Жерминаль, Золя Эмиль, Год: 1885

Переводы
Время на прочтение: 538 минут(ы)
Скачать в PDF

СОБРАНІЕ СОЧИНЕНІЙ
ЭМИЛЯ ЗОЛА

ТОМЪ ШЕСТНАДЦАТЫЙ.

ЖЕРМИНАЛЬ
РОМАНЪ

Переводъ С. Н. Бажиной.

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Типографія бр. Пантелеевыхъ, Верейская, 16.
1897

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.

I.

Беззвздной темной ночью одинокій путникъ шелъ по большой дорог изъ Маршьена въ Монсу. Эти два города отстоятъ не боле какъ на десять километровъ другъ отъ друга, если идти прямо черезъ свекловичныя поля. Темнота была такъ велика, что путникъ не могъ даже различать почву подъ своими ногами, и только по свободно разгуливающему ледяному мартовскому втру можно было догадываться, что дорога идетъ по гладкой, совершенно открытой мстности. Ни одного дерева не росло по сторонамъ этой дороги, и она, прямая и правильная, казалась какой-то безконечной плотиной среди окружавшаго мрака.
Путникъ вышелъ изъ Маршьена около двухъ часовъ утра. Плохо защищенный отъ холода своей изношенной курткой изъ бумажной матеріи и плисовыми панталонами, онъ шелъ быстрыми шагами. Небольшой узелокъ, обернутый сверху клтчатымъ платкомъ, очень стснялъ его, и онъ безпрестанно перекладывалъ его съ одного локтя на другой, чтобы можно было поглубже засунуть въ карманы панталонъ руки, окоченвшія отъ втра. Въ голов этого безпріютнаго и натерпвшагося человка была только одна мысль, что, можетъ быть, къ утру сдлается тепле. Вздрагивая отъ холода, онъ шелъ по этой дорог уже около часу, какъ вдругъ налво, километрахъ въ двухъ отъ Монсу, показался красноватый огонь. Какъ будто висли въ воздух три жаровни съ раскаленными углями. Сначала путникъ пріостановился, объятый страхомъ, но затмъ не могъ устоять противъ печальной необходимости отогрть хоть на минуту замерзавшія руки.
Дорога спустилась въ ложбину, и видніе исчезло. Направо отъ путника тянулся досчатый заборъ, за которымъ шло полотно желзной дороги, влво разстилалась слегка покатая мстность, поросшая травой, и виднлись неясныя очертанія какихъ-то стнъ, словно тамъ была цлая деревня, съ правильно расположенными низенькими домиками. Путникъ прошелъ еще шаговъ двсти. Вдругъ на поворот дороги онъ снова увидлъ огни, уже совсмъ передъ собою, и все-таки не могъ понять, какъ это они горятъ такъ высоко въ неб, точно три дымящіяся лупы. Вскор другая картина отвлекла его вниманіе отъ неба и заставила обратиться къ земл. Онъ увидлъ темную, громадную массу всевозможныхъ построекъ, надъ которыми возвышался силуэтъ заводской трубы. Кое-гд въ закопченныхъ окнахъ виднлся свтъ, пять-шесть фонарей, висвшихъ снаружи, слабо освщали ряды почернвшихъ бревенъ, казавшихся какими-то гигантскими подмостками. Эта фантастическая картина была окутана дымомъ, и среди ночной тишины слышалось только могучее дыханіе невидимаго паровика.
Путникъ понялъ, что передъ нимъ находятся копи, и устыдился своего недавняго страха. Что пользы идти туда? Наврное, тамъ не найдется для него работы. Вмсто того, чтобы направиться къ виднвшимся зданіямъ, онъ ршился, наконецъ, взобраться на насыпь, на которой горлъ въ трехъ чугунныхъ жаровняхъ каменный уголь, освщая и въ то же время согрвая работавшихъ тамъ людей. Этимъ рабочимъ, вывозившимъ ненужную землю, приходилось работать поздно. Путникъ слышалъ теперь шумъ телжекъ, двигавшихся по рельсамъ, и могъ различить около огней силуэты рабочихъ, сваливавшихъ землю.
— Здравствуйте!— сказалъ онъ, подходя къ человку, стоявшему у одной изъ жаровенъ.
Это былъ старикъ возчикъ. Онъ стоялъ, повернувшись спиной къ огню. На немъ была надта вязаная фіолетоваго цвта фуфайка, а голову прикрывала шапка изъ шкурки кролика. Большая, желтоватой масти лошадь, не шевелясь, точно каменная, терпливо ожидала, пока опорожнятъ вс шесть привезенныхъ ею телжекъ. Рыжеватый, сухопарый рабочій, занимавшійся разгрузкой ихъ, неторопливо и сонно длалъ свое дло, налегая рукою на рычагъ. Втеръ еще боле усилился и, словно косою, рзалъ своимъ ледянымъ и правильнымъ дыханіемъ.
— Здравствуйте,— отвчалъ старикъ.
Наступило молчаніе. Путникъ чувствовалъ, что на него смотрятъ подозрительно, и поспшилъ объяснить, кто онъ такой.
— Меня зовутъ Этьенъ Лантье, я по машинной части,— сказалъ онъ.— Нтъ ли у васъ работы?
Огонь ярко освщалъ его. Это былъ красивый, темноволосый молодой человкъ, лтъ двадцати или двадцати одного года, крпкій на видъ, несмотря на то, что не отличался массивностью сложенія, а скоре былъ тонокъ и худощавъ.
Возчикъ видимо успокоился я отвчалъ, покачавъ головой:
— Работы по машинной части?.. Нтъ, нтъ! Вчера еще приходили двое. Ничего нтъ.
Налетвшій порывъ втра прервалъ разговоръ. Затмъ Этьенъ спросилъ, указывая на темную массу строеній:
— Это копи? Да?
Старикъ не могъ тотчасъ отвчать на вопросъ: его задушилъ страшный приступъ кашля. Наконецъ онъ откашлялся и плюнулъ на красноватую отъ пламени землю, на которой немедленно образовалось черное пятно.
— Да, копь Вор… Вотъ тутъ близко жилье…
Онъ протянулъ руку по направленію къ селенію. Тамъ виднлись т самые низенькіе домики, которые неясно выступали изъ темноты, когда Этьенъ подходилъ къ копямъ. Телжки были опорожнены и старикъ двинулся впередъ, медленно ступая своими сведенными ревматизмомъ ногами, лошадь тоже тронулась, съ напряженіемъ идя между рельсами, налетвшій порывъ втра взъерошилъ ея шерсть.
Теперь въ Вор уже не было ничего фантастическаго. Этьенъ, позабывши отогрть около огня свои окоченвшія руки, смотрлъ вокругъ себя и мало-по-малу различалъ отдльныя части копей: пропитанный смолою сарай, въ которомъ производилась сортировка угля сквозь ршето, высокую постройку надъ шахтой, обширное помщеніе, занятое подъемною машиною, четыреугольную башенку, гд помщалась помпа, выкачивающая воду изъ шахты. Эти копи, съ ихъ кирпичными строеніями, сбившимися въ кучу на дн глубокой ложбины, и съ высокой трубой, возвышавшейся, какъ грозный рогъ, представлялись Этьену страшнымъ чудовищемъ, притаившимся тутъ, чтобы броситься на міръ и пожрать его. Не сводя глазъ съ копей, онъ въ то же время размышлялъ о своемъ собственномъ положеніи безпріютнаго бродяги, напрасно отыскивающаго вотъ уже въ теченіе восьми дней хоть какой-нибудь работы. Онъ вспомнилъ о своей жизни въ мастерской желзной дороги, вспомнилъ о пощечин, данной имъ начальнику, о томъ, какъ его прогнали изъ Лилля, какъ гнали отовсюду. Въ субботу онъ былъ въ Маршьен, гд, говорили, есть работа, ходилъ на механическіе заводы, и нигд, ничего: ни на заводахъ, ни въ Сонневилл. Онъ провелъ воскресенье на лсномъ двор, спрятавшись между бревнами, но сторожъ выгналъ его оттуда въ два часа ночи. Нтъ боле ни гроша, нтъ даже крошки хлба… Онъ бродить теперь наугадъ по дорогамъ, не зная даже, куда укрыться отъ пронизывающаго насквозь втра, и не можетъ себ представить, что съ нимъ будетъ дальше… Да, это дйствительно были каменноугольныя копи. Кое-гд мерцавшіе фонари освщали плиты угля, черезъ дверь, распахнувшуюся съ шумомъ, онъ увидлъ пышущія пламенемъ печи. До него доносилось пыхтніе работающей помпы, медленное и могучее, точно дыханіе задыхающагося чудовища.
Рабочій, разгружавшій передъ тмъ телжки, сидлъ теперь согнувшись и даже ни разу не взглянулъ на Этьена. Молодой человкъ поднялъ свой узелокъ, упавшій на землю, и собирался уже снова тронуться въ путь, какъ вдругъ вблизи его раздался кашель возчика. Старикъ медленно выходилъ изъ темноты, а за нимъ слдовала лошадь, опять тащившая шесть телжекъ, снова нагруженныхъ.
— Въ Монсу есть фабрики?— спросилъ молодой человкъ.
Старикъ сплюнулъ чмъ-то чернымъ на землю и отвчалъ среди завыванія втра:
— О, въ фабрикахъ тамъ нтъ недостатка! Надо было это видть года три-четыре тому назадъ! Все кругомъ пыхтло, недоставало рабочихъ рукъ, и никогда столько не зарабатывали, какъ въ то время… И вотъ, понемногу, начали подтягивать брюхо. Жалость смотрть, что творится во всей стран: рабочихъ распускаютъ, мастерскія закрываются одна за другой… Можетъ быть, императоръ въ этомъ и не виноватъ, но зачмъ онъ воюетъ въ Америк? Я не говорю уже о томъ, что скотъ мретъ отъ холеры, какъ и народъ.
Разговаривающіе перебрасывались между собой короткими отрывочными жалобами. Этьенъ разсказывалъ о своихъ безполезныхъ поискахъ въ теченіе цлой недли. Стало быть, надо умирать съ голода?.. Скоро вс дороги запрудятся нищими.
— Да,— говорилъ старикъ,— это нехорошо кончится, Богъ не допуститъ, чтобы столько христіанъ было выброшено на улицу.
— Мяса не каждый день и понюхаешь.
— Хоть бы хлба-то хватало.
— Правда. Хоть бы только хлба хватало.
Ихъ голоса терялись въ меланхолическомъ завываніи втра.
— Вотъ Монсу тамъ,— громко заговорилъ старикъ, поворачиваясь на югъ.
Онъ протянулъ руку и указывалъ пальцемъ на невидимые заводы и фабрики, по мр того, какъ называлъ ихъ. Тамъ, въ Монсу, сахарный заводъ Фовеля еще въ ходу, но заводъ Готона уже сократилъ свои работы. Трезвонятъ какъ слдуетъ только канатная фабрика Блза, работающая канаты для копей, да Дютильль съ своей хлбной вывозной торговлей. Затмъ онъ размахнулъ рукой по сверу, обнимая жестомъ добрую половину горизонта: мастерскія Сонневилля не получили и двухъ третей своихъ обычныхъ заказовъ, изъ трехъ доменныхъ печей на желзныхъ заводахъ въ Маршьен работаютъ только дв, наконецъ, стеклянному заводу Гажбуа грозитъ забастовка рабочихъ, такъ какъ поговариваютъ объ уменьшеніи заработной платы.
— Я знаю, знаю,— повторялъ молодой человкъ.— Я везд побывалъ.
— Мы еще кое-какъ тянемся,— прибавилъ старикъ,— хотя угля стало добываться меньше. Посмотрите прямо передъ вами на Викторію: тамъ горятъ только дв батареи коксовыхъ печей.
Онъ харкнулъ, перепрягъ въ пустыя телжки свою дремлющую лошадь и пошелъ вслдъ за нею.
Теперь Этьенъ могъ созерцать цлую область. Ночь стояла все такая же темная, но рука старика какъ будто бы наполнила окрестность страшными картинами людского горя, которыя молодой человкъ чувствовалъ въ эту минуту и вокругъ себя, и повсюду въ безпредльномъ пространств. Не стоны ли голодныхъ разносилъ по пустыннымъ полямъ этотъ мартовскій втеръ? Онъ дулъ съ бшенствомъ, точно будто суля смерть всякому труду, предсказывая страшную нищету, которая унесетъ со свта много, много людей. Съ блуждающими глазами, Этьенъ старался проникнуть въ ночной мракъ, сгорая желаніемъ и въ то же время страшась увидть то, что могло представиться его взорамъ. Но все сливалось и тонуло въ темнот ночи, и видно было вдалек только пламя доменныхъ и коксовыхъ печей. Тамъ батареи цлой сотни трубъ, неправильно разбросанныхъ, представляли линію красныхъ огней, а нсколько лве поднимались къ небу, точно гигантскіе факелы, дв башни, увнчанныя голубоватымъ пламенемъ. Это зрлище производило грустное впечатлніе пожара. На грозномъ неб не сіяло иныхъ звздъ, кром ночныхъ огней этой страны угля и желза.
— Вы не изъ Бельгіи ли?— раздался позади Этьена голосъ возчика, возвратившагося съ новой кладью.
На этотъ разъ онъ привезъ только три телжки: въ подъемномъ ящик сломалась гайка и остановила всю работу на добрую четверть часа. Внизу водворилось глубокое молчаніе, не слышно стало глухого грохота телжекъ. До слуха долетали только отдаленные удары молота по листу желза.
— Нтъ, я съ юга,— отвчалъ молодой человкъ.
Рабочій, опорожнявшій телжки, выгрузилъ ихъ и прислъ на землю, очень довольный случившейся поломкой. Онъ все также угрюмо молчалъ и только глядлъ своими большими потухшими глазами на возчика, какъ будто утомленный его болтовней. Въ самомъ дл, старикъ никогда не проявлялъ такой болтливости. Можно было предположить, что или незнакомый молодой человкъ очень понравился ему, или имъ просто овладло то страстное желаніе поболтать, которое иногда заставляетъ стараго человка разсуждать вслухъ съ самимъ собой.
— А я изъ Монсу и зовутъ меня Боньморъ,— сказалъ онъ.
— Это прозвище?— спросилъ удивленный Этьенъ.
Старикъ самодовольно усмхнулся и, указывая на Вор, проговорилъ:
— Да, да… Меня три раза вытаскивали оттуда чуть не по кусочкамъ: въ первый разъ вытащили съ обгорлой шкурой, во второй — набитымъ землей по самую глотку, а въ третій — наглотавшимся столько воды, что брюхо у меня раздулось, какъ у лягушки… Когда товарищи увидли, что я вовсе не хочу умирать, тогда они, для смху, и прозвали меня ‘Боньморъ’.
Его хорошее настроеніе духа удвоилось, и онъ даже засмялся. Смхъ этотъ походилъ на скрипъ плохо смазаннаго блока и перешелъ въ страшный приступъ кашля. Свтъ отъ жаровни падалъ теперь прямо на него и освщалъ его большую голову, покрытую совсмъ блыми, рдкими волосами, и плоское, мертвенно-блдное лицо, испещренное синеватыми пятнами. Онъ былъ маленькаго роста, съ огромной шеей, вывороченными наружу икрами и пятками, длинными руками, квадратныя кисти которыхъ доставали до его колнъ. Какъ его неподвижно стоявшая лошадь, повидимому, вовсе не ощущала холода и казалась каменной, такъ и онъ не обращалъ ни малйшаго вниманія на ледяной втеръ, свиставшій ему въ уши. Откашлявшись, онъ плюнулъ, и на земл опять осталось черное пятно.
Этьенъ смотрлъ то на старика, то на черное пятно на земл.
— Вы давно работаете въ копяхъ?— спросилъ онъ.
Боньморъ широко развелъ руками.
— Давно ли? О, да!— воскликнулъ онъ.— Мн еще не было восьми лтъ, когда я въ первый разъ спустился подъ землю, именно здсь, въ Вор, а теперь мн пятьдесятъ восемь. Посчитайте-ка, сколько выходитъ? Я исполнялъ тамъ всевозможныя работы. Покуда былъ малъ, я находился при снаряд, который передвигаетъ тамъ, подъ землей, нагруженныя телжки въ одну сторону, а пустыя — въ другую. Потомъ, когда сталъ въ силахъ таскать телжку, я сдлался откатчикомъ. А затмъ, цлыхъ восемнадцать лтъ, былъ забойщикомъ. Посл того, по милости моихъ проклятыхъ ногъ, меня поставили на земляныя работы, и я засыпалъ и чинилъ подземныя галереи до тхъ поръ, пока докторъ не веллъ совсмъ вывести меня изъ подъ земли. Онъ сказалъ, что иначе я останусь тамъ навсегда. Вотъ уже пятъ лтъ, какъ я справляю должность возчика… Гм… Недурно: поработать на копяхъ пятьдесятъ лтъ и изъ этихъ пятидесяти, сорокъ пять пробыть подъ землей!
Куски раскаленнаго угля, выпадавшіе по временамъ изъ жаровни на землю, набрасывали на блдное лицо старика кровавую тнь.
— Они совтуютъ мн отдохнуть,— продолжалъ онъ,— а я не хочу, я не такой дуракъ, какимъ они меня считаютъ… Я еще отлично проработаю два года, то есть, до шестидесяти лтъ, и тогда мн дадутъ пенсію въ сто восемьдесятъ франковъ. Если же я распрощаюсь съ ними сегодня, то они мн назначатъ только сто пятьдесятъ. Вдь они хитрые, черти! Къ тому же, я еще здоровъ и крпокъ… Вотъ только мои ноги… Это, видите ли, вода забралась подъ кожу, она частенько поливала меня, когда я былъ забойщикомъ. Бываютъ дни, когда я безъ крику не могу пошевелить лапой.
Онъ снова раскашлялся.
— Съ тхъ поръ вы и кашляете?— спросилъ Этьенъ.
Старикъ отрицательно помоталъ головой, затмъ, откашлявшись, отвчалъ:
— Нтъ, нтъ, это я простудился въ прошломъ мсяц. Прежде я никогда не зналъ кашля, а теперь никакъ не могу отвязаться отъ него. И что всего забавне, я харкаю, харкаю…
Ему опять понадобилось прочистить гордо, и онъ выплюнулъ что-то черное.
— Это кровь?— ршился, наконецъ, спросить Этьенъ.
Боньморъ медленно обтеръ ротъ рукою.
— Это уголь… Во мн его столько, что хватитъ на топливо до конца моихъ дней, а между тмъ, вдь уже пять лтъ, какъ нога моя не была тамъ, подъ землей. Нужно думать, что онъ лежалъ внутри меня въ магазин, а я объ этомъ и не догадывался. Какъ видно, онъ долго сохраняется!
Наступило молчаніе. Правильные удары молота раздавались вдалек, втеръ жалобно свистлъ, точно будто стоны голодныхъ и измученныхъ людей неслись изъ ночной темноты. Стоя передъ колеблющимся пламенемъ жаровни, старикъ весь предался воспоминаніямъ прошлаго и продолжалъ говорить, слегка понизивъ голосъ. Да, это врно, что онъ и его семья работаютъ на копяхъ не со вчерашняго дня! Ихъ родъ служитъ компаніи копей въ Монсу съ самаго ихъ основанія, а это было очень давно: сто шесть лтъ тому назадъ. Его праддъ, Гильомъ Маг, пятнадцатилтнимъ мальчишкой, открылъ богатыя залежи каменнаго угля въ Рекильяр. Это были первыя копи компаніи, теперь уже заброшенныя, и находились около сахарнаго завода Фовеля. Вся страна знала, что честь открытія принадлежала дду, и даже копи назывались его именемъ. Боньморъ не зналъ его и только слышалъ по разсказамъ, что это былъ человкъ крупнаго тлосложенія, очень, очень сильный, и умеръ въ старости, шестидесяти лтъ. Затмъ слдовалъ отецъ Боньмора, Николай Маг, прозванный ‘краснымъ’. На сороковомъ году онъ погибъ здсь, въ Вор, на этихъ самыхъ копяхъ, которыя тогда только-что начинали разработывать. Случился страшный обвалъ, и Николай Маг такъ и оставилъ подъ землей и свои кости, и свое мясо. Двое дядей старика и три брата погибли здсь же, только уже поздне. Онъ самъ, Винцентъ Маг, вышелъ изъ подъ земли почти цлымъ, если только не считать ноги, которыя плохо служатъ, и слыветъ поэтому большимъ хитрецомъ. Что же длать, въ конц концовъ? Нужно работать. Это занятіе переходитъ отъ отца къ сыну, точно такъ же, какъ переходило бы какое-нибудь другое ремесло. Его сынъ, Туссэнъ Маг, его внукъ и, наконецъ, вся его семья, которая живетъ тамъ, напротивъ — вс работаютъ въ копяхъ. Сто шесть лтъ возиться около каменнаго угля, подростки посл стариковъ, и все у одного хозяина! Гм!.. Немногіе буржуа могутъ такъ подробно разсказать свою родословную!
— Хорошо, если бы было всегда что сть!— снова пробормоталъ Этьенъ.
— Я тоже говорю: жить можно, пока есть хлбъ.
Боньморъ замолчалъ и смотрлъ на виднвшіеся вдали домики, въ которыхъ начали мелькать, одинъ за другимъ, огоньки. На колокольн Монсу пробило четыре часа, холодъ становился ощутительне.
— А она богата, ваша компанія?— спросилъ Этьенъ.
Старикъ приподнялъ плечи и затмъ опустилъ ихъ съ такимъ жестомъ, какъ будто они подломились подъ тяжестью экю.
— О, да, о, да!.. Можетъ быть, не такъ богата, какъ ея сосдка, компанія въ Анзен, но все-таки милліоны и милліоны… даже и не сосчитаешь… Девятнадцать копей, изъ которыхъ тринадцать разработываются: Вор, Викторія, Кручина, Сенъ-Тома, Магдалина, Фтрм-Кантель и еще другія. Шесть разработаны или провтриваются, какъ Рекильярскія… Десять тысячъ рабочихъ, участки въ шестидесяти семи общинахъ, пять тысячъ тоннъ ежедневной добычи угля, желзная дорога, соединяющая вс копи… А сколько мастерскихъ, фабрикъ!.. О, да, да, есть деньжонки!
Раздался грохотъ телжекъ по подмосткамъ, и лошадь возчика тотчасъ зашевелила ушами. Подъемный ящикъ починили, рабочіе снова принялись за свою прерванную работу. Перепрягая лошадь, чтобы спустить съ насыпи пустыя телжки, старикъ ласково разговаривалъ съ животнымъ:
— Не надо привыкать къ болтовн, дрянная лнтяйка!— говорилъ онъ.— Что, если бы господинъ Геннебо зналъ, чмъ ты занимаешься вмсто того, чтобы работать!..
Этьенъ задумчиво смотрлъ въ окутанное мракомъ пространство.
— Стало быть, эти копи принадлежать господину Геннебо?— спросилъ онъ.
— Нтъ, — отвчалъ старикъ, — господинъ Геннебо только главный директоръ и точно такъ же получаетъ плату, какъ и мы.
— Кому же, наконецъ, все это принадлежитъ?— снова спросилъ Этьенъ, проводя рукою по воздуху.
Боньморъ едва не задохнулся отъ жестокаго приступа кашля, наконецъ, откашлявшись и обтеревъ съ губъ черную пну, онъ проговорилъ:
— Гм!.. Кому это все принадлежитъ?.. Этого мы не знаемъ. Людямъ, надо полагать…
Онъ указалъ рукою на какое-то отдаленное и невидимое мсто, населенное этими ‘людьми’, на которыхъ семья Маг работала боле столтія. Въ голос старика слышался какой-то религіозный страхъ, какъ будто бы онъ говорилъ о неприступной скиніи, скрывающей никогда никмъ невиднное божество, которому Маг отдавали свое мясо.
— По крайней мр, хоть бы можно было досыта надаться хлбомъ!— машинально произнесъ еще разъ Этьенъ, погруженный въ раздумье о своемъ положеніи.
— Конечно, если бы хлба было всегда вволю, то чего лучше!
Лошадь тронулась съ мста, возчикъ тоже скрылся въ темнот, медленно переступая своими больными ногами. Рабочій, остававшійся около мста, гд сваливалась земля, даже не пошевелился и продолжалъ сидть, скорчившись, уткнувъ подбородокъ между колнями и смотря въ пространство своими большими потухшими глазами.
Этьенъ держалъ свой узелокъ въ рукахъ, но все еще медлилъ снова тронуться въ путь. Онъ чувствовалъ, какъ налетавшіе порывы втра оледеняли его спину, между тмъ какъ груди было страшно жарко отъ огня жаровни. Можетъ быть, ему все-таки слдуетъ поискать мста на копяхъ: старикъ могъ и не знать — есть или нтъ мста, къ тому же, онъ теперь ршился взяться за какую угодно работу. Куда идти и что съ нимъ будетъ въ этой, отощавшей отъ пріостановки работъ, сторон? Придется умереть подъ заборомъ, какъ какая-нибудь бездомная собака… Впрочемъ, онъ все еще нсколько колебался, — на него наввали какой-то страхъ эти копи, окутанныя ночной темнотой. Втеръ, казалось, все усиливался, точно будто онъ дулъ изъ какого-то постоянно расширявшагося пространства. Ни признака разсвта не показывалось на мертвомъ неб, только доменныя и коксовыя печи попрежнему пылали, распространяя вокругъ себя красноватый свтъ и нимало не освщая отдаленныхъ окрестностей. Копи, засвшія на дн лощины и похожія на притаившееся злое чудовище, начинали еще сильне гудть и тяжеле и медленне дышать, какъ будто съ трудомъ переваривая массу пожраннаго человческаго мяса.

II.

Селеніе ‘Двухсотъ-сорока’ спало подъ покровомъ темной ночи, среди хлбныхъ и свекловичныхъ полей. Съ трудомъ можно было различить четыре громадные корпуса, сплоченные изъ маленькихъ домиковъ, плотно прижатыхъ другъ къ другу. Правильные и однообразные, эти корпуса походили по своей архитектур на казармы или госпитали и отдлялись одинъ отъ другого группами деревьевъ, разбитыми на математически равные участки. Тишина нарушалась въ этой пустынной равнин только гуломъ втра, свободно разгуливавшаго между обнаженными отъ зелени ршетчатыми заборами.
Тишина царила въ шестнадцатомъ нумер второго корпуса, гд жила семья Маг. Густой мракъ окутывалъ единственную комнату перваго этажа, въ которой можно было только угадывать присутствіе спящихъ людей. Они спали съ открытыми ртами, тяжелымъ сномъ рабочихъ, измученныхъ усталостью. Несмотря на холодную погоду, воздухъ въ комнат былъ тепелъ и удушливъ, какъ всегда бываетъ въ помщеніяхъ, даже хорошо содержимыхъ, но наполненныхъ народомъ.
Пробило четыре на часахъ съ кукушкой, помщавшихся въ комнат нижняго этажа, но никто изъ спавшихъ даже и не пошевелился, отовсюду неслись тоненькія дтскія всхрапыванія, аккомпанируемыя боле звучнымъ храпомъ двухъ человкъ, очевидно, взрослыхъ. Первою проснулась Катерина. Подавленная усталостью, она, по привычк, сосчитала четыре удара часовъ, дошедшіе до ея слуха черезъ подъ комнаты, но не могла разомъ освободиться отъ сна. Затмъ, спустивъ ноги съ постели, она ощупала спички и зажгла свчу, все еще продолжая сидть на краю постели. Ея отяжелвшая голова невольно запрокидывалась назадъ, повинуясь непреодолимому желанію снова упасть на подушку.
Теперь огонь свчи освтилъ квадратную, въ два окна, комнату, въ которой находились три кровати. Кром того, въ ней стояли: шкапъ, столъ и два древніе, орховаго дерева, стула, рзко выдлявшіеся своимъ темнымъ цвтомъ на свтложелтыхъ стнахъ комнаты. Боле не было никакой мебели. На гвоздяхъ висло разное носильное платье, на полу стоялъ кувшинъ, а подл него — красная чашка, служившая умывальнымъ тазомъ. Кровать налво занималъ старшій сынъ, Захарій, двадцати одного года, вмст съ своимъ братомъ Жанлиномъ, которому скоро должно было исполниться одиннадцать лтъ. На кровати направо спали, обнявшись, двое младшихъ дтей: шестилтняя Ленора и четырехлтій Генрихъ. На третьей кровати помщалась Катерина съ сестрой Альзирой, такой худенькой, несмотря на свой девятилтній возрастъ, что двушка и не чувствовала бы ея присутствія на постели, если бы только этотъ маленькій уродецъ не толкалъ ее по временамъ своимъ горбомъ. Растворенная стеклянная дверь вела въ узенькій корридоръ, изъ котораго шла лстница въ нижній этажъ. Въ этомъ корридор стояла четвертая кровать, занимаемая отцомъ и матерью, а подл нихъ пріютилась колыбель послдняго ребенка, трехмсячной Эстеллы.
Наконецъ, Катерина кое-какъ освободилась отъ одолвшаго ее сна. Она потягивалась и запускала руки въ свои рыжіе волосы, перепутавшіеся у нея на лбу и на затылк. Двушка смотрла совсмъ ребенкомъ, хотя ей было уже шестнадцать лтъ. Узкая рубашка оставляла открытыми только ея синеватыя ноги, точно татуированныя углемъ, и молочной близны тоненькія руки. Цвтъ лица Катерины былъ синевато-блдный: онъ усплъ уже испортиться отъ умыванія грубымъ чернымъ мыломъ. Она звнула въ послдній разъ. Ротъ ея, съ превосходными зубами и безкровными деснами, былъ немного великъ, срые, слезящіеся отъ борьбы со сномъ, глаза смотрли не весело и устало, во всей ея полу-обнаженной фигур сказывалось тоже утомленіе.
Изъ узенькаго корридора послышалось глухое бормотанье Маг.
— Чортъ возьми! Пора вставать! Это ты, Катерина, зажгла огонь?
— Я, отецъ… Внизу пробило четыре.
— Торопись же, лнтяйка! Если бы вчера поменьше плясала, такъ и разбудила бы насъ пораньше. Вотъ настоящая-то лнивица!..
Маг продолжалъ ворчать, но сонъ снова овладлъ имъ, и его воркотня сдлалась сначала отрывистой и невнятной, а затмъ перешла въ храпніе.
Двушка ходила по комнат босикомъ и въ одной рубашк. Проходя мимо постели Генриха и Леноры, она поправила сбившееся на полъ одяло, ребятишки, спавшіе крпкимъ дтскимъ сномъ, даже и не пошевелились. Проснувшаяся Альзира молча заняла мсто старшей сестры и лежала теперь съ открытыми глазами.
— Захарій, пора вставать Жанлинъ, вставай же!— твердила Катерина, остановившись передъ кроватью братьевъ, продолжавшихъ лежать, уткнувъ носы въ подушку.
Она потрясла за плечо старшаго брата, по тотъ отвчалъ ей руганью. Тогда она сочла за лучшее стащить съ нихъ одяло. Они отбивались отъ нея, болтая голыми ногами, это показалось ей такъ смшно, что она расхохоталась.
— Это глупо, оставь меня въ поко,— сердился Захарій, вскакивая и садясь на постель.— Терпть не могу такихъ шутокъ!.. Господи, нужно вставать!..
Онъ былъ худъ и неуклюжъ, съ длиннымъ лицомъ, на которомъ едва пробивалась рденькая бородка. Волосы у него были желтоватые, а цвтъ лица такой же блдный и болзненный, какъ и у прочихъ членовъ семьи Маг. Рубашка поднялась у него выше живота, и онъ спустилъ ее, но не изъ чувства стыдливости, а просто потому, что ему стало холодно.
— Внизу уже пробило четыре, — твердила Катерина.— Ну, скоре, отецъ сердится!,
Жанлинъ, свернувшись въ клубокъ, закрылъ глаза, проговоривъ:
— Убирайся!.. Я сплю!
Она снова засмялась своимъ добрымъ смхомъ. Мальчикъ былъ очень малъ ростомъ и худъ, одни только суставы его рукъ и ногъ, распухшіе отъ золотухи, казались огромными. Катерина схватила его въ охапку, но онъ барахтался и колотилъ ногами. Его блдная обезьянья мордочка, съ головой, покрытой курчавыми волосами, съ широкими ушами и зелеными глазами, еще боле поблднла отъ безсильной злобы. Не говоря ни слова, онъ укусилъ сестру за правую грудь.
— Злой чертенокъ!— прошептала она, опуская его на полъ и едва сдерживая готовый вырваться крикъ боли.
Альзира не спала и лежала закутанная одяломъ до подбородка. Она слдила своими умными глазами за движеніями сестры и братьевъ, которые стали, наконецъ, одваться. Скоро новая ссора завязалась около умывальнаго таза: братья нашли, что сестра очень долго моется, и принялись отталкивать ее отъ таза. Рубашки дерущихся разлетались во вс стороны, но это ихъ нисколько не стсняло, и они мылись вмст, ничуть не стыдясь, съ полной непринужденностью молодыхъ собакъ, выросшихъ вмст. Катерина была готова первая. Она надла свои панталоны углекопа, натянула на себя полотняную куртку и подобрала сзади волосы подъ маленькій голубой чепчикъ. Въ этомъ костюм, покуда еще опрятномъ, такъ какъ сегодня былъ первый рабочій день недли, она совершенно походила на мальчика, и только легкое раскачиваніе бедрами изобличало ея полъ.
— Старикъ скажетъ спасибо, когда придетъ домой и найдетъ постель холодную,— съ ехидствомъ замтилъ Захарій.— Я скажу ему, что это ты сбросила одяло на полъ.
Онъ говорилъ о своемъ дд, старомъ Боньмор, который работалъ по ночамъ, а на день возвращался домой. Для него всегда находилась теплая постель, такъ какъ на ней непремнно кто-нибудь да храплъ.
Катерина молча подняла одяло и прикрыла имъ постель. За стной комнаты, въ сосднемъ дом, послышался шумъ. Стны этихъ кирпичныхъ домиковъ, выстроенныхъ компаніей экономическимъ способомъ, были настолько тонки, что сквозь нихъ проходилъ малйшій звукъ. Люди жили, такимъ образомъ, бокъ о бокъ, и ни одна мелочь домашней жизни не оставалась тайною даже для подростковъ. Лстница сосдняго дома заскрипла подъ чьими-то тяжелыми шагами, затмъ послышалось паденіе какого-то мягкаго тла, сопровождаемое тихимъ вздохомъ удовольствія.
— Отлично!— проговорила Катерина. Левакъ ушелъ, а Бутелу занялъ его мсто на постели.
Жанлинъ смялся, даже въ глазахъ Альзиры мелькнулъ смхъ. Они каждое утро подсмивались надъ своими сосдями. За стною жилъ забойщикъ и держалъ у себя жильца, рабочаго при земляныхъ работахъ. Такимъ образомъ, у жены забойщика было два мужа: одинъ — на ночь, а другой — на день.
— Филомена кашляетъ,— снова проговорила Катерина, прислушавшись.
Она говорила о старшей дочери Левака, девятнадцатилтней двушк, любовниц Захарія, отъ котораго у ней было уже двое дтей. Филомена страдала грудью и поэтому не могла работать въ подземныхъ галереяхъ, а была просвальщицей.
— Да, Филомена… ей наплевать, она спитъ!— отвчалъ Захарій.— Какое свинство спать до шести часовъ!
Онъ началъ натягивать панталоны, но вдругъ что-то вспомнилъ, подошелъ къ окну и растворилъ его. Селеніе просыпалось, сквозь щели занавсокъ замелькали одинъ за однимъ огоньки. Маг опять заспорили: Захарій высунулся въ окно, чтобы подкараулить, не выйдетъ ли отъ Пьерронъ, живущихъ напротивъ, надсмотрщикъ Дансаэртъ, котораго подозрвали въ связи съ женой Пьеррона. Катерина утверждала, что сосдъ дежурилъ вчера днемъ при подъемной машин и, слдовательно, провелъ ночь дома, такъ что Дансаэртъ ни въ какомъ случа не могъ придти къ его жен. Холодный втеръ порывами врывался въ окно, брать и сестра горячились, отстаивая достоврность своихъ свдній, какъ вдругъ раздался громкій плачъ. Это расплакалась Эстеллла въ своей колыбели, обезпокоенная холодомъ.
Маг-отецъ тоже проснулся и разворчался. Что такое сдлалось съ его костями? Что это онъ не можетъ подняться, точно никуда негодный человкъ! Онъ ругался такъ громко, что братъ и сестра разомъ прекратили свой споръ. Захарій и Жанлинъ медленно оканчивали свой туалетъ, Альзира молча лежала съ открытыми глазами, а Ленора и Генрихъ не проснулись даже и отъ этого крика и тихо дышали короткимъ дтскимъ дыханіемъ.
— Катерина, подай мн свчу!— закричалъ Маг.
Она застегнула свою куртку и отнесла свчу въ узенькій корридоръ, оставивъ братьевъ разыскивать разныя принадлежности ихъ костюмовъ при слабомъ свт, выходящемъ изъ двери. Маг проворно соскочилъ съ постели, а Катерина, въ толстыхъ шерстянныхъ чулкахъ, ощупью спустилась съ лстницы, зажгла въ кухн другую свчу и занялась приготовленіемъ кофе. Башмаки всхъ членовъ семейства Маг стояли подъ буфетомъ.
— Замолчишь ли ты, гадина!— вскричалъ отецъ, выведенный изъ терпнія неумолкавшимъ крикомъ Эстеллы.
Маленькій ростомъ, какъ и старикъ Боньморъ, Маг вообще былъ очень похожъ на отца: такое же плоское, блдное лицо, такая же большая голова съ желтоватыми, коротко остриженными волосами. Онъ замахалъ надъ колыбелью своими большими жилистыми руками, но испуганная Эстелла раскричалась еще больше.
— Оставь ее, ты вдь знаешь, что она не замолчитъ,— проговорила мать, потягиваясь посредин постели.
Она тоже проснулась и тоже разворчалась: какъ это глупо никогда не проспать всей ночи спокойно. Точно они не могли уйти безъ шума, потихоньку! Она лежала, завернувшись по самый подбородокъ. Ея продолговатое съ крупными чертами лицо еще не совсмъ утратило свою красоту, все-таки сильно пострадавшую отъ вчной нужды и рожденія семерыхъ дтей. Поднявъ глаза къ потолку, она говорила медленнымъ голосомъ, между тмъ какъ ея мужъ торопливо одвался. Эстелла продолжала кричать, но они не обращали на нее вниманія.
— Знаешь ли ты, что у меня нтъ ни копйки, а сегодня только еще понедльникъ: до получки остается шесть дней… Такъ нельзя жить. Вс вы заработываете девять франковъ, а насъ десять человкъ!.. Какъ же ты хочешь, чтобы доставало на всхъ?
— Ну, да, девять франковъ, ворчливо отвчалъ Маг.— Я и Захарій получаемъ по три: итого шесть… Катерина и старикъ — по два: это составитъ четыре… Четыре и шесть — десять… Да Жанлинъ — одинъ франкъ: итого одиннадцать.
— Одиннадцать!.. А ты забываешь воскресенья и другіе прогульные дни… Я теб говорю, что никогда не приходится боле девяти франковъ.
Онъ молча отыскивалъ на полу свой кожаный поясъ.
— Гршно жаловаться,— заговорилъ онъ, наконецъ,— я еще здоровъ и крпокъ. Мн сорокъ два года, а въ эти лта немногіе люди остаются забойщиками.
— Все это правда, старина, да намъ отъ этого не легче… By, скажи, что я теперь буду длать? У тебя ничего не осталось денегъ?
— Два су.
— Оставь ихъ себ на кружку пива… Господи, что же я, въ самомъ дл, буду длать? Вдь этимъ шести днямъ конца не будетъ. Мы должны шестьдесятъ франковъ Мэгра, и онъ третьяго дня выгналъ меня. Конечно, это не помшаетъ мн пойти къ нему опять сегодня, но что если онъ опять выгонитъ?..
Она продолжала говорить, лежа неподвижно на постели и закрывая по временамъ глаза отъ слабаго свта свчи. Буфетъ пустъ, младшія дти просятъ хлба съ масломъ, кофе весь вышелъ, а отъ воды длаются колики, голодный желудокъ приходится постоянно обманывать пустымъ супомъ съ капустой и оттого дни тянутся необыкновенно долго. Она была принуждена возвышать мало-по-малу голосъ, такъ какъ криви Эстеллы заглушали ея слова. Маг какъ будто только сейчасъ услышалъ плачъ ребенка и, вн себя, выхватилъ малютку изъ колыбели и бросилъ ее къ матери на постель.
— Возьми, а не то я ее задушу!— пробормоталъ онъ съ бшенствомъ.— Чортъ знаетъ что такое! У этой все есть, эта тварь сосетъ, а между тмъ жалуется громче всхъ!
Эстелла, въ самомъ дл, принялась сосать. Она сразу успокоилась на теплой постели, прикрытая одяломъ, и теперь слышалось только тихое чмоканье ея губъ.
— Кажется, буржуа изъ Піолены говорили, чтобы ты пришла къ нимъ?— спросилъ посл короткаго молчанія отецъ.
Мать сжала губы съ выраженіемъ сомннія.
— Да, я съ ними встртилась. Они раздаютъ одежду дтямъ бдняковъ. Пожалуй, я сведу къ нимъ сегодня утромъ Ленору и Генриха. Еслибы эти буржуа дали мн только сто су!
Опять наступило молчаніе. Маг окончилъ свой туалетъ, постоялъ съ минуту неподвижно, и затмъ проговорилъ своимъ глухимъ голосомъ:
— Какъ же быть? Такъ все и идетъ! Постарайся сварить хоть супъ… Разговорами ничего не поможешь, лучше идти на работу.
— Правда, — отвчала жена.— Погаси свчу, мн нтъ надобности видть, какого цвта мои мысли.
Онъ задулъ свчу. Захарій и Жанлинъ уже спускались съ лстницы, отецъ послдовалъ за ними, и деревянныя ступеньки затрещали подъ ихъ ногами, обутыми въ шерстяные чулки. Въ корридор и въ комнат воцарился мракъ. Маленькія дти спали, даже Альзира сомкнула вки. Одна мать лежала теперь съ открытыми глазами, да маленькая Эстелла мурлыкала, какъ котенокъ, высасывая молоко изъ отвислой груди истощенной женщины.
Спустившись въ нижній этажъ, Катерина преже всего занялась чугуннымъ очагомъ, съ ршеткой посредин и съ двумя шкапами по бокамъ. Въ немъ постоянно тллъ каменный уголь. Компанія отпускала на каждую семью восемь гектолитровъ плохого угля, брошеннаго въ подземныхъ галереяхъ во время его добыванія. Онъ очень трудно разгорался, и молодая ддушка никогда не гасила его на ночь, а только прикрывала уже перегорлыми кусками. Утромъ она его снова разгребала и насыпала сверху немного свжаго, тщательно выбраннаго угля. Разведя такимъ образомъ огонь, она поставила на ршетку котелокъ съ водой и присла на полу около буфета.
Комната была довольно большая, во весь нижній этажъ, окрашенная зеленоватой краской, цвта незрлаго яблока. Содержалась она съ чисто фламандской опрятностью: каменный полъ былъ тщательно вымытъ и посыпанъ блымъ пескомъ. Кром буфета изъ крытаго лакомъ сосноваго дерева, въ ней были такіе же стулья и столъ. На пустыхъ, свтлыхъ стнахъ комнаты рзко выдлялись наклеенные на нихъ ярко раскрашенные портреты императора и императрицы, подаренные компаніей, и изображенія солдатъ и святыхъ, размалеванныя золотомъ. Больше въ ней не было никакихъ украшеній, кром розовой бумажной коробки, стоявшей на буфет, и часовъ съ кукушкой, громко тикавшихъ подъ потолкомъ. Около двери, выходящей на лстницу, была еще другая, ведущая въ погребъ. Несмотря, однако, на чистоту, въ запертой съ вечера комнат стоялъ запахъ варенаго лука и, смшиваясь съ дкимъ запахомъ угля, отравлялъ нагртый воздухъ.
Усвшись передъ раствореннымъ буфетомъ, Катерина задумалась. Изъ провизіи оставалось немного хлба, достаточное количество благо сыра, но масла — такъ мало, что его можно было слизнуть за-разъ языкомъ. Изо всего этого слдовало сдлать четыре тартинки. Наконецъ, она взяла хлбъ, изрзала его на ломти, положила на одинъ ломоть сыру, другой — намазала масломъ и сложила ихъ вмст. Эти двойныя тартинки рабочіе брали съ собой по утрамъ на копи. Скоро вс четыре тартинки лежали рядомъ на стол, приготовленныя съ строгой справедливостью: самая большая была для отца, самая маленькая для Жанлина. Хотя Катерина казалась погруженной въ свои хозяйственныя соображенія, но она не забывала и разсказанной ей братомъ исторіи о жен Пьеррона и надсмотрщик Двушка пріотворила наружную дверь и заглянула на улицу. Втеръ дулъ попрежнему, безчисленные огоньки перебгали по длиннымъ фасадамъ низенькихъ домиковъ, изъ которыхъ доносился глухой шумъ пробуждающагося люда. Двери отворялись, и темная вереница рабочихъ исчезала вдали. Не глупа ли она, что подсматриваетъ, рискуя простудиться, тогда какъ нагрузчикъ подъемныхъ ящиковъ спитъ себ преспокойно дома, въ ожиданіи шести часовъ, когда ему надо будетъ снова отправляться къ мсту своихъ занятій? Но она все-таки не затворяла двери и не сводила глазъ съ противоположнаго дома, находящагося по другую сторону садиковъ. Наконецъ, дверь итересующаго ее дома растворилась и любопытство двушки удвоилось. Но это вышелъ не Дансаэртъ, а младшая изъ Пьерронъ, Лидія, отправлявшаяся на работу въ копяхъ.
Свистящій шумъ пара заставилъ Катерину оглянуться. Она захлопнула дверь и побжала къ очагу: вода закипла и, расплескиваясь черезъ край, заливала огонь. Кофе больше не было, и Катерина довольствовалась тмъ, что вновь переварила вчерашнюю кофейную гущу и подсластила ее сахарнымъ пескомъ. Въ это самое время въ комнату вошли братья и отецъ.
— Да,— воскликнулъ Захарій, уткнувъ носъ въ свою кружку.— Отъ этого напитка не заболитъ голова.
Маг съ покорностью пожалъ плечами.
— Все-таки это горячо и притомъ вкусно.
Жанлинъ подобралъ со стола крошки хлба и ссыпалъ ихъ въ свою кружку. Окончивъ свой кофе, Катерина разлила оставшуюся въ кофейник жидкость въ бутылки изъ блой жести. Вс четверо пили стоя, наскоро, еле освщенные коптившей свчкой.
— Ну, кончили ли мы, наконецъ?— воскликнулъ Маг.— Подумаешь, что мы живемъ процентами съ капитала!
Дверь наверхъ оставалась растворенной и оттуда послышался голосъ жены Маг:
— Возьмите съ собой весь хлбъ: у меня осталось немного вермишели для дтей.
— Да, да,— отвчала Катерина.
Она прикрыла огонь и поставила въ уголк ршетки остатки супа для дда, который найдетъ его горячимъ, возвратившись домой въ шесть часовъ. Каждый изъ членовъ семьи Маг вытащилъ изъ подъ буфета свои башмаки, перекинулъ черезъ плечо бичевку съ привязанной къ ней бутылкой съ кофе, и положилъ тартинку за спину, между рубашкой и курткой. Задувъ свчу и заперевъ на ключъ дверь, они вышли на улицу, мужчины — впереди, двушка — сзади. Домъ снова погрузился въ темноту.
— Ну, вотъ! Мы, значить, пойдемъ вмст,— проговорилъ человкъ, вышедшій изъ сосдняго дома.
Это былъ Левакъ съ своимъ сыномъ Веберомъ, двнадцатилтнимъ мальчикомъ, большимъ пріятелемъ Жанлина. Удивленная Катерина, съ едва сдерживаемымъ смхомъ, нагнулась къ уху Захарія. Какъ, Бутелу даже не дождался, пока мужъ уйдетъ изъ дома?
Огней въ селеніи становилось все меньше и меньше. Наконецъ, хлопнула послдняя дверь и все снова погрузилось въ сонъ, маленькія дти и женщины остались досыпать на своихъ постеляхъ, гд имъ было теперь просторне. Отъ заснувшаго селенія до копей, попрежнему глухо гудвшихъ, тянулась вереница людей, обдуваемыхъ со всхъ сторонъ порывами втра. Это шли на работу углекопы, сложивъ на груди руки и пошевеливая плечами. Отъ тартинокъ, лежавшихъ у нихъ за спинами, вс они казались горбатыми. Рабочіе дрожали отъ холода въ своихъ тонкихъ холщевыхъ одеждахъ, но все-таки не прибавляли шагу и шли медленно, точно стадо по дорог, топоча ногами.

III.

Этьенъ ршился, наконецъ, зайти въ Вор. Онъ спрашивалъ попадавшихся навстрчу людей, нтъ ли для него какой-нибудь работы на копяхъ, но они покачивали головами и совтовали ему обратиться къ надсмотрщику. Этьенъ бродилъ между разными, плохо освщенными строеніями, съ черными дырами вмсто дверей, ведущими въ различные этажи и отдленія копей. Поднявшись по темной полуразвалившейся лстниц, онъ перешелъ черезъ шаткій мостикъ и очутился въ сара, въ которомъ днемъ просвался уголь. Но теперь тамъ было такъ темно, что молодой человкъ шелъ, протянувъ впередъ руки, изъ боязни на что-нибудь наткнуться. Вдругъ передъ нимъ заблестли два громадныхъ желтыхъ глаза: оказалось, что онъ забрелъ въ шахтовую башню, куда доставлялся изъ подъ земли добытый уголь.
Толстый надсмотрщикъ, папа Ришомъ, съ лицомъ, точно перерзаннымъ сдоватыми усами, что ему придавало видъ жандарма, какъ разъ проходилъ въ это время въ пріемное отдленіе.
— Не нужно ли здсь человка на какую-угодно работу?— снова спросилъ Этьенъ.
Ришомъ хотлъ было отвчать отрицательно, но вдругъ передумалъ и, проходя дальше, проговорилъ:
— Подождите главнаго надсмотрщика, г-на Дансаэрта.
Весь свтъ четырехъ фонарей съ рефлекторами сосредоточивался надъ самымъ спускомъ въ шахту и ярко освщалъ желзныя перила, рычаги и деревянные проводники, между которыми скользили два подъемные ящика. Остальная часть громаднаго помщенія оставалась въ полумрак и казалась населенною какими-то исполинскими, летающими по воздуху, тнями. Въ контор пріемщика чуть мерцала жалкая лампочка, казалось, готовая погаснуть, и только въ самой глубин зданія ярко свтилась комната, въ которой хранились лампы, приготовленныя для углекоповъ. Началась доставка угля на земную поверхность, и чугунныя плиты, выстилавшія полъ шахтовой башни, стонали подъ тяжестью непрерывно катящихся телжекъ съ углемъ. Длинныя, выгнутыя спины рабочихъ, откатывавшихъ дальше телжки, мелькали среди черныхъ движущихся и грохотавшихъ предметовъ.
Съ минуту Этьенъ стоялъ неподвижно, оглушенный и ослпленный, онъ оледенлъ отъ врывавшагося отовсюду холоднаго втра. Увидвъ блествшую своею сталью и мдью паровую машину, онъ, наконецъ, пододвинулся поближе къ ней. Она находилась въ другомъ отдленіи, нсколько повыше, въ двадцати пяти метрахъ отъ спуска въ шахту, и плотно стояла на кирпичномъ фундамент, работая во всю свою силу,— силу четырехсотъ лошадей. Громадный, обильно смазанный масломъ, рычагъ ея двигался взадъ, и впередъ такъ плавно, что въ стнахъ не чувствовалось ни малйшаго сотрясенія. Машинистъ, стоя на своемъ мст, прислушивался къ сигнальнымъ звонкамъ и не сводилъ глазъ съ индикатора, гд шахта, со всми ея этажами, изображалась въ вид желобка, по которому двигались вверхъ и внизъ шнурки съ привязаннымъ на концахъ грузомъ и давали точное понятіе о положеніи въ каждый данный моментъ ящиковъ въ шахт. Лишь только машина пускалась въ ходъ, немедленно начинали дйствовать два громадныхъ барабана, по пяти метровъ въ діаметр. Они навивали на себя и развивали проволочные канаты, скользившіе вверхъ и внизъ съ такой быстротой, что казались чмъ то врод летавшей срой пыли.
— Берегись!— кричали трое рабочихъ, тащившихъ огромную лстницу.
Этьена чуть-чуть не раздавили. Мало-по-малу его глаза привыкли къ темнот и онъ ясно видлъ теперь, какъ вверху башни скользили по воздуху канаты, боле чмъ въ тридцать метровъ длины, какъ эти стальныя ленты ложились на шкивы и затмъ, зацпивъ подъемные ящики, спускали ихъ на дно шахты. Казалось, что летали птицы, но только летали безъ малйшаго шума. Эти страшно тяжелые канаты, поднимавшіе до двнадцати тысячъ килограммовъ, скользили внизъ и вверхъ съ поразительной быстротой, достигавшей двухъ метровъ въ секунду.
— Берегись!— снова раздался крикъ рабочихъ, тащившихъ лстницу въ другую сторону, чтобы осмотрть, исправенъ ли лвый шкивъ.
Этьенъ медленно возвратился въ пріемное отдленіе, ошеломленный этимъ страшнымъ движеніемъ гигантскихъ канатовъ, совершавшимся надъ его головой. Дрожа отъ холода и оглушенный грохотомъ телжекъ, онъ остановился посмотрть, какъ появлялись и исчезали подъемные ящики. Около спуска въ шахту находился сигнальный аппаратъ, тяжелый молотокъ, приводимый въ движеніе съ помощью рычага. Отъ него была проведена внизъ веревка, и когда за нее дергали, молотокъ падалъ на металлическую доску, одинъ ударъ означалъ, что слдуетъ остановить машину, два удара значило — спускать, три — поднимать. Эти удары, сопровождаемые громкимъ звономъ металла, раздавались неумолчно и господствовали надъ всми остальными звуками, рабочій, наблюдавшій надъ тмъ, какъ поднимались и спускались ящики, отдавалъ въ рупоръ различныя приказанія машинисту и еще боле увеличивалъ шумъ, носившійся въ воздух. Этьенъ стоялъ и смотрлъ, ровно ничего не понимая въ этой сложной работ, подъемные ящики показывались среди этого хаоса на земную поверхность и снова исчезали, разгружались и опять наполнялись.
Онъ видлъ только одно, что шахта глотала по двадцати-тридцати человкъ за-разъ, и глотала такъ свободно, какъ будто и не чувствовала, какъ они проходили въ ея пасть. Съ четырехъ часовъ начали спускать внизъ рабочихъ. Они появлялись изъ барака босые, съ лампами въ рукахъ, и стояли маленькими кучками, поджидая, пока соберется столько народа, чтобы можно было занять весь подъемный ящикъ. Безшумно, однимъ прыжкомъ хищнаго ночного звря, появлялся снизу, изъ мрака шахты, этотъ ящикъ, желзный, четырехъ-ярусный, съ двумя наполненными углемъ телжками въ каждомъ ярус, и плотно садился на желзныя задвижки. Рабочіе принимали нагруженныя телжки и замняли ихъ пустыми или заране наполненными деревянными брусьями и досками. Въ каждую пустую телжку помщалось пятеро рабочихъ и такимъ образомъ, если не было никакого другого груза, могло спуститься внизъ разомъ сорокъ человкъ. Рабочій кричалъ въ рупоръ приказаніе машинисту, сигнальный аппаратъ давалъ четыре звонка, ‘звонилъ къ мясу’, предупреждая находившихся внизу о томъ, что идетъ этотъ грузъ человческаго мяса, и, слегка вздрогнувъ, ящикъ безшумно опускался внизъ, точно камнемъ падалъ, не оставляя никакого слда, кром металлическаго звука развертывавшагося каната.
— Это глубоко?— спросилъ Этьенъ полусоннаго углекопа, остановившагося подл него, въ ожиданіи очереди.
— Пятьсотъ пятьдесятъ четыре метра,— отвчалъ тотъ.— Но тамъ вдь четыре этажа, первый всего только въ трехстахъ-двадцати метрахъ.
Оба замолчали, глядя на вновь показавшійся изъ глубины ящикъ.
— А если это оборвется?— снова спросилъ Эгьенъ.
— А, если это оборвется…
Углекопъ докончилъ фразу жестомъ. Пришла его очередь спускаться: ящикъ такъ же легко, какъ и прежде, вылетлъ наверхъ. Углекопъ слъ въ него вмст съ товарищами, и ящикъ исчезъ. Затмъ, минуты черезъ четыре, онъ снова появился и опять поглотилъ новый живой грузъ. Уже съ полчаса шахта пожирала такимъ образомъ людей, глотая ихъ то скоре, то медленне, смотря по тому, до котораго этажа спускались рабочіе, но глотала безъ отдыха и все не могла наполнить свои громадныя внутренности, способныя переварить цлую страну. Рабочіе все прибывали и прибывали, ночной мракъ все еще не разсивался, подъемный ящикъ все такъ же безшумно появлялся и исчезалъ, глотая людей съ неослабвавшей прожорливостью.
Наконецъ, Этьеномъ овладло то же тягостное ощущеніе, какое онъ испыталъ уже, стоя около жаровни на насыпи. Чего ждать? И другой надсмотрщикъ точно также откажетъ ему, какъ и первый… Какой-то безотчетный страхъ овладлъ имъ, и онъ торопливо вышелъ изъ пріемнаго отдленія и шелъ, не останавливаясь до тхъ поръ, пока не очутился передъ зданіемъ, въ которомъ помщались паровые котлы. Въ растворенную настежь дверь виднлось семь котловъ съ двумя топками. Окруженный бловатымъ паромъ, кочегаръ подкидывалъ топливо въ одну изъ печей, до того пышущую огнемъ, что жаръ чувствовался даже за порогомъ зданія. Обрадовавшись теплу, молодой человкъ хотлъ подойти поближе, какъ вдругъ столкнулся съ новой партіей рабочихъ, шедшихъ къ шахт. Это были Маг и Леванъ. Когда Этьенъ увидлъ Катерину, походившую въ своемъ костюм на добродушнаго, тихаго мальчика, имъ вдругъ овладло какое-то почти суеврное стремленіе еще разъ попытать счастья.
— Не знаете ли, товарищъ, нтъ ли здсь хоть какой-нибудь работы?
Она взглянула на него, удивленная, немного испуганная этимъ голосомъ, раздавшимся изъ темноты. Шедшій сзади отецъ отвчалъ за нее, пріостановившись на минуту подл Этьена: ‘Нтъ, здсь нтъ никакой работы’. Бдняга-рабочій, бродившій по пустыннымъ дорогамъ, заинтересовалъ Маг. Двинувшись дальше, онъ проговорилъ, обращаясь къ своимъ спутникамъ:
— Да, съ каждымъ можетъ это случиться… Не надо жаловаться, пока есть работа.
Партія прошла къ бараку и вошла въ просторную комнату, скоре сарай, съ грубо оштукатуренными стнами, вдоль которыхъ стояли шкапчики, запертые висячини замками. Середину этого сарая занимала громадная раскаленная до-красна желзная печь безъ дверецъ, до того набитая углемъ, что куски его, растрескиваясь, вываливались на земляной полъ. Комната была безъ оконъ и освщалась только пламенемъ печи, красноватые отблески котораго пробгали по длинному ряду грязноватыхъ шкапчиковъ и доходили до потолка, покрытаго черной пылью.
Войдя въ баракъ, Маг услышалъ громкій хохотъ, стоявшій на нагртомъ воздух. Около тридцати рабочихъ окружали печь, повернувшись въ ней спинами, и съ самымъ блаженнымъ видомъ поджаривались передъ огнемъ. Собираясь спуститься подъ землю, они обыкновенно заходили сюда и запасались такимъ образомъ тепломъ, чтобы затмъ легче было переносить сырость подземныхъ галерей. Въ это утро въ барак было веселе обыкновеннаго, такъ какъ собравшееся общество подтруднивало надъ откатчицей Мукъ, простодушной, весемнадцатилтней двушкой, у которой до такой степени были развиты бедра и грудь, что ни панталоны, ни куртка не выдерживали и лопались или разлзались по швамъ. Она жила въ Рекильяр со старикомъ отцомъ, занимавшимъ должность конюха, и братомъ, тоже работавшимъ въ копяхъ. Но такъ какъ работа у нихъ начиналась не въ одни и т же часы, то Мукъ отправлялась изъ Рекильяра обыкновенно одна и, проходя лтомъ среди полей, засянныхъ хлбомъ, или пробираясь зимой позади стнъ какихъ-нибудь зданій, она никогда не отказывала себ въ удовольствіи полюбезничать съ однимъ изъ своихъ поклонниковъ, которыхъ мняла каждую недлю. Мукъ была общимъ достояніемъ рабочихъ на копяхъ, и дло обходилось по-товарищески, безъ всякихъ непріятныхъ столкновеній. Какъ-то разъ ее упрекнули гвоздаремъ изъ Маршьена, но двушка вышла изъ себя отъ гнва и кричала, что она не потеряла еще уваженія къ самой себ и отдастъ руку на отсченіе, если кто-нибудь можетъ сказать, что видлъ ее не съ углекопомъ, а съ какимъ-нибудь совсмъ постороннимъ человкомъ.
— Такъ у тебя теперь уже не долговязый Шаваль?— подшучивалъ одинъ изъ рабочихъ.— Ты предпочла ему этого карлика? Да вдь ему надо подставлять лстницу, чтобы поцловать тебя!.. Я видлъ васъ вмст около Рекильяра, и онъ, дйствительно, стоялъ на камн.
— Ну, такъ что же?— отвчала весело двушка.— Теб-то какое дло?.. Вдь тебя никто не звалъ на помощь!
Эти грубыя шутки вызывали у рабочихъ взрывы смха, отъ котораго приподнимались кверху ихъ поджарившіяся отъ огня плечи. Мукъ тоже хохотала, переходя съ одного мста на другое въ своемъ неприличномъ костюм, обтягивавшемъ ея до уродства развитыя формы.
Впрочемъ, веселое настроеніе быстро прошло: Мукъ объявила вошедшему Маг, что длинная Флоранса больше не придетъ. Ее нашли вчера мертвою на постели. Одни говорятъ, что у нея разорвалось сердце, а другіе увряютъ, будто она за-разъ выпила цлый литръ можжевеловой водки. Маг пришелъ въ отчаяніе. Вотъ еще бда: онъ лишился одной изъ своихъ откатчицъ и некмъ замнить ее немедленно! Маг работалъ не въ одиночку, а вчетверомъ: онъ, Захарій, Левакъ и Шаваль образовали маленькую артель, и вс вмст выламывали уголь въ одной изъ подземныхъ галерей. Если только одна Катерина будетъ нагружать и откатывать телжки, то работа положительно остановится. Вдругъ Маг вскричалъ:
— Постойте! Сейчасъ только человкъ просилъ работы!
Какъ разъ въ это время мимо барака проходилъ Дансаэртъ. Маг объяснилъ ему, въ чемъ дло, и просилъ позволенія нанять человка, при чемъ упиралъ главнымъ образомъ на то, что компанія стремится замнить постепенно откатчицъ мужчинами, какъ это уже заведено въ Анзен. Сначала надсмотрщикъ улыбнулся, такъ какъ проектъ изгнанія женщинъ изъ подземныхъ галерей сильно не нравился углекопамъ, заботившимся о мстахъ для своихъ дочерей, и мало обращавшимъ вниманія на вопросы нравственности и гигіены. Наконецъ, посл короткаго колебанія, Дансаэртъ далъ свое согласіе, оставивъ за собой право взять его назадъ, если это не понравится господину Негрелю, инженеру.
— Ну, да!— вскричалъ Захарій.— Если этотъ человкъ ушелъ отсюда, такъ онъ теперь ужь далеко.
— Нтъ, я видла, что онъ остановился около паровыхъ котловъ,— сказала Катерина.
— Бги же скоре, лнтяйка!— крикнулъ Маг.
Молодая двушка бросилась бгомъ, между тмъ какъ волна углекоповъ хлынула къ спуску въ шахту, предоставляя мста у раскаленной печи вновь прибывшей партіи. Жанлинъ, не дожидаясь отца, отправился за своей лампой, вмст съ глуповатымъ и толстымъ Беберомъ и худенькой двнадцатилтней Лидіей. Мукъ спускалась впереди ихъ по темной лстниц и слышно было, какъ она бранилась, называя ихъ скверными мальчишками и грозясь надавать имъ пощечинъ, если только они тронутъ ее.
Этьенъ дйствительно разговаривалъ съ кочегаромъ, подкидывавшимъ уголь въ одну изъ печей. Молодой человкъ вздрагивалъ при одной мысли, что придется снова очутиться посреди мрака и холода. Однако, онъ уже собирался идти, какъ вдругъ чья-то рука легла на его плечо.
— Пойдемте, — проговорила Катерина, — для васъ кое-что нашлось.
Сначала онъ ничего не понялъ, но затмъ безумно обрадовался и крпко сжалъ руки молодой двушки.
— Спасибо, товарищъ… Ахъ, вы въ самомъ дл очень добрый чертенокъ!
Она смялась, смотря на него при красноватомъ свт топившихся печей, ярко освщавшихъ ихъ обоихъ. Двушку забавляло, что Этьенъ принимаетъ ее за мужчину и не видитъ ея косъ, спрятанныхъ подъ чепчикомъ. Онъ тоже хохоталъ отъ радости, и они съ минуту простояли лицомъ къ лицу, смясь и смотря другъ на друга.
Оставшись въ барак, Маг прислъ около своего шкапчика и снялъ съ ногъ башмаки и толстые шерстяные чулки. Когда появился Этьенъ, дло было покончено нсколькими словами: плата тридцать су въ день, работа утомительная, но онъ скоро ей научится. Углекопъ посовтовалъ молодому человку не снимать башмаковъ и ссудилъ ему старую кожаную шляпу, чтобы предохранить голову отъ ушибовъ. Семья Маг считала эту предосторожность совсмъ излишней для себя лично. Затмъ были вынуты инструменты, хранившіеся въ шкапчикъ, и лопата умершей Флорансы. Потомъ Маг спряталъ вс башмаки и чулки, а также узелокъ Этьена, и заперъ шкапъ опять на замокъ. Покончивъ со сборами, онъ вдругъ заторопился.
— Куда провалился этотъ одеръ Шаваль? Опять возится на куч камней съ какой-нибудь двчонкой!.. Мы и такъ опоздали сегодня на полчаса.
Захарій и Левакъ спокойно поджаривали около печки свои плечи. Наконецъ Маг-сынъ проговорилъ:
— Ты это Шаваля дожидаешься? Онъ пришелъ раньше насъ и сейчасъ же спустился внизъ.
— Какъ, ты зналъ это и молчишь!.. Ну, живо, живо! Давно пора!
Катерина, отогрвавшая около печи свои иззябшія руки, должна была послдовать за партіей, Этьенъ пропустилъ ее и пошелъ вслдъ за нею. Снова онъ очутился въ лабиринт лстницъ и темныхъ корридоровъ, по которымъ глухо раздавались шаги босоногихъ рабочихъ, точно вс шедшіе были обуты въ какую-то мягкую поношенную обувъ. Вдругъ передъ нимъ заблестла безчисленными огнями, вся въ стекольчатыхъ рамахъ, комната, наполненная стойками, на которыхъ въ нсколько ярусовъ стояли правильными рядами лампы системы Дэви. Он еще съ вечера были осмотрны, вычищены, и теперь горли, точно свчи вокругъ катафалка. Каждый рабочій бралъ черезъ форточку свою лампу, на которой стоялъ его нумеръ, осматривалъ ее и запиралъ, между тмъ какъ сидвшій за столомъ отмтчикъ записывалъ въ книгу время отправленія. Потребовалось вмшательство Маг, чтобы добыть лампу для его новаго откатчика. Потомъ рабочіе проходили передъ проврщикомъ, который проврялъ, вс ли лампы заперты, какъ слдуетъ.
— Да! Здсь не жарко!— прошептала, вздрагивая, Катерина.
Этьенъ только молча качнулъ головой. Онъ снова очутился въ пріемномъ отдленіи около самаго спуска въ шахту, втеръ такъ и ходилъ по этому громадному помщенію. Конечно, молодой человкъ считалъ себя очень твердымъ и храбрымъ, однако же, какое-то непріятное волненіе сдавило его грудь, когда вокругъ него снова загрохотали телжки съ углемъ, раздались сигнальные удары молотка, послышался дикій крикъ въ рупоръ. Канаты, свертываясь и развертываясь, скользили по воздуху, ящики поднимались и опускались все такъ же безшумно, не уставая уносить людей, которыхъ точно проглатывала разверзтая пасть шахты. Теперь наступила его очередь, и онъ стоялъ молча, охваченный нервнымъ холодомъ. Захарій и Левакъ видимо подсмивались надъ нимъ, имъ не нравилось, что Маг взялъ въ артель этого никому неизвстнаго человка. Въ особенности Левакъ считалъ себя оскорбленнымъ, такъ какъ Маг ршилъ дло, не посовтовавшись съ нимъ. Поэтому Катерина очень обрадовалась, когда ея отецъ заговорилъ съ Этьеномъ, объясняя ему разныя сложныя приспособленія.
— Посмотрите, вотъ это парашютъ,— говорилъ онъ, показывая на верхъ ящика.— Видите желзные зубья… Если канатъ лопнетъ, зубья вржутся въ деревянные проводники. Этотъ снарядъ дйствуетъ только не всегда… Сама шахта раздлена сверху до низу деревянными перегородками на три отдленія: по двумъ — движутся ящики, а третье, налво, занято лстницами…
Онъ вдругъ остановился и заворчалъ, не осмливаясь, однако, слишкомъ возвышать голосъ:
— Что же это они тамъ возятся! Разв можно такъ долго морозитъ людей!
Надсмотрщикъ Ришомъ, тоже спускавшійся внизъ, съ незапертой, какъ у другихъ рабочихъ, лампой, прикрпленной къ его кожаной шапк, услышалъ воркотню Маг. Этотъ Ришомъ, несмотря на свое повышеніе, продолжалъ оставаться добрымъ товарищемъ для углекоповъ.
— Тише, берегись ушей!— отечески прошепталъ онъ.— Нужно же дать время справиться со всми этими маневрами… Ну, вотъ и готово! Садись съ своими людьми.
Дйствительно, ящикъ, окованный желзомъ и закрытый съ боковъ проволочной сткой, уже сидлъ въ ожиданіи груза на своихъ крпкихъ задвижкахъ. Маг, Захарій, Левакъ и Катерина спустились въ одну изъ телжекъ. Такъ какъ въ ней должны были помститься пятеро, то Этьенъ послдовалъ за ними, но хорошія мста были уже заняты, и онъ кое-какъ приткнулся около молодой двушки, локоть которой уперся ему прямо въ животъ. Лампа страшно стсняла его. Ему совтовали зацпить ее за петлю куртки, но онъ не разслышалъ этого совта и продолжалъ неловко держать ее въ рук. Нагрузка продолжалась, сверху и снизу слышался смшанный гулъ втискиваемаго въ телжки живого груза. Или этому не будетъ конца? Этьену казалось, что уже прошло Богъ знаетъ сколько времени. Наконецъ, ящикъ слегка вздрогнулъ, и вдругъ все кругомъ потемнло и заколебалось. Молодой человкъ почувствовалъ, что онъ падаетъ, голова у него закружилась до тошноты. Но это продолжалось только т секунды, покуда ящикъ проходилъ еще у самой поверхности земли, между двумя пріемными этажами и подмостками, которые казались бгущими съ неимоврной быстротой. Затмъ мракъ самой шахты совсмъ ошеломилъ Этьена и притупилъ вс ощущенія.
— Вотъ мы и отправились,— спокойно проговорилъ Маг.
Вс чувствовали себя превосходно. Этьенъ по временамъ спрашивалъ самого себя: опускаются они или поднимаются? Когда ящикъ шелъ прямо, не прикасаясь къ деревяннымъ проводникамъ, тогда казалось, что онъ стоитъ на одномъ мст, затмъ начинались быстрые толчки о толстые дубовые брусья, и молодымъ человкомъ овладвалъ страхъ, ему думалось, что дло не обойдется безъ несчастія. Къ тому же онъ не видлъ сквозь стку ящика стнъ шахты, лампы не освщали даже фигуръ его спутниковъ. Только незапертая лампочка надсмотрщика, помстившагося въ сосдней телжк, блестла, какъ огонь маяка.
— Обшивка стнъ — четыре метра въ діаметр,— продолжалъ объяснять Маг.— Только ее давно слдовало бы исправить, а то вода просачивается со всхъ сторонъ… Вотъ мы какъ разъ добрались до уровня воды… Слышите?
Этьенъ только-что спрашивалъ самого себя: откуда это доносится шумъ проливного дождя? Сначала на крышу ящика упало лишь нсколько крупныхъ капель, какъ предвстницъ приближающагося ливня, затмъ дождь пошелъ все сильне и сильне, и, наконецъ, превратился въ настоящій потокъ. Должно быть крыша ящика была худая, такъ какъ по плечу Этьена побжала тоненькая струйка воды, промочившая его насквозь. Воздухъ становился совсмъ ледянымъ, пронизывающая сырость царила вокругъ. Вдругъ, какъ молнія, промелькнулъ призракъ освщенной пещеры, въ которой копошились люди.
— Это первый этажъ,— пояснилъ Маг.— Мы теперь на триста двадцать метровъ отъ поверхности… Посмотрите, какая быстрота.
Онъ приподнялъ свою лампу и освтилъ дубовые брусья проводниковъ, которые мелькали передъ глазами также быстро, какъ мелькаютъ рельсы, когда поздъ мчится на всхъ парахъ. Дале ничего не было видно. Три остальныхъ этажа промелькнули съ той же быстротой молніи, оглушительный дождь все лилъ среди глубокаго мрака.
— Какъ это глубоко!— тихо проговорилъ Этьенъ.
Казалось, что они спускаются уже въ продолженіе нсколькихъ часовъ. Молодому человку было неловко въ томъ положеніи, которое онъ занялъ, помстившись въ ящик, и въ особенности его мучилъ локоть Катерины. Она все время молчала, но онъ чувствовалъ теплоту ея тла, согрвавшаго и его. Когда, наконецъ, ящикъ пролетлъ пятьсотъ пятьдесятъ четыре метра и остановился на дн шахты, Этьенъ очень удивился, услышавъ, что они спускались ровно минуту. Шумъ закрпляемыхъ задвижекъ и пріятное ощущеніе твердой почвы подъ ногами быстро развеселили его, и онъ, шутя, заговорилъ съ Катериной на ‘ты’.
— Что у тебя такое горячее подъ кожей?.. Право, твой локоть такъ и остался у меня подъ ложечкой.
Она разразилась смхомъ. Ну, не глупъ ли онъ, что до сихъ поръ принимаетъ ее за мужчину? Чмъ у него заткнуты глаза?
— Это теб въ глазъ заслъ мой локоть,— отвчала она посреди общаго смха, очень удивившаго молодого человка, но все-таки ничего ему не объяснившаго.
Ящикъ пустлъ, рабочіе выходили въ отдленіе, въ которомъ производилась нагрузка, просторное, съ каменными сводами помщеніе, вытесанное въ скал и освщенное тремя большими лампами. По чугуннымъ плитамъ катились съ грохотомъ набитыя углемъ телжки, подвозимыя нагрузчиками. Отъ стнъ несло сыростью и гнилью, теплая струя воздуха вырывалась по временамъ изъ сосдней комнаты. Изъ этого отдленія шли четыре мрачныя галереи.
— Сюда,— обратился Маг къ Этьену.— Вы вдь не знаете, что намъ придется пройти два добрыхъ километра.
Партіи рабочихъ исчезали въ черныхъ отверстіяхъ галерей. Человкъ пятнадцать повернули вмст съ Маг налво, Этьенъ шелъ послднимъ, позади Маг, которому предшествовали Катерина, Захарій и Левакъ. Это была прекрасная галерея съ рельсами для провоза телжекъ, вытесанная въ такомъ крпкомъ сло, что стны и потолокъ ея были укрплены только въ немногихъ мстахъ. При слабомъ свт лампъ, рабочіе молча шли все дальше и дальше. Молодой человкъ спотыкался на каждомъ шагу о рельсы. Уже съ минуту его безпокоилъ какой-то глухой, отдаленный гулъ, точно изъ ндръ земли надвигалась страшная гроза и все росла и росла. Можетъ быть, этотъ гулъ происходить отъ обвала, который постепенно разрушаетъ всю эту громадную массу земли, висящую надъ ихъ головами и отдляющую ихъ отъ дневного свта?.. Въ темнот блеснулъ огонекъ, галерея дрогнула и, когда онъ прижался плотно къ стн, слдуя примру своихъ товарищей, мимо него прошла большая блая лошадь, тащившая цлый поздъ телжекъ. На передней телжк, держа возжи и правя, сидлъ Веберъ, между тмъ какъ Жанлинъ бжалъ за послдней, ухватившись руками за ея края.
Углекопы снова тронулись въ путь. По дорог попался перекрестокъ, показались еще дв галереи, и часть рабочихъ направилась по нимъ, наполняя мало по-малу вс подземные ходы. Начиная съ этого пункта, галерея, по которой шелъ Этьенъ, была укрплена деревомъ. Блдно-желтаго цвта перекладины поддерживали потолокъ, одвая такимъ образомъ рыхлую породу угля деревянною одеждою, сквозь которую виднлись пластинки сланца, блествшія слюдой, и тусклыя массы шероховатаго песчаника. Съ своимъ обычнымъ грохотомъ, перекрещиваясь одни съ другими, безпрестанно проходили позда нагруженныхъ и пустыхъ телжекъ, увлекаемые въ темную даль смутно виднвшимися лошадьми, пробгавшими точно привиднія. На двойномъ пути боковыхъ рельсовъ, казалось, спала, растянувшись, длинная черная змя: это былъ остановившійся поздъ. Слышался храпъ лошади, до того окутанной темнотой, что ея чуть виднвшійся крупъ казался глыбой, упавшей съ потолка. Воздушныя двери, устроенныя для провтриванія галерей, безпрестанно хлопали и затмъ медленно затворялись. По мр того, какъ углекопы подвигались впередъ, галерея становилась все уже и ниже, потолокъ сдлался неровенъ и заставлялъ безпрестанно нагибаться.
Этьенъ внимательно слдилъ за всми движеніями Маг, шедшаго впереди его и достаточно освщеннаго лампами, однако же, это не помшало ему удариться обо что-то головою такъ сильно, что, если бы на немъ не было кожаной шапки, онъ, наврное разскъ бы себ черепъ. Изъ углекоповъ же никто ни разу не ушибся: такъ хорошо изучили они каждый выступъ потолка, каждую неровность деревяннаго крпленія. Этьена затрудняла также скользкая почва подъ ногами, съ каждымъ шагомъ становившаяся все боле и боле влажною. Мстами ему приходилось переходить черезъ цлыя невидимыя лужи, въ которыхъ вязли ноги. Но что боле всего поражало его, это рзкая перемна температуры. Въ отдленіи, гд производилась нагрузка, около самаго отверстія шахты, было только свжо, въ галере, по которой провозились телжки съ углемъ и были устроены воздушныя двери, дулъ ледяной втеръ. Сдавливаемый со всхъ сторонъ стнами, онъ превращался по временамъ въ настоящую бурю. Дальше, въ боле узкихъ галереяхъ, въ которыя проникало мало свжаго воздуха, втра почти совсмъ не было, и, по мр того, какъ углекопы подвигались впередъ, жара все усиливалась и начинало становиться душно. Уже съ четверть часа шли они по этимъ узкимъ подземнымъ проходамъ, мрачнымъ и душнымъ, безконечно тянувшимся все дальше и дальше.
Маг все время шелъ молча. Свернувъ направо, въ новую галерею, онъ проговорилъ, не поворачивая головы къ Этьену:
— Пластъ Гильома.
Это былъ, наконецъ, тотъ самый пластъ, который они разрабатывали. Съ первыхъ же шаговъ Этьенъ ушибъ голову и локти. Наклонный потолокъ былъ до такой степени низокъ, что приходилось идти, согнувшись въ дугу. Вода доходила до щиколотокъ. Пройдя такимъ образомъ метровъ двсти, Этьенъ вдругъ потерялъ изъ виду Левака, Захарія и Катерину, которые точно вылетли въ какую-то трещину, открывшуюся передъ ними.
— Теперь надо подниматься вверхъ, — сказалъ Маг.— Прикрпите вашу лампу къ куртк и цпляйтесь руками за стны.
Исчезъ и Маг, Этьенъ съ трудомъ подвигался впередъ. По этому ходу, пробитому въ пласту угля, ходили вс углекопы, отъ него шло еще нсколько боковыхъ ходовъ. Ширина его была въ толщину угольнаго пласта и едва доходила до шестидесяти сантиметровъ. Къ счастью, Этьенъ былъ очень худъ. Но все-таки, не пріобртя еще навыка, не умя какъ слдуетъ придерживаться за деревянныя крпленія вдоль стнъ, онъ выбивался изъ силъ. Поднявшись вверхъ метровъ на пятнадцать, онъ увидлъ первый боковой ходъ. Нужно было взбираться еще выше, такъ какъ Маг съ товарищами работалъ въ шестомъ ярус, ‘въ аду’, по выраженію углекоповъ. Черезъ каждые пятнадцать метровъ попадались боковые ходы, а эта трещина, по которой ползъ Этьенъ, тянулась все выше и выше и ей, казалось, не было конца. Онъ дышалъ такъ тяжело, какъ будто эти каменныя глыбы сдавили вс его члены, руки его были исцарапаны, ноги избиты, воздуха не хватало до такой степени, что ему начинало казаться, будто кровь проступаетъ у него сквозь кожу. Въ одномъ изъ боковыхъ путей онъ смутно увидлъ дв перегнувшіяся пополамъ тни: одна была маленькая, другая большая. Это были Лидія и Мукъ, уже принявшіяся за работу и двигавшія нагруженныя углемъ телжки. А ему надо взбираться еще на два яруса! Обливаясь потомъ, безпрестанно попадавшимъ ему въ глаза, онъ начиналъ уже приходить въ отчаяніе и думать, что никогда не догонитъ товарищей, ушедшихъ впередъ и дававшихъ знать о себ только легкимъ шорохомъ, съ которымъ они пробирались вдоль стнъ.
— Смле, мы прошли!— раздался голосъ Катерины.
Наконецъ-то и онъ добрался. Послышался другой крикливый голосъ:
— Ну, куда же это вы запропастились?.. Я прошелъ изъ Монсу два километра и все-таки пришелъ сюда раньше васъ!
Это кричалъ Шаваль, сердившійся, что его заставили ждать. Онъ былъ высокій, костлявый молодой человкъ, лтъ двадцати пяти, съ рзкими чертами лица. Увидвъ Этьена, онъ спросилъ съ выраженіемъ удивленія и нкотораго презрнія:
— Это еще что такое?
Когда Маг передалъ ему всю исторію, Шаваль процдилъ сквозь зубы:
— Ну, мужчины начинаютъ отбивать хлбъ у женщинъ!
Этьенъ и Шаваль обмнялись взглядами, полными той инстинктивной ненависти, которая вспыхиваетъ всегда вдругъ.
Этьенъ чувствовалъ, хотя еще не понималъ ясно, нанесенное ему оскорбленіе. Наступило молчаніе, углекопы принялись за работу. Мало-по-малу рабочіе наполнили вс ярусы разрабатываемаго ими пространства и работа закипла повсюду. Шахта проглотила свою дневную порцію, состоящую почти изъ семисотъ рабочихъ, которые кишли теперь въ этомъ громадномъ муравейник, просверливая землю во всхъ направленіяхъ, точно черви истачиваютъ старое дерево. Если бы приложить ухо къ поверхности копей, то можно было бы услышать всю возню, поднятую въ ихъ ндрахъ этими рабочими,— начиная съ легкаго свиста канатовъ, поднимающихъ и опускающихъ ящики, и кончая ударами кирки, впивающейся въ слой каменнаго угля въ самой глубин подземныхъ галерей.
Подавшись немного назадъ, Этьенъ снова очутился бокъ о бокъ съ Катериной, но на этотъ разъ почувствовалъ мягкія, круглыя формы женскаго тла и сразу понялъ, почему ему было такъ тепло во время спуска въ шахту
— Такъ ты — женщина? пробормоталъ онъ съ удивленіемъ.
— Да… Не скоро же ты отгадалъ!— отвчала Катерина, нисколько не смущаясь.

IV.

