Брак, Уэллс Герберт Джордж, Год: 1912 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 263 минут(ы)

Бракъ.

Романъ Г. Дж. Уэльса.

Марджори выходитъ замужъ.

ГЛАВА I.
День въ семь Попъ.

Въ отдленіи второго класса одного изъ тхъ поздовъ, что перескаютъ мирныя селенія средней Англіи отъ Ганфорда въ Оксфордшир до Румбольдской узловой станціи въ Кент, одиноко сидла хорошенькая двушка. Она хала къ своей семь въ Бернхамстритъ, погостивъ передъ этимъ у друзей въ Глосестершир. Отецъ ея, м-ръ Попъ, когда то былъ виднымъ представителемъ каретной мануфактуры, теперь же бросилъ дла и сдлался джентельменомъ, онъ снялъ домъ священника въ Бернхамстрит, съ полной обстановкой, на два мсяца (начиная съ 15-го іюля) за максимальную плату, которую онъ тратилъ на дачу — за семь гиней въ недлю. Вотъ туда то и хала его дочь.

Вначал она проявила большую подвижность въ пути, вставая и тщательно осматривая каждую мельчайшую подробность на платформахъ станцій, гд поздъ ея останавливался, но утомительность путешествія и жара яснаго солнечнаго дня незамтно умрили ея пылъ, и теперь она сидла, уютно уткнувшись въ уголъ купа, поднявъ аккуратно обутыя ножки на противоположное сиднье, но готовая ихъ мгновенно опустить при первомъ появленіи новаго пассажира. Выраженіе ея лица все больше и больше говорило о состояніи полусонной мечтательности. Она жалла, что взяла билетъ второго класса, и теперь лишена была возможности угостить себя чашкой чая въ Рэдинг и отдлаться отъ этой позорной сонливости.

Она хала во второмъ класс, вмсто третьяго, какъ была бы должна по одной изъ тхъ причинъ, которыми такъ часто и неизбжно руководятся молодые люди въ ея положеніи. Дло въ томъ, что на вокзалъ пріхала проводить ее оба сына Кармелловъ и кузина, два дога и китайская собачонка, они составили такую живописную и блестящую группу на платформ и вызвали такіе неподдльные возгласы восторга у двухъ молотыхъ носильщиковъ, что у Марджори Попъ не хватило силъ признаться, что въ обыча ея семьи — исключая случаевъ, когда необходимо было считаться съ нервами ея отца — здить въ третьемъ класс. Она быстро подсчитала все въ ум — она съ точностью до одного пенни знала свой бюджетъ, благодаря только что розданнымъ ‘чаевымъ’ — и убдилась, что какъ разъ хватитъ. Оставалось четыре пенса, а тутъ еще будетъ носильщикъ въ Бернхамстрит.

Мать передъ отъздомъ ей сказала: ‘у тебя будетъ боле чмъ достаточно денегъ’. Что жъ, понятія о достаточности бываютъ различны, Вспоминая цлый рядъ подробностей, Марджори ршила, что разумне всего будетъ, если она не затронетъ финансовыхъ вопросовъ въ теченіе первыхъ дней ея пребыванія въ Бернхамстрит.

У Марджори былъ подбородокъ малый по величин, но ршительный по линіямъ, и ротъ, который не казался мягкимъ и слабымъ потому только, что бросался въ глаза своей мягкостью и красотой. Носъ ея имлъ незамтную склонность походить на орлиный, но обладалъ очень изысканными и тонкими формами, смотрла она на міръ ршительными сроголубыми глазами изъ-подъ широкихъ прямыхъ бровей. Она обладала изобиліемъ мднорыжихъ волосъ, красивыми волнами ложившихся отъ ея широкаго низкаго лба назадъ, поверхъ маленькихъ нжныхъ ушей, цвтъ кожи у нея былъ тепловатый, чистый, такъ идущій къ рыжимъ волосамъ.

У нея была тонкая, гибкая шея, а длинныя стройныя линіи ея тла были полны общаній. У нея были крпкія, широкія плечи. Когда-нибудь она расцвтетъ высокой, здоровой, красивой женщиной. На ней былъ простой костюмъ изъ серебристо-срой и нжно зеленой матеріи, талія ея была затянута поясомъ изъ срой кожи, за который были воткнуты дв чайныхъ розы.

Вотъ это и была видимая Марджори, но гд-то вн времени и пространства витала невидимая Марджори, которая глядла на міръ этими глазами, улыбалась или грустила этими мягкими красными губами, и мечтала, и удивлялась, и желала…

II.

Какимъ страннымъ показалось бы намъ невидимое человческое существо, если бы мы его подвергли какому-нибудь еще неизобртенному способу фотографіи, дйствію какихъ-нибудь духовныхъ иксъ-лучей!

Я увренъ, что эти невидимыя человческія ‘я’ некогда не были такъ спутаны, сжаты, усложнены и взбудоражены какъ въ наше время. Мн говорили, что когда-то они составляли своего рода тайный орденъ, они были заключены въ хрустально чистыя сферы религіозныхъ врованій, были распредлены въ космогоніи, которыя обнимали ихъ такъ крпко какъ перчатка плотно и крпко обхватываетъ руку, они были отдлены другъ отъ друга опредленными мрилами добра и зла, которыя и опредлили жизнь во всхъ ея существенныхъ видахъ, начиная съ колыбели и кончая могилой. Но этого больше нтъ. Сфера эта разбита для многихъ изъ нихъ, даже если она иногда склеивается и починяется, она снова лопается, какъ зрлый плодъ съ сменами, изъ нея многое выпало, въ нее попало иного посторонняго.

Могу ли я до нкоторой степени передать, какъ обстояло дло съ Марджори?

Какую она исповдывала религію?

Въ опросныхъ листахъ и бланкахъ коллэджа и тому подобныхъ документахъ она записывала себя принадлежавшей къ ‘Англиканской церкви’. Ее крестили согласно обычаю этого вроисповданія, но посл крещенія она избгала фактическаго пріобщенія къ этой церкви.

Въ школ Марджори обучали тому, что я могу назвать заглушеннымъ христіанствомъ. Ее оберегали не только отъ доводовъ противъ религіи, но и отъ доводовъ за нее, и одно съ другимъ такъ сочеталось, что я не вижу вины Марджори, если она выростала подобно громадному большинству англійскаго респектабельнаго общества, съ искусственно атрофированной религіозностью и съ благопріобртеннымъ расположеніемъ смотрть на всякаго рода догадки и разсужденія о томъ, почему она, Марджори, существуетъ, откуда взялась, куда днется посл смерти,— какъ на нчто довольно глупое, не очень важное и крайне неприличное съ точка зрнія вкуса.

И такъ какъ хрустальная сфрра, когда-то объединявшая въ себ души, разбита, естественно можно ждать, что Марджори немного расплывчата и непостоянна въ своихъ побужденіяхъ, лишена той увренности,— какая была у людей боле простого вка,— въ точномъ опредленіи и разграниченіи понятій о добр и зл. Собственно говоря, ей и не пригодилось жить въ мір добра и зла, или чего-нибудь столь же страшнаго: слова ‘пріятный’ и ‘непріятный’ съ одинаковымъ успхомъ замняли эти допотопныя опредленія. Въ мір, гд мщанское приличіе побдило человческія страсти, и гд Бога не бранятъ, но предъ нимъ и не преклоняются, естественно нарождается поколніе молодыхъ людей, правда, немного озадаченныхъ и съ чувствомъ, что чего-то недостаетъ, но неизбжно приходящихъ подъ конецъ къ великому, успокаивающему вопросу, ‘Почему бы намъ пріятно не провести время на земл’?

Но все же въ Марджори, какъ и въ большинств другихъ человческихъ существъ, было что-то требовавшее какой-нибудь общей идеи, какой-нибудь цли для оправданія жизни. Какая-то изъ двушекъ ея круга въ коллэдж любила повторять фразу: ‘жить мгновеньями’, и Марджори всегда сопоставляла эти слова съ обликомъ произносившей ихъ, съ ея дряблымъ ртомъ, съ ея похожими на терновыя ягоды глазами, мягкимъ, быстро краснющимъ, какъ будто лишеннымъ костей лицомъ и привычкой неуклюже, принужденно взвизгивать и прыгать. У Марджори же была естественная склонность относиться къ жизни боле серьезно, и въ ней боролись и дйствовали всякаго рода силы, иныя экзальтированныя, иныя лукавыя, иныя вульгарныя, иныя утонченныя. Она очень остро все чувствовала и умла сильно желать, и въ сущности она ближе подходила къ осуществленію вышеприведенной фразы, чмъ первоначально произнесшая ее. Она обладала чистой непосредственностью переживаній, что длало возможнымъ для нея находить искреннее наслажденіе въ тысяч различныхъ вещей, врод солнечныхъ лучей, различныхъ тканей, быстрыхъ восхитительныхъ движеній животныхъ, видовъ природы, красоты другихъ двушекъ, людского остроумія, красивыхъ голосовъ, хорошаго, здороваго ума, стремленій и достиженій въ искусств. У нея была хорошая, крпкая память, благодаря которой она, быть можетъ, черезчуръ легко, преуспвала въ школ и въ коллэдж, она всегда проявляла живой интересъ въ окружающихъ, что влекло къ ней сразу людей, и неизбжно вело къ разочарованіямъ, наконецъ, въ ней прочно сидло глубокое сознаніе о первенствующемъ значеніи въ мір миссъ Марджори Попъ.

Если вы могли увидать Марджори въ желзнодорожномъ купэ, въ солнечныхъ лучахъ, разжиженныхъ грязнымъ окномъ, запутавшихся въ ея волосахъ и медленно ползающихъ по ея лицу, по мр того, какъ поздъ изгибался по рельсамъ,— вы наврное согласились бы со мной, что она была очень недурна собой, и даже, быть можетъ, сочли бы ее красивой. Но для того, чтобы найти ее абсолютно красивой, необходимо было предварительно влюбиться въ нее. Можетъ быть, вы даже задали бы себ вопросъ, что сейчасъ творится за этими полусонными, задумчивыми глазами?…

Она мечтала и до нкоторой степени думала о красивыхъ вещахъ. Но только вскользь. Она думала о томъ, какъ пріятно было бы имть возможность свободно и безгранично тратить значительныя суммы денегъ — очень много денегъ… Кармелы, у которыхъ она только что гостила, были прямо позорно состоятельны….

Поздъ въ семнадцатый разъ замедлилъ ходъ. Марджори подняла глаза и прочла ‘Бернхамстритъ’.

III.

Ея мечты улетучились, и сложнымъ, но быстрымъ движеніемъ она достала свою корзиночку съ стки, открыла дверь купэ и остановилась въ ожиданіи. По платформ, гуськомъ, направлялись къ ней ея старшая срстра Даффи, младшій братъ Теодоръ и собака Тупэ. Сиднеи и Ромы не было. У Даффи волосы были не мдно-краснаго оттнка, какъ у Марджори, но грубо-рыжіе, ростомъ, и фигурой она была крупне сестры, съ неправильными зубами, и она ихъ открыто показывала въ широкой, простой, привтственной улыбк. Теодоръ былъ безъ шляпы, съ безпорядочно всклокоченной головой и смшно жестикулировалъ руками, собака Тупэ неистово рвалась съ привязи и, безудержно лая и прыгая изо всхъ силъ старалась привтствовать не тхъ людей, кого нужно, опутывая ихъ ноги своимъ шнуромъ.

— Тупэ!— крикнула Марджори, размахивая корзиной — Тупэ!

Въ мгновеніе ока Марджори выскочила изъ позда, быстро продлала подобающій случаю обрядъ объятій и поцлуевъ и прошлась рукой по голов Тупэ. Наступило краткое затишье, пока вся компанія усаживалась въ шарабанъ. Тупэ, сперва наотрзъ отказавшійся ссть, сдлалъ ршительную попытку занять лучшее мсто, откуда онъ могъ бы упорно, оффиціозно лаять на всхъ прохожихъ. Когда его, наконецъ, угомонили и отказались отъ предложенія Теодора дать ему править, осликъ тронулся, и все вниманіе сосредоточилось на томъ, какъ Даффи справится съ перездомъ черезъ полотно дороги. Марджори повернулась къ брату съ нжной улыбкой.

— Ну, какъ поживаешь, старичокъ?

— Ничего, Марджори.

— А мама?

— Вс — ничего,— сказалъ Теодоръ,— и если бы не эта проклятая, мерзкая стка…

— Шшш!— воскликнули разомъ об сестры.

— Онъ же ее такъ называетъ,— возразилъ Теодоръ.

Об сестры строго и убдительно отчитали его.

— Красивый кусочекъ дороги,— сказала Марджори, — какъ мн нравится этотъ домикъ, вонъ тамъ въ углу!

Главной красой деревни была небольшая группа каштановъ, живописно окружавшихъ деревенскую кузницу. За небольшимъ зеленымъ лугомъ — на которомъ разгуливали наикорректнйшіе гуси — деревня снова суживалась до почти нормальной улицы, потомъ, какъ будто спохватившись, стала круто подниматься къ оград срой и помстительной церкви съ погостомъ.

— Она совсмъ похожа на вс другія деревни, — сказала Марджори и радостно вскрикнула, когда Даффи, показывая на блыя ворота межъ двухъ вязовъ и на дорожку, ведущую къ довольно помстительному дому, замтила:

— Вотъ и наше пристанище.

Словно въ подтвержденіе этого заявленія, Сиднея и Рома, дв сестры, слдовавшія по порядку лтъ за Марджори и имвшія сильную склонность, не смотря на разницу въ годахъ, казаться близнецами, вдругъ появились съ крикомъ и шумомъ.

— А, старушка Маджъ, — воскликнули он, забывъ о должномъ почтеніи къ старшимъ,— ‘Морашечка’!

Это была запрещенная кличка Марджори и должна была означать ‘Мордашечка’.

Она не обратила вниманія на оскорбленіе, и псевдо-близнецы вскочили на шарабанъ сзади, въ то время, какъ и безъ того уже перегруженный осликъ, будучи мудръ и опытенъ лтами, ускорилъ шагъ по направленію къ дому, чтобы какъ можно скоре отдлаться отъ всей исторіи.

Домъ оказался дйствительно крайне интереснымъ и занимательнымъ. Для этихъ лондонцевъ, привыкшихъ жить въ тснот, почти соприкасаясь локтями, въ узкомъ, высокомъ оштукатуренномъ внутри и снаружи дом, на одномъ изъ глухихъ лондонскихъ сквэровъ, — тутъ былъ непривычный манящій просторъ, ширь, невольно пробуждающая духъ приключеній, почти опьяняющее обиліе свта и солнца. Самъ домъ былъ низокъ и длиненъ, словно опрокинутое на бокъ лондонское жилище, въ немъ были дв отдльныхъ просторныхъ лстницы, и, показавшись во всей красот господскаго жилья, онъ длалъ крутой поворотъ направо и снова начинался въ вид безконечнаго ряда пустыхъ конюшенъ, каретныхъ сараевъ, помщеній для прислуга и всякаго рода хозяйственныхъ пристроекъ. Съ одной стороны былъ заброшенный плодовый садъ, а передъ домомъ была большая, голая, довольно истоптанная лужайка, съ достаточнымъ просторомъ для крокетной и теннисовой площадокъ, на другомъ конц былъ довольно запущенный, но помстительный цвтникъ и огородъ. Кром того, былъ свободный доступъ къ церкви, имлся ключъ отъ церковной колокольни, а если пройти угломъ лужайки, то черезъ маленькую желзную дверь можно было попасть на погостъ для чтенія надписей на могильныхъ плитахъ, словно вс могилы Бернхамстрита были только частью удобствъ, сданныхъ семьею пастора дачникамъ.

Сиднея и Рома безумнымъ аллюромъ потащили Марджори показывать ей главнйшія достопримчательности, и когда Сиднею позвали разыгрывать гаммы — несмотря на полнйшее нежеланіе съ ея стороны, отецъ предназначилъ се въ ‘музыкальныя дочери’ — Рома начала проявлять необычайную нжность къ старшей сестр, объясняемую какимъ-то, очевидно, оккультнымъ эстетическимъ вліяніемъ серебригто-сро-зеленаго платья Марджори, и затащила ее въ какой-то чуланъ и тамъ шопотомъ попросила позволить ей ‘одинъ разъ, только одинъ разъ какъ слдуетъ обнять’, такимъ образомъ он вышли изъ чулана, обнимая другъ друга за талію.

Гд-то въ промежутк между всми этими интересными событіями появился чай, а съ нимъ и миссисъ Попъ.

Миссисъ Попъ поцловала дочь съ такимъ видомъ, какъ будто ей собственно хотлось это сдлать полчаса тому назадъ, но она не могла по какой-то странной разсянности. Это была довольно красивая, маленькая женщина съ озабоченнымъ видомъ, очень похожая на всхъ своихъ дочерей, весмотря на то, что он вс зачтяо отличались друга отъ друга. Она была одта въ аккуратное синее платье, которое, быть можетъ, было наспхъ выбрано, а ея прическа была явнымъ компромиссомъ между долгомъ и удовольствіемъ. Она сейчасъ же начала подробно объяснять, распредленіе спаленъ, вопросъ, очевидно, довольно сложно ршившійся. Сущность ея соображеній сводилась къ тому, что Марджори должна будетъ помститься въ одной комнат съ Даффи, такъ какъ единственная другая свободная комната, первоначально общанная Марджори, была занята м-ромъ Попомъ для того, что онъ называлъ своими ‘утренними омовеніями, по просту — купаніе въ тазу’.

— Это иметъ еще то преимущество,— сказала миссисъ Попъ, съ видомъ, какъ будто она длаетъ особую любезность — что когда прідетъ твоя тетя Плессингтонъ, теб не придется перебираться изъ-за нея. Отецъ твой ждетъ тебя съ нетерпніемъ, но его сейчасъ нельзя тревожить. Онъ теперь въ кабинет пастора. Ему туда даже чай подавали, онъ пишетъ письмо въ редакцію ‘Таймса’, возражая на какую-то передовую статью, а также и частное письмо редактору, обращая его вниманіе на то, что они до сихъ поръ не напечатали ею предыдущее возраженіе, онъ хочетъ быть незамтно ироничнымъ, но отнюдь не обидчивымъ. Онъ открылъ окна на газонъ, такъ что, мн кажется, лучше будетъ, если мы войдетъ въ домъ, а то шумъ нашихъ голосовъ можетъ помшать ему.

— Лучше намъ пойти туда, по ту сторону церкви,— сказала Даффи.

— Мн кажется, если мы войдемъ въ комнаты, у него будетъ меньше возможности насъ слышать,— сказала миссисъ Попъ.

IV.

Когда м-ръ Попъ кончилъ свое письмо въ редакцію ‘Таймса’, онъ вылзъ въ окно кабинета, наступивъ при этомъ за цвточную клумбу,— онъ былъ одинъ изъ тхъ людей, которые обязательно наступаютъ на цвточныя клумбы. У него была отчасти опредленная цль — прочесть свое произведеніе всмъ тмъ членамъ своей семьи, которыхъ онъ могъ для этого собрать, и дать имъ такимъ образомъ возможность оцнить боле полно вс тончайшіе оттнки его ироніи, которая въ печатномъ вид, лишенная преимуществъ его интонаціи, безусловно проиграетъ, отчасти желаніе поздороваться съ Марджори. Но лужайка передъ домомъ представляла весьма унылый и пустынный видъ. Онъ тотчасъ же замтилъ, что церковная колокольня кишмя кишла его дочерьми. Въ виду потребности въ аудиторіи, онъ, посл краткаго размышленія, пришелъ къ выводу, что ихъ присутствіе тамъ не должно вызывать протеста, и дружелюбно помахалъ имъ своей рукописью. Марджори махнула ему платкомъ въ отьтъ….

Слдующій часъ былъ однимъ изъ тхъ, что придавали м-ру Попу въ семь почти метеорологическое значеніе. Онъ началъ съ добродушія, въ которомъ нельзя было найти иного недостатка, кром того, что оно было, можетъ быть, чуть-чуть искусственнымъ, если принять во вниманіе эпистолярное напряженіе въ кабинет, Марджори онъ привтствовалъ боле, чмъ радушно.

— Ну, котеночекъ,— сказалъ онъ, нжно, но тяжело и солидно хлопнувъ ее по лвой лопатк,— приготовила поцлуй для старика?

Марджори подставила. щеку.

— Вотъ такъ,— сказалъ м-ръ Попъ,— а теперь я хочу, чтобы вы вс помогли мн своимъ совтомъ.

И онъ повелъ ихъ къ кучк плетеныхъ садовыхъ стульевъ.— Ну мамаша, а ты идешь?— сказалъ онъ, поудобне услся и досталъ футляръ съ очками, въ то время, какъ семья покорно группировалась вокругъ. Это была очаровательная картина: человкъ, окруженный женской половиной своей семьи.

— Я не часто льщу себ,— сказалъ онъ,— но на этотъ разъ, мн кажется, я достигъ изящества всхъ именно изяществъ, это самое подходящее слово.

Онъ прочистилъ горло, надлъ очки и издалъ долгій, низкій, подготовительный звукъ, довольно таки похожій на звукъ дтскаго рожка

— Хм… ‘Дорогой сэръ’!

— Рома,— сказала миссисъ Попъ,— не скрипи стуломъ.

— Это Даффи, мама, а не я,— сказала Рома.

— Ахъ, Рома, какъ ты можешь!— воскликнула Даффи.

М-ръ Попъ остановился и посмотрлъ угрожающимъ глазомъ поверхъ лваго стеклышка очковъ на Рому.

— Не скрипи стуломъ, Рома,— сказалъ онъ,— когда теб говоритъ. мать.

— Я не скрипла стуломъ,— возразила Рома.

— Я это ясно слышалъ,— сказалъ мягко отецъ.

— Это была Даффи.

— Твоя мать думаетъ иначе,— сказалъ м-ръ Попъ.

— Ну, хорошо, тогда я сяду на землю,— сказала Рома, покраснвъ до корней волосъ.

— И я тоже,— сказала Даффи,— такъ будетъ лучше.

М-ръ Попъ съ серьезнымъ видомъ подождалъ, пока совершилось перемщеніе, потомъ поправилъ очки, снова прочистилъ горло, издалъ трубный звукъ и началъ:

— Хм… ‘Дорогой сэръ’!

— Вамъ не кажется, папа, что въ письм редактору лучше обращаться просто ‘сэръ’!— сказала Марджори.

— Кажется, я забылъ объяснить, Марджори,— сказалъ отецъ ея соспокойствіемъ, выдававшимъ большое усиліе къ сохраненію самообладанія, и хлопая лвой рукой по рукописи, которую онъ держалъ въ правой,— что это частное письмо, частное письмо.

— Я не знала,— отвтила Марджори.

— Это было бы ясно изъ дальнйшаго,— сказалъ м-ръ Попъ и снова приготовился читать.

На этотъ разъ ему удалось начать, но онъ уже былъ немного разстроенъ первыми неудачами, и легкія ударенія, которыя должны были подчеркнуть тонкости его ироніи все время, попадали не на т слова, и ему приходилось начинать фразы сначала. Потомъ вдругъ на Рому напалъ ужасный, неудержимый припадокъ икоты. При второй икот м-ръ Попъ остановился, выпученными глазами пристально посмотрлъ на свою дочь, но лишь только онъ хотлъ снова приняться за чтеніе, вырвалась третья икота, несмотря на крайнія усилія ребенка сдержать ее.

М-ръ Попъ поднялся со стула съ видомъ оскорбленнаго достоинства.

— Довольно, сказалъ онъ, и бросилъ на ребенка полный мести взглядъ — у тебя нтъ даже самообладанія шестилтняго дитяти.

И нжно обратившись въ м-съ Попъ.

— Мамаша,— сказалъ онъ,— давай попробуемъ сыграть партію въ теннисъ съ младшимъ поколніемъ.

— А ты не можешь прочесть намъ письмо посл ужина?— спросила она.

— Оно должно быть отправлено съ восьмичасовой почтой,— отвтилъ онъ, пряча маленькій шедевръ въ боковой карманъ, маленькій шедевръ, который, быть можетъ, теперь уже ни одно человческое ухо больше не услышитъ.

— Даффи, милая, ты сбгаешь въ домъ за ракетами и мячами.

Семейная атмосфера стала теперь сумрачной и облачной, а ршеніе м-ра Попа использовать время до возращенія Даффи, чтобы посмотрть, не можетъ ли онъ сдлать чего-нибудь съ сткой для тенниса, которая, дйствительно была въ неудовлетворительномъ состояніи, предвщало мало хорошаго. Потомъ, къ несчастью, Марджори, напрактиковавшаяся въ теннисъ у Кармеловъ, объявила, что первыя дв подачи отца были неправильны — и этимъ нарушила семейный этикетъ. А дло было въ томъ, что м-ръ Попъ выработалъ себ, дйствительно, хорошую, трудную, аккуратную подачу, единственнымъ недостаткомъ которой было, что мячъ попадалъ или далеко за или прямо въ стку, и поэтому жена его утвердила въ его сознаніи, что въ общемъ лучше всего считать первую варіацію законнымъ расширеніемъ отцовскихъ правъ. Поэтому естественно, что м-ръ Попъ почувствовалъ себя слегка задтымъ критикой Марджори, и раздраженіе его только возрасло, когда слдующіе два мяча, посланные имъ Даффи, погибли въ стк (‘Чортъ побери эту стку! всегда лзетъ въ глаза!’). Потомъ Марджори необычайно мягко вернула ему мячъ, который онъ какъ-то прозвалъ, а Даффи едва перекинула свой мячъ черезъ стку. Потомъ настала очередь Марджори подавать, что она сдлала новымъ пріемомъ, заимствованнымъ у старшаго изъ Кармеловъ и который показался м-ру Попу очень не англійскимъ.

— Продолжай,— замтилъ онъ кратко,— пятнадцать очковъ, моя милая.

Съ матерью она была снисходительне, и они выиграла первую партію, по окончаніи которой м-ръ Попъ долженъ былъ объяснить Марджори, что если онъ долженъ отражать ударъ въ углу своего поля, ему придется бжать назадъ очень быстро, и онъ можетъ упасть на скользкомъ спуск у конца площадки. Кром того, смыслъ игры въ теннисъ не сводится только къ тому, чтобы выиграть. Она отвтила довольно разсянно,— ‘Хорошо, папа!’и сейчасъ же подала ему еще мячъ, а онъ, застигнутый немного врасплохъ, ударилъ мячъ краемъ ракеты и загналъ его за поле, потомъ онъ обмнялся ракетами съ Даффи — оказалось, что онъ все время зналъ, что она играла его ракетой, только онъ, предпочелъ промолчать — и далъ совть жен, какъ возвращать ударъ, а она, недостаточно скоро схвативъ его мысль, довела итогъ до 40: 15. Онъ почувствовалъ себя лучше, когда снова началъ возвращать подачу Марджори, но, не успвъ сдержать себя, она снова повторила свой непріятный пріемъ подавать въ уголъ, и тутъ м-ръ Попъ, съ легкостью, которая пристыдила бы любого юношу, отскочилъ назадъ и попалъ въ бду. Онъ поскользнулся, повертлся волчкомъ по предательскому склону, растянулъ себ жилу у щиколки и ударился о желзную ршетку цвтника. Это было ужъ слишкомъ, и онъ потерялъ самообладаніе. Дочери его на одно мгновеніе имли случай судить о лингвистическихъ способностяхъ здороваго человка въ агоніи.

— Я ей сказалъ,— продолжалъ онъ, какъ ни въ чемъ небывало, что теннисъ….

На секунду онъ какъ бы призадумался, какъ дальше дйствовать. Потомъ, какъ будто съ большими усиліями, онъ досталъ свой пиджакъ съ ближайшаго столба и направилъ свои шаги къ дому, хромая.

Твердость характера одно изъ лучшихъ и благороднйшихъ качествъ, вырабатываемыхъ Англіей, но нкоторые англичане обладаютъ этимъ качествомъ въ излишней мр. Однимъ изъ такихъ былъ м-ръ Попъ.

— Съ меня довольно, мамаша,— сказалъ онъ, и прибавилъ какое-то, къ счастью, неуслышанное замчаніе по поводу новыхъ пріемовъ игры Марджори.

Вечернее упражненіе въ теннисъ пришло къ концу.

Вс три дамы посмотрли другъ на друга и промолчали нсколько секундъ.

— Я отнесу ракеты въ домъ, моя милая,— сказала миссисъ Попъ.

— Мн кажется, другой мячъ на твоемъ конц,— сказала Даффнубравъ вс принадлежности игры, Марджори и ея сестра тихо, въ задумчивости, пошли въ сторону, противоположную дому.

— Тутъ еще имется и крокетъ, — сказала Даффи,— только мы еще не пробовали его.

— Очевидно, и онъ тоже будетъ играть?

— Хочетъ, по крайней мр….

— Конечно,— сказала Марджори, посл долгой паузы,— разв съ папой можно спорить!

Въ семь часовъ Марджери была уже наверху и переодвалась въ свое яблочно-зеленое платье. Она хорошенько освжилась холодной, мягкой водой, и ей было пріятно надть тонкіе шелковые чулки и нжныя атласныя туфли, распустить, наконецъ, волосы и расчесать ихъ, лниво переодться посл утомительнаго путешествія и оживленной встрчи. Она съ удовольствіемъ посмотрла въ окно на большую церковь и большія деревья за нею на фон золотой тишины лтняго вечера.

— Очевидно, эти птицы — галки,— сказала она.

Но Даффи уже отправилась посмотрть, какъ псевдо-близнецы переодлись въ свои муслиновыя платья и розовые атласные пояса, у нихъ была склонность пренебрегать наиболе недоступными пуговицами.

Марджори вдругъ замтила, что на лужайк внизу появились два чужихъ господина въ обществ ея матери.

Одинъ изъ нихъ былъ ея поклонникъ, почти оффиціальный женихъ, Уилль Магнетъ, извстный писатель-юмористъ. Она цлый день всячески старалась не думать о немъ, по теперь онъ сдлался неизбжнымъ, центральнымъ фактомъ. Она посмотрла на него озабоченно-испытующимъ взоромъ и искренно удивилась, почему его прошлогоднее ухаживаніе вызывало въ ней такія пріятныя и волнующія чувства.

М-ръ Магнетъ былъ одинъ изъ тихихъ, сознательно скромныхъ людей, которые и не пытаются даже быть красивыми. Это былъ блондинъ лтъ сорока, съ блднымъ лицомъ и большимъ, выпуклымъ срымъ глазомъ — я говорю, главнымъ образомъ, о лвомъ глаз — и спокойно подвижнымъ лицомъ. Носъ и подбородокъ были у него заострены, губы тонки и странно сжаты. Онъ былъ одтъ во все срое, въ шелковую сорочку съ низкимъ воротомъ, раскрывающимъ тонкую шею, и въ разввающійся бантомъ черный галстухъ: за спиной руки его держали срую фетровую шляпу. Она слышала мягкія вкрадчивыя каденціи его голоса разговаривающаю съ ея матерью. Другой господинь, молчаливо стоявшій съ правой руки ея матери, былъ, очевидно, м-ръ Винтерслонъ, котораго м-ръ Магнетъ давно общалъ привести. Костюмъ его проявлялъ скромную веселость натуры, подобающей художнику, и, дйствительно, онъ былъ, однимъ изъ любимйшихъ иллюстраторовъ м-ра Магнета.

— Идешь внизъ?— спросила Даффи, сро-желтымъ видніемъ появляясь у дверей.

— Пусть сперва сойдутъ т,— сказала Марджори, умя лучше оцнивать эффекты,— и Теодоръ. А то не очень то хочется принять участіемъ комическомъ появленіи вмст съ Теодоромъ, не правда ли, Даффи?

И поэтому об сестры стали осторожно наблюдать за группой внизу — осторожно, такъ какъ имъ приходилось остерегаться все учащавшихся взглядовъ м-ра Магнета, направленныхъ на ихъ окна — и когда вся остальная часть семьи собралась, он ршили, что насталъ ихъ выходъ. М-ръ Попъ присоединился къ групп, не неся на себ никакихъ слдовъ недавняго dbcle, кром едва замтнаго прихрамыванія. На немъ была надта бархатная куртка цвта дамасскихъ сливъ, которую онъ носилъ на дач, и вс слды его великаго гнва исчезли. Впрочемъ, рдко сохравялъ онъ гнвное настроеніе, кром какъ на лон семьи, и то только, когда никого посторонняго не было.

— Ну, — слышала об дочери, какъ онъ говорилъ, стараясь подчеркнуть остроуміе весьма непонятной шутки,— итакъ Магнетъ опять пришелъ къ гор… да?

— Пойдемъ, Маджъ,— сказала Даффи, и вс сестры вмст вышли изъ дома.

Для всякаго присутствовавшаго, какъ бы безнадежно глупъ онъ ни былъ въ этотъ вечеръ, было ясно, что м-ръ Магнетъ удлялъ совершенно особенное вниманіе Марджори. У него было два глаза, но онъ обладалъ тмъ таинственнымъ качествомъ, столь часто свойственнымъ синесрому ирису, которое производитъ впечатлніе, что напрягается лишь одинъ огромный зрачокъ, эффектъ своего рода сраго прожектора, и теперь какъ разъ м-ръ Магнетъ пользовался этимъ глазнымъ лучемъ, чтобы подчеркнуть почтительное, но несомннное восхищеніе. Онъ церемонно поздоровался съ Даффи и затмъ разршилъ себ удержать руку Марджори на секунду больше, чмъ полагалось, пока онъ проговорилъ очень просто:

— Я очень радъ видть васъ снова… очень!

Наступило легкое замшательство.

— Вы поселилась здсь поблизости, м-ръ Магнетъ?

— Да, на сосднемъ постояломъ двор,— сказалъ м-ръ Магнетъ, и прибавилъ, — я избралъ это мсто, потому что могу быть близко около васъ.

И на мгновенье глазъ его снова остановился на ней.

— Тамъ удобно?— спросила Марджори.

— Такъ очаровательно просто,— отвтилъ м-ръ Магнетъ,— я прямо влюбленъ въ свое помщеніе.

Тиликанье колокольчика извстило о томъ, что ужинъ готовъ.

— Извините, господа, но зову васъ на совершенно незатйливый, деревенскій ужинъ,— сказала миссисъ Попъ.

VI.

По окончаніи ужина, по иниціатив м-ра Магнета, мужчины почти тотчасъ же вернулись къ дамамъ, и м-ръ Магнетъ первый вспомнилъ, что Марджори умла пть.

Об старшія сестры обладали чистыми, пріятными голосами и знали цлый рядъ тхъ веселыхъ псенъ, что были сочинены англичанами до нашествія ганноверцевъ. Сидъ аккомпанировала, а Рома услась въ глубину большого низкаго кресла въ углу и по уши влюбилась въ м-ра Винтерслона. Три музыкантши въ зеленомъ и сро-желтомъ и бломъ платьяхъ составляли красивую группу при свт лампы съ зеленымъ абажуромъ на фон черно-золотого рояля, крикливо рзкой ширмы и темной стной за нею. Марджори любила пть и скоро забылась въ псн, а м-ръ Магнетъ не могъ скрыть своего обожанія.

М-ръ Попъ впалъ въ состояніе пріятнаго мечтанія, нсколько пересплыхъ анекдотовъ, такихъ милыхъ и старыхъ, пришли ему на память, и онъ чувствовалъ, что найдетъ прекрасную для нихъ аудиторію, когда кончатся это неизбжное демонстрированіе талантовъ его дочерей. Онъ уже готовился раскрыть ротъ, когда нечаянно взоръ его упалъ на гостя. Его поразило, до какой степени ладо м-ра Магнета преобразилось. Онъ сидлъ, вытянувши голову впередъ, смотрлъ на Марджори, и въ выраженіи его лица м-ръ Попъ нашелъ что-то общее съ выраженіемъ тхъ блаженныхъ младенцевъ, что всегда окружаютъ изображеніе Успенія св. Богородицы. Было мгновеніе, когда м-ръ Попъ ничего не понималъ, потомъ сразу понялъ. Это была Марджори! Онъ необычайно удивился и посмотрлъ на свою дочь, какъ будто онъ никогда прежде ея не видалъ. И съ быстротой молніи онъ замтилъ, что это безпокойное, умное, непочтительное дитя стало двицей высокаго роста, стройной, милой, и представляло собою прямо-таки красивую двушку. Это была она, его дочь. И какая-то широкая волна благодушія нахлынула на него — благодушія къ Марджори, къ Магнету. Глаза его потускнили отъ далеко не позорнаго наплыва нжности. Онъ зналъ, что этотъ господинъ уже имлъ капитала, по крайней мр, въ тридцать пять тысячъ фунтовъ — онъ уяснилъ себ это однажды въ бесд о различнаго рода биржевыхъ операціяхъ — и онъ наврное зарабатываетъ не меньше пяти тысячъ фунтовъ въ годъ! Очаровательная двушка! Достойный поклонникъ! И къ тому же славный человкъ, положительно славный, и притомъ очень осторожный — о, такіе люди далеко идутъ.

Конечно, старикъ долженъ будетъ разстаться съ своимъ сокровищемъ.

Ну, отецъ долженъ учиться самопожертвованію, и онъ не изъ тхъ, что будетъ препятствовать счастью своей дочери. Настанетъ день, когда очень нжно, красивымъ жестомъ онъ вручитъ ее Магнету, любимую, дочь заслужившему довріе другу.

— Ну, сыночекъ, нтъ никого въ цломъ мір… начнетъ онъ.

Это будетъ трогательное прощаніе. ‘Не забывай старика-отца,Магготсъ’, — скажетъ онъ. И въ такую минуту она даже не возразитъ ничего противъ странной клички…

Время шло, младшее поколніе покорно исполнило обрядъ всеобщаго лобызанія и было отправлено спать, а остальные пошли къ двери, выходящей на лужайку, и стали любоваться ночью. Была великолпная лтняя ночь, темносиняя, окаймленная теплымъ кольцомъ отблеска заката, безлунная, лишь нсколько лампообразныхъ звздъ ярко горли надъ черными неподвижными тнями деревьевъ…

Миссисъ Попъ заявила, что вс пойдутъ, несмотря на ночныхъ жуковъ, проводить гостей до воротъ у конца аллеи…

VII.

Марджори вдругъ замтила, что она и м-ръ Магнетъ очутились немного позади остальныхъ. Она хотла было ускорить шагъ, но м-ръ Магнетъ круто остановился и сказалъ: ‘Марджори’!

— Когда я смотрлъ на васъ, и вы пли,— началъ м-ръ Магнетъ и на минуту задохнулся.

Свойственная Марджори способность прерывать чужую рчь на этотъ разъ покинула ее.

— Мн казалось, что я предпочелъ бы назвать васъ своей, чмъ получить во владніе цлое царство.

Пауза начинала затягиваться, и отвтъ Марджори, въ то время, какъ она его произносила, показался даже ей чрезвычайно слабымъ. У нея мелькнула смутная мысль, что она, пожалуй, роняетъ свое достоинство.

— Мн кажется, лучше былобы, если бы вы, получили царство,— сказала она смущенно.

И, прежде чмъ они успли еще что-нибудь скачать, оказалось, что они догнала Даффи, м-ра Винтерслона и мать у воротъ…

На обратномъ пути миссисъ Попъ громогласно восхваляла м-ра Магнета. У нея былъ маленькій, тоненькій голосокъ, которымъ она очень умло и осторожно владла, и она начала распространяться о его скромности, его спокойной услужливости за столомъ, его постоянномъ присутствія духа. Она привела рядъ примровъ этихъ похвальныхъ качествъ, перечислила рядъ случаевъ, самихъ по себ, незначительныхъ, но очаровательныхъ въ своей совокупности.

— Онъ такъ скроменъ, совсмъ не напускаетъ на себя, — пла миссисъ Попъ, — никогда ее скажешь, что онъ такъ богатъ и знаменитъ. А между тмъ каждая его книга переводится на русскій, нмецкій и всякіе другіе языки. Мн кажется, онъ величайшій юмористъ Англіи. Эта пьеса его, какъ она называется?— ‘Наша Старушечка’ — выдержала почти тысячу двсти представленій?! Мн кажется, это прямо поразительный талантъ. Только подумайте, сколько людей онъ осчастливилъ!

Разговоръ большей частью сводился къ монологу. И Марджори и Даффи были об необычайно молчаливы.

ГЛАВА II.
Два предложенія м-ра Магнета.

Скоро стало совсмъ очевидно для Марджори, что м-ръ Магнетъ собирается сдлать ей предложеніе, а она не знала, желаетъ ли она выйти за нею или нтъ.

Марджори начала сознавать, что дло принимаетъ довольно серьезный оборотъ для нея, и что она совершенно къ нему не подготовлена.

Ея мысли и чувства совершенно запутались. Голова ея была полна обрывками мыслей, всякаго рода соображеній, разсужденій, вычитанныхъ изъ книгъ, все вмст спуталось въ этомъ ералаш двадцатаго вка. Напримръ,— и поскольку это обладало нкоторой цнностью, какъ мотивъ, оно было далеко не легкомысленнымъ соображеніемъ — ей хотлось выслушать предложеніе ради самаго факта предложенія.

Немного мене яснымъ и боле инстинктивнымъ, чмъ ея желаніе выслушать предложеніе, было стремленіе посмотрть все, что м-ръ Магнетъ намренъ сдлать, и выслушать все, что онъ намренъ оказать. Она была очень любопытна. А онъ велъ себя совсмъ не такъ, какъ она ожидала, что будетъ вести себя влюбленный.

Замужество, бракъ, съ отвлеченной точки зрнія — т. е. забывая совершенно о м-р Магнет — для нея ни въ коемъ случа не было лишено заманчивости. Она испробовала жизнь, такую, какой она могла быть безъ неизбжнаго надзора отца, и уже начала сознавать, какой ея родитель несносный. Бракъ для нея былъ возможностью освободиться отъ всего этого, онъ означалъ не только свободу отъ родителей, но и собственную квартиру, мебель, выбранную по ея вкусу, полную свободу, авторитетъ, значительность. Она имла возможность убдиться въ томъ, что значитъ быть состоятельной замужней молодой женщиной, на примр нсколькихъ блестящихъ бывшихъ студентокъ, постившихъ посл замужества Беннетъ-Коллэджъ и разсыпавшихъ направо и налво приглашенія, предложенія протекціи и общанія пристроить.

Бдная Марджори! она всячески старалась быть разумной и чувствовала себя безпомощной надъ кричащей бездной опасныхъ и запретныхъ мыслей. Втайн сознавала она прекрасно, что не такъ должна прійти любовь. Въ глубин души, въ главномъ сокровищ ея жизни, и въ лучшемъ, что она могла подарить человчеству, была жажда красоты, временами становившаяся почти невыносимой, жажда чего-то иного, кром красоты, но все же неразрывно связаннаго съ него, жажда глубокихъ переживаній, своего рода славы, приключеній, страсти,— жажда вещей, родственныхъ музык, героическимъ поэтамъ, традиціямъ романтизма. Она спрятала далеко вглубь себя огромное мятежное желаніе жизни, огромную мятежную способность жить. Быть красиво любимой — вотъ достойный внецъ и кульминаціонный пунктъ ея бытія.

Она не смла прислушиваться къ этимъ глубинамъ, но эти мятежные голоса наполняли ее. Даже когда она гнала своего маленькаго крокодила первобытно-разумныхъ мыслей къ заране опредленному здравому заключенію, кровь и нервы, и все ея существо протестовали и кричали, что м-ръ Магнетъ не годится, что каковы бы ни были другія въ немъ достоинства, съ точки зрнія любовника онъ былъ нелпъ, и плосокъ, и глупъ, и старъ, и лучше вовсе не родиться на свтъ Божій, чмъ отдать сокровище своей жизни его истомленнымъ губамъ и голоднымъ худымъ рукамъ. ‘Какой ужасъ! Какое отвратительное безобразіе!’ — молча, безформенно подстрекали мятежные голоса.

М-ръ Магнетъ сдлалъ свое первое предложеніе три дня посл этого, побывавъ дважды къ чаю и будучи потомъ оставленъ къ ужину.

М-ръ Попъ всячески старался быть любезнымъ и внимательнымъ къ м-ру Магнету и не могъ придумать лучшаго средства для этого, чмъ благодтельствуя его безграничной интимностью своей бесды, это отнимало всякую возможность какихъ бы то ни было, кром минутныхъ, бесдъ между его дочерью и ея поклонникомъ. Но мало того, м-ру Магнету было трудно отдлаться отъ м-ра Попа, не обидвъ его, стоило лишь случаю отозвать м-ра Попа на минутку, какъ м-ръ Магнетъ открывалъ, что или Марджори нигд поблизости не видно, или ее нельзя никакимъ, какимъ бы то ни было остроумнымъ, способомъ изолировать до неизбжнаго возвращенія м-ра Попа.

И поэтому м-ру Магнету не представилось случая объясниться до маленькаго собранія у лэди Петуортъ въ Семмерхэм-Парк.

Съ самаго начала м-ръ Магнетъ сталъ кружиться около нея, кружиться все ближе и ближе. Онъ направилъ на нее глазъ, когда она подошла къ богато разукрашенной особ лэди Петчуортъ, какъ-какой нибудь выбитый изъ строя броненосецъ направляетъ тускло срый, почтительный, любящій лучъ прожектора на уплывающую миноноску, и поэтому ей казалось, что онъ смотритъ на нее безпрерывно, безжалостно, тянется къ ней. И ей очень не хотлось, чтобы онъ это длалъ. Она вовсе не думала, что онъ ршится на объясненіе тутъ, при этихъ обстоятельствахъ.

Сперва она возлагала большія надежды на собственныя силы и умніе увертываться, и на присутствіе многолюднаго общества. Потомъ понемногу ей стало очевиднымъ, что и лэди Петчуортъ, и ея собственная мать, да и все общество, и сады, и погода, и звзды — вс ршили объединиться въ желаніи дать возможность м-ру Магнету выполнить свое намреніе, и Марджори съ непослдовательностью, столь свойственной ея полу и послужившей мишенью для мужскихъ остротъ въ продолженіе всхъ вковъ — вдругъ и неожиданно твердо пришла къ убжденію, что ей не хочется ршать, какой тактики держаться съ м-ромъ Магнетомъ. Ей не хотлось принимать его предложеніе, и такъ же ясно не хотлось отказывать ему. Она и не хотла даже, чтобы думали, что она въ данную минуту ршаетъ, что отвтить ему, и это было лишь развитіемъ ея предшедствовавшихъ мыслей. Она даже не хотла, чтобы думали, что она старается избжать его, или думаетъ о немъ, или замчаетъ его существованіе.

Поздоровавшись съ лэди Петчуортъ, ей удалось, правда, очень неловко, не замтить м-ра Магнета и обратиться съ какимъ-то вопросомъ къ м-ру Винтерслону, стоявшему немного въ сторон и разсматривавшему защищеннымъ рукой и прищуреннымъ глазомъ видъ сквозь стволы деревьевъ на Барнхамстритъ. Онъ сказалъ ей, что нашелъ очень ‘красивый’ эффектъ, который еще не былъ использованъ, и она всячески постаралась-раздлить его художественные интересы, все время чувствуя за спиной м-ра Магнета, ждавшаго случая подойти къ ней.

Наконецъ, ему это удалось, и она сдлала отчаянную попытку завязать общій разговоръ, въ которомъ приняли бы неизбжно участіе вс трое, но напрасно. М-ръ Винтерслонъ при первой возможности отошелъ и оставилъ ее въ смущенномъ, но краснорчиво молчаливомъ tte tte’.

Даже профессіональное остроуміе и находчивость м-ра Магнета покинули его.

— Пріятно васъ снова увидать, сказалъ онъ, посл огромнаго промежутка времени.

II.

— Пойдемте, посмотримъ на пруды,— сказалъ онъ.— Здсь пруды восхитительны. Вы должны ихъ видть.

Марджори не сумла немедленно придумать какое-нибудь возраженіе противъ прудовъ, и онъ ее увелъ.

— Я часто вспоминаю нашу прошлогоднюю прогулку,— сказалъ м-ръ Магнетъ,— и ваши разсказы о вашихъ занятіяхъ въ Оксбридж.

Марджори внезапно обхватило восторженное восхищеніе какой то бабочкой.

Дважды еще удалось ей сбить съ позиціи м-ра Магнета, пока они не пришли къ крошечной луж съ водяными лиліями и миніатюрнымъ водопадомъ, носящимъ громкое названіе Водяныхъ Садовъ.

— Это одна изъ самыхъ удачныхъ затй лэди Петчуортъ,— сказалъ м-ръ Магнетъ.

— Лотосы, должно быть, очень похожи на водяныя лиліи,— сказала Марджори, потерявъ всякую надежду отвратить неотвратимое…

Она стояла молча, неподвижно, у маленькой лужи, и, не смотря на задумчивый взоръ, направленный на пловучіе цвты, напряженно и упорно чувствовала его пристальный взглядъ.

— Марджори,— раздался, наконецъ, его голосъ, страшно мягкій,— мн необходимо вамъ сказать что-то…

Она ничего не отвтила.

— Съ того самаго двя, какъ мы познакомились прошлымъ лтомъ…

Ясное, холодное ршеніе, наконецъ, упрочилось въ мозгу Марджори.

Если ей необходимо ршить, она ршитъ. Онъ самъ на это напросился.

— Марджори, сказалъ м-ръ Магнетъ,— я люблю васъ.

Она подняла ясный, ршительный взоръ на него.

— Мн очень жаль, м-ръ Магнетъ,— сказала она.

— Я хотлъ просить васъ стать моей женой,— сказалъ онъ.

— Мн очень жаль, м-ръ Магнетъ,— повторила она.

Они посмотрли другъ на друга. Она испытывала какое-то испуганное удовольствіе въ томъ, что она сейчасъ сдлала, пусть мать говоритъ, что хочетъ.

— Я такъ сильно люблю васъ,— сказалъ онъ, смущенно.

— Мн очень жаль,— снова повторила она упрямо.

— Мн казалось, что я вамъ немного нравлюсь.

Она за это ничего не отвтила. Она испытывала странное ощущеніе, какъ будто ей нельзя уйти отъ этой плескающей, журчащей лужи, словно она здсь будетъ прикована до тхъ поръ, пока м-ру Магнету не заблагоразсудится отпустить ее, а пока это ему не заблагоразсудилось. Въ такомъ случа она будетъ продолжать ему отказывать.

— Я очень огорченъ — сказалъ онъ.

Марджори могла только подумать, что ей снова жаль, но такъ какъ она уже трижды повторила эту фразу, она какъ-то неловко промолчала.

— Можетъ быть, потому что…— началъ онъ снова и запнулся.

— Не почему-либо. Пожалуйста вернемтесь къ остальнымъ, м-ръ Магнетъ. Мн очень жаль, если я огорчила васъ.

И, сдлавъ надъ собой огромное усиліе, повернула назадъ.

М-ръ Магнетъ остался стоять и смотрлъ на нее — я могу только сравнить его взглядъ съ ищущимъ взглядомъ фотографа. На одну минуту въ его жизни Марджори ненавидла его.

— Я не понимаю,— сказалъ онъ наконецъ.

Потомъ съ простотой, которая собственно должна была бы растрогать ее, онъ сказалъ:

— Можетъ быть, Марджори… я могу надяться?.. можетъ быть, я не въ подходящую минуту заговорилъ объ этомъ?

Она отвтила немедленно, убжденно.

— Я не думаю, м-ръ Магнетъ.

— Мн очень жаль,— сказалъ онъ,— что побезпокоилъ васъ..

— Мн очень жаль,— отвтила Марджори.

Наступило долгое молчаніе.

— Мн тоже очень жаль,— сказалъ онъ.

Они не проговорили больше ни слова, по стали возвращаться къ остальной компаніи. Вся процедура была кончена. Какъ-то неожиданно, сразу, вншность м-ра Магаета измнилась и приняла видъ полнаго, явнаго отчаянія.

— Я надялся,— сказалъ онъ и вздохнулъ.

Съ ужасомъ Марджори замтила, что онъ ршилъ принять видъ отверженнаго, показать всмъ, что онъ былъ отвергнутъ посл того, какъ ему позволили надяться и его поощряли.

III.

Глазъ миссисъ Попъ нельзя было обмануть, ничего отъ нея нельзя было скрыть, да собственно ничего и не скрывалось, спина м-ра Магнета была довольно краснорчива. Марджори была немного возбуждена, щеки ея горли, глаза блестли, и она проявила необычайное желаніе, съ неестественнымъ энтуатіазмомъ, сыграть въ гольфъ-крокетъ. Было краснорчиво ясно, что м-ръ Магнетъ не раздлялъ ея восторженнаго желанія и отказался играть, и все же, когда она начала съ преподобнымъ Джоплитъ-Бэйшъ въ качеств партнера, онъ стоялъ и съ какой то нжной грустью наблюдалъ игру изъ-подъ тни большого каштана.

Миссисъ Попъ осторожно и незамтно подошла къ нему.

— Вы не играете, м-ръ Магнетъ,— замтила она.

— Нтъ, на этотъ разъ я только зритель, — сказалъ онъ со вздохомъ.

— Кажется, Марджори выигрываетъ,— сказала миссисъ Попъ.

Онъ нсколько секундъ ничего не отвчалъ.

— Она такъ очаровательна въ этомъ голубомъ плать,— замтилъ онъ, наконецъ, и снова глубоко вздохвулъ.

— Да, этотъ синій цвтъ идетъ къ ней,— сказала миссисъ Попъ, не обращая вниманія за вздохъ.— У ней есть свой вкусъ, и она всегда сама выбираетъ вс свои платья — цвтъ, матерію все… (и кром того, хотя миссисъ Попъ этого не прибавила, всегда тщательно скрывала счетъ портнихъ).

Потомъ наступило еще боле длинное молчаніе, которое миссисъ Попъ сочла нужнымъ прервать легкой дрожью.

Она замтила, что м-ръ Магнетъ жаждетъ сочувствія и готовъ все выложить, какъ за исоовди.

— Мн кажется,— сказала она,— здсь немного сыро. Пройдемте къ пруду и посмотримъ, нтъ ли тамъ блыхъ лилій.

— Есть,— сказалъ м-ръ Магнетъ печально,— и он такъ красивы такъ поразительно красивы.

И онъ свернулъ на дорожку, по которой такъ еще недавно велъ Марджори.

Онъ оглянулся назадъ, пока они шли по дорожк, раздляющей газонъ отъ клумбъ, усянныхъ маками.

— Она такъ полна жизни!— сказалъ онъ со вздохомъ въ голос.

Миссисъ Попъ звала, что она должна промолчать.

— Я сегодня сдлалъ ей предложеніе,— сорвалось у мистера Магнета,— я не могъ удержаться.

Миссисъ Попъ только подчеркнула свое молчаніе.

— Я знаю, что я не долженъ былъ это сдлать, не посовтовавшись предварительно съ вами,— продолжалъ онъ смущенно.

— Но я такъ люблю ее. Впрочемъ… впрочемъ, изъ этого ничего дурного не выйдетъ.

Голосъ миссисъ Попъ раздался тихо и мягко.

— Я и не подозрвала, м-ръ Магнетъ… Вы знаете, она такъ молода. Ей всего двадцать лтъ. Мать…

— Я знаю,— сказалъ Магнетъ,— я вполн понимаю. Но я ничего дурного не сдлалъ. Она мн отказала. Я завтра уду. Уду навсегда… мн очень жаль.

Снова длинное молчаніе.

— Для меня, конечно, она только ребенокъ,— сказала, наконецъ, миссисъ Попъ.— Она только ребенокъ, м-ръ Магнетъ. Ей и въ голову не могло прійти, что у васъ были такіе видя на нее.

— Теперь, разъ я съ вами объ этомъ заговорилъ, миссисъ Попъ,— сказалъ онъ,— я могу вамъ сказать, какъ я — о, это единственное слово — обожаю ее. Она такая милая, очаровательная, нжная…

Миссисъ Попъ порывисто повернулась къ нему и взяла его за. руки: она была глубоко растрогана.

— Я не могу вамъ сказать,— прибавила она, — что испытываетъ. мать, слыша такія слова.

Слова измнили ей, и нсколько минутъ оба ограничивались безмолвнымъ пожатіемъ рукъ.

— Ахъ!— сказалъ м-ръ Магнетъ, и у него появилось странное сожалніе, что ему приходится имть дло съ матерью.

— А вы уврены, м-ръ Магнетъ,— продолжала миссисъ Попъ, когда волненіе ея немного улеглось, что она серьезно думала то, что сказала? Молодыя двушки такія странныя существа…

— Ея слова мн показались такими ясными и убдительными.

— Она всегда очень ясна и убдительна.

— Да, я это знаю.

— Я знаю, что вы ей нравились.

— Не можетъ быть!

— Да, мать всегда видитъ. Когда упоминалось ваше имя… Но о такихъ вещахъ нельзя говорить. Въ этомъ всегда есть что-то… что-то святое…

У нея мелькнула мысль, что она сказала достаточно.

— Какое чувство собственнаго достоинства у этой старой золотой, рыбки!— замтила она.— Она машетъ хвостомъ, словно церковный староста, изгоняющій изъ церкви шумливыхъ ребятъ.

IV.

Миссисъ Попъ поразила Марджори тмъ, что она нкоторое время ни слова не проронила о слишкомъ очевидномъ факт дня, но ея обращеніе со второй дочерью по дорог домой было необычайно нжнымъ.. Какъ будто она въ первый разъ сообразила, что печаль и несчастье могли вторгнуться въ эту молодую жизнь. Впрочемъ, посл ужина она заговорила. Передъ тмъ, какъ младшія дти отправлялись спать, они вс вышли на лужайку посмотрть на молодой мсяцъ. Даффи показывала псевдо-близнецамъ старый мсяцъ въ объятіяхъ молодого, и Марджори очутилась рядомъ съ матерью.

— Надюсь, милая, — сказала миссисъ Попъ,— что все будетъ къ лучшему, и ты поступила разумно, милая.

Марджори была удивлена и растрогана тономъ матери.

— Такъ трудно заране угадать, что будетъ къ лучшему,— продолжала миссисъ Попъ.

— Я должна была поступить такъ, какъ поступила, — сказала Марджори.

— Я только надюсь, что теб никогда не придется убдиться въ томъ, что ты совершила большую ошибку, милая. Онъ тебя очень, очень любитъ.

— О, мы теперь ее видимъ!— крикнула Рома,— мы теперь ее видимъ! Мамочка, ты ее видла? Такая круглая, и ее какъ будто нянька укачиваетъ!

Когда Марджори пожелала матери покойной ночи, миссисъ Попъ поцловала ее съ необычайной нжностью.

И Марджори пришло въ голову, что, наконецъ, у матери не могло быть какихъ-либо эгоистическихъ соображеній во всей этой исторіи.

VI.

Мысль, что, можетъ быть, она, въ конц-концовъ, и совершила ошибку, можетъ быть самую большую ошибку въ своей жизни, прочно установилась въ мозгу Марджори, наряду, со всякими другими мыслями, къ тому времени, когда она стала одваться на слдующее утро. Послдующія событія только упрочили это убжденіе. Пара чулокъ, въ прочности которыхъ она не сомнвалась, разорвались, когда она стала ихъ надвать, а рядомъ съ тарелкой за утреннимъ чаемъ она нашла два конверта, которые безусловно должны были содержать счета изъ Оскбриджа, и въ довершеніе всего настроеніе отца было ‘ужаснымъ’ за столомъ.

Когда завтракъ кончился, она отправилась въ полуразвалившуюся бесдку у пруда и стала разсматривать счета, которыхъ она не осмлилась вскрыть за столомъ. Одинъ былъ счетъ за обувь — почти три фунта, другой за книги — свыше семи.

— Я знаю, что этотъ неправиленъ, — сказала Марджори, опираясь подбородкомъ на ладонь, и попыталась вспомнить подробно свои заказы и доставленныя ей книги.

Марджори попала въ сть, разставляемую нашимъ дочерямъ и сыновьямъ утонченной скромностью въ денежныхъ вопросахъ прославленной Оксбриджской администраціей, и она очутилась въ довольно сильномъ, по ея средствамъ, долгу.

Она даже не ршилась подумать объ общей сумм долга. Она остановилась на пятидесяти фунтахъ, какъ на крайнемъ максимум.

— Тамъ меньше пятидесяти фунтовъ,— сказала она и прибавила:— должно быть меньше.

Но что-то безсознательно подсказывало ей, что тамъ гораздо больше.

Она уже была третій годъ въ Оксбридж, и мстный главный поставщикъ, уже довольный общей суммой ея долга и не желавшій, чтобы онъ возрасталъ, началъ проявлять наимене любезную сторону своего характера. Онъ приписалъ кое-какія примчанія къ концу счета, замчаніе о какомъ-то регулированіи его, о томъ, что ему необходимы деньги для расплаты съ поставщиками, капиталъ дня оборота и т. д…

Онъ просилъ ее ‘въ ближайшій возможно срокъ обратить вниманіе на этотъ счетъ’. И у нея сложилось непріятное убжденіе въ томъ, что если ей понадобится еще что-нибудь, придется платить наличными, а у нея какъ разъ теперь ощущался недостатокъ въ чулкахъ. Она какъ то за послднее время совсмъ забыла о чулкахъ, къ несчастью, и у Даффи вышелъ весь запасъ чулокъ.

Нервными напряженными движеніями разорвала она на мелкіе куски счета. Потомъ она собрала вс кусочки на ладони и похоронила ихъ въ куч земли, лежавшей въ углу бесдки.

— Маджъ,— сказалъ Теодоръ, появляясь въ солнечномъ сіяніи въ открытую дверь,— тетя Плессингтонъ детъ. Она прислала телеграмму. Кому-нибудь придется встртить ее на вокзал къ позду въ 12 ч. 40 м.

Тетя Плессингтонъ была высокая, худая дама съ ясно очерченнымъ профилемъ, здоровымъ цвтомъ лица и ясными глазами, она носила шляпы для того, чтобы показать, какъ она ихъ презираетъ, и волосы ея были тщательно растрепаны. Одта она была всегда въ хорошія платья, но крайне обветшалыя и освшія, вызывала она къ себ уваженіе главнымъ образомъ голосомъ, немного сдавленнымъ контральто, авторитетнымъ и внятнымъ, онъ придавалъ всему, что она говорила, ясность и важность, такъ что, если она говорила ‘какое хорошее утро’, это было похоже на ясный шрифтъ въ передовой стать ‘Таймса’.

Дядя Губертъ былъ мене замтной фигурой и немного напоминалъ преданныхъ мужскихъ особей, встрчаемыхъ среди низшихъ раковидныхъ породъ.

Все существо тети Плессингтонъ было всецло поглощено мыслями о прогресс. Она была подобна жизненной энергіи Бернарда Шоу, и для нея какъ будто ничего на свт не существовало, кром движенія впередъ. Она и представленія не имла, какая веселая, а иногда и прекрасная штука жизнь. Она была одной изъ семьи въ восемь сестеръ, которыя сумли себя охранить отъ взаимной давки, пустивъ съ колыбели локти въ ходъ. Вс он вышли замужъ, за очень различнаго сорта людей и даже безъ сердечнаго влеченія. Тетя Плессингтонъ, потративъ много лтъ на то, чтобы не прозвать богатаго и только нсколько сумасшедшаго барона, кончила тмъ, что ‘хапнула’ — другого боле подходящаго слова нтъ — дядю Губерта. ‘Женщина — ничто безъ мужа’, говорила она и взяла его. Онъ былъ довольно преуспвавшій оксфордскій профессоръ, и, пользуясь имъ, какъ базисомъ и своего рода вывской, она спеціализировалась въ интеллектуальной филантропіи и развила свое Движеніе.

Сущность этого Движенія значительно мнялась и разнообразилась отъ-времени-до-времени, но оно было неизмнно и агрессивно направлено на пользу низшихъ слоевъ общества.

VII.

Посл завтрака тетя Плессинггонъ повела Маджъ погулять и показала себя гораздо боле наблюдательной, нмъ ея ораторскія способности, проявленныя за столомъ, могли заставить думать.

Она сразу стала говорить о томъ, какъ надо начинать жизнь, и какъ она ее сама начала. Она ясно доказала, что разумный бракъ, даже и не очень блестящій — первая обязанность молодой двушки. Это нормальный ходъ для двушки. И она сдлала маленькое отступленіе, чтобы разсказать, какъ поступаютъ незамужнія женщины для подтвержденія этой точки зрнія. Она привела цлый рядъ примровъ видныхъ незамужнихъ женщинъ.

— И что он стоятъ?— спросила тетя Плессингтонъ.— Двушка всегда такъ стснена, а старая два всегда презираема.

Она умолкла.

— Почему ты не ршишься и не выйдешь замужъ за м-ра Магнета?— спросила она неожиданно, гордясь своей блестящей внезапностью.

— Нужны двое для брака, — отвтила Марджори посл легкаго колебанія.

— Но, дточка, онъ готовъ цловать землю, по которой ты ступаешь!— сказала тетя Плессингтонъ.

— Онъ немного… преклоннаго возраста,— прибавила Марджори.

— Ни капельки! Ему нтъ еще сорока. Это какъ разъ подходящій возрастъ.

— Мн кажется, теперь это уже невозможно.

— Невозможно?

— Видите ли, тетя, я ему отказала.

— Естественно — на первый разъ! Но я бы не прогоняла его во второй.

Опять нкоторое молчаніе.

Наконецъ, Марджори ршилась на прямой вопросъ.

— А вы думаете, я хорошо бы сдлала, выйдя замуяа за м-ра Магнета?

— Онъ далъ бы теб все, что требуется умной женщин,— сказала тетя Плессингтонъ,— все!

И она начала рисовать быстрыми, ловкими мазками будущую жизнь миссисъ Магнеть.

Нкоторое время разумъ двушки противился ей.

Но Марджори принадлежала къ впечатлительному полу, была въ впечатлительномъ возраст, и было что-то всепобждающее въ ясной увренности теткинаго голоса, въ ея непреклонной увренности въ томъ, что такая жизнь — настоящая, только такая жизнь таитъ въ себ залогъ успха. И міръ преобразился въ податливомъ мозгу Марджори, пока онъ не поддался какой-то совокупности вліяній, стремленій, усилій и побдъ. Обды, пріемы, министры, немного боле, чмъ влюбленные и спрашивающіе у нея совта, господа въ орденахъ, красивыя платья, сіяніе огней… ‘да вдь,— сказала тетя Плессингтонъ, доходя до энтузіазма,— она можетъ стать ‘второй Марцеллой’.

А какія другія перспективы ожидали Марджори? Если она не предприметъ шага въ этомъ далеко не безутшномъ направленіи, что ей остается? Какая-нибудь служба посл ссоръ съ отцомъ, жизнь, если не въ нужд, то въ бережливости, и все т же Оксбриджскіе торговцы и ихъ безсмертные счета…

VIII.

Они вс пошли гулять, была свтлая, синяя ночь съ молодымъ мсяцемъ высоко на неб. М-ру Попу очень хотлось идти съ м-ромъ Магнетомъ, но какая-то оккультная сила помшала его намренію, и онъ очутился въ обществ своего beau-fr&egrave,re’а и Даффи, и съ тетей Плессингтонъ и женой въ качеств барьера между нимъ и предметомъ его желаній. Марджори съ другой стороны нашла, что сосдство Магнета неизбжно. Они немного отстали отъ другихъ и очутились снова вмст, въ первый разъ посл ея отказа.

Она подумала, что онъ держитъ себя крайне сдержанно, и она начала немного сомнваться, не вздумалъ ли онъ принять ея ршеніе, какъ окончательное. Въ тотъ вечеръ онъ былъ не только очень скроменъ, но и крайне мягокъ, и она почувствовала въ немъ что-то, что, говорятъ, женщины всегда уважаютъ, онъ оставилъ на ней впечатлніе большой ловкости. Въ конц-концовъ, онъ могъ однимъ мизинцемъ разсять т тучи и непріятности, что такъ подавляли ее. Вдь онъ въ одинъ день могъ заработать всю сумму ея ужаснаго долга.

— Ваша тетя сейчасъ узжаетъ?— спросилъ онъ.

Она отвтила утвердительно.

— Жаль, что мн такъ мало пришлось съ ней говорить. Она дйствуетъ такъ ободряюще.

— Вы слыхали о нашей предполагаемой маленькой экскурсіи въ пятницу?— спросилъ онъ посл паузы.

Нтъ, она не слыхала. Пятница была днемъ рожденія Теодора, она это слишкомъ хорошо знала, такъ какъ по этому случаю принуждена будетъ разстаться съ своей коллекціей марокъ (которая, конечно, случайно была упакована вмст съ остальными вещами и привезена въ Бернхамстритъ). М-ръ Магнетъ объяснилъ, что онъ подумалъ, нельзя ли устроить маленькій пикникъ въ честь торжества.

— Какъ мило съ вашей стороны!— сказала Марджори.

— Есть красивое мстечко у рки, между Вампингъ и Фристонъ-хангеръ — мн давно хотлось, чтобы вы его видли, а видъ съ колокольни церкви въ Фристонъ!— Хангеръ поразительно красивъ. Оттуда виденъ изгибъ рки.

— Теодоръ будетъ счастливъ, какъ царь!

— Я захвачу съ собой удочку, на случай, если ему захочется поудить. Я не хочу ни о чемъ знать. Я хочу, чтобы это было дйствительно его днемъ.

Онъ какъ будто чуть-чуть подчеркнулъ послднюю фразу. Она, какъ слдуетъ, не могла понять.

Но этотъ вечеръ привелъ Марджори ближе къ тому, чтобы полюбить Магнета, чмъ когда бы то ни было прежде. И передъ тмъ, какъ лечь спать, она снова ршила, что онъ вполн сносный человкъ, и что она поступила съ нимъ слишкомъ нервно и несправедливо. Въ конц-концовъ его поспшность и неловкость были только слдствіемъ его искренности. Можетъ быть смутное сомнніе, повторитъ ли онъ свое предложеніе, придавало какую-то окраску неопредленности его преданности. Конечно, говорила она себ, конечно, онъ повторитъ свое предложеніе. И тогда она вкуситъ радости неограниченныхъ денежныхъ средствъ. Она вздохнетъ свободно…

Она незамтно крпко заснула…

IX.

Въ конц-концовъ пятница оказалась не столько днемъ Теодора, сколько Магнета. И до тхъ поръ, пока она не нашла себя связанной, въ мысляхъ Марджори не было ни малйшаго сомннія относительно того, какъ она ршила себя вести.

— Когда я тебя снова увижу,— сказала тетя Плессингтонъ при прощальномъ поцлу,— надюсь, что у тебя будетъ кое-что сказать мн.

Можетъ быть, это былъ Гименей, переодтый теткой, махающей платкомъ изъ окна уходящаго позда. Рядомъ энергичныхъ жестовъ, безпредльной выставкой зубовъ и разввающимся платкомъ она продолжала убждать Марджори выйти замужъ за м-ра Магнета, пока поворотъ пути не скрылъ ее изъ виду.

Счастіе благопріятствовало м-ру Магнету прекраснымъ, яснымъ днемъ, и экскурсія была удачной и веселой съ самаго начала. Все было предусмотрно и блестяще сорганизовано, съ обильной щедростью, быть можетъ, разсчитанной больше всего на то, чтобы произвести впечатлніе на Марджори. И съ самаго ихъ отъзда изъ дому Марджори начала улыбаться устроителю. Она изо всхъ силъ старалась подавить въ себ пробуждающіяся снова непонятныя угрызенія совсти и убдить себя ясно и просто, какъ въ прошлую ночь, что онъ снова сдлаетъ предложеніе, и она приметъ его.

Изъ Вампинга прибыли два экипажа, мста хватило для всхъ и даже осталось лишнее, а Вампингъ оказался милымъ провинціальнымъ городкомъ съ крытымъ рынкомъ на столбахъ и съ тмъ обиліемъ зеленой краски и налета праздности, которыя всегда характеризуютъ близость рки и лодокъ для увеселительныхъ поздокъ. Паровой катеръ весь сіялъ, было обиліе алыхъ подушекъ и навсъ съ кисточками, а тамъ налво высился красивый старинный мостъ, ведущій свое начало отъ временъ Плантагенетовъ.

Они тронулись въ путь при усиленныхъ свисткахъ и начали подниматься по рк подъ тнью нависшихъ деревьевъ, которыя иногда зацпляли трубу, они обдавали брызгами береговую дорожку и заставляли плясать тростники и осоку бурунами отъ винта. Они прошли черезъ лнивую шлюзу, проплыли длинный каналъ, миновали забавно раскрашенную Потвельскую таверну съ ея живописной группой тополей и нелпой, ярко-новой вывской ‘Яичница’.

Фристонъ Кангаръ оказался еще боле красивымъ мстечкомъ, чмъ Вампингъ. Онъ отличался очень яркой собственной физіономіей, такъ, какъ былъ выстроенъ изъ желтаго, мстнаго камня, вмсто обычныхъ кирпичей, и дворовыя постройки, по крайней мр, въ маленькомъ постояломъ двор, гд они остановились, были крыты соломой. Надъ городкомъ. возвышалась необычайно большая церковь, съ большой зубчатой колокольней, увнчанной большимъ фонаремъ, высченнымъ изъ цлаго камня.

— Мы обойдемъ городъ и потомъ осмотримъ развалины стараго замка за церковью,— сказалъ м-ръ Магнетъ Марджори,— а потомъ я хочу вамъ показать видъ церковной колокольни.

А когда они шли по улиц, онъ снова обратилъ ея вниманіе на колокольню и голосомъ, въ которомъ сквозила какая-то значительность,.

— Я хочу, чтобы вы туда поднялись,— сказалъ онъ.

— Какъ бы достать что нибудь пость,— м-ръ Магнетъ,— замтилъ, неожиданно Теодоръ, и вс были немного удивлены отвтомъ м-ра. Магнета.

— Кому хочется сть въ день твоего рожденія, Теодоръ?

Но они поняли, что это была только шутка, когда она дошли до развалинъ замка и нашли на древнемъ двор, когда-то служившемъ, мстомъ для турнировъ, съ покрытой плющемъ аркой, окаймляющей видъ на городъ и рку — накрытый блой скатерью столъ, съ сіявшимъ на солнц и сверкавшимъ хрусталемъ и серебромъ и украшенный вазами съ сахаромъ и цвтами, холодными пирогами, кувшиномъ крюшона и серебрянымъ ведеркомъ съ двумя многообщающими бутылками, и все это подъ наблюденіемъ двухъ настоящихъ живыхъ лакеевъ, во фракахъ, какъ подобаетъ лакеямъ, но въ соломенныхъ шляпахъ для защиты отъ жары, и солнца.

— О!— воскликнула миссисъ Попъ,— какая великолпная мысль!

А Теодоръ, пожалуй, былъ даже немного смущенъ — какъ будто онъ испугался, не зашло ли слишкомъ далеко празднованіе его дня рожденія, и не вызоветъ ли это какихъ-нибудь непріятныхъ для него послдствій. Не было сомннія, что м-ръ Магнетъ заказамъ все это въ Лондон и веллъ все это прислать сюда, вмст съ лакеями. Теодоръ зрлъ, что онъ необыкновенно выдающійся мальчикъ, несмотря на явно критическое, къ нему отношеніе четырехъ преданныхъ сестеръ, и м-ръ Магнетъ нсколько разъ до этого удостаивалъ его вниманія, но все это — было ярямо колоссально!

— Посмотри на пироги, старичокъ!

И на пирогахъ и на тортахъ выпуклыми буквами изъ тста и шоколада стояло слово ‘Теодоръ’.

— О, м-ръ Магнетъ!— сказала Марджори, чувствуя, что глаза ждали отъ нея какихъ-нибудь словъ.

— Рома!— сказалъ Теодоръ громкимъ театральнымъ шопотомъ, — посмотри, есть и персики, тамъ, на корзин!

— Прикажете шампанскаго, сударыня?— сказалъ лакей внезапно надъ самымъ ухомъ миссисъ Попъ, обтирая запотвшую бутылку.

Во сколько ему все это обошлось!

Марджори предпочла бы, чтобы м-ръ Машетъ не ршилъ съ такой непоколебимой твердостью сдлать ей второе предложеніе на церковной колокольн. Его ршеніе было какъ нельзя боле ясно съ самаго начала завтрака, и она чувствовала, катъ нервы ея ослабваютъ подъ напряженіемъ этого долгаго ожиданія. Она старалась подтянуть себя, не думать объ этомъ, казаться заинтересованной весельемъ и глупостями, которыя болтали м-ръ Винтерслонъ, и Сидъ, и Рома, и Теодоръ, но м-ръ Магнетъ былъ очень сосредоточенъ, а мать ея даже не смотрла на нее, а глядла все мимо нея, поверхъ нея и вокругъ нея крайне сосредоточеннымъ взглядомъ. Марджори, главнымъ образомъ, хотлось одного: подняться на эту роковую колокольню, и чтобы поскоре вся эта процедура кончилась, вздрогнувъ, она едва успла помшать одному изъ услужливыхъ лакеевъ наполнить уже въ третій разъ ея бокалъ шамнавскимь.

Произошла маленькая неловкость, когда встали посл завтрака… М-ру Попу, у котораго сердце размягчилось отъ шампанскаго и хорошей сигары, очень хотлось побалагурить съ великимъ юмористомъ, съ другой стороны Теодоръ, находясь подъ глубокимъ впечатлніемъ своего открытія у м-ра Магнета боле интересныхъ качествъ, чмъ онъ до сихъ поръ замчалъ — тоже началъ проявлять сильную наклонность прилпиться къ этой замчательной личности и изслдовать ее поближе. Миссисъ Попъ съ молчаливой расторопностью старалась все устроить къ всеобщему благополучію.

— Даффи, — сказала она, вытянувъ коварный палецъ по направленію къ наиболе пустынному и лишенному всякаго интереса мсту на горизонт,— постарайся удалить Теодора отъ м-ра Магнета. Ему хочется поговорить съ Марджори.

Даффи оглядлась.

— Мн отозвать его, что-ли?— спросила она.

— Нтъ,— сказала миссисъ Попъ,— сдлай это незамтно.

