко, такъ отвратительно! Я питаю величайшее презрніе въ низкимъ, грубимъ, гадкимъ мужьямъ! никогда не длайте такъ, милый Бобъ, или на васъ вс станутъ указывать, какъ на самую отвратительную гадину, какая только есть на свт!
Разъ она замтила:
— Вы помните, Бобъ, молодаго мистера Гурди, прекраснаго молодаго джентльмена съ выразительными чертами лица, который былъ, кажется, литографомъ индійскаго принца, и такъ былъ влюбленъ въ меня? Знаете, это извстный органный мастеръ, фирма Хурди, Чурди и К®? что это былъ за милый, восхитительный человкъ!
— Въ самомъ дл? отозвался Бобъ, видя, что тутъ наносился ударъ Долли, и съ удовольствіемъ играя свою роль.
— Я, кажется, никогда вамъ не говорила, что онъ длалъ мн предложеніе? Но онъ опоздалъ, бдный! я уже была обручена. Это былъ прелестный, высокаго роста молодой человкъ. Хотела бы я, чтобъ вы видли, какъ онъ рвалъ на себ волосы, когда я сказала ему роковую новость,— такіе волнистые, кудрявые волосы! Я нашла его локонъ гд-то на лстниц, я покажу его вамъ, напомните когда-нибудь!
Это былъ тяжелый ударъ, но Долли выдержалъ его, даже не пошевельнувшись въ своемъ кресл.
Любимымъ ея маневромъ было развертывать письмо, будто бы полученное недавно изъ дому отъ милой мамаши, и, по поводу этого, длать самыя оскорбительныя размышленія относительно поведенія мистера Икля.
— Я получила такое нжное, любящее письмо отъ мамаши, Бобъ, обыкновенно начинала она: — письмо, такъ прекрасно написанное, полное такихъ добрыхъ совтовъ! Я вамъ прочту изъ него нкоторыя мста. Послушайте, милый, это дйствуетъ очень успокоительно: ‘знаю, моя дорогая Анастасія, что вы терпите душевныя и тлесныя мученія отъ своего низкаго мужа. Любимая моя, вы стоили лучшей участи! Онъ очень ужасный человкъ. Вспыльчивый, грубый, гадкій, низкій и трусливый. Не завидую вашей дол. Удивляюсь только, какъ вы его не оставите. Еслибы вы не были такою кроткою, любящею, благородною женщиною, и притомъ преданною англиканской церкви, то уже давно бросили бы это чудовище!’ Ахъ, Бобъ! прочитавъ такое письмо, я чувствую въ себ новыя силы. Дорогая мамаша!
Анастасія цаловала воображаемое письмо и прятала къ себ на грудь.
Можете себ представить, какъ трудно переносить все это человку, хотя бы онъ даже обладалъ кротостью ягненка,— переносить, не сдлавъ въ отвтъ мы одного замчанія. Домъ стадъ для Долли совершенно невыносимъ. Сидя въ своей комнат, задумчивый и печальный, Долли могъ слышать, какъ жена и Бобъ хохотали и кричали, вроятно, желая показать ему, какъ они весели и довольны.
Однакожь, какую душевную тяжесть не чувствовалъ Долли, онъ не ршался выйти изъ этого положенія, боясь сцены: деликатный и чувствительный Долли не любилъ ‘сценъ’.
Много несчастныхъ дней провелъ онъ, лежа неподвижно въ своемъ кресл, до такой степени неподвижно, что когда онъ выходилъ изъ оцпеннія и пытался встать, то члены его оказывались онмлыми и сведенными судорогой. Однажды, уставъ читать, онъ стоялъ у окна и смотрлъ на росшіе передъ нимъ кусты, прислушивался къ разнообразному стуку прозжавшихъ экипажей, и развлекался, стараясь различить звукъ четырехколесной телеги отъ двухколесной, вдругъ онъ увидлъ Анастасію, вышедшую гулять, въ сопровожденіи изящнаго Боба. Долли усталъ разсматривать кусты, онъ видлъ, какъ нжный побгъ полумертваго лавроваго дерева превратился въ крпкую, многообщающую втвь,— отчего не заняться чмъ-нибудь другимъ? Отчего не воспользоваться отсутствіемъ мучителей и не попытаться ускользнуть? Долли надлъ шляпу и вышелъ на улицу.
Онъ не прошелъ и десяти шаговъ, какъ встртилъ Фреда Пиншеда, вслдъ за нимъ шелъ Гусъ Грубъ,— рукопожатія, и трое маленькихъ людей пошли вмст, съ величественнымъ и важнымъ видомъ норфолькскихъ великановъ. Говоря откровенно, Долли былъ очень радъ, что нашелъ себ защиту на случай, если она выслдитъ, куда онъ пошелъ.
Пріятели выражали ему сочувствіе, разспрашивали о его болзни, желали на будущее время здоровья, словомъ, были такъ добры, какъ могли бы быть его школьные товарищи. Долли ожилъ и почувствовалъ себя здорове.
Часовъ около шести, Пиншедъ сталъ настаивать, чтобъ Икль обдалъ вмст съ нимъ у его матери, и не хотлъ слушать никакихъ отговорокъ. Долли, хотя и чувствовалъ себя разстроеннымъ, подумалъ, однакожь, что такой случай провести пріятно время, быть можетъ, никогда больше не представится, и принялъ приглашеніе.
Когда Анастасія, возвратившись домой, не нашла мужа, то такъ разсвирпла, что даже погрозила, если только поймаетъ Долли опятъ, запереть его на ключъ.
— Какова крошечная, злая ехидна! воскликнула она, обращаясь къ Бобу: — ускользнулъ тихонько, когда вс думали, что онъ такъ слабъ, что и ногъ не передвинетъ! О! я ему за это отплачу!
Бобъ, въ качеств субъ-констэбля, былъ отправленъ, съ десятью шиллингами въ карман, разыскивать бглеца по сосдству, и захватить его опять.
Отважный молодой человкъ, съ быстротою мысли, свойственной людямъ геніальнымъ, сейчасъ же составилъ себ планъ дйствій. Онъ спрячется пока въ ближайшемъ трактир, и будетъ изъ окна наблюдать, не пройдетъ ли мимо преступникъ.
Прошло десять часовъ, и все-таки нтъ Боба, и что еще хуже, нтъ Долли. Анастасія прежде всего освдомилась, взялъ ли съ собою мистеръ Икль дорожный мшокъ. Никто даже не видалъ, какъ мистеръ Икль вышелъ изъ дожу.
Единственная ея надежда была на бдительность братца, который, по странной случайности, въ эту самую минуту игралъ пятую партію на бильярд съ зеленщикомъ, со старьевщикомъ, и съ торговцемъ сыромъ, по три пенса назначалась партія, и выигравшій платилъ за эль, такимъ образомъ, Бобъ увеличивалъ популярность дома Иклей, и умя мастерски владть кіемъ, даромъ пилъ.
Нисколько не смущаясь послдствіями своего смлаго поступка, Долли, съ сигарой во рту, шелъ домой, въ хорошемъ настроеніи духа посл прекраснаго обда и ласковаго обхожденія, онъ давалъ себ общаніе на будущее время больше искать развлеченія вн дома, это будетъ ослаблять дурное впечатлніе, производимое домашими дрязгами.
Долли громко постучалъ въ дверь, и когда ее отворила сама гнвная Анастасія, тихонько насвистывалъ, издавая звукъ, занимавшій средину между свистомъ втра въ замочную скважину и пискомъ молодаго щегленка въ равное утро.
Долли былъ въ хорошемъ настроеніи духа.
Анастасія, ожидавшая Боба, какъ только увидла чью-то шляпу, сейчасъ же вскричала:
— Что нашли, поймали его?
Долли понялъ истинное значеніе словъ жены и улыбнулся. Узнавъ Долли, Анастасія крикнула,
— Надюсь, мистеръ Икль, что вы не намрены каждую ночь заставлять цлый домъ ожидать васъ?
Долли, вмсто отвта, взглянулъ на часы, видя, что еще только три четверти одиннадцатаго, онъ сообразилъ, что не требуется никакого объясненія.
— Принесите подсвчникъ, крикнулъ онъ горничной. Такая дерзость испугала и смутила Анастасію. Она чувствовала себя совершенно побжденною.
— На будущее время, мистеръ Икль, продолжала она: — когда вы бываете расположены идти гулять, то, быть можетъ, у васъ достанетъ благопристойности, попросить жену сопутствовать вамъ!
Долли взошелъ на лстницу, не удостоивъ ее отвтомъ. Такъ-какъ супруги занимали отдльныя коинаты, то разговоръ въ этотъ вечеръ не продолжался. Долли спалъ крпко.
По удаленіи мужа, первымъ дломъ мистриссъ Икль было завладть его шляпой, которую она заботливо заперла въ шкафъ съ бльемъ.
— Теперь мы посмотримъ! сказала она, повернувъ два раза ключъ въ замк.
Любезные сосди Иклей, какъ только узнали, что Долли былъ въ гостяхъ у Пиншедовъ, сейчасъ же возымли сильное желаніе, чтобъ онъ удостоилъ своимъ посщеніемъ ихъ скромный семейный обдъ, надменная Анастасія должна была сильно получиться, видя, что ея мужа приглашаютъ, а о ней забыли.
Они мало знали, мало цнили сильный, ршительный характеръ красавицы. Думать, что ее можно растоптать, было все равно, что стараться раздавить упругій матрацъ. Анастасія обладала, если можно такъ выразиться, нравственною упругостью, она была подобна мди, сдлавшейся гибкою отъ ударовъ молота. Сойдя внизъ, въ завтраку, мистриссъ Икль увидла на стол два письма, подписанные женскимъ почеркомъ и адресованныя на имя мужа. Безъ малйшаго колебанія она вскрыла ихъ. Она обладала совершенно наполеоновскою быстротою дйствій.
Въ первомъ письм ‘Ивовая скамья’ просила удостоить, во второмъ ‘Тюльпанная хижина’ была бы очарована, еслибъ…’ Героическая женщина нахмурила классическія брови и сунула оба приглашенія въ карманъ.
— О, о! прошипла она: — они хотятъ поразить меня съ этой стороны, вотъ что! Глупцы, они принимаютъ меня за ребенка!
Когда Джонъ принесъ корзинку съ хлбомъ, она попросила его на будущее время подавать вс получаемыя письма ей. Джонъ будетъ такъ добръ, что сообщитъ приказаніе своей госпожи горничнымъ.
Еще не было двнадцати часовъ, какъ Анастасіи, выбравъ самое лучшее стальное перо, написала язвительные отвты на приглашенія, присланныя мужу, отвты были посланы съ нарочнымъ, съ Джономъ, одтымъ въ самую лучшую ливрею.
— Что вы будете длать съ подобной женщиной? спросила ‘Ивовая скамья’ у ‘Тюльпанной хижины’.
— Что длать съ ней, отвчала ‘Тюльпанная хижина’: — не спрашивайте меня, моя милая!
— Она не успокоится, пока не вгонитъ его въ могилу! вскричала ‘Ивовая скамья’.
— И по дломъ ему, возразила недовольная ‘Тюльпанная хижина’.
Несчастный Долли! даже ‘Тюльпанная хижина’ его оставила.

ГЛАВА IX.

Буря въ шляп.