Забойщики вытянулись въ рядъ, одинъ выше другого, такъ какъ пластъ разрабатывался уступами. Люди были отдлены другъ отъ друга укрпленными на крючкахъ досками, не позволявшими выломанному углю скатываться внизъ. На каждаго человка приходился участокъ пласта, метра четыре въ длину и не свыше пятидесяти сантиметровъ толщиной. Углекопы были до того сжаты потолкомъ и стнами, что не могли двигаться иначе, какъ на колняхъ и на локтяхъ, не имли возможности повернуться, не ободравъ себ плечъ. Работать приходилось лежа на боку, скрививъ шею и поднявъ вверхъ руки съ киркою, насаженную на короткую рукоятку.
Ближе къ боковому ходу работалъ Захарій, за нимъ — Левакъ, еще выше — Шаваль, а на самомъ верху — Маг. Прежде всего забойщикъ подкапывался киркою подъ пластъ угля снизу, затмъ прорубалъ дв глубокія борозды по бокамъ и, наконецъ, отдлялъ глыбу сверху. Уголь былъ жирный, и глыба, падая, разбивалась на куски, которые скатывались внизъ по животу и по ногамъ рабочаго. Задерживаемые дальше досками, эти куски наваливались одинъ на другой и, мало-по-малу, совсмъ загораживали и какъ будто замуравливали углекоповъ въ этой узкой трещин.
Маг приходилось хуже всхъ. Вверху температура доходила до тридцати пяти градусовъ, движенія воздуха совсмъ не было, и если бы человкъ пробылъ тамъ боле долгое время, то наврное задохнулся бы. Чтобы лучше освтитъ мсто своей работы, Маг долженъ былъ повсить лампу на гвоздь, и она страшно нагрвала ему голову. Кром того, ему не давала покоя вода. Какъ разъ надъ нимъ, всего въ нсколькихъ сантиметрахъ отъ лица, она просачивалась изъ угольнаго пласта и съ ритмической правильностью, капля за каплей, падала на него. Онъ запрокидывалъ назадъ голову, вертлъ шеей, но ничего не помогало: капли непрерывно падали на него, одна за другою, и черезъ четверть часа онъ весь былъ смоченъ водой и покрытъ своимъ собственнымъ потомъ, такъ что отъ него валилъ паръ, какъ отъ пропареннаго блья, только-что вынутаго изъ котла. Къ тому же, въ это утро, ревматизмъ, засвшій во всхъ его членахъ, давалъ себя чувствовать сильной ломотой въ глазу и заставлялъ Маг безпрестанно ругаться. Однако, онъ не бросалъ работы и безостановочно колотилъ киркою, раскачиваясь всмъ тломъ въ стнахъ этой трещины, точно наскомое, попавшее между двумя листами книги, которая каждую минуту можетъ захлопнуться и раздавить его.
Углекопы работали, не обмниваясь ни единымъ словомъ, и въ неподвижномъ, безъ малйшаго резонанса, воздух только и слышатъ неправильные, какъ бы отдаленные удары кирки. Угольная пыль носилась въ воздух, насдала на рсницы и еще боле сгущала мракъ, царившій кругомъ. Лампы, прикрытыя металлическими стками, казалась красноватыми точками. Подземный ходъ поднимался вверхъ, точно печная труба, почернвшая отъ сажи, накопившейся въ ней за цлыхъ десять зимъ, и въ этой труб копошились неясныя тни какихъ-то призраковъ. По временамъ слабый свтъ лампы вдругъ освщалъ то мускулистую руку, то согнутую спину, то голову, покрытую растрепавшимися волосами, или на мгновеніе отражался на граняхъ кусковъ, на которые распадалась отбитая глыба угля. А затмъ снова наступалъ мракъ, и въ немъ слышались только удары кирки, учащенное дыханіе людей, воркотня, вызванная усталостью, и шумъ капель, непрерывно падающихъ съ потолка.
Захарій, бывшій вчера на свадьб и поэтому плохо владвшій сегодня руками, первый бросилъ работу, подъ предлогомъ, что ему нужно поставить деревянныя подпорки. Онъ тихо посвистывалъ, разсянно смотря въ темноту. Позади забойщиковъ оставалось пространство, метра три длиною, изъ котораго весь каменный уголь былъ уже выломанъ. Слдовало укрпить это мсто подпорками, но никто изъ забойщиковъ еще не подумалъ объ этомъ, потому что вс они слишкомъ дорожили каждымъ рабочимъ часомъ и, по обыкновенію, совершенно пренебрегали опасностью.
— Эй, баринъ, дай-ка мн брусья!— крикнулъ Захарій Этьену.
Въ это время Катерина учила Этьена работать лопатой. Онъ оставилъ ее и пошелъ за брусьями, которые каждое утро доставлялись на мсто работъ, уже совсмъ готовые.
— Скоре, чортъ возьми!— закричалъ Захарій, когда новый откатчикъ неловко пробирался посреди наваленнаго угля, держа въ рукахъ четыре дубовыхъ бруса.
Захарій сдлалъ киркой зарубку въ потолк, затмъ, другую въ стн и вставилъ въ эти зарубки брусъ, подперевъ, такимъ образомъ, массу земли, висвшую безъ опоры надъ головами рабочихъ. Посл полудня сюда явятся землекопы, уберутъ весь ненужный мусоръ и засыплютъ землею пустоты въ стнахъ, оставивъ только одинъ ходъ для забойщиковъ и боковые ходы, черезъ которые вывозятся телжки съ углемъ.
Маг пересталъ наконецъ ворчать и ругаться: глыба угля, которую онъ вырубалъ, уступила его усиліямъ и отдлилась отъ пласта. Онъ обтеръ рукавомъ потъ, катившійся съ лица, и оглянулся посмотрть, что такое длаетъ Захарій.
— Оставь,— сказалъ Маг,— мы можемъ этимъ заняться посл завтрака. Принимайся лучше за кирку, если не хочешь заработать сегодня меньше обыкновеннаго.
— Да вдь это мсто осдаетъ,— отвчалъ молодой человкъ. Посмотри, тутъ уже треснуло. Я боюсь, какъ бы не обвалилось…
Отецъ пожалъ плечами. Чорта съ два,— обвалится!.. Въ первый разъ, что ли, выкарабкиваться изъ подъ обвала?..— Онъ кончилъ тмъ, что совсмъ разсердился и послалъ сына на свое мсто, впереди всхъ забойщиковъ.
Прочіе углекопы тоже оставили на время свои кирки: Левакъ, лежа на спин, ругался, осматривая большой палецъ на лвой рук, ободранный до крови посыпавшимся сверху песчаникомъ, Шаваль съ бшенствомъ стащилъ съ себя рубашку и остался по поясъ голымъ, надясь, что такъ ему будетъ хоть сколько-нибудь прохладне. Они вс уже покрылись тонкой угольной пылью, которая, смшиваясь съ потомъ, стекала съ нихъ ручьями. Маг первый принялся снова за работу. Теперь онъ стоялъ ниже всхъ, и голова его приходилась въ уровень съ пластомъ угля. Вода, капля по капл, падала прямо ему на лобъ, и ему начинало казаться, что она непремнно продолбитъ дыру въ его череп.
— Не слдуетъ обращать на нихъ вниманія,— говорила между тмъ Катерина, утшая Этьена.— Вдь они всегда такъ орутъ.
И, какъ добрая, услужливая двушка, она опять принялась учить его и объяснять механизмъ работы. Каждая телжка съ углемъ доставляется на земную поверхность точно въ такомъ же вид, въ какомъ они отправятъ ее отсюда, съ мста работы. На каждой изъ нихъ — особое клеймо, по которому пріемщикъ узнаетъ, изъ какой галереи она отправлена. Нужно стараться насыпать телжки какъ можно полне и, при этомъ, только хорошимъ углемъ, а иначе пріемщикъ тамъ, наверху, не приметъ груза.
Молодой человкъ, глаза котораго уже свыклись съ темнотой, смотрлъ на блдное лицо Катерины, еще не успвшее покрыться угольной пылью, и старался опредлить ея лта. На его взглядъ, ей нельзя было дать боле двнадцати, до того маленькой и худенькой она казалась ему. Однако, по ея свободному обращенію, которое немного стсняло его, онъ чувствовалъ, что она, должно быть, не двнадцатилтній ребенокъ. Вообще, ея мальчишеская наружность не особенно правилась ему. Но что его удивляло, это — необыкновенная сила и ловкость двочки. Она такъ быстро и ловко подкидывала своей лопаткой куски угля въ телжку, что Этьенъ никакъ не могъ поспвать за нею. Затмъ, нагрузивъ эту телжку, она продвигала ее до наклоннаго бокового пути, нигд не зацпляясь и свободно проходя въ самыхъ низкихъ мстахъ, тогда какъ Этьенъ, напротивъ, весь избился, измучился, и его телжка поминутно сходила съ рельсовъ.
Правда, дорога была не особенно удобная. Отъ того мста, гд работали забойщики, было около шестидесяти метровъ до начала бокового пути. Землекопы еще не успли привести въ порядокъ эту узкую трещину, пробитую забойщиками. Потолокъ въ ней былъ неровный, такъ что въ нкоторыхъ мстахъ нагруженная телжка еле проходила подъ нимъ, а откатчикъ долженъ былъ ползти на колняхъ, чтобы не разбить себ головы. Подставленные для поддержки потолка деревянные брусья иногда гнулись, даже ломались пополамъ и, расщепленные, торчали вдоль стнъ. Надо было обходить, чтобы не исцарапаться о нихъ. Мстами земля, медленно осдая, гнула и надламывала сдерживавшіе ее толстые дубовые брусья, и откатчику приходилось ползти на брюх подъ этимъ непрочнымъ потолкомъ, каждую минуту ожидая, что вотъ сейчасъ затрещатъ подъ обваломъ кости его спинного хребта.
— Опять!..— воскликнула, смясь, Катерина.
Въ самомъ неудобномъ мст прохода телжка Этьена сошла съ рельсовъ. Онъ никакъ не могъ пріучиться направлять ее какъ слдуетъ по этимъ рельсамъ, не особенно правильно лежавшимъ на влажной земл. Молодой человкъ ругался, выходилъ изъ себя, выбивался изъ силъ, стараясь поставить колеса на рельсы, и все-таки ничего не могъ сдлать.
— Подожди,— сказала Катерина.— Если ты будешь злиться, то дло никогда не подвинется впередъ.
Она ловко проскользнула спиной подъ телжку, приподняла ее своею поясницею и поставила на мсто. Груза въ этой телжк было семьсотъ килограммовъ. Этьенъ, удивленный и пристыженный, разсыпался въ извиненіяхъ.
Она научила его, какъ нужно, двигая нагруженную телжку, разставлять ноги, чтобы он доставали до стнъ и находили въ нихъ опору, какъ сгибать корпусъ, вытягивать руки и вообще ставить въ наиболе выгодное для работы положеніе вс мускулы. Онъ слдилъ за нею, когда она двигала впередъ телжку, упираясь въ ея нижніе края руками и перегнувшись чуть не вдвое, такъ что казалось, будто она идетъ на четверенькахъ. Двушка обливалась потомъ, задыхалась, суставы ея трещали, но ни одной жалобы не вырывалось у нея, и она работала совершенно спокойно, какъ будто бднякамъ такъ и слдовало жить, согнувшись въ дугу. Не то было съ Этьеномъ: башмаки страшно стсняли его, тло болло отъ непривычнаго положенія, и въ конц концовъ эта работа сдлалась для него до такой степени мучительной и невыносимой, что онъ безпрестанно опускался на колни, чтобы хоть на минуту имть возможность выпрямиться и перевести духъ.
Наконецъ, откатчики добирались съ нагруженными телжками до наклонной галереи, куда свозился черезъ боковые ходы весь уголь, добытый углекопами въ ихъ участкахъ. Это была длинная, метровъ въ сто галерея, укрпленная со всхъ сторонъ деревомъ и обладавшая такимъ резонансомъ, что голоса людей казались въ ней какъ будто исходящими изъ какого-то гигантскаго рупора. Здсь начиналась другая работа. Вверху и внизу этой наклонной галереи стояли двнадцати и пятнадцатилтніе мальчишки, обыкновенно перебрасывавшіеся между собою самыми мерзкими словами и при этомъ оравшіе такъ громко, что прибывшая съ телжкой откатчица должна была кричать еще громче ихъ, чтобы они услышали ее и спустили ея грузъ. Эти мальчишки управляли особеннымъ механизмомъ, который спускалъ внизъ по наклону нагруженныя телжки и въ то же время, силою одной только ихъ тяжести, поднималъ наверхъ пустыя. Когда къ нижнему концу наклона доставлялась пустая телжка, мальчишка, стоявшій у этого конца, подавалъ извстный сигналъ, откатчица прицпляла къ канату свою нагруженную телжку, другой мальчишка, помщавшійся въ верхнемъ конц наклона, освобождалъ нажимъ, сдерживавшій движеніе механизма, и грузъ катился внизъ, поднимая своею тяжестью пустую телжку наверхъ. Еще дале, внизу, изъ нагруженныхъ углемъ телжекъ составлялись уже цлые позда, которые доставлялись лошадьми прямо къ шахт.
— Эй, одры!— закричала Катерина, добравшись до этой наклонной галереи.
Мальчишки, должно быть, вздумали отдохнуть и не подавали голоса. Отправка телжекъ пріостановилась на всемъ разрабатываемомъ пространств. Наконецъ, тоненькій дтскій голосокъ прокричалъ откуда-то:
— Одного мальчишку наврное можно найти подл Мукъ.
Раздался громкій хохотъ: вс откатчицы схватились за бока отъ смха.
— Откуда этотъ ребячій голосъ?— спросилъ Этьенъ.
Катерина сказала, что это Лидія. По ея словамъ, эта двчонка знаетъ уже вс гадости и справляется со своей телжкой не хуже взрослой женщины, хотя руки у нея похожи на кукольныя. Что же касается Мукъ, то нтъ ничего удивительнаго, если она любезничаетъ за-разъ съ обоими мальчишками.
Наконецъ, появился мальчишка, стоявшій наверху наклона, и закричалъ откатчицамъ, чтобы он прицпляли свои телжки: по всей вроятности, невдалек проходилъ кто-нибудь изъ надсмотрщиковъ. Отправка груза опять началась, раздались сигнальныя выкрикиванія мальчишекъ, со всхъ сторонъ послышалось пыхтнье откатчицъ, вывозившихъ уголь въ наклонную галерею. Отъ нихъ валилъ паръ, какъ отъ тяжело нагруженныхъ лошадей. Въ этомъ было что-то животное, и чувственные инстинкты пробуждались въ углекоп, когда онъ, проходя мимо, натыкался на одну изъ этихъ двушекъ, идущую почти на четверенькахъ, въ мужскомъ костюм, который разлзался на ней отъ напряженія всхъ ея мускуловъ.
Возвращаясь съ пустой телжкой къ мсту работы забойщиковъ, Этьенъ каждый разъ находилъ все одно и то же: та же невыносимая жара въ воздух, т же глухіе и мрные удары кирки и то же глубокое и трудное дыханіе работающихъ людей. Они, вс четверо, раздлись до-гола и, смоченные до самой макушки черной грязью, совсмъ слились съ окружающимъ ихъ пластомъ угля. Одинъ разъ пришлось освобождать Маг, который задыхался подъ обсыпавшимся на него углемъ, и снять доски, чтобы спустить внизъ накопившійся за ними уголь. Захарій и Левакъ проклинали разрабатываемый ими пластъ, находя, что онъ становится слишкомъ твердымъ, такъ что имъ придется, пожалуй, заработать меньше обыкновеннаго. Шаваль отъ времени до времени повертывался на минуту на спину и принимался ругать Этьена, присутствіе котораго видимо выводило его изъ себя.
— Ползетъ, какъ какой-нибудь гадъ!.. Любая женщина сильне его!.. Будешь ли ты, наконецъ, насыпать, какъ слдуетъ, свои телжки!.. Небось, все бережетъ ручки!.. Я вычту десять су изъ твоего заработка, если только у насъ не примутъ хоть одной телжки!..
Этьенъ отмалчивался, счастливый тмъ, что нашелъ хоть эту каторжную работу, и подчиняясь грубой іерархіи труда съ не мене грубыми отношеніями къ своему собрату того рабочаго, которому удалось хоть на время сдлаться начальникомъ. Къ тому же Этьенъ выбился, наконецъ, изъ силъ: ноги его были вс въ крови, члены сводились судорогами, а голову словно сжималъ желзный обручъ. къ счастью, было десять часовъ и углекопы ршили, что время завтракать.
У Маг были карманные часы, но онъ даже и не взглянулъ на нихъ, среди этого безпросвтнаго мрака ему никогда еще не случалось ошибаться во времени даже на пять минутъ. Забойщики надли рубашки и куртки, вышли изъ своей узкой трещины и услись на корточкахъ. Эта поза сдлалась до того привычной для углекоповъ, что они невольно принимаютъ ее даже наверху, вн копей, и никогда не чувствуютъ надобности ни въ какомъ-либо обрубк, ни въ доск. Они вынули свои тартинки и не торопливо откусывали куски отъ толстыхъ ломтей, изрдка перебрасываясь замчаніями по поводу своей утренней работы. Катерина, до сихъ поръ стоявшая, присоединилась, наконецъ, къ Этьену, который растянулся въ нкоторомъ отдаленіи отъ забойщиковъ, поперекъ рельсовъ, прислонившись спиной къ деревянной обшивк стнъ. Онъ выбралъ себ почти совсмъ сухое мстечко.
— Ты что же не шь?— спросила Катерина.
Ротъ ея былъ набить хлбомъ, въ рук она держала свою тартинку. Затмъ двушк вдругъ припомнилось, что вдь этотъ человкъ пришелъ ночью, безъ гроша денегъ, можетъ быть, безъ куска хлба.
— Хочешь, я подлюсь съ тобой?
Онъ отказывался, увряя, что совсмъ не хочетъ сть, между тмъ какъ голосъ его дрожалъ отъ судорогъ и боли въ пустомъ желудк.
— А, ты, вроятно, очень брезгливъ!— весело продолжала она.— Ну, смотри, я съ этой стороны не откусывала.
Катерина разломила тартинку пополамъ. Этьенъ взялъ свою долю и съ трудомъ удержался, чтобы не проглотить ея за-разъ. Съ самымъ спокойнымъ видомъ добраго товарища двушка растянулась около него. Она лежала на живот, уткнувъ подбородокъ въ ладонь одной руки, а въ другой, держа тартинку, отъ которой не торопливо откусывала куски. Стоявшія между ними лампы освщали ихъ.
Катерина, молча, смотрла съ минуту на молодого человка. Этьенъ, съ его тонкими чертами лица и черными усиками, показался ей очень красивымъ, и она какъ-то неопредленно улыбалась отъ удовольствія.
— Такъ ты машинистъ, и тебя прогнали съ твоей желзной дороги… За что тебя прогнали?
— За то, что я далъ пощечину моему начальнику.
Всосавшая съ молокомъ матери наслдственныя понятія о слпомъ повиновеніи начальникамъ, она на минуту остолбенла.
— Слдуетъ прибавить, что я былъ тогда пьянъ,— продолжалъ Этьенъ,— а когда я выпью, то становлюсь совсмъ сумасшедшимъ и готовъ състь или самого себя, или кого-нибудь другого,— это для меня все равно… Я не могу выпить двухъ маленькихъ стаканчиковъ безъ того, чтобы мн не пришло желанія кого-нибудь състь… Посл этого я хвораю цлыхъ два дня.
— Никогда не надо пить,— проговорила серьезно Катерина.
— Э, я знаю,— сказалъ Этьенъ и покачалъ головой.
Потомокъ цлаго поколнія пьяницъ, онъ ненавидлъ водку, какъ только можетъ ненавидть ее человкъ, чувствующій, что весь его организмъ до того отравленъ алкоголемъ, что одна капля водки дйствуетъ на него, какъ ядъ.
— Жаль матери… Плохо и для нея, что меня вышвырнули на улицу,— заговорилъ онъ, прожевавъ кусокъ.— Матери живется не особенно хорошо, и я отъ времени до времени посылалъ ей монету въ сто су.
— Гд живетъ твоя мать?
— Въ Париж, въ улиц Гутъ-доръ… Она — прачка.
Наступило молчаніе. Когда онъ вспоминалъ о матери, его глаза всегда принимали невеселое выраженіе, отражая мысли о неизвстномъ будущемъ, о которомъ онъ, полный силъ и здоровья, думалъ обыкновенно очень мало. Этьенъ молча смотрлъ въ темную даль галереи и среди этого подземнаго мрака какъ бы вновь переживалъ свои дтскіе годы. Онъ видлъ мать, еще молодою и красивою, брошенною его отцомъ, который потомъ опять сошелся съ нею, когда она уже нашла себ другого мужа. Такъ она и осталась жить съ двумя мужьями, пила вмст съ ними водку, валялась съ ними въ грязи, въ лужахъ, а мужья отбирали у нея весь ея заработокъ. Этьенъ вспоминалъ улицу, гд они тогда жили, и разныя мелкія подробности жизни: грязное блье, валявшееся посреди комнаты, безконечное пьянство, по милости котораго весь домъ былъ наполненъ запахомъ алкоголя, пощечины, способныя раздробить челюсти…
— А теперь, не изъ этихъ ли тридцати су буду я посылать ей подарки? заговорилъ онъ медленно.— Она наврное зачахнетъ отъ нужды и умретъ…
Онъ уныло пожалъ плечами и опять принялся за тартинку.
— Хочешь пить?— спросила Катерина, откупоривая свою бутылку.— О, вдь это кофе, который не сдлаетъ теб никакого вреда!.. Право, можно подавиться, если ничмъ не запить этотъ хлбъ.
Этьенъ отказался, достаточно и того, что онъ сълъ половину ея хлба. Она радушно упрашивала его и, наконецъ, придумала способъ, который долженъ былъ преодолть упрямство молодого человка.
— Ну, хорошо,— поршила она.— Если ужь ты такой церемонный, то я выпью первая… Только смотри, теперь не отказывайся, а то будетъ очень гадко съ твоей стороны.
Протягивая ему бутылку, молодая двушка привстала на колни, и Этьенъ видлъ ее прямо передъ собой, освщенную свтомъ двухъ лампъ. Отчего это онъ находилъ ее прежде безобразной? Теперь, когда ея лицо было все черное отъ угля, она показалась ему необыкновенно красивой. Когда она раскрывала свой большой ротъ, зубы ея такъ и блестли своей ослпительной близной, глаза расширились и горли зеленоватымъ огнемъ, напоминая глаза кошки. Рыжая прядь волосъ выбилась изъ подъ чепчика и, щекоча ухо, вызывала у молодой двушки смхъ. Она уже не смотрла двнадцатилтнимъ ребенкомъ, ей можно было дать, по крайней мр, четырнадцать.
— Пожалуй, чтобы сдлать теб удовольствіе,— сказалъ Этьенъ, отхлебнувъ кофе и возвращая бутылку назадъ.
Катерина отпила изъ нея и принудила Этьена сдлать еще глотокъ: ‘чтобъ было поровну’, говорила она. Это путешествіе тоненькаго горлышка бутылки отъ однхъ губъ къ другимъ очень забавляло молодыхъ людей. Этьенъ вдругъ задалъ самому себ вопросъ: не слдуетъ ли ему обнять Катерину и поцловать ее въ эти, все боле и боле манившія его, пухлыя, блдно-розовыя губы, раскраснвшіяся отъ дйствія угольной пыли… Въ Лилл онъ имлъ дло только съ женщинами самаго послдняго разбора и теперь роблъ передъ Катериной, не зная, какъ ему обращаться съ этой двушкой, работницей и притомъ живущей въ своей семь.
— Теб лтъ четырнадцать?— спросилъ онъ, принимаясь опять за тартинку.
Она удивилась, почти обидлась.
— Какъ четырнадцать! Мн уже шестнадцать… Правда, что я не велика ростомъ и худа, но у насъ двушки не особенно быстро ростутъ.
Онъ продолжалъ ее разспрашивать, а она отвчала на вопросы съ самой наивной откровенностью. Для Этьена было ясно, что она хорошо знаетъ все, понимаетъ вс интимныя и грязныя стороны жизни, но вмст съ тмъ чувствовалось, что она еще ребенокъ и тломъ и душою. Дурной воздухъ и постоянное утомленіе пріостановили ея развитіе. Онъ заговорилъ о Мукъ, думая хоть сколько-нибудь сконфузить Катерину, но она весело и спокойно принялась разсказывать ему самыя ужасныя исторіи объ этой толстой откатчиц. Да, Мукъ продлываетъ удивительныя штуки! Этьенъ освдомился, нтъ ли и у Катерины обожателя, а она, шутя, отвчала, что покуда не хочетъ еще огорчать свою мать, но рано или поздно дло дойдетъ и до этого. Плечи ея нсколько согнулись, она слегка вздрагивала, видимо озябнувъ въ своемъ легкомъ костюм, насквозь промокшемъ отъ пота, на лиц ея выражалась кроткая покорность судьб.
— Когда люди живутъ вс вмст, какъ здсь, тогда, я думаю, не можетъ быть недостатка въ обожателяхъ… Неправда ли?— спросилъ Этьенъ.
— Конечно.
— Къ тому же вдь это никому не причиняетъ зла… Въ этихъ грхахъ не признаются и духовнику на исповди…
— Ну, что мн за дло до духовника… А вотъ есть Черный Человкъ…
— Какой Черный Человкъ?
— Старый углекопъ, который появляется на копяхъ и свертываетъ шеи дурнымъ двушкамъ.
Этьенъ посмотрлъ на нее, думая, что она смется надъ нимъ.
— И ты вришь такимъ глупостямъ? Разв тебя ничему не учили?
— Нтъ, я умю читать и писать… Теперь это у насъ обязательно, но когда отецъ и мать были маленькими, тогда у насъ не было никакихъ школъ.
Положительно она была очень милая двушка. Какъ только она покончитъ съ своей тартинкой, онъ непремнно обниметъ ее и поцлуетъ пряно въ ея пухлыя розовыя губы. Онъ какъ будто ршился на это, но ршился неувренно, робко, смущаясь тмъ, что это будетъ похоже на насиліе. Мужской костюмъ, обтягивавшій тло двушки, и возбуждалъ Этьена, и вмст съ тмъ какъ-то стснялъ его. Проглотивъ послдній кусокъ хлба, онъ запилъ его глоткомъ кофе и передалъ бутылку Катерин. Теперь наступила самая удобная минута, и онъ съ безпокойствомъ покосился въ ту сторону, гд сидли забойщики. Вдругъ какая-то тнь легла поперекъ стнъ галереи.
Шаваль уже нсколько минутъ стоялъ въ отдаленіи и смотрлъ на нихъ. Убдившись, что Маг-отецъ не можетъ его увидть, онъ подошелъ къ Катерин, сидвшей на земл, взялъ ее за плечи, запрокинулъ ей голову и преспокойно запечатллъ на ея губахъ долгій, грубый поцлуй, длая при этомъ видъ, что не обращаетъ ни малйшаго вниманія на Этьена. Этимъ поцлуемъ онъ какъ бы ршился во что бы то ни стало вступитъ во владніе ею, ршился изъ ревности къ Этьену.
Молодая двушка возмутилась.
— Оставь меня… слышишь… оставь!..
Онъ придержалъ ей голову и заглянулъ ей прямо въ глаза. Его рыжіе усы и эспаньолка казались огненными на почернвшемъ отъ угля лиц, съ длиннымъ, какъ клювъ орла, носомъ. Наконецъ, онъ выпустилъ изъ рукъ ея голову и ушелъ, не сказавъ ни слова.
По тлу Этьена пробжала дрожь. Какъ это было глупо съ его стороны колебаться. Конечно, онъ не поцлуетъ ея теперь, чтобы она не подумала, будто онъ подражаетъ Шавалю. Самолюбіе его было оскорблено и въ глубин души онъ сильно страдалъ.
— Зачмъ ты солгала?— проговорилъ онъ тихо.— Это твой возлюбленный…
— Да нтъ же, клянусь теб!— вскрикнула она.— Никогда и ничего между нами не было… Иногда онъ только шутилъ… Да онъ и не здшній, только мсяцевъ шесть какъ онъ пришелъ изъ Па-де-Кале.
Они встали, такъ какъ забойщики уже намревались снова приняться за работу. Катерина, казалось, была очень огорчена холодностью, появившеюся теперь въ обращеніи Этьена съ ней. Вроятно, она нашла его красиве Шаваля и, можетъ быть, уже отдала ему предпочтеніе. Она ломала голову надъ вопросомъ: какую бы еще любезность сказать ему и возвратить его прежнее хорошее расположеніе духа. Въ это время Этьенъ, посмотрвъ на свою лампу, съ удивленіемъ замтилъ, что она горитъ голубоватымъ огнемъ, окруженнымъ широкой блдной каймой. Катерина тоже замтила это и вздумала, по крайней мр, хоть развлечь его.
— Поди, я теб покажу кое-что,— дружески прошептала она.
Проведя его въ самую глубь разрабатываемаго хода, она указала ему на трещину въ угольномъ пласту, изъ которой слышался легкій шумъ, похожій на свистъ птицы.
— Положи сюда руку… Слышишь, точно дуетъ втеръ… Это рудничный газъ…
Этьенъ былъ пораженъ. Такъ вотъ онъ, этотъ страшный газъ, такъ разрушительно дйствующій!.. Катерина, смясь, говорила, что сегодня его выдляется особенно много, отъ этого и лампы горятъ голубоватымъ огнемъ.
— Перестанете ли вы болтать, тунеядцы!— раздался сердитый голосъ Маг.
Катерина и Этьенъ принялись нагружать углемъ телжки и снова, выгнувъ спины, проползая подъ низкимъ и неровнымъ потолкомъ разрабатываемаго хода, покатили ихъ къ наклонной галере. Скоро опятъ ручьями полилъ потъ съ молодыхъ людей и захрустли ихъ суставы.
Забойщики тоже принялись за свою работу. Изъ боязни простудиться, они по возможности сокращали время завтрака, и эти наскоро проглоченные куски хлба ложились камнемъ въ ихъ желудкахъ. Залегши опятъ въ своей трещин, углекопы принялись еще усердне стучать кирками. Они думали теперь только объ одномъ, чтобы какъ можно больше заработать, и въ этой забот о заработк, достающемся имъ такъ трудно, они перестали обращать вниманіе на просачивающуюся кругомъ воду, на судороги, вызываемыя неловкимъ положеніемъ тла, на мракъ, въ которомъ они прозябали, какъ растенія, пересаженныя въ погребъ. По мр того, какъ приходилъ къ концу день, воздухъ въ подземныхъ галереяхъ, испорченный и копотью лампъ, и дыханіемъ людей, и, наконецъ, скопленіемъ рудничнаго газа, длался все хуже и хуже. Становилось даже трудно смотрть, потому что на глаза словно нависла паутина, сотканная невидимымъ паукомъ. Только провтриваніе галерей въ теченіе всей ночи могло снова освжить ихъ. Но забойщики, съ трудомъ переводя дыханіе, все продолжали стучать кирками въ своей кротовой нор.

V.

Маг, не взглянувъ на часы, лежавшіе въ карман куртки, вдругъ остановился и проговорилъ:
— Скоро часъ… Все ли у тебя сдлано, Захарій?
Молодой человкъ только-что подставилъ брусья подъ потолокъ и теперь праздно лежалъ на спин, неопредленно глядя передъ собою блуждающими глазами, припоминая подробности вчерашней игры. Голосъ отца вывелъ его изъ задумчивости.
— Да, этого будетъ достаточно покуда, а завтра — посмотримъ… Онъ взялъ кирку и сталъ на свое мсто. Левакъ и Шаваль, прервавъ на минуту работу, обтирали голыми руками катившійся съ нихъ потъ. Они не интересовались ничмъ, кром своей работы, и теперь смотрли вверхъ, на растрескавшуюся массу сланца.
— Еще прибыль!— пробормоталъ Шаваль.— Надо же было попасть на такой пластъ, который самъ обсыпается. Когда они торговались съ нами, то, небось, не подумали объ этомъ…
— Мошенники!— проворчалъ Левакъ.— Они только и думаютъ, какъ бы насъ облапошить!..
Захарій расхохотался. Онъ мало заботился о работ и обо всемъ касающемся ея, но его всегда забавляло, когда начинали ругать компанію. Маг замтилъ со своимъ обычнымъ спокойствіемъ, что почва мняется черезъ каждые двадцать метровъ,— стало быть, нельзя предвидть, что будетъ дальше. Надо быть справедливымъ… Но когда его товарищи не унимались и продолжали обвинять во всемъ компанію, тогда онъ съ безпокойствомъ оглядлся вокругъ и проговорилъ:
— Тише!.. Будетъ съ васъ…
— Твоя правда,— сказалъ Левакъ, тоже понижая голосъ,— это нездорово…
Страхъ шпіонства преслдовалъ углекоповъ даже подъ землею, точно будто угольные пласты акціонеровъ имли уши.
— И все-таки скажу, что если эта свинья Дансаэртъ заговорить со мной тмъ же тономъ, какимъ говорилъ намедни, то я влплю ему камень въ брюхо!— громко сказалъ Шаваль съ вызывающимъ видомъ.— Я ему не мшаю разоряться на блондинокъ съ нжною кожей.
На этотъ разъ Захарій такъ и покатился со смху. Любовныя похожденія надсмотрщика и жены Пьеррона служили на копяхъ неизсякаемымъ источникомъ шутокъ. Даже Катерина, стоявшая внизу, опершись на лопату, схватилась за бока отъ смха и потомъ нсколькими словами посвятила Этьена въ эту исторію.
Маг сердился, видимо боясь нескромныхъ ушей, и даже не скрывалъ своего страха.
— Замолчишь ли ты, наконецъ!.. Если ты хочешь, чтобы съ тобой случилось что-нибудь нехорошее, такъ, по крайней мр, подожди, покуда мы уйдемъ и ты останешься одинъ.
Онъ еще не усплъ докончить своей фразы, какъ вдругъ послышались шаги и почти тотчасъ же показался инженеръ,— ‘маленькій Негрель’,— какъ его называли рабочіе между собой. Его сопровождалъ надсмотрщикъ Дансаэртъ.
— Что я говорилъ?— прошепталъ Маг.— Всегда кто-нибудь изъ нихъ выскочитъ прямо изъ земли.
Поль Негрель, племянникъ господина Геннебо, былъ молодой человкъ лтъ двадцати шести, стройный, красивый, съ вьющимися волосами и черными усиками. Напоминая хорька своимъ заостреннымъ носомъ и быстрыми глазами, онъ смотрлъ, вмст съ тмъ, человкомъ любезнымъ, нсколько насмшливымъ, что, однако же, не мшало ему быть въ высшей степени требовательнымъ въ своихъ отношеніяхъ къ рабочимъ. Одтъ онъ былъ такъ же, какъ все углекопы, и такъ же весь выпачканъ въ угл. Чтобы пріобрсти уваженіе рабочихъ, Негрель нисколько не заботился о себ и постоянно лазилъ по наиболе трудно-проходимымъ подземнымъ ходамъ, прежде всхъ являлся къ мсту случившагося обвала, первый входилъ въ опасную галерею, до того наполненную рудничнымъ газомъ, что каждую минуту можно было ожидать взрыва.
— Здсь Дансаэртъ, да?— спросилъ онъ.
Бельгіецъ-надсмотрщикъ, съ жирнымъ лицомъ и чувственнымъ носомъ, отвчалъ съ преувеличенною вжливостью:
— Здсь, господинъ Негрель. Вотъ человкъ, котораго наняли сегодня утромъ.
Инженеръ и надсмотрщикъ вошли въ узкій ходъ, гд работалъ Маг съ своими товарищами. Кликнули Этьена. Негрель приподнялъ свою лампу и молча оглядлъ новаго откатчика.
— Хорошо,— сказалъ онъ, наконецъ.— Только я не люблю, чтобы подбирали по дорогамъ совсмъ неизвстныхъ людей. Больше чтобъ не было этого…
Ему начали объяснять, какимъ образомъ это случилось, говорили, что иначе остановилась бы работа, упомянули о желаніи компаніи замнить откатчицъ мужчинами, но онъ ничего не слушалъ и принялся осматривать потолокъ. Забойщики взялись было за кирки, какъ вдругъ Негрель вскричалъ:
— Скажите, Маг, разв вы это длаете на смхъ людямъ! Вдь вы вс здсь останетесь.
— О, это крпко держится!— спокойно отвтилъ Маг.
— Какъ крпко!.. Да вдь сводъ уже началъ осдать, а вы едва-едва черезъ два метра кладете брусья!.. Вс вы на одинъ манеръ! Вы дождетесь того, чтобы вамъ приплюснуло черепъ, а не станете терять время на крпленіе свода. Прошу сейчасъ же все это подпереть! Положите еще рядъ брусьевъ… слышите?..
Углекопы не признавали существованія опасности и говорили, что они въ этомъ дл лучшіе судьи, такъ какъ рискуютъ своими шкурами. Негрель окончательно разсердился.
— Конечно, когда ваши черепа разлетятся на куски, такъ вамъ уже ни до чего не будетъ дла! Тогда ужь компанія должна будетъ заботиться о вашихъ семьяхъ и выплачивать имъ пенсію… Повторяю, что знаю васъ очень хорошо: чтобы добыть дв лишнихъ телжки угля въ день и получить за нихъ лишнія деньги, вы охотно пожертвуете вашими шкурами.
Маг, которымъ гнвъ овладвалъ все боле и боле, отвчалъ по возможности сдержанно:
— Если бы заработная плата была выше, тогда мы не жалли бы времени на крпленіе ходовъ.
Инженеръ молча пожалъ плечами. Онъ уже спустился ниже и прокричалъ оттуда:
— Вамъ остался цлый часъ, примитесь вс за крпленіе потолка!.. А я предупреждаю васъ, что вс вы будете оштрафованы тремя франками…
Забойщики встртили эти слова глухимъ ворчаньемъ. Одна только привычка къ подчиненію сдерживала ихъ. На копяхъ царила почти военная дисциплина, подчинявшая другъ другу всхъ служащихъ, начиная съ мальчишки-подростка и кончая надсмотрщикомъ. Маг едва сдерживалъ взглядомъ выходящихъ изъ себя Левака и Шаваля, между тмъ какъ Захарій насмшливо пожималъ плечами. Этьенъ былъ возмущенъ и, можетъ быть, боле всхъ. Съ тхъ поръ, какъ онъ очутился въ самой глубин этого ада, въ немъ все сильне и сильне развивалось чувство недовольства. Онъ смотрлъ на Катерину, съ нмой покорностью сгибавшую спину. Возможно ли убивать себя надъ такой трудной работой, посреди вчнаго мрака, и получать за это всего нсколько су на хлбъ насущный!..
Негрель ушелъ вмст съ Дансаэртомъ, который молчаливымъ движеніемъ головы одобрялъ вс распоряженія инженера. Вдругъ голоса ихъ раздались невдалек: они осматривали крпленіе галереи позади того мста, гд работалъ Маг съ своими товарищами. Часть крпленій этой галереи лежала тоже на отвтственности Маг.
— Я вамъ говорилъ, что они длаютъ это на смхъ, — кричалъ инженеръ.— А вы, вы ни за чмъ не смотрите!
— Я слжу, — бормоталъ надсмотрщикъ.— Даже устанешь твердить имъ, а они все-таки не слушаются.
— Маг, Маг!— кричалъ во все горло инженеръ.
И когда забойщикъ, сопровождаемый товарищами, спустился къ нему, Негрель продолжалъ:
— Посмотрите, разв это держится?.. Вдь это поставлено на втеръ… Вы бережете брусья, чтобы сберечь себ время… Вс подпорки поставлены кое-какъ, наскоро… Теперь я понимаю, почему намъ такъ дорого стоить ремонтъ… Лишь бы только подпорки простояли до тхъ поръ, пока отвтственность за нихъ лежитъ на васъ… Не такъ ли? А затмъ все ломается, обваливается, и компанія должна нанимать цлую армію рабочихъ для починки… Посмотрите пониже: вдь это настоящее разрушеніе…
Шаваль хотлъ что-то сказать, но инженеръ остановилъ его.
— Я знаю, что вы хотите сказать, чтобы вамъ платили дороже… Такъ вдь? Ну, хорошо!.. Я васъ предупреждаю, что вы принудите дирекцію сдлать одну штуку: да, вамъ будутъ платить за крпленіе особо, но зато сбавятъ пропорціонально плату съ телжки угля… Посмотримъ, выиграете ли вы отъ этого… А пока — исправьте мн все это сейчасъ же. Завтра я приду посмотрть.
Ошеломивъ рабочихъ своей угрозой, онъ исчезъ. Дансаэртъ, державшійся такъ приниженно передъ инженеромъ, отсталъ отъ него на нсколько шаговъ и, обратясь къ забойщикамъ, грубо проговорилъ:
— Вы подводите меня подъ руготню… Смотрите, я васъ накажу не на три франка… Берегитесь!..
Когда и онъ ушелъ, Маг, наконецъ, не вытерплъ и разворчался въ свою очередь:
— Что несправедливо-то несправедливо! Я держусь того правила, что съ ними надо говорить хладнокровно, такъ какъ это единственный способъ столковаться хоть сколько-нибудь, но, наконецъ, они выведутъ изъ терпнія кого угодно… Слышали? Съ телжки сбавятъ плату, а за крпленіе стнъ будутъ платить особо… Это еще новый способъ сбавить заработную плату!..
Онъ искалъ, на комъ бы сорвать сердце, и вдругъ увидлъ Этьена и Катерину, стоявшихъ со сложенными руками.
— Принесете ли вы мн брусья?!. Васъ не просятъ мшаться въ наши дла!.. Вотъ какъ я закачу вамъ хорошій пинокъ!..
Этьенъ пошелъ за брусьями, нисколько не обидясь этой грубой бранью. Онъ и самъ находилъ, что забойщики еще слишкомъ добродушные люди.
Левакъ и Шаваль громко ругались, но все-таки вс четверо съ какою-то яростью принялись укрплять галереи. Въ теченіе получаса только и слышался трескъ дерева, вбиваемаго въ твердую почву. Они работали молча, пыхтя и злясь на осдавшую массу земли, которую, если бы можно было, они готовы были подпереть своими плечами.
— Довольно,— сказалъ, наконецъ, Маг, весь разбитый отъ гнва и усталости.— Половина второго… Хорошъ денекъ, въ который мы не заработали и по пятидесяти су!.. Мн до того это опротивло, что я ухожу…
Онъ началъ одваться, хотя оставалось еще полчаса до окончанія работъ, прочіе забойщики послдовали его примру. Одинъ видъ галерей выводилъ ихъ изъ себя. Катерина продолжала нагружать и откатывать телжки. Они позвали ее, ругая за излишнее усердіе: если у угля есть ноги, такъ онъ и одинъ выйдетъ отсюда. Забравъ подъ мышки инструменты, они вс шестеро двинулись въ путь, оставивъ за собой, на завтра, еще два километра галереи, требующіе починки крпленія.
Катерина и Этьенъ пріостановились въ этомъ узкомъ, похожемъ на трубку, пути, а прочіе продолжали спускаться внизъ. Молодыхъ людей задержала Лидія, остановившаяся съ своей телжкой, чтобы дать имъ дорогу, и объявившая, что Мукъ исчезла неизвстно куда уже съ часъ тому назадъ. У нея полила кровь изъ носа, она пошла розыскивать воду, чтобы умыться, и пропала… Пропустивъ ихъ, двочка снова покатила телжку, напрягая свои худенькія руки и ноги и напоминая собою муравья, выбивающагося изъ силъ надъ слишкомъ тяжелой ношей. Этьенъ и Катерина катились, какъ съ горы, съ этого крутого спуска, пригибая головы, чтобы не ободрать ихъ о нависшій надъ ними потолокъ. Спускъ былъ такъ отполированъ спинами углекоповъ, и молодые люди катились по немъ такъ быстро, что должны были, отъ времени до времени, пріостанавливаться, удерживаясь руками за обшивку стнъ. Иначе отъ тренія, пожалуй, загорится спина, шутили они.
Добравшись до конца этого узкаго хода, они увидли вдалек красноватый огонь лампъ своихъ товарищей, вскор исчезнувшій за поворотомъ галереи. Веселое настроеніе молодыхъ людей вдругъ пропало, и они подвигались впередъ тяжелыми, усталыми шагами. Лампы, покрывшіяся угольною пылью, давали такъ мало свта, что шедшую впереди двушку Этьенъ видлъ, какъ сквозь туманъ. Онъ злился на то, что у Катерины оказался, какъ ему думалось любовникъ,— находилъ, что съ его стороны очень глупо не поцловать ея, но мысль о Шавал постоянно удерживала его отъ этого поцлуя. Пригибаясь подъ низкимъ потолкомъ почвы къ самой спин Катерины, онъ убждалъ самого себя, что она обманула его: Шаваль непремнно былъ ея возлюбленнымъ, и они, конечно, назначали другъ другу свиданія гд-нибудь за грудами камней. У нея и походка вовсе не похожа на походку невинной двушки. Не имя никакого серьезнаго основанія, Этьенъ, однако же, злился на нее, какъ будто она дйствительно обманула его, а Катерина безпрестанно оборачивалась къ нему, предостерегала его въ опасныхъ мстахъ и, казалось, вызывала на любезность. Какъ бы, въ самомъ дл, можно было посмяться и дружески поболтать, когда кругомъ нтъ ни души!.. Наконецъ, они добрались до галереи, по которой возили уголь на лошадяхъ, и Этьенъ вздохнулъ свободне, а двушка печально взглянула на него въ послдній разъ, сожаля о счастливыхъ минутахъ, проведенныхъ наедин.
Теперь вокругъ нихъ шумно текла подземная жизнь: то и дло шныряли надсмотрщики, катились позда телжекъ, мелькали въ темнот огоньки лампъ. Молодые люди должны были безпрестанно прижиматься къ стнамъ, давая дорогу людямъ и лошадямъ, обдававшимъ ихъ своимъ горячимъ дыханіемъ. Пробжалъ Жанлинъ, позади своего позда съ углемъ, и прокричалъ имъ какую-то сальность, но они не разслышали ея за грохотомъ колесъ. Катерина задумчиво подвигалась впередъ, а Этьенъ, не узнавая тхъ перекрестковъ и галерей, по которымъ проходилъ утромъ, вообразилъ, что она нарочно заводитъ его все дальше и дальше отъ выхода. Но что было ему всего непріятне,— такъ это страшный холодъ, охватившій ихъ тотчасъ же, какъ только они вышли изъ узкаго бокового хода, и все увеличивавшійся, по мр того, какъ они приближались къ шахт. Сжатый стнами галереи, втеръ попрежнему носился, какъ ураганъ. Этьенъ даже отчаивался когда-нибудь добраться до шахты, какъ вдругъ совершенно неожиданно очутился въ отдленіи, гд производилась нагрузка угля въ подъемные ящики.
Шаваль встртилъ молодыхъ людей косымъ, подозрительнымъ взглядомъ, остальные забойщики, вс въ поту, молча стояли на сквозномъ втру, сдерживая кипвшій внутри ихъ гнвъ. Они пришли слишкомъ рано, и имъ сказали, что ихъ не поднимутъ наверхъ раньше какъ черезъ полчаса, тмъ боле что теперь идутъ очень сложныя приготовленія, для того чтобы спустить внизъ лошадь. Нагрузчики устанавливали на платформы подъемнаго ящика телжки съ углемъ, оглушительно гремя желзными цпями, и затмъ ящикъ взлеталъ вверхъ и исчезалъ среди проливного дождя, лившагося изъ мрачнаго отверстія шахты. Подъ самымъ отверстіемъ находился сточный колодезь, метровъ въ десять, куда стекала эта непрерывно лившаяся вода, отъ колодца несло сыростью и гнилью. Кругомъ копошились люди, дергали за сигнальныя веревки, налегали руками на рычаги, брызги воды летли со всхъ сторонъ и промачивали рабочихъ до костей. Отбрасываемый лампами красноватый свтъ, среди котораго двигались тни людей, придавалъ этой подземной зал видъ разбойничьей пещеры, какой-то кузницы бандитовъ, устроенной вблизи шумящаго потока.
Маг сдлалъ послднюю попытку и обратился къ Пьеррону, занявшему свой постъ съ шести часовъ утра.
— Ну, ты-то можешь отправитъ насъ наверхъ?
Нагрузчикъ, сильный и красивый малый съ лицемрно кроткимъ лицомъ, отказался, испуганно замахавъ руками.
— Невозможно, проси надсмотрщика… Меня за это оштрафуютъ.
Забойщики снова подавили свой гнвъ. Катерина, нагнувшись въ уху Этьена, шепнула:
— Пойдемъ, я покажу теб конюшню. Вонъ тамъ такъ хорошо!
Они тихонько прошли въ конюшню, потому что входить въ нее строго запрещалось. Она помщалась въ конц коротенькой галереи и представляла собою обширное, вытесанное въ камн и выложенное кирпичемъ помщеніе, въ двадцать пять метровъ длиной и въ четыре метра вышиной. Въ ней могли помститься двадцать пять лошадей. Въ конюшн дйствительно было хорошо: нагртый дыханіемъ животныхъ воздухъ былъ тепелъ и ароматенъ отъ свжей и всегда очень опрятной подстилки, единственная лампа горла спокойнымъ, неколеблющимся свтомъ ночника. Отдыхающія лошади повернули головы, посмотрли своими большими глазами на вошедшихъ и затмъ снова принялись за овесъ, пережевывая его неторопливо, какъ сытыя, здоровыя и притомъ всми любимыя рабочія животныя.
Катерина переходила отъ однихъ яслей къ другимъ и читала надъ ними имена лошадей, написанныя на цинковыхъ дощечкахъ. Вдругъ она вскрикнула, увидвъ передъ собой какую-то человческую фигуру: оказалось, что это Мукъ, вылзшая изъ подъ кучи соломы, въ которой она спала. По понедльникамъ, чувствуя себя слишкомъ утомленной посл бурно проведеннаго воскресенья, нердко она нарочно расквашивала себ кулакомъ носъ и оставляла работу подъ тмъ предлогомъ, что надо же остановить кровь и найти гд-нибудь воды, чтобы обмыть лицо. на самомъ дл, Мукъ уходила къ лошадямъ въ конюшню, которою завдывалъ ее отецъ, и зарывалась въ кучу свжей соломы. Баловавшій ее отецъ молчалъ, рискуя нажить себ непріятности за эти поблажки дочери.
Какъ разъ въ это время, въ конюшню вошелъ самъ Мукъ. Это былъ пожилой человкъ, низенькаго роста, плшивый, покрытый морщинами, но тучный, что рдко встрчается между углекопами, достигшими пятидесятилтняго возраста. Сдлавшись конюхомъ, онъ до того полюбилъ жевать табакъ, что изъ его десенъ почти постоянно сочилась кровь. Увидя неожиданныхъ постителей, Мукъ разсвирплъ.
— Зачмъ вы сюда забрались? Убирайтесь вонъ! Чертовки, еще привели съ собой мужчину, чтобы продлывать свои мерзости на моей солом…
Мукъ нашла слова отца очень забавными и покатывалась со смху, но смущенный Этьенъ поторопился уйти, между тмъ какъ Катерина улыбалась, посматривая на него. Они вс трое прошли опять въ отдленіе, гд производилась нагрузка, и увидли тамъ Бебера и Жанлина, прибывшихъ съ поздомъ телжекъ. Отправка груза наверхъ пріостановилась на время, и Катерина подошла въ лошади, на которой работалъ братъ. Двушка гладила ее, трепала по ше и знакомила съ нею Этьена. Это была блой масти лошадь, по имени Баталъ, старйшая изъ всхъ лошадей на копяхъ, она пробыла подъ землей уже десять лтъ. Въ теченіе этого долгаго времени она занимала одно и то же стойло въ конюшн, возила телжки по однмъ и тмъ же мрачнымъ галереямъ и ни одного раза не видла дневного свта. Очень жирная, съ блестящей шерстью, съ добродушнымъ выраженіемъ въ глазахъ, она, казалось, жила здсь жизнью мудреца, вдали отъ разныхъ случайныхъ непріятностей, встрчающихся тамъ, на земной поверхности. Живя среди вчной ночи, Баталъ пріобрла необыкновенную сметливость и до того изучила галереи, по которымъ возила уголь, что отворяла головой встрчавшіяся на пути воздушныя двери и нагибалась въ низкихъ мстахъ, чтобы не задть головой о потолокъ. Вроятно, она научилась также считать концы, которые длала взадъ и впередъ по галере, потому что, проработавъ положенное время, она ни за что не хотла боле трогаться съ мста, и волей-неволей приходилось вести ее въ конюшню. Теперь Баталъ уже постарла и ея блестящіе глаза нердко смотрли задумчиво. Можетъ быть, она смутно припоминала въ это время мельницу, гд родилась, находившуюся близъ Маршьена, на берегу Скарны, и окруженную со всхъ сторонъ зеленью, обдуваемою втромъ. Тамъ воздухъ былъ очень теплый, точно отъ какой-то громадной лампы, но что это такое было,— она не могла припомнить. Опустивъ внизъ голову, дрожа на своихъ старыхъ ногахъ, Баталъ задумчиво стояла, тщетно усиливаясь припомнить блескъ и тепло солнца.
Наверху все еще продолжали хлопотать около подъемнаго ящика. Наконецъ, сигнальный молотокъ простучалъ четыре раза: подъ землю спускали лошадь. Это было событіе, и оно всегда сопровождалось общимъ волненіемъ, такъ какъ иногда случалось, что вмсто отправленной сверху живой лошади, оказывалась въ подъемномъ ящик мертвая: животное, охваченное ужасомъ, мгновенно умирало дорогой. Опутанная стями, лошадь страшно билась, пока оставалась еще на земной поверхности, но лишь только ее начинали спускать внизъ, она мгновенно становилась точно окаменлой и лежала, даже не вздрагивая, съ расширенными и неподвижными зрачками. Лошадь, которую спускали теперь, была такъ велика, что ее пришлось помстить не въ подъемномъ ящик, а сверху его, и, кром того, пригнуть ея голову къ боку. Ее спускали долго, минуты четыре, такъ какъ изъ предосторожности нарочно замедлили ходъ машины. Внизу волненіе все росло. Что они тамъ длаютъ? Или такъ и оставятъ ее висть на воздух? Наконецъ, ящикъ показался, а на немъ неподвижно лежало оцпенвшее животное, съ неподвижными и расширившимися отъ ужаса глазами. Это была гндая лошадь, трехъ лтъ, звали ее Тромпетъ.
— Осторожне!— кричалъ папа Мукъ, который долженъ былъ принять ее — Снимите ее, но не развязывайте.
Скоро Тромпетъ положили, какъ безжизненную массу, на чугунныя плиты. Она не шевелилась. Казалось, что мракъ и грохотъ, стоявшіе въ этомъ громадномъ помщеніи, придавили ее, какъ кошмаръ. Когда ее принялись развязывать, Баталъ, выпряженная съ минуту назадъ, вдругъ подошла къ новой товарк, словно свалившейся откуда-то сюда, и, вытянувъ шею, стала ее обнюхивать.
Рабочіе, окружавшіе Тромпетъ, разступились, послышались шутки. Чмъ это отъ нея такъ хорошо пахнетъ? Но Баталъ все боле и боле оживлялась, не обращая вниманія на насмшки. По всей вроятности, она вдыхала въ себя свжій воздухъ, которымъ была еще пропитана шерсть Тромпетъ, и припоминала забытое тепло солнца. Вдругъ Баталъ заржала, но въ этомъ веселомъ ржаніи слышалось какъ бы рыданье. Она радостно привтствовала товарку, принесшую съ собой воздухъ родныхъ полей, и вмст съ тмъ жалла объ этой новой узниц, которую вынесутъ отсюда только мертвою.
— Ахъ, эта скотина, Баталъ!— восклицали рабочіе, восхищаясь продлками своей любимицы.— Тоже разговариваетъ съ своей товаркой!
Развязанная Тромпетъ все еще не подавала признака жизни. Она лежала на боку, охваченная ужасомъ и какъ будто все еще чувствуя на себ опутывавшія ее сти. Наконецъ, ее стегнули кнутомъ, и она вскочила на ноги, дрожа всми членами. Папа Мукъ повелъ братавшихся лошадей въ конюшню.
— Ну, пришла ли, наконецъ, наша очередь?— спросилъ Маг.
Но прежде надо было освободить ящики, и къ тому же до того времени, когда обыкновенно начинали поднимать рабочихъ наверхъ, оставалось еще десять минутъ. Мало-по-малу, галереи, въ которыхъ производились работы, стали пустть, и люди шли со всхъ сторонъ къ шахт. Уже набралось съ полсотни промокшихъ и дрожавшихъ отъ холода рабочихъ, которымъ сквозившій отовсюду втеръ грозилъ воспаленіемъ легкихъ. Пьерронъ, смотрвшій такимъ кроткимъ, далъ пощечину Лидіи за то, что она рано ушла съ работы. Захарій исподтишка щипалъ Мукъ, ‘чтобы согрться’. Неудовольствіе все возрастало, Шаваль и Левакъ разсказывали углекопамъ объ угроз инженера сбавить плату съ телжки угля и платить особо за крпленіе галерей. Этотъ проектъ былъ встрченъ громкими восклицаніями, возмущеніе зрло въ этомъ тсномъ уголк подъ землею, почти въ шестистахъ метрахъ отъ ея поверхности. Скоро голоса начали все боле и боле возвышаться, перепачканные углемъ и продрогшіе люди обвиняли компанію въ томъ, что она морить половину своихъ рабочихъ подъ землей, а другую — моритъ голодомъ на земл. Этьенъ, дрожа, слушалъ эти разговоры.
— Скоре, скоре!— твердилъ нагрузчикамъ надсмотрщикъ Ришомъ.
Не желая ругаться съ бывшими товарищами, онъ длалъ видъ, что ничего не слышитъ, и спшилъ спровадить рабочихъ поскоре наверхъ. Но, наконецъ, угрозы приняли такой характеръ, что онъ принужденъ былъ вмшаться. Позади его кто-то кричалъ, что вдь не вчно дла будутъ идти такимъ порядкомъ, что въ одно прекрасное утро лавочка взлетитъ на воздухъ.
— Ты благоразумне другихъ, заставь ихъ замолчать,— обратился надсмотрщикъ къ Маг.— Кто не всхъ сильне, тому надо быть всхъ умне.
Гнвъ Маг остылъ. Съ тревогой прислушиваясь къ рчамъ товарищей, онъ пытался остановить ихъ, но его не хотли слушать. Вдругъ голоса смолки: Негрель и Дансаэртъ окончили свой осмотръ и вышли изъ галереи, тоже насквозь промокшіе отъ пота. Привычка къ дисциплин заставила углекоповъ посторониться, инженеръ молча прошелъ мимо. Онъ помстился въ одной телжк, надсмотрщикъ — въ другой, сигнальный молотокъ, извщая, что поднимается начальство, ударилъ четыре раза, ‘далъ знать о большой туш’, какъ говорили рабочіе, — и ящикъ взвился на воздухъ посреди глубокаго молчанія.

VI.

Попавъ, наконецъ, вмст съ четырьмя товарищами въ подъемный ящикъ, Этьенъ ршилъ, что какъ только онъ ступитъ на землю, то немедленно пустится опять въ путь, пойдетъ по большимъ дорогамъ на поиски за работой. Лучше умереть сразу, чмъ снова спуститься въ глубину этого ада и не заработать тамъ даже на хлбъ насущный. Катерины не было теперь съ нимъ, и онъ больше не чувствовалъ теплоты ея тла. Впрочемъ, лучше и не думать объ этихъ глупостяхъ, а скоре уйти. Съ его боле широкимъ образованіемъ онъ не можетъ проникнуться покорностью этого стада и наврное кончитъ тмъ, что придушитъ какого-нибудь надсмотрщика.
Вдругъ онъ ослпъ. Подъемъ совершился такъ быстро, что дневной свтъ ослпилъ Этьена, и онъ хлопалъ рсницами, закрывая глаза, уже отвыкшіе отъ этого свта. Все-таки онъ почувствовалъ облегченіе, когда ящикъ опустился на желзныя задвижки. Рабочій отворилъ дверь, и углекопы волной хлынули изъ телжекъ.
— Послушай, Мукъ,— прошепталъ Захарій на ухо одному изъ рабочихъ,— мы пойдемъ вечеромъ въ Волканъ?
Волканомъ назывался кафе въ Монсу, въ которомъ играли и пли арфистки. Мукъ мигнулъ лвымъ глазомъ и беззвучно засмялся, широко раскрывъ челюсти. Маленькій и толстый, какъ его отецъ, онъ смотрлъ человкомъ, нимало не думающимъ о завтрашнемъ дн и проживающимъ вс деньги, какія только попадаются подъ руку. Въ это самое время показалась его сестра, и онъ съ братской нжностью ткнулъ ее, что было силы, въ бокъ.
Этьенъ съ трудомъ узнавалъ пріемное отдленіе, которое онъ видлъ при колеблющемся свт фонарей. Все кругомъ было голо и грязно, свтъ едва проникалъ въ запыленныя окна. Только одна машина блестла своею мдью. Проволочные канаты, смазанные масломъ, извивались какъ ленты, смоченные въ чернилахъ, подъемные ящики, телжки, блоки,— весь этотъ обильно разсыпанный металлъ еще боле омрачалъ своимъ сроватымъ цвтомъ стараго желза и безъ того мрачное отдленіе. По чугуннымъ плитамъ непрерывно катились колеса телжекъ, съ которыхъ поднималась тонкая угольная пыль и садилась на плиты, на стны, поднималась даже вверхъ, до самыхъ балокъ.
Шаваль пошелъ заглянуть въ таблицу марокъ, находящуюся въ стекольчатой контор пріемщика, и возвратился оттуда взбшенный. Онъ увидлъ, что у нихъ не приняли дв телжки: одну — потому, что въ ней было нагружено меньше, чмъ слдовало, а другую оттого, что уголь оказался не чистымъ, смшаннымъ.
— День окончился какъ и слдуетъ!— кричалъ онъ.— Съ нашего заработка надо скинуть еще двадцать су… Вотъ и выходитъ, что не слдуетъ набирать тунеядцевъ, которымъ руки служатъ, какъ свинь — хвостъ!
Онъ досказалъ свою мысль косымъ взглядомъ, брошеннымъ въ сторону Этьена. Тотъ хотлъ отвчать ему кулаками, но тотчасъ же одумался. Къ чему, когда онъ сейчасъ же уйдетъ отсюда! Послдняя выходка Шаваля окончательно утвердила его въ этомъ намреніи.
— Нельзя съ перваго же дня, безъ навыка, начать работать какъ слдуетъ,— вмшался Маг примирительнымъ тономъ.— Завтра работа пойдетъ лучше.
Вс были не въ дух и только искали, къ чему бы придраться. Когда они стали сдавать свои лампы, Левакъ разругалъ ламповщика, придравшись къ тому, что будто бы тотъ скверно вычистилъ его лампу. Рабочіе немного повеселли только тогда, когда добрались до барака, въ которомъ попрежнему пылала раскаленная печь. Можно было подумать, что въ нее нарочно положили топлива больше обыкновеннаго, потому что она была совсмъ красная, и большое безъ оконъ помщеніе казалось объятымъ пламенемъ. Послышались радостныя восклицанія продрогшихъ рабочихъ, они немедленно повернулись спинами къ огню и отъ нихъ повалилъ паръ, какъ отъ кипвшаго супа. Поджаривъ спины, принялись поджариваться спереди. Мукъ преспокойно спустила панталоны, чтобы просушить рубашку. Молодежь начала отпускать шуточки по поводу этой толстой двушки, и вскор затмъ раздался раскатистый взрывъ хохота, вызванный тмъ, что Мукъ совершенно неожиданно показала рабочимъ свою спину, что служило у нея знакомъ величайшаго презрнія.
— Я ухожу,— проговорилъ Шаваль, заперевъ въ шкапъ инструменты и вынувъ оттуда башмаки.
Никто не трогался съ мста. Одна Мукъ заторопилась и ушла вслдъ за нимъ, сказавъ, что имъ по дорог идти до Монсу. Шутки не прекращались, такъ какъ всмъ было извстно, что Шаваль больше не ухаживаетъ за ней.
Катерина съ озабоченнымъ видомъ подошла къ отцу и тихо заговорила съ нимъ. Онъ сначала удивился, потомъ одобрительно кивнулъ головой и подозвалъ Этьена, чтобы возвратить ему спрятанный въ шкапу узелокъ.
— Послушайте,— заговорилъ вполголоса Маг,— если у васъ нтъ ни копйки, такъ вы умрете съ голода до получки… Хотите, я вамъ устрою гд-нибудь кредитъ?
Молодой человкъ на минуту смшался. Онъ только-что хотлъ спросить свои тридцать су и уйти отсюда. Ему стало совстно передъ Катериной, которая пристально смотрла на него и, можетъ быть, думала, что онъ бжитъ отъ трудной работы.
— Я вамъ ничего не могу общать,— продолжалъ Маг,— можетъ быть, мн и не удастся ничего сдлать.
Этьенъ согласился. Наврное, кредита не найдется, а если бы онъ и нашелся, то вдь это ни къ чему не обязываетъ: можно поболтать, състь кусокъ и уйти. Онъ увидлъ, что лицо Катерины озарилось радостью, и ему стало досадно, зачмъ онъ не отказался. Она весело смялась и ласково смотрла на него, счастливая тмъ, что оказала ему услугу… Къ чему все это поведетъ?
Отогрвшись и обувшись, углекопы одинъ за другимъ выходили изъ барака. Семья Маг, заперевъ свой шкапъ, тоже двинулась въ путь вмст съ Левакомъ и его сыномъ. Проходя мимо сарая, въ которомъ просивали уголь, они услышали тамъ страшную ругань и пріостановились.
Это былъ очень обширный сарай съ покрытыми угольной пылью балками и большими ршетчатыми ставнями, въ которыя постоянно дулъ сквозной втеръ. Телжки съ углемъ подвозились сюда прямо изъ пріемнаго отдленія и опрокидывались въ наклонные широкіе желоба, сдланные изъ листового желза. По обимъ сторонамъ каждаго желоба стояли на ступенькахъ просвальщицы и, съ помощью лопатъ и граблей очищали отъ сора уголь, который скатывался затмъ черезъ воронки прямо въ вагоны желзной дороги, поставленные подъ сараемъ.
Филомена Левакъ работала тамъ въ то время, когда Маг возвращались домой. Это была худая, блдная и болзненная двушка, харкающая кровью. Голову ея прикрывалъ голубой шерстяной лоскутъ, руки, обнаженныя до локтей, были вс черныя отъ пыли. Она сортировала и очищала уголь, стоя ниже старой колдуньи, тещи Пьеррона, прозванной Брюле. Глаза этой старой вдьмы походили на глаза разозлившейся кошки, ротъ ея былъ плотно сжатъ, будто туго завязанный кошелекъ скряги. Филомена и Брюле разругались изъ-за того, что старуха отгребала отъ двушки уголь и тмъ замедляла ея работу. Такъ какъ плата была задльная, то у просвальщицъ постоянно выходили изъ-за этого нескончаемые споры, во время которыхъ косы разлетались во вс стороны, а на щекахъ оставались отпечатки всхъ пяти пальцевъ, выпачканныхъ въ угл.
— Раздвинь ей хорошенько ротъ!— крикнулъ Захарій своей возлюбленной.
Просвальщицы захохотали, а Брюле съ бшенствомъ накинулась на молодого человка.
— Ты бы, мразь, ужь молчалъ! Но милости кого она родила двоихъ ребятъ?.. Вдь ей только восемнадцать лтъ… Кляча, которая едва держится на ногахъ!..
Маг долженъ былъ удержать сына, который хотлъ пойти посмотрть, какъ онъ говорилъ, какой цвтъ кожи у этой костлявой вдьмы. Прибжалъ надсмотрщикъ, и грабли просвальщицъ снова пришли въ движеніе. Сверху и до низу желобовъ только и виднлись округленныя спины женщинъ, съ остервенніемъ отбивающихъ другъ у друга уголь.
Втеръ быстро стихъ и холодная изморозь сыпалась съ сраго неба. Вздернувъ плечи и скрестивъ руки, углекопы шли въ разбродъ, нсколько развалистою походкою, и острыя кости ихъ лопатокъ рзко высовывались подъ легкимъ полотномъ куртокъ. При дневномъ свт они походили на толпы негровъ, перепачкавшихся въ тин.
— А вотъ и Бутелу идетъ!— насмшливо проговорилъ Захарій.
Левакъ, не останавливаясь, перекинулся нсколькими фразами съ своимъ жильцомъ, высокимъ, лтъ тридцати пяти, темноволосымъ малымъ, съ честнымъ и кроткимъ лицомъ.
— Супъ есть сегодня, Луи?
— Кажется, есть.
— Стало быть, жена не ворчитъ?
— Нтъ, кажется, не ворчитъ.
Землекопы, шедшіе вывозитъ изъ галерей землю и мусоръ, появлялись группами и одни за другими исчезали въ копяхъ. Въ три часа пополудни начинали спускать въ шахту новыя партіи живого груза, и подземныя галереи, опуствшія посл удаленія забойщиковъ, опять наполнялись людьми. Копи никогда не знали отдыха, и муравьи-рабочіе день и ночь копошились въ глубин земли, подъ свекловичными полями, въ шестистахъ метрахъ отъ ихъ поверхности.
Подростки шли впереди, и Жанлинъ сообщалъ Беберу очень сложный планъ, придуманный имъ для того, чтобы получить въ кредитъ табаку на четыре су, Лидія почтительно отдалилась немного въ сторону. Катерина, Захарій и Этьенъ шли молча, передъ кабакомъ Авантажъ къ нимъ присоединились Маг и Левакъ.
— Вотъ мы и пришли,— обратился Маг къ Этьену.— Хотите зайти?
Одни направились къ кабаку, другіе двинулись дальше, Катерина пріостановилась на минуту и въ послдній разъ посмотрла на молодого человка своими ясными зеленоватыми глазами, блескъ которыхъ еще боле усиливался отъ темнаго цвта лица.
Она улыбнулась и скрылась вмст съ прочими на поднимавшейся вверхъ дорог, ведущей къ селенію.
Кабакъ стоялъ на перекрестк двухъ дорогъ, между жилищами рабочихъ и копями. Это былъ каменный двухъ-этажный домъ, выбленный известкою сверху до низу, широкіе голубые бордюры, которыми были обведены окна, придавали дому еще боле веселый видъ. Надъ входной дверью была прибита четыреугольная вывска, на которой было написано желтыми буквами: ‘Авантажъ’, торговое заведеніе Рассанра. Позади дома виднлось огороженное живою изгородью мсто для игры въ кегли. Компанія угольныхъ копей употребляла вс усилія, чтобы пріобрсти этотъ клочекъ земли, который врзывался въ ея обширныя владнія, но ничего не могла сдлать и приходила просто въ отчаяніе отъ этого кабака, выросшаго среди полей, при самомъ выход изъ Вор.
— Зайдите,— снова обратился Маг къ Этьену.
Въ маленькой, свтлой зал съ блыми стнами, стояли три стола, дюжина стульевъ и сосновая, величиною съ кухонный буфетъ, конторка. Кром того, въ комнат было еще съ дюжину кружекъ, три бутылки ликера, графинъ и небольшой цинковый боченокъ съ краномъ. Въ этомъ боченк держали пиво. Боле не было ничего: ни одной картины, ни одной полочки, ни какой-либо игры. Въ чугунномъ, блестящемъ чистотою камин тихо горлъ уголь, каменный полъ былъ посыпанъ тонкимъ слоемъ благо песку, вбиравшаго въ себя постоянную сырость этой пропитанной водою мстности.
— Кружку пива, — сказалъ Маг плотной, блокурой двушк, толстое лицо которой было изрыто оспой.— Рассенръ дома?
Двушка отвернула кранъ боченка и отвчала утвердительнымъ наклоненіемъ головы. Медленно, не отрываясь, Маг опорожнилъ половину кружки, чтобы прочистить горло отъ засвшей въ немъ пыли. Онъ ничего не предложилъ Этьену. Кром нихъ, въ комнат находился только единственный поститель, тоже углекопъ, мокрый и перепачканный, молчаливо сидвшій за столомъ и сосредоточенно прихлебывавшій свое пиво. Вошелъ еще рабочій, жестомъ потребовалъ пива, опорожнилъ кружку, расплатился и вышелъ, не сказавъ ни слова.
Наконецъ, въ залу вошелъ человкъ лтъ тридцати-восьми, толстый, выбритый, съ добродушной улыбкой на кругломъ лиц. Это былъ Рассанръ, бывшій забойщикъ, котораго компанія прогнала три года тому назадъ за участіе въ стачк. Хорошій работникъ, недурной ораторъ, онъ выдавался впередъ каждый разъ, когда рабочіе считали необходимымъ протестовать противъ распоряженій компаніи, и кончилъ тмъ, что сталъ главою всхъ недовольныхъ. Его жена уже и прежде вела небольшую торговлю, которою нердко занимаются жены углекоповъ, и, когда его выбросили на улицу, онъ добылъ денегъ и открылъ кабакъ прямо передъ Вор, какъ бы бросая вызовъ компаніи. Теперь торговля его процвтала, кабакъ становился центромъ, куда стекались вс недовольные, и Рассенръ обогащался насчетъ этого недовольства, которое онъ мало-по-малу раздувалъ въ сердцахъ своихъ старыхъ товарищей.
— Сегодня утромъ я нанялъ вотъ этого человка,— тотчасъ-же приступилъ Маг къ длу.— Не свободна ли которая-нибудь изъ твоихъ двухъ комнатъ и не сдлаешь ли ты ему кредита до получки?
Широкое лицо Рассенра мгновенно омрачилось. Онъ окинулъ подозрительнымъ взглядомъ Этьена и отвчалъ, даже не выразивъ, хоть ради приличія, ни малйшаго сожалнія:
— Невозможно. Мои комнаты об заняты.
Молодой человкъ ожидалъ, что ему откажутъ, но все-таки этотъ отказъ былъ для него очень непріятенъ, а, главное, его удивило то тоскливое чувство, которое вдругъ овладло имъ при мысли о томъ, что надо уходить изъ Вор. Ну, что же длать, онъ уйдетъ, какъ только получить свои тридцать су. Углекопъ, который сидлъ за столомъ, ушелъ. Другіе постители входили одинъ за другимъ, прополаскивали горло и выходили тою же развалистою походкою. Они пили, не выражая ни удовольствія, ни особенной слабости въ напитку, а просто, молча удовлетворяли потребность минуты.
— Ну, что, ничего нтъ новаго?— спросилъ какимъ-то особеннымъ тономъ Рассенръ, обращаясь къ Маг, допивавшему пиво маленькими глотками.
Углекопъ оглянулся и увидлъ, что въ комнат нтъ никого, кром Этьена.
— Только и есть, что сегодня опять шумли и ругались… Все изъ-за крпленія галерей…
Онъ разсказалъ, въ чемъ было дло. Лицо кабатчика сдлалось багровымъ, отъ овладвшаго имъ волненія кровь, казалось, готова была брызнуть у него изъ глазъ и изъ лица. Наконецъ, онъ воскликнулъ:
— О, они будутъ негодяи, если вздумаютъ понизить заработную плату!
Этьенъ стснялъ его. Однако, онъ продолжалъ говорить, искоса поглядывая на молодого человка. Въ его рчи слышались безпрестанныя недомолвки, онъ, напримръ, говорилъ о директор Геннебо, о его жен, о племянник, ‘маленькомъ Негрел’, но никого не называлъ по имени. По его словамъ, дло не могло долго идти такъ, какъ оно идетъ, и не сегодня-завтра все треснетъ. Нищета слишкомъ велика. Рассенръ перечислялъ заводы, которые закрылись и распустили рабочихъ. Уже съ мсяцъ онъ раздаетъ каждый день больше, чмъ по шести фунтовъ хлба. Вчера ему сообщили, что г-нъ Деноленъ, владлецъ сосднихъ копей, не знаетъ, какъ выдержать кризисъ, наконецъ, онъ получилъ письмо изъ Лилля, полное самыхъ тревожныхъ сообщеній.
— Ты знаешь,— прошепталъ онъ,— это отъ той особы, которую ты видлъ здсь вчера…
Ему помшала вошедшая въ комнату его жена, высокая худая женщина, горячаго темперамента, съ длиннымъ носомъ и фіолетоваго цвта скулами. Въ политик она была гораздо боле радикальна, нежели ея мужъ.
— Письмо отъ Плюшара,— сказала она.— Ахъ, если бы онъ распоряжался здсь, тогда все пошло бы лучше!
Этьенъ, прислушивавшійся съ минуту къ разговору, понималъ недомолвки и все боле и боле возбуждался этими описаніями нищеты и тревожными ожиданіями. Имя, произнесенное внезапно женою Рассенра, заставило его вздрогнуть, и онъ проговорилъ, какъ бы про себя:
— Я знаю Плюшара.
Такъ какъ присутствующіе смотрли на него, то онъ принужденъ былъ прибавить:
— Я — машинистъ, и мы вмст служили на желзной дорог въ Лилл… Очень способный человкъ, я часто разговаривалъ съ нимъ.
Рассенръ снова осмотрлъ Этьена и, какъ видно, вдругъ почувствовалъ къ нему симпатію. Посл минутнаго молчанія, онъ обратился къ жен:
— Маг привелъ ко мн этого господина, своего откатчика, и спрашиваетъ, нтъ ли у насъ наверху свободной комнаты и не можемъ ли мы оказать кредитъ до получки…
Дло быстро уладилось: комната оказалась пустой, такъ какъ жилецъ очистилъ ее еще по утру. Кабатчикъ, страшно возбужденный, началъ говорить откровенне, повторяя, что онъ потребуетъ отъ хозяевъ только должнаго, а не станетъ поступать, какъ другіе, желающіе добиться слишкомъ многаго. Его жена пожимала плечами и говорила, что она будетъ стоять за свои права.
— Прощайте!— перебилъ ихъ Маг.— Все это не помшаетъ людямъ работать подъ землей, а разъ они станутъ тамъ работать, то станутъ и умирать отъ этой работы… Посмотри, ты сталъ молодцомъ за эти три года, какъ вышелъ оттуда.
— Да, я таки поправился,— объявилъ снисходительно Рассенръ.
Этьенъ поблагодарилъ уходившаго углекопа и проводилъ его до дверей, но тотъ не отвчалъ ни слова и только молча кивнулъ головой. Молодой человкъ стоялъ и смотрлъ, какъ Маг медленно поднимался къ своему жилью. Г-жа Рассенръ, хлопотавшая по хозяйству, попросила Этьена подождать минутку, а затмъ она покажетъ ему комнату, гд онъ можетъ вымыться. Оставаться ли ему? Онъ снова началъ колебаться, сожаля о свобод, которою пользовался, когда бродилъ по большимъ дорогамъ, и думая, что даже голодъ не такъ трудно выносить при блеск солнца и при радостномъ сознаніи, что самъ себ господинъ. Ему казалось, что прошли уже цлые годы съ того момента, какъ онъ взошелъ въ страшную бурю на насыпь и потомъ спустился подъ землю, чтобы ползать тамъ, какъ пресмыкающееся, по мрачнымъ галереямъ. Ему было противно даже подумать, что онъ опять будетъ жить этою жизнью. Это несправедливо и слишкомъ жестоко. Его человческая гордость возмущается при одной мысли сдлаться животнымъ, которое ослпляютъ и раздавляютъ.
Погруженный въ свои мысли, онъ безцльно бродилъ глазами по обширной равнин, и мало-по-малу она привлекла его вниманіе. Онъ удивился, что она такъ велика. Слушая разсказы и объясненія стараго Боньмора, во время ихъ ночной бесды на насыпи, онъ представлялъ себ эту равнину вовсе не такою обширною. Копи лежали передъ нимъ дйствительно такими, какими он рисовались ему въ ночномъ мрак: онъ видлъ уже эти деревянныя и каменныя строенія, просмолившійся сарай для просванія угля, шахтовую башню съ аспидною крышею, машинное отдленіе и высокую блдно-краснаго цвта трубу. Все это было скучено и смотрло какъ-то зловще. Но онъ не воображалъ, что за строеніями разстилается такая обширная площадь, похожая на чернильное озеро отъ находящихся на ней громадныхъ складовъ угля, прорзанныхъ высокими подмостками, по которымъ тянулись рельсы. Эти склады прилегали къ такому запасу бревенъ, какъ будто бы цлый лсъ былъ вырубленъ и свезенъ сюда. Направо, какъ воздвигнутая гигантами баррикада, возвышалась колоссальная насыпь, проросшая уже травой на боле отдаленномъ своемъ конц. Противоположный конецъ ея уже съ годъ горлъ внутри, и тамъ валилъ густой дымъ, на поверхности, между сроватымъ сланцомъ и песчаникомъ, тянулись длинныя красновато-ржавыя полосы. Затмъ шли безконечныя поля, обнаженныя въ это время года, болота съ ихъ грубой растительностью, перерзанныя мстами малорослыми ивами, луга, раздленные рядами тощихъ тополей. Вдали виднлись блыя пятна, это были города: на свер — Маршьенъ, на юг — Монсу, тогда какъ на восток Вандамскій лсъ окаймлялъ горизонтъ фіолетовой линіей своихъ обнаженныхъ деревьевъ. Въ этотъ сумрачный день, подъ этимъ свинцовымъ небомъ, невольно казалось, что копи все окрасили въ свой черный цвтъ, что вся летавшая въ воздух угольная пыль опускалась на равнину и, насвъ на деревья, покрыла дороги и поля.
Этьена больше всего удивляла рка Скарнъ, превращенная въ каналъ, котораго онъ не видлъ ночью. На протяженіи двухъ ль, отъ Вор до Маршьена, каналъ шелъ прямо, серебряно-матовой лентой. Обсаженный съ обихъ сторонъ высокими деревьями, приподнятый надъ низменными мстностями, онъ тянулся далеко въ даль, съ своими зеленющими берегами, съ красными кормами лодокъ, скользившихъ по его водамъ. Около копей находилась пристань и стояли на якоряхъ суда, на которыя грузили уголь, привозя его въ телжкахъ изъ склада. Вся жизнь этой плоской равнины, казалось, сосредоточивалась наводахъ этого канала, проходившаго черезъ нее, какъ большая дорога, по которой провозили желзо и уголь.
Взглядъ Этьена перешелъ отъ канала къ краснымъ черепичнымъ крышамъ селенія, построеннаго на возвышенности. Затмъ онъ опять посмотрлъ Вор и обратилъ вниманіе на глинистый спускъ, внизу котораго виднлся громадный складъ кирпича, сдланнаго и обожженнаго тутъ же, на мст. Втвь компанейской желзной дороги, служившая копямъ, проходила за заборомъ. Должно быть, вс землекопы уже спустились въ подземныя галереи,— не было видно никого, только по рельсамъ шелъ, визжа, одинъ вагонъ, передвигаемый лошадью. Вся картина не представляла уже теперь, при дневномъ свт, ничего таинственнаго: не слышалось необъяснимаго грома, не висли въ воздух фантастическіе огни, виднвшіяся вдали доменныя и коксовыя печи — померкли. Одна только непрерывно работавшая водоотливная помпа, съ виднвшимся надъ нею сроватымъ паромъ, все также дышала медленнымъ, тяжелымъ дыханіемъ людода, котораго ничто не можетъ насытить.
Этьенъ вдругъ окончательно ршился остаться. Привели ли его къ этому ршенію глаза Катерины, которые ему померещились тамъ, вверху, при вход въ селеніе?.. Или, быть можетъ, на него дйствовалъ несшійся изъ Вор воздухъ, пропитанный глухимъ раздраженіемъ и недовольствомъ?.. Онъ самъ не зналъ этого. Онъ только желалъ опять спуститься подъ землю, чтобы страдать и биться, онъ только думалъ о тхъ ‘людяхъ’, про которыхъ говорилъ Боньморъ,— о томъ невидимомъ блаженств, которому десять тысячъ голодныхъ отдаютъ свое тло…

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

I.

Піолена, имніе Грегуаровъ, находилась въ двухъ километрахъ на востокъ отъ Монсу, по дорог въ Жуазель. Въ ней былъ большой квадратный домъ самой обыкновенной архитектуры, построенный въ начал ныншняго столтія. Изъ обширныхъ земель, принадлежавшихъ нкогда Піолен, остался только обнесенный заборомъ участокъ, гектаровъ въ тридцать, отличавшійся плодородіемъ своей почвы. Въ особенности славились фруктовый садъ и огородъ Піолены, дававшіе самые лучшіе во всемъ кра фрукты и овощи. Въ имніи былъ маленькій лсокъ, замнявшій собою паркъ. Отъ ршетки и до подъзда шла аллея изъ громадныхъ старыхъ липъ, являвшаяся своего рода достопримчательностью въ этой плоской мстности, гд отъ Маршьена до Боньи вс высокія деревья были на счету.
Въ это утро Грегуары встали около восьми часовъ. Обыкновенно они спали много, съ наслажденіемъ, и не просыпались ране девяти, но на этотъ разъ имъ помшала буря, свирпствовавшая ночью. Г-нъ Грегуаръ тотчасъ же пошелъ посмотрть, не надлалъ ли втеръ какихъ-нибудь опустошеній въ его владніяхъ, а г-жа Грегуаръ, въ туфляхъ и фланелевомъ пенюар, спустилась въ кухню. Низенькая и толстая, лтъ уже пятидесяти восьми, съ блыми, какъ снгъ волосами, она сохранила на своемъ жирномъ лиц младенческое недоумвающее выраженіе.
— Мелани,— обратилась она къ кухарк,— тсто готово, что если бы вы сдлали изъ него сейчасъ же бабу?.. Барышня не встанетъ раньше, какъ черезъ полчаса, и баба какъ разъ поспетъ къ ея шоколаду. Каковъ будетъ сюрпризъ!
Кухарка засмялась. Это была старая худощавая женщина, служившая Грегуарамъ уже тридцать лтъ.
— Правда, славный будетъ сюрпризъ!.. Огонь у меня разведенъ и печка должна уже нагрться… Къ тому же Гонорина поможетъ мн немножко.
Двадцатилтняя Гонорина, взятая Грегуарами еще ребенкомъ и выросшая у нихъ въ дом, занимала теперь мсто горничной. Кром этихъ двухъ женщинъ, прислуживалъ еще кучеръ, Франси, исполнявшій вс черныя работы. Уходъ за фруктами, овощами и птичнымъ дворомъ лежалъ на обязанности садовника и садовницы. Такъ какъ отношенія хозяевъ къ прислуг были патріархальныя, преисполненныя фамильярнаго добродушія, то вс обитатели этого маленькаго мірка жили въ самомъ добромъ согласіи.
Г-жа Грегуаръ, задумавшая еще въ постели этотъ сюрпризъ съ бабой, осталась въ кухн, чтобы посмотрть, какъ посадятъ тсто въ печку. Кухня была очень просторная, и по той чистот, съ которой она содержалась, по цлому арсеналу кастрюль, домашней утвари и горшковъ можно было тотчасъ отгадать, что она занимаетъ въ дом далеко не послднее мсто. По всему чувствовалось, что дятъ здсь хорошо. Шкапы и кладовыя были переполнены запасами провизіи.
— Главное, чтобы она хорошо подрумянилась… Такъ вдь?— сказала г-жа Грегуаръ, отправляясь въ столовую.
Хотя весь домъ нагрвался колориферомъ, но въ столовой горлъ еще каменный уголь и придавалъ комнат веселый видъ, убрана она была безъ малйшей роскоши, въ ней стояли: большой столъ, стулья, краснаго дерева буфетъ, и только два глубокихъ кресла выдавали пристрастіе хозяевъ къ комфорту и служили для нихъ мстомъ отдыха, во время котораго безмятежно совершалось перевариваніе сытнаго обда.
Въ одно время съ женой въ столовую вошелъ и г-нъ Грегуаръ, одтый въ толстую бумазейную куртку. Несмотря на свои шестьдесятъ лтъ, онъ тоже былъ свжій, румяный старикъ, съ крупными чертами добраго и честнаго лица и совсмъ блыми вьющимися волосами. Онъ видлъ кучера и садовника, и они сказали ему, что втеръ не сдлалъ никакихъ важныхъ поврежденій въ хозяйств,— только сломалъ одну печную трубу. Грегуаръ любилъ осматривать каждое утро свои маленькія владнія, не приносившія ему никакихъ особенныхъ заботъ, а между тмъ доставлявшія вс удовольствія, какія только можетъ имть собственникъ.
— А Сесиль?— спросилъ онъ.— Разв она сегодня не намрена вставать?
— Я ничего не понимаю,— отвчала его жена.— Мн казалось, что она уже проснулась.
Столъ для завтрака былъ уже накрытъ, на блоснжной скатерти стояли три чашки. Позвали Гонорину и послали ее посмотрть, что длаетъ барышня. Горничная тотчасъ же возвратилась назадъ, едва сдерживая смхъ, и сказала полушепотомъ, какъ будто бы она все еще находилась тамъ, наверху, въ спальн своей госпожи:
— О, если бы вы только видли барышню!.. Она спитъ… о, она спитъ, какъ Іисусъ… Нельзя себ представить, какъ она спитъ, пріятно посмотрть на нее…
Растроганные отецъ и мать обмнялись взглядами.
— Ты пойдешь посмотрть?— спросилъ, улыбаясь, отецъ.
— Ненаглядная моя бдняжечка!— прошептала мать.— Да, я пойду.
Они вмст поднялись наверхъ. Спальня Сесили была единственная роскошно убранная комната въ дом. По фантазіи избалованнаго ребенка, которому родители ни въ чемъ не отказывали, она была обтянута шелковой голубой матеріей и убрана блой съ голубыми полосками мебелью, покрытой лакомъ. Въ полусвт, проникавшемъ черезъ неплотно сдвинутые края полога, виднлась постель, вся блая. На ней спала молодая двушка, подложивъ подъ щеку свою обнаженную руку. Пышущая здоровьемъ, совсмъ развившаяся, несмотря на свой восемнадцатилтній возрастъ, она не была хороша, но обладала великолпнымъ молочнаго цвта тломъ. Волосы у нея были темнорусые, лицо — круглое съ небольшимъ носикомъ, совсмъ спрятавшимся между пухлыми щеками. Одяло сползло съ нея, и она дышала такъ тихо, что ея грудь нисколько не колыхалась.
— Этотъ проклятый втеръ не далъ ей спать всей ночи,— прошептала мать.
Отецъ жестомъ остановилъ ее. Они оба наклонились надъ постелью и съ обожаніемъ смотрли на дочь, лежавшую передъ ними въ своей двственной нагот. Сесиль появилась на свтъ, когда они уже потеряли всякую надежду имть дтей, и старики видли въ ней совершенство, не замчали ея толщины, и постоянно тревожились тмъ, что питаніе ея недостаточно хорошо.
Двушка все спала, не чувствуя около себя присутствія людей. Впрочемъ, по ея неподвижному лицу вдругъ пробжала легкая тнь. Отецъ и мать перепугались, какъ бы она не проснулась, и на цыпочкахъ вышли изъ комнаты.
— Тсъ!— прошепталъ отецъ за дверью.— Не надо ее будить, если она не спала ночь.
— Пусть себ спить, крошка, сколько хочетъ,— подтвердила мать.— Мы можемъ подождать.
Они сошли въ столовую и услись въ кресла, прислуга посмивалась надъ крпкимъ сномъ барышни, однако же, безъ малйшаго ворчанія приняла мры, чтобы завтракъ былъ наготов каждую минуту. Господинъ Грегуаръ взялъ газету, а его жена принялась за вязанье изъ шерсти большого одяла, предназначавшагося на то, чтобы покрывать ноги. Въ комнат было жарко, и во всемъ дом стояла мертвая тишина.
Капиталъ Грегуаровъ, приносившій имъ около сорока тысячъ франковъ дохода, весь цликомъ заключался въ акціяхъ каменноугольныхъ копей въ Монсу. И мужъ, и жена съ величайшей охотой разсказывали происхожденіе ихъ богатства, совпадавшее съ основаніемъ каменноугольной компаніи.
Въ начал прошлаго столтія, во всей мстности отъ Лилля до Валансьена развилась повальная манія разыскивать залежи каменнаго угля. Первые успхи предпринимателей, образовавшихъ впослдствіи Анзенскую компанію, вскружили всмъ головы. Въ каждой общин буравили и изслдовали почву, повсюду образовывались товарищества, везд выхлопатывались концессіи. Но между самыми упорными углекопателями этой эпохи несомннно наиболе всхъ выдавался по своей смлости и предпріимчивости баронъ Дерюмо. Въ продолженіе сорока лтъ онъ преслдовалъ свою идею, не останавливаясь ни передъ чмъ. Его первоначальныя розысканія оказывались безплодными, ему случалось посл цлыхъ мсяцевъ труда бросать все и приниматься задло съизнова, его преслдовали то обвалы, засыпавшіе только-что проведенныя галереи, то наводненія, губившія рабочихъ, ему приходилось безполезно зарывать въ землю сотни тысячъ франковъ, выносить на своихъ плечахъ возню съ администраціей, съ акціонерами, приходившими въ отчаяніе, съ землевладльцами, которые не хотли признавать концессій, выдаваемыхъ правительствомъ, и требовали, чтобы углеискатели входили лично съ ними въ соглашеніе. Несмотря на все это, баронъ не падалъ духомъ и въ конц концовъ основалъ товарищество: ‘Дерюмо, Фокенуа и Комп.’, для разработки участка въ Монсу, на который онъ выхлопоталъ себ концессію. Сначала дло начало было приносить небольшой доходъ, какъ вдругъ открылись по сосдству копи ‘Куньи’, принадлежавшія графу Куньи, копи ‘Жуазль’, товарищества ‘Корнилъ и Женаръ’. Эта страшная конкурренція должна была совсмъ убить копи барона. Къ счастью, 26 августа 1760 года, владльцы всхъ трехъ предпріятій вошли между собой въ соглашеніе и образовали ‘Компанію каменноугольныхъ копей въ Монсу’, ту самую, которая существуетъ и понын. Общую собственность раздлили при раскладк на двадцать четыре пая или, какъ ихъ назвали, ‘су’, изъ которыхъ каждый подраздлялся еще на двнадцать долей или ‘денье’, такъ что всего выходило двсти восемьдесятъ восемь ‘денье’. Стоимость ‘денье’ опредлялась въ десять тысячъ франковъ, и такимъ образомъ получался капиталъ почти въ три милліона. Дерюмо, измученный окончательно, но все-таки вышедшій изъ борьбы побдителемъ, получилъ при раздл шесть паевъ и три доли.
Въ это время баронъ владлъ Піоленой, къ которой принадлежало тогда триста гектаровъ земли. Управляющимъ у него былъ Гоноре Грегуаръ, родомъ изъ Пикардіи, праддъ Леона Грегуара, отца Сесили. По заключеніи договора между владльцами копей, Гоноре, хранившій въ чулк пятьдесятъ тысячъ франковъ, скопленныхъ на черный день, увлекся непоколебимою врою своего господина въ созданное имъ предпріятіе и хотя дрожалъ отъ страха за свои деньги, но все-таки поддался искушенію. Онъ вынулъ десять тысячъ ливровъ красивыми экю и взялъ на нихъ одну долю въ предпріятіи,— одно ‘денье’,— не переставая съ ужасомъ думать, не обворовалъ ли онъ своихъ дтей, позволивъ себ этотъ рискованный шагъ. Дйствительно, его сынъ Эженъ получалъ на это ‘денье’ очень маленькій дивидендъ. Онъ имлъ глупость потерять въ одномъ неудачномъ предпріятіи остальныя сорокъ тысячъ, доставшіяся ему посл отца, и жилъ довольно скаредно. Однако, мало-по-малу дивидендъ увеличивался и съ теченіемъ времени Грегуары сдлались настолько богаты, что Фелисьенъ Грегуаръ могъ, наконецъ, осуществить мечту своего дда, бывшаго управляющаго. Мечта эта, убаюкивавшая Фелисьена въ дтств, состояла въ томъ, чтобы пріобрсти Піолену. И онъ пріобрлъ ее, правда, урзанную, пріобрлъ баснословно дешево, такъ какъ она стала въ то время національною собственностью. Слдующіе затмъ годы были очень тяжелые: приходилось ожидать развязки всхъ революціонныхъ событій, потомъ послдовало кровавое паденіе Наполеона. Только уже Леонъ Грегуаръ началъ вполн пользоваться изумительно быстро возраставшими процентами съ капитала, съ такимъ страхомъ помщеннаго его праддомъ въ рискованное предпріятіе. Эти жалкія десять тысячъ росли и увеличивались по мр развитія длъ компаніи. Съ 1820 года он начали приносить сто на сто, то есть десять тысячъ въ годъ. Въ 1844 году он дали двадцать тысячъ, въ 1850 — сорокъ. Наконецъ, были еще два года, въ которые дивидендъ дошелъ до необыкновенной цифры въ пятьдесятъ тысячъ франковъ. Номинальная цна ‘денье’ была на бирж Лилля милліонъ франковъ, въ одно столтіе она увеличилась во сто разъ.
Въ то время, когда цнность доли дошла до милліона, многіе совтовали г-ну Грегуару продать свое ‘денье’, но онъ выслушивалъ эти совты съ отечески снисходительной улыбкой и постоянно отказывался. Черезъ шесть мсяцевъ начался промышленный кризисъ, и стоимость ‘денье’ упала до шестисотъ тысячъ франковъ. Но г-нъ Грегуаръ продолжалъ улыбаться, не обращая ни на что вниманія, такъ какъ онъ уже усплъ проникнуться непоколебимою врою въ свои копи. Курсъ опять поднимется, нтъ ничего на свт солидне этихъ акцій. Къ тому же, къ фанатической вр присоединялось въ немъ еще чувство глубокой признательности къ этой цнной бумаг, которая цлое столтіе кормила всю семью и позволяла ей жить, ничего не длая. Это было для Грегуаровъ какое-то божество, которому они поклонялись въ своемъ эгоизм, это была какая-то благодтельная фея ихъ домашняго очага, укачивающая ихъ, когда они лниво лежать на своихъ широкихъ постеляхъ, откармливающая ихъ, когда они сидятъ за своимъ сытнымъ столомъ… Такъ шло отъ отца къ сыну. Зачмъ же сомнваться въ судьб, когда, быть можетъ, это сомнніе разгнваетъ ее?.. Но, кром всего этого, въ глубин сердецъ Грегуаровъ, подъ непоколебимою врою въ копи, таился еще суеврный страхъ, чтобы милліонъ, которымъ они обладали, не растаялъ тотчасъ же, какъ только они обратятъ свое ‘денье’ въ деньги и положатъ ихъ въ столъ. Имъ казалось, что этому милліону гораздо безопасне лежать въ земл, откуда поколнія голодныхъ углекоповъ будутъ доставать господамъ Грегуарамъ каждый день понемногу денегъ, именно, постольку, посколько нужно на ихъ потребности.
Нтъ сомннія, что счастье не покидало этомъ домъ. Г-нъ Грегуаръ женился еще очень молодымъ человкомъ на дочери аптекаря въ Мартьен, двушк бдной и некрасивой, которую онъ, тмъ не мене, обожалъ. Она съ избыткомъ ему платила тмъ же и, вся погрузившись въ свое хозяйство, восторгалась мужемъ, смотрла на все его глазами, такъ что между ними никогда не бывало и тни какого-либо разлада, и оба они стремились къ одному и тому же идеалу — сытой, обезпеченной жизни. Они прожили такимъ образомъ сорокъ лтъ, расточая другъ другу взаимныя ласки и услуги. Это была самая аккуратная жизнь: сорокъ тысячъ франковъ продались ими очень скромно, безъ всякаго шума, а кое-какія сбереженія, оставшіяся у нихъ, были вс истрачены Сесилью, позднее и неожиданное рожденіе которой вывело ихъ на нкоторое время изъ опредленнаго бюджета. Они никогда ни въ чемъ не отказывали ей: завели другую лошадь, дв кареты, весь ея туалетъ выписывали пзстояно изъ Парижа. Но эти расходы доставляли имъ только новую радость, для дочери они не жалли ничего и, кажется, еще находили вс вещи недостойными служить ей, тогда какъ сами они,— и отецъ и мать,— до сихъ поръ носили платья того покроя, который считался моднымъ во дни ихъ молодости, и, вообще, не только не придавали никакой цны вншней обстановк, но даже смотрли на всякую непроизводительную трату, какъ на глупость.
Дверь въ столовую быстро распахнулась, и сильный голосъ прокричалъ:
— Отлично! Разв можно завтракать безъ меня?
Это была только-что вскочившая съ постели Сесиль, еще съ опухшими отъ сна глазами. Она подобрала кое-какъ на затылокъ свои волосы, накинула на себя блый шерстяной пенюаръ и явилась въ столовую.
— Мы не завтракаемъ,— отвчала мать.— Ты видишь, что мы ждемъ тебя… Сегодняшняя буря помшала теб, бдняжк, спать!
Молодая двущка посмотрла на нее съ удивленіемъ.
— Была буря?.. А я ничего не слыхала… Я ни разу и не просыпалась.
Имъ это показалось очень смшно, и они вс трое расхохотались, кухарка и горничная, принесшія завтракъ, тоже померли со смху. Мысль, что барышня проспала безпросыпу цлыхъ двнадцать часовъ, развеселила весь домъ. Когда на столъ подали бабу, вс лица окончательно просіяли.
— Какъ, она уже испеклась!— твердила Сесиль.— Какой соблазнъ вы мн устроили!.. Шоколадъ съ горячей бабой необыкновенно вкусенъ!
Они сли за столъ, отъ шоколада, налитаго въ чашки, шелъ паръ, и нкоторое время только и было рчи, что о баб. Мелани и Гонорина стояли въ столовой и сообщали разныя подробности о томъ, какъ пеклась баба. Он смотрли, какъ куски ея исчезали одинъ за другимъ, и твердили, что весело печь булки, когда видишь, что господа кушаютъ ихъ съ такимъ аппетитомъ.
Раздался яростный лай собакъ и присутствующіе предположили, что собаки лаютъ на учительницу музыки, которая являлась изъ Маршьена по понедльникамъ и пятницамъ. Кром нея, приходилъ еще учитель словесности. Молодая двушка получала все образованіе въ Піолен и пребывала совершенно счастливою въ своемъ невжеств, выбрасывая, какъ капризный ребенокъ, книгу за окно, лишь только находила ее скучною.
— Это пришелъ г-нъ Деноленъ,— сказала Гонорина, возвратившись.
Позади ея шелъ Деноленъ, кузенъ Грегуара. Онъ вошелъ въ комнату развязною походкою, громко говоря и размахивая руками. Ему уже было за пятьдесятъ лтъ, но его коротко остриженные волосы и большіе усы оставались совершенно черными.
— Да, это я, здравствуйте!.. Пожалуйста не безпокойтесь!
Онъ слъ, между тмъ какъ Грегуары продолжали восклицать, волноваться и, наконецъ, едва согласились окончить свой шоколадъ.
— Теб что-нибудь нужно сообщить мн?— спросилъ г-нъ Грегуаръ.
— Нтъ, ничего,— поспшно отвчалъ Деноленъ.— Я здилъ кататься верхомъ и, прозжая мимо, вздумалъ на минуту завернуть къ вамъ.
Сесиль освдомилась, какъ поживаютъ его дочери, Жанна и Люси. Он совершенно здоровы: первая все занимается живописью, а вторая съ утра до ночи упражняется въ пніи. Голосъ Денолена слегка дрожалъ, какъ будто подъ взрывами своихъ веселыхъ шутокъ онъ скрывалъ одолвавшее его недомоганье.
— А на копяхъ все идетъ благополучно?— снова спросилъ Грегуаръ.
— Ну!.. Я, какъ и другіе, притиснуть этимъ проклятымъ кризисомъ… Да, приходится расплачиваться за прошлые счастливые годы! Слишкомъ много настроили заводовъ, желзныхъ дорогъ и убили вс капиталы на громадное производство. А теперь деньги точно пропали, денегъ нтъ на то, чтобы привести въ движеніе все понастроенное… Къ счастію, положеніе еще не изъ самыхъ отчаянныхъ, и я какъ-нибудь да извернусь.
Точно такъ же, какъ и его кузенъ Грегуаръ, онъ получилъ въ наслдство долю въ каменноугольныхъ копяхъ Монсу. Инженеръ по профессіи и неугомонно предпріимчивый человкъ, Деноленъ сгоралъ желаніемъ пріобрсти себ королевское богатство, какъ только стоимость доли дошла до милліона, онъ поспшилъ продать свое ‘денье’, чтобы съ вырученными за него деньгами приступить къ осуществленію уже давно задуманнаго имъ предпріятія. Его жена принесла ему въ приданое маленькій клочекъ земли около Вандама, гд были открыты дв каменноугольныя копи: Жанъ-Баръ и Гастонъ-Мари. Он находились въ такомъ запущеніи и угля изъ нихъ добывалось такъ мало, что едва-едва окупались расходы. Деноленъ мечталъ поправить Жанъ-Баръ, поставить въ немъ новую машину, расширить шахту, чтобы можно было скоре доставлять наверхъ уголь. ‘Тамъ можно будетъ лопатой загребать золото’, говорилъ онъ. Мысль была врная. Но полученный имъ милліонъ ушелъ уже весь на осуществленіе этого плана, а проклятый промышленный кризисъ разразился именно въ ту минуту, когда Деноленъ разсчитывалъ, что можетъ теперь получать большіе барыши. Къ тому же онъ былъ очень плохой администраторъ, не умлъ выжимать сокъ изъ своихъ рабочихъ и, съ тхъ поръ какъ умерла его жена, позволялъ обижать себя первому встрчному. Дочерямъ своимъ Деноленъ предоставилъ полную свободу, и старшая собиралась поступить на сцену, а младшая послала на выставку три пейзажа своей работы, изъ которыхъ ни одинъ не былъ принятъ. Об он были очень веселыя двушки, нисколько не унывали отъ того, что ихъ благосостояніе пошатнулось, и даже общали, въ виду угрожающей нищеты, сдлаться очень хорошими хозяйками.
— Видишь ли, Леонъ,— нсколько нершительно заговорилъ Деноленъ,— ты напрасно не продалъ свое ‘денье’ въ одно время со мной. Теперь все идетъ часъ отъ часу хуже, и ты, пожалуй, рискуешь… Если бы ты вложилъ деньги въ мое дло, тогда и увидлъ бы, что бы мы надлали въ Вандам на нашихъ копяхъ.
Греіуаръ, не торопясь, допилъ шоколадъ и спокойно отвчалъ: — Никогда!.. Ты очень хорошо знаешь, что я не хочу спекулировать. Теперь я живу спокойно, и съ моей стороны было бы очень глупо навязать себ на шею вс эти дловыя хлопоты. Что же касается до Монсу, то пусть акціи еще упадутъ,— мы все-таки получимъ достаточно на наши расходы. Не слдуетъ быть очень жаднымъ, чортъ возьми! Затмъ послушай: въ одинъ прекрасный день ты самъ будешь кусать себ пальцы, такъ какъ акціи Монсу опять поднимутся, и внуки Сесили получать еще съ нихъ кое-что на блый хлбъ.
Деноленъ слушалъ его съ принужденной улыбкой.
— Ну, если бы я теб предложилъ вложить только сто тысячъ франковъ въ мое дло,— пробормоталъ онъ,— отказался ли бы ты?
Увидвъ встревоженныя лица Грегуаровъ, онъ пожаллъ о своихъ словахъ и отложилъ мысль о займ до момента послдней крайности.
— О, мн пока не нужно денегъ! Я просто пошутилъ… Да ты, можетъ быть, и правъ: люди гораздо скоре жирютъ отъ тхъ денегъ, которыя добываются для нихъ чужими руками.
Разговоръ перемнилъ направленіе. Сесиль разспрашивала о своихъ кузинахъ, занятія которыхъ интересовали ее, хотя въ то же время и шокировали. Г-жа Грегуаръ общала въ первый солнечный день свозить свою дочь повидаться съ этими милыми крошками. Однако, господинъ Грегуаръ казался разсяннымъ и не принималъ участія въ разговор. Наконецъ, онъ громко сказалъ:
— Будь я на твоемъ мст, я бы больше не упрямился и вошелъ въ переговоры съ Монсу. Они этого страстно желаютъ, и тогда ты возвратилъ бы вс свои деньги.
Онъ намекалъ на давнишнюю вражду, существовавшую между компаніей копей Монсу и владльцами вандамскихъ копей. Несмотря на незначительность послднихъ, ихъ могущественная сосдка не могла переносить, что въ ея владнія, находившіяся въ шестидесяти семи общинахъ, вдругъ врзался какой-то непринадлежащій ей жалкій клочекъ земли, подземныя галереи котораго проходятъ всего въ двухстахъ метрахъ отъ ея галерей. Компанія употребляла вс усилія, чтобы заставить вандамскія копи прекратить работу, но, когда ей это не удалось, она задумала купить ихъ за безцнокъ, въ то время какъ он окончательно приблизятся къ банкротству. Война не затихала ни на минуту, это былъ поединокъ до послдней капли крови, хотя директоры и инженеры обихъ копей сохраняли между собой самыя вжливыя отношенія.
— Никогда!— вскричалъ тотъ въ свою очередь.— Пока я живъ, Вандамъ не достанется Монсу… Въ четвергъ я обдалъ у Геннебо и очень хорошо видлъ, какъ онъ обхаживалъ вокругъ меня. Еще прошлой осенью, когда вс эти важныя особы прізжали въ правленіе, он осыпали меня всевозможными любезностями… Да, да, я ихъ знаю, этихъ маркизовъ и герцоговъ, генераловъ и министровъ! Разбойники, которые снимутъ съ васъ послднюю рубашку!..
Онъ былъ неистощимъ въ своемъ гнв. Къ тому же господинъ Грегуаръ не защищалъ правленія копей Монсу, всегда состоящаго изъ шести членовъ, какъ это было обусловлено уставомъ 1760 года, и деспотически распоряжающагося длами компаніи. Когда одинъ изъ этихъ господъ умиралъ, остальные пятеро выбирали новаго члена изъ самыхъ вліятельныхъ и богатыхъ акціонеровъ. При своихъ умренныхъ вкусахъ, владлецъ Піолены находилъ, что эти господа иногда хватаютъ черезъ край въ своей страстной погон за наживой.
Мелани пришла убрать со стола завтракъ. Собаки опять залаяли на двор, и Гонорина направилась уже къ двери, чтобы посмотрть, кто пришелъ, но Сесиль, задыхаясь отъ жары и отъ слишкомъ переполненнаго желудка, встала изъ-за стола, проговоривъ:
— Не ходи, это наврное моя учительница музыки.
Деноленъ тоже всталъ. Онъ посмотрлъ вслдъ уходившей двушк и, улыбаясь, спросилъ:
— Ну, какъ подвигается сватовство маленькаго Негреля?
— Еще ничего нтъ опредленнаго, — отвчала г-жа Грегуаръ.— Одни только предположенія… Нужно прежде подумать.
— Разумется, — продолжалъ Деноленъ съ игривымъ смхомъ.— Я думаю, что племянникъ и тетка… Что меня сбиваетъ съ толку, такъ это то, что сама г-жа Геннебо хлопочетъ объ этой свадьб.
Господинъ Грегуаръ вознегодовалъ. Такая знатная дама и притомъ четырнадцатью годами старше молодого человка!.. Это чудовищно! Онъ не любитъ, чтобы шутили надъ такими вещами. Деноленъ, продолжая посмиваться, пожалъ ему руку и вышелъ.
— Нтъ, это опять таки не ко мн,— проговорила входя Сесиль.— Это пришла та женщина съ двоими дтьми, помнишь, мама, жена углегопа, которую мы встртили… Позвать ихъ сюда?
Произошло колебаніе. Очень они грязны? Нтъ, не очень, къ тому же они снимутъ свои башмаки на лстниц. Отецъ и мать уже расположились въ своихъ покойныхъ креслахъ, чтобы дать совершиться пищеваренію. Если выйти изъ этой комнаты, то перемна воздуха можетъ вредно подйствовать. Это соображеніе заставило ихъ ршиться.
— Пусть войдутъ, Гонорина.
Въ столовую вошла Маг съ своими ребятишками. Иззябшіе и голодные, они почувствовали боязливый трепетъ, лишь только очутились въ этой жаркой комнат, въ которой такъ хорошо пахло сдобною булкою.

II.