— Попробую, — сказала Даффи и уставилась глазами на Теодора. Миссисъ Попъ, чувствуя, что это, можетъ быть, удастся, а можетъ, и нтъ, но что она сдлала все отъ нея зависящее, подошла къ мужу и опустила ему на плечо нжную руку.

— Молодежь горитъ нетерпніемъ взобраться на колокольню, — сказала она.— Я никогда не могла понять такой проворности, особенно посл завтрака.

— И я тоже,— сказалъ м-ръ Попъ,— а вы, Магнетъ?

— А я готовъ,— сказалъ Теодоръ,— пойдемъ, м-ръ Магнетъ!

— Мн кажется, сказалъ м-ръ Магнетъ, глядя на Марджори, — я тоже поднимусь на колокольню. Мн хочется показать Марджори видъ оттуда.

— Мы здсь останемся, мамаша, не правда ли?— сказалъ м-ръ Попъ съ необычной догадливостью и внезапно обнялъ миссисъ Попъ за талію. Ея материнскій глазъ отыскалъ глазъ Даффи и молча передалъ ей приказаніе.

— Я пойду съ тобой, Теодоръ, — сказала Даффи, — мста намъ всмъ не хватитъ на колокольн.

— Я пойду съ м-ромъ Магнетомъ, — отвтилъ Теодоръ, твердо настаивая на своей привилегіи чествуемаго.

Нсколько минутъ они проспорили, причемъ намренія м-ра Магнета становились все боле и боле очевидными. Наконецъ, удалось завлечь Теодора въ переулочекъ, гд, надъ входомъ въ лавку съ принадлежностями для рыбной ловли, висло огромное изображеніе рыбы. М-ръ Магнетъ и Марджори, словно сговорившись, сдлали быстрое движеніе но направленію къ колокольн. Что бы ни хотть сказать м-ръ Магнетъ, и какова бы ни была его нершимость относительно этого до настоящаго момента, теперь стало яснымъ, что онъ могъ это сказать только на колокольн и въ такомъ порядк, въ которомъ онъ давно уже ршилъ. Но когда они, наконецъ, достигли ясныхъ высотъ, м-ръ Магнетъ настолько разгорячился и задыхался, что онъ ничего не былъ въ состояніи произнести, кром почти односложныхъ одобреній по адресу вида:

— Задох-дохся…ся,— сказалъ онъ — эти… крут…т…ыя лстницы… всегда… такъ дй…ствуютъ на меня… красивый видъ… весь Сррей… всегда нравился… этотъ край…

Марджори поймала себя на еле удержимомъ желаніи расхохотаться, она никогда не была въ жизни такъ близка къ истерик.

— Очень красивый видъ,— сказала она,— и я не удивляюсь, что вы хотли мн показать его.

— Естественно, — сказалъ м-ръ Магнетъ — …хотлъ, чтобы вы видли…

Марджори съ ловкостью, которой бы порадовалась ея мать, втиснулась въ нишу между зубцами и сосредоточила все свое вниманіе на лсныхъ пространствахъ, тянувшихся къ горизонту, а м-ръ Магнетъ усиленно-частыми движеніями сталъ вытирать лобъ и старался отдышаться.

— Это очень мило съ вашей стороны, м-ръ Магнетъ — сказала Марджори.

— Видите ли,— объяснилъ онъ,— когда я вижу что-нибудь прекрасное, хорошее, великолпное, удивительное,— мн хочется всегда получить его для васъ.

Онъ заговорилъ быстре, какъ будто повторялъ что то давно заученное.

— Какъ мн хотлось бы подарить вамъ вс эти земли! Какъ мн хотлось бы взять все прекрасное въ мір и бросить къ вашимъ ногамъ!

Онъ на мгновеніе умолкъ и сталъ наблюдать за эффектомъ своихъ словъ на Марджори.

— Марджори,— сказалъ онъ,— вы твердо убждены въ непоколебимости того, что вы мн сказали третьяго дня: что для меня нтъ никакой надежды? У меня осталось смутное чувство, что я вамъ слишкомъ много надодалъ въ тотъ день, и что, можетъ быть, вы говорили въ моментъ раздраженія…

Онъ запнулся.

— Мн кажется, что я сама хорошенько не знала тогда, чего я хочу,— отвтила Марджори, и при этихъ словахъ Магнетъ издалъ странный звукъ облегченія — мн кажется, и теперь я не знаю, чего хочу. Мн кажется, что я не могу сказать, что люблю васъ, м-ръ Магнетъ. Я бы сказала это, если бы могла. Вы мн очень нравитесь, мн кажется — вы очень добры, вы добре и щедре, чмъ кто либо изъ людей, которыхъ до настоящаго времени мн пришлось знать…

Говоря, что онъ добръ и щедръ, она по какой то странной ассоціаціи идей почувствовала, что онъ долженъ понять ее. У нея былъ минутный импульсъ откровенно раскрыть ему свое положеніе.

— Хотла бы я знать,— сказала она,— можете ли вы понять, что значитъ быть молодой двушкой?

Но она тутъ же поняла всю нелпость своей мысля. Онъ былъ всецло сосредоточенъ на обращеніи, которое собирался сдлать.

— Марджори,— сказалъ онъ,— я и не прошу васъ, чтобы вы меня сегодня полюбили. Я прошу только о томъ, чтобы вы не ршали не любить меня. Если бы вы согласились сдлать маленькій опытъ, если бы вы попробовали полюбить меня. Давайте устроимъ помолвку. Мн все, равно сколько бы ни пришлось ждать.

Онъ остановился.

— Вы согласны попробовать?— настаивалъ онъ при ея отчаянномъ молчаніи.

У нея было чувство, словно она изъ себя выдавила слово.

— Да,— сказала она, еле внятно.

Потомъ ей показалось, что м-ръ Магнетъ набросился на нее. Она чувствовала, что ее почти грубо вытащили изъ щели. Онъ поцловалъ ее. Она стала вырываться изъ его объятій.

— М-ръ Магнетъ!— сказала она.

Онъ поднялъ къ себ ея лицо и поцловалъ ее въ губы.

— Марджори!— сказалъ онъ, и она наполовину высвободилась.

— О, не цлуйте меня,— воскликнула она,— пока еще не цлуйте меня.

— Но одинъ только поцлуй!

— Я не люблю.

— Простите!— сказалъ онъ — я забылъ… Вы… Вы.. Я не могу удержаться…

Она вдругъ съ отчаяніемъ пожалла о случившемся. Она чувствовала, что готова заплакать и надлать глупостей.

— Я хочу сойти внизъ,— сказала она.

— Марджори, вы меня сдлали счастливйшимъ изъ людей! Всю жизнь мою, вс свои силы я посвящу тому, чтобы доказать, что вы не ошиблись, довряясь мн.

— Да,— сказала она,— да.

И думала о томъ, что надо сказать или сдлать. А ея нершительная поза казалась ему самой нжной и скромной, какую онъ когда либо видлъ.

XI.

Въ тотъ вечеръ, когда Даффи поднялась въ ихъ общую комнату, Марджори явно собиралась уснуть…

И когда Даффи сама почти засыпала, она вдругъ уловила странный звукъ, довольно знакомый, но неожиданный и смутившій ее.

Ораву снова проснувшись, она подскочила на постели. Да! не было никакого сомннія. Но какъ странно?

— Маджи, что случилось?

Никакого отвта.

— Скажи, неужели ты плачешь, Маджи, милая?

Потомъ посл долгаго промежутка.

— Маджи!

Раздался какой-то отвтъ, еле внятный, заглушеннымъ голосомъ, какъ будто у Марджори былъ чмъ-то набитъ ротъ.

— Ахъ, отстань, Даффи.

— Но, Маджи!— сказала Даффи, посл нкотораго размышленія.

— Отстань, слышишь, отстань! Не можешь оставить меня въ поко! Говорю теб, оставь меня въ поко.— И на минуту она дала волю своимъ рыданіямъ.— Даффи, не приставай ко мн. Милая Даффи, умоляю тебя.

Даффи долго сидла на постели въ наступившемъ затмъ угрюмомъ молчаніи, а потомъ, будучи разумной сестрой, махнула рукой и приготовилась уснуть…

А снаружи, подъ окномъ, въ состояніи божественнаго экстаза стоялъ м-ръ Магнетъ, озаренный луной и весь мокрый отъ росы. Была ясная, свтлая ночь, съ растущимъ мсяцемъ и разсыпанными по небу крупными звздами, если не плъ соловьиный хоръ, то, по крайней мр, упорно жужжали жуки.

— Больше чмъ я надялся получать,— шепталъ м-ръ Магнетъ, — больше чмъ я смлъ надяться.

Ему очень хотлось спать, но ему казалось неприличнымъ ложиться въ постель въ такую ночь, посл такого событія…

ГЛАВА III.
Человкъ, свалившійся съ неба.

Въ теченіе всей слдующей недли Марджори стала больше углубляться въ себя, чмъ когда-либо прежде въ жизни. Она начала сомнваться въ своемъ до сихъ поръ непоколебимомъ убжденіи, что она представляетъ собой единое цльное существо. Она открыла столько разногласій и противорчій между однимъ настроеніемъ и другимъ, между ршеніемъ, принятымъ въ одну минуту, и чувствомъ, вызываемымъ другой минутой, что ей казалось, она скоре собраніе примровъ переживаній и отношеній, чмъ столь простое и несложное явленіе, какъ индивидуальная личность.

Напримръ, во всей этой сложности нельзя было отрицать наличность одной Марджори, которая была очень занята фактомъ своей помолвки и мыслью, что очень скоро она будетъ хозяйкой дома въ Лондон. Она была до глубины души плессингтонистка, и самая вульгарная изо всей породы. Новое открывавшееся положеніе, предполагаемый шикарный домъ, многолюдные блестящіе обды и вечера и вся важность этихъ вещей всецло поглощали мысли этого существа. Она придумывала себ цлый рядъ богатыхъ платьевъ. И эта Марджори проявляла себя больше всего, когда приходилось говорить съ матерью и Даффи. Мн кажется, она начала слишкомъ покровительственно относиться къ Даффи и совершенно игнорировала тотъ фактъ, что Даффи, начавшая съ ршительнаго великодушія, теперь становилась раздражительной и строптивой.

Вторая Марджори въ путаниц своихъ мыслей всячески старалась какъ можно искренне оцнить и чувствовать себя признательной по отношенію къ м-ру Магнету за его преданность. Эта Марджори готова была воспринимать вс его взгляды на вещи, очень подчеркивала его добровольное подчиненіе, восхищалась его добротой и заставила себя поцловать его.

— Я не заслуживаю такой любви,— говорила Магнету эта Марджори.— Но я хочу научиться любить васъ…

— Дорогая моя!— восклицалъ Магнетъ и пожималъ ей руку…

Третья среди множества другихъ Марджори была гораздо боле проницательной, но мене пріятной особой. Она была проникнута духомъ чистой критики, и, не смотря на огромнйшія усилія укротить ее, она день и ночь заявляла въ глубокихъ тайникахъ души Марджори, что она вовсе не вритъ въ старую преданность м-ра Магнета. Она была антимагнетисткой, упорной бунтаркой. Она была крайне неугомонна. И эта самая Марджори не хотла забыть его лысину, и открыла и стала настаивать на странной, некрасивой тусклости его голоса, какъ разъ въ т минуты, когда онъ всячески старался говорить задушевне. Что же касается этой старой преданности, то къ чему она сводилась? Къ упорному, узкому стремленію завладть всецло Марджори, къ возрастающему проявленію права собственности, къ экспансивному, полуснисходительному тяготнію контролировать и противорчить. И онъ всегда прикасался къ ней. Когда бы онъ ни подходилъ къ ней, она морщилась при вольностяхъ, которыя позволяли себ большія, добрыя руки съ ея локтемъ или кистью руки, при неожиданномъ неуклюжемъ ласковомъ поглаживаніи случайно выбившагося локона.

Потомъ это одобряющее самодовольство въ его взор.

На третій день посл ихъ помолвки онъ началъ безъ всякаго предупрежденія называть се просто ‘Магси’.

Она начала убійственно критиковать его интеллектуальныя способности. Она съ новой для нея внимательностью стала прислушиваться къ разговорамъ за обденнымъ столомъ и къ состязаніямъ его въ остроуміи съ ея отцомъ. Она запоминала изреченія и остроты, чтобы наедин разобраться въ нихъ. Она удивлялась, что они совсмъ не выдерживали ея критики. О столькихъ вещахъ, о такомъ широкомъ простор мысли м-ръ Магнетъ вовсе не думалъ и просто обнаруживалъ огромную, всепоглощающую пошлость…

II.

Несчастье съ аэропланомъ случилось какъ разъ въ то время, когда миссисъ Попъ, ея дв старшія дочери и м-ръ Магнетъ играли въ крокетъ на газон передъ домомъ. Былъ ясный, жаркій день, немного слишкомъ жаркій, чтобы серьезно относиться къ игр, и эти четыре маленькія фигуры медленно двигались по земл, группировались и расходились, какъ того требовала игра. Никого больше не видно было, псевдоблизнецы Теодоръ и Тупэ были въ сара, а м-ръ Попъ ухалъ за шесть миль въ Вамминигъ, лежалъ тамъ на трав и слдилъ за матчемъ въ крикетъ, какъ это любитъ всякій добрый англичанинъ… Кликъ… Кликъ… стучали молотки о шары, и потомъ посл долгаго промежутка снова — кликъ… И казалось совершенно невроятнымъ, чтобы что-нибудь могло случиться до чая.

Но міръ уже не таковъ, какимъ онъ былъ прежде. Внезапно эта живая, мирная сцена была нарушена и прервана шумомъ и видомъ моноплана, мчавшагося по небу.

Жужжаніе и пыхтніе заставило м-ра Магнета остановиться какъ разъ передъ ударомъ, по небу махина выскользнула изъ-за деревьевъ у церкви, направляясь къ востоку: она была достаточно близка, чтобы казаться громадиной — огромное упругое существо съ большими крыльями, окаймленными блестящей проволокой, и двумя смшными колесиками подъ туловищемъ. Оно пронеслось по небу, поднимаясь все выше, пока, наконецъ, игроки въ крокетъ ясно не увидали авіатора и пассажира, сидящаго за его спиной. Аэропланъ пролетлъ немного праве церковной колокольни, на нсколько аршинъ выше шпица, и Марджори ясно видла, какъ пилотъ и пассажиръ внезапно продлали рядъ быстрыхъ поспшныхъ движеній. Аэропланъ сдлался огромнымъ и бросалъ колоссальную тнь, и вс остановились, какъ вкопанные, когда онъ закрылъ солнце, пролетая надъ трубами священническаго дома. Потомъ онъ быстро опустился футовъ на двадцать, и оба авіатора аэронавта что то крикнули въ то время, какъ аэропланъ направился прямо на линію тополей между цвтникомъ и лугомъ.

— Ахъ! Ахъ! Ахъ!— крикнули миссисъ Попъ и Даффи.

Очевидно, авіаторъ старался круто повернуть аппаратъ, машина повернулась, но недостаточно накренилась и врзалась прямо въ деревья, со свистомъ разрубая крыломъ верхушки, срывая листья, втки и побги.

— Бгите скорй!— крикнулъ Магнетъ и началъ плясать по лужайк, а три дамы отбжали въ сторону въ то время, какъ вся штука направилась.прямо на нихъ. Аэропланъ упалъ бокомъ, на минутку остановился въ колебаніи, перевернуться ли цликомъ или нтъ, потомъ смялся и съ залпомъ тресковъ и хлопаній остановился въ двадцати шагахъ отъ нихъ, вспахавъ значительное пространство газона, издавая невыносимую вонь бензина, поднявъ цлое облако пыли и синяго дыма. Оба авіатора, выскочившіе, чтобы облегчить машину, упали на земь и теперь были покрыты разбитымъ крыломъ.

Это было слишкомъ захватывающее зрлище, чтобы кто-нибудь могъ проронить слово или заговорить, пока все не успокоилось, Даже игроки въ крокетъ стояли, какъ вкопанные, нкоторое время ожидая, что еще что-нибудь случится. Понадобилось нсколько секундъ, чтобы мысли ихъ могли примириться съ тмъ, что чудовище, которое только-что было полно движенія и угрожающей силы, теперь внезапно лишилось иниціативы. Прошелъ довольно таки значительный промежутокъ времени, пока Марджори не пришло въ голову, что ей надо что-нибудь предпринять. Она увидла, какъ высокій молодой человкъ выползъ на четверенькахъ изъ-подъ развалинъ.. Онъ посмотрлъ за нее довольно глупо. Она сдлала движеніе впередъ со смутной мыслью помочь ему встать. Онъ всталъ, качнулся раза два на ногахъ, повернулся и началъ энергично, таинственно возиться съ краемъ лваго крыла. Онъ тяжело дышалъ и повернулъ озлобленные голубые глаза къ ней, черезъ плечо,

— Помогите мн поддержать эту проклятую штуку!..— крикнулъ онъ съ легкой нотой раздраженія, вызванной ея какъ будто равнодушнымъ отношеніемъ.

Марджори сейчасъ же подбжала, схватила край крыла и стала подпирать его. Второй человкъ, въ странномъ, похожемъ на пуговицу головномъ убор лежалъ смятый подъ крыломъ. Ухо и щеки его были красны отъ крови, и лужа крови была на земл у головы его.

— Вотъ такъ, можете вы поддержать крыло, если я одну руку отпущу?

Марджори, вздохнувъ, отвтила ‘да’, почувствовавъ внезапно ужасную тяжесть на кистяхъ.

— Прямй!— крикнулъ высокій молодой человкъ и втиснулся задомъ подъ крыло, пока оно не легло ему на спину, и сталъ вытаскивать безчувственнаго авіатора.

— Держите выше!— крикнулъ онъ озлобленно, когда Марджори была почти готова уронить крыло. Очевидно, онъ ршилъ, что она была тамъ, чтобы слушать его приказанія, и съ сильнымъ пыхтніемъ и большими усиліями онъ вытащилъ своего товарища изъ-подъ обломковъ аэроплана.

Лицо раненаго было сплошной окровавленной массой, и онъ ничмъ не реагировалъ на дерганіе и толчки товарища.

— Можете отпустить,— сказалъ высокій молодой человкъ, и Марджори поблагодарила небо, когда сломанное крыло моноплана снова хлопнулось о землю.

Она подошла къ авіатору съ готовностью помочь и теперь только замтила, что Даффи и мать ея были въ двухъ шагахъ. Магяетъ — и это ее удивило — быстро отступалъ. Но онъ долженъ былъ уйти, такъ какъ не выносилъ вида крови, такъ не выносилъ, что всегда лучше ему было уходить во-время.

— Онъ раненъ?— спросила миссисъ Попъ.

— Мы оба, кажется,— сказалъ высокій молодой человкъ, и такъ какъ эти люди въ счетъ не шли, а онъ и Марджори были уже старыми друзьями, онъ сказалъ:

— Какъ вы думаете, сможемъ его мы перевернуть?

— Кажется, сможемъ!— сказала Марджори, взяла раненаго за плечо и ловко перевернула его на спину.

— Не будете ли вы добры принести немного воды?— сказалъ высокій авіаторъ, обращаясь къ Даффи и миссисъ Попъ такимъ тономъ, что Даффи сейчасъ же отправилась за ведромъ.

— Ему нужно воды, — сказала она горничной, которая выбжала изъ дому.

Высокій молодой человкъ опустился на колни рядомъ съ своимъ товарищемъ, разстегнулъ ему воротъ и потомъ изслдовалъ его состояніе.

— Пневматическая шапка спасла ему голову,— сказалъ онъ, отшвыривая шапку въ сторону.

— Хорошо, что надлъ ее. Должно быть, не очень сильно раненъ. Расцарапалъ лицо о землю. Глупо упасть такъ, не правда ли?

Онъ ощупалъ сердце и сгибаемость рукъ.

— Ну, это все въ цлости,— сказалъ онъ.

Онъ весь поглотился изслдованіемъ бока пріятеля и немного задумался: ‘Гм’!— замтилъ онъ. Онъ прислъ на корточки и въ первый разъ внимательно посмотрлъ на Марджори.

— Здорово разсыпались!— сказалъ онъ, и лицо его смягчилось пріятной улыбкой.— Онъ его только купилъ на прошлой недл.

— Онъ раненъ?

— Ребро, мн кажется, или пара реберъ сломаны. Больше оглушенъ.— А это все — изъ носа.

Онъ нсколько мгновеній смотрлъ на Марджори, и она на него. Потомъ онъ замтилъ миссисъ Попъ у своей правой руки. Потомъ услышалъ сзади скрипъ, обернулся и увидалъ Даффи, несущую ведро воды. Къ этому времени прибыли на мсто происшествія об горничныя, а рабочій и дама, на обязанностяхъ которой лежало убирать церковь, и м-ръ Магнетъ почтительно и недоврчиво держались вдали. Вдругъ съ крикомъ и лаемъ вылетли изъ дома псевдоблизнецы Теодоръ и Тупэ. Новыя мысли пробуждались въ молодомъ авіатор. Онъ всталъ на ноги, поморщившись немного при этомъ.

— Мн кажется, я былъ немного невжливъ,— сказалъ онъ.

— Надюсь, что вашъ товарищъ не очень серьезно раненъ, — вспомнила миссисъ Попъ свои обязанности хозяйки.

— Не очень, насколько я могу судить. Но мы порядочно испортили вамъ газонъ.

— О, ничуть!— сказала миссисъ Попъ.

— Нтъ, испортили. А если этотъ человкъ вонъ тамъ — вашъ садовникъ, то было бы хорошо, если бы онъ не подпускалъ близко тхъ людей, что собираются за деревьями. Ихъ скоро придетъ много. А теперь боюсь, что долженъ буду воспользоваться вашимъ гостепріимствомъ.

И онъ мягко разсмялся.

— Ничего другого не остается. Скажите, возможно ли откуда-нибудь достать доктора? Мой пріятель не очень раненъ, но все же ему нужна серьезная помощь. Онъ — сэръ Рупертъ Соломонсонъ, вонъ оттуда,— онъ головой показалъ назадъ — изъ-за Тенбриджъ Уэльсъ. Моя фамилія — Траффордъ.

— Я — миссисъ Попъ — а это мои дочери.

Траффордъ поклонился.

— Мы взяли эту штуку, чтобъ прокатиться немного.

Марджори разсматривала лежащаго человка. Ротъ его былъ чуть-чуть раскрытъ, и были видны красивые зубы. Если забыть о запекшейся на его лиц крови, то онъ былъ недуренъ собой. По всей видимости, онъ былъ еврей, довольно плотный, широкоплечій еврей (вы, конечно, замчали, что бываютъ широкоплечіе евреи, съ носами нормальной величины, и худые, сутуловатые евреи, чьи носы превосходятъ всякія границы), съ головой не столько пулеобразной, сколько шаровидной и стриженной, какъ голова капуцинской обезьяны. Марджори вдругъ опустилась и взяла его голову къ себ на колно быстрымъ движеніемъ, привлекшимъ взоръ Траффорда,

— Ему теперь лучше,— сказала она.— Вки его дрогнули. Даффи, давай воды!

Сперва она почувствовала странное чувство отвращенія къ безпомощному человку, но теперь сидлка, которая скрывается въ каждой женщин, взяла верхъ.

— Дайте мн вашъ платокъ, — сказала она Траффорду, и съ Даффи, тоже заинтересованной, на колняхъ рядомъ съ нею и миссисъ Попъ, немного запоздавшей, но наиболе авторитетной и опытной третьей сестрой милосердія — сэръ Рупертъ скоро уже получалъ наилучшій уходъ.

— Вотхоллъ!.. сказалъ сэръ Рупертъ внезапно и снова повторилъ:— Вотхоллъ!.. Гд тутъ Вотхоллъ! Эй?

— Если бы мы могли только перенести его въ тнь, — сказала Марджори.

Сэръ Рупертъ застоналъ.

— Ничего,— сказалъ Траффордъ,— только пара реберъ!

Сэръ Рупертъ пробормоталъ снова что-то невнятное.

— Да, да! Мы васъ сейчасъ перенесемъ въ тнь!

— Не трогайте меня!— сказалъ сэръ Рупертъ,— уходите!

Пришлось нкоторое время потратить на уговоры, пока сэръ Рупертъ не разршилъ перенести себя, и даже тогда онъ нкоторое время былъ немного… не очень деликатенъ. По скоро Траффордъ и об двушки перенесли его подъ тнь большого куста, около котораго на трав въ центр круга у ковровъ и подушекъ былъ накрытъ чай. Тамъ они положили его, рабочій былъ командированъ отгонять любопытныхъ, прибжавшихъ изъ деревни, скоро принесли воду, полотенца и подушки. М-ръ Магнетъ снова появился въ качеств платоническаго помощника, сэръ Соломонсонъ снова сталъ произносить членораздльные звуки, храбриться и уврять, что онъ не чувствуетъ ничего, кром маленькаго укола въ боку. Въ теперешнемъ своемъ положеніи онъ чувствовалъ себя недурно. Только онъ не хотлъ, чтобы кто-нибудь былъ около него. И онъ настаивалъ на этомъ съ просительной улыбкой. Близнецы, которымъ предложили създить за докторомъ, отказались, предложивъ вмсто себя Теодора. Он об мгновенно влюбились въ высокаго молодого авіатора и не хотли покидать его. Да, дйствительно, у него было очень пріятное лицо. Теодоръ, обойдя дважды развалины аэроплана, насилу оторвался отъ нихъ и укатилъ на велосипед Ромы. Долго еще не оставляли Соломонсона разспросами. Лицо, волосы и шея его были еще мокры, но ужъ не въ крови, и онъ уврялъ, что чувствуетъ себя прекрасно, только бы его не двигали съ мста, и никто бы не подходилъ къ нему. Онъ очень на этомъ настаивать, но безукоризненно вжливо, и разсматривалъ ихъ лица, чтобы убдиться, понимали ли его достаточно ясно или нтъ. Когда онъ въ этомъ убдился, онъ закрылъ глаза и ни слова больше не проронилъ. И тогда онъ былъ похожъ на капуцинскую обезьяну, преисполненную спси. Наступила пауза. Каждый сознавалъ, что откликнулся на необычайный случай, и безукоризненно держалъ себя. Глаза молодого авіатора остановились на приготовленіяхъ къ чаю, гд не хватало одного только чайника.

— А почему бы намъ,— замтилъ онъ,— не выпить чаю?

— Если вы думаете, что вашъ другъ…— начала миссисъ Попъ.

— О, ему сейчасъ хорошо. Не правда ли, Соломонсонъ? Намъ нечего съ нимъ длать, пока не придетъ докторъ.

— Хочу только, чтобы меня оставили въ поко,— сказалъ Соломонсонъ и снова закрылъ свои отяжелвшія вки.

Миссисъ Попъ велла горничнымъ подавать чай.

— Мы можемъ издали присматривать за нимъ,— сказалъ Траффордъ.

Марджори взглянула на своего перваго паціента съ милой безсознательной смсью материнской серьезности и юношескаго любопытства, а близнецы, чтобы не слишкомъ открыто подать глазами красоту Траффорда, выбрали себ мсто и подушки вокругъ чайнаго прибора такимъ образомъ, чтобы очутиться какъ можно ближе къ нему. М-ръ Магнетъ и Тупэ пошли поглядть на монопланъ, гд къ нимъ скоро присоединился старичекъ-рабочій, скептически настроенный.

— Довольно основательно поломался, сэръ, — сказалъ онъ, но, увидавъ нсколько головъ изъ-за изгороди у церкви, вернулся къ своимъ обязанностямъ часового.

Даффи вспомнила, что понадобились дополнительныя чашки и тарелки, и пошла за ними въ домъ, а миссисъ Попъ выразила надежду, что сэръ Рупертъ не серьезно раненъ.

— Поразительно все это, неправда ли?— замтилъ мистеръ Траффордъ.— Вотъ мы были посл завтрака за 20 верстъ отсюда, курили сигары, и столько же думали о томъ, что будемъ пить чай тутъ съ вами, сколько о томъ, чтобы… Я хотлъ сказать полетть. Но это выраженіе теперь устарло. Намъ пришло въ голову попробовать машину… Прямо сонъ какой-то!

Онъ обращался къ Марджори.

— Я никогда не могу убдить себя, что жизнь реальна, раньше чмъ черезъ три двя посл событій. Два часа тому назадъ я не имлъ ни малйшаго намренія полетть.

— Разв вы прежде не летали?— спросила миссисъ Попъ.

— Немного. Я совершилъ нсколько полетовъ въ Шеппей, но трудно небогатому человку достать машину. А тутъ былъ Соломонсонъ съ этой штукой, которая чуть ли не заржавла отъ бездлья въ своемъ ангар. ‘Давайте вытащимъ ее, — сказалъ я, — и объдемъ разочекъ надъ паркомъ’… И вотъ мы здсь… Я думаю, что ему не слдовало летть со мною…

Сэръ Рупертъ, не раскрывая глазъ, подалъ утвердительный знакъ.

— А знаете ли,— сказалъ Траффордъ, видъ вашего чая будитъ во во мн чувство уяіаснаго голода.

— Думаю, что моторъ длъ, — прибавилъ онъ весело, обращаясь къ Магнету, который подошелъ къ нимъ, а вы?

— Пропеллеръ раскололся въ щепки, и лвое крыло не въ лучшемъ состояніи, но это все, кром колесъ. Падать гораздо легче, чмъ можно было бы судить по шуму и треску удара… Счастье, что машина не перевернулась. А то тогда, знаете, моторъ стукнетъ сверху и готово…

III.

Докторъ прибылъ какъ разъ по окончаніи чая съ чемоданчикомъ и съ стетоскопомъ въ маленькой гробоподобной коробк. Попы и м-ръ Мигнетъ деликатно удалились, пока сэра Руперта тщательно осматривали, ощупывали, остукивали, разспрашивали и испытывали всми способами, извстными медицинской наук. Результатъ совщанія былъ вскор сообщенъ Попамъ докторомъ и м-мъ Траффордомъ. Сэръ Рупертъ былъ не очень серьезно раненъ, но онъ страдалъ отъ сотрясенія и толчка, два ребра были сломаны, и кисть руки вывихнута, если въ ней не сломана была одна изъ косточекъ. Его надо забинтовать какъ можно скоре и уложить въ постель…

— Не могли бы мы,— начала миссисъ Попъ, но докторъ уврилъ ее, что его домъ — наилучшее мсто. Тамъ сэръ Рупертъ могъ пробыть нсколько дней, такъ какъ теперь перездъ въ мотор по шоссе или же поздомъ по юго-восточной желзной дорог былъ бы безполезно утомителенъ и болзненъ. Поэтому, съ любезнаго разршенія Поповъ, онъ пролежитъ тутъ спокойно около часу, и тогда придетъ докторъ съ людьми и носилками и его перенесутъ къ нему домой. И тамъ онъ будетъ чувствовать себя, уврялъ м-ръ Траффордъ,— великолпно. М-ръ же Траффордъ можетъ остановиться или же въ ‘Красномъ Льв’ вмст съ м-ромъ Магнетомь, или же въ маленькомъ коттэдж рядомъ съ домомъ доктора (м-ръ Траффордъ избралъ послднее, какъ наиближайшее къ пріятелю). Что же касается сломаннаго аэроплана, то сейчасъ же будутъ посланы телеграммы механикамъ сэра Руперта въ Честельбери, и они очистятъ газонъ къ слдующему утру…

Докторъ ушелъ, сэръ Рупертъ, посл принятія подкрпляющихъ лекарствъ, снова закрылъ глаза, а м-ръ Траффордъ услся у чайнаго прибора въ ожиданіи еще порціи кэкса, какъ будто знакомство черезъ посредство аэроплана самая обыкновенная вещь въ мір.

Онъ велъ себя очень мило и просто, обладалъ полнымъ отсутствіемъ самомннія и проявлялъ разговорчивую живую натуру, которая очень быстро осваивалась со всми. Онъ описалъ вс ощущенія полета, свои первые уроки и опыты, и очень подробно разсказаль вс событія дня, предшествовавшія трагической катастроф. Бесду вел почти онъ одинъ, м-ръ Магнетъ за исключеніемъ двухъ-трехъ вставленныхъ остротъ былъ молчаливо наблюдателенъ, остальные внимательно слушали. И пока мистеръ Траффордъ говорилъ, глаза его останавливались на Марджори съ едва замтнымъ налетомъ озадаченности и любопытства, и она тоже чувствовала, какъ странное и незамтное убжденіе слагалось у нея въ голов, что гд то, когда то онъ и она встрчались и довольно серьезно разговаривали. Но, гд, когда — она никакъ не могла припомнить.

Такъ они просидли около часа — докторъ и носилки какъ будто куда-то навсегда пропали — когда вдругъ неожиданно вернулся м-ръ Попъ съ крикетнаго состязанія, окончившагося немного ране обыкновеннаго вслдствіе драки изъ-за неправильно взятыхъ воротъ. М-ръ Попъ былъ занятъ подробностями игры и горлъ нетерпніемъ выложить ихъ до мельчайшихъ деталей передъ м-ромъ Магнетъ и своей семьей такъ, чтобы они хотя ретроспективно имли возможность раздлить его удовольствіе. И поэтому, естественно, онъ былъ немного огорченъ, замтивъ, что его интересная новая тема замнена боле захватывающимъ событіемъ.

При вид незнакомаго человка, непринужденно возсдавшаго среди чайной посуды, онъ проявилъ легкую суровость, которая только могла возрасти при открытіи другого человка съ большими голубыми глазами и выраженіемъ восточнаго терпнія и презрнія, лежащаго на спин подъ тнью сосдняго куста. Сперва м-ръ Попъ какъ будто не могъ понять, въ чемъ дло, несмотря на объясненія миссисъ Попъ, и глядлъ на сэра Руперта съ выраженіемъ, граничившимъ съ озлобленіемъ. Потомъ, когда ему указали на разбитый аэропланъ, лежавшій на газон, у него вырвалось громкое, возмущенное:

— Боже мой! Еще что!

Онъ направился къ обломкамъ, не обращая вниманія на рядомъ стоявшаго м-ръ Траффорда.

— Человкъ не можетъ уйти изъ дому на часъ, чтобы…— жаловался онъ.

— Увряю васъ, мы употребили вс усилія, чтобы избжать этого, — сказалъ Траффордъ.

— Если бы у васъ не было этой штуки, вамъ нечего было бы избгать,— сказалъ м-ръ Попъ.— Вашъ товарищъ раненъ?

— Ребро… общее сотрясеніе,— сказалъ Траффордъ.

— Такъ ему и надо, — сказалъ м-ръ Попъ.— Я скоре бы далъ себя разстрлять, чмъ пустился бы въ воздухъ на одномъ изъ этихъ адскихъ изобртеніи.

— Вкусы, конечно, бываютъ разные, — отвтилъ Траффордъ съ добродушной невозмутимостью.

— Вы, надюсь, все это уберете,— сказалъ м-ръ Попъ.

— Сюда спшатъ механики — цлая армія механиковъ — на быстроходныхъ моторахъ,— отвтилъ Траффордъ,— благодаря любезности вашего слуги, согласившагося отправить мою телеграмму.

— Надюсь, они никого не убьютъ,— сказалъ м-ръ Попъ, и на мгновеніе разговоръ какъ будто началъ обостряться.

— А вашъ пріятель?— спросилъ онъ.

— Онъ тоже будетъ убранъ, черезъ десять минутъ, т. е. какъ только придутъ носилки отъ доктора. Бдняга Соломонсонъ!

— Соломонсонъ!

— Да, сэръ Рупертъ Соломонсонъ!

— О!— сказалъ м-ръ Попъ, — это Соломонсонъ, у котораго пигментное предпріятіе?

— Кажется, онъ во глав какой-то дрянной компаніи въ этомъ род,— сказалъ Траффордъ,— но не правда ли, какое счастье, что нашъ моторъ уцллъ?

Имя сэръ Руперта Соломонсона хорошо было извстно м-ру Попу. Онъ организовалъ общество для эксплоатація разныхъ пигментныхъ патентовъ, а акціи его синдиката поднялись до такой высокой цны, что сумли пробудить въ м-р Поп полнйшее довріе къ ихъ будущему, онъ даже скупилъ значительное количество ихъ, вынувъ для этого часть своего капитала изъ Аргентинской желзной дороги, паи котораго не оправдывали его ожиданій, открытіе это сильно способствовало умренію его первоначальной враждебности. Его слдующія замчанія Траффорду были почти нейтральными, и онъ даже былъ готовъ спросить сэра Руперта, не можетъ ли онъ чмъ-нибудь помочь ему, когда вернулся докторъ съ носилками и четырьмя импровизированными носильщиками.

IV.

Какъ будто исчезла какая-то жизнерадостность, когда живой, веселый м-ръ Траффордъ, все еще неутомимо бодрый, похрамывая, поплелся за своимъ боле пострадавшимъ пріятелемъ и скрылся за воротами. Марджори очутилась въ обществ, мужская половина которой отказывалась видть въ веселомъ волнующемъ событіи, нарушившемъ ихъ дневной покой, что либо другое кром крайне большой непріятности.

— Боже мой!— сказалъ м-ръ Попъ.— Еще что? Чего мы еще дождемся!

— Регистрація аэроплановъ, надюсь,— сказалъ м-ръ Магнетъ, — и изгнанія ихъ за предлы Сахары.

— Есть одно утшеніе,— сказать м-ръ Попъ,— все это расходуетъ бензинъ. А когда міровые запасы бензина изсякнуть, и они исчезнутъ.

— Конечно, — сказала миссисъ Попъ, считая, что и она должна дать свое показаніе противъ недавнихъ гостей, — мы вс могли быть убиты… т. е., если бы не убжали во-время.

И одновременно вс двинулись къ лежавшему аппарату, вокругъ котораго собрался маленькій контингентъ жителей села, воспользовавшихся отсутствіемъ часового.

— Посмотрите на него!— сказалъ м-ръ Попъ съ чувствомъ нескрываемой враждебности,— посмотрите на него!

Но вс предвосхитили его приказаніе.

— Они никогда ничего не добьются!— сказалъ м-ръ Попъ посл паузы, преисполненной молчаливой ненавистью.

— Но они очень многаго добились,— сказала Марджори.

— Этотъ-то добился!— сказалъ м-ръ Магнетъ, не забывая, что онъ присяжный юмористъ.

— Но вы только подумайте о наглости этого вторженія въ чужія владнія, противъ этого надо протестовать.

— Непріятныя это штуки,— сказалъ м-ръ Магнетъ, — ужасно непріятныя!

Странный духъ противорчія проснулся въ Марджори. Ей показалось, что люди, которые играютъ въ крокетъ или наблюдаютъ часами матчи въ крикетъ, не имютъ права критиковать людей, рискующихъ своими жизнями въ небесахъ. И она стала придумывать какое-нибудь возраженіе для начала спора.

— Но какая удивительная машина,— замтила она.

М-ръ Магнетъ посмотрлъ на аппаратъ, склонивъ голову чуть-чуть набокъ.

— Одна изъ самыхъ обыкновенныхъ,— сказалъ онъ.

— Такихъ машинъ не было двадцать лтъ тому назадъ.

— Двадцать лтъ тому назадъ не было такихъ людей, какъ вы,— сказалъ м-ръ Магнетъ, мудро и нжно улыбаясь, и повернулся спиной къ аэроплану.

М-ръ Попъ послдовалъ его примру. Онъ съ горечью думалъ о томъ, что теперь уже ему больше не удастся разсказать исторію замчательнаго матча, который онъ видлъ. Все было для него испорчено… испорчено навсегда. Все было взбудоражено и выбито изъ колеи…

На слдующее утро странное безпокойство охватило Марджори. Повидимому, это объяснялось отсутствіемъ Магнета, ухавшаго въ Лондонъ прочесть свой давно общанный докладъ ‘О характерныхъ особенностяхъ англійскаго юмора’ въ ‘Клуб Литераторовъ’. Повидимому, ей не хватало его ухаживанія. Но къ середин дня это безпокойство окристаллизировалось въ необычайно странную форму, въ сильное желаніе отправиться въ маленькій городъ Пенстингъ, находящійся въ пяти миляхъ отъ Бернхамстрита, чтобы купить себ шелковые шнурки для туфель.

Она ршила похать въ шарабан, запряженномъ осликомъ. Она сообщила о своемъ намреніи матери, но не упомянула о другомъ своемъ, столь же опредленномъ намреніи, внезапно вспомнить о сэр Руперт Соломонсон, когда будетъ прозжать мимо домика доктора, и подъ вліяніемъ минуты справиться о здоровь больного — это будетъ, конечно, ничего больше, какъ вполн оправдываемый и понятный актъ вжливости. Можетъ быть, она тамъ встртитъ и м-ра Траффорда, но въ этомъ не будетъ ничего особенно предосудительнаго.

Надо однако замтить, что когда Марджори поравнялась съ домикомъ доктора, ее охватила неясная, но не мене сильная робость, такъ что она не только не вошла, но и не посмотрла на докторскій домикъ, а вмсто этого стала смотрть прямо, неуклонно передъ собой, — успокаивая себя при этомъ, что она отлагаетъ актъ вжливости до возвращенія посл покупки шнуровъ. И такимъ образомъ случилось, что, не прохавъ и полмили за Бернхамстритъ, она наткнулась за поворотомъ шоссе на Траффорда, который, по странной фатальности судьбы, тоже халъ въ шарабан, запряженномъ осломъ, или врне чертилъ ослиными копытами верообразный рисунокъ на пыльной дорог. Оселъ былъ очень похожъ на осла Марджори, только экипажъ былъ другого, боле изящнаго типа. Подвижное лицо Траффорда проявило большое оживленіе при вид ея, и когда она поравнялась съ нимъ, онъ ее окликнулъ съ почти неестественной простотой:

— Здравствуйте!— воскликнулъ онъ,— я вышелъ подышать воздухомъ. Вы какъ будто умете заставлять ословъ двигаться впередъ. Какъ вы ухитряетесь? Я не могу. Никогда въ жизни не пускался въ столь рискованную поздку. Меня только что чудомъ не задавили два мотора, и я цлую ужасную минуту провислъ съ лвымъ колесомъ надъ глубочайшей канавой. Я даже слышалъ, какъ пищатъ утята на дн ея. Я даже пробовалъ сосчитать секунды до паденія. Ну, и блая же вы вся!

— Но зачмъ вы выхали?

— Надо же что-нибудь длать. Я весь забинтованъ и не могу ходить. Оказывается, какъ увряетъ докторъ, нога моя повреждена больше, чмъ я думалъ. Соломонсонъ не хочетъ говорить ни о чемъ другомъ, какъ о своемъ здоровь, а мн ршительно наплевать на его здоровье. Поэтому я досталъ это сооруженіе и выхалъ на немъ.

Марджори задала нсколько вопросовъ, подобающихъ случаю, и наступила маленькая пауза.

— Придетъ день, когда никто не захочетъ поврить, что когда-то люди были настолько глупы и доврялись животнымъ для приведенія въ движеніе ихъ экипажей,— замтилъ онъ.— Берегитесь! Смотрите, какой ужасъ!

Огромная цистерна — колоссальный барабанъ на колесахъ — выскочила изъ-за угла и, давъ предварительный, но запоздавшій гудокъ, понеслась на нихъ и, чудомъ миновавъ Траффорда, унеслась дальше. Оба сдока совершили чудеса кнутами и возжами и снова очутились одни на дорог, со сцпившимися колесами и неопредленнымъ будущимъ.

— Предоставляю вамъ разршить эту задачу, — сказалъ Траффордъ:— или давайте будемъ сидть и болтать, пока слдующій автомобиль не задавитъ насъ.

— Надо все-таки попытаться что-нибудь сдлать,— сказала Марджори добродушно и слзла, чтобы взять уздечки обоихъ ословъ.

Съ помощью пожилого садовника, работавшаго надъ изгородью и наблюдавшаго ихъ съ безпристрастнымъ интересомъ, она освободила колеса и поставила обоихъ ословъ рядомъ одинъ съ другимъ. Мнніе стараго садовника объ ихъ безопасности на Королевской Большой дорог выразилось не столько въ словахъ, сколько въ дйствіи, онъ отвелъ обоихъ ословъ на тнистый проселокъ, начинавшійся подъ прямымъ угломъ къ дорог, и постоялъ у уздечекъ, пока Марджори не услась снова на мсто.

— Очевидно, теперь нужно пойти на компромиссъ,— сказалъ Траффордъ,— вамъ нужно туда, мн — сюда. Поэтому подемъ этой третьей дорогой. Только при такихъ условіяхъ не развивается цивилизація, и невозможенъ прогрессъ.

Онъ отпустилъ садовника, щедро давъ ему на чай, и снова взялъ возжи.

— Давайте въ перегонки!— предложилъ онъ.

— Съ вашей ногой?— спросила она.

— Нтъ, на ослиныхъ. Право, становится весело. Вначал все это казалось опаснымъ и скучнымъ, но условія измнились. У меня сегодня адски хорошее настроеніе. Я чувствую, что буду плакать до ночи, но все же я… мн очень хотлось общества здороваго человка. Такъ пріятно васъ снова встртить.

— Снова?

— Да, посл позапрошлаго года.

— Посл позапрошлаго года?

— Разв вы не помните?— спросилъ Траффордъ.— Вдь мы съ вами уже встрчались. Я наврное вамъ показался очень нахальнымъ. Но дло въ томъ, что я не былъ совершенно увренъ. Я почти всю прошлую ночь — къ утру нога страшно ныла — старался припомнить, гд и когда мы встрчались.

— Я не помню.— сказала Марджори.

— Я помнилъ васъ еще очень ясно, и кое-какія мысли о васъ, которыя у меня остались, но не могъ вспомнить, гд это было, и среди ночи вспомнилъ. Прямо загадка, не правда-ли? Видите, на мн тогда была черная сутана, я нсколько мсяцевъ передъ тмъ, не видлъ солнечнаго свта — и глазъ у меня, кажется, былъ забинтованъ. Всегда что-нибудь у меня бываетъ забинтовано,

‘Я былъ царемъ въ Вавилон,

А вы рабой-христіаикою въ цпяхъ…’

т. е. вы были студенткой!’

Марджори сразу вспомнила.

— Вы — профессоръ Траффордъ?

— Только не въ этой атмосфер. Въ Ромейскомъ Колледж — да. И какъ только я вспомнилъ, что экзаменовалъ васъ, сейчасъ же все припомнилъ. Вы были умны, но не очень сильны… Кажется, въ кріогидратахъ. Ага, вы теперь вспомнили меня! Такъ какъ большинство молодыхъ женщинъ всегда бываютъ крайне точны въ зубрежк, но довольно туги на соображенія въ такого рода вопросахъ, и такъ какъ для сущности знаній не важна точная заученность фактовъ, а нужна смекалка…— Онъ остановился на мгновеніе, какъ будто усталъ отъ этой длинной фразы.— Я васъ запомнилъ.

И онъ началъ своей легкой отрывочной манерой, длавшей всякія темы возможными, разсказывать о своихъ первыхъ впечатлніяхъ о ней и доказывать, какъ онъ ясно помнитъ ее.

— Вы заставили меня заняться философствованіемъ. Я первый разъ экзаменовалъ женскій колледжъ, и меня внезапно поразилъ видъ всхъ васъ, пятидесяти женщинъ. Что изъ нихъ всхъ выйдетъ?

— Я думалъ, продолжалъ онъ,— о томъ, какъ вы были смтливы, и съ какимъ интересомъ и захватомъ вы,— т. е. главнымъ образомъ — вы, относились ко всему, и о томъ, какъ почти наврняка можно было предсказать, что ваша смтливость, интересъ, захватъ будутъ поглощены какой-либо пошлой обыденностью, врод самаго банальнаго брака, или самыхъ банальныхъ домашнихъ обязанностей. Старая, старая исторія, но только повторенная съ какой-то жалкой негодностью (я ничего не имю противъ этихъ вещей, если они длаются хорошо!), и я пришелъ въ сентиментальное, патетическое настроеніе по поводу того, какъ жизнь обманываетъ женщинъ. Странно, не правда ли, какія нелпыя бываютъ мысли? Но такія именно мысли мн тогда приходили въ голову. И теперь я все вспоминлъ.

Ясные, чистые глаза Марджори остановились на немъ.

— Я не вижу ничего особенно плохого въ судьб женщины, — замтила она.— Въ наши дни условія значительно измнились. И во всякомъ случа…

Она остановилась.

— Вы не хотите быть мужчиной?

— Нтъ!

Она рзко подчеркнула отвтъ.

— Нкоторые изъ насъ больне нарываются на жизнь, чмъ вы думаете,— сказалъ онъ, какъ бы доканчивая ея недоговоренную мысль.

Она первый разъ встрчала мужчину, который понималъ, какъ двушка можетъ чувствовать обезнадеживающую тупость своего пола. И она испытала такое же чувство, какъ будто онъ ее накрылъ на чемъ-то.

— О!— сказала она,— можетъ быть, вы и нарываетесь…

И посмотрла на него съ возрастающимъ интересомъ.

И завязалась у нихъ бесда на пустынномъ проселк, гд деревья сплетались надъ головами, и бесда эта развертывалась и вилась, какъ извилистая тропинка въ тнистомъ лсу, и касалась всякаго рода предметовъ…

VI.

Въ конечномъ итог эта бесда въ тнистой алле, которая никуда не вела, огорчила цлый рядъ людей…

Сэръ Рупертъ Соломонсонъ первый выразилъ свое неудовольствіе. Никто не зашелъ къ нему, ни одна живая душа, даже ни одинъ автомобиль не прохалъ мимо, который бы своимъ рожкомъ немного ободрилъ его. Траффордъ отсутствовалъ ‘битыхъ три часа’.

Сэръ Рупертъ готовъ былъ признать, что ему предписаны тишина и покой, но ‘не такая ужъ проклятая тишина’.

— Я бы обрадовался даже, — говорилъ сэръ Рупертъ, — если бы хоть курица положила гд-нибудь поблизости яйцо и закудахтала. Боже мой, какая мертвая тишина! я право выползъ бы какъ-нибудь на улицу, если бы не эти проклятыя ребра…

Миссисъ Попъ узнала все совершенно случайно.

— Ну, Марджори,— оказала она, разливая чай,— ты купила себ шнурки?

— Нтъ, я туда не попала, мамочка, — оказала Марджори и закончила убійственной паузой.

— Ты не попала туда!— воскликнула миссисъ Понъ.— Но это хуже, чмъ Теодоръ! Оселъ опять не хотлъ итти?

Не было никакого довода краснть, но все же Марджори почувствовала, какъ жаръ залилъ ей шею, щеки и лобъ. И она продолжала въ необычайно естественномъ тон.

— У меня было маленькое романическое приключеніе,— сказала она довольно тихо.— Я какъ разъ собиралась вамъ про него разсказать.

(Сенсація).

— Видите ли, все произошло такимъ образомъ, — сказала Марджори.— Я натолкнулась на м-ра Траффорда.

Она отпила глотокъ чаю и постаралась дать живописное изображеніе сцпившихся колесъ и послдующей бесды въ оживленномъ разсказ, разукрашенномъ всякими смхотворными подробностями и нелпостями. Но она говорила черезъ-чуръ быстро и чувствовала, что смшныя стороны разсказа нсколько натянуты. Дтей ей все-таки удалось разсмшить, а Теодоръ доставилъ всмъ маленькое развлеченіе тмъ, что поперхнулся чаемъ. Съ самаго начала своего разсказа и до конца Марджори старательно избгала встрчаться глазами съ испытующимъ нжнымъ взглядомъ матери. ‘И это продолжалось такъ долго?’ освдомилась миссисъ Попъ. Да, они поговорили съ полчаса, или больше, и потомъ очень медленно похали обратно вмст, — отвчала Марджори.

— Говорилъ-то все время онъ. Да вы сами вчера видли, какой онъ разговорчивый. А ослы были такъ счастливы вмст, что жаль было ихъ разлучать.

— Но о чемъ же вы все время говорили?— спросила съ любопытствомъ Даффи.

— Онъ спрашивалъ очень мило о теб, Даффи, — сказала Марджори и прибавила: ‘нсколько разъ’. (Хотя въ дйствительности Траффордъ проявилъ прямо-таки поразительное равнодушіе ко всей ея семь).

— И,— прибавила она, наконецъ, придумавъ вполн пріемлемое объясненіе, — онъ сообщилъ мн все касающееся аэроплановъ. И тому подобное. Гд папа, онъ опять ухалъ въ Вампингъ смотрть на игру въ крикетъ?..

(Ничто не пропало даромъ для миссисъ Попъ).

VII.

Предвстникомъ возвращенія м-ра Магнета на слдующій день оказались чуть ли не дв трети столбца Times’а. Лекція ‘О характерныхъ свойствахъ юмора’, очевидно, была весьма замтнымъ событіемъ, и очень внушительный списокъ юмористовъ и видныхъ особъ откликнулся на гостепріимное приглашеніе ‘Литературнаго Общества’.

Марджери пробжала глазами лестное вступительное слово предсдателя и со страннымъ, едва замтнымъ чувствомъ враждебности дошла до рчи своего будущаго супруга. Она, какъ будто, слышала его низкій сильный голосъ, и въ автоматически-сухія фразы репортерскаго отчета словно впивались т богатыя, спокойныя, ршительныя звуковыя волны, которыя были, увы, такъ знакомы ея уху.

Въ эту минуту бгъ взоровъ Марджори по столбцу Times’а былъ остановленъ нжной, но ршительной рукой ея отца, явившагося завладть газетой. Она уступила ее охотно и вернулась къ столу, не проявляя больше интереса къ газетной стать…

По правд сказать, она совсмъ забыла о юмористахъ. Ея мысли были всецло заняты трудной задачей. Она не зінала, какъ понять себя или что-нибудь или кого-нибудь. Ея мысли были всецло поглощены Траффордомъ и всмъ тмъ, что онъ сказалъ и сдлалъ, и всмъ, что онъ могъ сказать и сдлалъ, и было вполн характерно, что она не могла думать о Магнет иначе, какъ о черной заборообразной тни, которая лежала между всми ея воспоминаніями, и всми свтлыми общаніями этой интересной личности. Но она была неспокойна, дико неспокойна, какъ птица, у которой отняли гнздо.

У нея появилось странное и довольно болзненное нежеланіе итти на станцію встрчать Магнета, — какъ хотла ея мать, — и привести его прямо къ чаю. Но разумъ взялъ верхъ, и она отправилась.

Магнетъ пріхалъ съ поздомъ 2.27, и въ глазахъ Марджори его видъ, когда онъ выходилъ изъ вагона, не напоминалъ человка, покрытаго лаврами, а скоре раздутаго ими. Его лицо было бле и шире, чмъ когда-либо. Онъ размахивалъ огромной кипой газетъ.

— Здравствуйте, Магси!— сказанъ онъ. У меня удивительныя газеты! Голова моя вскружена больше, чмъ когда-либо, такъ что берегитесь меня задвать.

— Ну, мы эту спсь собьемъ за. крокетомъ, — сказала Марджори.

— А ту штуку уже убрали?

— Да, и площадка гладка, какъ билліардъ, — отвтила она.

— Молодцы, — сказалъ онъ шутливо, — значить, голова у меня будетъ цла въ конц-концовъ.

На минуту онъ какъ бы намревался поцловать ее, но она избгла этой опасности, проявивъ дловитую заботу о его чемодан. Онъ вручилъ его носильщику, и сейчасъ же, лишь только они покинули станцію, сталъ распространяться о своемъ тріумф. Онъ былъ преисполненъ добрыхъ чувствъ къ своимъ собратьямъ-юмористамъ, которые пришли въ большомъ количеств на банкетъ и наговорили ему массу милыхъ вещей — часть которыхъ была воспроизведена въ одномъ отчет, часть въ другомъ, а часть репортеры совсмъ упустили, какъ разъ самыхъ интересныхъ.

— Очень пріятно чувствовать, что рядъ милыхъ людей считаетъ тебя милымъ человкомъ,— сказалъ м-ръ Магнетъ.

Потомъ онъ началъ проявлять заботу о ней. Какъ она себя чувствовала безъ него, что длала?— Да какъ можно себя чувствовать, и что можно длать въ Бернхамстрит? Монопланы не каждый день падаютъ съ неба, и она прибавила, что она, кажется, не совсмъ хорошо себя вела. Но не успла она объяснитъ ему въ чемъ дло, какъ онъ сказалъ:

— Угадайте, что у меня въ карман?

Она угадала, но не хотла сказать. И сердце ея страшно сжалось.

— Я хочу, чтобы вы его видли раньше, чмъ кто-либо другой, — сказалъ онъ. И если оно вамъ не понравится, его можно будетъ перемнить. Это сапфиръ.

Онъ нервно порылся въ карманахъ, и маленькая коробочка очутилась у нея въ рук.

Она не ршалась открыть ее. Кольцо длало все такимъ опредленнымъ. И на этотъ разъ чувство какой-то ея нечестности становилось остре. Онъ купилъ кольцо въ Лондон, привезъ его, надясь на ея одобреніе. Да, это было ужасно. Но что она могла сдлать?

— Оно… очень красиво, — сказала она, держа сверкающій символъ въ рук, и это была правда, онъ отправился за нимъ къ одной изъ тхъ художницъ, что воскрешаютъ и разрабатываютъ старинные римскіе рисунки и чеканку.

— Оно такъ красиво сдлано!

— Я очень радъ, что оно вамъ нрньится. Вамъ оно дйствительно нравится?

— Я его не заслуживаю.

— О! Но оно вамъ правда нравится?

— Очень.

— Я цлый часъ выбиралъ его.

Она легко себ это представила. И у нея было такое чувство, какъ будто она обкрадывала его.

— Только я его не заслуживаю, м-ръ Магнетъ. Право, я его не заслуживаю. Я чувствую, что я беру его подъ ложныя общанія.

— Глупости, Магси, глупости! Надньте его на палецъ, милая.

— Но я не… настаивала она.

Онъ взялъ у нея футляръ, положилъ въ карманъ и схватилъ ея руку. Она ее вырвала.

— Нтъ!— сказала она.— Я чувствую, что обманываю васъ. Вы вдь знаете, что я не… уврена, что люблю васъ…

— Зато я люблю за двоихъ,— сказалъ онъ и опять завладлъ ея рукой.

— Нтъ, — сказалъ онъ, въ отвтъ на ея движеніе, — вы его наднете. Почему вамъ не носить его?

И такимъ образомъ Марджори вернулась по алле съ кольцомъ на рук, а м-ръ Попъ былъ явно очень радъ увидть снова Магнета…

Семья была еще за чаемъ, разсвшись на коврахъ и подушкахъ, обсуждая веселое времяпровожденіе юмористовъ, когда у церковной калитки показался профессоръ Траффордъ, опираясь на палку, хромая, но съ бодрымъ видомъ.

— Хмъ!— сказалъ м-ръ Попъ. Марджори старалась скрыть нкоторую растерянность, въ глазахъ Даффи можно было прочесть нмое, восторженное удовольствіе, а радость Теодора и псевдоблизнецовъ была слишкомъ рзко обнаружена.

— Ура!— закричалъ Теодоръ съ плохо скрываемымъ чувствомъ облегченія.

Миссисъ Попъ была преисполнена достоинства, когда Траффордъ приблизился.

— Надюсь.— началъ онъ съ очевидной неискренностью, я не помшаю вамъ. Но Соломонсонъ очень озабоченъ и обезпокоенъ относительно вашего газона и хотлъ бы узнать, все ли убрали, какъ слдуетъ, и привели въ порядокъ его люди.

Онъ обвелъ глазами всхъ присутствующихъ и, наконецъ, остановился на Марджори.

— Какъ поживаете?— спросилъ онъ дружественнымъ тономъ.

— Какъ видите, наша площадка для крокета опять въ порядк, — оказалъ м-ръ Понъ.— И наши нервы понемногу приходятъ. въ равновсіе. Какъ здоровье сжра Руперта?

— Ничего, оно все еще немного расшатано.— сказалъ Траффордъ, и тнь улыбки мелькнула на его лиц.

— Позволите чаю?— спросила миссисъ Попъ, прерывая наступившую паузу.

— Благодарю васъ,— сказалъ Траффордъ и тотчасъ же слъ.

— Я прочиталъ вашу веселую рчь въ ‘Standard’ — сказалъ онъ. обращаясь къ м-ру Магнету.— Я давно не читалъ ничего боле забавнаго.

— Рома, милая.— сказала миссисъ Попъ, отнеси чайникъ въ домъ и принеси свжаго чаю.

М-ръ Траффордъ крайне искусно занялся восхваленіемъ Магнета. Онъ замтилъ полускрытую враждебность въ глазахъ обоихъ мужчинъ, что заставило его ршиться завоевать ихъ расположеніе на случай, если онъ захочетъ бывать здсь, и онъ сталъ говорить, обращаясь почти исключительно къ нимъ, скромно, но вжливо игнорируя присутствіе дамъ. Но такъ какъ онъ говорилъ главнымъ образомъ объ успхахъ и развитіи моторной промышленности, которая недавно демонстрировалась на инженерной выставк, то далеко не достигъ у отца Марджори ожидаемыхъ результатовъ. М-ръ Попъ молча дулся нкоторое время, наконецъ, прерывая Траффорда, рзко сказалъ:

— Я не любитель машинъ.— Вс наши непріятности начались съ проклятой селитры. Я человкъ стараго закала съ носомъ и шеею, и вовсе не хочу, чтобы первый оскорбляли, а вторую — ломали. Такъ что не старайтесь меня заинтересовать вашими клапанами и цилиндрами. А вы что скажете, Магнетъ? Когда я только объ этомъ слышу, у меня въ голов какъ будто начинаетъ бгать автомобиль…

Въ тхъ случаяхъ, когда м-ръ Попъ ршался высказаться до конца, боязнь возраженія или отвта доводили его пафосъ до кульминаціоннаго пункта, который не всегда можно было отличить отъ отступленія. И теперь онъ поднялся на ноги, давъ волю своимъ чувствамъ.

— Кто хочетъ партію въ теннисъ, — спросилъ онъ, — въ этомъ послднемъ клочк незараженнаго воздуха. Я и Марджори дадимъ теб матчъ Даффи, если Магнетъ не слишкомъ усталъ, чтобы присоединиться къ теб.

Даффи взглянула на Марджори.

— Ты намъ понадобишься, Теодоръ, чтобы разыскивалъ мячи въ картофельныхъ грядкахъ, — сказалъ м-ръ Попъ, дабы и эта непосредственная натура не была совращена за его спиной.

Миссисъ Попъ очутилась одна передъ задачей занимать немного обиженнаго Траффорда. Сиднея и Рома, въ тщетной надежд обратить на себя вниманіе, толкались на томъ краю площадки, которая была ближе къ чайнымъ приборамъ. Миссисъ Попъ ршила немного разъяснить положеніе вещей этой пріятной, но совершенно лишней личности, и ей значительно помогъ самъ Траффордъ, заговоривъ первый о ея дочеряхъ.

— Пріятная игра теннисъ, — сказалъ онъ.

— Не правда ли?— сказала миссисъ Попъ.— Мн кажется, это такая изящная, подходящая игра для молодой двушки.

М-ръ Траффордъ взглянулъ на миссисъ Попъ, но лицо ея было непроницаемо.

— Он об такъ любятъ эту игру и играютъ такъ хорошо.— сказала она.— Отецъ ихъ такъ ловокъ и такъ интересуется всякими играми…

— Марджори разсказывала мн, что вы были ея экзаменаторомъ годъ тому назадъ.

— Да, она осталась у меня къ памяти… Ея работа такъ выдлялась…

— Конечно, она очень способна, — сказала миссисъ Попъ, иначе мы не послали бы ее въ Оксбриджъ. Тамъ она длаетъ хорошіе успхи, очень хорошіе успхи. Вс это говорятъ. Только я вотъ не знаю, позволитъ ли ей м-ръ Магнетъ окончить курсъ.

— М-ръ Магнетъ?

— Да, она только что помолвлена съ нимъ. Конечно, это ее страшно волнуетъ и интересуетъ, и естественно онъ хочетъ, чтобы свадьба была какъ можно скоре. Да и нтъ данныхъ для того, чтобы откладывать свадьбу, ршительно никакихъ.

Ея голосъ замеръ на маленькой музыкальной нот, и она съ какимъ то повышеннымъ интересомъ ушла вся въ наблюденіе за игрой въ теннисъ.

— У нихъ сегодня новые мячи, — сказала она какъ будто про себя.

Траффордъ перевернулся на трав, и ей показалось, что она уловила какую то перемну въ его голос, когда онъ опять заговорилъ.

— Разв не жаль будетъ ей забросить университетскую карьеру?— сказалъ онъ.

— Но да, вдь, все, что она получила тамъ, не пропадетъ. Конечно, такая двушка, какъ она, будетъ правой рукой своего мужа. Она будетъ въ состояніи помогать ему въ научной сторон его остротъ и во всемъ тому подобномъ. Но я часто жалю, что мы не отдали Даффи въ колледжъ. Правда, она не обладаетъ сообразительностью и способностями Марджори, но есть что то спокойно солидное въ ея ум, что то устойчивое. Можетъ быть, мн трудно съ нею разставаться… М-ръ Магнетъ прямо чудеса сегодня творитъ въ теннисъ. Онъ сталъ сейчасъ играть, чтобы доставить удовольствіе Марджори. Не находите ли вы, м-ръ Траффордъ, что онъ удивительно забавный человкъ? Онъ такъ спокойно говоритъ смшныя вещи?

VIII.

Эффектъ этого разъясненія былъ не такимъ, какого ожидала миссисъ Попъ. Собственно говоря, м-ръ Траффордъ долженъ былъ сразу сообразить, что Марджори для него недосягаема, и если онъ пришелъ къ выводу, что не можетъ видть ее равнодушно, онъ долженъ былъ избгать встрчъ съ ней. Но вмсто того, какъ только прошелъ его первый порывъ недоврчиваго удивленія, все въ немъ возстало противъ заране предршенныхъ фактовъ, онъ вернулся къ Соломонсону въ подавленномъ задумчивомъ настроеніи, которое понемногу начало переходитъ въ страстное негодованіе. Все представлялось ему въ боле обобщенномъ и преувеличенномъ вид.

— На кой чортъ вс эти разговоры объ облагораживаніи человческой породы,— сказалъ онъ себ громко, — если собираются отдать эту выдающуюся двушку этому противному подленькому клоуну?

Онъ назвалъ Магнета ‘противнымъ подленькимъ клоуномъ’.

Это было какъ нельзя боле яснымъ доказательствомъ его влюбленности въ Марджори и остроты его разочарованія, и ничто не могло краснорчиве свидтельствовать о его рзкомъ и несдержанномъ характер. И изъ десяти тысячъ возможныхъ бранныхъ эпитетовъ, которые, безъ сомннія, копились въ его голов, мн кажется, онъ избралъ именно этотъ, замтивъ, съ какой жадной внимательностью м-ръ Магнетъ слдилъ всегда за всякимъ разговоромъ, выжидая случая вставить блестящее, чистенькое, остроумное словечко.

Траффордъ, подобно Марджори, былъ тоже однимъ изъ тхъ несдержанныхъ молодыхъ людей, которыхъ нашъ вкъ породилъ въ значительномъ количеств.

Ему только что минуло двадцать шесть лтъ, но то, что онъ былъ крупнаго тлосложенія, что въ качеств единственнаго ребенка въ семь онъ всегда находился въ сред взрослыхъ, и что онъ уже былъ извстностью въ мір научныхъ изысканій — дало ему самоувренность и самонадянность человка значительно старшаго. По свойству своей натуры онъ былъ очень чистъ сердцемъ, очень заинтересованъ и поглощенъ своей работой и находился въ поразительно дружественныхъ и товарищескихъ отношеніяхъ со своей матерью, которая жила у него и смотрла за его хозяйствомъ, хотя онъ уже переживалъ небольшія любовныя волненія, но теперь былъ первый случай, когда такого рода явленіе глубоко захватывало его чувства и желанія.

Отецъ Траффорда умеръ очень рано. Онъ былъ извстнымъ патологомъ, однимъ изъ той великолпной группы научныхъ изслдователей эпохи середины царствованія Викторіи, чья слава становится отъ времени еще боле яркой, умеръ онъ, не достигнувъ еще тридцати лтъ, благодаря неосторожному движенію скальпеля. Жена его — она была его женой въ теченіе пяти лтъ — пришла къ заключило, что ребенокъ, память о музе и созданная имъ обстановка жизни были для нея слишкомъ удовлетворительными, чтобы рисковать вторымъ бракомъ, и она воспитала сына въ страстной вр въ высокія цли науки и въ высшій долгъ исканія конечной истины. И вотъ онъ называетъ м-ра Магнета ‘противнымъ подленькимъ клоуномъ’.

Положеніе озадачивало его. Марджори толсо озадачивала его. Это было — если бы онъ только зналъ, — началомъ въ его жизни задачъ и сложностей. Онъ былъ совершенно увренъ, что она не любитъ Магнета. Почему же она согласилась выйти за него замужъ? Т поводы и соблазны, которые онъ допускалъ, казались ему слишкомъ легкими по сравненію съ важностью принятаго ею шага.

Были ли они боле основательными, чмъ онъ предполагалъ?

Его способъ ршенія этой задачи былъ крайне оригиналенъ. На слдующій день онъ снова явился съ видомъ приглашеннаго гостя, заставилъ м-ра Попа, страдавшаго печенью, недовольно запереться въ кабинет, и проявилъ страстное желаніе сыграть въ гольфъ-крокетъ, несмотря на крайнія заботы миссисъ Попъ о его больной ног. Партнеромъ его оказалась Даффи, и онъ долго напрасно искалъ возможности поговорить съ Марджори. Наконецъ, она очутилась одна въ самомъ углу площадки, и подъ прозрачнйшимъ предлогомъ неумлости, не взирая на отчаянный крикъ Даффи ‘слдующій ходъ — ея’, онъ послалъ свой шаръ прямо къ ней. Онъ направился къ ней, и пока она занималась своимъ шаромъ, недоврчиво спросилъ ее, длая видъ, что длится какимъ то замчаніемъ объ игр:

— Окажите, вы помолвлены съ этимъ самымъ Магнетомъ?

Марджори удивилась, но, повидимому, не обидлась. Что-то въ его тон заставило ее задрожать. Она забыла объ игр и стояла съ молоткомъ въ рук.

— Накажите его!— раздался издали голосъ Магнета.

— Да, — отвтила она еле слышно.

Ея отвть былъ тихъ и ясенъ. Въ немъ звучала нота гнвнаго протеста.

— Почему?

Марджори вмсто отвта ударила свой шаръ, такъ что онъ подскочилъ, миновавъ его шаръ, понесся рикошетомъ по всей площадк и покатился далеко за предлы поля.

— Простите меня, если я причинилъ вамъ непріятность, сказалъ Траффордъ въ то время, какъ Марджори отправилась за своимъ шаромъ, а Даффи громко благодарила небо, что неудачный ходъ ея партнера остался безъ послдствій. Имъ больше не пришлось встрчаться, и Траффордъ, напрягая до крайнихъ предловъ свою наблюдательность, все же не могъ найти объясненія ея серьезнаго, сосредоточеннаго вида. Она играла очень плохо, но съ необычайной старательностью и обдуманностью. Онъ чувствовалъ, что заварилъ кашу, и вдругъ ршилъ, что не можетъ больше играть изъ-за болей въ ног.

— Пожалуйста, — сказалъ онъ, обращаясь къ своей партнерш,— сыграйте за меня. Я не могу больше. Мн придется проститься.

Марджори внимательно посмотрла на него въ то время какъ Даффи и Магнетъ выражали ему свое сочувствіе, онъ повернулся, держа молотокъ въ рук, чтобы уйти, и увидалъ, что Марджори послдовала за нимъ.

— Вашъ молотокъ тяжеле?— спросила она и остановилась передъ нимъ, глядя ему въ глаза и взвшивая по молотку въ каждой рук.

— М-ръ Траффордъ, вы одинъ изъ самыхъ строгихъ экзаменаторовъ, какихъ я когда-либо встрчала, — сказала она.

Онъ былъ озадаченъ.

— Я не знаю, почему, — прибавила Марджори,— и я удивляюсь не меньше вашего. Но я помолвлена.

И замтивъ, какъ глаза его прояснились, повернулась и отправилась кончать прерванную игру.

IX.

Посл этого у м-ра Траффорда появилось одно желаніе, которое господствовало надъ всми его другими желаніями. Онъ хотлъ добиться длиннаго, откровеннаго, никмъ не прерываемаго и не стсняемаго разговора съ Марджори. И ему вполн опредленно казалось, что и Марджори того же хочетъ. Въ теченіе цлой недли онъ напрасно искалъ случая. Посл четвертаго дня Соломонсонъ оставался въ Бернхамстрит только подъ давленіемъ чужой воли, проявленной такъ рзко, что она угрожала положить конецъ ихъ дружб. Онъ отправился къ себ домой на шестой день въ самомъ большомъ изъ своихъ автомобилей, но Траффордъ, нарушая всякія представленія и приличія, остался, чтобы закончить какое то непонятное дло, которое онъ называлъ ‘уборкой’.

— Но что осталось убирать?

— Соломонсонъ, вы — разжирвшій плутократъ, — сказалъ Траффордъ, какъ будто этимъ все объяснилъ.

— Я ничего не понимаю, — сказалъ Соломонсонъ и посмотрлъ на пріятеля искоса, поднявъ брови.

— Я остаюсь, — сказалъ Траффордъ.

А Соломонсонъ сдлалъ одно изъ тхъ неудачныхъ замчаній, на которыя никто не обращаетъ вниманія, но которыя не должны произноситься.

— Тутъ замшана какая то женщина.— проговорилъ онъ… Ваша комната всегда ждетъ васъ въ Риплингс,— прибавилъ онъ на прощаніе…

Траффордъ былъ увренъ, что Марджори тоже съ неменьшей жадностью искала случая высказаться и объясниться, и это заставляло его безпрерывно нарушать уединеніе семьи Попъ. И хотя отношеніе къ нему м-ра и миссисъ Попъ значительно улучшились къ слдующему его визиту, но прямо поразительно, какъ трудно, почты невозможно было для него и Марджори выискать минуту для бесды…

Все что-нибудь мшало.

Во-первыхъ, склонность миссисъ Попъ къ оптимизму взяла верхъ надъ ея первыми ршеніями, и случайный взглядъ, упавшій на лицо Даффи въ тотъ моментъ, когда ихъ новый знакомый вторично появился, зародилъ въ ея ум цлый рядъ новыхъ соображеній и плановъ. И она воспользовалась случаемъ намекнуть объ этомъ въ тотъ же вечеръ м-ру Попу, когда онъ, борясь съ запонкой своей сорочки, спросилъ:

— Какого чорта нужно этому… шоферу, и зачмъ онъ приходитъ каждый день къ чаю?

— Теперь, когда Магнетъ монополизируетъ Мардлсори,— сказала она посл маленькой, по значительной паузы,— я не вижу причинъ, почему надо Даффи лишать общества, подходящаго ея возрасту.

М-ръ Подъ обернулся и посмотрлъ на нее.

— Мн это въ голову не приходило,— сознался онъ.— Но почему-то этотъ типъ мн не нравится.

— Онъ производитъ впечатлніе очень умнаго человка,— сказала миссисъ Попъ,— хотя, правда, онъ говоритъ слишкомъ много. Но въ конц-концовъ аэропланъ былъ не его, а сэра Руперта. Онъ только управлялъ имъ изъ любезности.

— Онъ въ другой разъ подумаетъ прежде, чмъ опять ссть на такую штуку,— сказалъ м-ръ Попъ, срывая свой воротникъ…

Разъ миссисъ Понъ направила свои мысли на эту все боле и боле пріятную колею, мн кажется, она была расположена дать себя увлечь. И это увлеченіе какъ нельзя лучше совпало съ нкоторыми тайными соображеніями Даффи. Траффордъ, въ свою очередь, можетъ быть, для того, чтобы отвлечь вниманіе отъ его интереса къ Марджори, сталъ боле подчеркнуто ухаживать за Даффи. И, такимъ образомъ, онъ скоро замтилъ, что Даффи была неизбжно всегда гд-нибудь около него. Поскольку дло касалось ея, онъ могъ бы, не задумавшись, разсказать ей всю исторію своей жизни и вс свои тайны. Миссисъ Попъ, въ свою очередь, проявляла все большее тяготніе къ его обществу, становилась все боле и боле сочувственной и доврчиво посвящая его въ семейную исторію и освщая съ разныхъ сторонъ характеръ и натуру Даффи. Даффи была прямо поразительная, необыкновенная двушка, увряла она. М-ръ Попъ тоже, какъ будто, боле или мене, примирился съ нимъ. Мысль, что въ конц-концовъ аэропланы и автомобили принадлежали сэру Руперту, а не Траффорду, произвела нкоторую реакцію въ пользу послдняго. Кром того, ему пришло въ голову, что можетъ быть несчастный случай, жертвой котораго сдлался Траффордъ, расположилъ его къ боле вдумчивому отношенію къ механическимъ способамъ передвиженія, и что это отношеніе можно поддержать добродушными шуточками и насмшечками. Такимъ образомъ онъ пересталъ запираться при появленіи Траффорда и вчно вертлся около него, выжидая случаевъ включить его въ число жертвъ своего грубаго старомоднаго юмора.

Не помогъ Траффорду въ его поискахъ непринужденной бесды съ Марджори и тогь факта, что псевдо-близнецы смотрли на него, какъ на лицо, одаренное исключительнымъ очарованіемъ, и что Теодоръ вчно искалъ случая побыть съ нимъ наедин — главнымъ образомъ въ виду возможности быть приглашеннымъ прокатиться когда-нибудь на аэроплан. Съ другой стороны Марджори была вчно неразлучна съ Магнетомъ.