Мало думая о кошачьей трагедіи, разыгрывавшейся такъ безуспшно въ Твикенгемской вилл, я, какъ слдуетъ порядочному молодому человку, ревностно занимался своей наукой, мечтая о томъ хорошемъ времени, когда а буду здить въ собственномъ экипаж, носить золотые очки, и получать т гинеи, которыя тихонько всовываются въ руку, какъ будто бы плата доктору за визиты было безстыднымъ и невжливымъ дломъ, и какъ будто бы нелпо было даже самое предположеніе, что мы, медики, работаемъ изъ-за денегъ, подобно другимъ рабочимъ въ виноградник.
Я былъ счастливъ, такъ счастливъ, что проводилъ все вредя въ созерцаніи собственнаго благополучія и — краснйте за мой эгоизмъ! — вспоминалъ о Долли Икл, какъ о человк, котораго я зналъ когда-то, но не видлъ уже цлый годъ. У меня составилось самолюбивое убжденіе, внушенное, быть можетъ, медицинскими занятіями, что моего общества и моихъ услугъ не ищутъ только потому, что не встрчается никакихъ неблагопріятныхъ обстоятельствъ, не слыша ничего отъ Долли, я заключилъ, что онъ примирился со своей Анастасіей и благополучно поживаетъ.
Быть можетъ, онъ, маленькій бднякъ, и удивлялся въ это время, отчего я его оставилъ. Бдный Долли! Я держался вдали отъ Твикенгема не потому, чтобъ избгалъ его, но, говоря по совсти, пріемъ, какой красавица длала друзьямъ своего мужа, былъ таковъ, что я не могъ его выносить.
Еслибъ Долли былъ одаренъ достаточнымъ мужествомъ, чтобъ защищать своихъ друзей или даже длаться посредникомъ между наглостью жены и застнчивостью своихъ постителей, то онъ пріобрлъ бы себ наше расположеніе и состраданіе, но этотъ нервный осленокъ считалъ за лучшее, не рискуя вступать въ единоборство съ Анастасіей, принимать ея сторону въ чудовищномъ неприличіи, послдствія, конечно, оказывались сколько унизительными, столько же и жалостными для тхъ несчастныхъ, которые имли честь быть его знакомыми.
Послдній разъ, когда я постилъ его, задолго до большаго взрыва между супругами, она буквально выпроводила меня изъ дому. Посл отличной прогулки по берегамъ Темзы, я былъ такъ голоденъ, что хлбъ и сыръ сдлались для моего слуха музыкальными терминами, въ прекрасномъ настроеніи и чрезвычайно веселый, постилъ я виллу, ршившись остаться тамъ обдать, если будетъ сдланъ хотя самый жалкій намекъ на то, что мое общество можетъ доставить удовольствіе, но лишь только я поставилъ ногу на порогъ дома, не успвъ еще на на одинъ футъ ступить на вещевую клеенку, покрывавшую полъ, какъ красавица нахмурила брови и выразила надежду, что я пришелъ не съ тмъ намреніемъ, чтобъ остаться обдать.
Я смотрлъ на Долли, чрезвычайно пораженный такимъ непривтливымъ пріемомъ и слишкомъ оробвшій, чтобъ думать о рзкомъ отвт, но этотъ крошечный трусъ, вмсто того, чтобъ защитить пріятеля, принялъ сторону ехидной супруги.
— Я думаю, что въ самомъ дл вамъ лучше уйти, Джекъ, она сегодня не совсмъ хорошо себя чувствуетъ, шепнулъ онъ мн.
Я повернулся на каблукахъ и не произнесъ ни одного слова, до тхъ поръ, пока не вышелъ на улицу, тамъ, передъ ихъ садомъ, разорвавъ на куски цвтовъ лиліи, я въ самыхъ рзкихъ выраженіяхъ, которыхъ не считаю нужнымъ повторять, далъ слово, что никогда боле не переступлю порогъ этой отвратительной виллы. Я сдержалъ свое общаніе до дня знаменитой вечерники.
Но возвратимся въ разсказу. Утромъ Долли сошелъ внизъ, очень довольный своей вчерашней побдой и восхищенный своимъ новымъ ршеніемъ возможно чаще отлучаться изъ дому. Посл завтрака, который онъ сълъ съ наслажденіемъ, Долли позвонилъ и приказалъ слуг принести ему шляпу и перчатки.
Шляпу, однако, не могли найти.
— Спросите у мистриссъ Икль, сказалъ Долли.
Вмсто того, чтобъ прислать отвтъ съ посланнымъ, смлая амазонка явилась лично.
— Я увренъ, что вы знаете, гд моя шляпа, мн она нужна, сказалъ Долли, силясь принять на себя видъ ледянаго величія.
— Посл обда, когда мы пойдемъ вмст, шляпа будетъ, но не раньше, возразила мистриссъ Икль.
Долли немедленно позвонилъ и приказалъ вошедшему слуг сходить въ ближайшій шляпный магазинъ и сказать, чтобъ ему сейчасъ же прислали шесть новыхъ шляпъ.
— Джемсъ, не длать ничего подобнаго, приказала съ своей стороны мистриссъ Ныь.
Долли, побагроввъ отъ ярости за такой страшный подрывъ его авторитета, закричалъ слуг:
— Длайте, какъ и вамъ говорю, сэръ, или я вамъ сейчасъ не откажу!
— Не обращайте вниманія на слова вашего господина, возразила Анастасія:— слушайтесь женя. Можете оставить комнату.
Слуга, видя, что сильнйшей стороной была мистриссъ Икль, повиновался ей.
Долли хотлъ самъ броситься изъ комнаты и бжать за шляпами, но Анастасія прижалась спиной къ двери и не пропускала его. Кринолинъ ея образовалъ огромный кругъ. Такъ-какъ чрезъ эту преграду Долли перескочить не могъ, то вынужденъ былъ сдержать свою ярость.
Но всего тягостне было то, что Долли слышалъ, какъ покашливалъ, стоя въ корридор, злодй Бобъ, давая знать, что онъ готовъ, если есть надобность въ его услугахъ. Потерявъ всякую надежду взять верхъ, хотя бы даже силою, Долли удалился въ крпость добродтельнаго негодованія и старался усмирить свою жену, какъ усмиряютъ дикихъ зврей, выраженіемъ глазъ.
Долли могъ похвастаться, что во всхъ своихъ ссорахъ съ женой держалъ себя чрезвичайно деликатно и разсудительно. Онъ никогда не допускалъ, чтобъ страсть взяла у него верхъ надъ здравымъ смысломъ. Вмсто того, чтобъ прибгать къ помощи злобныхъ словъ и сильной жестикуляціи,— каковъ, къ моему ужасу, бываетъ обычай у многихъ супруговъ,— онъ былъ строгъ въ выбор своихъ словъ и чрезвычайно остороженъ въ дйствіяхъ. Мягкость его поступковъ вовсе не доказывала его неуязвимости. Грудь его сильно волновалась отъ бури ощущеній (какъ было бы и съ вами, читатель, въ подобномъ случа), слова его были похожи на слова человка, который задыхается отъ бгу, а глава блестли фосфорическимъ блескомъ, но въ самыя горькія минуты, когда Долли готовъ былъ перекусить пополамъ кусокъ горячаго желза, чтобъ найдти успокоеніе, все-таки упреки, срывавшіеся съ его языка, были приличны, какъ отрывки изъ проповдей. По-моему мннію, грубый, толстый грумъ, отличающійся свдніями въ незатйливой фразеологіи конюшни, имлъ бы на своей сторон большую вроятность успха въ сношеніяхъ съ такой неукротимой женщиной, какъ прелестная Анастасія.
— Сударыня! воскликнулъ Долли, съ величественнымъ и сдержаннымъ видомъ полицейскаго сановника: — это послднее оскорбленіе ршаетъ нашу будущность. Съ этой минуты я отнимаю у васъ любовь, которую, несмотря на вашъ эгоизмъ и необдуманное поведеніе, я все еще не переставалъ питать къ женщин, сдлавшейся моею женою.
Язвительная Анаетасія широко открыла глаза, комически представляя испуганную, и презрительно улыбнулась.
— Боже мой, какъ это страшно! Ха! ха! Боюсь, какъ бы мн не умереть отъ страху! отвчала она.
— Я отъ васъ отказываюсь. Дай Богъ, чтобъ мы никогда боле не встрчались! закончилъ Долли.
Но сообразительная Анастасія была сплочена изъ крпкаго матеріала и, сверхъ того, обладала смлостью. Она презрительно потрясла головой.
— Вы отказываетесь отъ меня вы! вскричала она. — Ахъ, вы презрнная крошечная тварь, непристойный маленькій карачунъ! Вы осмливаетесь говорить мн въ лицо, что вы отъ меня отказываетесь! Очень хорошо! вы откажетесь отъ меня не даромъ! Я сейчасъ запру васъ на замокъ на три дня и посмотрю, не возвратитъ ли это вамъ разсудка.
Какъ ни невроятно это покажется замужнимъ дамамъ, но необыкновенная женщина дйствительно поступила такъ, выбжавъ изъ комнаты, она повернула въ замк ключъ и положительно сдлала плнникомъ своего супруга.
Все было кончено. Онъ часто говорилъ это прежде, но теперь онъ это чувствуетъ. Колнопрекловеніе и слезы были теперь безполезны. Романъ кончился. Еслибъ она подняла руку, чтобъ ударить его, то и тогда оскорбленіе не превзошло бы настоящей обиды.
Долли изгналъ изъ своего сердца всякую нжность къ ней,— онъ встряхивалъ это сердце, какъ ведро. Теперь это было пустое сердце,— сердце, отдающееся въ займы, несчастное, лишенное мёблировки, разрушенное сердце, поруганное и разбитое на части послднимъ жильцомъ.
Пока Бобъ и Анастасія потирали руки, радуясь ловкости подвига, пока она кричала: — я повяжу этому маленькому чудовищу! а онъ длалъ ей комплименты, говоря: — вы молодецъ, Стаси! пока она объясняла Бобу всю выгоду имть этого плута въ своихъ рукахъ, что длалъ Долли?
Онъ схватилъ кочергу,— тяжелую кочергу, которую могъ поднять не иначе, какъ обими руками. Враги услышали звукъ разбитаго стекла.
Пока они съ ужасомъ смотрли другъ на друга, Долли раздробилъ на тысячу кусковъ кочергой окно, раму и стекла. Потомъ, имя видъ скоре безумнаго человка, чмъ смирнаго Долли, онъ вылзъ въ это отверстіе и спокойно пошелъ, съ непокрытой головой и съ окровавленными пальцами, держа въ рукахъ кочергу на подобіе модной тросточки.
Бобъ и испуганная Анастаія, увидвъ его, въ то же мгновеніе пустились въ погоню, которая, впрочемъ, была непродолжительна, потому что Долли, достигнувъ уличныхъ воротъ, прислонился къ столбу, озираясь кругомъ, предусмотрительный Бобъ, не спуская главъ съ кочерги, не приблизился, а сталъ въ нсколькихъ футахъ разстоянія.
— Икль, кричалъ Бобъ: — что такое случилось, дружище?
Долли, вмсто отвта, смрялъ глазами своего шурина.
Въ этомъ взгляд выражалось бзконечное презрніе къ цлому племени де-Кадовъ,— Бобъ съ горечью чувствовалъ это и принялъ смиренный видъ. Онъ возвратился въ сестр, которая, ломая руки, стояла на порог, и не принесъ ей никакихъ утшительныхъ извстій.
Анастасія, чувствуя, что грубое насиліе безполезно, ршилась пустить въ дло силу своего личнаго очарованія. Она приблизилась къ густому кусту остролистника, и, спрятавшись за его колючими листьями, обратилась въ Долли съ увщаніями.
Какое ужасное положеніе для лэди! Если кто-нибудь пройдетъ, что съ нею будетъ!
— Долли, Долли, шептала она сквозь втви: — отвчайте, милый! Только одно слово. Я безъ намренія сдлала это, право, безъ намренія. Если вы меня простите теперь, то я никогда больше не буду ссориться съ вами.
Единственный отвтъ былъ:
— Женщина, принесите мн шляпу.
— О, съ удовольствіемъ — сейчасъ!
Она побжала за шляпой, и черезъ дв минуты Бобъ передалъ шляпу владльцу, который надлъ ее на голову и, принявъ, такимъ образомъ, боле благообразный видъ, гордо смотрлъ на дорогу.
— Простите вы меня, Долли? умоляла Анастасія. — Я стану на колни предъ вами, если хотите. Вы можете длать какъ вамъ угодно — идти или оставаться, какъ вы желаете! Увряю васъ, клянусь вамъ!
На улиц показалась карета, и красавица, корчась отъ страха, присла за кустъ. Она наблюдала на Долли, полная той тревоги, которая ускоряетъ образованіе морщинъ и останавливаетъ ростъ волосъ.
Слава-Богу, это только омнибусъ, и притомъ мста вс заняты, и снаружи и внутри! Она замтила, къ величайшей своей радости, что Долли спряталъ за спину и кочергу и окровавленные пальцы. Значитъ, онъ не желалъ выставлять ее на позоръ. Это утшительно. Она опять можетъ свободно дышать.
— Испытайте меня еще разъ, Долли, кричитъ Анастасія, начиная плакать.— Я знаю, что была злой женщиной, была неласкова къ моему Долли, но теперь я буду доброю,— право, буду, Долли. О, простите меня! Вы хотите идти куда-нибудь? Длайте какъ вамъ угодно,— обдайте гд хотите, я буду ждать васъ, какъ бы ни было поздно,— я сдлаю все, если вы теперь простите меня!
Кто можетъ противиться такимъ сладкимъ мольбамъ, произносимымъ чуднымъ сопрано? Долли чувствовалъ, что гнвъ его начинаетъ оплывать, какъ слабая пна.
Чтобъ поддержать свое мужество, онъ сердито крикнулъ ‘никогда!’ и повернулся спиной къ кустарнику.
Но уже самый тотъ фактъ, что онъ отвчалъ, былъ удовлетворительнымъ явленіемъ. Сношенія начались.
— Это была не боле, какъ шутка, Долли, говорила она, продолжая рыдать.— Я отворила бы дверь чрезъ нсколько минутъ. Я сдлала это, чтобы попугать васъ. Меня взяла ревность: я думала, что вы уходите въ какимъ-нибудь лэди.
Она знала, что такія слова его подвинутъ до облаковъ.
— Мн кажется, что вы меня теперь уже не любите. Я думаю, что васъ привлекаетъ какая-нибудь другая женщина, эта мысль длаетъ меня очень несчастною и выводитъ изъ себя. Иногда я не знаю, что длать съ собой. Простите меня на этотъ разъ, милой, и я буду хорошей женщиной! Право, буду — клянусь! врите мн! Скоре! опять опять детъ карета, прибавила она, услыхавъ стукъ приближавшіхся колесъ.
Выставивъ ревность причиною безумствъ, Анастасія сдлала геніальный ходъ — Долли навострилъ уши. Новый свтъ блеснулъ предъ нимъ. Ему объяснялось необыкновенное поведеніе Анастасіи въ послднее время, извстно, что ревнивыя женщины способны на все. Именно такъ было и въ настоящемъ случа. Бдное созданіе!
Ему было даже нсколько пріятно подозрніе въ непостоянств. Это показывало, что она врила въ его способность плнять сердца, а онъ терзался мыслію, что она его презираетъ!
Бдное, ревнивое созданіе!
— На этотъ разъ я прощу васъ, сказалъ онъ, проходя между остролистникомъ съ высоко поднятой головой и съ нахмуренными бровями, съ видомъ строгаго школьнаго учителя: — но если вы опять когда-нибудь забудетесь, Анастасія, мы разстанемся завсегда!
Она покорно послдовала за нимъ и, дйствительно, въ эту минуту чувствовала къ нему уваженіи — или, если хотите, страхъ. Чтобы убдить мужа въ искренности своего раскаянія, она спросила его:
— Я призову слугу, милый, и велю ему принести шестъ шляпъ, хотите?
Это его растрогало, даже заставило почти прослезиться.
— Нтъ, Анастасія, возразилъ онъ: — я не имю желанія унижать свою жену передъ прислугой, для удовлетворенія желанной гордости. Ваше предложеніе доставляетъ мн больше удовольствія, чмъ могло бы доставить проявленіе моей власти въ глазахъ слуги.
Мягкость и кротость дорогаго существа — вещь опасная: она обезоруживаетъ васъ, и при возобновленіи непріязненныхъ дйствій вы удивляетесь, гд оставлено ваше оружіе.
Анастасія перевязала раненую руку Долли, а онъ, въ знакъ благодарности, поцаловалъ ее въ лобъ. Во время обда она кротко разговаривала, и при каждомъ миломъ слов привязанность къ ней возраждалась въ его сердц.
Съ недлю времени онъ былъ совершенно счастливъ. Когда она намекнула, что Боба нужно отослать прочь, онъ, глупый крошечный человкъ, ршился быть великодушнымъ и не только воспротивился отъзду Боба, но еще далъ этому отвратительному юнош пять фунтовъ взаймы. Когда она каждое утро спрашивала, будетъ ли Долли обдать не дома, онъ горячо отвчалъ, что всему въ мір предпочитаетъ общество своей Анастасіи.
Но съ такимъ сумасшедшимъ существомъ, какъ Анастасія, можно ли сколько-нибудь быть увреннымъ въ томъ, какъ пройдетъ день.
Такой энергической, горячей женщин нуженъ былъ сильный, ршительный, хладнокровный мужчина, ростомъ футовъ въ семь — съ грудью, шириною дюймовъ сорокъ-пять, человкъ, у котораго рука была бы похожа на домъ, а кулакъ — на боксерскую перчатку. Она не очень цнила умъ и сердце. Какую же власть могъ имть надъ этой прекрасной Бобелиной такой нелпый крошечный мужъ, какъ дорогой Долли? Онъ съ самаго начала выпустилъ изъ рукъ самую большую свою силу — богатство. A что касается до заботъ о его любви, то это пустяки! онъ обязанъ былъ любить ее. Тысячи мужчинъ считали бы за счастье любить ее, такъ гд жь тутъ заслуга? Я всегда думалъ, что изъ Анастасіи вышла бы отличная хозяйка какой-нибудь солдатской пивной лавки: тамъ было бы у мста такое ловкое, прекрасное существо, которое принимало бы поклоненіе отъ цлаго полка, имла бы по пяти обожателей за разъ, отъ сержанта до барабанщика, но не отдавало бы никому своего сердца и не отпускало бы ничего въ кредить и на одинъ пенни.

ГЛАВА X.

Поцалуи и щелчки.