Въ затворенную наглухо комнату пробились сквозь щели занавсокъ сроватыя полосы отъ свта наступавшаго дня и веромъ расползлись по потолку. Остальные члены семьи Маг все еще не просыпались: Ленора и Генрихъ спали попрежнему, обнявшись, Альзира лежала на своемъ горбу, запрокинувъ назадъ голову, старикъ Боньморъ занималъ одинъ постель Захарія и Жанлина и храплъ, раскрывъ ротъ. Ни малйшаго звука не слышно было въ узенькомъ корридорчик, гд Маг заснула, кормя грудью Эстеллу. Теперь ребенокъ тоже спалъ, лежа поперекъ живота матери и задыхаясь отъ навалившейся на него мягкой, налитой молокомъ, груди.
Часы внизу пробили шесть. По всему селенію захлопали выходныя двери и раздался стукъ деревянныхъ башмаковъ по тротуарамъ, это отправлялись на копи просвальщицы. И опять все затихало до семи часовъ. Затмъ занавски у оконъ раскрылись, сквозь стны можно было слышать поднявшіяся отовсюду позвыванія и покашливанія. Гд-то долго скрипла кофейная мельница, а въ комнат Маг все еще никто не просыпался.
Вдалек послышался крикъ, завязалась драка, и этотъ шумъ разбудилъ, наконецъ, Альзиру. Она тотчасъ отгадала, который долженъ быть часъ, и, вскочивъ съ постели, босикомъ выбжала въ корридоръ.
— Мама, мама,— говорила она, тряся мать,— уже поздно, а ты хотла сегодня идти… Осторожне, не задави Эстеллу.
Она вытащила изъ подъ груди матери полу задушеннаго ребенка.
— Господи, помилуй!— бормотала Маг, протирая глаза.— Когда люди такъ измучены, они могутъ проспать цлыя сутки.. Однь Генриха и Ленору, я ихъ возьму съ собой. А ты присмотришь за Эстеллой, я боюсь ее таскать по такой собачьей погод.
Она наскоро умылась, надла свою лучшую голубую юбку и срую шерстяную кофту, на которую еще вчера положила дв заплаты.
— Господи, помилуй, а какъ же супъ-то?— снова пробормотала она.
Въ то время какъ мать торопливо спускалась внизъ, Альзира отнесла въ комнату проснувшуюся и раскричавшуюся Эстеллу. Восьмилтняя двочка уже привыкла къ капризамъ ребенка и умла съ нжностью взрослой женщины развлечь его и успокоить. Она положила Эстеллу на свою еще теплую постель и убаюкала ее, давъ сосать свой палецъ. Справившись съ этимъ дломъ, Альзира должна была немедленно обратиться къ проснувшимся и успвшимъ уже подраться Генриху и Ленор. Эти дти не ссорились лишь во сн и даже нжно обнимали другъ друга, покуда спали. Только-что открывъ глаза, шестилтняя Ленора немедленно начала тузить своего брата, который былъ моложе ея двумя годами и принималъ удары, даже и не пробуя защититься отъ нихъ. У обоихъ были большія, какъ бы налитыя головы, покрытыя взъерошенными желтыми волосами. Альзира принуждена была оттащить сестру за ноги, пригрозивъ ей розгой. Началось умыванье и одванье, сопровождаемое крикомъ, плачемъ и топотомъ. Окна оставались занавшенными, чтобы свтъ не разбудилъ Боньмора, продолжавшаго храпть, несмотря на возню, поднятую дтьми.
— У меня все готово! Скоро ли вы тамъ справитесь?— прокричала Маг.
Она открыла въ кухн ставни, разгребла огонь и подложила свжаго угля. Въ ней таилась надежда, что старикъ не долъ оставленный для него супъ. Но котелокъ оказался совершенно пустымъ, и она должна была сварить горсть вермишели, сберегавшейся про запасъ уже дня три. Придется състь ее безъ масла, такъ какъ отъ того крошечнаго кусочка, который остался вчера, теперь, конечно, нтъ и слда. Велико было удивленіе Маг, когда она увидла, что Катерина, приготовляя тартинки, ухитрилась еще оставить кусочекъ масла, величиною съ орхъ. Кром этого кусочка въ буфет ршительно ничего больше не было: ни одной крошки хлба, никакой косточки, которую можно было бы поглодать. Что съ ними будетъ, если Мэгра и сегодня откажетъ въ кредит, а буржуа изъ Піолены не дадутъ ста су? Когда мужчины и Катерина возвратятся съ копей, надо же будетъ имъ чего-нибудь пость, такъ какъ, къ несчастію, до сихъ поръ не выдумали еще средства жить безъ ды.
— Сойдете ли вы, наконецъ?— снова крикнула она.— Мн пора идти.
Когда Альзира сошла съ дтьми въ кухню, Маг разложила вермишель поровну на три маленькія тарелки. Что же касается до нея самой, то ей, какъ она увряла, вовсе не хочется сть. Хотя Катерина уже переварила одинъ разъ оставшуюся отъ вчерашняго дня кофейную гущу, но мать снова перепустила ее черезъ кипятокъ и выпила дв большихъ кружки кофе, до такой степени жидкаго, что онъ походилъ на ржаваго цвта воду. Это все-таки подкрпитъ ее…
— Слушай,— обратилась она къ Альзир,— не буди дда, пускай онъ спить, и смотри хорошенько за Эстеллой, чтобы она не свернула себ шеи. Если она проснется и раскричится, то вотъ кусочекъ сахару. Распусти его въ вод и напой ее съ ложечки. Я знаю, что ты умница и не съшь сама этого кусочка.
— А какъ же школа, мама?
— Ну, въ школу пойдешь въ другой разъ. Сегодня ты нужна мн.
— А супъ? Хочешь, я сварю его, если ты не скоро возвратишься?
— Супъ, супъ… Нтъ, подожди меня.
Альзира, какъ большая часть уродцевъ, была не по лтамъ развита умственно и умла отлично варить супъ. Какъ видно, она поняла затрудненія матери и больше не настаивала.
Теперь уже все селеніе проснулось, дти толпами шли въ школу, шаркая по тротуарамъ своими калошами. Пробило восемь часовъ, и трескотня голосовъ становилась все слышне и слышне за стной, у Левановъ. Начался бабій день. Подбоченясь, женщины сидли за своимъ кофе, и ихъ языки работали безъ отдыха, какъ мельничные жернова. Къ оконному стеклу прильнуло снаружи поблеклое лицо съ толстыми губами и приплюснутымъ носомъ.
— Послушай, есть кое-что новенькое?— послышался голосъ.
— Нтъ, нтъ, посл!— отвчала Маг.— Мн надо идти!
Боясь соблазниться стаканомъ горячаго кофе, на который приглашала ее сосдка, Маг накормила скоре Ленору и Генриха и вышла съ ними на улицу. Наверху Боньморъ продолжалъ храпть съ ритмической правильностью, убаюкивая весь домъ.
Выйдя на свжій воздухъ, Маг удивилась, что уже не слышно воя втра. Наступила внезапная оттепель, небо было землистаго цвта, скользкія стны покрылись зеленоватой сыростью, на дорогахъ образовалась грязь, присущая только этой стран каменнаго угля, черная, какъ разведенная сажа, густая и липкая до того, что изъ нея съ трудомъ можно было вытаскивать ноги. Не успвъ сдлать нсколько шаговъ, Маг должна была прибить Ленору, которая занималась тмъ, что собирала грязь съ своихъ калошъ, какъ съ кончика лопаты. По выход изъ селенія, Маг прошла вдоль насыпи и свернула на дорогу къ каналу, пробираясь, чтобы сократить путь, по неровнымъ закоулкамъ, среди пустырей, огороженныхъ поросшими мхомъ заборами. Дале пошли обычныя картины, присущія предмстьямъ промышленныхъ центровъ: потянулись одни за другими сараи и длинныя заводскія строенія съ высокими трубами, позади группы тополей виднлась обвалившаяся шахтовая башня старыхъ рекильярскихъ копей. Повернувъ направо, Маг вышла на большую дорогу.
— Погоди, погоди, грязная свинья, я теб покажу, какъ катать шарики!— крикнула она.
Теперь Генрихъ захватилъ въ руку кусокъ грязи и мялъ ее. Отколотивъ безъ разбора обоихъ ребятишекъ, Маг привела ихъ, наконецъ, въ повиновеніе, и они шли, косясь назадъ, чтобы видть слды своихъ ступней, уже измученные непрерывными усиліями, съ которыми приходилось вытаскивать ноги изъ грязи.
Со стороны Маршьена, мощеная дорога тянулась на протяженіи двухъ лье, какъ вымазанная въ дегтю лента, положенная среди красноватой почвы. Дале она перескала Монсу, незамтно спускаясь внизъ по отлогому скату равнины. Эти сверныя дороги, съ ихъ легкими спусками и подъемами, вытянутыя въ струнку между мануфактурными городами, мало-по-малу застраиваются по обимъ сторонамъ и угрожаютъ со временемъ превратить цлый округъ въ одинъ сплошной городъ. Направо и налво, до самаго конца спуска, шли небольшіе каменные домики, выкрашенные желтой, голубой и черной краской. Въ черный цвтъ красили, вроятно, ради того, что все равно рано или поздно угольная пыль насядетъ на стны и скроетъ подъ своимъ слоемъ какой угодно другой, боле веселый цвтъ. Среди этихъ мелкихъ строеній возвышались кое-гд двухъ-этажные дома, въ которыхъ обитало заводское начальство. Церковь была тоже каменная, похожая своею архитектурою на доменную печь новой конструкціи. Квадратная колокольня уже почернла отъ насвшей на нее угольной пыли. Между тянувшимися здсь сахарными заводами, канатными фабриками и складами муки для вывозной торговли безпрестанно встрчались танцовальныя зады, пивныя и табачныя торговли. Ихъ было такъ много, что на тысячу домовъ приходилось боле пятисотъ подобныхъ заведеній, и вс они продавали всевозможные напитки.
Подходя къ длинному ряду магазиновъ и мастерскихъ, принадлежавшихъ компаніи каменноугольныхъ копей, Маг взяла за руки Генриха и Ленору — одного съ правой стороны, другую съ лвой. Тотчасъ же за магазинами находился домъ, гд жилъ директоръ Геннебо. Это было обширное помщеніе, отдленное отъ дороги ршеткой, за которой виднлся садъ съ тощими деревьями. Въ это самое время около дома остановилась карета, и изъ нея вышли: господинъ съ орденомъ на груди и дама въ плащ на мху. Это были гости изъ Парижа, пріхавшіе со станціи желзной дороги въ Маршьен. Г-жа Геннебо, показавшаяся въ полусвт прихожей, вскрикнула отъ удивленія и радости.
— Да ну, тащитесь, что ли!— проворчала Маг, дергая за руки своихъ ребятишекъ, спотыкавшихся въ грязи.
Страшно взволнованная, она добралась, наконецъ, до Мэгра, который жилъ бокъ-о-бокъ съ директоромъ, такъ что одна только простая стна отдляла его маленькій домъ отъ богатаго жилища Геннебо. Тутъ же былъ и складъ товаровъ,— длинное строеніе оканчивавшееся лавочкой съ выходной дверью на улицу. Мэгра торговалъ всмъ, чмъ угодно: пряниками, колбасами, фруктами, хлбомъ, пивомъ и кастрюлями, прежде онъ былъ надзирателемъ въ Вор и началъ свою торговлю съ того, что открылъ маленькій погребокъ. Затмъ, благодаря протекціи начальства, онъ расширилъ свои операціи и мало-по-малу убилъ всю мелкую торговлю въ Монсу. Благодаря разнообразію находившагося у него товара и многочисленности покупателей, стекавшихся къ нему, со всхъ копей, онъ могъ продавать дешевле другихъ и оказывать боле долгосрочный кредитъ. Къ тому же, его постоянно поддерживала компанія, построившая ему даже домъ и лавочку.
— Я опять пришла къ вамъ, г-нъ Мэгра,— сказала смиренно Маг, встртивъ его передъ дверью лавки, у которой онъ стоялъ.
Мэгра молча взглянулъ на нее. Это былъ толстый господинъ съ холоднымъ, но вжливымъ обращеніемъ, хвалившійся тмъ, что онъ никогда не измняетъ разъ принятому ршенію.
— Неправда ли, вы меня не прогоните, какъ вчера? Нужно же намъ чмъ-нибудь питаться до субботы… Конечно, мы уже два года должны вамъ шестьдесять франковъ…
Она говорила отрывистыми, короткими фразами. Это былъ старый долгъ, сдланный еще во время послдней стачки. Двадцать разъ они давали себ общаніе уплатить его, но до сихъ поръ имъ не удавалось сберечь изъ заработанныхъ денегъ даже и сорока су. Къ тому же, третьяго дня съ ними случилось совсмъ непредвиднное обстоятельство: они должны были заплатить разомъ двадцать франковъ башмачнику, который грозилъ имъ, въ случа неуплаты, арестомъ. Если бы не этотъ несчастный случай, то они, какъ и другіе рабочіе, не нуждались бы ни въ чемъ до субботы.
Мэгра, скрестивъ руки и выпятивъ животъ, стоялъ, не открывая рта, и на вс просьбы отвчалъ отрицательнымъ покачиваніемъ головы.
— Только два хлба, господинъ Мэгра. Я не стану просить у васъ кофе… Только по два хлба въ день, въ три фунта каждый…
— Нтъ!— крикнулъ онъ, наконецъ, во все горло.
Изъ-за двери выглянула его жена — жалкое созданіе, цлые дни проводившее надъ веденіемъ торговыхъ книгъ и не осмливавшееся ни на минуту поднять голову и оторваться отъ нихъ. Она тотчасъ же съ испугомъ скрылась, увидвъ, что несчастная просительница обратила на нее свои молящіе глаза. Ходили слухи, что иныя откатчицы, состоящія въ числ покупательницъ Мэгра, имли на него несравненно больше вліянія, чмъ она. Но врно было только то, что если какой-нибудь углекопъ желалъ получить отсрочку въ платеж за забранный товаръ, то онъ посылалъ съ просьбою объ этомъ жену или дочь, красивую или безобразную,— это все равно,— только бы она была любезна съ Мэгра.
Маг, все еще безмолвно умолявшая лавочника, почувствовала смущеніе подъ пристальнымъ взглядомъ его блествшихъ маленькихъ глазъ. Она разсердилась, такъ какъ познакомилась со значеніемъ этихъ безцеремонныхъ взглядовъ еще въ то время, когда у нея не было семерыхъ дтей. Маг ушла, свирпо таща за собой Ленору и Генриха, занимавшихся собираніемъ орховой скорлупы въ ручейк.
— Это не принесетъ вамъ счастья, господинъ Мэгра, попомните меня!— проговорила она на прощанье.
Теперь ей оставалась одна только надежда — на буржуа Піолены. Если они не дадутъ ста су, тогда — ложись и умирай…
Она взяла влво, по дорог въ Жуазель. На поворот дороги стояло правленіе каменноугольныхъ копей,— настоящій дворецъ, куда каждую осень прізжали изъ Парижа важныя особы — князья, генералы, министры — и задавали тамъ роскошные обды. Маг, идя по дорог, уже распредлила мысленно вс сто су, которыя надялась получить: прежде всего — хлбъ, потомъ кофе, затмъ четверть фунта масла и четверикъ картофеля для утренняго супа и вечерняго рагу. Наконецъ, нужно бы еще взять немного студня изъ свинины, такъ какъ для мужа необходимо что-нибудь мясное.
Навстрчу попался кюре Монсу, аббатъ Жуаръ. Онъ шелъ, подобравъ рясу и ступая осторожно, точно жирный откормленный котъ, боящійся запачкать свою блестящую шкурку. Аббатъ былъ очень скромный человкъ, старавшійся ни во что не вмшиваться, чтобы не вооружать противъ себя ни рабочихъ, ни хозяевъ.
— Здравствуйте, господинъ кюре!
Онъ улыбнулся дтямъ и прошелъ мимо Маг, остановившейся посреди дороги. Маг вовсе не была религіозна, но теперь ей вдругъ показалось почему-то, что священникъ непремнно поможетъ ей чмъ-нибудь.
Она снова двинулась въ путь по черной и вязкой грязи. До Піолены оставалось еще два километра, и дти, не интересуясь больше ничмъ, совсмъ измученныя, начинали все больше и больше отставать. По обимъ сторонамъ дороги тянулись все такіе же пустыри, огороженные поросшими мхомъ заборами, и все такія же фабричныя почернвшія отъ дыма строенія съ высокими трубами. Безконечно, словно какое-то неподвижное море, разстилались поля, среди которыхъ не виднлось ни одного дерева, до самаго горизонта, гд тянулась фіолетовая линія Бандамскаго лса.
— Мама, возьми меня на руки…
И она брала ихъ на руки и несла то одного, то другого. Мстами на дорог стояли лужи, и Маг подоткнула платье, чтобы не явиться къ буржуа черезчуръ запачканною въ грязи. Три раза она чуть не упала, до того было скользко на этой проклятой мостовой. Когда, наконецъ, они добрались до дома Грегуаровъ, на нихъ бросились съ громкимъ лаемъ дв громадныя собаки, и перепуганныя дти разревлись отъ страха. Кучеръ отогналъ собакъ кнутомъ.
— Снимите башмаки и войдите,— повторила Гонорина.
Очутившись въ столовой, Маг и дти стояли неподвижно, одурлыя отъ внезапнаго перехода съ холода въ тепло и смущенныя взглядами этого пожилого господина и этой пожилой дамы, полулежавшихъ въ креслахъ.
— Дочь моя, займись исполненіемъ своихъ обязанностей, — проговорила г-жа Грегуаръ.
Они возложили раздачу милостыни на Сесиль, такъ какъ, по ихъ понятіямъ о хорошемъ образованіи, это было ея дло. Надо быть доброй… Грегуары сами называли свой домъ домомъ милосердаго Бога. Однако же они вовсе не хотли быть обманутыми или оказывать поощреніе пороку и поэтому старались творить добрыя дла съ самымъ строгимъ разборомъ. Въ виду этого они никогда не помогали деньгами. Никогда! Ни десятью су, ни двумя су, такъ какъ вдь это уже извстно, что если у бдняка очутятся два су, то онъ ихъ немедленно пропьетъ. Они помогали всегда натурою, преимущественно теплою одеждою, которою снабжали по зимамъ дтей бдняковъ.
— О, бдныя милочки!— вскричала Сесиль,— Какъ они посинли отъ холода!.. Гонорина, возьми изъ шкапа свертокъ и принеси его сюда.
Кухарка и горничная тоже смотрли на этихъ несчастныхъ съ тревожнымъ и жалостливымъ чувствомъ людей, которымъ нтъ надобности заботиться объ обд. Горничная пошла наверхъ, а кухарка, державшая въ рукахъ остатки бабы, въ, забывчивости поставила ихъ опять на столъ и стояла теперь съ пустыми руками.
— У меня остались еще два хорошихъ шерстяныхъ платьица и маленькія косыночки,— продолжала Сесиль.— Вы увидите, какъ этимъ бднымъ милочкамъ будетъ въ нихъ тепло!
Тогда языкъ снова возвратился къ Маг и она пробормотала:
— Очень вамъ благодарна, мадемуазель… Вы вс очень добры… Слезы показались на ея глазахъ. Она была теперь уврена, что получитъ т сто су, о которыхъ мечтала, и ее только занималъ вопросъ, какъ бы ловче попросить денегъ, если буржуа сами не предложатъ ихъ. Горничная все еще не возвращалась, и въ комнат наступило неловкое молчаніе. Генрихъ и Ленора стояли справа и слва матери, спрятавшись въ ея платье, и пристально смотрли широко открытыми глазами на стоявшую на стол бабу.
— У васъ только и есть, что эти двое?— спросила г-жа Грегуаръ, чтобы прервать молчаніе.
— О, сударыня, у меня ихъ семеро!
Г-нъ Грегуаръ, погрузившійся было въ чтеніе газеты, съ негодованіемъ привскочилъ.
— Семеро! Къ чему такъ много? Боже милосердый!..
— Это неблагоразумно,— прошептала старая дама.
Маг жестомъ попросила извиненія. Что вы хотите? Объ этомъ совсмъ и не думали, а дти все прибавлялись да прибавлялись. Къ тому же, когда они выростутъ, это будетъ большая подмога для дома. Они, Маг, жили бы какъ слдуетъ, если бы у нихъ не было дда, который становится уже очень старъ, а изъ этой кучи ребятъ только двое сыновей и старшая дочь достигли того возраста, когда можно начать работать на копяхъ. Хотя мелюзга и ничего не зарабатываетъ, а все-таки ее надо кормить.
— Такъ вы давно работаете на копяхъ?— спросила г-жа Грегуаръ.
Блдно лицо Маг освтилось безмолвнымъ смхомъ.
— О, да! О, да!.. Я работала подъ землею до двадцати лтъ. Когда у меня родился второй ребенокъ, докторъ сказалъ, что я должна бросить эту работу, потому что она, какъ видно, что-то портила у меня въ костяхъ. Къ тому же, я вышла въ это время замужъ и у меня было достаточно дла дома… Что же касается до моего мужа, то вся его семья, видите ли, рааботаетъ тамъ съ незапамятныхъ временъ. Это началось еще съ дда его дда, однимъ словомъ, очень давно, при самомъ начал, когда въ первый разъ ударили киркой тамъ, въ Рекильяр…
Г-нъ Грегуаръ снова оставилъ свою газету и посмотрлъ на эту жалкую женщину и ея не мене жалкихъ ребятишекъ съ восковой кожей и безцвтными волосами. Постепенное вырожденіе сказывалось въ ихъ маленькомъ рост, безкровныхъ лицахъ и въ томъ грустномъ безобразіи, которое нужда накладываетъ на людей, преслдуемыхъ ею изъ поколнія въ поколніе. Снова наступило молчаніе, и только слышалось потрескиваніе горвшаго угля. Теплая комната казалась переполненною тмъ благосостояніемъ, среди котораго дремлетъ сердце буржуа.
— Что она тамъ длаетъ?— вскричала нетерпливо Сесиль.— Мелани, поди, скажи ей, что свертокъ лежитъ на нижней полк шкапа, налво…
Г-нъ Грегуаръ окончилъ вслухъ т размышленія, на которыя навели его эти голодные бдняки:
— Это правда, что горя много бываетъ на свт, но надо также сознаться, что и рабочіе ведутъ себя очень неблагоразумно… Вмсто того, чтобы откладывать копйку, какъ длаютъ наши поселяне, углекопы пьютъ, длаютъ долги и кончаютъ тмъ, что морятъ съ голоду своихъ дтей.
— Ваша правда, сударь,— степенно отвчала Маг,— не вс идутъ по хорошей дорог. Это я всегда твержу негодяямъ, когда они начинаютъ жаловаться… Я въ этомъ случа счастливе другихъ: мой мужъ не пьетъ. Конечно, онъ иногда выпьетъ лишнее на чьей-нибудь свадьб, но тмъ дло и кончается… Это ему тмъ боле длаетъ честь, что до своей женитьбы онъ пилъ, какъ настоящая свинья, съ вашего позволенія… И однако же, несмотря на то, что онъ ведетъ себя такъ благоразумно, намъ все-таки отъ этого не легче. Бываютъ дни, какъ сегодня, когда вы можете опрокинуть вс ящички, какіе только есть въ дом, и ни откуда не вывалится даже ни одного ліарда.
Она хотла навести ихъ на мысль о монет во сто су и продолжала объяснять своимъ мягкимъ голосомъ происхожденіе губившаго ихъ долга, сначала небольшого, а затмъ увеличивавшагося и пожиравшаго ихъ сбереженія. Прежде, получая заработанныя деньги, они всегда аккуратно погашали частичку этого долга, но однажды какъ-то запоздали съ уплатой, и съ тхъ поръ кончено: они никакъ не могутъ справиться. Долгъ все растетъ, и мужчинамъ опротивла работа, которая не приносить даже столько, чтобы можно было понемногу расквитаться съ долгами. Наплевать! Такъ до самой смерти и не выпутаешься! Къ тому же надо подумать и о томъ, что углекопу нужна кружка пива, чтобы ополоснуть отъ пыли гордо. Вс начинаютъ съ этого, а потомъ, когда одурютъ отъ постояннаго недостатка въ деньгахъ, то уже и совсмъ не выходятъ изъ кабаковъ. Не въ обвиненіе будь сказано, можетъ быть, это происходитъ отъ того, что заработная плата слишкомъ мала…
— Я думала, что компанія даетъ вамъ помщеніе и топливо,— сказала г-жа Грегуаръ.
Маг покосилась на ярко пылавшій въ камин уголъ.
— Да, да, намъ отпускаютъ уголь не особенно хорошій, но который все-таки горитъ… Что же касается до помщенія, то съ насъ берутъ за него по шести франковъ въ мсяцъ… Кажется, немного, а иногда бываетъ страшно трудно заплатить… Вотъ, напримръ, сегодня: разржьте меня хоть на кусочки и все-таки не вытянете изъ меня и двухъ су. Ничего нтъ, какъ есть ничего!
Грегуары молчали, изнженно растянувшись въ креслахъ. Мало-по-малу имъ наскучило и даже сдлалось непріятно это перечисленіе нуждъ бдняковъ. Маг испугалась, не оскорбила ли она ихъ чмъ-нибудь, и, какъ практическая женщина, прибавила съ самымъ спокойнымъ видомъ:
— Все это я говорю не для того, чтобы жаловаться. Какъ суждено жить, такъ и живи, къ тому же, сколько ни бейся, а вдь ничего не измнишь… Самое лучшее, не правда ли, это честно вести свои дла тамъ, гд милосердый Господь велитъ жить.
Г-нъ Грегуаръ весьма одобрилъ ее.
— Люди съ такими правилами, моя добрая женщина, стоятъ выше всякой невзгоды.
Гонорина и Мелани принесли свертокъ. Сесиль сама развернула его и вынула два маленькихъ платьица, потомъ прибавила къ нимъ косынки, даже чулки и перчатки. Все это будетъ совершенно впору. Учительница музыки, наконецъ, пришла, и Сесиль очень торопилась. Она приказала завернуть выбранныя ею вещи, спша скоре выпроводить за дверь Маг съ дтьми.
— Мы очень нуждаемся, — пробормотала Маг, — намъ бы только одну монету во сто су.
Эта фраза засла у ней въ горл: Маг были очень горды и никогда не попрошайничали. Сесиль тревожно взглянула на отца, но тотъ отказалъ наотрзъ съ такимъ видомъ, какъ б’дто бы исполнялъ свой долгъ.
— Нтъ, это не въ нашихъ правилахъ. Мы не можемъ.
Молодая двушка, растроганная полнымъ отчаянія выраженіемъ лица Маг, вздумала, по крайней мр, еще чмъ-нибудь наградить дтей. Такъ какъ они попрежнему не сводили глазъ съ бабы, то Сесиль отрзала два куска и, подавая ихъ дтямъ, сказала:
— Возьмите! Это для васъ.
Затмъ она снова отобрала отъ нихъ куски и, спросивъ листъ старой газеты, завернула ихъ въ нее.
— Подождите, вы подлитесь этимъ съ вашими братьями и сестрами.
Родители смотрли на нее умиленными взорами, а она, наконецъ, совсмъ выпроводила Маг за дверь. Бдные ребятишки, у которыхъ не было хлба, ушли, благоговйно держа въ окоченлыхъ отъ холода ручонкахъ куски сдобной булки.
Маг тащила ихъ за собой по мостовой, не видя боле ни пустынныхъ полей, ни черной грязи, ни свинцоваго, нависшаго надъ землей неба. Проходя опять черезъ Монсу, она ршилась еще разъ зайти къ Мэгра и молила и просила его до того неотступно, что, наконецъ, лавочникъ далъ ей два хлба, кофе, масла и даже монету во сто су, такъ какъ онъ давалъ взаймы и деньги на короткій срокъ. Когда Мэгра сказалъ ей, чтобы на будущее время она присылала за провизіей свою дочь, то Маг поняла, что не ей слдуетъ опасаться пристальныхъ взглядовъ лавочника, а Катерин. Ну, это мы еще посмотримъ! Катерина надаетъ ему пощечинъ, если онъ вздумаетъ слишкомъ близко подойти къ ней.

III.

Одиннадцать часовъ пробило на колокольн маленькой сложенной изъ кирпича церкви или, скоре, часовни селенія ‘Двухсотъ-сорока’, въ которой аббатъ Жуаръ служилъ по воскресеньямъ обдни. Въ каменномъ зданіи, рядомъ съ церковью, помщалась школа, и изъ нея, несмотря на затворенныя окна, слышались протяжные дтскіе голоса. На довольно обширной площади, разстилавшейся между четырьмя корпусами, въ которыхъ находились помщенія для рабочихъ, и раздленной на смежные садики, не виднлось ни одной живой души, и эти садики, лишенные зелени, со взрытою почвою, съ оставшимися еще кое-гд овощами, представляли очень невеселое зрлище. Везд варили супъ, и дымъ валилъ изъ всхъ трубъ, кое-гд на улиц показывалась женщина, хлопала дверью и снова исчезала. Дождя не было, но въ воздух скопилось столько влаги, что съ одного конца селенія до другого везд стекала съ крышъ вода и капала непрерывными каплями въ кадки, разставленныя на тротуарахъ подъ водосточными трубами. Это селеніе, стоявшее на обширной плоской возвышенности, окруженное, точно траурной каймой, чернвшимися дорогами, только и могло блеснуть, что разв правильными рядами своихъ красныхъ черепичныхъ крышъ, омываемыхъ непрерывнымъ дождемъ.
Возвращаясь домой, Маг сдлала крюкъ и зашла къ жен одного изъ смотрителей, чтобы купить у ней картофеля, оставшагося еще отъ осенняго сбора. Позади аллеи изъ тощихъ тополей, единственнаго дерева, произрастающаго въ этой открытой мстности, находилась отдльная отъ селенія группа домиковъ, построенныхъ по четыре въ рядъ и окруженныхъ садиками. Такъ какъ компанія предоставила эти выстроенные на пробу дома только надсмотрщикамъ, то рабочіе, добродушно иронизируя надъ своей нищетой, прозвали этотъ уголокъ усадьбой ‘Шелковыхъ чулокъ’, тогда какъ принадлежащая имъ самимъ часть селенія была у нихъ окрещена именемъ: ‘Плати свои долги’.
— Уфъ, вотъ, наконецъ, и мы!— проговорила навьюченная свертками Маг, вталкивая въ комнату Ленору и Генриха, у которыхъ отъ усталости отнялись ноги.
Альзира сидла передъ очагомъ и укачивала на рукахъ раскричавшуюся Эстеллу. Сахару больше не было, и двочка, не зная, чмъ успокоить ребенка, вздумала обмануть его и дать ему свою грудь. Иногда этотъ обманъ удавался, но на этотъ разъ, какъ ни прижимала Альзира ротикъ ребенка къ своей худенькой груди, Эстелла только все боле и боле раздражалась и, не находя того, что ей было нужно, кусала съ досады кожу на груда Альзиры.
— Дай мн ее!— крикнула мать, какъ только освободилась отъ своихъ покупокъ.— Она не дастъ намъ слова сказать.
Маг разстегнула кофту, и крикунья мгновенно смолкла, припавъ къ налитой молокомъ груди матери. Теперь, по крайней мр, можно было говорить, но, какъ оказалось, говорить было почти не о чемъ: у маленькой хозяйки все шло какъ слдуетъ,— огонь подъ очагомъ не погасъ, комната была выметена и прибрана. Среди наступившей тишины, сверху неслось все то же правильное, ни на минуту не прекращавшееся, храпнье дда.
— Сколько всего!— проговорила Альзира, съ улыбкой смотря на принесенную провизію.— Если хочешь, мама, я сварю супъ.
Весь столъ былъ заваленъ. На немъ лежали завернутыя теплыя платьица, два хлба, картофель, масло, кофе, цикорій и полфунта студня изъ свинины.
— О, супъ!— сказала съ усталымъ видомъ Маг.— Надо будетъ сходить нарвать щавелю и надергать порею. Нтъ, ты лучше приготовишь супъ для отца и братьевъ… Свари картофелю, мы съдимъ его съ масломъ… А кофе? Смотри, не забудь сдлать кофе.
Вдругъ она вспомнила о сдобной булк и взглянула на пустыя руки Леноры и Генриха, успвшихъ уже отдохнуть и весело возившихся на полу. Неужели эти обжоры съли украдкою булку! Она принялась ихъ бить, между тмъ какъ Альзира, ставившая на очагъ котелокъ, старалась ее успокоить.
— Не тронь ихъ, мама. Если ты для меня берегла кусочекъ бабы, то мн, право, все равно. Они проголодались посл такой длинной дороги.
Пробило полдень, и снова раздалось шлепанье калошъ возвращавшихся изъ школы ребятишекъ. Картофель сварился, кофе, наполовину смшанный съ цикоріемъ, пвуче переливался черезъ фильтръ. Расчистили уголокъ стола отъ наваленныхъ на немъ вещей, но за нимъ пила одна мать, а дтямъ служили столомъ ихъ собственныя колни. Страшно прожорливый Генрихъ молча, но съ жадностью поглядывалъ на просалившуюся бумагу, въ которой былъ завернутъ прельщавшій его студень.
Маг пила свой кофе маленькими глотками, держа стаканъ въ обихъ рукахъ, чтобы лучше отогрть ихъ. Наконецъ, въ кухню спустился и старикъ Боньморъ. Обыкновенно онъ вставалъ поздне, и завтракъ всегда оставлялся для него на очаг. Сегодня ддъ разворчался по поводу того, что ему не приготовили супу, но когда невстка замтила, что не всегда длается такъ, какъ намъ захочется, онъ молча принялся за картофель. Отъ времени до времени, когда ему нужно было прочистить горло, онъ вставалъ и плевалъ, соблюдая чистоту, въ огонь, затмъ снова садился на стулъ, опустивъ внизъ голову и безцльно смотря своими потухшими глазами. Зубовъ у него почти уже не было, и онъ медленно разминалъ во рту пищу, перекладывая ее со стороны на сторону.
— Ахъ, мама, я и забыла!— вскричала Альзира.— Сосдка приходила…
— Надола мн эта сосдка!— перебила ее мать.
Она питала затаенное неудовольствіе противъ Левакъ, которая нарочно плакалась вчера на безденежье, чтобы только не дать ничего взаймы Маг, между тмъ какъ послдняя очень хорошо знала, что именно теперь сосдка ни въ чемъ не нуждается, такъ какъ ея жилецъ, Бутелу, взялъ впередъ свои заработанныя деньги и расплатился съ хозяйкой. Впрочемъ, въ селеніи мало кто помогалъ другъ другу.
— Кстати, ты мн напомнила,— снова заговорила Маг,— заверни кофе на одну мельничную засыпку… Я пойду, отдамъ его Пьерронъ, у которой занимала третьяго дня.
Когда дочь отсыпала въ пакетикъ кофе, мать сказала, что сейчасъ же возвратится назадъ и займется приготовленіемъ супа. Она вышла изъ кухни, держа Эстеллу на рукахъ, старикъ Боньморъ продолжалъ медленно пережевывать картофель, а Генрихъ и Ленора дрались за падающую на полъ картофельную кожицу, которую они подбирали и ли.
Маг боялась, чтобы ее не зазвала къ себ Левакъ, и поэтому пошла не кругомъ, а прямо черезъ садики. За садомъ Маг сейчасъ же начинался садъ Пьерроновъ, въ ршетчатомъ забор, отдлявшемъ одни владнія отъ другихъ, было проломано отверстіе, служившее какъ бы калиткой для сообщенія сосдей. Тутъ же былъ общій колодецъ на четыре семьи. Рядомъ, позади тощей группы сирени находился низенькій сарай, наполненный старою домашнею утварью и служившій жилищемъ для кроликовъ, которыхъ откармливали и потомъ съдали въ большіе праздники. Пробило часъ, это было время питья кофе, и ни одной души не показывалось ни въ дверяхъ, ни въ окнахъ домовъ. Одинъ только землекопъ, для котораго еще не пришло время отправляться на копи, работалъ въ огород и, не поднимая головы, вскапывалъ, для посва овощей, свой уголокъ земли. Когда Маг добралась до провотиположнаго корпуса домиковъ, она съ удивленіемъ увидла, что изъ-за церкви вышли какія-то дв дамы и господинъ. Пріостановившись на секунду, она тотчасъ узнала ихъ: эта была г-жа Геннебо, шедшая показывать селеніе рабочихъ своимъ гостямъ,— господину съ орденомъ на груди и дам въ мховомъ плащ.
— Къ чему ты такъ торопилась!— вскричала Пьерронъ, когда Маг вручила ей пакетикъ кофе.— Это дло вовсе не спшное.
Пьерронъ было не боле двадцати восьми лтъ, и она слыла за самую красивую женщину во всемъ селеніи. Брюнетка съ оживленнымъ личикомъ, низкимъ лбомъ, узенькимъ ртомъ, большими глазами, съ красиво очерченною грудью, хорошо сохранившеюся, потому что у Пьерронъ никогда не было дтей, она была при этомъ порядочная кокетка и отличалась опрятностью блой кошечки. Ея мать, ‘Брюле’, вдова задавленнаго обваломъ забойщика, отправила свою дочь на фабрику и клялась, что никогда не выдастъ ея замужъ за углекопа. Когда же эта дочь, уже далеко не молоденькой двушкой, обвнчалась съ Пьеррономъ, углекопомъ и притомъ вдовцемъ, у котораго осталась отъ перваго брака дочь, ‘Брюле’ страшно разсердилась и до сихъ поръ не могла простить дочери этого поступка. Однако, супруги жили очень счастливо, несмотря на всевозможныя сплетни и пересуды, ходившія насчетъ снисходительности, съ которой Пьерронъ относился къ многочисленнымъ обожателямъ жены. Долгу у нихъ не было ни копйки, мясо они ли два раза въ недлю, домъ содержался въ такой чистот, что въ кастрюли можно было глядться, какъ въ зеркало. Къ тому же, благодаря протекціи, компанія разршила имъ торговать конфектами и бисквитами, и стеклянныя банки съ этими лакомствами постоянно красовались на полкахъ, устроенныхъ въ окн. Эта торговля давала отъ шести до семи су въ день, а по воскресеньямъ, иногда и до двнадцати. Счастливая жизнь Пьерронъ нарушалась только ворчаніемъ старой революціонерки ‘Брюле’, все мечтавшей отмстить хозяевамъ за смерть своего мужа, и маленькой Лидіей, на которой часто вымещались вс домашнія непріятности.
— Какая она у тебя уже большая!— сказала Пьерронъ, заигрывая съ Эстеллой.
— Ахъ, не говори, сколько съ ними хлопотъ!— отвчала Маг.— Хорошо, что у тебя нтъ дтей: по крайней мр, ты всегда можешь держать въ чистот свой домъ.
Хотя ея хозяйство было тоже въ порядк и каждую субботу производилось въ дом нытье, но она все-таки съ завистью домовитой хозяйки оглядла эту чистую, кокетливо убранную комнату, въ которой было зеркало, висли на стнахъ три картины въ рамахъ, а на буфет стояли золоченыя вазы.
Пьерронъ только-что собиралась пить свой кофе одна, такъ какъ въ это время вся ея семья находилась на копяхъ.
— Выпей со мной стаканчикъ,— сказала она.
— Нтъ, спасибо, я только-что пила.
— Ну, такъ что же, бда будетъ, если ты выпьешь еще?
Въ самомъ дл, вдь ничего не будетъ… Он услись другъ противъ друга и начали медленно прихлебывать кофе. Въ промежутки между стоявшими на окн банками съ конфектами и бисквитами можно было наблюдать за всей линіей домиковъ на противоположной сторон. Глаза обихъ женщинъ безпрестанно обращались на эти домики, на висвшія на окнахъ маленькія занавски, по большей или меньшей чистот которыхъ судили всегда о добродтеляхъ хозяекъ. Занавски у Леваковъ были страшно грязны и казались просто тряпками, которыми обтирали днища горшковъ.
— Можно ли жить такъ грязно!— проговорила Пьерронъ.
Маг подхватила ея замчаніе и заговорила безудержу. Ахъ, если бы у нея былъ такой жилецъ, какъ Бутелу, она показала бы тогда, какъ слдуетъ вести хозяйство! Если съ умніемъ взяться за дло, то жилецъ можетъ служить большимъ подспорьемъ. Только не надо его класть на свою постель. Къ тому же мужъ пьянствуетъ, бьетъ жену и бгаетъ къ пвицамъ въ кафе Монсу.
На лиц Пьерронъ изобразилось глубокое отвращеніе. Отъ этихъ пвицъ всегда можно получить какую-нибудь болзнь. Въ Жуазел была одна, отъ которой заразились вс копи.
— Что меня удивляетъ, такъ это то, какъ ты позволила своему сыну сойтись съ ихъ дочерью.
— Да поди-ка, помшай!.. Ихъ садъ рядомъ съ нашимъ. Лтомъ нельзя было воды достать изъ колодца, нельзя было подойти къ сараю или къ сирени, чтобы не натолкнуться на Захарія съ Филоменой.
Вс любовныя исторіи завязывались въ этихъ садикахъ, если только двушка не давала себ труда назначать свиданія своему возлюбленному въ густой зелени полей или въ Рекильяр. Эти исторіи оканчивались всегда свадьбами, и матери сердились только въ такомъ случа, если сыновья слишкомъ рано обзаводились возлюбленными, такъ какъ, женившись, они уже не работали больше на родителей.
— Ты бы лучше покончила съ этимъ,— благоразумно заговорила Пьерронъ.— У Филомены уже двое дтей отъ Захарія, и они не разстанутся… Все равно, онъ для васъ ужь не работникъ.
Маг съ бшенствомъ вытянула впередъ руки.
— Слушай, я ихъ прокляну, если они не разстанутся!.. Разв Захарій не обязанъ намъ повиноваться? Намъ чего-нибудь да стоило его выростить… Ну, такъ пусть онъ прежде поработаетъ на насъ, а потомъ уже обзаводится женой… Скажи, что съ нами будетъ, если наши дти, какъ только станутъ на ноги, такъ и начнутъ работать для своей собственной семьи?.. Тогда намъ только и останется, что умирать!
Впрочемъ, она быстро успокоилась.
— Я говорю вообще, потомъ мы увидимъ, какъ поступить… Твой кофе очень хорошъ, ты умешь положить всего въ мру.
Поболтавъ еще съ четверть часа о томъ, о семъ, она вдругъ заторопилась, повторяя, что ей надо варить супъ для своихъ мужчинъ. По тротуарамъ снова шли дти, возвращаясь посл завтрака въ школу, у нкоторыхъ дверей стояли женщины и смотрли на госпожу Геннебо, которая проходила мимо одного изъ корпусовъ и, какъ видно, знакомила своихъ гостей съ жилищами рабочихъ. Эти постители начинали интересовать обитателей селенія. Рабочій, вскапывавшій свой огородъ, на минуту пересталъ работать, дв испуганныя курицы со страхомъ скрылись въ садикахъ.
Только-что Маг подошла къ своему дому, какъ ей навстрчу попалась Левакъ, караулившая доктора Вандергагена, служившаго на копяхъ. Это былъ маленькій человчекъ, всегда торопившійся, заваленный работой по горло и дававшій на-ходу совты больнымъ.
— Докторъ,— встртила его Левакъ, — я совсмъ не сплю, и у меня болитъ все тло… Посовтуйте, что мн длать.
Онъ всмъ имъ говорилъ ‘ты’.
— Оставь меня въ поко! Ты пьешь слишкомъ много кофе,— отвчалъ онъ, не останавливаясь.
— Докторъ, вамъ надо бы взглянуть на моего мужа,— обратилась къ нему въ свою очередь Маг.— У него все болятъ ноги.
— Это онъ отъ тебя хвораетъ, оставь меня въ поко!
Об женщины стояли, съ отчаяніемъ пожимая плечами и смотря вслдъ убгавшему доктору.
— Зайди. Ты знаешь, что есть кое-что новенькое, — сказала Левакъ.— Кстати выпьешь стаканчикъ кофе: я только-что сварила его.
Маг не въ силахъ была сопротивляться искушенію. Куда ни шло! Она выпьетъ только капельку, чтобы не обидть сосдку.
Комната была страшно грязна, на полу и на стнахъ виднлись сальныя пятна, столъ и буфетъ были покрыты грязью, удушливый воздухъ казался густымъ отъ наполнявшихъ его испареній. Передъ огнемъ сидлъ Бателу, уткнувъ носъ въ тарелку и положивъ локти на столъ. Это былъ широкоплечій, здоровый малый, очень смирный и казавшійся моложе своихъ тридцати трехъ лтъ. Онъ оканчивалъ свой супъ, между тмъ какъ двухлтній Ахиллъ, первенецъ Филомены, смотрлъ на него молча, съ молящимъ видомъ прожорливаго зврка. Жилецъ, который, несмотря на свою огромную черную бороду, обладалъ очень нжными чувствами, совалъ, отъ времени до времени, куски говядины въ ротъ мальчугана.
— Подожди, я сейчасъ подслащу кофе, — говорила Левакъ, подсыпая въ кофейникъ сахарнаго песку.
Старше Бутелу шестью годами, съ отвислой грудью и съ такимъ же животомъ, съ плоскимъ лицомъ и никогда не чесанными сдоватыми волосами, она была совсмъ отвратительной старухой. Но это нисколько не помшало Бутелу сойтись съ нею и не обращать ни малйшаго вниманія на ея вншность, какъ не обращалъ онъ его на супъ, въ которомъ нердко попадались волосы, или на постельное блье, не перемнявшееся по три мсяца. Казалось, что она шла въ придачу къ нанимаемому имъ помщенію, и мужъ ея любилъ повторять, что врное сведеніе счетовъ только закрпляетъ дружбу.
— Я тебя зазвала, чтобы сказать, что вчера вечеромъ видли, какъ Пьерронъ все шаталась около ‘Шелковыхъ чулокъ’,— продолжала Левакъ.— Извстный теб человкъ поджидалъ ее позади заведенія Рассенра, и они вмст пошли вдоль канала… Каково? Хорошо это для замужней женщины!
— Ну, что же,— проговорила Маг,— до женитьбы Пьерронъ дарилъ надсмотрщикамъ кроликовъ, а теперь для него мене убыточно ссужать имъ свою жену.
Бутелу разразился громкимъ смхомъ и бросилъ въ ротъ Ахиллу обмокнутый въ супъ кусочекъ хлба. Об женщины принялись перемывать косточки Пьерронъ. Кокетка, которая ничуть не красиве другихъ, но цлый день вертится передъ зеркаломъ, то и дло моется и помадитъ волосы… Конечно, это дло мужа, что же, если ему нравится хлбъ, достающійся такимъ путемъ… Есть такіе честолюбивые люди, которые готовы лизать подошвы у своихъ начальниковъ, только бы получить отъ нихъ спасибо…
Ихъ пересуды были прерваны приходомъ сосдки, которая принесла девятимсячную Дезире, дочку Филомены. Завтракать Филомен приходилось въ просвальномъ сара, и она устроилась такъ, что ей приносили туда ребенка, и она кормила его грудью, присвъ на кучу каменнаго угля.
— А я не могу оставить свою ни на минуту: она тотчасъ же начинаетъ орать во все горло, — сказала Маг, взглянувъ на Эстеллу, заснувшую у нея на рукахъ.
Но ей не удалось избжать того вопроса, который она видла въ глазахъ Левакъ.
— Скажи, надо же, однако, съ этимъ покончить…
Сначала об матери, по взаимному нмому соглашенію, вовсе не торопились со свадьбой Захарія и Филомены. Если Маг желала какъ можно дольше получать деньги, заработываемыя сыномъ, то и Левакъ, съ своей стороны, выходила изъ себя при мысли, что ей придется выпустить изъ рукъ заработокъ дочери. Къ чему торопиться! Левакъ предпочитала держать у себя ребенка, пока еще не было другого. Но съ тхъ поръ какъ мальчикъ, выростая, началъ сть хлбъ и къ тому же родилась еще двочка, мать Филомены нашла, что ей становится убыточно держать внучатъ, и начала страшно торопить свадьбою.
— Захарій уже вынималъ жребій, на службу онъ не пойдетъ, и теперь нтъ боле никакихъ препятствій,— продолжала она.— Ну, такъ когда же?
— Подождемъ, по крайней мр, хорошей погоды,— отвчала съ замшательствомъ Маг.— Такая скука возиться съ этими длами! Точно они не могли подождать: прежде бы обвнчались, а ужъ потомъ народили бы дтей!.. Честное слово, я задушу Катерину, если она надлаетъ подобныхъ глупостей!
Левакъ пожала плечами.
— Не говори, и она пойдетъ по той же дорожк!
Бутелу съ спокойствіемъ домашняго человка взялъ изъ буфета еще хлба. Овощи для супа самого Левака — картофель и порей — лежали, наполовину очищенные, на уголк стола, хозяйка десять разъ принималась за нихъ и опять бросала, увлеченная непрерывными пересудами. Она только-что было опять принялась за нихъ, какъ снова бросила и подбжала къ окну.
— Это что еще такое?.. Посмотри, г-жа Геннебо, и съ гостями… Ну, вотъ, они зашли въ Пьерронъ.
Об разомъ снова напали на Пьерронъ. Ну, да, конечно, каждый разъ, какъ только компанія вздумаетъ показывать своимъ гостямъ селеніе, ихъ непремнно ведутъ къ Пьерронъ, потому что тамъ везд чистота. По всей вроятности, гостямъ не разсказываютъ про исторію съ надсмотрщиками. Можно держать домъ въ порядк, когда имешь возлюбленныхъ, получающихъ по три тысячи франковъ, съ готовой квартирой, отопленіемъ и содержаніемъ. Если снаружи и чисто, то внутри грязно. Он злословили все время, пока постители оставались у Пьерронъ.
— Выходятъ!— проговорила, наконецъ, Левакъ.— Поворачиваютъ… Смотри, милая, кажется, они идутъ въ теб.
Маг перепугалась. Кто знаетъ, вымыла ли Альзира столъ? И супъ тоже еще не готовъ! Она пробормотала ‘до свиданія’ и опрометью бросилась домой, не оглядываясь по сторонамъ.
Въ кухн все блестло. Видя, что мать не возвращается, Альзира вооружилась тряпкой и съ самымъ серьезнымъ видомъ принялась за стряпню. Она выдергала въ огород остатки порею, набрала щавелю и принялась за чистку зелени, между тмъ какъ на огн уже стоялъ большой котелъ, въ которомъ грлась вода для ванны рабочимъ членамъ семьи, когда они возвратятся съ копей домой. Генрихъ и Ленора, по счастливой случайности, вели себя очень тихо, занявшись старымъ календаремъ, который они рвали на клочки. Старикъ Боньморъ молчаливо курилъ трубку.
Только-что Маг перевела духъ, какъ госпожа Геннебо постучалась въ дверь и вслдъ затмъ вошла въ комнату.
— Можно, не правда ли?..
Высокая, блокурая, немного уже отяжелвшая сорокалтняя женщина, она улыбалась съ натянутой любезностью, подъ которой довольно искусно скрывала опасеніе, какъ бы не запачкать свое шелковое, бронзоваго цвта платье, прикрытое сверху чернымъ бархатнымъ манто.
— Войдите, войдите,— приглашала она своихъ гостей.— Мы никого не стсняемъ… Ну, что, здсь ли еще не чисто? А вдь у этой славной женщины семь человкъ дтей! И вс хозяйства ведутся точно также… Я уже вамъ говорила, что компанія беретъ съ нихъ за помщеніе по шести франковъ въ мсяцъ. Внизу у нихъ одна большая комната, на верху — дв, кром того, есть погребъ и садъ.
Господинъ съ орденомъ на ше и закутанная въ мха дама, только-что утромъ оставившіе Парижъ, смотрли вокругъ себя съ растеряннымъ видомъ людей, попавшихъ въ какую-то чуждую имъ страну.
— И садъ есть,— твердила дама.— Можно въ немъ дышать воздухомъ… Это прелестно!
— Мы даемъ имъ угля на топливо столько, что они не сжигаютъ всего,— продолжала госпожа Геннебо.— Докторъ посщаетъ ихъ два раза въ недлю, а когда они становятся стары, тогда имъ полагается пенсія, хоть у нихъ ничего не высчитываютъ на этотъ предметъ изъ заработной платы.
— Настоящая иваида!— бормоталъ восхищенный гость.
Маг поспшила предложить имъ стулья, но дамы отказались. Прежде госпож Геннебо очень нравилось показывать своимъ гостямъ этихъ зврей уже по одному тому, что это хоть на минуту развлекало ее въ этомъ скучномъ мст ссылки, но потомъ ей скоро надоло видть везд нищету и нищету, царствующую даже въ тхъ опрятныхъ домахъ, въ которые только и заходила она со своими постителями. Къ тому же она только повторяла машинально отрывки слышанныхъ ею фразъ и никогда не интересовалась этимъ рабочимъ людомъ, нуждающимся и страдающимъ такъ близко отъ нея.
— Прелестныя малютки!— прошептала дама, которой он казались отвратительными съ ихъ большими головами и всклоченными желтыми волосами.
Маг должна была сказать, сколько имъ лтъ. Потомъ постители заинтересовались Эстеллой и тоже обратились къ матери съ разспросами. Старикъ Боньморъ, изъ вжливости вынувшій изо рта трубку, тоже не остался незамченнымъ,— такъ измученный сорокалтней подземной работой, съ такими больными ногами и съ такимъ землистымъ лицомъ… Но онъ почувствовалъ страшный приступъ кашля и поспшилъ выйти за дверь, чтобы не безпокоить постителей своимъ отхаркиваніемъ и видомъ выплевываемой имъ черной мокроты.
Самое большое вниманіе заслужила Альзира. Что за прелестная маленькая хозяйка! Маг поздравляли, что у нея такой развитый не по лтамъ ребенокъ. Никто не говорилъ ни слова о горб двочки, но только сострадательные взгляды постителей, полные вмст съ тмъ какого-то брезгливаго выраженія, безпрестанно останавливались на маленькомъ изуродованномъ созданіи.
— Теперь, если кто-нибудь заговорить съ вами въ Париж о жилищахъ нашихъ рабочихъ, вы можете отвчать, что видли ихъ,— закончила госпожа Геннебо.— Всегда такая же тишина, какъ и теперь, нравы — самые патріархальные, вс веселы и здоровы, какъ вы видите. Здсь такъ спокойно и воздухъ такъ хорошъ, что вы непремнно должны сюда пріхать, чтобы хоть немного отдохнуть и поправиться.
— Превосходно, превосходно!— кричалъ гость въ ршительномъ порыв энтузіазма.
Они вышли, и на лицахъ ихъ можно было замтить нчто врод того восхищенія, съ какимъ иные люди выходятъ изъ балагана, гд они разсматривали коллекцію какихъ-нибудь феноменовъ. Провожавшая ихъ Маг остановилась на порог своего дома, а они медленно двинулись дале, громко разговаривая между собою. Имъ приходилось теперь проходить мимо собравшихся группами женщинъ, желавшихъ взглянуть на этихъ постителей, всть о появленіи которыхъ передавалась изъ дома въ домъ.
Левакъ остановила около своей двери Пьерронъ, тоже прибжавшую изъ любопытства. Об он были непріятно изумлены, что постители такъ долго не выходятъ отъ Маг. Ну, что же, они останутся ночевать, что ли, тамъ?
— Сколько зарабатываютъ Маг и всегда сидятъ безъ гроша денегъ. Конечно, не напасешься, когда у людей есть пороки.
— Я только-что сейчасъ узнала, что она ходила сегодня утромъ за милостыней къ буржуа изъ Піолены, а Мэгра, который прогналъ ее вчера, сегодня опять отпустилъ ей въ долгъ провизіи… Знаемъ мы, какую плату беретъ Мэгра!
— Надо много храбрости, чтобы взять съ нея эту плату… Нтъ, онъ беретъ ее съ Катерины.
— Ахъ, слушай, было же у нея настолько дерзости, чтобы сказать мн сейчасъ, что она задушитъ Катерину, если та обзаведется любовникомъ!.. Точно будто долговязый Шаваль не любезничаетъ съ нею уже давно!
— Тсъ!.. Вотъ и они.
Левакъ и Пьерронъ съ самымъ невиннымъ видомъ, не выказывая невжливаго любопытства, слдили исподтишка за выходившими гостями. Затмъ он поманили въ себ Маг, которая все еще стояла съ Эстеллой на рукахъ. И вс три женщины смотрли неподвижно въ спины разодтыхъ постителей до тхъ поръ, пока т не отошли шаговъ на тридцать. Тогда пересуды возобновились съ новой силой.
— На кож-то у нихъ много денегъ, можетъ быть, больше, чмъ он сами стоютъ.
— О, наврное!.. Я не знаю гостьи, но за нашу не дамъ и четырехъ су, несмотря на всю ея толщину. Про нее ходить немало исторій…
— Ну? Какихъ исторій?..
— Все про ея возлюбленныхъ… Вотъ теперь про инженера…
— Этотъ худенькій крошка!.. О, онъ очень тщедушенъ и совсмъ потеряется подъ одялами!
— Что жь, если это ее забавляетъ!.. Признаюсь, я не имю доврія въ дам, если у ней на лиц всегда брезгливое выраженіе и никакое мсто ей не нравится… Посмотри, съ какимъ презрніемъ ко всмъ намъ вертитъ она своимъ хвостомъ. Разв это хорошо?
Постители шли все тмъ же медленнымъ шагомъ, продолжая разговаривать, какъ вдругъ на дорог передъ церковью остановилось закрытое ландо. Изъ него вышелъ мужчина лтъ сорока восьми, въ наглухо застегнутомъ черномъ сюртук, очень смуглый, съ правильнымъ лицомъ, на которомъ какъ будто застыло повелительное выраженіе.
— Мужъ!— проговорила Левакъ и, объятая невольнымъ страхомъ, который внушалъ директоръ всмъ десяти тысячамъ своихъ подчиненныхъ, понизила голосъ, какъ будто ее можно было услышать на такомъ разстояніи.— И это, однако, правда, что жена наставила ему рога.
Теперь все селеніе высыпало на улицу. Любопытство женщинъ возрастало, группы сходились одна съ другой и образовывали цлыя толпы, кучи сопливыхъ ребятъ расползлись по тротуарамъ и смотрли, разинувъ рты. Изъ окна школы выглянуло на минуту блдное лицо учителя. Землекопъ, работавшій въ огород, такъ и остановился, упершись ногой на заступъ, и тоже смотрлъ широко открытыми глазами. Голоса кумушекъ мало-помалу возвышались, и въ воздух стоялъ шумъ, напоминавшій собою то стукотню деревянныхъ трещетокъ, то порывы втра, пробгавшаго по сухимъ листьямъ.
Самая большая толпа собралась передъ дверью Левакъ. Сначала остановились только дв женщины, потомъ ихъ стало уже десять, а затмъ двадцать. Теперь, когда много было ушей, Пьерронъ благоразумно молчала, Маг, тоже очень осторожная, довольствовалась тмъ, что смотрла на удалявшихся постителей. Чтобы успокоить проснувшуюся и раскричавшуюся Эстеллу, она преспокойно разстегнула платье и принялась кормить ее грудью. Когда г-нъ Геннебо усадилъ дамъ въ карету и она покатила по направленію въ Маршьену, тогда въ послдній разъ раздался, словно взрывъ, шумъ женскихъ голосовъ. Кумушки размахивали руками и говорили вс вдругъ, посреди суматохи, похожей на суматоху взбунтовавшагося муравейника.
Пробило три часа. Бутелу и другіе землекопы отправились на работу. Вдругъ изъ-за угла церкви показались первые углекопы, возвращавшіеся съ копей. Лица ихъ были черны, одежда — вся мокрая, они шли, скрестивъ руки и согнувъ спины. Тогда между женщинами произошло страшное смятеніе, он быстро разбжались по домамъ, объятыя испугомъ провинившихся хозяекъ, которыя за пересудами и питьемъ кофе забыли о своихъ обязанностяхъ. Везд только и слышался одинъ тревожный крикъ:
— Ахъ, Господи, супъ-то мой, супъ-то еще не готовъ!

IV.

Когда Маг, оставивъ Этьена у Рассенра, пришелъ домой, Катерина, Захарій и Жанлинъ уже сидли за столомъ и оканчивали свой супъ. Рабочіе возвращались съ копей всегда такими голодными, что садились за столъ, не снимая промокшаго насквозь платья и не умываясь. Кто приходилъ первымъ, тотъ и принимался за ду, не дожидаясь другихъ, и столъ оставался накрытымъ чуть не съ утра до вечера, такъ какъ почти всегда кто-нибудь изъ членовъ семьи могъ придти каждую минуту, наскоро състь свою порцію и опять уйти на какую-нибудь экстренную работу.
Еще не переступивъ черезъ порогъ, Маг увидлъ разложенную провизію. Онъ не сказалъ ни слова, но тревожное лицо его прояснилось. Все утро его не покидала забота о томъ, что буфетъ — пустъ, что въ дом нтъ ни кофе, ни масла, и, отбивая киркой каменный уголь, задыхаясь въ глубин узкой галереи, онъ не переставалъ возвращаться къ этимъ печальнымъ мыслямъ. Какъ-то справится жена и что будетъ, если она возвратится домой съ пустыми руками? И вотъ теперь, какъ видно, все есть! Она посл разскажетъ ему, откуда все это взялось. Онъ даже засмялся отъ удовольствія.
Катерина и Жанлинъ уже встали изъ-за стола и, стоя, пили свой кофе, между тмъ какъ Захарій, не насытившійся супомъ, отрзалъ большой ломоть хлба и лъ его, намазавъ масломъ. Онъ очень хорошо видлъ кусокъ студня, который Альзира развернула и положила на тарелку, но, тмъ не мене, не дотрогивался до него, зная, что это для отца. Вс трое выпили посл супа по большому стакану свжей воды.
— Пива нтъ,— сказала Маг, когда ея мужъ слъ въ свою очередь за столъ.— Мн хотлось сберечь немного денегъ… Но, если ты хочешь, Альзира сбгаетъ сейчасъ и возьметъ пинту.
Онъ посмотрлъ на нее и окончательно расцвлъ. Какъ, у ней есть даже и деньги!
— Нтъ, нтъ!— отвчалъ онъ.— Я выпилъ кружку и больше не надо.
Онъ принялся за ду, медленно зачерпывая ложкой похлебку, приготовленную изъ картофеля, порея, щавеля и верхомъ налитую въ чашку, которая замняла тарелку. Маг-мать, не спуская съ рукъ Эстеллы, помогала Альзир подавать на столъ, придвинула поближе къ мужу масло и студень и поставила на огонь кофе, чтобы онъ не простылъ.
Между тмъ около буфета уже былъ поставленъ ушатъ, сдланный изъ распиленной поводамъ бочки, и Катерина начала мыться первая, наполнивъ его теплой водой. Она сняла съ головы чепчикъ, затмъ совершенно спокойно скинула панталоны, куртку и рубашку. Привыкнувъ съ восьмилтняго возраста мыться такимъ образомъ при всхъ, она не видла въ этомъ ничего неприличнаго и только повернулась лицомъ къ стн, а затмъ начала усиленно намыливать себя чернымъ мыломъ. Никто не обращалъ на нее вниманія, даже Ленору и Генриха она нисколько не интересовала. Вымывшись, Катерина, нагая, поднялась по лстниц въ верхнюю комнату, оставивъ свою смоченную рубашку и прочія принадлежности костюма сложенными въ кучу на полу кухни. Очередь мыться была теперь за братьями, но между ними завязался споръ: Жанлинъ торопился первымъ забраться въ ушатъ, подъ тмъ предлогомъ, что Захарій все еще жуетъ, а тотъ не пускалъ его, говоря, что сдлалъ любезность Катерин, уступивъ ей чистую воду, но вовсе не хочетъ пачкаться посл мальчишки, тмъ боле что Жанлинъ всегда до того загрязнитъ воду, что она сдлается годною на чернила для школы. Ссора окончилась тмъ, что они оба разомъ залзли въ ушатъ и мылись вмст, даже помогая другъ другу намыливать спину. Затмъ, точно такъ же какъ и сестра, они побжали наверхъ.
— Сколько они всегда нагрязнятъ!— проговорила Маг, собирая съ полу платье, чтобы развсить его для просушки.— Хоть бы ты, Альзира, подтерла немного.
За стной послышались крики и началась возня. Слышны были ругательства мужчины, плачъ женщины, топотъ ногъ и глухіе удары, точно кто-то колотилъ по пустой тыкв.
— Левакъ задаетъ жен встрепку, — поршилъ спокойно Маг, выскабливая ложкой дно чашки.— Странно, Бутелу уврялъ, что супъ готовъ.
— Какже, готовъ!— проговорила, его жена.— Я видла, на стол лежали овощи, даже еще не очищенныя.
Крики усилились, страшный толчекъ потрясъ стны, и затмъ все смолкло. Тогда Маг, проглотивъ послднюю ложку похлебки, заключилъ съ видомъ невозмутимаго судьи:
— Это понятно, если супъ не былъ готовъ.
Выпивъ полный стаканъ воды, онъ приступилъ къ студню, разрзывая его на квадратные кусочки и накладывая кончикомъ ножа на хлбъ. Никто не говорилъ ни слова, пока отецъ лъ. Самъ онъ молча утолялъ голодъ, ему показалось, что студень не такой, какой бываетъ въ лавк Мэгра, стало быть, его взяли гд-нибудь въ другомъ мст, но онъ все-таки ни о чемъ не разспрашивалъ жену. Онъ сдлалъ только одинъ вопросъ: спитъ ли еще старикъ наверху? Нтъ, ддъ уже ушелъ на свою обычную прогулку. И снова воцарилось молчаніе.
Запахъ мяса привлекъ вниманіе Леноры и Генриха, нашедшихъ себ забаву: они проводили по полу ручейки изъ пролитой на немъ воды. Ребятишки подошли къ отцу и стали передъ нимъ, мальчикъ впереди своей сестры. Они слдили за каждымъ кускомъ, и глаза ихъ загорались надеждою, когда отецъ бралъ студень съ тарелки, но тотчасъ омрачались, лишь только онъ подносилъ его къ своему рту. Алчность до того мучила ихъ, что они поблднли и слюни выступили у нихъ на губахъ. Наконецъ Маг замтилъ это.
— Разв дтямъ не давали студня?— спросилъ онъ.
Маг замялась.
— Ты знаешь, что я не люблю этой несправедливости,— продолжалъ онъ.— У меня проходитъ аппетитъ, когда они стоять около меня и выпрашиваютъ кусочекъ.
— Конечно, имъ давали!— вскричала она съ сердцемъ.— Если ты будешь ихъ слушать, то можешь отдать имъ и свою долю, и доли другихъ: они все будутъ сть, пока не лопнутъ… Не правда ли, Альзира, вдь мы вс ли студень?
— Конечно, мама, — отвчала маленькая горбунья, лгавшая въ подобныхъ случаяхъ съ апломбомъ взрослой женщины.
Ленора и Генрихъ стояли неподвижно, возмущенные этой ложью. Зачмъ же ихъ всегда скутъ, когда они говорятъ не правду? Маленькія сердца ребятишекъ тоскливо сжались, и имъ очень хотлось сказать, что ихъ не было въ комнат въ то время, когда другіе ли студень.
— Подите прочь!— твердила мать, отгоняя ихъ въ другой уголъ кухни.— Постыдились бы всякій разъ смотрть въ тарелку отца. Если бы даже онъ и одинъ лъ мясо, такъ вдь онъ зато работаетъ, а вы, мелюзга, только еще и умете, что сть!..
Но отецъ подозвалъ ихъ. Онъ посадилъ Генриха на лвое колно, Ленору на правое и сталъ вмст съ ними додать студень. Каждый получалъ свою долю, разрзанную на маленькіе кусочки, и вполн осчастливленныя дти съ жадностью пожирали мясо.
Вставъ изъ-за стола, Маг сказалъ жен:
— Нтъ, не наливай мн кофе: я прежде вымоюсь… Помоги только вылить грязную воду.
Они взяли за ручки ушатъ, вынесли его за дверь и вылили въ ручей. Въ это время Жанлинъ, переодвшись наверху въ сухое платье, сходилъ съ лстницы. На немъ были штаны и блуза изъ шерстяной матеріи, еще слишкомъ широкія для него, но уже негодныя для Захарія, которому принадлежали прежде. Видя, что онъ старается незамтно пробраться къ растворенной двери, мать остановила его.
— Ты куда идешь?
— Туда…
— Куда — туда?.. Слушай: поди, набери въ вечеру зелени для салата. Слышишь? Если ты не принесешь салата, я съ тобой раздлаюсь!
— Хорошо, хорошо!
Онъ ушелъ, засунувъ руки въ карманы, волоча ноги, обутыя въ деревянные башмаки, и раскачиваясь своимъ худенькимъ тломъ десятилтняго мальчишки, какъ настоящій старый углекопъ. Захарій, въ свою очередь, тоже спустился сверху. Онъ былъ одтъ боле тщательно, и черное съ голубыми полосками шерстяное трико плотно облегало его станъ. Отецъ крикнулъ ему, чтобы онъ пораньше приходилъ домой, но Захарій ничего не отвчалъ, только кивнулъ головой и вышелъ, съ трубкой въ зубахъ.
Ушатъ снова наполнили теплой водой, и Маг началъ медленно снимать куртку. По знаку матери, Альзира увела дтей играть на улицу. Многіе углекопы, не стсняясь, мылись на глазахъ всей своей семьи, но Маг не любилъ этого и хотя не осуждалъ прямо своихъ товарищей, однако, говорилъ, что только дтямъ хорошо полоскаться вмст.
— Что ты длаешь наверху?— крикнула Маг Катерин, подходя въ лстниц.
— Я разорвала вчера платье и теперь чиню его, — отвчала двушка.
— Хорошо… Не сходи внизъ, отецъ моется.
Маг ршилась, наконецъ, положить Эстеллу на стулъ, и двочка не раскричалась, по обыкновенію, а смирно лежала, пригртая огнемъ очага, и смотрла на своихъ родителей безсмысленными глазами. Маг, совсмъ раздтый, прислъ на корточки передъ ушатомъ, окунулъ въ него голову и принялся намыливать ее чернымъ мыломъ, постоянное употребленіе котораго обезцвчиваетъ изъ поколнія въ поколніе волосы и придаетъ имъ желтоватый цвтъ. Потомъ онъ влзъ весь въ ушатъ, намылилъ себ грудь, животъ, руки, ноги и принялся скоблить ихъ обими руками. Жена стояла передъ нимъ и смотрла на него.
— Скажи,— начала она,— я обратила вниманіе на твое лицо, когда ты вошелъ въ комнату… Ты очень безпокоился, да?— А когда увидлъ провизію, то сейчасъ же повеселлъ… Представь, буржуа изъ Піолены не дали мн ни одного су. О, они были очень любезны и надавали ребятишкамъ разныхъ вещей! Мн было стыдно приставать къ нимъ, къ тому же это выклянчиваніе всегда становится мн поперекъ горла.
Она на минуту замолчала и, опасаясь, чтобы Эстелла не свалилась со стула, поправила ее. Отецъ продолжалъ скоблить кожу, не предлагая ни одного вопроса объ интересовавшемъ его предмет и спокойно ожидая, что жена разскажетъ ему все.
— Нужно теб сказать, что Мэгра отказалъ мн. О, наотрзъ! Прогналъ, какъ собаку… Можешь себ представить, весело ли мн было! Шерстяныя платьица грютъ, но супа изъ нихъ не сваришь, правда?
Онъ все также молча поднялъ голову. Ничего въ Піолен, ничего у Мэгра! Откуда же все взялось? Она въ это время засучивала рукава, приготовляясь, по обыкновенію, мыть ему спину. Маг очень любилъ, когда жена терла его изо всей силы. Она взяла мыло и принялась тереть ему плечи, а онъ напрягалъ вс свои мускулы, чтобы не гнуться подъ ея сильными руками.
— Ну, я снова зашла къ Мэгра и ужь столько наговорила ему, столько!.. Я сказала ему, что у него нтъ сердца, что если только есть на свт справедливость, то ему непремнно будетъ за насъ худо… Это ему наскучило, онъ все отворачивался отъ меня и ему очень хотлось убжать…
Вымывъ плечи, она принялась за спину и терла ее съ такимъ усердіемъ, что скоро кожа Маг заблестла не хуже кастрюль, отполированныхъ въ субботнюю чистку. Отъ этой непрерывной, усердной работы потъ лилъ ручьями съ Маг-жены, и она запыхалась до того, что едва могла говорить.
— Наконецъ, онъ назвалъ меня старой прицпой… Хлбъ Мэгра будетъ намъ давать до субботы, но всего лучше, что онъ далъ взаймы сто су… Я взяла у него масла, кофе, цикорію и хотла еще взять студня и картофеля, да замтила, что онъ началъ ворчать… Я истратила семь су на студень и восемнадцать на картофель, стало быть, у меня остается три франка семьдесятъ пять сантимовъ на рагу и на приварокъ… Ну, кажется, я не даромъ потеряла утро?
Теперь она принялась вытирать мужа тряпкой. Вполн счастливый, не думая о новомъ долг, который придется платить чуть не завтра, онъ громко разсмялся и заключилъ въ объятія жену.
— Оставь, глупый, вдь ты мокрый и меня вымочишь… Только я боюсь, что Мэгра замышляетъ…
Она хотла сообщить свои опасенія насчетъ Катерины, но вдругъ остановилась. Къ чему тревожить отца? Это поведетъ въ нескончаемымъ исторіямъ.
— Что такое замышляетъ?— спросилъ Маг.
— Замышляетъ на насъ насчитать. Когда онъ напишетъ счетъ, надо напомнить Катерин, чтобы она хорошенько проврила его.
Маг чувствовалъ себя какъ будто помолодвшимъ, отъ крпкаго растиранія, кровь заходила въ немъ быстре, а мягкая тряпка, которой вытирала его жена, пріятно щекотала ему волосы на груди и на рукахъ. Онъ снова обнялъ жену и на этотъ разъ держалъ ее крпко. Каждая ванна оканчивалась подобною сценою: Маг говорилъ, что это его дессертъ, и притомъ не стоющій ни гроша. Она, шутя, отталкивала его.
— Ну, не глупъ ли ты, ахъ, какъ глупъ! Посмотри, Эстелла на тебя глядитъ… Подожди, я поверну ее лицомъ къ стн.
— Ну, да, много она смыслитъ!
Выпустивъ, наконецъ, изъ объятій жену, Маг надлъ сухія панталоны. Онъ любилъ посл ванны посидть нкоторое время съ обнаженнымъ торсомъ. На его блой, какъ у малокровной двушки, кож виднлись старые рубцы отъ пораненій о жесткій уголь,— ‘прививки’,— какъ называли ихъ углекопы, гордившіеся этими слдами, оставляемыми тяжелой подземной работой. Нжась, онъ расправлялъ свои массивныя руки, свою грудь, блествшую, какъ мраморъ, и прорзанную голубоватыми жилками. Лтомъ вс углекопы выходили въ такомъ вид, полуобнаженные, на улицу и становились въ дверяхъ своихъ домовъ. Маг и теперь, несмотря на сырую погоду, вышелъ на минуту за дверь и перекинулся острымъ словцомъ съ товарищемъ, стоявшимъ тоже съ голой грудью, по ту сторону садиковъ. Въ дверяхъ другихъ домовъ показались еще нсколько углекоповъ Ребятишки, возившіеся на тротуарахъ, подняли головы и тоже смялись, раздляя веселое настроеніе рабочихъ, выставившихъ на вольный воздухъ свои утомленные мускулы.
Все еще не надвая рубашки, Маг принялся наконецъ за свой кофе и передалъ жен о столкновеніи съ инженеромъ по поводу дурного крпленія подземныхъ галерей. Онъ теперь успокоился, отдохнулъ и, одобрительно кивая головой, выслушивалъ благоразумные совты жены, которая всегда выказывала въ этихъ длахъ очень много здраваго смысла. Ея постоянное мнніе было то, что ничего не выиграешь, если пойдешь наперекоръ компаніи. Затмъ она разсказала ему о посщеніи г-жи Геннебо. Оба они были этимъ очень польщены, хотя и не высказывали своего удовольствія вслухъ.
— Можно теперь сойти?— спросила Катерина сверху лстницы.
— Можно, отецъ обсушивается передъ огнемъ.
Молодая двушка надла свое праздничное платье изъ синяго поплина, поблвшее и истершееся уже въ складкахъ, на голов у нея былъ простенькій чепчикъ изъ чернаго тюля.
— Н-ну! Какъ ты разодлась!.. Куда же это ты идешь?
— Въ Монсу, купить ленту къ чепчику. Я сняла съ него старую, она очень засалилась.
— Такъ у тебя есть деньги?
— Нтъ. Мукъ общала дать мн взаймы десять су.
Мать отпустила ее, но только-что Катерина вышла за дверь, Маг крикнула ей вслдъ:
— Слушай, не ходи за лентой къ Мэгра… Онъ тебя обсчитаетъ и, къ тому же, подумаетъ, что у насъ денегъ куры не клюютъ.
Отецъ, присвшій передъ огнемъ, чтобы скоре просушить затылокъ, прибавилъ съ своей стороны:
— Смотри, не протаскайся только всю ночь.
Обыкновенно, возвратившись съ копей и отдохнувъ, Маг работалъ въ своемъ огород. Онъ уже посадилъ картофель, фасоль и горохъ и теперь, еще со вчерашняго вечера, приготовилъ для посадки капустную разсаду и латукъ. Этотъ уголокъ земли снабжалъ ихъ зеленью и овощами на весь годъ, одного только картофеля никогда не хватало. Къ тому же Маг былъ хорошимъ огородникомъ, и въ его саду росли даже артишоки, возбуждавшіе нкоторую зависть въ сосдяхъ.
Только-что онъ началъ приготовлять грядку, какъ Левакъ, покуривая трубку, тоже вышелъ въ свой огородъ посмотрть на латукъ, который Бутелу посадилъ утромъ. Если бы у Бутелу не было страсти копаться въ земл, то въ саду Леваковъ не росло бы ничего, кром крапивы. Черезъ ршетчатый заборъ завязался разговоръ между сосдями. Левакъ, возбужденный дракой съ женой, тщетно уговаривалъ Маг пойти съ нимъ къ Рассенру. Неужели онъ боится одной кружки пива? Сыграли бы партію въ кегли, пошлялись бы немного съ товарищами, а затмъ возвратились бы домой обдать. Только и пожить, когда выйдешь съ копей… Маг соглашался, что, конечно, въ этомъ нтъ ничего дурного, но упрямо отказывался идти: если не посадить латука теперь, то онъ завянетъ къ завтрашнему дню. На самомъ же дл Маг отказывался потому, что не хотлъ брать у жены ни гроша изъ оставшихся у нея денегъ.
Пробило пять часовъ. Пьерронъ пришла узнать, не съ Жанлиномъ-ли ушла Лидія. Левакъ отвчалъ, что похоже на то, такъ какъ и Беберъ тоже исчезъ: вдь они вс трое постоянно таскаются вмст. Маг успокоилъ ихъ, сказавъ, что Жанлину поручено нарвать салату. Затмъ оба они пристали къ молодой женщин, добродушно отпуская на ея счетъ разныя не совсмъ приличныя шуточки. Она сердилась, кричала, но все-таки не уходила, въ глубин души очень довольная этими грубыми любезностями. Къ ней на помощь подоспла страшно худая женщина, сердитое ворчанье которой походило на кудахтанье курицы. Другія сосдки, стоя у дверей домовъ, издали смотрли на эту группу.
Занятія въ школ окончились, и вс ребятишки высыпали на улицу, крича, барахтаясь и нападая другъ на друга. Углекопы, не ушедшіе въ кабакъ, сходились группами, по три, по четыре человка, усаживались, по привычк, на корточки гд-нибудь около стны и, покуривая трубки, изрдка перебрасывались другъ съ другомъ отрывистыми фразами. Потомъ Пьерронъ ушла, Левакъ тоже ршился, наконецъ, идти одинъ къ Рассенру, Маг все продолжалъ возиться со своими овощами.
Наступила ночь, и жена Маг зажгла лампу, сердись, что ни дочь, ни сыновья не возвращаются до сихъ поръ. Она такъ и знала: никогда не придутъ они во-время, чтобы хоть разъ въ день собраться всей семьей вокругъ обденнаго стола. Маг все поджидала, не принесетъ ли Жанлинъ зелени для салата. И чего можетъ нарвать этотъ негодный ребенокъ въ такую страшную темень! А какъ бы вкусно было състь съ салатомъ рагу, который она поставила уже на огонь,— рагу изъ картофеля, порея и щавелю, перемшанный съ поджареннымъ лукомъ. По всему дому разносился запахъ поджареннаго лука, портящій такъ быстро воздухъ и до того впитывающійся въ каменныя стны домовъ, что по одному этому запаху, присущему кухн бдняковъ, можно еще издалека узнать жилища рабочихъ.
Съ наступленіемъ темноты Маг пришелъ изъ огорода и тотчасъ задремалъ, присвъ на стулъ въ кухн и прислонившись головой къ стн. По вечерамъ онъ, лишь только присаживался, такъ немедленно и засыпалъ. Часы съ кукушкой пробили семь. Генрихъ и Ленора разбили тарелку, желая непремнно помочь Альзир, накрывавшей на столъ. Пришелъ старикъ Боньморъ, торопившійся пообдать и потомъ идти на копи. Тогда Маг разбудила мужа.
— Давай обдать… Дти уже не маленькія, не заплутаются и найдутъ дорогу къ дому. Досадно только, что нтъ салата!

V.

Съвъ свой супъ, Этьенъ поднялся въ узенькую комнату, подъ самой крышей, смотрвшую своимъ окномъ на Вор, и, подавленный усталостью, такъ и свалился, не раздваясь, на постель. За послднія двое сутокъ онъ не спалъ и четырехъ часовъ. Проснувшись уже въ сумерки, молодой человкъ оставался нкоторое время совсмъ ошеломленнымъ и не сразу могъ сообразить, гд находится. Ему сильно нездоровилось, голова у него до того была тяжела, что онъ съ трудомъ поднялся съ постели, когда, наконецъ, ршился пройтись передъ обдомъ и освжиться.
Въ воздух становилось все тепле и тепле, раньше свинцовое небо теперь краснло, насыщенное дождемъ, который въ этихъ сверныхъ мстностяхъ льетъ иногда безъ конца. Приближеніе его чувствовалось въ тепломъ, влажномъ воздух. Ночь наступала быстро, уже скрывая отъ глазъ боле отдаленныя мста равнины, низко нависшія облака, казалось, готовы были опуститься совсмъ на эту широкую равнину съ ея красноватой почвой и покрыть ее, какъ чернымъ покрываломъ, ни малйшаго дуновенія втра не проносилось среди сгущавшихся сумерекъ.
Этьенъ шелъ прямо, безъ всякой цли, желая только освободиться отъ гнетущаго лихорадочнаго состоянія. Проходя мимо копей, уже окутанныхъ сумракомъ и еще не освщенныхъ ни однимъ фонаремъ, онъ пріостановился на минуту, чтобы посмотрть на расходившихся по домамъ дневныхъ рабочихъ. Должно быть, было уже шесть часовъ, такъ какъ по всей дорог виднлись неясныя въ полусумрак фигуры рабочихъ при подъемныхъ ящикахъ, нагрузчиковъ, конюховъ, шедшихъ толпами, въ перемшку съ хохотавшими просвальщицами.
Прежде всхъ мимо Этьена прошла ‘Брюле’ съ своимъ зятемъ Пьеррономъ. Она бранила его за то, что онъ не поддержалъ ее въ завязавшемся у нея спор съ надсмотрщикомъ изъ -за числа набранныхъ ею сегодня корзинъ.
— О, проклятая тряпка! Что ты за мужчина, если боишься сказать слово этимъ свиньямъ, пожирающимъ насъ!
Пьерронъ шелъ рядомъ съ нею, молчаливый и спокойный. Наконецъ, онъ проговорилъ:
— Теб хотлось бы, чтобы я схвфилъ надсмотрщика за гордо… Спасибо! Меня за это не похвалили бы.
— Ну, такъ и подставляй имъ спину! кричала она.— О, если бы дочь послушалась меня!.. Ты, можетъ быть, хочешь, чтобы я благодарила ихъ за то, что они убили моего мужа?.. Нтъ, подожди, я еще доберусь до ихъ шкуры!
Голоса затихали по мр удаленія разговаривавшихъ. Этьенъ стоялъ и смотрлъ на орлиный носъ удалявшейся старухи, на ея сдые, разввавшіеся во вс стороны волосы и на ея длинныя, тощія руки, которыми она бшено размахивала. Завязавшійся вблизи его разговоръ между двумя молодыми людьми заставилъ его прислушаться. Въ одномъ изъ нихъ онъ узналъ Захарія, другой, подошедшій къ первому, былъ его пріятель Мукъ-сынъ.
— Что же, идемъ?— спросилъ Мукъ.— Мы съдимъ по тартинк, а затмъ отправимся въ Волканъ.
— Сейчасъ, у меня еще есть дло.
— Что еще такое?
Мукъ оглянулся и увидлъ шедшую съ работы Филомену. Онъ подумалъ, что отгадалъ, какое дло удерживало Захарія.
— А, хорошо!.. Такъ я пойду впередъ.
— Иди, я тебя догоню.
Мукъ встртился по дорог съ отцомъ, тоже возвращавшимся съ копей. Они мелькомъ поздоровались и разошлись: сынъ пошелъ по большой дорог, а отецъ направился вдоль канала.
Захарій старался увлечь Филомену на ту же пустынную дорогу, по которой пошелъ старикъ Мукъ, Филомена не хотла идти, и они стояли и спорили, какъ супруги, давно уже сжившіеся другъ съ другомъ. Ей некогда теперь, въ другой разъ… И притомъ, право, ужъ надоло только и видться, что гд-нибудь за угломъ, въ особенности это пріятно зимой, когда кругомъ грязь и поля стоятъ вс голыя.
— Да не въ томъ дло!— проговорилъ нетерпливо Захарій.— Мн надо кое-что сказать теб.
Обнявъ ее за талію, онъ тихонько велъ ее по дорог. Зайдя въ тнь, отбрасываемую насыпью, онъ вдругъ спросилъ Филомену, есть ли у нея деньги.
— Зачмъ теб?— спросила она.
Онъ немного смшался и заговорилъ о какомъ-то сдланномъ имъ долг въ два франка, за который ему достанется отъ его семьи.
— Молчи лучше!.. Я видла Мукъ, это вы опять собираетесь вмст въ Волканъ, гд поютъ эти мерзкія пвицы.
Онъ оправдывался, колотя себя въ грудь и завряя честнымъ словомъ, что неправда. Но такъ какъ Филомена только пожимала плечами, то онъ вдругъ воскликнулъ:
— Пойдемъ вмст, если это доставитъ теб удовольствіе… Ты видишь, что нисколько не стсняешь меня… Что мн за дло до этихъ пвицъ… Идешь?
— А ребенокъ?— отвчала она.— Разв можно куда-нибудь вырваться, когда онъ безпрестанно плачетъ?.. Пусти меня домой, я уврена, что они тамъ уже поссорились.
Онъ съ мольбою удерживалъ ее. Не можетъ же онъ остатье въ дуракахъ передъ Мукъ, который ждетъ его. Мужчин нельзя каждый день ложиться спать вмст съ курами… Побжденная, наконецъ, его просьбами, она приподняла полу своей кофты, оборвала ногтемъ нитку и достала изъ подъ подкладки нсколько монетъ по десяти су. Изъ боязни, чтобы мать не отняла у нея деньги, двушка зашивала въ кофту все, что ей удавалось получитъ за лишніе часы, проработанные на копяхъ.
— Ты видишь, у меня пять монетокъ,— сказала она.— Я теб дамъ три… Только ты долженъ мн поклясться, что уговоришь свою мать повнчать насъ скоре… Мн надола эта жизнь безъ своего угла! Къ тому же мать попрекаетъ меня каждымъ кускомъ… Поклянись же прежде… клянись!
Эта болзненная двушка говорила вялымъ тономъ, въ которомъ не слышалось и тни страсти, а просто сказывалось только недовольство своимъ настоящимъ положеніемъ. Захарій клялся и восклицалъ, что это уже давно ршенное, святое дло… Затмъ, получивъ отъ нея три монетки, онъ поцловалъ ее, осыпалъ ласками, разсмшилъ. Но Филомена опять повторила, что ей пора домой, и торопливо пошла одна по дорог въ селеніе, а Захарій побжалъ черезъ поля, догоняя своего товарища.
Этьенъ машинально слдилъ за ними издали глазами и, не слыша ихъ разговора, подумалъ, что натолкнулся на обыкновенное любовное свиданіе. Онъ шелъ дальше и думалъ о томъ, что двушки на копяхъ развиваются такъ рано, вспоминалъ работницъ Лилля, этихъ бдныхъ созданій, выростающихъ въ нищет и съ четырнадцатилтняго возраста имющихъ обожателей… Вдругъ Этьенъ натолкнулся на другую группу, удивившую его до того, что онъ остановился.
Внизу насыпи, въ углубленіи, въ которое обвалилось сверху нсколько большихъ камней, сидлъ Жанлинъ и съ сердцемъ отталкивалъ отъ себя Лидію и Бебера, первая сидла рядомъ съ нимъ по правую руку, второй — по лвую.
— Ну, что еще?.. Я прибавлю каждому по пощечин, если вы скажете еще хоть слово… Разв это не я придумалъ, а?
Въ самомъ дл идея принадлежала Жанлину. Они, вс трое, пробродили около часу вдоль канала, по лугамъ, и нарвали еще цлую кучу салата, какъ вдругъ Жанлинъ сообразилъ, что всей этой зелени слишкомъ много для его семьи. Вмсто того, чтобы возвратиться въ селеніе, онъ пошелъ съ своими товарищами въ Монсу и, поставивъ Бебера сторожить на улиц, поручилъ Лидіи звонить у дверей буржуа и предлагать имъ салатъ. Уже достаточно опытный, онъ говорилъ, что двушки продадутъ, что угодно, если только захотятъ. Увлекшись торговлей, они распродали весь салатъ, но зато выручили за него цлыхъ одиннадцать су и теперь, сидя подъ насыпью, приступили къ длежу полученныхъ денегъ.
— Это несправедливо!— говорилъ Веберъ.— Надо раздлить на три части… Если ты возьмешь себ семь су, то намъ придется только по два.
— Какъ, несправедливо?— вскричалъ взбшенный Жанлинъ.— Во-первыхъ, я нарвалъ салату больше вашего!
Доврчивый и проникнутый боязливымъ удивленіемъ къ Жанлину, Беберъ обыкновенно покорялся ему и во всхъ столкновеніяхъ являлся жертвой, такъ что даже позволялъ бить себя, хотя былъ и старше, и сильне его. Но на этотъ разъ видъ такой кучи денегъ возбудилъ въ Бебер духъ противорчія.
— Не правда ли, Лидія, онъ насъ обкрадываетъ?.. Если онъ не раздлитъ по ровну, то мы все разскажемъ его матери.
— Поговори-ка еще… Я самъ пойду къ вамъ и скажу, что вы распродали маминъ салатъ… Къ тому же, дуракъ ты этакій, разв можно раздлить одиннадцать су на три части? Попробуй-ка, если ты такой ловкій… Вотъ вамъ по два су… Берите скоре, а то я положу ихъ тоже въ свой карманъ.
Беберъ смутился и взялъ два су. Дрожавшая Лидія не говорила ни слова: она и любила Жанлина, и вмст съ тмъ боялась его, потому что была уже бита не одинъ разъ. Съ покораой улыбкой двочка протянула руку къ деньгамъ, во Жанлинъ, какъ видно, вдругъ раздумалъ отдавать ихъ.
— Однако, что ты съ ними сдлаешь?.. Ты не сумешь ихъ спрятать, мать увидитъ и отниметъ… Лучше пусть он останутся у меня. Когда теб понадобятся деньги, ты и спросишь у меня.
И девять су исчезли въ его карман. Чтобы зажать Лидіи ротъ, онъ со смхомъ обнялъ ее и повалился вмст съ нею на насыпь. Она была его маленькая женка и, въ темныхъ уголкахъ, они уже играли въ любовь, подражая взрослымъ членамъ семьи, за которыми подсматривали въ щели дверей и перегородокъ.
Беберъ не участвовалъ въ этихъ играхъ, Лидія даже била его, если ему приходило желаніе обнять ее, и онъ, понятно, чувствовалъ себя иногда очень неловко, сердился и постоянно придумывалъ, чмъ бы напугать ихъ.
— Отлично! Вонъ какой-то человкъ на васъ смотритъ!— сказалъ онъ.
На этотъ разъ онъ не совралъ: Этьенъ, снова двинувшійся дальше, дйствительно смотрлъ на нихъ. Дти проворно вскочили и убжали, а онъ, обогнувъ насыпъ, пошелъ вдоль канала, посмиваясь про себя, что перепугалъ этихъ маленькихъ негодяевъ. Конечно, въ ихъ лта слишкомъ рано играть въ любовь, но они столько насмотрлись и столько наслушались, что теперь ихъ надо привязывать, чтобы удержать отъ подобныхъ шалостей. Однако, несмотря на свой смхъ, Этьенъ чувствовалъ въ глубин души, что ему далеко не весело.
Пройдя шаговъ сто дальше, онъ опять наткнулся на новыя парочки. Молодой человкъ дошелъ уже до Рекильяра, и тамъ, вокругъ полуразрушенныхъ копей, двушки изъ Монсу бродили со своими возлюбленными. Этотъ уединенный и пустынный уголокъ служилъ общимъ мстомъ свиданій, и сюда приходили вс откатчицы, которымъ почему-либо было неудобно видться съ своими поклонниками въ садикахъ, около дома. Разломанные заборы открывали каждому доступъ на эти старыя копи, являвшіяся теперь одной обширной руиной, загроможденной двумя разрушившимися сараями и остовомъ еще державшихся громадныхъ подмостокъ. Тамъ и сямъ валялись брошенныя ветхія телжки, лежали грудами полусгнившія бревна, а вокругъ нихъ уже поднималась густая трава и росли молодыя, но успвшія окрпнуть деревца, мало-по-малу отвоевывавшія себ этотъ уголокъ земли.
Однако, въ этихъ развалинахъ былъ сторожъ, старикъ Мукъ, которому компанія отдала въ пользованіе дв комнатки, находившіяся почти подъ развалившейся шахтовой башней. Едва державшіяся стропила грозили каждую минуту обрушиться, и Мукъ уже подставилъ подпорки подъ потолокъ, но все-таки ему было тамъ хорошо съ его семьей. Старикъ помщался съ сыномъ въ одной комнат, а дочь занимала другую. Такъ какъ въ окнахъ не было ни одного стекла, то онъ счелъ за лучшее заколотить ихъ досками, конечно, въ комнатахъ стало темно, но зато никогда не было холодно. Въ сущности, этотъ сторожъ ничего не охранялъ, ходилъ въ Вор, къ своимъ лошадямъ, и никогда не обращалъ вниманія на рекильярскія развалины, въ которыхъ оберегали отъ разрушенія только одну шахту, такъ какъ она служила трубой для печи, освжавшей воздухъ въ сосднихъ копяхъ.
Такимъ образомъ, старикъ Мукъ доживалъ свой вкъ посреди влюбленныхъ парочекъ. Дочь его съ десяти лтъ познакомилась со всми уголками развалинъ, по которымъ она — толстая и здоровенькая двочка, совсмъ не похожая на трусливую Лидію — бродила, нисколько не боясь встрчаться съ бородатыми юношами, посщавшими эти заброшенныя копи. Отецъ не вмшивался въ ея дла, во-первыхъ, потому, что она была почтительна къ нему, а во-вторыхъ, онъ столько видлъ на своемъ вку, что вообще относился равнодушно въ любовнымъ исторіямъ. Идя въ Вор или возвращаясь оттуда домой, выходя изъ своего логовища или входя въ него, онъ неизмнно сталкивался съ какою-нибудь парочкою. Выйдя изъ своего жилища, чтобы набрать дровъ для своего хозяйства или нарвать лопушника для кролика, онъ опять таки встрчался то съ тою, то съ другою двушкою изъ Монсу, сопровождаемою ея поклонникомъ. Мало-по-малу дло кончилось тмъ, что и влюбленныя парочки перестали смущаться его появленіемъ, и самъ онъ потомъ проходилъ мимо нихъ, даже не поворачивая головы. Его знали вс двушки, и онъ ихъ тоже зналъ, какъ знаютъ сорбкъ-воровокъ, прилетающихъ въ грушевые сады. Ахъ, эта ненасытная молодость!
Каждый вечеръ старика Мука навщалъ его пріятель Боньморъ, заходившій къ нему во время своей предобденной прогулки. Старики проводили вмст съ полчаса и едва ли обмнивались за это время десятью словами, но для нихъ уже просто вошло въ привычку свидться другъ съ другомъ, вспомнить старое время и молча пережить его снова въ глубин души. Они садились рядомъ на бревно среди рекильярскихъ развалинъ, обмнивались какимъ-нибудь однимъ словомъ и, опустивъ носы въ землю, предавались своимъ воспоминаніямъ. Безъ сомннія, въ эти минуты они видли себя опять молодыми. Сорокъ три года назадъ, позади этихъ же самыхъ копей, въ которыхъ раздавались теперь кругомъ поцлуи влюбленныхъ, смхъ и шепотъ, старикъ Боньморъ точно также любезничалъ съ тщедушной откатчицей, сдлавшейся потомъ его женой… Славное было время! Оба старика расходились по домамъ, покачивая головами, иногда даже не пожелавъ другъ другу добраго вечера.
Сегодня, однако, когда къ нимъ подходилъ Этьенъ, старикъ Боньморъ, вставая съ бревна, чтобы идти домой, обратился къ Муку:
— Спокойной ночи, старина!.. Скажи, ты знавалъ ‘Рыжую’?
Мукъ помолчалъ, затмъ передернулъ плечами и, собираясь войти въ свое жилье, проговорилъ:
— Спокойной ночи, спокойной ночи, старина!
Этьенъ, въ свою очередь, прислъ на бревно. Его одолвала безотчетная тоска. Замтивъ удалявшагося Боньмора, молодой человкъ вспомнилъ о своей ночной встрч съ нимъ и невольно подумалъ, что, должно быть, только раздражающее вліяніе бури заставило тогда разговориться этого молчаливаго старика. Сколько кругомъ нищеты! И эти измученныя работою двушки настолько глупы, что собрались еще сюда съ своими возлюбленными, нисколько не заботясь о томъ, что он наплодятъ затмъ ребятъ, наплодятъ новаго живого мяса для работы и страданія! Никогда этому не будетъ конца, если он не станутъ избгать материнства, какъ самаго величайшаго изъ несчастій… Можетъ быть, эти мрачныя мысли, смутно бродившія въ голов Этьена, возникли въ немъ просто оттого, что онъ чувствовалъ себя совсмъ одинокимъ среди этой таинственной жизни, окружавшей его, среди этого шепота и смха. Теплый воздухъ казался ему душнымъ, рдкія капли дождя падали на его горячія отъ лихорадки руки.
Пока Этьенъ сидлъ неподвижно въ тни, мимо него прошла изъ Монсу новая парочка и, не замтивъ присутствія молодого человка, свернула къ развалинамъ Рекильяра. Двушка видимо не хотла идти, сопротивлялась и тихонько упрашивала о чемъ-то своего спутника, а тотъ молча велъ ее въ уцлвшій темный уголокъ сарая, гд лежала груда старыхъ веревокъ. Это были Катерина и долговязый Шаваль. Но Этьенъ не узналъ ихъ и, сидя неподвижно, слдилъ за ними глазами. Къ чему онъ станетъ вмшиваться въ эту исторію? Вдь двушки сопротивляются обыкновенно только сначала.
Выйдя изъ селенія ‘Двухсотъ-сорока’, Катерина пошла въ Монсу по мощеной дорог. Начавъ уже съ десятилтняго возраста зарабатывать на копяхъ деньги, она, какъ и вс дочери углекоповъ, пользовалась полною свободою и постоянно ходила всюду одна. Дойдя до магазиновъ и мастерскихъ компаніи, двушка перешла черезъ улицу и зашла въ прачк, у которой Мукъ проводила цлые часы за кофе. Но здсь Катерину ожидало большое горе: Мукъ только-что истратила вс деньги, угощая въ свою очередь прачекъ, и не могла теперь дать подруг общанныхъ десять су. Чтобы утшить огорченную двушку, ей предлагали стаканъ горячаго кофе, но она отказалась. Тогда Мукъ сказала, что она займетъ у кого-нибудь для нея эти десять су, но Катерина отказалась и отъ этого: на нее вдругъ напало какое-то нежеланіе покупать ленту, какое-то суеврное предчувствіе, что, купленная теперь, эта лента принесетъ ей несчастіе.
Она торопливо пошла назадъ домой и уже поровнялась съ послдними домами Монсу, какъ ее окликнулъ человкъ, стоявшій въ дверяхъ кофейни Пикеттъ.
— Эй, Катерина, куда ты такъ бжишь?
Это былъ долговязый Шаваль. Встрча съ нимъ раздосадовала ее не потому, чтобы онъ ей не нравился, а просто оттого, что въ эту минуту она была не расположена шутить и смяться.
— Зайди чего-нибудь выпитъ… Хочешь стаканчикъ сладенькаго?
Она очень любезно отказалась: на двор скоро ночь и ее ждутъ дома. Шаваль подошелъ къ ней и, остановившись посреди улицы, началъ вполголоса упрашивать ее. Онъ давно уже мечтаетъ о томъ, что она зайдетъ къ нему посмотрть его комнату, вотъ здсь, въ первомъ этаж кофейни Пикеттъ. Разв Катерина боится его, что постоянно отказывается? Двушка не сердилась на его приставанья и смясь отвчала, что зайдетъ къ нему когда-нибудь посл, когда его не будетъ дома. Затмъ, слово за слово, она, сама не зная какъ, проговорилась о голубой лент, которую ей не удалось купить.
— Да я теб куплю ее!— вскричалъ онъ.
Она покраснла, сознавая, что ей не слдуетъ принимать этого подарка, и вмст съ тмъ не ршаясь отказаться отъ ленты, которую ей такъ страстно хотлось пріобрсти. Вдругъ ее оснила мысль, что вдь у Шаваля, какъ у всякаго другого, можно просто взять взаймы. Въ конц концовъ она приняла его предложеніе, но на тонъ условіи, что впослдствіи возвратитъ ему деньги, которыя онъ заплатитъ за ленту. Это повело къ новымъ шуткамъ, и поршили на тонъ, что она возвратитъ ему деньги за ленту въ такомъ случа, если не сдлается его возлюбленной. Затмъ встртилось новое затрудненіе. Шаваль непремнно хотлъ купить ленту у Мэгра.
— Нтъ, мать не велла ходитъ къ Мэгра.
— Ну, вотъ еще! Очень нужно говорить, гд покупали ее… Во всемъ Монсу только у Мэгра и есть хорошія ленты.
Когда Катерина и Шаваль вошли въ давку, точно двое влюбленныхъ, пришедшихъ выбрать свадебный подарокъ, Мэгра побагровлъ, увидавъ ихъ, и началъ показывать голубыя ленты съ бшенствомъ человка, надъ которымъ насмялись въ глаза. Потомъ, когда молодые люди уходили, онъ сталъ въ дверяхъ лавки и смотрлъ имъ вслдъ, покуда они не скрылись среди наступившихъ сумерекъ. Жена робко спросила у него какихъ-то разъясненій, но онъ набросился на нее съ ругательствами и кричалъ, что придетъ день, когда онъ заставитъ горько раскаиваться неблагодарныхъ людей, которые должны были бы ползать передъ нимъ на полу и лизать у него ноги.
Долговязый Шаваль пошелъ провожать Катерину. Онъ шелъ бокъ-о-бокъ съ нею, опустивъ внизъ руки и незамтно заставляя ее уклоняться съ большой дороги въ сторону. Катерина замтила это только тогда, когда они уже свернули съ мостовой на узенькую рекильярскую дорогу. Двушка не имла даже времени разсердиться, такъ какъ Шаваль тотчасъ обнялъ ее за талію и оглушилъ цлымъ потокомъ самыхъ ласковыхъ словъ. Ну, не глупа ли она, что боится его!.. Разв онъ можетъ сдлать что-нибудь дурное ей, такой крошк, съ такою атласистою кожею, такой нжной, что онъ съ удовольствіемъ сълъ бы ее?.. Его дыханіе касаюсь шеи двушки, и дрожь пробгала по всему ея тлу, она задыхалась и не находила словъ для отвта. Такъ это правда, что онъ любить ее… Въ субботу, ложась спать и потушивъ уже свчу, она задала себ вопросъ: что будетъ, если Шаваль когда-нибудь встртится съ нею на такой безлюдной тропинк, какъ теперь? Затмъ, заснувъ, она видла во сн именно то, что происходитъ въ настоящую минуту на-яву, съ тою только разницею, что тогда, во сн, она не ощущала ни отвращенія, возбуждаемаго въ ней теперь ласками Шаваля, ни того страннаго, похожаго на сожалніе, чувства, которое возникаетъ въ ней… Усы Шаваля щекотали кожу на затылк двушки, это ощущеніе заставляло ее закрывать глаза, и вдругъ передъ нею промелькнула тнь того, другого человка, котораго она встртила сегодня утромъ.
Катерина раскрыла глаза и оглянулась кругомъ. Она увидла, что Шаваль завелъ ее въ самую середину рекильярскихъ развалинъ, и съ дрожью отступила отъ темнаго полуразвалившагося сарая, около котораго они остановились.
— Нтъ, нтъ!..— прошептала она.— Пожалуйста, оставь меня!..
Двушка задыхалась отъ страха.
— Нтъ, право… Я прошу тебя, пусти меня!— повторяла она.
Шаваль глухо пробормоталъ:
— Глупости!… И чего ты боишься?..
Не говоря боле ни слова, онъ схватилъ ее и втолкнулъ въ сарай.
Этьенъ, не шевелясь, прислушивался къ этому отрывистому разговору. Затмъ, когда они скрылись въ сара, онъ всталъ, охваченный какимъ-то болзненнымъ чувствомъ, чмъ-то врод ревности, смшанной съ гнвомъ, и пошелъ обратно. Черезъ нсколько времени онъ оглянулся и увидлъ, что заинтересовавшая его парочка опять вышла изъ сарая и, повидимому, тоже намревалась направиться по дорог къ селенію рабочихъ. Мужчина держалъ двушку за талію, прижимая ее къ себ, и попрежнему нашептывалъ ей что-то на ухо, а она видимо торопилась скоре возвратиться домой и волновалась, что такъ запоздала.
Тогда Этьеномъ овладло желаніе увидть ихъ въ лицо. Онъ самъ чувствовалъ, что это очень глупая фантазія, и, чтобы не поддаться ей, нарочно ускорилъ шаги. Но ноги его останавливались какъ будто сами собой, желаніе посмотрть вблизи на этихъ молодыхъ людей становилось въ немъ почти непреодолимымъ, и дло кончилось тінъ, что онъ остановился около перваго попавшагося на дорог фонаря, притаившись въ тни. Изумленіе приковало его къ мсту, когда онъ узналъ Катерину и долговязаго Шаваля. Сначала онъ даже не хотлъ поврить, что эта двушка въ синемъ плать и съ открытою головою — та самая Катерина, которую онъ видлъ въ костюм мальчишки, въ панталонахъ и въ полотняномъ чепчик на голов… Такъ вотъ почему онъ не узналъ ея и въ первый разъ, когда она прошла такъ близко отъ него, что даже скользнула по его ногамъ своимъ платьемъ… Но теперь не могло быть больше никакого сомннія: онъ узналъ ея зеленоватые глаза, свтлые и глубокіе, какъ воды источника. Какая негодница!.. Имъ овладло страстное желаніе отмстить Катерин за что-то, выказать ей все свое презрніе… И, нужно воздать ей должное, къ ней вовсе нейдетъ женское платье, она въ немъ отвратительна.
Катерина и Шаваль медленно прошли мимо него. Они не подозрвали, что за ними слдятъ, и Шаваль немного пріостановилъ двушку, чтобы поцловать ее за ухомъ, а она, смясь, принимала его ласки и уже перестала торопиться домой. Оставшись позади, Этьенъ принужденъ былъ идти за ними, взбшенный тмъ, что они загораживаютъ ему дорогу и что онъ поневол долженъ смотрть на ихъ нжности. Значить Катерина не обманывала его, когда клялась ему утромъ, что не было еще ничего серьезнаго между нею и этимъ человкомъ. А онъ не поврилъ ей и потерялъ ее, потерялъ изъ-за того только, что не хотлъ подражать
Шавалю, позволилъ взять ее у себя подъ носомъ и, ко всему этому, еще разыгрываетъ теперь эту глупую роль, идя за ними и смотря на ихъ поцлуи… Эти мысли доводили его до безумія, до того самаго, временами овладвавшаго имъ бшенства, когда кровь приливала къ его глазамъ и у него являлась потребность убить кого-нибудь. Онъ сжималъ кулаки и готовъ былъ раздавить Шаваля.
Эта прогулка продолжалась съ полчаса. Когда они приблизились къ Вор, Шаваль, очень веселый и нжно заигрывавшій съ своей подругой, пошелъ еще тише и даже останавливался,— два раза на берегу канала и три около насыпи. Этьенъ, вовсе не желавшій быть замченнымъ, долженъ былъ тоже всякій разъ останавливаться. Теперь онъ старался обмануть самого себя и смотрть на всю эту исторію, какъ на смшное приключеніе, которое научитъ его впредь, какъ слдуетъ обращаться съ женщинами.
Наконецъ они дошли до Вор. Теперь ничто не мшало Этьену идти къ Рассенру обдать, но онъ все-таки шелъ за молодыми людьми, прослдилъ за ними до самаго селенія и простоялъ тамъ, въ тни, добрую четверть часа, покуда Шаваль отпустилъ, наконецъ, Катерину, звонко поцловавъ ее на прощанье два раза. Когда Этьенъ убдился, что они разстались, тогда онъ снова пошелъ по дорог въ Маршьенъ и шелъ долго, ни о чемъ не думая, только чувствуя, что онъ слишкомъ взволнованъ и опечаленъ, чтобы возвратиться тотчасъ же домой и запереться одиноко въ своей комнат.
Лишь черезъ часъ, когда было уже часовъ девять, Этьенъ снова прошелъ назадъ черезъ селеніе, говоря самому себ, что если онъ хочетъ встать въ три часа утра на работу, то ему слдуетъ немедленно пость и лечь спать. Селеніе спало уже, окутанное ночнымъ мракомъ. Сквозь опущенныя занавски нигд не пробивалось ни луча свта, длинные фасады корпусовъ, вытянутыхъ въ линію, походили на казармы, наполненныя спящимъ людомъ. Только одинъ котъ прошмыгнулъ черезъ пустынные садики. День кончился, и рабочіе сразу переходили изъ-за своихъ обденныхъ столовъ на постели, изнемогая отъ усталости и отяжелвъ отъ пищи.
Въ освщенной зал у Рассенра сидли за пивомъ двое денныхъ рабочихъ и машинистъ. Прежде чмъ войти въ комнату, Этьенъ остановился и въ послдній разъ взглянулъ на окутанныя мракомъ окрестности. Передъ нимъ опять разстилалась та же самая печальная картина, которую онъ видлъ рано утромъ, когда только-что пришелъ въ Вор, во время бури. Неясно виднлись копи, лишь кое-гд прорзанныя свтомъ фонарей и такъ похожія на притаившееся злое чудовище. Три жаровни на насыпи опять казались висящими въ воздух, какъ три дымящіяся луны, и въ свтломъ пространств около нихъ мелькали по временамъ удлиненныя тни старика Боньмора и его рослой лошади. Мракъ поглотилъ все, что находилось дале, за копями, на гладкой равнин: не видно было ни Монсу, ни Маршьена, ни Вандамскаго лса, ни обширнаго моря хлбныхъ и свекловичныхъ полей. Въ этомъ мрак свтились только, какъ отдаленные маяки, голубоватые и красноватые огни доменныхъ и коксовыхъ печей. Мало-по-малу ночь заволокла вс предметы, пошелъ дождь и шелъ медленно, непрерывно, наполняя этотъ мракъ своимъ монотоннымъ журчаньемъ. Одинъ только голосъ не смолкалъ среди шума дождя — могучее и медленное дыханіе помпы, работавшей и день, и ночь.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ.