Магнетъ, естественно, былъ внимательнымъ женихомъ, онъ вчно оказывалъ маленькія, обременительныя услуги, и тотъ фактъ, что Марджори какъ будто мало находила удовольствія во всхъ его стараніяхъ, ничуть, казалось, не охлаждалъ его пылъ. Онъ какъ будто думалъ, что разъ самая красивая роза, сорванная для нея, не вызывала особеннаго взрыва радости, то тмъ боле необходимо было потихоньку насильно вырвать изъ ея руки ракету и понести ее, или помочь ей перешагнуть черезъ канавку шириной въ четверть аршина, или читать ей отрывокъ изъ какого-нибудь романа, который онъ, Магнетъ, особенно любилъ. Онъ инстинктивно чувствовалъ, что будетъ крайне безразсудно оставить этихъ двухъ красивыхъ молодыхъ людей вдвоемъ, и онъ испытывалъ прямо непріятное чувство, когда Траффордъ и Марджори говорили другъ съ другомъ или смотрли другъ на друга, и когда бы Траффордъ и Марджори ни очутились въ одной групп, Магнетъ неизбжно появлялся между ними. Онъ зналъ цну своей Марджори и не хотлъ потерять ея…

То, что ихъ взаимное желаніе, такимъ образомъ, всячески терпло неудачу, немало поддерживало и раздувало его. Къ четвертому дню этой эмоціонной инкубаціи мысли Марджори были настолько заняты Траффордомъ, что всякое чтеніе становилось невозможнымъ, а Траффордъ лежалъ по ночамъ — цлыхъ полчаса и боле — и думалъ о разныхъ смлыхъ и ршительныхъ способахъ добиться свиданія съ Марджори и о разныхъ смлыхъ и ршительныхъ словахъ, которыя онъ ей при этомъ свиданіи скажетъ.

Но почему она помолвлена съ Магнетомъ? Этотъ вопросъ не переставалъ озадачивать его. И это была задача, полнаго ршенія которой нельзя было предвидть…

Наконецъ, случай подвернулся. Марджори пришла съ матерью въ деревню, и пока миссисъ Попъ была въ лавочк, длая покупки, она прошла дальше поговорить съ прачкой, миссисъ Клитъ. Вдругъ появился изъ ‘Краснаго Льва’ Траффордъ, держа по сифону содовой воды подъ каждой мышкой. Она подошла къ нему, улыбаясь.

— Послушайте,— началъ онъ сразу,— мн очень надо съ вамъ поговорить, очень.

— И мн тоже,— отвтила она, не колеблясь.

— А какъ же намъ это устроить? Всегда кто-нибудь вертится около насъ. Прямо досадно.

— Придется гд-нибудь встртиться.

— Да.

— Завтра я долженъ ухать. Я долженъ былъ ухать дна дня тому назадъ. Гд же мы можемъ встртиться?

У нея все было подготовлено.

— Слушайте,— сказала она.— Есть тропинка, которая идетъ отъ нашего сада черезъ рощу къ калитк, выходящей на большую дорогу.

Онъ кивнулъ головой.

— Я буду тамъ или въ три, или въ половин шестого, или… есть послдняя надежда… тогда, когда папа и м-ръ Магнетъ отправятся курить, въ девять…— мн, можетъ быть, удастся вырваться.

— А мн нельзя написать вамъ?

— Нтъ. Это невозможно.

— Мн нужно вамъ сказать множество вещей…

Миссисъ Попъ появилась въ дверяхъ лавочки, и Траффордъ привтствовалъ ее маханіемъ сифоновъ.

— Хорошо,— сказалъ онъ Марджори.

— Видите, я тоже длаю покупки,— крикнулъ онъ при приближеніи миссисъ Попъ.

XI.

Цлый день Марджори рвалась къ Траффорду, но вырваться все не удавалось. Уже было нсколько минутъ десятаго, когда, наконецъ, съ быстрымъ шелестомъ юбокъ, показавшимся ей боле громкимъ, чмъ когда-либо, она прошла черезъ полутемныя сни между столовой и гостиной и вышла на освщенную луной поляну передъ домомъ. Она сказала матери, что отправляется наверхъ къ себ, въ любую минуту могли хватиться ея, но если бы даже цлая армія преслдовала ее, она все же побжала бы къ Траффорду. Сердце ея какъ будто билось гд-то въ горл, и каждый фибръ ея тла жилъ. Привидніемъ промелькнула она мимо окна столовой, не осмлившись даже взглянуть на курильщиковъ, проскользнула вдоль газона въ садъ и въ тни деревьевъ до калитки, гд онъ стоялъ и ждалъ ее. И вотъ онъ былъ тутъ, едва видимый, таинственный, чудесный и держалъ калитку растворенною настежь для нея, а она стояла, запыхавшись, не въ силахъ произнести ни слова, почти въ слезахъ. Она мгновеніе стояла передъ нимъ съ лицомъ, освщеннымъ луной, въ кружевной вуали изъ тней втокъ…. а потомъ вдругъ его руки протянулись къ ней.

— Моя милая,— сказалъ отъ,— моя родная.

Они ни на секунду не сомнвались ни въ себ, ни въ чемъ бы то ни было. Они прижались другъ къ другу, губы ихъ слились, свжія и незапятнанныя, какъ у тхъ первыхъ любящихъ въ саду.

— Я умру за тебя,— сказалъ онъ,— я отдамъ весь міра, за тебя…

Они цлый день продумали сотню увреній и объясненій, которыя они выскажутъ другъ другу, когда придетъ этотъ моментъ, и не произнесли ни слова изъ нихъ. Вс ихъ ожиданія возвышеннаго, значительнаго разговора разсялись, вс самыя яркія и значительныя слова разлетлись, какъ листья передъ бурей. Онъ обнялъ ее, и она прижалась къ нему въ состояніи, близкомъ одновременно и къ смху и къ слезамъ, и оба мгновенію и окончательно уврились, что не должны больше никогда разлучаться.

XII.

Марджори никогда не могла вспомнить, прошло ли мгновеніе или цлая вчность прежде, чмъ отецъ ея натолкнулся на нихъ. Онъ ршилъ пройтись по саду посл того, какъ Магнетъ не могъ побороть своего тяготнія къ обществу дамъ, а такъ какъ былъ ужъ вечеръ, то у него по заведенной привычк была съ собой палка. И такимъ образомъ онъ натолкнулся на нихъ. Они слышали, какъ голосъ его раздался среди ліобви и луннаго сіянія изъ страшной дали.

— Боже мой!— крикнулъ онъ,— что же еще будетъ!

Но еще не узналъ худшаго.

— Даффи,— сказалъ онъ,— что это значить?..

Марджори слишкомъ поздно закрыла лицо руками.

— Боже мой!— воскликнулъ онъ съ возрастающимъ гнвомъ,— это Маджъ!

Положеніе для Траффорда было весьма затруднительнымъ.

— Я долженъ объясниться…— началъ онъ.

Но м-ръ Попъ весь отдался своему гнву.

— Подлецъ!— сказалъ онъ. Что вы тутъ длаете!

Онъ схватилъ Марджори за руку и притянулъ ее къ себ.

— Бдная моя обманутая двочка!— сказалъ онъ.

И сразу она какъ бы ожила, полусдавленный крикъ ужаса сорвался съ ея устъ, такъ какъ отецъ ея, не находя словъ и весь охваченный героическимъ гнвомъ, вдругъ со страшной силой размахнулся палкой и ударилъ Траффорда по лицу. Она слышала ударъ, видла, какъ Траффорда передернуло, и какъ потомъ онъ весь словно застылъ. Въ теченіе ужасной минуты ей казалось, что эти двое мужчинъ, съ лицами, странно искривленными тнями втокъ отъ косыхъ лучей луны — подерутся. Потомъ она услышала голосъ Траффорда, холодный и жесткій, и она поняла, что онъ ничего не сдлаетъ. Въ ту минуту, если оставалось еще что-нибудь покорить въ Марджори,— оно было покорено.

— Я попросилъ нашу дочь встртиться со мною здсь.— сказалъ онъ.

— Убирайтесь вонъ, сэръ!— крикнулъ онъ,— и не искушайте меня больше.

И онъ снова размахнулся палкой. Но силы уже измняли ему. Траффордъ стоялъ съ протянутой впередъ рукой, готовый встртить ударъ, и слдилъ за его лицомъ.

— Я попросилъ вашу дочь встртиться со мной здсь, и она пришла. Я готовъ дать вамъ какое угодно объясненіе…

— Если вы еще разъ покажетесь въ этихъ мстахъ…

На нсколько секундъ сердце Марджори какъ бы застыло, но теперь оно бшено забилось. Она чувствовала, что должна положитъ конецъ этой сцен.

— М-ръ Траффордъ,— сказала она.— уйдите, прошу васъ. Уходите теперь. Ничто насъ не удержитъ другъ отъ друга!

М-ръ Попъ набросился на нее.

— Молчи.

— Я завтра приду къ вамъ, сказалъ Траффордъ.

— Да,— отвтила Марджори,— завтра.

— Марджори!— оказалъ м-ръ Попъ,— отправишься ли ты въ комнаты или нтъ?

— Я ничего не сдлала…

— Убирайтесь вонъ, сэръ…

— Я ничего не сдлалъ…

— Да уберетесь ли вы, наконецъ, сэръ? А ты, Марджори, уйдешь ли домой?

Онъ подошелъ къ ней, и она, бросивъ долгій, молчаливый взглядъ на Траффорда,— она была очень красива, въ лунномъ сіяніи, съ немного всклокоченными волосами и возбужденнымъ лицомъ — повернулась и направилась къ дому.

М-ръ Попъ нкоторое время колебался, остаться ли ему съ Траффордомъ или нтъ.

Но совершенно неподвижный человкъ крайне озадачиваетъ.

— Убирайтесь вонъ, сэръ,— сказалъ онъ черезъ плечо, промедлилъ секунду и отправился вслдъ за дочерью.

Траффордъ остался стоять, словно прикованный къ мсту, съ горящимъ вискомъ, по которому стекала узкая кровавая нить, онъ подождалъ, пока ихъ удаляющіеся шаги слились съ тмъ таинственнымъ гуломъ, который составляетъ тишину англійскаго лса ночью.

Потомъ онъ встряхнулся съ глубокимъ вздохомъ и приложилъ руку къ ран и горящей щек.

— Ну, ну — сказалъ онъ.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ.
Кризисъ.

Въ ту ночь Бернхамстритъ переживалъ кризисъ. На полдюжин подушекъ безсонныя человческія души бесдовали съ тьмой, и дв, по крайней мр, изъ этихъ подушекъ были мокры отъ слезъ.

Ни одна изъ этихъ неспящихъ головъ не могла себ дать яснаго отчета относительно начала и происхожденія бды, даже самъ м-ръ Попъ не былъ абсолютно увренъ въ себ. Случилось это такъ, какъ все случается въ наши дни — вслдствіе того, что люди не хотятъ обстоятельно продумать такія вещи, и тмъ боле не желаютъ ихъ основательно обсудить и поэтому попадаютъ въ безнадежную путаницу обстоятельствъ, которая рано или поздно стягивается въ мертвую петлю…

Взять, напримръ, миссисъ Попъ. Бдная женщина! У нея не было ни одного твердаго положенія или взгляда въ голов. Замчательно, что по какому-то причудливому строенію ея натуры она безсознательно сочувствовала увлеченію Марджори Траффордомъ. Но это ей казалось крайне досаднымъ. И она старалась побороть это сочувствіе, какъ дурную мысль. И она боролась противъ другихъ мыслей, которыя вырастали изъ какихъ-то глубинъ и не столько приходили ей въ голову, сколько толпились у порога, съ мыслью, что Марджори взрослая двушка, съ цлымъ десяткомъ странныхъ критическихъ мыслей о Магнет, — съ десяткомъ разныхъ неясныхъ мыслей о томъ, будетъ ли въ дйствительности Марджори такъ, же счастлива съ нимъ, какъ она себя увряла (почемъ знать, можетъ быть, и Траффордъ былъ бы отличной партіей). А за этими посягателями на ея крпко защищенный разумъ таились еще боле ужасныя: сомннія, отвратительныя, вроломныя сомннія въ мудрости и доброт м-ра Попа.

Еще очень рано въ жизни миссисъ Попъ пришла къ выводу, что надо быть очень осторожной со своими мыслями. Мысли очень часто приводятъ къ бд. Она рано въ жизни подрзала крылья своимъ мыслямъ и съ такимъ успхомъ, что даже вс ея заключенія стали увертками, вс ея ршенія — компромиссами. Ея самымъ глубокимъ убжденіемъ было, что нтъ ничего въ мір цннаго, кром ‘такта’, и что все искусство жизни сводится къ ‘выжиданію’. Но въ данномъ случа какъ будто не по силамъ ей было осуществить какое-нибудь выжиданіе…

(Ахъ, почему м-ръ Попъ не можетъ лежать спокойно?).

Что бы она ни говорила, или длала, все должно всегда соотвтствовать требованіямъ м-ра Попа.

Пользуясь обоими супружескими правами, мужъ ея, какъ только м-ръ Магнетъ ушелъ, и они очутились вдвоемъ наверху, объяснилъ положеніе вещей съ живописной простотой и крайне живо, и пространно сталъ распространяться о поведеніи дочери. Онъ приписалъ эту моральную катастрофу — онъ представлялъ все дло въ вид нравственной катастрофы угрожающихъ размровъ — всецло ошибкамъ и небрежности миссисъ Попъ. Разгорячаясь по мр разсказа, онъ употребилъ цлый рядъ истинно англійскихъ выраженій, — которыя рдко слышитъ порядочная женщина, кром такихъ рдкихъ интимныхъ минутъ,— чтобы передать все негодованіе сильнаго человка, доведеннаго проступками своихъ близкихъ и родныхъ до потери контроля надъ своимъ языкомъ. Все боле и боле возбуждаясь, онъ поднималъ голосъ, и. наконецъ, началъ выкрикивать наиболе сильныя слова такъ, что она боялась, какъ бы не услышали его дти и прислуга, замахивался сжатыми кулаками на воображаемыхъ Траффордовъ и мерзавцевъ вообще, и наконецъ, отдавшись полностью во власть своей оскорбленной добродтели, сталъ колотить и разбрасывать совершенно неповинную мебель, что оставило глубокое впечатлніе на женской чувствительности.

Все это пробудило въ голов миссисъ Попъ мысли о виновности и негодности Траффорда, мшало ей уснуть, но ни въ малйшей степени не могло ей помочь схватить вс трудности создавшагося положенія вещей.

Она все равно не могла бы уснуть, но ей много въ этомъ способствовала безпокойность м-ра Попа. Онъ поминутно переворачивался съ одного бока на другой, и такія выраженія, какъ: ‘мерзавецъ’! ‘убирайтесь вонъ’, ‘не смйте больше попадаться никогда мн на глаза’, или ‘общать одному, человку, а потомъ броситься самымъ безстыднымъ образомъ — повторяю это, Марджори, безстыднымъ образомъ — въ объятія другого!’ — держали миссисъ Попъ въ курс общаго теченія его мыслей.

Она старалась собрать воедино свои планы и предположенія, словно собирала мертвые листья въ втренный осенній день. Она знала, что обязанность уладить все положеніе лежало всецло на ней, и что все, что бы она сдлала или не сдлала, или все, что помшало бы ей выполнить ея намренія — все падетъ въ конц концовъ своей отвтственностью на ея плечи. Она думала о томъ, что надо предпринять относительно Марджори и м-ра Магнета. Надо ли ему разсказать? Можно ли еще спасти положеніе? Но пока, ничто еще не могло оформиться въ ея голов. За исключеніемъ безсвязнаго разсказа мужа, она даже не знала толкомъ, что случилось, замтила ли что-нибудь Даффи, какъ объяснилъ себ Магнетъ фактъ, что Марджори даже не пожелала ему доброй ночи. Въ минуты кризиса, какъ знаетъ всякая женщина, всегда необходимо представить все всякому въ ложномъ свт, но какимъ образомъ она должна въ данномъ случа связать свои объясненія, какимъ образомъ достичь наилучшаго результата отъ нихъ, извлечь изъ нихъ наибольшую пользу, она представить себ не могла…

(Ахъ, если бы только м-ръ Попъ лежалъ спокойно!).

Но у него не было ни малйшаго сомннія, какого направленія ему держаться. Онъ долженъ во что бы то ни стало, несмотря ни на какія соображенія, поддержать въ себ великій и безумный гнвъ.

II.

На разстояніи нсколькихъ аршинъ неспящая Марджори лежала лицомъ къ лицу къ безрадостной вселенной. Она смутно чувствовала, что вся жизнь ея попала въ безнадежную кашу, что она дйствительно вела себя отвратительно, и что она никакъ не можетъ понять, какъ все это случилось. Она только хотла убдиться въ Траффорд и потомъ все устроить, какъ слдуетъ.

Только вотъ отецъ ея взялъ и все испортилъ.

Она въ эту ночь думала объ отц съ такой естественной нжностью, что трудно даже описать ее. Зачмъ онъ явился тогда, и такъ явился? Зачмъ онъ былъ такъ трубъ, такъ невозможенъ? Конечно, она не должна была быть тамъ…

Потомъ она стала разбирать самое себя съ невиданной новой безпристрастностью. Разв она, въ конц концовъ, не довольно подлое существо? Ей никогда въ голову не приходило раньше задать себ такой вопросъ. И теперь она его задавала, слишкомъ только ясно сознавая, какой будетъ отвтъ. Она старалась прослдатъ, какимъ образомъ эти все увеличивающіяся нити подлости и низости впервые вплелись въ жизнь. которую, казалось, она ткала себ въ крайне яркихъ, благородныхъ и занимательныхъ краскахъ. Разумется, она никогда не должна была принять предложеніе Магнета…

Она лицомъ къ лицу встртила непріятное слово: была ли она, лгуньей? По крайней мр, она временами лгала.

И она поразительно подло поступила съ Даффи. Теперь только она это сознавала. Она прекрасно знала про чувства Даффи къ Траффорду, а сама она и не намекнула ей про свое отношеніе къ нему. Она ни на секунду не подумала о Даффи. И нтъ ничего удивительнаго, что Даффи такъ мрачна и холодна. Сколько бы она ни знала, но она знала достаточно. Она услыхала имя Траффорда въ заглушенныхъ шопотахъ на лстниц. ‘Очевидно, ты и его не могла оставить въ поко’, сказала Даффи посл долгаго враждебнаго молчанія. Вотъ и все.

Увидитъ ли она его слхнова? Посл этого ужаса скандальнаго вмшательства? Она не стоила этого, она ничего не стоитъ… Охъ, какъ все запуталось. Какъ все запуталось! А тутъ еще эти счета въ Оксбридж! Она только втягиваетъ Траффорда въ злосчастное болото собственной жизни…

Потомъ мысли ея принимали другой оборотъ.

— Я люблю его — шептала она беззвучно.— я готова умереть за него. Мн хотлось бы лежать подъ его ногами, и чтобы онъ этого не зналъ.

Мысли ея долго леляли эту мечту.

— Чтобы онъ долго этого не зналъ, — поправила она себя.

И потомъ въ памяти ея онъ снова получилъ ударъ палки и стоялъ выпрямившись, неподвижно, молчаливо. Она хотла бы стать на колни передъ нимъ, представляла себ, какъ стоить на колняхъ передъ нимъ…

И такъ дальше, безсвязно, безостановочно на протяженіи безконечныхъ ночныхъ часовъ…

III.

Молодой человкъ въ деревн былъ, если это только возможно, еще больше, чмъ кто либо другой, озадаченъ, сбить съ толку и безсвязенъ въ своихъ размышленіяхъ въ этой серіи ночныхъ приключеній. Онъ провелъ значительную частъ ночи, сидя на подоконник, глядя на міръ, наполненный ночными ароматами и какъ бы сотканный изъ лунныхъ лучей и легкихъ паутинъ. Онъ испытывалъ почти такое же изумленіе, какъ и Марджори передъ положеніемъ вещей. Онъ никогда ясно не думалъ о возможности, что кто-нибудь можетъ предъявить къ Марджори отеческія права, можетъ распоряжаться ею и находить преступнымъ исканіе ея общества. Это было для него своего рода откровеніемъ. Когда-нибудь и онъ долженъ будетъ узнать, что значитъ быть отцомъ, но въ это длительное бдніе онъ смотрлъ на это, какъ на пережитокъ средневковой тьмы.— Конечно,— сказалъ онъ, совсмъ забывая истинную сущность ихъ бесды,— она должна была объяснить свою помолвку съ Магнетомъ. Разв люди не имютъ права разговаривать другъ съ другомъ?

Онъ соображалъ съ длинными перерывами.

— Я ее увижу! Почему мн не увидать ее?

— Не думаю, чтобы они могли запереть ее.

На минуту онъ подумалъ о судебномъ вмшательств на основаніи закона о свобод личности. И онъ жаллъ о слабыхъ своихъ познаніяхъ въ юридическихъ наукахъ.

— Можетъ ли кто-нибудь добиться судебнаго постановленія противъ нарушенія закона о свобод личности… не важно для кого… тмъ боле, если вамъ двадцать шесть лтъ, и вы желаете обмняться нсколькими словами съ двадцатилтней двушкой, помолвленной съ кмъ то другимъ?

Но ночь не дала ему никакою отвта.

Уже близился разсвтъ, когда онъ пришелъ къ совершенно неблагоразумному заключенію — повторяю его же собственныя слова — отправиться и объясниться со старымъ грубіяномъ. Онъ сядетъ и спроситъ его, что онъ хотлъ сказать всей вчерашней исторіей, и попробуетъ убдить его. А если тотъ начнетъ опять размахивать палкой, придется отобрать ее. И составивъ цлую рчь объ институт семьи, которую онъ считалъ спокойной, логичной и убдительной, но которая въ дйствительности была, разсчитана на то, чтобы довести м-ра Попа до бшенства, м-ръ Траффордъ преспокойно уснулъ.

IV.

Пришла заря, и съ нею чириканье птицъ и краткій сонъ, потомъ наступилъ день, и снова открылись отяжелвшія вки, а шипніе яицъ на сковородк и запахъ кофе вывели снова нашихъ актеровъ на сцену. Миссисъ Попъ пересилила свое отчаяніе, утро всегда приносить бодрость и боле ясный взглядъ на вещи, и она уже могла встртить міръ съ планами, безсознательно созданными во время этихъ послднихъ исцляющихъ минуть сна.

Завтракъ былъ тягостенъ, но не невозможенъ. М-ръ Попъ былъ мраченъ, какъ грозовая туча, а Марджори очень сообразительно пожаловалась на головную боль, и ей послали чай въ комнату. Псевдо-близнецы пронюхали что то неладное, но Теодоръ ни на что не обратилъ вниманія и былъ всецло поглощенъ забавными звуками, которые издавала водяная курочка, когда она угрюмъ ныряла въ прудъ. Онъ, очевидно, думалъ, что ‘Times’ непроницаемъ для такихъ маленькихъ звуковъ, и поумнлъ только тогда, тогда съ позоромъ былъ изгнанъ изъ-за стола, чтобы получитъ возможность подумать о недостаткахъ своей души въ классной.

Какъ только миссисъ Попъ удалось вырваться изъ-за стола, она уже съ ясными планами поднялась въ комнату Марджори, почти увренно открыла дверь.

— Марджори, — начала она,— я хочу, чтобы ты мн разсказала все, какъ было.

— Мн показалось, что я слышала, какъ папа теб разсказывалъ, — отвтила Марджори.

— Онъ былъ слишкомъ возмущенъ,— сказала миссисъ Попъ,— и не мотъ ничего толкомъ объяснить. Видишь ли, Марджори…

И она на мгновенье какъ бы запнулась.

— Онъ знаетъ разныя вещи про этого профессора Траффорда.

— Какія вещи?— спросила Марджори, круто оборачиваясь.

— Не знаю, дорогая, и не могу себ представить.

Она взглянула въ окно, чувствуя на себ недоврчивый испытующій взглядъ Марджори.

— Я этому не врю, — сказала Марджори.

— Чему не вришь, дорогая?

— Тому, что папа говорить.

— И мн тоже хотлось бы не врить, — сказала миссисъ Попъ и повернулась къ ней.

— Ахъ, Маджъ, — воскликнула она, — ты себ представить не можешь, какъ это все меня разстраиваетъ! Я не могу!… Не могу понять, какимъ образомъ ты очутилась въ такомъ положеніи! Разв ты забыла о чести!… Подумай о м-р Магнет и о томъ, какъ онъ былъ добръ и терпливъ! Ты его совсмъ не знаешь. Ты не знаешь всхъ его достоинствъ, и какъ много они значатъ для двушки. Онъ такъ добръ и благороденъ и… чистъ. Онъ — олицетворенная доброта. Мн казалось, что вы будете оба такъ счастливы, и богаты, и уважаемы всми…

Она разволновалась, расчувствовалась, повернулась къ постели и сла.

— И вотъ, — сказала она въ отчаяніи, — все рухнуло, разбилось, ушло.

Марджори старалась не чувствовать, что мать ея права.

— Если бы только папа не вмшался, слабо попыталась она возразить.

— О, милая, не говори такъ непочтительно о своемъ отц. Ты не знаешь, сколько ему приходится переносить. Ты не знаешь, всхъ его забота и непріятностей…

Она остановилась, и лицо ея приняло значительный видъ.

— Марджори, знаешь, если эти желзныя дороги будутъ идти все такъ, какъ он идутъ теперь, ему можетъ быть придется еще въ этомъ году тронуть свой капиталъ. Только подумай объ этомъ и о всхъ его заботахъ. И тутъ еще этотъ послдній позоръ и непріятность.

Ея голосъ снова оборвался. Марджори слушала съ выраженіемъ на лиц, почти граничащимъ съ тупостью.

— Но въ чемъ же дло?— спросила она.— Что папа знаетъ про м-ра Траффорда?

— Не знаю, милая. Не знаю. Но что-то очень важное, что придаетъ всему совсмъ особое значеніе.

— Хорошо, но я могу поговорить съ м-ромъ Траффордомъ до его отъзда изъ Бернхамстрита?

— Милая моя! Ты не должна больше видть его, милая, никогда, даже и думать о немъ! Отецъ твой и мысли не допуститъ. Когда-нибудь, Марджори, ты будешь рада, ты даже захочешь на колняхъ поблагодарить своего отца, что онъ вырвалъ тебя изъ когтей этого человка…

— Я ничему не поврю про м-ра Траффорда, — сказала она медленно, — пока не узнаю…

Она не закончила фразу.

Потомъ она рзко заявила:

— Я люблю м-ра Траффорда, — и голосъ ея едва замтно вздрогнулъ, — и не люблю м-ра Магнета.

Миссисъ Попъ приняла это какъ ударъ ножомъ. Она сидла, не будучи въ состояніи сказать слова, словно обезсиленная, съ одной рукой, прижатой къ боку, и съ закрытыми глазами. Потомъ она заговорила, словно безсознательно:

— Жто прямо ужасно! Марджори, я хочу тебя попросить объ одномъ. Въ конц концовъ и у матери есть какія то права. Подожди немного! Общай мн, что ты ничего не предпримешь, я хочу сказать, ничего не предпримешь, что могло бы скомпрометировать тебя, пока твой отецъ не наведетъ кое-какихъ справокъ! Нкоторое время не ищи встрчи съ нимъ. Очень скоро ты будешь совершеннолтней, и тогда, можетъ быть, положеніе вещей измнится. Если онъ тебя любилъ, и ты его, то краткая разлука не помшаетъ… До тхъ поръ, пока отецъ твой не наведетъ справокъ…

— Мама, — сказала Марджори,— я не могу…

Миссисъ Попъ вдохнула воздухъ сквозь стиснутые зубы, словно въ агоніи.

— Но, мама… мама, я должна дать знать м-ру Траффорду, что мн не позволяютъ видться съ нимъ. Я не могу сразу перестать… Если-бъ я только хоть одинъ разъ могла покидаться съ нимъ…

— Перестань, — сказала миссисъ Попъ глухимъ голосомъ.

Марджори заплакала.

— А то онъ не пойметъ, — сказала она. Если-бъ я только могла поговорить съ нимъ!

— Только не съ глазу на глазъ, Марджори!

Марджори остановилась.

— Хорошо, пусть будетъ въ вашемъ присутствіи.

Миссисъ Попъ какъ бы принимала уговоръ.

— И тогда, Марджори?…— сказала она.

— Я сдержу слово, мама, — отвтила Марджори и зарыдала совсмъ по-дтски, нелпо по-дтски, какъ ей казалось, — до тхъ поръ, пока мн не минетъ двадцать одинъ годъ. Я эта общаю.

Миссисъ Попъ быстро что-то подсчитала въ ум.

— Марджори,— сказала она, я только думаю о твоемъ благополучіи.

— Я это знаю,— сказала Марджори, и прибавила тихимъ голосомъ, — и папа тоже.

— Дорогая моя, ты не понимаешь своего отца… И врю… я твердо врю, что если бы что-нибудь случилось съ кмъ-нибудь изъ насъ, его дочерей, что-нибудь дурное… онъ убилъ бы себя… Конечно, взгляды твоего отца не всегда совпадаютъ съ моими, но это твой долгъ… Ты знаешь, какъ онъ рзокъ и опрометчивъ. Точно также ты знаешь, какъ онъ добръ, и мягокъ, и благороденъ…

Она встртилась глазами съ Марджори и прибавила немного нершительно: …въ глубин души.

Она задумалась.

— Я надюсь, что мн удастся уговорить его позволить теб сказать нсколько словъ м-ру Траффорду. Будетъ очень трудно, но…

Она опять замолкла на нсколько секундъ, какъ бы глубоко задумавшись.

— Марджори,— сказала она,— м-ръ Магнетъ никогда не долженъ узнать ничего.

— Но, мама…

— Ничего!

— Я не могу продолжать нашу помолвку.

Миссисъ Попъ покачала головой.

— Но какъ же мн быть, мама!

— Нтъ нужды объяснять ему, почему.

— Но…

— Только подумай, какъ это будетъ для него унизительно и больно! Ты не можешь ему объяснить все, Марджори. Ты должна придумать какую-нибудь отговорку… о, какую угодно отговорку! Но только не правду… ни въ коемъ случа не правду, Марджори. Это было бы слишкомъ ужасно.

Марджори задумалась.

— Слушай, мама! Мн можно будетъ еще разъ повидаться съ м-ромъ Траффордомъ? Мн дйствительно можно будетъ поговорить съ нимъ?

— Разв я не общала?

— Хорошо! Тогда я сдлаю по-твоему, — сказала Марджори.

Миссисъ Попъ застала своего мужа за письменнымъ столомъ ультра-протестантскаіго кабинета въ мрачномъ раздумья.

— Я сейчасъ говорила съ ней,— сказала она.— Она въ состояніи ужаснаго отчаянія.

— Такъ и слдуетъ, — сказалъ м-ръ Понъ.

— Филиппъ, ты не понимаешь Марджори.

— Не понимаю.

— Ты думаешь, она цловала того человка!

— Конечно, думаю.

— И ты можешь думать такую вещь про нее!

М-ръ Попъ повернулъ свой стулъ къ ней.

— Но я видлъ!

Миссисъ Попъ покачала головой.

— Она его не цловала, она вырывалась изъ его объятій. Она мн сама это сказала. Я сейчасъ ее разспрашивала. Ты ничего не понимаешь, Филиппъ. Человкъ такого рода всегда производить какое-то особое впечатлніе на двушку. Онъ сбиваетъ ее съ толку. Всегда такъ бываетъ съ двушками. Но ты ошибся… Совсмъ ошибся. Это своего рода гипнозъ. Это скоро пройдетъ. Она, разумется, любитъ Магнета. Дйствительно любитъ его. Я въ этомъ не сомнваюсь. Но…

— Ты уврена, что она не цловала его?

— Совершенно уврена.

— Такъ почему же она мн этого не сказала?

— Молодыя двушки всегда такъ сложны. Ты ей не далъ возможности досказать. Ей ужасно стыдно за себя, ужасно стыдно, но именно потому, что ей стыдно, она не хочетъ въ этомъ признаться.

— Я заставлю ее признаться!

— Теб надо было бы имть однихъ сыновей,— сказала миссисъ Попъ.— О, конечно, она когда-нибудь сознается, и очень охотно. Но мн кажется, что двушка съ ея характеромъ предпочтетъ скоре умереть, чмъ начать оправдываться. Да и нельзя этого отъ нея ожидать. Право нельзя.

Онъ что-то промычалъ и медленно покачалъ головой изъ стороны въ сторону.

Она сла въ кресло у письменнаго стола.

— Я хочу точно узнать, какъ намъ поступить съ ною, Филиппъ. Мн больно думать о ней, тамъ наверху.

— Какъ?— спросилъ онъ.— Тамъ наверху?

— Да,— отвтила она съ той умлой непослдовательностью ея, и постаралась краткой паузой повліять на его воображеніе.

— Какъ ты думаешь, этотъ человкъ придетъ опять сюда?— спросила она.

— Я его выставлю, если онъ только попробуетъ!— сказалъ м-ръ Попъ угрожающе.

Она крпко стиснула свои губы: какъ будто что-то болзненно взвшивала.

— Я бы этого не сдлала,— сказала она, наконецъ.

— Что ты хочешь этимъ сказать?— спросилъ м-ръ Попъ.

— Я не хочу, чтобы ты открыто поссорился съ м-ромъ Траффордомъ.

— Чтобы я не ссорился съ нимъ!

— Да, не открыто,— оказала миссисъ Попъ.— Конечно, я знаю, какъ хорошо было бы, если бы ты могъ пустить въ ходъ плетку, милый. Есть масса вещей… если бы мы только могли хлестнуть плеткой. Но это длу не поможетъ.. Надо заставить его ухать. Она почти уже согласилась больше не видться съ нимъ. И готова сама сказать. Разлучи ихъ противъ ихъ воли… о! и эта исторія будетъ продолжаться Богъ знаетъ сколько времени. Но отнесись къ вещамъ такъ, какъ къ нимъ надо относиться… Она будетъ ходить съ трагическимъ видомъ, около недли и потомъ забудетъ его, какъ сонъ. Да онъ и есть сонъ… сонъ двушки. Если мы всю эту исторію оставимъ въ поко и она оставить ее въ поко.

VI.

Миссисъ Попъ чувствовала, что все налаживается. Ей теперь просто оставалось прибавить нсколько штриховъ для успокоенія Даффи и направить на ложный слдъ любопытство близнецовъ. Закончивъ это, она думала, что все сдлано. Она отказалась отъ мысли заняться Теодоромъ. Подумала, не могла ли прислуга что-нибудь подслушать, но и эту мысль оставила. Да, все было сдлано… все… И все же…

Странная струна въ ея характер, натянутая между религіей и суевріемъ, начала вибрировать. Она колебалась. Потомъ ускользнула наверхъ, заперла дверь, опустилась на колни у постели и выложила все въ наиболе пріемлемой форм передъ Небомъ, въ молчаливой, простой, но ясной, все объясняющей молитв.

Она вышла изъ своей комнаты боле бодрой и веселой, чмъ была за послдніе восемнадцать часовъ… Теперь она чувствовала, что можетъ ждать угрожающаго хода событій съ ясностью и спокойствіемъ человка, во всхъ пунктахъ подготовленнаго. Почти счастливой она отправилась на кухню, запоздавъ только на сорокъ пять минутъ противъ своего обычнаго часа,— чтобы заказать меню дня и убдиться собственными глазами, что всюду господствуетъ экономія.

VII.

Ничего не подозрвавшій Магнетъ, усталый, но счастливый,— ибо три часа усидчиваго юмористическаго писанія внесли свою лепту въ интеллектуальное наслдство Англіи — съвъ простой, легкій завтракъ, приготовленный въ уютной сельской таверн — закурилъ вполн заслуженную сигару и направилъ свои шаги къ дач Поповъ. Ему предшествовала на нкоторомъ разстояніи по алле спина м-ра Траффорда, которую онъ и не пытался догнать.

М-ръ Траффордъ былъ впущенъ въ домъ и исчезъ, а минуту спустя Магнетъ достигъ двери.

Миссисъ Попъ появилась, вся сіяя… по случаю погоды. Какой-то нудный господинъ только что пришелъ къ м-ру Попу по длу,— сказала она,— и онъ его задержитъ минутъ на пятьдесятъ. Марджори и Даффи были на верху — он отдыхали. Имъ ночью спать не давали летучія мыши.

— Не правда-ли, какъ это очаровательно по-деревенски,— сказала миссисъ Попъ,— летучія мыши!

Она начала болтать о летучихъ мышахъ и о томъ, какъ она боится, что он заберутся къ ней въ волоса и, болтая, осторожно, но настойчиво вела его какъ можно дальше отъ оконъ ультрапротестантскаго кабинета, въ которомъ м-ръ Попъ теперь (она надялась, сдержанно) интервьюировалъ м-ра Траффордъ.

VIII.

Какъ только м-ръ Траффордъ достигъ парадной двери, она раскрылась и сейчасъ же закрылась за нимъ. Онъ очутился лицомъ къ лицу съ миссисъ Попъ.

— Вы желаете видть мужа?— спросила она и сейчасъ же провела его въ кабинетъ, и тотчасъ же вернулась, чтобы встртить м-ра Магнета.

Траффордъ нашелъ м-ра Попа сидящимъ стро-то у центра письменнаго стола и глядящимъ на него угрожающими глазами.

— Ну-съ, сэръ,— оказалъ м-ръ Попъ, прерывая молчаніе.— Вы пришли объяснитъ свое поведеніе?..

Въ ожиданіи этой встрчи м-ръ Попъ не забылъ о всякихъ тактическихъ и сценическихъ возможностяхъ, соотвтствующихъ событію. Онъ провелъ вторую половину утра въ разныхъ приготовленіяхъ, разставляя столъ, книги, кресла, стулья такъ, чтобы они произвели какъ можно боле расхолаживающее и сдерживающее впечатлніе на противника, все время заставляя его держаться открытаго мста у окна.

М-ръ Траффордъ былъ значительно смущенъ корректнымъ тономъ м-ра Попа и его обращеніемъ, и былъ еще боле сбитъ съ толку, когда м-ръ Попъ, сдлавъ величественный жестъ по направленію къ наиболе освщенному и отдаленному креслу, сказалъ:

— Прошу садиться, сэръ.

Рчь, приготовленная м-ромъ Траффордомъ, выскочила у него изъ головы, и онъ не зналъ, какъ начать, пока его не побудило къ слову почти требовательное ‘ну’ м-ра Попа.

— Я люблю вашу дочь, сэръ.

— Я объ этомъ не освдомленъ,— сказалъ м-ръ Попъ, поднявъ и опустивъ прессъ-папье,— моя дочь помолвлена съ м-ромъ Магнетомъ. Если бы вы обратились то мн въ приличной форм прежде, чмъ ршиться… ршиться (его голосъ началъ хрипнуть отъ негодонанія) — на вольности съ ней, вы были бы своевременно освдомлены о ея положеніи — и вс были бы избавлены (онъ поднялъ прессъ-папье) отъ всего случившагося. (Бумъ).

М-ръ Траффордъ долженъ былъ приноровиться къ неожиданнымъ элементамъ въ этой бесд.

— О!— сказалъ онъ.

— Да!— отвтилъ м-ръ Попъ, и наступила опредленная пауза.

— А ваша дочь любитъ м-ра Магрета?— спросилъ м-ръ Траффордъ въ тон почти обычной бесды.

М-ръ Попъ серьезно улыбнулся.

— Предполагаю, сэръ.

— Во всякомъ случа, она не произвела на меня этого впечатлнія,— сказалъ молодой человкъ.

— Ни она не была обязана производить это впечатлніе, ни вы — воспринимать его,— сказалъ м-ръ Попъ.

И опять м-ръ Траффордъ растерялся.

— Зачмъ вы пришли сюда, сэръ? чтобы переливать изъ пустого въ порожнее?— опросилъ м-ръ Попъ, барабаня всми десятью пальцами по столу.

М-ръ Траффордъ воткнулъ руки въ карманы и занялъ надуманно-непринужденную позу. Онъ никогда еще въ жизни не встрчалъ человка, который бы такъ мало располагалъ къ бесд, какъ м-ръ Попъ.

— Послушайте, сэръ, все очень хорошо,— началъ онъ,— но почему я не имю права влюбиться въ вашу дочь? Я — докторъ физическихъ наукъ и пр. У меня вполн приличное будущее. Отецъ мой былъ до нкоторой степени знаменитостью въ наук. Я — вполн порядочный и приличный человкъ.

— Прошу разршенія держаться иного мннія,— сказалъ м-ръ Подъ.

— Ну, что-жъ? Держитесь другого мннія. Но все-же…

Онъ замолчалъ и снова началъ, и нкоторое время они безцльно спорили. Они спорили вообще о положеніи помолвленной двушки и о правахъ и преимуществахъ отца. Потомъ м-ръ Попъ, чтобы ‘положить конецъ всему этому’ сказалъ ему откровенно, что его ‘не хотятъ’, что дочь не хочетъ, его, и никто не хочетъ его, что онъ нахалъ, который вторгся въ ихъ домъ, и отъ котораго надо избавиться ‘по возможности мирными мрами’. Траффордъ оспаривалъ это отношеніе къ себ и выразилъ желаніе увидать Марджори. М-ръ Попх къ этому и велъ дло и тотчасъ согласился на его просьбу.

— Она боле, чмъ кто-либо, жаждетъ положить конецъ этой невыносимой осад,— сказалъ онъ.

Онъ подошелъ къ двери и позвалъ Марджори, та появилась съ подчеркнутой быстротой. Она была одта въ платье изъ зеленаго полотна, въ которомъ она казалась Траффорду очень покойной и величавой, она была вся проникнута сдерживаемымъ волненіемъ, и или — ибо эти два настроенія очень близки — не имла желанія играть свою роль, или играла ее съ необычайнымъ мастерствомъ.

Траффордъ всталъ при ея появленіи и остался стоять.

— М-ръ Траффордъ желаетъ, чтобы ему сказали,— заявилъ м-ръ Попъ,— что его присутствіе въ Бернхамстрит теб не желательно.

Жестомъ руки онъ остановилъ движеніе Марджори къ Траффорду, услся, и снова началъ барабанить по столу.

— Ну-съ!— сказалъ онъ.

— Мн кажется, вы не должны больше оставаться въ Бернхамстрит, м-ръ Траффордъ,— сказала Марджори.

— Неужели вы хотите, чтобы я ухалъ?

— Ваше присутствіе здсь будетъ только поводомъ, для сценъ и непріятностей.

— Вы хотите, чтобы я ухалъ?

— Да, отсюда.

— Вы это говорите вполн сознательно?

Марджори нкоторое время ничего не отвчала, она какъ будто точно взвшивала силу того, что собиралась оказать.

— М-ръ Траффордъ,— наконецъ, отвтила она,— все, что я когда-либо говорила вамъ… все… все я говорила сознательно… сознательне чмъ когда-либо.

Щеки Траффорда слегка зардлись. Онъ посмотрлъ на Марджори восторженными глазами.

— Хорошо,— сказалъ онъ,— я ничего не понимаю. Но я, конечно, всецло въ вашей власти.

Выраженіе и поза Марджори измнились. На мгновеніе она была чудомъ инстинктивной выразительности, она сіяла ему, она передавала себя ему, она увряла и успокаивала его. Ея глаза встртились съ его глазами, она стояла, вся зардвшись и совершенно увренная — явно, величественно принадлежала ему. Она влила въ него какъ разъ ту бунтарскую гордость и восхищеніе, что отдаютъ всецло мужчину женщин… И потомъ какъ будто свтъ сразу угасъ, и передъ нимъ стояла обыкновенная, обыденная Марджори…

— Я сдлаю все, что вы отъ меня потребуете,— оказалъ Траффордъ.

— Въ такомъ случа, я хочу, чтобы вы ухали.

— А!— сказалъ м-ръ Попъ.

— Хорошо!— сказалъ Траффордъ, любуясь ея самообладаніемъ.

— Я общаю, что не буду ни писать вамъ, ни посылать за вами, ни думать о васъ… по мр силъ… до тхъ поръ, пока мн не исполнится двадцать одинъ годъ… мсяца черезъ два.

— А тогда?

— Не знаю. Почемъ я могу знать?

— Слышите, сэръ,— раздался голосъ м-ра Попа, среди послдующей паузы взаимнаго испытанія.

— Одинъ еще вопросъ позвольте,— отвтилъ Траффордъ.

— Вы достаточно разспрашивали, сэръ,— сказалъ м-ръ Поль.

— Вы все еще помолвлены съ Матетомъ?

— Сэръ!

— Папа, пожалуйста,— сказала Марджори съ необычайной смлостью и голосомъ, напоминающимъ голосъ матери.— М-ръ Траффордъ, посл всего того, что я сказала вамъ, вы должны это предоставить мн.

— Она помолвлена съ м-ромъ Магнетомъ,— вставилъ м-ръ Попъ.— Скажи ему прямо, Марджори. Пусть это будетъ для него ясно.

— Мн кажется, я понимаю,— сказалъ Траффордъ, не спуская глазъ съ Марджори.

— Я еще не видла м-ра Магнета со вчерашняго вечера,— сковала Марджори.— И поэтому, естественно, я еще помолвлена съ нимъ.

— Совершенно врно!— сказалъ м-ръ Полъ и съ рзко вопросительнымъ лицомъ повернулся къ своему настойчивому постителю. М-ръ Траффордъ, казалось, былъ расположенъ задать еще вопросы.

— Думаю, нтъ надобности намъ больше задерживать тебя, Марджори,— сказалъ м-ръ Попъ черезъ плечо.

Молодые люди стояли лицомъ къ лицу на мгновеніе, и мн кажется, они были оба крайне счастливы и довольны другъ другомъ. Все будетъ хорошо, они были совершенно уврены… совсмъ хорошо. Губы ихъ почти улыбались. Потомъ Марджори величественно вышла. Она очень тихо притворила діверь за собой, и м-ръ Попъ снова повернулся къ своему постителю холодно-вжливо.

— Надюсь, это васъ удовлетворяетъ?— сказалъ онъ.

— Признаюсь, больше ничего не остается теперь сказать,— отвтилъ м-ръ Траффордъ.

— Ничего,— подтвердилъ м-ръ Попъ.

Они поклонились другъ другу. М-ръ Попъ церемонно всталъ, а м-ръ Траффордъ направился къ двери. Торжественной процессіей они прошли черезъ переднюю.

— Добрый день, сэръ,— сказалъ м-ръ Попъ, широко раскрывъ парадную дверь.

— Добрый день, сжръ,— сказалъ м-ръ Траффордъ, и потомъ прибавилъ съ нотой неумстной интимности въ голос и съ непростительнымъ легкомысліемъ на устахъ.— Вы знаете… нтъ никого… никого въ мір, котораго я боле желалъ бы имть тестемъ, чмъ васъ…

М-ръ Попъ, застигнутый въ расплохъ, холодно поклонился и почти немедленно захлопнулъ дверь, чтобы сдержать себя отъ какой-нибудь рзкой выходки.

IX.

Съ того дня Марджори принялась за трудную задачу — освободить себя отъ помолвки съ Магнетомъ. Задача особенно затруднялась тмъ, что она дала матери слово не открывать ему единственной причины, которая не только бы объяснила ея ршеніе, но сдлала бы его необходимымъ. Магнетъ, озадаченный и разстроенный, и тайно поддерживаемый неясными комментаріями миссисъ Попъ о сложности женскаго характера и неустойчивости ‘капризовъ молодыхъ двушекъ’ — оставался въ Бернхамстрит до тхъ поръ, пока семья не вернулась въ Лондонъ на Хартстонъ-скверъ. Помолвка была оборвана — оффиціально — но такимъ образомъ, что Магнетъ остался довольно патетическимъ и непобдимо постояннымъ претендентомъ. Въ начал онъ не обратилъ особеннаго вниманія на Даффи, но теперь онъ началъ испытывать утонченныя радости конфиденціальной дружбы. Онъ чувствовалъ, что она понимала его, было прямо поразительно, какъ она его понимала. И онъ нашелъ, что Даффи куда боле соотвтствуетъ ему, чмъ Марджори.

М-ръ Попъ, несмотря на полное покореніе Марджори его желаніямъ, пришелъ въ прямо исключительно гнвное настроеніе, узнавъ о расторженіи помолвки. Онъ пересталъ разговаривать съ дочерью и даже не хотлъ признавать ея существованія. И тнь Великаго Гнва леденила жизнь каждаго въ дом. Онъ далъ ясно понять, что Великій Гнвъ будетъ снять только возобновленіемъ помолвки Марджори съ Магнетомъ. Пользуясь миссисъ Попъ въ качеств посредника, онъ также передалъ Марджори свое ршеніе большіе не обременять себя расходами по ея содержанію въ Оксбридж, и было весьма сомнительно, вспомнитъ ли онъ о приближающейся двадцать первой годовщин дня ея рожденія.

Марджори, какъ показалось миссисъ Попъ, приняла извстіе объ окончаніи ея университетской карьеры въ Оксбридж съ нкоторымъ безразличіемъ.

— Я такъ и думала, что онъ это сдлаетъ,— сказала Марджори.— Ему всегда этого хотлось…

И больше ничего не сказала.

ГЛАВА V.
Вызовъ по телефону.

Траффордъ похалъ къ Соломонсону, пробылъ у него дня два, потомъ вернулся въ Лондонъ, чтобы возобновить работу и опыты надъ нкоторыми научными изысканіями, которыя онъ предпринялъ. Но въ первые дни голова его была такъ полна мечтами о Марджори, что онъ разсянно устанавливалъ и перестанавливалъ аппараты и сильно озадачивалъ этимъ Дергана, сторожа при лабораторіи.

— Онъ что то все путаетъ, не сразу принимается за дло,— говорилъ Дерганъ жен.— Раньше онъ прямо сразу и начиналъ, даже пріятно было смотрть на него. Онъ мн говорилъ, что подетъ въ Кентъ все обдумать…

М-ръ Дерганъ внушительно замолчалъ и потомъ прибавилъ съ озабоченнымъ вздохомъ:

— И не обдумалъ…

Но черезъ нкоторое время Дерганъ уже могъ объявить, что Траффордъ подтянулся. Работа опять закипла.

II.

Траффордъ былъ одинъ изъ тхъ ученыхъ, которые всегда должны быть заняты научными опытами.

Онъ никогда не могъ оторваться отъ намченной гипотезы.

Умъ его похожъ былъ на какое-то ненасытное дкое вещество, которое въдалось во вс скрытыя шероховатости и слабости принятыхъ теорій и анализомъ разъдало кажущееся вроятіе. Онъ былъ необычайно плодовитъ въ созданіи своихъ сложныхъ гипотезъ. Несмотря на его двадцать шесть лтъ, его уже ненавидли, ругали, боялись и уважали. Конечно, онъ еще не былъ избранъ въ члены Королевскаго Научнаго Общества, а редакторы научныхъ журналовъ очень хвалили его статьи, но задерживали ихъ печатаніе. Но такъ какъ у него было профессорство съ жалованьемъ въ триста фунтовъ въ годъ, предоставлявшее, кром того, въ его распоряженіе довольно хорошо оборудованную лабораторію и услуги м-ра Дергана, личная рента тоже почти въ триста фунтовъ, преданная мать, которая смотрла за его хозяйствомъ, и неугасимая вра въ Истину,— то у него была полная возможность остаться побдителемъ въ стремленіи внести въ нашъ скептическій безразсудный міръ побольше правды, свта и здоровыхъ силъ.

Въ наши дни, въ мір науки еще больше, чмъ въ мір литературы и политики, все живое борется, полузадыхаясь, среди плодовитаго производства всякой мертвечины. Доходность научныхъ изысканій, огранизація научнаго прогресса, созданіе платныхъ ученыхъ должностей, назначеніе наградъ и отличій, привлекли на поле научной работы именно тотъ типъ людей, который наимене одаренъ способностью углубляться и творить и еще мене способенъ признать собственныя ошибки или значеніе другихъ. Такого рода люди даютъ огромную — количественно — массу чисто подражательныхъ изысканій, безплодныхъ изслдованій и неимоврную запутанность въ технической трактовк своихъ темъ. Организація и геній ненавидятъ другъ друга. Живой, творческій умъ есть умъ судорожный, отважный, онъ не терпитъ шоръ и даже мысли о томъ, что его можно держать въ возжахъ. Онъ требуетъ свободы. Онъ ненавидитъ аккуратную службу отъ десяти до четырехъ и точность въ обыденной жизни, вообще вс т парализующія мелкія свойства хорошаго поведенія, которыя такъ существенно необходимы для начальственныхъ тупицъ. Поэтому творческій умъ понемногу оттсняется съ законно принадлежащаго ему поля, и только изрдка, то тамъ, то сямъ, среди молодыхъ ученыхъ, встрчаются фигуры врод Траффорда, общающія воізрожденіе того энтузіазма, той интеллектуальной предпріимчивости, которыми отличался великій вкъ научнаго развитія.

Траффордъ былъ единственнымъ сыномъ въ семь. Отецъ его былъ молодымъ хирургомъ, который больше интересовался наукой, чмъ практикой, и умеръ въ возраст двадцати девяти лтъ отъ порза скальпелемъ при изслдованіи какого-то гнойнаго процесса. Траффорду въ то время было три года, такъ что онъ совсмъ не помнилъ отца, но мать его, множествамъ почти импровизованныхъ штриховъ, возсоздала передъ нимъ его образъ и внушила ему т традиціи, которыя теперь руководили его собственной жизнью. Когда умеръ мужъ, она была очень красивой и умной тридцатилтней женщиной и захотла пересоздать свою жизнь, но она не нашла для себя ничего боле значительнаго, чмъ ясная смлость, убжденная простота человка, котораго она лишилась. И она тмъ горяче была предана его памяти, что противъ него велась возмутительная кампанія, которая не прекратилась даже посл его смерти. Онъ какъ-то напечаталъ въ одномъ изъ медицинскихъ журналовъ рисунокъ мертвой собаки, съ расправленными въ станк лапами, для того, чтобы лучше показать какое то болзненное уродство, на этотъ рисунокъ обрушилась группа фанатиковъ-антививисекціонистовъ, какъ на изображеніе процесса вивисекціи. Онъ возбудилъ дло о клевет какъ разъ передъ самой своей смертью, но, какъ извстно, англійскіе законы не защищаютъ мертвыхъ отъ клеветы.. И эта гнусная ложь, возведенная на ея мужа, теперь преслдовала ее на обложкахъ памфлетовъ, на расклеенныхъ по заборамъ плакатахъ, въ сенсаціонныхъ воззваніяхъ, къ животнолюбію публики, она какъ будто была безсмертна. Миссисъ Траффордъ охотно подвергалась бы жесточайшимъ мукамъ, если бы только могла показать міру, какъ поработили сердце женщины нжность и сила этого якобы истязателя безпомощныхъ животныхъ. И это въ значительной мр повліяло на ея ршеніе остаться вдовой и сосредоточить всю свою жизнь на сын.

Она слдила за ростомъ и развитіемъ сына съ такой заботливостью и страстной нжностью, которыхъ онъ даже въ двадцать шесть лтъ далеко, еще не подозрвалъ. Она боялась, чтобы онъ не сдлался избалованнымъ маменькинымъ сынкомъ, и поэтому рано отдала его въ закрытое учебное заведеніе и долгими годами въ одиночеств молилась, чтобы изъ него вышелъ человкъ. Она заставила себя заинтересоваться литературными и соціальными вопросами, чтобы не оказывать на него односторонняго вліянія. Она была слишкомъ умна, чтобы помышлять о направленіи его мыслей на тотъ видъ общественной дятельности, который былъ бы наиболе ей по вкусамъ, онъ долго выбиралъ доктрину, которая отвчала бы его наклонностямъ, а она только страстно молилась, во тьм безсонныхъ ночей, чтобы воззрнія, духовная ширь, высокія побужденія, такъ облагородившія мужа въ ея глазахъ, проснулись въ немъ.

Были годы сомнній и ожиданій. Онъ былъ то славнымъ, то сквернымъ мальчикомъ, иногда умнымъ, иногда трогательнымъ, иногда приводившимъ въ отчаяніе, иногда успокаивающимъ, иногда разрывавшимъ сердце, такимъ, какими могутъ быть только дти нашего вка. У него бывали ошибки и дурныя минуты, минуты озорства, періоды лни, припадки грусти. Но все боле и боле замчала она въ немъ черты, подтверждавшія, что онъ будетъ сыномъ своего отца, она наблюдала въ немъ ту же любознательность, т же проницательные, смлые запросы.

Изъ средней школы онъ перешелъ въ Королевскій Научный Колледжъ, оттуда въ Кэмбриждъ и потомъ въ Берлинъ. Онъ путешествовалъ по Малой Азіи и Персіи, побывалъ въ Америк, потомъ вернулся къ матери въ Лондонъ, загорлый, мужественный, усатый, немного странный. Когда онъ былъ мальчикомъ, его душа казалась ей прозрачной, она замтно помутнла для ея проницательныхъ взоровъ, когда онъ достигъ юности. Потомъ, въ теченіе періода пріздовъ и отъздовъ, совмстныхъ путешествій, разлукъ, онъ выросъ въ нчто отдльное, но восхитительное, въ человка, странно напоминавшаго отца своего, но неожиданно другого. Она перестала непосредственно отзываться на то, что онъ чувствовалъ въ душ своей, и должна была наблюдать за нимъ, длать выводы, предположенія, догадки. Она желала для него, боялась за него съ непрестанной нжностью, но ужъ боле не была уврена, что можетъ своимъ вмшательствомъ помочь ему. Онъ унаслдовалъ привычку отца часто задумываться. И ея каріе глаза наблюдали за нимъ поверхъ цвтовъ, тонкаго хрусталя и серебра стола, когда онъ обдалъ съ ней дома. Иногда онъ какъ будто забывалъ о ея существованіи, иногда онъ съ ней няньчился, говорилъ, чтобы развлечь ее, ласкалъ ее, иногда,— и это длало ее счастливе всего,— онъ говорилъ съ ней о театр, разсуждалъ съ ней на общія темы, разсказывалъ ей о схем той работы, которая такъ занимала его мысли. Она знала, что это — особенная, благородная и могущественная работа. Старые друзья мужа говорили, ей объ этой работ, хвалили ея вдохновенную ясность и прекрасную простоту.

Когда онъ принялъ постъ адъюнктъ-профессора, который далъ ему возможность стать на ноги въ мір ученыхъ, она сняла домикъ на тихой улиц въ одномъ изъ южныхъ кварталовъ Лондона. Она обставила квартиру съ большой заботливостью, у нея осталась почти вся собственная ея мебель, и въ кабинет сына стоялъ письменный столъ его отца и на немъ лежало то же самое агатовое прессъ-папье, которое придерживало неоконченную статью, оставленную имъ посл смерти. Она была женщиной врной въ дружб, и къ ней приходили старые знакомые прежнихъ лтъ, приводя съ собой боле свжихъ и молодыхъ людей — сыновей, дочерей, племянниковъ, учениковъ, сынъ ея тоже приводилъ къ себ всякаго рода интересныхъ людей, и замчательно, что среди всхъ разговоровъ и споровъ за столомъ, она открывала въ характер своего сына новыя и часто совершенно интимныя стороны, которыя она никогда бы не замтила, оставаясь съ нимъ все время съ глазу на глазъ.

Она никогда не позволяла себ поврить, что это бабье лто ея жизни будетъ длиться вчно. Объ не былъ безстрастнымъ ханжой въ научной работ, несмотря на свою сдержанность и молчаливость. Она часто видла, какъ бывало онъ вспылитъ и разгнвается по поводу разныхъ нелпостей и препятствій, какъ онъ оживляется въ присутствіи красоты. Все пока шло для него гладко, вотъ и все. ‘Конечно’,— говорила она себ,— ‘онъ долженъ влюбиться. И очень скоро онъ влюбится’.

Разъ или два, казалось, какъ будто это случалось, но потомъ сводилось на нтъ.

III.

За два мсяца разлуки, которые протекли до совершеннолтія. Марджори, мысли Траффорда прошли сквозь рядъ замчательныхъ фазисовъ. Сначала восторгъ его чувства къ Марджори затмилъ все остальное, потомъ съ его возвращеніемъ въ Лондонъ и въ свою лабораторію огромная сила привычки и медленно разрабатываемыя задачи, сложная, но все стремящаяся къ одному система идей и научныхъ вопросовъ, которымъ онъ отдалъ такую, большую часть своей жизни,— снова начали входить въ свои права. Чувство его было ярко и интенсивно, оно было свтомъ въ его воображеніи, жаромъ въ его крови, но оно было и чмъ-то новымъ, оно еще не впиталось въ плоть и кровь его существа, оно было гд-то далеко, тамъ въ Срре, лондонскія улицы, его домъ, большой блый залъ съ верхнимъ свтомъ и высокими окнами, съ діаграммами, и полками инструментовъ — ничего ему о ней не говорили.

Онъ оставилъ Бернхамстритъ съ Марджори, крпко завладвшей его мыслями. Въ позд онъ не могъ думать ни о чемъ другомъ, кром какъ о Марджори, только о томъ, какъ она засіяла ему въ кабинет ея отца, какъ звучалъ ея голосъ, когда она говорила, какъ она стояла и двигалась, о форм и ощущеніи ея рукъ, о томъ, какъ хорошо было держать ее въ своихъ объятіяхъ въ теченіе этихъ краткихъ минутъ въ лсу, прижать губы и тло ея къ своимъ, и о томъ, какъ лицо ея сверкало въ кружевныхъ тняхъ луннаго свта, такое нжное и прекрасное.

Однимъ словомъ, онъ думалъ о Марджори.

Онъ думалъ, о томъ, что она прекрасна, смла, инстинктивно, умна. Онъ ни капельки не сомнвался въ ней, ни въ томъ, что она будетъ принадлежать ему — когда пройдутъ недли ожиданія. Она была его, и онъ принадлежалъ Марджори, это дло ршено еще до сотворенія міра. Ему не приходило въ голову, чтобы могло случиться нчто, могущее такъ или иначе измнить его жизнь или планы, все уже было измнено.

И всегда онъ думалъ о ней, какъ о чемъ то лтнемъ. Пришло роскошное увяданіе осени, улицы Чельси {Юго-западная часть Лондона.} были усыпаны мертвыми листьями, которые быстро намокали, становились грязными и скользкими, сумерки начинались съ четырехъ или съ пяти часовъ, но въ его воспоминаніяхъ о ней листья были вчно зелены, вечера — продолжительны, и теплая тишина августа въ Сррей наполняла воздухъ. Такъ что онъ немало былъ изумленъ, когда она оказалась близко около него въ Лондон, и при томъ въ ноябр.

Какъ то разъ его прервали за научнымъ разговоромъ съ однимъ изъ студентовъ и позвали къ телефону. Ему и въ голову не пришло, что это можетъ быть Марджори, а когда онъ взялъ трубку, то въ первую секунду даже не узналъ ея голоса.

— Да, я Траффордъ… Кто у телефона?— спросилъ онъ съ нотой раздражительности въ полос.— Кто?

Тоненькій голосокъ засмялся.

— Да вдь это я, Марджори,— услышалъ онъ.

И она снова оказалась въ его жизни, какъ огонекъ, показавшійся въ лсу, въ полночь.

Это было то же, какъ если бы онъ ее встртилъ въ вид маленькой фарфоровой фигурки, аккуратной, точной, величиной въ два дюйма. Это былъ ея голосъ, очень ясный, очень чистый, очень характерный, но только какъ будто онъ слышалъ его въ обратный конецъ телескопа. Это былъ ея голосъ, ясный какъ колокольчикъ, увренный, безъ тни сомннія.

Словно тоненькая стрла чудеснаго свта ударилась прямо въ его сердце. И онъ разсмялся въ отвтъ.

— Такъ вы хотите повидаться со мной, Марджори?

IV.

Они встртились въ Кенсингтоновскомъ саду съ видомъ таинственнымъ и вызывающимъ. Это былъ одинъ изъ тхъ лней янтарно солнечныхъ, нжно прекрасныхъ, мягкихъ, которыми Лондонъ иногда окрашиваетъ трагическую пасмурность умирающаго года. Рдкими кучками и гроздями кое гд еще красовались на вткахъ желто-красные листья, лодка, другая бороздила воды голубого Серпантина, а утки и лебеди придавали красочность и оживленіе берегамъ пруда. Осоки все еще были зеленовато-желтыя.

Они встртились немного робко. Они оба немного отвыкли другъ отъ друга. Траффордъ былъ въ черной визитк, цилиндр,— съ зонтикомъ въ рук,— торжественный молодой профессоръ вмсто непринужденнаго аэронавта, свалившагося такъ весело съ неба. Марджори была въ новомъ зеленомъ костюм, и маленькій суконный ‘токъ’ сдерживалъ и закрывалъ волосы, которые онъ зналъ въ ихъ обычномъ рыжеватомъ безпорядк…

Они, конечно:, мечтали о томъ, какъ бросятся другъ другу въ объятія, вмсто того они ограничились простымъ рукопожатіемъ.

— Итакъ,— сказалъ Траффордъ, — мы снова встртились.

— Я не вижу причинъ, почему намъ было не встртиться,— сказала Марджори.

Наступила маленькая пауза.

— Давайте сядемъ вонъ на эти два зеленыхъ стула, — сказалъ Траффордъ.

Они прошли по трав къ стульямъ, которые онъ указалъ, и у обоихъ были на сердц т слова, которыя имъ теперь было такъ трудно произнести.

— Здсь должны были бы быть блки,— какъ въ Нью-орк,— оказалъ онъ, наконецъ.

Они сли. Опять наступило минутное молчаніе, и тогда духъ Траффорда взбунтовался, и онъ прямо обратился къ ней… къ этой чужой двушк рядомъ съ нимъ.

— Послушайте,— сказалъ онъ,— вы все еще меня любите, Марджори?

Она посмотрла ему въ лицо глазами, въ которыхъ удивленіе и пытливость слились въ нчто прекрасное.

— Я люблю васъ… люблю,— сказала она твердымъ, тихимъ голосомъ.

И вдругъ она уже не стала чужой, а той двушкой, что въ темнот, запыхавшись, не задумываясь, порхнула въ его объятія. Кровь его заиграла. Онъ сдлалъ неловкое движеніе, какъ будто сдержалъ порывистое желаніе притронуться къ ней.

— Моя любимая,— сказалъ онъ,— моя дорогая!

Лицо Марджори зардлось въ отвтъ.

— Это ты,— сказалъ онъ.

— Я,— отвтила она.

— Ты помнишь?

— Все.

— Милая.

— Мн надо теб многое сказать,— заговорила Марджори.— Что мы будемъ длать?

Онъ потомъ старался возсоздать этотъ разговоръ. Онъ, главнымъ образомъ,— стыдился того, что былъ такъ поглощенъ своими научными занятіями въ этотъ лондонскій періодъ. Онъ думалъ о тысяч различныхъ вещей, Марджори же за это время думала только о любви и о немъ. Ея счастливая увренность, ея абсолютная вра въ то, что ея желанія будутъ итти рука объ руку съ его желаніями, разбивали и стыдили въ немъ каждую противорчивую мысль, словно это было измной любви. У него было чувство, которое временами пробуждается въ каждомъ человк,— что онъ. совершенно недостоинъ прямой, непоколебимой ршительности, ясной простоты женской страсти. Она все обдумала: причины, требующія торопливости, причины, требующія отсрочки, она взвсила преимущества подчиненія условностямъ передъ привлекательностью романтизма. И по мр того, какъ они бесдовали, ему становилось все ясне, что она ршилась тайкомъ убжать изъ дому, перевнчаться съ нимъ и ухать въ Италію и тамъ провести необычайно живописно и красиво время. Ея увренность заставляла его стыдиться убогости его общественныхъ ожиданій…

Посл того, какъ они, наконецъ, разстались подъ вспыхивавшими одинъ за другимъ фонарями ноябрьскихъ сумерекъ, онъ повернулъ свое лицо къ востоку. Онъ боялся взгляда своей матери, самъ не зная почему. Онъ пошелъ вдоль Кенсингтонъ Горъ, и скученные, спутанные огни улицъ и домовъ, блые и золотые и оранжевые и блдно-лиловые, движущіеся фонари и сіяніе автомобилей, освщенные автобусы, отраженіе экипажей и строеній на лоснящемся асфальт мостовой, угасающій день надъ головою, призрачныя деревья налво, углубляющіяся тни и черные провалы межъ домами направо, снующія головы прохожихъ — все было для него гуломъ, красками и строеніями сказочной страны. Весь міръ, былъ міромъ сказки. Онъ направился въ свой клубъ и тамъ пообдалъ, а потомъ раздлилъ свой вечеръ между географіей, въ томъ вид, въ какомъ она сконденсирована въ Бэдекерахъ и другихъ путеводителяхъ по Сверной Италіи, Италіанской Швейцаріи и Ривьер, — и изученіемъ законовъ о брак, какъ они излагаются въ ‘Альманах’ Уитэкера’, ‘Британской Энциклопедіи’ и другихъ справочникахъ. Просмотрвъ ихъ, онъ поставилъ книги, на мсто, и, наконецъ, перешелъ изъ читальни въ курительную, но увидавъ тамъ человка, который могъ бы заговорить съ нимъ, сразу вышелъ на улицу и, сдлавъ большой крюкъ черезъ Бэкаръ-Стритъ, Оксфордъ-Стригь и Гайдъ-Паркъ, отправился домой.

Онъ немало удивлялся себ и всему.

Но въ общемъ все это будетъ, прямо великолпно.

Мать его еще не ложилась спать.

— Пора теб въ постель, мама, — сказалъ онъ съ полуупрекомъ, поцловалъ ее въ брови и всталъ надъ нею.

— Гд ты былъ?— спросила она.

Онъ сказалъ ей, и они замолкли. Потомъ она задала еще какой-то вопросъ, и онъ отвтилъ ей, и безразличная бесда снова остановилась. Молчаніе становилось длительнымъ. Потомъ онъ сразу буркнулъ.

— Мн хотлось бы знать, мама, очень бы ты разстроилась, если бы я вдругъ привелъ къ теб въ домъ жену?

Такъ значитъ, наконецъ, это пришло! И она этого не замтила. Она посмотрла въ пылающее углубленіе камина и, сдлавъ усиліе, одержала свой голосъ.

— Я была бы счастлива, милый… если бъ ты любилъ ее, — сказала она очень тихо.

Онъ сверху посмотрлъ на нее съ минуту, потомъ опустился около нея на колни, взялъ ея руку и поцловалъ.

— Милый мой,— шептала она, тихо гладя его голову, въ то время, какъ слезы заструились изъ ея глазъ. И нкоторое время они не находили, что сказать.

Потомъ онъ подбросилъ уголья въ каминъ, и усвшись на коврик у ея ногъ, глядя прочь отъ нея въ пламя — въ поз, которая напоминала ей его мальчишескіе годы — началъ сбивчиво, неловко разсказывать ей о Марджори.

— Можетъ быть я пойму, мой родной. Можетъ быть я пойму лучше, чмъ ты думаешь.

— Она такое прекрасное существо… въ ней есть что-то такое… Ты знаешь эти стальныя лезвія, которыя можно отгибать до самой рукоятки… И она стальная! И въ то же время она такъ нжна! Какъ будто, мама, кто то взялъ слезы и создалъ изъ нихъ душу…

Она ласкала и гладила его руку.

— Мой родной, — сказала она, — я знаю…

— И какое то веселое дерзновеніе въ ея глазахъ.

—Да, — сказала она, — но разскажи мн, откуда она, какъ ты съ ней познакомился… вообще вс подробности, которыя можетъ понять здравая старушка, какъ я.

Онъ поцловалъ ея руку и услся рядомъ съ ней, оперевъ плечо на спинку ея стула, пальцами охвативъ свое колно. Она не могла отнять рукъ отъ его волосъ и старалась отогнать мысль, что вс эти бесды должны кончиться, и что скоро он дйствительно кончатся. И она была довольна, преисполнена гордости и радости, что сынъ ея полюбилъ такъ, какъ ей хотлось — чистой, простой любовью, какъ любилъ до него его отецъ. Она уврила себя, что въ конц-концовъ для нея не такъ ужъ важно, если эта Марджори окажется недостойной. Лишь бы сынъ ея не былъ недостойнымъ.

Онъ отрывочно разсказалъ всю исторію. Онъ нарисовалъ ей картину семьи Попъ и Марджори среди нея, какъ драгоцнный камень въ безвкусной оправ — такъ ему казалось.— и странную глухую злобу ея отца и все, что они собирались предпринять. Она старалась уяснить себ его затрудненія и помочь ему совтомъ, но главнымъ образомъ, она была поглощена мыслью, что онъ влюбленъ. Если ему хочется какой-нибудь двушки, онъ ее долженъ получить, а если ему придется взять ее силой, то вдь разв это не ено право? Въ тотъ вечеръ она придавала мало значенія Попамъ… и обстоятельствамъ. Такъ какъ она сама вышла замужъ не за богатаго человка, то ее очень мало безпокоило, что этотъ великій шагъ придется предпринятъ, имя за собой лишь ежегодный доходъ въ нсколько сотенъ фунтовъ. Онъ нарисовалъ смлые планы, хотлъ вырвать Марджори насильно изъ семейныхъ тисковъ, несмотря ни на какое сопротивленіе, и привезти ее въ Лондонъ. Конечно, придется это сдлать въ приличной форм, но вообще этого не избжать. Миссисъ Траффордъ вполн согласилась съ этимъ, ни разу еще не говорилъ онъ такъ, и не былъ онъ такъ похожъ на отца.

Только въ одномъ пункт она была опредленно не согласна съ нимъ.

— Ты будешь жить съ нами, мама?— спросилъ онъ неожиданно.

— Нтъ, но какъ можно ближе къ вамъ — да. На каждый домъ — одна хозяйка… Я сниму себ маленькую квартирку, и вы будете приходить ко мн.

— Глупости, мама! Ты должна жить съ нами. Жить одна, — еще этого не доставало!

— Родной мой, я предпочла бы собственную квартирку. Ты не все можешь понять… Такъ будетъ лучше для насъ всхъ.

Наступила опять маленькая пауза, и рука ея снова очутилась на его голов.

— Родной мой, — сказала она, — я такъ хочу, чтобы ты былъ счастливъ. А жизнь уметъ иногда быть такой трудной. И я не хочу быть, хотя бы косвенно, причиной того, чтобы у тебя были какія-нибудь непріятности. Ты — ея, родной мой, и ты долженъ принадлежать цликомъ ей, вы оба должны принадлежать другъ другу. Я видла много семей. И это лучшее, лучшее, что вы можете получить.

VI.

Вторая встрча Траффорда съ Марджори, которая, кстати, произошла на слдующій день, привела ихъ ближе къ опредленнымъ ршеніямъ. Принужденность ихъ первой встрчи въ Лондон почти совсмъ исчезла. Она была красиве, чмъ когда-либо, и въ прекрасномъ настроеніи, и больше ни до чего на свт ей не было дла. Легкій шелковый шарфъ, который она купила въ тотъ же день, но за который еще не заплатила, разввался вокругъ ея аккуратной, стройной фигурки, волосы ея снова заразились своимъ прежнимъ бунтарствомъ и непослушно вились вокругъ ушей. По мр того, какъ онъ приближался къ ней, его серьезная строгость исчезала, какъ исчезаютъ тучи за холмомъ. Она радостно улыбалась. Онъ протянулъ об руки навстрчу ея рукамъ, и никогда двушка не была такъ близка, и въ то же время не получала публичнаго поцлуя.

Легче было бы описать музыку, чмъ передать ихъ бесду. Она была вся сплетена изъ настроеній и чувствъ. Но мысль о бгств, о радостномъ пробужденіи подъ лучами незнакомаго солнца, захватила ихъ обоихъ. Лишь какая-то серьезная трезвость разсужденія маскировала боле глубокую опьяненномъ. Имъ будетъ очень легко ухать, у него не будетъ лекцій до февраля, и, какъ онъ уврялъ, онъ можетъ устроиться, прервать на время научную работу. Она боялась ссоръ дома. И стояла за простое исчезновеніе съ записками, оставленными на туалетномъ столик, и вызывающими письмами, съ просьбами о прощенія изъ Булона, но атмосфера его матери была мягче и нжне, чмъ та, которая царила у нея дома, и съ большей наклонностью къ сохраненію собственнаго достоинства. Онъ все еще не могъ понять, что сварливый, эгоистичный м-ръ Попъ таковъ на самомъ дл, ему все казалось, что это лишь кора невоспитанности, которую можно пробить разумомъ.

Разница атмосферъ, въ которыхъ они выросли, окончательно выяснилась въ ихъ бесд — въ его желаніи торжественной и красивой свадьбы — хотя противъ этого возставало само небо — и въ ея ршеніи избгнуть этого, вырваться изъ своей прежней жизни, какъ изъ тюрьмы, начать сразу новую жизнь съ минимумомъ треній и максимумомъ неожиданностей. Не пріученный къ борьб, онъ былъ готовъ бороться, она же, съ ея интимнымъ знаніемъ хроническихъ домашнихъ конфликтовъ, хотла избжать всякихъ столкновеній, ссоръ и тхъ ложныхъ толкованій, которыя можетъ создать его вызовъ.

— Мн не нравятся эти тайныя приготовленія, — сказалъ онъ.

— Ни мн, — подтвердила она, — но что же мы можемъ сдлать?

— Да почему бы мн не пойти къ твоему отцу и не дать ему возможность покончить все дло мирно? Почему мн этого не сдлать? Это единственный благородный выходъ.

— Для папы это ни въ какомъ случа не будетъ благороднымъ, — сказала Марджори.

— Но какое же онъ иметъ право противиться нашей свадьб?

— Ну, онъ не станетъ обсуждать съ тобой свои права. Онъ просто будетъ противиться.

— Но почему?

— О! Потому что онъ началъ съ этого. Онъ вдь ударилъ тебя. Я этого не забыла.. Такъ вотъ, если онъ теперь уступитъ… Но онъ скоре умретъ, чмъ уступитъ. Видишь ли, онъ въ глубин души стыдится своего поступка. Это будетъ равносильно признанію, что онъ былъ неправъ, когда утверждалъ, что ты одинъ изъ тхъ людей, которыхъ надо бить. Онъ и ненавидитъ тебя только потому, что ударилъ. Я это прекрасно знаю, недаромъ я была его дочерью въ теченіе двадцати одного года.