Хоти я и не увренъ, но сильно подозрваю, что въ жилахъ прекрасной Анастасіи были частицы азіятской, итальянской, испанской и ирландской крови. Де-Кадъ-отецъ обладалъ такимъ носомъ, который, говоря вполн безпристрастно, получилъ первоначальное свое очертаніе въ Іуде, и только потомъ эмигрировалъ въ Европу. Сынъ его, Бобъ, отличался лностью и, кром того, страстно любилъ лукъ, долги и табакъ, что наводило меня на мысль о его испанскомъ происхожденіи. Съ другой стороны, Анастасія, во всхъ отношеніяхъ, кром голоса, была образцомъ итальянки, между тмъ, какъ пристрастія мистриссъ до-Кадъ къ картофелю было непомрно, она проливала слезы, когда впервые появилась болзнь на эти овощи, умнье ея приготовлять картофельные соусы показывало въ ней урожденку Дублина.
Кровь всхъ этихъ расъ очень живуча, и даже одна капля ея, подобно аромату миндальнаго экстракта, долгое время продолжаетъ сохранять свою силу.
Я того мннія, что въ крови Анастасіи было слишкомъ много такого аромата. Она никогда не была довольна, пока не достигала какой-нибудь крайней степени душевныхъ движеній — любви или ненависти.
Въ привязанности этой женщины всегда можно было сомнваться, также, какъ всегда можно было ожидать отъ нея какой-нибудь дикой выходки. Когда она обнимала руками шею супруга, то первымъ побужденіемъ его было защищаться изъ опасенія внезапнаго насилія. Когда она врывалась въ его комнату съ намреніемъ сдлать сцену, онъ нердко встрчалъ ее съ улыбкой, думая, что визитъ жены вызванъ внезапнымъ, неукротимымъ порывомъ нжности. У такихъ лэди, какъ Анастасія, нердко случается, что чрезъ десять минутъ посл страстныхъ поцалуевъ въ одну щеку, он даютъ въ другую сильную, звонкую пощечину.
Цлую недлю Анастасія, какъ бы обновленная, только и дышала любовью. Вовсе не стараясь регулировать привязанность, она раскрыла вс источники своей страстной натуры и затопила маленькаго супруга такою страстью, въ которой онъ, милый утенокъ, захлебывался въ блаженств, хотя, вмст съ тмъ, не безъ тревоги сознавалъ, что никакой смертный не можетъ служить достаточнымъ водоемомъ для такого изобильнаго прилива нжности.
Еслибы спросили его мннія, то онъ посовтовалъ бы своей супруг взять примръ съ той заботливое школьной учительницы, которая выдаетъ ученику пирогъ по кусочку, такъ что пирога хватаетъ надолго.
Пирогъ Долли, такъ изобильно начиненный изюмомъ, такъ отлично испеченный, могъ бы доставлять удовольствіе на цлый годъ, но Анастасія была охотницей до толстыхъ, большихъ кусковъ!
Пока продолжалось это состояніе, оно было восхитительно. Вся его прежняя любовь возстановилась и изготовился огромный запасъ новой, сердце Долли было такъ полно, что едва не лопалось отъ радости. Долли была свойственна жадность, пока порывъ любви продолжался, онъ хотлъ упиться имъ, сколько можно больше. Если Анастасія оставляла комнату, Долли ждалъ ее, какъ преданная собачка хорошей испанской породи, услышавъ голосъ, онъ волновался опасеніемъ, что она, его красавица, какъ-нибудь случайно заговоритъ, а онъ пропуститъ мимо ушей эту мелодическую музыку.
Маленькій Долли совершенно обезумлъ отъ любви, которая волновала и тревожила его. А мистриссъ Икль,— я это слышалъ,— все еще жаловалась, что мистеръ Икль былъ холоденъ. Холоденъ! Да его дыханіе было раскаленный паръ и могло бы замнить паровую силу въ любомъ механизм.
A какъ Анастасія держала себя? Нжно, очень нжно! Коршунъ, привыкшій питаться на поляхъ битвъ, и тотъ полюбилъ бы ее, и въ угожденіе ей, слъ бы на растительную діету. И поведеніе, голосъ, образъ мыслей — все перемнилось, она казалась романическимъ, вдохновеннымъ существомъ, которое живетъ для другихъ и забываетъ о себ.
Разъ, вечеромъ, Долли сидлъ подл камина, качаясь въ своемъ кресл и читая газету. Мистриссъ Икль, посмотрвъ на него нсколько времени съ страстнымъ восторгомъ, внезапно откинула свое шитье, бросилась въ нему и напечатлла поцалуй на его лбу. Потомъ, нсколько успокоившись, она возвратилась снова къ рукодлью и, казалось, стыдилась своего порыва. ‘Не могла удержаться, милый, вы были въ эту минуту такъ хороши!’ вотъ единственное объясненіе, которое она дала. Она опять подошла къ нему и, играя его волосами, стала говорить ему свою исповдь и выражать раскаяніе.
— Любите вы меня, Долли? спрашивала она шопотомъ.— Прощаете вы меня, милый? Какъ вы добры, что не возненавидли свою упрямую, капризную Анастасію! Вы теперь вдь не сердитесь на свою свою жену, нтъ? A я была такая жестокая, самолюбивая, безумная! О, я уврена, что вы меня терпть не можете! Вы должны питать ко мн отвращеніе и желать, чтобъ я умерла!
— О, моя милочка, прошепталъ Долли, заводя кверху свои добрые, замирающіе глазки.
— Не говорите этого, милый! Браните меня! Называйте меня гадкою, злою, я заслуживаю это! Я была такая жестокая, такая грубая! Браните меня, милый! Скажите, что я чудовище, что я змя! Пожалуйста, скажите, что я испортила всю вашу будущность!
— Дорогое созданіе! проговорилъ онъ, потомъ улыбнулся и взялъ ее за руку.
— Но теперь я сдлалась доброй, мой милый, великодушный Долли! — такою доброю, что едва ли вы узнаете Анастасію, прибавила она, говоря какъ невинное любимое дитя съ своей нянькой.— Я никогда больше не буду капризной, никогда! Теперь васъ будутъ баловать и нжить. О, добрый, великодушный Долли! И вотъ что еще, мой Долли: если когда нибудь вы опять увидать меня злою, то только напомните мн, что я общала васъ не раздражать, и я сейчасъ же сдлаюсь опять сіяющей какъ золото. Сдлаете вы это, Долли?
(Спустя около мсяца посл такого сладостнаго разговора, ему представился случай испытать на дл, каково ея общаніе, но она закатила ему такой ударъ по уху, что оно горло у него въ теченіе нсколькихъ часовъ).
Цлый день прошелъ въ такомъ воркованьи и милованьи. Долли жилъ въ какомъ-то полусн, пробуждаться изъ котораго и не желалъ, онъ не думалъ ни о чемъ и ни о комъ, кром своей милой Анастасіи.
Она каждую минуту доказывала ему свою любовь какими нибудь очаровательными доказательствами. Посл прогулки она никогда не возвращалась безъ какого нибудь подарка для своего ‘хорошенькаго мальчика’. То она приносила ему новый галстукъ, который онъ долженъ былъ тотчасъ надть, а она ему будетъ помогать. Когда ея пальцы касались его горла, восхищенный Долли корчился отъ восторга, точно она легонько его щекотала. Когда ея лицо было такъ близко къ нему, что онъ не могъ ее не поцаловать, она восхитительнымъ голоскомъ бранила его, называла дерзкимъ, злымъ негодникомъ, и грозила уколоть его булавкой, если онъ опять повторитъ свою дерзость.
Иногда она приносила ему оранжерейныя плоды и кормила Долли изъ собственныхъ рукъ, заставляя его насильно състь еще грушу и персикъ, хотя онъ уже задыхался отъ угощенія, и утирала батистовымъ платочкомъ сокъ, струящійся по его подбородку.
Если Долли удостоивалъ пойти мст съ ней гулять, радости ея не было мры. Она вся свтилась гордостью.
— Сдлаете ли мн одно одолженіе? спрашивала она, помочь ему одваться.
— О, разумется! вскрикивалъ Долли: — все на свт!
— Такъ надньте эти прелестные, лиловые панталоны! просила она, какъ милости, и онъ, ожидавшій просьбы о какой-нибудь брошк или, по крайней-мр, о браслет, улыбался и издавалъ какое-то блаженное горловое чириканье.
Когда они гуляли вмст, она съ торжествомъ смотрла кругомъ себя. Она не могла брать его подъ руку, такъ-какъ этому препятствовали его малый ростъ и ея кринолинъ, но плывя, подобно королев, она смотрла на своего маленькаго мужа съ такимъ счастьемъ, что глаза ея испускали лучи, какъ солнце.
— Скажите мн, когда устанете, Долли, милый, говорила она чрезъ каждые три шага. — Не утруждаете себя, дорогой мой, повторяла она, когда они не сдлали еще и десяти футовъ.
Онъ же, крошечный, гордый Бантамъ, съ поднятой головой, съ одушевленными глазами, постукивалъ по камнямъ своей палкой и чувствовалъ, что можетъ обойти цлый земной шаръ въ какія-нибудь сорокъ минутъ, если только Анастасія будетъ ему сопутствовать.
Они встрчаютъ Пиншеда и Минникина, надменный Долли кричитъ имъ: ‘какъ вы поживаете?’ Онъ произноситъ эти слова гордо и грозно, точно сержантъ на учень.
Анастасія видитъ это и не можетъ удержаться, чтобъ не пожать съ любовью его руку. Она нжно говоритъ при этомъ:
— Я горжусь, что милый супругъ мой со мною!
Что онъ чувствуетъ при этомъ? Нтъ словъ выразить его чувства.
Вечеромъ, посл этихъ восхитительныхъ прогулокъ, она утверждаетъ, что онъ ходитъ черезъ силу и долженъ быть совершенно утомленъ. Поэтому, Долли заставляютъ лечь на диванъ и укутываютъ шалями, и затмъ убаюкиваютъ игрою на фортепьяно. Но это было еще не все: въ десять часовъ она тихонько уходитъ изъ комнаты, потомъ возвращается, неся стаканъ глинтвейна съ распущеннымъ въ немъ яйцомъ, и умоляетъ Долли проглотить это питье и състь маленькій кусочекъ поджареннаго хлба.
О, это было прелестно, когда она называла его — жаднымъ созданіемъ за то, что онъ не далъ ей отвдать, и еще восхитительне, быть можетъ, была та минута, когда она чмокала губками и увряла,— что сладко пить изъ его стакана!
Кто не захотлъ бы быть женатымъ, еслибы можно было быть увреннымъ въ подобныхъ ласкахъ и милованьи,— еслибы каждый день только и видть борьбу великодушія, продолжающуюся все время пробужденія до новаго сна,— борьбу за то, кто скажетъ самое пріятное слово или сдлаетъ самое милое дло? A отчего это не такъ? Почему вжливость и нжность не могли бы обратиться въ привычку, какъ входятъ въ привычку брань и неудовольствіе другъ на друга? Отчего бы близости сношеній не породить взаимной любви также, какъ она порождаетъ взаимное презрніе и вражду?
— Отчего вы не пригласите своихъ друзей пообдать въ гостиницу ‘Звзды и Подвязки’, милый? сказала разъ Анастасія. — Вс думаютъ, что я держу васъ дома въ заперти и на привязи. Я бы желала, чтобъ вы ихъ пригласили, милый! Воображаю, какъ они смются надъ вами. Они наврно полагаютъ, что вы подъ башмакомъ у жены! Я подожду васъ, милый, какъ бы ни было поздно, общаю не ворчать, хотя бы вы вернулись въ три часа утра.
— Почему бы ихъ не пригласить сюда, милая? спросилъ Долли.
— О, Долли, голубчикъ, возразило скромное созданіе съ недовольнымъ видомъ: — что мн тутъ длать съ толпой молодежи? Они будутъ пить, накурятъ по цлому дому! Вы, капризный безумецъ! напрасно и говоришь объ этомъ.
Долли пригласилъ съ полдюжину молодыхъ людей, и отлично угостилъ ихъ, составился порядочный счетъ, по два фунта на человка. ‘Деньги большія’ думалъ Долли: ‘лучше бы на нихъ купить Анастасіи черное бархатное платье, безъ котораго ей было невозможно обойтись боле ни одного дня, какъ она объявляла уже въ теченіе нсколькихъ мсяцевъ’.
Былъ второй часъ ночи, когда милая Стаси услыхала робкій стукъ въ дверь, на ея суровый вопросъ:— кто тамъ, послышался покорный отвтъ:— это я, я Долли, моя милая.
На лиц его написаны были покорность и страхъ, но она нисколько не сердилась, она была въ отличномъ расположеніи духа,— была добра, какъ ангелъ, онъ попытался пробормотать нсколько извиненій, но она остановила его поцалуемъ, повела въ комнату, гд пылалъ яркій огонь и, усадивъ его на диванъ, схватила его на руки, и съ видомъ маленькой двочки, которая проситъ разсказать ей волшебную сказку,— выразила желаніе слышать вс подробности вечера,— слышать, что у нихъ было, и что они длали, и кто именно былъ.
— A! такъ обдъ былъ превосходенъ! A потомъ? Играли на бильярд, и Долли выигралъ! Какой ловкій этотъ Долли! Онъ долженъ чаще играть, чтобъ выигрывать каждый вечеръ. A теперь ея маленькій царекъ долженъ лечь въ постель и спать какъ можно крпче,— потому что онъ долженъ былъ утомиться донельзя. A она? О, нтъ, милый! она ни мало не устала: ей пріятно было поздно сидть, это было даже для нея развлеченіемъ, препріятнымъ развлеченіемъ.
Долли, подъ вліяніемъ такихъ нжныхъ просьбъ, согласился развлекаться по вечерамъ. Онъ любилъ бильярдъ, потому что обыкновенно съ успхомъ игралъ въ эту игру. Это было почти единственное дло, которое онъ могъ исполнять хорошо, если не считать любовь къ друзьямъ и охоту помогать имъ въ бд.
Онъ обыкновенно длилъ свой выигрышъ съ Анастасіей, на долю которой рдко приходилось мене десяти шиллинговъ. Какъ ни мала покажется эта сумма, если припомнить, что выдленная Анастасіи доля состоянія приносила ей шестьсотъ фунтовъ въ годъ, но все-таки нжная красавица принимала эти маленькіе подарки съ очевиднымъ удовольствіемъ. Я думаю, что и большинство нашихъ лэди сдлало бы то же самое.
Надоло ей только то, что она должна была заработывать эти деньги, сидя одна каждый вечеръ до двнадцатаго часу, она боле и боле тяготилась уединеніемъ. Хотя она нсколько разъ говорила самой себ, что это было глупо, что время проходило очень скоро пока онъ болталъ съ другими и развлекался игрой, но сидть одной по цлымъ часамъ, прислушиваясь къ монотонному стуку маятника — это было довольно скучное препровожденіе времени. Читать тоже было нельзя: она говорила, что чтеніе причиняетъ ей головную боль.
Посл четвертой ночи Анастасія уже начала ворчать, на пятую одолжила Долли маленькимъ образчикомъ своего остроумія, на шестую — дала общаніе, что положитъ конецъ этой ночной каторг и образумитъ глупаго барана.
Уже въ девять часовъ была послана кухарка, позвать домой мистера Икля. Женщина, исполняя приказаніе своей госпожи, явилась къ изумленному Долли въ ту самую минуту, когда онъ, засучивъ рукава рубашки, и наклонившись на билліардъ, въ любимой поз мадамъ Тальйони, прицливался мткимъ ударомъ скатить шары въ луку.
Вниманіе всхъ веселыхъ собесдниковъ обратилось на незваную гостью, которая, закрываясь концами шали, сообщила своему господину, чтобъ онъ шелъ домой, что мистриссъ хочетъ его видть сію же минуту.
— Не больна л ваша госпожа? спросилъ испуганный Долли.
— Нтъ, сэръ, возразила посланная: — она только взбшена.
Собесдники расхохотались, и Долли употреблялъ вс усилія, чтобъ принять участіе въ смх, но ему удалось только раскрыть ротъ и подбавить свою долю къ общему шуму,— настоящаго смха не вышло.
Разумется, произошла сцена, Мастеръ Икль жаловался, что его выставили передъ друзьями въ глупомъ вид, а мистриссъ Икль, вмсто всякаго раскаянія, свирпо возражала, что она рада стараться и впередъ услужить ему тмъ же. Такъ кончился очаровательный періодъ любви. Долли старался возвратить его. Онъ даже попытался, посредствомъ подкупа, привести ее въ хорошее настроеніе духа. Онъ взялъ ложу въ опер, купилъ красавиц перчатки и букетъ, и они отправились оба, чрезвычайно нарядные, какъ новыя куколки. Но она, должно быть, уже ршилась испортить вечеръ, и такъ безжалостно-грубо обращалась съ бднякомъ, что онъ въ этой лож втораго яруса подъ No 75-мъ сидлъ съ такимъ же удовольствіемъ, съ какимъ могъ бы лежать въ гробу.
Ему ни мало не помогли попытки завести разговоръ въ нжномъ тон и старанія отвлечь ея вниманіе своими замчаніями (которыя, впрочемъ, никогда не были блестящими) относительно пвцовъ. Она ршилась быть непріятною, и была такою больше, чмъ когда-нибудь.
— Во всякомъ случа, моя милая, начиналъ Долли: — вы должны признаться, что мадемуазель Лунцъ…
Но его критическія замчанія были прерваны свирпымъ замчаніемъ красавицы:
— Мистеръ Икль, я пріхала сюда слушать музыку, а не вашу безполезную болтовню.
Очевидно, что деньги, употребленныя на подкупъ, были истрачены напрасно.
О, милый другъ моей юности, ты, чьи задранныя, младенческія ножки я часто видалъ совершающими разныя невинныя эволюціи передъ каминомъ въ дтской, ты, чей вышитый чепчикъ снимала нжная мать, заставляя меня любоваться желтыми, шелковистыми волосами, вившимися на мягкой, крошечной головк, я проливаю слезы, когда вспомню о безплодныхъ попыткахъ, которыя ты длалъ, чтобъ возвратить привязанность этой жестокой красавицы!
Я отираю слезу, и беру свжую каплю чернилъ.
Она казалась такъ довольною, когда ее видали вмст ея ‘дорогимъ мужемъ’ на прогулк, что онъ побжалъ за нею слдомъ, какъ только она ступила за порогъ. Но теперь было не то!
— Мистеръ Икль, вы меня очень обяжете, если перестанете ходить на мной слдомъ! Вс подумаютъ, что я вышла замужъ за французскаго пуделя!
Онъ ускорялъ шаги.
— Сдлайте милость, мистеръ Икль, не бгите такъ, какъ будто стараетесь выиграть бговой призъ. У меня вовсе нтъ желанія обращать на себя общее вниманіе.
Онъ шелъ тише.
— Мистеръ Икль, вы нарочно поднимаете пыль? Господи! какое наказанье! Если вы не будете держать свою палку по-людски, мистеръ Икль, то я ее возьму у васъ, и отдамъ первому нищему, который встртится. Еще одинъ дюймъ, и вы бы мн выкололи глаза.
Разъ онъ наступилъ ей на платье и затрепеталъ.
Она взглянула на него такъ, какъ будто бы онъ былъ чмъ-то чрезвычайно гадкимъ, но сказала только одно слово: ‘свинья!’
Когда они вмст обдали, красавица портила самое лучшее блюдо своими ядовитыми замчаніями. Если онъ поднималъ вилку ко рту, она просила его не брать за разъ такихъ огромныхъ кусковъ, если только онъ не хочетъ, чтобъ она заболла, если онъ пережевывалъ пищу, она приказывала ему не производить губами такого отвратительнаго шума, который напоминаетъ какую-нибудь колбасную машину, а не человка, называющаго себя джентльменомъ.
Даже во время сна онъ не былъ свободенъ отъ ея преслдованія. Не разъ она прекращала его сладкую дремоту словами, что, если онъ не перестанетъ такъ ужасно храпть, то пусть сойдетъ внизъ и спитъ на диван, если онъ и не храплъ, то уже, наврное, скрежеталъ зубами, или стоналъ, или говорилъ во сн, или вообще длалъ что-нибудь означающее, что онъ хорошо поужиналъ маринованной лососиной, недожаренной свининой, морскими раками, холоднымъ паштетомъ или крпкимъ сыромъ.
Въ одну ночь, она объявила, что онъ ее нарочно толкнулъ, и такъ сильно, что едва не переломалъ ей кости, чуть-чуть не сбросилъ ее съ кровати!
— Если ни не можете вести себя, мистеръ Икль, сдержанне, какъ прилично христіанину, а предпочитаете манеры лошади съ норовомъ, то можете спать въ конюшн, но больше вы меня не толкнете, сэръ, хотя бы даже мн пришлось связать вамъ ноги, сэръ! Такъ и прошу меня понять!
Прекрасное обращеніе милой жены, ростомъ въ шесть футовъ, къ бдному, маленькому мужу, который имлъ неосторожность распрямить свои бдненькіе, маленькіе члены!
Такая жестокость была невыносима Долли. Его измучила безпрерывная борьба, въ которой онъ всегда оставался побжденнымъ. Врнымъ признакомъ того, что мира между супругами не предвидлось, было возвращеніе Боба, который въ теченіе періода любви находился въ отпуску.
Точныхъ подробностей объ образ дйствій мистриссъ Икль и ея братца, для лучшаго порабощенія коварнаго Долли, я никогда не могъ узнать. Слышалъ только, что они взяли привычку давать ему извстную порцію на обдъ, и заставляли его обдать въ своей комнат, но бдная жертва, поглощенная мрачными мыслями, мало имла апетита, и потому мало обращала вниманія на это оскорбленіе!
Они также отмривали ему кусокъ свчи на вечеръ, но такъ-какъ онъ, обыкновенно, сидлъ въ темнот, раздумывая о своемъ несчастіи, то и эта обида не подйствовала на него. Онъ только презрительно улыбался и пренебрегалъ этими мелкими преслдованіями.
Но должно полагать, что сестрица и братецъ возводили себ что-нибудь очень гадкое (до того гадкое, что, изъ жалости, онъ держалъ это въ секрет), потому что бдный малый почти потерялъ разсудокъ и впалъ въ совершенное отчаяніе.
Одинъ изъ слугъ сообщилъ мистриссъ Икль, что мистеръ Икль тогда-то чистилъ и осматривалъ маленькій пистолетъ. Мистриссъ Икль до смерти перепугалась, она вспомнила, Долли имъ говорилъ, что на всякій случай, держитъ въ ящик своего стола пару пистолетовъ.
Первымъ дломъ Анастасіи было пригласить братца Боба на совщаніе. Съ безпримрнымъ великодушіемъ предложила она этому отважному юнош блестящее порученіе, броситься на мистера Икля и обезоружить его, она даже особенно настаивала на этомъ опасномъ порученіи, но онъ, по таинственнымъ причинамъ, отклонилъ отъ себя предложенное отличіе. Долго совщались. Не лучше ли будетъ призвать медика, и объявить что мистеръ Икль не въ полномъ ум? Или лучше запереть Долли въ его собственной комнат, не давать ни сть, ни пить до тхъ поръ, пока онъ не согласится выдать оружіе и аммуницію? Но по той или другой причин, ни одна изъ этихъ ршительныхъ мрь не была принята. Мистеръ Икль не только не сдлался плнникомъ, но ему стоило только открыть дверь и дать услышать въ корридор свой голосъ, какъ враги летли стремглавъ въ ближайшее убжище, какое только попадалось: такъ, мистера Боба нашли разъ въ шкапу для грязнаго блья, лицо его было обезображено страхомъ и отъ сильныхъ ощущеній потъ лился съ него ручьемъ.
Быть можетъ, мистеръ Икль разсчитывалъ на такой результатъ, а можетъ и то, что самый фактъ чистки пистолетовъ имлъ не боле значенія, чмъ оттачиваніе бритвы. Икль всегда уврялъ меня, что въ то утро ему нечего было длать, и вспомнивъ, что давно уже не смотрлъ своихъ пистолетовъ, онъ принесъ ихъ въ спальни, чтобы почистить для развлеченій отъ тоски.
Но люди, заподозрвшіе въ томъ, что держатъ около себя заряженное огнестрльное оружіе, столь же опасны, какъ и т, у кого револьверы прившены въ поясу. По ночамъ мистриссъ Икль не могла спать. Она каждую минуту ожидала, что холодный конецъ пистолетнаго дула прикоснется къ ея виску. Сначала она хотла не запирать своей двери, чтобы, въ случа необходимости, можно было кликнуть Боба, но ей пришло на умъ, что еслибы убійца и появился, то сначала непремнно долженъ сломать замокъ.
Что же касается до Боба, то онъ не ложился въ постель, пока не приставлялъ къ своей двери комода, въ вид защиты, кром того, онъ каждую ночь клалъ себ подъ подушку ножъ.
Наконецъ, тревога сдлалась до того невыносимою, что мистриссъ Икль ршилась обезпечить себ постороннюю помощь: она пригласила надежнаго человка, родомъ изъ Йоркшейра, человкъ этотъ, одаренный большою физическою силою, служилъ прежде въ пріют для лунатиковъ, а довершилъ свое воспитаніе въ исправительномъ дом. По уполномочію мистриссъ Икль и по распоряженію Боба, онъ долженъ былъ всегда имть на глазахъ бшенаго Долли, и при первомъ удобномъ случа завладть его особою, а слдовательно и пистолетами. Его предупредили, что джентльменъ тронулся разсудкомъ и проч., и хотя не опасенъ, но требуетъ присмотра. Когда Долли въ первый разъ увидлъ этого человка, шедшаго съ лестницы по его слдамъ, онъ, очень естественно, принялъ его за вора и спросилъ:
— Кто вы? Зачмъ пришли?
— Не безпокойтесь, я васъ не обижу, только будьте смирны, возразилъ незнакомецъ ласковымъ тономъ, подходя все ближе и ближе. — Все длается для вашего добра.
— Если вы сейчасъ же не оставите этотъ домъ, то я пошлю за полисменомъ, погрозилъ Долли, сжимая кулаки и приготовляясь къ борьб.
Йоркшейрець, имвшій смутныя понятія о необходимости ласковаго обхожденіи съ лунатиками, обратился къ Даии съ такимъ увщаніемъ, съ какимъ обращаются къ собак, которая кусается.
— Тише, тише! не волнуйтесь, мой добрый джентльменъ! Я здсь, вы знаете! Будьте спокойны! Скоро вы поправитесь, а когда поправитесь, тогда опять все вамъ будетъ позволено.
— Что это значить, грубіянъ? заревлъ Долли, въ свою очередь приблжаясь къ незнакомцу и схватывая его за воротъ.
Бдное крошечное существо! это было самое нелпое дйствіе, какимъ только онъ могъ отличиться. Въ одно мгновеніе руки толстаго Йоржшейрца сжали его рученки такъ крпко, какъ ручныя цпи, и Долли очутился безоомощнымъ. Впрочемъ, не совсмъ безпомощнымъ: будучи увренъ, что этотъ человкъ явился грабить, онъ сталъ звать на помощь съ энергіей свиньи, обреченной на превращеніе въ свинину. Эти раздирающіе крики достигли до ушей мистриссъ Икль, которая, при первомъ ихъ звув, угадала, что случилось. Она взбжала на лстинцу съ крикомъ: ‘сейчасъ иду’, и въ то же время отворилась дверь спальня Боба и послышался его радостный голосъ:
— Держи крпче! свяжи ему ноги! онъ скоро уходится!
Долли понялъ и пересталъ бороться.
— Ну, ну, мой добрый маленькій господинъ! Я думаю, что вы станете, наконецъ, меня слушаться. Вы знаете, что я вашъ другъ, который желаетъ добра и для этого сюда пришелъ? говорилъ йоркшейрецъ: — я васъ не обижу, если вы будете умно вести себя. Вы хорошій джентльменъ. Ну, теперь гд пистолеты?
— Люди, живущіе въ этомъ дом, обманули васъ, мой любезный, спокойно сказалъ Долли. — Я на васъ не сержусь, только освободите мн руки, он такъ сдавлены, что мн больно. Я полагаю, что васъ пригласили наблюдать за мной подъ тмъ предлогомъ, что мой разсудокъ поврежденъ?
Йоришейрецъ зналъ вс уловки лунатиковъ, однакожь, спокойствіе, съ которымъ Долли, во избжаніе шума и суатохи, возвратился въ свою спальню и, отомкнувъ ящикъ въ стол, отдалъ свое оружіе, прибавивъ: — ‘Замтьте, они даже не заряжены’, въ значительной степени убдили его въ здоровье его паціента.
Какъ мы казалась Долли отвратительна обязанность этого человка, однакожь, побуждаемый тмъ чувствомъ справедливости, которое составляло принадлежность его кроткаго нрава, онъ очень заботился, чтобы ни словамъ, ни дломъ не показать своему стражу, что его общество было непріятно. Онъ понялъ, что благоразумне всего убдить этого человка, посредствомъ разумнаго и кроткаго поведенія, что въ его услугахъ не было надобности.
Они сидли вмст и разговаривали: йоркшейрецъ разсказывалъ анекдоты изъ своей жизни въ сумасшедшемъ дом, а Долли слушалъ съ глубокимъ вниманіемъ и длалъ, по поводу слышаннаго, разумныя и кроткія замчанія. До наступленія ночи сторожъ убдился, что не было ни свт пріятне и чистосердечне созданія, какъ этотъ маленькій джентльменъ, сидвшій предъ нимъ на кресл, скрестивъ ноги. Глаза его были ‘кроткіе, какъ у овечки’, разговоръ — ‘очень просвщенная и превосходная бесда’, его ‘поведеніе, право, кроткое, какъ нельзя больше. Такъ какой же, помилуйте, онъ помшанный?’
Но мистриссъ Икль не хотла и слушать подобныхъ глупостей.
— Я какъ говорю, что моя жизнь въ опасности! Я настаиваю, мистеръ Хэтгъ, чтобы вы остались здсь, по крайней-мр, еще недлю!
Плата мистеру Хэтгу назначена была высокая, другаго занятія передъ тмъ онъ не имлъ, и ему было очень удобно оставаться тутъ, пока лэди ему платила. Но онъ просилъ ее выгородить его ‘въ случа, если джентльменъ подниметъ дло судебнымъ порядкомъ’.
Постоянное присутствіе и бдительный надзоръ этого человка уже на третій день сдлались для Долли невыносимымъ мученіемъ. Онъ обратился ко мн, прося выручить его изъ неволи.
Въ длинномъ письм онъ подробно разсказалъ, какому низкому обращенію онъ подвергался, и умолялъ меня, въ память нашего дтства, поспшить спасти его.
Написавъ эту длинную жалобу, онъ затруднился, какъ послать ее. При такомъ бдительномъ надзор, какъ онъ могъ упросить какую-нибудь христіанскую душу бросить письмо въ ближайшій почтовый ящикъ? Боле сутокъ онъ носилъ это письмо спрятаннымъ въ своемъ боковомъ карман, такъ что оно почти совсмъ износилось.
Наконецъ, когда йоркшейрецъ какъ-то отлучился выкурить въ саду трубку, взявъ съ своего плнника слово не убжать во время его отсутствія, Долли подкупилъ мальчика изъ булочной, давъ ему серебряную вилку и пообщавъ дать гинею, если письмо дойдетъ по назначенію.
На выручку! Но много ли у меня было денегъ? а вдь для такой выручки нужны наличныя! Ха-ха! да! въ ящик есть еще пули, нкоторыя изъ нихъ золотыя, много серебряныхъ и еще больше мдныхъ. Я произнесъ общаніе, что каждая пуля должна быть пущена въ ходъ, во имя священнаго дла дружбы, противъ укрпленій прекраснаго непріятеля. Фредъ и Дикъ — надежные парни изъ Миддльсекскаго госпиталя — пришли ко мн, осушили бутылку и настроили тысячу самыхъ отчаянныхъ плановъ, которые, въ случа принятія, должны были кончиться Ньюгэтомъ, и потому вс дружески отклонены мною (заточеніе иметъ свои непріятныя стороны). Но если я отказался пустить въ дло револьверы или поджогъ, то это не ваша вина, мои храбрые друзья: вдь вы тогда были уже на четвертомъ бокал, моя умники, а я такъ холоденъ, какъ отецъ Матвй, глубокомысленно заваривающій чай.
Мн нуженъ былъ цлый день, чтобы обдумать мои планы. Первымъ моимъ дломъ было посовтоваться съ адвоватомъ, и убдиться въ нкоторыхъ своихъ выводахъ. О, какую загвоздку приготовилъ я для этой красавицы и ея возлюбленнаго братца Боба! Я хотлъ оставить имъ надолго о себ память!
Величайшее затрудненіе состояло въ томъ, какъ пробраться въ домъ. Я не любилъ (и до сихъ поръ не люблю) врываться въ чужое жилище силою.
Одаренный человколюбивыми наклонностями, я остановился на разстояніи нсколькихъ ярдовъ отъ виллы и отправилъ туда Фреда съ порученіемъ предложить крпости сдаться добровольно или принять на себя отвтственность за послдствія.
Онъ постучался въ дверь очень вжливо и спросилъ, улыбаясь и приподнимая шляпу, дома ли мистеръ Икль. Отвтъ былъ очень ршительный и грубый: ‘нтъ, его нту дома’.
Когда Фредъ сообщилъ, что онъ готовъ и подождать, пока мистеръ Икль возвратится, ему замтили, что онъ невжа. Красавица сама сошла съ лстницы, чтобъ сдлать это обязательное замчаніе.