I.

День проходили за днями, а Этьенъ продолжалъ работать на копяхъ. Мало-по-малу онъ начиналъ сживаться и съ новой для него работой, и со всмъ складомъ новой жизни, которые показались ему сначала такими невыносимыми. Въ первыя дв недли только одно происшествіе нарушило однообразіе его жизни: молодой человкъ захворалъ скоротечной лихорадкой, продержавшей его въ постели сорокъ восемь часовъ. Голова его горла, члены были точно разбитые, онъ бредилъ, и въ этомъ бреду ему постоянно представлялось, что онъ изо всхъ силъ старается провести свою телжку съ углемъ по такой узкой галере, по которой нтъ никакой возможности пробраться. Это нездоровье было вызвано просто чрезмрной усталостью отъ непривычной работы и скоро прошло, не оставивъ никакихъ дурныхъ послдствій.
Проходили дни, недли и мсяцы. Какъ и вс его товарищи, Этьенъ вставалъ теперь въ три часа, пилъ кофе и бралъ съ собою на копи двойную тартинку, которую еще съ вечера приготовляла ему г-жа Рассенръ. Каждый разъ, приходя утромъ на копи, онъ встрчался со старикомъ Боньморомъ, возвращавшимся домой, а уходя съ нихъ посл полудня, точно также неизмнно сталкивался съ Бутелу, шедшимъ на работу. Какъ и вс другіе рабочіе, Этьенъ обзавелся полотняными панталонами, курткой и повязывалъ себ платкомъ голову. Какъ вс, онъ сначала трясся отъ холода, потомъ поджаривалъ себ спину въ барак передъ раскаленной печью, а затмъ, босой, пронизываемый до костей сквознымъ втромъ, дожидался своей очереди въ пріемномъ отдленіи. Но теперь онъ уже не интересовался боле ни машиной съ ея блестящими мдными частями, ни канатами, мелькающими въ воздух, точно черныя крылья безмолвной ночной птицы, ни подъемными ящиками, непрерывно появлявшимися и исчезавшими посреди страшнаго шума сигнальныхъ ударовъ, крика въ рупоръ и грохота телжекъ, катившихся по чугуннымъ плитамъ. Стоя среди всего этого, Этьенъ думалъ только о томъ, что его лампа плохо горитъ, вроятно, по милости этого проклятаго ламповщика, скверно вычистившаго ее, и оживалъ только тогда, когда, наконецъ, Мукъ усаживалъ ихъ всхъ въ подъемный ящикъ и, съ своимъ обычнымъ шутовствомъ, шумно захлопывалъ за ними дверцы. Ящикъ содрогался и затмъ падалъ, какъ камень, внизъ, а Этьенъ даже не поворачивалъ головы, чтобы еще разъ взглянуть на исчезавшій дневной свтъ. Теперь ему уже никогда не приходило въ голову, что канатъ можетъ лопнуть, и онъ начиналъ чувствовать себя какъ будто бы все ближе и ближе къ своему дому, по мр того, какъ ящикъ опускался, подъ проливнымъ дождемъ, все глубже внизъ, въ непроглядную темь. Внизу, когда Пьерронъ, съ своимъ лицемрно-кроткимъ видомъ, выпускалъ ихъ изъ ящика, они шли, топоча, какъ стадо, по подземнымъ галереямъ и расходились партіями къ отдаленнымъ мстамъ своихъ работъ. Теперь Этьенъ зналъ подземныя галереи гораздо лучше, чмъ улицы Монсу, зналъ, въ какую сторону надо повернуть, гд — нагнуться, гд — обойти лужу. Онъ до того изучилъ эту подземную дорогу, тянувшуюся километра на два, что смло могъ пройти ее даже безъ лампы, засунувъ руки въ карманы. Каждый день въ этихъ галереяхъ происходили одн и т же встрчи: попадался на дорог надсмотрщикъ и освщалъ на секунду своей лампой лица рабочихъ, старикъ Мукъ проводилъ какую-нибудь лошадь, Беберъ прозжалъ съ цлымъ поздомъ телжекъ, запряженныхъ фыркающей Баталь, пробгалъ Жанлинъ, затворявшій за этимъ поздомъ воздушныя двери, встрчалась толстая Мукъ и худенькая Лидія, откатывающія телжки съ углемъ.
Какъ и вс другіе, Этьенъ страдалъ отъ сырости и духоты, царствующихъ въ узкихъ трещинахъ, въ которыхъ шла работа. Но ему казалось теперь, что подниматься вверхъ, къ мсту этой работы, нисколько не трудно, даже очень удобно: онъ точно будто уменьшился въ объем, растаялъ, и могъ теперь пролзть въ такую трещину, куда прежде не рискнулъ бы просунуть руку. Онъ свободно дышалъ воздухомъ, наполненнымъ угольной пылью, хорошо видлъ въ темнот, не боялся простуды и совершенно привыкъ оставаться съ утра до вечера въ промокшемъ насквозь плать. Ко всему этому, Этьенъ научился теперь не тратить даромъ силъ и такъ быстро пріобрлъ ловкость настоящаго хорошаго работника, что даже удивилъ всхъ своихъ товарищей. Въ конц третьей недли онъ уже считался лучшимъ откатчикомъ на копяхъ: никто не откатывалъ такъ быстро свои телжки съ углемъ до наклонной галереи и не прицплялъ ихъ затмъ такъ правильно къ опускному снаряду. Его небольшой ростъ позволялъ ему пролзать въ самыхъ трудныхъ мстахъ, а тонкія, блыя, какъ у женщины, руки оказывались во время работы такими сильными и ловкими, какъ будто он были сдланы изъ желза и только снаружи прикрывались тонкой блой кожей. Вроятно, изъ самолюбія онъ никогда не жаловался на усталость, хотя иногда совсмъ изнемогалъ отъ нея. Товарищи находили въ немъ только одинъ недостатокъ, именно тотъ, что Этьенъ никакъ не могъ понять шутокъ, и стоило только кому-нибудь задть его, онъ немедленно начиналъ сердиться. Но, несмотря на это, вс относились къ нему съ уваженіемъ и въ конц концовъ, по мр того, какъ онъ превращался въ машину, начали на него смотрть, какъ на настоящаго углекопа.
Маг, всегда высоко ставившій хорошую работу, относился къ Этьену съ особеннымъ расположеніемъ уже потому только, что видлъ въ немъ хорошаго работника. Но, кром того, онъ, какъ и вс другіе, чувствовалъ, что этотъ молодой человкъ стоитъ по образованію гораздо выше обыкновенныхъ рабочихъ. Маг видлъ, что Этьенъ читаетъ, пишетъ, уметъ чертить, и не разъ слышалъ, какъ тотъ разсуждалъ о такихъ предметахъ, о которыхъ онъ, Маг, не иметъ даже понятія. Впрочемъ, это еще не такъ удивляло его: углекопы — люди грубые и головы у нихъ тверже, чмъ у машинистовъ, несравненно больше удивлялся онъ тому мужеству, съ которымъ этотъ маленькій, худенькій человкъ принялся, чтобы не умереть съ голоду, за совсмъ неподходящую для него работу. На его глазахъ это былъ первый случай, что нанятый со стороны рабочій такъ быстро освоился съ копями.
Когда Маг торопился съ своей работой и не хотлъ отрывать отъ дла кого-нибудь изъ своихъ товарищей-забойщиковъ, онъ поручалъ крпленіе галерей Этьену, въ полной увренности, что тотъ сдлаетъ это какъ слдуетъ. Начальники вчно преслдовали Маг за это проклятое крпленіе, и онъ каждую минуту боялся, что вотъ-вотъ появится Негрель, сопровождаемый Дансаэртомъ, и опять раскричится, заспоритъ, заставить все передлать сызнова. Потомъ старый углекопъ замтилъ даже, что крпленіемъ его откатчика эти господа остаются боле довольны, хотя, по обыкновенію, все-таки стараются показать, что и его работа недостаточно хороша и что компанія не сегодня-завтра вынуждена будетъ принять, наконецъ, радикальныя мры. Такъ шли дла: глухое недовольство зрло среди рабочихъ, и даже спокойный и разсудительный Маг сжималъ порою кулаки.
Сначала возникло соперничество между Захаріемъ и Этьеномъ, и однажды они чуть не надавали другъ другу пощечинъ. Но такъ какъ первый былъ, въ сущности, добрый малый, не заботившійся ни о чемъ, кром своихъ удовольствій, то онъ примирился съ Этьеномъ и даже призналъ превосходство его надъ собою тотчасъ, какъ получилъ отъ него дружеское приглашеніе выпить вмст по кружк пива. Левакъ тоже относился теперь къ Этьену очень привтливо, бесдовалъ съ нимъ о политик и говорилъ, что у этого откатчика есть свои идеи. Только въ одномъ Шавал гнздилось попрежнему затаенное враждебное чувство къ Этьену, но по наружности они казались тоже добрыми товарищами, и эта глухая вражда сказывалась только въ ихъ глазахъ, которыми они, казалось, готовы были състь другъ друга въ то время, какъ разговаривали и шутили между собою, повидимому, очень добродушно. Катерина оставалась все такой же измученной и тихой двушкой, покорно сгибавшей надъ работой спину, всегда привтливой къ своему товарищу-откатчику, помогавшему ей теперь въ свою очередь, и во всемъ повинующейся своему возлюбленному, который ухаживалъ за нею уже совершенно открыто. Ихъ связь уже не была тайною ни для кого, ни даже для семьи Маг, смотрвшей на нее сквозь пальцы. Каждый вечеръ Шаваль прогуливался съ Катериной за насыпью, потомъ провожалъ двушку назадъ вплоть до родительскаго дома и на прощанье цловалъ ее на глазахъ всхъ обитателей селенія. Этьенъ, старавшійся уврить себя, что онъ вполн примирился со сложившимися такимъ образомъ обстоятельствами, посмивался надъ Катериной по поводу ея вечернихъ прогулокъ и отпускалъ иногда довольно грубыя шуточки. Она отвчала ему въ томъ же тон, разсказывала, какъ сильно любитъ ее Шаваль, и вдругъ, когда ея глаза встрчались съ глазами Этьена, внезапно смущалась и блднла. Тогда они тотчасъ отвертывались другъ отъ друга и молчали иногда по цлому часу, какъ будто въ нихъ поднималась взаимная ненависть за т чувства, которыя они хранили въ своихъ сердцахъ и не хотли высказать.
Пришла весна. Однажды, когда Этьенъ поднялся изъ шахты, на него вдругъ пахнуло теплымъ апрльскимъ втромъ и повяло ароматомъ молодой травы. Съ каждымъ днемъ воздухъ становился ароматне и все тепле и тепле встрчалъ Этьена, когда онъ поднимался наверхъ посл десятичасовой работы подъ землею, среди вчной зимы и мрака, которыхъ не въ состояніи прогнать никакое лто. Дни все увеличивались, и въ ма Этьену пришлось спускаться въ шахту при блеск восходящаго солнца, когда надъ Вор разстилалось алое небо и окрашивало въ розовый цвтъ поднимавшіяся изъ земли испаренія. Рабочіе не дрожали боле отъ холода, съ отдаленныхъ равнинъ какъ будто неслось теплое дыханіе, жаворонки распвали, высоко ря въ воздух. Затмъ наступили дни, когда въ три часа утра солнце стояло на неб уже во всемъ своемъ блеск и раскаляло кирпичныя стны, покрытыя слоемъ угольной пыли. Въ іюн хлба поднялись высоко и голубоватая зелень ихъ рзко отдлялась отъ темной зелени свекловичныхъ полей. Это было безконечное море, колыхавшееся при малйшемъ втерк, и оно, казалось, росло и росло на глазахъ Этьена, такъ что иногда онъ съ удивленіемъ видлъ, что зелень на этой равнин стала къ вечеру какъ будто еще гуще, чмъ была по утру. Тополи по берегамъ канала богато изукрасились листьями, трава покрыла насыпь, цвты расцвли на лугахъ, и вся земля ожила, между тмъ какъ онъ, Этьенъ, нищій и измученный, изнемогалъ подъ нею тамъ, въ темныхъ галереяхъ.
Выходя вечеромъ на прогулку, онъ уже не встрчалъ больше влюбленныхъ парочекъ, безпрестанно попадавшихся ему прежде за насыпью. Теперь они бродили въ хлбныхъ поляхъ, гд только по колебанію желтющихъ колосьевъ или крупныхъ алыхъ цвтковъ мака можно было догадываться о присутствіи людей въ этомъ сплошномъ мор зелени. Туда шли, по старой привычк, Захарій и Филомена, тамъ старуха ‘Брюле’ постоянно разыскивала Лидію и каждый разъ накрывала ее вмст съ Жанлиномъ въ чащ густой зелени, въ которую они зарывались до такой степени, что выпугнуть ихъ можно было только, наступивъ на нихъ ногой, тамъ проводила чуть ли не все свое свободное время Мукъ, и нельзя было пройти ни черезъ какое поле, не увидвъ ея головы, то показывающейся изъ зелени, то мгновенно скрывающейся въ ней. Но вся эта молодежь могла, по мннію Этьена, длать, что ей угодно, и эти таинственныя прогулки казались ему предосудительными только въ т вечера, когда онъ встрчалъ Катерину и Шаваля. Два раза онъ видлъ, какъ они исчезли при его приближеніи въ густой зелени и притаились въ ней. Затмъ еще разъ, когда Этьенъ шелъ по узкой тропинк, свтлые глаза Катерины блеснули ему среди колосьевъ и тотчасъ скрылись за ихъ сплошной стной. Тогда безпредльная равнина перестала привлекать его, и онъ счелъ за лучшее проводить вечера въ кабачк Рассенра.
— Г-жа Рассенръ, дайте мн кружку пива… Нтъ, я никуда не пойду сегодня: я совсмъ отбилъ себ ноги.
Онъ обратился къ товарищу, который обыкновенно занималъ мсто за столомъ, стоящимъ въ глубин комнаты, и сидлъ, прислонившись головой въ стн.
— Не хочешь ли и ты, Суваринъ?
— Спасибо, я не пью.
Живя съ Сувариномъ бокъ-о-бокъ, въ одномъ дом, Этьенъ не могъ не познакомиться съ нимъ. Это былъ машинистъ на копяхъ, тоже занимавшій у Рассенра меблированную комнату, человкъ лтъ тридцати, худой, блокурый, съ тонкими чертами лица, обрамленнаго длинными волосами и небольшой бородкой. Съ своими мелкими зубами, блыми и острыми, съ тонкими губами, небольшимъ носомъ и легкимъ румянцемъ на щекахъ, онъ нсколько походилъ на двушку. Лицо у него было съ оттнкомъ нкотораго упрямства, но иногда, когда загорались стальные глаза Суварина, оно принимало почти жестокое выраженіе. Бдная комнатка, въ которой онъ жилъ, не отличалась отъ жилища обыкновеннаго рабочаго ничмъ, кром разв того, что въ ней стоялъ ящикъ съ книгами и бумагами. Было извстно, что Суваринъ русскій, но затмъ онъ, не обращая вниманія на складывавшіяся о немъ легенды, никогда не разсказывалъ о себ ни слова.
Углекопы, вообще относящіеся очень недоврчиво въ иностранцамъ и догадавшіеся по его маленькимъ ‘буржуазнымъ’ рукамъ, что онъ вовсе не рабочій по происхожденію, пришли сначала къ тому заключенію, что этотъ человкъ, по всей вроятности, запутался въ какую-нибудь исторію, быть можетъ, даже совершилъ убійство и скрылся въ чужую страну, чтобы избжать наказанія. Но потомъ разубдились.
Въ первыя недли онъ сторонился отъ Этьена и относился къ нему съ какой-то почти враждебной холодностью, такъ что исторію этого изгнанника молодой человкъ узналъ уже гораздо поздне. Семья Суварина, въ которой онъ былъ самымъ младшимъ членомъ, принадлежала къ дворянскому роду и жила въ Тульской губерніи. Самъ онъ, изучая въ Петербург медицину, увлекся соціальными идеями, какъ увлекается ими почти вся русская молодежь, и принялся изучать ремесло механика, чтобы затмъ идти въ народъ, познакомиться съ его нуждами и братски помогать ему. Благодаря только этому знакомству съ ремесленной работы, Суваринъ можетъ кое-какъ перебиваться теперь. Ему пришлось бжать заграницу. Деньги у него скоро вышли, родные отъ него отвернулись, во французскія мастерскія его нигд не принимали, какъ иностранца, во всему этому въ немъ заподозрли еще шпіона, и въ конц концовъ ему пришлось бы умереть съ голоду, если бы компанія каменноугольныхъ копей въ Монсу, на которыхъ случилась экстренная работа, не взяла его въ машинисты. Здсь онъ находился уже съ годъ и работалъ понедльно,— одну недлю днемъ, другую ночью,— всегда трезвый, молчаливый и до такой степени точный, что начальники ставили его въ примръ другимъ.
— Разв тебя никогда не мучитъ жажда?— спросилъ Этьенъ, шутя.
Суваринъ отвчалъ своимъ тихимъ, почти беззвучнымъ голосомъ:
— Нтъ, я пью во время ды.
Иногда Этьенъ подшучивалъ надъ нимъ по поводу его отношеній къ женщинамъ и, напримръ, божился, что видлъ его съ одной откатчицей на хлбныхъ поляхъ, недалеко отъ селенія ‘Шелковыхъ чулокъ’. Но Суваринъ съ полнйшимъ равнодушіемъ пожималъ плечами. Что онъ будетъ длать съ откатчицей? Женщина для него товарищъ въ томъ случа, если она способна быть добрымъ и мужественнымъ товарищемъ. Въ противномъ же случа къ чему брать на душу лишнюю подлость, очень возможную при другихъ отношеніяхъ?.. Ему не нужно ни женщины, ни друга, онъ не хочетъ связывать ни себя, ни другихъ…
Каждый вечеръ, когда, часовъ около девяти, постители уходили изъ кабака, Этьенъ и Суваринъ оставались въ немъ вдвоемъ. Первый пилъ маленькими глотками свое пиво, второй, у котораго отъ постояннаго куренія табаку даже пожелтли его тонкіе пальцы, по обыкновенію, курилъ папиросу за папиросой. Своимъ неопредленнымъ и блуждающимъ взглядомъ, взглядомъ мистика, онъ какъ будто слдилъ сквозь облава табачнаго дыма за какимъ-то видніемъ, между тмъ какъ лвая рука его, кажется, совершенно не умвшая ни секунды оставаться въ поко, нервно искала предмета, которымъ она могла бы заняться. Въ дом жилъ на свобод ручной кроликъ, самка, чуть не всегда находившаяся въ період беременности, и Суваринъ, чтобы занять чмъ-нибудь свои руки, пріучилъ ее лежать у него на колняхъ. ‘Польша’, какъ онъ назвалъ кролика, до того привязалась къ нему, что становилась передъ нимъ на заднія лапы и терлась около него до тхъ поръ, пока онъ, наконецъ, не бралъ ея, какъ ребенка, на колни. Тогда, прижавшись къ нему, она опускала внизъ уши и закрывала глаза, а онъ машинально гладилъ рукою ея шелковистую срую шерсть, видимо довольный присутствіемъ этого тихаго живого существа.
— Я вамъ не говорилъ, что получилъ письмо отъ Плюшара?— сказалъ однажды вечеромъ Этьенъ.
Въ комнат не было никого, кром ихъ двоихъ и Рассенра, послдній поститель только-что вышелъ, отправляясь въ засыпавшее уже селеніе.
— Ага!— вскричалъ кабатчикъ, стоя передъ своими двумя жильцами.— Ну, что же онъ?..
Этьенъ уже два мсяца аккуратно переписывался съ этимъ лилльскимъ механикомъ. Сначала ему вздумалось только увдомить Плюшара о томъ, что нашелъ себ работу на копяхъ Монсу, но когда механикъ, не желавшій терять Этьена изъ виду, отвтилъ ему дружескимъ письмомъ, между ними завязалась постоянная переписка.
— Онъ пишетъ, что ассоціація, о которой шла рчь, растетъ очень быстро. Какъ видно, люди пристаютъ къ ней со всхъ сторонъ.
— Что ты скажешь объ этой ассоціаціи?— спросилъ Рассенръ, обращаясь къ Суварину.
Тотъ нжно чесалъ голову кролика и, выпустивъ изо рта клубъ дыма, произнесъ своимъ спокойнымъ тономъ:
— Еще новыя глупости!
Но Этьенъ разгорячился. Онъ только и мечталъ теперь, что о борьб труда съ капиталомъ, борьб, которая казалась ему, въ его невдніи, такою легкою. Дло шло о международной ассоціаціи рабочихъ, о знаменитомъ интернаціонал, который только-что устраивался тогда въ Лондон. Что можетъ быть лучше этого союза рабочихъ?.. Не представляетъ ли онъ ту силу, которая непремнно должна, наконецъ, обезпечить побду за справедливостью?.. Нтъ боле границъ, отдляющихъ одну страну отъ другой, рабочіе всего міра возстанутъ, соединятся и обезпечатъ труженику тотъ кусокъ хлба, который онъ заработываетъ!.. И какая простая и вмст съ тмъ величественная организація: сначала люди соединяются въ небольшіе кружки, затмъ эти кружки сливаются въ союзы, союзы каждой страны образуютъ изъ себя одно цлое и, наконецъ, вс страны объединяются во всемірномъ союз, управляемомъ генеральнымъ совтомъ, въ которомъ каждая страна иметъ своего представителя въ лиц секретаря-корреспондента. Черезъ шестъ мсяцевъ можно завоевать весь міръ и продиктовать законы хозяевамъ, если только они не перестанутъ до тхъ поръ упрямиться.
— Глупости, — повторилъ Суваринъ.— Опять идеи Карла Маркса, что все устроится само собою, естественнымъ путемъ, что не слдуетъ вообще вмшивать въ дло политику, не такъ ли? Дйствовать открыто и хлопотать только о повышеніи заработной платы… Оставьте меня пожалуйста въ поко съ этимъ вашимъ движеніемъ!
Этьенъ расхохотался. Онъ не всегда понималъ своего товарища и заподозрилъ теперь, что Суваринъ просто хотлъ порисоваться. Рассенръ, еще боле практическій и обладавшій разсудительностью человка, уже составившаго себ положеніе, не удостоилъ даже и вниманія слова Суварина.
— Что же, ты попробуешь образовать теперь кружокъ въ Монсу?— спросилъ онъ Этьена.
Плюшаръ, состоявшій секретаремъ свернаго союза, совтовалъ Этьену заняться организаціей рабочихъ, указывая главнымъ образомъ на то, что если углекопы ршатся устроить стачку, то союзъ можетъ оказать имъ существенную помощь. Этьенъ находилъ, что стачка почти неизбжна: исторія съ крпленіемъ галерей не предвщаетъ ничего хорошаго и, если компанія предъявитъ хоть одно какое-нибудь неумстное требованіе, рабочіе всхъ копей непремнно поднимутся.
— Что глупо, такъ это поборы,— замтилъ Рассенръ тономъ разсудительнаго человка.— Пятьдесятъ сантимовъ въ годъ для общаго фонда, да два франка для своего собственнаго, кружковаго… Повидимому, это пустяки, а я готовъ держать пари, что многіе откажутся отъ этихъ взносовъ.
— Тмъ боле,— замтилъ Этьенъ,— что намъ и безъ того нужно основать на всякій случай кассу, которая иногда можетъ сильно поддерживать насъ… Какъ бы то ни было, а объ этомъ пора подумать. Что касается до меня, то я готовъ, не знаю, какъ другіе.
Наступило молчаніе. Керосиновая лампа, стоявшая на конторк, коптила. Въ растворенную дверь ясно слышалось, какъ въ Вор кочегаръ подбрасывалъ лопатой уголь подъ топку.
— Какъ все стало дорого!— заговорила г-жа Рассенръ, вошедшая еще раньше, въ своемъ вчномъ черномъ плать, въ которомъ она казалась выше своего роста, и мрачно слушавшая разговаривавшихъ.— Кто повритъ, что я заплатила за яйца двадцать два су… Нтъ, надо, чтобы этому пришелъ конецъ.
Мужчины на этотъ разъ были вс согласны съ нею. Они заговорили одинъ за другимъ, горько жалуясь на положеніе длъ.
Жизнь рабочаго становится невыносимою, революція только ухудшила его положеніе, съ 89 года разжирли лишь одни буржуа и стали такими свиньями, что не оставляютъ на дн своихъ блюдъ ничего, что могъ бы слизнуть рабочій. Досталось ли ему хоть что-нибудь изъ тхъ несмтныхъ богатствъ, которыя создались за эту сотню лтъ?.. Надъ ними насмялись, объявивъ ихъ свободными, да, они свободны умирать съ голоду. Этого права у нихъ никогда еще не отнимали… Въ ихъ квашн не прибавилось хлба отъ того, что рабочіе вотировали за разныхъ молодцовъ, которые потомъ посмивались надъ ними и такъ же мало заботились о неимущихъ, какъ о своихъ старыхъ сапогахъ… Нтъ, тмъ или другимъ путемъ,— законными ли средствами, по доброму соглашенію, или кровавой свалкой, въ которой рабочіе, превратившись въ дикарей, все сожгутъ и пожрутъ другъ друга,— а съ этимъ необходимо покончить. Если старики не доживутъ до этого конца, то дти увидятъ его, такъ какъ конецъ столтія не пройдетъ безъ того, чтобы не было новой революціи, на этотъ разъ революція рабочихъ, которая расчиститъ общество сверху до низу и построитъ его вновь, съ большею чистотою и справедливостью.
— Нужно, чтобы этому пришелъ конецъ,— энергически повторила г-жа Рассенръ.
— Да, да,— подтвердили мужчины,— нужно этому положить конецъ!
Суваринъ чесалъ теперь за ухомъ у кролика, и тотъ отъ удовольствія морщилъ носъ. Несмотря ни на кого, молодой человкъ заговорилъ вполголоса, какъ будто говоря съ самимъ собою:
— Разв можно увеличить заработную плату? Въ силу ‘желзнаго закона’, она всегда должна быть такова, чтобы получая ее, рабочій могъ только сть сухой хлбъ и плодить дтей… Если она падаетъ очень низко, рабочіе мрутъ съ голоду, является потребность въ рабочихъ рукахъ, и плата повышается сама собою. Если она слишкомъ повысится, тогда предложеніе превыситъ спросъ и снова спуститъ ее… Это — равновсіе пустыхъ желудковъ, осужденіе на вчную голодную каторгу.
Когда онъ забывался такимъ образомъ и начиналъ разсматривать вопросъ съ научной точки зрнія, Этьенъ и Рассенръ молчали, смущенные его неутшительными выводами, на которые они не умли возражать.
— Господинъ Суваринъ совершенно правъ,— объявила Рассенръ, которая, несмотря на свои крайнія революціонныя убжденія, всегда отличалась необыкновенной вжливостью.
Этьенъ, опечаленный своимъ полнымъ невжествомъ въ соціальныхъ вопросахъ, не захотлъ продолжать споръ. Онъ всталъ, проговоривъ:
— Пойдемте спать! Все это не помшаетъ мн встать завтра въ три часа утра.
Суваринъ, погасивъ папиросу, осторожно приподнялъ подъ брюхо кролика и спустилъ его на полъ. Рассенръ заперъ дверь, и вс въ глубокомъ молчаніи поднялись наверхъ. Въ ушахъ у нихъ шумло, головы продолжали работать надъ тми важными вопросами, которые они только-что затрогивали.
Каждый вечеръ въ этой зал съ голыми стнами, за единственной кружкой пива, которую Этьенъ пилъ въ теченіе цлаго часа, возобновлялись все одни и т же разговоры. Неясныя идеи, какъ бы дремавшія до сихъ поръ въ голов Этьена, теперь оживали и разростались въ немъ. Его мучила жажда знанія, и онъ ршился, наконецъ, попросить книгъ у своего сосда, но, къ несчастію, у того оказались только нмецкія и русскія произведенія. Потомъ онъ добылъ французскую книгу о кооперативныхъ обществахъ, ‘тоже о порядочныхъ глупостяхъ’, какъ выразился Суваринъ. Кром того, Этьенъ аккуратно прочитывалъ получавшуюся этимъ послднимъ газету ‘Le Combat’, листокъ анархистовъ, издававшійся въ Женев. Однако, несмотря на эти каждодневныя сношенія, Этьену не удавалось сблизиться тсне съ своимъ товарищемъ, остававшимся все такимъ же замкнутымъ, какъ будто онъ расположился въ жизни временнымъ бивакомъ и нисколько не интересовался ею, ничмъ не волновался и ничего добраго не ожидалъ отъ нея.
Въ первыхъ числахъ іюля неожиданный случай нарушилъ теченіе этой однообразной жизни и вмст съ тмъ измнилъ къ лучшему положеніе Этьена. Сначала въ томъ пласту угля, который разрабатывалъ Маг съ своими товарищами, вдругъ обнаружилось полнйшее смшеніе различныхъ породъ, что обыкновенно замчалось передъ такъ называемымъ ‘сбросомъ’, то есть совершеннымъ исчезновеніемъ угольнаго пласта, сдвинувшагося въ сторону. Дйствительно, въ самомъ скоромъ времени рабочіе дошли до этого ‘сброса’, о существованіи котораго не подозрвали и инженеры, хорошо изучившіе почву. Копи заволновались, везд только и слышались разговоры объ исчезновеніи пласта, спустившагося, вроятно, ниже, по ту сторону сброса. Старые углекопы разнюхивали уже по сторонамъ, какъ добрыя собаки, отыскивая пропавшій пластъ. Однако же, рабочіе не могли сидть, сложа руки, въ ожиданіи, покуда онъ разыщется, и компанія вывсила объявленія о томъ, что она назначаетъ торги на разработку угля въ новыхъ галереяхъ.
Выходя однажды съ копей, Маг отвелъ Этьена въ сторону и предложилъ ему войти въ его артель забойщикомъ, на мсто Левана, переходящаго въ другую галерею. Маг уже уладилъ это дло съ надсмотрщикомъ и инженеромъ, которые, какъ видно, очень довольны молодымъ человкомъ. Конечно, Этьенъ былъ чрезвычайно польщенъ этимъ новымъ доказательствомъ все возраставшаго уваженія къ нему со стороны Маг, и ему оставалось только принять это повышеніе.
Въ тотъ же вечеръ они отправились вмст на копи, чтобы познакомиться съ содержаніемъ выставленныхъ объявленій. Участки, отдававшіеся съ торговъ, находились въ пласту Филоньеръ, въ сверной галере Вор. Они казались очень невыгодными, и Маг покачивалъ головой, покуда Этьенъ читалъ ему условія компаніи. Дйствительно, когда на другой день они спустились въ подземныя галереи и Маг повелъ Этьена посмотрть на эти участки, то оказалось, что они отстоятъ далеко отъ шахты, что грунтъ тамъ слабый, пластъ тонкій, а уголь очень крпкій. Однако, кто хочетъ сть, тотъ долженъ работать. Поэтому въ слдующее же воскресенье Маг и Этьенъ отправились на торги, назначенные въ барак. Окружный инженеръ почему-то не могъ на нихъ присутствовать и вслдствіе этого руководилъ ими Вегрель, а помощникомъ у него былъ надсмотрщикъ. Передъ маленькой эстрадой, поставленной въ углу, толпилось около шестисотъ углекоповъ, и торги шли такъ быстро, что только и слышался гулъ голосовъ, выкрикивающихъ цифры, тотчасъ же перебиваемыя другими цифрами.
Была минута, когда Маг уже отчаялся получить хоть одинъ изъ тхъ сорока участковъ, которые сдавала компанія. Вс углекопы, встревоженные слухами о кризис и охваченные паникой при мысли о томъ, что работы могутъ пріостановиться, другъ передъ другомъ сбавляли цны. Инженеръ Негрель, видя эту отчаянную конкурренцію, не торопился и спокойно выжидалъ, покуда цифры падали все ниже и ниже, а Дансаэртъ, желавшій еще больше ускорить дло, распространялся о прекрасныхъ условіяхъ торговъ. Чтобы оставить за собой пятьдесятъ метровъ пласта, Маг былъ принужденъ сбивать цну у товарища, который тоже никакъ не хотлъ отстать. Они на перебой сбавляли по сантиму съ каждой телжки угля, и въ конц концовъ Маг остался побдителемъ, но зато сбавилъ свою заработную плату до того, что стоявшій позади него надсмотрщикъ Ришомъ началъ ворчать сквозь зубы, толкалъ его локтемъ и сердито бормоталъ, что при такой цн Маг не выручить ничего себ на хлбъ.
Когда они вышли изъ барака, у Этьена вырвалось проклятіе. Онъ еще боле вышелъ изъ себя, когда увидлъ Шаваля, возвращавшагося вмст съ Катериной съ прогулки. Нашелъ время гулять, когда его будущій тестъ хлопочетъ о такомъ важномъ дл!
— О, Господи,— воскликнулъ онъ,— вотъ петля-то!.. Теперь заставляютъ рабочихъ подать другъ друга!
Шаваль вспылилъ: онъ никогда не спустилъ бы плату до такой степени!.. Подошедшій изъ любопытства Захарій объявилъ, что это отвратительно… Этьенъ остановилъ ихъ жестомъ, полнымъ затаеннаго бшенства.
— Этому придетъ конецъ, наступитъ день, когда мы сдлаемся хозяевами!
Маг, молчавшій съ тхъ поръ, какъ вышелъ изъ барака, точно будто пробудился. Онъ повторилъ:
— Хозяевами… Ахъ, давно бы пора!

II.

Въ послднее воскресенье іюля въ Монсу была ярмарка. Т изъ хозяевъ селенія, которыя заботились о чистот своихъ домовъ, еще въ субботу вечеромъ вымыли свои кухни. Это былъ настоящій потопъ: воду лили ведрами на каменный полъ, плескали ею на стны… И теперь, въ воскресенье, полъ еще не совсмъ просохъ, несмотря на то, что былъ усыпанъ блымъ пескомъ, составлявшимъ въ хозяйств этихъ бдняковъ предметъ роскоши, довольно чувствительный для ихъ кармана. День общалъ быть жаркимъ, по небу носились тяжелыя облака, предвщавшія одну изъ тхъ страшныхъ грозъ, которыя бываютъ лтомъ въ этихъ плоскихъ и открытыхъ со всхъ сторонъ мстностяхъ.
По воскресеньямъ семья Маг вставала уже не въ т часы, въ какіе она поднималась въ будни. Обыкновенно самъ Маг начиналъ ворочаться съ боку на бокъ на своей постели съ пяти часовъ, и наконецъ вставалъ и одвался, а дти такъ и не просыпались часовъ до девяти. Сегодня Маг, вставъ съ постели, вышелъ въ садъ, выкурилъ трубку, затмъ возвратился опять въ домъ и сълъ, въ полномъ одиночеств, свою тартинку. Не зная, какъ убить время, онъ принялся сначала за починку ушата который началъ течь, потомъ занялся приклеиваніемъ подъ часами съ кукушкой подареннаго дтямъ портрета императорскаго принца. Затмъ, одинъ за другимъ, начали сходить сверху и члены его семьи: старикъ Боньморъ вынесъ на солнышко стулъ и услся на немъ, мать и Альзира тотчасъ же принялись за стряпню, Катерина привела умытыхъ и одтыхъ Ленору и Генриха. Пробило одиннадцать часовъ, и запахъ варившагося кролика съ картофелемъ разносился по всему дому, когда, наконецъ, звая и протирая заспанные глаза, появились Захарій и Жанлинъ.
Все селеніе смотрло по праздничному, во всхъ домахъ хозяйки торопились приготовить обдъ, чтобы затмъ гурьбой отправиться въ Монсу. Дти бгали толпами по улиц, мужчины, въ однихъ жилетахъ, лниво слонялись взадъ и впередъ, шлепая стоптанными башмаками. Было жарко, вс окна и двери стояли растворенныя настежь, и во всхъ, вытянутыхъ въ одну линію, помщеніяхъ нижнихъ этажей, везд виднлись суетившіяся женщины, отовсюду несся гулъ голосовъ и стукъ посуды. По всему селенію, отъ одного конца до другого, стоялъ запахъ варившагося кроличьяго мяса, который присущъ обыкновенно только кухн людей со средствами, но который на этотъ разъ забрался и сюда и даже вытснилъ укоренившійся здсь запахъ жаренаго лука.
Маг сли за столъ ровно въ полдень. Сосдки безпрестанно переговаривались черезъ растворенныя окна, забгали на минутку одна къ другой, чтобы позаимствоваться той или другой вещью или загнать пинками домой ребятишекъ, тоже слонявшихся изъ одной кухни въ другую. Но Маг почти не принимали участія въ этой общей суетн. Съ своими ближайшими сосдями, Левакъ, они уже недли три были въ ссор изъ-за того, что жена Левака слишкомъ надола имъ своими назойливыми требованіями какъ можно скоре обвнчать Филомену и Захарія. Мужчины еще разговаривали другъ съ другомъ, но женщины держали себя такъ, какъ будто никогда и не были знакомы. Эта размолвка сблизила Маг съ Пьерронъ, но сегодня самой Пьерронъ не было дома, она оставила хозяйничать свою мать и раннимъ утромъ ушла на цлый день къ своей кузин въ Маршьенъ. Знакомые Пьерронъ подсмивались, говоря, что они знаютъ эту кузину, что у нея есть усы и она служитъ въ Вор надсмотрщикомъ. Маг объявила, что уйти отъ своей семьи въ такой праздничный день — дло совсмъ нехорошее.
Заработную плату пришлось получить какъ разъ наканун, и поэтому, за обдомъ Маг, кром кролика, котораго они откармливали въ сара цлый мсяцъ, былъ еще очень жирный супъ, а также и говядина. Маг положительно не могли припомнить, былъ ли у нихъ когда-нибудь такой роскошный обдъ. Даже въ день св. Варвары, въ этотъ праздникъ углекоповъ, когда они не работаютъ цлыхъ три дня, и тогда кроличье мясо не было такъ жирно и нжно, какъ теперь. Зато вс десять паръ челюстей, начиная съ только-что прорзывавшихся зубовъ Эстеллы и кончая притупившимися остатками зубовъ старика Боньмора, работали съ такимъ усердіемъ, что пережевывали не только мясо, но и кости. Мясныя кушанья очень вкусны, но такъ какъ они рдко попадаютъ въ желудки рабочихъ, то и перевариваются съ большимъ трудомъ. Съли все, что было приготовлено, и къ вечеру остался только кусокъ вареной говядины. Если кто проголодается, то можетъ състь тогда еще тартинку.
Первымъ исчезъ Жанлинъ. Беберъ уже поджидалъ его по ту сторону садиковъ. Но имъ пришлось довольно долго пробродить вокругъ дона Пьерронъ, пока, наконецъ, они выманили къ себ и Лидію, которую караулила старуха Брюле, ршившаяся не ходить сегодня въ Монсу. Увидвъ, что двочка исчезла, она принялась кричать, ругаться, размахивать руками и до того надола зятю, что тотъ поторопился тоже уйти изъ дому. Онъ шелъ повеселиться съ спокойнымъ видомъ человка, который знаетъ, что и его жена, въ свою очередь, тоже проводить сегодняшній день далеко не скучно.
Посл Жанлина отправился старикъ Боньморъ и, наконецъ, собрался и самъ Маг, предварительно освдомившись у жены, придетъ ли и она въ Монсу. Нтъ, это чистая каторга тащиться съ ребятишками! Впрочемъ, можетъ быть, и придетъ, она подумаетъ, и если соберется, то, конечно, разыщетъ тамъ его. Выйдя изъ дому, Маг въ нершимости пріостановился, затмъ зашелъ къ Леваку, взглянуть — не дома ли еще тотъ. Но тамъ онъ встртился съ Захаріемъ, который поджидалъ одвавшуюся Филомену, и подвергся ожесточенному нападенію жены Левака, которая тотчасъ же набросилась на Маг, крича, что надъ нею насмхаются, что нужно же, наконецъ, устроить свадьбу ихъ дтей, что она въ послдній разъ пойдетъ къ его жен поговорить объ этомъ дл. Въ какомъ въ самомъ дл положеніи находится она, Левакъ? Она принуждена держать у себя въ дом дочерниныхъ ребятъ, у которыхъ нтъ отца, принуждена смотрть, какъ эта дочь все-таки продолжаетъ свою любовную связь… Пока говорила мать, Филомена спокойно оканчивала свой туалетъ и затмъ ушла вмст съ Захаріемъ, который, уходя, проговорилъ, что онъ вовсе не отказывается отъ женитьбы, если только на это согласится его мать. Такъ какъ самого Левака уже не было дома, то Маг поторопился уйти, сказавъ, чтобы сосдка лучше пошла и переговорила объ этомъ съ его женой. Бутелу, положивъ локти на столъ, додалъ кусокъ сыра и наотрзъ отказался отъ предложенія Маг выпить съ нимъ кружку пива: жилецъ оставался дома, въ качеств добраго семьянина.
Селеніе мало-по-малу пустло, мужчины уходили другъ за другомъ, двушки, стоя въ дверяхъ, поджидали своихъ возлюбленныхъ и отправлялись съ ними подъ руку въ сторону, противоположную той, куда пошли ихъ отцы. Когда Маг повернулъ за уголъ церкви, Катерина поспшила выйти къ поджидавшему ее Шавалю, чтобы отправиться вмст съ нимъ въ Монсу. Мать осталась одна, среди разбредшихся по угламъ ребятишекъ, не имя силы подняться изъ-за стола и принимаясь за второй стаканъ горячаго кофе, который она пила маленькими глотками. Въ этотъ часъ дня во всемъ селеніи оставались только одн хозяйки, он зазывали къ себ другъ друга и опорожняли кофейники, сидя за обденными столами, покрытыми сальными пятнами, остатками недавняго пиршества.
Маг догадывался, что Левакъ направился въ кабакъ Авантажъ, и неторопливо шелъ туда же. Дйствительно, Левакъ игралъ съ товарищами въ кегли, въ узенькомъ огороженномъ садик, находившемся позади заведенія Рассенра. Старики Боньморъ и Мукъ стояли около играющихъ и внимательно слдили за шарами, храня про себя свои замчанія объ игр. Палящіе лучи солнца вертикально падали на землю, и только около строенія была небольшая полоса тни. Этьенъ укрылся въ этой тни и пилъ за столомъ пиво, досадуя на Суварина, только-что ушедшаго въ свою комнату и оставившаго его одного. Почти вс воскресенья машинистъ проводилъ въ своей комнат и читалъ или писалъ.
— Не хочешь ли сыграть партію?— спросилъ Левакъ, увидя Маг.
Но тотъ отказался: ему и безъ того жарко и онъ умираетъ отъ жажды.
— Рассенръ,— позвалъ Этьенъ,— дай намъ кружку пива. Повернувшись къ Маг, онъ прибавилъ:
— За пиво я плачу.
Теперь они вс говорили другъ другу ‘ты’. Рассенръ гд-то замшкался, Этьенъ три раза звалъ его, и, наконецъ, вжливая и услужливая госпожа Рассенръ сама принесла имъ теплаго пива. Молодой человкъ вполголоса началъ жаловаться на своихъ хозяевъ: они, безъ сомннія, славные люди и съ хорошими убжденіями, но пиво у нихъ дрянное, а супы отвратительные. Онъ уже давно перемнилъ бы квартиру, если бы его не пугала ходьба изъ Монсу на копи. Однако, не сегодня-завтра онъ кончить тмъ, что постарается поселиться у кого-нибудь въ селеніи.
— Конечно,— говорилъ Маг своимъ медленнымъ голосомъ,— конечно, теб въ семь будетъ лучше.
Въ кружк играющихъ раздались громкія восклицанія: Левакъ однимъ ударомъ сбилъ вс кегли. Поднялся общій крикъ и говоръ, только Боньморъ и Мукъ стояли, опустивъ носы въ землю, и выражали глубокое одобреніе по своему — полнымъ безмолвіемъ. Смхъ и шутки, вызванные удачнымъ ударомъ Левака, еще боле усилились, когда играющіе увидли выглядывающее изъ-за забора веселое, пухлое лицо откатчицы Мукъ. Она уже около часу бродила вокругъ кабака и теперь, услыша смхъ и крики, подошла къ самой изгороди.
— Какъ, ты одна?— кричалъ Левакъ.— А гд же твои возлюбленные?
— Я ихъ всхъ отставила,— весело и нисколько не смущаясь отвчала Мукъ.— Я ищу теперь новаго.
Присутствующіе, одинъ за другимъ, предлагали ей себя, сопровождая эти предложенія подходящими къ длу шуточками. Она смялась громче всхъ и отвчала на вс предложенія отрицательнымъ покачиваніемъ головы. Ея отецъ стоялъ тутъ же, но онъ не сводилъ глазъ со сбитыхъ и разбросанныхъ кегель.
— Ну, ладно!— сказалъ Левакъ, посмотрвъ въ ту сторону, гд сидлъ Этьенъ.— Мы понимаемъ, на кого ты заришься, душа моя… Только имъ надо овладть силой.
Этьенъ тоже развеселился. Откатчица дйствительно давно уже засматривалась на него, но онъ только покачивалъ головой и улыбался, забавляясь этой игрой и не чувствуя ни малйшаго влеченія къ этой двушк. Она постояла еще нсколько минутъ позади изгороди, пристально смотря на него своими большими глазами, затмъ пошла прочь съ омрачившимся лицомъ, медленно, точно изнемогала подъ палящими лучами солнца.
Этьенъ вполголоса заговорилъ съ Маг о томъ, что углекопамъ Монсу необходимо завести на всякій случай кассу.
— Такъ какъ компанія говоритъ, что она предоставляетъ намъ полную свободу дйствій, то чего же намъ въ такомъ случа бояться?— твердилъ онъ.— Она выдаетъ намъ пенсіоны, но выдаетъ ихъ по своему усмотрнію, подъ тмъ предлогомъ, что изъ нашего заработка ничего не высчитывается на этотъ предметъ. Пусть будетъ такъ! Но рядомъ съ этими произвольными ссудами намъ слдуетъ организовать помощь взаимную, на которую мы могли бы всегда разсчитывать въ случаяхъ неотложной надобности.
Онъ объяснялъ подробности устройства этой кассы и общалъ взять на себя вс хлопоты.
— Я согласенъ,— сказалъ наконецъ убжденный Маг.— Но только, что скажутъ другіе… Постарайся убдить товарищей.
Партія кончилась тмъ, что Левакъ выигралъ ее, и играющіе оставили кегли, чтобы выпить вмст по кружк пива. Маг отказался отъ второй кружки, говоря, что день только начинается и что потомъ, попозже, онъ, можетъ быть, выпьетъ и еще. Онъ вспомнилъ о своемъ другомъ сосд — Пьеррон. Гд бы онъ могъ быть теперь? По всей вроятности, его можно найти въ кофейн Анфанъ. Маг сообщилъ о своемъ предположеніи Левану и Этьену, и вс втроемъ отправились въ Монсу, между тмъ какъ на мсто ихъ нахлынула въ садикъ новая толпа рабочихъ, пришедшихъ поиграть въ кегли.
Пока трое забойщиковъ шли по большой дорог, имъ пришлось зайти сначала въ кабакъ Казимиръ, потомъ въ кофейню Прогрессъ: въ растворенныхъ дверяхъ этихъ заведеній стояли товарищи углекопы и зазывали къ себ проходившихъ мимо. Не было никакой возможности отказываться отъ этихъ любезныхъ приглашеній, и каждый разъ приходилось опорожнять по кружк пива, даже по дв, такъ какъ, выпивъ на счетъ товарищей, слдовало, въ свою очередь, угостить и ихъ. Забойщики оставались въ заведеніи минутъ десять, обмнивались съ углекопами тремя-четырьмя словами и шли дальше, совершенно трезвые, такъ какъ это пиво, прозрачное, какъ вода, можно было пить, не хмля, сколько угодно. Въ кофейн Анфанъ они дйствительно нашли Пьеррона, оканчивавшаго вторую кружку и принужденнаго теперь выпить съ товарищами третью. Они вышли изъ кофейни уже вчетверомъ и отправились въ заведеніе Тизонъ, чтобы заглянуть, нтъ ли тамъ Захарія. Въ зал никого не было и, ршившись немного подождать, не подойдетъ ли Захарій, они отъ скуки спросили еще по кружк пива. Затмъ опять-таки вс четверо пошли въ кофейню св. Эдигія, выпили тамъ съ надсмотрщикомъ Ришомомъ и, уже не подыскивая никакого предлога, начали переходить потомъ изъ одного кабака въ другой.
— Надо идти въ Волканъ!— вдругъ вскричалъ начинавшій хмелть Левакъ.
Товарищи сначала расхохотались, но потомъ, посл минутнаго колебанія, послдовали за нимъ, пробираясь среди все увеличивавшейся ярмарочной толкотни. Въ глубин длинной и узкой залы Волкана была устроена деревянная эстрада, на которой помщались пвицы, навербованныя въ Лилл изъ публичныхъ женщинъ послдняго разбора, страшно декольтированныя и сопровождавшія свое пніе крайне выразительными жестами. Зала была наполнена преимущественно откатчиками, рабочими при подъемныхъ ящикахъ, четырнадцатилтними мальчиками, однимъ словомъ, почти всей молодежью съ копей. Здсь пили уже не пиво, а больше можжевеловую водку.
Когда Маг и его товарищи услись около маленькаго столика, Этьенъ тотчасъ же завладлъ Левакомъ и принялся объяснять ему свою идею объ устройств кассы. Какъ вс новообращенные, Этьенъ видлъ въ этой иде нчто врод своей миссіи и, кажется, не забывалъ ни на минуту о касс и о необходимости пропагандировать ее.
— Каждый членъ, легко можетъ вносить въ кассу по двадцати су въ мсяцъ,— говорилъ онъ.— Лтъ въ пять изъ этихъ су составится цлый капиталъ… А когда у людей есть деньги, то значить есть и сила, не такъ ли? Для чего бы эта сила ни пригодилась, все равно. Ну, что ты на это скажешь?
— Я… Я не прочь,— разсянно отвчалъ Левакъ.— Объ этомъ надо будетъ поговорить.
Все его вниманіе было поглощено одною изъ пвицъ, толстой блондинкой. Когда Маг и Пьерронъ, допивъ пиво и не желая дожидаться исполненія пвицами второго романса, собрались уходить изъ заведенія, Левакъ упорно отказывался слдовать за ними.
Выйдя на улицу, Этьенъ опять встртился съ толстой Мукъ, которая, казалось, слдила за нимъ. Она все также пристально смотрла на него своими большими глазами, смялась и какъ бы говорила ему: ‘Ну, что же ты?’ Молодой человкъ отшучивался и пожималъ плечами. Наконецъ, она сердито махнула рукой и скрылась въ толп.
— Гд же Шаваль?— спросилъ Пьерронъ.
— Въ самомъ дл, гд же онъ?— повторилъ Маг.— Пойдемте въ кофейню Пикеттъ, я думаю, что мы его найдемъ тамъ.
Подойдя втроемъ къ дверямъ кофейни, они пріостановились: въ ней слышался шумъ ссоры. Захарій лзъ съ кулаками на гвоздаря-валлонца, коренастаго и флегматичнаго малаго, а Шаваль стоялъ и смотрлъ на нихъ, засунувъ руки въ карманы.
— Ну, вотъ и Шаваль!— спокойно сказалъ Маг.— И Катерина вмст съ нимъ.
Уже добрыхъ часовъ пять откатчица и ея возлюбленный прогуливались по ярмарк. По дорог въ Монсу, по его широкой и прямой улиц, застроенной съ обихъ сторонъ низенькими размалеванными домиками, сплошной волной двигался народъ, обдаваемый жаркими лучами солнца, и издали, среди разстилавшейся кругомъ необозримой гладкой равнины, казался арміею копошащихся муравьевъ. Вчная черная грязь теперь просохла и смнилась черною пылью, поднимавшеюся къ небу, точно грозовая туча. Кабаки по об стороны улицы были до самыхъ входныхъ дверей наполнены постителями, сидвшими за столиками, на мостовой стояли въ два ряда палатки, въ которыхъ продавались косынки и зеркала для двушекъ, фуражки и ножи для мужчинъ, всевозможныя лакомства: конфекты, бисквиты. Напротивъ церкви было отгорожено мсто для стрльбы изъ лука, передъ магазинами и мастерскими компаніи народъ развлекался игрою въ шары. Рядомъ съ правленіемъ копей, на углу улицы, шедшей по дорог въ Жуазель, былъ устроенъ птушиный бой: въ огороженномъ досками пространств бились два громадныхъ красныхъ птуха, вооруженные желзными шпорами и уже обрызганные кровью, сочившеюся изъ ихъ разодранныхъ глотокъ. Дале, у Мэгра, мужчины и женщины могли выиграть на билліард панталоны или передникъ. Толпа напивалась и надалась безшумно, почти молча, успвъ уже отяжелть отъ плохо переваривающагося жаренаго картофеля, обильно политого пивомъ, и задыхаясь отъ жары. Раскаленныя переносныя печки пирожниковъ, расположившихся вдоль улицы, длали воздухъ еще боле удушливымъ.
Шаваль подарилъ Катерин зеркальце въ девятнадцать су и косынку въ три франка. Проходя взадъ и впередъ по улиц, они каждый разъ встрчали стариковъ Мука и Боньмора, которые ходили по ярмарк рядышкомъ, по обыкновенію храня глубокое молчаніе и еле волоча свои сведенныя ревматизмомъ ноги. Но Катерину ожидала еще другая встрча, приведшая ее въ глубокое негодованіе. Въ нсколько отдаленной отъ строеній мстности, гд была открыта выставка можжевеловой водки, Катерина замтила Жанлина, который подучивалъ Бебера и Лидію стащить у продавца бутылку водки. Катерина надавала пощечинъ своему брату, но Лидія уже успла стянуть бутылку и удирала съ нею во вс лопатки. Эти дьяволята кончатъ тмъ, что непремнно попадутъ въ тюрьму!
Дойдя до кабака Тэтъ-Купе, Шаваль вдругъ вздумалъ зайти туда съ Катериной, чтобы она посмотрла на состязаніе зябликовъ, о которомъ уже дней восемь возвщала афиша, прибитая на дверяхъ. Пятнадцать человкъ гвоздарей изъ Маршьена явились на это состязаніе, и каждый изъ нихъ принесъ по дюжин клтокъ съ зябликами. Теперь вс эти маленькія темныя клтки были развшаны на забор, огораживавшемъ дворъ заведенія, и зяблики съ выколотыми глазами сидли въ нихъ совершенно неподвижно. Побдителемъ въ этомъ состязаніи долженъ былъ считаться тотъ зябликъ, который въ теченіе часа повторить большее число разъ извстную музыкальную фразу, безпрестанно встрчающуюся въ его пніи. Гвоздари стояли передъ своими клтками, держа въ рукахъ аспидныя доски, на которыхъ они отмчали число фразъ, и зорко слдя другъ за другомъ, чтобы кто-нибудь не приписалъ лишняго. Состязаніе началось. Одни зябляки, les chichoeax, пли боле густыми голосами, пніе же другихъ, les batisecouics, было пронзительно звонко. Сначала они пли нехотя, отрывисто, но мало-по-малу пніе однихъ начало подзадоривать другихъ, они все боле и боле оживлялись и, наконецъ, запли безъ умолку, торопясь и доходя въ своемъ соревнованіи до такого экстаза, что иные изъ нихъ тутъ же падали мертвыми. Гвоздари еще больше подзадоривали птицъ, крича на своемъ валлонскомъ жаргон, чтобы они спли еще, еще, еще разокъ, между тмъ какъ около сотни зрителей стояли въ нмомъ восторг, наслаждаясь этимъ адскимъ хоромъ ста восьмидесяти птичьихъ голосовъ, повторявшихъ не въ тактъ все одинъ и тотъ же мотивъ. Первый призъ, кованный желзный кофейникъ, достался ‘batiseconic’у’.
Захарій и Филомена тоже вошли во дворъ заведенія. Шаваль и Катерина подошли къ нимъ и, обмнявшись рукопожатіями, вс четверо стали вмст слушать пніе зябликовъ. Одинъ изъ гвоздарей, не участвовавшій въ состязаніи и зашедшій во дворъ кабака изъ любопытства, началъ втихомолку приставать къ Катерин и щипать ее. Захарій замтилъ это и выходилъ изъ себя, но молодая двушка, страшно покраснвшая, старалась успокоить его, вся дрожа при одной мысли о томъ, что можетъ выйти Богъ знаетъ что, если Шавалю вздумается заступиться за нее и расправиться, съ гвоздаремъ, сторону котораго, конечно, примутъ тотчасъ же вс его товарищи. Она готова была молча переносить щипки, только бы не вызвать драки своими жалобами. Однако же, такъ какъ Шаваль попрежнему зубоскалилъ и, какъ видно, не намренъ былъ обращать вниманія на эти приставанья къ его возлюбленной, то на этотъ разъ дло окончилось благополучно, и вс четверо вышли изъ кабака. Но лишь только они вошли въ кофейню Пикеттъ и расположились выпить по кружк пива, какъ вслдъ за ними появился опять тотъ же гвоздарь, который преслдовалъ Катерину. Онъ держалъ себя такъ нахально и смотрлъ на нихъ съ такимъ вызывающимъ видомъ, что Захарій вышелъ изъ себя и бросился на него.
— Свинья!.. Эта двушка моя сестра!.. Подожди, я тебя научу ее уважать!
Присутствующіе бросились разнимать дерущихся, между тмъ какъ Шаваль совершенно хладнокровно повторялъ:
— Оставь, это мое дло… Говорю теб, что я плюю на него!
Въ это время въ кофейню вошелъ Маг со своими товарищами и успокоилъ расплакавшихся двушекъ. Вс развеселились, гвоздарь куда-то скрылся, чтобы окончательно замять эту исторію, Шаваль, который былъ въ кофейн Пикеттъ своимъ человкомъ, предложилъ всмъ пива. Этьенъ долженъ былъ чокнуться съ Катериной, вс пили разомъ,— отецъ, дочь и ея возлюбленный сынъ и его возлюбленная,— вжливо говоря при этомъ: ‘за здоровье присутствующихъ!’ Потомъ Пьерронъ захотлъ непремнно угостить всхъ, въ свою очередь. Все шло хорошо, какъ вдругъ Захарій, увидвъ своего пріятеля Мука, снова воспылалъ гнвомъ и пригласилъ его идти съ нимъ, чтобы, какъ онъ выразился, обдлать дло съ гвоздаремъ.
— Я его заколочу!.. Слушай, Шаваль, пусть Филомена останется вмст съ Катериной… Я сейчасъ возвращусь!
Теперь уже Маг угощалъ пивомъ. Что жь, это длаетъ честь малому, что онъ хочетъ непремнно раздлаться за свою сестру, это хорошій примръ… Филомена, увидвъ молодого Мука, совершенно успокоилась и только покачивала головой: наврное эти два чорта побжали не драться, а въ кафе Волканъ.
Эти праздничные вечера всегда заканчивались баломъ въ Бонъ-Жуайо. Бальную залу содержала вдова Дезиръ, пятидесятилтняя женщина, толстая какъ бочка, но настолько еще здоровая и крпкая, что она, по ея собственнымъ словамъ, имла на каждый день недли по возлюбленному, а по воскресеньямъ приглашала къ себ всхъ шестерыхъ за-разъ. Вдова, благодарная углекопамъ за то море пива, которое они перепили у нея въ теченіе тридцати лтъ, называла ихъ своими дтьми и, кром того, хвасталась еще тмъ, что ни одна откатчица не длалась беременной, не расправивъ прежде ногъ на ея балахъ. Въ Бонъ-Жуайо было дв залы, въ первой — продавались напитки и стояли столы и конторка, во второй, предназначавшейся для танцевъ, былъ только посредин досчатый полъ, а по бокамъ она была выстлана кирпичомъ. Эта вторая очень обширная зала находилась въ одномъ этаж съ первой и сообщалась съ нею широкими снями. Ее украшали дв гирлянды бумажныхъ цвтовъ, протянутыя подъ потолкомъ изъ угла въ уголъ и скрпленныя посредин, гд он перекрещивались, внкомъ изъ такихъ же цвтовъ. По стнамъ висли позолоченныя изображенія святыхъ, съ подписями подъ каждымъ рисункомъ: св. Элигій, покровитель желзниковъ, св. Криспинъ, покровитель сапожниковъ, св. Варвара, покровительница углекоповъ,— цлый календарь святыхъ, покровительствующихъ тмъ или другимъ ремесламъ. Потолокъ былъ такъ низокъ, что музыканты, сидвшіе въ будк, которая не превышала своими размрами обыкновенной церковной каедры, упирались въ него головами. Освщеніе состояло изъ четырехъ керосиновыхъ лампъ, висвшихъ по четыремъ угламъ залы.
Въ это воскресенье танцы начались съ пяти часовъ, еще при дневномъ свт, а часамъ къ семи об залы были уже биткомъ набиты постителями. На двор разыгралась настоящая буря, страшный втеръ поднималъ съ земли цлыя облака черной пыли, которая залпляла глаза людямъ и, попадая въ топившіяся печки пирожниковъ, съ трескомъ разлеталась по горячимъ угольямъ. Маг, Этьенъ и Пьерронъ, войдя въ заведеніе вдовы Дезиръ, увидли, что Катерина танцовала съ Шавалемъ, между тмъ какъ Филомена стояла одна и смотрла на танцующихъ. Ни Захарія, ни Левака не было здсь. Такъ какъ въ танцовальной зал не полагалось скамеекъ, то Катерина посл каждаго танца приходила отдыхать въ другую залу и садилась около стола, занятаго ея отцомъ. Филомену тоже приглашали отдохнуть, но она отказалась, сказавъ, что ей пріятне стоять. Начинало темнть, въ зал уже нельзя было различить ничего, кром неясныхъ очертаній человческихъ фигуръ, непрерывно движущихся подъ громкіе звуки музыки. Наконецъ, четыре лампы, встрченныя шумными привтствіями, разомъ освтили раскраснвшіяся лица, распустившіеся и прилипшіе къ кож волосы и разлетавшіяся по воздуху платья, которыя разносили по зал запахъ пота. Маг, смясь, показалъ Этьену откатчицу Мукъ, круглую и жирную, какъ пузырь, налитый саломъ, съ ожесточеніемъ кружившуюся съ тощимъ и высокимъ рабочимъ, какъ видно, она утшилась и нашла себ кавалера.
Наконецъ, въ восемь часовъ пришла, съ Эстеллой на рукахъ, и сама Маг, сопровождаемая всми остальными ребятишками: Альзирой, Генрихомъ и Ленорой. Маг прямо шла въ кабакъ Бонъ-Жуайо, въ полной увренности, что найдетъ тамъ мужа. Конечно, ужинать можно и попозже: у всхъ желудки до того налиты кофе и пивомъ, что еще никому не хочется сть. Въ зал начали появляться и другія матери семействъ. Вс он немедленно обратили вниманіе на то, что позади Маг шли жена Левака и Бутелу, который велъ за руку Ахилла и Дезире, дтей Филомены, и что об сосдки находились, повидимому, въ самомъ добромъ согласіи и очень любезно разговаривали одна съ другою. Дйствительно, дорогой между ними произошло довольно крупное объясненіе, приведшее къ тому, что какъ ни тяжело было для Маг выпустить изъ своихъ рукъ заработокъ Захарія, но она не могла не сознаться въ душ, что поступаетъ несправедливо, беря деньги сына, когда у него есть уже своя семья. Въ конц концовъ Маг согласилась устроить его свадьбу и старалась теперь казаться веселой, хотя на самомъ дл сердце ея ныло и она съ недоумніемъ спрашивала сама себя, какъ ей ухитриться сводить концы съ концами, когда заработокъ семьи сократится такъ значительно.
— Садись сюда, сосдка,— сказала она, указывая Левакъ на столъ, стоящій рядомъ съ тмъ, за которымъ пили Маг, Этьенъ и Пьерронъ.
— А разв моего мужа нтъ съ вами?— спросила Левакъ.
Ей отвчали, что онъ скоро придетъ. Постителей было такъ много, что оба стола, занятые мужемъ и женой Маг, соединились вмст, и вс сидящіе за ними, не исключая Бутелу и ребятишекъ, сбились въ одну группу. Конечно, немедленно потребовали пива. Увидя мать и своихъ дтей, Филомена, наконецъ, ршилась тоже перейти въ эту залу. Она сла на предложенный ей стулъ и казалась очень довольной, когда ей объявили, что свадьба ея ршена. Затмъ, когда спросили о Захаріи, она проговорила своимъ вялымъ голосомъ:
— Я жду его, онъ тамъ…
Маг обмнялся взглядомъ съ женой. Такъ она согласилась? Онъ вдругъ сдлался серьезенъ и, молча, сталъ курить. Его также заботила мысль о будущемъ, и онъ не могъ не упрекнуть въ неблагодарности этихъ дтей, которыя, одинъ за другимъ, женятся и выходятъ замужъ, не думая о томъ, что оставляютъ своихъ родителей въ нищет.
Танцоры оканчивали кадриль, и красноватая пыль носилась въ воздух, стны залы сотрясались, труба музыканта издавала рзкіе свистки, похожіе на свистки локомотива, извщающіе о какомъ-нибудь несчастій. Когда танцующіе вышли потомъ въ другую залу, отъ нихъ валилъ паръ, какъ отъ измученныхъ лошадей.
— Помнишь,— заговорила Левакъ, наклоняясь къ уху Маг,— ты говорила, что задушишь Катерину, если она обзаведется возлюбленнымъ…
Въ это время Шаваль привелъ Катерину къ столу, за которымъ сидла ея семья, и они остановились за стуломъ отца съ кружками пива въ рукахъ.
— Ну, мало ли что говорится!— отвчала съ покорнымъ видомъ Маг.— Я, видишь ли, убждена въ томъ, что у нея, по крайней мр, не будетъ дтей… Если и эта тоже родитъ и мы будемъ принуждены ее повнчать,— скажи, кто же тогда будетъ насъ кормить?
Музыканты заиграли польку, и когда танцующіе снова отхлынули въ большую залу, Маг сообщилъ на ухо жен пришедшую ему въ голову мысль: отчего бы имъ не взять жильца, напримръ, Этьена, который ищетъ себ комнату? Когда Захарій уйдетъ изъ дому, у нихъ останется свободное мсто… Такимъ образомъ хоть частъ денегъ, теряемыхъ съ удаленіемъ сына, возвратится въ ихъ кошелекъ… Лицо матери прояснилось: безъ сомннія, мысль хорошая, и это дло надо уладить. Она почувствовала себя еще разъ спасенной отъ голода, и ея хорошее настроеніе духа такъ быстро возвратилось, что немедленно было потребовано еще пива для всего общества.
Между тмъ Этьенъ старался завербовать Пьеррона, объясняя ему свой проектъ устройства кассы. Тотъ уже согласился было примкнуть къ ней, какъ вдругъ молодой человкъ, продолжая развивать свою мысль, опрометчиво открылъ собесднику настоящую цль кассы.
— Если у насъ будетъ забастовка, то, ты понимаешь, какую пользу принесетъ эта касса. Съ деньгами въ рукахъ, мы просто наплюемъ тогда на компанію копей… Ну, что ты на это скажешь?
Пьерронъ поблднлъ при одной мысли, что можетъ скомпрометировать себя, и потупилъ глаза.
— Я подумаю,— пробормоталъ онъ.— Когда люди ведутъ себя хорошо, то это лучше всякой кассы.
Посл этого Этьеномъ овладлъ Маг и прямо, безъ всякихъ околичностей, предложилъ ему переселиться къ никъ въ домъ. Молодой человкъ тотчасъ же согласился, очень обрадованный, что будетъ жить въ селеніи и такимъ образомъ получитъ возможность завести боле частыя сношенія съ товарищами. Съ дломъ покончили нсколькими словами, и Маг-мать объявила, что Этьенъ переселится къ нимъ тотчасъ же посл свадьбы Захарія.
Какъ разъ въ это время въ залу вошли Захарій, Мукъ и Левакъ и внесли съ собой запахъ кабака Волканъ: отъ нихъ пахло можжевеловой водкой и мускусомъ, которымъ душились пвицы заведенія. Вс трое были совсмъ пьяны и казались очень довольными, безпрестанно пересмивались и подталкивали другъ друга локтями. Когда Захарію сказали, что его, наконецъ, женятъ, онъ до того расхохотался, что чуть не задохся отъ смха. Филомена объявила съ своимъ обычнымъ спокойствіемъ, что ей нравится этотъ хохотъ, если бы ему вздумалось расплакаться, было бы несравненно хуже. Такъ какъ свободныхъ мстъ больше не было, то Бутелу уступилъ половину своего стула Леваку, который внезапно расчувствовался, увидвъ, что об семьи такъ тсно сидятъ одна подл другой, и немедленно потребовалъ для всхъ пива.
— Чортъ возьми, не часто такъ веселятся!— оралъ онъ.
Они оставались въ Бонъ-Жуайо до десяти часовъ. Изъ селенія продолжали появляться матери семействъ, приходившія сюда, чтобы разыскать своихъ мужей и помочь имъ добраться до дома. За матерями тащились цлыя кучи ребятишекъ, женщины, не стсняясь боле, разстегивали платья и кормили грудью своихъ грудныхъ дтей. Т изъ ребятишекъ, которыя уже бгали на своихъ ногахъ, тоже были до того налиты пивомъ, что, ползая на четверенькахъ подъ столами, безъ стыда оставляли тамъ за собою цлыя лужи… Это было настоящее море пива, которое переходило изъ постепенно пуствшихъ бочекъ вдовы Дезиръ въ желудки постителей и все боле и боле округляло ихъ животы, готовое, казалось, брызнуть у нихъ изъ носовъ, изъ глазъ, отовсюду. Люди до такой степени сбились за столами въ кучу, что сидли, плотно прижавшись другъ къ другу локтями и колнями, и эта тснота необыкновенно нравилась всмъ. Смхъ въ зал не смолкалъ и рты такъ и оставались постоянно открытыми до ушей. Духота стояла невыносимая, вс, казалось, таяли въ ней, вс безъ церемонія разстегивали платье и всюду виднлось голое тло, казавшееся въ густомъ табачномъ дыму позолоченнымъ. Въ танцовальной зал, подъ гирляндами бумажныхъ цвтовъ, танцоры продолжали отплясывать, почти не видя другъ друга, такъ какъ потъ лилъ съ нихъ ручьями, мальчишки-подростки пользовались всякимъ удобнымъ случаемъ, чтобы незамтно толкнуть какую-нибудь откатчицу и свалить ее съ ногъ. Одна двушка упала, ея кавалеръ свалился на нее, и труба музыканта привтствовала это паденіе неистовыми звуками. Танцующіе задвали ногами упавшую пару и заставляли ее откатываться дальше, казалось, будто весь балъ обрушился на нее.
Кто-то изъ постителей, проходя по зал, сказалъ Пьеррону, что его дочь Лидія спитъ за дверями поперекъ тротуара. Она выпила свою долю изъ украденной бутылки водки и была совсмъ пьяна, такъ что отецъ принужденъ былъ взять ее на руки, а Жанлинъ и Беберъ, боле крпкіе, слдили за двочкой издали, находя, что все это очень забавно. Это происшествіе послужило сигналомъ въ отправленію по домамъ, и оба семейства, Маг и Левакъ, вышли изъ кабака, поршивъ, что пора возвратиться въ селеніе. Въ это время старики Боньморъ и Мукъ тоже оставили Монсу и, точно лунатики, медленно тащились по дорог, попрежнему погруженные въ свои воспоминанія. Об семьи шли гурьбою, вс вмст, и въ послдній разъ прошли по улицамъ Монсу, мимо холодныхъ теперь печей пирожниковъ, мимо кабаковъ, въ которыхъ постители допивали послднія кружки пива, и оно ручьями лилось изъ дверей до самой середины улицы. Приближеніе грозы попрежнему чувствовалось въ душномъ воздух, въ темныхъ поляхъ, начинавшихся за послдними освщенными домами города, звучалъ смхъ бродившихъ тамъ влюбленныхъ парочекъ. Въ селеніе пришли вс въ разбродъ. Ни у Леваковъ, ни у Маг никто не ужиналъ съ аппетитомъ, послдніе совсмъ спали, додая остатки обда.
Этьенъ увелъ Шаваля къ Рассенру, чтобы выпить тамъ еще по кружк пива.
— Я согласенъ!— вскричалъ Шаваль, когда товарищъ объяснилъ ему цль устраиваемой имъ кассы.— Хлопочи, ты славный малый!
Опьянніе овладвало Этьеномъ, и глаза его заблестли.
— Да, сплотимся вс!— кричалъ онъ.— Ради справедливости я, видишь ли ты, готовъ пожертвовать всмъ: и пивомъ, и двушками… Только одна мысль и волнуетъ мое сердце — это мысль о томъ, что мы выметемъ прочь буржуа!

III.

Посл свадьбы Захарій съ Филоменой и двумя дтьми поселился въ одномъ изъ свободныхъ домовъ селенія, который отвела ему компанія копей, и около половины августа Этьенъ перешелъ отъ Рассенра въ Маг.
На первыхъ порахъ присутствіе Катерины очень стсняло молодого человка. Волей-неволей имъ приходилось каждую минуту быть вмст, такъ какъ Этьенъ занялъ въ дом мсто Захарія и спалъ, вмст съ Жанлиномъ, на постели, помщавшейся напротивъ кровати молодой двушки. И вечеромъ, когда они ложились спать, и утромъ, когда вставали, имъ приходилось раздваться и одваться на глазахъ другъ у друга. Этьенъ страшно смущался каждый разъ, когда съ Катерины спадала послдняя юбка и передъ нимъ на мгновеніе мелькало ея блое тло, прозрачное, какъ у всхъ безкровныхъ блондинокъ. Цвтъ кожи на ея рукахъ и лиц былъ уже испорченъ, и двушка казалась точно окунутой въ молоко съ пятокъ и до шеи, рзко отдлявшейся отъ туловища темной полосой загара, похожей на ожерелье изъ янтарей. Молодой человкъ длалъ видъ, что не обращаетъ вниманія на Катерину, а она, съ своей стороны, не глядла на него, раздвалась какъ можно скоре и проворно, какъ змйка, проскальзывала подъ одяло. Этьенъ не успвалъ еще снять своихъ башмаковъ, какъ она уже лежала рядомъ съ сестрой, повернувшись къ нему спиной и оставивъ неприкрытымъ только свой затылокъ со скрученными на немъ толстымъ жгутомъ волосами.
Молодая двушка не могла пожаловаться на Этьена. Правда, онъ, почти противъ своей воли, украдкой слдилъ за нею, когда она ложилась въ постель, но этимъ дло и ограничивалось: онъ никогда не позволялъ себ никакихъ шутокъ и даже остерегался прикасаться къ ней руками. Этьенъ питалъ къ ней какое-то странное смшанное чувство дружбы и злопамятства и, среди всхъ соблазновъ тсной совмстной жизни и дома, и на работ это чувство не позволяло ему ни ухаживать за Катериной, ни обращаться съ нею боле свободно.
Однако, къ концу перваго мсяца молодые люди уже настолько свыклись, что какъ будто даже забывали другъ о друг, когда имъ приходилось, по вечерамъ, ходить по комнат полураздтыми. Раздваясь, Катерина перестала торопиться и, по старой привычк, прежде чмъ лечь въ постель, закручивала на затылокъ волосы, стоя въ одной рубашк. Этьенъ, совсмъ раздтый, помогалъ ей иногда подбирать разсыпавшіяся по полу шпильки. Привычка убивала стыдъ. Они переставали находить во всемъ этомъ что-либо неестественное, тмъ боле что вдь никто изъ нихъ не длалъ ничего худого, и не ихъ вина, если на такую большую семью у нихъ была всего только одна комната. Но иногда, безъ всякой видимой причины, ими вдругъ овладвала то же смущеніе, которое они испытывали въ первое время этой совмстной жизни. Этьенъ, въ теченіе нсколькихъ вечеровъ не обращавшій вниманія на то, одта или раздта Катерина, вдругъ почему-то замчалъ, что она стоитъ передъ нимъ полунагая, и смущенно отводилъ глаза въ сторону, боясь, что онъ не устоитъ передъ внезапно овладвшимъ имъ желаніемъ обнять ее. Съ другой стороны, иногда и она, точно также безъ всякаго видимаго повода, начинала вдругъ стыдиться Этьена и попрежнему торопливо скрывалась подъ одяломъ, какъ бы убгая отъ опасности. Въ эти вечера они долго не могли заснуть и молча лежали на своихъ постеляхъ, думая другъ о друг, а на слдующее утро вставали недовольные, пасмурные и въ теченіе нкотораго времени точно какое-то облачко омрачало ихъ добрыя товарищескія отношенія.
Но если не братъ въ разсчетъ эти случайно набгавшія тни, Этьенъ чувствовалъ себя хорошо въ этой тсной комнат и могъ пожаловаться разв только на безпокойный сонъ Жанлина. Дыханіе Альзиры было чуть слышно, Ленора и Генрихъ какъ укладывались съ вечера, такъ и спали всю ночь, обнявшись, и въ темныхъ комнатахъ раздавался только, какъ шумъ кузнечныхъ мховъ, правильный храпъ мужа и жены Маг. Вообще, Этьенъ устроился здсь лучше, чмъ у Рассенра: постель была хорошая и блье на ней перемнялось черезъ каждыя дв недли, столъ былъ тоже лучше. Правда, Этьенъ привыкъ къ мяснымъ кушаньямъ, но такъ какъ у Маг вс обходились безъ мяса, то и онъ не могъ требовать, чтобы ему за его сорокъ пять франковъ подавали каждый день кролика за обдомъ. Маг кое-какъ сводили концы съ концами, и хотя постоянно оставались неуплаченными разные мелкіе долги, но все-таки хозяева Этьена не могли не дорожить имъ. Блье его всегда было вымыто и починено, пуговицы пришиты, вс вещи содержались въ порядк, и вообще онъ постоянно чувствовалъ, что его окружаютъ неусыпныя заботы чистоплотной женщины.
Именно это время было для Этьена временемъ усиленной работы мысли. До сихъ поръ въ немъ жило только инстинктивное недовольство, поддерживаемое и, можетъ быть, вызванное глухимъ броженіемъ, происходившимъ въ сред его товарищей. Но теперь его неотвязно преслдовали и смущали вопросы: почему одни люди бдны, а другіе богаты? Почему одни порабощены другими и не имютъ надежды когда-либо освободиться отъ этого рабства? Съ перваго же шага впередъ Этьенъ созналъ свое невжество, и съ этихъ поръ его начали сндать и стыдъ, и затаенное горе: онъ ничего не знаетъ, онъ не въ состояніи отстаивать т идеи, которыя всецло овладли имъ,— идеи равенства всхъ людей между собою, справедливости, требующей, чтобы для всхъ членовъ общества былъ одинаково открытъ доступъ къ пользованію земными благами… Этьенъ набросился на книги и, какъ вс темные люди, внезапно почувствовавшіе жажду знанія, читалъ безъ системы, безъ всякаго разбора. Въ это время онъ находился въ постоянной переписк съ Плюшаромъ и выписывалъ себ книги по его рекомендаціи. Но такъ какъ Плюшаръ былъ человкъ несравненно боле образованный, серьезно увлекавшійся соціалистическимъ движеніемъ, то немудрено, что высылаемыя имъ произведенія были не совсмъ по плечу Этьену, и это плохо перевариваемое чтеніе еще боле экзальтировало его. Особенно сильное впечатлніе произвела на него ‘Гигіена углекопа’, въ которой одинъ бельгійскій докторъ разсматривалъ вс болзни, подкашивающія жизнь рабочихъ на копяхъ. Кром того, Этьенъ прочиталъ нсколько книгъ, посвященныхъ политической экономіи и написанныхъ сухимъ научнымъ языкомъ, читалъ страшно волновавшія его статьи анархистовъ, старые нумера газетъ, которые онъ хранилъ потомъ, какъ неопровержимыя доказательства въ могущихъ произойти спорахъ съ товарищами. Суваринъ тоже снабжалъ его книгами, и полученное отъ него сочиненіе о кооперативныхъ обществахъ заставило Этьена промечтать цлый мсяцъ о всемірной ассоціаціи, съ устройствомъ которой уничтожатся деньги и вся общественная жизнь будетъ основана на обмн труда.
Въ первые мсяцы этой умственной работы Этьенъ постоянно находился въ восторженномъ состояніи новопосвященнаго, сердце котораго пылаетъ благороднымъ негодованіемъ противъ притснителей и вмст съ тмъ полно надежды, что въ самомъ скоромъ времени правда возьметъ свое и угнетенные восторжествуютъ. Изъ всего прочитаннаго имъ онъ еще не могъ выработать себ никакихъ опредленныхъ убжденій, никакой системы. Практическія требованія Рассенра перемшивались въ немъ съ мрачными теоріями Суварина. Уходя изъ заведенія Авантажъ, куда онъ ходилъ почти каждый день побранить вмст съ этими товарищами компанію копей, Этьенъ шелъ домой какъ во сн, мечтая о коренной перестройк всего общественнаго строя, совершающейся безъ пролитія одной капли человческой крови. Какими путями устроится этотъ великій переворотъ, онъ не зналъ и предпочиталъ врить, что все совершится какъ-то само собою, потому что лишь только задумывалъ начертать себ мысленно программу этого всеобщаго переворота, мысли его тотчасъ же окончательно перепутывались. Вообще Этьенъ былъ мечтатель, не особенно послдовательный въ своихъ взглядахъ, далекій отъ всякихъ крайнихъ мръ, и любилъ говорить, что политику не слдуетъ примшивать къ соціальному вопросу. Эту фразу онъ гд-то вычиталъ и находилъ не лишнимъ повторять ее передъ флегматичными углекопами, среди которыхъ ему пришлось жить.
Теперь у Маг дольше засиживались по вечерамъ, и Этьенъ всегда заводилъ разговоръ на одну и ту же тему. Чмъ больше подвигалось впередъ его развитіе, тмъ рзче и рзче бросалась ему въ глаза распущенность нравовъ въ сред рабочихъ, среди мужчинъ и женщинъ. Людей, точно животныхъ, согнали въ кучу посреди этихъ полей и такъ тсно насажали другъ подл друга, что нельзя смнить блья, не показавъ спины сосду. И какъ это полезно для здоровья! И какъ развращаются двушки и молодые люди, силою сбитые въ эту кучу!
— Конечно, если бы было побольше денегъ, то и жилось бы лучше,— отвчалъ Маг.— Во всякомъ случа это правда, что нехорошо жить такъ тсно… Всегда кончается тмъ, что мужчины спиваются, а двушки родятъ.
Керосиновая лампа заражала своимъ чадомъ и безъ того испорченный запахомъ жаренаго лука воздухъ комнаты, а разговоръ шелъ дальше и дальше, и каждый взрослый членъ семьи вставлялъ отъ себя какое-нибудь слово. Нтъ, конечно, жизнь вовсе не весела. Исполняешь, какъ скотъ, такую работу, на которую прежде посылали каторжниковъ, платишься часто своей собственной шкурой, и за это не получаешь даже куска мяса на ужинъ. шь столько, сколько нужно, чтобы не умереть съ голоду, живешь по уши въ долгу, и тебя же еще преслдуютъ, точно ты не заработалъ, а укралъ свой кусокъ хлба. Когда приходитъ воскресенье, то весь день спишь отъ усталости. Единственное удовольствіе напиться или полюбезничать, только отъ пива страшно растетъ брюхо, а твои же собственныя дти будутъ потомъ надъ тобой насмхаться… Нтъ, нтъ, ничего нтъ въ этомъ веселаго.
Тогда въ разговоръ вмшивалась жена Маг.
— Несносне всего, видите ли, знать, что ничего не можешь измнить… Въ молодости вришь въ счастье и надешься на лучшія времена, а потомъ придетъ нужда, въ которой такъ и завязнешь… Я никому не желаю зла, но подчасъ эта несправедливость меня возмущаетъ!
Наступило молчаніе, присутствовавшіе чувствовали себя подавленными безысходностью этого безотраднаго положенія. Одинъ только старикъ Боньморъ, если онъ присутствовалъ при этихъ разговорахъ, съ изумленіемъ смотрлъ во вс глаза, такъ какъ въ его время никто не разсуждалъ такимъ образомъ. Люди рождались среди угля, потомъ, выростая, добывали его, и никто больше ничего не требовалъ, между тмъ какъ теперь въ воздух носится какое-то честолюбіе и углекопы заражаются имъ.
— Надо на все наплевать,— бормоталъ онъ.— Добрая кружка пива всегда будетъ доброй кружкой пива… Начальники часто бываютъ канальи, но на свт всегда будутъ начальники, врно? Не стоить ломать себ голову и разсуждать о такихъ вещахъ.
Этьенъ тотчасъ начиналъ волноваться. Какъ, рабочій даже не сметъ разсуждать!.. Именно оттого-то и измнится скоро его положеніе, что онъ началъ теперь разсуждать. Во времена старика Боньмора углекопъ жилъ на своихъ копяхъ, какъ какое-нибудь рабочее животное, какъ машина, съ помощью которой добывали уголь: копался себ подъ землей, заткнувъ уши и закрывъ глаза на все, что происходило тамъ, наверху. Потому-то богатые, которые теперь властвуютъ, и могли занять свое положеніе, могли продавать и покупать рабочаго и жирть отъ его мяса, а онъ даже и не догадывался объ этомъ. Но теперь углекопъ пробуждается и пускаетъ въ земл ростокъ, какъ настоящее хлбное зерно. Въ одно прекрасное утро свтъ увидитъ, что такое выростетъ среди полей… Да, выростуть люди, выростетъ цлая армія, которая возстановитъ справедливость. Разв посл революціи вс граждане не были равны между собою? Рабочіе вотировали вмст съ прочими, такъ почему же они должны оставаться рабами хозяевъ, которые имъ платятъ? Теперь богатыя компаніи съ ихъ машинами подавляютъ все, и у бдняка нтъ въ рукахъ даже того орудія, которымъ онъ обладалъ въ прежнія времена, когда люди, занимавшіеся однимъ и.тмъ же ремесломъ, составляли одно цлое и могли давать отпоръ насилію. Но придетъ время, и въ одинъ прекрасный день все это и многое другое разлетится прахомъ. Рабочіе начинаютъ учиться, и это замтно даже здсь, въ этомъ селеніи: дды не умли подписать своего имени, отцы уже научились его подписывать, а сыновья читаютъ и пишутъ, какъ профессора… Ахъ, это понемногу растетъ и растетъ! Готовится тяжелая людская жатва, зрющая на солнц. Теперь люди уже не прикрплены на вчныя времена къ одному и тому же мсту, и если у нихъ есть охота измнить свое положеніе, то почему же имъ и не употребить вс усилія, чтобы добиться своего?
Эти рчи видимо произвели нкоторое впечатлніе на Маг, но онъ все-таки продолжалъ относиться къ нимъ скептически.
— Какъ только вы пошевелитесь, такъ вамъ немедленно возвратятъ разсчетныя книжки и прогонятъ,— сказалъ онъ.— Старикъ правъ, углекопъ всегда будетъ работать безъ надежды на то, что ему дадутъ въ награду баранью ногу для жаркого.
Его жена, сидвшая задумчиво, точно проснулась и проговорила вполголоса:
— Если бы еще была правда, что разсказываютъ кюре: они говорятъ, будто человкъ, бдный на этомъ свт, будетъ богатымъ на томъ.
Взрывъ смха покрылъ ея слова, даже дти, и т пожимали плечами. Невріе, носившееся въ воздух, коснулось всхъ, и хотя рабочіе втайн трепетали передъ легендарными привидніями копей, но надъ пустыннымъ небомъ они насмхались явно.
— Да, какъ бы не такъ, кюре!— вскричалъ Маг.— Если бы они врили въ то, что говорятъ, то, конечно, постарались бы заготовить для себя мстечко получше на томъ свт и побольше бы работали да поменьше ли… Нтъ, разъ человкъ умеръ, и конецъ.
Жена громко вздыхала.
— Ахъ, Боже мой! Ахъ, Боже мой!
Затмъ, сложивъ на колняхъ руки съ видомъ глубокаго унынія, она проговорила:
— Значитъ правда, что намъ всмъ надо пропадать.
Присутствовавшіе переглянулись. Старикъ Боньморъ выплюнулъ въ платокъ свою черную мокроту, Маге, задумавшись, держалъ въ зубахъ потухшую трубку, Альзира слушала разговоры, сидя между Ленорой и Генрихомъ, уснувшими за столомъ, Катерина, положивъ подбородокъ на руку, не сводила своихъ большихъ, свтлыхъ глазъ съ Этьена, когда онъ, волнуясь, исповдывалъ свою вру и говорилъ о прекрасномъ будущемъ, рисовавшемся ему въ его соціалистическихъ грезахъ. Кругомъ, въ засыпающемъ селеніи, стояла тишина и только изрдка слышался плачъ ребенка или брань какого-нибудь запоздавшаго пьяницы. Въ комнат медленно стучалъ маятникъ часовъ съ кукушкой, влажная свжесть поднималась съ усыпаннаго пескомъ каменнаго пола и нсколько умряла удушливость воздуха.
— Вотъ еще что выдумали!— говорилъ молодой человкъ.— Разв вы не можете сами создать себ счастье на земл?
Онъ говорилъ горячо и безумолку. Казалось, раздвигался горизонтъ, со всхъ сторонъ замыкавшій тсную жизнь этихъ бдняковъ, и струя свта вливалась въ ихъ мрачное существованіе. Тяжелый трудъ, участь, похожая на участь животнаго, которое стригугъ и потомъ закалываютъ, всевозможныя несчастія, все исчезало, точно сожженное жаркимъ солнечнымъ лучемъ, и справедливость сходила, наконецъ, какъ бы по волшебству, съ неба. Милосердный Богъ умеръ, но зато осталась справедливость, и она упрочитъ счастіе всхъ людей, устроитъ между ними царство равенства и братства… Новая общественная жизнь возникала въ одно мгновеніе, какъ это случается иногда въ сновидніяхъ, строился громадный, небывало роскошный городъ, въ которомъ каждый гражданинъ жилъ своимъ трудомъ, принимая участіе во всхъ общественныхъ радостяхъ. Старый, испорченный свтъ разсыпался въ прахъ, молодое, очищенное отъ старыхъ грховъ, поколніе сливалось въ одинъ рабочій народъ, имвшій своимъ девизомъ: каждому по его заслугамъ, и заслуги каждаго опредляются его трудомъ. Эти мечты все расширялись, украшались, становились боле и боле соблазнительными, такъ какъ Этьенъ, больше всхъ увлекавшійся ими, не скупился на краски.
Сначала жена Маг, охваченная какимъ-то непонятнымъ ужасомъ, отказывалась слушать. Нтъ, нтъ, это ужь слишкомъ хорошо!.. Не надо останавливаться на этихъ мысляхъ, такъ какъ посл нихъ жизнь покажется еще хуже и человкъ готовъ будетъ всхъ перебить и все разрушить, лишь бы добиться такого счастья. Безпокойство ея еще боле усилилось, когда она замтила, что глаза ея мужа начинаютъ разгораться и онъ смотритъ совсмъ взволнованнымъ и побжденнымъ.
— Не слушай его!— кричала она, перебивая Этьена.— Ты видишь, онъ разсказываетъ намъ сказки… Разв буржуа согласятся когда-нибудь работать наравн съ нами?
Но мало-по-малу очарованіе овладло и ею. Она кончила тмъ, что начала улыбаться и мечтать объ этомъ новомъ волшебномъ мір. Какъ сладко забыться на часовъ посреди этой печальной дйствительности! Когда люди живутъ, какъ животныя, уткнувъ носы въ землю, то надо же для нихъ придумать какую-нибудь сказку, которая забавляла бы ихъ и, какъ во сн, давала бы имъ въ руки такія вещи, которыхъ на самомъ-то дл имъ никогда и не видать. Но что ее въ особенности волновали, такъ это слова Этьена о справедливости, съ этими его словами она была вполн согласна.
— Въ этомъ вы правы!— кричала она.— Когда дло правое, я позволю разрубить себя на куски за него… По справедливости и намъ пора пожить въ свою очередь.
Тогда Маг не счелъ боле нужнымъ сдерживать свое возбужденіе.
— Чортъ возьми, я не богатъ, но съ радостью далъ бы сто су, чтобы только дожить до всего этого… Вотъ пойдетъ передлка-то! А что, скоро это сбудется, и какъ думаютъ приняться за дло?
Этьенъ началъ говорить снова. О томъ, какимъ образомъ это совершится, онъ говорилъ уже не такъ опредленно, но говорилъ много, не боясь пускаться передъ своими теперешними слушателями въ такія разъясненія, которыя были для него самого не совсмъ ясны. Онъ приводилъ вс доводы, почерпнутые имъ изъ книгъ, перечислялъ вс средства, предлагаемыя различными партіями, и въ конц концовъ выходило, что побда несомннна, что ничего не стоитъ достигнуть ее, а затмъ вс люди братски обнимутся и навсегда покончатъ со всми недоразумніями, раздляющими теперь различные классы общества, хотя, конечно, среди хозяевъ и буржуа найдутся и такія упрямыя головы, которыя надо будетъ образумить силой… Маг, казалось, вполн понимали его, соглашались съ нимъ и врили, что роковой вопросъ разршится именно такимъ непостижимо счастливымъ исходомъ, врили со слпой врой новообращенныхъ людей, подобно тону, какъ первые христіане вровали, что на развалинахъ стараго міра быстро воздвигнется міръ новый, совершенный. Маленькая Альзира тоже вмшивалась въ разговоръ. Она представляла себ счастье въ вид очень теплаго дома, въ которомъ дти играютъ и дятъ, сколько хочется. Катерина сидла, не шевелясь, попрежнему положивъ подбородокъ на ладонь руки, и пристально смотрла на Этьена, когда же онъ умолкалъ, она вздрагивала и блднла, будто внезапно охваченная холодомъ.
Маг взглядывала, наконецъ, на часы.
— Уже десятый часъ, ну, разв это можно, завтра ни за что не проснуться во-время!
Маг встали изъ-за стола печальные, и тоска овладвала ими. Имъ казалось, что они только-что были богачами и вдругъ снова очутились въ нищет. Старикъ Боньморъ, когда ему надо было отправляться на работу, ворчалъ, что отъ этихъ сказокъ супъ нисколько не становится лучше, а прочіе члены семьи, поднимаясь въ верхнія комнаты, поражались, что стны такъ сыры, что воздухъ до такой степени удушливъ. Когда, наконецъ, вс засыпали тяжелымъ сномъ, и Катерина, ложившаяся послднею, гасила свчу. Этьенъ слышалъ, что она долго и тревожно ворочалась на постели, тщетно стараясь заснуть.
Часто при этихъ вечернихъ разговорахъ присутствовали сосди: Левакъ, воспламенявшійся всякій разъ, когда рчь заходила о томъ, что для всхъ долженъ быть одинаковый доступъ жъ пользованію земными благами, и Пьерронъ, благоразумно уходившій домой тотчасъ же, лишь талько разговоръ касался компаніи копей. Изрдка навдывался на минутку Захарій, но политика надола ему, и онъ предпочиталъ уходить къ Рассенру и сидть тамъ за кружкой пива. Шаваль почти каждый вечеръ проводилъ около часу въ семь Маг, мучимый тайною ревностью и опасеніемъ, что Этьенъ отобьетъ у него Катерину. Двушка уже начинала было надодать ему, но съ тхъ поръ, какъ Этьенъ поселился подл нея и, какъ думалось Шавалю, могъ каждую минуту овладть ею, она опять стала ему дорога.
Такимъ образомъ вліяніе Этьена росло, и мало-по-малу его идеи распространялись среди рабочихъ, тмъ боле что онъ, самъ по себ, начиналъ пользоваться все большимъ и большимъ уваженіемъ окружающихъ. Его хозяйка, Маг, вообще смотрвшая на людей не особенно доврчиво, относилась къ Этьену съ уваженіемъ, какъ къ человку, который платитъ исправно, не пьетъ, не играетъ, а сидитъ, уткнувъ носъ въ книгу. Восхваляя его повсюду, она создала ему репутацію ученаго человка, и сосдки не замедлили воспользоваться этою ученостью и начали обращаться къ Этьену съ просьбами вести ихъ корреспонденцію. Онъ сдлался какъ бы ихъ повреннымъ, писалъ для нихъ письма, давалъ совты въ щекотливыхъ семейныхъ длахъ. Наконецъ, въ сентябр мсяц, ему удалось организовать и свою пресловутую кассу, въ которой, правда, приняли участіе только рабочіе селенія, но Этьенъ не терялъ надежды завербовать въ нее углекоповъ со всхъ копей, въ особенности если компанія, отнесшаяся въ касс довольно равнодушно, и впредь не будетъ вмшиваться въ это дло. Его выбрали секретаремъ ассоціаціи и даже назначили ему жалованье. Онъ сдлался теперь, сравнительно, почти богачемъ, тмъ боле что если семейному углекопу трудно сводить концы съ концами, то холостому степенному рабочему, не имющему на ше никакой обузы, всегда можно было длать кое-какія сбереженія.
Съ этого времени Этьенъ началъ замтно преображаться. Заснувшее было въ немъ, во время его неудачъ, инстинктивное стремленіе въ щегольству и комфорту пробудилось теперь съ новою силою. Онъ купилъ себ суконную пару платья, сапоги изъ тонкой кожи. Мало-по-малу этотъ молодой человкъ занялъ въ селеніи роль какого-то предводителя, вокругъ котораго группировались остальные рабочіе, и съ каждымъ днемъ у него все больше и больше кружилась голова отъ этого успха, — онъ какъ будто пьянлъ отъ своей возраставшей популярности. Стоять во глав рабочихъ, повелвать ими, ему, только-что начинающему карьеру, только-что вчера бывшему самымъ зауряднымъ рабочимъ!.. Все это наполняло его гордость, побуждало его еще пламенне мечтать о соціальномъ переворот, въ которомъ онъ, конечно, будетъ играть видную роль… Даже выраженіе лица Этьена измнилось и приняло оттнокъ какой-то значительности. Онъ прислушивался къ звукамъ своего собственнаго голоса, когда начиналъ говорить. Наконецъ зародившееся въ немъ честолюбіе повліяло на самый образъ его мыслей, и прежнія умренныя теоріи понемногу уступали въ немъ мсто мечтамъ о борьб…
Между тмъ приближалась осень, наступали октябрьскіе холода, и маленькіе садики селенія пожелтли. На грядахъ виднлись только зимнія овощи, капуста, унизанная блестками мороза, порей и оставленный для запаха лукъ. Снова проливные дожди полились на красныя черепичныя кровли, стекая потоками въ кадки, подставленныя на тротуарахъ подъ водосточными трубами. Въ домахъ постоянно топились набитыя углемъ печи и отравляли воздухъ въ затворенныхъ на-глухо комнатахъ. Начался сезонъ, въ который бдняками еще сильне чувствовалась ихъ нищета.
Въ одну изъ первыхъ холодныхъ октябрьскихъ ночей Этьенъ, возбужденный разговорами, происходившими внизу, не могъ скоро заснуть. Онъ смотрлъ, какъ Катерина скользнула подъ одяло и затмъ задула свчу. Двушка казалась тоже очень взволнованной и на этотъ разъ была опять охвачена той внезапной стыдливостью, которая отъ времени до времени овладвала ею и заставляла поскоре прятаться подъ одяло. Теперь она лежала въ темнот, тихо, какъ мертвая, но Этьенъ чувствовалъ, что двушка тоже не спитъ и думаетъ о немъ, точно такъ же, какъ онъ не можетъ не думать о ней, и никогда еще это безмолвное пониманіе другъ друга не смущало ихъ до такой степени, какъ въ этотъ вечеръ. Минуты проходили за минутами, ни онъ, ни она не шевелились, только дыханіе ихъ учащалось, несмотря на то, что они старались сдерживать его. Два раза Этьенъ порывался встать и подойти къ ней. Глупо такъ страстно стремиться другъ къ другу и постоянно сдерживать себя! Къ чему въ самомъ дл идти наперекоръ влеченію сердца? Дти спятъ, Катерина, онъ увренъ, ждетъ его и молча, затаивъ дыханіе, обовьетъ своими руками… Прошло около часу. Этьенъ не всталъ съ своей постели, а двушка ни разу не повернулась къ нему лицомъ, боясь, что она не устоитъ и сама позоветъ его. Чмъ дольше они жили другъ подл друга, тмъ выше становилась между ними преграда, воздвигаемая и деликатностью дружбы, и стыдомъ, и даже какимъ-то отвращеніемъ отъ боле тснаго сближенія. Они сами не могли объяснить себ вс эти, наполнявшія ихъ, разнородныя чувства.