— Я думаю о насъ двоихъ, — сказалъ Траффордъ.— Я не вижу, почему бы намъ не пойти къ нему, даже если онъ будетъ немного… несговорчивъ.

— Милый мой, длай какъ считаешь лучше. Только онъ запретитъ и будетъ кричать и стучать кулаками по столамъ, пока не перебьетъ все, что на нихъ. А вдругъ онъ меня запретъ?

— Ну, на это есть ‘habeas corpus’ и моя крпкая правая рука. Онъ, пожалуй, скоре выгонитъ тебя на улицу.

— Онъ этого не сдлаетъ, если подумаетъ, что другое ршеніе причинитъ теб большую непріятность. А мн придется вынести цлую бурю.

— Не долго придется.

— Онъ будетъ приставать къ мам до тхъ поръ, пока она не начнетъ причитывать надо мной. Но длай такъ, какъ хочешь. Можетъ быть я трусиха. Но я предпочла бы просто убжать.

Траффордъ на минуту задумался.

— И мн тоже хотлось бы, чтобы это было возможно, — отвтилъ онъ голосомъ, въ которомъ сквозила твердая ршимость..

Потомъ они заговорили о своихъ планахъ. ‘Италія!’ — шептала она.— ‘Италія!’ Лицо ея сіяло пламеннымъ ожиданіемъ красоты, любви, новой земли и новаго неба, которыя раскрывались передъ ними. Интенсивность этого желанія, которымъ она вся горла, какъ будто стыдила въ немъ вс его глухія колебанія. И онъ долженъ былъ крпко ухватиться за свое ршеніе, чтобы оно не растаяло въ этомъ заразительномъ опьяненіи.

— Значитъ ты понимаешь, что я долженъ пойти къ твоему отцу, — сказалъ онъ, когда они подходили къ воротамъ парка, у которыхъ безопасне всего было проститься.

— Только посл этого будетъ трудне убжать, — сказала, она, какъ будто не падая духомъ.— Но это насъ не остановитъ. Пожалуйста, поступай такъ, какъ хочешь.

Она какъ будто бы этимъ кончала со всмъ вопросомъ и стояла съ нимъ рука въ руку, въ состояніи сіяяющей серьезности. Потомъ у нея мелькнула мысль — мелочь великаго практическаго значенія.

— Конечно, — сказала оніа, — ты пап не скажешь, что видлся со мной…

Глаза ихъ встртились.

— Право, ты не долженъ ему ничего говорить, — сказала она.— Видишь ли, онъ устроитъ мам скандалъ за то, что она не услдила за мной. И я не знаю, чего только онъ тогда не предприметъ. Я не о себ забочусь… Но ни одна живая душа не знаетъ, что я видлась съ тобой. Если ты долженъ пойти, поди къ нему…

— Отъ своего имени?

Она кивнула толовой, глядя на него большими открытыми глазами — глазами, которые теперь казались очень синими и очень серьезными — и немного раскрытыми губами.

— Хорошо!— сказалъ онъ.

— Ты не подумаешь, что я уклоняюсь отъ чего-либо?..— спросила она, немного черезчуръ озабоченно.

— Ты лучше знаешь своего отца, — отвтилъ онъ.— Я завтра здсь разскажу теб все, что онъ скажетъ, и вс ужасы, которые онъ устроитъ.

VII.

Въ тиши ночи Траффордъ поймалъ себя на томъ, что мысленно разбираетъ Марджори, это было новаго рода умственнымъ упражненіемъ, которому суждено было сыграть видную роль въ его дальнйшемъ существованіи. На его довріе къ ней легла какая-то тнь. Она была великолпна сама по себ, за ней и въ ней пылалъ какой-то огонь, — который сіялъ сквозь нея, какъ огоньки въ горящемъ опал, но… какъ ему хотлось, чтобы она не заставляла его общать скрыть ихъ встрчу и ихъ заговоръ отъ ея отца!.. И посл этого,— самъ не замтилъ какимъ образомъ,— онъ перешелъ на другую и поймалъ себя на мысли о другой загадк, которой суждено было часто появляться, правда со все убывающимъ значеніемъ, въ этой процедур мысленнаго обсужденія Марджори въ часы ночныхъ безсонницъ. Это была все та же загадка — она никогда не приходила къ нему днемъ — почему собственно Марджори ршила было связать свою судьбу съ Магнетомъ?

VIII.

Попытка Траффорда урегулировать свое положеніе длала ему столько же чести, сколько она оказалась и безплодной. Онъ отыскалъ домъ No 29 на Хартстонъ-Сквер на слдующее утро, по дорог къ своей лабораторіи, и нашелъ его среди оштукатуренныхъ домовъ. Дома эти составляли скверъ, словно тотъ самый британскій кадръ, завоевавшій себ вчную славу на пол Ватерлоо за свое упорное сопротивленіе ко всмъ силамъ земли — теперь обезсмертилъ себя въ этихъ постройкахъ, дома эти выходили окнами на строго охраняемый ршеткой садикъ, доступъ въ который составлялъ исключительную привилегію жильцовъ сквера. Они, правда, мало имъ пользовались, но по крайней мр владли ключами его и увренностью въ непоколебимости своихъ правъ, и пріятнымъ сознаніемъ, что всмъ прочимъ смертнымъ доступъ въ него воспрещенъ.

Траффордъ уже поднималъ руку къ звонку, когда вдругъ дверь неожиданно раскрылась, и маленькій мальчикъ съ связкой грязныхъ книгъ, перехваченныхъ ремнемъ, вылетлъ пулей и ударился прямо въ него.

— Чортъ,— сказалъ юный джентльменъ, отскакивая, а Траффордъ, придя въ себя, воскликнулъ:

— Здравствуйте, Теодоръ.

— Господи!— сказалъ Теодоръ запыхавшись, — это вы! Вотъ такъ фунтъ! О васъ совсмъ запрещено говорить. Что вы сдлали?.. хотлъ бы сейчасъ остаться посмотрть, что будетъ! Но я уже опоздалъ на десять минуть! Ave atque vale! Прощайте пока.

И онъ исчезъ съ необычайной поспшностью. Появилась одна, изъ псевдо-близнецовъ, воскликнула ‘О!’ и исчезла, потомъ мгновеннымъ видніемъ мелькнулъ м-ръ Попъ, показавшись изъ столовой съ газетой въ рукахъ. Его выраженіе удивленія сразу смнилось непріязнью, и онъ отскочилъ назадъ за дверь, изъ-за которой показался.

Наконецъ изъ ндръ земли появилась, горничная и по-вела его наверхъ куда-то, что, очевидно, было кабинетомъ м-ра Попа.

Это была узкая, довольно темная комната, освщаемая двумя занавшенными окнами, и съ горящимъ газовымъ каминомъ, передъ которымъ грлись ботинки м-ра Попа. Комната раскрыла бглому осмотру Траффорда многіе отличительные признаки и проявленія литературныхъ вкусовъ и умственныхъ потребностей жизнедятельнаго англичанина. Въ книжномъ шкафу стояло полное собраніе сочиненій Вальтера Скотта, большое роскошное иллюстрированное изданіе Шекспира въ многочисленныхъ томахъ и полный комплектъ ‘Punch’а’ съ самаго перваго No. По стнамъ комнаты висли гравюры на стали, изображавшія, повидимому, судей давно прошедшаго времени, или по крайней мр, другихъ не мене зловщихъ личностей, на полк надъ каминомъ были трофеи атлетическихъ и спортсменскихъ талантовъ м-ра Попа.

М-ръ Попъ вошелъ со строгимъ лицомъ и заране приготовленной фразой.

— Ну-съ, сэръ,— сказалъ онъ съ нотой подчеркнутой ироніи,— чему я обязанъ чести вашего… вторженія.

М-ръ Траффордъ собрался было отвтить, когда м-ръ Попъ его перебилъ.

— Прошу ссть,— сказалъ онъ и, повернувъ къ себ кресло у письменнаго стола, занялъ его, заложивъ ногу на ногу и прижавъ кончики пальцевъ обихъ рукъ другъ къ другу.

— Ну-съ, сэръ,— снова сказалъ онъ.

Траффордъ остался стоять надъ ботинками у газоваго камина.

— Видите-ли, сэръ,— сказалъ онъ,— я люблю вашу дочь. Ей исполнилось двадцать одинъ годъ, и я хочу видть ее… собственно…Ему было трудно высказать то, что онъ собирался сказать. Ему въ голову приходила. только одна фраза, которая звучала нелпо.

— …Собственно…я хочу… я намренъ ухаживать за нею… въ цляхъ…

— Да, сэръ. Но только я этого не хочу. Я выражаюсь слишкомъ мягко. Я абсолютно противъ этого… абсолютно противъ. Моя дочь была помолвлена съ очень выдающимся и умнымъ человкомъ, и я надюсь очень скоро услыхать, что эта помолвка… Да собственно она и теперь не окончательно оборвана. Я не хочу, чтобы вы больше приставали къ моей дочери.

— Но послушайте, сэръ. Существуетъ справедливость… т. е. должна существовать нкоторая доля разумности…

М-ръ Попъ сдлалъ отрицательный жесть рукой.

— Я этого не желаю. И пусть этого будетъ достаточно.

— Разумется этого не будетъ достаточно. Я люблю вашу дочь, и она любятъ меня. Я человкъ вполн порядочный и приличный…

— Позвольте мн самому судить, кто подходящая или неподходящая пара для моей дочери… И каково теперь состояніе ея привязанностей и чувствъ…

— Да мы какъ разъ этотъ вопросъ и обсуждаемъ сейчасъ. Въ конц-концовъ Марджори ужъ боле не ребенокъ. Я хочу, чтобы все было открыто и прилично, если это мн удастся, но, знайте, я намренъ жениться на Марджори во что бы то ни стало.

— Въ этомъ вопрос надо считаться съ мнніемъ двоихъ людей.

— Я иду на рискъ.

— Позвольте мн держаться иного мннія.

Какое-то чувство безпомощности охватило Траффорда. Страшное раздраженіе, которое всегда возбуждалъ въ немъ м-ръ Попъ начало снова овладвать имъ. Его лицо загорлось.

— Но послушайте, наконецъ, вдь это нелпо!— воскликнулъ онъ.— Я никогда не слыхалъ ничего боле дтскаго и необоснованнаго, чмъ упорное нежеланіе дать согласіе на нашъ бракъ.

— Будьте осторожне, сэръ!— крикнулъ м-ръ Попъ.— Будьте осторожне!

— Я женюсь на Марджори!

— Если она выйдетъ за васъ замужъ, сэръ, то она больше не переступитъ порога моего дома!

— Если бы у васъ было что-нибудь противъ меня что-нибудь предосудительное.

— Какъ будто у меня нтъ!

— Что-же у васъ есть, сэръ?

Наступила очень продолжительная пауза, передъ тмъ, какъ м-ръ Попъ выпалилъ.

— Разв хоть одинъ приличный человкъ захочетъ связать имя своей дочери съ именемъ Траффорда! Траффорда! Посмотрите на плакаты, расклеенные по заборамъ, сэръ!

Мгновенная вспышка гнва завладла Траффордомъ. ‘Боже мой!’ — воскликнулъ онъ, сжавъ кулаки, и на мгновеніе казалось, что онъ готовъ былъ броситься на человка, стоявшаго передъ нимъ. Потомъ, огромнымъ усиліемъ, онъ сдержалъ себя.

— Вы врите въ эту гнусную клевету на моего отца?— опросилъ онъ съ поблднвшими губами.

— Разв она когда-либо была опровергнута?

— Сотни разъ… Да и наконецъ… Чортъ съ ней!.. Я не врю… что вы-то въ нее врите. Вы ее выкопали… только какъ отговорку. Вы хотите имть оправданіе для своего проклятаго домашняго деспотизма. Вотъ вся правда. Вы не можете допустить, чтобы въ вашемъ дом хоть одно живое существо имло собственную волю или собственныя желанія. Я говорю вамъ, сэръ, вы несносны… прямо несносны!

Онъ кричалъ, и Попъ теперь стоялъ и кричалъ также.

— Убирайтесь вонъ изъ моего дома, сэръ! Уходите вонъ изъ моего дома! Вы пришли сюда только затмъ, чтобы оскорбить меня!

Внезапный ужасъ передъ самимъ собой и Попомъ охватилъ молодого человка. Онъ сдержался и замолчалъ. Никогда еще въ жизни не приходилось ему участвовать въ такой крикливой ссор. Онъ былъ удивленъ и пристыженъ.

— Уходите вонъ изъ моего дома!— кричалъ Попъ, повелительнымъ жестомъ указывая на дверь.

Траффордъ сдлалъ послднюю отчаянную попытку спасти положеніе.

— Я очень извиняюсь, сэръ, за то, что не сдержалъ себя. Я не имлъ права васъ оскорблять…

— Вы высказались достаточно…

— Я за это извиняюсь. Я сдлалъ все, что могъ, чтобы уладить дло мирно.

— Вы уберетесь вонъ, сэръ, или нтъ?— угрожалъ м-ръ Попъ.

— Мн очень жаль, что я пришелъ сюда,— сказалъ Траффордъ.

М-ръ Попъ стоялъ со скрещенными руками и выраженіемъ усталой терпливости на лип.

— Я сдлалъ все, что могъ,—сказалъ Траффордъ у дверей.

Лстница и коридоръ были пустынны. Какъ будто весь домъ заразился у м-ра Попа желаніемъ ‘выставить’ его.

— Чортъ побери!— сказалъ Траффордъ на улиц,— какъ это все произошло?..

Онъ повернулся къ востоку и только тогда сообразилъ, что работать сетодня немыслимо. Онъ направился въ Кенсингтоновскій Садъ, и тамъ на усянной цвточными клумбами алле около памятника Альберту слъ на стулъ, сталъ дергать свой усъ и удивляться. Онъ былъ крайне озадаченъ, пристыженъ и разозленъ этимъ скандаломъ. Какимъ образомъ онъ начался? Конечно, онъ самъ былъ глупо рзокъ, но оскорбленіе памяти это отца было прямо непереносимо. Неужели Попъ искренно врилъ въ эту возмутительную клевету? Если бы онъ не врилъ, то онъ заслуживалъ, чтобы его поколотили. А если онъ серьезно врилъ, то онъ имлъ право требовать, чтобы ему все дло объяснили. Но онъ вдь не хотлъ слушать.

И такъ уже все было туманнымъ, спутаннымъ воспоминаніемъ нелпыхъ словъ и отвтовъ, но что не было туманнымъ, что все еще ясно звучало въ его ушахъ,— это грубая какофонія двухъ рзкихъ, кричащихъ голосовъ.

Неужели Марджори слыхала ихъ?

IX.

Въ конц концовъ Марджори добилась своего. Она не обвнчается обыкновеннымъ банальнымъ путемъ. Она романтично, красиво убжитъ тайкомъ въ новый, ослпительный міръ.

Вс свои приготовленія они сдлали осторожно и обдуманно. Траффордъ получилъ оффиціальное разршеніе изъ отдла брачной регистратуры на свадьбу, она же получитъ совершенно полный комплектъ всего, чтобы взять съ собой въ этотъ замчательный день. Ея своеобразное приданое мало по малу накоплялось въ магазин, и вс вещи были помчены иниціалами М. Т. Траффордъ принималъ участіе въ заговор съ большимъ интересомъ, съ нкоторой долей любопытства и со страннымъ еле замтнвъмъ отвращеніемъ. Онъ терпть не могъ скрывать какой-нибудь свой шагъ отъ людей. Видите-ли, сама душа научнаго изслдованія въ открытости.

Однажды, посл завтрака, когда онъ отправился въ колледжъ. Марджори, по взаимному ихъ уговору, выскользнула изъ дома, чтобы отправиться пить чай съ миссисъ Траффордъ…

Онъ вернулся около семи въ состояніи нервнаго ожиданія, поднялся по лстниц, перескакивая черезъ дв ступени, и остановился запыхавшись на площадк. Онъ задыхался, когда вошелъ, въ комнату, и глаза его были болзненно вопросительны:

— Она была?— спросилъ онъ.

Но Марджори покорила миссисъ Траффордъ.

— Была,— отвтила она.— Да, она хороша, мой родной.

— О, мама!— сказалъ онъ.

— Она — очаровательное существо, родной мой… и такой ребенокъ! О! такой еще ребенокъ.

— Мн кажется, вс молодые люди — дти. И мн хочется взять васъ обоихъ въ свои объятія и спасти васъ отъ чего-то… Я говорю глупости, родной!..

Онъ поцловалъ ее, а она крпко сжимала его, словно онъ нчто столь цнное, что не хочется выпустить изъ рукъ.

Бгство было немного осложнено неожиданнымъ маневромъ миссисъ Попъ. Она боле была подготовлена къ тому, что можетъ случиться, чмъ ея дочь подозрвала, она слдила, боялась, быть, можетъ тайно сочувствовала и старалась все устроить… О! ужасно старалась все уладить! Она инстинктивно понимала этотъ глубокій синій покой глазъ Марджори и необычайную нжность ея къ Даффи и дтямъ. Она подсмотрла изъ-за шторы, когда Марджори разъ вышла, замтила особую тщательность въ ея одежд, наблюдала ея лицо, когда она вернулась, и не задала ей ни одного вопроса, боясь возможнаго отвта. Она не смла и намекнуть на свои подозрнія мужу, но она чувствовала, что скоро, скоро гроза должна разразиться, и вся душа ея молила только объ отсрочк. Вотъ почему такъ скоро пришло письмо отъ кузины Сусанны изъ Плимута. Погода тамъ стояла великолпная, и Марджори должна пріхать немедленно, собраться какъ можно скоре и захватить послдніе лучи умирающей осени тамъ, на запад.

Она подчинилась и похала, а миссисъ Попъ и Сидъ провожали ее на вокзалъ.

Не стоитъ разсказывать, какъ недлю спустя Марджори очутилась опять въ Лондон, съ чемоданомъ и кое-какими мелкими вещами. Достаточно упомянуть, что она лгала отчаянно и сложно. Мать ея никогда не достигала такихъ чудесъ обмана, а она еще прибавила убдительность, свойственную ей одной. Легче сочувствовать ей, чмъ порицать ее. Она была въ состояніи крайняго нетерпнія, и — что очень странно — страшно боялась, что вдругъ что-нибудь разлучитъ ее съ ея женихомъ, если она не заполучитъ его какъ можно скоре.

Онъ не слыхалъ ея лганья, онъ только зналъ, что она возвращается къ нему. Онъ встртилъ ее на Паддингтоновокомъ вокзал, блднолицую, усталую, ршительную, и они тотчасъ же отправились въ регистратуру.

Она держалась со сосредоточенностью и достоинствомъ человка, предпринимающаго самый ршительный шагъ въ жизни. Они поцловались, словно это былъ символъ, и были крайне дловито озабочены о кэбахъ, багаж и позд. Наконецъ они очутились въ купэ позда одни. Они посмотрли другъ на друга.

— Свершилось, миссисъ Траффордъ!— сказалъ онъ.

Она надорвалась, какъ слишкомъ натянутая струна, сжалась, бросилась къ нему и, не оказавъ ни слова, неудержимо зарыдала въ его объятіяхъ.

Его удивило, что она можетъ такъ плакать, и еще больше его удивило, когда она пошла рядомъ съ нимъ по пристани въ Фолкстон, уже совершенно оправившись, стройная, немного покраснвшая и взволнованная, какъ ребенокъ. Она ничего не пропускала.

— О! понюхай море!— сказала она.— Посмотри на огни! Послушай, какъ внизу шумитъ вода.

Она слдила, какъ прицпляли багажъ къ проволочному канату гигантскаго подъемнаго крана, а онъ смотрлъ на ея лицо и думалъ, какъ она красива. Онъ удивлялся, почему ея глаза могутъ быть иногда такими голубыми, а иногда черными какъ ночь.

— Я никогда еще не была на мор,— сказала она.

— Милая, старая Англія!— шептала она.— Испытываешь чувство, словно покидаешь гнздо. Маленькій рядъ огней, вотъ весь міръ, который я до сихъ поръ знала, Смотри, онъ сузился сейчасъ до этого.

Потомъ она прошла на носъ парохода и старалась пронизать взорами ночь.

— Смотри!— сказала она.— Италія!.. Тамъ ждетъ насъ солнце и много прекрасныхъ вещей. Тепло, солнце, чудесныя старыя развалины, зеленыя ящерицы…

Она умолкла и почти беззвучно прибавила:

— …и любовь!..

Они прижались другъ къ другу.

— И не странно ли все-таки? Все, что сейчасъ можемъ видть,— черная тьма, тучи, и огромныя волны, которыя шипятъ, когда проходятъ мимо насъ…

XI.

Италія принарядилась, чтобы встртить ихъ. Была поздняя золотая осень, съ такимъ синимъ небомъ, котораго Марджори никогда еще не видывала. Сперва они пожили немного въ хорошенькомъ маленькомъ итальянскомъ отел съ садомъ надъ озеромъ, а потомъ отправились пшкомъ черезъ Salvatore въ Morcote, а оттуда пароходомъ въ Ponte Tresa, затмъ они совершили самую прекрасную и чудесную прогулку, которую можно себ представить, пшкомъ въ Luino черезъ горы мимо Castelrotto. Влво отъ нихъ все время лежала широкая долина, испещренная низкими деревушками, полускрытыми мглой, на правой — пурпуровыя горы. Они проходили по мощенымъ широкими плитами улицамъ, съ домами тлеснаго и молочнаго цвта, съ балконами, увшанными кукурузой и тыквами, съ высокими церковными колокольнями и широкими арками, открывающимися на голубыя равнины, они шли по длиннымъ аллеямъ душистыхъ каштановъ и между безконечными виноградниками, въ которыхъ мужчины и женщины собирали виноградъ — пурпурный виноградъ, цлый картузъ за сольдо.

Все было новымъ и поразительнымъ въ глазахъ Марджори, то придорожная часовенька, то пара тихихъ быковъ подъ ярмомъ, то увшанная ex-votos’ами Мадонна, то какое-нибудь незнакомое растеніе — или большеглазый ребенокъ — или скорпіонъ, ползающій въ пыли. Самыя имена деревень были для нея словно какія-то драгоцнныя камни — Yarasca, Croglio, Ronca, Sesia, Monteggio. Они шли, или сидли на краю дороги и бесдовали или отдыхали за гостепріимнымъ столомъ какого-нибудь albergo. Женщина, прекрасная, какъ древнее изваяніе, съ открытой блой шеей, приготовила имъ яичницу, потомъ достала своего ребенка изъ люльки и стала няньчить его, бесдуя съ ними, пока они ли. Потомъ она наполнила ихъ карманы жареными каштанами и проводила ихъ мелодичными напутствіями. И все время надъ всмъ высоко царила на синемъ фон блая верхушка Monte Rosa, розоввшая съ наступленіемъ вечера.

Голова Марджори кружилась отъ счастія и красоты: и съ каждой новой радостью она снова обращалась къ главному чуду этой жизни — къ этому стройному человку рядомъ съ ней, который несъ весь ихъ багажъ въ огромномъ ранц на спин, словно не замчая его, и ухаживалъ за ней, и ласкалъ ее… и былъ ея… ея!

Въ Бавено были для нихъ письма. Они сидли за столикомъ, у кафэ и читали, вдругъ снова вспомнивъ Англію. Готовность простить сквозила въ укорахъ миссисъ Попъ, и еще было нжное письмо (нтъ, для него другого выраженія) отъ старой миссисъ Траффордъ къ ея сыну.

Отъ Бавено они стали взбираться на Monte Mottarone — откуда видны были Альпы отъ самаго Visto до Ortler Spitz — надясь застать гостиницу еще открытой, а если она закрыта, добраться какъ-нибудь до Orta до ночи, или въ худшемъ случа переночевать на склон горы. То были дни, когда еще фуникулэръ отъ Stresa не былъ законченъ, и когда приходилось взбираться по крутой, извилистой тропинк среди каштановъ и оршниковъ.

Когда они спускались по извилистымъ дорожкамъ среди лса, они встртили стараго поэта и его жену, которые также спускались отъ восхода и захода солнца. Они перекинулись нсколькими словами относительно гостиницы и потомъ пошли дальше своимъ путемъ.

— Очаровательные молодые люди,— сказалъ поэтъ,— очаровательные, счастливые молодые люди.

— Ты замтилъ, милый, какъ она высоко несла свой хорошенькій, тоненькій подбородокъ?..

— Гордость такая хорошая вещь, моя милая: прямая, ясная гордость, какъ у нихъ… и они были оба такъ горды!..

— Не правда ли, какъ хорошо, мой милый, что когда-то, можетъ быть, и мы такъ посмотрли на какого-нибудь прохожаго? Какъ мн хотлось ихъ благословитъ, эти милыя юныя существа!

Марджори замужемъ.

ГЛАВА I.
Они устраиваются.

Только на Ортскомъ озер, на лодк среди тростниковъ, узналъ впервые Траффордъ, что Марджори способна длать долги.

— Да, я давно собиралась теб сказать…— начала она ни съ того, ни съ сего.

Объясненія ея были довольно неясны, она какъ то объ этомъ забыла за эти мсяцы. Но въ Оксбридж остались кое-какіе неоплаченные долги. Много? Да, порядочно. Вдь владльцы магазиновъ такъ умютъ завлечь покупателя, такъ любезны и предупредительны къ новоприбывшимъ… Сколько же всего она должна?

— О, около пятидесяти фунтовъ,— отвтила Марджори.— Не больше. Я не сохранила всхъ счетовъ, а нкоторые еще не присланы, Ты вдь знаешь, какъ они всегда поздно присылаютъ.

— Да, такія вещи случаются,— сказалъ Траффордъ, хотя, собственно говоря, съ нимъ такого рода івещи никогда не случались.— Но ты получишь возможность заплатить все, какъ только вернемся въ Англію, и это тебя больше не должно тревожить.

— Мн кажется, пятидесяти фунтовъ будетъ совсмъ достаточно,— сказала Марджори, останавливаясь на сумм итога, давно ею ршенной,— если ты мн дашь эту сумму…

— Это не такъ длается,— сказалъ Траффордъ,— я устроилъ такъ, чтобы у насъ былъ общій текущій счетъ въ банк, и твоя подпись была бы такъ же дйствительна, какъ и моя,— по крайней мр, для того, чтобы получать деньги. У тебя будетъ своя чековая книжка…

— Хорошо,— сказала Марджори.— Но разв это не будетъ… немного необычайнымъ? Папа всегда отпускалъ мам только опредленную сумму на текущіе расходы.

— По моему, это единственный порядочный способъ,— сказалъ Траффордъ.— Человкъ не можетъ жениться, если онъ не довряетъ своей жен.

— Разумется,— сказала Марджори. Что-то между страхомъ и угрызеніемъ совсти овладло ею.

— Ты думаешь, что такъ будетъ лучше?— спросила она серьезно.

— Что будетъ лучше?

— Это… такъ великодушно съ твоей стороны.

Въ ея мысляхъ царилъ сумбуръ. Она была смущена… и страшно боялась самой себя.

— Ты хочешь сказать, что я могу тратить, сколько мн угодно?— спросила она.

— Точно такъ же, какъ и я,— отвтилъ онъ.

— Не знаю,— сказала Марджори,— надо ли мн на это согласиться.

— Теб придется согласиться,— оказалъ Траффордъ и этимъ исчерпалъ вопросъ.

Марджори молчала… и въ душ принимала рядъ благихъ ршеній.

II.

Вс медовые мсяцы должны неизбжно приходить къ концу, и чмъ они лучше, тмъ кажутся короче, такъ что Траффорды вернулись въ Лондонъ радужные и счастливые.

Марджори занялась устройствомъ и обстановкой домика, который пріискала имъ миссисъ Траффордъ въ десяти минутахъ ходьбы отъ своего.

Свои закупки предметовъ хозяйства Марджори начала преисполненная строго благими намреніями. Она нсколько разъ спросила Траффорда,— сколько, по его мннію, она можетъ расходовать на устройство ихъ гнзда. У него уже имлась полная обстановка для кабинета и спальни, и онъ остановился на трехъ стахъ фунтахъ, какъ на цифр, наиболе подходящей.

— Хорошо,— сказала Марджори съ ноткой величайшей нжности въ голос,— теперь я буду знать.

Хожденіе по магазинамъ и устройство своего собственнаго ‘дома’ было для нея новымъ, пріятно волнующимъ ощущеніемъ, Она устраивала очаровательное, уютное гнздышко для Траффорда, для себя, для тхъ возможностей — очень, быть можетъ, далекихъ, но которыя уже возбуждали ея воображеніе ожиданіемъ, новыхъ, чудесныхъ, теплыхъ радостей. Въ ея дом будетъ царить простота, но ни малйшаго уродства или дисгармоніи.

Мысли Марджори обратились къ тому, чтобы какъ можно лучше обставить домъ, который былъ старъ и не великъ, но уютенъ, удобенъ и не лишенъ изящества въ отдлк.

Столовая нкоторое время представляла для нея большія затрудненія. Но, наконецъ, она поставила въ ней уэльскій буфетъ изъ темнаго дуба, который оживила яркимъ дессертнымъ сервизомъ, оказавшимся въ конц-концовъ, въ виду своихъ богатыхъ декоративныхъ качествъ, крайне дешевымъ, и нсколькими очень красивыми флаконами и кувшинами. Этотъ буфетъ и нсколько простыхъ, но очень изящныхъ стульевъ прекрасно выдлялись на почти розовыхъ, съ едва замтнымъ узоромъ, обояхъ и на темно-синемъ ковр. Надъ каминомъ висла нмецкая гравюра, а между нею и окнами стояли темныя книжныя полки съ книгами въ яркихъ переплетахъ. На стнахъ,въ черныхъ рамахъ были повшены четыре довольно хорошихъ японскихъ гравюры, съ доминирующими зелено-синими тонами, прекрасно гармонировавшими съ поломъ и занавсами на окнахъ. Но Марджори чувствовала, что чего-то недостаетъ у окна.

И пока это смущало ее, она увидала въ витрин магазина на Риджентъ-Стрит красиво подобранную коллекцію бухарскихъ вышивокъ, особенно роскошныхъ по своимъ алымъ и краснымъ тонамъ. Ей пришло въ голову, что какъ разъ одна изъ этихъ вышивокъ, съ большими рубиновыми цвтами, переплетенными темно-синими стеблями, ей необходима для ея столовой. Она остановилась въ нершительности, потомъ зашла въ магазинъ и спросила о цн вышивокъ. Цны были неимоврныя — 10, 15, 18 гиней, и когда, наконецъ, приказчикъ показалъ ей одну — за 8 гиней, то ей уже казалось, что она сэкономила 10. Все ещене ршаясь купить ее, она просила послать ей домой три ‘на выборъ’. Она остановилась на первой, какъ вдругъ, охваченная внезапною идеей, взяла еще одну, узкую, которую она и не собиралась покупать, и отнесла въ кабинетъ мужа.

Она главное вниманіе удляла этому кабинету. Посл того, какъ она отступала въ нкоторыхъ другихъ частяхъ дома отъ предловъ строгой экономіи, которые она себ поставила, она какъ бы уравновшивала балансъ нкоторыми добавленіями къ изящной серьезной обстановк комнаты мужа, а мдный прутъ, на которомъ она собиралась повсить бухарскую вышивку, замняющую портьеру, какимъ то образомъ навелъ ея мысли на необходимость купить пару старинныхъ подсвчниковъ. Ихъ надо будетъ передлать для электрическихъ лампочекъ и поставить у книжнаго шкапа. Они были очень красивы, и были особенно хороши, когда ихъ поставили на мсто, только какъ будто между ними была слишкомъ большая пустота, которая требовала, чтобы ее заполнили очаровательнымъ ларцемъ на мдныхъ ножкахъ, замченнымъ ею въ антикварномъ магазин на Бэкеръ-Стрит. Было нелегко примирить этотъ ларецъ со строгой экономіи, пока ей ни пришла въ голову мысль посмотрть на него, не какъ на часть мебели, а какъ на подарокъ мужу отъ нея. Она ршила, что постарается съэкономить стоимость его изъ денегъ, отпускаемыхъ ей на костюмы.

Когда, наконецъ, комната была готова, былъ призванъ Траффордъ, котораго обстановка привела въ состояніе какого-то ослпленнаго восхищенія:

— Чортъ побери,— оказалъ онъ.

Марджори была восхищена его одобреніемъ.

И вотъ теперь молодымъ приходилось серьезно броситься въ гущу лондонской жизни.

Миссисъ Попъ была, разумется, одной изъ первыхъ постительницъ новаго дома, какъ только онъ былъ открытъ для осмотра. Она пріхала въ новой шляп и черномъ мховомъ боа, который былъ очень ей къ лицу, выглядла очень аккуратной и свжей и храбро старалась скрыть свое недоумвающее, ей самой плохо понятное волненіе…

Мховое боа и шляпа помогли ей пересилить первую напряженность ея визита. Она знала, что должна испытывать очень опредленное чувство къ Траффорду, но какое именно,— она не могла себ уяснить. Она постаралась быть какъ можно боле сдержанной и холодной при всякомъ упоминаніи о зят и вкладывала, какъ можно больше безнадежной привязанности въ объятія, которыми она встртила дочъ. Она осмотрла домъ съ натянутымъ, обиженнымъ выраженіемъ лица, и даже такія вещи, какъ бухарскія вышивки, не могли вырвать изъ нея ничего, кром явно неискренняго:

— О, очень мило, дорогая… очень мило.

Въ спальн она заговорила о м-р Попъ.

— Онъ былъ страшно разстроенъ,— сказала она.— Его первой мыслью было погнаться за вами обоими съ пистолетомъ. Если-бъ… если-бъ онъ не женился на теб…

— Но, милая мамочка, конечно, мы ршили обвнчаться. Мы первымъ дломъ повнчались.

— Да, милая, конечно. Но если-бъ онъ не…

Она остановилась, и Марджори, на мгновеніе вспыхнувшая отъ негодованія, не стала настаивать на продолженіи объясненія.

— Онъ очень обиженъ,— сказала миссисъ Попъ.— Когда-нибудь, конечно, онъ отойдетъ… ты вдь всегда была его любимой дочерью.

— Знаю,— отвтила Марджори съ едва уловимымъ оттнкомъ ироніи въ голос.

— Но боюсь, милая, что теперь онъ вамъ помогать не станетъ.

— Мн кажется, Рагъ, такъ называла Марджори мужа, никогда не допустилъ бы этого,— сказала она.

— Первое время, онъ, пожалуй, даже не пожелаетъ видть тебя. Ему надо дать забыть…. все.

Потомъ на миссисъ Попъ нахлынула волна материнскаго чувства. Она опустила руки на плечи дочери и захныкала.

Какая то внутренняя скрытая сила превратила хныканіе въ искреннія слезы.

Марджори сперва удивилась, потомъ какъ то сразу поняла состояніе своей матери.

Скоро молодожены отправились на званый обдъ къ богатому другу Траффорда, Соломонсону, сыгравшему такую большую, хотя и пассивную роль въ ихъ первой встрч.

Марджори съ величайшей легкостью, очень простымъ путемъ: придумала себ хорошее и простое платье: она не поинтересовалась его цной, пока оно не было готово.

Она сіяла счастьемъ и здоровьемъ, ни одна другая женщина, изъ собравшихся тамъ, не обладала ея ясной свжестью, а держалась она съ той сдержанностью, достоинствомъ и любезностью, съ какой только можетъ держаться гордая собой и мужемъ молодая жена. Казалось, она всмъ нравилась — вс ее уважали и были заинтересованы ею, и по дорог домой, въ кэб, Траффордъ поцловалъ ея пылавшую отъ возбужденія и удовольствія щеку и этимъ какъ бы увнчалъ ея счастье.

Нсколько дней спустя тетя Плессингтонъ неожиданно пригласила Траффордовъ на одно изъ ея мене значительныхъ, но все-же ‘интересныхъ’ собраній, и Марджори было дано понять, что оно было достаточно важно. Тетя Плессингтонъ, какъ она объясняла въ своемъ письм, сама не захала, такъ какъ ‘Движеніе’ поглощало все ея время, да она вообще ни къ кому не зазжала съ приглашеніями, что немало способствовало ея репутаціи, но тмъ не мене, видно было, что она намрена всми силами выдвинуть и направить къ ‘высотамъ’ свою племянницу.

Платье Марджори было своевременно похвалено, а затмъ тетя Плессингтонъ стала сообщать о всхъ ихъ поразительныхъ, чисто наполеоновскихъ подвигахъ, которые она намрена совершить своимъ Движеніемъ, какіе она готовитъ новые принципы, новыя обращенія къ обществу, большой комитетъ со всми ‘именами’ — ихъ легко достать, если отъ носителей ихъ не требовать никакихъ активныхъ выступленій,— новое и боле привлекательное названіе и т. д. Губертъ, говорила она, усиленно работаетъ надъ подробностями этихъ новыхъ мропріятій. Онъ черезъ нсколько минутъ спустится къ нимъ. А Марджори, сказала она, должна выступать съ рчами на ихъ митингахъ.

Вскор начали появляться гости: врачъ-спеціалистъ по вегетаріанству, подающая надежды женщина — фабричная инспектриса, френологъ, котораго уговаривали примнить свои таланты для лучшихъ цлей подъ непосредственнымъ руководствомъ тети Плессингтонъ, его молчаливая, незамтная жена, колоніальный епископъ, баронесса, обладающая тяготніемъ къ интеллигентному обществу, богатый фабрикантъ варенья и пикулей съ женой, внесшій щедрую сумму въ фондъ ‘Движенія’ и жаждавшій познакомиться съ титулованной дамой, и, наконецъ, редакторъ органа ‘Движенія’, ‘Впередъ и Ввысь’, молчаливый молодой человкъ съ богатой шевелюрой.

Пока подавали супъ и рыбу, Марджори занялась непроницаемой молчаливостью молодого редактора, съ которымъ ее посадили за столъ. Когда ей удавалось прислушаться къ общему разговору, она замчала, что мужъ ея немного взбудораженъ и нападаетъ на тетю Плессингтонъ съ выраженіемъ спокойной ршимости на лиц. Френологъ и спеціалистъ-вегетаріанецъ разсматривали его съ удивленіемъ, а жена фабриканта варенья и пикулей была явно шокирована. Траффордъ отказывался поврить въ значеніе Движенія, а тетя Плессингтонъ явно начинала терять власть надъ собой.

— Вы хотите посщать людей на дому, прежде чмъ они сами обратятся къ вамъ за помощью,— говорилъ онъ.— Можетъ быть, вы увеличите количество молока для грудныхъ младенцевъ и чистоту стнъ въ рабочихъ коттэджахъ и ночлежкахъ — я не буду оспаривать вашу статистику — но вы это сдлаете цной человческаго достоинства, цлой прямо непропорціональной тому…

— Нелпо,— сказала тетя Плессингтонъ,— говорить о самолюбіи и чувств собственнаго достоинства этихъ людей… этихъ подонковъ общества! Вотъ миссъ Грантъ,— она знаетъ среду, о которой мы говоримъ. И она опредленно вамъ скажетъ, что у нихъ нтъ никакого самолюбія и уваженія къ себ — никакого!

— Мои кліенты,— сказала миссъ Грантъ,— словно желая безапелляціонно закончить споръ своимъ показаніемъ,— даже вступаютъ въ заговоръ съ своими работодателями, чтобы обмануть меня.

— Это еще не говоритъ объ отсутствіи чувства собственнаго достоинства,— сказалъ Траффордъ.

— Но вдь ихъ интересы…

— Я говорю объ ихъ самолюбіи…

Споръ продолжался до конца обда, но дальше не подвигался: Какъ только дамы очутились въ гостиной, тетя Плессингтонъ, немного раскраснвшаяся посл конфликта, обратилась къ Марджори и сказала:

— Мн твой мужъ нравится. У него неправильный взглядъ на вещи, но онъ еще молодъ, въ немъ есть хорошія данныя. Онъ долженъ преуспть, если захочетъ. Скажи, онъ ничмъ другимъ не занимается, какъ этими своими опытами?.

— Въ весеннемъ семестр онъ читаетъ лекціи,— сказала Марджори.

— А!— сказала тетя Плессингтонъ съ торжествующей нотой въ голос,— ты должна все это измнить. Ты должна расширить его кругозоръ и заинтересовать его въ боле важныхъ вопросахъ. Ты должна вытащить его изъ его раковины и показать ему, что значитъ участвовать въ Дл. Тогда онъ не будетъ говорить такія глупости о нашей работ.

Когда Траффордъ прощался, она обратилась къ нему:

— Приходите опять, скоро,— сказала она,— я люблю хорошій споръ, а Губертъ и я, мы хотимъ говорить о нашемъ Движеніи съ неврующими. Вы еще не знаете начала. Только я васъ предупреждаю…

На этотъ разъ въ кэб поцлуевъ не было. Траффордъ былъ выведенъ изъ себя.

— Несносная женщина!— сказалъ онъ, и нкоторое время молчалъ.

— Самое поразительное во всемъ этомъ,— вырвалось у него,— что такого рода вещи — эти Движенія и все подобное — и даютъ въ дйствительности настоящее представленіе объ англійской общественной жизни. Это сгущенный образецъ, квинтъ-эссенція. И все такъ… дешево! Возвышенные голоса, необузданныя утвержденія, фальшивыя изслдованія, митинги и комитеты, и опять митинги,— вотъ все, къ чему это сводится, и политическіе дятели обязаны обращать на все это вниманіе, и глупые, никчемные, нелпые билли сочиняются, обсуждаются и проходятъ на основаніи этой пустой шумихи. Никто не станетъ собирать случайный комитетъ изъ болтливыхъ богатыхъ старухъ для разработки проекта электрическаго трамвая, а вотъ устроить дла бдняковъ такимъ путемъ, это можно… Что за дтскій проектъ замны заработной платы — насильственнымъ надленіемъ пищевыми и хозяйственными продуктами!

— Твоя тетка — отвратительное существо, Марджори!

Марджори никогда еще не видла его столь задтымъ чмъ-нибудь. Ей казалось, что онъ напрасно волнуется изъ-за пустяковъ. Нкоторое время онъ опять помолчалъ, потомъ снова началъ:

— Эта проклятая дура говоритъ о моей наук, — сказалъ онъ,— словно это какая-то прихоть, врод собиранія почтовыхъ марокъ. А наука измнила за послднія десять лтъ условія человческой жизни больше, чмъ вс парламентскіе говоруны и законодатели и административные эксперты въ теченіе двухъ вковъ. А между тмъ, клерковъ въ любомъ административномъ учрежденіи Лондона больше, чмъ профессоровъ физики во всей Англіи.

— Вотъ мы и пріхали!— сказала Марджори, съ облегченіемъ замтивъ, что кэбъ свернулъ въ ихъ переулокъ.

Потомъ Марджори надла новое платье на вечеръ у Кармелей, и оно имло большой успхъ.

— Вы удивительны, Марджори!— сказала младшая изъ барышенъ Кармелъ.

А молодой Кармелъ, воспользовавшись минутнымъ уединеніемъ въ какомъ-то углу, закончилъ краткое, но довольно краснорчивое молчаніе фразой: ‘Ну и шикарны же вы!’, произнесенной голосомъ, въ которомъ сквозило острое сожалніе о слишкомъ быстро умчавшемся лт, которое теперь казалось Марджори безконечно далекимъ. Было нелпо, что молодой Кармелъ могъ испытывать такія чувства,— онъ былъ на шесть лтъ моложе Траффорда и только на годъ старше Марджори.— что все же ей было пріятно его нескрываемое сожалніе…

Все же было нчто, что таилось гд-то въ глубин ея мыслей и мшало ей полностью радоваться своей жизнью, и этимъ маленькимъ нчто былъ призракъ ариметической задачи на сложеніе. Дома, въ ящик ея хорошенькаго письменнаго стола, дожидалась маленькая, все увеличивавшаяся кипа неоплаченныхъ счетовъ и пустая чековая книжка.

ГЛАВА II.
Дитя вка.

Болтовня тети Плессингтонъ о порядк, прогресс и вліяніи ея Движенія произвели на умъ Траффорда впечатлніе кудахтанья курицы, которая кудахчетъ потому, что она должна это длать. Когда въ присутствіи Траффорда возникали нелпые споры между либераломъ и консерваторомъ, соціалистамъ и индивидуалистомъ, ‘англо-саксономъ’ и ‘тевтонцемъ’, ‘блой расой’ и ‘желтой расой’, то если онъ былъ въ хорошемъ настроеніи, онъ принималъ сторону или однихъ, или другихъ, какъ ему подсказывалъ случай или просто личная симпатія къ спорящимъ, и тогда онъ всегда издвался надъ непослдовательностью своего противника, если же онъ былъ въ раздражительномъ состояніи, то онъ терялъ спокойствіе духа и надолго умолкалъ. Посл такихъ споровъ онъ возвращался въ свою лабораторію съ чувствомъ облегченія, словно онъ закрылъ дверь на грязную безпорядочную площадь, наполненную умственными уродами. Но еще до того, какъ онъ познакомился съ Марджори, гд то въ мозгу его незамтно таилась мысль, что со всмъ этимъ нельзя покончить, хлопнувъ дверью.

Но посл того, какъ въ его любимое дло ворвался бракъ, ему все трудне было овладть стройной системой построеній, надъ которой онъ провелъ много длинныхъ ночей, полныхъ глубокихъ волненій.

Его удивило, какъ было теперь трудно вернуться къ этой работ. Всего только два мсяца, какъ онъ забросилъ ее, и уже что-то померкло, вылиняло…

Наконецъ, въ одинъ прекрасный день онъ снова овладлъ собой. Онъ испытывалъ какъ разъ то чувство, которое испытываетъ человкъ, когда собираемая имъ по частямъ машина, до сихъ поръ непокорная, вдругъ, совершенно неожиданно, начинаетъ мягко и ровно итти. Онъ увидалъ себя работающимъ постарому, и часы полетли незамтно. Онъ послалъ Дргана въ лавочку за, табакомъ, чаемъ и сандвичами изъ копченой семги, и провелъ всю ночь въ лабораторіи. Вернулся онъ домой въ половин шестого, утра и нашелъ у себя въ кабинет, передъ потухшимъ каминомъ, въ кресл, крпко спавшую Марджори съ блднымъ лицомъ и покраснвшими глазами, нераздтую, накрытую плэдомъ.

За секунду передъ тмъ, какъ сна проснулась, онъ усплъ замтить, какимъ хрупкимъ и жалкимъ существомъ можетъ иногда казаться здоровая и счастливая жена. Ея поза, раскрывала неподозрваемую хрупкость фигуры, ея лицо — что-то дтское и капризное, съ чмъ ему-еще придется считаться. Она внезапно проснулась, вздрогнула, посмотрла на него въ упоръ, на мгновеніе и потомъ, ничего не соображая, стала осматривать комнату.

— Гд ты былъ?— спросила она почти раздражительно.— Гд ты былъ?

— Но, милая,— сказалъ онъ,— разговаривая съ ней, какъ съ ребенкомъ,— почему ты не въ постели? Ужъ разсвтаетъ.

— О,— отвтила она,— я ждала, ждала… думала, вотъ-вотъ ты придешь, взяла книгу, потомъ вдругъ уснула…

Она потерла глазъ рукой и начала дрожать.

— Мн холодно,— сказала она,— и мн хочется чаю.

— Давай заваримъ!— сказалъ Траффордъ.

— Такъ ужасно было ждать,— прибавила Марджори, не двигаясь съ мста.— Ужасно! Гд ты былъ?

— Я работалъ. Я увлекся свюей работой и остался въ лабораторіи. Я никогда еще не работалъ съ такимъ увлеченіемъ, съ самой своей свадьбы.

— Но я не ложилась всю ночь!— воскликнула она, и голосъ и лицо ея начали предвщать слезы.— Какъ ты могъ! Какъ ты могъ!

Ея слезы удивили его, но еще больше удивило его то, что она продолжала упрекать. ‘Я работалъ’,— повторилъ онъ, и съ безпомощностью, свойственной мужчин, сталъ осматриваться по сторонамъ, ища приспособленія для чая. Нуженъ былъ кипятокъ, большой и малый чайники, онъ найдетъ все это въ кухн. Онъ задумчиво вышелъ изъ комнаты, соображая, что и гд нужно достать для чая, не переставая все время удивляться Марджори, а она осталась сидть и вытирать глаза смятымъ платочкомъ. Вскор она за нимъ спустилась въ кухню, накинувъ на себя плэдъ вмсто шали, и смотрла на него, какъ онъ зажигалъ огонь и ставилъ на плиту чайникъ.

— Это было ужасно!— сказала она, даже не предлагая своей помощи.

— Видишь-ли,— сказалъ онъ, стоя на колняхъ передъ плитой,— я, наконецъ, углубился въ работу.

— Но ты могъ послать сказать…

— Я думалъ о своей работ. Я просто забылъ.

— Забылъ?

— Да, абсолютно забылъ.

— Забылъ,— меня?

— Ну, да!— сказалъ Траффордъ, чуть-чуть озадаченный,— какъ ты не можешь понять!

На нкоторое время онъ занялся чайникомъ. Потомъ ему пришла въ голову мысль.

— Придется намъ завести телефонъ.

— Я не могла вообразить себ, гд ты находишься. Мн въ голову лзли всякія мысли. Я почти ршилась пойти къ теб въ лабораторію, но страшно боялась,— а вдругъ тебя тамъ нтъ…

Онъ снова повторилъ свою мысль о телефон.

— Такъ что если ты мн очень понадобишься…— сказала Марджори.— Или если мн просто захочется почувствовать, что ты тамъ.

— Да,— сказалъ тихо Траффордъ, вкладывая полно въ плиту. Но мысленно онъ соображалъ, что большая часть его сложныхъ опытовъ не изъ тхъ вещей, которыя можно прервать отчаяннымъ, нетерпливымъ звонкомъ телефона. До сихъ поръ телефонъ въ лабораторіи имлъ привычку выключаться еще рано днемъ.

И все же, въ конц концовъ, этотъ инструментъ, эта крученая проволока и маленькая дрожащая мембрана собственно и вернула въ его жизнь Марджори.

II.

Траффордъ былъ озадаченъ. Его банкиры обратили его вниманіе на то, что сумма, лежащая на его текущемъ счету — вся выбрана, и ему оказали кредитъ въ размр трехсотъ тринадцати фунтовъ, а онъ былъ все время убжденъ, что у него имется около ста пятидесяти фунтовъ нетронутыхъ. Первой его мыслью было, что тутъ произошла какая-то ошибка, второй — что кто-нибудь поддлалъ и инкассировалъ его чекъ. Только третья мысль указала на Марджори и на безпечность, царящую въ его дом. Уже недли дв, какъ она была явно нездорова и страшно раздражительна, онъ не понималъ причинъ этой перемны въ ней, но самаго факта было достаточно, чтобы онъ не обращался къ ней за разъясненіями, какъ бы онъ сдлалъ прежде, а послалъ въ банкъ за подробнымъ счетомъ. И тутъ, передъ аккуратными столбцами цифръ, онъ впервые понялъ точный смыслъ ‘трехсотъ’ фунтовъ Марджори. Включая съ полдюжины чековъ, посланныхъ Оксбриджскимъ торговцамъ въ погашеніе старыхъ долговъ, она истратила, оказалось, почти семьсотъ пятьдесятъ фунтовъ.

До этого момента Траффорду никогда въ голову не приходило, что человкъ, дйствительно близкій, можетъ быть нещепетиленъ въ денежныхъ вопросахъ. Но теперь онъ имлъ ариметически точныя доказательства этого.

Это было для него такимъ большимъ открытіемъ, такимъ не ожиданнымъ и непріятнымъ, что въ теченіе двухъ дней онъ ей ни слова не сказалъ объ этомъ. Онъ даже не могъ придумать, какъ съ ней объ этомъ заговорить. Онъ чувствовалъ, что даже сообщеніе ей простого факта было бы равносильно обвиненію въ вроломств и эгоизм, на что онъ не могъ ршиться. Главное оправданіе, которое онъ могъ придумать для нея — была ея неопытность, абсолютная неопытность въ денежныхъ длахъ.

А она даже теперь все еще продолжаетъ инкассировать чеки…

Ему придется взять себя въ руки и объясниться съ ней.

Но Марджори сама коснулась этого вопроса.

Работа въ лабораторіи не клеилась, и, позавтракавъ въ своемъ клуб, онъ вернулся домой и уединился въ свой кабинетъ, чтобы обдумать разговоръ съ ней. Она вошла, когда онъ сидлъ за письменнымъ столомъ и разсматривалъ банкирскій счетъ.

— Занятъ?— опросила она.

— Не очень!— отвтилъ онъ.

Она подошла къ нему, поцловала его въ голову и встала рядомъ съ нимъ, положивъ ему руку на плечо.

— Счетъ изъ банка?— спросила она.

Онъ кивнулъ головой.

— Я перерасходовала?

— Очень много.

Вопросъ былъ открытъ. Что-жъ она ему скажетъ?

Она нагнулась къ его уху и шепнула.

— Я намрена еще перерасходовать.

— Нтъ ужъ, пожалуйста,— сказалъ онъ ршительно, не смотря на нее,— ты довольно уже израсходовала.

— Но есть необходимыя вещи!

— Какія?

Отвтъ ея послдовалъ не сразу.

— Намъ нужно подарить что-нибудь на свадьбу Даффи… Потомъ мн нужна еще кое-какая мебель…

— Я не думаю, чтобы ты могла получить ее,— сказалъ онъ, и такъ какъ она молчала, прибавилъ,— Марджори, знаешь ли ты, сколько у меня всего капитала?

— Шесть тысячъ фунтовъ.

— У меня было шесть тысячъ. Но мы истратили около тысячи. Да — около тысячи фунтовъ… не считая нашихъ доходовъ. А мы ршили истратить только четыреста. Такъ что теперь у насъ остается всего около пяти тысячъ.

— Около пяти тысячъ,— сказала Марджори.

— Да, около пяти тысячъ.

— Но у насъ есть еще твое жалованье.

— Да, но при такомъ темп…

— Милый,— сказала Марджори, и ея руки очутились на его ше,— милый, у меня есть что-то… есть что-то…

Она запнулась. Какая-то незнакомая нотка въ ея голос поразила его. Онъ повернулъ голову, чтобы увидть ея лицо, и всталъ, смотря на нее въ упоръ. Лицо ея было такимъ, какимъ, онъ никогда еще его не видлъ, въ глазахъ ея блестли слезы.

— О! не будемъ все портить мыслями о деньгахъ!— сказала она.— Мн надо кое-что…

Ея голосъ упалъ до шопота.

— Не будемъ все портить разговорами о деньгахъ… Это слишкомъ прекрасно, милый, чтобы было правдой. Такъ прекрасно!.. И тогда все будетъ совершеннымъ… Намъ придется обставить ту маленькую комнатку. Я какъ-то не смла надяться. Я такъ волновалась и ‘ боялась. Но намъ придется обставить ту комнатку… ту маленькую, пустую комнатку наверху, которую мы оставили… Ну, вотъ, милый, дорогой!..

Вся жизнь Марджори и Траффорда была наполнена и преображена ожиданіемъ ихъ ребенка.

За два дня упорнаго молчанія онъ приготовилъ для нея объясненіе всхъ его обстоятельствъ: онъ былъ полонъ опасеній за свою работу и за т послдствія, какія повлечетъ ея расточительность. Онъ хотлъ ей сказать, что значить для него его наука, объяснить, какъ жизнь его и средства были такъ устроены, чтобы у него были свободны для научной работы и мысль, и время, и энергія. Жизнь для него была или на служб знанію или — безплодной. Ему стало ясно, что она этого не понимала, что для нея жизнь — лишь рядъ мгновенныхъ вспышекъ, искомыхъ переживаній и наслажденій. Онъ обдумалъ и приготовилъ для нея точное изложеніе положенія. Но теперь этотъ, казавшійся неизбжнымъ разговоръ, окончательно уплылъ изъ его міра. Ихъ любовь должна увнчаться чудомъ материнства. Этотъ фактъ поглотилъ всякія другія соображенія.

Эта явная возможность была для него какимъ-то непредвидннымъ чудомъ. Какъ будто ему никогда не приходила прежде такая вещь, какъ будто фактъ, досел совершенно неизвстный въ міровомъ порядк, вдругъ проявился. Марджори снова стала для него необычайной и чудесной, но, совершенно по-новому и по-странному, была она значительной, торжественной, серьезной. Онъ преисполнился страстной заботливостью объ ея благополучіи, страстнымъ желаніемъ служить ей. Ему казались прямо неправдоподобнымъ, что всего день или два тому назадъ онъ обвинялъ ее въ сердц своемъ въ вроломств и искалъ для нея оправданій и смягчающихъ обстоятельствъ…

Вернулась вся свжесть его первой любви къ Марджори, его острое ощущеніе нжнаго благородства ея голоса и манеры держаться, его восхищеніе быстротой ея ршеній, граціей и стройностью ея тла, ясной прямолинейностью ея взора, но теперь все это было еще окрашено его чувствомъ къ этой новой общей жизни, зарождающейся у хрупкаго сердца ея, распространяющейся по всему ея существу, чтобы ‘окончательно и навсегда обратить ее въ женщину. При этомъ новомъ свт его страсть къ научнымъ изысканіямъ и вся схема его жизни казались блдными и недостаточными, такимъ же ничтожнымъ эгоизмомъ, какъ если бы онъ увлекался гольфомъ, или охотой, или другими, столь же безцльными занятіями. Новое для него ощущеніе отца охватило его и перевернуло все его міровоззрніе. Ему казалось явно чудовищнымъ, что онъ когда-то ждалъ отъ Марджори, чтобы она стала лишь покорнымъ приложеніемъ къ эгоистичному интеллектуализму его карьеры, чтобы она ограничила и сузила себя до предловъ ежегоднаго дохода, достаточнаго лишь для холостяка, и отказалась играть свою самостоятельную роль въ жизни. Теперь онъ, наконецъ, все понялъ. Наука должна занять подобающее ей скромное мсто, и первымъ его дломъ должно быть изысканіе путей для дополненія его явно недостаточныхъ средствъ къ существованію.

Сначала онъ не могъ ничего придумать. Онъ ршилъ, что научной работ онъ отдастъ утренніе часы до завтрака, и — тайно, въ душ — часть ночи. Остальную часть дня, какъ ему казалось, онъ можетъ отдать зарабатыванію денегъ. Но онъ былъ совершенно неопытенъ въ такихъ длахъ, это была новая задача, и для него — совершенно новаго рода. Онъ увидалъ себя совершенно безпомощнымъ и даже глупымъ въ этомъ вопрос. Наиболе явными возможностями ему казались лекціи или статьи по вопросамъ интересующей его науки. Онъ обратился къ двумъ-тремъ лекціоннымъ агентствамъ и удивился ихъ скептицизму, безъ сомннія, онъ хорошо знаетъ свою науку,— на этотъ счетъ они были крайне льстивы,— но можетъ ли онъ заинтересовать, какъ X — тутъ они называли извстнаго шарлатана — можетъ ли онъ привлекать слушателей? Онъ предложилъ одному еженедльному изданію вести научный отдлъ, редакторъ отвтилъ, что онъ предпочитаетъ журналистовъ ученымъ спеціалистамъ. ‘Вы, настоящіе ученые,— сказалъ онъ,— несомннно въ тысячу разъ точне и нове, но какъ-то никто не можетъ понять васъ’…

Потомъ онъ отправился къ своему старому товарищу по университету, Гвенну, который редактировалъ ‘Научное Обозрніе’, и съ его помощью досталъ какія-то полупопулярныя лекціи, это значило прозжать около двадцати девяти миль въ недлю по такс четыре съ половиной шиллинга за милю. Спустя нкоторое время Гленнъ заказалъ ему рядъ замтокъ по физик и микрохиміи. Траффордъ вычертилъ таблицу недльныхъ занятій, гд на бломъ фон благороднаго занятія наукой отмтки красными чернилами обозначали требованія семейныхъ нуждъ.

III.

Было прямо поразительно, какъ этотъ грядущій ребенокъ цликомъ овладлъ всей атмосферой и всей жизнью Траффордовъ. Онъ сталъ центральнымъ явленіемъ, вокругъ котораго все вертлось, къ чему все стремилось. Но эффектъ въ кружк школьныхъ подругъ и пріятельницъ Марджори былъ прямо удивителенъ. Она была первой изъ ихъ компаніи, которая должна была переступить таинственныя границы жизни женщины. Она сдлалась для нихъ героиней, съ какой-то примсью жрицы. Он стали чаще посщать ее, слдили за перемнами въ ея глазахъ, голос, поступи, бесдовали съ какимъ-то благоговніемъ объ ожидающейся жизни.

Многія изъ нихъ были глубоко захвачены женскимъ движеніемъ, суффражизмомъ, и въ нихъ крпко сидла феминистическая тенденція, поэтому когда однажды Оттилія Вингельси привела съ собой извстную писательницу Агату Алимони, и Агата сказала своимъ глубокимъ груднымъ голосомъ:— ‘Надюсь, это будетъ двочка, чтобы она въ свое время могла тоже бороться за свой полъ!’ — это произвело огромное впечатлніе. Но когда Марджори объ этомъ сообщила Траффорду, онъ отнесся немного иначе.

— Мн хочется, чтобы это былъ мальчикъ,— сказалъ онъ,— и когда она къ нему пристала, почему онъ именно этого хочетъ, объяснилъ:— Такъ, хочется имть мальчика. Мн хочется, чтобы у него были твои чуткіе уши и глаза, и мои врныя и точныя руки.

Марджори чувствовала себя хорошо въ теченіе всего марта и апрля. Конецъ апрля былъ сухъ, душенъ и жарокъ — городъ сталъ пыльнымъ и невыносимымъ. Марджори почувствовала себя слабой и ни о чемъ другомъ не могла думать, какъ о тни деревьевъ, солнечныхъ поляхъ и несущихся облакахъ. Тогда Траффордъ досталъ свой старый велосипедъ и въ теченіе трехъ дней колесилъ по окрестностямъ Лондона, пока, наконецъ, не напалъ на деревенскій коттэджъ около Гретъ-Миссендонъ. Онъ снялъ его, нанялъ служанку и повезъ туда Марджори. Ола вышла въ садикъ, укуталась въ шаль, услась подъ грушевымъ деревомъ и тихо заплакала отъ слабости, растроганности и отъ нжности апрльскаго солнца, съ того дня она начала чувствовать себя лучше и скоро писала Траффорду, чтобы онъ купилъ собаку для сопровожденія ея на прогулкахъ, пока онъ былъ въ Лондон.

Траффордъ все еще занятъ былъ своими опытами, несмотря на постоянное тяготніе къ коттеджу и къ Марджори, и кром того, онъ храбро старался бороться съ трудностями своего финансоваго положенія. Его научныя замтки, которыя очень плохо оплачивались, и на которыя по непривычк уходило много времени, и его лекціи — все еще далеко не покрывали вс его расходы, а задача довести до минимума новыя и неизбжныя посягательства на капиталъ была крайне настойчива и очень отвлекала его мысли отъ работы. Одна или дв изъ его статей были приняты и напечатаны въ ежемсячныхъ журналахъ, но такъ какъ онъ довольствовался тмъ гонораромъ, который ему давали редакціи, то это не много прибавило къ его доходамъ…

Все это время сердце его всецло было съ Марджори. Три или четыре дня въ недлю онъ проживалъ въ коггэдж, и длинные часы изъ этихъ дней онъ проводилъ съ ней, утшая ее и мечтая вмст съ нею. Его мысли были полны идеями о воспитаніи: онъ былъ охваченъ, какъ и большинство интеллигентныхъ родителей современнаго типа, мечтами объ усовершенствованіи человчества, котораго можно достичь наллучшими методами, воспитывая и приготовляя ребенка къ чистой и благородной жизни. Онъ длалъ вс т открытія, что длаютъ вс интеллигентные современные родители, и забывалъ большую часть тхъ практическихъ затрудненій, которыя въ конц концовъ низводятъ человка до будничнаго обыкновеннаго уровня.

— Я сижу иногда и мечтаю, когда долженъ работать,— говорилъ онъ.— Старый Дрганъ смотритъ на меня и ворчитъ. Но только подумай, если мы будемъ заботливы по-настоящему, будемъ слдить за его развитіемъ, что мы изъ него можемъ сдлать!..

— Мы сдлаемъ его самымъ удивительнымъ ребенкомъ во всемъ мір,— сказала Марджори.— Да и чмъ инымъ онъ можетъ быть!

— Съ твоими глазами, — добавилъ Траффордъ,— и моими руками!

— Двочка!

— Мальчикъ!

Онъ поцловалъ ея блую, слабую руку.

IV.

Ребенокъ родился немного раньше, чмъ его ждали. Онъ пришелъ въ міръ посл мучительной и долгой борьбы, ближайшій врачъ, который два дня тому назадъ казался достаточно надежнымъ и компетентнымъ, теперь оказался нершительнымъ, плохо подготовленнымъ, старомоднымъ. У него была какая-то религіозная предубжденность противъ хлороформа, а акушерка изъ Лондона не хотла слушаться его указаній и съ негодованіемъ жаловалась Траффорду на его методы. Отъ заката до зари Траффордъ дрогъ въ маленькой гостиной, пытался уснуть и ловилъ себя на томъ, что стоялъ у подножія узкой лстницы, ведущей въ верхнюю комнату.

Пришелъ разсвтъ и солнечный восходъ съ какой-то ужасной красотой. На много лтъ это воспоминаніе осталось ярче всхъ другихъ. День смнилъ безконечную ночь, но шелъ, медленно. Изъ темноты стали выползать вещи, словно проснулись изъ тайны, и снова отдлилась въ случайныя тни и блдныя формы. Все время, пока видимый міръ медленно пропитывался сперва свтомъ, потомъ красками, вселенная, казалось ему, стонала и билась, и безпомощная, страшная борьба шла тамъ наверху въ запретной комнат… Онъ вышелъ въ садъ и увидалъ, что небо стало сплошнымъ чудомъ розовато-блыхъ ровныхъ облаковъ, и что вс почти звзды, кром утренней, погасли, уходящая за горизонтъ луна поблднла и почти растворилась въ синев, а трава, которая была передъ тмъ срой и мокрой, снова стала зеленой. Онъ вернулся въ домъ, постоялъ въ коридор, умылся, потомъ снова безконечными минутами слушалъ у запретныхъ дверей, потомъ снова вышелъ въ садъ, чтобы ждать и слушать подъ окномъ…

Свтъ снова лился на міръ. Онъ замтилъ съ крайней точностью подробную росистую нжность травы и вточекъ, серебряные края листьевъ терновника и крапивы, мягкую четкость мха на насыпи и стн. Онъ впервые примтилъ первыя прикосновенія осени на зелени лсовъ, ясное, спокойное небо, съ рдкимъ пурпурнымъ облачкомъ, блднющимъ до свтло-розоваго оттнка на загорающемся восток, удивительную чистоту воздуха. И тихо, сквозь открытое окно, не переставая, доносились невыносимые стоны Марджори, то утихая, то снова становясь громче и опять ослабвая…

Не умирала ли она? Можетъ быть, ее убивали? Становилось невроятнымъ, что это мученіе все еще продолжается. Вдь должно же это кончиться когда-нибудь! Больше всего ему хотлось пойти туда и убить доктора. Но какая будетъ польза отъ убійства доктора?

Наконецъ, къ нему вышла акушерка, съ немного испуганнымъ лицомъ, и попросила его похать на велосипед куда-то за три мили и захватить какую-то спеціальную иглу, которую этотъ дуракъ докторъ забылъ. Онъ отправился, покорный, и, вернувшись, былъ встрченъ извстіемъ, что у него прехорошенькая дочурка, и что Марджори чувствуетъ себя прекрасно.

Онъ нсколько разъ повторилъ: ‘Слава Богу! Слава Богу!’, отправился въ кухню, сталъ сть какой-то черствый хлбъ и пить полутеплый чай, который онъ тамъ отыскалъ. Онъ ужасно усталъ.

— Скажите, какъ она себя чувствуетъ?— спросилъ онъ черезъ плечо, услыхавъ шаги доктора на лстниц…

Вс были очень офиціальны въ обращеніи съ нимъ.

Немного погодя, ему вынесли страннаго, сморщеннаго зврька, громко кричавшаго, съ лицомъ, какъ у очень древней старушки, красно-кожаго, волосатаго. Онъ барахталъ короткими обезьяньими ногами съ вывороченными внутрь ступнями. Траффордъ взялъ зврька на руки, и все его сердце потянулось къ этому уродливому существу. Онъ безмрно жаллъ его, такъ оно было слабо. Онъ былъ удивленъ и огорченъ этой крайне ему милой уродливостью. Онъ ожидалъ что-нибудь необычайно красивое. Маленькое существо сжало кулакъ, и онъ замтилъ, что оно обладало полнымъ комплектомъ пальцевъ съ маленькими, нелпыми ногтями. И въ этотъ кулачокъ оно сжало сердце Траффорда… Онъ не хотлъ разставаться съ ребенкомъ… Онъ хотлъ защитить его.

Скоро ему позволили на минуту повидаться съ Марджори — съ Марджори, ослабвшей, невыразимо усталой, но все еще живой и жизнеспособной, преисполненной нжной гордости и нжной смлости. Слезы полились но его щекамъ, онъ безсильно рыдалъ, когда нагибался и цловалъ ее.

— Дочурка!— шепнула она и улыбнулась такъ, какъ всегда улыбалась, милой, дорогой своей улыбкой, и закрыла глаза, и больше ничего не сказала…

Позже онъ вспомнилъ ихъ прежній споръ и подумалъ: какъ это характерно для Марджори получить дочь наперекоръ его желанію.

ГЛАВА III.
Новый фазисъ.

Въ теченіе слдующихъ мсяцевъ дитя вка стало почти обыкновеннымъ здоровымъ ребенкомъ, и Траффордъ снова сталъ послдовательно думать о своей работ — въ промежуткахъ между занятіями боле непосредственно-практическими.

Возвращенію къ молекулярной физик немало способствовалъ тотъ фактъ, что молодой оксфордскій приватъ-доцентъ Беренсъ сталъ проявлять удивительную энергію въ той области, которая до сихъ поръ какъ бы составляла исключительную и безспорную сферу Траффорда. Беренсъ былъ одинъ изъ тхъ способныхъ, энергичныхъ людей, которые приводятъ въ отчаяніе оригинальныхъ ученыхъ. Онъ началъ свою карьеру ученикомъ и слпымъ подражателемъ Траффорда, потомъ занялся работой, которая была во всемъ схожа съ работой Траффорда, но въ которой недоставало его постоянной свжести, теперь онъ пользовался всми намеками, которые можно было найти въ работ Траффорда, и развивалъ ихъ съ той интенсивностью невдохновеннаго ума, которая такъ часто производитъ удивительное впечатлніе оригинальности. Его уже начали считать авторитетомъ, иногда въ стать, касающейся идей Траффорда, упоминалось имя Беренса, въ то время, какъ имя перваго опускалось. Надо было сдлать большое усиліе. Траффордъ оживилъ упавшее было настроеніе Дергана возобновленной аккуратностью въ посщеніяхъ лабораторіи. Онъ началъ уходить изъ дому по вечерамъ и снова сталъ поздно работать по ночамъ, теперь ужъ не по какому-либо властному вдохновенію, а просто потому, что благодаря такому использованію времени можно будетъ потягаться съ неослабвающей работоспособностью Беренса. И этотъ новый спросъ на уже натянутыя нервныя и умственныя силы Траффорда началъ очень скоро отражаться на его домашней жизни.

Поглощенность работой естественно влекла за собой у Траффорда нкоторое равнодушіе къ Марджори, нкоторое нерасположеніе быть заинтересованнымъ пустяками, нкоторую раздражительность.

II.

Теперь Траффорды подходили къ самому трудному и фатальному фазису брака. Они уже испытали то чувство вызывающей отваги, которое является внцомъ всякой одухотворенной любви, они уже познали сладость двственной любви, и они испытали вс т разнообразныя и богатыя переживанія, вс страхи и надежды, которыя сплетаются вокругъ супружества въ родительскомъ чувств. И теперь, поскольку дло касалось пола, можетъ быть, для нихъ еще осталось много радостей и наслажденій, но больше не будетъ чудесъ, не будетъ невроятныхъ открытій новыхъ и неподозрваемыхъ міровъ.

Ибо такова ужъ истина страстной любви — она сама себя исчерпываетъ и приходитъ къ концу. Приходитъ день въ каждомъ брак, когда возлюбленные должны стать лицомъ къ лицу, лишившись своихъ иллюзій, снявъ съ себя послдніе лохмотья восторга, оставшись просто самими собой.

Больше всего отразилось это исчерпаніе на Траффорд, такъ-какъ ему больше всего пришлось сдлать уступокъ, чтобы приспособиться къ требованіямъ ихъ брака. Все ясне и ясігве становилось, что онъ самъ исковеркалъ свою работу, на которой когда-то сосредоточилъ все свое существо, и часы его жизни были теперь, полны скучныхъ и легкомысленныхъ обязательствъ, мысли его заняты и волнуемы все возраставшими финансовыми тревогами…

Пока Марджори уменьшалась до размровъ реальности, научная работа оставалась свтлой, всевластной мечтой. Въ любви можно проиграть сраженіе или выиграть, но притягательная сила научной работы всегда находится по ту сторону холмовъ, каждая новая побда будитъ лишь новое желаніе. У науки всегда есть, новые міры для завоеванія…

Онъ уже начиналъ сознавать дилемму своей жизни, противоположность съ одной стороны Марджори, ребенка и дома, и съ другой — чего то боле широкаго, великаго, какого то боле далекаго, строгаго требованія, предъявляемаго къ его существу. И то, и другое предъявляли къ нему свои права, и, казалось, только съ нетерпніемъ допускали компромиссы. И вотъ, гд начиналась особенно напряженная сложность его положенія. До сихъ поръ онъ врилъ, что не было какой-нибудь особенно важной тайны или чего-либо непонятнаго между нимъ и Марджори. А теперь было ясно, что они жили въ состояніи неравномрнаго пониманія, что она лишь въ крайне общемъ и смутномъ вид знала т вопросы, которые его глубоко интересовали, что она проявляла лишь поверхностный интересъ къ тому, что для него было сущностью всего. И не понимая силы его интеллектуальной цли, она, сама того не подозрвая, давила на него и уничтожала нчто очень существенное въ его жизни.

Онъ не могъ дать себ отчета, насколько этотъ антагонизмъ объяснялся разницей половъ, необходимымъ условіемъ каждаго брака. Онъ сталъ искать объясненія въ разниц между его воспитаніемъ и воспитаніемъ Марджори, въ условіяхъ, въ которыхъ протекали начала ихъ жизней. Онъ замтилъ, что это воспитаніе дало ему устойчивость и послдовательность, которыя всецло отсутствовали въ ней…

Онъ сознавалъ необходимость изложить вс обстоятельства дла Марджори и заставить ее, наконецъ, увидть фатальную и все расширяющую брешь между ними. Онъ хотлъ заразить ее своей страстью къ наук, передать ей вдвое сознаніе серьезности ихъ практическихъ затрудненій.

Но доводы, которые казались столь ясными и убдительными въ лабораторіи, обладили страннымъ свойствомъ блднть и стушевываться рядомъ съ яркими красками бухарскихъ вышивокъ Марджори, въ присутствіи маленькой Маргариты, столь розовой и очаровательной въ своей ванн, или среди шелковистаго шелеста людныхъ пятичасовыхъ чаевъ, ставшихъ столь частыми въ его дом. А когда онъ былъ одинъ съ ней, онъ открылъ, что они больше теперь не бесдовали — кром, какъ въ выраженіяхъ формальной и натянутой нжности.

Однажды они поссорились.

Онъ вернулся домой около шести вечера, усталый посл какой-то лекціи въ далекомъ пригород, посл связаннаго съ ней длиннаго путешествія, и засталъ Марджори передъ новой картиной, которая замнила нмецкую гравюру надъ каминомъ. Это была картина въ нее-импрессіонистской манер, только что прибывшая посл закрытія выставки въ Уельдонъ-Стрит, гд Марджори купила ее. Пріобрла она ее по какому-то внезапному импульсу, и неизбжность ея прибытія долго давила на совсть Марджори. Она боялась ошибки, неминуемой дисгармоніи съ окружающей обстановкой, и теперь, когда картина была повшена, она убдилась, что ея врный и быстрый глазъ не обманулъ ее. Это была масса красныхъ, коричневыхъ и лиловыхъ пятенъ, ярко зеленыхъ и срыхъ тоновъ, живописный эффектъ крыши и кирпичнаго дома, выходящаго на голландскій каналъ, картина какъ-то озаряла всю комнату и отражалась и повторялась во всей остальной колоритной схем столовой, какъ яркій пылающій каминъ среди краснаго дерева и металла. Она вполн оправдывала себя, и Марджери повернулась къ мужу съ нкоторой долей увренности.

— Это что?— воскликнулъ онъ.

— Новая картина,— отвтила она,— какъ она теб правится?

— Что это такое?

— Городъ или что-то, да это неважно. Посмотри на краски, он все оживляютъ.

Траффордъ посмотрлъ на картину съ невольнымъ, восхищеніемъ.

— Она ярка — и смла. Онъ — художникъ, кто бы онъ ни былъ. Онъ ловко попадаетъ въ точку. Но какимъ образомъ она къ теб попала?

— Я купила ее.

— Купила? Господи! За сколько же?

— О, за десять гиней!.— сказала Марджори съ притворной: безпечностью.— Она будетъ стоитъ тридцать черезъ десять лтъ.

— Десять гиней!

Ихъ глаза встртились, и было мало нжности въ нихъ.

— Она была оцнена въ тринадцать,— сказала Марджори, заканчивая паузу съ холодющимъ сердцемъ.

Траффордъ отошелъ отъ нея, подошелъ къ окну и слъ на стулъ.