ГЛАВА XI.

Мистриссъ Икль попрана.

Отраженный Фредъ явился въ намъ съ вытянутой физіономіей, сердце его пылало злобою и мщеніемъ. Грубый пріемъ и оскорбительныя замчанія, данныя въ отвтъ на вжливые вопросы, глубоко уязвили бднаго малаго, онъ не могъ простить себ, что такъ безотвтно перенесъ наглую выходку прелестной лэди.
Прежде, чмъ ршаться на новую попытку, я счелъ благоразумнымъ подождать немного, чтобъ дать время мистриссъ Икль успокоиться. Я вовсе не желалъ, чтобъ Дикъ потерплъ какое-нибудь увчье, я зналъ, что красавица не задумалась бы высунуться изъ окна и хлопнуть бдняка хлыстомъ или даже бросить ему въ голову цвточный горшокъ. Много времени заняли у насъ попытки вычистить шляпу Дика такъ, чтобъ она блестла. Дикъ, передъ отправленіемъ въ путь, надлъ перчатки, чего онъ же длалъ уже нсколько лтъ.
Этого втораго постителя мистриссъ Икль приняла еще съ большею наглостью, назвавъ его ‘мошенникомъ’ (несмотря на перчатки), и очень фамильярно говорила о полиція. Честный Дикъ вернулся ко мн, постарвъ пятью годами.
Пришла моя очередь, хорошій полководецъ долженъ самъ попытать счастья и показать своимъ подчиненнымъ примръ мужества, доблести и энергіи.
Я сдлалъ нападеніе съ задняго хода. Своимъ подчиненнымъ я веллъ прохаживаться предъ уличною дверью дома, чтобъ привлечь на себя все вниманіе обитателей, Фредъ и Дикъ должны были расхаживать взадъ и впередъ, разсматривать свои бумаги и съ таинственнымъ видомъ перешептываться. Между тмъ, я самъ, не встрчая ни малйшихъ препятствій, перелзъ чрезъ садовую стну и, даже не услыхавъ ни отъ кого вопроса по поводу этого, прошелъ прямо, по боковой дорожк, чрезъ коридоръ, въ комнату Долли. Можете себ представить, какъ онъ подпрыгнулъ, увидвъ меня!
Онъ протянулъ руки, какъ бы желая обнять меня, и, всхлипывая, произнесъ что-то слабымъ голосомъ,— повидимому, онъ желалъ выразить, что находится въ восхищеніи и чувствуетъ себя лучше.
Онъ отказался отъ всякой надежды увидать меня, онъ ршилъ, что не было такой силы на земл, которая могла бы ниспровергнуть распоряженія его Анастасіи.
Йоришейрецъ-надзиратель всталъ при моемъ приход и вытянулся, какъ солдатъ, а я свирпо смотрлъ на него, какъ побдитель, который хочетъ застрлить его на мст. Ршительнымъ, повелительнымъ голосомъ я приказалъ ему сообщить мистриссъ Инь, что прошу ее оказать мн честь — повидаться со мною.
Увидвъ въ моей рук бумаги, этотъ наглый бродяга принялъ меня за юриста, и вообще избгая подобныхъ людей, повиновался мн и кинулся изъ комнаты съ такою быстротою, какъ будто бы убійцы за нимъ гнались по пятамъ.
Не обращая вниманія на Долли, который, въ величайшемъ волненіи, все еще продолжалъ простирать ко мн руки и бормотать восклицанія, я сталъ прислушиваться и вскор различилъ сердитые голоса въ гостиной, зная, что они заняты однимъ вопросомъ, кто поститель, и не могутъ наблюдать за моими дйствіями, я пробрался къ уличной двери и, вынувъ засовъ, впустилъ своихъ врныхъ союзниковъ. Быстрота моихъ дйствій обезпечила успхъ. Я вполн соглашаюсь съ Наполеономъ и одобряю его воинскую систему.
Величайшимъ препятствіемъ для меня былъ самъ Долли, который, будучи исполненъ признательности, длалъ все возможное, чтобъ потратить время на эту признательность. Раскрывъ передъ нимъ заране приготовленный юридическій документъ, я сказалъ:
— Сначала подпишите это, а потомъ мы поговоримъ, этимъ актомъ вы уступаете мн домъ и все, что въ немъ находится — серебро, блье, мебель, книги, все. Торопитесь! A вы, господа, прибавилъ я, обращаясь къ моимъ преданнымъ товарищамъ: — будьте свидтелями.
Онъ, какъ я и ожидалъ, нсколько испугался.
— Что вы такое сказали? спросилъ онъ.
— Долли, отвчалъ я, ударивъ кулакомъ по столу:— вы должны мн доврять, если хотите одержать побду. Я пришелъ только для того, чтобъ помочь какъ, но если вы не хотите помогать себ сами, то это уже не моя вина. Скоре подписывайте! Нельзя терять ни минуты — сейчасъ они явятся сюда.
Лишь только онъ и мои свидтели успли подписать документъ, какъ появилась Анастасія въ такомъ бшенств, что зубы ея стучали, а шея выпрямилась, какъ у зми, которая смотритъ на кролика. Она нсколько времени глядла на меня (признаюсь, что мн это не нравилось) прежде, чмъ могла говорить.
— Если же ошибаюсь, ваше имя Тоддъ! вскричала она наконецъ, какъ бы узнавая меня. — Я такъ и думала! Я знала, что тутъ быть некому, кром мистера Тодда! Хотла бы я знать, мистеръ Тоддъ, если это васъ не затруднитъ, какое можетъ у васъ быть дло въ моемъ дом и какъ вы смете врываться въ него съ этими людьми, безъ сомннія, съ своими отвратительными трактирными компаньонами?
— Мистриссъ Икль, возразилъ я, облегчивъ свой гнвъ презрительной улыбкой:— причина, по которой я вошелъ въ этотъ домъ, заключается въ томъ, что онъ и все, въ немъ содержащееся, принадлежитъ мн, съ силу законной уступки владльца, сударыня.
Говоря это, я показалъ бумаги.
— Эти джентльмены мои уважаемые друзья, сударыня, согласились, по моей усиленной просьб, провести нсколько дней въ моемъ новомъ мстопребываніи. Предъ вашимъ приходомъ, я усплъ убдить и мистера Икля удостоить меня своимъ пріятнымъ обществомъ до тхъ поръ, пока силы не дозволятъ ему предпринять путешествіе, сударыня,— я полагаю на материкъ, сударыня,— и я увренъ, онъ отправится, сударыня, подетъ одинъ, мистриссъ Икль!
Для меня уже было достаточнымъ мщеніемъ видть ярость и ужасъ, отразившіеся на лиц этой женщины. Она выпрыгнула изъ комнаты, захлопнувъ за собою дверь съ такою силою, которая подняла облако пыли, лежавшей на верху книжнаго шкафа.
Бобъ де-Кадъ, по моей просьб, удостоилъ меня своимъ присутствіемъ, наедин, въ столовой. Этотъ буянъ трусливо вошелъ въ комнату и старался заискивать.
— А, Джекъ! вскричалъ онъ:— какъ вы поживаете, дружище?
Вмсто того, чтобъ сообщать ему о состояніи моего здоровья, я вытянулъ руку и просилъ его посмотрть — достаточно ли крпки въ ней, по его мннію, мускулы, потомъ сжалъ кулакъ и спросилъ достолюбезнаго юношу, какого онъ мннія о величин этого кулака. Когда онъ удостоврилъ меня, что рдко видалъ руку лучшаго качества, я растворилъ дверь и сказалъ ему, что если онъ въ теченіе 20 минутъ не уложитъ свой багажъ (состоявшій изъ одной рубашки), и не отравится по добру по здорову въ Лондонъ, то я изомну его, какъ бумажную картонку.
Такъ я избавился отъ этого молодаго человка.
Часовъ около пяти меня увдомили, что стряпчій мистриссъ Икль проситъ свиданія со мной минутъ на пять. Она послала слугу въ Ричмондъ съ приказаніемъ какъ можно скоре призвать перваго юриста, какой только встртится.
Я слишкомъ былъ увренъ въ своемъ лондонскомъ адвокат, чтобъ бояться этой встрчи. Я охотно позволилъ ричмондскому шестипенсовому или восьмипенсовому юристу прочитать объ уступк, и даже предложилъ ему снять копію, мы разговаривали такъ любезно и весело, какъ будто бы дло шло о какомъ-нибудь увеселеніи и разстались друзьями. Онъ призналъ, что все было сдлано сообразно съ закономъ, крпко, врно и вполн удовлетворительно.
Долли долго не могъ ничего понять въ моихъ дйствіяхъ. Онъ сидлъ въ своемъ кресл, пораженный моею ршимостью, впрочемъ, онъ не очень мшалъ мн, если не считать повторявшихся каждыя 10 минутъ просьбъ:— ради Бога, не длать ничего непріятнаго мистриссъ Икль,— помнить, что она была его жена и проч. и проч.
Когда я позвонилъ и веллъ всей прислуг явиться къ себ, онъ охотно подтвердилъ мои слова, что на будущее время они должны смотрть на меня, ‘какъ на господина и владльца дома’.
Разумется, я сказалъ своей прислуг, чтобъ требованія мистриссъ Икль удовлетворялись такимъ же почтительнымъ образомъ, какъ и до сихъ поръ, и чтобъ слуги обращались съ ней съ полнымъ уваженіемъ до самаго ея отъзда.
Покончивъ съ длами, мы предались удовольствіямъ. Я веллъ разнести огонь въ столовой,— кухарка была превосходная женщина, и въ пять часовъ мы уже сидли за прекрасными телячьими котлетами.
Вдругъ вошла Анастасія съ подсвчникомъ въ рук, и съ видомъ лэди Макбетъ.
Ей представилась прекрасная картина, наши голоса соединились въ стройный хоръ, а трубками выбивался таетъ, составлявшій трогательную мелодію, предсдатель Долли, усвшись на назначенномъ мст, изображалъ на своемъ лиц такое кроткое, тихое наслажденіе, какъ будто мы вс были любимыми его дтьми, оправдавшими его надежды.
Замтивъ Анастасію, которая пристально смотрла на него, онъ пересталъ курить и попытался даже спрятать свой курительный аппаратъ, но сейчасъ же преодоллъ себя и вынесъ ея взглядъ съ такимъ мужествомъ, какъ-будто бы уже былъ значительно навесел.
Мистриссъ Икль желала разогнать наше собраніе. Она подошла въ камину и начала разбрасывать горвшіе уголья.
Я вступился.
— Я долженъ просить васъ, сударыня, оставить мой огонь въ поко, сказалъ я.— Ночь теперь холодная и пылающій каминъ очень пріятенъ.
Не отвчая мн,— показывая, что я былъ недостоинъ ея вниманія, она посмотрла на Долли, который, чрезвычайно испугавшись ея внезапнаго нападенія, старался скрыть свое волненіе, попивая грогъ.
— Хотя я и не ожидала, сэръ, чтобъ вы имли сколько-нибудь уваженіе въ своей жен,— ваше поведеніе слишкомъ ясно это выказало, сэръ,— но, быть можетъ, вы подорожите добрымъ о себ мнніемъ вашихъ сосдей, и если такъ, то чмъ скоре вы выпроводите изъ своего дома этихъ негодяевъ, тмъ лучше.
Нашъ хоръ опять загремлъ. Это былъ самый лучшій способъ заставить ее замолчать.
— Я жду отвта, мистеръ Икль, продолжала лэди, когда веселая псня замолкла (она кусала губы, чтобъ сдержать свое бшенство, сильный гнвъ отражался въ ея глазахъ, грозно сверкавшихъ).— Если вы не хотите, чтобъ въ домъ постучалась полиція, то велите этимъ бродягамъ убираться.
— Но право, моя милая — пробормоталъ Долли.
— Я хотла бы знать, мистеръ Икль, воскликнула красавица, прерывая его отвтъ:— очень хотла бы звать — можетъ ли кто-нибудь спать, когда такъ горланятъ подъ самимъ ухомъ?
— Хоръ, друзья мои! вскричалъ я, потрясая своей трубкой.
Друзья, послушные моему велнію, возобновили хоровое пніе самимъ усерднымъ образомъ.
Но эта злобная женщина не признавала себя побжденною. Грозно выпрямившись, стояла она, выражая свое презрніе.
Мн было очень тяжело высказывать ей неуваженіе и грубость, но я отлично зналъ, что пока мы не докажемъ, что ея терроръ кончился, что ея вліяніе миновало, что власть ея исчезла, вс наши груди ничего не значатъ, и Долли возвратится въ оковы. Она вынуждала насъ быть дерзкими. Она хотла борьбы.
— Мистеръ Икль, спросила она, улучивъ минуту, когда ваши голоса замолкли:— если въ васъ осталась хотя капля совсти, очистите домъ отъ этихъ скверныхъ людей!
— Да они не пойдутъ! отвчалъ Долли: — это не мой домъ, это домъ Джека Тодда, спросите его.
Она презрительно покачала головой.
— Вы, кажется, принимаете меня за дурочку, сэръ, если думаете, что я поврю такой нелпой лжи! я не ребенокъ, мистеръ Икль!
— Врьте или нтъ, сударыня, какъ вамъ угодно, возразилъ я, чтобъ выручить Долли:— но домъ со всмъ въ немъ находящимся, все-таки мой, какъ вашъ адвокатъ, я увренъ, уже и объяснилъ вамъ. Кром того, сударыня, позвольте мн замтить, что въ вашемъ поведеніи видно очень мало достоинства и благодарности, особенно если вспомните, что ваше пребываніе въ моемъ дом — не боле, какъ дло вжливости и любезности съ моей стороны.
Она бросила кочергу съ такимъ шумомъ, въ сравненіи съ которымъ, наше хоръ былъ пріятнымъ шопотомъ.
— Наглый бродяга! произнесла она, грозно взглянувъ на меня.
Чтобъ показать ей, что я не испугался, я обратился къ ней съ самыми кроткими, мягкими словами.
— Такъ-какъ уже поздно, то мои друзья будутъ ночевать въ моемъ дом. Могу я спросить — приготовлены имъ постели?
Вмсто того, чтобъ дать свднія по части домашняго хозяйства, она смло подошла къ столу и, на нашихъ глазахъ, схватила бутылки, и хотла уйти изъ комнаты съ добычею.
— Извините, сударыня, вскричалъ я, вскакивая, чтобъ остановить ее: это вино мое! эта водка тоже! прибавилъ я, схватись за горлышки бутылки.
— Низкія злоди! закричала она.— Пьяницы! Но погодите до утра, а васъ всхъ вышвырну на улицу, какъ соръ! A что касается до васъ, мистеръ Икль, продолжала она, съ яростью обратившись къ Долли, который,— бдняга,— совсмъ поблднлъ отъ страха:— что касается до такого глупца, какъ вы, то я не могу найти словъ, чтобъ выразить въ вамъ мое презрніе!
Мы были чертовски рады, что она не могла найти этихъ словъ!