IV.

— Послушай,— говорила Маг мужу,— такъ какъ ты идешь въ Монсу получать деньги, то принеси мн фунтъ кофе и два фунта сахару.
Въ это время онъ самъ чинилъ свои башмаки, чтобы не отдавать ихъ башмачнику и сберечь хоть немного денегъ.
— Хорошо,— отвчалъ онъ, не отрываясь отъ своего дла.
— Я бы попросила тебя еще зайти къ мяснику… Что ты скажешь насчетъ куска телятины?.. А? Мы давно не видали ея въ глаза.
На этотъ разъ Маг поднялъ голову.
— Кажется, ты думаешь, что я получу сотни и тысячи… Нынче они выдумали безпрестанно останавливать работу, и намъ придется получить очень немного денегъ.
Оба замолчали. Этотъ разговоръ происходилъ въ конц октября, въ субботу, посл завтрака. Компанія прекратила на этотъ день работы во всхъ копяхъ подъ тмъ предлогомъ, что будто бы затруднительно выдавать плату людямъ, когда они работаютъ. На самомъ же дл, встревоженная все усиливавшимся промышленнымъ кризисомъ, она не хотла увеличивать свои, и безъ того большіе запасы угля и пользовалась всми возможными предлогами, чтобы пріостановить работы и заставить десять тысячъ своихъ рабочихъ сидть сложа руки.
— Ты знаешь, Этьенъ ждетъ тебя у Рассенра,— заговорила помолчавъ жена.— Ты бы захватилъ его съ собой: онъ хитре тебя и скоре разберетъ, если тамъ вздумаютъ васъ обсчитать.
Маг выразилъ согласіе молчаливымъ кивкомъ головы. Въ этотъ день невольнаго отдыха вс были не въ дух, и тотчасъ посл завтрака, поданнаго въ двнадцать часовъ, Этьенъ ушелъ къ Рассенру.
— Ты бы поторопился,— заговорила Маг,— и если застанешь тамъ кого-нибудь изъ этихъ господъ, то поговорилъ бы насчетъ твоего отца. Докторъ тянетъ ихъ руку. Не правда ли, старина, что докторъ ошибается и вы еще можете работать?
Уже дней десять у старика Боньмора одеревенли, по его выраженію, лапы, и онъ оставался пригвожденнымъ къ стулу. Маг должна была повторить свой вопросъ, и онъ, наконецъ, пробормоталъ:
— Разумется, я еще буду работать. Нельзя считать человка никуда негоднымъ оттого, что у него болятъ ноги. Это они все выдумываютъ, чтобы не дать мн пенсіи въ сто восемьдесятъ франковъ.
Маг подумала о сорока су старика, которыхъ ей, быть можетъ, не видать боле никогда, и съ отчаяніемъ воскликнула:
— Боже мой, если дла такъ пойдутъ, то скоро мы вс перемремъ!
— Когда умрешь, тогда не будешь больше чувствовать голода,— замтилъ ея мужъ.
Онъ вбилъ гвозди въ свои башмаки и собрался, наконецъ, идти. Очередь селенія ‘Двухсотъ-сорока’ получать заработанныя деньги приходилась часамъ къ четыремъ, поэтому рабочіе не торопились и медленно, одинъ за другимъ, отправлялись въ Монсу, преслдуемые своими женами, которыя умоляли ихъ не засиживаться въ город, а возвращаться скоре домой. Многія изъ нихъ нарочно давали различныя порученія мужьямъ, чтобы помшать имъ истратить деньги по кабакамъ.
У Рассенра Этьену сообщили разныя новости, ходили тревожные слухи по поводу того, что компанія все больше и больше придирается къ крпленію стнъ подземныхъ галерей и безпрестанно штрафуетъ рабочихъ, такъ что столкновеніе становится почти неизбжнымъ. Но, повидимому, дло не ограничится этими явными придирками, а за ними скрываются какіе-то другіе, серьезные и таинственные замыслы.
Когда Этьенъ вошелъ въ кабакъ, тамъ сидлъ одинъ рабочій, только-что возвратившійся изъ Монсу, и разсказывалъ, что въ касс вывшено какое-то объявленіе, но онъ хорошенько не понялъ, что такое тамъ написано. Затмъ въ заведеніе вошелъ другой рабочій, за нимъ третій, и вс приносили все различныя всти. Не оставалось сомннія только въ томъ, что компанія приняла какое-то ршеніе. Рабочіе начинали волноваться.
— Что ты на это скажешь?— спросилъ Этьенъ, подсаживаясь въ Суварину, передъ которымъ лежалъ пакетъ съ табакомъ — единственное баловство, которое онъ себ позволялъ.
Машинистъ, не торопясь, свертывалъ папиросу.
— Я скажу, что это не трудно было предвидть. Они ршились вывести васъ изъ терпнія.
Только онъ одинъ оказался настолько проницательнымъ, что могъ оцнить настоящее положеніе длъ, которое и принялся теперь объяснять своимъ обычнымъ спокойнымъ тономъ. Испуганная кризисомъ, компанія принуждена сокращать свои расходы, если не хочетъ совсмъ разориться. Понятно, что это отзывается на рабочихъ и имъ приходится подтянуть себ животы, такъ какъ компанія выдумываетъ всевозможные предлоги, чтобы только уменьшить заработную плату. Ея склады угля остаются нетронутыми, потому что почти вс заводы перестали работать. Пріостановить въ свою очередь работы на копяхъ она не ршается, боясь, что за время этой пріостановки попортятся ея сооруженія, и поэтому ей надо найти какой-нибудь иной путь, чтобы выйти изъ своего затруднительнаго положенія. Ничего нтъ мудренаго, что она стремится довести своихъ рабочихъ до стачки, чтобы затмъ усмирить ихъ и убавить имъ еще больше заработную плату. Наконецъ, ее безпокоитъ касса, устроенная Этьеномъ, потому что со временемъ она можетъ сдлаться очень опасной, тогда какъ, если стачка состоится теперь же, то отъ кассы не останется и слда, ибо денегъ набралось въ ней еще очень немного, и ихъ тотчасъ же расхватаютъ по рукамъ.
Рассенръ сидлъ рядомъ съ Этьеномъ, и оба они тревожно слушали объясненія машиниста. Въ кабак не было никого, кром нихъ и г-жи Рассенръ, сидвшей за своей конторкой, такъ что говорить можно было обо всемъ громко, не стсняясь.
— Что за выдумки!— пробормоталъ Рассенръ.— Къ чему все это приведетъ? Отъ стачки не будетъ никакой пользы ни компаніи, ни рабочимъ. Лучше какъ-нибудь войти въ соглашеніе.
Это было очень благоразумно, а онъ всегда стоялъ за благоразумный образъ дйствія. Съ тхъ поръ, какъ его бывшій жилецъ такъ быстро сдлался популярнымъ среди рабочихъ, Рассенръ началъ еще настойчиве, чмъ прежде, проповдывать свою теорію постепенности и умренности, постоянно твердя, что люди ничего не получатъ, если они станутъ требовать все за-разъ. Несмотря на свое кажущееся добродушіе, этотъ сытый, отпоенный пивомъ человкъ не былъ чуждъ зависти и не могъ не завидовать Этьену, въ особенности когда увидлъ, что постители, приходившіе прежде выпить пива и послушать его рчей, начали рже и рже заглядывать къ нему въ кабакъ. Иногда Рассенръ доходилъ даже до того, что принимался защищать компанію, забывая свою прежнюю здобу противъ нея, — злобу прогнаннаго углекопа.
— Такъ ты противъ стачки?— вскричала г-жа Рассенръ, не вставая изъ-за своей конторки.
Онъ энергически отвчалъ ‘да’, но она тотчасъ же заставила его замолчать.
— Ну, у тебя нтъ сердца, предоставь лучше говорить этимъ господамъ.
Но Этьенъ молчалъ, задумчиво глядя на кружку пива, потребованную имъ. Наконецъ онъ поднялъ голову.
— Очень можетъ быть, что все, сказанное товарищемъ, совершенно справедливо, и намъ придется ршиться на эту стачку, если насъ къ этому принуждаютъ… Плюшаръ тоже очень здраво разсуждаетъ объ этомъ дл. Онъ не одобряетъ стачекъ, потому что рабочій страдаетъ отъ нихъ такъ же, какъ и хозяинъ, и въ конц концовъ не достигаетъ съ помощью ихъ ничего положительнаго. Но Плюшаръ видитъ въ стачк превосходное средство склонить, наконецъ, нашихъ людей войти въ тотъ большой международный союзъ… Впрочемъ, вотъ его письмо.
Дйствительно, Плюшаръ былъ смущенъ недовріемъ, съ какимъ углекопы Монсу относились къ международному союзу, но все-таки надялся, что дло пойдетъ иначе и они массами станутъ примыкать къ этому союзу, лишь только начнется серьезная борьба между ними и компаніей. Этьену удалось завербовать въ международный союзъ всего только нсколько человкъ, что отчасти объясняется, можетъ быть, тмъ, что онъ несравненно больше заботился объ устроенной имъ самимъ вспомогательной касс, въ которую рабочіе вступали съ большою охотою. Однако же, средства этой кассы были еще такъ ничтожны, что въ случа стачки она дйствительно должна была истощиться въ самомъ скоромъ времени, какъ предсказывалъ Суваринъ, и тогда рабочимъ только и оставалось, что обратиться за помощью къ международному союзу, союзу своихъ братьевъ, разсянныхъ по всмъ концамъ земли.
— Сколько у васъ денегъ въ касс?— спросилъ Рассенръ.
— Едва только наберется три тысячи франковъ, — отвчалъ Этьенъ.— Вы слышали, что меня призывали третьяго дня въ правленіе. О, они были очень вжливы и только и твердили, что не мшаютъ своимъ рабочимъ устраивать вспомогательную кассу! Однако, я очень хорошо понялъ, что имъ хотлось бы контролировать ее… Во всякомъ случа и въ этомъ дл не обойтись безъ войны.
Рассенръ принялся ходить по комнат, презрительно посвистывая. Что вы будете длать съ этими тремя тысячами франковъ! Ихъ не хватитъ на хлбъ даже и на недлю, а если разсчитывать на иностранцевъ, на людей, живущихъ въ Англіи, то тогда лучше сразу лечь и отдать Богу душу. Нтъ, стачка очень глупое дло!
Между Этьеномъ и Рассенромъ въ первый разъ произошла довольно рзкая размолвка. До сихъ же поръ они всегда приходили къ какому-нибудь соглашенію, сходясь въ своей обоюдной ненависти къ капиталу.
— Посмотримъ, что ты объ этомъ скажешь?— повторилъ Этьенъ, снова обращаясь къ Суварину.
Машинистъ, не вынимая изо рта папиросы, отвчалъ своимъ любимымъ презрительнымъ словомъ ‘глупости!..’
Онъ указалъ своей тонкой рукой на строенія Вор, виднвшіяся въ растворенную дверь, и видимо хотлъ сказать еще что-то, но ему помшало неожиданное происшествіе. Его любимецъ кроликъ, осмлившійся выйти на улицу, вскочилъ однимъ прыжкомъ обратно въ комнату, спасаясь отъ камней, которыми, какъ градомъ, осыпали его мальчишки. Съ закинутыми назадъ ушами, съ поджатымъ хвостомъ, онъ въ страшномъ испуг бросился прямо подъ ноги Суварину, царапая его и просясь къ нему на руки. Машинистъ положилъ его къ себ на колни, прикрылъ обими руками и тотчасъ же впалъ въ то мечтательное, полусонное состояніе, въ которое всегда приводило его прикосновеніе въ мягкой и теплой шерсти этого животнаго.
Въ это время въ заведеніе вошелъ Маг. Онъ отказался выпить, несмотря на вжливыя просьбы госпожи Рассенръ, которая продавала свое пиво съ такимъ видомъ, какъ будто бы угощала имъ даромъ. Этьенъ всталъ и вмст съ Маг отправился въ Монсу.
Въ т дни, когда компанія производила разсчеты съ рабочими, городъ всегда смотрлъ по праздничному, какъ въ т воскресенья, когда бывала ярмарка. Углекопы стекались толпами изъ окрестныхъ селеній, и такъ какъ отдленіе, въ которомъ помщалась касса, было очень тсно, то они предпочитали дожидаться своей очереди на улиц и стояли на ней цлою вереницею группъ, загораживая дорогу и безпрерывно смняясь вновь прибывающими людьми. Торговцы пользовались случаемъ и раскидывали палатки съ своими разнообразными товарами. Но особенно бойко торговали въ эти дни кофейни и кабаки, потому что углекопы заходили въ нихъ и до полученія денегъ, чтобы запастись терпніемъ, и посл, уже съ заработкомъ въ карман, чтобы вспрыснуть получку. Но этимъ дло оканчивалось не для всхъ, такъ какъ только боле степенные изъ рабочихъ возвращались затмъ домой, другіе же шли въ кафе Волканъ прокучивать остальныя деньги.
По мр того, какъ Этьенъ и Маг подвигались впередъ среди толпившагося народа, они все ясне и ясне чувствовали, что на этотъ разъ рабочіе находятся далеко не въ обычномъ своемъ настроеніи. На лицахъ не было того беззаботнаго выраженія, съ какимъ прежде эти люди получали свои деньги и затмъ пропивали ихъ, виднлись сжатые кулаки, слышались угрозы, срывавшіяся со всхъ устъ.
— Такъ это правда?— спросилъ Маг у Шаваля, котораго встртилъ передъ кофейной Пикеттъ.— Они таки устроили гадость?
Шаваль что-то злобно проворчалъ и искоса взглянулъ на Этьена. Съ тхъ поръ, какъ Маг взялъ для разработки новый участокъ, Шаваль не работалъ больше съ прежними товарищами. Къ тому же онъ все сильне и сильне начиналъ проникаться завистью къ Этьену и безпрестанно твердилъ со злобой, что первый встрчный начинаетъ вдругъ разыгрывать роль какого-то начальника, и все селеніе лижетъ у него сапоги. Къ зависти примшивалась еще ревность. Прогуливаясь съ Катериной въ Рекильяр или позади насыпи, онъ каждый разъ устраивалъ молодой двушк страшныя сцены, обвиняя ее въ связи съ Этьеномъ, а затмъ снова начиналъ душить ее ласками.
— Пришла наша очередь или еще нтъ?— снова спросилъ Маг.
Шаваль повернулся къ нимъ спиной, утвердительно кивнулъ головой, и оба рабочіе ршились, наконецъ, идти въ кассу.
Касса помщалась въ маленькой квадратной комнат, раздленной пополамъ перегородкой. На скамьяхъ, находившихся вокругъ стнъ, сидли пять-шесть углекоповъ, между тмъ какъ кассиръ и его помощникъ разсчитывали рабочаго, стоявшаго съ фуражкой въ рукахъ передъ форточкой, продланной въ ршетк. Слва, надъ скамьей, было приклеено свженькое, на желтой бумаг, объявленіе, рзко выдававшееся на срыхъ закопченыхъ стнахъ комнаты, и съ самаго утра оно приковывало къ себ вниманіе безконечной вереницы рабочихъ, которымъ приходилось проходить мимо него. Они входили въ комнату по двое, по трое, останавливались передъ объявленіемъ, затмъ передергивали плечами, точно имъ переломило спину, и молча уходили.
Теперь передъ нимъ стояли два углекопа: одинъ молодой, съ квадратной, какъ у животнаго, головой, другой старый, весь высохшій и съ поглупвшимъ отъ старости лицомъ. Ни тотъ, ни другой не умли читать, молодой шевелилъ губами, складывая про себя буквы, старый тупо смотрлъ на объявленіе. Многіе рабочіе входили только взглянуть, что такое вывшено, и уходили, ничего не понявъ.
— Прочитай намъ это,— сказалъ своему товарищу Маг, который былъ тоже не изъ особенно грамотныхъ.
Этьенъ началъ вслухъ читать объявленіе. Оно исходило отъ компаніи и было обращено ко всмъ углекопамъ на ея копяхъ. Компанія объявляла, что въ виду постоянной небрежности рабочихъ въ крпленіи подземныхъ галерей, нисколько не уменьшающейся даже отъ налагаемыхъ за это штрафовъ, она ршилась ввести новую систему разсчета за работы по добыванію угля. Отнын она будетъ платить за крпленіе особо, по числу кубическихъ метровъ дерева, употребленнаго на него. Плата съ телжки добытаго угля будетъ при этомъ, разумется, понижена, а именно: съ пятидесяти сантимовъ приблизительно до сорока, смотря по качеству угля и большей или меньшей отдаленности разрабатываемаго пласта отъ шахты. Дале шелъ довольно неясный разсчетъ, которымъ компанія старалась доказать, что эти десять сантимовъ, скинутые съ платы за телжку угля, должны совершенно покрыться платою за крпленіе галерей, если она будетъ производиться добросовстно. Въ конц компанія прибавляла, что, желая предоставить каждому рабочему время для ознакомленія съ новой системой разсчета, она намрена ввести ее только съ понедльника, перваго декабря.
— Нельзя ли читать потише!— закричалъ кассиръ,— Вы мшаете другимъ…
Этьенъ продолжалъ читать, не обращая вниманія на это замчаніе. Голосъ его дрожалъ, и когда онъ смолкъ, вс продолжали пристально смотрть на объявленіе. Старый и молодой углекопы точно чего-то еще ждали, затмъ они ушли, передернувъ плечами.
— Чортъ возьми!— прошепталъ Маг.
Онъ и Этьенъ сли на лавку. Рабочіе попрежнему смнялись передъ этимъ желтенькимъ объявленіемъ, а Маг и Этьенъ сидли, склонивъ головы и погрузившись въ проврку разсчета компаніи. Смется, что ли, она надъ ними! Никогда не наверстать имъ на крпленіи галерей тхъ десяти сантимовъ, которые сброшены съ платы за телжку угля. Много-много, если они заработаютъ на крпленіи восемь сантимовъ, стало быть, компанія оттягиваетъ у нихъ два, не считая лишняго времени, которое потребуется при тщательномъ крпленіи галерей. Вдь это ни больше, ни меньше какъ замаскированное пониженіе заработной платы! Компанія вздумала длать сбереженія, вытаскивая деньги изъ кармановъ своихъ рабочихъ!
— Какъ бы не такъ!— повторялъ Маг, поднимая, наконецъ, голову.— Мы будемъ круглые дураки, если согласимся на это!
Такъ какъ передъ форточкой кассы никого не было, то онъ подошелъ къ ней, чтобы получить деньги. Во избжаніе траты времени деньги выдавались на руки только тмъ забойщикамъ, которые брали за себя съ торговъ участки для разработки угля, а эти рабочіе уже сами длили ихъ между своими товарищами.
— Маг съ товарищами, — сказалъ помощникъ кассира, — пластъ Филоньеръ, галерея номеръ седьмой.
Онъ порылся въ листахъ, составлявшихся по разсчетнымъ книжкамъ рабочихъ, въ которыя надсмотрщики ежедневно вписывали количество телжекъ угля, добытыхъ въ каждой разрабатываемой галере.
— Маг съ товарищами,— повторилъ помощникъ кассира,— пластъ Филоньеръ, галерея номеръ седьмой… Сто тридцать пять франковъ.
Кассиръ отсчиталъ деньги.
— Извините,— пробормоталъ пораженный Маг,— не ошиблись ли вы?
Съ оледенвшимъ сердцемъ, весь охваченный дрожью, онъ смотрлъ на эти деньги, не беря ихъ въ руки. Хотя онъ заране зналъ, что получитъ на этотъ разъ меньше обыкновеннаго, но все-таки денегъ должно бы быть гораздо больше… Или онъ неврно сосчиталъ свой заработокъ?.. Если отдать, что слдуетъ, Захарію, Этьену и другому товарищу, замнившему Шаваля, то на долю Маг, старика-отца, Катерины и Жанлина останется не боле пятидесяти франковъ.
— Нтъ, нтъ, я не ошибся,— отвчалъ помощникъ кассира.— Вычтите два воскресенья, четыре прогульныхъ дня, и у васъ останется девять рабочихъ дней.
Маг молча разсчитывалъ про себя: за девять рабочихъ дней слдуетъ получить ему около тридцати франковъ, Катерин — восемнадцать, Жанлину — девять. Старикъ Боньморъ работалъ только три дня. Все-таки, если прибавить къ этому девяносто франковъ Захарія и двоихъ товарищей, то сумма должна составиться гораздо большая.
— Не забудьте штрафовъ,— добавилъ помощникъ кассира — Двадцать франковъ штрафа за дурное крпленіе галерей.
Забойщикъ съ отчаяніемъ махнулъ рукой. Двадцать франковъ штрафа и четыре дня прогула!.. Ну, тогда счетъ вренъ. И какъ подумаешь, что не такъ давно, когда старикъ Боньморъ еще работалъ, а Захарій не жилъ отдльно, онъ, Маг, получалъ иногда за дв рабочихъ недли до ста пятидесяти франковъ!
— Берете ли вы деньги?— закричалъ нетерпливо кассиръ.— Вы видите, что задерживаете другихъ… Если не хотите брать, такъ и скажите.
Когда Маг забралъ деньги въ свою большую дрожавшую руку, помощникъ кассира остановилъ его.
— Подождите, у меня записано ваше имя… Туссэнъ Маг, да?.. Г-нъ главный секретарь хочетъ васъ видть. Войдите, онъ теперь одинъ.
Совсмъ ошеломленный, рабочій очутился въ кабинет, обставленномъ мебелью краснаго дерева, крытой зеленымъ выцвтшимъ репсомъ. Главный секретарь, высокій, блдный господинъ, сидвшій за конторкой, заваленной бумагами, обратился къ нему и говорилъ минутъ пять, но въ ушахъ Маг такъ шумло, что онъ едва слышалъ обращенную къ нему рчь. Впрочемъ, онъ смутно понялъ, что дло шло объ его отц, котораго хотятъ уволить на покой, назначивъ ему, въ уваженіе его пятидесятилтняго возраста и сорокалтней работы на копяхъ, пенсію въ сто пятьдесятъ франковъ. Маг показалось, что секретарь заговорилъ вдругъ гораздо жестче. Онъ длалъ Маг выговоръ за то, что тотъ занимается политикой, намекалъ на его жильца, на вспомогательную кассу и затмъ посовтовалъ ему, бывшему до сихъ поръ однимъ изъ лучшихъ рабочихъ на копяхъ, не впутываться во вс эти глупости… Маг хотлъ протестовать, но вмсто того бормоталъ какія-то несвязныя слова, вертлъ въ рукахъ фуражку и, наконецъ, вышелъ вонъ, лепеча:
— Конечно, г-нъ секретарь… Увряю васъ, г-нъ секретарь…
Встртивъ на улиц поджидавшаго его Этьена, Маг вдругъ разразился:
— Я набитый дуракъ, мн слдовало отвчать!.. Намъ сть нечего, а тутъ еще эти глупости!.. Да, они не долюбливаютъ тебя, и секретарь говорилъ, что все селеніе заражено… А что же длать?.. Гнуть спину и говорить спасибо?.. Онъ правъ, это самое благоразумное…
Маг замолчалъ, волнуемый и гнвомъ, и вмст съ тмъ страхомъ. Этьенъ шелъ мрачный, погруженный въ свои думы. Они снова проходили мимо группъ рабочихъ, тснившихся на улиц. Раздраженіе этого, обыкновенно смирнаго народа все возрастало, и въ воздух стоялъ грозный гулъ голосовъ, напоминавшій отдаленные громовые раскаты. Нкоторые изъ углекоповъ высчитали и доказали другимъ, что компанія оттягиваетъ у нихъ по два сантима съ каждой телжки угля, и эта замаскированная сбавка платы воспламеняла самыя спокойныя головы. Люди возмущались и выходили изъ себя, видя впереди только жалкую плату, голодъ, штрафы, рядъ дней, въ которые компанія, подъ тмъ или другимъ предлогомъ, пріостанавливаетъ работы. И такъ уже приходится сидть впроголодь, а что же будетъ потомъ, когда уменьшится заработная плата? Въ кабакахъ рабочіе высказывали свое раздраженіе еще рзче, и глотки до того пересыхали отъ крика, что и т небольшія деньги, которыя попали сегодня въ карманы углекоповъ, быстро переходили на конторки кабатчиковъ.
Этьенъ и Маг дошли до дому, не обмнявшись ни однимъ словомъ. Жена, остававшаяся одна съ маленькими дтьми, тотчасъ же увидла, что мужъ вошелъ въ комнату съ пустыми руками.
— Ну, хорошъ же ты!— воскликнула она.— Гд же кофе, сахаръ и масло? Я думаю, что кусокъ телятины не разорилъ бы тебя.
Онъ не отвчалъ, сдерживая душившее его волненіе. Затмъ его широкое лицо, загрубвшее отъ работы подъ землей, судорожно передернулось, крупныя слезы навернулись на глаза и полились горячимъ дождемъ. Бросивъ пятьдесятъ франковъ на столъ, онъ прислъ около него и расплакался, какъ ребенокъ.
— Бери!— бормоталъ онъ.— Вотъ сколько я теб принесъ… Это мы вс столько заработали.
Маг взглянула на Этьена и, видя, что онъ стоитъ молчаливый и разстроенный, тоже залилась слезами. Какъ могутъ девять человкъ прожить на пятьдесятъ франковъ дв недли? Ея первенецъ бросилъ ихъ, старикъ не можетъ передвинуть ногъ, скоро, значитъ, придется всмъ умирать… Альзира, видя, что мать плачетъ, бросилась къ ней на шею, Ленора и Генрихъ разрыдались, а маленькая Эстелла принялась кричать во все горло.
Скоро все селеніе огласилось тмъ же воплемъ, вызваннымъ мыслью о грядущемъ голод. Мужчины возвратились изъ Монсу съ этими жалкими, полученными за работу, грошами, и въ каждой семь раздавался плачъ. Двери домовъ растворялись, и женщины выскакивали на улицу, точно горе ихъ не могло вмститься подъ низкими потолками комнатъ. Шелъ мелкій дождь, но он не чувствовали его и перекликались одн съ другой, показывая лежащія на ладоняхъ деньги.
— Посмотри, сколько они ему дали!.. Ну, не на смхъ ли это?
— А у меня, взгляни! Мн даже хлба не хватитъ на дв недли!
— А у меня, сосчитайте-ка! Мн придется продать рубашки.
Маг тоже вышла на улицу. Толпа женщинъ собралась около Левакъ, кричавшей громче другихъ, такъ какъ ея пьяница-мужъ еще не приходилъ домой, и она предчувствовала, что много ли, мало ли получилъ онъ денегъ, но вс он останутся въ кафе Волканъ. Филомена караулила возвращеніе отца, чтобы помшать Захарію взять себ часть полученныхъ на его долю денегъ. Одна только Пьерронъ казалась довольно спокойной, потому что ея лицемръ-мужъ всегда умлъ устроить какъ-то такъ, что надсмотрщики обозначали въ его разсчетной книжк, будто онъ посвящалъ исполненію своихъ обязанностей гораздо большее количество часовъ, чмъ другіе его товарищи. Но Брюле находила, что это подло со стороны ея зятя. Вытянувшись во весь ростъ, она стояла посреди толпы волновавшихся женщинъ и грозила кулакомъ по направленію къ Монсу.
— Какъ подумаешь, что я видла сегодня утромъ въ коляск ихъ кухарку!— кричала она, не говоря, что кухарка эта была директорская.— Да, кухарка, въ коляск парой, отправилась въ Маршьенъ, должно быть за рыбой!
Крики усилились. Эта кухарка въ бломъ фартук, отправившаяся на городской рынокъ въ господской коляск, возбудила всеобщее негодованіе. У нихъ все-таки будетъ рыба, несмотря на то, что ихъ рабочіе умираютъ съ голоду! Только, можетъ быть, и они не всегда будутъ лакомиться рыбой, придетъ и ихъ чередъ поголодать!.. Мысли, посянныя Этьеномъ, всходили и выростали, выражаясь въ этомъ крик волновавшейся толпы. Люди сгорали нетерпніемъ, ожидая, скоро ли они доживутъ до общаннаго имъ золотого вка и возьмутъ свою долю счастья, скрывавшуюся за этимъ замкнутымъ, какъ могила, горизонтомъ нищеты. Несправедливость ужь слишкомъ велика, у нихъ вытаскиваютъ изо рта кусокъ хлба, и ничего боле не остается длать, какъ предъявить, наконецъ, свои права. Женщины готовы были хоть сейчасъ идти на приступъ грезившагося имъ идеальнаго города, въ которомъ не будетъ ни одного бдняка. Ночь почти уже наступила, дождь усилился, а он все еще наполняли селеніе своими жалобами. Разбредшіеся по улиц ребятишки тоже кричали и визжали.
Вечеромъ въ кабак Авантажъ было признано, что стачка неизбжна. Даже Рассенръ не оспаривалъ этого, Суваринъ разсматривалъ ее, какъ первый шагъ къ предстоявшей борьб, а Этьенъ одной фразой резюмировалъ положеніе длъ: если компанія непремнно добивается стачки, то стачка будетъ.

ГЛАВА V.

Прошла недля. Рабочіе продолжали работать, но, въ ожиданіи предстоящаго столкновенія, были угрюмы и молчаливы.
Семь Маг приходилось еще боле прежняго урзывать во всемъ свои расходы, и поэтому сама Маг, обыкновенно разсудительная и добродушная, была постоянно не въ дух. Къ тому же, одинъ разъ ея дочь Катерина не пришла домой ночевать. На другой день она возвратилась такая измученная и больная, что даже не могла идти на работу. Двушка разсказывала съ плачемъ, что не пришла домой не по своей доброй вол, что ея не пустилъ Шаваль, угрожавшій избить ее, если она вздумаетъ уйти. Онъ совсмъ обезумлъ отъ ревности и не пускалъ ея домой съ тою цлью, чтобы она не оставалась подъ одной кровлей съ Этьеномъ, съ которымъ, какъ онъ былъ убжденъ, сводитъ Катерину ея семья. Взбшенная Маг запретила дочери видться съ этимъ скотомъ и грозилась, что она пойдетъ въ Монсу и надаетъ Шавалю пощечинъ. Однако же рабочій день былъ все-таки потерянъ, а двушка, разъ она уже обзавелась возлюбленнымъ, не хотла измнять ему.
Два дня спустя случилось другое происшествіе. Вс думали, что въ понедльникъ и во вторникъ Жанлинъ работалъ, по обыкновенію, на копяхъ, а на самомъ дл оказалось, что онъ съ Веберомъ и Лидіей, которыхъ сманилъ съ собою, прошлялся эти два дня по болотамъ и Вандамскому лсу. Что они тамъ длали цлыхъ два дня, такъ и осталось неизвстно. Мать жестоко выскла его на улиц передъ глазами перепуганныхъ ребятишекъ всего селенія. Виданное ли это дло? И такія штуки устраиваютъ ея дти, бывшія столь тяжелой обузой со дня ихъ рожденія и обязанныя теперь, въ свою очередь, помогать родителямъ! Этотъ крикъ, вызванный у нея воспоминаніемъ о ея собственномъ безотрадномъ дтств, казался голосомъ самой нищеты, переживаемой людьми изъ поколнія въ поколніе и заставляющей ихъ смотрть на каждаго рождающагося ребенка, какъ на рабочія руки въ будущемъ.
Когда утромъ мужчины и дочь отправились на копи, Маг приподнялась на постели и крикнула вслдъ уходившему Жанлину:
— Если ты опять убжишь, злой чертенокъ, то я съ тебя спущу всю шкуру!
На новомъ участк Маг работа шла туго. Эта часть пласта Филоньеръ становилась все тоньше и тоньше, такъ что забойщики, едва передвигавшіеся въ этой трещин, обдирали себ локти во время работы кирками. Кром того, здсь становилось все сыре и сыре, и каждую минуту можно было ожидать, что вдругъ хлынетъ изъ какой-нибудь разслины цлый потокъ воды, размоетъ галереи и затопитъ людей. Еще наканун, когда Этьенъ сильнымъ ударомъ всадилъ въ пластъ угля свою кирку и потомъ выдернулъ ее, изъ пробоины вдругъ хлынула ему въ лицо вода. На этотъ разъ тревога оказалась, впрочемъ, пустою, и вода скоро перестала течь, но все-таки галерея сдлалась еще сыре и воздухъ въ ней сталъ еще хуже. Но Этьенъ вовсе не думать о предстоящей опасности и работалъ совершенно беззаботно, какъ и его товарищи. Онъ привыкъ также къ рудничному газу и даже на замчалъ его скопленія, не чувствовалъ, какъ тяжелютъ отъ него вки, а на рсницы точно насдаетъ паутина. Иногда только, когда пламя лампъ начинало уже черезчуръ блднть и становилось совсмъ голубоватымъ, рабочіе вспоминали объ этомъ страшномъ газ, и кто-нибудь изъ забойщиковъ прикладывалъ ухо къ стн и прислушивался къ легкому шуму, съ которымъ газъ вырывался изъ трещины въ пласт. Гораздо большую опасность представляли обвалы, весьма возможные здсь, потому что потоки воды, безпрестанно прорывавшейся отовсюду, сильно размывали своды галереи, правда, скрпленные деревомъ, но скрпленные, по обыкновенію, кое-какъ наскоро.
Въ этотъ день Маг уже три раза принимался за крпленіе свода. Было половина третьяго и рабочіе собирались уходить домой, Этьенъ, лежа на бону, отбивалъ киркой послдніе куски отъ глыбы угля, тоже намреваясь кончать работу. Вдругъ отдаленный гулъ, напоминавшій раскатъ грома, потрясъ вс копи.
— Что это значить?— воскликнулъ Этьенъ, оставивъ работу и прислушиваясь.
Ему показалось, что позади него обвалилась вся галерея. Маг уже бжалъ по наклонному ходу, крикнувъ:
— Это обвалъ… Скоре, скоре!
Рабочіе бжали опрометью по наклонной галере, движимые братскимъ участіемъ къ товарищамъ, можетъ быть, погибающимъ подъ обваломъ. Гробовое молчаніе царило вокругъ, лампы бгущихъ людей безпорядочно мелькали въ темнот. Углекопы бжали одинъ за другимъ по узкимъ ходамъ, до того согнувъ спины, что, казалось, скользили на четверенькахъ. Встрчаясь на перекресткахъ съ другими рабочими, они, не останавливаясь, обмнивались другъ съ другомъ короткими вопросами и отвтами: Гд обвалилось? Гд-нибудь у забойщиковъ?… Нтъ, скоре внизу. Не въ галереяхъ ли, гд вывозятъ уголь?.. Когда рабочіе добрались до выходной галереи, узкой, похожей на трубу, они покатились по ней стремглавъ, сваливаясь другъ на друга и нимало не заботясь о царапинахъ.
Высченный наканун Жанлинъ не ушелъ въ этотъ день съ работы и, по обыкновенію, бгалъ взадъ и впередъ за своимъ поздомъ телжекъ, затворяя воздушныя двери {Такъ называемыя ‘воздушныя двери’ устраиваются въ подземныхъ галереяхъ для урегулированія движенія воздуха. По большей части, он длаются изъ дерева, иногда — изъ листоваго желза, въ нкоторыхъ же случаяхъ представляютъ просто деревянную раму, обтянутую парусиной. Примч. перев.}. Иногда, зная, что не встртится по дорог съ надсмотрщикомъ, онъ присаживался на самую заднюю телжку, хотя это было строго запрещено въ виду того, что, сидя, мальчуганъ, сопровождающій поздъ, можетъ заснуть и оставить двери растворенными. Когда поздъ останавливался на разъзд, чтобы пропустить другой, встрчный, Жанлинъ устраивалъ себ развлеченіе: подкрадывался тихонько, безъ лампы, къ Беберу, правившему лошадью, и щипалъ его до крови. Какъ своею наружностью, желтыми курчавыми волосами, большими ушами и худою мордочкою, съ блествшими на ней даже въ темнот зеленоватыми глазами, онъ напоминалъ обезьяну, такъ и его забавы и шутки очень походили на злыя продлки этого животнаго. Онъ развился рано, но это было болзненное развитіе какого-то выродка, почти не касавшееся нравственной стороны, и оно еще боле длало его похожимъ на лукавое, проворное животное.
Посл полудня надо было перемнить лошадь, возившую телжки, и Мукъ привелъ въ мальчуганамъ Баталь. На разъзд она вдругъ начала храпть, и Жанлинъ, добжавъ до Бебера, проговорилъ:
— Что эта старая кляча выдумала вдругъ останавливаться?.. Когда-нибудь я переломлю себ ноги по ея милости.
Беберъ не могъ отвчать на вопросъ, такъ какъ принужденъ былъ сдерживать Баталь, расшалившуюся при приближеніи встрчнаго позда, который тащила Тромпетъ. Баталь еще издали почуяла свою товарку, къ которой воспылала самой нжной дружбой съ того дня, какъ увидала ее въ первый разъ, спустившуюся въ подземную глубь. Тромпетъ плохо привыкала къ жизни подъ землей и, словно ослпленная окружающей ее вчной ночью и постоянно тоскующая о солнечномъ свт, вяло, съ понуренной головой, возила позды телжекъ. Можно было подумать, что Баталъ жалетъ свою молодую подругу и, какъ старый философъ, старается внушить ей терпніе и покорность, утшить ее. Каждый разъ, когда об лошади встрчались на разъздахъ, Баталь вытягивала шею, обдавала Тромпетъ своимъ горячимъ дыханіемъ, ржала и точно старалась ободрить ее ласкою.
— Чортъ возьми!— выругался Беберъ.— Вотъ он опять присосались другъ къ другу!
Когда Тромпетъ прошла дальше, таща свой поздъ, Беберъ повернулся къ Жанлину, чтобы отвтить на его вопросъ.
— У старой, видишь ли, есть порокъ!.. Когда она вдругъ останавливается, то это значитъ, что впереди что-нибудь неладно: или камень лежитъ на дорог, или образовалась яма, а Баталь бережетъ себя и не хочетъ, чтобы у ней что-нибудь попортилось… Я не понимаю, что такое съ ней сегодня и что она можетъ видть за этой дверью. Она отворитъ ее головой, а потомъ и упрется всми четырьмя ногами… Ты видлъ тамъ что-нибудь?
— Нтъ,— отвчалъ Жанлинъ, — кром лужи воды, которая достаетъ мн до колнъ.
Поздъ тронулся съ мста. На обратномъ пути Баталь, отворивъ, по обыкновенію, головою воздушную дверь, заржала, снова уперлась и, дрожа, ни за что не хотла двинуться дале. Наконецъ, она ршилась и пустилась во весь духъ.
Затворивъ дверь, Жанлинъ пріостановился на минуту. Онъ нагнулся и посмотрлъ на лужу, въ которой стоялъ, затмъ приподнялъ лампу, взглянулъ вверхъ и увидлъ, что деревянное крпленіе потолка совсмъ выгнулось подъ напоромъ земли, размытой непрерывно сочившейся водой. Въ это время по галере проходилъ забойщикъ, извстный въ селеніи подъ прозвищемъ Шико. Его жена мучилась родами и онъ торопился къ ней съ работы. Шико тоже пріостановился и посмотрлъ вверхъ на потолокъ. Жанлинъ уже собрался бжать въ догонку за своимъ поздомъ, какъ вдругъ раздался страшный трескъ, и обвалъ похоронилъ подъ собой забойщика и ребенка.
Воцарилась глубокая тишина. Отъ произведеннаго обваломъ сотрясенія воздуха поднялась густая пыль и наполнила вс ходы. Ослпленные, запыхавшіеся углекопы сбгались со всхъ сторонъ, даже изъ самыхъ отдаленныхъ галерей, и слабые движущіеся огоньки ихъ лампъ неясно освщали силуэты черныхъ людей, торопливо пробирающихся по этимъ кротовымъ норамъ. Когда первые рабочіе наткнулись на обвалъ, они принялись кричать, сзывая товарищей. Другая толпа углекоповъ, сбжавшихся изъ отдаленныхъ участковъ, очутилась по другую сторону обвала, преграждавшаго сообщеніе по галере. Рабочіе скоро увидли, что сводъ обрушился на протяженіи метровъ двнадцати, не боле. Самъ по себ обвалъ не представлялъ ничего серьезнаго, но вс сердца сжались, когда изъ подъ земли и обломковъ дерева послышалось предсмертное хрипніе.
Беберъ бросилъ свой поздъ и прибжалъ, крича:
— Тамъ Жанлинъ! Тамъ Жанлинъ!
Въ эту самую минуту появился Маг, въ сопровожденіи Захарія и Этьена. Отчаяніе до того овладло отцомъ, что онъ не находилъ другихъ словъ, кром проклятій.
Всеобщее смятеніе еще увеличивалось отъ царившаго кругомъ мрака.
Прибжавшія вмст съ другими, Катерина, Лидія и Мукъ плакали и кричали отъ ужаса. Мужчины старались унять ихъ, но эти двушки, казалось, совсмъ обезумли, слыша предсмертное хрипніе, несшееся изъ подъ обвала.
Прибжалъ надсмотрщикъ Ришомъ. Онъ приходилъ въ отчаяніе, что ни инженера Негреля, ни Дансаэрта не было на копяхъ. Приложивъ ухо къ земл, Ришомъ прислушивался нкоторое время и затмъ объявилъ, что слышные отъ времени до времени стоны не могутъ быть стонами ребенка: подъ обваломъ наврное есть взрослый человкъ. Маг разъ двадцать звалъ Жанлина, но не получилъ въ отвтъ ни малйшаго звука: ребенокъ, должно быть, задавленъ на смерть. Между тмъ предсмертное хрипніе все еще слышалось. Рабочіе спрашивали умирающаго, кто онъ, но получали въ отвтъ одинъ только стонъ.
— Скоре!— твердилъ Ришомъ, уже распорядившійся, чтобы принимались раскапывать обвалъ.— Мы потомъ поговоримъ!
Съ заступами и лопатами въ рукахъ углекопы принялись за работу съ двухъ сторонъ. Шаваль работалъ молча, рядомъ съ Маг и Этьеномъ, Захарій распоряжался вывозкой земли. Уже давно наступилъ часъ, когда оканчивались обычныя дневныя работы углекоповъ, и хотя рабочіе ничего не ли, но попавшихъ въ бду товарищей не оставляютъ ради тарелки супа. Однако же углекопы вспомнили о томъ, что ихъ жены могутъ встревожиться, что ни одинъ человкъ не возвращается съ работы. Хотли послать въ селеніе которую-нибудь изъ откатчицъ, но ни Катерина, ни Мукъ, ни даже Лидія ни за что не хотли уйти, какъ будто желаніе взглянуть на погибшихъ пригвоздило ихъ къ мсту. Он, впрочемъ, не стояли, сложа руки, и работали наравн съ мужчинами. Наконецъ Левакъ вызвался сходить въ селеніе и сказать тамъ, что людей задержалъ простой обвалъ, который необходимо немедленно расчистить. Было около четырехъ часовъ, рабочіе сдлали мене чмъ въ часъ такую работу, на которую при другихъ условіяхъ потребовался бы цлый день. Повидимому, половина обвалившейся земли была уже выбрана. Маг работалъ съ какою-то яростью, сказывавшеюся и въ томъ рзкомъ движеніи, которымъ онъ, молча, отвчалъ товарищамъ, предлагавшимъ смнить его хоть на минуту.
— Осторожне!— сказалъ наконецъ Ришомъ.— Мы добираемся до нихъ… Не добейте несчастныхъ.
Въ самомъ дл, хрипніе становилось все явственне. Это хрипніе, заставлявшее углекоповъ напрягать вс свои силы, слышалось теперь какъ будто подъ самыми лопатами, которыми отгребали землю. Вдругъ оно смолкло.
Ни одного слова не было произнесено въ толп, вс почувствовали точно холодъ смерти, пронесшійся во мрак. Люди продолжали рыть землю, обливаясь потомъ, напрягая мускулы до послдней степени. Наконецъ изъ подъ обвала показалась нога, землю стали выбирать руками, освобождая осторожно члены погибшаго человка. Голова его оказалась не поврежденной. Свтъ лампъ упалъ на его лицо, и въ толп пробжало имя Шико. Онъ былъ еще теплый, обвалъ сломалъ ему позвоночный столбъ.
— Закройте его и положите въ телжку, — приказалъ надсмотрщикъ.— А теперь добирайтесь скоре до мальчугана.
Маг не бросалъ работы, и скоро было прорыто сквозное отверстіе на противоположную сторону обвала, съ которой работала другая партія углекоповъ. Добрались наконецъ и до Жанлина. Онъ лежалъ безъ чувствъ, съ переломленными ногами, но еще живой. Объ этомъ сообщили Маг. Онъ взялъ ребенка на руки и, стиснувъ зубы, попрежнему выражалъ свое отчаяніе только проклятіями… Катерина и другія откатчицы снова принялись кричать и плакать.
Живо устроили поздъ изъ двухъ телжекъ. Беберъ привелъ Баталь и запргъ ее, въ первую телжку помстился Этьенъ съ трупомъ Шико, во вторую слъ Маг, держа на колняхъ безчувственнаго Жанлина, прикрытаго лоскутомъ, сорваннымъ съ воздушной двери. Поздъ тронулся шагомъ, на каждой телжк свтился красноватый огонекъ лампы. Позади шло человкъ пятьдесятъ углекоповъ, остальные были оставлены, чтобы вновь скрпить деревомъ сводъ на мст обвала. Люди только теперь почувствовали страшную усталость и медленно тащились по грязи, мрачные и унылые, какъ стадо, пораженное эпидеміей. Пришлось употребить около получаса времени, чтобы добраться до шахты. Не видно было конца этой процессіи, двигавшейся среди глубокаго мрака подъ землей, по галереямъ, которыя безпрестанно извивались и перекрещивались одна съ другою.
Ришомъ, отправившійся впередъ въ отдленіе, гд производилась нагрузка, распорядился, чтобы оставили пустымъ одинъ подъемный ящикъ. Пьерронъ и другой нагрузчикъ живо поставили въ него об телжки, въ одной оставался Маг съ своимъ изувченнымъ ребенкомъ на колняхъ, въ другой — Этьенъ, поддерживавшій руками трупъ Шико. Затмъ, когда рабочіе заняли два другіе яруса ящика, онъ началъ подниматься вверхъ медленне обыкновеннаго. Вода холоднымъ дождемъ лилась сквозь обшивку стнъ шахты, люди глядли вверхъ, нетерпливо ожидая увидть дневной свтъ.
Мальчикъ, посланный за докторомъ Вандергагеномъ, къ счастію, нашелъ его дома и привелъ съ собою. Жанлина и мертваго Шико внесли въ комнату надсмотрщиковъ, гд, несмотря на теплую погоду, жарко топилась печка. Ведра съ теплой водой для обмыванія раненыхъ стояли уже наготов, два матраца были постланы на плитяномъ полу, и на нихъ сложили ребенка и забойщика. Въ комнату вошли только Маг и Этьенъ. Откатчицы, углекопы и сбжавшіеся мальчишки остались за дверью и тихо переговаривались между собою.
Мелькомъ осмотрвъ Шико, докторъ проговорилъ:
— Конецъ!.. Можете его обмыть.
Два надзирателя раздли и вымыли губкой этотъ трупъ, покрытый черной угольной пылью и потомъ.
— Голова не повреждена,— говорилъ докторъ, стоя на колняхъ передъ матрацомъ, на которомъ лежалъ Жанлинъ.— Грудь тоже цла… Ага, подарокъ достался ногамъ!
Съ ловкостью няньки онъ самъ раздлъ ребенка: развязалъ платокъ на его голов, снялъ куртку, панталоны, рубашку. Маленькое обнаженное тло, покрытое черной пылью и желтоватой землей, изъ подъ которой мстами проступали кровавыя пятна, поражало своей страшной худобой. Подъ этимъ слоемъ грязи невозможно было точно опредлить поврежденія, и поэтому принуждены были обмыть и Жанлина. Освободившись отъ грязи, онъ какъ будто еще похудлъ, кожа его была такая безкровная и прозрачная, что сквозь нее, казалось, можно было пересчитать вс кости. Глубокую жалость внушалъ этотъ выродившійся отпрыскъ цлаго ряда поколній, проводившихъ жизнь въ нищет, нельзя было безъ состраданія взглянуть на это маленькое тло, на половину исковерканное обрушившейся землей. Когда Жанлина обмыли, поврежденія выступили ясно: на блой кож бедеръ виднлись два кровавыхъ пятна.
Выведенный изъ безчувственнаго состоянія, онъ тихо простоналъ. Опустивъ руки, Маг стоялъ у изголовья матраца и смотрлъ на сына, крупныя слезы струились изъ глазъ забойщика.
— Ты его отецъ, что ли?— спросилъ докторъ, поднимая голову.— Не плачь, видишь, онъ живъ… Лучше помоги мн.
Онъ нашелъ два несложныхъ перелома, но правая нога ребенка была повреждена гораздо серьезне и, по всей вроятности, ее придется отнять.
Въ это время въ комнату вошли, въ сопровожденіи Ришома, инженеръ Негрель и Дансаэртъ, увдомленные о случившемся несчастій. Негрель съ раздраженіемъ слушалъ докладъ надсмотрщика и, наконецъ, разразился бранью. Вчныя исторіи съ этимъ проклятымъ крпленіемъ галерей! Не говорилъ ли онъ сто разъ, что люди поплатятся за это своими шкурами! А эти животныя еще угрожаютъ стачкой, если ихъ принудятъ крпить галереи какъ слдуетъ! Хуже всего то, что компаніи придется теперь расплачиваться за вс убытки. Доставили удовольствіе господину Геннебо!
— Кто это?— обратился онъ къ Дансаэрту, молчаливо смотрвшему на трупъ забойщика, который надзиратели собирались обернуть простыней.
— Шико, одинъ изъ нашихъ лучшихъ рабочихъ,— отвчалъ надсмотрщикъ.— У него трое дтей… Бдняга!
Докторъ Вандергагенъ тихо говорилъ съ инженеромъ и Дансаэртомъ. Онъ требовалъ, чтобы Жанлина немедленно перенесли домой. Пробило шесть часовъ, сумерки уже начинали сгущаться, не худо было бы теперь же отправить и трупъ забойщика. Негрель распорядился, чтобы заложили лошадь въ фургонъ и принесли носилки. Изувченнаго ребенка уложили на носилки, а матрацъ съ мертвецомъ помстили въ фургонъ.
За дверями попрежнему стояли откатчицы, переговариваясь съ углекопами, оставшимися изъ любопытства. Когда двери комнаты надсмотрщиковъ растворились, въ толп воцарилось глубокое молчаніе. Снова устроилось шествіе: фургонъ халъ впереди, за нимъ слдовали носилки, а позади нихъ двигались люди. Миновавъ копи, кортежъ медленно началъ подниматься по дорог, ведущей въ селеніе. Первые ноябрьскіе холода обнажили безпредльную равнину, наступавшая ночь медленно окутывала ее точно саваномъ, ниспадавшимъ съ свинцоваго неба.
Этьенъ шопотомъ посовтовалъ Маг послать впередъ Катерину, чтобы хотъ нсколько подготовить мать къ ожидавшему ее удару. Отецъ, съ убитымъ видомъ шедшій за носилками, молча кивнулъ головой, и Катерина бгомъ опередила процессію, уже приближавшуюся къ селенію. Наконецъ фургонъ, этотъ мрачный ящикъ, слишкомъ хорошо знакомый обитателямъ селенія, былъ замченъ ими. Въ дверяхъ домовъ начали показываться обезумвшія женщины, и три-четыре изъ нихъ уже бжали съ непокрытыми головами по дорог, полныя смертельной муки. Скоро ихъ набралось уже тридцать, затмъ пятьдесятъ, и у всхъ сердца были сдавлены однимъ и тмъ же роковымъ вопросомъ: стало быть, кого-то задавило обваломъ? Кого же?.. Теперь он видли, что Левакъ обманулъ ихъ, сказавъ, что никто не пострадалъ отъ обвала, и въ ихъ разстроенномъ воображеніи складывалось уже представленіе о гибели не одного человка, а цлаго десятка людей, которыхъ фургонъ будетъ возить къ нимъ одного за другимъ.
Катерина нашла мать встревоженной предчувствіемъ бды. Не успла двушка проговорить дв-три несвязныя фразы, какъ Маг вскричала:
— Отецъ умеръ!
Тщетно дочь успокоивала ее, говорила о Жанлин, мать ничего не слушала и выбжала изъ дому. Увидя показавшійся изъ-за церкви фургонъ, она зашаталась и поблднла. Оставшіяся въ селеніи женщины онмли отъ испуга и стояли на улиц, вытягивая шеи и съ трепетомъ ожидая, передъ чьими дверьми остановится фургонъ.
Онъ прохалъ мимо и Маг увидла мужа, шедшаго за носилками. Когда ихъ опустили около ея дверей и она увидла лежащаго на нихъ Жанлина, живого, но съ переломленными ногами, тогда съ нею совершилась внезапная реакція и она чуть же задохнулась отъ гнва.
— Такъ!.. Теперь начали калчить нашихъ ребятишекъ,— вскричала она, не проливъ ни одной слезинки.— Что жь я теперь буду съ нимъ длать?
— Замолчи,— сказалъ докторъ Вандергагенъ, сопровождавшій Жанлина, чтобы сдлать ему дома перевязку.— Неужели ты предпочла бы, чтобы его придавило на смерть?
Но Маг еще больше вышла изъ себя, когда вокругъ нея раздался плачъ Альзиры, Леноры и Генриха. Помогая внести искалченнаго ребенка наверхъ и подавая доктору все нужное для перевязки, она проклинала судьбу, спрашивала, гд ей взять теперь денегъ для прокормленія калкъ. Мало одного безногаго старика, надо было и мальчику лишиться ногъ!.. Она не смолкала, между тмъ какъ изъ сосдняго дома неслись другіе раздирающіе душу вопли: это жена и дти Шико рыдали надъ его трупомъ. Наступила ночь, измученные углекопы принялись, наконецъ, за супъ, селеніе погрузилось въ угрюмое молчаніе, нарушаемое только раздававшимся по временамъ жалобнымъ плачемъ надъ покойникомъ.
Прошло три недли. Жанлину не пришлось отнять ногу, но докторъ объявилъ, что мальчикъ навсегда останется хромымъ. Посл слдствія, произведеннаго по поводу обвала, компанія назначила Маг вспомоществованіе въ пятьдесятъ франковъ и, кром того, общала дать какую-нибудь другую работу маленькому калк, когда онъ окончательно поправится. Но вспомоществованіе мало помогло семь въ эти тяжелые дни, такъ какъ самъ Маг до того былъ потрясенъ обрушившимся на него новымъ несчастіемъ, что захворалъ жестокой лихорадкой и пролежалъ дв недли.
Съ четверга онъ началъ опять работать. Наступило воскресенье. Вечеромъ Этьенъ долго говорилъ по поводу того, что приближается первое декабря и интересно было бы знать, ршится ли компанія ввести новую систему разсчета. Вс сидли до десяти часовъ, поджидая Катерину, гд-то запоздавшую съ Шавалемъ. Но она не возвращалась. Наконецъ Маг, не говоря ни слова, сердито заперла входную дверь на задвижку. Въ эту ночь Этьенъ долго не могъ заснуть: его безпокоила эта стоявшая напротивъ постель, казавшаяся теперь пустою, такъ мало мста занимала на ней Альзира.
Двушка не возвратилась домой и на другой день, и только посл полудня, когда окончились работы на копяхъ, Маг узнали, что Катерину оставилъ у себя Шаваль. Онъ длалъ ей такія страшныя сцены, что она, наконецъ, ршилась совсмъ переселиться къ нему. Чтобы не слышать упрековъ со стороны ея отца и брата, Шаваль втихомолку перешелъ изъ Вор на копи Жанъ-Баръ, принадлежавшія г-ну Денолену, и Катерина тоже поступила туда откатчицей. Жили они попрежнему въ Монсу, въ кофейн Пикеттъ.
Маг говорилъ сначала, что пойдетъ и отколотить Шаваля, а дочь пригонитъ домой пинками. Но потомъ онъ покорился и махнулъ рукой: къ чему все это поведетъ? Всегда такъ бываетъ, и нельзя запретить двушкамъ льнуть къ мужчинамъ. Гораздо лучше спокойно дожидаться, когда Шавадь женится на Катерин… Но мать не такъ легко смотрла на эту исторію.
— Разв я сказала ей хоть слово, когда она связалась съ этимъ Шавалемъ?— восклицала она, обращаясь къ Этьену, который, поблднвъ, молча слушалъ ее.— Вы человкъ благоразумный и можете разсудить это дло… Мы предоставили ей полную свободу, не правда ли, потому что вс двушки такъ начинаютъ. Я сама была уже беременна, когда Маг женился на мн… Но разв я бросила до свадьбы моихъ родителей?.. Нтъ, я никогда не сдлала бы такой низости, не стала бы прежде времени отдавать мои трудовыя деньги человку, который въ нихъ не нуждается… Ахъ, право, это отвратительно! Скоро не будетъ никакой охоты рожать дтей…
Этьенъ попрежнему слушалъ молча и только кивалъ головой.
— Она была свободна и каждый вечеръ уходила, куда хотла!— продолжала Маг.— И что у нея вмсто сердца?.. Разв она не могла подождать, покуда я выдамъ ее замужъ, не обязана была помочь намъ выбиться изъ нужды?.. Когда въ семь есть взрослая дочь, то, конечно, она должна работать… Но мы были слишкомъ добры: намъ не слдовало позволять ей связываться съ мужчиной. Имъ только немного ослабь возжи, а он и совсмъ закусятъ удила.
Альзира одобрительно кивала головой, Ленора и Генрихъ, испуганные этой внезапной грозой, плакали втихомолку, а мать перечисляла теперь вс несчастія, обрушившіяся на нихъ. Началось съ женитьбы Захарія, потомъ у старика Боньмора разболлись ноги, и вонъ онъ сидитъ теперь, скорчившись на стул, затмъ у Жанлина такъ плохо сростаются кости, что онъ разв только еще дней черезъ десять встанетъ съ постели, и, наконецъ, послдній ударъ нанесла эта распутная Катерина, убжавъ къ своему возлюбленному… Вся семья расползлась!.. Только одинъ отецъ работаетъ… Какъ будутъ жить семеро, не считая Эстеллы, на три франка, добываемые отцомъ? Лучше ужь всмъ утопиться въ канал.
— Это ни къ чему не приведетъ, что ты сама себя грызешь,— сказалъ Маг глухимъ голосомъ.— Можетъ быть, мы еще не дойдемъ до того, чтобы топиться.
Этьенъ, стоявшій до сихъ поръ, опустивъ голову, выпрямился и, какъ будто всматриваясь въ носившійся передъ нимъ призракъ будущаго, воскликнулъ:
— Ахъ, пора, пора!

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ.

I.

Грегуары съ своей дочерью Сесилью были приглашены въ понедльникъ на завтракъ къ Геннебо. Было условлено заране, что посл завтрака Негрель отправится съ дамами показывать имъ заново отдланныя копи Сенъ-Тома. Но это былъ только одинъ предлогъ: прогулку на копи придумала госпожа Геннебо съ цлью ускорить свадьбу Сесили и Поля.
Вдругъ въ этотъ самый понедльникъ началась стачка рабочихъ. Когда компанія ввела съ перваго декабря свою новую систему разсчета съ ними, они отнеслись къ этому, повидимому, совершенно спокойно и въ день выдачи заработанныхъ денегъ никто изъ углекоповъ не сдлалъ ни малйшаго возраженія. Вс служащіе на копяхъ, начиная съ директора и кончая самымъ послднимъ надзирателемъ, были уврены, что новыя условія приняты рабочими безпрекословно. И теперь, когда углекопы внезапно объявили войну, администрація копей не могла придти въ себя отъ изумленія. Стачка началась такъ тактично и дружно, что, очевидно, ею руководилъ человкъ энергичный.
Въ пять часовъ утра Дансаэртъ разбудилъ директора, чтобы сообщить ему, что ни одинъ рабочій не явился на копи Вор. Селеніе ‘Двухсотъ-сорока’, по которому проходилъ надсмотрщикъ, спало глубокимъ сномъ, вс окна и двери были заперты на-глухо. Не усплъ директоръ вскочить съ постели и протереть глаза, какъ его начали осаждать со всхъ сторонъ: гонцы прибгали черезъ каждыя четверть часа, и депеши сыпались, какъ градъ, на его бюро. Сначала Геннебо надялся, что стачка ограничится однимъ Вор, но извстія становились съ каждою минутою все серьезне, рабочіе забастовали также на копяхъ: Миру, Кручин, Магдалин,— гд въ подземныя галереи спустились только одни конюхи,— Викторіи и Фтри-Кантель. Копи Викторіи и Фтри-Кантель были строго дисциплинированы и въ нихъ явилось на работу около трети рабочихъ. Только въ Сенъ-Тома обычный порядокъ ничмъ не нарушился, и эти копи, какъ видно, не принимали никакого участія въ движеніи рабочихъ. До девяти часовъ директоръ диктовалъ депеши и разсылалъ телеграммы во вс стороны: префекту Лилля и членамъ правленія компаніи, увдомлялъ власти и спрашивалъ приказаній. Онъ поручилъ Нетрелю побывать на окрестныхъ копяхъ и собрать точныя свднія.
Господинъ Геннебо вспомнилъ о назначенномъ у него на сегодня завтрак и хотлъ уже послать кучера къ Грегуарамъ съ увдомленіемъ, что предполагаемая прогулка должна быть отложена, но вдругъ остановился. У этого человка, который только-что сейчасъ распоряжался, какъ на пол сраженія, и въ короткихъ, отрывистыхъ словахъ давалъ приказанія, не хватило теперь самостоятельности, чтобы сдлать простое распоряженіе, касающееся его дома. Онъ пошелъ въ жен, которой горничная оканчивала прическу въ уборной.
— Ахъ, у нихъ стачка!— сказала спокойно госпожа Геннебо, когда мужъ спросилъ ея мннія, слдуетъ ли отмнить завтракъ.— Ну, что же намъ до этого за дло?.. Не перестанемъ же мы отъ этого сть… Неправда ли?
Она заупрямилась. Мужъ говорилъ ей, что завтракъ выйдетъ теперь неудачнымъ, что прогулка на копи Сенъ-Тома не можетъ состояться, но она на все находила отвты. Зачмъ даромъ пропадать завтраку, который почти уже готовъ? Что же касается до прогулки на копи, то ее, пожалуй, можно и отложить, если она въ самомъ дл рискована въ настоящее время.
— Къ тому же,— заговорила она, когда горничная вышла изъ комнаты,— вы знаете, почему я настаиваю, чтобы эти славные люди были сегодня у насъ. Эта свадьба должна быть вамъ ближе, чмъ какія-то глупости вашихъ рабочихъ… Наконецъ, я этого хочу и пожалуйста не противорчьте мн!
Онъ смотрлъ на жену, и легкая дрожь пробгала по его тлу. На жесткомъ и твердомъ лиц этого человка, привыкшаго повелвать и другими, и самимъ собой, отразилось затаенное сердечное страданіе. Уже немолодая, но все еще красивая, окруженная роскошью и раздражающимъ запахомъ мускуса, она сидла передъ нимъ съ обнаженными плечами, этими плечами Цереры, какъ бы позолоченными наступавшей для нея осенью. Одно мгновеніе Геннебо былъ почти не въ силахъ устоять противъ охватившаго его страстнаго желанія сжать ее въ своихъ объятіяхъ и склонить голову на ея полуобнаженную грудь. Однако же, и на этотъ разъ онъ сумлъ овладть собою. Они уже десять лтъ жили на разныхъ половинахъ.
— Хорошо,— сказалъ онъ, уходя.— Не будемъ ничего отмнять.
Геннебо родился въ Арденнахъ. Рано оставшись сиротою и очутившись безъ всякихъ средствъ на мостовой Парижа, онъ вынесъ не мало лишеній въ своей юности. Кое-какъ перебиваясь, онъ окончилъ курсъ въ горной школ и двадцати четырехъ лтъ поступилъ инженеромъ на копи св. Варвары въ Гранъ-Комб.
Черезъ три года Геннебо былъ уже окружнымъ инженеромъ въ Па-де-Кале, на копяхъ Марлъ, и, по милости одного изъ тхъ счастливыхъ случаевъ, которые очень часто выпадаютъ на долю людей, занимающихъ видныя мста на копяхъ, женился въ это время на дочери богатаго владльца прядильни въ Аррас. Пятнадцать лтъ супруги прожили въ маленькомъ провинціальномъ городк почти безвыздно, самою однообразною жизнью. Дтей у нихъ не было. Это однообразіе выводило изъ себя госпожу Геннебо и, наконецъ, эта женщина, съ дтства привыкшая преклоняться только передъ деньгами, начала относиться съ нескрываемымъ презрніемъ къ мужу, который получалъ за свой тяжелый трудъ очень скромное вознагражденіе и не могъ окружить ее блескомъ и удовольствіями, грезившимися ей еще на школьной скамь. А онъ былъ безусловно честный человкъ, не принималъ участія ни въ какихъ спекуляціяхъ и смотрлъ на свое мсто, какъ хорошій солдатъ смотритъ на ввренный ему постъ. Наконецъ этотъ, постоянно увеличивавшійся, семейный разладъ завершился тмъ обстоятельствомъ, что госпожа Геннебо почувствовала необъяснимое физическое отвращеніе къ обожавшему ее мужу, и съ этихъ поръ они стали почти совсмъ чужими другъ другу, хотя продолжали жить подъ одной кровлей. Госпожа Геннебо завела себ любовника, о существованіи котораго мужъ ея и не подозрвалъ. Все еще не теряя надежды возвратить любовь этой дорогой ему женщины, Геннебо оставилъ ради нея Па-де-Кале и выхлопоталъ себ мсто въ Париж. Но Парижъ, этотъ Парижъ, о которомъ она мечтала еще съ тхъ поръ, какъ только-что начала играть въ куклы, окончательно отдалилъ ихъ другъ отъ друга. Въ одну недлю она освободилась отъ всхъ своихъ провинціальныхъ привычекъ, превратилась въ элегантную женщину и съ головой погрузилась въ тотъ блестящій роскошью омутъ, который представляла въ ту эпоху столичная жизнь. Десять лтъ, проведенныя ею въ Париж, ознаменовались для нея открытою связью съ человкомъ, котораго она такъ страстно полюбила, что едва не умерла, когда онъ бросилъ ее. На этотъ разъ связь ея не была тайною для мужа, но ему ничего боле не оставалось, какъ покориться, и онъ покорился, хотя не безъ борьбы, не безъ ужасныхъ сценъ, въ которыхъ ясно сказалась вся холодная безсердечность этой женщины, не отступавшей ни передъ чмъ, когда дло шло о томъ, въ чемъ она видла свое счастье. Наконецъ, когда Геннебо увидлъ, что она серьезно захворала, потрясенная разрывомъ съ любимымъ ею человкомъ, онъ ршился ухать изъ Парижа и принять управленіе копями въ Монсу. Въ немъ вновь возникла надежда, что его жена сдлается другою женщиною тамъ, въ этой черной стран, въ этой пустын.
Они жили въ Монсу уже три года, и жизнь ихъ была опять такъ же однообразна, какъ въ первое время ихъ супружества. Сначала г-жа Геннебо, повидимому, чувствовала себя лучше въ этомъ тихомъ уголк, какъ будто ее успокоивалъ видъ безконечно раскинувшейся кругомъ монотонной равнины. Она казалась до того равнодушной ко всему, что даже не заботилась о своемъ здоровь, и говорила, что она уже отжила свой вкъ, что она теперь похоронила себя въ Монсу, что сердце ея разбито навсегда. Но потомъ подъ этимъ наружнымъ равнодушіемъ все сильне и сильне разгоралось въ ней лихорадочное желаніе пожить еще разъ. Она подавляла это желаніе и, чтобы развлечь себя, цлыхъ полгода занималась тмъ, что убирала и меблировала въ самомъ строгомъ вкус отведенный имъ маленькій домъ. Затмъ она нашла, что домъ отвратителенъ, и наполнила его коврами, бездлушками, всею тою художественною роскошью, слава о которой дошла даже до Лилля. Теперь г-жу Геннебо стала уже выводить изъ себя мстность: эти нескончаемыя дурацкія поля, эти вчно черныя, не оживленныя деревьями, дороги, по которымъ кишитъ ужасный народъ, внушающій ей и отвращеніе, и страхъ. Она начала жаловаться, что увезена въ ссылку, начала упрекать мужа, что онъ бросилъ мсто, дававшее ему сорокъ тысячъ, и занялъ другое съ такимъ жалованьемъ, котораго едва хватаетъ на хозяйство. Отчего онъ не поступаетъ такъ, какъ поступаютъ другіе? Почему не потребуетъ себ, напримръ, долю въ предпріятіяхъ компаніи, не возьметъ акцій, не устроитъ, наконецъ, хоть что-нибудь? Она преслдовала его этими упреками и жалобами неотступно, съ жестокостью женщины, принесшей мужу богатое приданое и имющей право быть требовательной. Геннебо, всегда сдержанный, постоянно носившій на своемъ лиц, какъ маску, холодное выраженіе длового человка, втайн попрежнему любилъ эту женщину, любилъ тою позднею страстною любовью, которая съ лтами еще боле усиливается и доходитъ почти до безумія. Онъ никогда не былъ для жены любимымъ человкомъ, она никогда не смотрла на него тми глазами, какими смотрла на своего любовника, и Геннебо неотвязно преслдовала мысль достичь этого счастья, добиться его хоть разъ въ жизни, хоть на одинъ день. Каждое утро онъ мечталъ, что, быть можетъ, сегодня счастье улыбнется ему, но потомъ, когда, при встрчахъ съ нимъ, жена взглядывала на него своими холодными глазами и каждымъ своимъ движеніемъ выказывала полнйшее отвращеніе къ нему, онъ избгалъ даже прикоснуться къ ней рукой. Это было безпрерывное неизлечимое страданіе, тщательно скрываемое отъ посторонняго взгляда, но тмъ боле тяжелое, что въ сущности Геннебо, несмотря на свою кажущуюся холодность, былъ добрый человкъ, съ чуткимъ сердцемъ. Мсяцевъ черезъ шесть, когда домъ былъ окончательно устроенъ и не могъ больше занимать госпожу Геннебо, она впала въ томительную скуку, начала разыгрывать роль жертвы, которую убьетъ эта ссылка, и повторяла, что съ радостью встртила бы смерть.
Въ это время въ Монсу пріхалъ Поль Негрель. Его мать, вдова капитана провансальца, кое-какъ перебивавшаяся въ Авиньон на оставшіяся у нея маленькія деньги, ограничивала себя во всемъ, питалась хлбомъ и водой, и дала сыну возможность окончить курсъ въ политехнической школ. Выйдя изъ нея, Негрель получилъ очень плохое мсто, и дядя его, Геннебо, предложилъ ему выйти въ отставку и поступить инженеромъ въ Вор. Здсь Геннебо, желая избавить племянника отъ лишнихъ расходовъ, выставилъ на видъ, что ему неудобно обзаводиться отдльнымъ хозяйствомъ и поселиться въ одномъ изъ тхъ маленькихъ домиковъ, которые компанія отводитъ для своихъ инженеровъ, а будетъ гораздо лучше, если онъ устроится у него въ дом. Такимъ образомъ Негрель сдлался у директора своимъ человкомъ, пользовался отдльной комнатой, столомъ и вслдствіе этого безъ труда могъ отсылать матери половину получаемаго имъ жалованья въ три тысячи франковъ. Г-жа Геннебо, съ своей стороны, тотчасъ же вошла въ роль доброй тетки, стала обращаться съ Полемъ на ‘ты’, заботилась о его комфорт. Чтобы эти материнскія попеченія казались еще боле естественными, она постоянно, въ особенности въ первые мсяцы, усиленно выставляла себя старухой и каждый день читала племяннику наставленія, пользуясь для этого самыми ничтожными поводами. Но она все-таки оставалась женщиною и иногда переходила въ этихъ поучительныхъ бесдахъ къ интимнымъ изліяніямъ о своихъ собственныхъ горестяхъ. Этотъ Негрель, такой юный и уже такой практичный, совершенно чуждый всякихъ предразсудковъ и смотрвшій на любовь глазами философа, просто забавлялъ ее, забавлялъ своимъ пессимизмомъ, своимъ злымъ, скептическимъ взглядомъ на вещи. Немудрено, что однажды вечеромъ тетка очутилась въ объятіяхъ племянника, хотя все-таки продолжала уврять его, что отдается ему только изъ жалости, что. сердце ея уже умерло и что она желала бы оставаться просто добрымъ другомъ молодого человка. Въ самомъ дл, она вовсе не ревновала его къ другимъ женщинамъ, подшучивала по поводу его отношенія къ откатчицамъ, казавшимся ему, по его словамъ, отвратительными, и почти сердилась, что ему нечего разсказать ей, что у него нтъ никакихъ приключеній, столь обычныхъ для другихъ молодыхъ людей. Потомъ г-жу Геннебо постила идея женить Поля: принести себя въ жертву и собственными своими руками отдать его какой-нибудь богатой двушк. Однако же, ихъ связь все-таки продолжалась, служа имъ какъ бы развлеченіемъ въ свободные часы, и госпожа Геннебо расточала Негрелю свои послднія ласки праздной и отживающей женщины.
Прошло два года. Однажды ночью господинъ Геннебо услышалъ, что кто-то прошелъ босикомъ мимо двери его комнаты. Въ немъ вдругъ зародилось подозрніе. Но его до послдней степени возмущала даже самая мысль о томъ, чтобы подобная исторія могла происходить здсь, въ его собственномъ дом, между этою пожилою женщиною и мальчикомъ, къ которому она относилась, какъ мать къ сыну. Къ тому же на другой день жена заговорила съ нимъ именно о томъ, что, по ея мннію, для Негреля не найти жены лучше, чмъ Сесиль Грегуаръ. Г-жа Геннебо принялась за устройство этой свадьбы съ такою горячностью, что ея мужъ устыдился своихъ чудовищныхъ подозрній. Ему слдовало бы даже быть благодарнымъ племяннику за то оживленіе, которое онъ внесъ въ этотъ домъ, поселившись въ немъ…
Выйдя изъ уборной жены, Геннебо встртился на лстниц съ Негрелемъ, возвратившимся съ копей. Повидимому, стачка рабочихъ очень заинтересовала молодого человка: глаза его блестли, голосъ звучалъ весело.
— Ну, что?— спросилъ дядя.
— Да ничего! Я былъ во всхъ селеніяхъ. Рабочіе ведутъ себя очень благоразумно… Только, кажется, они хотятъ отправить въ теб депутацію.
Въ это время послышался голосъ г-жи Геннебо:
— Это ты, Поль?.. Войди ко мн и разскажи, что тамъ такое. Чего еще недостаетъ этимъ людямъ, что они вздумали заводить исторіи!
Директоръ долженъ былъ отказаться отъ дальнйшихъ разспросовъ и отпустить Негреля къ жен. Геннебо снова услся за свою конторку, на которой накопились уже новыя депеши.
Въ одиннадцать часовъ пріхали Грегуары и очень удивились, когда ожидавшій ихъ у двери лакей директора, Ипполитъ, почти втолкнулъ ихъ въ комнаты, безпокойно посматривая по об стороны дороги. Окна въ салон были плотно закрыты занавсками, и Грегуаровъ провели въ рабочій кабинетъ директора. Геннебо извинился передъ своими гостями, что принимаетъ ихъ въ этой комнат, но окна салона рыходятъ на улицу, а въ настоящее время не слдуетъ поддразнивать рабочихъ.
— Какъ, вы ничего не знаете?— воскликнулъ онъ, видя ихъ изумленіе.
Когда господинъ Грегуаръ услышалъ, что устроилась стачка, онъ пожалъ плечами съ своимъ обычнымъ спокойнымъ видомъ.
Вотъ что! Но это ничего: рабочіе очень честные люди. Г-жа Грегуаръ движеніемъ подбородка дала понять, что она вполн раздляетъ съ мужемъ его вру въ выработанное вками смиреніе углекоповъ, а одтая въ костюмъ изъ голубого сукна и пышущая здоровьемъ Сесиль, которой было очень весело сегодня, не могла не улыбнуться при слов ‘стачка’, вызвавшемъ въ ней мысль, что придется часто посщать селенія рабочихъ и раздавать милостыню.
Въ комнату вошла г-жа Геннебо, одтая вся въ черное. Ее сопровождалъ племянникъ.
— Ну, не скучно ли это!— заговорила она, только-что показавшись въ дверяхъ.— Точно эти люди не могли подождать! Вы знаете, что Поль отказывается проводить насъ въ Сенъ-Тома.
— Мы останемся здсь,— любезно сказалъ Грегуаръ.— Намъ не будетъ отъ этого скучне.
Поль ограничился тмъ, что раскланялся съ Сесилью и ея матерью. Разсерженная этимъ невниманіемъ къ гостямъ, тетка указала ему взглядомъ на молодую двушку, и когда, затмъ увидла, что они разговариваютъ и смются, она посмотрла на нихъ съ материнскою нжностью.
Въ это время Геннебо оканчивалъ чтеніе депешъ и писалъ отвты на нкоторыя изъ нихъ. Вокругъ него шла оживленная болтовня, его жена объясняла гостямъ, что она не перемняла ничего въ этой рабочей комнат, и въ самомъ дл, въ кабинет остались старые выцвтшіе красные обои, массивная краснаго дерева мебель и ободранные отъ долгаго употребленія картоны для бумагъ. Прошло три четверти часа, и уже собирались садиться за столъ, когда лакей доложилъ о Денолен. Онъ вошелъ, сильно возбужденный, и мимоходомъ поклонился г-ж Геннебо.
— И вы здсь?— сказалъ онъ, замтивъ Грегуаровъ.
Тотчасъ же, безъ соблюденія обычныхъ церемоній, Деноленъ обратился къ директору.
— Началось? Я узналъ объ этомъ отъ моего инженера… У меня пока вс люди еще работаютъ. Но, вы понимаете, вдь это заразительно. Я далеко не спокоенъ и пришелъ къ вамъ за свдніями… Посмотримъ, въ какомъ положеніи находятся ваши дла?
Онъ прискакалъ верхомъ, и тревога чувствовалась и въ тон его громкаго голоса, и въ рзкихъ жестахъ, придававшихъ ему видъ отставного кавалерійскаго офицера.
Геннебо началъ описывать ему настоящее положеніе длъ, но въ это время Ипполитъ растворилъ дверь въ столовую.
— Позавтракайте съ нами,— сказалъ тогда директоръ.— За дессертомъ я доскажу вамъ остальное.
— Съ удовольствіемъ, — отвчалъ Деноленъ, до того погруженный въ свои мысли, что принялъ безъ всякой церемоніи это предложеніе.
Впрочемъ, онъ сообразилъ, что отнесся очень невнимательно къ г-ж Геннебо, и поспшилъ извиниться передъ нею. Она великодушно простила его и была къ нему крайне внимательна. Приказавъ поставить седьмой приборъ, она занялась размщеніемъ своихъ гостей за столомъ и посадила г-жу Грегуаръ и Сесиль подл своего мужа, справа и слва его, сама сла между Грегуаромъ и Деноленомъ, а Полю назначила мсто между молодой двушкой и ея отцомъ. Когда гости приступили къ закуск, госпожа Геннебо сказала:
— Вы меня извините, я хотла угостить васъ устрицами… По понедльникамъ въ Маршьен получаются остэндскія устрицы, и я хотла послать за ними кухарку въ карет… Но она струсила, что ее побьютъ камнями…
Взрывъ веселаго хохота покрылъ ея слова: трусость кухарки нашли очень смшною.
— Тише!— съ неудовольствіемъ остановилъ ихъ Геннебо, взглянувъ на окна, изъ которыхъ видна была часть улицы.— Нтъ никакой надобности, чтобы рабочіе знали, что у насъ сегодня гости.
— Такого куска колбасы у нихъ никогда не будетъ, — объявилъ господинъ Грегуаръ.
Снова поднялся смхъ, но уже боле сдержанный. Гости чувствовали себя превосходно въ этой комнат, обитой фламандскими обоями и убранной старинной дубовой мебелью. Серебро блестло изъ-за стеклянныхъ дверецъ буфета, пальма и папоротникъ зеленли въ горшкахъ изъ майолики. На улиц стоялъ декабрьскій холодъ и дулъ рзкій сверо-восточный втеръ, но о нихъ, конечно, никто не думалъ въ этой теплой, какъ теплица, комнат, наполненной тонкимъ ароматомъ ананаса, лежавшаго ломтиками на дн хрустальной вазы.
— А что, если бы опустить занавси?— предложилъ Негрель, которому пришла мысль напугать Грегуаровъ.
Горничная, помогавшая лакею прислуживать за столомъ, приняла это шутливое замчаніе за приказаніе и закрыла одно окно. Тогда начались нескончаемыя шутки: стаканъ ставили на столъ съ величайшей осторожностью, чтобы не произвести ни малйшаго шума, боялись стукнуть вилкой о тарелку, каждое новое блюдо привтствовали, какъ неожиданную находку, по счастію не доставшуюся въ руки людей, завладвшихъ городомъ. Но подъ этой напускной веселостью скрывался страхъ, и отъ времени до времени онъ прорывался въ невольныхъ взглядахъ, обращавшихся на дорогу съ такимъ выраженіемъ, какъ будто тамъ стояла толпа голодныхъ людей и слдила за этимъ пиршествомъ.
Посл яицъ съ трюфелями подали рчную форель. Разговоръ коснулся промышленнаго кризиса, который тянется вотъ уже восемнадцать мсяцевъ и становится все серьезне.
— Это неизбжно,— говорилъ Деноленъ, — къ этому должны были насъ привести слишкомъ счастливые послдніе годы… Подумайте только о громадныхъ затраченныхъ капиталахъ, о желзныхъ дорогахъ, портахъ, каналахъ, о всей этой масс денегъ, зарытыхъ въ самыя безумныя предпріятія. Въ однихъ нашихъ мстахъ настроили столько сахарныхъ заводовъ, что можно подумать, будто свекловица выростала на поляхъ по три раза въ лто. Ну, конечно, деньги стали теперь рдкостью, и нужно ждать, покуда он опять вернутся въ вид процента съ затраченныхъ милліоновъ. Отъ этого и запутались вс по горло, а дла остановились.
Геннебо не раздлялъ этого взгляда, но соглашался, что счастливые года испортили рабочаго.
— Когда я только подумаю, — говорилъ онъ, — что эти молодцы зарабатывали на нашихъ копяхъ до шести франковъ въ день, то есть ровно вдвое больше, чмъ они получаютъ теперь! Конечно, они жили тогда хорошо и пристрастились къ роскоши… Понятно, что теперь имъ тяжело возвращаться къ прежней умренной жизни.
— Господинъ Грегуаръ, — прервала его г-жа Геннебо, — возьмите, пожалуйста, еще форели… Не правда ли, что она недурна?
— Но скажите мн, разв это наша вина?— продолжалъ директоръ.— Намъ тоже приходится тяжело, даже очень тяжело… Съ тхъ поръ, какъ заводы начали закрываться одинъ за другимъ, мы мечемся, какъ черти, не зная, куда сбывать уголь. Спроса крайне мало, и мы принуждены понижать цны… А рабочіе не хотятъ понять этого.
Наступило молчаніе. Лакей принесъ блюдо съ жареными куропатками, а горничная наливала въ стаканы гостей шамбертенъ.
— Въ Индіи голодъ,— заговорилъ вполголоса и какъ бы про себя Деноленъ.— Америка перестала брать у насъ желзо и чугунъ и нанесла жестокій ударъ нашимъ чугунно-литейнымъ заводамъ… Все идетъ какъ слдуетъ, но гд-нибудь въ отдаленіи раздается ударъ — и весь свтъ колеблется отъ него… А имперія еще такъ гордилась этой промышленной горячкой!
Онъ принялся за крылышко куропатки.
— Хуже всего то, — заговорилъ снова Деноленъ, возвышая голосъ,— что, сбавляя цну продукта, нужно производить его въ большемъ количеств, иначе придется понизить заработную плату, и рабочій правъ, говоря, что онъ платитъ за убытки, за разбитые горшки.
Это откровенное признаніе вызвало цлый споръ. Дамы не интересовались имъ, къ тому же вс были заняты удовлетвореніемъ перваго голода. Въ комнату вошелъ лакей и, казалось, хотлъ что-то сказать, но остановился.
— Что такое?— спросилъ Геннебо.— Если есть депеши, дайте ихъ сюда… Я ожидаю отвтовъ на мои запросы.
— Нтъ, пришелъ господинъ Дансаэртъ… Но онъ боится помшать вамъ.
Директоръ извинился передъ гостями и веллъ позвать надсмотрщика. Дансаэртъ вошелъ и остановился въ нсколькихъ шагахъ отъ стола, между тмъ какъ вс присутствующіе повернулись, чтобы посмотрть на этого громаднаго запыхавшагося человка, который, какъ видно, очень торопился съ принесенными имъ извстіями. Онъ сказалъ, что въ селеніяхъ рабочихъ попрежнему все спокойно, но депутація — дло уже ршеное. Можетъ быть, она будетъ здсь черезъ нсколько минутъ.
— Хорошо, спасибо, — сказалъ Геннебо.— Помните, что вы должны докладывать мн обо всемъ, утромъ и вечеромъ.
Когда Дансаэртъ вышелъ за дверь, смхъ и шутки возобновились. Набросились на салатъ, приготовленный la rasse, говоря, что кто хочетъ имъ полакомиться, тотъ долженъ поторопиться. Но смху не было конца, когда, на просьбу Негреля подать ему хлба, горничная отвчала ‘сейчасъ’ такимъ тихимъ голосомъ и съ такимъ ужасомъ, какъ будто за ея спиной уже стояла цлая толпа, пришедшая рзать и грабить.
— Вы еще можете говорить громко, — снисходительно сказала г-жа Геннебо.— Ихъ еще нтъ здсь.
Директору подали груду писемъ и депешъ, и, посмотрвъ ихъ, онъ выразилъ желаніе прочитать одно изъ писемъ вслухъ. Оно было отъ Пьеррона, который въ самыхъ почтительныхъ выраженіяхъ писалъ, что товарищи принудили его принять участіе въ стачк и даже, несмотря на все его нежеланіе вмшиваться въ подобныя исторіи, заставили стать въ ряды депутатовъ, отправляемыхъ къ господину директору.
— Вотъ вамъ и свобода труда! воскликнулъ Геннебо.
Разговоръ снова зашелъ о стачк, и директора спросили, что онъ думаетъ о ней.
— О,— отвчалъ онъ,— мы уже видали ихъ!.. Стачка продолжится недлю, много-много, если имъ удастся пролниться недли дв, какъ въ послдній разъ. Будутъ шляться по кабакамъ, а потомъ голодъ образумитъ ихъ, и вс возвратятся на копи.
Деноленъ покачалъ головой.
— Я не могу смотрть на дло такъ спокойно… На этотъ разъ стачка кажется лучше организованной… Нтъ ли у нихъ вспомогательной кассы?
— Есть, но въ ней едва наберется три тысячи франковъ… Далеко ли они уйдутъ съ этимъ?.. Я подозрваю, что ими руководить нкто Этьенъ. Онъ хорошій рабочій, и будетъ очень жаль, если придется прогнать его, какъ прогнали прежде знаменитаго Рассенра, который и до сихъ поръ продолжаетъ заражать Вор своимъ пивомъ и своими идеями… Во всякомъ случа дней черезъ восемь на работу выйдетъ половина рабочихъ, а недли черезъ дв явятся и вс десять тысячъ.
Онъ говорилъ съ убжденіемъ, не ршаясь признаться даже самому себ, что въ глубин его души гнздится страхъ, внушаемый спокойствіемъ рабочихъ и ихъ дисциплиной. Больше всего безпокоило его то, что правленіе, и безъ того уже относящееся къ нему въ послднее время не такъ хорошо, какъ прежде, можетъ придраться къ этой стачк и свалить на него всю отвтственность за нее. Геннебо оставилъ салатъ, который положилъ себ на тарелку, и погрузился въ чтеніе полученныхъ изъ Парижа отвтныхъ телеграммъ, взвшивая каждое ихъ слово. Гости извиняли эту невжливость хозяина, такъ какъ завтракъ все больше принималъ видъ закуски на боевомъ пол, въ ожиданіи первыхъ выстрловъ.
Дамы тоже заговорили о рабочихъ. Г-жа Грегуаръ первая разжалобилась надъ этими бдными людьми, которымъ придется страдать отъ голода, а Сесиль уже готовилась мысленно устраивать отъ времени до времени благотворительныя прогулки и раздавать порціи хлба и мяса. Но г-жа Геннебо удивлялась, слыша, что говорятъ о нищет углекоповъ въ Монсу. Да разв они не вполн счастливые люди? Компанія даетъ имъ помщенія, топливо, лечить ихъ на своей счетъ!.. Вполн равнодушная въ ‘этому стаду’, она знала о немъ только то, что затвердила для своихъ парижскихъ гостей, которымъ показывала жилища углекоповъ, и этотъ затверженный наизусть урокъ ей приходилось повторять такъ часто, что, наконецъ, она сама поврила тому, что рабочіе благоденствуютъ, и возмущалась теперь ихъ неблагодарностью.
Негрель продолжалъ въ это время пугать господина Грегуара. Сесиль нравилась Полю, и онъ не прочь былъ жениться на ней, чтобы доставить удовольствіе тетк, но самъ по себ онъ относился къ этой женитьб совершенно спокойно, какъ человкъ опытный и уже переставшій увлекаться чмъ бы то ни было. Негрель считалъ себя республиканцемъ, что не мшало ему держать рабочихъ въ ежевыхъ рукавицахъ и очень остроумно подсмиваться надъ ними въ дамскомъ обществ.
— Я не раздляю оптимизма дяди,— говорилъ онъ,— и боюсь, что будутъ серьезные безпорядки… Поэтому я совтовалъ бы вамъ, господинъ Грегуаръ, хорошенько укрпить Піолеву. Они могутъ разграбить ее.
Именно въ этотъ самый моментъ Грегуаръ, съ обычной улыбкой на своемъ добромъ лиц, говорилъ онь углекопахъ еще съ большею отеческою заботливостью, чмъ его жена.
— Разграбить?.. Меня?— вскричалъ онъ, пораженный.— Что они могутъ имть противъ меня?
— Вдь вы одинъ изъ акціонеровъ копей Монсу?.. Вы ничего не длаете и живете чужимъ трудомъ. Наконецъ, вы представитель позорнаго капитала, и этого для нихъ вполн достаточно… Поврьте, если революція восторжествуетъ, то она отберетъ ваши деньги, какъ краденыя.
Грегуаръ вдругъ вышелъ изъ того дтскаго спокойствія, въ которомъ пребывалъ, какъ въ сладкомъ сн.
— Мои деньги — краденыя!— пролепеталъ онъ.— Разв мой праддъ не трудомъ добылъ ту сумму, на которую взялъ долю въ копяхъ?.. Разв мы не рисковали этими деньгами, вложивъ ихъ въ не особенно врное предпріятіе?.. Разв я теперь трачу на что-нибудь дурное мои доходы?
Госпожа Геннебо встревожилась, видя, что мать и дочь Грегуары поблднли отъ испуга, и поспшила вмшаться въ разговоръ.
— Любезнйшій господинъ Грегуаръ, разв вы не видите, что Поль шутить?..
Но Грегуаръ совсмъ вышелъ изъ себя. Лакей подавалъ въ это время блюдо раковъ, и владлецъ Піолены взялъ совершенно машинально три штуки и принялся грызть зубами клешни.
— Я не спорю, есть и между акціонерами недостойные люди. Мн разсказывали, напримръ, о нкоторыхъ министрахъ, получившихъ акціи Монсу въ награду за услуги, оказанныя ими компаніи… Или этотъ знатный вельможа, фамилію котораго я не буду называть,— этотъ герцогъ, одинъ изъ нашихъ акціонеровъ… Вся жизнь его состоитъ изъ однихъ скандаловъ, онъ швыряетъ милліоны за окно, растрачиваетъ ихъ на женщинъ, на кутежи, на неслыханную роскошь… Но мы… мы живемъ скромно, какъ честные люди, не стремимся къ нажив, тратимъ только то, что получаемъ, длимся при этомъ съ неимущими!.. Полноте! Если ваши рабочіе стащатъ у насъ хоть одну булавку, то они будутъ посл этого просто разбойники!
Негрель, забавлявшійся гнвомъ Грегуара, постарался, однако же, успокоить его. Тарелки гостей все еще были наполнены раками, и только и слышалось хрустнье ихъ шкурокъ. Разговоръ коснулся политики. Все еще взволнованный, господинъ Грегуаръ, несмотря ни на что, продолжалъ высказывать, либеральные взгляды и сожаллъ о Луи-Филипп, между тмъ какъ Деноленъ стоялъ за сильное правительство и говорилъ, что императоръ катится внізъ, въ пропасть, по милости сдланныхъ имъ прискорбныхъ уступокъ.
— Припомните 89 годъ,— говорилъ онъ.— Революцію вызвало дворянство своими послабленіями, своей погоней за модными философскими ученіями… А теперь буржуазія разыгрываетъ ту же глупую роль. Она либеральничаетъ, проникнута страстью къ разрушенію, льститъ народу… Да, да, вы навастриваете зубы чудовища, чтобы оно насъ растерзало. И растерзаетъ, будьте спокойны!
Дамы заставили Денолена замолчатъ и, чтобы перемнить разговоръ, спросили, что подлываютъ его дочери. Люси въ Маршьен практикуется въ пніи вмст съ одной подругой, Жанна начала рисовать голову старика-нищаго… Но онъ давалъ эти отвты разсянно, не сводя глазъ съ директора, погруженнаго въ чтеніе депешъ и забытаго своими гостями. На этихъ тоненькихъ листкахъ бумаги высказывалъ свое ршеніе Парижъ, въ нихъ заключалось распоряженіе властныхъ людей, отъ которыхъ зависло дать то или другое направленіе стачк. Деноленъ невольно возвратился опять къ тревожившему его длу.
— Что же вы, наконецъ, думаете длать?— вдругъ спросилъ онъ.
Геннебо вздрогнулъ, потомъ отвчалъ неопредленно:
— Посмотримъ…
— Конечно, вы сильны и можете ждать,— сказалъ Деноленъ, какъ бы разсуждая вслухъ.— А я пропаду, если стачка коснется Вандама. Я устроилъ заново Жанъ Баръ… у меня одн эти копи, и мн возможно существовать только при безостановочной работ. Да, мое дло скверно, увряю васъ!
Это невольное признаніе поразило Геннебо. Онъ слушалъ и въ немъ уже зрла мысль, что если стачка затянется и приметъ дурной оборотъ, то почему бы не воспользоваться ею и не довести сосда до окончательнаго разоренія? Тогда можно было бы пріобрсти его копи за безцнокъ. Въ этомъ представлялось самое врное средство снова заслужить расположеніе членовъ прав’ ленія, которые уже столько лтъ мечтаютъ о пріобртеніи Вандама.
— Если Жанъ-Баръ такъ стсняетъ васъ,— сказалъ онъ смясь,— то отчего вы не отдадите его намъ?
Но Деноленъ уже раскаивался въ вырвавшихся у него словахъ.
— Ни за что, пока я живъ!— вскричалъ онъ.
Это гнвное восклицаніе разсмшило присутствующихъ, а когда на столъ поданъ былъ дессерть, о стачк забыли, наконецъ совсмъ. Пирожное изъ яблоковъ нашли очень вкуснымъ. Цамы обсуждали рецептъ для приготовленія ананаса, который тоже нашли превосходнымъ. Поданные на столъ фрукты, виноградъ и груши, завершили этотъ роскошный завтракъ. Присутствовавшіе совсмъ разнжились и говорили вс за-разъ, между тмъ какъ лакей разливалъ по стаканамъ рейнвейнъ, замнявшій шампанское, которое находили здсь слишкомъ вульгарнымъ.
Шансы Поля получить руку Сесили, безъ сомннія, тоже очень увеличились во время этого дессерта, такъ сблизившаго всхъ присутствующихъ. Тетка безпрестанно напоминала ему взглядами о Грегуарахъ, и молодой человкъ постарался быть какъ можно любезне съ ними и завоевывалъ мало-по-малу ихъ расположеніе. Геннебо замтилъ, какъ хорошо знакомъ жен и племяннику нмой языкъ взглядовъ, и ему вдругъ показалось, что между ними есть какая-то особенная близость,— въ немъ проснулось прежнее чудовищное подозрніе. но онъ опять подумалъ объ этой женитьб племянника, подготовлявшейся на его глазахъ, и успокоился.
Ипполитъ подавалъ кофе, какъ вдругъ въ комнату вбжала испуганная горничная.— Они уже здсь!— воскликнула она.
Это пришли депутаты отъ рабочихъ. Слышно было хлопанье дверей и присутствующимъ казалось, будто изъ сосднихъ комнатъ несся какой-то ужасъ, охватывавшій всхъ.
— Проводите ихъ въ салонъ,— сказалъ Геннебо.
Сидвшее за столомъ общество переглянулось съ нкоторымъ безпокойствомъ. Глубокое молчаніе воцарилось въ комнат. Потомъ гости попробовали было возвратиться въ прежнимъ шуткамъ,— длали видъ, что прячутъ въ карманы кусочки сахара, и поговаривали о томъ, чтобы спрятать и приборы. Но директоръ оставался серьезнымъ, и смхъ скоро смолкъ, громкій говоръ превратился въ шопотъ, между тмъ какъ тяжелые шаги депутатовъ уже раздавались по ковру сосдняго салона.
— Надюсь, что вы допьете вашъ кофе,— сказала, понизивъ голосъ, г-жа Геннебо мужу.
— Разумется,— отвчалъ тотъ.— Они могутъ подождать.
Онъ былъ взволнованъ и прислушивался къ шуму шаговъ въ сосдней комнат, стараясь показать, что занять только своимъ кофе.
Поль и Сесиль встали изъ-за стола, и Негрель предложилъ двушк посмотрть въ замочную скважину двери. Оба подавляли свой смхъ и говорили шопотомъ.
— Ну, что, видите ли вы ихъ?
— Да… Вотъ стоитъ толстякъ, а позади его два маленькихъ человка.
— Очень они страшны?
— Нтъ, они совсмъ приличны на видъ.
Господинъ Геннебо порывисто всталъ со стула, сказавъ, что кофе слишкомъ горячъ и онъ допьетъ его потомъ. Подойдя къ двери, онъ приложилъ палецъ къ губамъ, совтуя обществу вести себя благоразумно. Вс снова услись по мстамъ и сидли безмолвно, боясь пошевелиться и прислушиваясь съ безпокойствомъ къ слышавшимся за дверью грубымъ голосамъ рабочихъ.