— Мн кажется, это ужъ слишкомъ,— сказалъ онъ, и въ его голос прозвучали непріятныя поты, которыхъ она прежде неслыхала.— Я только что зарабатывалъ дв гинеи въ Краудон, преподавая разжиженную науку дуракамъ, а тутъ я нахожу такую… безпечность. Картина въ десять гиней! Сказать, что она намъ не по средствамъ, значило бы даромъ потратить мягкое выраженіе. Это — безумная расточительность! Это — трата денегъ, это… о!.. это просто непорядочно по отношенію ко мн! Непорядочно!

Онъ на мгновеніе посмотрлъ озлобленно на бодрые, ршительные мазки картины. Ея нарочитая небрежность только подзадоривала его къ новой вспышк. И онъ заговорилъ тономъ явной враждебности.

— Мн кажется, что это доведетъ меня до ршительныхъ мръ,— сказалъ онъ.— Теб придется возвратить мн твою чековую книжку, Марджори!

— Вернуть теб мою чековую книжку?

Онъ посмотрлъ на нее и утвердительно кивнулъ головой. Щеки ея покраснли, широко раскрытыя губы дрожали, и слезы негодованія и разочарованія красиво блестли на ея глазахъ. Въ ней сочетались злоба возмущенной женщины и горе капризнаго ребенка.

— Потому что я купила эту картину?

— Неужели это можетъ дальше такъ продолжаться?— спросилъ онъ и почувствовалъ, какъ неудачно началъ этотъ разговоръ. который столько времени назрвалъ въ его душ.

— Но картина такъ красива!— замтила она.

Онъ на это не обратилъ вниманія. Онъ почувствовалъ, что теперь долженъ договориться до конца. Онъ былъ усталый и пыльный отъ вагона третьяго класса, и душа его была тоже усталая и пыльная, и онъ проговорилъ то, что долженъ былъ оказать, безъ вдохновенія, безъ силы: это было просто унизительное подтвержденіе личныхъ обидъ, простая жалоба на бремя труда, падающее на долю мужчины. Онъ набросился на нее съ горькими и колкими истинами, и то, что она въ душ знала, что все имъ сказанное — правда, не уменьшало жестокости его словъ. Но онъ перешелъ за предлы справедливости, какъ поступаетъ всякое ссорющееся человческое существо: онъ назвалъ вс ея покупки и созданныя ею гармоніи — ‘этой никому не нужной дрянью, ради которой онъ расточаетъ свою жизнь’. Это остро и глубоко задло ея самолюбіе. Она все же знала, что дло не обстоитъ такъ просто и трубо. Не одни пустые капризы были причиной ихъ недоразумній. И она хотла передать ему, что она это чувствуетъ. Она не умла владть разсудкомъ, она сдлала нсколько безплодныхъ попытокъ прервать его, но не могла ничего выразить, кром негодованія, она чувствовала, какъ его потокъ бранныхъ, враждебныхъ словъ замыкалъ ей ротъ. Эти слова обжигали и оскорбляли ее.

Вдругъ она подошла къ своему маленькому письменному столу въ углу, отомкнула ящика, дрожащими руками, вырвала свою чековую книжку изъ пачки еще неоплаченныхъ счетовъ, и, снова заперевъ ихъ, повернулась къ мужу.

— Вотъ она!— сказала она и остановилась въ какой-то нершительной поз.

Потомъ бросила срую книжку чековую, уже почти пустую, на полъ къ его ногамъ.

Воспоминаніе объ Орт, тростникахъ, солнц, любви встало какимъ-то свтлымъ туманомъ между ними…

Рыдая, она бросилась вонъ изъ комнаты.

Онъ вскочилъ на ноги уже посл того, какъ дверь захлопнулась.

— Марджори!— крикнулъ онъ.

Но она его не слышала…

III.

Разочарованіе въ брак, которое застало Траффорда утомленнымъ. разбитымъ, угнетеннымъ человкомъ, дало развернуться Марджори, обладавшей избыткомъ свободнаго времени, излишкомъ жизненной энергіи и отсутствіемъ какихъ-либо интересовъ или занятій. Съ ними повторилось то же, что съ большинствомъ современныхъ молодыхъ парочекъ въ Лондон: опора семьи былъ перегруженъ работой, а обязанности тратящаго деньги члена сводились лишь къ пассивной необходимости, какъ можно меньше тратить. Но нельзя использовать избытокъ энергіи тмъ, что не нужно тратить деньги.. Какъ ни старалась Марджори, но не могла заполнитъ все свое время заботами о ребенк и хозяйств. Она старалась найти какое-нибудь занятіе, которое заполнило бы ея свободное время, она даже предложила Траффорду помогать ему въ его научныхъ статьяхъ, переписывая ихъ набло съ его черновыхъ набросковъ, но когда выяснилось, что это должно повлечь покупку пишущей машины и спеціальнаго для нея столика, Траффордъ сразу сталъ явно равнодушнымъ.

Она подумала о литературной работ и однажды принялась писать коротенькій разсказъ, чтобы заработать гинеи, но была крайне удивлена, убдившись, что она ничего не знаетъ о какомъ бы то ни было живомъ существ, чего было, бы достаточно для сочиненія разсказа о немъ. Она записалась въ библіотеку и стала читать романы, но они только наполнили ее жаждой какихъ-либо событій, она попробовала заняться шитьемъ и вышивкой, но нашла, что лучшія ея попытки слабы и безнадежны.

Самое тяжелое время было посл завтрака — отъ двухъ до четырехъ, до времени визитовъ. Она иногда подтягивала себя и отправлялась гулять, и куда бы она ни шла, всюду были магазины, и магазины, и магазины, блестящія выставки смущающихъ возможностей для траты денегъ. Иногда она отдавалась страсти покупать, какъ пьяница, борющійся съ своимъ недугомъ, отдается рюмочк…

Посл четырехъ часовъ уже становилсісь легче, можно было пойти къ кому-нибудь с визитомъ, или кто-нибудь звонилъ но телефону и потомъ заходилъ: да, наконецъ, можно было ждать, что Траффордъ вернется изъ лабораторіи…

Однажды она вдругъ поймала себя на флирт съ молодымъ Кармелемъ. Они не замтили, какъ это все началось, но она какъ то очутилась на диванчик въ венеціанскомъ окн, совсмъ рядомъ съ нимъ, тихо бесдуя. Онъ сообщилъ ей, что пишетъ пьесу, какую-то удивительно-страстную пьесу о св. Франциск, и что она одна можетъ вдохновить его и помочь ему совтами. Не найдется ли какой-нибудь день среди недли, когда она будетъ сидть и шить, а ему можно будетъ придти посидть рядомъ, почитать ей и побесдовать съ нею? Онъ высказалъ свою просьбу съ нкоторой долей самоувренности, что наполнило ее справедливымъ негодованіемъ, она оборвала это рзко, почти грубо. Но дорог домой Марджори стало стыдно самой себя: это было первый разъ, что она позволила какому-либо мужчин, кром Траффорда, думать, что онъ можетъ казаться ей интереснымъ.

Но если она не могла эффектно одваться — этого не позволяли средства — не флиртовала съ мужчинами, что же ей длать на этихъ дневныхъ визитахъ и собраніяхъ, которые теперь стали для нея единственной формой общественной жизни? Что будетъ привлекать людей въ ея домъ? Она знала, что она больше чмъ обыкновенно красива, что можетъ остроумно говорить, но что это не очень цнится, когда одваешься просто и бываешь безукоризненно добродтельна. И ее неотступно стала преслдовать мысль, чмъ же. ей заняться?

Оставались только ‘Идейныя движенія’.

Она можетъ заняться какимъ-нибудь ‘движеніемъ’ въ пользу чего-нибудь. Она была довольно недурнымъ ораторомъ. Только бгство изъ дому и замужество помшали ей сдлаться предсдательницей ‘Общества для дебатовъ’ въ ея колледж. Если она посвятитъ себя какому-либо движенію, то можетъ придумать себ какой-нибудь изысканно простой покрой платья и строго придерживаться его и будетъ въ состояніи придать своему маленькому домику самостоятельное значеніе, и предстать передъ публикой на томъ, что является лучшимъ изъ всхъ фоновъ для хорошенькой, умненькой женщины съ яснымъ, чистымъ голосомъ — на ‘платформ’.

Она перебрала въ ум главныя современныя ‘идейныя движенія’ почти такъ же, какъ она перебрала бы кипы матерій въ мануфактурномъ магазин, взвшивая преимущества и недостатки каждаго.

Лондонъ, конечно, всегда полонъ ‘движеній’. Въ сущности, это все — средства для поглощенія избытка женской энергіи. Они вс отдаютъ общимъ привкусомъ прогресса и революціонности, имютъ общія вншнія черты въ многочисленныхъ митингахъ, членахъ правленія и общей организаціи. Немногія изъ нихъ требуютъ большихъ матеріальныхъ затратъ и еще меньше приносятъ міру какіе-либо существенные результаты. Цли ихъ самыя различныя, любимый предметъ ихъ — бдность, или въ цломъ, или частностяхъ, потомъ идутъ: заботы о юношеств, объ общественномъ здравіи, женское равноправіе, вегетаріанство, борьба съ убойной пищей, антививисекція, безплатное рекламированіе. Шекспира (этого бднаго, забытаго поэта), новыя, но благородныя упрощенія медицины и религіи, реформа одежды, боле буржуазныя формы соціализма, поощреніе воздухоплаванія, всеобщая воинская повинность, устройство пригородовъ съ садами, домашнія ремесла, пропорціональное представительство, двнадцатичная система въ ариметик и освобожденіе англійской драмы. Если бы небо дало каждому ‘движенію’ въ Лондон то, что требовали его программы, то міръ очутился бы вверхъ ногами, и все было бы крайне разочаровывающимъ и безнадежнымъ. Но такъ какъ главный импульсъ жизни — стремленіе, а не цль, то очень мало ‘движеній’ влекутъ за собой настоящую, безпристрастную борьбу за опредленную цль.

Точно такимъ же образомъ, рядовое лондонское ‘движеніе’ открываетъ возможность безпокойнымъ и прогрессивнымъ импульсамъ человческой натуры проявить свою дятельность безъ всякаго риска, личныхъ осложненій или нарушенія условностей своей среды.

Марджори перебрала ‘движенія’, окружавшія ее. Она всмотрлась въ доступные виды соціализма, но старая сокровищница созидательныхъ толчковъ похожа была теперь на богатый замокъ, опустошенный и разнесенный взбунтовавшейся толпой. Нкоторое время господствовало предположеніе, ‘что теперь мы вс соціалисты’. Почернвшая, дискредитированная рама осталась, но все содержимое разсялось, нсколько кусочковъ достались тет Плесснигтонъ, консервативные демократы получили тоже свою долю, а либералы владли быстро составленной коллекціей. И она пришла къ выводу, что никогда не было настоящаго соціалистическаго движенія и соціалистическія идеи, которыя теперь стали частью общественной совсти, были всегда слишкомъ велики, чтобы поддаться домашнему прирученію. Она взвсила на своихъ всахъ тетю Плессингтонъ, и почувствовала, что въ ‘движеніи’, въ которомъ приметъ участіе тетя Плессингтонъ, не останется мста для кого-либо другого. Движенія, имющія цлью посадить бдняковъ въ комнаты и потомъ покрикивать на нихъ властнымъ, назидательнымъ тономъ, возбуждали въ ней инстинктивную непріязнь. И скоре вычеркиваніемъ изъ своего списка ненравящихся ей конкурирующихъ движеній, чмъ опредленнымъ тяготніемъ, поймала она себя на томъ, что понемногу склоняется въ сторону той разновидности суффражистскаго движенія, которое проповдывала Агата Алимони… Это была одна изъ мене воинственныхъ секцій, но она устраивала больше митинговъ и принимала больше резолюцій, чмъ другія.

Однажды Траффордъ, вернувшись посл цлаго дня напряженной, безрезультатной работы въ лабораторіи — его мысль была въ этотъ день упорно тупа и негибка — нашелъ столовую Марджори заполненную шляпами и всмъ тмъ шелестомъ и красками, которые играютъ такую большую роль въ созиданіи современной женской индивидуальности. Единственными присутствовавшими мужчинами были — Безардъ, писатель-феминистъ, и юноша, написавшій декадентскую поэму, только что кончившій кембриджскій университетъ. Стулья были расположены полукругомъ, какъ на митинг, но слегка въ безпорядк, чтобы указать на желаніе избгнуть офиціальности, нео-импрессіонистская картина, казалось, служила розовымъ благословеніемъ собранія, а за столомъ у окна сидла на предсдательскомъ мст миссисъ Попъ, имя вицепредсдательницами свою дочь и Агату Алимони. Марджори была въ простомъ синевато-сромъ плать, безъ шляпы, и среди моря нелпыхъ бантовъ и перьевъ имла видъ не только красивый и полный достоинства, но и опредленно и сознательно терпливый до тхъ поръ, пока она ни увидала вновь прибывшаго. Тогда Траффордъ замтилъ, что она немного какъ бы потревожилась за него, и сдлала ему какой-то знакъ, но онъ его не понялъ. Митингъ обсуждалъ поведеніе женщинъ на ближайшей всеобщей переписи, и маленькая женщина, съ серьезнымъ, блднымъ лицомъ, въ пенснэ, стояла у камина со скомканнымъ конвертомъ въ рукахъ, испещреннымъ карандашными замтками, и произносила рчь. Траффордъ остановился въ раздумья, потомъ услся у дверей, чувствуя, что онъ попалъ въ западню, ему казалось неудобнымъ уйти.

Маленькая дама въ пенснэ набрасывала воображаемую картину состоянія ума м-ра Асквита и его отношенія къ движенію суффражистокъ, разсказывая съ какой-то вдохновенной восторженностью, какъ м-ръ Асквитъ надялся ‘запугать женщинъ силой’, и какъ ихъ различныя попытки внушить ему очевидную законность поступковъ ихъ пола, заключающихся въ разбиваніи его оконъ, въ срываніи его митинговъ, въ преслдованіи его на улицахъ, въ угрозахъ его жизни,— разбили эту его надежду. За послднее время было много признаковъ того, что Асквитъ струсилъ и намренъ капитулировать. И вотъ теперь найдено средство, которое преисполнитъ его сердце, отчаяніемъ. Когда м-ръ Асквитъ узнаетъ, что женщины отказываются быть сосчитанными во время всеобщей переписи, тогда, она была убждена, онъ сдастся. Каждый квартиронаниматель или домовладлецъ долженъ вписать въ переписные листки имена тхъ лицъ, которыя ночевали въ его дом въ ночь съ воскресенья на понедльникъ или вернулись домой до полдня понедльника, отвтъ женщинъ Англіи долженъ состоять въ томъ, чтобы не спать въ дом въ эту ночь и не возвращаться домой до вечера слдующаго дня. Всю эту ночь англійскія женщины должны провести вн дома. Она сама была къ этому подготовлена, и ея домъ былъ приготовленъ. Тамъ будутъ кофе и да для неограниченнаго-числа бглянокъ. Будутъ двадцать или тридцать дивановъ и матрацовъ и кипы одялъ для тхъ, которыя не хотятъ быть включенными въ переписные списки. Во всхъ кварталахъ Лондона будутъ приготовлены такія убжища. И такимъ образомъ провалится перепись м-ра Асквита, какъ ей надлежитъ по заслугамъ, и такъ будетъ проваливаться каждая перепись до тхъ поръ, пока женщинахъ не будетъ дана возможность устраивать эти вопросы разумнымъ путемъ. Вотъ ея доля участія въ этомъ великомъ и важномъ вопрос.

Потомъ, съ чувствомъ нкоторой досады, Траффордъ увидалъ, какъ поднялась его жена. Онъ боялся впечатлнія, которое произведетъ на него то, что она собирается сказать, но у него, въ сущности, не было никакихъ данныхъ для этой боязни. Марджори была привычной ораторшей, умвшей держать себя въ рукахъ, хорошо управлять голосомъ и вполн овладвать сложностью постановки вопроса, что такъ существенно для хорошей публичной рчи. Она могла говорить съ каедры лучше чмъ.въ частной бесд. И она поразила митингъ первой своей фразой, заявляя, что останется дома въ ночь переписи и дастъ мужу вс т необходимыя свднія для заполненія листка, которыхъ у него еще не было, чтобы результаты переписи были какъ можно полне и совершенне.

Дальше она подтвердила свой глубокій интересъ къ движенію въ пользу женскаго равноправія, символомъ котораго являлась эта агитація въ пользу права голоса (чей-то голосъ: ‘не только символъ’). Никому не была такъ извстна, какъ ей, фальшь положенія женщины въ настоящее время — она какъ будто обращалась черезъ всю комнату къ Траффорду — женщины являются не куклами, но и не равноправными товарищами мужчины, а чмъ то среднимъ между тмъ и другимъ, то къ нимъ снисходятъ, какъ къ избалованнымъ дтямъ, то на нихъ сыпятъ упреки, какъ на вроломныхъ товарищей, ихъ постоянно провоцируютъ на пользованіе искусствомъ своего пола, и он постоянно озлоблены именно вслдствіе этой провокаціи. Она перевела дыханіе и на мгновеніе остановилась, какъ будто вспомнила недавнее столкновеніе между ею и Траффордомъ. Она отъ души желаетъ права голоса и всего, что это за собой повлечетъ. Отъ всей души! Но не всякій путь ведетъ къ цли, и она всми фибрами своего существа чувствуетъ, что это мелочное сопротивленіе переписи — путь неправильный, и по всей вроятности, окажется путемъ крайне неудачнымъ, который лишитъ ихъ симпатіи и помощи какъ разъ того масса людей, отъ которыхъ он должны ждать поддержки: людей культурныхъ и ученыхъ (чей-то голосъ: ‘а на что они намъ нужны!’). Какое самое распространенное обвиненіе выставляетъ противъ женщинъ человкъ изъ толпы?— что он безразсудны и безпокойны, что он хотятъ всего добиться безпорядками и шумихой. И вотъ он, какъ цлое, хотятъ именно такъ и поступить! Статистика борется за порядокъ, за замну догадокъ и сентиментальныхъ обобщеній яснымъ знаніемъ фактовъ, за смну инстинктивныхъ и грубыхъ, методовъ, при которыхъ женщины проигрываютъ свое дло (чей-то голосъ: ‘нтъ’), разумностью, знаніемъ и сдержанностью, при которыхъ женщинамъ обезпечена побда. Для нея развитіе науки, прогрессъ цивилизаціи и эмансипація женщины были въ сущности почти сипонимами. По крайней мр, это были различныя фазы одного и того же явленія, различные виды одной и той же широкой цли. Когда он боролись противъ переписи, казалось, он боролись противъ синихъ себя. Она взглянула на Траффорда, словно желая убдить его, что это — настоящій голосъ суффражистскаго движенія, и сла при жидкихъ, изъ простой вжливости апплодисментахъ, которые скоро перешли въ бурные, когда Агата Алимони, съ глубокимъ, груднымъ, обаятельнымъ голосомъ, встала чтобы возразить.

Миссъ Алимони, на которой была огромная шляпа съ тремя качающимися страусовыми перьями, лиловымъ бантомъ, золотой пряжкой и множествомъ боле мелкихъ украшеній,— сказала, что вс он выслушали съ величайшимъ интересомъ и сочувствіемъ рчь хозяйки дома. Только что говорившій ораторъ была новичкомъ въ движеніи,— она знаетъ, что можетъ сказать это, не причинивъ никакой обиды ихъ милой хозяйк,— и естественно она находилась въ фаз, въ ранней фаз, черезъ которую многія изъ нихъ прошли. Это было фазой стремленія имть разумный взглядъ на неразумное положеніе (апплодисменты). Ихъ хозяйка говорила о наук, и, несомннно, наука — великое дло, но существуетъ нчто боле великое, чмъ наука — идеалъ. Женщина признана идеализировать. Взять, напримръ, ныншнихъ ученыхъ. Взять, напримръ, сэра Джемса Кричтонъ-Брауна, физіолога. Разв онъ на ихъ сторон? Наоборотъ, онъ при каждомъ удобномъ случа говоритъ о нихъ самыя непріятныя вещи. Или сэръ Рэй Ланкастеръ, біологъ, главное украшеніе ‘Антисуффражистскаго Общества’? Или сэръ Родерикъ Доверъ, физикъ, который, совершенно забывъ о мадамъ Кюри, являющейся по мннію говорившей куда боле крупной ученой, чмъ онъ самъ — недавно совершенно вышелъ за предлы своей области, чтобы напасть на женскія изслдованія въ области науки. Вотъ вамъ ваши ученые. Миссисъ Траффордъ сказала, что ихъ кампанія противъ переписи причинитъ непріятность ученымъ, ну что-же, при данныхъ условіяхъ, ей и хотлось причинить непріятность ученымъ (апплодисменты). Ей хотлось всмъ причинить непріятность. Пока женщины не добьются права голоса (громкіе апплодисменты), чмъ больше он причинятъ непріятностей, тмъ лучше. Когда весь міръ убдится въ томъ, что женщины, лишенныя права голоса, нестерпимая обуза, тогда не будетъ ужъ больше женщинъ безъ избирательнаго права (антузіазмъ). М-ръ Асквитъ сказалъ…

И такъ дале безъ конца. Дале слдовали другіе ораторы, среди которыхъ были и мужчины.

Траффорду вдругъ пришло въ голову, что теперь онъ можетъ уйти, что онъ долженъ уйти. Что-нибудь можетъ прорваться. Онъ всталъ и съ тми тщательными стараніями быть неслышнымъ, которыя обычно ведутъ къ опрокидыванію стульевъ, выбрался изъ комнаты въ коридоръ и сразу былъ спасенъ сочувствующей прислугой, которая подала ему свжій чай въ кабинетъ, производившій впечатлніе, какъ будто онъ только что былъ мстомъ катастрофы….

IV.

Когда Марджори очутилась, наконецъ, одна съ нимъ, онъ былъ въ состояніи крайняго умственнаго возбужденія.

— Твоя рчь,— сказалъ онъ,— была справедлива. Я не зналъ, что ты умешь такъ говорить. Марджори. Но она ряла какъ голубь надъ водами. Водами! Я никогда не слыхалъ такого потопа ерунды… Ты вдь знаешь, что это большая ошибка собирать женщинъ въ массу. Это всегда приводитъ къ глупостямъ… Самое невроятное и удивительное это то, что ихъ дло правое. Если бы только он вс были покойне… зачмъ ты ихъ собрала?

— Это наше мстное отдленіе.— Видишь, если он будутъ говорить объ этихъ вещахъ… Обсужденія въ этомъ род способствуютъ, проясненію умовъ.

— Обсужденія! Но это не было обсужденіемъ.

— Это было только началомъ.

— Болтовня въ этомъ род не есть начало обсужденія, это — конецъ. Это предсмертная судорога. Никто не шелъ навстрчу мыслямъ другого, но долженъ сознаться, что Безардъ, хотя онъ мужчина, говорилъ больше ерунды, чмъ кто-либо. Этотъ его Примитивный Матріархатъ! Такъ что тутъ не вопросъ пола. Я часто прежде замчалъ, что мужчина въ этомъ вашемъ движеніи гораздо хуже женщинъ. Это не вопросъ пола. Это нчто другое. Это просто глупость. Это своего рода безотвтственная распущенность.

Онъ обратился къ ней серьезно.

— Ты не должна собирать здсь всхъ этихъ людей. Это заразительно. Еще прежде, чмъ ты успешь это замтить, ты станешь глупо восторженной и будешь тоже болтать чепуху. Ты тоже начнешь проявлять мономанію по отношенію къ Асквиту.

— Но это великое движеніе. Рагъ, даже если он иногда и говорятъ глупости.

— Милая моя, разв я не феминистъ? Разв я не хочу, чтобы женщины получали высшее образованіе, участвовали въ общественной работ, имли право голоса и вели себя съ серьезностью мужчины? А эти митинги — вс эти шляпки и шелестъ юбокъ? Эти проявленія истерической горячности! Эти собранія желторотыхъ двушекъ! Ты не можешь продолжать заниматься этимъ!

Марджори взглянула на него очень спокойно:

— Я должна чмъ-нибудь заниматься,— сказала она.

— Да, только не этимъ.

— Тогда чмъ?

— Чмъ-нибудь боле здравымъ.

— Скажи же мн, чмъ?

— Это должна найти ты сама.

Марджори, нахмурившись, задумалась на мгновеніе.

— Мн кажется, ты не даешь себ ни малйшаго отчета, во что превратилась моя жизнь,— сказала она.— какъ я похожа на человка, котораго держатъ въ первоклассной тюрьм.

— Этотъ домъ тюрьма!? Да это твой домъ!

— Онъ не даетъ мн ни часа умственныхъ занятій въ день. Хорошо говорить, что я могу тутъ многимъ заняться. Я не могу — не впадая въ абсурдъ. Я не могу прогнать прислугу и заняться стиркой. Я не могу варить варенья или длать художественныя вышивки. Магазины длаютъ все это лучше и дешевле, кром того, меня этому не учили. Меня учили этого не длать. Меня воспитали на играхъ и учебникахъ и вскормили смшанными идеями. Я недостаточно заинтересована въ томъ, что творится во вншнемъ мір, чтобы занять свое время систематическимъ чтеніемъ, а посл четырехъ-пяти романовъ… о, эти митинги лучше! Видишь ли, у тебя есть своя жизнь — даже съ излишкомъ — а у меня нтъ ея. Иногда мн хочется, чтобы я могла проспать половину дня. О! мн нужно что-нибудь… настоящее.

Внезапная мысль оснила ее.

— Позволь мн приходить въ лабораторію и работать вмст съ тобой?

Она внезапно замолкла. Она подхватила свою, случайно сказанную, фразу и бросила ее ему, какъ жизненно-важный вызовъ.

— Ты мн позволишь приходить въ твою лабораторію и работать?— спросила она.

Траффордъ задумался.

— Нтъ,— сказалъ онъ.

— Почему?

— Потому, что я влюбленъ въ тебя. Я не моту думать о работ. когда ты около меня… И кром того, ты очень отстала. Милая моя, разв ты не видишь, насколько ты отстала?

Онъ замолчалъ.

— Я вдь погружался въ эту мою работу вотъ уже десять длинныхъ лтъ.

— Да,— согласилась угрюмо Марджори.

Онъ смотрлъ на ея разочарованное лицо, и потомъ оно поднялось къ нему съ безпомощнымъ призывомъ въ глазахъ и какой-то приподнятостью въ голос.

— Но, Рагъ!— крикнула она,— что же мн длать?

— Намъ надо,— ршили они,— все это спокойно обсудить. Намъ надо все обдумать и выршить.

Но можно долго стремиться обсудить какой-нибудь вопросъ, прежде чмъ попадешь на т именно фразы, которыя откроютъ обсужденіе.

Въ ихъ дилемм было два главныхъ фактора, и до сихъ поръ они выясняли себ опредленно только одинъ — то, что Марджори бездльничаетъ, что эта ея бездятельность нервить и тяготитъ ее до крайнихъ предловъ, и есть что-то въ условіяхъ ихъ жизни и отношеніяхъ, что мшаетъ какому-нибудь цлесообразному примненію ея энергіи. Ко второму фактору ни тотъ, ни другая еще не ршались подойти, и никто изъ нихъ еще не замчалъ, какъ, онъ близко связанъ съ первымъ, этотъ второй факторъ былъ — упорное преобладаніе ея расходовъ надъ ихъ ограниченными средствами. Она только удивлялась своей собственной слабости. Недля за недлей, мсяцъ за мсяцемъ она исчерпывала тотъ маленькій капиталъ, который когда-то казался имъ такой достаточной защитой противъ міра…

И здсь нужно пояснить, что хотя Траффордъ зналъ о чрезмрныхъ расходахъ Марджори, все же у него не было ни малйшаго представленія о точномъ количеств израсходованныхъ его денегъ. Она всячески желала объясниться съ нимъ и притти къ соглашенію, и въ то же время она скрывала отъ него свои счета, скрывала отъ него срочныя, вторичныя, третичныя и четвертичныя напоминанія, которыя теперь, за неимніемъ боле чековой книжки, она не могла хотя бы частично удовлетворять и этимъ выгадывать время. И не давало ей спать по ночамъ это катастрофическое объясненіе, которое, и не подозрваемое Траффордомъ, нависало надъ всми ихъ попытками къ взаимному разъясненію своего положенія, оно не давало ей спать, но она не могла довести дло до разговора, и гд-то таилось убжденіе, что посл того, какъ они придутъ къ какому-нибудь соглашенію, будетъ удобне всего коснуться этого вопроса…

Обсуждать свои отношенія вещь далеко не легкая для супруговъ: никто изъ насъ не бываетъ такъ увренъ въ другомъ или въ себ, чтобы рисковать случайными фразами или длать, словесные опыты въ вопросахъ столь существенной важности, неизбжно наблюдается излишняя осторожность съ одной стороны и преувеличенная чувствительность къ намекамъ и выводамъ — съ другой. Кром того, .когда два человка находятся постоянно вмст, чрезвычайно трудно знать, когда и съ чего начать: тамъ, гд отношенія оборваны, они уже по какой-то привычк постоянно прерываются. Нельзя подойти къ этимъ сложнымъ личнымъ вопросамъ, когда одваешься утромъ, или за утреннимъ кофе, или при встрч за чайнымъ столомъ посл массы ничтожныхъ, мелкихъ событій дня, или вечеромъ, когда чувствуешь себя усталымъ и разбитымъ отъ работы. И поэтому они нашли, что легче всего говорить и объясняться на совмстныхъ прогулкахъ. Прогулка какъ бы удаляла ихъ отъ повседневности, изолировала ихъ отъ домашнихъ заботъ. Въ одно прекрасное весеннее воскресенье они отправились въ Грэтъ-Миссенденъ, а другой разъ, они открыли Ватерлоо-Паркъ. И въ томъ и другомъ случа они какъ будто очень много поговорили. Но прогулка въ Грэтъ-Миссенденъ какъ-то вся слилась съ нжнымъ острымъ втромъ, буковыми рощами, только что распускающейся листвой, едва зеленвшими изгородями, необычайно раннимъ цвтеніемъ каприфолій — которое Траффордъ наблюдалъ впервые — и крикливой радостью птицъ. А въ Ватерлоо-Парк они обсуждали, почему желтый крокусъ цвтетъ раньше благо и пурпурнаго и занимались наблюденіемъ, какъ златоцвты и нарциссы высовываютъ свои зеленые носики изъ клумбъ.

Хотя они очень много говорили на этихъ прогулкахъ, но они все еще какъ-то странно чего-то избгали…

VI.

Однажды произошелъ инцидентъ, который неожиданно разршилъ все. На Траффорда напалъ приступъ бшенства. Задтый неожиданной непріятностью, онъ началъ браниться, и чуть не дошелъ до битья посуды, но самое любопытное было то, что онъ такъ разъяснилъ ей все, какъ никогда прежде ему это не удавалось.

Номеръ ‘Научнаго Бюллетеня’ послужилъ поводомъ для взрыва. Траффордъ сидлъ за столомъ, пилъ утренній кофе съ равнодушіемъ переутомленнаго и разстроеннаго человка, вскрылъ какое-то письмо, скомкалъ его, взялъ ‘Бюллетень’, просмотрлъ оглавленіе, раскрылъ номеръ и далъ волю своимъ чувствамъ въ словахъ, никогда досел не произнесенныхъ имъ въ присутствіи жены:

— О! Чортъ бы побралъ этого негодяя!

Швырнулъ журналъ черезъ всю комнату и отодвинулъ отъ себя тарелку.

— Чортъ бы побралъ все и всхъ!— оказалъ онъ и встртилъ полный удивленія взоръ Марджори.

— Беренсъ!— сказалъ онъ словно въ поясненіе.

— Беренсъ?— повторила она вопросительно.

— Онъ работаетъ надъ моими же задачами.

Онъ просидлъ минуту съ мрачнымъ лицомъ, потомъ ударилъ по столу кулакомъ такъ сильно, что посуда задребезжала.

— Я не въ силахъ терпть это!— сказалъ онъ.

Она подождала нсколько минутъ.

— Я не понимаю,— начала она,— что же онъ сдлалъ?

— О!— прозвучалъ отвтъ Траффорда. Онъ всталъ, поднялъ смятый померъ журнала и стоя сталъ читать его.

— Дуракъ и жуликъ,— сказалъ онъ.

— Уфъ!— воскликнулъ онъ и швырнулъ обратно въ уголъ ‘Бюллетень’.

— Онъ занялся моей работой!— сказалъ онъ.

И какъ бы поясняя:

— А мн надо быть въ Краудон въ половин одиннадцатаго, читать лекцію кучк старыхъ двъ и дуръ, только потому, что он слишкомъ глупы, чтобы прочесть все въ книгахъ. Все, что я имъ читаю, все до мельчайшихъ подробностей можно найти въ книгахъ.

Онъ остановился и потомъ продолжалъ тономъ невыносимой обиды.

— И не такъ было бы плохо, если бы онъ работалъ правильно. Но онъ этого не длаетъ. Онъ не можетъ. Онъ — дуракъ. Онъ — способный, жадный, нечестный дуракъ съ вывертомъ. О, какую кипу глупыхъ, запутанныхъ техническихъ сложностей онъ уже придумалъ! Въ какую кашу онъ все смшалъ! И вотъ онъ тамъ, и я не могу ничего подлать съ нимъ. Я не могу взяться за него. У меня для этого нтъ времени. У меня нтъ ни возможности, ни досуга, чтобы какъ слдуетъ-всмъ этимъ заняться! Чортъ бы побралъ вс эти обязательства, вс эти проклятыя путы лекцій и статей! У меня нтъ ни минуты свободной, я не моту вырвать времени, я не могу прояснить свои мысли! Я забитъ! Я разстроенъ заботами! А въ это время Беренсъ…

— Онъ открываетъ то, что ты хотлъ открыть, что ли?

— Беренсъ? Ничего подобнаго! Онъ только протискивается черезъ бреши, которыя я пробилъ. Онъ только догадкой пробирается къ тому, что я намренъ былъ сдлать. А главное онъ все неправильно излагаетъ — всюду ошибочная терминологія — ошибочныя и неумстныя опредленія. О, какой онъ дуракъ!

— Но, ты же потомъ…

— Потомъ — я могу потратить всю мою жизнь на устраненіе тхъ препятствій, которыя онъ возвелъ. И у него будетъ опредленное мсто, а у меня нтъ. Да ты ничего въ этихъ вещахъ не знаешь. Ты ничего не понимаешь!

Она не понимала. И слдующій ея вопросъ это доказалъ.

— Это отразится на твоемъ избраніи въ Королевское Научное Общество?— спросила она.

— О, это обезпечено, да и это неважно. Чортъ съ нимъ, съ Королевскимъ Научнымъ Обществомъ. Это глупое, ничтожное Королевское Научное Общество! Какъ будто это такъ важно! Мн обидно то, что вс мои большія открытія такъ неправильно использованы. Мн обидно, когда я вижу все то, что: я могъ бы сдлать. Вотъ, что мн обидно. Разв ты не понимаешь этого, Марджори? Неужели ты этого никогда не поймешь? Что я постепенно удаляюсь отъ своей прямой цли, отъ настоящей работы? Меня отвлекаютъ, вс эти занятія, эти глупыя ежедневныя занятія ради заработка. Разв ты не видишь, что если у меня не будетъ времени для размышленія и производства опытовъ, жизнь для меня — непроницаемая тьма? Я былъ когда-то господиномъ въ этой области. И когда я чувствую, что меня отставляютъ, оттираютъ — я довожу почти до бшенства.

Онъ остановился. И потомъ быстро прибавилъ:

— Пожалуй, мн лучше позавтракать. Что, яйцо готово?

Она подала ему яйцо, принесла ему горячаго кофе, привела въ порядокъ посуду передъ нимъ и услась за столъ. Въ теченіе нсколькихъ минутъ онъ молча занимался дой. Потомъ снова началъ ругать Беренса.

— Послушай!— сказала она.— Какъ бы я ни была глупа, ты долженъ мн все объяснить, Рагъ! Я всего этого не знала. Я не понимала… Я не знаю, что нужно сдлать…

— Я что можно сдлать?

— Мн что-то нужно сдлать. Я начинаю все видть. Какъ будто сразу все стало яснымъ.

Она плакала.

— Милый мой, дорогой! Я хочу помочь теб! Мн всегда такъ хотлось помочь теб. Всегда! И вотъ дошло до этого!..

— Но ты тутъ не причемъ, ты не виновата. Я не это хотлъ сказать. Это… Это просто обстоятельства такъ сложились.

— Нтъ, я виновата.

— Ты не виновата.

— Виновата.

— Да нтъ, Марджори! Когда я ругаю Беренса, я вовсе не тебя имю въ виду.

— Я виновата. Все это — моя вина. Я тебя коверкаю. Нечего притворяться, Рагъ. Ты знаешь, что это такъ. О! когда я выходила за тебя замужъ, я намревалась сдлать тебя счастливымъ, у меня была только одна мысль — осчастливить тебя, отдать себя теб цликомъ, чтобы жизнь твоя была прекрасной….

— Да разв ты этого не сдлала?

Онъ протянулъ ей руку, которую она не взяла,

— Я надорвала твои силы,— сказала она.

Неожиданная ршимость озарила ея лицо. Губы ея поблднли.

— Разв ты не знаешь, Рагъ?— сказала она, заставляя себя насильно говорить.— Разв ты не догадываешься? Ты и половины не знаешь! Вонъ тамъ, въ письменномъ стол, въ этой комнат! Онъ набитъ счетами! Неоплаченными счетами!

Она рыдала, даже не длая попытки утереть слезы, ужасъ длалъ выраженіе ея мокраго лица почти дикимъ.

— Счета!— повторяла она.— Больше чмъ на сто фунтовъ! Да! Ну, вотъ! вотъ!

Онъ отодвинулся, посмотрлъ на нее въ упоръ и безъ малйшаго признака волненія, какъ человкъ, услышавшій объ общемъ несчастіи, замтилъ съ хладнокровіемъ отчаянія.

— Ахъ, чортъ возьми!

— Я знаю,— сказала она,— чортъ возьми!

И глаза ея встртились съ его глазами. Наступило долгое молчаніе. Она достала платокъ и вытерла глаза.

— Вотъ все, что ты можешь сказать мн,— прибавила она.

— Это твое глупое воспитаніе,— замтилъ онъ посл длинной паузы.

— И моя собственная глупость.

Она встала, отперла свой письменный столъ, гд все лежала въ безпорядк, повернулась и протянула ему ключъ.

— Зачмъ?— спросилъ онъ.

— Возьми его,— сказала Марджори съ спокойной настойчивостью.

Онъ послушался. Она стояла, вперивъ взоръ на скомканную кипу счетовъ. Они даже не были положены въ порядк. Это требовало отъ нея слишкомъ большого усилія воли:

— Да, мн лучше взять къ себ эти счета,— сказалъ онъ.

Потомъ онъ взглянулъ на нее, всталъ, положилъ ей на плечи. свои руки, потянулъ ее къ себ и поцловалъ въ лобъ. Онъ сдлалъ это равнодушно, безъ нжности, съ какой-то покорностью въ манер. Она крпко прижалась къ нему, словно этимъ могла смягчить и согрть его.

— Рагъ,— шепнула она,— все мое сердце цликомъ принадлежитъ теб… Я хочу помочь теб… И вотъ что я надлала…

— Я знаю,— отвтилъ онъ… почти сурово.

Онъ повторилъ поцлуй.

Потомъ какъ будто его снова прорвало.

— Господи!— воскликнулъ онъ,— посмотри на часы! Я пропущу эту лекцію въ Краудон!

Онъ оттолкнулъ ее отъ себя.

— Гд мои сапоги?

VII.

Марджори провела остатокъ утра и время посл завтрака перебирая въ своей памяти и обдумывая эту катастрофическую бесду. Въ ушахъ ея все звучалъ его голосъ, повторявшій: ‘Чортъ возьми, какое проклятіе!’

Затмъ она перешла къ открытію въ немъ перемны по отношенію къ себ, перемны, которой раньше она не позволяла себ видть. Было время, когда ей было легко безъ всякаго видимаго усилія прижаться и укрыться въ его сердц… Теперь, наоборотъ.. у нея было ощущеніе, словно ея ласки проскользнули по довольно опредленной враждебной поверхности… Конечно, онъ вдь опшилъ…

Марджори прошла въ кабинетъ Траффорда и стала осматривать его съ видомъ человка, только что проснувшагося отъ сна. Вотъ лежали скомканныя корректуры его научныхъ замтокъ, вотъ — неотвченныя письма, такъ — она не смла прикоснуться къ нимъ — лежали математическія выкладки подъ стекляннымъ прессомъ. На стол у окна лежали старые номера ‘Научнаго Бюллетеня’, довольно таки безпорядочной кипой, а тамъ низенькая скамеечка у его кресла, гд она обычно сидла у его ногъ, когда онъ оставался дома работать, смотрла въ огонь, наблюдала его испытующе, а иногда, подчиняясь охватывавшей ее нжности, и ласкалась къ нему…

А она любила его, такъ крпко любила его! И она повторила себ въ присутствіи всхъ этихъ фактовъ, не имя ни тни сомннія въ своихъ мысляхъ, что больше всего на свт ей хочется сдлать его счастливымъ.

Ей пришло въ голову, что довольно ршительнымъ, средствомъ въ этомъ направленіи, было бы самоубійство, но здравый смыслъ отклонилъ этотъ выходъ.

Въ то же время свойственная ей ясность мыслей привела ее къ явному заключенію, что она должна измнить свой образъ жизни. Она всегда думала, что создала ему прекрасный, удивительный семейный очагъ. Но было ли это такъ въ дйствительности? Задавать себ такой вопросъ было равносильно втыканію въ себя ножа, но она была сейчасъ въ достаточно героическомъ настроеніи для этого — былъ ли онъ доволенъ? Она всегда считала себя какой-то расточительницей даровъ, и величайшимъ изъ всхъ даровъ, которые она принесла была Маргарита. Она перенесла страданія, стала лицомъ къ лицу со смертью, чтобы подарить ему Маргариту. Но дйствительно ли ему такъ хотлось Маргариты? Давала ли она себ трудъ изслдовать этотъ вопросъ? Разв ей самой не въ десять тысячъ разъ больше хотлось Маргариты, чмъ ему?

Фраза, которую она часто слышала въ разныхъ женскихъ филантропическихъ спорахъ, пришла ей на умъ: ‘экономическая зависимость женщинъ’, теперь впервые эти слова получил смыслъ.

Нкоторое время она мечтала о различныхъ чудесныхъ спеціальныхъ переустройствахъ. Если бы общество обезпечивало всхъ женщинъ: если бы имущественныя блага въ вид домовъ, обстановки, дтей были отданы женщинамъ? Такъ объясняла себ Марджори идею равенства женщинъ. Тогда, каждая женщина была бы принцессой для любимаго человка… Потомъ отъ обобщеній она перешла къ себ. Если бы она была богата, то могла бы играть роль принцессы для Траффорда, видть его свободнымъ, не знающимъ заботъ, счастливымъ, только любовникомъ. Тогда дйствительно ея дары были бы ея дарами, и вс ея инстинкты и капризы лишь внчали бы его усталую жизнь! Она не могла освободиться отъ. этой мысли, впала въ какой-то золотой сонъ, отъ котораго ее разбудилъ бой часовъ.

Черезъ полчаса вернется домой Траффордъ. Она по меньшей мр можетъ быть настолько принцесса, чтобы дома его ждалъ настоящій уютъ. Она приготовила ему чай въ кабинет, куда незаглядываютъ визитеры. Она взглянула на пустую мдную вазу Это покоробило ее. Она какъ разъ успетъ до его возвращенія, сбгать на High Street и купить цвтовъ.

Весна и обновленная, углубленная любовь къ мужу горли въ крови Марджори. Ея мысли усиленно и быстро работали въ продолженіи ближайшихъ дней, и скоро она пришла къ твердому, опредленному ршенію. Она должна разъ навсегда положить конецъ своимъ текущимъ хозяйственнымъ дефицитамъ, а такъ какъ этого можно достигнуть только отказавшись отъ услугъ няньки, то она должна разсчитать няньку и сама смотрть за своимъ ребенкомъ. Потомъ она должна основательне и систематичне соблюдать хозяйственную экономію, чмъ до сихъ поръ длала, и съ большимъ разборомъ длать покупки и вести хозяйство, она слишкомъ расточительно покупала фрукты, мясо, и никогда до сихъ поръ она не стсняла себя въ цвтахъ. А по вечерамъ — теперь это будутъ по необходимости длинные, скучные вечера въ одиночеств, если Траффордъ усиленно займется своей научной работой,— она будетъ переписывать его статьи на машин, или же выучится стенографіи и этимъ избавитъ Траффорда отъ его теперешнихъ расходовъ на машинистку. Къ сожалнію, это повлечетъ за собой расходъ на покупку пишущей машины…

Марджори охватило властное желаніе ухать куда-нибудь съ Траффордомъ на время, ухать отъ будничной жизни куда-нибудь, гд все кругомъ будетъ просторно, свжо, ново. Ей хотлось ухать отъ Лондона и его магазиновъ, отъ дома и ‘движеній’, визитеровъ, соревнованій, и даже непосредственныхъ притязаній на нее Маргаритки, ухать, быть свободной и думать. Въ одинъ, прекрасный вечеръ она опустилась на колни на овечью шкуру у камина, у нотъ Траффорда и сказала ему о своемъ желаніи. Онъ тоже усталъ отъ работъ и непріятностей и ухватился за это предложеніе,— сулившее впослдствіи новую переустроенную жизнь. Подходили пасхальныя вакаціи и почти двадцать свободныхъ дней. Домъ ихъ займетъ мать Траффорда и присмотритъ за Маргаритой. Они удутъ куда-нибудь вмст, будутъ ходить, не возьмутъ другого багажа,— кром ранцевъ, не будутъ жить ни въ какихъ отеляхъ, а будутъ останавливаться въ уютныхъ сельскихъ постоялыхъ дворахъ. Они будутъ на воздух цлыми днями, пока не пропитаются его сладкой свжестью и нe пріучатся къ ограниченіямъ. Они обдумаютъ и распланируютъ свою новую жизнь, сосредоточатъ и сольютъ свои стремленія.

— И я буду въ состояніи,— говорилъ Траффордъ,— обдумать эту новую работу, которую я здсь не могу начать. Мн удастся набросать кое-какія замтки.

Вскор возникъ вопросъ, какое же мсто избрать для этой прогулки. Ясно, что она должна состояться гд-нибудь въ горахъ,— это было ясно, и глаза Марджори уже видли эти горы съ снговыми вершинами и покрытыми глетчерами склонами…

VIII.

Эти каникулы напоминали Марджори ихъ медовый мсяцъ. У нея было то же чувство свжихъ начинаній, какъ въ ихъ первую прогулку по италіанской Швейцаріи. Она была переполнена радостью, найдя снова Траффорда, когда онъ, казалось, ускользалъ отъ нея. Цлыми днями они говорили о своихъ планахъ, и о томъ, какъ они могутъ обойтись безъ его лекціонныхъ занятіи, и онъ снова вернется къ научной работ. Онъ восторженно сталъ говорить о задуманныхъ имъ новыхъ опытахъ, такъ что, казалось ей, не лучше ли вернуться тотчасъ же назадъ въ Лондонъ,— онъ въ лабораторію, она въ свою дтскую,— и сразу начать новую жизнь. Но они ршили довести до конца свою прогулку. И какое наслажденіе быть снова вмст, длинными часами, и не знать никакихъ заботъ и волненій!

Они вышли изъ Фрибурга и прошли до Туна, потомъ обратно въ Булла, и дальше до Женевскаго озера. Нсколько дней шелъ дождь, нжный, мягкій, безвтренный горный дождь, который такъ легко переносится всми привыкшими къ жестокимъ, бурнымъ англійскимъ ливнямъ, потомъ были дни съ весеннимъ солнцемъ, когда распускалось множество крошечныхъ, нжныхъ цвточковъ, которые, казалось, вышли имъ навстрчу. Траффордъ былъ теперь снова сильно влюбленъ въ Марджори. Правда, онъ говорилъ все о своей работ, но такъ, чтобы это могло заинтересовать ее, а когда онъ думалъ одинъ, про себя, онъ думалъ не о работ, а о Марджори…

Цлое утро одиннадцатаго дня шелъ дождь, но потомъ показалось солнце и потеплло, такъ что они прошли въ Les Avants посл полудня, забрызганными немного грязью и разгоряченными. За однимъ изъ столовъ, подъ деревьями около Грандъ-Отеля сидла небольшая группа людей въ нарядныхъ и крикливыхъ костюмахъ. Увидвъ Траффордовъ, они разразились криками привтствій и удивленіи. Соломонсонъ пошелъ къ нимъ навстрчу съ протянутыми руками, а за нимъ изъ мягкой массы дорогихъ и обильныхъ мховъ показалось веселое, привтливое лицо его жены.

— Добро пожаловать!— воскликнулъ Соломонсонъ,— добро пожаловать! Идите пить чай! Какая счастливая встрча!

— Мы очень грязны — но зато очень здоровы!— оказала Марджори, здороваясь съ люди Соломонсонъ.

— Да, у васъ… великолпный видъ,— отвтила она.

— Мы шли пшкомъ.

— Было великолпно!

Ихъ познакомили съ остальной компаніей. Одна изъ дамъ была Кристабелла Моррисонъ, извстная актриса, ея сосдомъ по столу былъ двоюродный братъ Соломонсона — Ли, учредитель Театральнаго Синдиката, смышленый, нервный человкъ, съ быстрыми карими глазами и сильнымъ акцентомъ, показавшимся Траффорду голландскимъ, третья же дама была сестра лэди Соломонсонъ — миссисъ Ли.

Сначала Траффорды не расположены были къ нимъ присоединиться. У нихъ оставалось только семь дней до возвращенія къ новой, тяжелой жизни въ Англіи, но было что-то очень привлекательное — они ни на минуту не вдавались въ причины этой привлекательности — въ приглашеніи провести пять-шесть дней въ лнивой безпечности на берегу озера и какъ-то проститься съ заманчивой стороной мірскихъ вещей, прежде чмъ они вступятъ на высокую и узкую тропинку, которую они себ намтили.

— Но намъ не во что переодться,— сказала Марджори,— у насъ ничего съ собой нтъ. Ничего, кром этихъ сапогъ, обитыхъ желзными гвоздями, и пары ночныхъ туфель.

— Милая моя!— воскликнула лэди Соломонсонъ въ настоящемъ отчаяніи и постолько въ сторону, посколько это позволяли обстоятельства.— Милая моя! Моя сестра все это устроитъ.

И она перешла почти на шопотъ.

— Мы все это прекрасно устроимъ. Скоттъ, моя камеристка, смышлена и ловка.

— Но какъ же…— начала Марджори.

— Милая моя!— сказала люди Соломонсонъ,— все будетъ устроено.

— Но, а мужъ!— было слышно возраженіе Марджори.

— У насъ есть масса персидскихъ халатовъ,— сказала миссисъ Ли,— и онъ будетъ прямо великолпенъ въ нихъ.

Кончилось тмъ, что лэди Соломонсонъ и ея сестра восторжествовали. Он посадили Марджори съ собой въ автомобиль, а Траффордъ и Соломонсонъ отправились въ Веве по желзной дорог..

Въ теченіе трехъ дней они не выходили за чудесные предлы виллы Ли.

Вилла съ обиліемъ и утонченностью цвтовъ, ды и мебели, съ непрекращавшимися развлеченіями, безшумной, услужливой прислугой — была страшно нова, но въ то же время странно знакома Траффорду. Нкоторое время онъ не могъ понять, почему все это знакомо, пока вдругъ солнце не упало на группу вышивокъ въ одной изъ комнатъ, выходящихъ на озеро, и онъ не вспомнилъ свою маленькую столовую и маленькую, но безукоризненную бухарскую вышивку, которая озаряла всю комнату и теперь озарила его сознаніе. Онъ вышелъ на небольшой венеціанскій балконъ и устремилъ свой взоръ поверхъ блестящей темно-зеленой листвы въ таинственную даль, гд высилась масса горъ, впервые ему пришло на умъ, что онъ былъ несправедливъ въ жен. Онъ ошибочно, спшно, необдуманно осудилъ ее, можетъ быть, просто потому, что процессъ ея мышленія былъ до нкоторой степени иной, чмъ его, потому что, тогда какъ имъ руководила творческая истина, ею управляло боле непосредственное и интенсивное чувство красоты.

Онъ теперь лучше чувствовалъ ее и былъ глубоко влюбленъ въ нее. Къ тому времени, когда они достигли Les Avants, вс ихъ разногласія были смыты и изгнаны изъ его памяти солнцемъ и дождемъ, твердыми ршеніями и братскимъ настроеніемъ ихъ прогулки. Забрызганные грязью, пропитанные воздухомъ и солнцемъ пришли они въ виллу Ли, не предчувствуя ожидавшей ихъ тамъ атмосферы. И вотъ они очутились въ обществ, которое было не только совсмъ чуждо ихъ послднему настроенію, но и крайне интересно, и близко къ тайнымъ фантазіямъ, составлявшимъ основу существа Марджори. Воображеніе миссисъ Ли искало скоре прекрасныхъ и выдающихся людей и вещей, чмъ гармоніи линій и красокъ. Ли, какъ Соломонсонъ, обладалъ той неизъяснимой алхиміей ума, которая извлекаетъ золото изъ міровой торговли, онъ накоплялъ богатства, какъ люди растятъ себ бороду, и искалъ радости въ удовлетвореніи всхъ прихотей своей жены, такимъ образомъ, миссисъ Ли, съ ея ясными наблюдательными глазами, быстрыми движеніями и властолюбіемъ имла полную свободу и возможность осуществить свои идеалы…

Въ тотъ же вечеръ, какъ они прибыли къ Ли, Траффордъ, взявъ ванну и облачившись въ длинный, черный, тонко вышитый халатъ, засталъ остальныхъ мужчинъ частью въ такихъ же халатахъ, частью во фракахъ, собравшимися у пылающаго камина въ маленькомъ холл у подножія главной лстницы. Самъ м-ръ Ли былъ еще наверху, и Соломонсонъ познакомилъ Траффорда съ присутствующими. Тутъ былъ небольшой человчекъ съ тонкимъ, правильнымъ лицомъ — драматургъ Рексъ, бородатый великанъ съ копной рыжихъ, волосъ и острымъ взоромъ — Радлеггъ Барнсъ, знаменитый портретистъ, затмъ музыканты, изобртатели, коммерсанты, банкиры и др. И потомъ, когда собрались вс мужчины, начали спускаться по широкой лстниц женщины.

Бесда у камина прервалась и оборвалась при звук голосовъ наверху и слабомъ шелест юбокъ. Появилась Кристабелла Моррисонъ, нжная грація которой вликолпно оттнялась красотой знаменитости сцены Маріонъ-Руфусъ. Лэди Соломонсонъ составляла одну изъ группы трехъ, имя съ собой лэди Моттершамъ и остроязычную миссисъ Рексъ. Вслдъ за ними стала спускаться хозяйка дома — миссисъ Ли, а ступенью позади Марджори, высокая, стройная, словно царица земли и солнечнаго свта, вся закутанная въ золотистыя и красновато-коричневыя ткани, съ пышными волосами, сдерживаемыми сткой изъ золота и кровавиковъ. У Радлетть Барнса вырвалось громкое восклицаніе восторга при вид ея. Она была преисполнена явнымъ сознаніемъ своей величественности: явно сознавала ее и ничуть не смущалась.

Она глазами отыскала мужа и встртила его восторженное удивленіе слабой, еле замтной улыбкой. Ему казалось, что онъ раньше никогда не оцнивалъ въ достаточной мр ея красоту. Она подошла совсмъ близко къ нему, чтобы поздороваться съ соромъ Филиппомъ Моттершамъ. И онъ впервые осозналъ культъ и поклоненіе женщинамъ, красоту и величіе женщинъ…

Миссисъ Ли, сидя за столомъ рядомъ съ Траффордомъ, не столько бесдовала съ нимъ, сколько выбалтывала ему почти разсянно свои мысли. Было очевидно, что онъ ей нравится. Ея взоръ скользнулъ отъ его лица къ его халату и потомъ по всему столу, по всмъ яркимъ платьямъ и сверкающимъ открытымъ плечамъ и рукамъ, по стеклу, свту и серебру. Она попросила его разсказать подробно о всхъ мстахъ, которыя они обошли, и что они видли, но онъ едва усплъ начать отвчать на ея вопросы, какъ мысли ея перелетли на стоявшія въ центр стола группы фарфоровыхъ мальчиковъ, поддерживающихъ большія серебряныя раковины съ фруктами и цвтами.

— Что вы думаете о моихъ мальчикахъ?— спросила она.— Они нмецкой работы. Ихъ привезли на прошлой недл съ какой-то дюссельдорфской выставки. Бенъ замтилъ, что они мн понравились, и по секрету веллъ купить ихъ, и вотъ они теперь у меня. Можетъ быть они немного безцвтны?

— Нтъ,— сказалъ Траффордъ,— они очень хороши. Особенно подъ этими пышными красками фруктовъ.

М-съ Ли начала подробно разсказывать о своей богатой и замчательной коллекціи голландскаго хрусталя, но вдругъ прервала себя, чтобы сказать:

— Ваша жена — прямо поразительна! Ея волосы ложатся, какъ музыка. Вы знаете, что я хочу сказать,— съ какой-то легкой ритмичностью. Вы ничего не имете противъ того, что я такъ расхваливаю вашу жену?

Траффордъ сказалъ, что ничего не иметъ пропивъ.

— И потомъ въ ней есть какая-то величественность.

Она взглянула на Марджори.

— Скажите, м-ръ Траффордъ,— спросила она,— были ли ваша жена такъ же красива, когда вы женились на ней? Т. е.— я уврена, что она была красивой, восхитительной двушкой и все тому подобное, но не была ли она немного черезчуръ хрупка?

Она запнулась, если у нея была привычка задавать вопросы. которые ставили втупикъ, она, во всякомъ случа, не настаивала на отвтахъ, и сейчасъ же перешла къ признанію, что по ея глубокому убжденію, она была бы боле счастлива, если бы была бдна, а не богата — ‘не потому, что Бенъ ее не удовлетворяетъ’,— но тогда она бы сдлалась модной портнихой.

— Люди нуждаются въ помощи.— сказала она,— въ большей помощи, чмъ они получаютъ. Какъ это третьяго дня сказалъ м-ръ Радлетъ Барнсъ?— ахъ, вспомнила!— какъ люди, ведущіе подъ уздцы лошадей, на которыхъ они ссть не смютъ. Мн кажется, онъ временами бываетъ очень остроуменъ, какъ вы находите? Такъ, хорошо имть сразу два таланта. Посмотрите сейчасъ на вашу жену, вотъ сейчасъ, когда сзади нея затянута эта павлинья-синяя занавска. Мой зять разсказывалъ мн, что вы храните самыя чудесныя и драгоцнныя тайны спрятанными въ вашей голов, что вы умете длать золото и брилліанты и тому подобныя вещи. Если-бъ я умла… я бы надлала…

Он внезапно набросилась на Рекса, который сидлъ слва отъ нея, съ вопросомъ о кельтскомъ возрожденіи, продолжается ли оно или нтъ, и Траффордъ получилъ возможность на нкоторое время насладиться яркими эффектами, которые его окружали. Потомъ миссисъ Ли втянула его въ неожиданный споръ съ Рексомъ, внезапно замтивъ:

— Но вотъ, м-ръ Траффордъ, разумется, всему этому не повритъ.

Онъ посмотрлъ на нее немного растерянно.

— Я говорилъ, миссисъ Ли,— оказалъ Рексъ,— что я не врю, будто машины экономизируютъ въ какой-либо степени человческій трудъ. Я хочу сказать, что машина сама по себ поглощаетъ весь тотъ трудъ, который она должна сберечь, трудъ, который пошелъ на ея изготовленіе, на приведеніе ее въ рабочее состояніе, на добычу угля для нея…

Въ теченіе этихъ немногихъ шумныхъ, людныхъ дней, среди незнакомой обстановки, Траффордъ набрался огромной массы сложныхъ и запутанныхъ мыслей и впечатлній. Онъ ясно созналъ широкую брешь, лежащую между его отношеніемъ къ женщин и отношеніемъ Соломонсона, хозяина дома, и вообще другихъ мужчинъ. Ему никогда въ голову не приходило, что между современной женщиной и современнымъ мужчиной могутъ существовать иныя отношенія, кром искренней дружбы и полнаго знанія другъ друга, кром готовности помочь другъ другу, честной правдивости. Этому постоянно учила его мать, и это же онъ вынесъ изъ всего того, что онъ уважалъ въ литератур и мысли своего времени. Но ни одинъ изъ этихъ мужчинъ ни во что подобное не врилъ. Переводя такіе взгляды на практику, это влекло, по ихъ млнію, участіе женщины въ заботахъ о жизни, а имъ казалось, что женщина не должна знать никакихъ заботъ. Онъ искалъ слова для опредленія такого взгляда и колебался между двумя: ‘рыцарскимъ’ и ‘оріентализмомъ’, и остановился на ‘рыцарств’.

— Красивая женщина должна быть красиво одта,— сказалъ Радлетъ Барнсъ. М-ръ Ли кивнулъ головой, подтверждая очевидную истину.— Но она должна сама себя одвать.— Она должна быть сама собой, до самыхъ кончиковъ старинныхъ кружевъ,— должна сама все выбрать и все ассимилировать съ самой собой.

Траффордъ дальше ужъ не слушалъ, онъ взялъ сигару, откусилъ кончикъ и закурилъ ее, а въ то же время его мысли грызли слова: ‘красивая женщина должна быть красиво одта’.

Онъ отклонилъ слово ‘оріентализмъ’, онъ имлъ здсь дло только съ ‘рыцарствомъ’. Вс эти женщины жили здсь въ чудесной безпечности, высоко надъ грязью и случайностями міра, ихъ рыцари отправлялись въ походы и возвращались съ картинами, брилліантами и историческими жемчугами. И ни одна изъ нихъ не была такъ красива, какъ Марджори, которую онъ сдлалъ своимъ товарищемъ по труду, отъ которой онъ требовать, чтобы она слдовала за нимъ и помогала ему. и чтобы она безропотно переносила вс тягости грубой жизни. Ни одна изъ нихъ не была такъ прекрасна, какъ Марджори, такъ обаятельна, такъ мяла…

Если такія мысли приходили въ голову во все время пребыванія на вилл Ли, то он возвращались съ двойной силой, когда Траффордъ очутился вмст съ Марджори въ биткомъ-набитомъ ночномъ позд на Парижъ. Голова его трещала отъ стука и духоты позда, и онъ зналъ, что ея голова должна трещать еще сильне. Окна купа и дверь были закрыты, на этомъ настоялъ маленькій комми-вояжеръ въ сромъ, Траффордъ не могъ достать ни для Марджори, ни для себя углового мста, большой ранецъ угрожающе качался надъ ея толовой. Зеленый абажуръ, закрывающій фонарь, все время открывался отъ тряски вагона, блдный старикъ съ бородой согнулся въ три погибели, сталъ похожъ на зловщій трупъ со сломанной шеей и крпко прижался колнами къ Траффорду, а отъ сопливаго мальчика съ кривыми ногами, рядомъ съ бдно-одтой вдовой въ углу, таинственно и пронизывающе пахло рекфорскимъ сыромъ. Въ семнадцатый разъ вскакивалъ съ ругательствомъ маленькій коми-вояжеръ и закрывалъ фонарь, а молчаливый юноша, занимавшій четвертый уголъ, задвигался на своемъ мст и поправилъ ноги.

На время, пока свтлая щель надъ головой снова не расширилась, все стало темнымъ, прерывистымъ контуромъ…

Онъ смотрлъ на смутную фигуру, сидвшую напротивъ, и замтилъ поникшую усталость ея позы. Онъ жаллъ, что не захватилъ съ собой воды. Ему невыносимо хотлось пить, и сила его жажды давала ему представленіе о томъ, какъ и ей хочется пить. Это трясущееся душное куда было отвратительнымъ мстомъ для нея, невыносимо отвратительнымъ. Какъ прекрасна была она временами въ свт и блеск дома, который они только что оставили, и вотъ она была опять въ своемъ потрепанномъ дорожномъ костюм. Справедливо ли было съ его стороны засовывать ее въ эти ножны, ради его страсти къ научной работ?

Ему пришло въ голову: а что можетъ подумать Ли о такой брачной жизни? Какъ безобразна и эгоистична она должна казаться съ этой точки зрнія!

Онъ впервые созналъ, глубокую несоотвтственномъ положенія Марджори: она создана была сіять, подготовлена и воспитана сіять, сама страстно желала сіять, и вотъ она заключена и спрятана въ безцвтную мглу маленькаго, бднаго домика. Какъ явно недостаетъ ему того рыцарства, которымъ выдлялся Ли! Эти дловые люди до степени, о которой ему еще не снилось, жили только ради своихъ женщинъ…

Недостатокъ въ немъ рыцарства былъ безспоренъ. И разв не проглядывалъ крайній эгоизмъ въ этомъ стремленіи сосредоточить все на своихъ личныхъ интересахъ, личномъ достоинств, тщеславіи? Разв ея жизнь не иметъ тоже своихъ правъ? Что, если онъ теперь ей отдастъ цликомъ два, три года своей жизни? Или даже четыре? Разв хорошо съ его стороны жалть даже четыре года? Соломонсонъ говорилъ съ нимъ опять на старую тему, на тему, отъ которой маленькій человчекъ не отступалъ съ тхъ самыхъ поръ, какъ, началась ихъ дружба нсколько лтъ тому назадъ: о возможности длового сліянія ихъ и примненія его ума, обладающаго исключительной свжестью и проникновенностью, для развитія промышленныхъ предпріятій. Почему этого не попробовать? Почему не заняться на короткое время .наживаніемъ, денегъ’ и не вернуться потомъ къ чистой наук, когда будутъ удовлетворены и обезпечены самолюбіе и комфортъ Марджори?…

(Бдняжка, какой у нея усталый видъ!).

Долго ли еще будетъ тянуться эта ужасная ночь! Не такая ужъ большая была бы разница въ расходахъ, если-бы они выхали дневнымъ поздомъ, въ первомъ класс. Разв она не вправ была здить только въ первомъ класс?…

IX.

Въ Париж былъ споръ съ не въ мру требовательнымъ извозчикомъ, а перездъ изъ Дьеппа въ Ньюхэвенъ былъ тягостенъ. Они оба страдали морской болзнью. Грязные, усталые, пріхали они домой. Среди кипы писемъ и бумагъ на стол Траффорда лежала большая.куча корректуръ и два письма изъ Краудона и Пинпери, въ которыхъ по тмъ или другимъ, мало обоснованнымъ причинамъ, мнялись часы его лекцій.

Крошечная передняя показалась очень маленькой и пустой, когда за ними закрылась дверь, и потертыя мста на стнахъ, которыя начали показываться въ теченіе послднихъ шести мсяцевъ, и которыя забылись во время ихъ прогулки но Швейцаріи, теперь снова заявили о себ. Столовая, посл большихъ комнатъ, залитыхъ солнцемъ, показалась сразу темной и маленькой. Эти бухарскія вышивки, которыя казались когда-то столь великолпными, теперь, посл роскошныхъ хоромъ миссисъ Ли, производили впечатлніе убожества и бдности, впечатлніе какихъ-то узкихъ поясовъ, которыми прикрывалась нагота дома. И нео-импрессіонистская картина уже имла видъ ничтожной и грубой, а дыра, которую прожегъ выпавшій изъ камина уголь въ неравномрно выцвтшемъ, темно-синемъ ковр казалась большей, чмъ когда-либо, и въ сущности была единственнымъ, что не производило впечатлнія выцвтшаго и уменьшившагося.

Атмосфера виллы Ли взбудоражила чувства и мысли Марджори въ еще большей степени, чмъ Траффорда. Она вернулась домой, изо всхъ силъ стараясь найти вновь т благородныя ршенія, которыя казались столь прочными, когда они спускались пшкомъ бъ Les Avants.

Она уже не такъ была жизнерадостна, она была преисполнена неопредленнаго предчувствія слабости и неудачи… Она боролась, чтобы сдержать наплывъ чувствъ и мыслей, которыя поднимались изъ самыхъ глубинъ ея существа. Она знала, что теперь должна взять на себя свою долю бремени, доказать свою любовь не требованіями, а дломъ, помощью. Но изо-дня-въ-день она откладывала все подъ вліяніемъ нависшей надъ ней тнью предчувствій, она все не ршалась разсчитать няньку, купить подержанную пишущую машину, не ршалась принять какіе-либо опредленные шаги къ осуществленію ея новаго образа жизни.

Она чувствовала, какъ Траффордъ слдилъ за ея блднымъ лицомъ съ безконечной заботливостью и удивлялся ея колебаніямъ: она всячески старалась казаться беззаботной и веселой въ его присутствіи, но съ каждымъ днемъ росло безпокойство и тревога…

Не было необходимости волновать его раньше времени…

Но скоро всякія сомннія исчезли… Однажды вечеромъ она собралась съ силами и неожиданно спустилась въ его кабинетъ. Она открыла дверь, но смлость ее докинула,

— Рагъ,— шепнула она.

— Да!— сказалъ онъ, занятый дломъ, и не поворачивая головы отъ стола,

— Мн надо съ тобой поговорить,— добавила она, медленно подошла и молча встала рядомъ съ нимъ.

— Въ чемъ дло, Марджори?— спросилъ онъ, чертя какой-то сложный узоръ на промокательной бумаг и мысленно соображая, стоить ли это дло пять или десять фунтовъ.

— У меня были такія хорошія намренія,— начала она и снова умолкла.

Онъ вздрогнулъ отъ какой-то мысли, отъ глубины и значенія, которыя ему послышались въ ея голос, повернулся на стул, чтобы посмотрть на нее, и замтилъ, что она беззвучно рыдала,

— Дорогая моя,— шепнулъ онъ.

Она отвернула отъ него лицо.

— У меня были такія хорошія намренія,— плакала она,— милый мой, такія благія намренія.

И, стоя все еще съ отвернутымъ лицомъ, юна протянула къ нему руки въ отчаянной, безсознательной мольб о любви. Онъ взялъ ее въ свои объятія и прижалъ къ себ.

— Ничего, дорогая моя.— сказалъ онъ,— не волнуйся.

Она ужъ не могла сдержать своего порыва,

— Я думалъ…— началъ онъ и не докончилъ фразы.

— Но твоя работа,— сказала она.— твои опыты?

— Мн придется отъ нихъ отказаться.

— О, радость моя!

— Я долженъ буду отказаться отъ своихъ опытовъ,— повторилъ онъ.— Я это ясно понялъ въ послдніе дни. Все ясне и ясне. А это, родная моя, все ршаетъ. Еще, когда мы хали сюда въ позд, я уже ршилъ. Въ Веве я говорилъ съ Соломонсономъ.

— Дорогой мой,— шептала она, прижимаясь къ нему.

— Я говорилъ съ Соломонсономъ. У него былъ цлый рядъ идей — онъ сдлалъ мн одно предложеніе.

— Нтъ,— сказала она.

— Да,— отвтилъ онъ.— и я только все слишкомъ долго откладывалъ.

— Я долженъ бросать свою работу и опыты,— повторилъ онъ,— на нсколько лтъ. Я долженъ былъ это давно сдлать.

— У меня были такія хорошія намренія,— говорила она.— Я ршила работать. Я ршила отказать себ…

— Я очень радъ,— шепнулъ онъ,— очень радъ! Зачмъ теб плакать?

Ему казалось легкимъ распроститься надолго съ рдкой, дорогой ему атмосферой той чудесной области, которую такъ страстно любила его мысль… Онъ помнилъ только одно, что Марджори была ему дорога, очень дорога, и что все ея существо теперь взывало къ нему и его силамъ.

— Я все равно думалъ отказаться отъ своей научной работы,— повторилъ онъ.— А это только ршаетъ дло. Я люблю тебя, родная. И кладу къ ногамъ твоимъ свой трудъ. Съ радостью. Это — конецъ, и я не жалю объ этомъ ни капельки. Ни капельки… разъ я имю тебя…

Онъ постоялъ минуту рядомъ съ ней, потомъ опустился на стулъ.

— Не ты, дорогая моя, не я,— сказалъ онъ,— жизнь насъ покоряетъ, эта прекрасная ирраціональная мать наша… Жизнь не заботится ни о наук, ни о знаніяхъ, но только о жизни. О! міръ долженъ будетъ просуществовать десятки тысячъ лтъ, прежде чмъ мы будемъ свободны для знанія. И мн надо бороться такъ, какъ борются другіе….

Онъ на нсколько минутъ молча задумался, какъ то странно, не замчая ее.

— Но если-бъ не было тебя,— сказалъ онъ, гладя въ каминъ, со сдвинутыми бровями,— если-бъ я не любилъ тебя… Слава Богу, я тебя люблю. Я хочу лгать!— до конца ногтей своихъ преисполненъ желаніемъ жить, но если-бъ я не любилъ тебя… О! если-бъ не любилъ тебя! Тогда — мн теперь такъ кажется — я былъ бы радъ… я былъ радъ обмануть жизнь и не дать ей восторжествовать….

— Дорогой мой!— воскликнула она и прписалась къ нему, плача, обняла его, сла къ нему на колни, взяла его за голову и стала страстно цловать его.

Какъ только у Траффорда выдался свободный день, онъ отправился поговорить съ Соломонсономъ, уже вернувшимся въ Лондонъ.

— Соломонсонъ!— сказалъ онъ,— помните, мы говорили о каучук.

— Помню,— отвтилъ Соломонсонъ привтливо.

— Я все обдумалъ. Я хочу отказаться отъ своей профессуры и отъ чистой науки вообще и заняться практическимъ дломъ… если вы это имли въ виду.

Соломонсонъ, прежде чмъ отвтить, очень внимательно перевернулъ свой прессъ-папье. Потомъ сказалъ:

— Пока еще не надо вамъ отказываться отъ профессуры. Что же касается остального — я очень радъ.

Онъ задумался, и потомъ его ясные глаза взглянули на Траффорда.

— Я зналъ,— сказалъ онъ,— что вы къ этому придете.

— Я бы не пришелъ,— отвчалъ Траффордъ,— но съ тхъ поръ измнились нкоторыя обстоятельства, случилось нчто…

— Что-нибудь должно было случиться… Вы слишкомъ хороши для того, что получали отъ своей работы. Я недаромъ съ вами разъ въ Веве говорилъ. Я видлъ все ясно… Пойдемте въ другую комнату, закуримъ и все обсудимъ.

— Я такъ и думалъ, что вы придете къ этому заключенію,— продолжалъ онъ, вставая и ведя его въ другую комнату,— я зналъ, что вы придете. Видите ли, каждый обязательно долженъ приходить къ этому ршенію. Его нельзя избгнуть.

— Все было очень хорошо, пока вы еще не были женаты,— сказалъ Соломонсонъ, останавливаясь на полдорог, чтобы высказаться,— но когда человкъ женился, ему необходимо думать. Онъ не можетъ дальше посвящать себя цликомъ своему искусству, своей наук и т. д… если онъ женился на комъ-нибудь стоящемъ. Нтъ! О, я все это понимаю. Ему надо осмотрться и забыть на время все боле или мене далекое. Я видлъ, что и вы къ этому придете. Я самъ къ этому пришелъ. Я долженъ былъ придти. И у меня были свои высшія стремленія… точно такъ же, какъ и у васъ. У меня тоже всегда была склонность къ чистой научной работ. Вы сами знаете, я ее люблю. О! и я тоже многое могъ бы сдлать! Я увренъ, что могъ бы. Я не родился дльцомъ, наживателемъ денегъ. Но…

Онъ подошелъ очень близко и сталъ конфиденціальнымъ.

— …Это все — он. Вы простились съ наукой, когда шлепнулись сами и вывалили меня на ту старую площадку для тениса, Траффордъ.

Онъ началъ вспоминать.

— Господи! Какъ мы тогда свалились! Съ меня ужъ теперь довольно авіаціи, Траффордъ.

— Я все обдумалъ, что вы мн говорили,— началъ Траффордъ.— Говоря напрямикъ — мн нужно три тысячи фунтовъ ежегоднаго дохода. У меня долженъ родиться еще ребенокъ…

Соломонсонъ жестомъ хотлъ выразить поздравленіе.

— Все равно, мн ужасно обидно отказываться отъ своихъ опытовъ и изслдованій. Это то, для чего я созданъ. И относительно этого, Соломонсонъ, я почти суевренъ. Я могу сказать, это было моимъ призваніемъ… И это-то приводитъ меня въ отчаяніе! Теперь, когда я длаю лучшее, что я могу сдлать для человчества, работу, которую, я крпко убжденъ, никто другой не можетъ сдлать, я только зарабатываю около восьмисотъ фунтовъ въ годъ. Неужели міръ думаетъ, что я буду для него полезне, когда буду зарабатывать вчетверо больше?

— Міръ ровно ничего объ этомъ не думаетъ, — сказалъ Соломонсонъ.

— А если онъ думалъ бы?

Мысль эта на мгновеніе поразила сэра Руперта. Онъ сдвинулъ брови и пристально посмотрлъ на дымъ отъ своей сигары.

— Нтъ, онъ не сталъ бы думать,— отвтилъ онъ, отклоняя непріятную мысль. Нтъ никакого міра — въ этомъ смысл слова. Вотъ тутъ то и есть ваша ошибка, Траффордъ.

— Не въ томъ дло, чего ваша работа стоитъ,— пояснилъ онъ.— А въ томъ, что могутъ дать вамъ ваши преимущества. Люди все время длаютъ предположенія — точно такъ же, какъ и вы,— что они должны оплачиваться пропорціонально тому добру, которое они приносятъ. А думать такъ, значитъ забывать, что такое міръ. Очень возможно, когда-нибудь цивилизація дойдетъ до этого, но пока еще она не дошла. И не дойдетъ еще сотни и сотни лтъ.

Онъ снова сталъ конфиденціальнымъ.

— Цивилизація, Траффордъ, это просто бой, борьба, точно такъ же, какъ варварство — борьба, только здсь на васъ надты перчатки и правилъ больше. Мы только боремся не для всхъ, а для себя, и, быть можетъ, для немногихъ друзей. Не къ чему притворяться,— это врно.