ГЛАВА XIII.

Борьба и страданія. — Мистриссъ Икль больна.

Упорное сопротивленіе воинственной красавицы Анастасіи всмъ моимъ благимъ усиліямъ облегчить судьбу Долли меня разогорчило и погрузило въ такія потрясающія размышленія, что я обгрызъ вс пальцы.
Я понималъ, что ей не могло нравиться мое вмшательство, она имла смутное понятіе о правахъ собственности и воображала, что можетъ длать что ей угодно съ ‘своимъ’, какъ она называла мужа не изъ любви и нжности, а потому, что дйствительно считала его въ числ своего движимаго и недвижимаго имущества, закрпленнаго на ней бракомъ.
Хорошо ли было съ моей стороны становиться между женой и мужемъ? Законы церкви были противъ меня, но рапорты полиціи вопили, что я долженъ былъ такъ дйствовать.
Я слышалъ слова священника въ то достопамятное утро, когда миссъ Анастасія де-Кадъ, юная два, такъ граціозно протянула свой пальчикъ для полученія блестящаго, золотаго кольца, цною въ восемьнадцать шиллинговъ, слышалъ торжественное заявленіе, что кого Богъ соединилъ, человкъ да не разлучаете! Между тмъ, въ ежедневныхъ газетахъ, постоянно читаю о несчастныхъ женахъ и оскорбленныхъ мужьяхъ, просящихъ судей и полицейскихъ начальниковъ объ освобожденіи ихъ отъ узъ, скрпленныхъ церковнымъ обрядомъ!
Честное слово, у меня заходилъ умъ за разумъ! Я, бросившись въ кресло, погрузился въ размышленія. Невозможно! Небо не освятило этого блумсберійскаго союза! былъ это дйствительный союзъ? Правда, женихъ шелъ въ церковь твердо, ршившись любить и доказать свою любовь, но я убжденъ, что она, въ кружевахъ и померанцевыхъ цвтахъ, шла къ алтарю, какъ аферистъ идетъ въ контору, гд онъ долженъ получить хорошій барышъ съ удачной спекуляціи. Держу пари на гинею, что когда дло кончилось, старый Рафаиль де-Кадъ потерь себ руки и назвалъ торжественное бракосочетаніе отличной спекуляціей.
Конечно, ангелы тутъ были непричастны. Я не могу допустить, чтобы ангелы могли такъ ошибаться.
Когда мн на мысль приходитъ желаніе вступить въ законный бракъ, я тотчасъ вспоминаю Анастасію, и меня пробираетъ дрожь. Какъ бы я себя ни компрометировалъ безумнымъ общаніемъ, но я скоре соглашусь уплатить вс убытки въ суд и готовъ вчно самъ заваривать себ чай.
Имя въ карман лишнія деньги, я разъ остановился передъ книжной лавочкой и сталъ рыться въ груд растрепанныхъ книгъ съ надписью ‘вс по два пенса’.
Я купилъ одну книгу,— заглавіе ея заинтересовало меня, она называлась ‘Обручальное кольцо’. Но, къ моему ужасу (купецъ не хотлъ возвратить денегъ), оказалось, что я купилъ проповдь. Чтобъ деньги не пропали даромъ, я принялся на чтеніе.
Въ этой книжк добрый епископъ Тейлорсъ говорилъ: ‘Бракъ есть школа и упражненіе въ добродтели’. A если жена, какъ лнивая школьница, уклоняется отъ своихъ обязанностей? ‘Бракъ заключаетъ въ себ мене прелести, но за то мене и опасности, чмъ холостая жизнь, онъ сопряженъ съ заботами, но въ немъ легче найти спасеніе, въ немъ больше мира и больше здравія, онъ полнй печалями, но за то полне и радостями, испытанія, встрчающіяся въ немъ, переносятся силою любви и привязанности, и самыя испытанія эти вамъ сладостны’.
Какъ видите, епископъ прекрасно изображаетъ преимущества супружеской жизни, когда мужъ и жена счастливы. Но что длать бдному мужу, когда одинъ онъ чувствуетъ любовь и привязанность, и въ то время, какъ на своихъ плечахъ выносить вс заботы, горести и печаля, жена нжится на соф, нагло требуя на свою долю вс радости и наслажденія?
Тутъ я нашелъ еще замчательное мсто, которое, я готовъ поклясться, написано именно на бднаго Долли, за то, что онъ позволилъ себ увлечься необычайными прелестями этой несравненной красавицы. ‘Онъ безумецъ’, восклицаетъ епископъ Тейлорсъ, дико устремляя взоры на моего глупыша Долли,— ‘безумецъ, потому что выбралъ ее ради одной красоты, глава его ослплены, а душа чувственна, розовенькія щечки и блое личико — это самая ненадежная связь, соединяющая два сердца, они влюблены другъ въ друга, но это мечтательная любовь, оспа, роды, заботы, время и т. д. — и прелестный цвтовъ завянетъ!
Благодареніе Богу! Оспа у Анастасіи привита, Анастасія — цвтокъ очень гибкій, крпкій и искусственный, однако, и ея личико, заставившее такъ биться сердце Долли, со временемъ поблекнетъ, ея роскошная царственныя формы, напоминающія Юнону, очень скоро (благодаря плотному завтраку, который она ежедневно поглощаетъ) расплывутся, и когда онъ увидитъ свой величественный храмъ въ развалинахъ, то, не знаю, захочетъ ли онъ, подобно Марію, оставаться среди нихъ.
Да, они должны быть разлучены! Я поднялся съ своего кресла, какъ поднимается съ своей скамьи судья, постановившій приговоръ, я чувствовалъ, что мой приговоръ былъ совершенно справедливъ и основывался на очевидныхъ доказательствахъ. Да будутъ разлучены мужъ съ женою, вскричалъ я (самому себ) до тхъ поръ, пока узы любви и привязанности не соединятъ ихъ такъ же крпко, какъ соединяютъ ихъ узы брака!
Первое, что я сдлалъ, это — поручилъ моимъ врнымъ ветеранамъ Дину и Фреду строго наблюдать за Долли, внушивъ имъ, чтобъ они не выпускали его ни на шагъ изъ глазъ и недозволили бы ему вступать въ разговоры съ мистриссъ Икль, даже черезъ замочную скважину или затворенное окно.
Я зналъ очень хорошо, чуть только она почувствуетъ, что, начинаетъ проигрываетъ битву, она пуститъ въ ходъ всевозможныя хитрости, это подйствуетъ на маленькаго чувствительнаго человчка, и можно было надяться, что Долли не только будетъ снова полоненъ, но его вооружатъ даже противъ меня, какъ злоумышленника и разрушителя ихъ семейнаго мира и согласія. Но моимъ молодцамъ Фреду и Дику было предписано наблюдать за Долли самимъ незамтнымъ и дружескимъ образомъ. Въ солнечные дни они катались вмст съ нимъ, въ дождливые — отправлялись въ бильярдную и здсь, за партіей бильярда, ничего неподозрвавшій Долли забывалъ мечтать о своей красавиц. Разъ даже я ихъ послалъ въ театръ, хотя мн это стоило довольно дорого, потому что сапоги у Дика были совсмъ разорваны, а манишка Фреда имла видъ бумажной мухоловки, я имъ долженъ былъ дать я то и другое. (И они, разумется, мн ихъ никогда не возвратятъ).
Первая хитрость мистриссъ Икль состояла въ томъ, что она притворилась больною — хитрость довольно пошлая и очень старая, но такъ-какъ она почти всегда удается, то нельзя винить мистриссъ Икль на то, что она къ ней прибгла. Красавица принялась за дло весьма ршительно. Конечно, она прежде всего постаралась ознакомить Долли съ опаснымъ состояніемъ своего здоровья посредствомъ разнаго рода минъ и знаковъ, не прибгая къ пошлой манер жаловаться на болзнь словами. Она подкупила одну недостойную женщину, по имени Мери Вумбсъ,— низкое созданіе, служившее прежде чмъ-то въ род судомойки и теперь ршившееся изъ-за шелковаго платья сойти со стези добродтели и измнить мн, ея господину!
Этой низкой женщин было поручено всякій разъ, какъ мы начинали серьозно разсуждать о чемъ нибудь, стучаться къ намъ въ дверь и съ разнаго рода извстіями отъ мистриссъ Икль просить васъ, нельзя ли быть потише, потому что мистриссъ очень больна.
Трудно было въ такія минуты сохранять власть надъ безумнымъ Долли. Напрасно просилъ я его не портить дла, бросаясь на первыхъ же порахъ въ разставленыя сти, напрасно уврялъ, что мистриссъ Икль совершенно здорова, что она только притворяется больною, чтобы снова овладть имъ!
На вс мои увренія онъ умолялъ меня позволить ему подняться наверхъ къ больной красавиц, онъ даетъ честное слово, честное слово джентльмена! что онъ не останется тамъ боле двухъ минутъ, онъ не скажетъ ни слова, онъ только хочетъ взглянуть на нее, для того, чтобъ судить самому, потому что, вы знаете’…
— Милый Долли, отвчалъ я ежу:— вы еще успете взглянуть на нее, когда пошлете на докторомъ.
— Но, представьте себ, умолялъ Долли: — представьте себ, что она покусится на свою жизнь, что она ршится истомить себя до смерти или доведетъ себя до того, что у нея разорвется сердце!
Полноте, возражалъ я: — женщина съ ея характеромъ и комплекціей не сдлаетъ ничего подобнаго.
Простирая руки къ лстинц, онъ умолялъ дозволить ему взглянуть хоть въ дверную скважину.
Съ нимъ нужно было дйствовать строго и ршительно.
— Ну, ступайте, если хотите, мистеръ Икль! отвчалъ я, — но знайте, я сейчасъ же оставляю этотъ домъ, вся отвтственность падетъ на вашу голову! тогда уже не просите помочь вамъ — вотъ и все!
Только этимъ мн удалось побдить его телячью чувствительность и спасти его отъ погибели.
Удивительная женщина была эта Анастасія! какой энергичный стратегикъ! въ ней было все, кром героизма. Умъ, изобртательность, безстыдство, съ которыми она пользовалась своею вымышленною болзнью, для того, чтобъ мучить, трогать и пугать Долли, лучше всего повязывали, до какого высокаго совершенства довела она свое искусство.
Негодяйка Мери Вуибсъ была орудіемъ, которымъ пользовалась Анастасія, чтобы терзать насъ. Если мы иногда оставляли дверь комнаты отворенною, эта женщина сейчасъ же пользовалась нашей забывчивостью и начинала во все горло кричать съ верху кухонной лстницы: ‘для мистрисъ Икль, къ обду приготовить чашку чая, но не крпкаго! Поджаренаго хлба не надо!’
Вмсто того, чтобъ трогаться ея нжною заботою, я выходилъ въ переднюю и говорилъ ей: ‘не кричите такъ!’
Зная, что Долли услышитъ, раболпная служанка пускалась въ трогательные разсказы о страданіяхъ своей госпожи. ‘Mиcсисъ дв ночи не смыкала глазъ, крошки въ ротъ не беретъ! Она, т.-е. Мери Вумбсъ, полагаетъ, что чашка чая освжитъ ея голову, которая горитъ точно въ огн’.
— Хоть двадцать чашекъ, если угодно, мистриссъ Икль, отвчалъ я:— но прошу васъ поменьше шумть!
Съ моей стороны глупо было отвчать, это давало ей поводъ продолжать разговоръ: ‘Конечно, сэръ, это очень грустно, но каково мн видть ея ужасные припадки! каково мн видть, какъ она изнываетъ и таетъ на моихъ глазахъ! голова идетъ кругомъ и я не знаю, что длать!’ Потомъ, торжественно поправляя свой чепецъ, она добавляла: ‘скоро кое-гд запрутъ ставки и потребуется траурнаго крепа больше, чмъ нкоторые думаютъ!’
Однажды утромъ она постучалась въ дверь, чтобъ спросить мистера Икля, гд лежитъ опіумъ.
— Опіумъ! вскричалъ Долли: — Боже милосердный!
— Мистриссъ сказала, что онъ стоитъ здсь, гд-то въ большой бутылк.
— Зачмъ вамъ опій? спросилъ я.
— Мистриссъ хочетъ потереть себ бокъ, онъ у нея ужасно болитъ, отвчала лгунья съ необыкновенной ласковостью: — спазмы сердца, такъ, кажется, называетъ это миссиссъ.
Разумется, я въ ту же минуту постарался состроить озабоченный видъ и выразилъ желаніе, чтобъ служанка отправилась къ своей госпож и передала ей, что если она себя дурно чувствуетъ, то я съ величайшимъ удовольствіемъ готовъ предложить ей медицинскую помощь.
По ея уход я сталъ доказывать Долли, который дико озирался кругомъ, что если его жена дйствительно нездорова, то приметъ мое предложеніе, но если она притворяется, то, конечно, не упуститъ удобнаго случая оскорбить меня отказомъ, по ея отвту мы можемъ судить о ея здоровь.
Не прошло и минуты, какъ Мери Вумбсъ вернулась съ отвтомъ.
— Мистриссъ очень вамъ благодарна, сэръ, но если ужь ей необходимо нужно будетъ посовтоваться съ докторомъ, то она предпочтетъ ‘настоящаго доктора’, она очень вамъ обязана, сэръ, но она не на столько крпка, чтобъ выдерживать на себ эксперименты студентовъ.
Мы не могли удержаться отъ смха, слушая этотъ язвительный отвтъ. Самъ Долли даже присоединился въ моему ликованію. Притворщица была обличена.
Мы ршились не обращать ни малйшаго вниманія на нездоровье лэди.
Но мы ошиблись. Сдлана была новая попытка испугать васъ и заставить раскаяться. На слдующій день, когда мы собирались завтракать, Мери, уже не постучась предварительно въ дверь, вбжала въ комнату въ чепц и шали на сторону и стала поспшно разспрашивать насъ, гд можно достать двадцать свжихъ піявокъ.
Я состроилъ серьёзную физіономію и спросилъ:
— Что, Мери, опять бокъ?
‘Нтъ, на этотъ разъ къ вискамъ прилила кровь и мистриссъ ходитъ по комнат и какъ-то странно говорятъ! Бредитъ!’
— Узнаетъ ли она кого-нибудь? спросилъ я.
— О, бдное, несчастное созданіе! она даже меня не узнаетъ! вскричала Мери, стараясь заплакать:— она меня приняла за свою мать, которая, будто бы, пришла взять ее въ себ домой, и какъ она, моя голубушка, была рада этому! какъ ей хочется домой!
— Если она никого не узнаетъ, сказалъ я, вставая съ мста:— то я отправлюсь къ ней самъ и посмотрю, что нужно длать.
Едва я это проговорилъ, Мери улетла какъ на крыльяхъ, и мы услышали, какъ щелкнулъ замовъ въ двери мистриссъ Икль.
— Милый мой Долли, сказалъ я, обращаясь въ маленькому человчку: — надюсь, вы теперь убдились, что вся эта болзнь не что иное, какъ военная хитрость, хитрость, очень любимая замужними женщинами. Он надются, если ихъ мужья не смирятся передъ ихъ страданіями, то, по крайней мр, они струсятъ при мысли о докторскомъ счет. Вамъ нечего безпокоиться, могу васъ уврить, что мистриссъ Икль находится въ самомъ вожделенномъ здравіи, ручаюсь вамъ, что она отлично спитъ и стъ. Имйте немного терпнія, она скоро исправится.
Посл завтрака мы отправились погулять, но когда возвратились домой, то, въ величайшему изумленію, увидли, что молотокъ у дверей былъ обвязанъ блой замшевой перчаткой.
Это было новое оригинальное изобртеніе и необыкновенно ‘интересное’. Прохожимъ и прозжимъ давалось знать, что въ дом есть опасный больной. Толпа ребятишекъ стояла около и глазла. Все это крайне разозлено меня и я веллъ позвать Мери Вумбсъ.
— Что это означаетъ, Мери? насмшливо спросилъ я: — подумаютъ, у васъ въ дом прибавленіе въ семейству!
Негодяйка подняла глаза въ небу.
— Прибавленіе! воскликнула она:— скоре, что одно бдное, страждущее существо покидаетъ насъ! Совсмъ не прибавленіе, сэръ, благодарю васъ за подобнаго рода вопросы! Если обмороки эти будутъ продолжаться, то скоро въ этомъ дом одна комната опустетъ. Бдная, чистая душа!
— Не морочитъ ли ‘чистая душа’ этими обмороками? сурово спросилъ я, смотря ей въ лицо.
Она ничего не отвчала, только съ наглою невинностью смотрла мн въ глаза, я добавилъ:
— Когда съ вашей госпожей случится еще обморокъ, то скажите ей, чтобъ она не садилась читать такъ близко въ окну.
Не знаю, удачно ли я угадалъ, но Мери Вумбсъ такъ поспшно побжала по лстинц, что я могъ разсмотрть ея черные чулки и замтить, что тесемки у башмаковъ были развязаны.
Впродолженіе одного или двухъ дней посл этой славной побды, насъ не безпокоили. Я почти началъ питать надежду, что мистриссъ Икль будетъ такъ любезна, оставитъ насъ въ поко и предоставитъ весь домъ въ наше распоряженіи.
Увы, этому счастію не суждено было осуществиться! Даже Долли радуясь спокойствію, воображалъ, что побда осталась за вами. Въ припадк храбрости онъ, по секрету, сообщилъ мн, что еслибъ ему удалось отправить жену въ Блумсбери и водворить ее въ кругу любящихъ членовъ семейства де-Кадовъ, то онъ могъ бы еще надяться на счастіе, потому что ‘она пойметъ тогда разницу!’ со вздохомъ проговорилъ онъ: ‘я знаю хорошо де-Кадовъ, она пойметъ, что никто, даже ея дорогіе родители, не имютъ къ ней той любви, и неспособны на т жертвы, которыя съ радостью принесетъ ей мужъ, лишь бы видть ее счастливой, покойной и довольной’.
Прелестная плутовка ухватилась за доктора Ле-Дерта, катъ за послднее средство. Мы оставлены были въ поко въ теченіе двухъ дней единственно потому, что письмо не могло раньше дойти въ Гильдъ-фортъ-Стритъ.
Талантливый медикъ — знаменитый авторъ ‘Здоровы ли ваши каналы?’ отвчалъ на приглашеніе съ достохвальной поспшностью — тутъ можно было заработать пять гиней.
Едва раздался второй ударъ, Мери Вумбсъ уже распахнула наружную дверь и съ величайшимъ почтеніемъ повела доктора въ комнату больной. Я слышалъ, какъ талантливый Ле-Дертъ, безсмертный писатель о каналахъ, спросилъ ее своимъ мягкимъ голосомъ:
— Ну, что, какъ здоровье больной?
— Очень слаба, сэръ, жалобно отвчала она: — не можетъ ни сть, ни пить, ни говорить,— совсмъ изнемогла!
Совщаніе наверху продолжалось долго. Мы ждали настороживъ уши, когда послышатся шаги сходящаго съ лстницы доктора. Я ршился переговорить съ нимъ передъ его отъздомъ.
Это было необходимо, какъ въ интересахъ кошелька Долли, такъ и для того, чтобъ разрушить стратегическіе планы мистриссъ Икль.
Къ нашему удивленію, Мери Вумбсъ, съ успокоеннымъ видомъ, пригласила насъ съ Долли въ гостиную для консультацій съ достопочтеннымъ шарлатаномъ.
— Какъ поживаете, мистеръ Икль? Очень радъ васъ видть, Тоддъ, воскликнулъ онъ, когда мы вошли. — Я счастливъ, что могу васъ успокоить. Больной не грозитъ близкой — опасности все надо предоставить времени и хорошему уходу.
Плутъ разсчитывалъ на пятигнейные визиты!
Долли скромно слъ и молчалъ, а я вступилъ въ разговоръ съ ученымъ Ле-Дертомъ.
— Очень радъ, что нтъ опасности! вскричалъ я. — Чему вы приписываете болзнь?
Онъ начал потирать себ подбородокъ, и я уже догадывался, какого рода будетъ его отвтъ. Дйствительно, я не ошибся.
— Отправленіе каналовъ не совсмъ правильно, отвчалъ онъ.
Бдный Долли имлъ видъ, будто его собираются наказать, за дурное отправленіе каналовъ.
— Хорошъ ли аппетитъ? спросилъ я.
— Совсмъ нтъ аппетита.
— Сильно похудла?
— Нтъ, благодаря Бога, не очень. Въ этомъ интересномъ случа вполн обнаружилось могущество жизненныхъ силъ. Но я думаю, если отсутствіе питанія будетъ продолжаться, то это очень повредитъ ей.
— Конечно, отвчалъ я хвастуну: — который же изъ каналовъ пораженъ?
— Ну, я не могу сказать, возразилъ онъ, снова потирая подбородокъ: — страдаетъ ли тутъ желчный, или мочевой. Вообще и желудочный каналъ не совсмъ хорошъ.
— Мн кажется, докторъ, прибавилъ я: — насколько я могу судить, тутъ дло совсмъ въ другомъ канал!
— Въ саномъ дл? спросилъ онъ, оскорбленный тмъ неуваженіемъ, съ которымъ я относился къ каналамъ вообще. — Интересно звать ваше мнніе.
— По моему мннію, тутъ виноваты не ея каналы {Здсь игру словъ: duct — каналъ и Conduct — поведеніе мы не могли иначе передать, какъ посредствомъ этой, быть можетъ, не совсмъ приличной остроты.}, а ея канальское поведеніе. Спросите моего друга Икля. Какъ вы недовольны дурнымъ состояніемъ ея каналовъ, такъ онъ недоволенъ ея дурнымъ обращеніемъ.
Онъ не зналъ, сердиться ли ему, или смяться, но такъ-какъ онъ ждалъ платы, то и ршился обратить это въ шутку.
— Могу васъ уврить, докторъ, что аппетитъ у вся превосходный, поваръ можетъ засвидтельствовать. Длая вамъ это открытіе, я единственно имю въ виду предохранить васъ отъ пустой траты времени, столь драгоцннаго для вашихъ многочисленныхъ паціентовъ.
Я сказалъ это съ умысломъ, ибо зналъ, что онъ необыкновенно любятъ своихъ паціентовъ, которые ему платятъ по пяти гиней за визитъ.
— Въ самомъ дл, докторъ, прибавилъ я: — вся эта болзнь сводится къ простой семейной ссор. Какого вина прикажете?
— Вы говорите очень ршительно, Тоддъ! вскричалъ онъ, съ удивленіемъ смотря на Долли, потомъ, какъ бы вспомнивъ прибавилъ: — Кларету!
— Я у себя въ дом всегда поступаю ршительно, возразилъ я. — Лафиту или Ла-Рокь?
— Мн мистриссъ Икль упомянула, что вы купили это имніе? Поздравляю васъ, проговорилъ онъ мягко. — Если позволите лафиту.
Мы избавились отъ ученаго мужа только тогда, какъ вся бутылка была опорожнена и Долли (по моему совту) вручилъ ему деньги за визитъ, которыя онъ, облизываясь посл вина (выборъ мистриссъ Икль), засунулъ себ въ карманъ.
— Куда ни шло пять гиней, замтилъ я Долли, который угрюмо смотрлъ на удалявшагося доктора.— По правд сказать, это дороговато — но за то мы разомъ избавились отъ дальнйшихъ убытковъ.