II.

Въ воскресенье, наканун стачки, нсколько человкъ углекоповъ, въ томъ числ и Этьенъ, собрались у Рассенра и избрали изъ своей среды депутатовъ, которые должны были отправиться завтра къ директору. Когда, вечеромъ, Маг узнала, что ея мужъ тоже попалъ въ число депутатовъ, она пришла въ отчаяніе и безпрестанно спрашивала его, неужели онъ хочетъ, чтобы ихъ всхъ вышвырнули на улицу. Маг самому было очень непріятно, что его выбрали, и онъ находился въ самомъ скверномъ расположеніи духа, преслдуемый тревожными мыслями о послдствіяхъ всей этой исторіи. Дйствительно, компанія поступила съ ними несправедливо, она довела ихъ до крайности, до нищеты, но, несмотря на это, когда пришла минута дйствовать, обоихъ ихъ, и мужа и жену, охватилъ страхъ, тотъ страхъ, который постоянно таится въ душ людей, не знающихъ, чмъ они будутъ существовать завтра, и поэтому всегда склонныхъ скоре покориться и еще ниже согнуть спину, чмъ пойти на рискъ. Однако же, Маг, обыкновенно привыкшій полагаться на мнніе своей жены, какъ очень разсудительной женщины, да и на этотъ разъ вполн раздлявшій въ глубин души ея опасенія, все-таки кончилъ тмъ, что разсердился на нее.
— Оставь меня въ поко!— сказалъ онъ, ложась спать и поворачиваясь къ жен спиной.— Хорошее ли это дло — отставать отъ товарищей!.. Я исполняю свой долгъ.
Маг тоже улеглась, и ни мужъ, ни жена долго не говорили ни слова. Наконецъ, посл продолжительнаго молчанія, она сказала:
— Ты правъ, иди. Только, бдный мой старина, мы пропали!
Въ понедльникъ завтракали въ двнадцать часовъ, такъ какъ въ часъ депутаты должны были собраться у Рассенра, чтобы идти затмъ всмъ вмст къ господину Геннебо. За завтракомъ былъ только одинъ картофель. Масла оставалось такъ немного, что до него никто и не дотрогивался, оставляя его для тартинокъ на ужинъ.
— Знаешь ли, мы разсчитываемъ на тебя, что ты первый заговоришь съ директоромъ^ объяснишь ему наши условія,— вдругъ сказалъ Этьенъ, обращаясь къ Маг.
Маг былъ пораженъ этими словами и отъ волненія не могъ ничего отвчать.
— Нтъ, это ужь слишкомъ!— вскричала его жена.— Я не прочь отъ того, чтобы онъ шелъ съ вами, но ни за что не позволю ему становиться у васъ во глав… Разв нельзя выбрать кого-нибудь другого?..
Тогда Этьенъ заговорилъ со своимъ обычнымъ, увлекательнымъ краснорчіемъ. Маг самый лучшій рабочій на копяхъ, его любятъ и уважаютъ боле, чмъ кого бы то ни было изъ углекоповъ, его знаютъ за человка благоразумнаго… Понятно, что ихъ требованія получать гораздо боле вса, когда они будутъ высказаны такимъ человкомъ. Сначала остановились было на томъ, что говорить будетъ онъ, Этьенъ, но затмъ передумали, такъ какъ къ словамъ его, человка пришлаго въ Монсу, отнесутся, конечно, совсмъ не съ такимъ вниманіемъ, какъ къ словамъ здшняго старожила. Наконецъ, товарищи ввряютъ свои интересы боле достойному, и этотъ избранникъ не можетъ отказываться отъ даваемыхъ ему полномочій, потому что это будетъ уже подло…
Маг съ отчаяніемъ махнула рукою.
— Иди, иди, старина, умирай за другихъ… Я не удерживаю боле тебя!..
— Да я никогда не сумю говорить,— пробормоталъ Маг.— Я наговорю глупостей.
Этьенъ, довольный тмъ, что добился согласія Маг, потрепалъ его по плечу.
— Ты скажешь то, что чувствуешь, и выйдетъ очень хорошая рчь.
Старикъ Боньморъ, ногамъ котораго становилось лучше, слушалъ и покачивалъ головою, молча, такъ какъ ротъ у него былъ набитъ картофелемъ. Въ комнат наступила тишина. Занятыя дой, дти вели себя очень скромно. Наконецъ, прожевавъ картофель, старикъ медленно проговорилъ:
— Говори, что хочешь, а все-таки выйдетъ такъ, какъ будто бы ты ровно ничего не сказалъ… Э, я ужь видалъ ихъ, эти исторіи!.. Сорокъ лтъ тому назадъ насъ прогнали отъ дверей директора, да еще не просто, а сабельными ударами… Нынче, можетъ быть, васъ и примутъ тамъ, но вы добьетесь отъ нихъ столько же, сколько можете добиться вотъ отъ этой стны… Они сильны своими деньгами и насмются надъ вами…
Воцарилось молчаніе. Маг и Этьенъ оставили своихъ домашнихъ, угрюмо сидвшихъ передъ пустыни тарелками, и вышли изъ дому. Къ нимъ присоединились Пьерронъ и Левакъ, и вс четверо отправились къ Рассенру, куда уже начали сходиться маленькими группами другіе депутаты изъ сосднихъ селеній. Когда, наконецъ, собрались вс двадцать человкъ, уполномоченныхъ рабочими, тогда они сговорились въ томъ, чего требовать отъ компаніи копей, и затмъ двинулись въ Монсу. Рзкій сверо-восточный втеръ проносился по дорог. Пробило два часа, когда депутаты подошли къ дому директора.
Сначала лакей веллъ имъ подождать и захлопнулъ передъ ними входную дверь. Потомъ онъ отперъ ее, проводилъ ихъ въ салонъ и раскрылъ опущенныя на окна тяжелыя драпировки. Свтъ, какъ будто просивавшійся сквозь кружевныя занавски, наполнилъ комнату, и, оставшись въ ней одни, углекопы, вс принарядившіеся, съ суконномъ плать, съ гладко выбритыми бородами, почувствовали себя очень неловко и не осмливались присстъ на стулья. Они вертли въ рукахъ свои фуражки и искоса посматривали на обстановку салона, въ которомъ мода на древности соединила вмст самыя разнообразныя вещи всевозможныхъ стилей: кресла временъ Генриха II, стулья эпохи Людовика XV, итальянскій шкапчикъ шестого столтія, переднюю часть древняго жертвенника, украшавшую теперь наличникъ камина, оторочку старинныхъ церковныхъ одеждъ, которою здсь обшиты были портьеры… Этотъ блескъ золота, эти шелковыя, побурвшія отъ времени, ткани, вся эта пышность, напоминавшая скоре церковь, чмъ обыкновенное человческое жилище, и смущали рабочихъ, и вмст съ тмъ внушали имъ какое-то невольное почтительное чувство. Восточные ковры, разостланные по полу, казалось, спутывали имъ ноги, но больше всего удручала депутатовъ невыносимая жара, сразу охватившая ихъ, какъ только они вошли сюда, еще съ оледенвшими отъ втра лицами. Прошло минуть пять. Рабочимъ становилось все боле и боле неловко въ этомъ роскошномъ, затворенномъ со всхъ сторонъ салон.
Наконецъ вошелъ Геннебо. Сюртукъ его былъ застегнутъ на-глухо, по военному, на груди виднлся маленькій орденскій бантикъ.
— Вотъ и вы!— заговорилъ онъ, входя въ комнату.— Вы, кажется, вздумали бунтовать!…
Но онъ тотчасъ же сдержалъ себя и холодно-вжливо прибавилъ:
— Садитесь, я не прочь поговорить съ вами.
Углекопы оглянулись назадъ, ища взглядами стульевъ. Нкоторые ршились ссть, другіе побоялись прикоснуться къ этимъ шелковымъ расшитымъ тканямъ, которыми была обита мебель, и предпочли стоять.
Геннебо, откативши свое кресло къ камину, окинулъ взглядомъ депутатовъ, мысленно пересчитывая ихъ и въ то же время стараясь припомнить ихъ лица и имена. Онъ узналъ Пьеррона, спрятавшагося въ самыхъ заднихъ рядахъ, и затмъ глаза его остановились на Этьен, сидвшемъ какъ разъ напротивъ директора.
— Посмотримъ, что такое вы мн скажете,— проговорилъ Геннебо.
Онъ ожидалъ, что первымъ заговоритъ Этьенъ, и до того удивился, когда изъ толпы выдвинулся Маг, что даже не могъ удержаться и воскликнулъ:
— Какъ, это вы… самый лучшій работникъ, отличавшійся всегда благоразуміемъ… вы, котораго отецъ и ддъ и вся семья работали на копяхъ съ самаго ихъ открытія, съ тхъ поръ какъ тамъ ударили въ первый разъ киркою!.. Ахъ, это очень дурно!.. Мн больно видть васъ во глав недовольныхъ…
Опустивъ глаза въ землю, Маг дожидался, пока замолчитъ директоръ, а затмъ началъ говорить, сначала глухо и запинаясь:
— Господинъ директоръ, товарищи именно потому и выбрали меня, что я человкъ разсудительный и меня ни въ чемъ нельзя упрекнуть. Это должно служить вамъ доказательствомъ, что мы не буяны и не какіе-нибудь сорванцы, ищущіе только смутъ и безпорядковъ. Мы хотимъ одной справедливости… Мы измучились отъ постоянной жизни впроголодь, и намъ кажется, что пришло время устроиться такъ, чтобы намъ, по крайней мр, хватало на каждый день хлба.
Голосъ его сдлался тверже. Онъ поднялъ голову и сталъ смотрть прямо на директора.
— Вы сами очень хорошо знаете, что мы не можемъ согласиться на новый порядокъ разсчета… Насъ обвиняютъ въ томъ, что мы плохо крпимъ галереи. Это правда, мы не длаемъ эту работу такъ, какъ слдовало бы длать. Но если мы будемъ посвящать ей больше времени, то нашъ заработокъ значительно сократится, а такъ какъ мы и теперь не можемъ заработать себ на хлбъ, то тогда придетъ ужь всему конецъ, и голодъ смететъ вашихъ рабочихъ со свта, какъ метлой. Платите намъ дороже, и мы будемъ лучше крпить галереи. Теперь мы лишь о томъ и заботимся, какъ бы побольше добыть угля, потому что только эта работа даетъ намъ деньги, а если вы прибавите намъ плату, то тогда мы будемъ въ состояніи удлять больше времени на крпленіе. Другого исхода не можетъ быть: если хотите, чтобы работа была сдлана хорошо, то и заплатите за нее, что слдуетъ… А вы, вмсто этого, что придумали?… Вы придумали, видите ли, такую штуку, съ которой наши головы никакъ не могутъ помириться… Вы сбавляете плату съ телжки угля и утверждаете, что вполн вознаградите насъ за эту сбавку особой платой за крпленіе галерей. Если бы даже это и было врно, то мы все-таки оказывались бы обсчитанными на все то лишнее время, которое намъ приходилось бы затрачивать на хорошее крпленіе… Но что насъ выводитъ изъ себя, такъ это то, что разсчетъ вашъ невренъ: компанія ничмъ не вознаграждаетъ насъ за эту сбавку, а просто на-просто отнимаетъ у насъ по два сантима съ каждой телжки угля и кладетъ ихъ себ въ карманъ. Вотъ что!..
— Да, да, это правда!— поддержали его другіе депутаты, когда г-нъ Геннебо сдлалъ рзкое движеніе, какъ бы намреваясь прервать эту рчь.
Но Маг и самъ не далъ говорить директору. Теперь забойщикъ разошелся, и слова выливались у него сами собою, такъ что по временамъ онъ съ удивленіемъ прислушивался къ звукамъ своего собственнаго голоса и ему казалось, что это говоритъ не онъ, а кто-то другой. Все, что накопилось у него въ глубин души и таилось въ ней, иногда даже забываемое имъ самимъ, все это припомнилось теперь и было высказано. Онъ говорилъ о нищет рабочихъ, объ ихъ тяжеломъ труд, о жизни, похожей скоре на жизнь животныхъ, о женахъ и дтяхъ, встрчающихъ ихъ дома криками: ‘хлба!..’ Онъ упомянулъ о положеніи длъ въ самое послднее время, о безпрестанныхъ штрафахъ, о частыхъ пріостановкахъ работъ, о жалкомъ заработк, который приходилось приносить домой даже самому исправному рабочему, о слезахъ женъ и дтей… Разв, въ самомъ дл, хотятъ переморить голодомъ всхъ рабочихъ?..
— Вотъ почему, господинъ директоръ,— закончилъ Маг,— мы и пришли сказать вамъ, что умирать, такъ умирать. Но мы предпочитаемъ умереть, ничего не длая: по крайней мр, не будемъ уставать отъ работы… Мы бросили работу и не примемся за нее до тхъ поръ, пока компанія не приметъ нашихъ условій. Она хочетъ сбавить плату съ телжки угля и платить за крпленіе особо, а мы хотимъ, чтобы разсчетъ производился по старому, и чтобы, кром того, намъ повысили плату на пять сантимовъ съ каждой телжки… Теперь отъ васъ зависитъ покончить дло, если вы стоите за справедливость и трудъ.
Изъ толпы углекоповъ раздались голоса:
— Это врно!.. Онъ сказалъ то, что думаемъ мы вс!.. Мы не просимъ ничего, кром справедливости!
Другіе рабочіе молча ковали головами, очевидно, вполн одобряя все сказанное Маг. Они совсмъ забыли теперь объ этой роскошной комнат съ ея древностями, ея позолотой, ея золотымъ шитьемъ на портьерахъ, не чувствовали больше подъ ногами пушистаго ковра и топтали его своею тяжелою обувью.
— Дайте же мн сказать хоть слово!— вскричалъ, наконецъ, Геннебо, начинавшій сердиться.— Прежде всего это неправда, что при новой систем разсчета, компанія удерживаетъ по два сантима съ телжки… Посчитаемъ, если хотите…
Начался безпорядочный споръ. Чтобы какъ-нибудь разъединить рабочихъ, директоръ вызвалъ было Пьеррона, но тотъ что-то пробормоталъ и спрятался за спинами товарищей. Левакъ, напротивъ, выступалъ среди самыхъ задорныхъ крикуновъ и еще больше запутывалъ дло, разсуждая о такихъ вещахъ, которыя были не совсмъ ясны для него самого. Громкіе голоса депутатовъ глухо звучали въ этой задрапированной и жаркой комнат.
— Если вы будете говорить вс за-разъ, то мы никогда не столкуемся!— сказалъ, наконецъ, Геннебо.
Онъ снова овладлъ собой и говорилъ безъ колкостей, съ строгой вжливостью, войдя въ роль простого управляющаго, который получилъ извстныя приказанія свыше и долженъ добиться, чтобы они были исполнены. Съ самаго начала онъ не переставалъ наблюдать за Этьеномъ и старался вовлечь его въ разговоръ, но молодой человкъ упорно молчалъ. Наконецъ, оставивъ споръ о двухъ сантимахъ, Геннебо поставилъ вопросъ гораздо шире.
— Нтъ, сознайтесь лучше, что вы дйствуете подъ вліяніемъ самыхъ гнусныхъ внушеній. Это зараза, которая носится теперь среди всхъ рабочихъ, и поражаетъ даже самыхъ лучшихъ изъ нихъ… О, мн не нужно никакихъ признаній, я и безъ нихъ очень хорошо вижу, насколько испортили васъ, прежде такихъ спокойныхъ!.. Не правда ли, вамъ наобщали больше масла, чмъ хлба, вамъ сказали, что пришла ваша очередь сдлаться хозяевами?.. Наконецъ, васъ вербуютъ въ этотъ знаменитый международный союзъ рабочихъ, въ эту армію разбойниковъ, мечтающихъ о разрушеніи ныншняго общественнаго строя…
Тогда Этьенъ прервалъ его:
— Вы ошибаетесь, господинъ директоръ, ни одинъ изъ углекоповъ Монсу не вступалъ еще въ этотъ союзъ… Но если ихъ вынудятъ, то къ нему примкнуть рабочіе со всхъ копей… Это зависитъ теперь отъ компаніи…
Съ этого момента борьба продолжалась только между господиномъ Геннебо и Этьеномъ, какъ будто бы въ комнат совсмъ и не было другихъ рабочихъ.
— Компанія — это провидніе для ея рабочихъ, и вы напрасно угрожаете ей,— говорилъ директоръ.— Въ этомъ году она затратила триста тысячъ франковъ на постройку домовъ для углекоповъ и получаетъ на этотъ капиталъ не боле двухъ процентовъ… Я не говорю уже ни о пенсіяхъ, выдаваемыхъ ею, ни о даровомъ топлив, ни о безплатныхъ медикаментахъ… Вы кажетесь человкомъ умнымъ, сумли въ короткое время сдлаться у насъ однимъ изъ самыхъ искусныхъ рабочихъ,— и было бы гораздо лучше для васъ, если бы вы распространяли среди товарищей вотъ эти, только-что высказанныя мною истины, а не губили себя сообщничествомъ съ человкомъ, пользующимся самой дурной репутаціей. Да, я говорю о Рассенр, котораго мы вынуждены были прогнать, чтобы предохранить копи отъ соціалистической заразы. Васъ постоянно видятъ въ его кабак, и, конечно, это онъ надоумилъ васъ устроитъ вспомогательную кассу. Компанія охотно допустила бы эту кассу, если бы она дйствительно предназначалась только для помщенія вашихъ сбереженій, но вдь мы не можемъ не видть, что она является въ вашихъ рукахъ орудіемъ противъ насъ, представляетъ собою фондъ на военные расходы. Поэтому я долженъ сказать, что компанія желаетъ контролировать дйствія этой кассы.
Этьенъ не прерывалъ директора и, молча, съ нервно подергивавшимися губами, слушалъ его, смотря ему прямо въ глаза. При послднихъ словахъ онъ улыбнулся и просто отвчалъ:
— Такимъ образомъ оказывается еще одно требованіе со стороны компаніи, о которомъ господинъ директоръ не предупредилъ насъ… Намъ же, къ несчастью, хотлось бы, чтобы компанія поменьше занималась нашими личными длами и, вмсто того, чтобы брать на себя роль Провиднія, просто поступала бы по справедливости, отдавая намъ то, что слдуетъ, и не присвоивая себ нашихъ денегъ. Разв это честно, что она при каждомъ промышленномъ кризис моритъ голодомъ своихъ рабочихъ, чтобы сохранить акціонерамъ ихъ обычный дивидендъ?.. Г-нъ директоръ можетъ говорить, что ему угодно, но новая система разсчета все-таки остается замаскированной сбавкой заработной платы, а это-то именно и возмущаетъ насъ, потому что если компанія вынуждена сокращать свои расходы, то она очень дурно длаетъ, заставляя платиться за это однихъ только рабочихъ…
— А, вотъ мы и договорились!— вскричалъ Геннебо.— Я именно ожидалъ обвиненія въ томъ, что мы моримъ голодомъ народъ, а сами питаемся его кровью!.. Можно ли говорить такія глупости, когда вы должны же знать, какому громадному риску подвергаются капиталы, вложенные въ какое-нибудь торговое дло, хотя бы въ т же каменноугольныя копи… Вполн устроенныя копи стоютъ нынче отъ полутора до двухъ милліоновъ франковъ, и сколько надо употребить труда, чтобы этотъ огромный затраченный капиталъ приносилъ хоть небольшіе проценты!.. Почти половина каменноугольныхъ компаній во Франціи обанкротилась… Къ тому же, это просто нелпо обвинять въ жестокости компанію, которой удалось устоять во время кризиса: если страдаютъ ея рабочіе, то страдаетъ и она сама. Или вы думаете, что компанія ничего не потеряла отъ этого промышленнаго кризиса? Наконецъ, разв заработная плата зависитъ отъ ея усмотрнія? Надъ нею тяготетъ конкурренція, и если компанія не хочетъ разориться, то поневол должна понижать цну… Вамъ слдовало бы жаловаться не на компанію, а на общее положеніе длъ, но вы ничего не хотите ни слушать, ни понимать!..
— Нтъ, мы понимаемъ, — отвчалъ молодой человкъ, — мы очень хорошо понимаемъ, что наше положеніе не улучшится, пока дла будутъ идти такъ, какъ они идутъ теперь. Именно поэтому-то рабочіе и хотятъ, не сегодня, такъ завтра, кончить тмъ, чтобы устроитъ эти дла иначе.
Этотъ скромный по форм отвть былъ произнесенъ вполголоса, но съ такимъ убжденіемъ, что походилъ на угрозу. Наступила глубокая тишина. Однимъ изъ депутатовъ стаю вдругъ неловко и даже немного страшно, другимъ же, плохо понявшимъ смыслъ словъ Этьена, показалось, будто онъ намекаетъ на то, что и рабочіе имютъ право хоть на частицу окружающаго ихъ благосостоянія, и они снова начали посматривать искоса на теплые ковры, на комфортабельную мебель, на вс эти роскошныя бездлушки, каждой изъ которыхъ было бы совершенно достаточно, чтобы прокормить ихъ цлый мсяцъ.
Сидвшій задумчиво директоръ, наконецъ, всталъ со своего кресла, чтобы отпустить депутатовъ. Они тоже поднялись со своихъ мстъ. Этьенъ легонько толкнулъ локтемъ Маг, и тотъ заговорилъ опять, но уже вяло и неловко:
— Стало быть, вы, г-нъ директоръ, ничего боле намъ не скажете? Мы можемъ передать товарищамъ, что вы отвергаете наши условія…
— Я ничего не отвергаю, старина!— вскричалъ Геннебо.— Я такой же наемникъ, какъ и вы, и власти въ этихъ длахъ у меня столько же, сколько у самаго послдняго изъ мальчишекъ, рабо тающихъ на копяхъ. Мн даютъ приказанія, и обязанность моя состоитъ въ томъ, чтобы эти приказанія были исполнены какъ слдуетъ. Мн казалось, что я долженъ былъ высказать то, что я высказалъ вамъ, а ршеніе дла зависитъ не отъ меня. Вы поставили мн ваши условія,— я сообщу ихъ правленію, и когда получу оттуда отвтъ, то передамъ его вамъ…
Онъ опять вошелъ въ роль простого исполнителя чужой воли и держалъ себя холодно-вжливо, очевидно, не располагая вдаваться въ дальнйшія объясненія. Углекопы, съ своей стороны, смотрли на него теперь подозрительно и спрашивали самихъ себя, что это за человкъ, какая выгода ему такъ врать и что такое онъ надется выиграть, становясь между ними и настоящими хозяевами?.. Называетъ себя такимъ же наемникомъ, какъ они, а между тмъ живетъ такъ богато!.. Интриганъ, по всей вроятности…
Этьенъ рискнулъ сдлать еще одно замчаніе:
— Это очень прискорбно, г-нъ директоръ, что мы не можемъ высказать нашихъ требованій прямо, кому слдуетъ. Мы сами объяснили бы наше дло гораздо лучше, а отъ васъ легко могутъ ускользнуть такія обстоятельства, которыя много говорятъ въ нашу пользу… Если бы мы только знали, куда надо обратиться!..
Геннебо нисколько не разсердился на это замчаніе, онъ даже улыбнулся.
— Ну, конечно, дло осложняется еще больше, если вы не довряете мн… обратиться надо туда…
Депутаты смотрли на его руку, которою онъ неопредленно указывалъ куда-то въ окно салона. Куда же это надо обратиться?.. По всей вроятности, въ Парижъ… Но все-таки они не знали, куда именно, и въ ихъ воображеніи смутно представлялась какая-то страшно отдаленная, таинственная страна, и въ ней скинія, въ которой возсдаетъ на трон невдомое имъ божество. Никогда не видали они этого божества и только чувствовали его, ощущали его силу, тяготвшую издалека надъ десятью тысячами душъ рабочихъ Монсу. И когда директоръ разговаривалъ съ ними, то ясно, что та же сила таилась за нимъ и диктовала ему слова.
Уныніе овладло рабочими, даже Этьенъ не счелъ возможнымъ продолжать разговоръ и показалъ жестомъ товарищамъ, что теперь самое лучшее будетъ уйти. Геннебо дружески похлопывалъ Маг по плечу, разспрашивая его о состояніи здоровья Жанлина.
— Вотъ вамъ наглядный, тяжелый урокъ,— говорилъ директоръ,— а вы еще возстаете противъ того, что васъ принуждаютъ крпить галереи какъ слдуетъ… Подумайте хорошенько, и тогда вы сами поймете, что стачка будетъ бдствіемъ для всхъ. Черезъ недлю вы начнете умирать съ голода, что тогда будетъ?.. Нтъ, я разсчитываю на ваше благоразуміе и убжденъ, что не позже понедльника вы приметесь опять за работу.
Рабочіе выходили изъ салона, топоча, какъ стадо, согнувъ спины, и не проронили ни слова въ отвтъ на заключительную фразу директора, такъ увреннаго въ ихъ покорности. Провожавшій ихъ Геннебо мысленно подвелъ итогъ своему объясненію съ депутатами: съ одной стороны, компанія намрена удержать новую систему разсчета, а съ другой — рабочіе не соглашаются на нее и, кром того, требуютъ еще увеличенія заработной платы на пять сантимовъ съ телжки… Чтобы не оставлять въ депутатахъ даже тни надежды на благопріятный для нихъ исходъ дла, онъ счелъ нужнымъ предупредить ихъ, что, конечно, правленіе не приметъ ихъ условій.
— Подумайте хорошенько и не надлайте глупостей,— повторить онъ, нсколько встревоженный ихъ молчаніемъ.
Въ прихожей Пьерронъ отвсилъ ему низкій поклонъ, а Левакъ сдлалъ видъ, что нахлобучиваетъ на голову шапку. Маг подумывалъ, что слдовало бы еще что-нибудь сказать директору на прощанье, но Этьенъ снова толкнулъ его локтемъ, и вс депутаты вышли, храня молчаніе, казавшееся грознымъ. Дверь съ шумомъ захлопнулась за ними.
Возвратясь въ столовую, Геннебо нашелъ своихъ гостей неподвижно и молча сидвшими передъ бутылками съ ликеромъ. Въ нсколькихъ словахъ онъ передалъ результатъ своего свиданія съ депутатами Денолену, и лицо послдняго окончательно омрачилось. Пока директоръ пилъ свой простывшій кофе, гости попробовали завести разговоръ о совершенно постороннихъ предметахъ, но эта попытка не удалась: Грегуары тотчасъ опять возвратились къ стачк, выражая удивленіе, почему это нтъ такого закона, который воспрещалъ бы рабочимъ бросать работу. Поль успокоивалъ Сесиль, увряя, что скоро должны прибыть жандармы.
Наконецъ г-жа Геннебо позвала лакея.
— Ипполитъ, мы потомъ перейдемъ въ салонъ, а теперь отворите тамъ окна и провтрите хорошенько комнату.

III.

Прошло дв недли, а въ понедльникъ третьей по спискамъ, доставляемымъ директору, оказалось, что число рабочихъ, продолжавшихъ работу, еще боле уменьшилось. Администрація копей разсчитывала, что въ этотъ понедльникъ стачка окончится, но упорство компаніи все боле и боле ожесточало углекоповъ, и теперь дло не ограничивалось уже копями Вор, Кревъ-кръ, Миру и Магдалина, въ которыхъ работы прекратились съ самаго начала. Въ Викторіи и Фтри-Кантель работала едва ли четвертая часть обыкновеннаго комплекта, и даже въ самомъ Сенъ-Тома начинало чувствоваться зловщее броженіе. Мало-по-малу стачка становилась всеобщею.
Въ Вор царило то тяжелое безмолвіе, то мертвое запустніе, которое немедленно водворяется во всякомъ большомъ промышленномъ пункт, лишь только въ немъ прекращается работа. На высокихъ подмосткахъ, рзко обрисовывавшихся на сромъ фон декабрьскаго неба, печально стояли три-четыре забытыхъ телжки, внизу, между тонкими столбами, подпиравшими подмостки, чернли склады угля, до того уменьшившіеся, что мстами виднлась одна голая, почернвшая земля, запасы лса для крпленія галерей гнили подъ проливными дождями. У пристани канала стояла всего одна, до половины нагруженная углемъ, лодка и казалась уснувшею на колеблющейся вод, на пустынной насыпи, продолжавшей куриться, несмотря на дожди, торчала брошенная телга и словно съ отчаяніемъ воздвала вверхъ свои оглобли. Но еще мертвенне смотрли зданія, просвальный сарай съ наглухо закрытыми ставнями, шахтовая башня, въ которой не раздавалось боле грохота телжекъ, отдленіе паровыхъ котловъ, теперь совсмъ остывшихъ… Изъ гигантской трубы лишь по временамъ показывались блдныя струи дыма, такъ какъ подъемная шахтовая машина работала только утромъ. Она спускала внизъ конюховъ съ кормомъ для лошадей и надсмотрщиковъ, которые теперь одни работали подъ землею, какъ простые рабочіе, исправляя, насколько было возможно, крпленіе галерей, быстро разрушавшееся безъ прежняго каждодневнаго ремонта забойщиками и безпрестанно грозившее обвалами. Съ десяти часовъ машину останавливали и люди сходили внизъ и поднимались обратно уже по лстницамъ. Среди мертвой тишины, во всхъ этихъ зданіяхъ, окутанныхъ, какъ покровомъ, слоемъ черной пыли, оставался одинъ только признакъ жизни, слышалось одно только дыханіе, могучее дыханіе помпы. Если бы и это дыханіе остановилось, вода разрушила бы копи.
Въ сторон, на возвышенности, селеніе ‘Двухсотъ-сорока’ то же казалось мертвымъ. Прізжалъ префектъ Лилля, здили по дорогамъ жандармы, но, видя полное спокойствіе рабочихъ, и префектъ, и жандармы сочли за лучшее возвратиться домой. Никогда еще ни одно селеніе этой обширной равнины не вело себя такъ примрно-скромно. Мужчины, во избжаніе соблазновъ, представляемыхъ кабаками, спали по цлымъ днямъ, женщины, не распивавшія теперь безпрерывно кофе, сдлались благоразумне, меньше болтали и меньше ссорились, даже ребятишки и т какъ будто понимали серьезность положенія и бгали безъ шума, босикомъ, а дрались втихомолку. Повсюду безпрестанно повторялся и переходилъ изъ устъ въ уста одинъ и тотъ же лозунгъ: слдуетъ быть благоразумными.
Только въ дом Маг замтно было движеніе и безпрестанно толпились рабочіе, приходившіе къ Этьену, который завдывалъ вспомогательной кассой. Скопившіяся въ ней три тысячи франковъ онъ раздлилъ между наиболе нуждавшимися семьями углекоповъ, затмъ было получено съ разныхъ сторонъ еще нсколько сотъ франковъ, собранныхъ по подписк. Но теперь вс средства кассы были исчерпаны, у самихъ рабочихъ не оставалось больше ни гроша, и грозный призракъ голода виднлся уже на порог… Мэгра пообщалъ было сначала открыть углекопамъ кредитъ на дв недли, но черезъ восемь дней вдругъ передумалъ и пересталъ отпускать провизію въ долгъ. Очень можетъ быть, что компанія, отъ которой онъ издавна привыкъ чувствовать себя въ зависимости, посовтовала ему прекратить этотъ кредитъ, чтобы голодомъ заставить скоре покориться. Впрочемъ, это не мшало ему оставаться попрежнему капризнымъ тираномъ и однимъ давать хлба въ долгъ, другимъ не давать, смотря по наружности двушки, которую ея родные посылали къ нему въ лавку, передъ Маг, напримръ, онъ постоянно захлопывалъ дверь, потому что все еще не могъ забыть исторіи съ Катериной, ускользнувшей отъ него. Въ довершеніе бдствія стояли сильные холода, и женщины, глядя на свои все уменьшавшіеся и уменьшавшіеся запасы угля, съ безпокойствомъ подумывали о томъ, что эти запасы нечмъ будетъ пополнить до тхъ поръ, пока углекопы не выйдутъ снова на работу. Гибелью грозилъ не одинъ только голодъ, но и холодъ.
У Маг не оставалось почти ничего, Левакъ еще кое-какъ перебивались на двадцать франковъ, взятыхъ взаймы у Бутелу. Что же касается Пьерронъ, то эти люди ни въ чемъ не нуждались, однако же, изъ боязни, чтобы у нихъ не стали просить взаймы денегъ, они прикидывались такими же голодными бдняками, какъ другіе, и забирали провизію въ кредитъ у Мэгра, который съ радостью отдалъ бы красивой Пьерронъ весь свой магазинъ, если бы только она была съ нимъ полюбезне. Еще въ субботу многія семьи легли спать безъ ужина. И однако же, несмотря на то, что уже пришли страшные дни лишеній, ни откуда не слышно было ни одной жалобы и вс съ спокойнымъ мужествомъ продолжали идти по избранному ими пути. Несмотря ни на что, рабочіе были полны вры, готовы были на слпое самоотверженіе, на мученичество. Имъ общали, что наступитъ эра справедливости, и они готовы были на все, на вс страданія, чтобы только достигнуть этой эры, завоевать всеобщее счастье. Голодъ экзальтировалъ ихъ, и никогда тсно замкнутый вокругъ нихъ горизонтъ не раздвигался такъ широко, какъ теперь, передъ глазами этихъ бдняковъ, доходившихъ до галлюцинацій. Когда отъ слабости у нихъ начинало темнть въ глазахъ, имъ видлся мечтавшійся и прежде идеальный городъ, видлся какъ бы наяву, населенный живыми людьми, братьями-товарищами, вмст работающими. Ничто не могло поколебать убжденія рабочихъ, что они войдутъ, наконецъ, въ эту обтованную землю. Касса опустла, компанія не соглашалась ни на какія уступки, каждый новый день приносилъ новыя лишенія, но люди упорно жили только своими мечтаніями и относились съ презрительной усмшкой въ дйствительности. Кажется, если бы земля разверзлась подъ ними, то они и тогда остались бы спокойными, вруя, что совершится какое-нибудь чудо и спасетъ ихъ. Эта вра замняла имъ хлбъ, она согрвала ихъ. Голодные питавшіеся однимъ только прозрачнымъ, какъ вода, супомъ, Маг и другія рабочія семьи доходили по временамъ до какого-то бреда, до тхъ горячечныхъ грзъ объ иной лучшей жизни подъ вліяніемъ которыхъ мученики шли нкогда навстрчу дикимъ зврямъ.
Въ это время Этьенъ занялъ безспорно первое мсто между рабочими. На вечернихъ собраніяхъ онъ все замтне и замтне игралъ роль оракула, по мр того какъ чтеніе расширяло его умственный кругозоръ и предоставляло ему возможность судить съ плеча о самыхъ разнообразныхъ вопросахъ. Онъ много читалъ, велъ обширную переписку, наконецъ выписалъ себ издававшійся въ Бельгіи соціалистическій листокъ ‘Vengeur’ и этимъ еще боле возвысился въ глазахъ товарищей, такъ какъ до него никто въ селеніи не получалъ газетъ. Эта быстро возраставшая популярность съ каждымъ днемъ все больше и больше опьяняла его. Поддерживать такую огромную переписку, обсуждать положеніе рабочихъ всего края, руководить углекопами Вор, сдлаться, наконецъ, центромъ всего движенія и чувствовать, что жизнь вращается, какъ вокругъ оси, вокругъ него, бывшаго машиниста, а потомъ забойщика съ грязными и грубыми руками, все это не могло не раздувать его тщеславія. Онъ поднимался все выше и, самъ того не подозрвая, втягивался мало-по-малу въ столь презираемую имъ буржуазную жизнь съ ея высшими потребностями и жаждою матеріальнаго довольства. Теперь Этьена угнетало одно только сознаніе недостаточности своего образованія, невольно заставлявшее его смущаться и терять свою самоувренность каждый разъ, какъ только приходилось бесдовать съ какимъ-нибудь господиномъ въ сюртук. Правда, онъ продолжалъ учиться, много читалъ, но это безпорядочное чтеніе не могло возмстить недостававшей ему предварительной подготовки и, вслдствіе этого, прочитанное усвоивалось Этьеномъ очень медленно, смутно, а иногда и просто механически, какъ затверженный, но все-таки непонятый урокъ. Порою на него находили минуты сомннія, когда онъ начиналъ задумываться надъ своимъ положеніемъ и невольно спрашивалъ себя, по силамъ ли ему та задача, за которую онъ взялся, ставъ во глав товарищей? Не лучше ли было бы пригласить адвоката, человка опытнаго, умющаго говорить и дйствовать, не подвергая никого опасности?.. Но ненависть къ этимъ людямъ возвращала ему прежнюю самоувренность. Нтъ, нтъ, не нужно адвокатовъ! Вс они негодяи, пользующіеся своимъ знаніемъ только съ тою цлью, чтобы жирть на счетъ народа!.. Будь, что будетъ, а рабочіе должны устраивать свои дла сами… И снова онъ увлекался своею ролью народнаго вождя, снова передъ нимъ возникали радужныя мечтанія: Монсу уже покоренъ имъ, а тамъ, кто знаетъ, придетъ, быть можетъ, очередь и далекаго, какъ бы въ туман скрывающагося Парижа. Его пошлютъ туда депутатомъ, онъ появится на трибун, въ роскошной зал… и ему уже представлялось, какъ онъ громитъ буржуа въ своей первой рчи, первой рчи, произнесенной рабочимъ въ парламент…
Уже нсколько дней Этьенъ находился въ нершимости, не зная, что отвчать Плюшару, который присылалъ письмо за письмомъ и собирался лично пріхать въ Монсу, чтобы устроить здсь сходку рабочихъ, принимавшихъ участіе въ стачк, и еще боле подогрть ихъ. Плюшаръ все еще не терялъ надежды на то, что стачка поможетъ ему переубдить углекоповъ и завербовать ихъ въ международный союзъ, къ которому они продолжали относиться попрежнему недоврчиво. Этьенъ опасался, чтобы предполагаемая сходка не дала повода къ какимъ-нибудь безпорядкамъ, однако же, несмотря на это, онъ не ршился бы отклонить предложеній Плюшара, если бы противъ нихъ не возставалъ въ самыхъ рзкихъ выраженіяхъ Рассенръ. При всемъ своемъ вліяніи на рабочихъ, молодой человкъ все-таки не могъ идти противъ кабатчика, издавна пользовавшагося популярностью между углекопами и имвшаго среди нихъ не мало приверженцевъ. Оттого-то Этьенъ и колебался не зная, что написать Плюшару.
Именно въ этотъ понедльникъ, около четырехъ часовъ, когда Этьенъ сидлъ въ кухн вдвоемъ съ женой Маг, изъ Лилля пришло еще письмо. Самъ Маг, которому надоло сидть безъ дла, ушелъ на каналъ къ шлюзу, ловить рыбу, разсчитывая, что если на счастье, попадется какая-нибудь хорошая рыба, то можно будетъ ее продать и купить хлба. Старикъ Боньморъ и Жанлинъ отправились гулять, чтобы испробовать свои ноги, почти совсмъ поправившіяся, маленькія дти ушли съ Альзирой, которая теперь по цлымъ часамъ проводила на насыпи, собирая мелкій каменный уголь. Маг кормила грудью Эстеллу, сидя съ разстегнутымъ платьемъ передъ чуть тлвшимся подъ очагомъ огонькомъ, давно уже не горвшимъ ярко, такъ какъ угля становилось мало и его жгли скупо.
Прочитавъ письмо, Этьенъ сложилъ его.
— Хорошія ли новости?— спросила Маг.— Пришлютъ ли намъ денегъ?
Онъ отрицательно покачалъ годовой.
— Не знаю, какъ мы проживемъ эту недлю, — продолжала она.— Но все-таки, что бы тамъ ни было, а сдаваться не надо… Когда люди правы, это поддерживаетъ ихъ и въ конц концовъ они всегда оказываются сильне другихъ, неправда ли?
Теперь Маг стояла за стачку. Конечно, было бы лучше, если бы удалось добиться отъ компаніи должнаго, не бросая работы, но разъ она уже брошена, то не слдуетъ приниматься за нее до тхъ поръ, покуда не будутъ исполнены вс справедливыя требованія рабочихъ. ‘Лучше умереть, чмъ сдаться и признать себя неправыми, когда на самомъ дл мы правы’, говорила она, и ничто не могло поколебать ея энергіи.
— Ахъ, хоть бы пришла хорошая холера и избавила насъ отъ этихъ эксплуататоровъ, отъ компаніи!— вскричалъ Этьенъ.
— Нтъ, нтъ,— возразила Маг, — не надо никому желать смерти. Къ тому же, это ни мало не подвинетъ насъ впередъ: на ихъ мсто найдутся другіе… Я хочу только, чтобы они поняли, что поступаютъ несправедливо, и надюсь, поймутъ, такъ какъ хорошіе люди есть везд… Вы знаете, что я вовсе не стою за вашу политику.
Дйствительно, она постоянно порицала Этьена за рзкость его выраженій и называла крикуномъ. Требовать, чтобы платили за работу, что слдуетъ, это — дло, но зачмъ припутывать къ этому кучу совсмъ постороннихъ вещей, и буржуа, и правительство? Зачмъ вмшиваться въ то, что до насъ не касается и можетъ доставить намъ одн только непріятности? Она не переставала уважать Этьена, но уважала его за то только, что онъ не пьетъ и аккуратно платитъ ей за квартиру и содержаніе условленные сорокъ пять франковъ. Когда человкъ такъ ведетъ себя, то ему можно простить остальное.
Этьенъ заговорилъ о республик и о томъ, что она дастъ кусокъ хлба всмъ нуждающимся теперь, но Маг только качала головой. Она вспомнила 48 годъ, этотъ собачій годъ, когда они, то есть она и ея мужъ, очутились, вскор посл ихъ свадьбы, голыми, какъ черви. Маг забылась въ своихъ воспоминаніяхъ и монотоннымъ голосомъ, устремивъ глаза куда-то вдаль, разсказывала объ этомъ страшномъ год, между тмъ какъ Эстелла, не выпускавшая изо рта груди матери, спала у нея на колняхъ.
— Ни одного гроша,— тихо вспоминала она,— нечего положить на зубъ, ни на однхъ копяхъ не производилось работы… Бднымъ людямъ приходилось умирать съ голода, точь въ точь какъ нынче…
Въ это время растворилась дверь, и они онмли отъ удивленія, увидя, что въ ней появилась Катерина, не показывавшаяся въ селеніи съ тхъ поръ, какъ она перешла жить къ Шавалю. Волненіе молодой двушки было такъ велико, что она даже не затворила дверь и, дрожа, стояла на порог. Она разсчитывала, что мать одна дома, и теперь, увидвъ Этьена, перезабыла ршительно все, что хотла сказать.
— Что теб здсь надо?— вскричала Маг, даже не вставъ со стула.— Мн больше тебя не нужно… убирайся!…
Тогда Катерина нсколько пришла въ себя.
— Это кофе и сахаръ, мама… Да, это для дтей… Я работала лишніе часы… и вотъ купила для нихъ…
Говоря это, Катерина вынула изъ кармана фунтъ кофе и фунтъ сахару и робко положила свертки на столъ. Она попрежнему работала на копяхъ Жанъ-Баръ и ни въ чемъ не нуждалась, но ей не давала покоя мысль о стачк въ Вор, о положеніи родныхъ, и двушка долго ломала голову надъ вопросомъ, чмъ и какъ помочь имъ, покуда, наконецъ, не придумала снести эти подарки и сказать, что они для дтей. Однако же, этотъ добрый порывъ не обезоружилъ ея матери.
— Чмъ приносить лакомства, ты лучше сдлала бы, если бы оставалась съ нами и помогала добывать хлбъ!— вскричала она.
Маг вышла изъ себя и отводила душу, высказывая теперь въ глаза дочери все то, что говорила про нее въ теченіе цлаго мсяца. Убжать къ мужчин, въ шестнадцать лтъ уйти къ любовнику, когда своя семья терпитъ нужду!.. Чтобы такъ поступить, надо быть самой послдней изъ безсердечныхъ двушекъ… Можно простить какую-нибудь глупость, но такую низость мать никогда не проститъ… Еслибы еще ее, Катерину, держали на привязи! Но вовсе нтъ, она была свободна, какъ воздухъ, и отъ нея требовали только, чтобы она не бросала своей семьи.
— Скажи, что же ты такое посл этого?…
Катерина неподвижно стояла около стола, опустивъ голову, и дрожь пробгала по ея худенькому, еще не совсмъ сформировавшемуся тлу. Наконецъ она попробовала оправдаться передъ матерью и заговорила прерывающимся голосомъ:
— О, еслибы я сдлала это по своей вол… если бы мн было веселе жить тамъ, чмъ у васъ!.. Это все онъ… Если онъ требуетъ, то я должна повиноваться, не правда ли, потому что, видишь ли ты, онъ сильне меня… Разв знаешь впередъ — что будетъ?.. Наконецъ, дло сдлано и его не передлаешь… Нужно же, чтобы онъ женился на мн…
Она не возмущалась, въ ея словахъ слышалась смиренная покорность и тому человку, во власть котораго она отдалась, и своей судьб. Наконецъ она и не мечтала ни о чемъ другомъ. Гд-нибудь въ уединенномъ мст, за насыпью, подвергнуться почти насилію со стороны мужчины, которому она понравилась, потомъ, когда и самой ей еще не больше шестнадцати лтъ, сдлаться матерью, еще дальше, если ея любовникъ женится на ней, обзавестись своимъ хозяйствомъ и терпливо переноситъ нищету… Разв это не общая доля всхъ ихъ?.. По мннію Катерины, ей нечего было стыдиться, и если она была теперь смущена и дрожала, то это происходило единственно оттого, что матъ обращалась съ нею, какъ съ распутной женщиной, и притомъ не наедин, о при Этьен, присутствіе котораго приводило молодую двушку почти въ отчаяніе.
Этьенъ всталъ со стула и сдлалъ видъ, что весь погрузился въ переворачиваніе готоваго погаснутъ угля подъ очагомъ. Однако же, онъ не могъ удержаться, чтобы не посмотрть на Катерину, и она показалась ему и поблднвшей, и истомленной, но все-таки красивой со своими свтлыми глазами на потемнвшемъ лиц. Она тоже взглянула на него, и когда глаза ихъ встртились, странное чувство овладло Этьеномъ: изъ его сердца исчезла вся горечь, ощущавшаяся имъ прежде, когда онъ вспоминалъ о Катерин, и теперь Этьенъ отъ всей души желалъ ей счастія съ тмъ человкомъ, котораго она ему предпочла. Ему захотлось даже чмъ-нибудь помочь ей, облегчить ея положеніе, пойти, напримръ, въ Монсу и посовтовать Шавалю беречь ее, принудить его обращаться съ нею боле внимательно. Катерина замтила это доброе чувство, отражавшееся въ его глазахъ, но ей подумалось, что въ немъ просто заговорило теперь состраданіе къ ней, а на самомъ дл онъ смотритъ на нее съ величайшимъ презрніемъ. Сердце ея сжалось, горло до того сдавило, что она вдругъ смолкла и перестала оправдываться.
— Такъ, такъ, лучше ужь молчи, — сказала неумолимая Маг.— Если ты пришла съ тмъ, чтобы оставаться здсь, такъ оставайся, а иначе уходи скоре и благодари Бога, что у меня на рукахъ ребенокъ. Не будь его, я встала бы и выгнала тебя пинками!..
Вдругъ кто-то другой привелъ въ исполненіе эту угрозу. Кто-то сзади ударилъ ногой Катерину такъ сильно, что она съ секунду не могла придти въ себя отъ удивленія и боли. Это былъ Шаваль, который однимъ прыжкомъ вскочилъ въ комнату и, какъ бшеное животное, пнулъ ногою двушку. Онъ уже съ минуту слдилъ за нею изъ-за двери.
— А, развратница!— закричалъ онъ хрипло.— Я зналъ, что потащишься сюда, къ своему возлюбленному, и слдилъ за тобою… А, это ты плату ему принесла, а?.. Ты накачиваешь его кофеемъ на мои деньги?!..
Этьенъ и Маг все еще не могли придти въ себя и не трогались съ мста. Шаваль съ бшенствомъ гналъ Катерину въ двери.
— Пойдешь ли ты, чортъ возьми?..
Но она запряталась въ уголъ комнаты, тогда Шаваль обратился къ Маг:
— Славное ремесло, нечего сказать: сидть и караулить, пока распутная дочка любезничаетъ наверху съ твоимъ жильцомъ.
Наконецъ ему удалось схватить Катерину, и онъ тащилъ ее вонъ, тряся и дергая за руку. Въ дверяхъ Шаваль снова обернулся къ Маг, продолжавшей сидть неподвижно, словно она была пригвождена къ стулу. Эстелла уже давно спала, зарывшись носомъ въ складки шерстяной юбки матери, но заговорившаяся Маг забыла спрятать свою обнаженную грудь, и она висла точно вымя здоровой коровы.
— Когда дочери нтъ дома, такъ ея мсто занимаетъ мать!— кричалъ Шаваль.— Показывай, показывай ему свое мясо!.. Этотъ развратникъ ни отъ чего не откажется!..
Этьенъ уже нсколько разъ порывался броситься на Шаваля и освободить Катерину, но его удерживало сознаніе, что теперь вовсе не время поднимать въ селеніи шумъ и драку. Однако же, въ конц концовъ, овладвшее имъ бшенство заглушило вс благоразумныя соображенія, и эти два человка очутились лицомъ къ лицу, съ налитыми кровью глазами. И давнишняя ненависть другъ въ другу, и такъ долго скрываемая ревность прорвалась, наконецъ, наружу, и теперь казалось, что одинъ изъ нихъ долженъ былъ уничтожить другого.
— Берегись!— проговорилъ Этьенъ, стиснувъ зубы.— Я доберусь до твоей шкуры…
— Попробуй!— отвчалъ Шаваль.
Нсколько секундъ они стояли другъ передъ другомъ такъ близко, что каждый изъ нихъ ощущалъ на своемъ лиц горячее дыханіе противника. Катерина схватила своего возлюбленнаго за руку и съ мольбами старалась оттащить его. Наконецъ ей удалось увести его, и она торопливо дошла черезъ селеніе, таща Шаваля за собою и не оглядываясь назадъ.
— Что за животное!— пробормоталъ Этьенъ, захлопнувъ дверь и съ бшенствомъ опускаясь на стулъ.
Сидвшая напротивъ него, Маг не двинулась съ мста, она только махнула рукою, и въ комнат воцарилось то тяжелое молчаніе, которое наступаетъ всегда, когда люди поглощены такими удручающими мыслями, которыя имъ непріятно и высказывать. Наконецъ, Маг медленно и спокойно закрыла грудь и застегнула платье.
— Это свинья!— сказала она.— Только самая грязная свинья можетъ выдумывать такія отвратительныя вещи… Я плюю на его выдумки, на нихъ не стоитъ даже отвчать!
Потомъ, смотря прямо въ глаза Этьену, она прибавила совершенно искренно:
— Конечно, у меня есть свои недостатки, но только я не такая женщина, какою ему вздумалось меня выставить. Кром двухъ человкъ, никто никогда до меня не дотрогивался. Когда мн было всего только пятнадцать лтъ, я сошлась съ однимъ откатчикомъ, а потомъ, когда онъ меня бросилъ, съ Маг. Если бы и Маг не женился на мн и тоже оставилъ меня, ну, тогда я не знаю, что бы изъ меня вышло… Я не горжусь тмъ, что со дня свадьбы оставалась врна мужу: мы часто не длаемъ дурного оттого лишь, что не представляется искушенія… Я говорю только то, что есть, и знаю сосдокъ, которыя не могутъ сказать того, что я сейчасъ сказала, не правда ли?
— Да, правда,— согласился Этьенъ, вставая со стула.
Онъ вышелъ изъ дому, между тмъ какъ Маг, сдвинувъ два стула и уложивъ на нихъ спавшую Эстеллу, ршилась развести подъ очагомъ огонь: если мужу удастся поймать и продать рыбу, то можно будетъ сварить супъ.
Наступала ночь, холодная, словно ледяная, а Этьенъ все шелъ впередъ съ поникшею головою, съ страшною тоскою на сердц. Но эта тоска была вызвана не столкновеніемъ съ Шавалемъ, не мыслями о печальномъ положеніи Катерины, нтъ, только-что прошедшія передъ его глазами сцены какъ-то разомъ полузабылись, отодвинулись на задній планъ, и вмсто нихъ стояла передъ Этьеномъ мысль объ общемъ страданіи, о бдствіи, охватывавшемъ всхъ. Онъ думалъ объ этомъ селеніи, гд вс сидятъ безъ хлба, объ этихъ женщинахъ и дтяхъ, которыя лягутъ спать безъ ужина, обо всемъ этомъ голодномъ люд, изнемогающемъ въ предпринятой имъ борьб… Снова проснулись въ Этьен сомннія, овладвавшія имъ отъ времени до времени, и никогда еще они не терзали его такъ мучительно, какъ теперь, въ эту тоскливую, холодную ночь. Какую страшную отвтственность беретъ онъ на себя! Неужели онъ все еще будетъ настаивать на своемъ и убждать этихъ людей, чтобы они продолжали борьбу, несмотря на то, что у нихъ нтъ боле ни денегъ, ни кредита?.. Наконецъ, чмъ все это кончится, если ни откуда не явится помощи и голодъ сломитъ мужество даже самыхъ стойкихъ людей?..
И, какъ бы въ отвть на эти вопросы, передъ нимъ, словно въ видніи, внезапно прошли образы дтой, умершихъ отъ голода, рыдающихъ матерей, изможденныхъ и исхудалыхъ мужчинъ, снова отправляющихся на работу подъ землей… Этьенъ шелъ, спотыкаясь на каждомъ шагу о камни, мысль, что компанія окажется боле сильной и что онъ погубитъ товарищей, наполняла его сердце невыразимою тоскою.
Поднявъ голову, онъ увидлъ передъ собою Вор. Темныя зданія среди окутывавшаго ихъ мрака какъ бы сбились въ одну кучу, середина пустынной площади, на которой неподвижно стояли громадныя тни, представлялась какимъ-то укрпленіемъ, покинутымъ людьми. Какъ только остановилась подъемная машина, тотчасъ и жизнь отлетла отсюда. Все было мертво здсь въ этотъ часъ ночи: нигд не свтился огонекъ фонаря, нигд не раздавался звукъ человческаго голоса, и среди этого глубокаго безмолвія даже дыханіе помпы казалось какимъ-то хрипніемъ, несшимся откуда-то издалека.
Этьенъ смотрлъ на копи и сердце его начинало биться сильне. Если рабочіе страдаютъ отъ голода, то вдь и компаніи придется тронуть ея милліоны… Отчего же побдительницею изъ этой войны труда противъ денегъ выйдетъ непремнно она? Во всякомъ случа побда обойдется ей дорого, впослдствіи подсчитаютъ трупы павшихъ съ ея стороны… И имъ снова овладвала ненависть къ этимъ людямъ, жажда борьбы, страстная потребность покончить съ этою нищетою во что бы то ни стало, даже не щадя человческой жизни. Если ужъ умирать, то лучше всему селенію погибнуть разомъ, въ борьб, чмъ постепенно вымирать за работой, подъ гнетомъ голода и несправедливости. Изъ всего прочитаннаго и плохо усвоеннаго имъ вспоминались ему теперь случаи, когда народы сжигали свои города, чтобы остановить наступающаго непріятеля, фантастическіе разсказы о матеряхъ, которыя разбивали о камни мостовой головы своихъ дтей, чтобы спасти ихъ отъ рабства, разсказы о людяхъ, предпочитавшихъ лучше умереть съ голоду, чмъ дотронуться до хлба, подносимаго имъ ненавистными тиранами. Эти примры, казалось, опьяняли его, и все боле и боле овладвавшее имъ возбужденіе быстро разгоняло его тоску, изглаживало всякія сомннія и, наконецъ, ему стало даже стыдно за свое малодушіе. Къ нему опять возвратилась вра въ успхъ начатаго имъ дла, онъ опять упивался мыслью о томъ, что ведетъ за собою, какъ избранный вождь, рабочихъ и по одному его слову они готовы на самыя тяжелыя жертвы, упивался мечтами о своемъ могуществ, о приближеніи дня побды. Въ его воображеніи уже созидалась величавая въ своей простот сцена, какъ онъ, сдлавшись властелиномъ, отказывается отъ своей власти и передаетъ ее въ руки народа.
Онъ вздрогнулъ и очнулся, услышавъ голосъ подошедшаго къ нему Маг, который разсказывалъ ему, что поймалъ великолпную форель и уже продалъ ее за три франка, стало быть, сегодня будетъ и супъ. Этьенъ не пошелъ съ нимъ обратно въ селеніе, а сказалъ, что придетъ немного погодя, и зашелъ прежде въ кабакъ ‘Авантажъ’. Здсь онъ, обождавъ нкоторое время, покуда изъ залы удалился послдній поститель, категорически заявилъ Рассенру, что ршился немедленно вызвать Плюшара. Этьенъ пришелъ къ заключенію, что побда несомннно останется за углекопами, если они всею массою примкнуть къ международному союзу, а для этого слдовало устроить сходку.

IV.

Заведеніе вдовы Дезиръ, Бонъ-Жуайо, было избрано мстомъ для сходки, назначенной въ четвергъ, въ два часа пополудни. Вдова, удрученная лишеніями, которыя претерпвали ея дти-углекопы, была безутшна, въ особенности съ тхъ поръ, какъ ея заведеніе опустло. Никогда, даже во времена прежнихъ стачекъ, рабочіе не пили такъ мало, какъ теперь, самые отъявленные пьяницы и т опасались нарушить принятое углекопами ршеніе вести себя благоразумно, и сидли, запершись дома. Широкая улица Монсу, кишвшая народомъ въ дни ярмарки, стояла теперь унылою и пустынною отъ одного конца до другого. Пиво не лилось боле ручьями изъ дверей кабаковъ, по дорог въ городъ, на порогахъ заведеній Казимиръ и Прогрессъ виднлись только фигуры блдныхъ кабатчицъ, высматривавшихъ, не покажется ли какой-нибудь поститель, и даже въ самомъ Монсу вс, вытянувшіеся въ линію, кабаки: Анфанъ, потомъ Пикеттъ, Тэтъ-Купе, наконецъ Тизонъ, стояли пустыми, за исключеніемъ одного лишь, посщаемаго надсмотрщиками, заведенія св. Элигія, гд все еще продавалось по нскольку кружекъ пива въ день. Запустніе коснулось и Волкана съ его пвицами, тоже сидвшими теперь безъ всякаго дла. Можно было подумать, что вся страна облеклась въ трауръ.
— Это вина жандармовъ!— кричала вдова Дезиръ, хлопая обими руками по бедрамъ.— Пусть они меня запрячутъ въ тюрьму, если хотятъ, а я все-таки ихъ проведу!
Она называла ‘жандармами’ всхъ лицъ, принадлежащихъ къ администраціи, всхъ владльцевъ фабрикъ и заводовъ, вообще всхъ ‘враговъ народа’, и выражала въ одномъ этомъ слов все свое презрніе къ нимъ. Вдова очень обрадовалась, когда Этьенъ обратился къ ней со своею просьбою, и объявила, что весь ея домъ принадлежитъ углекопамъ, что она даромъ отдастъ имъ для сходки большую залу и разошлетъ вс приглашенія лично отъ себя, какъ это требуется закономъ. Если же этотъ законъ вооружится противъ нея, то тмъ лучше, она покажетъ ему свою глотку… На другой же день Этьенъ принесъ вдов Дезиръ около пятидесяти писемъ, написанныхъ имъ съ помощью тхъ изъ сосдей, которые умли писать. Дезиръ подписала письма, а затмъ вс они были разосланы по копямъ на имя делегатовъ и нкоторыхъ другихъ рабочихъ, на которыхъ можно было положиться. Предлогомъ для этой сходки выставлялась необходимость обсудить мры, которыя слдовало принять, чтобы затянуть стачку, на самомъ же дл, рабочіе созывались для того, чтобы дать Плюшару возможность обратиться къ нимъ съ рчью и завербовать ихъ въ международный союзъ.
Плюшаръ увдомилъ, что прідетъ въ среду вечеромъ, но наступило и утро четверга, а его все еще не было, и Этьенъ началъ безпокоиться. Что такое случилось?.. Больше всего огорчало Этьена то, что онъ не успетъ сговориться съ Плюшаромъ до открытія собранія. Въ девять часовъ молодой человкъ пошелъ въ Монсу, предполагая, что, можетъ быть, его пріятель прохалъ прямо туда, не зазжая въ Вор.
— Нтъ, вашъ другъ еще не показывался,— отвчала на вопросъ Этьена вдова Дезиръ.— Но у меня все готово, подите посмотрите.
Она провела его въ большую залу, служившую обыкновенно для танцевъ. Убранство въ ней оставалось все то же, что и въ дни ярмарки: т же гирлянды бумажныхъ цвтовъ, протянутыя подъ потолкомъ изъ угла въ уголъ и скрпленныя посредин, гд он перекрещивались, внкомъ изъ такихъ же цвтовъ, т же позолоченныя изображенія святыхъ, развшанныя по стнамъ. Будка, въ которой во время баловъ помщались музыканты, была вынесена, въ одномъ изъ угловъ залы были поставлены столъ и три кресла, а передъ ними тянулись наискось скамьи.
— Отлично,— сказалъ Этьенъ.
— Знайте, что вы все равно какъ у себя дома, — объявила вдова.— Можете орать, сколько вамъ угодно… Если придутъ жандармы, то имъ придется пройти къ вамъ только черезъ мое тло!
Несмотря на мучившее его безпокойство, Этьенъ не могъ не улыбнуться: вдова показалась ему до того массивною, что перешагнуть черезъ ея тло было дйствительно не для всякаго легко.
Вошли Рассенръ и Суваринъ. Этьенъ очень удивился, увидя ихъ, и когда вдова ушла и оставила ихъ втроемъ въ пустынной зал, онъ невольно воскликнулъ:
— Какъ, вы уже пришли!
Эту недлю Суваринъ дежурилъ по ночамъ при своей машин на копяхъ, такъ какъ машинисты не участвовали въ стачк, и зашелъ сюда просто изъ любопытства. Что же касается Рассенра, то онъ уже два дня казался очень смущеннымъ, и на его кругломъ жирномъ лиц не видно было обычной добродушной улыбки.
— Плюшаръ еще не прізжалъ, и это начинаетъ меня безпокоить,— прибавилъ Этьенъ.
— Меня же нисколько не удивляетъ, что онъ не пріхалъ: я его совсмъ не жду, — отвчалъ кабатчикъ сквозь зубы и глядя куда-то въ сторону.
— Какъ такъ?
Тогда Рассенръ ршился говорить откровенно и, смотря прямо въ лицо Этьену, храбро отвчалъ:
— Потому что я тоже писалъ ему… и если ты хочешь знать правду, то въ этомъ письм я умолялъ его не прізжать сюда. Да, я нахожу, что мы должны сами устраивать наши дла, безъ вмшательства постороннихъ людей.
Этьенъ вышелъ изъ себя и, словно впившись глазами въ глаза Рассенра и дрожа отъ гнва, повторялъ:
— Ты это сдлалъ?.. Ты это сдлалъ?..
— Да, сдлалъ! Ты знаешь, что я врю Плюшару и считаю его такимъ ловкимъ и солиднымъ человкомъ, съ которымъ можно идти рука объ руку: но, видишь ли, я плюю на вс ваши идеи, на политику, правительство и все прочее!.. Чего я хочу, такъ это того только, чтобы углекопу жилось лучше. Я самъ работалъ подъ землею двадцать лтъ и столько настрадался отъ этой каторжной работы и нищеты, что далъ себ слово добиться лучшей жизни для этихъ бдныхъ людей, до сихъ поръ копающихся въ земл. Теперь я очень хорошо вижу, что вы, съ вашими исторіями, не добьетесь ничего и только еще ухудшите положеніе рабочаго… Когда голодъ заставитъ его снова приняться за работу, тогда ему придется еще солоне: компанія будетъ платить ему не деньгами, а ударами дубины, какъ сбжавшей собак, которую снова загнали въ ея конуру… Вотъ чему я хочу помшать, слышишь ли ты!
Онъ возвысилъ голосъ, выпятилъ впередъ брюхо и точно приросъ къ полу своими толстыми ногами. Этотъ разсудительный и стойкій человкъ высказался теперь весь въ рчи, выливавшейся у него свободнымъ и плавнымъ потокомъ. Разв не глупо врить, что можно разомъ измнить весь міръ, поставить рабочихъ на мсто хозяевъ и раздлить деньги, какъ длятъ на равныя части яблоко? Нужны, можетъ быть, тысячи и тысячи лтъ, чтобы осуществить это. Или, можетъ статься, разсчитываютъ на чудо?.. Но въ такомъ случа пусть его оставятъ въ поко съ этими чудесами! Если не хотятъ разбить себ носъ, то самое благоразумное дло идти прямо, требовать реформъ въ предлахъ возможнаго и, наконецъ, улучшать во всхъ отношеніяхъ положеніе рабочаго. На этомъ пути онъ чувствуетъ себя настолько сильнымъ, чтобы добиться отъ компаніи лучшихъ условій для рабочихъ, но если упорствовать и гнаться за невозможнымъ, то дло кончится ймъ, что вс перемрутъ съ голода.
Этьенъ не мшалъ ему говорить, потому что почти онмлъ отъ негодованія. Наконецъ, онъ вскричалъ:
— Чортъ возьми!.. Есть ли у тебя кровь въ жилахъ?
Была минута, когда ему хотлось ударить Рассенра, и, чтобы не поддаться искушенію, онъ принялся ходить скорыми шагами по зал, вымещая свою злобу на скамьяхъ, загораживавшихъ ему дорогу.
— Заприте, по крайней мр, дверь,— замтилъ Суваринъ.— Нтъ надобности, чтобы васъ слышали посторонніе.
Онъ самъ заперъ дверь и преспокойно услся въ одно изъ креселъ, стоявшихъ около стола. Скрутивъ папиросу, Суваринъ сидлъ и смотрлъ на товарищей своимъ кроткимъ проницательнымъ взглядомъ, между тмъ какъ на губахъ его бродила легкая усмшка.
— Если ты будешь сердиться, то это нисколько не подвинетъ дла впередъ,— основательно замтилъ Рассенръ.— Сначала я думалъ, что у тебя есть здравый смыслъ. Ты очень хорошо сдлалъ, что внушилъ товарищамъ вести себя тихо, сидть дома, и вообще воспользовался своимъ вліяніемъ на нихъ, чтобы сохранить порядокъ. И вотъ теперь ты самъ же толкаешь ихъ въ омутъ!
Посл каждаго изъ своихъ концовъ по зал, между скамьями, Этьенъ возвращался къ Рассенру, схватывалъ его за плечи, трясъ и выкрикивалъ свои отвты прямо ему въ лицо.
— Но чортъ возьми, я очень желалъ бы и теперь оставаться спокойнымъ!.. Да, я ввелъ между рабочими дисциплину, да, я и теперь совтую имъ сидть смирно!.. Только нельзя же допустить, чтобы въ конц концовъ надъ ними насмялись!.. Ты счастливъ, что можешь оставаться хладнокровнымъ… У меня не бываютъ такіе часы, что мн кажется, будто я схожу съ ума!..
Это была съ его стороны исповдь. Онъ осмивалъ теперь свои прежнія иллюзіи, свои мечтанія о громадномъ рабочемъ город, гд въ отношеніяхъ другъ къ другу братьевъ-людей будетъ царствовать идеально-строгая справедливость. Тотъ, кто хочетъ видть, какъ люди до конца міра будутъ пожирать другъ друга, словно волки, конечно, можетъ сложить руки и спокойно смотрть… Нтъ, надо взяться за дло, а иначе не будетъ конца царству несправедливости и дурные люди не перестанутъ никогда высасывать кровь изъ бдныхъ. По этому-то онъ и не можетъ простить себ, что утверждалъ прежде, будто политику не слдуетъ примшивать къ соціальному вопросу. Это было глупо съ его стороны. Тогда онъ ничего не зналъ, а съ тхъ поръ многому научился. Теперь его идеи ясны и онъ можетъ похвалиться, что выработалъ себ опредленный взглядъ на дло, выработалъ систему…
Однако же, когда Этьенъ началъ выяснять эту систему, онъ тотчасъ же запутался въ неопредленныхъ фразахъ, въ обрывкахъ самыхъ разнообразныхъ теорій, одна за другою упрекавшихъ его и затмъ покидаемыхъ имъ. Въ основаніи всего лежала идея Карла Маркса, что трудъ иметъ право, даже обязать, возвратить себ отнятое у него. Лучшее средство для осуществленія этого Этьенъ видлъ сначала въ химерическомъ взаимномъ кредит Прудона, въ его громадномъ мновомъ банк, долженствовавшемъ совершенно уничтожить существующихъ нын посредниковъ между производителями и потребителями. Затмъ онъ увлекся производительными ассоціаціями Лассаля, которыя должны были устраиваться правительствомъ и мало-по-малу превратить весь міръ въ одинъ рабочій городъ, но и это увлеченіе быстро прошло, когда въ одинъ прекрасный день его постила мысль, что будетъ весьма затруднительно контролировать жизнь этого города. Теперь, не такъ давно, онъ остановился на коллективизм и проповдывалъ, что вс орудія труда должны сдлаться общею собственностью. Но эта теорія была для него еще очень неясна. Онъ не зналъ, какими путями осуществить ее, такъ какъ чувство и разумъ его возставали противъ насилія, и вслдствіе этого Этьонъ не могъ особенно настаивать и на коллективизм. Онъ закончилъ свои объясненія тмъ, что прежде всего надо взять въ свои руки власть, а тамъ уже будетъ видно, что длать…
— И что съ тобою сдлалось? Потому ты щадишь буржуа?— продолжалъ Этьенъ, снова останавливаясь передъ кабатчикомъ.— Давно ли ты самъ твердилъ: надо, надо чтобы этому пришелъ конецъ!
Рассенръ слегка покраснлъ.
— Да, я говорилъ, и если конецъ придетъ, ты увидишь, что я не подле другихъ… Я только отказываюсь дйствовать заодно съ тми людьми, которые мутятъ воду ради того только, чтобы выудить себ выдающуюся роль.
Этьенъ въ свою очередь вспыхнулъ. Теперь они уже не кричали, а говорили дко и колко, все боле и боле раздражаясь въ своемъ соперничеств. На самомъ дл одно только оно, это соперничество, и увлекало ихъ въ крайности, заставляя одного съ преувеличеннымъ жаромъ проповдывать революціонныя теоріи, а другого — упрямо стоять за благоразуміе, граничившее почти съ бездйствіемъ. Помимо воли, оба они говорили и дйствовали вовсе не такъ, какъ думали, и, незамтно для самихъ себя, разыгрывали роли, совсмъ имъ несвойственныя.
— Ты это на мой счетъ говоришь?— спросилъ Этьенъ.— Ты мн завидуешь?
— Завидовать чему?— отвчалъ Рассенръ.— Вдь я не играю роли великаго человка и не хлопочу объ устройств кружка въ Монсу, чтобы занять самому мсто секретаря…
Этьенъ хотлъ прервать его, но Рассенръ продолжалъ:
— Признайся откровенно: вдь теб собственно наплевать на международный союзъ, а тебя поджигаетъ только желаніе стоять во глав здшнихъ рабочихъ, сдлаться ‘господиномъ корреспондентомъ’ и вести переписку съ знаменитымъ свернымъ федеральнымъ совтомъ.
Наступило молчаніе. Наконецъ Этьенъ, дрожа отъ волненія, отвчалъ:
— Хорошо… Я думалъ, что не могу ни въ чемъ упрекнуть себя… Я всегда совтовался съ тобою, зная, что ты боролся здсь раньше меня. Но, такъ какъ ты не можешь никого терпть рядомъ съ собою, то отнын я буду дйствовать одинъ… Прежде всего я предупреждаю тебя, что собраніе все-таки состоится, если даже Плюшаръ не прідетъ, и что товарищи, вопреки теб, согласятся вступить въ международный союзъ.
— О, согласиться еще не значитъ вступить!— пробормоталъ Рассенръ.— Имъ нужно прежде найти денегъ, чтобы внести въ союзную кассу.
— Вовсе этого не нужно. Союзъ не требуетъ денегъ сейчасъ же, когда люди устроили стачку. Мы внесемъ, что слдуетъ, потомъ, а теперь намъ оказана будетъ, союзомъ немедленная помощь.
Рессенръ вдругъ вышелъ изъ себя.
— Хорошо, мы увидимъ… Я буду на твоемъ собраніи и поговорю… Да, я не допущу, чтобы ты вскружилъ головы товарищамъ, и разъясню имъ ихъ настоящіе интересы. Мы увидимъ, за кмъ они пойдутъ, за мной ли, котораго они знаютъ уже тридцать лтъ, или за тобой, прожившимъ среди насъ меньше года и перевернувшимъ все вверхъ дномъ… Нтъ, нтъ, оставь меня въ поко! Дло идетъ на то, кто кого раздавитъ!
Онъ вышелъ, сильно хлопнувъ дверью, гирлянды цвтовъ заколыхались подъ потолкомъ, позолоченные картоны съ изображеніями святыхъ подпрыгнули на стнахъ, и затмъ въ большой зал наступила тишина.
Суваринъ сидлъ за столомъ и курилъ съ своимъ обычнымъ спокойнымъ видомъ. Этьенъ нсколько минуть молча ходилъ по комнат и, наконецъ, воскликнулъ:— Нужно же было, чтобы этотъ жирный тунеядецъ пришелъ сюда!.
Затмъ онъ заговорилъ о томъ, что вовсе не искалъ популярности и самъ не знаетъ, какъ все это сдлалось: какъ онъ пріобрлъ расположеніе всего селенія, довріе углекоповъ и ту власть надъ ними, которою пользуется теперь. Его въ высшей степени возмущало обвиненіе, что будто бы онъ нарочно, изъ личныхъ честолюбивыхъ разсчетовъ, волнуетъ товарищей, онъ колотилъ себя въ грудь, увряя, что видитъ въ нихъ друзей, братьевъ…
Вдругъ онъ остановился передъ Суваринымъ и вскричалъ:
— Видишь ли ты, если бы я только зналъ, что черезъ меня прольется хоть капля крови кого-нибудь изъ товарищей, я сейчасъ же убжалъ бы въ Америку!
Этьенъ, нсколько успокоившійся, придвинулъ кресло и слъ противъ Суварина, облокотившись на столъ. Это бдное, обрамленное блокурыми волосами лицо съ мечтательными глазами, принимавшими иногда дикое, почти кровожадное выраженіе, безпокоило его и производило на него странное дйствіе. Суваринъ не сказалъ еще ни слова, но уже въ самомъ его молчаніи было что-то, покорявшее Этьена, какъ будто подчинявшее его чужой вол.
— Скажи, какъ бы ты поступилъ на моемъ мст?— спросилъ онъ.— Вдь я правъ, что хочу дйствовать?.. Неправда ли, вдь теперь самое лучшее будетъ примкнуть къ международному союзу?
Суваринъ медленно выпустилъ изо рта дымъ и отвчалъ своимъ любимымъ словомъ:
— Глупости!.. Впрочемъ, — прибавилъ онъ,— въ ожиданіи лучшаго, можно сдлать и это…

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Вдова Дезиръ предложила имъ позавтракать и они перешли въ другую залу, представлявшую собою собственно кабакъ и, въ теченіе недли, отдлявшуюся отъ первой залы подвижной перегородкою. Посл завтрака, состоявшаго изъ яичницы и сыра, машинистъ собрался идти домой, но Этьенъ удерживалъ его.
— Зачмъ я останусь?— сказалъ Суваринъ.— Чтобы слушать, какъ вы будете разсуждать о разныхъ глупостяхъ?.. Я уже достаточно наслушался ихъ… Добрый вечеръ!..
И онъ ушелъ съ папироской въ зубахъ, съ обычнымъ кроткимъ и вмст съ тмъ какъ будто упрямымъ выраженіемъ на спокойномъ лиц.
Безпокойство Этьена возрастало. Былъ уже часъ. Ршительно Плюшаръ не исполнилъ своего общанія… Около половины второго начали собираться депутаты и Этьену приходилось встрчать ихъ, такъ какъ изъ боязни, чтобы компанія не подослала своихъ шпіоновъ на сходку, онъ ршился лично наблюдать за всми входившими въ залу. Приходилось просматривать каждое пригласительное письмо, вглядываться въ лица всхъ вновь прибывшихъ, тмъ боле, что многіе рабочіе, нсколько знакомые ему лично, приходили и безъ пригласительныхъ писемъ. Когда пробило два часа, вошелъ Рассенръ и остановился у конторки, неторопливо докуривая свою трубку и разговаривая со знакомыми. Насмшливое спокойствіе, съ которымъ держалъ себя этотъ человкъ, окончательно смутило Этьена, въ особенности потому еще, что на сходку явились и зубоскалы въ род Захарія, Мука и нкоторыхъ другихъ, пришедшихъ сюда затмъ только, чтобы посмяться и подурачиться, такъ какъ имъ не было никакого дла до стачки и казалось только забавнымъ то обстоятельство, что приходится цлые дни ровно ничего не длать. Этотъ безпечный народъ услся вокругъ, столовъ за кружками пива, за которое отдавалъ послднія два су, и, глядя на своихъ боле солидныхъ товарищей, подсмивался надъ ними и болталъ, что они совсмъ одурли и даже лишились употребленія языка.
Прошло еще четверть часа и собравшіеся въ зал рабочіе начинали уже выказывать нетерпніе. Этьенъ, совсмъ отчаявшись дождаться Плюшара, ршился объявить объ этомъ собранію и уже переступилъ черезъ порогъ залы, какъ вдругъ вдова Дезиръ, взглянувъ на улицу, воскликнула:
— Да вотъ онъ, господинъ, котораго вы ждете!
Многіе бросились въ двери. Въ самомъ дл, передъ нею остановилась карета, запряженная запаленой лошадью, и тотчасъ на мостовую выпрыгнулъ изъ экипажа Плюшаръ. Худощавый, красивый, съ квадратною и слишкомъ большою головой, онъ казался въ своемъ черномъ суконномъ сюртук зажиточнымъ рабочимъ, пріодвшимся по праздничному. Уже пять лтъ онъ не бралъ въ руки напилка, очень заботился о своей вншности, прическ и гордился впечатлніемъ, которое всегда производили произносимыя имъ рчи. Однако, движенія его были тяжелы, ногти на его широкихъ пальцахъ не отростали, словно ихъ съло желзо, съ которымъ онъ такъ долго возился. Это былъ человкъ чрезвычайно дятельный, честолюбивый, безустали рыскавшій по округу и всюду распространявшій свои идеи.
— Ахъ, не обвиняйте меня!— сказалъ онъ, предупреждая вопросы и упреки со стороны встртившихъ его рабочихъ.— Вчера утромъ было совщаніе въ Прльи, вечеромъ — собраніе въ Валенси… Сегодня я завтракалъ въ Маршьен съ Сованья и, наконецъ, вырвался и нанялъ карету… Я измучился и совсмъ охрипъ. Но это ничего, я все-таки буду говорить и у васъ.
Плюшаръ уже вошелъ было въ дверь, какъ вдругъ остановился.
— Чортъ возьми, я забылъ билеты!.. Хороши бы мы были!
Онъ возвратился къ карет, которую кучеръ ставилъ въ сарай, досталъ изъ подъ сиднья маленькій ящичекъ чернаго дерева и понесъ его подъ мышкой.
Сіяющій Этьенъ шелъ за нимъ по пятамъ, между тмъ какъ совсмъ обезкураженный Раесенръ не ршался даже поздороваться съ своимъ старымъ знакомымъ. Плюшаръ самъ протянулъ ему руку и вскользь упомянулъ о полученномъ отъ него письм: смшно, почему бы и не устроить этой сходки? Всегда, когда можно, надо пользоваться случаемъ и собирать людей… Вдова Дезиръ спросила, не хочетъ ли онъ чего-нибудь выпить, но Плюшаръ отказался. Нтъ, не надо, онъ будетъ говорить и не промочивъ горла. Только надо торопиться, такъ какъ къ вечеру ему надо поспть въ Жуазль и переговорить съ Легуж.. Вс толпой вошли въ большую залу, запоздавшіе Маг и Левакъ слдовали за прочими. Чтобы быть какъ дома, дверь заперли на ключъ, и это вызвало еще боле громкія шутки со стороны зубоскаловъ. Захарій закричалъ Муку, что вс они, сидя тутъ взаперти, высидятъ, можетъ быть, хоть одного ребенка.
Около сотни углекоповъ уже ожидали ихъ, сидя на скамьяхъ. Въ зал становилось душно, а съ полу поднимался тяжелый запахъ, оставшійся отъ послдняго бала. Пока новоприбывшіе размщались на пустыхъ мстахъ, между рядами рабочихъ пробжалъ шепотъ, и вс головы повернулись по направленію къ столу: господинъ въ черномъ сюртук, прибывшій изъ Лилля, возбудилъ во всхъ удивленіе и какое-то непріятное чувство.
Немедленно приступили къ избранію предсдателя и помощниковъ его. Этьенъ выкрикивалъ имена предлагаемыхъ имъ лицъ, а рабочіе высказывали свое ршеніе, поднимая вверхъ руки, и такимъ образомъ Плюшаръ былъ избранъ предсдателемъ, а Маг и Этьенъ его помощниками. Началось передвиженіе, выбранные пробирались къ столу и усаживались около него. Затмъ, на секунду, рабочіе потеряли изъ глазъ предсдателя, который скрылся за столомъ, запрятывая подъ него принесенный имъ маленькій ящичекъ. Наконецъ Плюшаръ снова вынырнулъ изъ подъ стола, легонько постучалъ кулакомъ, требуя вниманія, и произнесъ охрипшимъ голосомъ:
— Граждане!..
Растворилась маленькая боковая дверь, и ораторъ долженъ былъ остановиться. Появилась вдова Дезиръ, которая прошла черезъ кухню и внесла въ залу подносъ съ шестью кружками пива.
— Я вамъ не мшаю,— сказала она.— Когда люди говорятъ, у нихъ всегда пересыхаетъ въ горл!
Маг взялъ у нея подносъ и поставилъ его на конецъ стола. Теперь Плюшаръ могъ бы продолжать свою рчь, но онъ только разсыпался въ благодарностяхъ, говорилъ, что очень тронутъ ласковымъ пріемомъ со стороны рабочихъ Монсу, извинялся, что опоздалъ, и распространялся о своей усталости и о больномъ горл. Затмъ онъ предоставилъ слово гражданину Рассенру, изъявившему желаніе говорить.
Кабатчикъ помстился около стола, ближе къ кружкамъ съ пивомъ. Стулъ, повернутый спинкою къ слушателямъ, замнилъ ему трибуну. Рассенръ былъ очень взволнованъ и нсколько разъ кашлянулъ, прежде чмъ произнесъ во весь голосъ:
— Товарищи!..
Кабатчикъ пріобрлъ вліяніе на рабочихъ свободою своей рчи, неистощимымъ добродушіемъ, съ которымъ могъ говоритъ безъ устали по цлымъ часамъ. Онъ никогда не жестикулировалъ, всегда оставался неподвижнымъ, точно приросшимъ къ мсту, и, улыбаясь, говорилъ безъ конца, говорилъ до того, что слушатели наконецъ совсмъ одурвали и принимались кричать: ‘Да, да, это такъ, ты говоришь правду!’ Но сегодня Рассенръ съ первыхъ же своихъ словъ почувствовалъ, что его слушаютъ съ недовріемъ, и поэтому подвигался впередъ осторожно, говорилъ только о послдствіяхъ стачки, а къ международному союзу рабочихъ намревался перейти лишь тогда, когда рчь его вызоветъ апплодисменты. Конечно, честь не позволяетъ уступитъ требованіямъ компаніи, но сколько видится впереди нищеты и какое страшное предстоитъ будущее, если придется еще долго оставаться безъ работы!.. Не намекая ни однимъ словомъ на необходимость покориться, онъ старался поколебать мужество рабочихъ, рисовалъ передъ ними картины селеній, вымирающихъ съ голоду, спрашивалъ, на что же разсчитываютъ т люди, которые стоятъ за продолженіе стачки… Три-четыре пріятеля попробовали поддержать его одобрительными восклицаніями, но эти немногіе сочувственные голоса еще замтне оттнили холодное молчаніе и постепенно возраставшее недовольство, съ которымъ большинство слушало Рассенра. Тогда, отчаиваясь убдить своихъ слушателей, онъ далъ волю кипвшему въ немъ гнву и началъ грозить рабочимъ всевозможными бдствіями, если они позволять обойти себя разнымъ пришлецамъ и увлекутся ихъ наущеніями… Дв трети присутствующихъ съ гнвомъ вскочили со своихъ мстъ, не желая больше слушать Рассенра, который смотритъ на нихъ, какъ на ребятъ, неспособныхъ понимать дло. Поднялся страшный шумъ, но кабатчикъ, безпрестанно глотая пиво, продолжалъ говорить или, врне, кричать во все горло, что не родился еще тотъ человкъ, который могъ бы помшать ему исполнить свой долгъ.
Плюшаръ поднялся съ мста. У него не было подъ руками колокольчика и онъ стучалъ кулакомъ по столу, повторяя своимъ охрипшимъ голосомъ:
— Граждане!.. Граждане!..
Наконецъ ему удалось до нкоторой степени возстановить спокойствіе, и собраніе ршило, что ему не нужно больше разсужденій Рассенра. Депутаты, ходившіе къ директору и вс ожесточенные голодомъ, охваченные новыми идеями, руководили другими рабочими, такъ что участь рчи кабатчика можно было предвидть заране.
— Теб наплевать, ты сытъ!— кричалъ Левакъ, показывая Рассенру кулакъ.
Этьенъ перегнулся за спиною президента и старался успокоить раскраснвшагося Маг, который выходилъ изъ себя отъ этой лицемрной рчи.
— Граждане,— сказалъ Плюшаръ,— я прошу у васъ слова.
Воцарилось глубокое молчаніе. Плюшаръ началъ рчь. Сначала онъ говорилъ глухо и сипло, но механикъ уже привыкъ къ хроническому воспаленію своей гортани, которой онъ не давалъ отдыха, безпрестанно перезжая съ мста на мсто и всюду проповдуя свое ученіе. Потомъ, мало-по-малу, голосъ его сдлался настолько явственнымъ, что имъ возможно стало пользоваться даже для патетическихъ эффектовъ. Распростирая руки, словно аккомпанируя себ покачиваніемъ плечъ. Плюшаръ говорилъ, какъ говорятъ церковные проповдники, и, подобно имъ, для вящаго убжденія, постепенно понижалъ голосъ къ концу фразъ, такъ что он заканчивались всегда какимъ-то монотоннымъ бормотаньемъ.
Плюшаръ говорилъ о величіи и благодтельномъ вліяніи международнаго союза рабочихъ, свднія о которомъ онъ распространялъ во всхъ тхъ мстностяхъ, гд ему приходилось произносить рчи. Цль этого союза — освобожденіе рабочихъ изъ подъ власти капитала, организація его грандіозная: въ самомъ низу — община, выше — провинція, еще выше — нація, а на самой вышин — человчество. При этомъ руки оратора медленно поднимались выше и выше, какъ будто воздвигая этажъ за этажомъ и постепенно строя это необъятное зданіе будущаго міра. Затмъ Плюшаръ перешелъ къ внутреннему устройству союза, прочиталъ уставы, упомянулъ о конгрессахъ, указалъ на возрастающее значеніе ихъ, на расширеніе программы… Прежде союзъ занимался обсужденіемъ вопросовъ о заработной плат, а теперь въ немъ идетъ рчь о томъ, чтобы разъ навсегда покончить съ наймомъ… Рабочіе, объединившіеся въ общемъ стремленіи къ справедливости, создадутъ общество, въ которомъ тотъ, кто не работаетъ, но будетъ ничего и пожинать… Теперь Плюшаръ уже не говорилъ, а рычалъ, его дыханіе долетало до бумажныхъ цвтовъ подъ закопченнымъ потолкомъ, скрадывавшимъ звуки голоса оратора.
Головы рабочихъ заколыхались, послышались голоса:
— Это такъ!.. На это мы согласны!..
Плюшаръ продолжалъ. Черезъ три года цль будетъ достигнута. Націи, одна за другою, примкнутъ къ союзу, люди со всхъ сторонъ выражаютъ ему сочувствіе, никогда никакое новое ученіе не пріобртало себ такъ быстро такую массу послдователей и приверженцевъ. Потомъ, когда побда останется за рабочими, они продиктуютъ свои законы.
— Да, да!.. Тогда другіе будутъ, вмсто насъ, спускаться подъ землю!
Плюшаръ жестомъ потребовалъ молчанія и заговорилъ теперь о стачкахъ. Въ принцип онъ — противъ нихъ, это путь слишкомъ медленный и только увеличиваетъ страданія рабочаго. Однако же, если ужь нельзя обойтись безъ нихъ, то, разумется, длать нечего, приходится помириться и съ ними, тмъ боле, что въ нихъ есть та хорошая сторона, что он расшатываютъ капиталъ. Но и въ этомъ случа международный союзъ являлся, по словамъ Плюшара, провидніемъ для рабочихъ, прекращавшихъ работы. Въ Париж, во время стачки бронзовщиковъ, стоило только разнестись извстію, что союзъ шлетъ помощь забастовавшимъ, и хозяевами овладла такая паника, что они немедленно уступили рабочимъ и согласились на вс ихъ требованія. Въ Лондон союзъ спасъ углекоповъ на однихъ каменноугольныхъ копяхъ, отправивъ на свой счетъ назадъ рабочихъ, выписанныхъ изъ Бельгіи. Достаточно примкнуть къ союзу, и рабочіе вступаютъ въ великую армію такихъ же тружениковъ, которые ршились скоре умереть другъ за друга, чмъ оставаться жалкими рабами.
Раздавшіеся апплодисменты прервали его. Онъ обтеръ лобъ платкомъ и, отказавшись отъ кружки нива, поданной ему Маг, хотлъ продолжать свою рчь, но раздались новыя рукоплесканія.
— Добились!— быстро сказалъ онъ Этьену.— Будетъ съ нихъ и этого… Теперь скоре билеты.
Плюшаръ юркнулъ подъ столъ и вынырнулъ оттуда съ своимъ маленькимъ ящичкомъ изъ чернаго дерева.
— Граждане!— закричалъ онъ, стараясь, чтобы его услышали посреди поднявшагося въ зал шума.— Пусть подойдутъ ваши депутаты, и я вручу имъ членскіе билеты, а они ужь раздадутъ ихъ своимъ товарищамъ… Потомъ мы окончательно устроимъ это дло.
Рассенръ выдвинулся впередъ, намреваясь протестовать, Этьенъ суетился и хотлъ, въ свою очередь, сказать рчь, Левакъ выставлялъ впередъ кулаки, точно будто лзъ драться, Маг всталъ и говорилъ что-то, но изъ его рчи нельзя было разобрать ни одного слова. Въ зал стояло невыразимое смятеніе, вс двигались, и съ пола поднималась пыль, распространяя въ воздух дкій запахъ, оставленный постителями здшнихъ баловъ.
Вдругъ маленькая дверь растворилась и въ ней показалась вдова Дезиръ, заслонившая ее всю своимъ массивнымъ тломъ.
— Молчите, — крикнула она громовымъ голосомъ.— Пришли жандармы!..
Дйствительно, пришелъ, хотя немного поздно, окружный коммиссаръ съ четырьмя жандармами и намревался составить протоколъ и распустить собраніе. Вдова задержала ихъ минуть на пять, утверждая, что иметъ полное право собирать у себя въ дом друзей, но жандармы, конечно, не хотли слушать ея объясненій, и тогда она поспшила предупредить своихъ ‘дтей’.
— Надо уходить черезъ эту дверь,— продолжала она.— Дворъ караулитъ грязный жандармъ, но это ничего не значитъ: изъ моего дровяного сарая есть дверь въ переулокъ… Торопитесь же!
Коммиссаръ уже стучался въ залу и грозилъ выломать дверь, если ея не отопрутъ добровольно. Было очевидно, что нашелся какой-то шпіонъ, увдомившій полицію о происходившемъ на сходк, такъ какъ коммиссаръ кричалъ, что собраніе незаконно, ибо на немъ присутствуетъ много углекоповъ, не получившихъ пригласительныхъ писемъ.
Смятеніе въ зал возрасло еще больше. Невозможно было разойтись, не придя ни къ какому ршенію ни относительно международнаго союза, ни относительно продолженія стачки. Вс кричали разомъ. Наконецъ предсдателя оснила мысль, чтобы рабочіе, согласные примкнуть къ союзу, подняли руки. Руки поднялись кверху, депутаты торопливо заявили, что они даютъ согласіе отъ имени своихъ отсутствующихъ товарищей, и такимъ образомъ десять тысячъ углекоповъ Монсу вступили въ международный союзъ рабочихъ.
Посл того началось безпорядочное бгство. Прикрывая отступленіе, вдова Дезиръ подошла къ двери въ кабакъ, сотрясавшейся подъ ударами прикладовъ, и налегла на нее всмъ своимъ тломъ. Углекопы перепрыгивали черезъ скамейки и одинъ за другимъ уходили указанною имъ дорогою. Рассенръ скрылся однимъ изъ первыхъ, Левакъ, уже забывшій, что недавно разражался противъ него бранью, послдовалъ за нимъ, мечтая, что, можетъ быть, кабатчикъ предложитъ ему освжиться кружкою пива. Этьенъ, держа въ рукахъ маленькій ящичекъ съ билетами, стоялъ съ Плюшаромъ и Маг, считавшими за честь выйти изъ залы собранія послдними. Когда ушли и они въ свою очередь, дверной замокъ, наконецъ, сломался и коммиссаръ очутился передъ вдовою Дезиръ, все еще продолжавшею заслонять дверь своимъ массивнымъ тломъ.
— Ну, далеко ли вы подвинулись оттого, что переломали у меня все? спросила она.— Вы видите, что въ зал нтъ ни души.
Коммиссаръ не отличался особенною энергіей, притомъ же ему страшно надоли вс эти исторіи, и поэтому онъ ограничился только тмъ, что пригрозилъ вдов тюрьмой. Онъ пошелъ составлять протоколъ и увелъ своихъ четверыхъ жандармовъ, сопровождаемый цлымъ градомъ насмшекъ со стороны Захарія и Мука, которыхъ до того восхитила штука, выкинутая надъ полиціей, что они не боялись даже и вооруженной силы.
Выбравшись въ переулокъ, Этьенъ почти бжалъ вслдъ за другими, хотя его нсколько стснялъ ящичекъ. Вдругъ онъ вспомнилъ о Пьеррон и спросилъ, почему тотъ не былъ на сходк. Маг отвчалъ на ходу, что Пьерронъ боленъ, впрочемъ, не очень опасной болзнью, а именно — страхомъ скомпрометировать себя. Рабочіе хотли удержать Плюшара, но тотъ ршительно объявилъ, что сейчасъ же отправляется въ Жуазль, гд Легуж ожидаетъ приказаній. Тогда они пожелали ему благополучнаго пути и безъ остановки поспшили дальше, по улиц Монсу, задыхаясь отъ быстрой ходьбы и перебрасываясь между собою отрывочными словами. Этьенъ и Маг, увренные отнын въ побд, весело смялись, подшучивая, что когда союзъ пришлетъ деньги, то компаніи останется только сложить съ мольбою руки и начать упрашивать рабочихъ приняться за работу. Но въ этомъ прилив надежды, въ этомъ торопливомъ, раздававшемся по мостовой стук грубыхъ башмаковъ было теперь уже что-то новое, мрачное и дикое: страсти разгорались, словно раздуваемыя втромъ, въ селеніяхъ этого округа.