Сэръ Рупертъ умолкъ, и Траффордъ собрался было заговоритъ, когда первый снова началъ очень серьезнымъ голосомъ и со сверкающими ршительностью глазами. Траффордъ ему нравился, и онъ всячески старался, какъ можно убдительне, склонить его въ свою вру.

— Вотъ, когда дло доходить до женщинъ,— оказалъ сэръ Рупертъ,— тогда все становится яснымъ. Вотъ тогда то и вамъ это стало яснымъ. Вы говорите — я хочу посвятить свою жизнь служенію Человчеству вообще. Вы найдете Человчество въ образ всхъ прекрасныхъ., очаровательныхъ женщинъ и предпочтете боле узкое служеніе. Вамъ это ясно? Вотъ и все. Caeteris paribus, конечно. Вотъ къ чему я пришелъ, вотъ къ чему вы пришли, и къ чему придетъ каждый съ здравымъ смысломъ въ голов. Вотъ и все.

— Вы изложили все очень картинно,— сказалъ Траффордъ.

— Я и чувствую это картинно. Я могу быть, какъ угодно плохъ, но я знаю фактъ, когда я его вижу. Вотъ, я здсь съ тмъ немногимъ, что мн необходимо, съ женщиной и съ дтьми, и я наверху — и я въ союз ее всми другими, которые хотятъ то же самое. Противъ всхъ, желающихъ этому препятствовать. Мы стоимъ за законъ и другъ друга, вотъ и все. Къ этому и сводится мой кусочекъ Человчества. Человчество въ широкомъ смысл этого слова! Чортъ съ нимъ, съ такимъ Человчествомъ. Посмотрите на него! Это не значитъ, что я отношусь враждебно къ Человчеству, но я просто не расположенъ покоряться ему. Онъ посмотрлъ на Траффорда поверхъ ситары. Увидавъ, что Траффордъ собирается что-то сказать, вынулъ сигару изо рта, махнулъ ею на своего слушателя и продолжалъ:

— Я говорю все это, чтобы вы отказались отъ всякой мысли и надежды, что вы можете поддерживать откровенное, открытое научное отношеніе ко всему, если вы намрены вступить въ какое-либо дло. Вы не можете. Опредлите двумя словами всякое дло? Скрываніе чего-то отъ кого-то другого и стремленіе заставить его заплатить за это…

— Нтъ, послушайте,— протестовалъ Траффордъ.— Въ этомъ не все дло.

— Конечно, надо еще заставить этого кого-то испытывать потребность въ вашемъ продукт,— реклама и тому подобное.

— Но длецъ организуетъ общественныя предпріятія, скрпляетъ ихъ, экономизируетъ.

— Иногда это случается,— иногда…

— Продолжайте,— сказалъ Траффордъ.

— Вы наводите меня на мысли,— сказалъ Соломонсонъ.— Это то, что мн всегда нравилось въ васъ. Увряю васъ, Траффордъ, я не врю, что большинство людей, наживающихъ деньги, способствуютъ развитію цивилизаціи въ большей мр чмъ дымъ, выходящій изъ трубы паровоза, способствуетъ его движенію. Если вы меня объ этомъ спросите, откровенно отвчу вамъ, что не врю. У меня на этотъ счетъ никакихъ иллюзій нтъ. Он такъ же мало помогаютъ, какъ и… жиръ. Он накопляются просто потому, что такъ все устроено.

— Все будетъ устроено лучше когда-нибудь.

— Но пока еще не устроено. Помните это! Это своего рода парадоксъ. Если вы богато одарены и хотите помочь міру двинуться впередъ и хотите разбалтывать всмъ все, что вы знаете, и раздавать всмъ все, что вы можете сдлать — то вамъ надо отказаться отъ мысли о богатств и обезпеченности. Вамъ придется быть человкомъ ‘ограниченнымъ’. ‘Хорошо’, говорите вы,— ‘я и буду!’. Ну, а какъ относительно того, что ваша жена будетъ женщиной ‘ограниченной’? А? Вотъ, гд вы и попались! А въ то время, пока вы приносите ваши жертвы, возитесь съ вашими чисто научными работами, какіе-то мелочные, ничтожные, хитрые, дятельные скоты будутъ на васъ наживать деньги, жирть, какъ червяки на сыр. И если бы каждый человкъ, обладающій талантомъ и альтруистическими взглядами, поддался на это, тогда, очевидно, только это мелкое, жадное стадо размножалось и получало славу. Они все бы взяли себ. Ршительно все. Не было бы кусочка, котораго они не захватили бы. А остальные создавали бы — въ предлахъ, которые имъ позволили бы т, что захватили власть — искусство, науку и литературу, и потомъ совсмъ бы стирались съ лица земли…

Соломонсонъ задумался надъ своей сигарой.

— И ни къ чему все это,— закончилъ онъ.

— Вы чертовски правы,— сказалъ Траффордъ.

— Прекрасно,— отвтилъ Соломонсонъ,— а теперь перейдемъ къ длу.

Ближайшей дловой задачей была систематическая эксплоатація того факта, что Траффордъ разршилъ задачу изготовленія искусственнаго каучука. Онъ разработалъ это открытіе, будучи совершенно безразличнымъ къ коммерческимъ возможностямъ, которое оно открывало, просто потому, что онъ былъ раздраженъ огромной извстностью, которую получили утвержденія Беренса, будто онъ достигъ давно искомой дли. Разумется, производство искусственнаго каучука и каучуко-подобныхъ веществъ уже много лтъ было предметомъ изученія химиковъ. Беренсъ смло прибавилъ рядъ варіацій на тему Траффорда, первоначально предназначавшуюся для ршенія нкоторыхъ любопытныхъ спорныхъ вопросовъ объ эластичности. Соломонсонъ посовтовался съ Траффордомъ по этому вопросу въ Веве и услыхалъ съ крайнимъ удивленіемъ, что Траффордъ уже набросалъ и собирался закончить и издать, не охранивъ себя патентомъ, сперва разбивающее доказательство неправоты притязаній Беренса и потомъ объясненіе, что нужно или можно сдлать, чтобы искусственный каучукъ былъ совершенно неотличимъ отъ естественнаго продукта. И длецъ не могъ поврить своимъ ушамъ.

— Милый мой, вы не должны этого длать,— воскликнулъ Соломонсонъ.

— Разв вы не видите, что вы все это выбрасываете за окно?— протестовалъ онъ.

— Очевидно, это наша особенность выбрасывать такія вещи за окно,— замтилъ Траффордъ, когда ему, наконецъ, стала ясна точка зрнія Соломонсона.— Когда люди бросили мысль хранить въ тайн знаніе, алхимикъ уступилъ мсто химику, и началось все то, что длаетъ нашу жизнь лучше древней.

— Милый мой,— отвтилъ Соломонсонъ,— я знаю, я знаю. Но отдать даромъ секретъ каучука!!…

Соломонсонъ всегда питалъ чувства искреннйшей дружбы и восхищенія къ Траффорду, и желаніе работать съ нимъ вмст не было новымъ. Онъ добивался этого въ прежнее время въ Гиплинг и никогда не упускалъ изъ виду этой возможности, несмотря на отказы Траффорда, Онъ самого себя считалъ ученымъ, ставшимъ дльцомъ, но зналъ, что можетъ все сдлать, кром перваго толчка, а въ Траффорд онъ видлъ ту рдкую комбинацію упорной и проникновенной простоты съ одной стороны и конструктивной силы съ другой.

— Но вы должны подумать о послдствіяхъ,— восклицалъ Соломонеонъ во время своихъ бесдъ въ Веве.— Вотъ вы швыряете міру этотъ дешевый искусственный каучукъ — а онъ будетъ дешевъ, всякій дуракъ это можетъ видть — какъ бомбу на рыночную площадь. Къ чему говорить, что вамъ нтъ дла до рыночной площади, что ваше дло — просто изготовлять бомбы и швырять ихъ въ окно? Все равно вы все взрываете, разрушаете. Вдь вы разорите сотни и тысячи людей, людей, живущихъ на акціяхъ резиновыхъ плантацій, людей, работающихъ на этихъ плантаціяхъ, старыхъ работниковъ, которые ни къ чему другому не приспособлены…

Сэръ Рупертъ и теперь еще немного недоврчиво относился къ перемн ршенія Траффорда и нкоторое время все еще оспаривалъ уже уступленные пункты. Потомъ онъ медленно перешелъ къ условіямъ и методамъ ихъ новой совмстной работы.

Беренсу дадутъ ходу и возможность вызвать паденіе акцій резиновыхъ плантацій, потомъ Траффордъ опубликуетъ свою критику Беренса, скрывъ только тотъ каталитическій процессъ, открытіе котораго составляло его собственность, тотъ процессъ, который долженъ былъ превратить инертный, теоретически-правильный, искусственный каучукъ, съ таинственной разницей его фазисовъ,— въ настоящее, желательное вещество. Когда Беренсъ будетъ разбитъ, акціи плантацій поднимутся, и пока ихъ друзья въ Сити будутъ дйствовать, Траффордъ откажется отъ своей профессуры и поступитъ на службу къ блестящему синдикату для поощренія и изслдованія изготовленія искусственнаго каучука. Открытіе Траффорда будетъ опубликовано тотчасъ же посл того, какъ группа освободитъ себя отъ акцій плантацій, собственно онъ можетъ и теперь начать планировать необходимыя установки и заводы, операціи въ широкомъ масштаб будутъ охраняемы насколько возможно патентами, но сущность всего процесса — останется тайной.

— Мн думается, мы можемъ изготовлять эту штуку за десять пенсовъ фунтъ,— сказалъ Соломонсонъ, наконецъ, откидываясь назадъ, въ кресло, какъ только мы начнемъ выдлывать большія количества. Десять пенсовъ! Мы можемъ понижать цну и расширять рынокъ, пенсъ за пенсомъ. Въ конц-концовъ — больше не будетъ плантацій. Придется на мст каучука выращивать чай… Слушайте, давайте закажемъ обдъ изъ цыпленка и шампанскаго и продолжимъ наши выкладки. Это будетъ великолпно. Позвоните по телефону домой, что не придете.

Они пообдали вдвоемъ, причемъ Соломонсонъ больше шампанскимъ, чмъ цыпленкомъ. Его умъ, который ни на секунду не проявлялъ усталости, началъ играть и сверкать. Онъ предпочиталъ нажить десять тысячъ такими открытіями, чмъ сто тысячъ пршстой биржевой спекуляціей.

— Давайте, подумаемте о другихъ вещахъ,— сказалъ сэръ Рупертъ Соломонсонъ,— алмазы? Нтъ! Ихъ слишкомъ много заготовлено теперь настоящихъ. Во всякое время новое открытіе — и одинъ дикій владлецъ можетъ сорвать это дло! Господи — алмазы! Металлы? Но есть еще масса другихъ веществъ. Промышленность еще многаго не трогала. Траффордъ, взять, напримръ, гибкое стекло и тому подобныя вещи.

— Когда люди борются за, свои собственныя руки, ради наживы и права занять положеніе на ближайшіе десять-двадцать лтъ, очевидно, они естественно имютъ тенденцію стать узкими.

— Очевидно.— Лицо сэра Руперта засіяло новой идеей, и голосъ сталъ немного тише — но какую выгоду они получаютъ, Траффордъ?

Онъ махнулъ рукой по направленію къ исписаннымъ листамъ бумаги, которые были перенесены на другой столь..

Авторизованный переводъ М. Ликіардопуло.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ.
Марджори въ пустын.

ГЛАВА I.
Успхъ.

Мн трудно изобразить всю совокупность настроеній и чувствъ, приведшихъ въ конц концовъ Траффорда и Марджори къ ихъ необыкновенной поздк на Лабрадоръ. Въ мысляхъ такого человка, какъ Траффордъ, въ недлю можетъ произойти больше перемнъ, уклоненій, ршеній и отреченій, чмъ можно отмтить въ самомъ длинномъ роман. Я пытался уже дать читателямъ представленіе о смутномъ состояніи ума современнаго человка, но тогда я стремился изобразить состояніе двадцатилтней двушки, Траффорду же было почти 35 лтъ, онъ былъ мужчиной и соприкасался съ жизнью въ сто разъ больше, чмъ Марджори.

Ему потребовалось семь лтъ со времени окончательнаго соглашенія съ Соломонсономъ на то, чтобы достигнуть богатства и вліянія. Ему потребовалось на это всего семь лтъ, потому что онъ уже обладалъ, по счастливому предрасположенію своего ума, знаніями величайшаго экономическаго значенія, и потому что Соломонсонъ былъ преисполненъ практической честности и врности, отличающей его расу. При своемъ ум Траффордъ во всякомъ случа добился бы богатства, которое призналъ для себя необходимымъ, но при мене благопріятныхъ обстоятельствахъ, можетъ былъ, это стоило бы ему большей борьбы.

Начало кампаніи, операціи съ акціями плантацій и выступленіе противъ притязаній Беренса пришлись Траффорду очень не по душ. Отъ всхъ этихъ свиданій и разговоровъ въ конторахъ, отъ грудъ газетныхъ вырзокъ и отчеркнутыхъ синимъ карандашомъ финансовыхъ объявленій, отъ непріятныхъ встрчъ съ множествомъ большеглазыхъ, нервныхъ и чрезвычайно ловкихъ людей, отъ необходимости постоянно слдить за своими словами, у него осталось такое впечатлніе, какъ будто онъ пересталъ духовно умываться, и онъ жаллъ о своей прежней жизни въ лабораторіи, какъ человкъ, дущій ночью въ переполненномъ грязными людьми вагон, жалетъ объ оставленной дома ванн…

Но устройство самой резиновой мануфактуры было совсмъ инымъ дломъ, и въ теченіе нкотораго времени оно это очень интересовало. Оно вводило его въ новый невдомый міръ широкаго производства и промышленной организаціи. Самое распредленіе работъ не представляло для него ничего существенно новаго. Онъ смотрлъ на нихъ, какъ на постановку въ широкихъ и постоянныхъ размрахъ научнаго опыта, и быстрая это интуиція, свжесть и ясность ума, длавшія такой цнной его чисто научную работу, имли здсь обширное и пріятное приложеніе. Даже важное значеніе себстоимости и экономіи во всхъ деталяхъ процесса не представляло для него новой системы разсужденій. Необходимость сбереженія матеріаловъ и примненія дешевыхъ суррогатовъ слишкомъ хорошо извстна англійскимъ изслдователямъ. Но тутъ прибавлялись новые факторы, раскрывалась новая область интересовъ, такъ какъ вмсто одного изслдователя, работающаго съ дятельной и отвтственной помощью Дергана, множество человческихъ существъ — уже въ самомъ начал осуществленія его проекта ихъ насчитывалось до двухсотъ — должны были контролировать и выполнять вс отдльныя детали длиннаго и сложнаго синтеза. Въ первый разъ въ жизни Траффордъ соприкасался съ реальностью Труда, въ томъ вид, какъ онъ извстенъ современному промышленнику.

Въ будущемъ, когда вещи, нын столь далеко отдленныя друга отъ друга, сблизятся благодаря отступающей перспектив времени, историку трудно будетъ понять, до какой степени милліоны людей, живущихъ и умирающихъ въ организованной промышленности, были чужды мыслямъ такого человка., какъ Траффордъ. Огромный міръ труда и постоянной тревоги, неумлыхъ и неразумно направляемыхъ усилій, умственной и моральной слабости былъ такъ же далекъ отъ извстнаго ему жизненнаго круга, какъ полчища Чингисъ-хана. Во всю свою прежнюю жизнь онъ въ Лондон не вызжалъ за предлы опредленной площади. Онъ зналъ Чельси и Кенсингтонъ, Сверный валъ и Баттерсейекій паркъ, окрестности Британскаго музея и Риджентъ-парка, и еще немногія мста. Весь промышленный, весь дешевый Лондонъ, огромный океанъ человческихъ существъ — былъ исключенъ изъ этого круга. Дома, которые онъ зналъ, были удобны, бдняки. которыхъ онъ видлъ, были низкопоклонные паразиты западнаго квартала, магазины — хорошіе розничные магазины, фабрики большею частью занимались производствомъ готоваго платья.

Теперь онъ открылъ этотъ безгранично-невдомый огромный Лондонъ, Лондонъ большинства, о которомъ никогда не думалъ. Ища мста для постройки фабрики, онъ посщалъ кварталы, самыя названія которыхъ были ему неизвстны, здилъ по маленькимъ, грязнымъ пригороднымъ желзнымъ дорогамъ на какія-то дотол совсмъ не извстныя ему станціи, находилъ парки, церкви, мастерскія, общественныя зданія, учебныя заведенія, каналы, фабрики, склады, газовые и сталелитейные заводы и подъздные пути,— и все это среди безконечнаго множества скверныхъ домовъ, грязныхъ дворовъ и неопрятно содержимыхъ улицъ. Казалось, эта часть Лондона не имла границъ, она тянулась къ сверу, къ востоку и. черезъ Темзу къ югу, мили за милями — безъ конца. Фабрики, заводы и склады громоздились вдоль рельсовыхъ путей, между ними тянулись дома, безконечное множество параллеграммовъ изъ отвратительныхъ ящиковъ, съ общественными зданіями на углахъ и съ церквами и часовнями въ странныхъ мстахъ, надъ которыми возвышались коммунальныя школы, большія, топорныя, словно усченныя громады,— центры такого же топорнаго и усченнаго, сотканнаго изъ традицій и предразсудковъ просвщенія.

И среди этой угрюмой пустыни жили люди, съ перваго взгляда казавшіеся такими же угрюмыми. Однако, въ нихъ не было ничего трагическаго. Просто они видли мало солнца, рдко ощущали дуновеніе втра, и потому обладали блднымъ, тусклымъ цвтомъ лица, производившимъ зловщее впечатлніе на обитателя Западной части. Они не были ни голы, ни босы, но носили дешевое платье, которое бросалось въ глаза, когда было ново, и скоро выцвтало, изнашивалось, становилось грязнымъ и пыльнымъ. Они были вялы и почти умышленно грубы въ словахъ и жестахъ. Пища ихъ была плохая, хотя и обильная, яйца ‘съ привкусомъ’ — все ‘съ привкусомъ’, молоко, пиво, хлбъ испорчены скверными примсями, мясо — жесткое, красное вещество, висвшее въ пыльномъ помщеніи до тхъ поръ, пока не продавалось. Развлеченія этого восточнаго Лондона были шумны, религія — бьющая на эффектъ, книги — слабый и сенсаціонный вздоръ. И если эта огромная промышленная толпа не подвергалась истязаніямъ, униженіямъ и пыткамъ, какъ въ старицу рабы и простонародье,— то все же она жила въ постоянной тревот о самыхъ насущныхъ потребностяхъ и среди вчныхъ мелкихъ непріятностей.

Таковъ былъ общій видъ той новой мстности, въ которой Траффордъ искалъ и нашелъ подходящее мсто для своей резиновой фабрики, и здсь то онъ долженъ былъ теперь встрчаться съ толпой избранныхъ единицъ, которыхъ ему предстояло сплотить для выгоднаго предпріятія. Люди эти отдлились отъ тхъ милліоновъ и пришли къ нему мрачные, неловкіе, и какъ будто безъ всякой индивидуальности. Незамтно они пріобрли характеръ, какими то необычайными способами выкристаллизовались въ личности, столь же опредленныя и яркія, какъ вс, какихъ онъ зналъ до сихъ поръ.

Среди нихъ былъ, напримръ, Доудъ, помощникъ техника, котораго Траффордъ мысленно называлъ ‘Доудъ обездоленный’. Доудъ казался довольно неуклюжимъ, недисциплинированнымъ человкомъ, съ необычайно широкими претензіями и до крайности ограниченными познаніями. Онъ началъ свою карьеру въ переполненномъ жильцами дом за булочной въ Хокстон, мальчикомъ работалъ въ мастерской электротехника, и тамъ у него развилось стремленіе къ знанію, столь обычное у бдняковъ съ энергичнымъ темпераментомъ. Онъ посщалъ вечерніе курсы, читалъ съ какою то яростью, питая свой умъ дешевой и поддльной ученостью присяжныхъ популяризаторовъ и устарлыми, дрянными книгами, умственная пища его представляла точную параллель грубой и несвжей пищ, надляющей жителя восточной части Лондона прыщами и диспептическимъ цвтомъ лица, дешевые учебники были переполнены интелектуальными птомаинами, плохенькія энциклопедіи напоминали заплсневлый хлбъ, и умъ Доуда былъ такъ же землисто-блденъ и нечистъ, какъ его лицо. Однако, Траффордъ убдился, что по существу онъ вовсе не былъ тупъ, тамъ, гд ему случалось получить доступъ къ какимъ-нибудь настоящимъ знаніямъ, онъ усваивалъ ихъ съ изумительной тонкостью и былъ полонъ энергіи въ своей работ и искренняго увлеченія отвлеченными вопросами. Начавъ съ остраго взаимнаго недоврія. Траффордъ и Доудъ постепенно пришли къ взаимному уваженію.

Вначал Траффорду казалось, что, встрчаясь съ Доудомъ, онъ встрчается только съ нимъ, но настало время, когда ему стало казаться, что въ лицъ Доуда онъ видитъ всю обширную новую Англію, находящуюся за предлами воображенія правящихъ классовъ, огромную Англію, плохо оплачиваемую, нездоровую, озлобленную, энергичную и нын вступающую на путь сознательной критики — Англію, созданную организованной промышленностью. Бывали ночи, когда онъ цлыми часами думалъ о Доуд. Вокругъ него сами собой группировались другія фигуры: Маркгемъ, главный бухгалтеръ, квинтъ-эссенція восточно-лондонской почтенности, владвшій домомъ почти у самаго парка Викторіи, Кезементъ — упаковщикъ, миссъ Пековеръ — бывшая телеграфистка, женщина до такой степени серьезная и положительная, что ей спокойно можно было доврить самый важный фазисъ тайпато процесса. За ними шли конторщики, мастера, возчики, работницы и множество поденщиковъ, среди которыхъ иные пріобртали временный интересъ и значеніе, благодаря какой-нибудь оплошности, несчастной случайности или неповиновенію, и, прибавивъ маленькую, живую исторію къ запасу житейскихъ впечатлній Траффорда, снова погружались въ общую безразличную массу.

Въ конц-концовъ Доудъ сдлался всецло ихъ олицетвореніемъ.

Встртившись впервые съ глазами Доуда, Траффордъ замтилъ въ нихъ какой-то враждебный интересъ, какъ бываетъ, вроятно, у воина, готоваго ринуться въ схватку. Въ нихъ была настороженность, громадная подозрительность. Они обсуждали детали работы и своихъ взаимныхъ отношеній, и все время Траффордъ чувствовалъ какую-то невысказанную угрозу.

Вскор онъ узналъ отъ одного служащаго, въ чемъ дло. Оказалось, что Доудъ — ‘безпокойный человкъ’, всегда готовый затять споръ изъ-за какого-нибудь правонарушенія, любитель митинговъ и ревностный членъ соціалъ-демократической партіи, и все это, несмотря на ясно сознаваемыя обязанности по отношенію къ жен и двумъ хилымъ, блдненькимъ дтишкамъ. Въ теченіе нкотораго времени онъ говорилъ съ Траффордомъ только о длахъ,— Траффордъ былъ явный врагъ, дерзкій плутократъ, эксплоататоръ,— когда же, въ конц-концовъ, Доудъ сталъ раскрываться, то длалъ онъ это съ явнымъ вызовомъ, бросая свои мннія, какъ чернь бросаетъ въ окна кирпичи. Въ конц-концовъ, они пришли къ нкотораго рода дружб и пониманію, какъ бы къ пріятельству во враждебности, но никогда, съ самаго начала и до конца, Доудъ не говорилъ съ Траффордомъ, какъ равный съ равнымъ, между ними зіяло его чувство несмываемыхъ обидъ и коренной органической несправедливости, сглаживаемое лишь временными зыбкими мостиками. Казалось, онъ не въ состояніи забыть низменности своего происхожденія, недостатковъ образованія, убожества своего жилища, скуднаго питанія, убійственнаго воздуха, которымъ онъ дышалъ, постояннаго досуга и плохихъ книгъ. Каждое его слово и каждое дйствіе дышало увренностью, что если бы не это неравенство, то онъ могъ бы съ честью занимать мсто Траффорда, тогда какъ Траффордъ на его мст, безъ сомннія, не добился бы ничего.

За все это Доудъ длалъ отвтственнымъ Траффорда и безпощадно высказывалъ ему это.

— Это вы выматываете наши силы,— говорилъ онъ сквозь зубы,— вы ограничиваете насъ, вы душите насъ, а потомъ вы сами и ваши женщины расточаете награбленное.

— Ну не лично же я,— возражалъ, пытаясь оправдаться, Траффордъ.

— Нтъ, это такъ.— настаивалъ Доудъ.

— Это ужъ общій ходъ вещей….

— Но вы — отвтственная часть этой системы. Вы имете свободу, силу и безконечныя возможности.

Траффордъ пожималъ плечами.

— Это оттого, что вамъ нужно такъ много, намъ не хватаетъ самаго необходимаго,— говорилъ Доудъ.

— Скажите, какъ устроить лучше.

— Очень вы на это обратите вниманіе! Все устроится само собой. Все клонится къ раздленію классовъ,— возрастающее недовольство, возрастающее упорство массъ… Тогда вотъ вы увидите.

— Что же тогда произойдетъ?

— Переворотъ. И соціалъ-демократія.

— Какъ же она приступитъ къ длу?

Этотъ вопросъ уже не разъ и раньше ставилъ втупикъ Доуда.— По мн пусть она и не приступаетъ къ длу,— ворчалъ онъ,— пока мы не опрокинемъ все это. Намъ слишкомъ надоло думать о томъ, что будетъ дальше.

— Доудъ,— сказалъ вдругъ Траффордъ,— да вдь и я вовсе не доволенъ положеніемъ вещей.

Доудъ взглянулъ вопросительно.— Ничего, привыкнете.— Здсь, правда, нехорошо,— но тамъ,— гд тратятъ,— тамъ-то прекрасно… Вашему брату выпало на долю хватать, тратить — вы и будете это длать до тхъ поръ, пока соціальная революція не смететъ васъ, съ лица земли.

— А потомъ?

Доудъ усердно занялся своей работой. Траффордъ, заложивъ руки въ карманы, смотрлъ въ тусклое окно.

— Я не столько противъ вашего діагноза,— сказалъ онъ,— сколько противъ вашего лекарства. Мн кажется, это лекарство ненадежное.

— Какъ ни какъ, это, все-таки, конецъ,—отвтилъ Доудъ.— Боже мой! Боже мой! когда я подумаю обо всхъ этихъ женщинахъ и бездльникахъ, которые роскошествуютъ въ Уэстъ-Энд, въ то время, какъ здсь столько тысячъ изнемогаютъ отъ работы и голодаютъ…

— Доудъ,— спросилъ Траффордъ посл паузы,— что бы вы сдлали, если бы были на моемъ мст?

— Что бы я сдлалъ?

— Да. Что бы вы сдлали?— повторилъ Траффордъ.

— Ну, это курьезный вопросъ, мистеръ Траффордъ,— сказалъ Доудъ и, обернувшись, снова посмотрлъ на него.— Вы хотите сказать — на вашемъ мст?

— Да,— сказалъ Траффордъ,— что бы вы сдлали на моемъ мст?

— Я бы какъ можно скоре продалъ это хорошенькое учрежденіе.

— Продали?— тихо переспросилъ Траффордъ.

— Да,— продалъ бы. И сейчасъ же началъ бы издавать соціалистическую газету. Безусловно независимую, свободную отъ всякихъ предразсудковъ.

— И къ чему бы это повело?

— Она шевелила бы людей. Каждый день, изо-дня-въ-день шевелила бы людей.

— Ну, вотъ, видите, я не могу издавать газеты. У меня не хватитъ денегъ даже на полгода… А тмъ временемъ людямъ нуженъ каучукъ.

Доудъ покачалъ головой.— Скажите лучше, что вамъ и вашей жен нужно тратитъ шесть-восемь тысячъ въ годъ,— сказалъ онъ.

— Я не трачу и половины.

— Ну. хорошо, пусть половину,— процдилъ Доудъ.— Для меня это одно и то же.

Траффордъ задумался.— Въ чемъ я не согласенъ съ вами,— сказалъ онъ, помолчавъ,— такъ это въ томъ, что, по вашему, мой образъ жизни тамъ — непосредственно связанъ съ образомъ жизни людей, живущихъ здсь.

— А разв нтъ?

— Я сказалъ ‘непосредственно’. Нтъ. Если бы я прекратилъ свой образъ жизни тамъ — то здсь не произошло бы улучшенія. На время это вызвало бы даже разстройство. Оно могло бы стать постояннымъ, безнадежнымъ, роковымъ. И вы знаете это такъ же хорошо, какъ и я. Предположите, что вся западная часть Лондона превратилась въ толстовцевъ, въ восточной — наступитъ полный хаосъ.

— Мало на это вроятія,— ухмыльнулся Доудъ.

— Это другой вопросъ. То, что здсь мы зарабатываемъ вмст, а трачу я одинъ тамъ, конечно, несправедливо и нехорошо, но это не такая вещь, которую можно устранить при помощи одного какого-нибудь средства. И вотъ здсь мы расходимся, Доудъ,— въ вопрос о средствахъ. Я признаю зло такъ же всецло, какъ и вы. Я, такъ же, какъ и вы, хочу увидть зарю великой перемны въ жизни человчества. Но я не думаю, чтобы діагнозъ былъ такъ, ужъ исчерпывающъ и вренъ,— наша задача — сложная сть неустройствъ, а не одно только неустройство, и я не вижу, какое можетъ быть тутъ лекаротво.

— Соціализмъ,— сказалъ Доудъ.

— Вы могли бы съ равнымъ успхомъ сказать,— здоровье,— сказалъ Траффордъ съ оттнкомъ нетерпнія въ голос.— Неужто вы думаете, что если бы можно было имть такое соціалистическое государство, въ которомъ вс свободны, нтъ ни расточительности, ни нужды, и царствуютъ красота и братство, мы не согласились бы? Но… у васъ, соціалистовъ, нтъ ни плана управленія, ни плана экономическаго устройства, никакихъ опредленныхъ гарантій личной свободы, ни взглядовъ на бракъ — ничего — кромтхъ крошечныхъ карманныхъ планчиковъ фабіанскаго общества, которые вы презираете столько же, сколько и я.— Чтобы внести этотъ строй въ теперешній, вы даже не потрудились разработать его, хотя бы принципіально. Право, Доудъ, я не вижу, какой смыслъ постоянно указывать на наряды моей жены, махать на меня краснымъ флагомъ, говорить о бдствіяхъ человчества и…

— Ну, все-таки, это какъ будто взбадриваетъ васъ,— сказалъ Доудъ съ характерной для него непочтительностью.

Обличительный перстъ Доуда преслдовалъ Траффорда и во сн.

Ему чудилось его сроватое, интеллигентное, озлобленное лицо, горящіе глаза, слегка помятый воротничекъ и яркій, безвкусный галстукъ. По временамъ онъ почти слышалъ его тусклый, голосъ, медлительную рчь. Онъ уже не сомнвался, что Доудъ — жертва какой то неуловимой несправедливости, безвинно и безнадежно страдающая отъ всхъ условій своей жизни, и что его собственный избытокъ длалъ это въ нкоторомъ смысл должникомъ Доуда.

Но средства, предлагаемыя Доудомъ!

Траффордъ занялся изученіемъ соціалистическихъ и рабочихъ газетъ и былъ столько же увлеченъ ихъ искренней озлобленностью и восторженными надеждами, сколько непріятно пораженъ опрометчивостью ихъ сужденій, невжественностью, непоколебимой врой въ непровренныя никмъ реформы, ненавистничествомъ, ложными толкованіями и рзкими, личными нападками. Отъ этой крайне революціонной партіи онъ перенесъ свое вниманіе къ общей соціальной реформ. Съ наивной прямолинейностью ученаго онъ перечиталъ всю литературу полудюжины филантропическихъ и агитаціонныхъ движеній, бесдовалъ съ выдающимися ихъ представителями, посщалъ митинги, и когда рчи казались ему ужъ черезчуръ скучными, наблюдалъ собравшуюся аудиторію.

Отъ политиковъ и практическихъ дятелей онъ перешелъ затмъ къ экономистамъ и соціологамъ. Все свободное время во второе лто посл постройки своей фабрики онъ посвятилъ чтенію соціологической и экономической литературы. И къ концу этого чтенія у него составилось опредленное представленіе о томъ, что въ этой области царятъ болтливость и небрежность самаго дурного тона. Однажды онъ случайно просмотрлъ статью о соціализм въ Британской Энциклопедіи, и въ полной неумлости ея установить опредленный взглядъ за или противъ современнаго соціализма, выяснить его происхожденіе или указать ходъ развитіи этого движенія, усмотрлъ симптомъ всеобщаго отсутствія интереса къ этому вопросу. Въ самомъ дл, авторъ какъ будто ничего не слыхалъ о современномъ соціализм, онъ обсуждалъ коллективизмъ и индивидуализмъ почти такъ, какъ сдлала бы это нахватавшаяся поверхностныхъ свдній курсистка, готовившаяся къ товарищескому диспуту. По сравненію съ статьями по инженерной наук и біологіи въ той же Энциклопедіи, статья эта казалась почти символической по обычной неосвдомленности, съ какой до сихъ поръ трактуются эти вопросы.

Можно бы подумать, что это не иметъ практическаго значенія. Но за всмъ этимъ стоялъ Доудъ, съ каждымъ годомъ все боле впадавшій въ нетерпніе, признающій крушеніе парламентаризма, тредъ-юніонизма, и все боле и боле склонявшійся къ постоянной открытой войн съ капиталомъ, къ всеобщей стачк и саботажу.

— Къ этому идетъ,— говорилъ Доудъ,— къ этому идетъ.

— Что въ этомъ хорошаго?— спрашивалъ онъ, повторяя слова Траффорда.— Это способъ отвести душу. А почему бы намъ этого и не длать?

II.

Не надо, однако, думать, что громадныя задачи соціальнаго устройства наполняли всю жизнь Траффорда въ теченіе этого времени. Когда онъ возвращался домой, къ Марджори, завса нереальности опускалась между нимъ и всми этими вопросами. Какъ двочка въ сказк, ищущая волшебную Страну, онъ точно переступалъ какія то заповдныя границы, тотъ міръ снова становился сномъ, онъ словно закрывалъ страницы оживотворенной книги и снова возвращался къ вещамъ.

Въ годъ съ небольшимъ онъ сумлъ такъ организовать работы на фабрик и настолько примирить съ собою Доуда, что ежедневное присутствіе его стало излишнимъ, и онъ прізжалъ на фабрику только два раза въ недлю для руководства тми тайными пріемами въ изготовленіи своего состава, которыхъ нельзя было доврить даже Доуду. Все боле и боле онъ возвращался въ свой собственный міръ.

И первое тягостное впечатлніе отъ огромнаго Лондона, не входящаго въ этотъ міръ, незамтно сгладилось. У него былъ теперь автомобиль, и перездъ изъ западной части въ восточную совершался въ минимумъ времени, съ минимумомъ непріятныхъ впечатлній. И то, что онъ имлъ рабочихъ, которыхъ могъ каждую недлю уволить, повергнувъ ихъ тмъ самымъ въ нищету или проституцію, смущало его не больше, чмъ то, что за его стуломъ стоялъ теперь лакей. Такъ заведено. Его увлекало главное теченіе его жизни, — а это были Марджори и домъ.

Благодаря вр въ него Соломонсона, Траффордъ получилъ возможность измнить свой образъ жизни чуть не тотчасъ посл заключенія ихъ соглашенія. Онъ снялъ меблированный домъ къ Шекльфорд, и тамъ они прожили почти годъ, пользуясь квартирой въ Чельси только въ тхъ случаяхъ, когда Траффордъ здилъ по дламъ въ Лондонъ. И въ живописной мстности Серрея, въ чистомъ сосновомъ воздух, оживлявшемъ кровь Марджори, родился ихъ второй ребенокъ. Это былъ здоровый, крпкій мальчикъ, единственную опасность для жизни представлялъ только избытокъ энергіи, съ которой онъ отзывался на малйшее неуваженіе къ его маленькимъ, но настойчивымъ требованіямъ.

Когда снова наступила весна, и для Марджори пришла пора возвращаться въ Лондонъ, представленія Траффорда о жизни уже приспособились къ новому масштабу, которымъ они теперь должны были руководствоваться. Пока онъ строилъ свою фабрику въ восточной части Лондона, Марджори развивала такую же, хотя и мене оригинальную созидательную энергію въ Суссексъ-Сквер, близъ Ланкастерскихъ воротъ, гд находился ихъ новый домъ. Къ устройству и меблировк его она приложила вс усилія, чтобы произвести наибольшее впечатлніе на свою семью, и это удалось ей въ совершенств.

Самъ мистеръ Попъ пріхалъ на новоселье, причемъ держалъ себя такъ, какъ будто никогда не имлъ ничего противъ Траффорда и даже сказалъ ему вскользь посл обда, что Марджори всегда была его любимицей, и онъ ожидалъ отъ нея многаго. Потомъ, въ гостиной, онъ неожиданно пребольно хлопнулъ Марджори по лопатк — это была первая ласка со времени ея отъзда изъ Бернхамстрита — и сказалъ:

— Ты таки сдлала изъ него человка, Манготсъ!

Кроткая улыбка просвщенной христіанки сдлалась теперь неизмннымъ выраженіемъ лица миссисъ Попъ, и улыбка эта измнялась лишь на мгновеніе, когда она обозрвала роскошную обстановку своей дочери. Потомъ явились ‘дти’, Сидней и Рома, въ длинныхъ платьяхъ и высокихъ прическахъ, нсколько растерявшіяся въ большихъ, красивыхъ комнатахъ, и Теодоръ, въ высокомъ воротничк, жаждавшій склонить на свою сторону Траффорда въ вопрос объ отказ отъ предложеннаго мста въ банк, такъ какъ онъ намревался сдлаться профессіональнымъ авіаторомъ.

Пріятно было вновь завоевать уваженіе родныхъ, но умъ Марджори, вскор устремился къ новымъ возможностямъ, представляемымъ измнившимся положеніемъ. Ей уже не нужно было ограничиваться приглашеніями на ‘чашку чая’ и дневными пріемами. Она могла, о, восторгъ! давать обды. Обды.— обыкновенная вещь для людей обыкновенныхъ, но въ соотвтствіи съ затраченной умственной работой обдъ превращается въ произведеніе искусства. Прежде всего Марджори ршила завести круглый столъ и обратила особое вниманіе на достиженіе такой рдкой и чудесной вещи, какъ общій разговоръ. Въ центр стола должны были стоять серебряные бокалы съ цвтами на короткихъ стебляхъ и низкіе старинные канделябры, приспособленные для электрическаго освщенія. Первый обдъ повергъ ее въ сильнйшее нервное волненіе, но, по счастью, Траффордъ, видимо, не сознавалъ всей важности событія и разговаривалъ очень непринужденно и хорошо. Наконецъ-то она достигла давно желанной цли: сэръ Родерикъ Доуеръ сидлъ за ея столомъ, а, кром того, былъ Ремингтонъ, издатель ‘Еженедльнаго Синяго Журнала’ съ молчаливой, изящной женой, Эдуардъ Еремитонъ, историкъ, знавшій пропасть новыхъ интересныхъ фактовъ о Костяник, Соломонсоны, миссисъ Миллингэмъ и Мэри Гестхорнъ, романистка. Хорошая разговорная компанія. Ремингтонъ съ пріятной умренностью распространялся насчетъ старыхъ тори въ Дувр, миссисъ Миллигэмъ и Траффордъ производили ловкія фланговыя аттаки и на него и на тори, Еремитонъ вставлялъ венгерскія параллели, ему удачно возражала Мэри Гестхорнъ, путешествовавшая по Карпатамъ: брилліанты леди Соломонсонъ и миссисъ Ремингтонъ сверкали поверхъ блестящаго стола въ то время, какъ обладательницы изъ слушали съ несомнннымъ интересомъ и пониманіемъ, а когда дамы удалились наверхъ, сэръ Рупертъ Соломонсонъ въ точности изложилъ мужчинамъ свое мнніе о направленіи ‘Еженедльнаго синяго Журнала’.

Въ теченіе нкотораго времени Марджори находила, что давать обды — прелестная вещь — и вскор она убдилась, что репутація ея, какъ хозяйки, стоитъ высоко. Первые свои букеты она подбирала изъ кружка Кармеловъ и Соломонсона, подкрпляя ихъ рдкими экземплярами изъ числа литературныхъ и ученыхъ друзей Траффорда и его матери и изрдка подмшивая одинъ-два цвтка пониже сортомъ изъ постоянныхъ постителей тети Плессингтонъ. Въ непродолжительномъ времени у нея образовался собственный цвтникъ, изъ котораго она могла, выбирать, и обды Марджори безспорно нельзя было не признать интересными.

Первые годы коммерческой дятельности Траффорда были полны захватывающей дятельности и для Марджори. И для нея, даже больше, чмъ для него, глубокіе запросы жизни тонули въ яркой смн поверхностныхъ событій.

Однако, свтскіе успхи не мшали Марджори выполнить свой долгъ по отношенію къ обществу въ боле широкомъ смысл. Два года спустя посл появленія на свтъ здороваго и ршительнаго Годвина, у нея родился второй сынъ, а еще черезъ полтора — третій.— ‘Ну, вотъ и довольно,— сказала Марджори,— теперь надо ихъ воспитывать’. Дтская въ Суссексъ-Сквер всегда была самой лучшей частью дома, но она давно сдлалась внцомъ творенія Марджори. Она никогда не забывала сцену въ Веве, на вилл Лили, роскошную дань современному материнству, книги, приспособленія, просторъ, свтъ и воздухъ побдоносныхъ существъ, поглощавшихъ услуги двухъ нянь, швейцарки-гувернантки и двухъ горничныхъ — не говоря уже о нсколькихъ сотняхъ безвстныхъ личностей, вырабатывающихъ прибавочную стоимость въ Восточной Части. Во всякомъ случа, это были красивыя и много общавшія дти, а маленькая Маргарита умла бгло говоритъ на трехъ языкахъ и сочинить или написать французскую или нмецкую коротенькую сказочку, сдлавъ не больше ошибокъ, чмъ это полагается восьмилтнему ребенку.

Быстрые успхи Траффорда и несомннныя перспективы дальнйшихъ, еще большихъ, привлекли ему безчисленное количество знакомыхъ и множество друзей. Онъ состоялъ членомъ двухъ или трехъ аристократическихъ клубовъ, съ неопредленнымъ интересомъ здилъ на субботы и воскресенья въ загородныя усадьбы и въ теченіе нкотораго времени испытывалъ удовольствіе отъ непродолжительныхъ путешествій въ страны, манившія его воображеніе — Марокко, Черногорію, Южную Россію.

Я думаю, Марджори была бы совершенно счастлива въ теченіе этого ранняго періода въ Суссексъ-Сквер, если бы не непобдимая неувренность въ Траффорд. Для него вся ткань жизни была какъ будто прорвана, и вс впечатлнія его новой жизни лишь жалкими заплатами, и онъ все время испытывалъ чувство самой глубокой неудовлетворенности. Для нея проблески такого рода были пока еще рдки и выражались лишь въ моментахъ сомннія, которые скоро проходили, не мшая ей оставаться дятельной и самоувренной.

III.

Только посл шести или семи лтъ супружества, Траффордъ сталъ замчать, какъ сильно измнилось его отношеніе къ Марджори. Руководящее убжденіе, что Марджори и онъ — друзья, равные, товарищи, собратья, знающіе все другъ о друг, и врные сотрудники во всемъ — было въ немъ очень опредленно и твердо. На самомъ дл это было не совсмъ такъ. Ихъ сожительство являлось интимнымъ освобожденіемъ отъ взаимныхъ обязательствъ. Товарищами они чувствовали себя больше всего въ отношеніи къ дтямъ, тутъ они испытывали взаимную и общую гордость. За этимъ шло мене безраздльное удовлетвореніе ихъ общимъ домомъ и впечатлніемъ, производимымъ ими совмстно. А потомъ они испытывали страстное влеченіе другъ къ другу. Они могли ласкать другъ друга на сотни ладовъ и длали это совершенно сознательно, наблюдая другъ друга съ полнйшей отчужденностью. Она все еще была для него во многихъ отношеніяхъ бойкой, умной двушкой, которой онъ любовался на экзамен, попрежнему стоялъ передъ нимъ ея таинственно-преображенный обликъ, облагороженный первымъ материнствомъ, эти воспоминанія имли надъ нимъ больше власти, чмъ теперешній расцвтъ ея силъ и способностей. Онъ любовался также и умной, узко-честолюбивой, красивой дамой, въ которую превратилась теперь Марджори, но волнующую прелесть ихъ отношеніямъ придавали именно т, раннія переживанія.

Коллизія цлей, отвлекшая въ конц концовъ Траффорда отъ научныхъ изслдованій и принудившая его заняться практической дятельностью, оставила посл себя легкій налетъ враждебности. Траффордъ чувствовалъ свою жертву. Онъ чувствовалъ, что далъ Марджори нчто, чего она не имла права требовать, что онъ заплатилъ за ея любовь всми стремленіями своей жизни и имлъ право на отплату. Безсознательно онъ превратился въ довольно ревниваго мужа. Онъ съ неудовольствіемъ отмчалъ невнимательность Марджори и ея отсутствія. Онъ желалъ, чтобы она всегда была съ нимъ и сосредоточивала вс свои мысли и поступки на немъ. Ему не нравилось, когда другіе проявляли къ ней слишкомъ подчеркнутое вниманіе. У нея же была любовь къ поклоненію, а при свтскомъ ея тщеславіи было вполн естественно и почти неизбжно, что по временамъ она пускала въ ходъ чары своего личнаго обаянія, чтобы пріобрсти и удержать поклонниковъ. Онъ стыдился высказывать неудовольствіе, которое вызывали въ немъ такіе случаи, и молчаніе его еще больше содйствовало ихъ отчужденію…

Съ своей стороны, онъ не подавалъ ей никакихъ поводовъ для ревности. Другія женщины не особенно возбуждали его воображеніе, и у него не было склонности обращаться къ утшительницамъ, что такъ характерно для мужей, утратившихъ близкое общеніе съ подругой жизни. Можетъ быть, онъ былъ исключительнымъ мужемъ по своей непоколебимой врности жен. Онъ пришелъ къ ней такимъ же новичкомъ въ любви, какъ и она. Ни разу въ жизни онъ не совершилъ того ршительнаго недозволеннаго шага, который измняетъ сущйость половой жизни для мужчины еще больше, чмъ для женщины. Любовь для него была нчто торжественное, простое и чистое.

Но, будучи врнымъ мужемъ. Траффордъ пересталъ быть мужемъ, счастливымъ и откровеннымъ. Въ душ его выросла цлая область скрытыхъ мыслей и чувствъ, множество невысказанныхъ и почти неформулированныхъ ощущеній, къ которымъ жена его оказывалась совершенно непричастной. И въ этой-то скрытой области сущность его я искала прибжища.

Неожиданнымъ открытіемъ, оставившимъ посл себя надолго глубокое и тревожное недоумніе, было для него то, что всего свободне, откровенне и серьезне онъ разговаривалъ съ Марджори въ періодъ ихъ первой влюбленности и во время медоваго мсяца. Онъ вспоминалъ теперь этотъ ранній періодъ, какъ безгранично счастливую свободу въ любви. Потомъ точно опустился какой-то занавсъ. Сознаніе, что есть человкъ, передъ которымъ не нужно таиться, передъ которымъ можно обнажить свою душу съ увренностью въ его любви, постепенно блднло, и онъ замтилъ его исчезновеніе только тогда, когда отъ него не осталось уже слда. Онъ не понималъ самъ и встрчался съ непониманіемъ. Онъ открылъ, что можетъ оскорблять ее своими словами, и самъ чрезвычайно оскорбляется тмъ, что она не можетъ понять его съ полуслова, А было такъ важно, такъ безконечно важно не оскорблять и не чувствовать себя оскорбленнымъ. Сначала онъ замтилъ только, что самъ сталъ сдержаннымъ, но потомъ шевельнулся вопросъ: можетъ быть, и у нея тоже есть своя, заповдная область, въ которой она прячется отъ него?

IV.

Марджори питала упорную надежду, что Траффордъ займется политическими вопросами и вступитъ въ парламентъ. Ей казалось, что въ немъ есть что-то серьезне и шире, чмъ въ большинств, активныхъ политиковъ, которыхъ она знала. Ей нравилось думать объ этой значительности, принимающей практическую форму, въ вид Траффорда, весьма быстро и легко возвышающагося до какого-нибудь поста первенствующаго значенія. Мелкіе люди, занимавшіе высокіе посты, посщали ея домъ и съ непоколебимой самоувренностью разсуждали за ея столомъ, прислушиваясь съ видомъ восторженной ученицы къ ихъ полуоткровенной бесд, она мысленно сравнивала ихъ съ мужемъ. Она чувствовала, что онъ можетъ поднять на высоту вопросы и мропріятія, которые они низводили на степень пошлой болтовня, придать имъ значительность, отмести прочь вкрапленныя мелочи, личныя отношенія и предразсудки. Но почему же онъ не длаетъ этого? Она бросала намеки, къ которымъ онъ оставался глухъ, совершала чудеса терпнія и настойчивости въ то время, какъ онъ не замчалъ ея приманокъ. Въ стараніи своемъ втянуть его въ политику, она пустилась даже на интриги. Одно время ей казалось, что она какъ будто достигаетъ успха — это было, когда Траффордъ увлекся соціально-политической литературой,— но потомъ онъ опять впалъ въ угрюмое безпокойство, и надежды ея поблднли.

Но онъ не могъ ни на чемъ сосредоточить своего ума, не могъ придумать, съ чего начать. Дни слдовали за днями, каждый съ своими запросами на его вниманіе, съ своими мелкими, но законными требованіями, привлекательной новизной и разнообразіемъ. Звонилъ телефонный звонокъ, летли письма, дворецкій Малькольмъ всегда имлъ на поднос какой-нибудь отвлекающій продолговатый конвертъ. Доудъ развивалъ идей о реорганизаціи фабрики, Соломонсонъ восхищался эластичнымъ стекломъ, домъ былъ полонъ женщинами, Марджори приняла за него приглашеніе, или дти являлись пожелать покойной ночи. Раздраженному мозгу его вся жизнь стала, наконецъ, представляться сотканной изъ перерывовъ, мшающихъ ему ясно взглянуть на дйствительность. Все опредленне онъ начиналъ сознавать, что ему нужно отойти отъ всего этого и подумать. Прежняя его жизнь, посвященная научнымъ изслдованіямъ, облекалась въ его представленіи громаднымъ достоинствомъ и стойкимъ единствамъ цли…

Но Траффордъ слдовалъ своимъ собственнымъ свточамъ, по своимъ собственнымъ путямъ. Онъ возвращался къ вр въ первенствующее значеніе мышленія и знанія, отъ которой отвернулся, покинувъ чистую науку. Къ этому знакомому концу онъ пришелъ незнакомымъ путемъ, посл долгаго, неудовлетворяющаго изученія соціальныхъ движеній и соціальныхъ политическихъ теорій. Незрлость, опрометчивость и самонадянность заражали всю эту область, и все мене и мене спорнымъ казалось ему, что единственное спасеніе человчества отъ развивающейся поразительной пустоты лежитъ въ достиженіи невдомой досел силы и обстоятельности мышленія въ этихъ вопросахъ. Представленіе о необходимомъ Возрожденіи охватывало его все боле и боле, а вмст съ нимъ и убжденіе, глубоко чувствуемое, хотя и смутно пугающее, что въ этомъ усиліи найдется дло и для него.

Жизнь слишкомъ велика для насъ, или слишкомъ мала. Она не даетъ намъ сносной середины между величіемъ и низостью. Намъ приходится ежедневно томиться на ровной поверхности подлыхъ компромиссовъ или трагически гибнуть въ бездонныхъ пропастяхъ. Съ одной стороны, жизнь — неудовлетворяющая и обезпеченная, ровная площадь тупыхъ удовольствій, низменныхъ выгодъ, мелкихъ тріумфовъ, приспособленій, уступокъ и подчиненій, а съ другой — отвсная, страшная тропа, усаженная острыми камнями и колючимъ кустарникомъ, съ возможностью смшныхъ и опасныхъ паденій, съ стями искушеній, опутывающими только тхъ, чья душа испытывала свжесть высокихъ желаній, предъявляющая требованія такого благородства цлей, талой стойкости, бодрости и ясности ума, что отъ сознанія этого сердце человческое преисполняется отчаяніемъ…

У Траффорда бывали настроенія, когда ему хотлось, какъ говорится, подтянуться и побдитъ свое грызущее недовольство. Сравнивая свою судьбу съ участью другихъ людей, онъ упрекалъ себя въ чудовищной алчности и неблагодарности. Онъ уговаривалъ и убждалъ себя, какъ капризнаго ребенка, не желающаго веселиться въ дтской, полной красивыхъ игрушекъ. Другіе люди методически и скромно длали свое дло въ мір, исполняли свой долгъ по отношенію къ друзьямъ и близкимъ, были терпливы, стойко-веселы, готовы встртить оскорбленіе юмористической усмшкой и благодарностью всякое настоящее удовольствіе. Можетъ, быть, онъ не нормаленъ? Или, можетъ быть, самъ того не подозрвая, чмъ-нибудь боленъ? Траффордъ не пренебрегалъ никакимъ возможнымъ объясненіемъ. Не жаждетъ ли онъ великаго возрожденія человческаго ума почему, что страдаетъ какой-нибудь скрытой формой разстройства пищеваренія? Онъ обратился къ помощи двухъ извстныхъ спеціалистовъ, и оба, одинъ независимо отъ другого, сказали ему, точно тмъ же голосомъ и съ точно тмъ же видомъ честно заработанныхъ гиней:— ‘Вамъ нужна перемна, мистеръ Траффордъ’.

Траффордъ умышленно обращалъ вниманіе на признаки удовлетворенія, которые могъ замтить въ своихъ знакомыхъ и окружающихъ. У него составилось мнніе, что вс мужчины и многія женщины потенціально столь же недовольны, какъ и онъ. Огромная доля обычаевъ и воспитанія въ современной жизни представилась ему теперь тренированной въ ощущеніи удовлетворенности. Или, скоре, въ умніи сохранять спокойствіе и не будоражить вещей. Серьезная и отвтственная жизнь богатаго человка, выполняющаго требованія нашей соціальной организаціи, утомляетъ, никогда не удовлетворяя и не занимая его вполн. Еще мене отвтственная часть жизни женщины изъ обезпеченнаго класса можетъ захватить всю ея энергію или воображеніе. Потому то и возникла вся ота сложная система занятій, игръ, церемоній, свтскаго этикета, путешествій, цль которой — поглотить избытокъ силъ и чрезмрныхъ требованій. Онъ началъ понимать вынужденное увлеченіе крикетомъ и гольфомъ, стрльбу въ тиръ, визиты и прочія занятія молодыхъ людей экономически свободныхъ классовъ. Онъ началъ понимать, почему люди дутъ въ Шотландію, чтобы избавиться отъ Лондона, и возвращаются въ Лондонъ, чтобы избавиться отъ Шотландіи, почему они толкутся на Ривьер, толпами устремляются въ Швейцарію, охотятся, катаются на яхтахъ, заводятъ автомобили и скаковыхъ лошадей. Все это помогаетъ имъ примиряться съ міромъ, каковъ онъ есть. Онъ замтилъ также, что человкъ, отвыкшій или непріученный къ такого рода жизни, съ трудомъ подчиняется дйствію этихъ систематическихъ развлеченій. Его собственное воспитаніе не дало ему такого предрасположенія, годы научной работы пріучили его къ близкому общенію съ неприкрытой истиной и преисполнили жаждой реальности и разрушительной кислотой безпощаднаго критическаго анализа.

Онъ началъ отчасти понимать психологію порока, уяснять, насколько въ жизни такъ называемыхъ развратниковъ мала доля грубой чувственности и насколько велика доля духа приключеній и жажды чего-нибудь, не освященнаго закономъ. Ему казалось, что животные импульсы всегда можно побдить, но теперь онъ началъ подозрвать власть этого стремленія уйти, во что бы то ни стало, какимъ бы то ни было путемъ, отъ мелочной, пошлой суеты, унизительнаго и узаконеннаго богатства…

Нкоторое время Траффордъ искренно старался приспособиться къ своему положенію и заключить компромиссъ съ борющимися въ немъ силами. Старался возобновить въ себ прежнее увлеченіе наукой, строилъ обширные планы, извлекалъ забытыя книжки и пожелтвшіе листки замтокъ. Онъ даже задумалъ построить лабораторію, искалъ для нея мста, наводилъ справки о сумм потребныхъ затратъ къ великому удовольствію не только Марджори, но и своей матери. Старая миссисъ Траффордъ никогда не высказывала своего мннія по поводу того, что онъ промнялъ молекулярную физику на добываніе денегъ, но судя по тому, какъ она радовалась его возвращенію къ чистой наук, можно было судить, какъ она жалла о томъ, что онъ ее оставилъ.

Но въ душ Траффордъ все время чувствовалъ, что такого методическаго достиженія добродтели посредствомъ ограниченій для него недостаточно. Онъ никому не говорилъ объ этихъ сомнніяхъ. Марджори все еще была уврена, что она можетъ на свобод обдумать прочную подготовку къ тому счастливому дню, когда онъ согласится использовать свои политическіе таланты. И вскор между ними произошла странная ссора. Внезапно, въ первый разъ съ тхъ поръ, какъ онъ вступилъ въ дла, Траффордъ снова вздумалъ ограничить ее. Она ршила, отчасти подъ вліяніемъ естественнаго расширенія круга ихъ жизни, отчасти же подъ вліяніемъ пріятельницы, перехать изъ Суссексъ-Сквера въ боле просторный и красивый домъ, ближе къ центру. Особенно ей хотлось имть красивую лстницу. Онъ отнесся къ ея намекамъ въ этомъ направленіи съ страннымъ и необычнымъ раздраженіемъ. Онъ испытывалъ ту преувеличенную досаду, которая такъ часто является спутникомъ слишкомъ натянутыхъ нервовъ. Споръ перешелъ почти въ ссору, и хотя Марджори на время оставила этотъ вопросъ, онъ чувствовалъ, что втайн она все еще работаетъ надъ нимъ.

Глава II.
Траффордъ хочетъ ухать.

Неотвязное желаніе ухать куда-нибудь въ уединенное мсто все возрастало въ Траффорд. Ему хотлось сосредоточиться и подумать, а Лондонъ и Марджори не давали ему думать. Поэтому ему нужно было уйти отъ Лондона и отъ Марджори. Незамтными ступенями это желаніе подготовляло и осуществленіе его. Въ дятельности Траффорда все боле и боле проявлялись признаки ршительнаго кризиса. Въ одинъ знаменательный день ему показалось, что умъ его совершенно внезапно перешелъ отъ желанія къ ршенію. У него оказался уже довольно опредленный проектъ. До сихъ поръ онъ еще не зналъ хорошенько, куда похать. Почти съ самаго начала онъ чувствовалъ, что перемна, необходимая для него, перемна, которая, должна вывести его изъ гущи работы, недоумній и развлеченій, державшихъ его въ. плну, должна быть столь же физическимъ, сколько и духовнымъ разрывомъ. Онъ долженъ ухать куда-нибудь, въ тишину и уединеніе, гд можно было бы напряженно и безъ помхи думать… Если у него было какое-нибудь предпочтеніе, то оно склонялось, къ какому-нибудь пустынному убжищу на Гималайскихъ высотахъ. Потомъ вдругъ, какъ будто ему всегда этого хотлось, въ мысляхъ его мелькнулъ Лабрадоръ, какъ знакомое названіе, временно совершенно позабытое.

Слово ‘Лабрадоръ’ донеслось до него однажды съ сосдняго столика въ Клуб, Либераловъ, гд онъ завтракалъ. Какой то скучный человкъ разсказывалъ другому члену содержаніе слышанной лекціи.— ‘Повидимому, это замчательная страна’,— говорилъ онъ.— ‘Минеральныя богатства, знаете, совсмъ еще не-тронуты. Пропасть пушного звря и нсколько десятковъ индйцевъ. И прямо у порога. Положительно прямо у порога’.

Траффордъ пересталъ слушать. Умъ его занялся мыслью о Лабрадор. Онъ удивился, какъ это онъ не подумалъ раньше о Лабрадор.

Въ голов его проносились два или три потока мыслей, какъ, бываетъ съ одиноко мечтающимъ человкомъ. Марджори снова заговорила о перезд, нсколько домовъ между Беркелей-Скверомъ и паркомъ особенно поразили ея воображеніе, и она еще въ тотъ день утромъ уговаривала его купить одинъ изъ нихъ, въ его сознаніе воспоминаніе это вплеталось, какъ дурно подобранная нитка къ вышивк. Онъ смотрлъ на товарищей по клубу скоре критическимъ, чмъ дружелюбнымъ окомъ. Полу-пытливое, полу-враждебное наблюденіе привычныхъ постителей клуба было однимъ изъ своеобразныхъ проявленій его дурного настроенія. Оли раздражали его своимъ тупымъ удовлетвореніемъ вншностью вещей. Они входили одинъ за другимъ, поправляя галстуки или поглаживая лацканы сюртуковъ, и оглядывались, ища свободнаго столика, съ непринужденной манерой, раздражавшей его нервы. Несомннно, вс они были боле или мене почтенные и выдающіеся люди, въ смысл разговора или пищи для анекдотовъ, но почему они старались придать себ такой видъ? Они останавливались или присаживались около знакомыхъ, изрекали выдохшіяся замчанія звучными голосами и открывали разговоръ пошлыми фразами о лондонской архитектур, о политическомъ положеніи или объ утреннихъ газетныхъ новостяхъ, разговоры, которыхъ, по его мннію, не слдовало и начинать,— до того они казались ему избитыми и ненужными. Все это были судьи, всякаго рода юристы, банкиры, желзнодорожники, биржевики, журналисты, политическіе дятели, или просто обезпеченные, свободные люди. Онъ спрашивалъ себя, неужели они дйствительно такъ безцвтны, какъ кажутся, и съ безпомощнымъ удивленіемъ человка, надленнаго исключительными умственными способностями, задумывался надъ тмъ, являлись ли у кого-нибудь изъ нихъ, въ какой-нибудь фазисъ ихъ жизни, такія мысли, какъ у него, желалъ ли кто-нибудь, съ такой же остротой, какъ онъ, уйти отъ міра? Вотъ, напримръ, старый Бучъ, глотавшій тамъ за столикомъ, устрицъ, взывалъ ли онъ когда-нибудь со слезами къ Богу въ глубокой ночной тиши? Но Бучъ, конечно, былъ членомъ своего приходскаго совта и очень твердъ въ тридцати девяти статьяхъ англиканской церкви, — человкъ, который такъ глоталъ устрицъ, могъ проглотить, что угодно, — а въ глубокой тиши ночей Бучъ, вроятно, спалъ крпкимъ сномъ и громко храплъ…

Вотъ на пути къ касс показался Бленкинсъ, изящный коллега Дентона по газет ‘Старая Англія’, любезно жестикулирующій по направленію къ знакомымъ. Траффордъ отвтилъ на его поклонъ и тотчасъ же опасливо подтянулся, боясь, что сдлалъ это недостаточно любезно, такъ какъ терпть не могъ проявлять къ кому-либо невжливость. Можетъ быть, у Бленкинса тоже бываютъ горести и угрызенія, и періоды страстнаго недоврія къ себ и самоанализа, можетъ бытъ, Бленкинсъ тоже плачетъ солеными слезами? Вдь, несомннно, у Бленкинса подъ сюртукомъ такое же трепещущее сердце и такія же внутренности, какъ у всякаго другого человка.

Но желчнымъ глазамъ Траффорда представилось въ эту минуту, что если Блекинса вскрыть, то онъ будетъ рзаться, какъ сыръ…

Вотъ, въ Лабрадор…

Какъ только Бленкинсъ отошелъ, Траффордъ тоже отправился къ касс, а потомъ поднялся наверхъ въ курилку, думая о Лабрадор. Давнымъ-давно онъ читалъ о приключеніяхъ Уоллеса и Губбарда въ этой пустын.

Многое говорило за то, чтобы провести зиму на Лабрадор. Тамъ холодно, ясно, до безконечности уединенно, есть легкая острота опасности и лишеній, и полное отсутствіе писемъ и газетъ.

Можно построить избу и сидть, закутавшись въ мха, смотря на сверное сіяніе…

— Поду на Лабрадоръ,— сказалъ Траффордъ, входя въ курилку.

Въ конц-концовъ на Лабрадоръ похать очень просто. Взятъ и похать.

Обрзывая кончикъ сигары, онъ замтилъ Бленкинса, который, сверкая золотыми очками и ослпительно блыми манжетами, кивалъ ему изъ другого конца комнаты. Испытывая нкоторый укоръ совсти, Траффордъ отвтилъ ему съ неестественной теплотой и подошелъ къ групп изъ трехъ или четырехъ господъ, въ числ которыхъ былъ и извстный молодой политикъ, Уэстонъ Масингэй.

— А мы только что говорили о васъ,— сказалъ Бленкинсъ.— Присаживайтесь. Почему вы не вступите въ парламентъ?

— Я только что ршилъ ухать на нсколько мсяцевъ на Лабрадоръ.

— По дламъ?— съ оживленіемъ спросилъ Бленкинсъ.

— Нтъ, отдохнуть.

Не Бленкинсъ поврилъ бы подобной вещи,— но разъ Траффордъ желаетъ оставить свою тайну при себ…

— Ну, что-жъ, тогда вступите въ парламентъ, какъ только вернетесь.

Опять начался старый разговоръ. Траффордъ проявилъ полную нечувствительность, когда Бленкинсъ намекнулъ на освобождавшееся кресло.

— Нтъ,— сказалъ онъ,— мы ужъ условились. Я теперь по горло занятъ, обдумываю поздку на Лабрадоръ. Я ду въ этомъ мсяц.

— Это безнравственно,— сказалъ Бленкинсъ,— для человка въ вашемъ положеніи устраняться отъ политики.

— Это боле, чмъ безнравственно,— подхватилъ его сосдъ,— это по-американски.

— Ага, вотъ идетъ мн на смну другой представитель фирмы,— оказалъ Траффордъ, съ улыбкой кивнулъ входящему Соломонсону и распростился съ компаніей.

Выйдя на залитую весеннимъ солнцемъ улицу, онъ останоявился на минуту и взглянулъ на чистыя плиты троттуара, на красивые аристократическіе магазины, на стоящіе таксомоторы, на довольныхъ, хорошо одтыхъ прохожихъ. И снова мысль его вернулась къ тому, что онъ намренъ оставить все это и ухать на Лабрадоръ. Затмъ умъ его сдлалъ еще шагъ впередъ, и онъ подумалъ, что не только удетъ на Лабрадоръ, но и — весьма вроятно — снова вернется сюда.

Что же тогда?

И зачмъ вообще хать на Лабрадоръ? Почему не сдлать еще одного крайняго усилія здсь?

Но что то, совершенно ирраціональное въ его душ, сказало ему съ неопровержимой убдительностью, что онъ долженъ хать на Лабрадоръ…

Тутъ онъ вспомнилъ, что надо обдумать это проклятое дло съ покупкой дома…

II.

И вдругъ ему захотлось свернуть съ дороги и пойти посмотрть новыя большія лабораторіи въ Колледж Ромейкъ, которыми такъ гордился его старый помощникъ Дерганъ. Вдова Ромейкъ умерла, и завщаніе ея было исполнено. Архитекторамъ этотъ даръ доставилъ много удовольствія, четвертая частъ всего мста была отведена подъ огромный скверъ, окруженный величественными, хотя и безполезными колоннами, и украшенный каменными почетными сидніями, всегда такими холодными и непригодными для отдыха въ сыромъ островномъ климат. Лабораторіи, за исключеніемъ того, что он были нсколько затнены колоннадами, были всмъ, чмъ должны быть лабораторіи, скамьи представляли чудо удобства, подъ рукой было все, чего только могла пожелать душа усерднаго изслдователя, паръ, высокое давленіе, электрическая сила,— стоило только нажать кнопку или повернуть кранъ,— все, за исключеніемъ разв вдохновенныхъ идей. А новая библіотека съ срыми и зелеными корешками въ шкафахъ, съ таблицами логаримовъ на каждомъ стол, представляла чудо приспособленности для умственныхъ занятій.

Дерганъ показывалъ вс эти диковинки своему бывшему профессору.

— Если кому захочется что-нибудь сдлать, — сказалъ, онъ,— такъ здсь это можно.

— А что сталось съ той маленькой комнаткой, гд мы съ вами въ старину работали?— спросилъ Траффордъ.

— Оттуда все уберутъ, когда эта часть будетъ совсмъ готова. Но сейчасъ она почти такая же, какъ вы ее оставили. За это время были сдланы кое-какія недурныя изслдованія, — конечно, не то, что я называю изслдованіями. Большей частью работаютъ женщины — и студенты. Такъ, ради забавы. И попадаютъ въ доктора благодаря такимъ дтскимъ опытамъ, вмсто серьезнаго зрлаго изслдованія. Боже милостивый, сэръ! Какая каша! Изслдованія! Считаютъ и вшаютъ! Профессоръ Лэкъ, впрочемъ, кажется, не плохъ, но его работа была попреимуществу математической, здсь онъ не много сдлалъ. Нтъ, сэръ, добрыя, старыя времена миновали, когда вы…

Онъ остановился и подчеркнуто докончилъ:— занялась другими длами.

Траффордъ осмотрлъ комнату, она показалась ему какъ будто съежившейся за эти годы, прошедшіе со времени его ухода. На задней стн все еще висла засиженная мухами и слегка покоробившаяся таблица постоянныхъ величинъ, составленная имъ при изученіи упругости. Лэкъ оставилъ ее тутъ, потому что Лэкъ былъ человкъ способный на безкорыстныя оцнки, гордившійся тмъ, что идетъ по слдамъ такого изслдователя, какъ Траффордъ. Старая раковина въ углу, надъ которой Траффордъ когда то мылъ свои стеклышки и наполнялъ реторты, была замнена новой, боле усовершенствованной: окно все еще носило слды взрыва, изгнавшаго неловкаго студента изъ святилища въ самомъ начал карьеры Траффорда.

— Клянусь Богомъ,— сказалъ онъ, помолчавъ,— а вдь я сдлалъ здсь кое-что порядочное!

— Да, сэръ, отозвался Дерганъ.

— Я думаю… Не взяться ли мн опять за старое?..

— Сомнваюсь, сэръ.

— А если я совсмъ вернусь сюда?

— Не думаю, чтобы вы захотли вернуться,— сказалъ Дерганъ посл нкотораго размышленія.

Онъ ничего не прибавилъ въ объясненіе своего сомннія, но въ словахъ его былъ какой то оттнокъ, сообщившій то же убжденіе и Траффорду. Онъ зналъ, что никогда уже не сдлаетъ ничего путнаго въ области молекулярной физики. Впервые онъ почувствовалъ это вполн опредленно.

На троттуар у Мраморной Арки собралась небольшая толпа. Онъ замтилъ такія же кучки вдоль по улиц по направленію къ Паддинтону, и, спросивъ, узналъ, что скоро долженъ прохать король. Эти люди желали доставить себ удовольствіе посмотрть, какъ продетъ король. Они увидятъ коляску, увидятъ лошадей и кучера, можетъ быть, даже мелькомъ увидятъ поднятую шляпу и раскланивающуюся фигуру. И это доставитъ имъ радость, озаритъ ихъ день ощущеніемъ исключительнаго и драгоцннаго переживанія. Ради него иные изъ нихъ стояли уже три-четыре часа.

На минуту онъ подумалъ объ этихъ ждущихъ людяхъ, потомъ мысли его перешли къ королю. Онъ подумалъ, случается ли королю лежать безъ сна въ три часа ночи и вопрошать загадки вчности, или же онъ принимаетъ себя въ серьезъ, доволенъ тмъ, что представляетъ существенную функцію государства, совершаетъ вс церемоніи, разъзжаетъ взадъ и впередъ среди толпы звакъ я спитъ спокойно? Удовлетворенъ ли этотъ человкъ? Удовлетворенъ ли онъ своей имперіей и самимъ собой, или же какое-нибудь видніе, какой-нибудь возвышенный ироническій намекъ на скрытыя и утраченныя возможности его имперіи и на міръ Постигаемыхъ Вещей, лежащій за предлами его жалкаго мишурнаго великолпія, встаетъ передъ его мысленнымъ взоромъ?

И воображеніе Траффорда вызвало передъ нимъ образъ безсоннаго короля, императора, страдающаго за человчество…

Онъ повернулъ направо отъ Ланкастерскихъ воротъ въ Суссексъ-Скверъ и остановился на

Черезъ дорогу бллъ широкій фасадъ и ворота дома, который былъ недостаточно просторенъ для Марджори.

III.

Онъ отперъ дверь своимъ ключомъ.

Дворецкій Малькольмъ, стоявшій у лстницы, принялъ у него шляпу, перчатки и трость.

— Миссисъ Траффордъ дома?— спросилъ онъ.

— Она сказала, что вернется къ четыремъ часамъ, сэръ.

Траффордъ взглянулъ на часы и медленно сталъ подниматься по лстниц.

Онъ вошелъ въ гостиную и окинулъ взглядомъ эту большую, красивую комнату. Импрессіонизмъ вышелъ изъ моды и былъ удаленъ, три продолговатыя картины молодого Роджерсона и изящная бронзовая фигура Редвуда украшали стну противъ высокихъ оконъ, между блыми мраморными каминами, по обоимъ концамъ. Дв тонкія индійскія вазы, голова флорентинскаго мальчика и сверкающая масса азалій въ дальнемъ углу…

Онъ съ удивленіемъ смотрлъ на вс эти столь знакомые предметы. И ему показалось нелпымъ, что этотъ домъ — его. Все было подобрано съ изумительной благородной гармоничностью, но онъ чувствовалъ теперь, что при одномъ намек на соціальный переворотъ, при одномъ только мгновенномъ нарушеніи порядка, все это превратится въ соръ, въ кучу щебня, кричащую о грабеж, какимъ все это и было на дл. Онъ остановился противъ одной изъ картинъ Роджерсона, изображавшей тупо-самодовольную лавочницу въ праздничномъ плать. Какъ совокупность коричневыхъ, срыхъ и янтарно-золотыхъ тоновъ, картина эта подходила къ намреніямъ Марджори, но какъ произведеніе искусства, какъ замыселъ,— какой злой насмшкой являлась она надъ этой комнатой и надъ назначеніемъ этой комнаты! Можетъ быть, Роджерсонъ и не задавался цлью сказать многое, но, во всякомъ случа, кое что онъ желалъ сказать, и Редвудъ тоже говорилъ о свобод и смлости, и мысль флорентинца, вылпившаго бюстъ, и терпливый аккуратный индійскій горшечникъ, и вс т, что сдлали эти мелкія изящныя вещицы, окружавшія его, вс они производили впечатлніе связанныхъ и задушенныхъ протестовъ. И на этомъ покоренномъ и дисциплинированномъ пол нмыхъ, нечленораздльныхъ воплей, взывавшихъ къ красот, наслажденію и свобод — съ шелестомъ шелковыхъ юбокъ двигались, болтали и соперничали Марджори и ея присныя — наряженныя въ шкуры зврей, въ брачное опереніе птицъ, въ коконы маленькихъ шелковичныхъ червей…

— Какой абсурдъ,— прошепталъ онъ.

Онъ подошелъ къ окну и выглянулъ на улицу, повернулся, еще разъ окинулъ взоромъ изящную обстановку длинной свтлой комнаты и задумчиво пошелъ наверхъ. Подойдя къ двери кабинета, онъ услышалъ доносившійся изъ классной голоса, перешелъ площадку и былъ встрченъ радостными криками.

Шалуны вс были наряжены. Маргарита, теперь шумливая и властная восьмилтняя двочка, была одта въ тіару изъ золотой бумаги и въ блую кисейную блузку гувернантки, связанную у кистей на манеръ рукавовъ епископскаго облаченія, съ широкой красной лентой, замнявшей эпитрахиль. Она изображала Бекета, готоваго принять мученическій внецъ у подножія алтаря. Годвинъ, старшій сынъ, вспыльчивый, хорошенькій, самоувренный семилтній мальчикъ, сіялъ счастьемъ въ бломъ драгунскомъ шлем и въ жесткихъ, но эффектныхъ латахъ изъ коричневой бумаги, играя роль убійцы, маленькій церковный прислужникъ, одтый, видимо, въ одну изъ боле интимныхъ принадлежностей туалета гувернантки, помогалъ Бекету, а Кентерберійская конгрегація была представлена двухлтнимъ Эдуардомъ и гувернанткой, повязавшей голову англійскимъ флагомъ по извстной средневковой мод. Поздоровавшись съ отцомъ и объяснивъ ему кровавое дло, которымъ были заняты, дти продолжали его съ торжественной серьезностью, а Траффордъ смотрлъ на развертывавшуюся передъ нимъ трагедію. Годвинъ нанесъ ударъ съ чудеснымъ воодушевленіемъ, и сомнительно, чтобы настоящій Томасъ Кентерберійскій проявилъ хотя бы половину того величаваго достоинства, съ какимъ провела свою роль Маргарита.