ГЛАВА XIV.

Новыя вылазки и мины.

Пролежавъ съ недлю ‘при смерти’ и заставивъ презрнную Мери Вумбсъ насказать такое множество лжи, которое подавило бы любаго цыгана-конокрада, побжденная Анастасія убдилась, что мы безсердечные скоты и не стоимъ тхъ ужасныхъ принужденія, какими она себя мучила.
Злополучная, но великолпная женщина! Въ ожиданіи того, что Долли сдастся, она купила себ новые ночные чепчики самаго убійственнаго фасона. Она была такъ обворожительна съ разбившимися прядями смоляныхъ волосъ, оттняемыхъ яркими бантиками! Такъ трогательна была ея поза, когда она, поддерживаемая подушками, полулежала на соф! Такъ божественно было выраженіе ея томныхъ, полузакрытыхъ глазъ и полуоткрытыхъ устъ! Такъ выразительна матовая блдность напудренныхъ щекъ! Стоило Долли явиться (въ чемъ она не сомнвалась), онъ взвизгнетъ отъ восторга и горя, и упадетъ въ ея ногамъ какъ плнникъ, какъ рабъ!
Но за Долли былъ зоркій присмотръ и онъ не имлъ случая опозорить свой полъ.
Я полагаю, что красавица была одолжена мн своимъ внезапнымъ и чудеснымъ исцленіемъ. Я открылъ восхитительное блюдо изъ цыплятъ съ фаршировкой, которое легкомысленная Мери Вумбсь поставила въ столовой, пока сама побжала за приборомъ для мученицы.
Фаршированные цыплята положительно вредны для больныхъ, страдающихъ болзнью сердца, приливами крови къ голов и частыми обмороками. Какъ медикъ миддльсекскаго госпиталя, я считалъ своимъ долгомъ сдлать по поводу этого мягкое и деликатное замчаніе.
Я вырвалъ чистый листокъ изъ своей записной книжки и начерталъ слдующее:
‘Печаль и страданья меня истерзали,
Ужь гробъ былъ раскрытъ предо мною,
Но къ жизни меня возвратило
Цыплятъ фаршированныхъ блюдо’.
Я сунулъ это подъ салфетку, покрывавшую рисъ, такъ что она тотчасъ же должна была увидать мое поэтическое изліяніе.
Мн пріятно сказать, что на слдующій день прелестная мистриссъ Икль на столько оправилась, что не только встала съ постели, но даже вышла погулять пшкомъ, и, я откровенно сознаюсь, рдко видалъ ее очаровательне и свже. Когда она, около шести часовъ, покушала свиныхъ котлетокъ, я имлъ честь бросить испытующій взглядъ на косточки, оставшіяся посл этой закуски, и могъ разумно заключить, что выздоровленіе было полнйшее.
Тогда явился волнующій вопросъ: отправится ли мистриссъ Икль въ родителямъ, или будетъ продолжать удостоивать насъ своимъ присутствіемъ?
Я зналъ, что лэди, съ ея энергіею и изобртательностію, не уступите такъ легко поле битвы.
Она, до обычной доброт и внимательности, скоро вывела насъ изъ недоумнія. Въ одинъ солнечный день къ вилл подъхалъ кэбъ.
Чужеземецъ, свжій и массивный, отличающійся не только изяществомъ костюма, но и величиною ушей, громко постучался у дверей.
Мой милый Долли, увидавъ этого чужеземца, началъ такъ эксцентрически корчиться и пручаться, что безпристрастный наблюдатель могъ заключить, что у него острое воспаленіе внутренностей, или предположить, что онъ неосторожно положилъ себ въ карманъ панталонъ живаго рака.
— Небо! прошепталъ онъ: — небо! Зачмъ этотъ человкъ здсь? Зачмъ явился нмецкій мошенникъ въ мой домъ?
Клянусь пророкомъ, мистриссъ Икль сама сбжала съ лстницы, чтобы радостно привтствовать гостя! Она отодвинула Мери Вумбсъ въ сторону и собственными прелестными руками повернула тяжелую дверную ручку!
Мы слышали, катъ она очаровательнымъ голосомъ выражала свое удовольствіе снова увидть широколицаго чужестранца. Ея платье шелестло, словно неудержимый восторгъ заставлялъ ее метаться изъ стороны въ сторону.
Коварной Мери Вумбсъ дано было приказаніи приготовить комнату гостю и снести туда его дорожный мшокъ.
— Я упьюсь его кровью! заревлъ Долли, свирпо вращая глазами.
— Долли, сказалъ я:— если вы выкинете какое-нибудь сумасбродство, вы этимъ разутшите мистриссъ Икль. Послушайтесь меня, успокойтесь. Мы его выживемъ другамъ способомъ, боле для него унизительнымъ.
— Но они вмст проведутъ вечеръ! вскрикнулъ жалобно Долли.
— Любезный другъ, чего вы безпокоитесь? Пусть проведутъ вечеръ вмст. Ручаюсь вамъ, что мистриссъ Икль мало получитъ удовольствія, а чужеземецъ еще меньше.
Зная, что германскій народъ высоко цнитъ музыку, я устроилъ гостю мистриссъ Икль серенаду.
Я откомандировалъ моихъ врныхъ Фреда и Дика съ приказомъ перевернуть весь Твикингемъ, но отъискать странствующихъ менестрелей.
Менестрели были обртены и скоро подъ окнами мистриссъ Икль забарабанила такая музыка, при которой нжные разговоры немыслимы.
Менестрели были смышленые люди и желая заслужить благодарность, я много слыхалъ разные серенадъ, но ничего подобнаго отроду не поражало моего слуха.
Серенада продолжалась до одиннадцати часовъ.
Я долженъ признаться читателю, что, войдя въ свою спальню, оглушенный чужеземецъ былъ встрченъ дюжиною дикихъ, свирпыхъ кошекъ, которыя бросились ему подъ ноги и заставили его вскрикнуть на весь домъ ‘O, mein Gott!’
Я долженъ признаться, что на разсвт онъ былъ пробужденъ дикими криками: горимъ! горимъ! и что это заставило его громче и жалобне прежняго крикнуть: ‘О, mein Gott!’
Слуги передали мн, что по утру германскій джентльменъ, съ негодованіемъ отказавшись отъ чаю, ринулся изъ дому, какъ ужаленный, взвалилъ свой дорожный мшокъ на первый встртившійся кебъ и исчезъ въ облав пыли.
— Ха! Ха! Вотъ такъ штука! хохоталъ Долли, давясь за завтракомъ каждымъ кускомъ отъ волненія и удовольствія.— Что скажетъ на это мистриссъ Икль?
Мистриссъ Икль прислала письмо своему недостойному супругу.

‘Моя спальня. Полночь.’

‘Мистеръ Икль, ваше недостойное тиранство достигло наконецъ такихъ размровъ, что я вынуждена искать убжища отъ вашихъ зврскихъ жестокостей. Оскорбленія обрушились на голову чужеземца — я разумю джентльмена, занимающаго высокое и доходное мсто въ служб принца Скратченберга — единственно за то, что онъ былъ мн другомъ. Я когда-то мечтала о семейномъ счастіи, сэръ, но мечты эти разлетлись какъ сонъ, и я хочу искать защиты и утшенія въ объятіяхъ моихъ родителей, которыхъ я, неблагодарная идіотка, безумно покинула для…. Прощайте на вки, мистеръ Икль! Если вы можете быть счастливы, будьте счастливы, сэръ. Желаю, чтобъ совсть васъ не язвила своимъ жаломъ. Мои родители скоро будутъ.’

‘Ваша оскорбленная жена’,

‘Анастасія Икль’.

Долли передалъ мн письмо.
— Отллчно, любезный другъ! вскрикнулъ я, пробжавъ посланіе.
Долли сидлъ смирный и мрачный.
— Что съ вами? спросилъ я.
— Она говоритъ: ‘прощайте на вки!’ Слово это страшно звучитъ, Джекъ! Она была очень жестока со мною, я не отрицаю, но все-таки, Джекъ, надо помнить, что она женщина и….
Такова, разумется, благодарность, которой долженъ ожидать человкъ, жертвующій своими научными занятіями, своимъ спокойствіемъ и кредитомъ, чтобы устроить супружескія дла пріятеля!
— Она женщина, отвчалъ я: — но нельзя сказать, что она женщина безхитростная и слабая.
Вздыхая и барабаня отъ волненія пальцами по столу, онъ проговорилъ:
— Но ‘на вки’! Это ужасно!й Это похоже на смерть!
— По моему, разстаться вамъ необходимо, сказалъ я:— а впрочемъ…
— Да! Да! прошепталъ Долли, поникая головой.
— Она ждетъ только, чтобы вы бросились къ ея ногамъ и поползали передъ ней на колняхъ, замтилъ я.
— Никогда! вскрикнулъ Долли, выпрямляясь и приходя въ воинственное расположеніе духа.
— Теперь все идетъ отлично, Долли. Не портите дла. Не мшайте дочери возвратиться подъ родительскій кровъ.
Красавица много изорвала бумаги, прежде чмъ написала прощальное письмо. Ей стоило неимоврныхъ усилій сдерживать свою страстную натуру, и обращаться въ ‘мерзкой букашк’ хотя язвительно, но прилично. Только мысль, что письмо это можетъ служить со временемъ документомъ въ рукахъ судьи, дала ей силу укротить пламенные порывы, не испещрить посланія ‘скотомъ’, ‘глупышемъ’, и т. д. и т. д., и не смшать Долли съ грязью.
Когда преданная Мери Вумбсъ понесла письмо, Анастасія свирпо усмхнулась, воображая какъ Долли примется рвать на себ волосы, или, вдругъ окаменвъ на соф, явитъ олицетвореніе безъисходнаго отчаянія, и какъ потомъ прилетитъ и кинется къ ея ногамъ, умоляя о прощеніи и помилованіи. Красавица сильно врила въ свое могущество и ни во что ставила всхъ другихъ смертныхъ.
Но Долли не пришелъ. Напрасно она прислушивалась, напрасно ждала,— онъ не явился!
Даже Мери Вуибсъ поняла, что дло проиграно. Напрасно она совершала подвиги преданности, ежеминутно сбгая съ лстницы и подслушивая въ замочную щелочку — она даромъ подвергалась опасности и безполезно жертвовала собою.
Прекрасная лэди схватила кочергу и начала неистово колотить во угольямъ, разбивая въ дребезги горючій матеріалъ, словно это былъ Долли, котораго она хотла сокрушить за его равнодушіе и безчувственность.
Писаніе грозительнихъ посланій иметъ одно, крайне неудобное и непріятвое слдствіе: въ случа если застращиванье не произведетъ желаннаго дйствія, то стращающій вынужденъ или привести угрозу въ исполненіе, или постыдно отступить, что равняется пораженію.
Она сидла передъ каминомъ и глядла на огонь, пока у нея заболли глаза, раздумывая, что тутъ длать и какъ быть?
Если она оставитъ Долли и слдственно заберетъ свои 600 фунтовъ годоваго дохода, Долли вроятно разоритъ контрактъ, заключенный на 20 лтъ съ Твикенгенской виллой, и трехъ лтъ не пройдетъ, какъ она прочтетъ объ этомъ въ газетахъ, кто было большое утшеніе! A она, съ такимъ доходомъ, можетъ, пожалуй, хоть сдлать кругосвтное путешествіе, постить вс столицы міра, посмотрть людей, показать себя, однимъ словомъ, насладиться, какъ душ угодно, жизнію!
Непоколебимое ршеніе было принято. Она достала кошелекъ, и Мери Вумбсъ было поручено отправить немедленно письмо въ Блумсбери-скверъ. Мистеръ Икль увидитъ, что нкоторыя особы имютъ характеръ, и могутъ сдержать свое слово!
Когда папа де-Кадъ прочелъ письмо своего дитяти, онъ отослалъ его въ комнату мистриссъ де-Кадъ, сдлавъ на немъ слдующее замчаніе карандашомъ:
‘Я не отказываюсь пріютить Анастасію, но она должна за это платитъ. Я думаю, что двсти фунтовъ въ годъ не стснятъ ее. Или вы полагаете, что это слишкомъ дешево?’

ГЛАВА XVI.

Непріятель даетъ генеральное сраженіе.