V.

Прошло еще дв недли. Наступилъ январь съ густыми, холодными туманами, оледенившими безконечную равнину. Положеніе рабочихъ ухудшалось часъ отъ часу, нищета возрастала. Трехъ тысячъ франковъ, присланныхъ изъ Лондона отъ международнаго союза, хватило только на два дня, а затмъ оттуда не приходило больше ничего, кром неопредленныхъ общаній, выполненіе которыхъ откладывалось безъ конца. Рушились великія надежды, возлагавшіяся на союзъ, и это новое разочарованіе подкашивало послднія силы рабочихъ. На кого же разсчитывать теперь, если братья-товарищи и т бросили ихъ? Углекопы чувствовали себя какъ бы затерявшимися посреди этой равнины, скованной холодомъ суровой зимы, имъ казалось, что они словно отрзаны отъ всего міра.
Ко вторнику, въ селеніи ‘Двухсотъ-сорока’ не оставалось уже ровно ничего. Этьенъ и депутаты напрасно изыскивали средства для поддержанія стачки: они распространяли подписные листы для пожертвованій въ сосднихъ городахъ, даже въ самомъ Париж, открывали сборы, устраивали собранія, но общество, сначала нсколько заинтересовавшееся стачкой, длалось все боле и боле равнодушнымъ, по мр того, какъ она затягивалась и шла тихо, безъ потрясающихъ драмъ. Скудныхъ подачекъ, собираемыхъ всми этими путями, едва хватало на поддержаніе самыхъ бднйшихъ семействъ, боле же состоятельные кое-какъ перебивались тмъ, что закладывали разныя вещи и распродавали понемногу хозяйственное обзаведеніе. Все переходило къ торговцамъ старьемъ: шерсть, которою были набиты матрасы, кухонная посуда, даже мебель… Одно время, рабочимъ мелькнула было надежда на спасеніе: мелкіе торговцы Монсу, которыхъ совсмъ задавилъ Мэгра, задумали отбить у него на будущее время покупателей и открыли рабочимъ кредитъ. Въ теченіе недли углекопы могли забирать въ долгъ все имъ нужное у бакалейщика Верданка и у двухъ булочниковъ, Карубля и Смельтена, но затмъ зазасы этихъ торговцевъ истощились, и они принуждены были запереть лавки. Въ результат была выиграна рабочими лишняя недля и прибавился новый долгъ, освободиться отъ котораго они могли, конечно, очень нескоро. А затмъ кредита не предвидлось больше ни откуда, въ дом не оказывалось даже какой-нибудь старой кастрюли, которую можно было бы продать, и оставалось только лечь въ уголокъ и издохнуть, какъ паршивая собака.
Этьенъ готовъ былъ продать свою собственную шкуру. Онъ отдалъ Маг вс свои сбереженія, сходилъ въ Маршьенъ и заложилъ свою суконную пару платья, а вырученныя деньги опять-таки отдалъ хозяевамъ, чтобы они не сидли голодными. Изо всхъ вещей, имвшихъ какую-нибудь цну, у него оставались только сапоги, и онъ покуда не хотлъ закладывать ихъ: въ нихъ можно шибче бгать, говорилъ онъ. Теперь Этьенъ повторялъ съ отчаяніемъ, что стачка началась слишкомъ рано и именно отъ этого-то они и очутились въ такомъ отчаянномъ положеніи. Выжди они время, покуда въ вспомогательной касс скопился бы порядочный капиталъ, дло вышло бы совсмъ другое, и рабочіе непремнно восторжествовали бы надъ хозяевами. Онъ не могъ не вспомнить словъ Суварина, давно уже говорившаго, что компанія нарочно вызываетъ стачку именно теперь, когда въ вспомогательной касс такъ мало денегъ, что он будутъ разобраны въ первые же дни.
Видть селеніе, словно вымершее, видть всхъ этихъ бдняковъ, сидвшихъ безъ хлба и топлива, было для Этьена такъ тяжело, что онъ предпочиталъ уходить, куда глаза глядятъ, и бродить по окрестностямъ. Однажды вечеромъ, возвращаясь домой черезъ Рекильярскія развалины, онъ увидлъ на краю дороги лежащую безъ чувствъ старуху, по всей вроятности, умирающую отъ истощенія. Поднявъ ее, Этьенъ началъ звать на помощь двушку, которую замтилъ по ту сторону забора.
— Ахъ, это ты!— сказалъ онъ, узнавъ откатчицу Мукъ.— Помоги мн, нужно бы дать чего-нибудь выпить этой несчастной.
Мукъ, расчувствовавшаяся до слезъ, быстро скрылась въ своей ветхой лачуг, которую старикъ, отецъ ея, кое-какъ поддерживалъ среди развалинъ. Двушка тотчасъ же возвратилась назадъ и принесла хлба и можжевеловой водки. Глотокъ водки скоро привелъ старуху въ чувство и она принялась съ жадностью сть хлбъ. Это была мать одного углекопа, жившая въ селеніи, недалеко отъ Куньи, она напрасно прошлась оттуда въ Жуазль къ сестр, у которой надялась выпросить взаймы десять су, и на возвратномъ пути свалилась безъ чувствъ. Повъ хлба, старуха побрела дальше, совсмъ одурлая.
Этьенъ все еще продолжалъ стоять среди этого пустыря, образовавшагося на мст бывшихъ копей, разрушившіяся строенія которыхъ уже начинали исчезать подъ кустами терновника.
— Что же, разв ты не зайдешь ко мн выпить стаканчикъ?— весело спросила Мукъ.
Замтивъ, что онъ колеблется, она прибавила:
— Неужели ты все еще боишься меня?
Отчасти увлеченный ея веселостью, отчасти растроганный тою сердечностью, съ которою Мукъ поспшила на помощь старух, Этьенъ пошелъ за этою странною двушкою. Она не хотла принять его въ помщеніи отца, а провела въ свою комнату и тотчасъ же налила два маленькихъ стаканчика водки. Комната содержалась въ такой чистот, что Этьенъ не могъ не высказать двушк, какое пріятное впечатлніе производитъ ея жилище. Видно было, что семья Мукъ не нуждалась ни въ чемъ, и, дйствительно, самъ старикъ продолжалъ служить конюхомъ въ Вор, а дочь, не желая сидть сложа руки, принялась за стирку блья и добывала по тридцати су въ день. ‘Можно болтать съ мужчинами и не сдлаться отъ этого тунеядкой’, говорила Мукъ.
— Скажи,— вдругъ прошептала она, ласково обхватывая Этьена за талію,— отчего ты не хочешь полюбить меня?
Онъ не могъ не засмяться, такъ мило предложила она этотъ вопросъ.
— Я очень люблю тебя,— отвчалъ онъ.
— Нтъ, нтъ, ты любишь не такъ, какъ мн хочется… Вдь ты долженъ же знать, что я давно, давно люблю тебя… Скажи, ты мн доставишь этимъ большое удовольствіе!
Это была правда: Мукъ уже шесть мсяцевъ вздыхала по Этьен. Теперь она такъ нжно прильнула къ нему, обнявъ его своими дрожащими руками, и смотрла ему въ глаза съ выраженіемъ такой мольбы, что Этьенъ былъ почти растроганъ. Правда, не было ничего привлекательнаго въ ея пухломъ, кругломъ лиц съ пожелтвшею отъ угольной пыли кожею, но ея глаза горли огнемъ и вся фигура дышала прелестью страсти, придававшей двушк и молодость, и свжесть. Этьенъ почувствовалъ себя не въ силахъ оттолкнуть эту смиренную и вмст съ тмъ пламенную любовь.
— О, ты не отталкиваешь меня!— прошептала она съ восторгомъ.— О, я вижу это!
Она вдругъ пришла въ замшательство, застыдилась, какъ будто бы почувствовала себя въ первый разъ во власти мужчины… Потомъ, когда Этьенъ собрался идти домой, она осыпала его самыми нжными словами, цловала у него руки…
Этьенъ былъ нсколько смущенъ этимъ неожиданнымъ приключеніемъ, къ тому же расположеніе Мукъ не могло ему доставить ни особенной чести, ни счастья. Уходя, онъ далъ себ слово не продолжать этой случайной связи, но все-таки въ его сердц осталось дружеское чувство къ откатчиц, оказавшейся такою хорошею двушкой.
Только-что Этьенъ возвратился въ селеніе, ему сообщили такія важныя новости, что онъ совсмъ забылъ о Мукъ. Разнесся слухъ, что компанія, можетъ быть, согласится на уступки, если депутаты обратятся къ директору и возобновятъ переговоры. Такъ, по крайней мр, говорили нкоторые изъ надсмотрщиковъ. Во всякомъ случа врно было то, что въ этой такъ долго затянувшейся борьб каменноугольныя копи страдали еще боле, чмъ углекопы. Об враждующія стороны, упрямо не соглашавшіяся ни на какія уступки, несли тяжелыя потери, потому что если представители труда умирали съ голоду, то и представителямъ капитала приходилось видть, что онъ быстро таетъ. Каждый день стачки уносилъ сотни тысячъ франковъ: машины стояли безъ дла, а неработающія машины все равно, что мертвыя, матеріалы и рабочіе инструменты портились, деньги, не приносившія боле процентовъ, исчезали, какъ вода, всасываемая пескомъ. Наконецъ, когда запасы угля начали все боле и боле истощаться, потребители стали поговаривать, что они обратятся со своими заказами въ Бельгію, и если бы эта угроза осуществилась, то компаніи и въ будущемъ предстояла очень серьезная опасность. Но что боле всего тревожило компанію и что она тщательно скрывала это всхъ, такъ это то, что подземныя галереи день ото дня все боле и боле разрушались. Правда, надсмотрщики постоянно занимались ремонтировкою деревяннаго крпленія, но ихъ оказывалось слишкомъ мало, другихъ рабочихъ не откуда было взять, и дерево, поддерживавшее своды, гнулось и ломалось повсюду, обвалы происходили каждый часъ. Это разрушеніе угрожало сдлаться въ самомъ скоромъ времени настолько серьезнымъ, что, прежде чмъ начать опять добываніе угля, пришлось бы употребить нсколько мсяцевъ на одну расчистку галерей. Въ окрестностяхъ ходили уже цлыя исторіи по этому поводу, разсказывали, напримръ, что на копяхъ Кравъ-кръ обвалъ завалилъ триста метровъ подземной галереи и совершенно прервалъ сообщеніе съ пластомъ Сенкъ-Помъ, а на копяхъ Магдалина пластъ Могрету весь осыпался и пропитался водою. Правленіе отрицало справедливость этихъ слуховъ, какъ вдругъ два случая, происшедшіе одинъ вслдъ за другимъ, принудили его сознаться, что въ копяхъ дйствительно происходило разрушеніе: разъ утромъ, недалеко отъ Піолены, увидли, что почва разслась надъ сверною галереею Миру, обвалившеюся наканун, а на другой день въ Вор произошелъ такой обвалъ, что отъ него дрогнуло все предмстье города и два дома чуть не разрушились.
Этьенъ и депутаты нкоторое время не ршались возобновить переговоры, не зная ничего опредленнаго о намреніяхъ правленія. Они попробовали было выспросить Дансаэрта, но тотъ уклончиво отвчалъ, что, конечно, тамъ, въ правленіи, очень сожалютъ о происшедшемъ недоразумніи и желали бы какъ-нибудь столковаться, но опредленнаго онъ ничего не знаетъ. Наконецъ, депутаты ршились идти опять къ г-ну Геннебо и снова переговорить съ нимъ, хотя бы въ виду того только, чтобы впослдствіи ихъ не обвинили въ томъ, что они не доставили компаніи случая сознаться въ своей неправот. Но они поклялись не длать никакихъ уступокъ и настаивать на предъявленныхъ ими прежде условіяхъ, какъ единственно возможныхъ и справедливыхъ.
Свиданіе состоялось во вторникъ утромъ, въ день, когда страшная нужда, царившая во всхъ домахъ, почему-то казалась рабочимъ особенно подавляющею. Это свиданіе было гораздо холодне, чмъ прежнее. Маг опять пришлось говорить первому, и онъ сказалъ, что товарищи поручили ему освдомиться, нтъ ли у г-на директора чего-нибудь новаго для нихъ. Сначала Геннебо притворился очень удивленнымъ и отвчалъ, что не получилъ никакихъ новыхъ приказаній, да и вообще положеніе длъ не можетъ измниться до тхъ поръ, пока углекопы не перестанутъ упорствовать и бунтовать. Этотъ холодный начальническій пріемъ произвелъ такое дурное впечатлніе на депутатовъ, что если бы даже, идя сюда, они и склонны были сдлать какія-нибудь уступки, то теперь не могло быть и рчи объ этомъ. Однако же, посл этого вступленія, директоръ заговорилъ о томъ, что, можетъ быть, найдется какое-нибудь средство придти въ соглашенію: напримръ, не согласятся ли рабочіе получать особо плату за крпленіе деревомъ галерей при томъ условіи, что компанія, съ своей стороны, повысить эту плату на два сантима, на которые, по ихъ словамъ, уменьшался ихъ заработокъ съ каждой телжки угля. Онъ прибавилъ, что компанія еще не дала ему разршенія на эту уступку и что онъ только предполагаетъ ее возможною, надется, что, можетъ быть, ему и удастся склонить правленіе на эту сдлку. Но депутаты отказались отъ нея и повторили свои прежнія требованія, то есть, чтобы опять введена была старая система разсчета и, кром того, чтобы заработная плата была повышена на пять сантимовъ съ каждой телжки угля. Тогда Геннебо сознался, что можетъ тотчасъ же покончить все дло, если они примутъ предложенную имъ сдлку, и именемъ ихъ женъ и маленькихъ дтей, умирающихъ съ голоду, торопилъ ихъ согласиться на нее… Но депутаты, опустивъ глаза въ землю, мрачно покачивая головами, повторяли: нтъ и нтъ… Они разстались далеко не дружелюбно, и г-нъ Геннебо съ сердцемъ захлопнулъ за рабочими дверь. Этьенъ, Маг и другіе ушли въ нмомъ бшенств побжденныхъ, доведенныхъ до крайности людей, и толпою пошли по мощеной дорог, громко стуча своею грубою обувью.
Часу во второмъ жены рабочихъ ршились, въ свою очередь, отправиться къ Мэгра и попробовать умилостивить его. Оставалась еще одна надежда на то, что, можетъ быть, удастся выпросить у этого человка кредитъ хоть на недлю. Мысль объ этомъ пришла въ голову жен Маг, которая иногда увлекалась и возлагала преувеличенныя надежды на добрыя чувства людей. Она уговорила идти съ собою Брюле и Левакъ, уговаривала и Пьерронъ, но та отказалась, сославшись на болзнь мужа, который все еще нездоровъ, такъ что она не можетъ оставить его одного. Къ нимъ присоединилось еще нсколько женщинъ, и всего набралось человкъ двадцать. Жалкія, съ мрачными лицами, он шли во всю ширину улицы Монсу, и буржуа, увидя ихъ, съ безпокойствомъ покачивали головами, двери домовъ поспшно запирались, одна дама даже собрала и спрягала свое серебро. За время этой стачки, он еще въ первый разъ показались въ город такою толпою, и это служило очень дурнымъ признакомъ, такъ какъ дла постоянно принимали самый скверный оборотъ съ того момента, когда женщины начинали толпами бгать по дорогамъ. У Мэгра имъ пришлось вынести унизительную сцену. Онъ принялъ ихъ съ насмшливою улыбкою и сдлалъ видъ, будто вполн увренъ, что он пришли расплатиться съ нимъ за забранный въ кредитъ товаръ. Это очень хорошо, что он сговорились и вс разомъ принесли ему деньги… Потомъ, лишь только Маг заговорила, Мэгра притворился страшно разсерженнымъ. Что он насмхаются, что ли, надъ людьми, прося еще кредита?.. Совсмъ, что ли, он хотятъ его разорить?.. Нтъ, онъ больше не дастъ ни одной картофелины, ни одной крошки хлба!.. Пусть он идутъ къ бакалейщику Берданку и булочникамъ Карублю и Смельтену, которые сдлались теперь ихъ поставщиками… Боясь разсердить его еще больше, женщины выслушивали все это съ видомъ боязливаго униженія, извинялись и съ трепетомъ ждали, не блеснетъ ли въ глазахъ лавочника хоть искорка сожалнія къ нимъ. Дальше Мэгра началъ отпускать грубыя шутки и отдавалъ всю свою лавку Брюле, если она согласится взять его себ въ возлюбленные. Эта подлая выходка задвала пришедшихъ къ нему женщинъ, но он засмялись, а Левакъ превзошла всхъ ихъ и объявила, что готова замнить Брюле. Тогда Мэгра тотчасъ же пересталъ шутить и грубо принялся толкать ихъ къ выходной двери. Наконецъ, когда он все-таки не уходили и продолжали умолять его, онъ ударилъ одну изъ нихъ. Выйдя на улицу и остановившись на тротуар, женщины ругали его продажною душою, а Маг, въ порыв мстительнаго негодованія, подняла вверхъ руки, призывая на лавочника смерть, и кричала, что такой человкъ недостоинъ сть хлбъ.
Возвращеніе по домамъ было крайне печально. Когда жены пришли съ пустыми руками, мужчины только взглянули на нихъ и затмъ опустили головы: кончено, надо ложиться спать, не проглотивъ въ цлый день ни одной ложки супа. А впереди представлялась цлая вереница такихъ же дней, словно окутанныхъ безотраднымъ ледянымъ туманомъ, сквозь который не блеститъ ни одного луча надежды. Но они сами шли на это, и ни одинъ человкъ не заговорилъ о томъ, чтобы сдаться. Казалось, что крайняя нищета только усиливала упорство этихъ людей, и они молчали, какъ окруженные со всхъ сторонъ зври, ршившіеся лучше умереть, чмъ выйти изъ своего логовища. Кто первый осмлится заговорить о томъ, что слдуетъ покориться? Они клялись не отставать другъ отъ друга, и не отстанутъ, точно такъ же, какъ не бросали на произволъ судьбы товарища, засыпаннаго обваломъ въ подземныхъ галереяхъ. Работа подъ землею была для нихъ хорошею школою, пріучавшею ко всевозможнымъ случайностямъ, а когда человку приходилось уже съ двнадцатилтняго возраста проходить черезъ огонь и воду, то, конечно, ему не особенно трудно подтянуть себ брюхо дней на восемь и посидть голоднымъ. Въ углекопахъ заговорило теперь самолюбіе,— самолюбіе людей, гордыхъ своимъ ремесломъ, привыкшихъ, въ своей каждодневной борьб со смертью, высоко цнить готовность на самопожертвованіе,— и это самолюбіе удвоивало ихъ ршимость скоре умереть, чмъ сдаться.
Этотъ вечеръ проходилъ особенно печально для семьи Маг, молча сидвшей передъ потухающимъ огнемъ очага, подъ которымъ едва тлли послдніе остатки мелкаго угля. Распродавъ мало-по-малу шерсть изъ матрацевъ, Маг, наконецъ, ршились третьяго дня продать за три франка часы съ кукушкою, и съ тхъ поръ какъ ихъ тиканье не раздавалось боле въ комнат, она казалась имъ совсмъ пустынною и мертвенною. Теперь у нихъ не оставалось уже ничего ‘лишняго’, кром стоявшаго на буфет розоваго бумажнаго ящичка, который Маг нкогда подарилъ жен, очень дорожившей этою бездлушкою. Два хорошихъ стула тоже были проданы, и старикъ Боньморъ тснился кое-какъ вмст съ дтьми на старой мшистой скамь, принесенной изъ сада. Наступившія свинцовыя сумерки, казалось, еще увеличивали холодъ.
— Что длать?— повторила Маг, сидвшая, скорчась, въ уголк около очага.— А что, если я возьму ящичекъ?— прибавила она потомъ, посл нкотораго колебанія, и вся поблднла.
Ея мужъ, сидвшій, свся ноги, на краю стола, выпрямился и поднялъ опущенную на грудь голову.
— Нтъ, я этого не позволю!
Маг съ трудомъ встала съ мста и обошла кругомъ комнаты. Возможно ли дойти до такой нищеты! Въ буфет нтъ ни крошки, продать боле нечего, и даже нельзя придумать, откуда взять хлба! Къ тому же, и огонь скоро совсмъ погаснетъ!.. Она накинулась на Альзиру, которая ходила утромъ на насыпь за мелкимъ углемъ, но возвратилась съ пустыми руками, потому что. какъ она объявила, компанія больше не позволяетъ подбирать на насыпи уголь. Вотъ еще, они плюютъ на нее, на эту компанію! Разв они кого-нибудь обворовываютъ, подбирая никуда негодные, выброшенные кусочки угля?.. Двочка съ отчаяніемъ разсказывала, что какой-то человкъ грозилъ прибить ее, но пусть бьютъ, а она завтра все-таки пойдетъ туда опять.
— И этотъ чертенокъ Жанлинъ!..— кричала мать.— Скажите, гд это онъ пропадаетъ?.. Я велла ему принести салату, все-таки мы пожевали бы его, какъ скотъ! Вотъ увидите, что мальчишка и сегодня не придетъ: вчера онъ уже не ночевалъ дома. Я не знаю, чмъ онъ промышляетъ, но только этотъ одеръ всегда смотритъ такъ, какъ будто брюхо у него набито досыта.
— Можетъ быть, не выпрашиваетъ ли онъ по дорог милостыню у прохожихъ,— сказалъ Этьенъ.
Маг вдругъ вышла изъ себя и потрясла кулаками.
— Если бы я только знала, что мои дти просятъ милостыню!.. Я лучше убила бы ихъ… а потомъ убила бы и себя!..
Маг снова скорчился, сидя на краю стола, Леонора и Генрихъ, удивленные, что никто еще до сихъ поръ не обдалъ, начинали хныкать, а старикъ Боньморъ, молча, какъ философъ, ворочалъ языкомъ во рту, думая этимъ обмануть голодъ. Вс молчали и точно оцпенли подъ бременемъ все увеличивавшихся невзгодъ, вс чувствовали недомоганье: Боньмора, попрежнему кашлявшаго, и отплевывавшаго черную мокроту, опять начиналъ мучить ревматизмъ, переходившій въ водянку, у страдавшаго одышкою Маг опухли и болли колни, у матери и дтей сильне обыкновеннаго сказывались золотуха и наслдственное малокровіе. Конечно, все это были старыя болзни, созданныя условіями той работы, которою занималась вся семья, но теперь, во времена холода и голода, он проявлялись съ новою силою. Дйствительно, народъ въ селеніи сталъ умирать, какъ мухи.
Однако, нужно же найти что-нибудь для ужина. Господи, что длать, куда сунуться?
Подъ вліяніемъ сумерекъ, все боле и боле окутывавшихъ комнату точно печальнымъ покровомъ, Этьенъ, съ тоскою на сердц, ршился, наконецъ, прибгнуть къ послднему средству.
— Подождите меня, — сказалъ онъ.— Я попробую чего-нибудь достать.
Онъ вышелъ и отправился къ Мукъ, у нея, наврное, есть хлбъ, и она охотно отдастъ его. Ему было крайне непріятно идти въ Рекильяръ, гд, наврное, опять эта двушка примется, съ видомъ влюбленной рабы, цловать его руки, но нельзя же изъ-за этого оставлять своихъ друзей въ такомъ безвыходномъ положеніи.
— Я тоже пойду на поиски,— сказала въ свою очередь Маг.— Глупо такъ сидть!
Она растворила дверь и съ силой захлопнула ее за собою. Мужъ и дти продолжали безмолвно и неподвижно сидть при слабомъ свт огарка, который только-что зажгла Альзира. Выйдя на улицу, Маг пріостановилась на минуту въ раздумь и затмъ пошла къ Левакъ.
— Ты брала у меня взаймы хлба,— сказала Маг,— скажи, не можешь ли теперь возвратить его?
Она замолчала, осмотрвшись кругомъ, такъ какъ то, что она увидла, нисколько не ободрило ее: нищета чувствовалась здсь еще осязательне, чмъ въ ея собственномъ жилищ.
Левакъ сидла неподвижно, устремивъ глаза на потухшій огонь, а ея мужъ, котораго напоили гвоздари, спалъ на стол, пьяный и голодный. Бутелу, прислонившись къ стн, машинально терся о нее плечами, посматривая на все съ недоумвающимъ видомъ недалекаго и добраго человка, удивленнаго тмъ обстоятельствомъ, что сбереженныя имъ деньги продены другими, а онъ самъ принужденъ теперь подтягивать себ брюхо.
— Хлба?! Ахъ, милая,— отвчала Левакъ,— я сама хотла идти къ теб и попросить взаймы еще…
Ея мужъ простоналъ во сн, и она съ бшенствомъ ударила его по голов, приплюснувъ лицомъ къ столу.
— Молчи, свинья! Тмъ лучше, если отъ водки у тебя горятъ внутренности!.. Разв ты не могъ попросить у пріятеля двадцать су вмсто того, чтобы напиваться на чужой счетъ?..
Она безумолку сыпала брань и проклятія, а кругомъ, во всхъ углахъ, стояла такая страшная грязь, что отъ пола поднимался невыносимо отвратительный запахъ. Пусть все валится, она плюетъ на все!.. Сынъ ея, Беберъ, куда-то пропалъ съ утра, и она кричала, что было бы отлично, если бы онъ и совсмъ не возвращался. Потомъ она сказала, что пойдетъ спать: по крайней мр, будетъ тепле.
— Ну же, пойдемъ!— обратилась она къ Бетулу, толкая его.— Огонь подъ очагомъ погасъ и нтъ надобности зажигать свчу, чтобы видть пустыя тарелки… Идешь ли ты, наконецъ, Луи? Я теб говорю, что лучше ляжемъ спать, прижмемся другъ къ другу, и легче будетъ… А этотъ пьяница пусть околваетъ здсь одинъ отъ холода!
Когда Маг снова вышла на улицу, она ршительными шагами прошла черезъ садики и направилась къ Пьерронъ. Изъ ихъ оконъ слышался смхъ, но, когда Маг постучалась, онъ мгновенно смолкъ, и прошла добрая минута, прежде чмъ отворили дверь.
— Ахъ, это ты!— вскричала Пьерронъ, изображая на своемъ лиц величайшее удивленіе.— А я думала, что это докторъ.
Она не давала Маг сказать ни слова и, указывая на мужа, сидвшаго передъ очагомъ, въ которомъ жарко пылалъ каменный уголь, продолжала говорить:
— Ахъ, онъ все не можетъ поправиться! Правда, съ виду онъ смотритъ совсмъ здоровымъ, но болзнь сидитъ у него въ живот. Поэтому нужно, чтобы ему было тепло, и мы теперь жжемъ все, что только у насъ есть.
Пьерронъ въ самомъ дл смотрлъ цвтущимъ, откормленнымъ малымъ и совершенно напрасно корчилъ гримасы, стараясь изобразить изъ себя больного человка. Къ тому же Маг, входя, ясно слышала сильный запахъ кроличьяго мяса, блюдо съ которымъ, вроятно, куда-нибудь спрятали. Крошки хлба были разсыпаны по столу, а на самой его середин стояла бутылка вина, которую, какъ видно, забыли убрать.
— Мать пошла въ Монсу, чтобы достать тамъ гд-нибудь хлба,— продолжала Пьерронъ.— Мы просто приходимъ въ отчаяніе, поджидая ее.
Голосъ ея вдругъ оборвался: слдя за взглядомъ сосдки, она тоже увидла забытую на стол бутылку. Впрочемъ, Пьерронъ тотчасъ же оправилась и разсказала цлую исторію: да, это вино, принесенное буржуа изъ Піолены для ея мужа, которому докторъ прописалъ бордо. Она разсыпалась въ благодарностяхъ этимъ буржуа: какіе добрые они люди, въ особенности барышня… и нисколько не гордая! Она сама заходитъ въ дона рабочихъ и раздаетъ разную провизію!
— Я ихъ знаю,— сказала Маг.
Сердце ея сжалось при мысли, что помощь всегда подается тмъ, кто меньше всхъ нуждается въ ней. Эти буржуа изъ Піолены снесли свою подачку сюда — все равно, что воду въ рку. И какъ это она, Маг, не видла ихъ въ селеніи? Можетъ быть, ей удалось бы что-нибудь выпросить у нихъ.
— Я пришла узнать, не богаче ли вы, чмъ мы?— сказала она, наконецъ.— Не дашь ли ты мн взаймы хоть вермишели?
Пьерронъ постаралась въ самыхъ громкихъ восклицаніяхъ выразить свое отчаяніе.
— Ничего, ничего нтъ, моя милая! Вотъ, что называется, ни манной крупинки!.. Если мать нейдетъ такъ долго, это значитъ, что ей не удалось достать хлба, и мы ляжемъ спать безъ ужина.
Въ это время, въ комнату донеслись рыданія, раздававшіяся въ погреб. Пьерронъ вышла изъ себя и начала стучать кулакомъ въ дверь. Тамъ, говорила она, заперта Лидія, которую пришлось наказать за то, что она сбжала изъ дому и возвратилась назадъ въ пять часовъ, пробгавъ, неизвстно гд, цлый день. Она постоянно пропадаетъ гд-то, и нтъ возможности сладить съ нею.
Маг стояла, все еще не ршаясь уйти. Все-таки ей было тепло и пріятно стоять передъ этимъ жаркимъ огнемъ, хотя сердце ея наполнялось горечью, а мысль, что здсь дятъ, заставляла еще сильне чувствовать пустоту желудка. Ясно, что они отослали старуху и заперли ребенка, чтобы състь втихомолку кролика. Ахъ, что ни говори, а когда женщина дурно ведетъ себя, это приноситъ иногда счастье ея мужу.
— Прощай!— сказала она вдругъ, уходя.
Ночь уже наступила, и луна, полузадернутая легкими облаками, освщала землю неврнымъ свтомъ. Пришедшая въ отчаяніе, Маг не ршалась возвратиться домой и, вмсто того, чтобы пройти прямо черезъ садики, пошла кругомъ. Вытянутые въ линію дома селенія смотрли какъ бы опуствшими, вымершими, и повсюду словно чувствовалось присутствіе голода. Не стоитъ никуда стучаться, везд одна и та же нищета съ ея спутниками. Уже цлыя недли люди живутъ впроголодь, такъ что даже не слышно стало запаха печенаго лука, этого рзкаго запаха, по которому обыкновенно еще издали можно узнать жилища рабочихъ. Теперь везд пахнетъ погребомъ, гнилью, сыростью, присущею нежилому мсту. Стихали послдніе неясные звуки, вырвавшееся у кого-то проклятіе, подавленное рыданіе, и вмст съ наступавшей мало-по-малу тяжелой тишиной приходилъ къ этимъ голоднымъ людямъ сонъ и приносилъ имъ угнетающія виднія и кошмары.
Проходя мимо церкви, Маг замтила быстро скользившую впереди ея тнь. Всмотрвшись, она узнала кюре Монсу, аббата Жуара, служившаго по воскресеньямъ обдни въ часовн селенія, и постаралась догнать его, питая слабую надежду, что, быть можетъ, онъ отнесется въ ней съ участіемъ. Кюре, по всей вроятности, ходилъ за чмъ-нибудь въ ризницу и теперь спшилъ домой, согнувъ спину, со своимъ обычнымъ видомъ сытаго и смирнаго человка, желающаго жить въ ладу со всми на свт. Очень можетъ быть, что и теперь, для своего посщенія ризницы, онъ выбралъ ночное время именно потому, что не хотлъ встрчаться ни съ кмъ изъ рабочихъ, изъ боязни скомпрометировать себя разговорами съ ними. Къ тому же говорили, что онъ переводится отсюда на другое, высшее мсто, и что сюда пріхалъ уже его преемникъ, тощій аббатъ, у котораго глаза свтятся какимъ-то красноватымъ блескомъ.
— Господинъ кюре, господинъ кюре!— бормотала Маг.
Но онъ, не останавливаясь, проговорилъ только:
— Добрый вечеръ, добрый вечеръ!..
Маг добралась, наконецъ, до дому, ноги совсмъ отказывались служить ей, когда она вошла въ комнату.
Никто не пошевелился. Мужъ попрежнему сидлъ на стол, повсивъ голову, старикъ Боньморъ и дти плотне сдвинулись на скамь, чтобы хоть сколько-нибудь согрться. Свчи сгорло такъ много, что скоро они должны были остаться и безъ огня. Никто не проговорилъ ни слова. При шум растворившейся двери дти повернули головы, но, увидя, что мать не принесла ничего, снова повсили носы и, изъ боязни, что ихъ станутъ бранить, если они заплачутъ, постарались сдержать навертывавшіяся на глаза слезы. Маг опустилась молча на свое мсто, около потухающаго огня, ея тоже не спрашивали ни о чемъ, и въ комнат стояла глубокая тишина. Всмъ и безъ того былъ ясенъ результатъ ея поисковъ, и никому не хотлось утруждать себя безполезными разспросами. Теперь оставалась послдняя слабая надежда только на то, что, можетъ быть, хоть Этьену удастся добыть гд-нибудь кусокъ хлба. Минуты проходили за минутами. и Маг уже потеряли счетъ времени.
Наконецъ Этьенъ пришелъ и принесъ въ тряпк дюжину вареныхъ уже остывшихъ картофелинъ.
— Вотъ все, что я нашелъ,— сказалъ онъ.
У Мукъ тоже не оказалось хлба, и она, поцловавъ отъ всего сердца Этьена, насильно заставила его взять эти картофелины, составлявшія весь ея обдъ.
— Спасибо,— отвчалъ онъ, когда Маг предложила ему его долю,— я тамъ полъ.
На самомъ дл онъ ничего не лъ и мрачно смотрлъ, какъ дти накинулись на картофель. Отецъ и мать тоже почти не дотронулись до ды, чтобы больше осталось ребятишкамъ, но старикъ принялся сть съ такою жадностью, что, наконецъ, принуждены были отобрать у него одну картофелину и отдать ее Альзир. Въ три минуты все было съдено, и дти, почти нисколько не утоливши голода, съ недоумніемъ смотрли другъ на друга.
Тогда Этьенъ началъ передавать слышанныя имъ новости. Компанія, раздраженная упорствомъ рабочихъ, намревается возвратить разсчетныя книжки тмъ изъ нихъ, которые особенно скомпрометировали себя въ ея глазахъ. Она ршительно хочетъ войны. Затмъ носятся еще боле серьезные слухи: именно, что компанія хвастаетъ, будто ей удалось образумить большинство углекоповъ, и завтра на копяхъ Викторія и Фтри-Кантель почти вс рабочіе примутся за работу, а на копяхъ Магдалина и Миру спустится въ шахту треть людей… Маг совсмъ вышелъ изъ себя.
— Чортъ возьми!— воскликнулъ онъ.— Если завелись измнники, то надо свести съ ними счеты!
Онъ вскочилъ съ мста и, словно выведенный окончательно изъ себя этой вереницей страданій, закричалъ:
— Завтра вечеромъ въ лсу!.. Такъ какъ намъ запрещаютъ обсуждать наши дла въ Бонъ-Жуайо, то въ лсу мы будемъ, какъ у себя дома!..
Старикъ Боньморъ, задремавшій было посл ды, проснулся. Этотъ призывъ: ‘завтра вечеромъ въ лсу!’ былъ хорошо ему знакомый, памятный призывъ, потому что нкогда, въ его время, углекопы тоже собирались въ лсу на сходки, когда приходилось обсуждать что-нибудь особенно важное.
— Да, да, въ Вандамъ!— сказалъ онъ въ свою очередь.— Если сборъ назначенъ тамъ, то и я приду.
Маг энергично махнула рукой.
— Мы вс пойдемъ! Надо положить конецъ всмъ этимъ несправедливостямъ и измнамъ.
Этьенъ ршилъ оповстить рабочихъ всхъ селеній, что сходка назначается на завтра вечеромъ. Огонь подъ очагомъ погасъ, свча тоже догорла,теперь не оставалось больше ни угля на топливо, ни керосина, чтобы освтить жилье. Вс пробирались наверхъ ощупью, между тмъ какъ страшный холодъ словно щипалъ кожу. Маленькія дти расплакались.

VI.

Жанлинъ выздоровлъ теперь совсмъ, но переломленныя кости срослись такъ дурно, что онъ хромалъ на об ноги и ходилъ, переваливаясь, какъ утка. Впрочемъ, это не мшало ему бгать такъ же скоро, какъ прежде, и отличаться все тою же прежнею ловкостью злого и вороватаго животнаго.
На другой день въ сумерки Жанлинъ и его неразлучные спутники Беберъ и Лидія были на рекильярской дорог и притаились на пустыр за заборомъ, какъ разъ напротивъ темной бакалейной лавчонки, стоявшей на углу тропинки. Старая, почти совсмъ ослпшая женщина торговала одна въ этой лавчонк, въ которой виднлись три-четыре мшка съ чечевицей и турецкими бобами, покрытыми черной пылью, а на дверяхъ висла на бичевк очень древняя сушеная треска, вся засиженная мухами. Именно эта треска и соблазняла Жанлина. Онъ уже два раза посылалъ Бебера стащить ее, но каждый разъ кто-нибудь показывался на поворот дороги, и приходилось переждать, пока на ней не останется никого. Вчно шляются и только мшаютъ длать дло!..
На дорог показался господинъ верхомъ на лошади, и дти, тотчасъ же узнавшія директора, совсмъ прилегли за заборомъ къ земл. Съ тхъ поръ, какъ началась стачка, Геннебо, хотвшій собственными глазами наблюдать за тмъ, что длается въ кра, очень часто появлялся такимъ образомъ на дорогахъ и спокойно разъзжалъ между селеніями рабочихъ. Ни разу ни одинъ камень не просвистлъ мимо его ушей, и онъ видлъ только, что встрчавшіеся съ нимъ молчаливые люди не очень торопятся поклониться ему, но всего чаще директору приходилось наталкиваться на влюбленныя парочки, видимо нисколько не интересовавшіяся политикой. Не имя никакого желанія стснять кого-либо своимъ присутствіемъ, Геннебо рысью прозжалъ мимо на своей кобыл, не поворачивая головы, смотря только прямо передъ собою, но все-таки видъ этой безпечной влюбленной молодежи пробуждалъ въ его сердц горькое чувство. Теперь онъ замтилъ Жанлина съ его спутниками и не замедлилъ по своему истолковать то обстоятельство, что они прятались за заборомъ, сбившись въ одну кучу. Даже ребятишки и т ужь забавляются тмъ, что трутся другъ о друга!.. На глазахъ у него навернулись слезы, и онъ быстре прохалъ дальше, держась прямо въ сдл и застегнутый, по военному, на вс пуговицы.
— Вотъ проклятая судьба,— сказалъ Жанлинъ,— этому конца не будетъ! Бги, Беберъ, и дергай рыбу за хвостъ!
Но на дорог снова показались два человка, и Жанлинъ опять тихонько выругался, услышавъ голосъ своего брата Захарія, разсказывавшаго Мукъ, какъ онъ нашелъ монету въ сорокъ су, которая была зашита въ юбк его жены. Оба радостно смялись, похлопывая другъ друга по плечамъ, и Мукъ уже придумывалъ, какъ бы устроить на завтра большую игру въ кубарь. Они соберутся въ кабак Авантажъ и въ два часа поведутъ оттуда игру по направленію къ Монтуару, около Маршьена… Захарій былъ согласенъ. Чего, въ самомъ дл, пристаютъ къ нимъ со стачкой? Все равно ничего не длаешь, такъ ужь лучше повеселиться! Они повернули за уголъ дороги и встртились съ Этьеномъ, шедшимъ со стороны канала, онъ остановилъ ихъ и началъ что-то говорить.
— Что они, ночевать, что ли, здсь останутся?— вскричалъ Жанлинъ, выйдя изъ себя.— Скоро ужь ночь, и старуха собирается прятать свои мшки.
На дорог показался еще одинъ углекопъ. Этьевъ пошелъ вмст съ нимъ, и когда они проходили мимо забора, Жанлинъ слышалъ, что рчь шла о Вандамскомъ лс: сходку отложили до завтра, боясь, что въ одинъ день не успютъ оповстить о ней всхъ рабочихъ.
— Слышите?— спросилъ Жанлинъ своихъ товарищей.— Большая машина пойдетъ въ ходъ завтра. Надо тамъ быть. Мы отправимся посл полудня.
Наконецъ, на дорог не было ни души, и Жанлинъ снова послалъ Бебера къ лавчонк.
— Смле!.. Тяни за хвостъ!.. Только берегись: у старухи есть метла.
Къ счастію Бебера, почти совсмъ стемнло. Онъ однимъ прыжкомъ очутился у двери лавочки, повисъ на своей добыч, такъ что бичевка, на которой была привязана рыба, оборвалась, — и бросился бжать, таща треску, какъ бумажный змй. Жанлинъ и Лидія послдовали за нимъ. Удивленная торговка вышла изъ своей лавки, ничего не понимая и не видя исчезавшихъ въ темнот ребятишекъ.
Эти негодяи мало-по-малу становились пугаломъ для всего округа, который они безпрестанно тревожили своими набгами, какъ орда дикарей. Сначала они не выходили за предлы копей Вор и возились въ грудахъ сложеннаго угля, возвращаясь потомъ домой черными, какъ негры, играли въ прятки въ громадныхъ складахъ бревенъ, среди которыхъ было такъ же удобно скрываться, какъ въ чащ двственнаго лса. Потомъ они завладли насыпью и, какъ съ горы, катались съ нея въ тхъ мстахъ, гд она всегда стояла теплою отъ пожиравшаго ее внутренняго пожара, скрывались по цлымъ днямъ въ терновник, покрывавшимъ насыпь съ той стороны, на которой уже давно не сваливали земли, и спокойно играли тамъ, какъ шаловливые мышенята. Постепенно они все расширяли и расширяли свои владнія: ходили въ склады кирпича и дрались тамъ до крови съ другими ребятишками, рыскали по лугамъ, пожирая безъ хлба всевозможныя молочныя растенія, шныряли по берегамъ канала и ловили водившуюся въ тин рыбу, которую проглатывали сырою. Но, казалось, имъ все-таки было мало простора, и они забирались все дальше, уходили за цлые километры отъ дома, добирались даже до высокаго Вандамскаго лса, въ которомъ весною собирали и ли землянику, а лтомъ — орхи и чернику. Скоро вся обширная равнина сдлалась ихъ достояніемъ.
Нищета, царившая теперь дома, заставляла ихъ еще энергичне рыскать по дорогамъ отъ Монсу до Маршьена и высматривать по сторонамъ глазами волченятъ. Жанлинъ попрежнему руководилъ всми экспедиціями этой шайки и, какъ капитанъ, направлялъ ее въ ту или другую сторону, то на опустошеніе полей, засаженныхъ лукомъ, то на мародерство во фруктовыхъ садахъ, то иногда на похищеніе товаровъ, выставленныхъ передъ лавками. Везд стали говорить, что эти грабежи дло рукъ углекоповъ, принимающихъ участіе въ стачк, и что будто бы организовалась цлая многочисленная шайка этихъ мародеровъ. Однажды Жанлинъ заставилъ Лидію обокрасть даже ея матъ и принести ему дв дюжины палочекъ ячменнаго сахара, который хранился у Пьерронъ въ стеклянной банк, на полочк, устроенной въ окн.
Двочку страшно избили за это, но она такъ боялась Жанлина, что все-таки не осмлилась выдать его или покинуть посл этой исторіи. А между тмъ онъ постоянно бралъ себ львиную долю добычи, попадавшейся въ ихъ руки, и Беберъ долженъ былъ считать себя еще счастливымъ, если Жанлинъ не билъ его и не забиралъ одному себ все добытое ихъ общими силами.
Съ нкоторыхъ поръ Жанлинъ началъ злоупотреблять своею властью: онъ билъ Лидію, какъ законную жену, наталкивалъ недалекаго Бебера на самыя непріятныя исторіи и видимо забавлялся тмъ, что управляетъ, какъ осломъ, этимъ толстымъ мальчуганомъ, который былъ настолько силенъ, что могъ убить его однимъ ударомъ кулака. Жанлинъ презиралъ ихъ обоихъ, обращался съ ними, какъ съ рабами, и разсказывалъ имъ, что у него есть возлюбленная, принцесса, на которую они недостойны даже взглянуть. Дйствительно, Беберъ и Лидія замтили, что за послдніе восемь дней онъ нердко куда-то пропадалъ, дойдя до конца улицы или до поворота дороги, Жанлинъ вдругъ, съ самымъ страшнымъ видомъ, приказывалъ своимъ спутникамъ немедленно возвращаться домой, а самъ отбиралъ у нихъ всю добычу и тотчасъ исчезалъ неизвстно куда.
То же самое произошло и въ этотъ вечеръ.
— Дай мн ее,— сказалъ Жанлинъ, вырывая изъ рукъ товарища треску.
Они стояли теперь вс трое на поворот дороги въ Рекильяръ.
— Я тоже хочу сть,— протестовалъ Беберъ.— Вдь это я досталъ ее!
— Что?— закричалъ Жанлинъ.— Ты получишь свою часть тогда, когда мн вздумается отдать ее теб!.. Но, во всякомъ случа, не сегодня, можетъ быть, завтра, если на завтра останется что-нибудь…
Онъ толкнулъ Лидію и поставилъ ее рядомъ съ Беберомъ, въ линію, какъ солдатъ подъ ружьемъ, затмъ отошелъ назадъ и проговорилъ:
— Теперь вы стойте такъ пять минутъ, не оборачиваясь назадъ… Если только вы обернетесь, прибгутъ зври и растерзаютъ васъ!.. Потомъ вы пойдете прямо домой, и если ты, Беберъ, дотронешься дорогою до Лидіи, то я это узнаю и отколочу васъ обоихъ.
Онъ скрылся въ темнот такою легкою походкою, что даже не слышно было шаговъ его босыхъ ногъ. Въ теченіе пяти минутъ Беберъ и Лидія стояли совершенно неподвижно и не оглядывались назадъ, боясь, что тотчасъ же получатъ, неизвстно отъ кого, по пощечин. Гнетъ, который они выносили вмст, находясь подъ властью Жанлина, служилъ связующимъ звеномъ между этими ребятишками, и мало-по малу дло дошло до того, что они очень нжно полюбили другъ друга… Теперь, идя рядомъ съ Лидіей, Беберъ только и думалъ о томъ, чтобы покрпче обнять ее, какъ нердко на его глазахъ мужчины обнимали любимыхъ женщинъ, она тоже хотла бы приласкаться къ нему, чувствуя, что съ нимъ сдлалась бы совсмъ другою двочкою. Но ни тотъ, ни другая не ршались ослушаться Жанлина, и они покорно шли домой, растроганные и печальные, не смя обмняться поцлуемъ и твердо вруя, что какъ только они прикоснутся другъ къ другу, тотчасъ же, несмотря на окружающую ихъ темноту, Жанлинъ увидитъ это и надаетъ имъ сзади пинковъ.
Въ это же самое время Этьенъ пришелъ къ рекильярскммъ развалинамъ. Наканун Мукъ упросила его опять придти къ ней, и онъ пришелъ, сердясь на самого себя и не желая сознаться, что начинаетъ привязываться въ этой двушк, боготворившей его. Впрочемъ, Этьенъ шелъ сюда съ намреніемъ порвать эту связь. Онъ увидится съ Мукъ и скажетъ ей, что нужно прекратить эти свиданія, такъ какъ теперь, когда товарищи борются и умираютъ съ голоду, совсмъ не время и даже безчестно заводить любовныя исторіи и предаваться нжностямъ. Этьенъ не засталъ Мукъ дома. Онъ ршился подождать ее и слъ невдалек отъ развалинъ шахтовой башни, пристально всматриваясь въ каждую показывавшуюся здсь человческую фигуру.
Подъ развалившеюся башнею находилась полузасыпанная старая шахта. Надъ чернымъ отверстіемъ ея торчала стоймя упавшая балка съ уцлвшей на ней частью крыши и издали напоминала, особенно въ профиль, вислицу, на верхней закраин шахты, выложенной нкогда кирпичемъ, отъ котораго теперь почти не осталось и слда, выросли два дерева, рябина и платанъ, производившія такое впечатлніе, какъ будто они выдвинулись наружу съ самаго дна шахты. Это былъ совсмъ дикій и заброшенный уголокъ. Отверстіе шахты было прикрыто травою, заплетено корнями деревьевъ, наполовину завалено обрушившимися досками и бревнами и заросло терновникомъ и боярышникомъ, въ вткахъ котораго малиновки сказали весною свои гнзда. Эти копи были давно истощены, и компанія уже десять лтъ собиралась завалить ихъ, но ее удерживало то обстоятельство, что на копяхъ Вор не было своего отдльнаго вентилятора. Воздухъ на тхъ и другихъ копяхъ, соединявшихся между собою, освжался посредствомъ печи, которая находилась въ рекильярскихъ копяхъ, а старая шахта ихъ служила теперь вмсто трубы. Обшивка нижней части этой шахты была укрплена поперечными брусьями, расположенными такимъ образомъ, что они совершенно загораживали тотъ ходъ, по которому нкогда поднимали на земную поверхность телжки съ углемъ, верхнія галереи стояли совсмъ заброшенными, но нижняя по возможности поддерживалась, и въ ней стояла огромная печь, биткомъ набитая пылающимъ каменнымъ углемъ. Тяга отъ этой страшной топки была такъ сильна, что съ одного конца подземныхъ галерей Вор и до другого втеръ постоянно свисталъ, какъ во время бури. На всякій случай, чтобы все-таки можно было спуститься прямо въ рекильярскія копи или подняться изъ нихъ наверхъ, администраціей отдано было приказаніе поддерживать тотъ ходъ въ шахт, гд находились лстницы, но никто не наблюдалъ за этимъ, и лстницы гнили отъ сырости, многія площадки на нихъ уже совсмъ развалились. Отверстіе шахты было почти заткнуто огромнымъ кустомъ терновника, на первой лстниц совсмъ не осталось ступенекъ, и если бы кто-нибудь вздумалъ спуститься внизъ, то ему оставалось бы только сначала цпляться за корни рябины, а затмъ летть въ черную бездну, положившись на свою счастливую звзду.
Этьенъ терпливо сидлъ, скрытый кустарникомъ, какъ вдругъ ему послышался какой-то шорохъ въ втвяхъ деревьевъ. Сначала онъ подумалъ, что это пробирается чмъ-нибудь потревоженный ужъ, но затмъ блеснулъ огонекъ зажженной спички. Уже и это удивило Этьена, но его удивленіе возрасло еще больше, когда онъ узналъ Жанлина, который, между тмъ, зажегъ свчу и спустился въ темное отверстіе шахты. Этьеномъ овладло такое любопытство, что онъ въ свою очередь подошелъ къ краю шахты и заглянулъ въ нее. Жанлина уже не было видно, но слабый свтъ мерцалъ на второй изъ площадокъ, раздлявшихъ лстницы. Съ минуту Этьенъ колебался, однако, кончилъ тмъ, что ршился тоже спуститься внизъ и ухватился за корни деревьевъ, думая, что ему придется пролетть насквозь вс пятьсотъ двадцать четыре метра, на которые дно шахты отстояло отъ поверхности земли. Однако, онъ попалъ ногою на ступеньку, впрочемъ, тотчасъ же подломившуюся подъ нимъ, и началъ осторожно спускаться внизъ. Жанлинъ не замчалъ, что за нимъ слдятъ, тогда какъ Этьенъ постоянно видлъ подъ собою огонекъ свчи, спускавшійся все ниже и ниже, между тмъ какъ тнь мальчика, выростая до громадныхъ размровъ, колебалась на стнахъ шахты, прыгая вправо, влво, сообразно раскачиванію разбитыхъ бедеръ Жанлина. Онъ спускался съ ловкостью обезьяны, придерживаясь за брусья руками, ногами, даже подбородкомъ въ тхъ мстахъ, гд не было ступенекъ. Лстницы смняли одна другую черезъ каждые семь метровъ. Одн изъ нихъ были еще совершенно крпкія, другія шатались, трещали и каждую минуту грозили обрушиться. Узенькія площадки, раздлявшія ихъ, позеленли и прогнили до того, что нога ступала по нимъ, точно по мягкому мху. Чмъ дальше внизъ, тмъ сильне становился жаръ, доходившій сюда отъ печи, провтривавшей Вор, но теперь онъ былъ еще слабе обыкновеннаго, потому что за время стачки печь топили не такъ жарко, какъ во время работъ, когда она пожирала ежедневно по пяти тысячъ килограммовъ угля. Тогда никто не ршился бы спуститься въ рекильярскую шахту, если не хотлъ опалить себ всю шкуру.
— Вотъ настоящая жаба, чортъ возьми!— ругался про себя задыхавшійся Этьенъ.— И куда только онъ лзетъ?
Ноги его скользили по влажному дереву и два раза онъ чуть не полетлъ внизъ. Если бы у него была, по крайней мр, свча, какъ у Жанлина, а то ему приходилось руководиться только слабымъ свтомъ, мелькавшимъ внизу, и безпрестанно ушибаться о стны. Онъ уже спустился, должно быть, съ двадцатой лстницы, а конца все еще не было видно. Тогда Этьенъ, продолжая спускаться все ниже и ниже, принялся считать: двадцать первая, двадцать вторая, двадцать третья… Страшный жаръ, казалось, сдавливалъ ему голову, становился все нестерпиме, и Этьену начинало казаться, что онъ сейчасъ упадетъ прямо въ печь. Наконецъ онъ добрался до отдленія нагрузки и увидалъ свчу Жанлина, двигавшуюся въ глубин галереи. Было пройдено тридцать лстницъ, слдовательно, около двухсотъ десяти метровъ.
‘Неужели онъ поведетъ меня еще дальше?— думалъ Этьенъ.— По всей вроятности, мальчуганъ прячется въ конюшн’.
Но лвая галерея, которая вела въ конюшню, была засыпана обваломъ. Началось новое путешествіе, еще боле трудное и опасное. Испуганныя летучія мыши летали и садились на своды отдленія нагрузки. Этьенъ долженъ былъ торопиться, чтобы не потерять изъ виду руководившаго имъ свта, и поэтому, не медля, бросился въ галерею, по которой шелъ Жанлинъ. Худенькій и гибкій, какъ змя, мальчикъ проскальзывалъ везд совершенно свободно, между тмъ какъ Этьенъ не могъ мстами пройти, не содравъ себ кожи. Какъ вс заброшенные подземные ходы, эта галерея сплющилась подъ напоромъ осдавшей почвы и продолжала съ каждымъ днемъ суживаться все больше и больше, такъ что въ нкоторыхъ мстахъ была теперь не просторне печной трубы, а со временемъ ей предстояло и совсмъ исчезнуть. Дерево, укрплявшее нкогда галерею, изломалось въ щепы, и на каждомъ шагу Этьену предстояла опасность разодрать себ кожу или наткнуться на торчавшія спицы, острыя, какъ шпага. Онъ подвигался впередъ съ величайшею осторожностью, ползя на колняхъ или на живот и ощупывая стны и своды руками. Вдругъ цлая стая крысъ, спасавшихся бгствомъ, пробжала по немъ.
— Ахъ, чортъ возьми! будетъ ли этому конецъ!— проворчалъ онъ, весь избитый и едва переводя духъ.
Конецъ пришелъ: черезъ какой-нибудь километръ труба, по которой ползъ Этьенъ, начала расширяться, и онъ очутился въ прекрасно сохранившейся галере, служившей нкогда для провоза телжекъ съ углемъ въ пріемное отдленіе. Она была вырублена въ цльномъ сло камня и походила на природный гротъ. Этьенъ пріостановился, увидвъ издали, что Жанлинъ втиснулъ свчу между двумя камнями и спокойно располагался отдохнуть, какъ человкъ, очень довольный тмъ, что возвратился къ себ домой. И дйствительно, здсь было устроено настоящее жилье, довольно удобное, обставленное чуть не всми принадлежностями хозяйства: въ сторон, на земл, лежала большая охапка сна, служившая очень мягкою постелью, на старыхъ брусьяхъ, сложенныхъ на подобіе стола, было всего въ волю: хлба, свчей, можжевеловой водки… Это была настоящая разбойничья пещера, въ которую цлыя недли сносилась всякая добыча, иногда даже совсмъ ненужная ея обитателю, напримръ: мыло и воскъ для натиранія половъ, украденные, какъ видно, единственно изъ любви къ воровству. И Жанлинъ, какъ эгоистъ-разбойникъ, пользовался одинъ всмъ этимъ награбленнымъ добромъ.
— Скажи, ты насмхаешься надъ всмъ свтомъ?— вскричалъ Этьенъ, переводя духъ.— Ты лазишь сюда наслаждаться, когда мы вс тамъ, наверху, умираемъ съ голоду.
Въ первую минуту Жанлинъ испугался и задрожалъ, но, узнавъ Этьена, скоро успокоился.
— Не хочешь ли пообдать со мною?— сказалъ онъ.— Гмъ, кусочекъ жареной трески? Вотъ ты сейчасъ увидишь!
Онъ не бросилъ украденной рыбы и принялся на-чисто отскабливать засиженныя мухами мста, ловко дйствуя очень хорошимъ новымъ ножомъ, однимъ изъ тхъ маленькихъ ножей-кинжаловъ съ костяными ручками, на которыхъ всегда находится какой-нибудь девизъ. На нож Жанлина было написано только одно слово ‘Любовь’.
— Какой у тебя хорошій ножъ,— замтилъ Этьенъ.
— Это подарокъ Лидіи, — отвчалъ Жанлинъ, умалчивая о томъ, что Лидія украла эту вещь, по его приказанію, въ одной изъ передвижныхъ лавочекъ Монсу напротивъ заведенія Тэтъ-Купе.
Продолжая отскабливать треску, онъ прибавилъ съ гордостью: — Неправда ли, здсь у меня очень хорошо?.. Немножко потепле, чмъ у васъ наверху, и гораздо лучше пахнетъ!
Этьенъ слъ. Ему захотлось поговорить съ этимъ интереснымъ мальчуганомъ, правда, испорченнымъ до мозга костей, но все же смлымъ и находчивымъ. Дйствительно, Этьенъ чувствовалъ себя очень хорошо въ этой нор. Нестерпимая жара, стоявшая въ шахт, смнилась здсь ровною и теплою, какъ въ бан, температурою, особенно пріятною посл царившаго наверху рзкаго январьскаго холода, отъ котораго у плохо одтыхъ бдняковъ растрескивалась кожа. За т годы, въ теченіе которыхъ копи были заброшены, воздухъ въ галереяхъ очистился, рудничнаго газа не осталось и слда, а отъ стараго, перегнившаго дерева пахло летучимъ эиромъ. Къ тому же это ветхое дерево сдлалось теперь очень красивымъ: оно приняло желтоватый цвтъ мрамора и покрылось блою мшистою растительностью, которая точно задрапировала его шелковой вышивкой и унизала жемчугомъ. Нкоторые брусья были сплошь покрыты грибами. Блыя бабочки и мухи летали взадъ и впередъ, блые, какъ снгъ, пауки ползали по галере, въ которой развелось цлое обезцвченное населеніе, никогда не знавшее солнца.
— И теб тутъ не страшно?— спросилъ Этьенъ.
— Страшно?— переспросилъ съ удивленіемъ Жанлинъ.— Чего же мн бояться, когда здсь, кром меня, никого нтъ?
Наконецъ, треска была совсмъ очищена. Мальчуганъ развелъ небольшой огонь и поджарилъ рыбу на горячихъ угольяхъ. Затмъ онъ разрзалъ пополамъ хлбъ. Этьенъ не отказался отъ своей доли. Эта закуска была страшно соленая, но тмъ не мене очень лакомая для здоровыхъ желудковъ.
— Теперь я не удивляюсь, что ты толстешь въ то время, какъ мы вс худемъ. Знаешь ли ты, что вдь это свинство набивать такъ брюхо!.. А о другихъ ты и не подумалъ?
— Ну, да!.. Зачмъ же другіе такъ глупы?
— Къ тому же, ты хорошо длаешь, что прячешься! Если бы отецъ узналъ, что ты занялся воровствомъ, онъ славно отдлалъ бы тебя…
— Въ такомъ случа, значитъ, буржуа не обкрадываютъ насъ? А ты всегда называлъ ихъ ворами… Когда я стащилъ этотъ хлбъ у Мэгра, то взялъ у него только то, что онъ намъ долженъ.
Этьенъ замолчалъ, отчасти смущенный, отчасти оттого, что у него былъ набить ротъ. Онъ съ любопытствомъ смотрлъ на этого ребенка съ обезьяньей мордочкою, зелеными глазами и большими ушами,— на этого маленькаго выродка, темнаго разумомъ и хитраго, какъ дикарь или, врне, какъ дикое животное, на которое онъ походилъ всмъ своимъ существомъ. Копи сдлали его такимъ, копи и докончили, переломавъ ему ноги.
— А Лидію, — снова заговорилъ Этьенъ, — приводишь ты иногда сюда?
Жанлинъ презрительно захохоталъ.
— Лидію?!.. Ну, ужь нтъ!.. Женщины болтливы.
Онъ продолжалъ смяться, полный безпредльнаго презрнія къ Лидіи и Беберу. Никто еще не видывалъ такихъ глупыхъ ребятишекъ! Мысль, что они врятъ его вранью и идутъ теперь съ пустыми руками, тогда какъ онъ стъ горячую рыбу, наполняла его необыкновеннымъ удовольствіемъ. Затмъ онъ прибавилъ съ серьезностью маленькаго философа:
— Одному гораздо лучше, такъ какъ самъ съ собою всегда живешь въ ладу.
Этьенъ долъ хлбъ и выпилъ глотокъ можжевеловой водки. На минуту онъ задумался, спрашивая себя, не лучше ли будетъ если онъ поступить вроломно съ гостепріимнымъ Жанлиномъ выведетъ его отсюда за ухо и запретить мародерствовать, объявивъ ему, что при первомъ же его покушеніи на воровство разскажетъ обо всемъ отцу. Но, когда онъ разсматривалъ это подземное убжище, ему вдругъ пришла въ голову мысль: кто знаетъ, не понадобится ли оно для кого-нибудь изъ товарищей или для него самого, если дла примутъ дурной оборотъ?.. Этьенъ заставилъ Жанлина поклясться, что тотъ не заспится на своемъ сн и не останется здсь на ночь, какъ это иногда случалось, затмъ, взявъ одну изъ свчей, онъ ушелъ первый, предоставивъ мальчугану приводить на свобод въ порядокъ свое хозяйство.
Несмотря на страшный холодъ, Мукъ поджидала Этьена, сидя на бревн, и приходила въ отчаяніе, что онъ не идетъ. Увидвъ его наконецъ, она бросилась къ нему на шею, и точно ножъ пронзилъ ея сердце, когда Этьенъ объявилъ ей, что ршился не видться больше съ нею. Боже мой! Да отчего же?.. Разв она недостаточно любитъ его?.. Боясь, что не устоитъ противъ желанія зайти къ ней, Этьенъ повелъ ее по дорог и старался какъ можно деликатне и ласкове объяснить двушк, что эта связь компрометируетъ его въ глазахъ товарищей, что ее нужно прервать ради дла, ради интересовъ политики. Двушка очень удивилась: какой можетъ быть отъ этого вредъ для политики?.. Наконецъ, ей пришла мысль, что онъ стыдится этой связи съ нею… Мукъ не оскорбилась этимъ: что жь, это понятно, она предложила ему, пусть онъ дастъ ей публично пощечину, чтобы товарищи подумали, что Этьенъ бросилъ ее. Но на самомъ дл онъ все-таки будетъ видться съ нею, хоть на минутку, хоть изрдка… Она страстно молила его, клялась, что объ ихъ свиданіяхъ никто не узнаетъ, но Этьенъ, какъ онъ ни былъ растроганъ ея горячими мольбами, все-таки оставался при своемъ ршеніи: это необходимо… На прощанье онъ хотлъ, по крайней мр, обнять ее. Шагъ за шагомъ они дошли въ то время до первыхъ домовъ Монсу и стояли, обнявшись, освщенные яркимъ свтомъ мсяца. Показалась какая-то женщина и, проходя мимо нихъ, вдругъ пошатнулась, точно споткнувшись о камень.
— Кто это?— тревожно спросилъ Этьенъ.
— Это Катерина,— отвчала Мукъ.— Она возвращается изъ Жанъ-Баръ.
Женщина шла дальше, опустивъ внизъ голову, едва передвигая ноги, и казалась страшно утомленною. Этьенъ смотрлъ на нее вн себя отъ отчаянія, что она увидла его съ Мукъ, и горько упрекалъ себя, хотя самъ не могъ бы объяснить въ чемъ. Разв она не ушла къ своему возлюбленному? Разв она не заставила его, Этьена, точно также страдать на этой же рекильярской дорог, когда отдавала свою любовь Шавалю? Но, несмотря ни на что, Этьенъ не могъ утшиться и простить себ, что отплатилъ ей тмъ же.
— Знаешь ли, что я теб скажу?— прошептала вся въ слезахъ Мукъ, уходя.— Ты потому отказываешься отъ меня, что любишь другую.
На слдующій день погода была великолпная. Выдался одинъ изъ тхъ хорошихъ зимнихъ дней, когда стоитъ небольшой морозъ, небо ясно, а твердая земля звенитъ подъ ногами, какъ хрусталь. Жанлинъ убжалъ изъ дому еще въ часъ пополудни, но нкоторое время ему пришлось простоять за церковью, покуда пришелъ Беберъ. Потомъ долго не приходила Лидія, которую мать опять заперла въ погребъ, и мальчуганы уже собрались было отправляться одни. Но двочку, наконецъ, выпустили, дали ей въ руки корзинку и объявили, что если она не наберетъ салату полную корзинку то ее опять запрутъ на всю ночь въ погребъ, съ крысами. Страшно напуганная, Лидія хотла тотчасъ идти за салатомъ, но Жанлинъ отговорилъ ее: можно будетъ набрать и потомъ. Его давно уже прельщалъ толстый кроликъ Рассенра, и на этотъ разъ, когда ребятишки проходили мимо кабака Авантажъ, кроликъ, какъ нарочно, прогуливался по дорог. Жанлинъ однимъ прыжкомъ схватилъ его за уши, запряталъ въ корзинку Лидіи, и вс трое пустились бжать. Вотъ будетъ весело: они заставятъ кролика бжать, какъ собаку, до самаго лса.
Ребятишки пріостановились на нкоторое время около Захарія и Мука, которые, выпивъ вмст съ двумя другими товарищами по кружк пива, собирались начать игру въ кубарь. Выигравшіе должны были получить новую фуражку и красный фуляровый платокъ, которые хранились покуда, до окончанія игры, у Рассенра. Четверо игроковъ, двое противъ двоихъ, ршали теперь вопросъ о томъ, кому начинать первую партію, которая должна была идти отъ Вор къ ферм Пайльо, на разстояніи около трехъ километровъ. Мукъ брался довести кубарь до фермы въ восемь очередей, но Захарій взялся въ семь, и такимъ образомъ право начинать первую партію осталось за нимъ. Кубарь — небольшое яйцо изъ буксоваго дерева — поставили на мостовую, острымъ концомъ вверхъ. У каждаго изъ игроковъ былъ въ рукахъ деревянный, обитый желзомъ молотокъ, насаженный на длинную, крпко обмотанную бичевой рукоятку. Пробило два часа, когда началась игра. Начинавшій партію имлъ право на три удара въ каждую изъ своихъ очередей, и Захарій мастерски повелъ игру, отбросивъ кубарь первыми же своими тремя ударами боле чмъ за четыреста метровъ, черезъ свекловичныя поля, такъ какъ играть въ эту игру на дорогахъ и въ селеніяхъ запрещалось въ виду того, что играющіе могли убить кого-нибудь изъ прохожихъ. Мукъ, который въ каждую изъ своихъ очередей могъ сдлать только одинъ ударъ, былъ тоже хорошій игрокъ, и онъ своимъ единственнымъ ударомъ отбросилъ кубарь такъ удачно, что тотъ отлетлъ, по крайней мр, на сто пятьдесятъ метровъ назадъ. Такимъ образомъ, игра началась: одна сторона гнала кубарь впередъ, другая отбрасывала его назадъ, И вс бгали за нимъ взадъ и впередъ, спотыкаясь на замерзшей неровной поверхности пашни и ушибая ноги.
Сначала Жанлинъ, Беберъ и Лидія бгали вслдъ за игроками и восхищались ихъ мастерскими ударами, но затмъ ребятишки вспомнили о кролик, который трясся у нихъ въ корзинк, и, оставивъ игроковъ, выпустили его, чтобы посмотрть, шибко ли онъ бгаетъ. Несчастное животное пустилось по полю, ребятишки кинулись за нимъ и въ теченіе цлаго часа гоняли по всмъ направленіямъ, крича и хлопая руками, чтобы еще боле его напугать. Конечно, въ обыкновенное время кроликъ скоро ушелъ бы отъ нихъ, но теперь, на свое несчастіе, онъ опять находился въ період беременности.
Они бжали, задыхаясь отъ усталости, какъ вдругъ около нихъ раздались гнвныя восклицанія и ругательства: оказалось, что ребятишки, сами не замчая того, опять приблизились къ играющимъ, и Захарій чуть было не раздробилъ черепа своему брату. Игроки начинали уже четвертую партію, отъ фермы найльо они провели кубарь въ Катръ-Шеменъ, отъ Катръ-Шеменъ къ Монтмару, и теперь партія шла, въ шесть очередей, отъ Монтуара къ Пре-де-Вашъ. Всего въ теченіе часа они прошли два съ половиною ль и успли еще при этомъ зайти въ два кабака, Винцентъ и Труа-Сажъ, чтобы выпить по кружк пива. Теперь партію велъ Мукъ, и хотя до конца ея оставалось еще дв очереди, но все-таки побда его казалась несомннною, какъ вдругъ Захарій, по обыкновенію зубоскалившій, когда пришла его очередь, отбросилъ кубарь назадъ такъ ловко, что загналъ его въ глубокую яму. Посл него очередь была за партнеромъ Мука, но тотъ не могъ выбить кубарь изъ ямы… Это было полнйшее несчастіе. Вс четверо кричали, горячились, однако же, въ конц концовъ, не оставалось длать ничего больше, какъ начать новую партію,— отъ Пре-де-Вашъ въ Гербъ-Верть. Между этими пунктами не было и двухъ километровъ, и новая партія пошла въ пять очередей. Потомъ назначенъ былъ отдыхъ у Леренара.
Жанлинъ придумалъ еще новую забаву. Онъ дождался, пока игравшіе пробжали за кубаремъ дальше, досталъ изъ кармана бичевку и привязалъ ее къ лвой задней лап кролика. Это вышло очень забавно: кроликъ бжалъ впереди ребятишекъ, дергая лапкой и такъ жалко переваливаясь со стороны на сторону, что никогда еще дти не смялись такъ много. Потомъ они привязали его за шею, чтобы онъ бжалъ вскачь, но такъ какъ бдное животное начинало уставать, то они опрокидывали его то на спину, то на бокъ, и тащили за собою, какъ настоящую маленькую карету. Это продолжалось боле часа, кроликъ начиналъ уже хрипть, когда ребятишки быстро запрятали его въ корзинку, услышавъ около лса Крюшо голоса игроковъ, къ которымъ они опять приблизились.
Теперь Захарій, Мукъ и ихъ партнеры отмривали километры почти безъ отдыха, только на минуту заходя въ намченные ими заране кабаки, чтобы проглотить по кружк пива. Отъ ГербъВертъ они гнали кубарь до Бюши, потомъ до Круа-де-Пьерръ, потомъ до Шамбле. Замерзшая земля звенла подъ ногами игроковъ, безостановочно бгавшихъ за кубаремъ, кубарь подскакивалъ на льду, какъ мячъ. Это была самая хорошая погода для игры, потому что ноги не вязли въ пашн и бгать было легко, хотя точно также легко можно было и сломать себ шею. Удары молотка о кубарь раздавались въ сухомъ воздух точно ружейные выстрлы, игроки, сжимая мускулистыми руками обвитыя бичевкою рукоятки, раскачивались всмъ корпусомъ съ такимъ напряженіемъ, какъ будто собирались убить быка однимъ ударомъ, и игра шла по цлымъ часамъ, съ одного конца равнины на другой, черезъ рвы, черезъ изгороди, черезъ придорожныя канавы, черезъ низенькія кирпичныя ограды… Казалось, въ груди у этихъ людей были добрые раздувальные мхи, а въ колняхъ желзные шарниры. Забойщики разминали въ этой любимой игр свои мускулы посл работы подъ землею, и между ними находи лись такіе любители,— большею частью въ возраст около двадцати пяти лтъ,— которые пробгали за кубаремъ по десяти лье почти безъ отдыха. Достигнувъ сорока лтъ, кубарь бросали, потому что въ эти годы человкъ уже слишкомъ тяжелъ для такой игры.
Пробило пять часовъ и уже начинало смеркаться. Оставалась еще одна послдняя партія, до Вандамскаго лса, которая должна была ршить, кому достанутся фуражка и фуляръ. Захарій съ своимъ обычнымъ насмшливымъ равнодушіемъ подшучивалъ надъ политикой: это будетъ очень забавно попасть прямо туда, въ самую середину товарищей… Что же касается до Жанлина, то онъ уже съ тхъ поръ, какъ вышелъ изъ селенія, имлъ въ виду добраться до лса, хотя все время длалъ видъ, что бгаетъ по полянъ совершенно безцльно. Онъ съ негодованіемъ погрозилъ Лидіи, когда та, мучимая угрызеніями совсти и страхомъ, заговорила было о томъ, что ей надо возвратиться въ Вор и нарвать тамъ корзинку салата. Неужели же они пропустятъ собраніе? Нтъ, онъ хочетъ послушать, что будутъ говорить старики… Жанлинъ толкнулъ впередъ Бебера и придумалъ новую забаву, чтобы веселе было идти до лса: пустить кролика на свободу и подгонять его камнями. На самомъ дл, тайною мыслью Жанлина, подсказанной ему его прожорливостью, было убить бдное животное, потомъ унести его съ собою и състь въ подземной галере Рекильяра. Кроликъ пустился бжать, опустивъ носъ въ землю и закинувъ назадъ уши, попавшій въ него камень ободралъ ему спину, другой поранилъ хвостъ, и несмотря на то, что становилось темно, бдному животному не остаться бы въ живыхъ, если бы его мучители не увидли Этьена и Маг, показавшихся на лсной прогалин. Ребятишки быстро схватили кролика и опять запрятали его въ корзинку. Почти въ то же самое время Захарій, Мукъ и ихъ партнеры окончили партію, и отброшенный въ послдній разъ кубарь упалъ въ нсколькихъ шагахъ отъ прогалины. Вс они какъ разъ попали на мсто, назначенное для сходки.
Только-что начало смеркаться, по всмъ дорогамъ и тропинкамъ этой обширной равнины показались вереницы людей, молча шедшихъ на нкоторомъ разстояніи другъ за другомъ по направленію къ высокимъ деревьямъ лса. Селенія пустли, даже женщины и дти покидали ихъ и уходили какъ бы на прогулку, выманенныя изъ домовъ видомъ этого яснаго неба, разстилавшагося надъ полями. Теперь мракъ уже совсмъ окуталъ дороги, на нихъ нельзя было различить эти движущіяся вереницы людей, стремящихся къ одной цли, какъ бы слившихся въ одну душу, и слышенъ былъ только неясный топотъ ногъ. Между изгородями и кустарниками раздавался легкій шелестъ, неясный шумъ голосовъ ночи.
Геннебо, возвращавшійся въ это время домой на своей кобыл, прислушивался къ этимъ неопредленнымъ звукамъ. По дорог ему безпрестанно попадались навстрчу парочки, цлыя длинныя вереницы людей, вышедшихъ, какъ онъ думалъ, прогуляться въ этотъ прекрасный зимній вечеръ… Опять эти влюбленные, безпрестанно цлующіеся и прячущіеся за придорожными изгородями!.. Встрча съ этими нищими, до-сыта упивающимися единственною ничего имъ не стоющею радостью, разв не самыя обыкновенныя, всюду преслдующія его встрчи? И глупцы, съ избыткомъ пользующіеся этимъ единственнымъ счастьемъ любить и быть любимыми, еще недовольны жизнью!.. Онъ завидовалъ этимъ бднякамъ и охотно согласился бы вести ихъ полуголодное существованіе, если бы только могъ начать снова жизнь, начать ее рука объ руку съ женщиною, которая отдалась бы ему, можетъ быть, гд нибудь на камняхъ, но отдалась всмъ сердцемъ… Опустивъ голову Геннебо тихо возвращался домой съ своимъ неизлечимымъ горемъ на сердц, и его словно преслдовали наполнявшіе темную равнину неясные звуки, казавшіеся ему шепотомъ и поцлуями влюбленныхъ.

VII.

Сходка была назначена на обширной прогалин Планъ-де-Дамъ, которая, посл производившейся здсь недавно рубки деревьевъ, раздвинулась до самой опушки Вандаискаго лса. Опоясанная высокими деревьями, великолпными буками, прямые и правильные стволы которыхъ окружали ее точно блыми колоннами, покрытыми зеленющими лишаями, она шла легкимъ скатомъ. Мстами въ трав еще лежали срубленные гиганты-деревья, между тмъ какъ на лвой сторон прогалины возвышались темныя массы уже совсмъ обдланнаго лса, сложеннаго въ правильные кубы. Съ наступленіемъ сумерекъ холодъ сдлался рзче, и замерзшій мохъ трещалъ подъ ногами. На земл было совершенно темно, но въ вышин верхушки деревьевъ отчетливо вырисовывались на блдномъ неб, на которомъ взошла полная луна и заставила померкнуть звзды.
На сходку собралось около трехъ тысячъ углекоповъ, и эта копошившаяся во мрактолпамужчинъи дтей заняла мало-по-малу всю прогалину и разлилась далеко подъ деревьями. Но все еще продолжали прибывать запоздавшіе рабочіе, и живыя волны человческихъ головъ, колыхавшихся во мрак, простирались уже до ближайшаго подлска Глухой гудъ, похожій на втеръ въ бурю, стоялъ надъ толпою и разносился далеко въ этомъ неподвижномъ, словно застывшемъ лсу.
На боле возвышенномъ краю прогалины стояли Этьенъ, Маг и Рассенръ. Они спорили между собою и порою голоса ихъ звучали отрывисто и рзко, какъ взрывы. Около нихъ группировались прислушивавшіеся къ ихъ спору мужчины: Левакъ, сжимавшій кулаки, Пьерронъ, повернувшійся въ спорившимъ спиною и очень встревоженный тмъ, что не могъ боле ссылаться на свою лихорадку, старики Боньморъ и Мукъ, сидвшіе рядышкомъ на древесномъ пн и погруженные въ глубокія размышленія. Затмъ, позади, расположились зубоскалы: Захарій, молодой Мукъ и нкоторые другіе,— пришедшіе сюда, чтобы посмяться. Еще дальше, собравшіяся въ группу женщины были, напротивъ, сосредоточенны и серьезны, какъ въ церкви. Маг, больше молчавшая, какъ и ея мужъ, покачивала головою въ отвтъ на глухія проклятія Левака, Филомена, опять схватившая съ началомъ зимы бронхитъ, кашляла, одна только Мукъ хохотала во все горло, слушая, какъ Брюле ругала свою безчувственную дочь и кричала, что та — продажная тварь, жирющая отъ подлостей своего мужа, что она отсылаетъ мать изъ дому, чтобы безъ нея втихомолку набить себ брюхо кроличьимъ мясомъ… Жанлинъ взобрался на сложенныя бревна, втащилъ туда Лидію, веллъ Беберу присоединиться къ нимъ, и вс трое сидли теперь точно на воздух, выше всей собравшейся толпы.
Споръ завелъ Рассенръ, настаивавшій на томъ, что прежде всего слдуетъ обычнымъ порядкомъ избрать предсдателя и помощниковъ его. Кабатчикъ не могъ успокоиться посл своего пораженія въ Бонъ-Жуайо и поклялся отмстить за него, разсчитывая, что тотчасъ же возвратитъ себ свое прежнее вліяніе, какъ только станетъ лицомъ къ лицу съ самими рабочими, а не съ уполномоченными отъ нихъ депутатами. Этьенъ возмущался и находилъ, что мысль о предсдател до крайности глупа здсь, среди этого лса.
Не предвидя конца спору, онъ вскочилъ на стволъ дерева и разомъ овладлъ толпою, вскричавъ:
— Товарищи! Товарищи!..
Смшанный гулъ голосовъ постепенно замеръ какъ бы въ глубокомъ вздох, покуда Маг старался успокоить волновавшагося Рассенра. Затмъ Этьенъ продолжалъ звучнымъ голосомъ:
— Товарищи, такъ какъ намъ не позволяютъ обсуждать наши дла дома и высылаютъ противъ насъ жандармовъ, точно противъ разбойниковъ, то намъ приходится поневол совщаться здсь, въ лсу! Здсь мы свободны, здсь мы дома, и никто не придетъ сюда и не заставитъ насъ молчать, какъ нельзя принудить къ молчанію птицъ и животныхъ!
Крики и восклицанія, раздавшіеся ему въ отвтъ, походили на раскаты грома.
— Да, да, лсъ нашъ, мы имемъ право собираться здсь!.. Говори!
Этьенъ съ секунду молчалъ, стоя неподвижно на дерев. Луна, все еще стоявшая низко на горизонт, освщала только верхушки деревьевъ, мало-по-малу успокоившаяся и затихшая толпа стояла въ глубокомъ мрак. Этьенъ помщался на возвышенномъ краю прогалины и господствовалъ надъ толпою, но она могла разсмотрть на томъ мст, гд онъ стоялъ, только какую-то неопредленную тнь.
Онъ медленно поднялъ руку и началъ свою рчь. Но теперь онъ заговорилъ сдержанно, дловымъ тономъ простого уполномоченнаго рабочихъ, который долженъ дать имъ отчетъ въ своихъ дйствіяхъ. Этьенъ говорилъ теперь ту самую рчь, которую собирался сказать еще въ Бонъ-Жуайо, и началъ ее съ краткаго обзора всего хода стачки, стараясь бытъ какъ можно боле точнымъ въ своихъ выраженіяхъ и приводя факты, одни только факты. Прежде всего онъ сказалъ, что не видитъ ничего хорошаго въ стачкахъ вообще, но углекопы вовсе и не желали бросать работу: компанія сама принудила ихъ къ этому, введя свою новую систему разсчета. Затмъ онъ напомнилъ о первомъ свиданіи депутатовъ съ директоромъ, указалъ на недобросовстность компаніи, которая, поздне, когда депутаты ходили вторично къ Геннебо, уже готова была на запоздалыя уступки и соглашалась возвратить рабочимъ украденные ею у нихъ десять сантимовъ… Дло остановилось на этомъ. Потомъ Этьенъ привелъ ряды цифръ, объясняя, куда ушли деньги изъ кассы и разныя пожертвованія, поступавшія со стороны, постарался въ нсколькихъ словахъ оправдать международный союзъ рабочихъ, Плюшара и другихъ людей, которые, несмотря на все свое сочувствіе къ углекопамъ, не могли оказать имъ достаточной поддержки. Положеніе ухудшается съ каждымъ днемъ, компанія возвращаетъ здшнимъ углекопамъ разсчетныя книжки и грозитъ выписать рабочихъ изъ Бельгіи, кром того, она запугиваетъ слабыхъ людей и убждаетъ ихъ снова приняться за работу… Этьенъ попрежнему говорилъ все тмъ же монотоннымъ голосомъ, чтобы еще сильне подчеркнуть сообщаемыя имъ дурныя извстія, говорилъ, что голодъ остается побдителемъ, что надежда умерла, что мужество, съ которымъ велась борьба, достигло крайнихъ предловъ напряженія… И вдругъ, не возвышая голоса, онъ закончилъ свою рчь слдующими словами:
— Въ виду этихъ обстоятельствъ, товарищи, вы должны сегодня вечеромъ придти къ какому-нибудь ршенію. Хотите ли вы продолжать стачку, и если хотите, то на какія средства разсчитываете вести ее, покуда не восторжествуете надъ компаніей?
Глубокое молчаніе воцарилось повсюду, въ этомъ лсу, надъ которымъ разстилалось звздное небо, невидимая во мрак толпа стояла безмолвно, вс сердца были разбиты словами оратора, и слышалось только ускоренное дыханіе всхъ этихъ людей, повергнутыхъ въ отчаяніе.
Этьенъ заговорилъ опять, но заговорилъ уже совсмъ другимъ голосомъ, не какъ секретарь союза, а какъ предводитель толпы, апостолъ, возвщающій истину. Неужели найдутся подлецы, которые не сдержатъ даннаго слова? Какъ, страдать цлый мсяцъ, страдать совершенно безплодно, чтобы затмъ склонить голову и возвратиться на копи, къ прежней безъисходной нужд! Не лучше ли умереть разомъ, попытавшись прежде добиться лучшаго положенія? Вчно смиряться и терпливо выносить голодъ, выносить до тхъ поръ, покуда этотъ же самый голодъ не выведетъ изъ себя самыхъ спокойныхъ людей, не глупая ли это игра, которая не должна длиться больше?.. Ораторъ указалъ на то, что вс бдствія, приносимыя промышленными кризисами, обрушиваются на однихъ только рабочихъ, и когда конкурренція вынуждаетъ хозяевъ понижать цну продукта, за это платятся тоже одни рабочіе, доведенные до послдней степени нищеты… Нтъ, новая система разсчета, съ ея особою платою за крпленіе галерей, не могла быть принята, такъ какъ это не что иное, какъ замаскированная сбавка заработной платы: у каждаго человка просто хотли украсть по цлому часу его каждодневнаго труда. Это ужь черезчуръ, и приходить время, когда вышедшіе изъ терпнія бдняки добьются справедливости.
Ораторъ остановился съ распростертыми въ воздух руками. Толпа какъ бы вздрогнула при слов ‘справедливость’ и отвчала взрывами рукоплесканій, раздавшихся, какъ шумъ падающихъ сухихъ листьевъ.
— Справедливость… пришло время справедливости!— кричали рабочіе.
Мало-по-малу Этьенъ воодушевлялся. Онъ не могъ говорить такъ легко и непринужденно, какъ Рассенръ, и часто не находилъ словъ для выраженія своихъ мыслей, запинался, останавливался, двигалъ плечами, какъ бы усиливаясь выйти изъ затруднительнаго положенія. Однако же, во время этихъ тягостныхъ для него паузъ онъ всегда успвалъ найти выраженія настолько сильныя по своей образности и вмст съ тмъ настолько безъискусственныя, что тотчасъ же опять покорялъ себ всхъ своихъ слушателей. Чрезвычайно сильное впечатлніе на нихъ производили, кром того, и его жесты, его фигура: передъ углекопами стоялъ забойщикъ, отбивающій киркою глыбы каменнаго угля,— онъ прижималъ локти къ тлу, потомъ вытягивалъ руки со сжатыми кулаками, тогда какъ челюсть его быстрыми движеніями выдавалась впередъ, точно онъ собирался кого-нибудь укусить.
Вс говорили: какъ бы намъ ни было, а Этьена нельзя не слушать.
— Заработная плата это новая форма рабства,— заговорилъ онъ боле звучнымъ голосомъ.— Копи должны принадлежать углекопу, какъ море принадлежитъ рыбаку… Слышите ли вы! Копи должны принадлежать вамъ, платившимъ за нихъ цлое столтіе своею кровью и своими лишеніями…
Этьенъ заговорилъ о темныхъ вопросахъ права, о цломъ ряд законовъ относительно каменноугольныхъ копей. Земля со всмъ находящимся въ ея ндрахъ есть собственность націи и не можетъ принадлежать монополисту или компаніи. Углекопамъ слдуетъ только воротить себ то, что должно было всегда принадлежать имъ, говорилъ Этьенъ и простеръ руки, указывая вдаль, за предлы лса. Въ это время луна, поднимавшаяся все выше и выше надъ горизонтомъ, выплыла, наконецъ, изъ-за вершинъ деревьевъ и освтила Этьена. Толпа, все еще остававшаяся во мрак, увидла его, облитаго яркимъ свтомъ, обими руками раздающаго имъ блага міра, и снова разразились рукоплесканіями.
— Да, да!.. Онъ правъ!.. Браво!..
Тогда Этьенъ перешелъ къ своей любимой тем, къ тому, что орудія труда должны составлять общую собственность. Въ немъ произошло за послднее время полное перерожденіе: начавъ, какъ человкъ, только-что проникшійся духомъ христіанскаго ученія, проповдью братства и братской любви, заботою объ улучшеніи быта рабочихъ и повышеніи заработной платы, онъ въ конц концовъ пришелъ къ убжденію, что плату нужно уничтожить совсмъ. Его коллективизмъ, еще туманный и безформенный во время собранія въ Бонъ-Жуайо, теперь сложился въ сложную систему, которую онъ и старался изложить передъ своими слушателями. Этьенъ перестраивалъ все старое, испорченное общество, движеніемъ руки,— все тмъ же движеніемъ косца, подкашивающаго въ корень созрвшую жатву,— онъ низвергалъ нестройное зданіе, воздвигнутое умершими вками, и тотчасъ другою рукою воздвигалъ новое зданіе справедливости и истины, выроставшее на зар двадцатаго столтія… Это былъ теперь сектантъ, фанатикъ, видвшій передъ собою одну только свою неотступную идею и ничего больше. Его не смущали больше ни сомннія, ни угрызенія совсти, ни протесты чувства или здраваго смысла, и ему казалось, что ничего не было легче, какъ создать этотъ новый міръ: онъ, Этьенъ, все предвидлъ и говорилъ объ этой перестройк, какъ о какой-нибудь машин, которую онъ соберетъ въ теченіе двухъ часовъ.
— Пришла наша очередь!— провозгласилъ онъ въ послдній разъ.
Взрывъ восклицаній прокатился въ воздух. Теперь луна освщала всю прогалину съ колыхавшимися на ней волнами людскихъ головъ, виднвшихся и между сроватыми стволами деревьевъ, и у отдаленнаго молодого лска. Въ ясномъ ледяномъ воздух отчетливо вырисовывались возбужденныя лица, горвшіе глаза, раскрытые рты всхъ этихъ голодныхъ и изстрадавшихся людей: мужчинъ, женщинъ, дтей. Воспламененные этою рчью, они не чувствовали боле холода. Ими овладлъ почти религіозный экстазъ, уносившій ихъ съ земли, ихъ охватила страстная, лихорадочная надежда на лучшее будущее. Многое въ рчи Этьена было для нихъ неясно, техническія выраженія и отвлеченныя разсужденія, къ которымъ онъ иногда прибгалъ, оставались для нихъ совершенно непонятными, но эта неясность, отвлеченность представляла только большій просторъ воображенію и увеличивала ихъ восторгъ. Сдлаться хозяевами, перестать страдать, владть всмъ!.. Это ли не счастіе?..
— Это врно, чортъ возьми!.. Пришелъ и нашъ чередъ!..
Женщины были особенно возбуждены. Маг, у которой закружилась отъ голоду голова, потеряла свое обычное спокойствіе, Левакъ завывала, Брюле вн себя размахивала руками, какъ колдунья, Филомена тряслась отъ страшнаго приступа кашля, Мукъ громко называла оратора самыми нжными именами. Мужчины тоже волновались. Увлеченный рчью Этьена, Маг гнвно кричалъ что-то, Пьерронъ дрожалъ отъ страха, а Левакъ говорилъ Богъ знаетъ что. Въ кружк зубоскаловъ Захарій и его пріятель Мукъ попробовали было пустить въ ходъ шутки, но потерпли неудачу и ограничились тмъ, что стали удивляться, какъ это товарищъ могъ говорить такъ долго, не промочивъ горла пивомъ. Жанлинъ, сидвшій наверху сложенныхъ бревенъ, шумлъ больше всхъ, увлекая за собою Бебера и Лидію и потрясая корзинкою, въ которой лежалъ полузамученный кроликъ.
Крики не стихали, и Этьенъ пьянлъ отъ нихъ, отъ своего успха. Онъ какъ бы осязалъ свою власть надъ этою трехтысячною толпою людей, сердца которыхъ могъ однимъ своимъ словомъ заставить биться скоре. Что же касается Рассенра, то онъ пожималъ плечами, вн себя отъ гнва.
— Дашь ли ты мн сказать хоть слово!— закричалъ онъ Этьену.
— Говори, мы посмотримъ, станутъ ли тебя слушать,— отвчалъ тотъ, соскакивая съ дерева.
Рассенръ занялъ его мсто и жестомъ потребовалъ молчанія, но шумъ не стихалъ. Люди, стоявшіе ближе, узнали кабатчика и имя его переходило изъ устъ въ уста до самыхъ послднихъ рядовъ, затерявшихся подъ отдаленными деревьями. Толпа отказывалась слушать его: это былъ свергнутый кумиръ, одинъ видъ котораго раздражалъ теперь его прежнихъ поклонниковъ. Его свободныя и простыя выраженія, его непрерывно льющаяся, исполненная добродушія рчь, прежде очаровывавшая людей, казались имъ теперь тепленькимъ, прохладительнымъ питьемъ, приготовленнымъ для усыпленія трусовъ. Напрасно Рассенръ все-таки началъ говорить, несмотря на несмолкавшіе крики, напрасно старался онъ доказать, что люди не могутъ измнить міръ, измнивъ только законы, что для усовершенствованія и развитія общества нужно время, толпа смялась надъ нимъ, свистала, и къ пораженію, понесенному имъ въ Бонъ-Жуайо, присоединилось новое, еще боле горькое. Кончилось тмъ, что въ оратора полетли комья замерзшаго мха, и чей-то рзкій женскій голосъ прокричалъ:
— Долой измнника!
Рассенръ объяснялъ, что копи не могутъ принадлежать углекопу, какъ ткацкій станокъ принадлежитъ ткачу, и говорилъ, что слдуетъ добиваться только того, чтобы рабочій имлъ долю въ предпріятіи, былъ заинтересованъ въ немъ и изъ наемника превратился бы до нкоторой степени въ пайщика.
— Долой измнника!— повторила тысяча голосовъ, и въ Рассенра полетли камни.
Онъ поблднлъ, и отчаяніе, овладвшее имъ, было такъ сильно, что на глазахъ этого твердаго человка показались слезы. Погибло все его прошлое, разбитое неблагодарною толпою, разомъ были порваны создавшіяся въ теченіе двадцати лтъ добрыя дружескія отношенія съ этимъ народомъ, которыми онъ такъ гордился. Рассенръ сошелъ съ дерева, пораженный въ самое сердце.
— Теб смшно, — пробормоталъ онъ, обращаясь къ торжествующему Этьену.— Хорошо, но я желалъ бы, чтобы то же самое случилось съ тобою… И случится, попомни мое слово!
Какъ бы желая сложить съ себя всякую отвтственность за т бдствія, которыя предвидитъ въ недалекомъ будущемъ, онъ махнулъ рукою и ушелъ. Тихо брелъ онъ домой, одинокій среди окружавшихъ его безмолвныхъ блыхъ полей.
Свистки и крики неслись вслдъ Рассенру, когда онъ уходилъ съ поляны. Но вдругъ толпа начала стихать, удивленная появленіемъ старика Боньмора, который взобрался на срубленвюе дерево и тоже собирался что-то сказать. По всей вроятности, имъ внезапно овладло то страстное желаніе поговорить, которое по временамъ, когда въ его памяти воскресали событія давно прошедшихъ временъ, заставляло его болтать по цлымъ часамъ. Толпа въ глубокомъ молчаніи приготовилась слушать этого старика, который при лунномъ свт казался похожимъ на выходца изъ могилы. Онъ заговорилъ о предметахъ, не имющихъ никакой связи съ обсуждавшимися вопросами, разсказывалъ ни для кого не интересныя длинныя исторіи, и недоумніе слушателей возрастало все больше и больше. Боньморъ вспоминалъ свою молодость, разсказывалъ о смерти своихъ дядей, раздавленныхъ обваломъ въ Вор, потомъ перешелъ къ жен, умершей отъ воспаленія въ груди… Наконецъ, онъ заговорилъ о стачк. Это дло никогда не шло хорошо и никогда не пойдетъ… Вотъ точно также ихъ собралось въ лсу пятьсотъ человкъ, когда они требовали уменьшенія количества рабочихъ часовъ… Но Боньморъ вдругъ оборвалъ начатый разсказъ и перешелъ уже къ другой, когда-то бывшей на его вку, стачк: онъ уже столько ихъ видалъ! Вс он обсуждались подъ этими деревьями, здсь, на прогалин Планъ де-Дамъ, тамъ, на Шарбоннери, еще дальше, около Содю-Лу… Иногда бывало очень морозно, иногда очень жарко, а одинъ разъ пошелъ такой сильный дождь, что они принуждены были разойтись, не поршивъ ни на чемъ.
— Мы поднимали вотъ такъ руки вверхъ и клялись не приниматься за работу, пока не согласятся на наши требованія… И я клялся, ахъ, и я клялся!..
Слушателями начинало овладвать тяжелое, непріятное чувство. Этьенъ, слдившій за этою сценою, поспшилъ тоже вскочить на срубленное дерево и сталъ рядомъ со старикомъ. Онъ увидлъ Шаваля, стоявшаго теперь въ первыхъ рядахъ, и мысль, что тутъ же должна быть и Катерина, воодушевила его. Ему страстно захотлось добиться на ея глазахъ новыхъ, еще боле восторженныхъ апплодисментовъ толпы.
— Товарищи, передъ вами находится одинъ изъ нашихъ старйшихъ рабочихъ! Вы слышали, что выстрадалъ онъ, и т же страданія предстоятъ и нашимъ дтямъ, если мы не устроимся иначе.
Никогда еще рчь его не отличалась такою силою. Поддерживая одною рукою Боньмора, онъ указывалъ на него, какъ на знамя, знамя нищеты и скорби. Этьенъ заговорилъ о Маг и въ короткихъ словахъ перечислилъ эту семью, сто лтъ отдававшую вс свои силы работ на копяхъ и, посл этой столтней работы, остававшуюся все-таки голодною и нищею. Рядомъ съ этою семьею онъ ставилъ разжирвшихъ членовъ правленія, изъ толстыхъ кармановъ которыхъ деньги катятся, какъ съ другихъ людей катится потъ, ставилъ акціонеровъ, живущихъ уже столтіе на содержаніи, какъ продажныя женщины, ровно ничего не длая. Не ужасно ли это, что цлое поколніе, отцы и дти, умираетъ съ голоду, роясь подъ землею ради того только, чтобы небольшая кучка другихъ людей жирла, праздно сидя передъ огнемъ своихъ каминовъ? Этьенъ изучилъ подкашивающія углекоповъ болзни и теперь перечислилъ ихъ съ ужасающими подробностями: малокровіе, золотуха, бронхитъ, удушье, ревматизмъ, отъ котораго отнимаются члены. Но углекопъ пересталъ уже быть невждой, животнымъ, полузадавленнымъ въ ндрахъ земли, цлая армія выростаетъ изъ глубины копей, готовится жатва гражданъ, зерно которыхъ уже зретъ и въ одинъ солнечный день появится на поверхности земли. Тогда узнаютъ, можно ли, посл сорокалтняго тяжелаго труда человка, шестидесятилтняго старика, отхаркивающаго постоянно угольную пыль, со сведенными ревматизмомъ ногами, можно ли осмлиться предложить ему сто пятьдесятъ франковъ пенсіи! О, трудъ потребуетъ отчета у капитала, у этого безличнаго бога, невдомаго рабочему, притаившагося гд-то въ таинственной скиніи!
Этьенъ умолкъ, но его протянутая въ пространство рука все еще указывала на врага, таившагося гд-то тамъ, вдали. На этотъ разъ въ толп поднялся такой шумъ, что буржуа въ Монсу услышали его и съ безпокойствомъ посмотрли по направленію въ Вандамскому лсу, предполагая, что на какихъ-нибудь копяхъ произошелъ ужасный обвалъ.
Теперь Этьенъ ршился поставить необходимые вопросы.
— Товарищи, на чемъ же ршите вы? Хотите ли вы продолжать стачку?
— Да, да!— кричала толпа.
— Что же вы думаете длать? Наше пораженіе несомннно, если подлецы примутся за работу.
Раздался грозный, какъ дыханіе бури, крикъ:
— Смерть подлецамъ!
— Вы постановляете призвать ихъ къ исполненію долга и данной ими клятвы… Вотъ что мы можемъ сдлать: мы можемъ явиться на копи, образумить нашимъ появленіемъ измнниковъ и показать компаніи, что мы вс стоимъ заодно, ршившись лучше умереть, чмъ уступить!
— Да, да, на копи, на копи!
Этьенъ все время искалъ глазами Катерину, всматриваясь въ мелькавшія передъ нимъ лица, облитыя луннымъ свтомъ, но ея, какъ видно, не было на сходк. Зато онъ постоянно видлъ Шаваля, подсмивавшагося, пожимавшаго плечами, сндаемаго ревностью и готоваго продать себя, чтобы только добиться хоть частицы популярности Этьена.
— И если среди насъ, товарищи, есть шпіоны,— продолжалъ Этьенъ,— то пусть они берегутся, такъ какъ ихъ знаютъ… Да, я вижу здсь вандамскихъ углекоповъ, которые не оставляли работы на своихъ копяхъ…
— Ты это на мой счетъ говоришь?— съ хвастливою угрозою спросилъ Шаваль.
— Все равно, на чей бы счетъ я ни говорилъ… Но такъ какъ ты самъ напрашиваешься на отвть, то я теб скажу, что ты, кажется, самъ долженъ бы понять, что сытымъ нечего длать среди голодныхъ. Ты работаешь на копяхъ Жанъ-Баръ…
Чей-то насмшливый голосъ перебилъ его:
— О, работаетъ онъ?.. У него есть женщина, которая за него работаетъ.
Кровь бросилась въ лицо Шаваля, и онъ выругался.
— Чортъ возьми! Такъ стало быть работать запрещено?
— Да!— закричалъ Этьенъ.— Когда товарищи терпятъ нужду ради общаго блага, то каждому человку запрещается быть эгоистомъ и лицемромъ и поддерживать хозяевъ. Если бы вс рабочіе забастовали, то мы давно бы уже побдили… Когда въ Монсу забастовали, какъ сметъ хоть одинъ человкъ продолжать работу въ Вандам? Вся сила въ томъ, чтобы работа прекратилась повсемстно какъ здсь, такъ и у г-на Деполена… Слышишь ли ты? Вс рабочіе на копяхъ Жанъ-Баръ измнники!
Послышались угрозы Шавалю, поднялись кулаки, раздались крики: ‘Убить его! Убить!’ Онъ помертвлъ отъ страха, но страстное желаніе восторжествовать надъ Этьеномъ внушило ему мысль, неожиданную для него самого. Онъ поднялъ голову и крикнулъ такъ громко, что заставилъ реввшую толпу выслушать его.
— Да выслушайте же меня!.. Приходите завтра на копи Жанъ-Баръ, и вы увидите, работаю ли я! Мы заодно съ вами, и меня прислали сюда сказать вамъ это. Нужно загасить огонь подъ паровыми котлами и заставить машинистовъ тоже забастовать. Тмъ лучше, если помпы остановятся: вода разрушитъ копи и все рухнетъ!
Онъ, въ свою очередь, добился отъ толпы самыхъ неистовыхъ апплодисментовъ, и съ этой минуты Этьенъ отошелъ уже на задній планъ. Ораторы всходили одинъ за другимъ на стволъ дерева и, среди оглушительнаго гама, предлагали самыя свирпыя мры. Людьми овладло какое-то безуміе, имъ надоло дожидаться общаннаго имъ чуда, и они принимались, наконецъ, вызывать его. Спокойная луна обливала своимъ свтомъ эту волнующуюся толпу, и грозные криви замирали въ глубокой тишин густого лса. Могучія деревья съ ихъ развсистыми втвями, чернвшими въ ясномъ неб, не замчали и не слышали копошившихся подъ ними жалкихъ созданій.
Толпа оттснила Маг къ ея мужу, и они оба, выброшенные изъ ихъ обычной спокойной колеи тмъ ожесточеніемъ, которое постепенно разжигалось въ нихъ обстоятельствами, поддерживали теперь Левака, грозившаго смертью инженерамъ. Пьерронъ исчезъ. Старики Боньморъ и Мукъ говорили разомъ, предлагая какія-то неясныя и грозныя мры, которыхъ никакъ нельзя было понять Захарій, ради шутки, требовалъ разрушенія церквей, а его пріятель Мукъ стучалъ палкою о землю, единственно только затмъ, чтобы еще боле увеличить шумъ. Жена Левака, подбоченясь, сцпилась съ Филоменою, упрекая ее въ томъ, что та сейчасъ хохотала, Брюле, увидвшая Лидію безъ корзинки и безъ салата, надавала ей пощечинъ и теперь грозила кулаками въ пространство, мысленно раздавая затрещины всмъ ненавистнымъ ей буржуа, которыхъ она желала бы держать въ своихъ рукахъ. Жанлинъ, одно время, было примолкъ: Беберъ сообщилъ ему полученное отъ одного мальчика извстіе, что г-жа Рассенръ видла, какъ они утащили ея кролика. Затмъ, поршивъ выпустить украдкой полузамученное животное у дверей кабака Авантажъ, Жанлинъ принялся орать еще громче, вытащилъ свой новый ножъ и размахивалъ имъ, наслаждаясь блескомъ лезвія.
— Товарищи, товарищи!— кричалъ выбившійся изъ силъ и охрипшій Этьенъ, стараясь хоть на минуту возстановить тишину, чтобы окончательно сговориться.
Наконецъ толпа стихла.
— Товарищи, завтра утромъ на копи Жанъ-Баръ! Это ршено?
— Да, да, на копи Жанъ-Баръ!.. Смерть измнникамъ!
Вопль этихъ трехъ тысячъ голосовъ, какъ ураганъ, пронесся въ воздух и замеръ въ вышин, озаренной яркимъ свтомъ луны.