Сцена кончилась, и они перешли къ покаянію Генриха II, началось шумное переодваніе съ безконечными совщаніями и секретами. Глаза Траффорда перешли отъ его потомства на длинную выбленную комнату, съ веселымъ фризомъ изъ корабликовъ и чаекъ, съ кирпично краснымъ линолеумомъ на полу. Во всемъ сказывался ясный умъ его жены: въ красивомъ рисунк оконныхъ занавсокъ, въ пюпитрахъ маленькой библіотеки, въ цвтахъ, въ кубикахъ, кирпичикахъ и хорошенькихъ игрушкахъ, въ черной доск, на которой дти учились рисовать, въ большихъ изящныхъ нмецкихъ олеографіяхъ на стнахъ. И дти длали честь своему гнздышку, они были полны не только живости, но и сообразительности, даже съ маленькимъ Эдуардомъ уже можно было разговаривать. Хорошій матеріалъ, во всякомъ случа…

Траффордъ подумалъ, что есть нкоторое благородство въ томъ, чтобы отказаться отъ своихъ собственныхъ цлей и любознательности, потомъ явилась критическая мысль. Придется ли и имъ въ свою очередь ради блага слдующаго поколнія мнять благородныя занятія на низменныя, глубокія мысли на пустыя? Захватитъ ли свтъ и ихъ въ свою очередь? Польстятся ли двочки на выгодныя замужества, въ которыхъ обды и гостиныя будутъ имть такое же важное значеніе? И посл такого хорошаго начала будутъ ли мальчики томиться тернистыми исканіями, уважать притворство и притворяться сами, достигнутъ ли они усха или падутъ и породятъ среди надеждъ и прекрасныхъ эмоцій новое поколніе, осужденное на неискренность и приспособленія, чтобы умереть, въ конц-концовъ,— какъ долженъ умереть и онъ?…

Траффордъ услышалъ звонкій голосъ жены внизу и пошелъ ей навстрчу. Она прошла въ гостиную, и онъ послдовалъ за нею въ конецъ комнаты къ маленькому столику, который она отпирала. Она повернулась при его приближеніи и улыбнулась ласковой, привычной улыбкой…

Она была уже не той тоненькой, быстрой въ движеніяхъ двушкой, подошедшей къ нему, когда онъ выползъ изъ-подъ, сломаннаго аэроплана Соломонсона, и не той юной полу-восточной красавицей, явившейся передъ нимъ на лстниц виллы въ Веве. Теперь это была спокойная, сдержанная женщина, ведущая свой домъ и направлявшая свою жизнь съ умлой, тонкой оцнкой всхъ своихъ качествъ и возможностей. Она была одта въ простой костюмъ коричневатаго цвта и въ шляпк съ сине-стальной отдлкой, оттнявшей ея красивые голубые глава и придававшей теплый тонъ ея волосамъ. Она точно спрятала свои яркіе цвта въ футляръ для того, чтобы вскор извлечь ихъ оттуда съ большимъ эффектомъ.

— А, старичокъ,— сказала она,— ты дома?

Онъ кивнулъ.— Мн стало скучно въ клуб — и я не могъ работать.

Въ голос ея звучалъ какъ будто вызовъ.— А я здила смотрть домъ,— сказала она.— Мн говорила про него Алиса Кармелъ. Это не Берклей-Сквер, но недалеко оттуда. Онъ довольно хорошъ.

— Это — преждевременно,— сказалъ онъ, взглянувъ ей въ глаза.

— Но мы не можемъ жить въ этомъ.

— Я не хочу перезжать въ другой.

— Но почему?

— Просто не хочу.

— Вдь это не изъ-за денегъ?

— Нтъ,— сказалъ Траффордъ съ внезапнымъ озлобленіемъ.— Тутъ я тебя обогналъ и побилъ, Марджори.

Она изумилась рзкости его тона. И только что хотла заговорить, какъ дверь отворилась, и Малькольмъ впустилъ тетю Плессингтонъ и дядю Губерта. Мужъ и жена поколебались съ минуту, но потомъ поняли, что разговоръ ихъ конченъ…

Марджори пошла поздороваться съ теткой, а Траффордъ черезъ нсколько минутъ незамтно выскользнулъ изъ гостиной и отправился въ маленькую неубранную комнату наверху, служившую ему кабинетомъ. Онъ слъ къ большому столу, сдвинулъ аккуратно сложенныя бумаги и побарабанилъ по столу пальцами.

— Будь я проклятъ, если мы купимъ этотъ большой домъ,— сказалъ онъ.

IV.

Онъ чувствовалъ, что ему нужно чмъ-нибудь подкрпить свое ршеніе ухать. Надо было сказать объ этомъ кому-нибудь опредленно. Онъ пошелъ бы внизъ къ Марджори, но у нея сидла тетка, и Богъ всть, сколько времени продлится ея нападеніе. А потомъ явятся новые гости. Онъ ршилъ пойти пить чай къ матери и сообщитъ ей объ этой перемн въ своей жизни.

Миссисъ Траффордъ только что вернулась съ прогулки и писала письмо -а столомъ у узкаго окна.

— Кончай письмо, мамочка,— сказалъ онъ,— садясь къ камину.

Запечатавъ письмо, она повернулась къ нему и увидла, что онъ смотритъ на портретъ отца.

— Готово?— спросилъ онъ, замтивъ ея взглядъ.

Она отнесла письмо въ прихожую и, вернувшись, затворила за собой дверь.

— Я узжаю, мамочка,— началъ онъ съ какой-то непонятной рзкостью.— Хочу отдохнуть.

— Одинъ?

— Да. Мн нужна перемна. Поду куда-нибудь, куда не ступала нога человческая, насколько это возможно въ наше время.— На Лабрадоръ.

Глаза ихъ встртились на мгновеніе.

— Надолго?

— Почти на годъ.

— Я думала, что ты опять займешься научной работой?

— Нтъ.— Онъ помолчалъ.— Я поду на Лабрадоръ.

— Зачмъ?— спросила она,

— Думать.

Въ первую минуту она не нашлась, что сказать.— Это хорошо,— замтила она,— подумать.— Потомъ, точно найдя, что сама она задумалась слишкомъ надолго, она позвонила и приказала подать чай.

— Немудрено, что мать удивляется, когда сынъ застаетъ ее врасплохъ,— сказала она, когда горничная вышла.

— Видишь ли,— повторилъ онъ, какъ бы въ объясненіе,— мн нужно подумать.

Наступила пауза. Потомъ она стала спрашивать о Лабрадор: не очень ли тамъ холодно и пустынно, не очень ли опасно и тяжело. Онъ отвчалъ. Какъ же онъ думаетъ устроиться тамъ? Онъ отправится съ экспедиціей, построитъ избу и останется. Одинъ? Да — думать. Она пытливо взглянула на него.— Это будетъ — очень одиноко,— оказала она, помолчавъ.

Онъ рисовался ей маленькой, безмолвной крапинкой на фон необозримой снжной пустыни.

Горничная внесла принадлежности для чая прежде, чмъ мать и сынъ снова вернулись къ интересовавшему ихъ предмету. Потомъ она внезапно спросила: — Почему ты вздумалъ такъ ухать?

— Я усталъ отъ всхъ этихъ длъ и финансовыхъ соображеній,— отвтилъ онъ посл нкотораго молчанія.

— Я ожидала этого,— задумчиво отозвалась она.

— Да. Мн надоли дла. Я хочу отдлаться отъ нихъ. И начать что-нибудь другое.

Она чувствовала, что они оба уклоняются отъ главнаго. Кто-нибудь изъ нихъ долженъ былъ коснуться этого вопроса. Она ршила, что должна она, ей это будетъ мене трудно, чмъ ему.

— А Марджори?— спросила она.

Онъ очень спокойно взглянулъ въ глаза матери.— Видишь-ли,— продолжалъ онъ, умышленно не отвчая на ея вопросъ.— Меня выбросило на берегъ. Я потерплъ крушеніе. Я не гожусь для своей прежней работы,— не гожусь ни на что. И мн не нравится жизнь, которую я веду. Я ненавижу ее. Пока я ея добивался, она представляла нкоторый интересъ. Было нчто волнующее въ первыхъ двадцати тысячахъ. Но теперь — она пуста, безцльна, надодлива…

Онъ остановился. Она стала готовить чай, зажгла спиртовую лампочку подъ чайникомъ. Видимо, это было не легко, рука ея дрожала. Потомъ съ усиліемъ повернулась къ нему.

— А Марджори нравится жизнь, которую вы ведете?— спросила она и крпко сжала губы.

— О, ей-то нравится!— отвтилъ онъ съ горечью, удивившей ее.

— Ты такъ въ этомъ увренъ?

Онъ утвердительно кивнулъ.

— Она не нравилась бы ей безъ тебя.

— О, это ужъ слишкомъ! Это ея міръ! Это она создала его — и сама создана для него. Она можетъ имть его, можетъ его сохранить. Я сдлалъ свое и добылъ для нея. Но теперь — я свободенъ и могу уйти. И уйду. Ей останется все остальное. Я внесъ свою половину. Но душа моя принадлежитъ мн. И если я хочу уйти и подумать, то такъ и сдлаю. Даже Марджори не помшаетъ мн въ этомъ.

Въ теченіе нсколькихъ секундъ миссисъ Траффордъ не отвчала на эту вспышку. Потомъ проговорила:— А почему бы не подумать и Марджори?

Онъ задумался.— Она не думаетъ,— сказалъ онъ, и слова точно вырвались изъ глубины его существа.

— Но вы вдвоемъ…

— Мы не разговариваемъ. Это удивительно — до чего мы не разговариваемъ. Мы не можемъ. Пробуемъ, и не можемъ. Она идетъ своей дорогой, и теперь — я хочу итти своей.

— И оставить ее?

Онъ кивнулъ.

— Въ Лондон?

— Со всмъ, что ей такъ дорого.

— Кром тебя самого?

— Я только средство…

Она повернула къ нему свое спокойное лицо.— Ты знаешь,— сказала она,— что это неправда…

— Я присматривалась къ ней,— продолжала миссисъ Траффордъ.— Ты для нея не средство. Я давно бы уже заговорила, еслибъ думала это. Неужели же я не приглядывалась къ вамъ? Неужели же я не лежала безъ сна ночи напролетъ, думая о теб и о ней, припоминая каждое случайное настроеніе, каждый маленькій признакъ — желая помочь,— и не умя помочь…— Она заплакала.— И вотъ, дошло-до этого,— закончила она шопотомъ, вытирая слезы.

Траффордъ стоялъ неподвижно, смотря на нее. Она засуетилась. Поправила, чайникъ, передвинула безцльно чашки, заварила чай и встала на минуту, прежде чмъ налить его.— Тяжело говорить,— сказала она,— особенно объ этомъ… Я такъ люблю васъ. И ее. И тебя… Не находишь словъ, милый. И говоришь глупости….

Она налила чай, поставила чашки и, вставъ, подошла къ нему.

— Видишь-ли,—сказала она,— ты боленъ. Ты не справедливъ. Ты пришелъ къ концу. И не знаешь, гд ты, и что теб длать. И она тоже не знаетъ, мой дорогой. Она также не видитъ цли и еще меньше, чмъ ты, видитъ выходъ. Гораздо меньше.

— Но это не замтно. Она продолжаетъ все то же. Она постоянно выдумываетъ все новое и новое…

— А ты хочешь ухать. Это одно и то же. Это точь-въ-точь то же самое. Это неудовлетворенность. Жизнь оставляетъ въ васъ пустоту, не удовлетворяетъ вашихъ запросовъ — и не даетъ вамъ длать ничего, кром разныхъ минутныхъ мелочей, которыя превращаются въ прахъ, какъ только вы ихъ сдлаете. Она страдаетъ отъ этого, такъ же, какъ и ты.

— Но она не показываетъ этого.

— Женщины показываютъ это меньше, чмъ мужчины. Можетъ быть, она даже и не сознаетъ этого. Половина женщинъ нашего круга не сознаетъ,— а женщин гораздо легче итти по старой коле — такъ много разныхъ мелочей, которыя затягиваютъ…

— Мама,— я хочу ухать,— сказалъ Траффордъ.

— Но подумай о ней.

— Я ужъ думалъ. Теперь я хочу подумать о себ.

— Ты не сможешь — безъ нея.

— Смогу. Я ршилъ это сдлать.

— Ухать, какъ можно дальше?

— Какъ можно дальше.

— И думать?

Онъ кивнулъ.

— Разобрать, что все это значитъ, мой дорогой?

— Да. Поскольку это касается меня.

— А потомъ?

— Вернусь, вроятно. Я еще не обдумалъ.

— Къ ней?

Онъ не отвтилъ. Она подошла совсмъ близко къ нему и оперлась на каминъ.

— Годвинъ,— сказала она,— она только отстанетъ еще больше… Ты долженъ взять ее съ собой.

Онъ не шевельнулся и молчалъ.

— Ты долженъ обдумать все вмст съ ней. Если ты этого не сдлаешь…

— Я не могу.

— Тогда ты долженъ уйти отъ нея…— она остановилась.

— Совсмъ?— спросилъ онъ.

— Да.

Оба умолкли на нкоторое время. Потомъ миссисъ Траффордъ вспомнила о ча, стынущемъ въ чашкахъ, налила сливокъ, положила сахаръ. Они сли за столъ, и она продолжала.

— Я много думала объ этихъ вещахъ,— сказала она, держа въ рук сливочникъ.— И не о васъ однихъ, а и о другихъ. И обо всемъ движеніи, которое теперь происходить вокругъ насъ… Бракъ не то, чмъ онъ долженъ быть… И онъ измнился, потому что женщины стали людьми. Только… Знаешь, Годвинъ, это такъ трудно выразить словами. Женщина перестала быть рабой, но она все еще не стала равной мужчин… Мы получили нчто врод поддльной эмансипаціи и не дожили еще до настоящей.

Она отставила молочникъ съ видомъ серьезнаго размышленія.— Если ты удешь отъ нея и сдлаешь самыя чудесныя открытія относительно жизни и самого себя, изъ этого не выйдетъ ничего хорошаго, если она не сдлаетъ ихъ вмст съ тобой. Ничего хорошаго… Въ конц-концовъ, ты не можешь жить безъ нея. Такъ же, какъ и она безъ тебя. Ты думаешь, что можешь, но я наблюдала за тобой. Ты хочешь ухать не отъ нея, а отъ того міра, который захватилъ ее, отъ всхъ этихъ нарядовъ, развлеченій, соперничества и той мишуры, въ которой вы живете… Все это нимало не мшало бы теб, еслибъ не поглощало ее. Теб не зачмъ уходитъ отъ этого ради самого себя. Ты и безъ того стоишь вн этого міра. Ты далекъ отъ него, насколько можетъ быть далекъ человкъ. Но она держитъ тебя въ немъ, потому что онъ держитъ ее. И твой отъздъ не приведетъ ни къ чему. Она попрежнему останется въ этомъ мір и сохранитъ свою власть надъ тобой… Ты долженъ взять ее съ собой.

Нсколько минутъ она смотрла на его задумчивое лицо, потомъ во-время спохватилась, что чуть было не положила вторую порцію сахара въ чашки, и протянула одну изъ нихъ сыну. Онъ машинально взялъ ее.

— Какая ты у меня умная, мамочка,— проговорилъ онъ.— Я не такъ смотрлъ на все это. Не знаю только, права ли ты.

— Я знаю, что права,— отвтила она.

— Я все больше и больше думалъ, что виновата Марджори.

— Нтъ, міръ.

— Міръ создаютъ женщины. Туалеты, тщеславіе, соперничество.

Миссисъ Траффордъ задумалась.— Нтъ, міромъ управляетъ полъ. Не женщины и не мужчины. Но міръ держитъ женщинъ крпче, чмъ мужчинъ. Онъ глубже захватываетъ.— Возьми ее съ собой,— сказала она просто, взглянувъ ему въ глаза.

— Она не захочетъ,— сказалъ Траффордъ, подумавъ.

— Она подетъ,— если ты заставишь ее.

— Ей нужно взять съ собой двухъ горничныхъ.

— Я не думаю, чтобы ты зналъ Марджори такъ хорошо, какъ я.

— Но она не можетъ…

— Можетъ. Это ты — ты самъ захочешь взять для нея двухъ горничныхъ. Даже ты… Мужчины несправедливы къ женщинамъ.

Траффордъ поставилъ нетронутую чашку на каминъ.— Любитъ меня Марджори?— рзко спросилъ онъ.

— Ты солнце въ ея мір.

— Но она идетъ своей дорогой.

— Она умна, полна жизни, энергіи, она жаждетъ длать что-нибудь, устраивать, организовать, но ее не интересуетъ ничто, оно не длаетъ ничего, центромъ чего не былъ бы ты.

— Но еслибъ она любила, она бы понимала.

— Дорогой мой, а ты разв понимаешь?

Онъ стоялъ въ нершительности.— Все было мн такъ ясно,— сказалъ онъ.— Я зналъ, что поду на Лабрадоръ.

Маленькіе часы на камин пробили шесть.— Боже мой!— воскликнулъ онъ.— Я долженъ гд-то обдать въ семь. Потомъ мы демъ на премьеру. Кажется, съ Бернарами. А потомъ, должно быть, будемъ ужинать. И постоянно жизнь разбивается на клочки этими пустяками. Думать приходится урывками по пятидесяти минутъ. Это безуміе…

Они обдали въ ресторан Лоретто съ Бернарами, Ричардомъ Хемпденъ и миссисъ Годвинъ Кэпсъ, черноглазой, спокойной женой драматурга. Весь обдъ Марджори слдила за мужемъ, замтивъ его глубокую озабоченность. Онъ поговорилъ немного съ миссисъ Бернаръ, пока не настала очередь Хемпдена занимать ее, потомъ, убдившись, что миссисъ Кэпсъ заинтересована Бернаромъ, погрузился въ задумчивость. Вскор Марджори замтила, что глаза его пытливо устремлены на нее.

Она надялась, что его заинтересуетъ пьеса, но она какъ будто нарочно была создана для того, чтобы еще усилить его ощущеніе мишурной нереальности современной жизни. Въ антрактахъ Бернаръ разсыпался въ условныхъ восторгахъ.

Марджори наблюдала Траффорда, сидвшаго въ углу ложи, онъ презрительно вслушивался временами въ происходившее на сцен, потомъ снова впадалъ въ угрюмую неподвижность. Ей хотлось вникнуть въ его настроеніе. Она чувствовала, что это нчто большее, чмъ простое раздраженіе ея упорнымъ желаніемъ купить домъ.

Она стала замчать это измнившееся настроеніе только за послдніе три или четыре года. Раньше, конечно, онъ тоже бывалъ по временамъ раздражителенъ.

Были ли они теперь мене счастливы, чмъ въ маленькомъ домик въ Чельси? Что это былъ за отвратительный домишка! А все-таки тогда было какъ будто больше радости, больше близости…

Она отклонила приглашеніе Бернаровъ поужинать, и какъ только они очутились въ автомобил, заговорила:

— Рагъ,— спросила она,— что-нибудь случилось?

— Да.

— Домъ?

— Да — домъ.

Марджори помолчала.

— Но почему ты такъ противъ большого дома?

— Ахъ, потому что и этотъ раздражаетъ меня, а новый будетъ раздражать еще больше.

— Но попробуй.

— Я не хочу.

— Ну, хорошо,— сказала она и смолкла.

— А потомъ,— спросилъ онъ,— что мы будемъ длать потомъ?

— Когда?

— Посл того, какъ купимъ новый домъ?

— Я открою пріемы,— сказала она.

Онъ не отвтилъ.

— Я хочу начать пріемы. Я хочу, чтобы ты занялъ, наконецъ, то мсто, котораго достоинъ.

— Съ четырьмя выздными?!

— О, домъ только средство.

— Средство?— переспросилъ онъ.— Къ чему? Послушай, Марджори, какъ ты думаешь, что мы съ тобой будемъ длать дальше? Что я буду длать — въ ближайшіе годы?

— Сначала, я думаю, ты будешь заниматься своими научными наслдованіями.

— Ну?…

— Потомъ… Я должна сказать теб, Рагъ, о чемъ я мечтаю для тебя.— Политика…

— Боже милостивый!

— Въ теб есть какая-то сила. Ты мотъ бы сдлать многое.

— А потомъ? Участіе въ правительств?

— А почему бы и нтъ? Посмотри, сколько въ немъ мелкихъ людей.

— А потомъ третій, еще боле помстительный домъ?

— Ты несправедливъ ко мн.

Онъ натянулъ на колни медвжью полсть.

— Марджори!— сказалъ онъ.— Послушай… Мы не сдлаемъ ничего изъ того, что ты говорила… Нтъ! Я не могу продолжать своихъ научныхъ изысканій,— пояснилъ онъ.— А ты этого не понимаешь. Я не способенъ работать. Я не сдлаю уже никакого настоящаго научнаго открытія. Въ этомъ вся бда, Марджори, отъ этого все и происходитъ. А что касается до политики… то я не могу заниматься политикой. Я презираю политику. Вс эти имперіи, монархіи, палаты, и патріотизмъ, и соціальныя реформы, и все прочее, представляется мн глупостью,— такой глупостью, что я не нахожу словъ для ея выраженія. Все это временно, случайно, какія-то затычки,— что-то врод цыганской карусели на мст, гд собираются выстроить домъ. Но вдь катаясь на карусели, ты не помогаешь постройк дома… Нтъ ни точнаго знанія, ни ясныхъ цлей… Только матеріалъ для опытовъ. А своей работой я не могу заняться, понимаешь? Я потерялъ все.

Она молчала.

— Я вступилъ въ эту идіотскую борьбу ради денегъ,— продолжалъ онъ,— я чувствую себя такъ, какъ должна чувствовать себя женщина, достигшая успха проституціей. Я чувствую себя падшимъ и больнымъ. Дла и проституція — это одно и то же. Всякое дло есть своего рода проституція, и всякая проституція есть своего рода дло. Почему дозволительне продавать мозги, чмъ тло?.. Это такъ легко, если имть хорошіе мозги… Мн опротивла такая жизнь, Марджори. Я не хочу больше ничего покупать. Мн опротивло покупать. Я пришелъ къ концу. Это все равно, какъ если бы, проходя по большому дому, я вдругъ нашелъ бы дверь, которая отворяется въ — Ничто. Въ Ничто!

— Это настроеніе,— прошептала она, когда онъ замолкъ.

— Это не настроеніе, а фактъ… У меня нтъ ничего впереди, и я не знаю, какъ вернуться назадъ. Жизнь для меня уже не благо. Я выдохся.

Она посмотрла на него съ ужасомъ.— Но, увряю тебя, это только настроеніе.

— Нтъ, нтъ,— сказалъ онъ,— не настроеніе, а глубокое убжденіе. Я знаю…

Автомобиль остановился у подъзда, и Малькольмъ отворилъ дверцу. Они молча вышли и молча поднялись по лстниц.

Черезъ нсколько минутъ онъ вошелъ въ ея комнату и слъ возл камина. Она стояла у туалета, отстетивая ожерелье, и съ сверкающими камнями въ рук подошла и встала возл него.

— Рагъ,— начала она,— я не знаю, что сказать. Твои слова, не слишкомъ удивили меня… Я чувствовала, что ты какъ будто разочарованъ въ жизни, разочарованъ во мн. Я чувствовала это безконечное множество разъ, но особенно часто за послднее время Я даже боялась признаться самой себ, какъ я чувствовала это часто. Но вдь разв не такова жизнь? И разв не всякая жена разочаровываетъ своего мужа? Въ конц-концовъ вдь были же мы счастливы, и было бы неблагодарно забывать объ этомъ.

— Послушай, Рагъ, — продолжала она, когда онъ не отвтилъ,— я не знаю, что длать. Если-бъ я знала, я бы сдлала… Что намъ длать?

— Думать,— оказалъ онъ.

— Но вдь надо не только думать, но и жить.

— Виновата эта огромная, тягостная суетность — во всемъ.

— Ну, хорошо, не будемъ суетными. Будемъ длать что-нибудь. Ты говорилъ, что не чувствуешь въ себ силъ для научныхъ изслдованій, что ты презираешь политику… Въ мір безконечное множество горя и страданій. Разв мы не можемъ заняться общественнымъ дломъ, постараться измнить жизнь для другихъ людей, мене счастливыхъ, чмъ мы…

— Кто мы, чтобы вмшиваться въ чужія жизни?

— Но вдь надо же длать что-нибудь.

— Нтъ,— сказалъ онъ,— это и есть всеобщее теперешнее заблужденіе. Человкъ долженъ длать настоящее дло. А мы не знаемъ настоящаго, Марджори. Въ этомъ вся суть… скажи мн, тебя удовлетворяетъ эта жизнь? Если бы она удовлетворяла, разв ты была бы всегда такой безпокойной?

— Но подумай, сколько прекраснаго въ жизни,— сказала она.

— Вотъ именно прекрасное и чудесное въ жизни и заставляетъ меня возмущаться противъ той жизни, которую мы ведемъ. Оттого, что я видлъ полоски золота, я знаю, что остальное грязь. Когда я унижаюсь и придумываю всякіе планы въ своей контор, и потомъ, возвращаясь, нахожу тебя распинающейся передъ стаей болтающихъ, разряженныхъ женщинъ, когда я думаю, что это содержаніе всей нашей жизни, подумаю о томъ, кто мы, тогда какъ разъ я вспоминаю самыя глубокія и самыя прекрасныя вещи… Дорогая, невозможно, непереносимо, чтобы жизнь была создана прекрасной — именно ради этихъ пошлостей.

— А разв,— она запнулась.— Разв ты считаешь ни во что любовь?

— Любовь?.. Да была ли между нами любовь? Любовь растетъ. Но мы взяли ее — какъ люди берутъ цвты изъ сада, срзаютъ ихъ и ставятъ въ воду. Сколько времени изъ нашей повседневной жизни уходило на любовь? Какъ много однихъ послдствій любви мы оставили позади себя?.. Мы просто жили вмст и… ‘занимались любовью’. И думали о разныхъ другихъ вещахъ…

Онъ взглянулъ на нее.— О, я люблю тысячу вещей въ теб,— оказалъ онъ.— Но люблю ли я тебя, Марджори? Получилъ ли я тебя? Не потерялъ ли я тебя,— не утратили ли мы оба что то,— самую суть всего? Не думаешь ли ты, что мы были обмануты инстинктомъ, что не было чего-то, о чемъ мы думали, и что мы чувствовали, будто оно есть? Гд же оно теперь? Гд радость и удивленіе, Марджори, гд гордость, и громадная безпредльная надежда?

Она молчала съ минуту, потомъ быстро опустилась передъ нимъ на колни и протянула къ нему руки.

— О, Рагъ,— сказала она, и лицо ея озарилось нжной красотой. Онъ взялъ кончики ея пальцевъ, потомъ сейчасъ же выпустилъ я вскочилъ съ кресла..

— Дорогая!— воскликнулъ онъ.— Дорогая, зачмъ ты всегда стараешься превратить любовь — въ прикосновенія?.. Встань. Встань, дорогая. Не думай, что я разлюбилъ тебя. Стань здсь и дай мн поговорить съ тобой, какъ человку съ человкомъ. Если мы упустимъ этотъ случай и перейдемъ къ объятіямъ…— Онъ остановился.

Она сла, къ камину, у его ногъ.— Продолжай,— сказала она,— продолжай.

— Я чувствую, что сейчасъ ршается вопросъ всей нашей жизни, Марджори,— началъ онъ.— Мы подошли къ кризису, Марджори. Я чувствую, что теперь,— теперь уже пора. Или мы спасемъ другъ друга теперь, или же мы не спасемся никогда. Словно что-то собралось, накопилось, и уже нельзя больше ждать. Если мы не воспользуемся этимъ случаемъ… Тогда наша жизнь будетъ продолжаться такъ, какъ она шла до сихъ поръ, будетъ становиться все боле и боле полной мелкихъ волненій, утонченнаго комфорта и развлеченій…— Онъ остановился, потомъ опять заговорилъ горячо.— О, почему обыденщина такъ захватываетъ насъ! Почему поколнія за поколніями начинаютъ такъ прекрасно, пылаютъ дивными мечтами въ юности, достигаютъ такъ многаго, совершаютъ столько, и потомъ становятся — такими! Взгляни на эту комнату, на эту кучу мелкихъ пустяковъ! Посмотри на свои красивыя книги, на сотни умовъ, которые ты собрала здсь, на яркія искры духа, которыя привлекали тебя, какъ драгоцнные камни сороку. Взгляни на эти зеркала и серебро, на эти китайскіе шелка! А вдь мы въ расцвт лтъ, Марджори. Теперь самая лучшая, самая богатая пора нашей жизни. И что же мы длаемъ? Собираемъ и копимъ. Ради этого мы любили, ради этого мы надялись? Помнишь, когда мы были молоды, жизнь казалась намъ такой дивной — и казалось невроятнымъ, что мы должны умереть? Дивный сонъ! Предчувствіе величія!.. И жалкое паденіе!

Онъ злобно сжалъ кулаки.— Я не хочу терпть этого, Марджори. Я не хочу выносить этого. Какъ-нибудь, какимъ-бы то ни было путемъ, я избавлюсь отъ этой жизни,— и ты со мной. Я долго-долго думалъ объ этомъ, и теперь я знаю…

— Но какъ?— спросила Марджори, обхвативъ обнаженными руками колни и смотря въ огонь.— Какъ?

— Мы должны уйти отъ этихъ постоянныхъ перерывовъ, отъ непрестанныхъ, мелочныхъ призывовъ жизни…

— Мы можемъ ухать — въ Швейцарію.

— Мы ужъ здили въ Швейцарію. И оба признали, что это путешествіе было нашимъ вторымъ медовымъ мсяцемъ. Намъ нуженъ не медовый мсяцъ. Нтъ, мы должны ухать дальше.

Внезапный свтъ озарилъ умъ Марджори. Она поняла, что у него есть планъ. Она подняла къ нему освщенное пламенемъ лицо, пристально взглянула на него и спросила:

— Куда?

— Гораздо дальше.

— Куда же?

— Не знаю.

— Нтъ, знаешь. Ты придумалъ что-то.

— Не знаю, Марджори. По крайней мр,— я еще не ршилъ. Куда нибудь, гд очень одиноко. Холодно и далеко. Подальше отсюда…— Онъ запнулся, потомъ воскликнулъ:— о, Боже! какъ мн хочется уйти отъ всего этого!

Онъ опустился въ кресло и закрылъ лицо руками.

Потомъ вдругъ всталъ и выбжалъ изъ комнаты.

VI.

Когда черезъ пять минуть онъ вернулся, она все еще сидла неподвижно передъ каминомъ, держа въ рук ожерелье, я красный отблескъ пламени игралъ на камняхъ и въ ея глазахъ. Онъ снова слъ.

— Я тутъ разораторствовался,— сказалъ онъ.— Я чувствую, что былъ краснорчивъ. Словно актеръ въ пьес Кэпса… Изо всхъ людей на свт мн трудне всего говорить съ тобою — это оттого, что ты значишь для меня такъ много.

Она порывисто шевельнулась, но сейчасъ же съежилась и отодвинулась отъ него.— Да вдь мн нельзя брать тебя за руку,— прошептала она,

— Я хочу объяснить теб.

— Да, непремнно.

— У меня былъ совсмъ опредленный планъ… Но меня охватилъ вдругъ ужасъ… Какое то смущеніе.

— Я знаю. Я знала, что у тебя есть планъ.

— Вотъ видишь ли… Я думаю похать на Лабрадоръ.

Онъ оперся локтями на колни, и руки его быстро двигались, поясняя слова. Ему страстно хотлось, чтобы она поняла и согласилась съ нимъ, и желаніе это длало его неувреннымъ, то медлительнымъ и неловкимъ, то пылкимъ и излишне краснорчивымъ. Но она понимала его лучше, чмъ онъ думалъ. Они должны похать на Лабрадоръ, въ эту снговую пустыню, о которой она почти и не слыхала, поселиться въ самомъ сердц этой дикой пустыни, за двсти миль или больше отъ всякаго человческаго жилья.

— На сколько же времени?— рзко опросила она.

— По крайней мр на годъ.

— И мы будемъ говорить?

— Да,— сказалъ онъ,— говорить и думать о насъ двоихъ и,— о! старыя слова выражаютъ всего лучше?— искать Бога.

— Я мечтала объ этомъ, Рагъ,— давно, давно.

— Такъ ты подешь,— воскликнулъ онъ,— уйдешь отъ всего этого?

Она перегнулась черезъ каминъ, взяла его руку и поцловала…

Потомъ, съ одной изъ тхъ внезапныхъ перемнъ настроенія, такъ свойственныхъ ей, она возмутилась.— Но, Рагъ,— воскликнула она,— это мечты. Мы не свободны. Вдь у насъ дти, Рагъ! Мы не можемъ оставить дтей.

— Можемъ,— сказалъ онъ,— Должны.

— Но, дорогой мой,— нашъ долгъ…

— Разв долгъ матери постоянно оставаться съ своими дтьми? За ними будутъ смотрть, ихъ жизнь налажена, потомъ мать моя живетъ такъ близко… Какой смыслъ вообще имть дтей, если ихъ жизнь не должна быть лучше нашей?.. Что мы длаемъ для того, чтобы спасти ихъ отъ того тупика, къ которому пришли мы сами? Они получаютъ пищу, уходъ, картины, уроки,— все это очень хорошо, пока они малы, но мы не даемъ имъ ни религіи, ни цли, ни разумныхъ основъ жизни. Какой смыслъ въ хлб и здоровь — когда нечему поклоняться?.. Что мы скажемъ имъ, когда они спросятъ насъ, зачмъ мы произвели ихъ на свтъ? Что это вышло случайно? Что мы скажемъ имъ, когда они спросятъ, какая цль этого воспитанія, этихъ уроковъ? Когда они спросятъ, къ чему мы ихъ готовимъ? Къ тому, чтобы они тоже имли дтей? Разв это отвтъ? Марджори, самый простой, здравый смыслъ говоритъ, что мы должны попробовать, должны сдлать это послднее, крайнее усиліе, точно такъ, какъ будетъ только здравымъ смысломъ разстаться, если мы не сможемъ выйти изъ этого хаоса вмст.

— Разстаться?!

— Да, разстаться. А почему бы и нтъ? Мы имемъ для этого возможность. Конечно, мы должны разстаться.

— Но, Рагъ,— разстаться!

Онъ честно отвтилъ на ея протестъ.— жизнь теряетъ всякую цну, если держится тмъ, чмъ держится сейчасъ наша,— сказалъ онъ.— Если мы не можемъ уйти вмст, тогда — я уйду одинъ.

Глава III.
Странствованіе.

Марджори была изумлена, убдившись, насколько ей была легко разстаться съ дтьми и ухать съ Траффордомъ.

— Мн не грустно,— говорила она,— ни капельки не трустно,— только я ужасно боюсь. Мн все будетъ сниться, что они заболли… А если откинуть это — прямо удивительно, до чего ты крпко держишь меня, а они нтъ.

То, что Траффордъ такъ ршительно вырвалъ ее изъ привычной обстановки, плнило ея воображеніе. Она смотрла на него съ какимъ то новымъ, страннымъ удивленіемъ, смшаннымъ съ пріятнымъ оттнкомъ боязни. И удивлялъ ее не только Траффордъ, но и она сама. Она переживала необычайное и непонятное настроеніе. Жизнь вдругъ стала, полна новизны и интереса, она чувствовала, что должна бы трагически горевать о дом и дтяхъ, чувствовала, что отъздъ ея долженъ бы разсматриваться, какъ огромная жертва, героическое подчиненіе длу Траффорда. А вмсто этого, гуляя по палуб парохода, который долженъ былъ отвезти ихъ въ Сенгъ-Джонъ, она испытывала только веселую жажду приключеній. Что то длаютъ теперь дти?— вотъ, чмъ должны бы быть заняты ея мысли. Но ола не думала объ этомъ, и это было ей все равно. Рядомъ съ ней стоялъ Траффордъ, показывая то то, то другое на берегу, уже не тягостно мрачный, а бодрый, оживленный, почти веселый… Ни одинъ изъ нихъ не сумлъ выбрать время для важнаго разговора въ теченіе перезда до Сентъ-Джона. Но впереди было еще столько времени! Они согласились на томъ, что спшить некуда, и они еще успютъ поговорить, когда совсмъ устроятся тамъ, въ снгахъ.—‘Тамъ у насъ будетъ пропасть времени на все…’

Траффордъ говорилъ, что они дутъ искать Бога, но они были боле похожи на двухъ дтей, выхавшихъ на каникулы.

II.

Съ метисами-проводниками, которые, по условію, должны были встртить Траффорда въ Сентъ-Джон, вышли затрудненія и проволочки, и только черезъ три недли посл прибытія въ Ньюфаундлендъ, они сами, проводники и все снаряженіе попали на пароходъ, идущій въ Портъ-Дюпре. Оттуда, по плану Траффорда, они должны были прохать до Маннивиковика, станціи Маркони, въ усть Зеленой Рки, а затмъ вверхъ по рк, въ пустыню.

Въ проведеніи этого плана встртились кое-какія досадныя осложненія, но, наконецъ, насталъ день, когда Траффордъ могъ распроститься съ семью людьми и одиннадцатью собаками, составляющими населеніе Питеръ-Гаммонда, послдняго оплота цивилизаціи въ этой стран — и обратить свое лицо къ пустын.

Утро было теплое и общало жаркій день, такъ что вуали, надтыя въ защиту отъ мухъ и москитовъ, уже причиняли нкоторое неудобство. Казалось невроятнымъ, что лсистые холмы, тянувшіеся вдоль берета озера — граница страны, въ которой почти половина населенія вымираетъ отъ голода. Тяжело нагруженные челноки безшумно скользили по вод съ ритмической смной шуршанія и тишины, когда спускались и подымались мокрыя весла. Компанія состояла еще изъ пятерыхъ индйцевъ-метисовъ и размщалась въ четырехъ челнокахъ, и на мелкихъ мстахъ Марджори и Траффордъ тоже брались за весла.

Около полудня они приплыли къ ущелью, гд сжатая рка стремительно неслась между высокими пурпурными утесами.— Всмъ пришлось налечь на весла, и только когда они выбрались, наконецъ, въ тихую заводь, пообдали и отдохнули на мягкомъ мшистомъ берегу, Марджори замтила своеобразную красоту вздымавшихся надъ ними скалъ. Но вниманіе ея скоро было отвлечено отъ этого великолпія.

Она откинула вуаль, чтобы удобне было сть, и вдругъ почувствовала болзненный уколъ и кровь на лиц. Большія мухи, похожія на осъ, съ злобнымъ жужжаніемъ осаждали ее и Траффорда. Даже индйцы то и дло шлепали себя по. рукамъ и бранились отъ боли, и вс были рады, когда снова сли въ челноки и поплыли вверхъ по извилистому ущелью. Остатокъ перваго дня пути прошелъ въ протаскиваніи сначала груза, а потомъ и челноковъ сквозь чащу, такъ какъ нужно было миновать пороги. Марджори и Траффордъ пробовали помогать индйцамъ. Но т проявляли настолько явное неудовольствіе, что они оставили ихъ въ поко и ограничились собираніемъ хвороста и мха для костра. Наконецъ, они расположились на ночлегъ, мужчины занялись укрпленіемъ палатки для Марджори, пока она кипятила воду для чая.

Стоя на открытомъ мст и глядя на закатъ, гаснущій за черными волнистыми линіями древесныхъ верхушекъ, Марджори испытывала, странное чувство безпріютности отъ сознанія, что ближайшее жилье находится уже на разстояніи цлаго дня утомительнаго пути. Свжій ночной втеръ обввалъ ея лицо и обнаженныя руки — она откинула вуаль и завернула рукава, чтобы они не мшали ей стряпать,— а въ воздух стоялъ гулъ отъ быстро несущихся къ морю водъ. Съ трескомъ продираясь сквозь чащу, двое индйцевъ волокли послдній челнокъ, двое другихъ помогали Траффорду окончательно установить ея палатку, а пятый стоялъ на колняхъ возл нея и торжественно и почтительно рзалъ ветчину, которую она должна была поджарить на сковородк.

Ее поражало, какъ много путъ цивилизаціи уже спало съ нихъ. Каждый день пути отъ Лондона освобождалъ ихъ, или лишалъ — она не знала хорошенько, что именно — множества мелкихъ удобствъ и пріятныхъ приспособленій. Трудный рабочій день еще усилилъ ощущеніе полнаго отстраненія отъ вещей ни ухода въ это уединеніе, въ этотъ сумеречный просторъ, въ эту простоту.

Индйцы ужинали отдльно, за своимъ костромъ, а Траффордъ и Марджори, закусивъ ветчиной, сидли молча, пока Траффордъ курилъ. Оба они были слишкомъ утомлены, чтобы разговаривать. Луны не было, но звзды блистали холодно и ярко, воздухъ, такой жаркій днемъ, сталъ свжъ и рзокъ, и Марджори вдругъ оцнила вс преимущества палатки, простилась съ мужемъ, вошла въ палатку, чудесно пахнущую отъ втокъ лабрадорскаго чая, раздлась и, не успвъ, какъ слдуетъ.ъ, завернуться въ одяло, заснула крпкимъ сномъ.

Она проснулась отъ яркаго солнца, врывавшагося въ скважины палатки, отъ запаха жареной ветчины и отъ голоса Траффорда, будившаго ее.

— Мы ужъ справились съ частью груза,— сказалъ онъ.— Вставай скоре, завернись въ одяло и сбгай, выкупайся въ рк. Она холодная, какъ ледъ.

Она подмигнула ему. — А ты не очень окоченлъ?— спросила она.

— До купанья было хуже,— отвтилъ онъ.

Она взяла изъ его рукъ оловянную чашку — съ фарфоровыми они распростились на цлый годъ.— Готовить чай — женское дло, — сказала она.

— Я не разсчитываю, что ты сразу превратишься въ индіанку,— отозвался Траффордъ.

III.

Выкупавшись, Марджори вытерлась за кустомъ, заплела волосы въ косу, спрятала ихъ подъ шляпу и, пробираясь съ Траффордомъ обратно къ палатк, забавлялась перечисленіемъ принадлежностей своей ванной и туалетной въ Суссексъ-Сквер. Вдругъ она остановилась съ выраженіемъ внезапнаго ужаса на лиц.

— Такъ и есть!— воскликнула она,— у насъ нтъ мыла! Это, кажется, нашъ послдній кусокъ. Я ни разу не вспомнила о мыл…

— И я тоже,— сказалъ Траффордъ.— Но вдь не возвращаться же намъ изъ-за мыла!

— Мы не вернемся ни изъ-за чего,— сказала Марджори.— Но все-таки,— я не разсчитывала на цлую зиму безъ мыла.

— Я придумаю что-нибудь,— сказалъ Траффордъ довольно нершительно.— На то я химикъ.

Путешествіе ихъ длилось почти мсяцъ. Ни разу они не встртили ни одного человческаго существа, хотя въ одномъ мст и наткнулись на остатки бывшаго становища индйцевъ. Но пустыня эта вовсе не была безжизненной. Они видли множество водяныхъ птицъ, гусей, нырковъ, полярныхъ куропатокъ, и въ изобиліи питались этой дичью. Потомъ, по берегамъ большихъ озеръ, то и дло встрчались кочующіе олени, и проводники замтили слды волковъ. Они убили шесть канадскихъ оленей и сдлали остановку для того, чтобы разрзать и высушить ихъ мясо на смну ветчин, которой было мало, ловили и жарили форелей, и привыкли къ таинственной игр сверныхъ зарницъ, вспыхивающихъ, когда погасалъ отблескъ заката.

Повсюду, за исключеніемъ рчныхъ долинъ, мстность представляла волнообразную, крпко промерзшую низину съ рядами болотистыхъ озеръ. Повсюду виднлся оленій мохъ, растущій на торф и испещренный кустами цвтущаго нжно-душистаго лабрадорскаго чая. Мстами послдній смнялся маленькими колокольчиками и зарослями вереска и жесткой травы, а по скаламъ лпились нжные карликовые кустарники и хорошенькій ароматный розовый цвтокъ, неизвстный ни Траффорду, ни Марджори. И было изумительное количество дикихъ плодовъ, всякихъ ягодъ, малины, брусники, и какая-то особая блая, удивительно вкусная земляника. Погода, за исключеніемъ одного дождливаго дня, все время стояла чудесная.

Наконецъ, Траффордъ ршить остановиться и основаться на зиму. Онъ выбралъ мсто на склон низкаго, каменистаго горнаго хребта, футахъ въ пятидесяти надъ ркою,— которая теперь превратилась въ потокъ шириною саженъ въ десять. Жилище его должно было находиться возл маленькаго ручейка съ хорошей водой, въ ложбин, огражденной двумя каменистыми выступами, поросшими густымъ кустарникомъ, Въ двнадцати миляхъ, отсюда находилось самое высокое плоскогорье Лабрадора, водораздлъ между рками, текущими въ Атлантическій океанъ и въ Гудзоновъ заливъ. Совсмъ близко отъ избраннаго мста стна утеса отступала и открывала видъ на узкую долину верхняго теченія Зеленой Рки и на широкую полосу холмовъ и болотъ, уходящихъ, на юго-востокъ. Къ сверу и сверо-востоку тянулись низкіе кряжи, мстами желтющіе пятнами прошлогодняго снга, а противоположную сторону замыкали склоны, кое-гд поросшіе кривой и мелкой сосной. Пустынный и величавый просторъ невольно поражалъ воображеніе. Единственнымъ живымъ существомъ казалась Зеленая Рка, съ шумомъ и неустанно стремившаяся вдаль отъ этихъ пустынныхъ высотъ. Птицы залетали сюда рдко, и наскомыя, мучившія ихъ въ ущель, остались далеко позади.

— Здсь мы сможемъ жить спокойно,— сказалъ Траффордъ.

— Ужасно пустынно,— замтила Марджори.

— Тмъ ближе къ Богу.

— Ты только подумай! Ни одинъ изъ этихъ холмовъ не имлъ никогда даже названія.

— Такъ что же?

— Словно мы на другой планет.

— Ну, ничего, мы окрестимъ ихъ. Вотъ это пусть будетъ Гора Марджори, а это — Долина Рага. Скоро каждое мстечко здсь станетъ намъ столь же близкимъ и знакомымъ, какъ гостинная въ Суссексъ-Сквер.

IV.

Проводники обязались выстроить до своего ухода деревянный домъ и кладовую, и подъ руководствомъ Траффорда они приступили теперь къ работ. Вс пятеро были метисы, индйцы съ примсью шотландской и французской крови, трезвые и опытные работники. Ихъ очень интересовалъ вопросъ, зачмъ попали сюда эти молодые, красивые и такъ явно изнженные цивилизаціей люди. Марджори и Траффордъ слышали, какъ они обсуждали его у костра чуть не каждую ночь. О ни какъ будто не говорили ни о чемъ другомъ. Они выставляли всевозможныя гипотезы, допускали даже, что Траффорду было извстно мстонахожденіе золотыхъ и брилліантовыхъ розсыпей, и онъ взялъ съ собой жену, потому что не желалъ никому доврить своей тайны. Прельщала ихъ также мысль о томъ, что они ‘что-нибудь сдлали’.

Однажды вечеромъ одному изъ нихъ пришла блестящая идея.— У нихъ нтъ дтей,— донесся до Марджори хриплый, особенно громкій шопотъ.— Это ихъ огорчаетъ. И они отправились въ паломничество, какъ католики. Но только они вдь не католики. Какъ же такъ?

— Ну, нтъ, этого я ужъ не могу вынести,— сказала Марджори.— Это затрагиваетъ мою гордость. Я и такъ ужи, много наслушалась. Мистеръ Мекензи!… Мистеръ Мекензи!

Голоса у костра смолкли, и черная голова повернулась къ ней.

— Что угодно, миссисъ Траффордъ?— спросилъ Мекензи.

— Четверо,— проговорила она, показывая ему четыре пальца.

— Эге?

— Три сына и дочь,— сказала Марджори.

Макензи не понялъ до тхъ поръ, пока его младшій братъ не объяснилъ ему, въ чемъ дло.

— И вы ухали отъ нихъ сюда!… Сэръ, зачмъ вы сюда пріхали?

— Мы хотимъ пожить здсь,— крикнулъ Траффордъ.— Намъ захотлось побыть однимъ. Тамъ было слишкомъ много всего.

Мевензи покачалъ толовой въ полномъ недоумніи. Онъ не могъ понять, какъ чего-нибудь можетъ быть слишкомъ много.

— Вернитесь съ нами, сэръ,— сказалъ другой проводникъ, Раймондъ Нонасъ.— Вы не выдержите здсь…

Нонасъ до конца старался отговорить ихъ отъ ихъ намренія.— Я не могу оставить васъ здсь,— говорилъ онъ и прибавлялъ эти слова всякій разъ, когда ему уже нечмъ было убждать ихъ.

И Марджори, и Траффордъ испытывали странное волненіе, ощущеніе утраты и пустоты, когда вереница людей, спускавшаяся съ каменистаго склона, скрылась за поворотомъ, потомъ вскор показалась такая далекая и еле замтная на тропинк, ведущей къ маленькому лску, скрывавшему начало пороговъ. Они остановились на минуту на опушк лса и оглянулись наугадъ, потомъ одинъ за другимъ исчезли за деревьями. Нонасъ исчезъ послднимъ. Онъ стоялъ въ поз, ясно говорившей: ‘Я не могу оставить васъ’. Мелькнуло и затрепетало что то блое: это онъ махалъ письмами, которыя они поручили ему отправить въ Англію. Потомъ, какъ бы съ усиліемъ онъ повернулся, послдовалъ за другими, и двое безмолвныхъ отшельниковъ потеряли его изъ виду.

Глава IV.
Скитъ въ пустын.

Марджори и Траффордъ медленно направились къ дому.

— Надо еще многое сдлать до начала непогоды,— сказалъ Траффордъ, прерывая тягостное молчаніе.— Потомъ мы можемъ сидть и говорить обо всемъ, что намъ нужно. Съ тхъ поръ, какъ мы ухали, такъ многое занимало наше вниманіе. Я вспоминаю свое настроеніе — громадное отчаяніе. Оно точно таится еще гд-то и ждетъ своего часа. Это самое важное, съ чмъ намъ придется имть дло.— Онъ помолчалъ и прибавилъ:— Но, можетъ быть, теперь все будетъ по другому.

Почти четыре недли они, дйствительно, усердно работали, и по вечерамъ заползали въ свои койки усталые, какъ вьючныя животныя. Непогода могла наступить съ минуты на минуту. Уже два дня на свер хмуро совщались темныя тучи, и когда, наконецъ, разразилась буря, они убдились, что имъ больше ничего не остается, какъ забраться въ свою келью и сидть тамъ, пока все вокругъ не замерзнетъ.

Въ хижин была много дла. Отсутствіе всякаго матеріала, кром мелкаго и тонкаго лса, и недостатокъ времени не дали возможности построить избу изъ бревенъ, и жилище ихъ представляло просто маленькую хибарку изъ двойныхъ тесовыхъ досокъ, проложенныхъ толстымъ слоемъ земли и древесныхъ втокъ, Убитый земляной полъ былъ тоже покрытъ втками и устланъ оленьими шкурами. Стны и потолокъ были обиты грубымъ брезентомъ, и койки ихъ находились по стнамъ другъ противъ друга. Комната отапливалась желзной печкой, которую они привезли съ собой, дымъ выводился на крышу сквозь тонкую желзную трубу. Еще много оставалось работы, когда проводники ушли, и Траффордъ подбиралъ каждый лоскутокъ оберточной и газетной бумаги, затыкая ими щели и скважины въ стнахъ.

Два послднихъ предмета роскоши, гуттаперчевая ванна и дв гуттаперчевыхъ бутылки для горячей воды, висли за дверью. Это было почти все по части комфорта. Кострюли, сковородки и кое-какая провизія стояли на полк надъ печкой, въ противоположномъ углу стоялъ небольшой шкапчикъ, запасное блье и платье лежало въ брезентовыхъ чемоданахъ подъ койками, дрова они брали изъ-подъ навса, построеннаго снаружи у самой двери, между печкой и дверью стояла большая кадка воды. Зимой они ршили приносить съ рки ледъ.

Таково было ихъ жилище. Палатка, укрывавшая Марджори въ дорог, была раскинута рядомъ съ домомъ и замняла кладовую, кром того, они устроили длинный навсъ на столбахъ, съ грубо сколоченной и покрытой брезентомъ крышей, тамъ они сложили свои запасы, жестянки съ консервами, и т. п., остальное — муку, свчи, ветчину, сушеную оленину они подвсили на высот, недоступной, по ихъ мннію, для могущихъ явиться хищниковъ. Самое важное было запасти дровъ. Они складывали ихъ къ сверу и въ востоку отъ дома, и цлыми днями Траффордъ, съ чисто муравьиной предусмотрительностью, увеличивалъ запасъ ихъ, таская дрова изъ находившагося внизу лса. Разъ или два, соблазненный появленіемъ птицъ, онъ уходилъ на охоту, и разъ убилъ пять гусей, посл чего они потратили цлый день, чтобы ощипать, выпотрошить и сварить ихъ,— затмъ они сложили ихъ въ пустыя жестянки и залили сверху жиромъ, въ ожиданіи наступленія морозовъ, когда вс другія мры предохраненія отъ порчи будутъ излишни. Они пробовали также ловить форелей, но, несмотря на обиліе въ рк рыбы, уловъ рдко бывалъ удачный.

Для нихъ обоихъ явилось открытіемъ, насколько такія занятія развиваютъ духъ товарищества, и насколько, потроша гуся и обсуждая способы его приготовленія, они находятся въ боле тсномъ общеніи, чмъ когда-либо въ Суссексъ-Сквер.

— Все это адски интересно,— сказалъ Траффордъ, обозрвая рядъ жестянокъ на плит, набитыхъ разрзанными на куски гусями,— Однако, мы пріхали не на пикникъ. Эти мелочи съдаютъ насъ. Я помню, что мы выхали съ какой огромной, страшно важной цлью…

— Жестянки кипятъ!— громко вскрикнула Марджори.

Посл весьма дятельной интермедіи Траффордъ вернулся къ прежней тем.

— Мы отгоняемъ волка отъ дверей,— сказалъ онъ.

— Ахъ, не говори о волкахъ!

— Только тогда, какъ человкъ отгонитъ отъ двери волка — совсмъ далеко прочь — только тогда онъ перестанетъ взывать, къ небу. Я думаю…

— Что?— спросила Марджори, когда онъ замолкъ.

— Я думаю: есть ли что-нибудь реальное въ жизни, кром охоты за пищей и охоты за любовью? Не есть ли жизнь именно голодъ и другія потребности, и не лишаемся ли мы всего, когда эти потребности удовлетворены… Намъ ужасно скверно и когда эти потребности удовлетворены?..— Намъ ужасно скверно и

— Ахъ, какія глупости!— воскликнула Марджори.

— Вспомни о своихъ коврахъ. Вспомни о большомъ, тепломъ, красивомъ дом, который былъ недостаточно великъ для тебя. И все-таки мы счастливы здсь.

— Да, мы счастливы здсь,— сказала Марджори, пораженная этой мыслью.— Только…

— Что?

— Мн страшно. Я скучаю по дтямъ. И втеръ такой колючій.

— Можетъ быть, это какъ разъ то, что намъ нужно. Нтъ! Пока это все еще шалости, Марджори. Все ново и полно развлеченія. Самыя неудобства забавны. Но скоро мы привыкнемъ къ нимъ. И тогда начнемъ говорить и обсуждать все, что намъ нужно. Послушай, какъ ты думаешь, не прибавить ли намъ немножко коньяку въ этихъ гусей?..

II.

И вотъ настала, наконецъ, зима. Она словно свалилась имъ на голову. Однажды днемъ небо внезапно рзко потемнло, неистовый втеръ съ ледяной изморозью смнился ночью снгомъ, и утромъ Траффордъ увидлъ безумный хаосъ мелкихъ, блыхъ хлопьевъ, съ невроятной быстротой крутившихся въ чемъ то среднемъ между мракомъ и свтомъ. А черезъ два дня зима установилась уже вплотную, снгъ пересталъ итти, и скованная льдомъ природа, блещущая близной и залитая солнцемъ, засіяла подъ безоблачнымъ небомъ. За все это время они не подвинулись дальше въ важныхъ разговорахъ, ради которыхъ осудили себя на это изгнаніе. Нсколько разъ они пробовали начать.

— На чемъ мы остановились, когда узжали изъ Англіи?— говорила Марджори.— Да… Ты не могъ работать, нигд не находилъ покоя, ненавидлъ свою жизнь.

— Да, да, я знаю. Я страстно ненавидлъ жизнь, которую мы вели. Я думалъ, что намъ надо ухать. Подумать… Но мелочи не оставляютъ насъ и здсь.

Онъ закрылъ лицо руками.

— Зачмъ мы пріхали сюда?— спросилъ онъ.

— Ты хотлъ — избавиться отъ мелочей.

— Да. Но съ тобой… И разв, въ конц концовъ, мы избавились отъ мелочей? Я говорилъ себ, что, пріхавъ сюда, мы, можетъ быть, оставимъ позади себя т вопросы, которые мучили насъ. А вмсто того — мы пришли къ вопросамъ, стоявшимъ передъ первобытными людьми. Мы просто ближе подошли къ необходимости, вотъ и все. Мелочи давятъ насъ ничуть не меньше. Въ дикой природ нтъ ничего существеннаго, ничего глубокаго — она только немножко элементарне. Отъ жизни не уйдешь, ухавъ въ то или другое мсто… Но мн нужно было увезти тебя отъ всего, что такъ крпко держало тебя…

Онъ подошелъ къ двери, отворилъ ее и выглянулъ наружу. въ блдныхъ сумеркахъ снгъ падалъ безшумно и безостановочно

— Все идетъ своимъ чередомъ,— сказалъ онъ.— Неумолимо и безпощадно…

Однажды утромъ Траффордъ замтилъ на снгу слды какого-то хищнаго звря поблизости отъ рощицы, въ которой онъ обыкновенно бралъ дрова. Они вели прямо къ холму, и посл завтрака онъ взялъ ножъ и винтовку, надлъ лыжи, и отправился за рысью — онъ ршилъ, что зврь этотъ — рысь.

Утро было пасмурное, и очень холодное, несмотря на временами проглядывавшее зимнее солнце.

— До свиданья, старушка,— сказалъ онъ, и она припоминала потомъ, что, отойдя на нсколько саженъ, онъ вернулся и поцловалъ ее.— Я пробуду недолго,— прибавилъ онъ.— Эта тварь бродитъ врно недалеко отсюда, и если она меня не учуетъ, я разыщу ее въ какой-нибудь часъ.— Онъ постоялъ съ минуту въ нершительности.— Я не надолго,— повторилъ онъ, и она подумала, не скрываетъ-ли онъ отъ нея тотъ же страхъ одиночества, который старалась скрыть и она. Или, можетъ быть, онъ проникъ въ ея тайну? Взобравшись на нагроможденные камни, онъ обернулся,— она все еще смотрла на нбго.— До свиданія,— крикнулъ онъ, помахавъ рукой, и скрылся въ густомъ кустарник.

Марджори заставила себя заняться мелкими домашними работами, развела огонь, поставила вскипятить воду и убрала комнату, вынесла наружу одяла и простыни, ей было жаль, что она не могла пойти съ нимъ. Небо прояснилось, низкое декабрьское солнце озаряло все вокругъ нея, но на душ у нея было тяжело.

Раньше обда его нечего ждать, она сла на полно передъ огнемъ и принялась штопать пару его носковъ. На нкоторое время это необычное занятіе привлекло ея вниманіе, но потомъ руки ея опустились, и она задумалась. Сначала она подумала о дтяхъ и о томъ, что они теперь длаютъ. Въ Англіи теперь почти на пять часовъ позже, должно быть около четырехъ дня, и дти врно возвращаются долгой къ чаю, вмст съ фрейлейнъ Отто. Тепло ли они одты и здоровы ли? Можетъ быть, ссорятся, или капризничаютъ, или весело рзвятся въ парк? Конечно, на фрейлейнъ Отто можно вполн положиться, а бабушка еще лучше ея самой подмтитъ малйшіе признаки нездоровья. О дтяхъ, нечего безпокоиться… Отъ дтей ея мысли перешли къ Лондону, такъ странно было думать, что онъ находится почти на той же широт, что и они, и сейчасъ тамъ веселое оживленіе осенняго сезона, что въ десяти тысячахъ изящно обставленныхъ гостиныхъ сейчасъ готовятъ звенящую чайную посуду для шумной толпы нарядныхъ гостей и подаютъ, вкусные кексы и равное печенье. Кексы и печенье напомнили ей, что, можетъ быть, уже пора начать готовить обдъ… Нтъ еще. О чемъ же она думала? Да! Да! о Соломонсонахъ, Копсахъ и Бернарахъ. Говорятъ-ли они о ней и о Траффорд? Какъ странно будетъ опять вернуться ко всему этому. Да и вернутся-ли они вообще? Она глубоко задумалась о Траффорд.

Какой онъ чудный человкъ! И какъ трогательно онъ человченъ! Воспоминаніе о его вспышкахъ, о его угрюмой молчаливости наполнило ее страстной нжностью. Она разочаровала его, вся ихъ жизнь не удовлетворяла его. Милый властелинъ ея души! Что же ему нужно? Она тоже не была довольна ихъ жизнью, но въ то время, какъ она находила облегченіе въ мелкихъ развлеченіяхъ, театрахъ, обдахъ, выставкахъ, новыхъ книгахъ и новыхъ знакомыхъ, онъ дошелъ до состоянія крайняго недовольства. Онъ имлъ все, чего ищутъ люди: богатство, почетъ, любовь, дтей… Сколько мужчинъ постарались бы заглушить свою сердечную боль — любовными приключеніями? Такъ много женщинъ, красивыхъ, умныхъ, незанятыхъ. Какъ удивительно, что онъ до сихъ, поръ любитъ ее. И не то, чтобы онъ былъ мало занять,— наоборотъ, онъ скоре переутомленъ работой. Дловые интересы его крупны и широки. Врно-ли то, что ему слдовало бы заняться политикой? И почему научныя занятія, которыя такъ увлекали его раньше, теперь его уже не могутъ увлечь? Это самое печальное. Можетъ быть въ этомъ виновата она? Она не могла выставить никакого обвиненія противъ себя и все-таки чувствовала, что виновата. Она оторвала его отъ этихъ занятій, заставила добывать деньги….

Она сидла, подперевъ рукой подбородокъ, и смотрла на огонь, позабытый носокъ лежалъ на ея колняхъ.

Она не могла разсудить между собою и имъ. Если онъ несчастливъ, виновата она. Она знала это съ женской нераціональной простотой убжденности. Если онъ несчастливъ, то для нея не оправданіе, что она не знала, заблуждалась, имла право повиноваться своимъ собственнымъ инстинктамъ и цлямъ. Она должна была сдлать его счастливымъ. Но что же ей длать, что она можетъ сдлать?..

Только онъ самъ можетъ выработать спасеніе для себя, и до тхъ поръ, пока онъ не увидитъ для себя свта, единственное, что она можетъ длать — это оставаться съ нимъ, помогать ему, стараться не раздражать, слдить и ждать. И по крайней мр, получше штопать ему носки, чтобы нитки не натирали ему ногу…

Она вскочила. Что это?

Ей показалось, будто она услышала выстрлъ, и быстро отозвавшееся на него эхо. Она взглянула на ледяную равнину рки, потомъ вверхъ на волнистые изломы горы. Сердце ея сильно стучало. Наврное, это тамъ, и наврное онъ убилъ звря. Она стояла, долго смотря на заросшіе кустарникомъ холмы, поднимавшіеся къ голой каменистой пустын пурпурнаго горнаго кряжа. Потомъ глубоко вздохнула и принялась готовить обдъ. Далеко изъ-за рки донесся волчій вой.

Время тянулось убійственно медленно. Она поминутно подходила къ двери и смотрла на этотъ низкій лсъ, проглотившій его, и вдругъ вся встрепенулась, услышавъ второй выстрлъ. Потомъ черезъ правильные промежутки изъ за далекой чащи до нея донеслось подрядъ еще два выстрла.

— Что-нибудь случилось,— сказала она,— что-нибудь случилось,— и замерла въ неподвижности. Потомъ засуетилась, схватила ружье, выстрлила въ воздухъ и прислушалась.

Тотчасъ донесся отвтный выстрлъ.

— Онъ зоветъ меня,— сказала Марджори.— Что-нибудь… Можетъ быть, зврь очень крупный, и онъ не можетъ дотащигь его одинъ.

Она хотла было сразу побжать къ нему, но потомъ вспомнила, что здсь это не годится.

Она думала и двигалась съ большой быстротой. Въ ум она перебирала все, что можетъ понадобиться: ружье, охотничій ножъ, спички, бумага, ранецъ — потомъ, онъ врно голоденъ. Она захватила кострюлю, большой кусокъ сыра и сухарей. Бутылка коньяку всегда можетъ пригодиться — нельзя вдь знать. Хотя, конечно, ничего плохого не случилось. Иголки, крпкихъ нитокъ, кусокъ веревки. Лыжи. Непромокаемый плащъ тоже недурно захватить. Топоръ. Она оглянулась, соображая, не нужно ли чего-нибудь еще. Да, чуть-чуть не забыла — патроны и револьверъ. Ну, вотъ и все. Она толкнула въ огонь случайно выпавшую головешку, подложила дровъ, приглушила огонь пригоршней снга, чтобы дрова прогорли не слишкомъ быстро, и пошла къ рощ, въ которой онъ исчезъ.

Къ четыремъ часамъ огонь погасъ, и въ быстро темнющихъ сумеркахъ втеръ наметалъ къ хижин и палатк высокіе сугробы снга.

Слды Траффорда вели сначала сквозь мелкій кустарникъ, внизъ къ оврагу, гд протекалъ ручей, давно уже замерзшій и занесенный снгомъ. Минуя его, слды круто поднимались вверхъ, потомъ опятъ спускались къ широкой долин съ обледенвшими склонами. Тутъ они запутывались, и Марджери потеряла нсколько минутъ, пока не увидала, наконецъ, отчетливую ихъ линію рядомъ съ боле слабыми слдами рыси. Она надялась, что за выступомъ горы найдетъ Траффорда, и всматривалась въ небо, ища отблеска костра, но ничего не было видно. Это показалось ей страннымъ, но втеръ былъ встрчный и, должно быть, относилъ дымъ. Вдругъ, вглядываясь пристально въ лсистую горку, она увидла нчто, страшно напряженное и неподвижное, и задохнулась отъ страха. Выгнувъ спину и опустивъ голову, большой срый волкъ стоялъ, чутко внюхиваясь въ воздухъ.

Марджори инстинктивно боялась дикихъ зврей, и ей казалось ужаснымъ, что они могутъ бродить такъ, на свобод. Ей пришлось сдлать огромное усиліе надъ собой, чтобы не спрятаться въ кустахъ. Но въ пустын не приходится бояться дикихъ зврей. Разв выстрлить, чтобы дать знать Траффорду,— что она близко?

Волкъ мгновенно обернулся и посмотрлъ на нее. На нсколько секундъ глаза звря и женщины встртились. Вдругъ онъ бросится на нее? Она выстрлить — и выстрлить въ него!

Марджори тщательно прицлилась. Снгъ взметнулся на разстояніи двухъ аршинъ отъ срой тни, и въ слдующее мгновеніе волкъ исчезъ за гребнемъ горы.

Она зарядила ружь и съ минуту подождала отвтнаго выстрла Траффорда. Но его не было.— ‘Странно,— прошептала, она.— Странно!’ — И вдругъ ее охватилъ такой ужасъ, что она опрометью кинулась бжать по глубокому снгу. Два раза она окликнула его и съ трудомъ удержалась отъ того, чтобы выстрлить.

За хребтомъ она найдетъ его. Конечно, онъ тамъ, за хребтомъ.

Она прибжала къ скаламъ, здсь было вытоптанное мсто, гд Траффордъ, должно быть, ждалъ звря. Вотъ груда обвалившихся камней. А вотъ мсто, куда онъ спрыгнулъ или упалъ. Должно быть, онъ бжалъ.

И вдругъ, шагахъ въ ста отъ себя, она увидла кучу сильно взрытаго снга орошеннаго страшнымъ цвтомъ, сверкающаго алыміи кристаллами! Три крупныхъ шага., и она увидла мужа.

Въ первую минуту она была убждена, что онъ мертвъ. Онъ лежалъ, съежившись на снгу подъ нависшими скалами, а рысь — груда окровавленнаго, серебристаго мха — составляла съ нимъ, какъ бы одно цлое. Подходя ближе, она увидла, что снгъ взрыть на большое разстояніе и мстами испещренъ широкими желтыми пятнами, мстами ярко красенъ отъ замерзшей крови. Она уже не испытывала ни страха, ни волненія, вс мысли ея были поглощены яснымъ, неопровержимымъ фактомъ. Она не ршалась окликнуть мужа. Рысь закрывала его голову: онъ точно былъ погребенъ подъ нею, ноги его переплетались въ странномъ, неестественномъ положеніи.

Она подошла ближе, и находу задла за камень. Траффордъ вдругъ пошевелился. Высунулъ руку и схватилъ лежавшее рядомъ ружье. И вдругъ она увидла страшное, изуродованное, багровое отъ застывшей крови лицо. Онъ столкнулъ срую шкуру… приподнялся на локт, провелъ рукавомъ по глазамъ, взглянулъ на нее, пробормоталъ что то и повалился впередъ. Онъ былъ въ обморок.

Она была теперь спокойна и хладнокровна, какъ продавщица въ лавк. Черезъ минуту она. уже стояла на колняхъ возл него. По положенію его пояса и по глубокой ран въ брюх звря она поняла, что онъ поразилъ рысь на смерть въ ту минуту, какъ она вцпилась ему въ голову. Должно быть, онъ ранилъ ее выстрломъ, и она бросилась на него. Шапка его была вся изорвана и болталась лоскутами на ше. Нога была повреждепа, но насколько,— она еще не знала. Ясно, что онъ замерзнетъ, если останется здсь. Должно быть, онъ натянулъ на себя убитаго звря, чтобы защититься отъ холода. Рысь уже окоченла, кривые когти ея растопырились — порванная кожа и сгустки крови на лиц Траффорда обледенли. Она повернула его на спину.— Господи! Какой онъ сталъ тяжелый!— и съ трудомъ налила ему въ ротъ коньяку. Потомъ смочила коньякомъ и раненыя мста.

Она посмотрла на его ногу, которая была, очевидно, сломана, потомъ опять на лицо, и влила еще разъ коньяку. Вки его дрогнули. Онъ слабо пошевелилъ рукой.

— Кровь попала въ глаза,— проговорилъ онъ.

Она дала ему еще коньяку, вытерла лицо и опять посмотрла на ногу. Что-нибудь надо сдлать. Но только по порядку.

Небо темнло, собирался снгъ. Придется провести ночь здсь. На этой высот скалы были безлсны, но ниже, саженяхъ въ ста, росло много мелкаго ельника. Она захватила топоръ, такъ что можно будетъ развести костеръ. Не сбгать ли домой и не принести ли палатку?

Траффордъ пытался заговорить.— Я…— началъ онъ.

— Что ты говоришь?

— Я попалъ ногой въ расщелину. Проклятая неудача!

Въ состояніи ли онъ что-нибудь посовтовать? Она взглянула на него и поняла, что прежде всего нужно перевязать ему голову и лицо. Поднявъ его голову къ себ на колни, она сняла съ шеи плотный шелковый платокъ, еще теплый отъ теплоты ея тла, и, оторвавъ полоску отъ своей рубашки, перевязала его раны. А теперь надо развести огонь. Въ нсколькихъ аршинахъ виднлась площадка почти безснжнаго мха, а невысокій выступъ горы можетъ укрыть отъ рзкаго ледяного втра, дующаго изъ долины.

— Рагъ,— позвала она.

— Проклятая дыра!— сказалъ Траффордъ.

— Что?— рзко крикнула она.

— Я затащилъ тебя въ проклятую дыру! А?

— Слушай,— она потрясла его за плечо.— Посмотри! Я хочу перенести тебя къ той скал.

— Не все ли равно,— сказалъ Траффордъ, открывая глаза.— Куда?

— Вонъ туда.

Съ минуту онъ лежалъ неподвижно.— Послушай меня,— сказалъ онъ.— Вернись домой.

— Хорошо.

— Вернись домой. Уложи провизіи — самой питательной — питательной…— онъ съ трудомъ подбиралъ слова…

— Хорошо,— повторила она.

— Внизъ по рк. Все внизъ… внизъ. Пока не дойдешь до жилья.

— Оставить тебя?

Онъ кивнулъ головой и поморщился отъ боли.

— Ты всегда была храброй,— оказалъ онъ.— Взгляни фактамъ прямо въ лицо. Дти. Я обдумалъ, пока тебя не было.— Слезы скатились по его щек,— Не длай глупостей, Меджъ. Поцлуй меня на прощанье. Не глупи. Я пропалъ. Дти.

Она глядла на него, и вся душа ея точно окуталась дымкой лучезарныхъ слезъ.— Ты старый трусъ!— шепнула она ему на ухо и поцловала маленькую полоску жесткой и окровавленной щеки у глаза.— Теперь распоряжаюсь я, старичокъ, — сказала она.— Я хочу перетащить тебя вонъ туда, подъ скалу. Если я потащу, ты сможешь помогать мн?

— Лучше будетъ, если ты уйдешь,— упрямо отвтилъ онъ.

— Во всякомъ случа я сначала устрою тебя поудобне,— возразила она.

Онъ сдлалъ огромное усиліе, потомъ, съ ея ловкой помощью и опираясь спиной о ея колни, приподнялся на локтяхъ.

— А потомъ?— спросилъ онъ.

— Разведу костеръ.

— А дрова?

— Вонъ тамъ, внизу.

— Еслибъ привязать два куска дерева къ ног — сдлать лубки. Тогда я протащился бы. Видишь? Какъ старый моржъ.

Онъ улыбнулся, и она опять поцловала его перевязанную голову.

— А то такая боль,— какъ бы извиняясь, прибавилъ онъ,— что я не вынесу.

Она встала, подумала, вложила ему въ руку ружье и ножъ, вспомнивъ о виднномъ волк, и, цпляясь за скалы, побжала внизъ къ ельнику. Обрубила втки и скоро, волоча за собой три порядочныхъ сосенки, вернулась къ Траффорду. Бросивъ ихъ на землю, она съ минуту стояла, веселая и запыхавшаяся, потомъ принялась откалывать щепки отъ самаго толстаго ствола,— Ну, вотъ,— сказала она, подходя къ нему.

— Глупый человкъ откололъ бы щепки тамъ,— замтилъ онъ.— Ты — молодецъ, Марджори.

Она вытянула его ногу, придала ей наиболе естественное и наимене мучительное положеніе, обложила мохомъ и обвязала разорваннымъ на полоски носовымъ платкомъ. Въ это время надъ ними закрутились рдкія снжинки. Она была возбуждена до послдней крайности.— Проклятая страна, — злобно проговорила она.— Если здсь идетъ дождь, такъ ужъ непремнно ливень!— и принялась опять вправлять ногу. Онъ очень ослаблъ отъ боли и потрясенія и раза два рзко прикрикнулъ на нее.— Извини,— сказалъ онъ.

Она перевернула его на грудь и оставила ползти къ скал, а сама побжала опять за дровами.

Небо приводило ее въ отчаяніе. Горы вверху долины уже скрылись за крутящейся пеленой метели. На этотъ разъ она нашла боле длинную, но боле удобную тропинку, она ршила, что будетъ таскать хворостъ, пока не стемнетъ, и не станетъ терять время на приготовленіе пищи. Хворосту, по счастью, было вдоволь. Когда она вернулась съ второй охапкой, снгъ шелъ уже крупными хлопьями, и сумерки замтно сгустились. Она дала Траффорду сыру, и сама поглодала корочку, спускаясь за третьей охапкой. Она жалла, что не захватила съ собой фонаря или свчей, и жестоко бранила себя, что позабыла про чай. Фонарь еще можно было простить, потому что она никакъ не разсчитывала, что задержится до темноты, но чай — положительно непростительно. Работая за двоихъ добрыхъ дровосковъ, она все время укоряла себя за несообразительность, выдыхая облака пара, которыя замерзали на ея губахъ и на вязаномъ платк у подбородка. И отчего это двушекъ не учатъ обращаться съ топоромъ?!

Волчій холодъ Лабрадорской ночи засталъ Траффорда и Марджори почти уютно расположившимися на куч сосновыхъ втокъ: между скалой и большимъ, но расчетливо сложеннымъ костромъ, они поли страннаго, но не противнаго бульона изъ рысьяго мяса, къ которому Марджори для крпости подбавила остатокъ коньяку. Потомъ попробовали жаркого изъ рыси и закончили нсколькими крошками сыра и глубокими глотками горячей воды. И наконецъ,— о ужасъ!— поочереди покурили Траффордову трубку, и Марджори нашла въ этомъ большое утшеніе.

Снгъ валилъ непрерывными хлопьями изъ мрака, вспыхивалъ на мгновеніе отблескомъ пламени и потомъ исчезалъ словно по волшебству, лишь изрдка достигая до нихъ и обрызгивая ихъ холодными каплями. Что до того, что темные сугробы все выше и выше нагромождаются вокругъ нихъ! Чудесная усталость, громадное самоудовлетвореніе охватили Марджори. Она чувствовала, что они оба дйствовали хорошо.

— Я не боюсь теперь завтрашняго дня,— сказала она.— Нтъ!

— И я тоже,— отозвался Траффордъ черезъ минуту, вынувъ изо рта трубку. Надо полагать, мы справимся.— И, помолчавъ, прибавилъ.— Я думалъ, что ужъ пришелъ мой конецъ. Человкъ теряетъ мужество посл потери крови.

— Ног лучше?

— Горитъ, какъ огонь.— Сущее наслажденіе. Это самая горячая вещь на всемъ Лабрадор,— закончилъ онъ съ своимъ обычнымъ юморомъ.

— Ну, что же, старичокъ, на этотъ разъ я дйствовала, пожалуй, не хуже какой-нибудь индіанки?— вдругъ спросила она.