Нтъ, конечно, мста, которое можно бы было сравнить съ своимъ домомъ, особенно если дома у васъ хорошо, пріятно и утшительно имть пріютъ, гд можно скрыться отъ тираніи, но я остаюсь того мннія, что старый Рафаэль де-Кадъ имлъ преувеличенное и даже нелпое понятіе о прелестяхъ своего дома.
Разнаго рода бываютъ дома. Въ однихъ — роскошь, всякое ваше желаніе заране предугадано,— въ спальн камины постоянно топятся въ холодные мсяцы, въ другихъ — бдность и нищета, доходящая до протухлаго масла за завтракомъ. Въ однихъ все просто и радушно, тутъ вы можете длать все, что вамъ угодно, никто вамъ слова не скажетъ, въ другихъ все натянуто и церемонно, и если вы сдлаете какую-нибудь неловкость, то ужь въ другой разъ васъ туда не пустятъ. Убжище, предложенное старимъ Рафаэлемъ своему любезному дтищу, составляло переходъ между убогимъ и церемоннымъ, или лучше, надутымъ домомъ.
Что касается до меня, то я, не задумавшись, скоре ршился бы жить надъ распродажей тряпокъ и костей, чмъ поселиться въ де-Кадовскомъ семейств.
Почтенный Рафаэль де-Кадъ былъ вполн способенъ содрать двсти фунтовъ въ годъ за помщеніе, которое не стоило и пятидесяти. За эту сумму я бы могъ найти себ помщеніе въ Букингемскомъ дворц.
Спросить тамъ три полотенца было бы для дома чистымъ раззореніемъ и истощило бы весь запасъ блья. За обдомъ соблюдалась строгая діэта, каждая картофелина была на счету, рубленное мясо всилось на золотники, а, пиво вымрялось бокалами.
Разъ я имлъ счастіе обдать у де-Кадовъ en famille (что у французовъ означаетъ плохой обдъ) и былъ непріятно пораженъ споромъ между Бобомъ и его маленькой сестрой изъ-за какихъ-то обглодковъ. Что за зврство, читатель, лишать дтей пищи, для поддержанія величія дома!
Де-Кадъ сразу понялъ, что несчастіе Анастасіи должно было подорвать его кредитъ. Все, что онъ разсказывалъ о несмтныхъ богатствахъ своего зятя и о его безумной расточительности, теперь падетъ на его же собственную голову. Вс обвинятъ его въ врань и хвастовств. Благодаря его краснорчивымъ и поэтическимъ описаніямъ, цна на его зубную мастику поднялась и коробочка іерихонскаго порошка продавалась уже за 18 пенсовъ. Его увлекательныя описанія великолпія Твикенгемской виллы имли благотворное вліяніе даже на привилегированныя челюсти.
Итакъ, Рафаэль де-Кадъ все это зналъ, и будучи человкомъ впечатлительнымъ (большой недостатокъ для дантиста), высказалъ это жен.
— Если Анастасія прідетъ сюда, мистриссъ де-Кадъ, я долженъ васъ предупредить — она обязана платить за себя двсти фунтовъ въ годъ, замтилъ онъ, ршительнымъ и недовольнымъ тономъ человка, который очень хорошо знаетъ, что запросилъ слишкомъ дорого и ожидаетъ сильныхъ возраженій.— Мн ее совсмъ не надо, гораздо бы было лучше, еслибъ она вовсе не прізжала, но такъ-какъ она настоятельно желаетъ вернуться, то пусть платитъ.
— Конечно, если она ‘желаетъ’, то въ состояніи заплатить, отвтила мистриссъ де-Кадъ, зная очень хорошо, что Анастасія не очень-то этого ‘желаетъ’.
— Еще бы не въ состояніи! проворчалъ родитель, начиная сердиться. — Еслибъ у нея было сколько нибудь благородства, то она должна бы предложить двсти-пятьдесятъ, такъ-какъ при настоящихъ обстоятельствахъ домъ родительскій ея единственное убжище.
Онъ сказалъ это патетическимъ тономъ, какъ будто Анастасія стояла тутъ гд нибудь въ углу, потовъ торжественное выраженіе его лица внезапно исчезло, губы сложились въ полуулыбку и глаза заблестли какъ звзды.
— Ахъ! вскричалъ онъ:— мы совсмъ и позабыли, что я опекунъ закрпленнаго за нею имущества, и еслибъ захотлъ, то могъ бы надлать ей много непріятностей!
Мама де-Кадъ, въ сравненіи съ зубодеромъ, обладала боле христіанскими добродтелями. Она ‘обожала’ Анастасію и гордилась, что такъ хорошо пристроила дочь. Если она иногда и завидовала ея высокому положенію, то въ этомъ виновато было высокомрное обращеніе Анастасіи. Она, сдлавшись независимою, начала грубить виновниц своихъ дней, стала ею помыкать и обращаться покровительственно.
Не отвчая на замчаніе Рафаэля, мистриссъ де-Кадъ продолжала свои размышленія и наконецъ, принявъ ршительный видъ, который придавалъ ей такое непріятное выраженіе, будто она собиралась кого-нибудь укусить, она начала говорить, глядя на него въ упоръ.
— Послушайте, Рафаэль, поймите меня какъ слдуетъ. — Я допущу Анастасію къ себ въ домъ, только съ тмъ условіемъ, чтобъ она не длала здсь никакихъ глупостей.
— Разумется, душа моя, отвчалъ онъ кротко, видя по выраженію ея лица, что дло можетъ разъиграться плохо.
— Я ей не позволю распоряжаться, я причудничать и важничать! продолжала мама, все боле и боле разгорячаясь.
— Совершенно разумно, моя милая.
— Она должна жить, какъ мы живемъ, не должна разыгрывать важную лэди! У меня безъ капризовъ и фантазій. Я не хочу жертвовать для Анастасіи всми дтьми, Рафаэль, и прошу не требовать этого отъ меня. Слышите, не требуйте этого!
— Я этого не требую и не буду никогда требовать.
— Съ этимъ условіемъ пусть Анастасія прізжаетъ, когда захочетъ, вскричала мать, мало по малу успокоиваясь.— Какъ бы намъ ни было тяжело, но она встртить подъ нашей кровлей радушный пріемъ.
Тутъ мистриссъ де-Кадъ глубоко вздохнула, какъ будто съ этимъ послднимъ вздохомъ вылила все свое негодованіе и приготовилась ко всему худому.
Разговоръ этимъ не кончился. Грустныя мысли овладли внезапно старикомъ де-Кадомъ, онъ началъ тревожно вертться на стул и, кусая губы, нахмуренно принялся поправлять въ камин огонь. Наконецъ, онъ проворчалъ:
— Однако, въ какихъ дуракахъ я останусь передъ моими паціентами! Что я имъ скажу? какое придумаю оправданіе? Чортъ бы побралъ эту бшеную двчонку! И кто бы подумалъ, что такая статная и коренастая баба, какъ Анастасія, не можетъ вышколить такого воробьенка? Все это просто пустое упрямство и южная гордость!
— Однако, мой другъ, замтила супруга: — двсти фунтовъ въ годъ не бездлица!
Дантистъ съ дтства любилъ ариметику и, уважая истину, почувствовалъ всю полновсность этого замчанія. Онъ былъ глубоко тронуть.
— Можно будетъ сказать, что ей необходима перемна воздуха, или что она стосковалась по родимой семь, да никто этому не повритъ!
— Рафаэль торжественно начала супруга: — каменный уголь и хлбъ вздорожали, да и все вздорожало, даже мусоръ. Какъ вы думаете, Анастасія заплатить деньги впередъ?
Рафаэль, обращенный къ насущнымъ потребностямъ, побдилъ мысль объ язвительныхъ замчаніяхъ паціентовъ и сталъ опасаться, чтобъ какое нибудь обстоятельство, въ род примиренія, съ Долли, не лишило его выгодной жилицы, онъ даже сожаллъ, что Анастасія не вернулась къ нимъ мсяца три тому назадъ, теперь ему пришлось бы уже получить съ нея за треть. Въ глубокомъ раздумьи, потирая себ подбородокъ, онъ возвстилъ свою готовность покориться судьб слдующимъ восклицаніемъ:
— Пусть ее прізжаетъ! Я врю, что все, что бы ни случилось, къ лучшему, особенно, если ничмъ инымъ нельзя этому помочь!
A вы, изящная красавица, моя прелестная Анастасія! Гд былъ вашъ разсудокъ, когда вы вздумали искать утшенія въ объятіяхъ дражайшихъ родителей, которые, по вашему же выраженію, ‘даже заочно непріятны и глупы’? Глупая, но великолпно сложенная женщина! возьмите, если можете, назадъ эти слова!
Избавители явились на слдующій день. Когда я увидлъ ихъ въ дверяхъ, признаюсь, меня пробрала дрожь, и я пожаллъ, что не ушелъ гулять, Долли поблднлъ какъ платовъ, можно было подумать, что дантистъ прибылъ сюда съ цлью повыдергать ему вс зубы.
Замтивъ, что Рафаэль, проходя, пытался заглянуть къ вамъ въ дверь, мой другъ отпрянулъ въ самый дальній уголъ комнаты и такъ плотно приросъ къ стн, что его можно было принять за картину. Глядя на его униженное положеніе я испуганную физіономію, всякій принялъ бы его за негоднйшаго мужа, которому давно слдовало выцарапать глава.
— Повидайтесь съ ними, Джекъ, повидайтесь съ ними, прошепталъ онъ дрожащимъ голосомъ.
Пораженный, почти выведенный изъ себя этимъ страннымъ желаніемъ поручить мн посредничество, я попытался пробудить въ немъ мужество.
— Помилуйте, Долли, могу ли я допустить васъ до такого униженія! Будьте мужчиной, я буду васъ поддерживать. Вдь не съдятъ же они васъ!
Въ отвтъ на мой разумный совтъ, онъ, дрожа всмъ тломъ, какъ безумный, повторялъ:
— Я не хочу видть ихъ, слышите ли, не хочу!
Признаюсь, я никогда не былъ въ такомъ затруднительномъ положеніи.
— Будьте мужчиной, Долли, настаивалъ я.— Вы должны хоть на секунду повидаться съ ними,— какъ мужъ, вы обязаны это сдлать!
Какое ему было дло теперь до его обязанностей! Онъ только громче и громче кричалъ:
— Не хочу! не хочу! не хочу!
Я отъ природы не трусливъ, но мысль о предстоящемъ объясненіи съ непокорной женой и громогласной мамашей, которая безъ церемоніи длаетъ вамъ самые рзкіе выговоры, не говоря ужь о колкихъ замчаніяхъ Мери Вумбсъ и нелпыхъ выходкахъ Рафаеля, не на шутку пугала меня.
Чтобъ скрить свое безпокойство отъ Долли и поддержать въ себ мужество, я сталъ храбриться.
— Вы думаете, что я ихъ боюсь? Нисколько! сказалъ я. — Справедливость на нашей сторон, сэръ! И еслибъ весь Блумсбери возсталъ, то это мн ршительно все равно!
Мн очень хотлось, чтобы онъ улыбнулся, но, кажется, это было выше его силъ. Онъ смотрлъ на меня тупымъ взглядомъ, который поневол остановилъ потокъ моего краснорчія.
Съ перваго взгляда на туалетъ стараго Рафаэля я заключилъ, что онъ готовится блистательно разыграть роль благороднаго отца и ршился исполнить ее до конца съ непоколебимымъ достоинствомъ. Несмотря на великолпную погоду, онъ держалъ въ рук зонтикъ, вроятно, вмсто оборонительнаго оружія, намазалъ голову розовымъ масломъ и надлъ свой лучшій фракъ, чтобъ придать себ внушительный видъ, въ случа еслибъ пришлось обратиться къ посредничеству судьи.
Боле же всего меня смущалъ его блый жилетъ. Что бы это означало? Съ тхъ поръ, какъ я его знаю, я ни разу не видлъ на немъ благо жилета, и даже не подозрвалъ о его существованіи. Этотъ жилетъ ужасно не шелъ съ его желтому лицу, которое казалось еще желте, напоминая потолокъ курительной комнаты. Чортъ бы побралъ этотъ блый жилетъ! Онъ меня безпокоилъ.
Мистриссъ Икль, къ сожалнію, выказала излишнюю поспшность, желая поскорй начать обвинительные пункты, даже не дождалась, пока войдутъ въ гостиную начала семейную трагедію еще въ передней.
Едва родители переступили порогъ,— мама даже не успла завязать чепца, а папа расправить манжетовъ, — она ринулась съ лстницы, съ быстротою человка, летящаго стремглавъ съ вышины, достигнувъ площадки и увидавъ неоцненныхъ родителей, она принялась плакать и стонать, а вступивъ на цыновку, съ быстротой молніи промчалась черезъ всю переднюю и бросилась на грудь стараго де-Када, который даже пошатнулся отъ сильнаго напора, будто на грудь ему свалилась бомба, а не его собственное дтище.
— Возьмите меня отсюда! Ради Бога, возьмите меня! съ рыданіями восклицала несчастная жертва.
Эфектъ этой патетической сцены былъ немного нарушенъ, во-первыхъ тмъ, что Рафаэль не усплъ еще опомниться отъ пораженія въ грудь и не могъ отвчать, какъ подобало въ надлежащемъ случа, и потому казался нсколько жестокосердымъ, во-вторыхъ мистриссъ де-Кадъ вздумала при этомъ разспрашивать, куда дантистъ двалъ флаконъ со спиртомъ.
Мн кажется, что флаконъ со спиртомъ всегда портить впечатлніе.
Страданія, претерпваемыя мистриссъ Икль, выражались въ раздирающихъ душу вопляхъ.
— Мама, милая мама! Не оставляйте меня съ этимъ чудовищемъ! Скажите, что вы меня не оставите! На колняхъ умоляю васъ!
— Не оставлю, не оставлю, мое сокровище! отвчала растерянная родительница, до того взволнованная, что чуть не задушила своего супруга, подсунувъ ему флаконъ съ вонючимъ спиртомъ къ самому рту.
— Я умру! Онъ меня убьетъ! продолжала невинная жертва, пряча голову на широкую грудь родителя.
Наконецъ Рафаэль, чувствуя, что Анастасія портитъ его блый жилетъ, замтилъ нсколько нетерпливо жен:
— Да возьмите-жь ее пожалуйста!
Въ суматох трогательной встрчи, прекрасные волосы Анастасіи растрепались и разсыпались по плечамъ, между тмъ изъ кухни повысыпали слуги и подсматривали изъ-за угловъ, точно играли въ прятки. Дантистъ почувствовалъ, что его блумсберійская гордость глубоко оскорблена. Для соблюденія приличій огорченное тріо, наконецъ, вышло въ столовую.
Послднія слова, произнесенныя мистриссъ Икль, прежде, чмъ заперли дверь, были:
— Ахъ, папа! ахъ, мама! Я не могу, не смю высказать вамъ все, что я вынесла съ тхъ поръ, какъ этотъ предатель разлучилъ меня съ вами.
Эти слова принесли ей не очень большую пользу. Нехорошее слово ‘предатель’ пробудило Долли отъ оцпененія и вызвало краску на его блдныя щеки. Онъ что-то насмшливо проворчалъ, провелъ рукой по волосамъ и сталъ твердо стоять на ногахъ.
Помоему, слово ‘негодяй’ лучше чмъ ‘предатель’, по крайней-мр пріятне, ‘мошенникъ’ тоже лучше, а ‘плутъ’ такъ это даже какъ-то добродушно. Особенно надо было слышатъ, съ какимъ выраженіемъ въ голос она сказала ‘предатель’.
— Теперь я готовъ повидаться съ ея родителями, вскричалъ Долли, быстро шагая по комнат.— Вы правы, Джекъ, намъ необходимо разстаться. Дайте-ка мн сигару, а то а надлаю глупостей.
— Вы говорите, какъ Траянъ, воскликнулъ я! (Когда я сильно взволнованъ, то обыкновенно прибгаю къ классикамъ),
Онъ взялъ сигару, и сжегъ полъгазеты, закуривая ее. Это значительно его облегчило и успокоило, тмъ боле, что онъ не только курилъ, но даже кусалъ ее и лъ кусочки.
И такъ мы сидли и слушали съ напряженнымъ вниманіемъ. До насъ доносились сиплый голосъ Де-Када отца, который, казалось, увщевалъ мистриссъ Икль, до насъ долетали ея пронзительныя возраженія. Мамаша пока мало вмшивалась. Она, вроятно, ограничивала пока свои увщанья жестикуляціей, и дйствовала какъ ударъ смычка по разстроенной скрипк.
Явился слуга съ вопросомъ: можетъ ли мистеръ Икль принять мистера де-Када?
Конечно, можетъ! Очень радъ его видть!
— Что кто за нелпая ссора, Адольфусъ, а? началъ старй Рафаэль. — Голубки поссорились? Полно, милый другъ! Будьте разсудительны, какъ слдуетъ мужчин!
Но Адольфусъ не былъ разсудителенъ, онъ презрительно отставилъ нижнюю губу и взглянулъ на дантиста вызывающимъ взглядомъ.
— Конечно, ссора нелпая, отвчалъ онъ: — но она будетъ послдняя.
— Господ владыко! вскрикнулъ Рафаэль: — пара капризныхъ дтей толкуетъ о развод! Да какъ вы только разъдетесь, вы обезумете съ тоски другъ по друг.
Долли швырнулъ сигару въ уголъ и вскочилъ съ мста.
— Поведеніе Анастасіи, начатъ онъ: — тамъ неизвинительно, такъ жестоко… я полагалъ, она помшалась… я больше не могу выносить… Моя любовь къ этой женщин… я до сихъ поръ обожаю самую память о… Господи! на что она могла пожаловаться? Я длалъ все, что… Неблагодарная женщина! она слишкомъ… Впрочемъ, теперь все кончено между нами… все… Мы должны разстаться!
Старый Рафаэль испугался дикаго вида Долли и проговорилъ:
— Я не думалъ, что это такъ серьёзно!
— Передайте, сдлайте одолженіе, моей жен, прибавилъ Долли, снова садясь на свое мсто, и исполняясь величественнаго спокойствія: — что она можетъ взять съ собою все, что ей угодно, изъ этого дома.
Старый Рафаэль, видя, что ничего не подлаешь, отправился къ дочк. Мы скоро услыхали его сиплый голосъ сверху, и поняли, что онъ читаетъ наставленіе дорогому дтищу. Но Стаси прибгла въ слезамъ, мамаша стала за нея заступаться и Мери Вумбсъ принялась пронзительно охать и ахать.
Дантистъ сбжалъ снова съ лстницы, и, просунувъ голову въ дверь нашей комнаты, сказалъ:
— Икль, дружище, пожалуйста, войдите къ намъ на минутку.
Долли, какъ вдохновенный мученикъ, отправился на пытку.
Онъ засталъ мистриссъ Икль въ слезахъ, около нея лежала дорожная шляпка. Коварная Мери Вумбсъ царапала и терла свои воровскіе глаза угломъ передика, а мистриссъ де-Кадъ представляла собою олицетвореніе материнской свирпости.
Мистриссъ Икль приказала Мери Вумбсъ побжать скоре принести ей другой носовой платокъ,— этотъ былъ смоченъ слезами.
— Ну, мои дорогіе дти! началъ дантистъ торжественнымъ голосомъ: — я еще разъ прошу васъ, протяните другъ другу руки! Икль, обратился онъ къ Долли: — скажите, откровенно, на что вы жалуетесь? За что сердиты?
— Я не сердитъ, отвтилъ мягко Долли: — я только усталъ, и мн надоли и опостылли дрязги.
— Лицемръ! обманщикъ! вскрикнула мистриссъ Икль. — Не врьте ему, мамаша! Онъ теперь не сметъ меня оскорблять, онъ испугался, трусишка! Я говорю вамъ, моя жизнь въ опасности! Онъ замучилъ меня! Онъ уморилъ меня оскорбленіями!
— Я никогда не оскорблялъ, промолвилъ Долли.
— Не оскорбляли, мучили, убивали! Скотъ!
Долли спокойно закурилъ сигару.
— Если сотая доля того, что говоритъ моя дочь — справедливо, то я должна признаться, мистеръ Икль, ваше поведеніе недостойно, замтила мамаша де-Кадъ.
— Онъ ударилъ меня! крикнула Анастасія.
Долли всвочилъ.
— Это ложь! крикнулъ онъ.
— Это правда!
— Ложь!
— Правда! Правда! Правда!
Въ эту минуту явилась Мери Вумбсъ, и клятвенно подтвердила, что это ‘такая же святая истина, сэръ, какъ въ библіи, сэръ!’
— Вы видите, сэръ, сказалъ Долли: — что надежды на примиреніе быть не можетъ. Я позволяю мистриссъ Икль взть съ собою все, чта…
— Мамаша! закричала мистриссъ Икль: — какъ онъ сметъ это говорить! Я не возьму ничего, кром самаго необходимаго, отъ этого низкаго человка!
Мамаша встревожилась и подумала, не сошла ли съума ея Стаси. Она сочла за нужное вмшаться въ эту борьбу взаимнаго великодушія.
— Мистеръ де-Кадъ, сказалъ Долли: — вс золотыя вещи и драгоцнности, дочь ваша можетъ тоже взять…
Старый Рафаэль отвчалъ съ безстыдной торопливостью:
— Конечно, конечно! сколько я помню, Стаси сказала, что возьметъ кое-какія необходимыя вещи, и разумется, драгоцнности…
— Капиталъ тоже ‘необходимая вещь’? спросилъ Делли съ нескрываемымъ (нсколько трагическимъ) отвращеніемъ.
Мистриссъ Икль почувствовала силу сарказма.
— О, еслибы мн позволено было возвратить вамъ назадъ этотъ капиталъ! вскрикнула она.
Это была, быть можетъ, самая чудовищная ложь, произнесенная въ XIX столтіи, но она и не запнулась
— Все это мн очень тягостно, сказалъ чувствительный дантистъ.
— И мн тоже! отвтилъ Долли, направляясь въ дверямъ.
Мистриссъ Иіль залилась слезами, восклицая:
— О! избавьте меня отъ дальнйшихъ оскорбленій! О! увезите меня изъ этого ненавистнаго дома!
Но дантистъ натощакъ выхалъ изъ Лондона, и былъ голоденъ.
— A завтракъ? сказалъ онъ убждающимъ тономъ. — Это бы не дурно, а? Что есть, Адольфусъ?
Долли не могъ не улыбнуться при этомъ шутовскомъ заключеніи Тинкингемской трагедіи.
— Право, не знаю, отвтилъ онъ. — Есть цыплята, или ветчина, или что-нибудь.
— Отлично! отлично!
Но Анастасія, которая привыкла завтракать поздно, возстала.
— Милая дитя мое, строго сказалъ дантистъ: — я прошу васъ быть благоразумне: я прошу васъ, старайтесь владть своими чувствами!
— Наконецъ, все кончено, Джекъ! вскрикнулъ Долли, входя ко мн и бросаясь въ кресло. — Но я не могу здсь оставаться! Я съума сойду! Не похать ли мн куда-нибудь? Покачу въ Парижъ!