Онъ какъ будто не слышалъ, потомъ губы его дрогнули, и онъ слабо потянулся къ ея рук.— Я проклиналъ тебя,— сказалъ онъ…

Она заснула, но тотчасъ же вскочила, боясь, что огонь погаснетъ. Подбросила хворосту, поправила полуобгорвшія полнья и снова задремала. Потомъ ей показалось, будто невидимая рука тихонько раздуваетъ пламя, и оно, потрескивая, взвивалось и распространялось къ сверу и къ югу, пока не заполнило все небо. Глаза ея были открыты, метель прекратилась, небо было чисто и пылало на запад стеклящейся, бгущей завсой Свернаго Сіянія, такого яркаго, какого она никогда еще не видала. За дымомъ костра отчетливо вздымалась снжная пустыня скалъ, нагроможденныя глыбы камней, исчезавшія въ мутномъ сумрак. Гора направо отъ нихъ стояла длинная, блая и неподвижная, какъ, смерть въ саван. Вся земля была смерть, пустыня и ничто, а небо пылало жизнью, холоднымъ волшебствомъ, движеніемъ и тревожными огнями. Она смотрла на измнчивыя переливчатыя краски, и ей представлялось, будто передъ ней развваются знамена нечеловческихъ полчищъ, и стройные ряды ледяныхъ исполиновъ стремятся вдаль, къ непостижимымъ полямъ, равнодушные къ мелкой дерзости людского существованія…

Въ эту ночь весь міръ людской представился ей безконечно-малымъ, пустыннымъ и неврнымъ. Стоитъ человку отойти немного отъ своихъ теплыхъ, удобныхъ и населенныхъ городовъ, и онъ попадаетъ въ безпріютную пустыню, микроскопомъ и телескопомъ онъ улавливаетъ малйшіе признаки жизни — и приходитъ къ той же странности. Вся гордость и вся надежда человческой жизни колеблятся въ маленькой воздушной скорлупк между заскорузлой поверхностью нашей старой планеты и пустотой пространства, мы — слабыя зернышки въ оболочк, мы дрожимъ между атомомъ и безконечностью, и врядъ ли мы прочне раскаленнаго уголька, подхваченнаго втромъ. Чудо и загадка! Вотъ Траффордъ и она сама! Призрачныя созданія изъ невещественнаго флюида, защищеннаго тонкой кожей отъ испаренія и закутаннаго въ шерстяную ткань и звриныя шкуры, они разсуждаютъ, наблюдаютъ, страдаютъ и стараются понятъ, хранятъ милліоны воспоминаній, мысли ихъ заполняютъ бездны пространства и времени,— и одинъ день, снжной метели съ ледянымъ втромъ превратитъ ихъ въ рваныя лохмотья и разметанныя кости, обглоданныя бродячимъ волкомъ…

Ей страстно захотлось молиться.

Она взглянула на лежащаго рядомъ Траффорда и увидла, что глаза его открыты. Лицо его странно блло въ слабомъ, трепетномъ свт. Она хотла заговорить, но вдругъ замтила, что губы его тихо шевелятся, и что-то непонятное удержало ее.

III.

Блдный тусклый разсвтъ засталъ Марджори за усердной работой. Она развела костеръ, согрла воды, обмыла и перевязала раны Траффорда и опять сварила рысьяго бульону. Но Траффордъ ослаблъ за ночь, бульонъ былъ ему противенъ, и онъ сидлъ съ видомъ полнаго отчаянія посл того, какъ во второй разъ пытался уговорить ее оставить его здсь умирать. Его малодушіе огорчало и удивляло ее, но придавало только большую ршимость продолжать задуманное. Она проснулась совсмъ окоченвшая и усталая, но усталость прошла отъ движенія, набравъ порядочный запасъ топлива, она подкинула дровъ въ костеръ, положила возл Траффорда ружье и ласково пожурила его за то, что онъ такъ огорчаетъ ее, наконецъ бдное истерзанное лицо его засвтилось отвтной улыбкой, тогда она весело простилась и отправилась обратно къ хижин. Путь оказался нелегкимъ, втеръ и снтъ почти совсмъ занесли ея вчерашніе слды, а голова ея была полна соображеніями о томъ, что нужно захватить съ собою и какъ перенести Траффорда поближе къ хижин. Она вздрогнула, увидвъ по свжимъ, глубокимъ слдамъ вдоль хребта насколько близко подходилъ къ нимъ ночью волкъ.

И хижина, и палатка оказались занесенными высокими сугробами снга, и какой-то зврекъ, повидимому, россомаха, побывалъ въ комнат, обгрызъ вс свчи и голенища смазанныхъ саломъ сапогъ Траффорда, а потомъ пробрался и въ кладовую. Она не обратила вниманія на его хищенія, а быстро стала собирать все нужное, оторвала доску отъ своей койки, ршивъ дорогой устроить изъ нея санки и перевезти на нихъ Траффорда ближе къ дому. Солнце свтило, но видъ неба не нравился ей, и она безумно боялась, что съ Траффордомъ можетъ что-нибудь случиться. Поспшно увязавъ вещи, она впряглась въ своя импровизированныя санки и стала пробираться съ ними сквозь чащу. Вдругъ опять пошелъ снгъ.

Трудно было не выйти изъ себя при такихъ условіяхъ. Вдобавокъ она слабо увязала вещи, такъ что пришлось ихъ перекладывать, а отойдя уже на нсколько саженъ, замтила, что не надла лыжь. Нельзя было не вернуться за ними, а снгъ шелъ все сильне, затемняя небо и скрывая вс предметы на разстояніи нсколькихъ шаговъ. Она боялась сбиться съ пути, но, по счастью, вспомнила, что на часовой цпочк у нея есть маленькій компасъ.

Скоро ей стало сильно ломить спину и плечи, а натянутая веревка больно впивалась въ грудь. Но она боялась остановиться передохнуть. Снгъ ослплялъ ее, казалось, точно онъ идетъ у нея въ глазахъ, такъ что она то и дло терла ихъ. ‘Скоро долженъ начаться подъемъ въ гору’, думала она. Но сани неожиданно ударили ее по ногамъ, и она поняла, что спускается подъ гору Она взглянула на компасъ, увидла, что взяла неврное направленіе, и круто повернула направо. Снгъ превратился въ беззвучную нестерпимую пытку для глазъ и сердца.

Сани тянули ее назадъ, снгъ скоплялся подъ лыжами. Ей хотлось остановиться, приссть на минутку, подумать. Но она все шла, попробовала закрыть глаза, думая, что такъ будетъ легче, но поскользнулась и чуть не упала.— О, Боже мой! Боже мой!— воскликнула она, не находя другихъ словъ для молитвы.

Когда же будетъ, наконецъ, этотъ подъемъ? Черная прямая фигура вдругъ выросла передъ нею, а за нею показалась еще группа такихъ же черныхъ вытянувшихся враговъ. Она шагнула къ нимъ, сжимая ружье, съ смутной мыслью объ оборон, и въ слдующее мгновенье наткнулась на втви карликовой сосны, обсыпавшей ее тяжелыми комками одта. Что это за деревья? Разв она проходима мимо какихъ-нибудь деревьевъ? Нтъ! На пути къ Траффорду не было никакихъ деревьевъ…

Она стала всхлипывать, какъ больное дитя. Но, плача, повернула сани и побрела по опушк лса. Должно-быть, она опустилась слишкомъ низко, надо немножко подняться.

Деревья остались назади, она свернула вправо въ гору и скоро опять пришла къ деревьямъ. Снова отошла и снова вернулась на то же мсто. Застонала отъ злобы и отшвырнула сани. Она готова была проклинать весь міръ… А тло такъ мучительно ломило.

Впереди мелькнуло что то свтлое, словно длинная, голая, розоватая кость, торчащая изъ земли. Подойдя ближе, она увидла, что это оторванная отъ ствола сосны втка, и стволъ былъ обнаженъ почти до корня. Вскор нога ея наткнулась на свжій пень, потомъ на другой, выдлявшіеся на снгу своими розоватыми ранами. А вотъ и щепки! Она удивилась. ‘Должно быть, гд-нибудь поблизости индйцы’,— подумала она, но тутъ же сообразила, что срубилъ эти деревья ни кто иной, какъ она сама.

Она оглянулась направо. Совсмъ близко отъ нея поднимались отвсныя овалы.— О, Рагъ,— воскликнула она и выстрлила въ воздухъ.

Десять секундъ, двадцать,— и вдругъ поразительно громко и непонятно близко грянулъ его отвтный выстрлъ. Словно съ грохотомъ взорвался утесъ.

Въ слдующую минуту она увидла слды, проложенные ею ночью и утромъ. Мгновенно усталости и отчаянія какъ не бывало. Не захватить ли ей съ собой охапку дровъ? Нтъ, лучше сложитъ здсь все, что она привезла съ собой, и подтащить его на саняхь поближе къ лсу. Вотъ удобная площадка между двумя скалами. Можно хорошенько утоптать снгъ, наложивъ втокъ, и сдлать, навсъ изъ одялъ. А спереди развести костеръ.

Быстро сложивъ на снгъ вещи. Марджори побжала по извилистой тропинк къ Траффорду, пустыя сани подпрыгивали за нею. Она бжала такъ легко, словно ничего не длала весь день.

Траффордъ замтно оправился и лежалъ слабый, но спокойный, съ ружьемъ на колняхъ, зажженной трубкой въ зубахъ и засыпанными снгомъ ногами.

— Уже вернулась?— сказалъ онъ и запнулся. Нтъ ли чего нибудь пость?

Она наклонилась надъ нимъ, быстро поцловала въ жесткую небритую щеку и торопливо разсказала свой планъ.

IV.

Черезъ три дня они вернулись въ хижину.

Лежа ночью на краю оврага, къ которому она подтащила Траффорда во второй день, Марджори изумлялась, что такъ глубоко счастлива. Казалось бы странно, но эти дни отчаяннаго напряженія вселили въ нее какую то особую бодрость. Она сдлала, что хотла, и, наперекоръ Лабрадору и снжной метели, несущейся изъ полярной пустыни, побда осталась за ней. Она лежала и думала о томъ, какъ глубока и богата стала вдругъ ея жизнь, какъ будто во время этой борьбы съ глазъ ея была сорвана повязка, о которой она и не подозрвала. И, на-ряду съ сознаніемъ безконечной бренности жизни, поразившей ее впервые, когда она смотрла на сверное сіяніе, полыхавшее въ неб, она чувствовала, что въ ней живетъ что-то, что глубже, больше и сильне горъ, неба и пустыни и всхъ злобныхъ силъ природы, повергавшихъ въ ничтожество ея физическое я…

А въ хижин было теперь много дла. Въ отсутствіе ихъ противная россомаха хорошо похозяйничала и въ палатк, и подъ навсомъ, слды ея виднлись повсюду, особенно досталось свчамъ, да и запасы мороженой оленины тоже замтно поубавились. Марджори привела въ порядокъ разбросанную посуду и жестянки съ консервами и цлую ночь обдумывала, какъ бы избавиться отъ этой напасти…

Траффордъ не отпускалъ ее отъ дому. Она надялась, что, очутившись въ тепл и безопасности на своей койк, онъ быстро поправится, но вмсто того, у него появились признаки сильнйшей лихорадки, и раны это, уже начавшія было затягиваться, воспалились и имли очень скверный видъ. Кром того, съ ногой тоже творилось что-то неладное, она такъ болла, что Марджори начала не на шутку тревожиться, и, ршила, что каждая женщина должна непремнно умть вправлять кости. Траффордъ не могъ спать отъ боли,— страшно ослаблъ, пересталъ сть и вскор началъ разговаривать съ самимъ собой, какъ будто не замчая ея присутствія. Цлыми часами она жалла о своемъ невжеств въ медицин, о томъ, что не умла ничмъ облегчить его страданія, а только промывала его раны дезинфицирующими средствами и давала большія дозы хины.

И лицо его сдлаюсь ей словно чужимъ и незнакомымъ оттого, что на пылающихъ и осунувшихся щекахъ его, между рубцами, стала пробиваться блокурая щетинка, которая быстро выросла въ густую, окладистую бороду.

Наконецъ Марджори удалось убить россомаху при помощи придуманной ею западни. Но недостатокъ свчей погрузилъ ихъ келью почти въ постоянный мракъ. Въ теченіе семнадцати-часовой ночи единственнымъ освщеніемъ былъ красный отсвтъ печки. Пришлось не только затворять дверь, но и затыкать всякую малйшую щелочку отъ ледяного воздуха. Три дня Марджори усердно сгребала снгъ къ наружнымъ стнкамъ дома, надясь хоть этимъ защититься отъ убійственной стужи. Когда же наступалъ вечеръ, она слушала настойчивый бредъ Траффорда и часы за часами сидла молча, потому что онъ не обращалъ на нее никакого вниманія. Онъ говорилъ, какъ будто съ Богомъ…

Голосъ его измнялся, то ясный и громкій, то бормочущій, то раздраженный и жалобный, то проникнутый глубокимъ чувствомъ, то тусклый и вялый. Мнялось и содержаніе его рчей, то онъ говорилъ, какъ бы подъ вліяніемъ вдохновенія, а то, какъ человкъ потерянный и смущенный, тупо повторяя одн и т же фразы, возвращаясь къ однимъ и тмъ же нелпымъ доводамъ, мучительно твердя помногу разъ одно и то же. Марджори сидла противъ печки, смотря въ огонь, подкладывая дровъ, готовила пищу, а снаружи вылъ студеный втеръ, гоня передъ собою пушистый снгъ, и все укорачивавшіеся промежутки блднаго разсяннаго свта, которые здсь назывались днемъ, приходили и уходили. Стояли трескучіе морозы съ свинцовыми снжными днями и беззвздными ночами.

Иногда рчи его наполняли ея умъ, какъ будто заполняли весь ея міръ, а иногда она переставала слушать ихъ, предаваясь своимъ собственнымъ мыслямъ. Иногда она засыпала и, проснувшись, снова слышала, какъ онъ говоритъ. Но медленно стала ей выясняться опредленная нить въ его рчахъ, развитіе опредленной мысли.

По временамъ онъ заговаривалъ о своихъ прежнихъ изслдованіяхъ и длалъ руками какія то движенія, словно писалъ на доск, и потомъ сердился, что не можетъ вспомнить написанное. Иногда онъ снова находился въ когтяхъ рыси и старался спасти свои глаза.— У!— кричалъ онъ.— Какія лапы! Прочь лапы! Прочь лапы! Ножъ? Ножъ? Ага, вотъ онъ! А-ахъ ты, тварь!

Но главную суть его рчей представляла цль ихъ поздки на Лабрадоръ. Марджори начала замчать, что что бы ни мелькало въ его ум и рчахъ, эта тема постоянно повторялась и росла, и что онъ возвращался къ заключенію, къ которому пришелъ, а не къ началу вопроса, и исходилъ изъ этого заключенія…

— Видишь-ли,— говорилъ онъ,— наша жизнь —ничто, ничто сама но себ. Я это знаю, никогда въ этомъ не сомнвался. Мы, индивидуумы, только заимствуемъ сложную смсь свойствъ у силъ, породившихъ насъ, и черезъ короткій промежутокъ времени возвращаемъ ихъ, нсколько измненными, вотъ и все — наслдственныя качества, традиціи, ногти ддушки, губы бабушки, вру какой-нибудь секты, идеи своей эпохи. Мы живемъ, потомъ умираемъ, а нитки тянутся и въ ту сторону, и въ эту. И создаютъ другихъ людей. Безсмертно не это — не наши взгляды или привычки, не наши мысли или воспоминанія. Это только формы одной безсмертной сущности… Одной безсмертной сущности…

Голосъ замеръ, какъ будто въ недоумніи, потомъ докончилъ:,

— Но мы должны участвовать въ безсмертіи, вотъ .что я думаю. Мы должны участвовать въ безсмертіи.

— Я хочу сказать, что мы, какъ элементы въ магнит, должны лежатъ не вразбродъ, какъ попало, а указывать въ опредленную точку, должны быть поляризованы… Понимаешь, въ человк должно быть нчто отъ микрокосма.

— Аналогіи уходятъ вмст съ человкомъ. Предположимъ, что желзо еще не намагничено. Предположимъ, цль еще должна явиться, предположимъ, безсмертной сущности еще нтъ, она еще не существуетъ, но стремится существовать… Боже! то утро! Когда родился ребенокъ! И потомъ она — съ улыбкой на губахъ, немножко раскраснвшаяся и гордая — какъ будто не случилось ничего изъ, ряду выходящаго. Ничего чудеснаго. А вдь намъ была дарована новая жизнь!

Немного погодя, онъ снова вернулся къ тому же.— Это хорошій образъ,— сказалъ онъ:— нчто стремится существовать, что не матерія, не принадлежитъ ни времени, ни пространству, это нчто задушено, замкнуто и старается выйти на волю. Невнятные крики рожденья, полуслпые глаза, глухія уши, жалкія, маленькія, безтолково сующіяся руки. Сначала это нчто совсмъ слпо, протоплазма, сокращающаяся и передвигающаяся подъ водой, а потомъ вдругъ на берегъ выползаютъ растенія, по краямъ ркъ появляются наскомыя и пресмыкающіяся, зври съ отблескомъ солнца въ глазахъ, отражающихъ солнце. И, наконецъ, въ результат долгой интермедіи желанія и страха — обезьяна, обезьяна, которая внимательно оглядлась, удивилась и нацарапала странныя каракули на кости…— Онъ замолчалъ и задумался, и Марджори тревожно взглянула на его смутно блющее въ тни лицо.

— Я уже ничего не говорю о послдующемъ,— сказалъ онъ наконецъ. И повторилъ еще разъ прежде, чмъ мысли его перешли къ другому.

— И вотъ, поскольку я вижу, во времени и въ пространств, какъ я ихъ знаю,— есть нчто, стремящееся къ существованію. Это врно по отношенію къ моимъ предламъ. Что могу я сказать вн ихъ? Оно стремится существовать, становится сознательнымъ, сознаетъ себя. Вотъ тутъ-то вступаю я, какъ часть этого нчто. Надъ звремъ, живущимъ во мн, живетъ и оно — желаніе знать лучше, прекрасне, и передать мое знаніе. Это все, что заключается для меня въ жизни, помимо пищи, крова и тому подобнаго. Это Существо открываетъ глаза, слушаетъ, пытается понять. Все хорошее въ человк — именно это: то, что онъ смотритъ и пишетъ картины, слушаетъ и сочиняетъ псни, создаетъ, философію и науки, изслдуетъ новыя силы, строитъ мосты и машины, подчиняетъ себ электрическую искру и длаетъ пушки. Въ глубин моей души живетъ это. Мы начали съ царапанья на кости, и мы еще недалеко ушли отъ этого. Я часть этого начала — смшанная съ другими вещами. Каждая книга, каждое искусство, каждая религія — именно это: попытка уразумть и выразить — смшанная съ другими вещами. Ничто другое не иметъ никакого значенія. Говорю теб, ршительно ничто. Я всегда такъ думалъ. Всю свою жизнь.— Только я позабылъ… Каждый человкъ съ мозгами вритъ въ это въ глубин своего сердца. Только онъ занимается другими длами и позабываетъ. Онъ идетъ стрлять рысь и ломаетъ себ ноту. Странная, инстинктивная, грубая штука — выслживать рысь, чтобы убить ее! Я согласенъ съ тобой, Марджори. Совершенно согласенъ.

— Въ чемъ?— воскликнула она, безмрно пораженная, что онъ обратился къ ней.

— Согласенъ съ тобой, что довольно нелпо итти убивать рысь. И какія у нея огромныя лапы — непропорціонально большія! Должно быть, спеціально приспособленныя для глубокаго снга.. Ужасныя лапы… Но самое главное, я говорю, самое главное — это пріобртать знаніе и выражать его. Все на свт ведетъ къ этому.. Цивилизація, общественное устройство — только къ этому. Если откинуть это, вся жизнь человка, его дла, законы и политика, мораль и обычаи — безсмыслица, безсмыслица и безсмыслица.

Охота за рысью! Просто способъ быть обглоданнымъ и исцарапаннымъ — до состоянія пониманія. Почемъ знать?..— Голосъ его сталъ низокъ и ясенъ.— Пониманіе распространяется, какъ свтъ зари… Логика и языкъ, неуклюжія приспособленія, но соотвтствующія нашимъ потребностямъ, мысль, которая проясняется и обогащается, и, когда-нибудь — скоро — достигнетъ всякаго человка, затронетъ всякаго человка на земл, внося гармонію въ поступки и намренія, соединяя людей въ исполинскія коопераціи, страшныя коопераціи… Пока человкъ не встанетъ на земл, какъ на подножіи, и не коснется руками звздъ…

— А потомъ я пошелъ на эту резиновую фабрику и потратилъ семь лтъ своей жизни на то, чтобы повышать и понижать акціи и наживать на этомъ деньги. Странная игра! И какой, въ сущности, оселъ этотъ Беренсъ! Но тутъ есть какой-то проблъ!..— Онъ долго твердилъ эту фразу, потомъ, помолчавъ, продолжалъ:

— Есть коллективный умъ, растущая всеобщая сознательность,— проясненіе. Что то отвлекло меня отъ него. Но я его знаю. Моя работа, мое мышленіе составляли часть его. Потому я такъ и бсился на Беренса.

— На Беренса?

— Ну, да, конечно. Онъ свернулъ въ сторону, и не туда, куда нужно. Это такъ злитъ меня. Потребуются цлые годы, громадныя усилія какого-нибудь блестящаго ума будутъ потрачены, чтобы расчистить путь посл Беренса.

— Да, но суть вотъ въ чемъ…— голосъ его сталъ рзокъ.— Зачмъ я занялся добываніемъ денегъ и впустилъ Беренса? Почему вообще и во все впутывается Беренсъ?…— Онъ долго молчалъ, потомъ началъ отвчать себ.— Конечно,— говорилъ онъ,— я — или кто то другой — оказалъ, что этотъ коллективный умъ смшанъ съ другими вещами. Это что-то исходящее изъ жизни — не обычная сущность жизни. Какъ бы испареніе… Врод огненныхъ языковъ, сошедшихъ въ день Святого Духа… Странно, какъ человкъ возвращается къ этимъ образамъ. Можетъ быть, я еще умру христіаниномъ… Другіе христіане не будутъ этимъ особенно довольны. Что такое я говорилъ?.. Это-то, къ чему я стремлюсь, что должно проникнуть меня, но не то, что я семь. Какъ разъ постольку, поскольку я отдаюсь чистому познанію, выясненію чувствъ и мыслей въ моемъ мозгу и въ словахъ, пониманію и выраженію реальностей и соотношеній въ жизни, постольку я достигаю Спасенія… Спасенія!..— Вопросъ: для всхъ ли Спасеніе — одно и то же? Можетъ быть, для одного человка Спасеніе есть изслдованіе и мысль, а для другого выраженіе въ искусств, а для третьяго — уходъ за прокаженными. Лишь бы только онъ длалъ это въ дух. Надо длать въ дух…— Наступило молчаніе, словно онъ старался преодолть какую-то трудность и вернуться къ своимъ доводамъ.

— Это пламя, которое взвивается изъ жизни, которое очищаетъ жизнь отъ безсмысленной пошлости — не есть жизнь. Запомнимъ это. Это существенно. Это очень важный пунктъ.

— Я никогда не говорилъ объ этомъ съ Марджори. Я прожилъ съ ней девять лтъ, даже больше, и ни разу не говорилъ съ ней о религіи. Ни разу. Какъ это странно. Всякая другая супружеская пара во вс другія времена говорила бы безъ конца о религіи… Люди должны говорить о религіи.

Онъ сдлалъ убждающій жесть рукой.— Видите ли, Марджори — это жизнь,— сказалъ онъ.— Она захватила меня.— Онъ говорилъ медленно, какъ бы тщательно слдя за своими мыслями.— До встрчи съ нею, пожалуй, я жилъ только наполовину. Да! Однако, я не помню, чтобы чувствовалъ какую-нибудь неполноту. Женщины, конечно, интересовали меня, иногда возбуждали — напримръ, та двушка у онверовъ!.. Гм… Я былъ увлеченъ своей работой. Это была благородная работа: половину изъ нея теперь ужъ забылъ, я хочу сказать полу-скрытые намеки — странно, до чего человкъ легко позабываетъ!— Но я зналъ, я чувствовалъ, что иду къ глубокимъ, широкимъ вещамъ. Это было все равно, что изслдовать пещеры — чудовищныя, безпредльныя пещеры! Боже, какія пещеры!.. Безмолвныя — подземныя. Изумительныя и прекрасныя. Он все еще лежатъ и ждутъ другого человка, который изслдуетъ ихъ. Другіе люди найдутъ ихъ… Потомъ пришла она и какъ будто завладла всмъ. О! ея красота, оживленность и яркая стремительность, и дивная своеобразность! Вотъ въ чемъ загадка! Я всегда любилъ ее. Когда она прижалась къ моей груди, мн показалось, что это — внецъ жизни. Да, да, пещеры! Старыя пещеры! Все остальное какъ будто потеряло значеніе. Но что-то все же сохранило свое значеніе. Даже многое. Я это узналъ скоро. А когда родился первый ребенокъ! Это, въ теченіе нкотораго времени, было божественно… Да,— та квинтъ-эссенція жизни, какая дивная у нея алчность, аппетитъ,— живой интересъ къ вещамъ! Она ловить налету. Она такъ дьявольски интеллигентна. Какъ ясны ея глаза! Какъ быстры, точны руки!.. Только работа моя оказалась вытсненной изъ моей жизни и кончилась, а она какъ будто не почувствовала этого, не замтила. Въ этомъ было какое-то пренебреженіе. Да, пренебреженіе. Какъ будто все это былъ пустякъ…

— Дорогой мой!— прошептала Марджори. Ей хотлось сказать ему, что теперь это иметъ для нея огромное значеніе, но она знала, что онъ не услышитъ.

Голосъ его понизился.— Это поразительно, — проговорилъ онъ.— Какія дв разныя вещи.

Потомъ вдругъ хрипло вскрикнулъ:— Я не долженъ былъ жениться на ней, никогда,— никогда, никогда! У меня была своя задача. Я отдалъ себя ей. О, какое огромное величіе, какіе возвышенныя, какія страшныя вещи открыты уму человка! А мы рождаемъ дтей, живемъ въ безтолковыхъ домахъ и играемъ, и димъ и болтаемъ, болтаемъ, болтаемъ! О, Боже, сколько болтовни въ моей жизни! Безуміе! И эти женщины съ своими нарядами! Мн кажется, я слышу шелестъ ихъ юбокъ, чувствую запахъ ихъ духовъ! Какой позоръ,— какъ будто то, что он длаютъ съ собой и другъ съ другомъ, стоить ломаннаго гроша, псевдоимпровизированыя остроты, стараніе казаться моложе — и подо всмъ этимъ вчный обманъ, обманъ и обманъ, и поклятая борьба изъ-за денегъ!

— Марджори, Марджори, Марджори! Почему она такъ хороша, и почему она не лучше! Почему она не стоитъ всего этого!.. Нтъ! Я не хочу продолжать этого — никогда! Я хочу вернуться назадъ!— Я хочу начать жизнь сначала, хочу вернуться къ старому! Хочу науки, духа пытливости, который умеръ во мн, хочу вернуться въ свою тихую, безмолвную комнату, мирную, какъ келья, хочу работы, ведущей къ свту. О, приближеніе этого свта, предчувствіе открытія, высокая радость, когда обобщеніе, какъ солнце, встаетъ надъ фактами — озаряетъ ихъ общимъ смысломъ. Вотъ, чего я хочу. Вотъ, чего я хотлъ всегда…

— О, Боже, возврати мн потерянное время, мн противна жизнь, которую я избралъ. Она противна мн! Это — дятельная смерть! Возврати мн то время, Боже!.. Зачмъ ты создалъ меня и потомъ погубилъ мою жизнь? Почему мы созданы такъ, что совершаемъ безуміе за безуміемъ? Безуміе! и мозги, созданные для того, чтобы возноситься въ высь небесъ, пресмыкаются во прах! Во прах, во прах!

Онъ тихо повторялъ безсвязныя фразы, замиравшія въ шопот и молчаніи, а Марджори слушала и съ безшумной ловкостью прислуживала ему.

Однажды,— она уже не соображала, въ какой именно день, потому что потеряла счетъ днямъ,— Марджори поставила кипятить воду и, отворивъ дверь, выглянула наружу. Снгъ сверкалъ алмазами, воздухъ былъ мягокъ и тихъ. Она подумала, что хорошо было бы Траффорду подышать этимъ краткимъ великолпіемъ, оглянулась и увидла, что глаза его, спокойные и какъ будто недоумвающіе, устремлены на яркій свтъ.

— Хочешь побыть немножко на воздух?— спросила она.

— Да,— сказалъ онъ и собрался встать.

— У тебя сломана нога,— вскрикнула она, предупреждая его движеніе. Онъ взглянулъ на нее и отвтилъ:— Ахъ, да,— я забылъ.

Она вся дрожала, ожидая, что онъ узнаетъ ее и заговоритъ. Придвинула къ его койк т же салазки, на которыхъ привезла его съ горы, и, поцловавъ, показала, какъ ему нужно повернуться, чтобы спуститься на доску. Потомъ приподняла его, онъ совершенно сознательно помогалъ ей. Она закутала его, вывезла наружу и зажгла большой костеръ у его ногъ, все еще боясь радоваться наступившей въ немъ перемн.

Онъ ничего не говорилъ, но глаза его слдили за ней съ выраженіемъ усталаго любопытства. Нкоторое время онъ съ улыбкой глядлъ на солнце, потомъ закрылъ глаза, и все такъ же слабо улыбаясь, лежалъ, не шевелясь. Она страшно боялась, что, если она заговоритъ съ нимъ, эта неожиданная сознательность исчезнеть. Она занималась своими утренними длами, то и дло поглядывая на него, пока спокойствіе его обращеннаго къ небу лица не повергло ее вдругъ въ ужасъ, и она подбжала къ нему, наклонилась, полная страха и надежды, и увидла, что онъ спитъ, крпкимъ младенческимъ сномъ, и дышетъ легко и свободно…

Когда онъ проснулся, солнце уже покраснло на запад. Глаза его встртились съ ея взглядомъ, и онъ какъ будто удивился.

— Я спалъ, Марджори?— спросилъ онъ.

Она кивнула головой.

— И грезилъ? Я припоминаю смутно, будто я проповдовалъ въ какомъ то темномъ, пустынномъ мст, гд ничего не было… Я что-то развивалъ, доказывалъ… Да! Послушай! Не найдется-ли на свт такой штуки, какъ яйцо въ смятку — и кусочекъ хлба съ масломъ?

Онъ подумалъ съ минуту.— Да, конечно,— сказалъ онъ,— я сломалъ ногу. Ну, и лапы! Я думалъ, что эта тварь выцарапаетъ мн глаза! Какое счастье, Мэджъ, что она не выцарапала мн глаза, и вдь чистая случайность, что они уцлли.

Онъ взглянулъ на нее.— Да, трудненько теб было. Сколько времени это продолжалось?

Она обомлла отъ страха, увидя, что онъ приподнялся на локтяхъ и слъ.

— Нога, нога!— воскликнула она.

Онъ протянулъ руку и пощупалъ ногу.— Здорово одеревенла,— сказалъ онъ.— Дай мн чего-нибудь пость,— вдь у насъ же были яйца, свжія, мороженыя яйца — а потомъ мы снимемъ эти лубки, и я попробую походить. А? Отчего не попробовать? И какъ это ты меня вытащила изъ этой западни, Мэджъ? Я думалъ, что замерзну не хуже яицъ. (А яйца сейчасъ придутся очень кстати. Положи ка парочку въ кастрюлю и дай вскипть разокъ). У меня сохранилось какое то смутное впечатлніе… Клянусь Богомъ, Мэджъ, ты наврно совсмъ измучилась. Задалъ я теб хлопотъ!

Глаза его, полные горячей нжности, какой она не видла уже давно-давно, пытливо всматривались въ ея лицо.— Да, да,— тихо повторилъ онъ.

Вс силы покинули ее при этомъ проявленіи его нжности.

— О, дорогой мой,— прошептала она, опускаясь возл него на колни,— дорогой, дорогой мой!— и, стараясь все-таки не задть его больную ногу, она плача прижалась къ его груди.

Онъ смотрлъ на нее, обнималъ, гладилъ по спин. О, блаженство! Онъ вернулся. Вернулся къ ней.

— Сколько времени это продолжалось?— спросилъ онъ.— Бдная моя, голубка! Бдняжка! Сколько времени это продолжалось?

VI.

Съ этого дня Траффордъ сталъ поправляться. Раны быстро подживали. Марджори пришлось обрзать большіе куски гангренозной обмороженной ткани, и было ясно, что у него навсегда останется огромный шрамъ на лбу и на щек, но на чистомъ, свжемъ воздух начавшееся заживленіе шло быстрыми шагами. Нога срослась, хотя и нсколько укоротилась противъ другой, и съ утолщеніемъ на лодыжк, но все-таки общала быть вполн пригодной. Они осмотрли ее при свт горящей печки и долго обсуждали, можно ли попробовать ступить на нее. Когда доктора позволяютъ становиться на сломанную ногу? У Марджори было смутное представленіе, что нужно выждать шесть недль, но она не могла вспомнить, сколько прошло времени.

— Мн кажется, что уже достаточно,— сказалъ Траффордъ.— Давай попробуемъ.

Она смастерила ему костыль, острогала и обвязала шкурой россомахи — бдной жертвы голода!

— Должно быть, теперь около средины декабря, — говорила она, стоя на колняхъ у печки и подбрасывая дрова,— такъ, между двнадцатымъ и четырнадцатымъ. Трудно сообразить. И, знаешь, я довольно свободно распоряжалась съ провизіей. И этотъ зврекъ тоже, пока я не прикончила его.— Она кивнула на шкурку.— Такъ что если мы просидимъ здсь до прилета птицъ, намъ надо быть очень экономными. Надо раздлить всю провизію на порціи и отложить попеченіе о пирахъ. А порціи — не знаю, ужъ къ чему он сведутся.

— Ну, что-жъ,— сказалъ Траффордъ, любуясь ея серьезностью.— Будемъ держаться порцій.

— Марджори,— спросилъ онъ вдругъ,— ты жалешь, что мы пріхали сюда?

— Нтъ!— отвтила она безъ колебаній.

— И я тоже.— Онъ помолчалъ.— Я нашелъ тебя,— сказалъ онъ.— Дорогая моя грязнуля! Знаешь, ты вдь ужасно грязная.

— А я нашла себя,— задумчиво отвтила она.— Я чувствую, что никогда какъ будто не любила тебя до этой хижины. То-есть, любила по своему…

— А Швейцарія,— напомнилъ онъ.— Не будемъ забывать хорошаго, Марджори.

— Ну, да, конечно. Если такъ!… Но теперь — теперь ты точно вросъ въ меня. Мы были пустыми, красивыми, молодыми существами въ любви. Это было пріятно, отрадно,— какъ отрадна юность. Но это не то. Должно быть, я, дйствительно, очень грязна. Подумай только! Я тащила тебя по снгу до того, что плечи у меня были вс въ крови. Я плакала отъ боли и все-таки везла тебя. О, дорогой, дорогой мой!— Онъ поцловалъ ее въ голову.— Я держала тебя въ своихъ объятіяхъ, чтобы ты не замерзъ. Скоре я замерзла бы сама. И можетъ быть, мы еще умремъ вмст отъ голода… Дорогой мой, если только я придусь по вкусу, ты можешь състь меня… Я начинаю понимать. У меня было просвтленіе. И я стала понимать. Я стала понимать, чмъ была для тебя жизнь, и какъ я ее портила теб.

— Мы оба портили ее, Марджори!

— Нтъ, я одна.— Она сла на полъ и посмотрла на него.— Ты помнишь, что ты говорилъ въ бреду?

— Нтъ. А что я говорилъ?

— Это все равно. Только ты заставилъ меня понять. Ты никогда не сказалъ бы мн этото. Ты всегда проявлялъ слабость по отношенію ко мн. Но теперь мн ясно, почему мы не сохранили своего счастья, почему мы стали такими чужими. И если мы останемся живы и вернемся, то мы вернемся, покончивъ разъ, навсегда со всмъ этимъ.

— Съ чмъ?

— Съ этимъ разладомъ. Дорогой мой, я была глупа, эгоистична, капризна и жадна. Мы оба были виноваты, но виновата была я. Да, да, я. О, такъ и должно было быть. Что такое мы, женщины, — полу-дикарки, полу-домашнія животныя, праздныя созданія алчности и желанія, — и вдругъ мы требуемъ всхъ, правъ и уваженія къ нашимъ душамъ. Твоя жизнь была въ моихъ рукахъ съ той минуты, какъ мы встртились. Если бы я знала… Это не значитъ, что мы можемъ создавать или направлять васъ — я не претендую на роль вдохновительницы,— но мы можемъ освободить васъ. Мы не должны давить на васъ, мы можемъ спасти васъ отъ инстинктовъ и страстей, которые влекутъ васъ отдаться всецло въ вашу власть…. Да, я начинаю понимать. О, дитя мое, мой мужъ, мой — человкъ! Ты говорилъ о своей погибшей жизни!.. Я много думала и стала понимать, чмъ должна бытъ женщина. Мы — отвтственная половина человчества. А мы забыли это. Мы думаемъ, что совершили чудо, если произвели на свтъ людей и поулыбались немножко…. Женщина должна быть устойчиве мужчины и должна обладать большимъ самопожертвованіемъ, потому что если она падетъ, она причинитъ больше вреда, чмъ мужчина. А что она получаетъ, если падетъ? Наряды, ковры, вышивки и красивую обстановку.

— Милая моя старушка Мэджъ,— сказалъ онъ,— разныя бываютъ женщины и разные мужчины.

— Ну, хорошо, тогда — такія женщины, какъ я, и такіе мужичины, какъ ты.

— Я сомнваюсь даже въ этомъ.

— А я нтъ. Я нашла свое мсто. Я сдлала своего властелина своимъ слугой. Мы, женщины, забрали вс блага міра, а сами не помогаемъ ничему. Ты тащилъ меня на своей спин до тхъ поръ, пока не сталъ, проклинать жизнь. Я заставила тебя работать на меня, любить, наряжать, содержать меня и моихъ дтей, потворствовать моему тщеславію и моей жадности… Нтъ, не мшай мн говорить. Я такъ раскаиваюсь, дорогой мой, такъ разкаиваюсь, что готова стать на колни и выйти за тебя замужъ еще разъ, исправить твою сломанную жизнь и начать все сначала…— Она остановилась.— Нельзя начать сначала,— сказала она.— Но я хочу начать что-нибудь новое. Дорогой мой, ты еще молодой человкъ, передъ нами еще тридцать или сорокъ лтъ жизни, сорокъ лтъ, а, можетъ, и больше… Что мы сдлаемъ съ этими годами? Мы любили, у насъ есть дти. Что же остается? Здсь мы можемъ обдумать это, выработать планъ, день за днемъ. Что мы сдлаемъ съ нашей жизнью? Скажи мн, дай мн раздлить все съ тобой. Ты знаешь. Что мы сдлаемъ съ жизнью?

Въ вечеръ того дня, когда Траффордъ впервые попробовалъ начать ходить, они проговорили до поздней ночи. День этотъ былъ великимъ и знаменательнымъ, полнымъ смха и радости. Сначала Траффордъ проявлялъ забавную робость, по дтски цплялся за Марджори, такъ что ей пришлось поддерживать его изо всхъ силъ, и она.х старалась скрыть собственный страхъ подъ маской насмшливаго ободренія. Костыль оказался замчательнымъ.— Это мои глупыя колнки,— говорилъ Траффордъ.— Нога совсмъ молодецъ, а колнки не держатъ.

За обдомъ они съли порцію цлыхъ двухъ дней и на ужинъ сварили какой-то особенный супъ:— Скоро прилетятъ птицы,— объясняли они другъ другу,— утки и гуси прилетятъ еще раньше мая. Въ ма вдь прилетаютъ ужъ послднія.

Потомъ, когда Траффордъ улегся на свою койку, а она наложила въ печку свжаго хворосту, онъ возобновилъ разговоръ о религіи, начатый нсколько дней тому назадъ.

— Видишь ли,— говорилъ онъ,— я всегда врилъ въ Спасеніе. Мн кажется, мужчина стсняется признаться въ этомъ — даже своей жен. Но я всегда боле или мене ясно сознавалъ, что есть что-то. къ чему стремится жизнь. Я согласенъ, что сознаніе это было довольно смутно. Я не думаю, чтобы когда-нибудь врилъ въ индивидуальное спасеніе. Видишь ли, я чувствую,— это глубокіе вопросы, а чмъ становишься глубже, тмъ боле утрачиваешь свою индивидуальность. Вотъ почему человкъ думаетъ объ этихъ вещахъ въ темнот и одиночеств — и ему трудно говорить о нихъ. Человкъ иметъ индивидуальный голосъ, индивидуальное родимое пятно или индивидуальную старую шляпу, но душа — душа не то. Когда я говорю съ тобой о религіи, то говорю уже не я… Вопросъ о томъ, что намъ длать съ жизнью, вопросъ этого не для меня и для тебя, какъ отдльныхъ лицъ, но для меня и для тебя, какъ человчества. Я говорю слишкомъ туманно, Мэджъ?

— Нтъ, нтъ, продолжай,— отозвалась она.

— Видишь ли, когда мы съ тобой говоримъ о порціяхъ,— это говоримъ мы, но когда мы говоримъ о религіи — это говоритъ человчество. Размышляя, человчество проявляетъ не большую самоувренность, чмъ нищій, когда молится, хотя это значитъ, что онъ обращается прямо къ Богу и говоритъ съ нимъ. Спасеніе — вещь коллективная и мистическая, или его вовсе нтъ. Представь себ Всемогущаго Бога и меня, сидящими на неб и раздляющими вчность. Богъ и Рагъ Годвинъ Траффордъ, членъ Научнаго Общества — это глупо. Представь себ человка въ ботинкахъ номеръ седьмой, въ пиджак моды девятьсотъ четырнадцатаго года, сидящаго передъ Богомъ. Это каррикатура. Но Богъ и Человкъ! Въ этомъ есть смыслъ, Марджори…— Онъ остановился и взглянулъ на нее.

Марджори сидла, освщенная краснымъ отблескомъ пламени, и смотрла на него.— Какія ты говоришь странныя вещи.— сказала она.— Я никогда объ этомъ не думала. Удивляюсь, почему? Должно быть, слишкомъ была занята другимъ. Но продолжай и повдай мн тайны, которыя столько времени скрывались отъ меня.

— Такъ вотъ: мы должны говорить объ этихъ вопросахъ, какъ человчество,— или оставить ихъ въ поко и стрлять фазановъ.

— Ахъ, если бъ я могла сейчасъ подстрлить фазана,— невольно прошептала Марджори.

— На чемъ же мы остановились? Что намъ нужно?— я подразумваю всмъ людямъ и королямъ и нищимъ? Знаешь, Марджори, вотъ что: Пониманіе. Человчеству нужно сознаніе того, что оно не понимаетъ, что оно не уметъ выразить, что оно полуслпо. Намъ не дано глазъ, чтобы видть великія вещи, но дано общаніе — намекъ на такіе глаза. Отъ безсознательнаго, грубаго, животнаго мрака мы пришли не къ зрнію, а къ ощущенію озаренія, къ ощущенію свта, пробивающагося сквозь нашу тьму… Я чувствую, что человку теперь важне всего познавать. Его наивысшій долгъ — чувствовать, сознавать, видть, понимать, выражать до крайнихъ предловъ своихъ силъ.— Онъ приподнялся и слъ, и при трепетномъ мерцаніи огня она въ первый разъ увидла, какъ сильно онъ похудлъ, какъ впалы и блестящи его глаза, волосы свисали ему на глаза, а жесткая борода спускалась на грудь.— Вс религіи,— продолжалъ онъ,— вс философіи претендовали на слишкомъ многое. У насъ еще нтъ словъ для религіозныхъ или метафизическихъ истинъ, у насъ нтъ достаточно широкаго и прочнаго фундамента, на которомъ можно было бы строить. Религія и философія были безастнчивы и хвастливы. Да, хвастливы! Он были, какъ доктора, которые всегда заявляли, что могутъ лечить все, что угодно, а на самомъ дл и по сейчасъ имютъ только самыя начатки знанія, на которыхъ могутъ основывать свое леченіе. У нихъ не было смиренія, не было благородства пребывать въ своемъ незнаніи. Священники взяли каменныхъ и деревянныхъ идоловъ, философы взяли странныя сочетанія избитыхъ словъ, матафоръ, аллегорій, абстракцій — Подумай только объ ихъ глупомъ старомъ Абсолют. Я слышалъ разъ, какъ въ Аристотельскомъ Обществ Гальденъ въ теченіе цлаго часа,— да нтъ, больше часа,— распространялся такъ ловко и гладко, словно хорошо смазанная машина для сосисекъ о разныхъ видахъ Абсолюта и никто изъ насъ не высмялъ его! Какая безсодержательность въ такихъ углубленностяхъ! У нихъ нтъ вры, вры, вры въ терпніе, вры ожидать грядущаго Бога. А разъ мы не знаемъ Бога, разъ мы не знаемъ Его воли, не ясно ли, что наша жизнь должна быть исканіемъ Его и Его воли? Можетъ ли имть значеніе что-либо другое — посл того, какъ мы освободились отъ давленія непосредственной необходимости? Вотъ моя вра Марджори, вотъ самая суть моего я.— Онъ умолкъ.

— Вернешься ты къ своей работ?— внезапно спросила она.— Вернешься ты въ свою лабораторію?

Онъ молча смотрлъ на нее съ минуту.— Никогда,— сказалъ онъ, наконецъ.

— Но…— начала она, и слово упало съ ея губъ, какъ тяжелый камень въ коледезь…

— Дорогая,— отвтилъ онъ,— я думалъ объ этомъ. Но съ тхъ поръ, какъ я покинулъ свою милую, пыльную лабораторію, и вс свои чудесные, тонкіе опыты,— я жилъ. Тотъ человкъ отсталъ отъ меня на цлыхъ семь лтъ. Работать надъ тми загадками, которыя я нашелъ, долженъ другой человкъ и, я думаю, боле молодой. Я выросъ — во что-то другое. Для меня уже не иметъ значенія то, какъ атомы соединяются другъ съ другомъ, или почему они соединяются такъ, а не иначе. Я узналъ тебя и весь міръ, въ которомъ мы живемъ, и умъ мой наполненъ рядомъ новыхъ загадокъ. Я хочу заняться совсмъ новой работой… Жизнь свалила меня одинъ разъ, но я не думаю, чтобы это удалось ей вторично…— Я хочу изучать людей.— Онъ остановился, она смотрла на него съ разгорвшимся лицомъ.

— Я хочу вернуться, наблюдать и мыслить,— и можетъ быть, буду писать, думаю, что буду писать критику. Но вдь все, что иметъ значеніе, есть критика?… Я хочу войти въ соприкосновеніе съ людьми, мысли. И ты со мной, Марджори. Все, что я буду писать, ты должна просматривать и обдумывать. Я хочу, чтобы ты читала вмст со мной… Теперь, посл столькихъ лтъ, когда, мы опять начали разговаривать, понимаешь, разговаривать…

Голосъ его прервался. Что-то заставило ихъ обоихъ умолкнуть. Онъ протянулъ къ ней исхудавшую руку, и она скользнула на колни, чтобы взять ее.

— Не ожидай отъ меня слишкомъ многаго,— прошептала, она.— Не забывай, что женщина — не мужчина.

— Ну, старушка Мэджь.— сказалъ онъ,— мы съ тобой можемъ итти объ руку. Разв я не полюбилъ тебя съ самаго начала, съ того времени еще, когда экзаменовалъ тебя — именно за то, что у тебя ясный умъ?

Она освободилась изъ его объятій и сла рядомъ съ нимъ на полу.— Мн кажется, я понимаю, что ты хочешь длать,— сказала она.— Въ первый разъ я начинаю видть жизнь, какой она можетъ стать для насъ.— Странныя мысли мелькали у нея въ голов. И вдругъ она вскрикнула звонкимъ голосомъ, который онъ такъ любилъ въ ней.— Боже милостивый! какая нелпость! Какая безконечная нелпость!

— Что? Что такое?

— Вдь я чуть не вышла за Магнета.— Больше ничего.

Она вскочила. Снаружи рванулъ втеръ, взметая на крыш снгъ, да скрипла, дверь.— Половина двнадцатаго,— воскликнула Марджори, взглянувъ на часы, висвшіе надъ печкой.— Мн еще не хочется спать. А теб? Я заварю чаю,— давай кутнемъ. А потомъ будемъ говорить. Такъ хорошо говорить съ тобой! Такъ хорошо!… Ахъ, у меня блестящая идея! Какъ ты думаешь, ради такого торжественнаго дня не достать ли мн бисквитовъ.— На лиц ея была замтная тревога.— Только по одному,— сказала, она, стараясь скрыть оттнокъ всякой преступности въ голос.— Одинъ вдь ничего не составить, какъ ты думаешь?

Она погрлась нсколько минутъ около печки, прежде чмъ пойти въ полярный уголъ, гд стояла жестянка съ чаемъ.— Еслибъ мы могли, дйствительно, жить такъ,— сказала она,— когда опять вернемся домой!

— А почему же нтъ?— спросилъ онъ.

Онъ обернулся, когда она загремла коробкой съ бисквитами, и смотрлъ, какъ она вынимала драгоцнные кружочки.

— Ну, въ такомъ случа, я выкурю еще трубочку,— воскликнулъ онъ съ веселымъ воодушевленіемъ.— Благодареніе Богу за неограниченность въ табак.

А умъ Марджори уже былъ занятъ мыслями объ этомъ новомъ, представленіи о жизни, цлью которой является пониманіе. Она готовила чай, а живое, конкретное воображеніе рисовало ей, какъ, они будутъ жить по возвращеніи. Она представляла себ эту жизнь не иначе, какъ въ рамк большой, высокой красивой комнаты, кабинета въ темныхъ тонахъ, съ высокими, узкими, благородными, книжными полками и толстыми зелеными портьерами на окнахъ — она знала магазинъ на Оксфордской улиц, гд можно достать подходящую матерію. Въ кабинет этомъ блый мраморный каминъ съ бронзовыми принадлежностями, а у окна большой столъ, красиво освщенный электричествомъ, съ множествомъ буматъ. И ей хотлось, чтобъ былъ какой-нибудь отпечатокъ пустыни,— пожалуй, оленья шкура…

Чай все еще настаивался, когда она остановилась на огромномъ прессъ-папье изъ радужнаго лабрадорита, такъ поразившемъ ее въ долин Зеленой Рки. Она велитъ отполировать только одну сторону,— другая должна остаться неполированной, чтобы видно было расположеніе слоевъ въ натуральномъ состояніи…

Это не значитъ, что она не чувствовала и не понимала вполн смысла и значенія всего, что онъ говорилъ, но умъ ея совершенно естественно облекался въ эти символы тканей и обстановки. И въ то время, какъ эта комната уже начинала жить въ ея ум, она быстро наливала чай и слушала каждое слово Траффорда.

VII.

Разговоръ этотъ словно открылъ новую эру въ жизни Марджори. Съ этого дня воображеніе ея начало создавать новую, упорядоченную и осмысленную жизнь для Траффорда и для нея въ Лондон, жизнь не совсмъ отршенную отъ ихъ прежней, но поддерживаемую врой и управляемую опредленной цлью. Она всегда признавала широту и ясность ума Траффорда, но теперь, когда онъ говорилъ о томъ, что собирается сдлать, и она понимала, какіе интересы могутъ слиться воедино и дать результаты, благодаря ему, ей казалось, что она впервые узнала его въ прежнихъ его изслдованіяхъ, такихъ техническихъ и отвлеченныхъ, она шло могла судить о работ его ума, теперь же онъ по-своему разсуждалъ о вещахъ, которыя могла ясно понимать и она. Иногда рчи его радовали ее, какъ радуетъ свтъ человка, вышедшаго на солнце изъ глубокой темной пещеры. И она могла слдить за нимъ и помогать ему. Какъ раньше, она связывала и калчила его, такъ теперь она могла освободить его — ей нравилось это слово. И ей казалось, что никогда до сихъ поръ она не любила его, что только теперь, въ сущности, она начала любить его по настоящему. Она точно только сейчасъ нашла его.

И онъ тоже словно вновь открылъ ее. Вс прежнія Марджори, которыхъ онъ зналъ, лучезарные, прелестные, обольстительные, своенравные, непонятные образы, такъ наполняющіе его жизнь, временно уступили мсто этой мягкой, серьезной женщин, съ врнымъ, горячимъ сердцемъ и огрубвшей отъ мороза ножей. Какъ радовался онъ этому безумному бгству въ пустыню уже изъ-за одного того, что ему пришлось лежать среди скалъ и думать о ней, и ждать ее, и отчаиваться въ ея жизни и въ Бог, и, наконецъ, увидть ее, идущей къ нему, запыхавшейся отъ усталости и зовущей его въ снжной бур… И къ новымъ властнымъ впечатлніямъ примшивалось старое воспоминаніе, воспоминаніе о ясномъ, твердомъ голос, ворвавшемся въ его жизнь много лтъ назадъ, такъ звонко и весело прозвучавшемъ въ телефон: ‘Послушайте, это я, Марджори!’

Можетъ быть, въ конц-концовъ, она не испортила ни одной минуты его жизни, можетъ быть, вс раздоры между ними были необходимы, и хорошо отъ изученія кристалловъ обратиться къ изученію людей?

Теперь мысли ихъ были обращены къ Лондону и къ тому, что они тамъ будутъ длать. Онъ задумалъ написать книгу на тему: ‘Границы языка, какъ способа выраженія’, прагматическій очеркъ, имющій цлью выяснить самоувренность всей той схоластики и логическихъ несообразностей, которыя до сихъ поръ гнетутъ нашу университетскую философію. Нкоторое время онъ перебиралъ разныя заглавія и, наконецъ, остановился на одномъ: ‘отъ реализма къ реальности’. Ему хотлось сейчасъ же приняться за работу, и онъ раздражался, что приходится праздно проводить дни изъ-за недостатка книгъ и матеріала. И ему хотлось видть картины, пьесы, прочитать романы, о которыхъ онъ слышалъ, но не читалъ, чтобы проврить кипвшія въ его мозгу мысли о достоинствахъ художественнаго выраженія. Не было даже бумаги для замтокъ и черновыхъ набросковъ. Онъ ковылялъ по двору, досадуя на эти лишенія.

— Марджори,— сказалъ онъ однажды,— мы сдлали свое дло. Зачмъ намъ сидть въ этой ледяной пустын? Нога моя поправляется. Давай сдлаемъ еще салазки изъ другой койки я двинемся въ путь.

— Въ Гаммондъ?

— Ну, да.

— А какъ мы доберемся туда?

— По долин. Мы можемъ итти по четыре часа въ день. Можетъ быть, можно и по рк. Захватимъ съ собой всю провизію…

Она взглянула внизъ на уходящую вдаль долину. Вонъ холмъ, который они назвали Горой Марджори. Тутъ, по крайней мр, все знакомо. Если они уйдутъ отсюда, придется каждый вечеръ искать новаго мста для ночлега среди сугробовъ, рубить цлыя кучи дровъ, чтобъ костра хватило на ночь. А вдругъ его нога разболится, когда они отойдутъ уже настолько далеко, что она не сможетъ донести его назадъ къ хижин? Тогда ничего не останется, какъ лечь и умереть вмст…

Ее охватила какая-то усталость — слдствіе двухъ полуголодныхъ мсяцевъ,— скоре нежеланіе, чмъ малодушіе.

— Конечно,— оказала она, остановившись на мелькнувшей у нея мысли тогда — мы могли бы сть, какъ слдуетъ. Мы могли бы подкормиться немножко передъ уходомъ. Могли бы прямо попировагь!

VIII.

— Нынче ночью ты спала,— сказалъ Траффордъ, когда они сидли за скуднымъ обдомъ,— а я думалъ о томъ, какъ дурно я выражался, говоря прошлый разъ о своихъ планахъ, и какимъ сложнымъ и тонкимъ я сдлалъ ихъ выполненіе. А по существу, они не сложны и не тонки, а только нереальны по сравненію съ обычными явленіями повседневной жизни, какъ голодъ, злоба, вс непосредственныя желанія. Такими они и должны быть. Они начинаются только тогда, когда все остальное удовлетворено. Трудно доказывать эти вещи, он сложны и тонки, и ихъ нельзя упростить безъ фальши. А я не хочу упрощать. Міръ и безъ того постоянно сходилъ съ своего пути изъ-за упрощеній и сокращеній. Избави насъ Ботъ отъ эпиграммъ! А когда подумаешь о томъ, что сказалъ нсколько времени назадъ,— то хочется вернуться къ этому и сказать все заново. Я какъ-будто не столько выдумываю свои мысли, сколько переливаю и развиваю то, что росло въ моемъ ум съ того момента, какъ мы встртились. Этотъ конфликтъ, который происходилъ все время между нашей совмстной и моей интеллектуальной жизнью — я только сейчасъ хорошенько уяснилъ это себ. Точно кто-то освтилъ то, что всегда было въ моемъ мозгу.

— Ужасно трудно объяснить этотъ антагонизмъ, Марджори. Любовь наша держала насъ вмст, а цли наши всегда шли — вотъ такъ — онъ развелъ въ стороны руки.— Я много разъ думалъ, нтъ ли какого-нибудь неустранимаго антагонизма между женщинами (это обобщенная ты, Марджори) и мужчинами (это я), какъ только мы отойдемъ отъ условій индивидуальной борьбы. Мн кажется, что всякая супружеская пара, женившаяся по любви, испытываетъ этотъ надрывъ. Однако, разница между нами не по существу, а въ степени. Конфликтъ между нами иметъ аналогію къ маленькомъ внутреннемъ конфликт, происходящемъ въ каждомъ изъ насъ, въ каждой женщин есть частица мужчины, и въ каждомъ мужчин есть частица женственности. Но ты, какъ женщина, ближе къ непосредственной, личной жизни чувствъ и реальности, чмъ я, какъ мужчина. И такъ было съ тхъ поръ, когда мужчина уходилъ охотиться и воевать, а женщина оставалась въ хижин, няньчила дтей и собирала коренья въ ближнемъ лсу. Можетъ быть, всегда такъ и будетъ. Мужчины освободились отъ этого близкаго, постояннаго соприкосновенія съ физическими потребностями гораздо раньше женщинъ. Женщины начинаютъ освобождаться только теперь. Вотъ уже сколько вковъ, какъ мужчины ушли отъ дома, полей и городовъ, за моря и горы, въ поискахъ приключеній и новыхъ идей, источниковъ или тайнъ на краю свта, а женщины только теперь начинаютъ слдовать за ними. Разница между нами не по существу, старушка Марджори, это разница между старымъ звроловомъ и молодымъ охотникомъ, идущимъ по слду.— Онъ помолчалъ съ минуту, занятый своими мыслями, потомъ продолжалъ.— И еще вотъ что, Марджори. Я всегда чувствовалъ, что ты боле яркая индивидуальность, чмъ я. Ты гораздо красиве, какъ женщина, чмъ я, какъ мужчина. У тебя боле острый аппетитъ къ вещамъ, ты крпче держишься за жизнь. Я люблю смотрть, какъ ты длаешь что-нибудь, люблю смотрть, какъ ты двигаешься, люблю смотрть на твои руки, он у тебя гораздо интеллигентне, чмъ у меня… И все-таки — я крупне и глубже тебя. Я достигаю того, до чего ты не достигнешь… Ты въ жизни,— а я немножко вн ея. Я врод тхъ рыбъ, которыя начинаютъ переходить въ земноводныхъ, я захожу туда, куда ты едва еще пытаешься слдовать за мной… Я думаю, что въ этомъ сущность недоразумній между тысячами мужчинъ и женщинъ. А на практик недоразумніе между такими людьми, какъ, мы съ тобой, Марджори, сводится къ коллизіи вры съ осуществленіемъ. Ты требуешь результата. А я ненавижу сворачивать въ сторону и осуществлять. И мн пришлось длать это въ теченіе семи лтъ. Проклятые годы! Мужчины, подобные мн, хотятъ понимать. Мы хотимъ понимать, а вы требуете, чтобы мы длали. Мы хотимъ понять атомы, іоны, молекулы, рефракціи. А вы требуете, чтобы мы длали резину и брилліанты. Пожалуй, при случа, можно длать и резину и брилліанты. Но въ конц-концовъ, мы сдлаемъ резину ненужной и брилліанты безцнными. Потомъ мы хотимъ понять, какъ люди реагируютъ другъ на друга, чтобы вывести заключенія соціальнаго значенія, а вы требуете, чтобы мы сразу облекали ихъ въ форму биллей и проводили т или иныя реформы. Мн кажется, жизнь лежитъ гд-то посредин между нами, мы два полюса исканія и добыванія истины.— Онъ рзко оборвалъ свою рчь:— Я хочу поскоре вернуться и начать работать.

— Да,— сказала Марджори,— надо возвращаться,— и увидла, въ отдаленіи, но ясно и отчетливо, какъ въ вогнутомъ зеркал, большой, серьезный кабинетъ, и у высокаго, завшаннаго длинной портьерой окна человка, пишущаго за столомъ, и возл него большой кусокъ сверкающаго лабрадорита на груд исписанныхъ листовъ.

IX.

Разъ вечеромъ Марджори долго сидла, задумавшись передъ печкой, потомъ вдругъ сказала:— Удастся ли намъ провести то, что мы задумали? Не начнется ли между нами опять-разладъ, когда мы вернемся въ Лондонъ?

Траффордъ выколачивалъ трубаку и не отвчалъ нкоторое время.— Что за вздоръ!— отозвался онъ.

— Но это непремнно случится,— продолжала она.— Со всми бываетъ такъ. До извстной степени мы осуждены на пораженіе. Потому что на самомъ дл ничто не ясно… Ты знаешь — я вдь все та же старая Марджори, несмотря на вс эти ршенія,— та-же расточительница, неугомонная, увлекающаяся. Мы остались тми же.

— Нтъ,— отвтилъ онъ.— Мы постарли на цлый Лабрадоръ…

— Я всегда падала,— продолжала она,— когда дло доходило до какого-нибудь опредленнаго искушенія. Я не могу удержаться отъ того, чтобы не купить вещи. И ты тотъ же самый старый Рага, который не можетъ видть моихъ слезъ, которому нравится, тогда я хорошо одта. И который не сможетъ примириться съ тмъ, чтобы я жила въ бдности.

— Ничего подобнаго. Нтъ! Я совсмъ другой Рагъ и ты другая Марджори. Да, да. Дло — серьезне. Какъ же! Я хромъ на всю жизнь — и на лиц у меня шрамъ. Самый видъ вещей измнился.— Онъ взглянулъ на нее и сказалъ.— Ты спрятала зеркало я думаешь, что я не замтилъ…

— Да вдь онъ заживетъ,— прервала она.— А ужъ если на то пошло,— что сталось съ моимъ цвтомъ лица?— Она засмялась.— Но это вдь только вншняя сторона дла.

— Ничто не заживаетъ совершенно,— сказалъ онъ, отвчая на ея первую фразу.— И ничто не возвращается въ точности на прежнее мсто. Мы стали другими, милая моя, загорлая, обмороженная старушка…

— Характеръ есть характеръ,— настаивала Марджори.— Не преувеличивай обращенія, дорогой. Мы оба падемъ. Каждый по своему. Непремнно. Лондонъ попрежнему полонъ соблазнами, и нельзя кореннымъ образомъ измнить человка, даже наполовину заморозивъ его и заморивъ голодомъ. Я буду забывать и опять впадать въ прежнее, какъ бы ни старалась, а ты будешь работать и отвлекаться и прощать меня.

— Ну да, конечно, все это можетъ случиться.— отвтилъ Траффордъ, когда она замолчала.— Но только по другому,— посл того, что мы пережили. Мы нашли здсь кое-что — и это все измняетъ. Мы нашли здсь другъ друга, дорогая.

Она глубоко задумалась.— Я боюсь,— прошептала она.

— Чего?

— Себя.— Помолчавъ, она продолжала нершительно:— Временами мн страстно хочется — молиться!

— Понему же ты не молишься?

— Я недостаточно врю въ это. А хотла бы врить.

Траффордъ подумалъ.— Это оттого, что люди всегда такъ требовательны по отношенію къ молитв,— оказалъ онъ.— Ты хочешь молиться и не можешь найти словъ для выраженія того, что ты хочешь. Я думалъ раньше, что могу. Я хотлъ, чтобы Богъ пришелъ и объяснилъ мн кое-что… Это не годится, Мэджъ… Если Богъ хочетъ безмолвствовать — ты должна молиться безмолвію. Если Онъ хочетъ жить во мрак, ты должна молиться ночи…

— Да,— сказала Марджори,— должно быть, надо такъ.— И, помолчавъ, прибавила.— Я думаю, въ конц-концовъ, такъ и есть.

Наряду съ ихъ собственной характерной теологіей и усердной разработкой плановъ будущей жизни въ Лондон умъ ихъ занимался я другими мыслями. Старыя воспоминанія вспыхивали съ особой яркостью на фон безконечности и скорбей человчества. Откуда то, совершенно безъ всякой связи, вдругъ всплывало такое человческое, преходящее: ‘Ты помнишь…?’

Дв темы особенно занимали ихъ умы. Одна — была мысль о дтяхъ, и я не могу сказать, сколько разъ на день они вычисляли, который теперь часъ въ Англіи, и пытались угадать, гд находятся дти, и чмъ заняты они въ данный моментъ.

Другая тема была да. Только посл цлой недли или больше они замтили, какъ упорно разговоры ихъ возвращаются къ воспоминаніямъ, описаніямъ и обсужденіямъ разныхъ съдобныхъ предметовъ,— въ особенности, основательныхъ сытыхъ кушаній. Они перечисляли детали обдовъ, которые считали совсмъ позабытыми, ни гости, ни разговоры, казалось, не представляли для нихъ ни малйшаго интереса, но каждую подробность! въ меню они обсуждали самымъ тщательнымъ образомъ. Разъ они даже чуть не поссорились изъ-за закусокъ. Траффорду захотлось подольше поговорить о нихъ, а Марджори торопилась перейти поскоре къ супу.

— Это не да,— а издвательство надъ дой,— сердито говорила Марджори.

— Ну, я не вижу причины, почему и не пость закусокъ,— возразилъ Траффордъ.— Три или четыре сардинки, картофельный салатъ съ большимъ кускомъ копченой лососины, потомъ кусочекъ норвежской селедки и такъ дале, а въ промежутк нсколько оливокъ. Это для начала.

— Это… это безнравственно,— возмущалась Марджори.— Если человку нужно раньше возбуждать аппетитъ, такъ совсмъ онъ не долженъ сть. Настоящее начало обда — это супъ, хорошій, горячій, крпкій супъ, съ овощами, мясомъ и всякими штуками. Съ бычачьими хвостами.

— Только не съ горохомъ.

— Ну, да. Гороховый супъ надодаетъ. Не знаю ничего, что бы такъ надодало, какъ гороховый супъ. Какъ жаль, что мы столько времени сидимъ на немъ.

— Густые супы очень хороши,— сказалъ Траффордъ,— но что ты скажешь о той штук, которую подаютъ въ маленькихъ ресторанахъ въ Париж, знаешь Crote-au-pot, съ такими славными корочками, крупными луковицами и листьями салата, и еще съ чмъ то! Изумительнйшій запахъ лука и чудесные глазки жира. А такъ какъ это свтлый супъ, ты видишь, что къ нимъ есть. Это интересно. И двадцать пять сантимовъ, Марджори! Господи! Я далъ бы цлую гинею за одну тарелку.

— А ты лъ когда-нибудь супъ изъ черепахи?

— Какъ же! Въ Сити. Только тамъ на него очень скупы. Вообще, я нахожу, что супъ никогда не слдуетъ подавать налитымъ въ тарелки. Мн, напримръ, очень нравился супъ, который мы заказывали у Харта, но всегда давали ужасно мало.

— Одну ложку,— добавляла Марджори.— Только дразнятъ аппетитъ.

Они тщательно обсуждали и самый порядокъ обдовъ и ршили, что шербеты и мороженое не только вредны, но и отвратительны.

Траффордъ съ жаромъ распространялся о старинной англійской кухн.— По моему, — говорилъ онъ, — обдъ долженъ быть празднествомъ, а не только удовлетвореніемъ голода. Въ немъ долженъ быть — размахъ. Я припоминаю рецептъ одного пирога. Кажется, онъ начинался такъ: ‘возьми свинью и разруби ее на кусочки’. Возьми свинью! Это похоже, по крайней мр, на начало! А потомъ,— что можетъ быть лучше первокласснаго англійскаго ростфиба, чуть-чуть съ просырью, и не слишкомъ тонко нарзаннаго! Баранина никогда не сравнится съ нимъ!

Лицо Марджори вспыхнуло отъ преступной мысли, глаза ея сверкнули. Она наклонилась впередъ и доврчивымъ полушопотомъ сказала:

— Господи! Съ какимъ наслажденіемъ я съла бы сейчасъ баранью котлету!

ГЛАВА V.
Путь къ морю.

Въ одинъ изумительный январьскій день къ одинокой хижин подошелъ человкъ. То былъ метисъ-индецъ, охотившійся въ долин Зеленой Рки и на плоскогорь до Тюленьяго Озера. Онъ подошелъ, молча, съ замтной робостью и любезно скорчился на бревн, чтобы оттаять.— Много снга,— сказалъ онъ,— а звря мало.

Посл того, какъ онъ отогрлся у ихъ огня, попилъ и полъ, открылась цль его прихода. Онъ объяснилъ, что пришелъ просто отсмотрть, какъ имъ живется. Онъ колонистъ, звроловъ, и у него разставленъ цлый рядъ капкановъ на протяженіи около ста двадцати миль. Ближайшій его капканъ находится къ сверозападу, миляхъ въ сорока отсюда, внизъ по рк. Оттуда онъ и пришелъ. Просто, чтобы посмотрть. Зовутъ его Луи Наполеонъ Партингтонъ. За плечами его вислъ большой мшокъ, ружье и убитая куница лежали возл, и изъ безформенной массы оленьихъ шкуръ и шерстяныхъ шарфовъ выглядывало веселое масляное, коричневое, страшно грязное лицо, съ пучкомъ изсиня-черныхъ волосъ, свисающихъ на одинъ глазъ, неправильными зубами, обнажающимися въ дружелюбной улыбк, и маленькими раскосыми глазками.

Завязался разговоръ. Сначала возникли сомннія въ лингвистическихъ познаніяхъ гостя, но у него оказалась очень вразумительная мимика, и по-англійски онъ говорилъ сносно, хотя страннымъ гортаннымъ говоромъ.

Ему разсказали драматическое приключеніе Траффорда, показали его ногу, онъ пощупалъ ее, испуская низкіе и свистящіе звуки, чтобы показать, какъ внимательно онъ слдитъ за ихъ объясненіемъ, а потомъ вдругъ заговорилъ такъ, что прежняя его молчаливость показалась лишь плотиной огромнаго резервуара, переполненнаго смшанными и отчасти непонятными англійскими словами. Онъ такъ восторженно, безпощадно и беззастнчиво хвалилъ Марджори, что, когда онъ кончилъ, наступило неловкое молчаніе.— Да,— сказалъ онъ, и кивнулъ, точно припечатывая свои слова. Потомъ сталъ сосать трубку, чрезвычайно довольный собственнымъ краснорчіемъ.

— Мы хотимъ уйти отсюда.— сказалъ Траффордъ, когда гость умолкъ.

— Я такъ и думалъ,— прошепталъ Луи Наполеонъ.

— Да,— сказалъ Траффордъ,— мы уйдемъ съ вами. А почему намъ не пойти? Вдь санки, протащить можно? Это трудно? Вотъ такія санки? Посмотрите.— Онъ вытащилъ старое приспособленіе Марджори.— Мы сложимъ на нихъ все, что намъ понадобится, провизію, одяла — палатку не возьмемъ, она слишкомъ, громоздка, тяжелыя вещи вс оставимъ звсь.

— Палатку придется оставить,— сказалъ Луи Наполеонъ.

— Я и сказалъ, что палатку мы оставимъ.

— Пожалуй… и кое-какую посуду?

— Почти всю.

— И патроны тоже — разв самую малость?

— Да, только, чтобы хватило на обратный путь.

— Можетъ быть, и одно ружье?

— Нтъ, ружья придется взять. Хотя, въ конц, концовъ, мы можемъ оставить одно ружье. Мы дадимъ его потомъ вамъ, чтобы вы отнесли его сюда.

— Отнесъ сюда?

— Да, если захотите.

Нсколько минутъ Луи Наполеонъ напряженно молчалъ. Когда, онъ заговорилъ, гортанный голосъ его дрожалъ отъ волненія.— А потомъ,— началъ онъ и запнулся, но все-таки ршилъ выяснить вопросъ сейчасъ же,— потомъ все, что вы оставите, будетъ мое? Да?

Траффордъ сказалъ, что именно это и имлъ въ виду.

Глаза Луи Наполеона сверкнули, но лицо сохранило присущее индйцамъ. спокойное достоинство.

— Я провожу васъ до Гаммонда,— сказалъ онъ.— Тамъ есть ообаки. А потомъ могу вернуться сюда…

II.

Обратный путь былъ совсмъ не похожъ на томительное странствованіе лсомъ. При огромномъ изобиліи снга, сплошной пеленой покрывающаго землю, передвиженіе на Лабрадор совершается зимой вшестеро скоре, чмъ лтомъ. Въ двадцать одинъ день они добрались до Гаммонда, причемъ три дня у нихъ пропало изъ-за того, что Луи Наполеонъ строго соблюдалъ воскресенья, да на три дня задержалъ ураганъ. Траффордъ и Марджори съ сожалніемъ простились со своимъ проводникомъ, и на слдующій день Гаммондъ пригналъ двнадцать сильныхъ, но чрезвычайно голодныхъ собакъ и отправилъ Траффордовъ къ лсопильнямъ на Зеленой Рк, гд можно было удобно переночевать и достать горячей воды. Оттуда они переправились въ Манивовикъ и новая станція Маркони послала-запросъ, все ли благополучно въ Суссексъ-Сквер, на который на слдующій день получился краткій дловой отвть: ‘Вс здоровы, цлуемъ’.

Когда телеграфистъ принесъ Марджори это извстіе, она небрежно взглянула на листокъ, предложила телеграфисту закурить, замтила, что безпроволочный телеграфъ — чудесная вещь, и вдругъ, на половин какой-то незначительной фразы о погод, судорожно и неудержимо разрыдалась…

А потомъ начался длинный, изумительный путь къ югу, вдоль берега до Портъ-Дюпре, отъ мыса къ мысу черезъ замерзшія бухты, въ узенькихъ санкахъ, запряженныхъ длинными вереницами лохматыхъ собакъ, отчаянно лаявшихъ на бгу. Иногда он сбивались въ кучу, упирались, грызлись, и приходилось водворять среди нихъ порядокъ бичемъ, но по льду он неслись, какъ вихрь, а подъ гору заднія собаки напирали на переднихъ и хватали ихъ за разввающіеся хвосты. Траффордъ и Марджори, закутанные до самаго носа и въ синихъ очкахъ, испытывали тогда ощущеніе погони за невдомой добычей, спасающейся отъ стаи волковъ. Снгъ сверкалъ подъ солнцемъ, на мор, изъ подо льда поблескивала вода, и они вдыхали не столько воздухъ, сколько какое-то ликующее нетерпніе.

Однажды они вздумали перегоняться.

Запряжка Марджори была крупне, возница ея опытне, а санки легче, и она все время была впереди, но Траффордъ отчаянно подгонялъ своихъ собакъ и то и дло настигалъ ее. Одинъ разъ онъ былъ почти рядомъ, она услышала, какъ онъ весело смется.

— Марджори!— крикнулъ онъ.— Помнишь шарабанъ и стараго осла?

Ея санки скользнули впередъ, онъ отсталъ, но въ слдующую минуту нагналъ опять, и изъ-за стаи визжащихъ озлобленныхъ собакъ донесся его веселый голосъ:— Помнишь старый шарабанъ! Подъ деревьями. Густыя, густыя, зеленыя деревья. А мы стояли подъ ними и разговаривали. Въ первый разъ, тамъ, на дорог. Помнишь? Тогда мы хали не такъ шибко. А?

III.

Въ Портъ-Дюпре они пробыли десять дней — и Марджори вынесла ихъ только потому, что занялась вязаньемъ какихъ-то нелпыхъ кофточекъ для дтей (вязала она отвратительно), потомъ, однажды, подъ вечеръ, они услышали пушечный выстрлъ съ Гренфелла, новаго парохода, совершающаго зимніе рейсы между Сентъ-Джономъ и Портъ-Дюпре, сигнализуя въ туман, онъ медленно подходилъ изъ огромнаго, суетнаго міра, скрывавшагося за срой пеленой океана.

Переводъ К. Жихаревой.

‘Современникъ’, кн. VII—XII. 1912.

Бракъ.

Марджори выходитъ замужъ.

ГЛАВА I.День въ семь Попъ.

ГЛАВА II.Два предложенія м-ра Магнета.

ГЛАВА III.Человкъ, свалившійся съ неба.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ.Кризисъ.

ГЛАВА V.Вызовъ по телефону.

Марджори замужемъ.

ГЛАВА I.Они устраиваются.

ГЛАВА II.Дитя вка.

ГЛАВА III.Новый фазисъ.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ.Марджори въ пустын.

ГЛАВА I.Успхъ.

Глава II.Траффордъ хочетъ ухать.

Глава III. Странствованіе.

Глава IV.Скитъ въ пустын.

ГЛАВА V.Путь къ морю.

II.

III.

Читайте также:

ГЛАВА I.
День въ семь Попъ.

ГЛАВА II.
Два предложенія м-ра Магнета.

ГЛАВА III.
Человкъ, свалившійся съ неба.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ.
Кризисъ.

ГЛАВА V.
Вызовъ по телефону.

ГЛАВА I.
Они устраиваются.

ГЛАВА II.
Дитя вка.

ГЛАВА III.
Новый фазисъ.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ.
Марджори въ пустын.

ГЛАВА I.
Успхъ.

Глава II.
Траффордъ хочетъ ухать.

Глава III.
Странствованіе.

Глава IV.
Скитъ въ пустын.

ГЛАВА V.
Путь къ морю.