ГЛАВА XVII.

Непріятель, тснимый со всхъ сторонъ, прибгаетъ къ добродтели и выигрываетъ сраженіе.

Въ то время, какъ мистриссъ Икль садилась за обдъ въ Блумсбери-сквер, я съ Долли прощался у пристани.
Мой маленькій пріятель былъ очень тихъ, очень грустенъ, и осыпалъ меня благодарностями за оказанныя ему услуги, моя прекрасная непріятельница была злобно раздражена, и такъ теребила свою маленькую сестру, что къ концу вечера никто такъ горько не жаллъ о развод, какъ эта злополучное дитя.
Анастасію волновала мысль, что теперь длаетъ мистеръ Икль, и какъ онъ дерзаетъ длать что-нибудь безъ нея, какъ сметъ не умереть, утративъ свое сокровище? Мистеръ Икль съ своей стороны былъ до того поглощенъ мыслями объ Анастасіи, что не чувствовалъ мученій морской болзни и очутился въ Париж именно въ тотъ самый моментъ, когда пришелъ въ мудрому заключенію, что ему необходимо возвратиться домой и дать случай исправиться прелестнйшему творенію Господа.
Долли взялъ съ меня торжественное общаніе часто писать, передавая ему самомалйшія подробности о прекрасной лэди. Онъ тоже не преминетъ отвчать и я всегда буду знать, куда адресовать ему телеграмму въ случа, если красавица выкажетъ какой-нибудь признакъ раскаянія.
Твикенгемская вилла была заперта и поручена надзору полисмена. На третій день туда явилась Мери Вумбсъ съ ломовыми извощиками, требуя мебели мистриссъ Икль. Но полисмену было дано наставленіе предусмотрительными людьми ничего не отпускать, и Мери Вумбсъ ухала, оскорбивъ достойнаго блюстителя, порядка напоминаніемъ, что онъ не стоитъ жалованья, которое она, Мери, и нація, ему платятъ.
Письма Долли не отличались большой оригинальностью мыслей или замчательной изобразительностью. Онъ уврилъ меня, что груститъ и скучаетъ, и удивлялся, зачмъ живетъ на свт, и къ этому, онъ временами прибавлялъ, для собственнаго утшенія, или желая забавить меня, что ‘Парижъ прекрасный городъ’, или ‘французы рдко бреятся’, или ‘французскія вина недурны, но даже національное предубжденіе не увлекало его за предлы этихъ общеизвстныхъ истинъ. Онъ спрашивалъ, конечно, что я слышалъ о ней, гд встртилъ ее, что она. Казалось, онъ начинаетъ мало-по-малу оправляться отъ удара, онъ сообщилъ мн, что Марсельскій театръ прекрасное зданіе, изъ чего я заключилъ, что онъ присутствовалъ на представленіи, хотя и стыдился прямо признаться въ своемъ легкомысліи. Затмъ онъ увдомилъ меня, что ‘Швейцарія выше всякаго воображенія’, что было очень мило съ его стороны, потому что изабавило меня отъ труда напрягать умъ, представляя ея невообразимыя красоты. Наконецъ онъ сообщилъ мн свои мннія насчетъ нмецкаго нарчія: ‘Посудите о моемъ удивленіи, — писалъ онъ — Когда я открылъ въ немъ столько словъ, похожихъ на англійскія!’ Можно было заключать, что серьёзныя занятія и изученія мало-по-малу оказывали свое благодтельное дйствіе на истерзанное сердце странника, и онъ начиналъ успокоиваться.
Я, съ своей стороны, свято исполнялъ данное ему общаніе, и акуратно, безъ замедленій, сообщалъ ему извстія о его лэди. Черезъ два дня посл его отплытія къ берегамъ веселой Франціи, я видлъ ее въ театр и донесъ ему, что она кушала въ антрактахъ мороженое и была въ аломъ эфектномъ шарф. Не интересныя извстія для насъ съ вами, читатель, но для него они были ужасны и заставили его выказать такую дикую ревность, какой не выказывалъ самъ Менелай, злополучный супругъ прекрасной Елены. Я тоже увдомилъ его о возвращеніи гера Куттера и его пріятеля, гера Прюша, и какъ они съ мистриссъ Икль прогуливались вмст въ Кенсингтонскомъ саду.
Я полагаю, что сообщенная мною извстія произвели реакцію, потому что онъ сообщилъ мн съ слдующей почтой, что выпилъ неимоврное величество шампанскаго и проигралъ 90 франковъ въ карты.
Между тмъ въ Блумсбери-сквер открылись междоусобія съ перваго дня вступленія Анастасіи въ этотъ благословенный жомъ.
Первая стычка произошла по поводу платы 200 фунтовъ въ годъ. Дорогая жилица нашла, что эта цна непомрно высока, что уменьшивъ ее вполовину, хозяева получатъ огромный барышъ, и предложила три гинеи въ недлю.
Мистриссъ де-Кадъ удивилась безумству дочери и просила ее сообразить, что ея родители не содержатели гостиницъ и что только изъ любви въ своему ребенку согласились дать ей пріютъ. Мистриссъ де-Кадъ надялась, что подобныя возмутительныя разсужденія больше не повторятся.
Мистриссъ Икль, съ своего обычною находчивостью и осмотрительностію, упомянула о цнахъ въ гостиницахъ и сравнила ихъ съ тарифомъ Блумсбери-сквера.
Мистриссъ де-Кадъ отвчала, что подобныя оскорбленія вынуждаютъ ее удалиться изъ комнаты. Такого безсердечнаго, эгоистическаго сравненія она никогда отроду не слыхивала. Она предоставляетъ мистеру де-Каду объясняться съ Анастасіей.
Анастасія ршила, что пробудетъ на разорительной квартир, пока отыщетъ себ подходящее помщеніе, а мастеръ и мистриссъ де-Кадъ поздравили себя съ выгодною жилицею.
Между родителями и дочерью была видимая холодность, маленькія вылазки повторялись безпрестанно.
Мистриссъ Икль приказывала принести ‘ея шерри’ во время обда, ставила его около себя и никому не предлагала. Въ свою очередь, родители, угощая случившагося гостя шампанскимъ, обносили Анастасію, говоря: ‘она пьетъ только шерри’.
Если мистриссъ Икль звонила и звала слугу, мистриссъ де-Кадъ замчала, что слуги заняты и не могутъ ежеминутно упражняться въ побгушкахъ.
— Я думала, что за 200 фунтовъ я нанимаю и прислугу! замчала почтительная дочь.
Мамаша кидалась вонъ изъ комнаты, восклицая, что она отъ всей души жалетъ бднаго мистера Икля и не удивляется его бгству.
— Что это за привычка, завтракать въ постел, Стаси! говорила мамаша.— Это нездорово, позорно, безбожно!
— Когда я уговаривалась платить 200 фунтовъ въ годъ, то я упомянула, что могу завтракать, какъ мн угодно! былъ спокойный отвтъ дочери.
— Я никогда не нажариваю у себя камина, и я здорова и свжа, благодаря Бога. Если мать ваша обходится безъ этихъ прихотей, неужто вы, молодая, жирная женщина, не можете безъ нихъ обойтись?
Непокорная, молодая, жирная женщина отвчала:
— Папаша не позволяетъ мамаш тратить угольевъ, я полагаю. Но я сама себ госпожа и не хочу ни въ чемъ терпть лишеній.
Отецъ мало мшался въ эти перепалки. Онъ только изрдка говорилъ:
— Если это еще повторится, моя милая, то я сочту себя оскорбленнымъ.
Анастасія нсколько побаивалась отца и удалялась въ траншеи.
Ее недавній союзникъ, Бобъ, попросилъ у нея взаймы соверенъ, получилъ отказъ и воспылалъ негодованіемъ и мщеніемъ, но прежде чмъ вступить съ ней въ битву, онъ попробовалъ взять хоть 10 шиллинговъ, наконецъ, хотя 5 шиллинговъ, ему снова было отказано. Тогда, не скрывая своихъ чувствованій, онъ перешелъ на сторону родительницы.
Даже маленькая сестра не оставила красавицу въ поко: когда мистриссъ де-Кадъ дала ей подзатыльникъ, дитя отвтила сестр затрещиной и оборвала кружева, которыми было убрано ея платье.
— Зачмъ это вы позволяете Анастасіи здить въ театръ? говорила мамаша де-Кадъ супругу.— Почему мы знаемъ, кто бываетъ у нея въ лож? Ее могутъ оскорбить! Молодая женщина одна рыщетъ по театрамъ!
Наконецъ, Бобу вручено было 10 шиллинговъ съ порученіемъ взять мсто и выслдить Анастасію въ театр.
Бобъ возвратился и разсказалъ пріятную исторійку о двухъ нмцахъ, которые ‘сидли неприлично близко около Анастасіи, болтали съ нею возмутительно, а Стаси хохотала и кокетничала непозволительно’.
Его слушали съ ужасомъ. Выраженіе мамашиныхъ глазъ было исполнено божественнаго страданія.
— Я не сказала бы этого бдному Иклю! О, нтъ! Ни за 20 фунтовъ, произнесла она.
Де-Кадъ (который сказалъ бы и за 10 фунтовъ) отвчалъ:
— Я поговорю съ Анастасіей.
Едва Рафаэль спросилъ, кто были джентльмены, постившіе ея ложу, Анастасія вспыхнула негодованіемъ. Она поднялась съ мста, какъ трагическая королева, и задала вопросъ, какъ онъ сметъ обвинять дочь въ такихъ ужасныхъ вещахъ?
— Это друзья вашего мужа? спросилъ Рафаэль.
— Мои друзья не могутъ быть друзьями мистера Икля! крикнула лэди, сверкая глазами, какъ отточенными ножами.
— Одобритъ вашъ мужъ это знакомство? Пріятна ему будетъ ваша близость съ этими джентльменами?
— Близость! Какая близость? закричала оскорбленная дочь.— Меня обвиняютъ въ близости съ этими чужестранцами? Близость! A что мн за дло до удовольствій мистера Икля? Я за него гроша не дамъ, за его удовольствіе или неудовольствіе!!
Рафаэль отступилъ.
За обдомъ Бобъ говорилъ о нмецкихъ флейтахъ, о нмецкихъ колбасахъ, о нмецкихъ зонтикахъ и спрашивалъ сестру, какого она мннія о нихъ, и о нмецкой націи вообще.
Анастасія ршилась бросить этотъ домъ, но желала на прощанье хорошенько прихлопнуть.
Утромъ она прислала просить мамашу къ себ, и когда мамаша, предчувствуя новую стычку, явилась, мистриссъ Икль объявила, что она не можетъ боле оставаться, что въ этомъ дом ее съдятъ клопы. Они обитали въ кровати и везд.
Эта смертная обида — величайшая, какую можно сдлать порядочной хозяйк дома, поразила мистриссъ де-Кадъ въ самое сердце. Вся кровь ея закипла и чепчикъ заходилъ на голов, какъ одушевленная предметъ.
— Вы ихъ сюда завезли! наконецъ воскликнула мистриссъ де-Кадъ, задыхаясь.
— Я? спросила мистриссъ Икль, и только улыбнулась.
— Какъ вы смете, низкая тварь!… Оставьте мой домъ!…
Анастасія оставила его и перехала въ отель, гд, какъ ни странно это покажется, недльный счетъ былъ несравненно умренне.
Когда дантистъ, взбшенный потерею жилицы, бросился къ ней и сталъ ее приглашать возвратиться, милая Стаси показала ему этотъ счетъ.
Онъ согласился уменьшить цну.
— Благодарю васъ, папаша, отвчала Стаси.— Я уже здсь устроилась. Здсь вс очень ко мн внимательны и учтивы.
Рафаилъ отправился къ адвокату. Подобно безумцу, онъ не заключилъ никакого контракта съ ней, и адвокатъ сказалъ, что надо уступить.
Многочисленныя наблюденія убдили меня, что на прекрасную, праздно-живущую въ свое удовольствіе, лэди свтъ смотритъ странными главами. Какъ ни будь чисты ваши помыслы, дорогая читательница, какъ ни возвышенны ваши чувства и ни строги убжденія, но если вы проводите время единственно въ томъ, что нжитесь на соф, кушаете сладкіе пирожки, очаровываете гостей и прогуливаетесь въ изящныхъ сапожкахъ, злые люди вамъ этого не пропустятъ даромъ.
Какъ ни совершенны нмецкіе джентльмены, но Анастасія начала замчать какую-то странность въ обращеніи съ ней, что сочла за лучшее съ ними раззнакомиться.
Ей стало невыносимо скучно и она отправилась на воды. Она наняла великолпное помщеніе, прогуливалась у источника, приняла участіе въ подписк на мстный мостъ, сдлала себ роскошнйшее платье и скоро обратила вниманіе всхъ военныхъ джентльменовъ, наполнявшихъ шумное мстечко подъ предлогомъ поправки здоровья. Эти добрые люди окружили прекрасную Анастасію вниманіемъ и забавами, сопровождали ее на гулянья, устроивали для нея пикники, приносили букеты и конфекты и проч. и проч.
Генеральша Бостманъ устроила балъ. Анастасія непремнно хотла присутствовать на этомъ бал и затмить все и всхъ своими прелестями. Она намекнула объ этомъ своимъ новымъ знакомымъ, наконецъ, прямо попросила,— они отвчали уклончиво и съ видимымъ замшательствомъ.
На слдующее утро она гуляла по алле, ведущей въ источнику, какъ вдругъ услыхала знакомые голоса.
— Благодарю покорно! говорилъ капитанъ Бискитъ. — Очень обязанъ за такую честь. Нтъ, ужь вы няньчитесь съ ней сами! Воображаю, какую мину скорчитъ генеральша, увидя меня съ ней подъ руку! Нтъ, слуга покорный! Черноглазая Икль хороша, но для нея я все-таки не намренъ ссориться съ обществомъ.
— Со сколькими мужьями она въ развод-то, а? спросилъ маіоръ.
— Я плохъ въ статистик, отвчалъ со смхомъ капитанъ.
Анастасія бгомъ возвратилась домой, она чувствовала, что будь ея сила, она бы изорвала этихъ людей въ клочки, какъ папильотки.
Ее такъ поразило это, что она почти заболла отъ бшенства. Она не могла ни сть, ни нить, ни спать, красота ея начала блекнуть.
Наконецъ діэта укротила ее, какъ норовистую лошадь укрощаетъ лишеніе овса.
Она чувствовала себя одинокою и отверженною. Неужто Долли, это ничтожество, надо призватъ?
Придя къ такому убжденію, она увдомила меня по почт о своемъ искреннемъ раскаяніи.
‘Дорогой сэръ! гд мой супругъ? Передайте ему, что я отдала бы всю жизнь, чтобъ слышать изъ его устъ слово прощенія!’.
Въ ту же минуту это было донесено Долли по телеграфу, а съ первымъ поздомъ мой маленькій пріятель полетлъ на родину, куда благополучно и прибылъ.
Онъ былъ похожъ на завоевателя — нтъ, онъ былъ похожъ на миссіонера, когда склонился надъ рыдающей Анастасіей, которая цаловала его руку, моля о прощеніи.
Много мыслей шевелится у меня по поводу этого примиренія супруговъ и по поводу супружества вообще, но какъ человкъ крайне занятой, я долженъ предоставить самимъ читателямъ вывести мораль изъ моей правдивой исторіи.

Джекъ Тоддъ, лекарь. Прививанье оспы безплатно.

(Съ англійскаго) Марко-Вовчокъ.

‘Отечественныя Записки’, No 12, 1868

Прочитали? Поделиться с друзьями:
Электронная библиотека