ЧАСТЬ ПЯТАЯ

I.

Въ четыре часа пополуночи луна уже не свтила и земля погрузилась въ глубокій мракъ. У Деноленовъ вс еще спали, и старый кирпичный домъ ихъ стоялъ безмолвный и мрачный, съ запертыми наглухо дверями и окнами. Онъ былъ построенъ въ конц большого, очень дурно содержимаго сада, отдлявшаго его отъ копей Жанъ-Баръ, и выходилъ своимъ другимъ фасадомъ на пустынную дорогу въ большое мстечко Вандамъ, которое находилось километрахъ въ трехъ отъ него, за лсомъ.
Усталый Деноленъ, пробывшій наканун часть дня въ подземныхъ галереяхъ, храплъ, повернувшись носомъ къ стн, какъ вдругъ ему почудилось во сн, что кто-то зоветъ его. Наконецъ, онъ проснулся и, услышавъ наяву чей-то голосъ, подбжалъ къ окну и растворилъ его. Оказалось, что въ саду подъ окномъ стоялъ одинъ изъ надсмотрщиковъ.
— Что случилось?— спросилъ Деноленъ.
— Работа остановилась!.. Половина рабочихъ не хотятъ приниматься за работу и не пускаютъ остальныхъ въ шахту,— отвчалъ надсмотрщикъ.
Еще не совсмъ очнувшись отъ сна, Деноленъ не сразу понялъ всю важность этого извстія и чувствовалъ только холодъ, охватившій его, какъ будто онъ попалъ подъ ледяной душъ.
— Заставьте ихъ спуститься!— пробормоталъ онъ.
— Вотъ уже съ часъ, какъ мы бьемся съ ними,— продолжалъ надсмотрщикъ.— Наконецъ мы подумали, что лучше разбудить васъ… Если кто и можетъ образумить ихъ, такъ это вы.
— Хорошо, я сейчасъ приду.
Очнувшись, наконецъ, отъ сна и страшно встревоженный, Деноленъ живо одлся. Ни кухарка, ни лакей даже и не пошевелились, весь домъ можно было свободно разграбить. По другую сторону лстничной площадки слышался тревожный шепотъ и, когда Деноленъ вышелъ на лстницу, дверь изъ комнаты его дочерей растворилась, и об он вышли въ наскоро наброшенныхъ блыхъ пеньюарахъ.
— Отецъ, что случилось?
Старшая, Люси, которой шелъ уже двадцать третій годъ, была высокая брюнетка, казавшаяся нсколько надменною и привыкшею повелвать, а младшая, Жанна, была небольшого роста блондинка, съ золотистыми волосами, граціозная и милая. Ей было восемнадцать лтъ.
— Ничего серьезнаго,— отвчалъ онъ, чтобы успокоить ихъ.— Повидимому, буяны расшумлись на копяхъ… Я сейчасъ узнаю, въ чемъ дло.
Но об двушки воскликнули, что он ни за что не отпустятъ отца, не напоивъ его чмъ-нибудь горячимъ. Иначе онъ возвратится домой больнымъ, какъ всегда, съ разстроеннымъ желудкомъ. Онъ отговаривался, увряя честнымъ словомъ, что страшно торопится.
— Слушай,— сказала Жанна, обвившись руками вокругъ его шеи,— ты только выпьешь маленькую рюмочку рому и съшь бисквитъ… Если же ты этого не сдлаешь, то я не отниму рукъ отъ твоей шеи и ты будешь принужденъ нести меня на копи.
Онъ клялся, что бисквиты остановятся у него въ горл, однако же, долженъ былъ покориться. Двушки спускались впереди его съ лстницы, держа въ рукахъ подсвчники съ зажженными свчами. Добравшись до столовой, находившейся въ нижнемъ этаж, он поторопились подать отцу все нужное: одна налила въ рюмку ромъ, другая побжала за пакетомъ съ бисквитами. Эти двушки рано лишились матери, росли и воспитывались на полной свобод, страшно избалованныя отцомъ. Старшая страстно мечтала сдлаться пвицею и поступить на сцену, младшая вся погрузилась въ живопись. Но, когда дла Денолена запутались и пришлось сократить расходы по дому, эти сумасбродныя съ виду двушки вдругъ оказались очень благоразумными и сметливыми хозяйками, отъ зоркихъ глазъ которыхъ не могли укрыться самыя мелкія неточности въ цифрахъ представляемыхъ имъ счетовъ. Въ настоящее время, несмотря на свои мальчишескія манеры женщинъ-артистокъ, он крпко держали въ своихъ рукахъ кошелекъ, экономничали на копйкахъ, ссорились съ поставщиками хозяйственныхъ продуктовъ, перешивали свои платья и вообще ухитрялись сводить концы съ концами, хотя положеніе отца становилось все боле и боле затруднительнымъ.
— Кушай, папа!— повторила Люси.
Затмъ, замтивъ, что онъ безпрестанно задумывается, молчитъ и кажется очень озабоченнымъ, она снова встревожилась.
— Если ты такъ гримасничаешь передъ нами, значитъ, случилось что-нибудь серьезное?.. Скажи же, мы останемся съ тобою, на этомъ завтрак обойдутся и безъ насъ.
Она говорила о предполагавшейся на это утро прогулк. Госпожа Геннебо должна была захать въ своей коляск сначала къ Грегуарамъ за Сесилью, потомъ взять обихъ Деноленъ и отправиться съ двушками въ Маршьенъ на желзодлательные заводы, куда приглашала ихъ жена директора заводовъ. Это былъ прекрасный случай осмотрть мастерскія, доменныя и коксовыя печи.
— Конечно, мы, останемся, — объявила въ свою очередь Жанна.
Но Деноленъ разсердился.
— Вотъ еще что выдумали! Я вамъ говорю, что нтъ ничего серьезнаго… Сдлайте мн удовольствіе, ложитесь скоре подъ ваши одяла, а въ девять часовъ, какъ условлено, будьте совсмъ одты.
Онъ поцловалъ дочерей и торопливо вышелъ. Нкоторое время слышались его шаги въ саду по твердой, замерзшей земл, и затмъ все затихло.
Жанна тщательно закупорила пробкой бутылку съ ромомъ, а Люси заперла подъ замокъ бисквиты. Комната отличалась строгой опрятностью, но по всему видно было, что въ ней никогда не бываетъ роскошныхъ обдовъ. Двушки воспользовались этимъ неурочнымъ посщеніемъ столовой, чтобы осмотрть, все ли въ ней прибрано съ вечера, какъ слдуетъ. Оказалось, что лакей позабылъ убрать валявшуюся салфетку и, конечно, ему слдуетъ сдлать за это выговоръ. Наконецъ, он поднялись наверхъ, въ свои комнаты.
Между тмъ Деноленъ, идя кратчайшей дорогой по узкимъ тропинкамъ огорода, думалъ о томъ, что все его состояніе поставлено теперь на одну карту, думалъ объ этомъ Монсу, объ этомъ милліон, который онъ затратилъ на свои копи, мечтая получить съ нихъ вдесятеро больше. Неудачи шли непрерывно за неудачами и какъ будто преслдовали его: сначала непредвиднныя и страшно дорого стоившія поправки на копяхъ, дале — крайне неблагопріятныя условія разработки ихъ, потомъ, когда он начали уже давать нкоторый доходъ, наступилъ этотъ злополучный промышленный кризисъ, и, наконецъ, если въ довершеніе всего его рабочіе примутъ участіе въ стачк, онъ погибъ.
Деноленъ отворилъ калитку. Ночь была до того темна, что находившіяся теперь передъ нимъ строенія копей можно было различить разв только потому, что въ тхъ мстахъ, гд они стояли, мракъ казался еще гуще и въ немъ блестли, какъ звздочки, огоньки нсколькихъ фонарей.
Копи Жанъ-Баръ не производили такого внушительнаго впечатлнія, какъ Вор, но были заново отдланы: ‘красивыя копи’, какъ выражались о нихъ инженеры. Шахту значительно расширили и углубили до семисотъ восьми метровъ, но дло этимъ не ограничилось и все въ ней и надъ нею было отдлано заново: обшивка новая, машина новая, подъемные ящики новые, различные снаряды тоже новые и снабженные всми новйшими приспособленіями. Въ отдлк строеній на копяхъ была замтна даже нкоторая изысканность: просвальный сарай украшался зубчатымъ карнизомъ, на шахтовой башн были устроены часы, машинное и пріемное отдленія напоминали своею архитектурою часовни эпохи Возрожденія, а высокая дымовая труба была сложена въ перемежку изъ чернаго и краснаго кирпича и поднималась вверхъ мозаичною спиралью. Помпа находилась на старыхъ копяхъ Гастонъ-Мари, которыя только ради того и поддерживались до нкоторой степени, что черезъ нихъ выкачивали воду изъ Жанъ-Баръ. По обимъ сторонамъ того хода въ шахт Жанъ-Баръ, по которому производилась доставка угля, было два другихъ, одинъ служилъ какъ бы вытяжною трубою для парового вентилятора, а въ другомъ находились лстницы.
Въ четыре часа утра Шаваль пришелъ на копи раньше другихъ и принялся доказывать собиравшимся понемногу товарищамъ, что они должны присоединиться къ углекопамъ Монсу и требовать отъ Денолена увеличенія заработной платы на пять сантимовъ съ каждой телжки добытаго угля. Скоро четыреста углекоповъ вышли изъ барака, гд они, по обыкновенію, обогрвались передъ раскаленною печью, и, крича и размахивая руками, наполнили пріемное отдленіе. Одни изъ нихъ все-таки не соглашались бросить работу и, босые, съ лампами въ рукахъ и лопатами или кирками подъ мышками, стояли около шахты, тогда какъ другіе, не намревавшіеся снимать своихъ деревянныхъ башмаковъ и одтые, по случаю сильнаго холода, въ пальто, загораживали имъ дорогу. Надсмотрщики, тщетно силившіеся возстановить порядокъ, охрипли, уговаривая рабочихъ быть благоразумными и не задерживать товарищей, которые не хотятъ прекращать работу.
Шаваль вышелъ изъ себя, увидя Катерину, совсмъ готовую спуститься въ шахту: въ панталонахъ, куртк и съ голубымъ платочкомъ на голов. Уходя изъ дому, онъ грубо приказалъ ей оставаться въ постели, но двушка все-таки послдовала за нимъ. Ее приводила въ отчаяніе уже одна мысль о томъ, что, можетъ быть, работы въ самомъ дл остановятся. Шаваль не только никогда не давалъ ей денегъ, но нердко она должна была оплачивать своими трудовыми грошами и свои, и его расходы. Что же съ нею будетъ, если она не станетъ работать? Ужасъ охватывалъ двушку, и ей уже мерещилась та позорная участь, которая обыкновенно выпадаетъ на долю откатчицъ, оставшихся безъ хлба и крова.
— Проклятіе!— вскричалъ Шаваль.— Зачмъ ты пришла сюда?
Катерина пробормотала, что такъ какъ у нея нтъ капитала, чтобы жить процентами, то она хочетъ работать.
— Такъ ты идешь противъ меня, распутница!.. Сейчасъ же ступай домой, а не то я прогоню тебя пинками!
Она испуганно отступила назадъ, но все-таки не ушла, ршившись подождать, что будетъ дальше.
Деноленъ прошелъ въ пріемное отдленіе черезъ лстницу просвальнаго сарая. Быстрымъ взглядомъ окинулъ онъ волновавшуюся въ полутьм толпу людей, которыхъ онъ зналъ въ лицо, всхъ, забойщиковъ, нагрузчиковъ, пріемщиковъ, откатчицъ, даже мальчишекъ-подростковъ. Только-что начавшіяся обычныя работы разомъ остановились во всемъ этомъ заново отдланномъ и еще чистомъ отдленіи: паръ съ легкимъ свистомъ выходилъ изъ остановленной машины, подъемные ящики висли на неподвижныхъ канатахъ, брошенныя на половин дороги телжки съ углемъ загромождали плитяный полъ. Въ ламповой комнат было разобрано рабочими всего только штукъ восемьдесятъ лампъ, а остальныя стояли зажженными на своихъ полкахъ. Конечно, достаточно будетъ ему, Денолену, сказать одно слово, и работа снова закипитъ.
— Ну, что тутъ такое вышло, дти,— спросилъ онъ громко,— кто васъ обидлъ? Объясните мн и мы съ вами столкуемся!..
Обыкновенно онъ относился къ своимъ рабочимъ по-отечески, хотя и не позволялъ имъ сидть сложа руки. Манеры у него были рзкія, тонъ начальническій, голосъ его гремлъ, какъ труба, но въ этихъ трубныхъ раскатахъ неизмнно чувствовалось грубое добродушіе, привлекавшее къ нему сердца рабочихъ. Но, главное, углекопы уважали его, какъ человка отважнаго, почти постоянно находящагося вмст съ ними въ подземныхъ галереяхъ и не теряющаго присутствія духа даже въ т минуты, когда какой-нибудь несчастный случай повергалъ въ ужасъ вс копи. Два раза посл взрыва рудничнаго газа, когда самые смлые изъ рабочихъ не ршались спуститься въ шахту, Деноленъ спускался туда, обвязанный веревкою подъ мышки.
— Ну,— продолжалъ онъ,— вы не заставите меня раскаяться, что я поручился за васъ. Вы знаете, мн предлагали поставить здсь жандармовъ и я отказался отъ этого… Говорите спокойно, я слушаю васъ.
Шумъ затихъ, рабочіе стояли молча, не ршаясь говорить и сторонясь отъ Денолена. Наконецъ, Шаваль заговорилъ первый:
— Мы не можемъ продолжать работу, господинъ Деноленъ, вамъ слдовало бы прибавить намъ плату, по пяти сантимовъ на каждую телжку угля:
Деноленъ казался удивленнымъ.
— Какъ, пять сантимовъ!.. Да съ какой же стати вы просите прибавки? Я не требую отъ васъ лучшаго крпленія галерей, я не ввожу никакой новой системы разсчета и, однимъ словомъ, не длаю ничего подобнаго тому, что длаетъ правленіе копей Монсу.
— Это правда, но товарищи изъ Монсу все-таки правы. Они отказываются отъ новой системы разсчета и требуютъ увеличенія заработной платы на пять сантимовъ, такъ какъ иначе совсмъ невозможно работать… Мы требуемъ такой же прибавки, не такъ ли, товарищи?
Послышались одобрительныя восклицанія, снова поднялся говоръ, рабочіе оживленно спорили, размахивая руками, и мало-по-малу тсно столпились около Денолена.
Глаза его засверкали отъ гнва и онъ крпко сжалъ свои руки, боясь, что не устоитъ противъ искушенія и схватитъ Шаваля за шиворотъ. Гораздо лучше было сдержаться и вести переговоры спокойно.
— Вы находите, что вамъ слдуетъ прибавить пять сантимовъ… Я согласенъ, что ваша работа стоить того… Только я не могу дать вамъ эти пять сантимовъ. Если я увеличу плату, то немедленно пропаду. Поймите, что для того, чтобы вы жили, надо прежде всего, чтобы и я жилъ. А я доведенъ до послдней крайности и малйшее увеличеніе заработной платы совсмъ свалитъ меня съ ногъ… Помните, два года назадъ, во время послдней стачки, я согласился на ваши требованія, потому что тогда я могъ еще длать уступки. Но и тогдашнее увеличеніе платы было для меня крайне разорительно, и вотъ уже два года я бьюсь, какъ рыба объ ледъ… Теперь же я предпочитаю лучше сразу закрыть лавочку, чмъ тянуть дло и черезъ мсяцъ не найти денегъ для разсчета съ вами!
Шаваль насмшливо засмялся прямо въ лицо этому хозяину, такъ откровенно разсказывавшему о своихъ длахъ. Другіе рабочіе стояли, опустивъ носы въ землю, упрямые, недоврчивые, не будучи въ состояніи понять, какъ это хозяинъ не наживаетъ милліоновъ отъ своихъ рабочихъ.
Деноленъ снова заговорилъ. Онъ указалъ углекопамъ на свою борьбу съ компаніей Монсу, которая постоянно стоитъ насторож и каждую минуту готова пожрать его, лишь только онъ сдлаетъ неловкій шагъ и споткнется. Дикое соперничество этой компаніи принуждаетъ его сокращать свои расходы, тмъ боле что, по милости страшной глубины копей Жанъ-Баръ, добываніе угля обходится ему дороже обыкновеннаго, и если онъ выноситъ это неблагопріятное условіе, то единственно потому только, что его выручаетъ доброкачественность угольнаго пласта. Даже и послдняя стачка не заставила бы его увеличить заработную плату, если бы не компанія Монсу. Она прибавила плату своимъ рабочимъ, и онъ поневол принужденъ былъ послдовать ея примру, потому что иначе отъ него ушли бы вс углекопы… И что же, много ли выиграли бы они, рабочіе, если бы довели его до такого положенія, что ему не оставалось бы ничего больше, какъ продать свои копи? Онъ во всякомъ случа не скрывается гд-то вдали, въ неизвстной никому скиніи, онъ не акціонеръ, нанимающій управителя, чтобы его руками стричь углекоповъ, которые никогда даже не видятъ въ глаза того человка, въ пользу котораго ихъ стригутъ, какъ барановъ. Онъ — хозяинъ, рискующій кое-чмъ побольше, чмъ однми деньгами, рискующій своимъ здоровьемъ, своею жизнью. Для него забастовка все равно, что смерть, такъ какъ у него нтъ запасовъ угля, а между тмъ онъ долженъ исполнить взятые имъ заказы. Съ другой стороны, капиталъ, затраченный имъ на устройство копей, не можетъ оставаться мертвымъ, не принося никакихъ процентовъ. Какимъ же образомъ онъ исполнитъ вс свои обязательства? Кто уплатить проценты на т суммы, которыми его снабдили пріятели? Вдь это будетъ полное банкротство…
— Такъ вотъ, друзья, я хотлъ познакомить васъ съ положеніемъ моихъ длъ,— закончилъ Деноленъ.— Нельзя требовать отъ человка, чтобы онъ самъ себ перерзалъ горло, неправда ли? Соглашусь ли я на требуемую вами надбавку въ пять сантимовъ, или предоставлю вамъ начинать стачку, и то, и другое будетъ имть для меня такое же значеніе, какъ если бы я перерзалъ себ горло!
Онъ умолкъ. Въ толп рабочихъ поднялся глухой говоръ, часть углекоповъ, казалось, колебалась, многіе изъ нихъ снова подошли къ шахт.
— По крайней мр, пусть не стсняется ничья свобода,— сказалъ одинъ изъ надсмотрщиковъ.— Кто хочетъ продолжать работу, пусть работаетъ!
Катерина выдвинулась было впередъ, но взбшенный Шаваль оттолкнулъ ее, крича:
— Мы вс стоимъ за одно, только подлецы отстаютъ отъ товарищей!
Съ этой минуты всякое соглашеніе казалось невозможнымъ. Шумъ становился все сильне и сильне, рабочихъ, приближавшихся къ шахт, отталкивали отъ нея съ такою яростью, что они отлетали къ стнамъ отдленія, подвергаясь опасности разбиться вдребезги. Пришедшій въ отчаяніе Деноленъ вздумалъ было одинъ силою укротить бушевавшую толпу, но, конечно, тотчасъ же понялъ все безуміе этой попытки и принужденъ былъ уйти изъ отдленія. Войдя въ контору пріемщика, онъ опустился въ изнеможеніи на стулъ и нсколько минуть просидлъ совершенно растерянный, безъ всякой мысли. Наконецъ, мало-по-малу онъ успокоился и приказалъ одному изъ надзирателей позвать Шаваля. Когда тотъ вошелъ въ контору, Деноленъ попросилъ всхъ присутствующихъ выйти вонъ.
— Оставьте насъ однихъ.
Денолену пришло въ голову посмотрть поближе, что за человкъ этотъ Шаваль. Съ первыхъ же словъ ему сдлалось ясно, что передъ нимъ стоитъ тщеславный, сндаемый завистью малый. Тогда Деноленъ попробовалъ подкупить его лестью и выразилъ удивленіе, какъ это такой выдающійся по своимъ способностямъ рабочій портитъ такимъ образомъ свою будущность. Онъ, Деноленъ, давно уже обратилъ на него вниманіе и собирался повысить его… Въ конц концовъ Деноленъ прямо пообщалъ Шавалю сдлать его со временемъ надсмотрщикомъ. Забойщикъ слушалъ молча и сначала сжималъ кулаки, но затмъ они разжались сами собою. Въ его мозгу происходила усиленная работа: если настаивать на своемъ и устроить стачку, то ему придется только идти постоянно по слдамъ Этьена, въ качеств его помощника, между тмъ какъ, если онъ успокоить рабочихъ, для него открывается новая дорога, представляется возможность сдлаться однимъ изъ начальствующихъ лицъ на копяхъ. При мысли объ этой карьер у Шаваля закружилась голова отъ удовольствія и гордости, лицо его раскраснлось отъ волненія. Къ тому же рабочіе съ копей Монсу, собиравшіеся придти сюда, по всей вроятности, уже не придутъ, такъ какъ теперь поздно, и можно думать, что какое-нибудь непредвиднное обстоятельство остановило ихъ, можетъ быть, вмшались даже жандармы. Поэтому теперь ничто не мшаетъ приняться за работу. Однако же, раздумывая обо всемъ этомъ, Шаваль все-таки разыгрывалъ передъ Деноленомъ роль человка неподкупнаго и на вс его предложенія продолжалъ отрицательно качать головою и съ негодованіемъ колотить себя въ грудь. Наконецъ, не сказавъ Денолену ни слова о томъ, что углекопы Монсу собирались придти сюда, Шаваль общалъ успокоить товарищей и уговорить ихъ приняться за работу.
Деноленъ остался одинъ въ контор пріемщика. Даже надсмотрщики и т отошли въ сторону. Въ теченіе цлаго часа они слушали, какъ Шаваль, взобравшись нателжку съ углемъ, говорилъ и спорилъ съ товарищами. Часть рабочихъ свистала и шикала ему, сто двадцать человкъ ушли по домамъ, страшно раздраженные и оставшіеся при прежнемъ внушенномъ имъ Шавалемъ ршеніи прекратить работы. Былъ уже восьмой часъ, и наступалъ день, ясный, веселый, морозный день, какъ вдругъ копи оживились и прерванная работа снова началась. Сначала пошла въ ходъ машина, задвигался взадъ и впередъ ея рычать, наматывались на барабаны и сматывались съ нихъ канаты, затмъ, среди шума сигнальныхъ ударовъ начали спускаться въ шахту рабочіе, подъемные ящики наполнялись людьми, исчезали съ земной поверхности, снова появлялись на ней, и мало-по-малу шахта проглотила свою порцію мальчишекъ, откатчицъ и забойщиковъ, между тмъ какъ по плитяному полу пріемнаго отдленія снова загрохотали откатываемыя телжки съ углемъ.
— Чортъ возьми, чего ты тутъ ждешь?— воскликнулъ Шаваль, увидвъ Катерину, дожидавшуюся очереди.— Спускайся скоре внизъ, нечего тутъ шляться!
Въ девять часовъ, когда г-жа Геннебо пріхала съ Сесилью за Люси и Жанной, она нашла ихъ уже совсмъ готовыми и очень изящно одтыми, несмотря на то, что ихъ костюмы были перешиты чуть не въ двадцатый разъ. Деноленъ удивился, увидвъ Негреля, сопровождавшаго карету верхомъ. Какъ, въ прогулк участвуютъ и мужчины? Тогда г-жа Геннебо объяснила съ своимъ материнскимъ видомъ, что ее напугали, будто дороги наполнены подозрительными личностями, и поэтому она ршилась взять съ собою защитника. Негрель смялся и успокоивалъ ихъ, увряя, что нтъ ничего особенно тревожнаго, что, какъ всегда, крикуны расточаютъ угрозы, но между ними не найдется ни одного человка, который ршился бы бросить камнемъ въ окно. Деноленъ, счастливый и веселый посл одержанной побды, разсказывалъ о только-что усмиренномъ имъ бунт на своихъ копяхъ. Теперь онъ совершенно спокоенъ. Дамы, усаживаясь въ карету, восхищались, что сегодня выдался такой великолпный день, и не слышали непрерывнаго глухого шума, наполнявшаго вандамскую дорогу и поля, не слышали топота людскихъ ногъ, который можно было бы различить совершенно явственно, приложивъ ухо къ земл.
— Такъ это ршено?— повторила г-жа Геннебо.— Вечеромъ вы задете къ намъ за Люси и Жанной и отобдаете у насъ… Г-жа Грегуаръ тоже общала быть у насъ, чтобы взять Сесиль.
— Я непремнно буду,— отвчалъ Деноленъ.
Карета покатилась по вандамской дорог, Жанна и Люси высунулись изъ дверецъ и посылали поцлуи отцу, стоявшему на краю дороги, между тмъ какъ Негрель, охорашиваясь, скакалъ подл катившихся колесъ экипажа.
За лсомъ надо было свернуть съ вандамской дороги на Мартынъ. Такъ какъ карета уже приближалась къ Тартаре, то Жанна спросила г-жу Геннебо, знаетъ ли она Коте-Верть. Та призналась, что хотя прожила здсь уже пять лтъ, но никогда не бывала въ этой сторон. Тогда ршено было сдлать небольшой крюкъ. Мсто, носившее названіе Тартаре, находилось на опушк лса и представляло собою невоздланное пространство безплодной земли, въ ндрахъ которой уже цлыя столтія горли пласты каменнаго угля. О происхожденіи этого подземнаго пожара здшніе углекопы разсказывали цлую легенду: будто небесный огонь упалъ на этотъ подземный Содомъ, въ которомъ откатчицы предавались всевозможнымъ гнусностямъ, и охватилъ все такъ быстро, что он не имли времени выбраться на земную поверхность и до ныншняго дня жарятся въ глубин этого подземнаго ада. Обожженные, темнокраснаго цвта камни были покрыты, какъ проказою, налетомъ квасцовъ, изъ разслинъ земли выглядывали, словно какіе-то желтые цвты, комья сры. Смльчаки, ршавшіеся заглянуть въ эти разслины ночью, клялись, что видли тамъ пламя и души гршниковъ, корчившіяся на горячихъ угольяхъ. Блуждающіе огоньки перебгали по поверхности земли, горячія, тяжелыя испаренія, отдающія запахомъ грязной дьявольской кухни, непрерывно поднимались въ воздух. И, какъ чудо вчной весны, посреди этой проклятой пустыни Тартаре, находился Коте-Вертъ, вчно зеленющій уголокъ, со своею постоянно изумрудною травою, со своими буками, падающіе листья которыхъ немедленно замнялись новыми, со своими полями, на которыхъ жатва поспвала по три раза въ годъ. Это была естественная теплица, согрваемая горвшими внутри земли пластами угля. Рядомъ съ обнаженными деревьями лса Коте-Вертъ красовался, словно громадный букетъ зелени, и даже на окраинахъ его не видно было въ этотъ январьскій день ни одного листа, убитаго морозомъ.
Скоро карета выхала на равнину. Негрель подшучивалъ надъ ходившею о Тартаре легендою и объяснилъ, что эти подземные пожары нердко случаются отъ броженія угольной пыли въ глубин копей. Если съ огнемъ не удастся справиться, то онъ такъ и будетъ горть безъ конца. Негрель началъ разсказывать, какъ въ Бельгіи, когда точно также загорлись одн копи, принуждены были отвести русло рки и направить ее прямо въ шахту… Но онъ умолкъ. Цлыя толпы углекоповъ безпрестанно попадались имъ навстрчу. Люди проходили молча, поглядывая искоса на экипажъ, заставлявшій ихъ сторониться. Толпы все увеличивались, и на маленькомъ мосту черезъ рку Скарпъ лошади принуждены были идти шагомъ. Что такое происходить, что весь этотъ народъ толпится по дорогамъ?.. Негрель началъ подозрвать, что на этихъ, кишащихъ людьми, поляхъ затвается что-то недоброе, и вздохнулъ съ облегченіемъ, когда карета въхала, наконецъ, въ Маршьенъ. Въ яркомъ блеск солнца, казалось, померкли огни разсыпанныхъ здсь батареями коксовыхъ печей и возвышавшихся башнями доменныхъ печей, которыя извергали клубы дыма и разсыпали по воздуху вчную сажу.

II.

На копяхъ Жанъ-Баръ Катерина работала уже съ часъ, откатывая телжки съ углемъ. Потъ лилъ съ нея ручьями, и она пріостановилась, чтобы обтереть лицо.
Шаваль, выламывавшій уголь вмст съ товарищами, въ глубин галереи, удивился, не слыша боле шума колесъ телжки. Лампы горли очень дурно и летавшая въ воздух угольная пыль мшала видть что-либо вдали.
— Что тамъ такое?— закричалъ онъ.
Когда Катерина отвчала, что она наврное скоро растаетъ совсмъ отъ жары и что сердце у нея готово разорваться, онъ гнвно крикнулъ ей: — Дура, сними рубашку!
Работа шла на глубин семисотъ восьми метровъ, въ сверной части копей, въ первой галере пласта Дезире, отстоявшей на три километра отъ отдленія нагрузки. Когда заходила рчь объ этой части копей Жанъ-Баръ, то мстные углекопы блднли и понижали голосъ, какъ будто разговоръ касался самого ада, или же, всего чаще, ограничивались однимъ только молчаливымъ покачиваніемъ головы, очевидно, не чувствуя никакого желанія говорить объ этой бездн, наполненной раскаленными углями. Чмъ дальше къ сверу подвигались галереи, тмъ больше приближались он къ Тартаре и глубже врзывались въ это подземное пожарище, обжигавшее камни наземной поверхности. На разработываемыхъ въ данное время участкахъ средняя температура была въ сорокъ пять градусовъ. Люди работали какъ разъ въ этой проклятой мстности, въ самой середин того, изрыгавшаго сру и удушливыя испаренія, пламени, которое смлые прохожіе видли въ разслинахъ, изрзывавшихъ почву.
Катерина, уже снявшая съ себя куртку, нсколько секундъ колебалась и, наконецъ, сняла и панталоны. Съ обнаженными руками и ногами, въ одной рубашк, стянутой, какъ блуза, веревкою по таліи, двушка снова принялась за работу.
— Теперь дло пойдетъ лучше!— громко сказала она.
Кром удушливаго жара, ее мучилъ еще страхъ. Работая въ этой галере уже пять дней, Катерина вспоминала слышанныя ею въ дтств исторіи объ этихъ откатчицахъ давно прошедшаго времени, жарившихся въ Тартаре, подъ землею, въ наказаніе за такіе грхи, о которыхъ люди боятся даже и говорить. Конечно, она теперь уже не маленькая двочка и не вритъ подобнымъ глупостямъ, однако, что съ нею было бы, если бы вдругъ изъ стны вышла женщина, вся красная, какъ раскаленная печь, и съ глазами, похожими на горящіе уголья?.. Отъ этой мысли ей стало, вилось еще жарче, и потъ лилъ съ нея еще обильне.
Откативъ телжку съ углемъ на восемьдесятъ метровъ отъ разработываемаго участка, Катерина передавала ее другой откатчиц, которая откатывала грузъ еще дале, тоже на разстояніе восьмидесяти метровъ, до подошвы наклоннаго хода. Здсь телжка передавалась уже пріемщику, который отправлялъ ее, вмст съ углемъ, доставленнымъ изъ верхнихъ галерей, прямо въ отдленіе нагрузки.
— Однако, ты удобно устроилась!— сказала эта откатчица, худощавая тридцатилтняя вдова, увидвъ Катерину въ одной рубашк.— я не могу этого сдлать: мальчишки-пріемщики замучать меня своими глупыми приставаньями.
— Ахъ, мн наплевать на мужчинъ!— отвчала молодая двушка.— Я совсмъ измучилась!
Она отправилась назадъ, катя пустую телжку. Помимо сосдства съ подземнымъ огнемъ Тартаре, была еще другая причина, вслдствіе которой въ этой галере стояла такая нестерпимая жара. Рядомъ съ этой галереей шла заброшенная, тоже очень глубокая, галерея копей Гастонъ-Мари, въ которой десять лтъ назадъ произошелъ взрывъ рудничнаго газа, воспламенившій пластъ угля. Пластъ этотъ горлъ и до сихъ поръ. Отъ галереи, въ которой работала Катерина, онъ отдлялся одной только стной, сбитой изъ глины и съ трудомъ поддерживаемой. За этой стною уже десять лтъ длился пожаръ, питавшійся какимъ-то ни для кого незамтнымъ притокомъ воздуха, и раскалялъ глиняную стну, какъ раскаливаются кирпичи печи, до такой степени, что проходить мимо нея надо было съ величайшею осторожностью, чтобы не обжечься. Вдоль этой-то глиняной стны, на протяженіи боле ста метровъ, и производилась откатка телжекъ съ углемъ въ температур, доходившей до шестидесяти градусовъ.
Сдлавъ еще два конца, Катерина снова задохнулась. Къ счастію, галерея была просторная и удобная, такъ какъ пластъ Дезире былъ одинъ изъ самыхъ толстыхъ пластовъ въ этой части копей. Толщина его доходила почти до двухъ метровъ и забойщики могли работать стоя. Однако, они предпочли бы лучше работать, лежа на боку, со свернутой на сторону шеей, лишь бы только было хоть немного попрохладне.
— Ну, что ты, заснула?— закричалъ Шаваль, когда прекратился стукъ колесъ.— Вотъ навязалъ себ на шею такую клячу! Подберешь ли ты уголь и отвезешь ли его наконецъ?
Катерина стояла внизу разрабатываемаго хода, опершись на лопату, и, казалось, не слышала окрика Шаваля. Вся охваченная тяжелымъ недомоганіемъ, она безсмысленнымъ взглядомъ смотрла на забойщиковъ. При красноватомъ свт лампъ Катерина едва различала рабочихъ, совершенно голыхъ, словно какія-нибудь животныя, но до того черныхъ, до того перепачканныхъ потомъ и углемъ, что ихъ нагота нисколько не стсняла двушки. Въ полумрак видно было, что тамъ шла работа, неясная, неопредленная, напоминавшая какую-то сцену въ аду: мелькали выгибавшіеся, какъ у обезьянъ, хребты, виднлись какъ будто опаленныя напрягавшіяся руки и ноги, слышался шумъ глухихъ ударовъ, раздавались стенанія. Вроятно, Катерину было лучше видно: забойщики оставили работу и принялись отпускать шуточки по поводу того, что двушка сняла панталоны.
— Эй, смотри, не схвати насморка!
— Да у нея какъ есть настоящія ноги!
— О, надо еще посмотрть! Подними повыше рубашку, еще повыше!
Шаваль, нисколько ни сердясь на эти шутки, напалъ на Катерину.
— Примешься ли ты за работу, чортъ возьми!.. Она готова стоять тутъ до завтра и слушать!
Катерина съ трудомъ наполнила телжку углемъ и покатила ее. Галерея была такъ широка, что было невозможно упираться ногами въ деревянные брусья, поддерживавшіе стны, и голыя ноги двушки скользили по рельсамъ, тщетно отыскивая хоть какую-нибудь опору. Она медленно катила телжку, вытянувъ руки и согнувъ спину. Мученія отъ нестерпимой жары снова начались, лишь только она добралась до главной стны, и потъ полилъ со всего тла двушки крупными каплями, какъ льетъ дождь въ грозу. Пройдя едва только треть пути, она вся смокла, ослпла и покрылась, какъ и забойщики, черной грязью. Узкая рубашка, смоченная точно чернилами, прилипала къ тлу двушки, поднималась отъ движенія бедеръ все выше и выше и до того связала ее, что она снова должна была остановиться.
Что это съ нею длается сегодня? Никогда она не чувствовала себя до такой степени нехорошо. Кажется, что кости ея сдланы изъ ваты. Это, должно быть, отъ дурного воздуха, тмъ боле, что эта глубокая, отдаленная галерея совсмъ не провтривается. Не говоря уже о рудничномъ газ, котораго здсь выходить такъ много изъ трещинъ, прямо въ носы забойщиковъ, что на него не обращаютъ и вниманія, людямъ приходится дышать въ этой галлере всевозможными газами, вырывающимися изъ угольнаго пласта съ легкимъ шумомъ, похожимъ на шумъ источника, и до такой степени наполняющими иногда воздухъ, что лампы отказываются горть и гаснуть. Она, Катерина, слишкомъ хорошо знакома съ этимъ дурнымъ воздухомъ, воздухомъ смерти, какъ говорятъ углекопы, и знаетъ, что внизу газы тяжеле и люди задыхаются отъ нихъ, а вверху легче и иногда вспыхиваютъ и молніей пробгаютъ изъ конца въ конецъ галереи. Съ дтства она столько дышала этимъ дурнымъ воздухомъ, что не можетъ теперь не удивляться, почему это сегодня такъ трудно переносить его, отчего у нея такъ страшно шумитъ въ ушахъ и такъ жжетъ горло. По всей вроятности, ее довела до такого изнеможенія эта нестерпимая жара.
Катерина выбилась изъ силъ и почувствовала непреодолимую потребность снять и рубашку, складки которой точно жгли и рзали ея тло. Эти муки становились просто невыносимыми. Однако же, двушка все еще колебалась и уже опять согнула было спину, чтобы катить телжку дальше, но тотчасъ принуждена была снова выпрямиться. Тогда, ршивъ, что можно будетъ одться на возвратномъ пути, она быстро сорвала съ себя веревку, рубашку, готова была сорвать даже вожу. Теперь, совершенно нагая, жалкая, похожая на нищую, побиравшуюся по грязнымъ дорогамъ, она снова принялась за работу и потащилась на четверенькахъ, вся въ поту и грязи до самаго брюха, словно кляча, запряженная въ фіакръ.
Но вдругъ двушку охватило полное отчаяніе: вдь ей не сдлалось нисколько легче. Что же еще снять съ себя?.. Шумъ въ ушахъ оглушалъ ее, виски сдавило, какъ въ тискахъ, и она упала, наконецъ, на колни. Ей показалось, что лампа, стоявшая на телжк съ углемъ, гаснетъ. Мысль о томъ, что надо прибавить огня, преобладала надъ всми, мшавшимися въ голов двушки, мыслями, два раза она хотла осмотрть лампу, и оба раза, какъ только брала ее и ставила передъ собою на землю, огонь начиналъ блднть, точно будто и ему нечмъ было дышать. Вдругъ онъ угасъ совсмъ. Тогда все словно покатилось въ глубину мрака, точно жерновъ завертлся въ голов двушки, сердце ея перестало биться, она упала навзничь и лежала на земл, неподвижная, задыхавшаяся.
— Кажется она опять ничего не длаетъ!— заворчалъ Шаваль.
Онъ оставилъ работу и прислушался: дйствительно, не было слышно шума колесъ телжки.
— Эй, Катерина, проклятая гадина!..
Голосъ его пропадалъ вдали, въ темной галере, откуда не доносилось въ отвтъ ни малйшаго звука.
— Ты хочешь, чтобы я подогналъ тебя!
И опять ни звука, опять все то же мертвое молчаніе въ отвть. Взбшенный, онъ такъ быстро побжалъ по галере, что чуть не наступилъ на Катерину, лежавшую поперекъ рельсовъ. Шаваль остановился съ разинутымъ ртомъ и смотрлъ на нее. Что такое съ нею? Неужели она притворяется? Когда откатчицамъ захочется отдохнуть, он частенько продлываютъ такія штуки. Но его лампа, которую онъ опустилъ внизъ, чтобы посмотрть въ лицо Катерины, чуть было не погасла. Шаваль поднялъ лампу вверхъ, потомъ снова опустилъ внизъ и тогда понялъ все: двушка задохнулась отъ недостатка воздуха. Все бшенство забойщика разомъ прошло, теперь онъ видлъ передъ собою только погибавшаго товарища и думалъ лишь о томъ, что надо ему помочь. Крикнувъ, чтобы ему принесли его платье, онъ схватилъ безчувственную двушку и приподнялъ ее, какъ можно выше. Затмъ, когда ему набросили на плечи ихъ одежды, онъ побжалъ бгомъ, поддерживая одною рукою Катерину, а въ другой держа об лампы. Глубокія галереи шли во вс стороны, и онъ бжалъ то вправо, то влво, отыскивая единственное спасеніе для Катерины — свжаго воздуха, приносимаго сюда вентиляторомъ сверху, съ обледенвшей равнины. Наконецъ, легкій шумъ источника, просачивавшагося сквозь камни, заставилъ Шаваля пріостановиться на перекрестк большой галереи, по которой нкогда производилась доставка угля къшахт. Въ этой галере было такъ много чистаго холоднаго воздуха, что онъ носился по ней настоящимъ ураганомъ. Шаваль, дрожа отъ охватившаго его холода, прислъ на землю, прислонившись къ деревяннымъ брусьямъ, укрплявшимъ стны. Двушка попрежнему лежала у него на рукахъ, въ глубокомъ обморок и съ закрытыми глазами.
— Ну, Катерина, перестань шутить!.. Придержись хоть немножко, покуда я намочу водою эту тряпку!
Его приводила въ ужасъ эта мертвая неподвижность. Онъ смочилъ водою изъ источника рубашку двушки и обтеръ ея лицо. Она казалась совсмъ мертвой, навки погребенной въ этой подземной глубин, но потомъ легкая дрожь пробжала по ея груди, по всему худенькому, жалкому тлу, не совсмъ еще сформировавшемуся, но уже износившемуся прежде времени. Она открыла глаза и прошептала:
— Мн холодно.
— Ага, мн это больше нравится!— вскричалъ Шаваль съ облегченнымъ сердцемъ.
Онъ принялся одвать ее: надлъ на нее рубашку, но, когда дошла очередь до панталонъ, то дло не обошлось безъ ругательствъ съ его стороны, такъ какъ Катерина все еще была настолько слаба, что не могла пошевелить ни рукой, ни ногой. Двушка казалась какою-то ошеломленною. Нкоторое время она не могла понять, гд это они находятся и почему она раздта. Но потомъ ей все вспомнилось, и она страшно переконфузилась. И какъ это она ршилась снять съ себя ршительно все! И неужели ее видлъ кто-нибудь въ такомъ вид, неприкрытую даже хоть какой-нибудь тряпкой?.. Шаваль подшучивалъ надъ нею, выдумывалъ цлыя исторіи, разсказывалъ, что онъ несъ ее мимо всхъ товарищей, выстроившихся въ рядъ. И что за фантазія послушаться его совта и раздться до нага! Однако, потомъ онъ заврилъ ее честнымъ словомъ, что товарищи не успли даже и взглянуть на нее, до того шибко бжалъ онъ съ нею на рукахъ по галере.
— Я совсмъ окоченлъ отъ холода!— сказалъ онъ, одваясь въ свою очередь.
Никогда она не видла его такимъ добрымъ и милымъ: обыкновенно, посл одного ласковаго слова, она немедленно слышала отъ него два самыхъ гадкихъ. Какъ хорошо было бы жить всегда такъ дружно! Ослабвъ отъ страшной усталости, она разнжилась и прошептала, улыбаясь: — Поцлуй меня.
Онъ поцловалъ и прилегъ около нея, выжидая, пока она будетъ въ состояніи встать и идти.
— Видишь ли,— продолжала Катерина,— ты былъ не правъ, когда бранилъ меня, что я лнюсь. Я, право, не могла больше работать. Тамъ, гд вы работаете, все-таки еще не такъ жарко, но если бы ты зналъ, какъ жаримся мы въ этой галере, по которой возимъ телжки!
— Конечно, — отвчалъ онъ, — подъ деревьями было бы гораздо лучше… Я предчувствовалъ, что теб будетъ очень тяжело работать въ этомъ участк, моя бдняжка.
Она была такъ тронута его уступчивостью, что постаралась пріободриться.
— О, это случилось просто отъ того, что мн немного нездоровилось! Конечно, я привыкну и къ жар: къ тому же и воздухъ сегодня былъ очень нехорошъ… Но ты сейчасъ увидишь, гадина я или нтъ. Когда надо работать, то человкъ работаетъ, не такъ ли? Я скоре умру, чмъ брошу работу.
Наступило молчаніе. Онъ обнялъ ее за талію и прижалъ къ груди, чтобы она, еще слабая, не упала и не ушиблась. Катерина, хотя уже и была въ силахъ снова приняться за работу, совсмъ забылась отъ этой ласки Шаваля.
— Только,— продолжала она почти шепотомъ,— я бы хотла, чтобы ты былъ немного по добре ко мн… Какъ хорошо, когда хоть немного любишь другъ друга!
Она тихо заплакала.
— Но вдь я люблю тебя!— вскричалъ онъ.— Иначе, зачмъ же я взялъ бы тебя!
Она тихо покачала въ отвтъ головою. Часто мужчины берутъ женщинъ просто только для того, чтобы имть ихъ около себя, и вовсе не заботятся о томъ, счастливы ли он. Слезы ея полились сильне. Катерина съ тоскою думала теперь о томъ, какъ хороша была бы ея жизнь, если бы она отдала свою любовь тому, другому человку, который всегда обнималъ бы ее такъ нжно, какъ обнимаетъ теперь Шаваль. Другой человкъ! И неясный образъ этого другого человка пронесся въ ея разстроенномъ воображеніи. Но объ этомъ нечего больше и думать, у нея теперь только одно желаніе — прожить всю жизнь съ Шавалемъ, лишь бы только онъ не такъ грубо обращался съ нею.
— Если любишь,— сказала она,— то постарайся хоть отъ времени до времени быть поласкове со мною…
Рыданія прервали ея слова, Шаваль опять поцловалъ ее.
— Ну, не глупа ли ты!.. Я теб клянусь, что буду ласковъ! Право, вдь я не зле другихъ!
Она смотрла на него, улыбаясь сквозь слезы. Можетъ быть, онъ и правъ, что-то мало встрчается счастливыхъ женщинъ. Хотя Катерина плохо врила клятв своего возлюбленнаго, по, видя его такимъ ласковымъ, она вся отдалась счастію минуты. Боже мой, если бы это счастіе могло продлиться!.. Оба почувствовали себя снова влюбленными другъ въ друга и сидли, крпко обнявшись, какъ вдругъ раздавшіеся вблизи шаги заставили ихъ встать. Три товарища, видвшіе, какъ Шаваль уносилъ лишившуюся чувствъ Катерину, пришли теперь узнать, что съ ними сдлалось.
Вс отправились вмст. Такъ какъ было уже около десяти часовъ, то рабочіе расположились позавтракать въ прохладномъ уголку, разсчитывая потомъ не только согрться, но и взмокнуть за работой. Они уже додали двойныя тартинки и намревались запить ихъ глоткомъ кофе изъ своихъ бутылокъ, какъ вдругъ донесшійся изъ отдаленныхъ галерей шумъ встревожилъ рабочихъ. Что такое? Не случилось ли несчастія? Они встали и бросились бжать. Навстрчу имъ каждую минуту попадались забойщики, откатчицы, мальчишки, никто ничего не зналъ, но вс кричали, должно быть случилось какое-нибудь страшное несчастіе. Мало-помалу ужасъ овладлъ всми. Обезувшіе отъ страха люди выбгали изъ всхъ галерей, огоньки лампъ, безпорядочно мелькая, блестли во мрак непрерывной движущейся линіей… Гд случилось несчастіе? Отчего никто не сообщаетъ имъ объ этомъ?
Вдругъ проходившій мимо надсмотрщикъ крикнулъ:
— Канаты рубятъ! Канаты рубятъ!..
Тогда людьми овладла паника, и они бжали, какъ безумные, по темнымъ галереямъ, совсмъ теряя головы. Зачмъ рубятъ канаты и кто ихъ рубитъ, когда почти вс мужчины здсь, подъ землею? Это казалось чудовищнымъ.
Пробжалъ другой надсмотрщикъ.
— Углекопы Монсу рубятъ канаты! Выбирайтесь вс наверхъ!— кричалъ онъ, не останавливаясь, и громкій крикъ его мало-по-малу затихъ вдали.
Тогда Шаваль тотчасъ понялъ, въ чемъ дло, и рзкимъ движеніемъ остановилъ бжавшую Катерину. У него словно отнялись ноги при одной только мысли, что, выйдя наверхъ, онъ встртится лицомъ къ лицу съ углекопами Монсу. Такъ она пришла, эта шайка, ея не разогнали жандармы, какъ ему думалось одно время! Сначала онъ хотлъ было возвратиться назадъ и подняться наверхъ черезъ шахту копей Гастонъ-Мари, но потомъ вспомнилъ, что тамъ давно уже не дйствовали ни подъемные ящики, ни машина. Стоя въ нершимости на мст и стараясь скрыть свой страхъ, онъ ругался, повторяя, что глупо бжать, сломя голову. Можетъ быть, до того и не дойдутъ, чтобы оставить ихъ всхъ подъ землею!
Снова раздался голосъ надсмотрщика, слышавшійся все ближе и ближе.
— Выбирайтесь вс наверхъ! Бгите къ лстницамъ! Бгите къ лстницамъ!..
Шаваль невольно послдовалъ за товарищами, теперь его охватила внезапная паника, и онъ толкалъ Катерину впередъ, крича, что можетъ же она бжать пошибче, или ей хочется, чтобы они остались одни подъ землею и умерли съ голода, такъ какъ эти разбойники изъ Монсу способны переломать и лстницы, не дожидаясь, покуда весь народъ поднимется наверхъ. Это гнусное предположеніе услышали другіе, и люди окончательно потеряли головы и бжали теперь, какъ безумные, по галереямъ, толкая другъ друга, заботясь только о томъ, какъ бы попасть прежде другихъ на лстницы. Мужчины кричали, что и лстницы уже сломаны и что теперь ни одинъ человкъ не выйдетъ изъ подъ земли. Когда, наконецъ, рабочіе начали толпами выбгать изъ галерей въ отдленіе нагрузки, тамъ произошла страшная давка: люди бросались къ шахт и давили другъ друга въ узкихъ дверяхъ, ведущихъ въ тотъ ходъ, въ которомъ были устроены лстницы. Старый конюхъ, благоразумно поспшившій отвести лошадей въ конюшню, смотрлъ на рабочихъ съ видомъ презрительнаго равнодушія: онъ привыкъ проводить ночи въ подземныхъ галереяхъ и былъ вполн увренъ, что его во всякомъ случа какъ-нибудь да вытащатъ на свтъ Божій.
— Чортъ возьми, или же впереди меня!— кричалъ Шаваль Катерин.— По крайней мр, я поддержу тебя, если ты упадешь.
Ошеломленная и задохнувшаяся отъ этого быстраго, продолжительнаго бга, снова вся покрытая потомъ, Катерина почти безсознательно слдовала за бжавшею толпою. Шаваль такъ сильно дернулъ ее за руку, что едва не переломилъ ей кости. Двушка застонала, и слезы хлынули у нея изъ глазъ. Какъ скоро забылъ онъ свою клятву!.. Никогда, никогда не будетъ она счастлива.
— Иди же!— хриплъ онъ.
Но ей стало страшно, если она будетъ подниматься по лстницамъ впереди его, то ей придется вытерпть отъ него не мало пинковъ и толчковъ. Она невольно отступила назадъ, и въ это время нахлынувшая волна обезумвшихъ товарищей отбросила и ее и Шаваля въ сторону. Вода, просачивавшаяся сквозь обшивку шахты, падала крупными каплями, досчатая настилка, прикрывавшая илистую водосточную яму, глубиною въ десять метровъ, дрожала подъ тяжестью безпорядочно толпившихся на ней людей. Два года назадъ здсь случилось несчастіе: лопнулъ канатъ, подъемный ящикъ упалъ въ глубину этой водосточной ямы, и два человка утонули въ ней. Теперь рабочіе вспомнили объ этомъ случа и невольно подумали, что если они будутъ такъ толпиться на доскахъ, то, пожалуй, вс останутся въ илистой ям.
— Проклятая, упрямая голова!— кричалъ Шаваль.— Такъ умирай же здсь, по крайней мр, я избавлюсь отъ тебя!
Онъ началъ подниматься по лстниц, Катерина послдовала за нимъ.
Со дна шахты и до земной поверхности было сто дв лстницы, около семи метровъ длины каждая. Он раздлялись одна отъ другой поддерживавшими ихъ узенькими площадками, занимавшими всю ширину хода. Въ каждой площадк было прорзано четыреугольное отверстіе, настолько узкое, что въ него съ трудомъ могли пролзть плечи. Этотъ ходъ представлялъ какъ бы плоскую, въ семьсотъ метровъ вышины, трубу, проходившую между обшивкою шахты и тмъ ходомъ, по которому двигались подъемные ящики,— трубу сырую, черную и безконечную, съ почти отвсными лстницами, тянувшимися, одна за другою, правильными этажами. Крпкому, здоровому человку надо было минутъ двадцать пять, чтобы подняться по этой гигантской труб. Впрочемъ, по лстницамъ приходилось ходить очень рдко, только въ какихъ-нибудь особенныхъ случаяхъ.
Сначала Катерина поднималась очень смло. Ея босыя ноги, привыкшія къ острому мелкому углю, покрывавшему подземныя галереи, нисколько не страдали отъ ходьбы по этимъ четырехугольнымъ ступенькамъ, обитымъ, ради предохраненія ихъ отъ гнилости, желзомъ. Ея руки, огрублыя отъ работы, цпко держались за слишкомъ толстыя для нихъ закраины лстницъ. Ее даже занимало и отвлекало отъ невеселыхъ мыслей оригинальное восхожденіе по лстницамъ этой длинной вереницы людей, изъ которыхъ на каждой лстниц помщались только по три человка, такъ что, когда голова этой вереницы покажется на земной поверхности, хвостъ ея будетъ находиться внизу, на доскахъ, прикрывающихъ водосточную яму. Но люди не скоро еще увидятъ дневной свтъ: т, что идутъ впереди всхъ, прошли всего треть пути. Никто не говорилъ ни слова, и слышался только глухой шумъ шаговъ, огоньки лампъ, точно движущіяся звзды, наполняли все пространство, сверху до низу, вытянувшись въ одну линію, которая становилась все длинне и длинне.
Катерина услышала, что поднимавшійся позади ея подростокъ-рабочій считалъ лстницы, и ей пришло въ голову послдоватъ его примру. Они поднялись уже на пятнадцать лстницъ и дошли до второго этажа копей. Въ это самое время Катерина задла за ноги Шаваля. Онъ началъ ругаться: неужели она не можетъ быть осторожне?.. Затмъ мало по малу вся вереница поднимавшихся людей принуждена была остановиться. ‘Что такое? Что случилось?’ съ ужасомъ спрашивали вс другъ друга. Чмъ больше приближались люди къ выходу на дневной свтъ, тмъ тревожне думали они о томъ, что ожидаетъ ихъ впереди, наверху этого безконечнаго хода. Кто то сказалъ, что придется спускаться внизъ, такъ какъ дальше лстницы сломаны. Вс опасались чего-нибудь подобнаго, и вс сердца болзненно сжались. До затмъ начало переходить изъ устъ въ уста другое объясненіе остановки, заключавшееся въ томъ, что какой-то забойщикъ поскользнулся и упалъ съ лстницы. Однако, никто не зналъ ничего врнаго. Трудно было что-нибудь разслышать въ общемъ крик: ‘Что же, разв здсь останутся ночевать?’ Наконецъ, такъ и не узнавъ ничего опредленнаго, люди снова двинулись и, попрежнему, медленно и съ трудомъ ползли вверхъ. Слышалось только треніе плечъ о стны узкаго хода и виднлись какъ бы пляшущіе огоньки лампъ.
На тридцать второй лстниц, когда дошли до третьяго этажа копей, Катерина почувствовала, что ея руки и ноги онмли. Сначала она чувствовала только легкое покалываніе въ кож, а потомъ и ноги и руки ея перестали ощущать прикосновеніе къ жесткому дереву. Какая-то неопредленная, жгучая боль пробгала по ея мускуламъ. Въ этомъ болзненномъ состояніи, постепенно все боле и боле усиливавшемся, ей вспомнились разсказы старика Боньмора о тхъ отдаленныхъ временахъ, когда въ шахтахъ не было еще никакихъ теперешнихъ приспособленій, а стояли только обыкновенныя лстницы, по которымъ и выносили уголь наверхъ, просто на плечахъ, въ корзинахъ. Эту работу исполняли десятилтнія двочки, и если которой-нибудь изъ нихъ случалось поскользнуться на ступеньк или изъ какой-либо корзины сваливался сверху кусокъ угля, то всегда трое-четверо изъ этихъ несчастныхъ дтей летли съ лстницъ внизъ головою, прямо на дно копей. Теперь, по крайней мр, если упадешь, то пролетишь всего только нсколько метровъ, до первой площадки. Эти воспоминанія наводили на Катерину ужасъ и преслдовали ее, словно кошмаръ. Въ ея членахъ начинались нестерпимыя судороги, и она говорила сама себ, что никогда не доберется до земной поверхности.
Происходили новыя остановки, во время которыхъ Катерина могла бы хоть немного вздохнуть, но каждая изъ нихъ вмст съ тмъ, возбуждала такую тревогу, такой ужасъ, что двушка окончательно теряла голову. Задыхавшаяся, точно опьянвшая отъ мрака, измученная усиліями, съ которыми приходилось пролзать между узкими стнами хода, покрытая потомъ и смоченная водою, просачивавшеюся сквозь обшивку шахты, двушка дрожала отъ пронизывавшей ее сырости. Они приближались къ уровню русла рки, и вода начинала лить настоящимъ дождемъ, угрожая погасить огонь въ лампахъ.
Два раза Шаваль окликалъ Катерину, но не получалъ отъ нея отвта. Что тамъ съ нею длается? Потеряла она языкъ, что ли? Можетъ же она отвтить, крпко ли держится на ногахъ!.. Они поднимались уже въ теченіе получаса, но поднимались такъ медленно, съ такимъ трудомъ, что дошли всего только до пятьдесятъ девятой лстницы. Оставалось еще сорокъ три. Наконецъ, Катерина отвтила Шавалю, что пока держится еще крпко: онъ опять назвалъ бы ее гадиной, если бы она созналась ему, что устала. Желзо, покрывавшее ступеньки, такъ изрзало ея ноги, что двушк начинало казаться, будто оно впивается въ ея тло до самыхъ костей. Руки ея тоже были изодраны, одеревенли, пальцы на нихъ почти перестали сгибаться, и ей каждую минуту казалось, что она будетъ не въ состояніи больше держаться за закраины лстницъ и рухнетъ внизъ, съ вывихнутыми отъ страшнаго напряженія плечами и бедрами. Мучительне всего было для нея то, что лстницы шли почти вертикально, и приходилось взбираться главнымъ образомъ съ помощью рукъ, прижавшись всмъ тломъ къ ступенькамъ. Теперь снизу до верху этой узкой трубы слышалось только напряженное дыханіе измученныхъ людей, отражаемое стнами, оно казалось въ десять разъ громче, чмъ было на самомъ дл, и заглушало даже шумъ шаговъ. Вдругъ послышался стонъ, раздались восклицанія: одинъ подростокъ-рабочій разскъ себ голову о край площадки.
Катерина все еще продолжала подниматься. Миновали, наконецъ, уровень русла, и вода перестала лить сквозь обшивку. Становилось трудно дышать этимъ тяжелымъ воздухомъ, напоминавшимъ атмосферу погреба и отравленнымъ запахомъ стараго желза и сырого дерева. Катерина машинально продолжала считать лстницы: восемьдесятъ одна, восемьдесятъ два, восемьдесятъ три, остается еще девятнадцать… никогда не доберется она до верху!.. Она подвигалась почти безсознательно, словно въ какомъ-то тяжеломъ сн, въ припадк сомнамбулизма, и эти машинально повторяемыя ею цифры, правильно смнявшіяся черезъ опредленные промежутки времени, одн только и поддерживали ее. Поднимая глаза, она видла огоньки лампъ, спиралью поднимавшіеся выше и выше. Двушка истекала кровью, ей казалось, что она умираетъ, и достаточно было малйшаго дуновенія втра, чтобы сбросить ее внизъ. Въ довершеніе всего началась давка, люди, шедшіе ниже, стали напирать на верхнихъ. Озлобленные все возраставшею усталостью, проникнутые страстною жаждою увидть какъ можно скоре дневной свтъ, рабочіе нетерпливо тснили другъ друга. Находившіеся внизу знали, что ихъ товарищи, шедшіе впереди всхъ, теперь уже вышли изъ шахты, стало быть, лстницы не сломаны, но всмъ чудилось, что ихъ еще могутъ сломать, могутъ не дать шедшимъ позади выбраться на чистый воздухъ, которымъ уже дышатъ въ это время другіе, и эта мысль окончательно сводила людей съ ума. Вдругъ вся вереница почему-то опять пріостановилась, послышались проклятія, и углекопы, толкая другъ друга, наступая на товарищей, лзли все выше и выше, поглощенные одною только мыслью, выбраться во что бы то ни стало, наверхъ.
Въ это время Катерина упала. Она съ отчаяніемъ позвала Шаваля, но тотъ дрался съ товарищемъ, бшено толкая его ногами, чтобы пробраться выше, и не слышалъ этого зова. Двушку отшвырнули, стоптали… Оглушенная, готовая лишиться чувствъ, она начала бредить, и ей казалось, что она одна изъ тхъ двочекъ, которыя въ старыя времена носили по лстницамъ уголь изъ копей, что на нее свалился сверху кусокъ угля и сбросилъ ее на на дно шахты, какъ воробья, пораженнаго ударомъ камня… Между тмъ восхожденіе продолжалось уже около часу — оставалось пройти только пять лстницъ. Вдругъ Катерину ослпилъ солнечный свтъ, и потомъ она увидла себя среди завывающей толпы, встртившей ее свистками и шиканьемъ… Какъ могла она очутиться наверху, какимъ образомъ могли тснившіеся товарищи безсознательно вынести ее на своихъ плечахъ, — этого Катерина никогда не была въ состояніи объяснить себ.

III.

Съ самаго утра, еще до разсвта, въ селеніяхъ началось движеніе и разлилось по всмъ дорогамъ, но углекопы не могли въ назначенный часъ отправиться на копи Жанъ-Баръ, такъ какъ разнесся слухъ, что по равнин здятъ драгуны и жандармы. Говорили, что солдаты прибыли ночью изъ Дуэ, что въ томъ виноватъ Рассенръ, что будто бы онъ предалъ товарищей и предупредилъ Геннебо объ ихъ намреніи идти на копи Жанъ-Баръ. Одна откатчица даже божилась, что видла, какъ лакей директора относилъ на телеграфную станцію депешу. Углекопы сжимали кулаки и, при блдномъ свт занимавшагося дня, слдили изъ-за оконныхъ занавсокъ за прозжавшими по улиц солдатами.
Около половины восьмого, когда солнце уже взошло, разнесся другой слухъ, успокоившій самыхъ нетерпливыхъ изъ рабочихъ. Все, что говорилось прежде о причинахъ появленія солдатъ, оказывалось теперь совершенно неврнымъ, такъ какъ, на самомъ дл, драгуны и жандармы просто совершали одинъ изъ обычныхъ объздовъ, которые, по распоряженію лилльскаго префекта, изрдка длались ими и прежде, съ тхъ поръ, какъ началась стачка. Дйствительно, оглушивъ селенія топотомъ своихъ коней, звучно раздававшимся по мерзлой земл, драгуны и жандармы начали спокойно поворачивать на дорогу въ Маршьенъ, и углекопы подняли на смхъ и префекта, и его солдатъ, удаляющихся именно въ ту минуту, когда дло общаетъ принять серьезный оборотъ. Однако же, до девяти часовъ рабочіе сдерживали свое нетерпніе и съ спокойнымъ видомъ стояли за дверями своихъ домовъ, глядя на согнутыя спины послднихъ жандармовъ, еще виднвшихся вдали на дорог. Буржуа Монсу спали, зарывшись головами въ пуховыя подушки. Служащіе въ правленіи видли, что г-жа Геннебо отправилась со двора въ карет, а ея мужъ, по всей вроятности, сидлъ за работой, такъ какъ директорскій домъ стоялъ безмолвный, запертый со всхъ сторонъ и казался словно вымершимъ. Ни на одн копи не позаботились поставитъ, для ихъ охраны, военный караулъ, и это была одна изъ тхъ роковыхъ ошибокъ, вслдствіе которыхъ совершаются цлыя катастрофы. Пробило девять часовъ, и тогда, наконецъ, углекопы направились по вандамской дорог, на копи Жанъ-Баръ, гд общали сойтись участвовавшіе наканун на сходк въ лсу.
Однако, Этьенъ тотчасъ понялъ, что далеко не вс эти три тысячи рабочихъ явятся въ Жанъ-Баръ, такъ какъ многіе изъ нихъ должны теперь думать, что это дло отложено. Но что было еще хуже, такъ это то, что три-четыре толпы уже давно тронулись въ путь и могли испортить все дло. Около сотни рабочихъ, вышедшихъ изъ селенія еще до разсвта, должны были, въ ожиданіи товарищей, спрятаться въ лсу, подъ буками. Суваринъ, съ которымъ Этьенъ зашелъ посовтоваться, пожалъ плечами: десять отважныхъ молодцовъ сдлаютъ больше дла, чмъ цлая толпа. Онъ отказался отъ всякаго участія въ этой исторіи и снова погрузился въ раскрытую передъ нимъ книгу. Проходя мимо кабака, Этьенъ увидлъ Рассенра, сидвшаго съ страшно блднымъ лицомъ передъ чугуннымъ каминомъ, между тмъ какъ его жена, казавшаяся еще выше ростомъ отъ своего вчнаго чернаго платья, бранила его въ очень вжливыхъ, хотя и ядовитыхъ выраженіяхъ.
Маг былъ того мннія, что данное слово необходимо исполнить, и потому считалъ своимъ святымъ долгомъ явиться на назначенное мсто. Впрочемъ, овладвшее имъ вчера лихорадочное волненіе успло пройти за ночь, онъ опасался теперь, чтобы не случилось какого-нибудь несчастія, и говорилъ, что ихъ обязанность быть тамъ, чтобы удержать товарищей отъ безпорядковъ. Жена выразила жестомъ свое полное согласіе съ нимъ. Этьенъ снисходительно повторялъ, что слдуетъ дйствовать энергично, но не должно допускать покушеній на чью-либо жизнь. Наканун онъ досталъ хлба и бутылку можжевеловой водки, и теперь, собираясь идти, сказалъ, что сть ему не хочется, но зато выпилъ одну за другою три маленькихъ рюмки водки, конечно, только для того, чтобы предохранить себя отъ вліянія холода, и даже взялъ съ собою полную тыквенную бутылку этого напитка. Альзира осталась дома съ дтьми, у старика Боньмора разболлись ноги посл вчерашней ходьбы, и онъ не вставалъ съ постели.
Чтобы не привлекать вниманія, пошли не вс вмст, а по разнымъ дорогамъ: Жанлинъ уже давно исчезъ, Маг и его жена отправились, какъ казалось, по направленію къ Монсу, Этьенъ пошелъ прямо къ лсу, разсчитывая присоединиться тамъ къ товарищамъ. По дорог онъ нагналъ толпу женщинъ, среди которыхъ узналъ Брюле и Левакъ, он ли на ходу каштаны, принесенные откатчицей Мукъ, и, чтобы обмануть голодъ и чувствовать желудокъ боле полнымъ, ли ихъ вмст съ кожицей. Въ лсу Этьенъ никого не нашелъ: товарищи уже ушли въ Жанъ-Баръ. Тогда онъ бросился бжать и явился на копи въ то время, когда Левакъ съ сотнею другихъ углекоповъ былъ уже тамъ. Рабочіе сбирались со всхъ сторонъ: Маг явились съ большой дороги, женщины черезъ поля, вс шли безпорядочными толпами, безъ вожаковъ, безъ оружія, просто стекаясь въ одно мсто, какъ текутъ по склону рчныя воды. Мимоходомъ Этьенъ увидлъ Жанлина, взобравшагося на высокія подмостки и словно приготовившагося созерцать какое-либо театральное представленіе. Молодой человкъ побжалъ еще быстре и, догнавъ первые ряды рабочихъ, пришелъ вмст съ ними на копи. Всхъ углекоповъ собралось здсь не больше трехсотъ человкъ.
Толпа пріостановилась въ нершимости, когда наверху лстницы, ведущей въ пріемное отдленіе, показался Деноленъ.
— Что вамъ нужно?— спросилъ онъ.
Проводивъ глазами карету, изъ которой выглядывали улыбавшіяся ему дочери, онъ возвратился на копи, охваченный какой-то смутной тревогой. Однако, тамъ все было въ порядк: люди уже спустились въ подземныя галереи, доставка угля шла, какъ слдуетъ. Деноленъ снова успокоился и разговаривалъ съ главнымъ надсмотрщикомъ, какъ вдругъ ему указали на приближавшіяся толпы углекоповъ. Быстро подойдя къ окну просвальнаго сарая, Деноленъ смотрлъ на эту, все увеличивавшуюся и заливавшую его копи, волну людей и тотчасъ же понялъ все свое безсиліе.
Не было никакой возможности защитить эти, открытыя со всхъ сторонъ, постройки… Онъ могъ собрать около себя всего только какихъ-нибудь двадцать человкъ своихъ рабочихъ. Было ясно, что теперь онъ погибъ.
— Что вамъ нужно?— повторилъ Деноленъ, поблднвъ отъ сдерживаемаго гнва и стараясь по возможности мужественно вынести этотъ новый и послдній ударъ.
Рабочіе переговаривались между собою и подталкивали другъ друга, наконецъ, Этьенъ выдвинулся впередъ и сказалъ:
— Мы не хотимъ сдлать вамъ никакого зла, но необходимо, чтобы работы прекратились на всхъ копяхъ.
Деноленъ прямо назвалъ его дуракомъ.
— Разв вы думаете сдлать мн добро, остановивъ работу на моихъ копяхъ? Это такое же добро для меня, какъ если бы вы въ упоръ выстрлили изъ ружья мн въ спину… Да, мои люди работаютъ тамъ, внизу, и выйдутъ оттуда не раньше опредленнаго времени, если только вы не убьете меня!..
Эти рзкія слова подняли цлую бурю: Маге пришлось удерживать Левака, съ угрозами порывавшагося броситься впередъ, между тмъ какъ Этьенъ продолжалъ говорить, стараясь убдить Денолена, что углекопы имютъ право требовать, чтобы работы были прекращены везд. Но тотъ отвчалъ, что у труда тоже есть свои права, къ тому же онъ, Деноленъ, отказывается разсуждать о подобныхъ глупостяхъ, хочетъ оставаться хозяиномъ у себя дома и если жалетъ о чемъ-нибудь, такъ только о томъ, что у него нтъ подъ руками троихъ-четверыхъ жандармовъ, которые живо разогнали бы всю эту сволочь.
— Ршительно я самъ виноватъ во всемъ, что теперь происходить. Противъ такихъ молодцовъ, какъ вы, только и можно дйствовать силою.
Этьенъ начиналъ дрожать отъ гнва, но все еще сдерживалъ себя.
— Прошу васъ, прикажите, чтобы ваши люди оставили работу и выходили наверхъ, — сказалъ онъ, понизивъ голосъ.— Я не отвчаю за то, что сдержу товарищей, и, сдлавъ это распоряженіе, вы можете избжать большихъ непріятностей.
— Нтъ, оставьте меня въ поко!.. Разв я знаю, кто вы такой? Вы не принадлежите къ числу моихъ рабочихъ, и намъ съ вами не о чемъ разсуждать… Только одни разбойники шляются такимъ образомъ по дорогамъ и грабятъ дома…
На этотъ разъ слова его были покрыты криками раздраженной толпы, и громче всхъ кричали и осыпали его ругательствами женщины. Однако же, Деноленъ все-таки не хотлъ уступать и облегчалъ свое сердце хоть тмъ, что откровенно высказывалъ этой толп свое мнніе о ней. Ему думалось, что если ужь эти люди ршились окончательно разорить его, то послднею степенью подлости съ ихъ стороны было — прибавлять къ этому еще брань и разныя пакости. Между тмъ толпа все увеличивалась, и теперь уже человкъ пятьсотъ толпилось около лстницы, наверху которой стоялъ Деноленъ, ршившійся пропустить ихъ въ пріемное отдленіе не иначе, какъ черезъ свой трупъ. Вдругъ главный надсмотрщикъ силою оттащилъ его назадъ, проговоривъ!
— Ради Бога, господинъ Деноленъ!.. Вдь тутъ произойдетъ настоящая рзня… Къ чему напрасно проливать человческую кровь!
Деноленъ отбивался и крикнулъ, въ послдній разъ обратившись къ толп:
— Подождите, разбойники, мы вамъ покажемъ себя, когда сила будетъ опять на нашей сторон.
Стоявшіе позади рабочіе напирали на переднихъ, и скоро перила на лстниц затрещали и сломались. Женщины опять таки шли во глав толпы, визжа и подстрекая мужчинъ. Дверь, запиравшаяся только на задвижку, тотчасъ уступила напору, но лстница была такъ узка, что люди тсно столпились на ней и не скоро поднялись бы, если бы стоявшимъ позади рабочимъ не пришла мысль пробраться въ отдленіе пріемки угля черезъ другіе ходы. И они ворвались въ него со всхъ сторонъ: черезъ баракъ, черезъ просвальный сарай, черезъ помщеніе для паровыхъ котловъ. Мене чмъ въ пять минутъ толпа овладла копями и съ бшеными криками и жестами разлилась по всмъ ихъ тремъ этажамъ, торжествуя побду надъ этимъ, не желавшимъ покориться ей, хозяиномъ.
Маг бросился впередъ, стараясь обогнать другихъ рабочихъ, и тревожно крикнулъ Этьену:
— Какъ бы они не убили его!
Этьенъ уже бжалъ впереди толпы. Потомъ, понявъ, что Деноленъ заперся въ комнат надсмотрщиковъ и, слдовательно, находится пока въ безопасности, отвчалъ:
— Такъ разв мы были бы виноваты въ этомъ? Это какой-то совсмъ бшеный человкъ!
Онъ еще настолько владлъ собою, что не поддавался изступленію, охватившему всю толпу, но сердце его было полно тревоги. Онъ съ горечью видлъ, что уже не повелваетъ этою толпою, что она не слушается его и, вмсто того, чтобы со спокойнымъ достоинствомъ исполнить ршенія, постановленныя на вчерашней сходк, предается неистовствамъ. Напрасно Этьенъ старался возстановить порядокъ и кричалъ, что не нужно прибгать къ насилію, не нужно ничего разрушать, что насилія только дадутъ въ руки ихъ враговъ новое оружіе противъ рабочихъ.
— Къ паровымъ котламъ!— завывала Брюле.— Потушимъ огни въ печахъ!
Левакъ отыскалъ гд-то напилокъ и, размахивая имъ, какъ кинжаломъ, закричалъ громовымъ голосомъ, покрывшимъ стоявшій въ воздух шумъ:
— Перержемъ канаты! Перержемъ канаты!
Вся толпа подхватила этотъ крикъ, и только Этьенъ и Маг пробовали протестовать. Оглушенные стоявшимъ вокругъ нихъ гамомъ, видя, что ихъ голоса словно тонутъ въ этомъ мор криковъ, они тщетно добивались, чтобы ихъ выслушали. Наконецъ, Этьену удалось перекричать другихъ.
— Но вдь подъ землею есть люди… товарищи!— кричалъ онъ.
Шумъ усилился, со всхъ сторонъ раздались криви:
— Тмъ хуже, не слдовало спускаться туда!.. Такъ и надо измнникамъ!.. Да, да, пусть они тамъ и остаются!.. Къ тому же есть еще лстницы!
Мысль о лстницахъ, по которымъ находившіеся въ галереяхъ могли выйти наверхъ, заставила рабочихъ еще упорне настаивать на томъ, что канаты слдуетъ перерзать, и Этьенъ увидлъ, что ему приходится уступить. Оставалось только предупредить возможныя новыя несчастія, и онъ поспшно бросился къ машин, чтобы, по крайней мр, поднять наверхъ подъемные ящики, такъ какъ иначе перепиленные сверху канаты, падая внизъ, раздробили бы ихъ своею тяжестью. Машиниста и другихъ рабочихъ при машин не оказалось. Тогда Этьенъ самъ пустилъ ее въ ходъ, между тмъ какъ Левакъ, сопровождаемый двумя товарищами, уже взбирался на чугунные столбы, къ блокамъ, по которымъ ходили канаты. Едва только успли поднять наверхъ подъемные ящики и укрпить ихъ задвижками, какъ послышался рзкій визгъ напилка, ржущаго сталь. Воцарилось глубокое молчаніе, и казалось, что эти рзкіе визгливые звуки наполнили вс копи. Люди подняли вверхъ головы и смотрли и слушали, видимо взволнованные. Маг почувствовалъ, что его охватила злобная радость, точно будто зубья напилка, перегрызая канатъ одной изъ этихъ норъ, не приносившихъ рабочимъ ничего, кром горя и нищеты, освобождали всхъ отъ какой-то оковывавшей ихъ цпи.
Брюле пошла черезъ лстницу барака, продолжая кричать:
— Надо погасить огонь!.. Пойдемте къ паровымъ котламъ! Къ паровымъ котламъ!..
Женщины послдовали за нею, Маг тоже поспшила вслдъ за ними. Какъ ея мужъ старался образумить товарищей, точно также и она, смотрвшая на дло спокойне другихъ женщинъ, употребляла вс усилія, чтобы сдержать разыгравшуюся въ нихъ жажду разрушенія: можно добиваться возстановленія своихъ правъ, не истребляя безъ всякой надобности того, что попадется подъ руку. Когда Маг вошла въ зданіе, гд помщались паровые котлы, женщины уже выгнали оттуда двоихъ истопниковъ, Брюле, вооруженная большой лопатой, сидла передъ устьемъ одной изъ печей и выгребала до бла раскаленный уголь на кирпичный полъ, на которомъ тотъ продолжалъ горть, наполняя воздухъ чернымъ дымомъ. Всего было десять печей для пяти котловъ. Тотчасъ же другія женщины послдовали примру Брюле: Левакъ съ остервенніемъ работала лопатой, держа ее обими руками, Мукъ, боясь, чтобы не вспыхнуло ея платье, подняла его выше колнъ, отъ отблеска раскаленныхъ углей, вс он казались точно облитыми кровью, вс были покрыты ручьями пота, вс растрепались отъ этой бсовской стряпни. Груды угля на полу все увеличивались, отъ страшнаго жара начиналъ трескаться потолокъ этого просторнаго помщенія.
— Довольно,— кричала Маг.— Сейчасъ загорится все зданіе.
— Тмъ лучше!— отвчала Брюле.— Значитъ, дло будетъ сдлано, какъ слдуетъ… О, проклятіе, я говорила, что отплачу имъ за смерть моего мужа!
Въ это время послышался пронзительный голосъ Жанлина: — Подождите, я все погашу!..
Онъ вошелъ сюда однимъ изъ первыхъ, и теперь, приведенный въ восхищеніе всмъ совершавшимся здсь опустошеніемъ, ковылялъ сквозь толпу, отыскивая глазами, что бы сдлать и ему въ свою очередь. Вдругъ его оснила мысль отпереть краны, черезъ которые выпускался паръ, и затушить имъ эти груды раскаленнаго угля. Онъ тотчасъ же осуществилъ свою мысль, и клубы пара вырвались изъ пяти котловъ, какъ выстрлы, съ такимъ воемъ и свистомъ, что ушамъ было больно. Скоро вс помщеніе наполнилось паромъ, раскаленный уголь почернлъ, женщины казались какими-то тнями, изступленно размахивая руками. Только одинъ мальчуганъ виденъ былъ ясно вверху, позади облаковъ пара, съ раскрытымъ до ушей ртомъ, полный радости, что ему удалось выпустить на волю такой ураганъ.
Это продолжалось около четверти часа. На кучи угля вылили еще нсколько ведеръ воды, чтобы окончательно его погасить, и теперь была устранена, по крайней мр, возможность пожара. Но озлобленіе толпы не улеглось, а, напротивъ, все возрастало: мужчины пришли сюда съ молотками въ рукахъ, женщины вооружились желзными брусьями, и уже начинали раздаваться голоса, что надо разбить паровики, машины и разрушить вс копи.
Кто-то сказалъ объ этомъ Этьену, и онъ торопливо прибжалъ вмст съ Маг. Этьенъ и самъ начиналъ увлекаться этой, охватившей всхъ, горячечной жаждою возмездія, однако, онъ все-таки овладлъ собою и умолялъ товарищей успокоиться теперь, когда канаты перепилены, огни потушены, паръ выпущенъ и, слдовательно, работа не можетъ продолжаться. Но его почти не слушали, и онъ снова былъ бы вынужденъ уступить толп, если бы вдругъ ея вниманіе не было отвлечено криками, раздавшимися въ пріемномъ отдленіи, около маленькой двери, которая вела въ тотъ ходъ шахты, гд находились лстницы.
— Долой измнниковъ!.. О, грязные, подлые хвастуны!.. Долой! Долой!
Черезъ эту дверь начали, наконецъ, выходить рабочіе изъ подземныхъ галерей. Ослпленные дневнымъ свтомъ, они пріостанавливались на нсколько секундъ, хлопали вками и затмъ, испуганные, уходили одинъ за другимъ, стараясь какъ можно скоре выбраться на дорогу и убжать безъ оглядки.
— Долой подлецовъ! Долой измнниковъ!
Вся толпа сбжалась къ этой двери. Мене чмъ черезъ три минуты въ отдленіи паровыхъ котловъ не осталось ни одного человка, и пятьсотъ углекоповъ Монсу выстроились въ два ряда, между которыми, какъ сквозь строй, должны были проходить ванданскіе углекопы, измнившіе товарищамъ и принявшіеся за работу. Крики все усиливались, жестокія насмшки сыпались на каждаго показывавшагося изъ двери углекопа, который былъ въ изодранной рабочей одежд и покрыть черною грязью, слдами только-что оставленной работы. О, у этого ноги длиною всего только въ три большихъ пальца, а потомъ сейчасъ же начинается туловище!.. А у этого — пвицы изъ Волкана отъли носъ!.. А изъ глазъ этого столько течетъ воска, что его хватитъ на свчи для десяти церквей!.. А этотъ — верзила, худой, какъ спичка, и длинный, какъ великій постъ!.. Показалась до того толстая откатчица, что грудь у нея сливалась съ животомъ, и поднялся неистовый, оглушительный хохотъ. Шутки становились все грубе, длались все боле и боле жестокими, и можно было ожидать, что скоро пойдутъ въ ходъ и кулаки. Между тмъ несчастные вандамскіе рабочіе все продолжали появляться одинъ за другимъ изъ шахты, дрожащіе, молча перенося оскорбленія, испуганно озираясь, въ ожиданіи, что сейчасъ на нихъ посыплются удары, и вполн счастливые, когда, наконецъ, имъ удавалось выбраться изъ толпы и можно было пуститься бгомъ по дорог.
— Однако, сколько же ихъ тамъ?— говорилъ Этьенъ.
Онъ удивлялся, что люди все идутъ и идутъ изъ шахты, его раздражала мысль, что дло, какъ видно, идетъ не о нсколькихъ бднякахъ, которыхъ заставилъ работать голодъ или страхъ передъ надсмотрщиками. Стало быть, ихъ обманули вчера, въ лсу?.. Здсь работаетъ чуть не полный комплектъ рабочихъ… Но онъ вдругъ вскрикнулъ и бросился впередъ, увидвъ Шаваля, остановившагося въ дверяхъ.
— Такъ ты на такое-то свиданіе звалъ насъ?
Раздались проклятія, и толпа сдвинулась вокругъ измнника. Какъ, онъ вчера клялся, что броситъ работу, а сегодня его застаютъ вмст съ прочими за работой! Такъ это онъ насмхался надъ ними!
— Берите его и бросайте прямо въ шахту!
Шаваль помертвлъ отъ страха и бормоталъ что-то, стараясь оправдаться, но Этьенъ, вышедшій изъ себя и заразившійся бшенствомъ толпы, оборвалъ его на первомъ же слов.
— Ты хотлъ быть подъ землею, ну, и будешь тамъ… Маршъ впередъ, чортова рожа!
Новый взрывъ криковъ заглушилъ его голосъ. Въ дверяхъ показалась Катерина, ослпленная блескомъ солнца и испуганная видомъ этой толпы дикарей, окружившихъ ее. Съ окровавленными ладонями, съ ногами, онмвшими посл восхожденія по ста двумъ лстницамъ, она стояла, тяжело дыша, какъ вдругъ Маг увидла ее и бросилась на нее съ поднятой рукой.
— А, распутница, и ты здсь!.. Мать умираетъ съ голоду, а ты стоишь заодно со своимъ возлюбленнымъ!
Маг удержалъ руку жены и не допустилъ ея прибить дочь, но самъ схватилъ ее и трясъ, тоже выходя изъ себя и упрекая Катерину за ея поведеніе. И отецъ, и мать совсмъ потеряли голову и кричали громче другихъ.
Появленіе Катерины окончательно вывело изъ себя Этьена, и онъ только и твердилъ:
— Идемте на другія копи! Идемте!.. И ты пойдешь съ нами, грязная свинья!— крикнулъ онъ, обращаясь къ Шавалю.
Шаваль едва усплъ взять изъ барака свои башмаки и набросить пальто на окоченвшія плечи. Толпа окружила его и увлекла съ собою. Растерявшаяся Катерина тоже надла башмаки, застегнула на груди старую мужскую куртку, которую надвала съ тхъ поръ, какъ наступили холода, и побжала за своимъ возлюбленнымъ. Теперь, когда онъ наврное будетъ убитъ, она не могла его покинуть.
Минуты черезъ дв Жанъ-Баръ опустлъ. Жанлинъ, отыскавшій гд-то рожокъ, дулъ въ него и извлекалъ сиплые звуки, точно скликая стадо быковъ. Женщины: Брюле, Левакъ, Мукъ, подобрали свои юбки, чтобы он не мшали имъ шагать, самъ Левакъ, державшій въ рук топоръ, размахивалъ имъ, какъ размахиваетъ тамбуръ-мажоръ своей булавой. Углекопы все продолжали прибывать со всхъ сторонъ, и ихъ набралось теперь уже около тысячи, вс они бжали безпорядочною толпою, снова разливаясь по дорог, какъ вышедшій изъ береговъ потокъ. Выходъ изъ копей былъ очень узокъ, и напиравшая толпа переломала заборы.
— На копи! Долой измнниковъ! Конецъ работ!..
Скоро на копяхъ Жанъ-Баръ воцарилась глубокая тишина: не видно было ни одного человка, не слышно ни малйшаго звука. Деноленъ вышелъ изъ комнаты надсмотрщиковъ и, запретивъ имъ жестомъ слдовать за нимъ, пошелъ однъ по копямъ. Онъ былъ блденъ, но казался совершенно спокойнымъ. Остановившись сначала передъ шахтою, онъ поднялъ голову и посмотрлъ на перерзанные канаты. Концы стальной проволоки висли неподвижно, зубья напилка оставили по себ словно живую, свжую рану, свтившуюся на почернвшихъ и вымазанныхъ саломъ канатахъ. Затмъ Деноленъ поднялся въ отдленіе, гд стояла машина, посмотрлъ на неподвижный рычагъ, напоминавшій теперь суставъ какого-то громаднаго члена, пораженнаго параличемъ, потрогалъ уже простывшій металлъ, и дрожь пробжала по его тлу, точно онъ дотронулся до ледяного тла мертвеца. Потомъ онъ спустился въ помщеніе паровыхъ котловъ, медленно прошелся передъ потухшими, зіяющими и залитыми водою устьями печей, постучалъ ногою по котламъ, звенвшимъ пустотой. Да, все кончено, онъ окончательно разоренъ!.. Если даже починить канаты и снова развести пары, то откуда взять рабочихъ? Затянись стачка еще недли на дв, и онъ — банкротъ. Теперь, когда все для него было кончено, Деноленъ уже не чувствовалъ ненависти къ этимъ разбойникамъ изъ Монсу, хорошо понимая, что въ случившемся виноваты вс, что это общая, вковая ошибка. Конечно, рабочіе — зври, но чего же можно требовать отъ нихъ, когда они не знаютъ даже грамот и умираютъ съ голоду?

IV.

Толпа углекоповъ разливалась по дорог, черезъ свекловичныя поля, по гладкой, поблвшей отъ мороза равнин, освщенной блдными лучами зимняго солнца.
Когда прошли Фуршъ-о-Бфъ, Этьенъ принялъ командованіе надъ людьми, отдавалъ на ходу приказанія и устраивалъ порядокъ шествія. Впереди всхъ ковылялъ Жанлинъ, извлекая изъ своего рожка самые варварскіе звуки, за нимъ, въ первыхъ рядахъ, шли женщины, у нкоторыхъ въ рукахъ были палки, глаза Маг приняли какое-то дикое выраженіе и, казалось, высматривали вдали общанный идеальный городъ, въ которомъ будетъ царствовать справедливость, Брюле, Левакъ и Мукъ шагали, точно солдаты, идущіе на войну. Он посмотрятъ, осмлятся ли на нихъ напасть жандармы, если попадутся имъ навстрчу… За женщинами шли мужчины, шли безъ всякаго порядка, какъ стадо, растянувшись длиннымъ и все еще увеличивающимся хвостомъ, надъ которымъ, словно щетина, торчали желзныя полосы, захваченныя рабочими. У одного только Левака былъ топоръ, блествшій на солнц своимъ лезвіемъ. Въ самомъ центр шелъ Этьенъ, ни на минуту не сводя глазъ съ Шаваля, которому онъ веллъ идти передъ собою. За Этьеномъ слдовалъ мрачный и озабоченный Маг и безпрестанно поглядывалъ на Катерину, которая, одна изъ женщинъ, шла въ толп мужчинъ, ршившись не покидать своего возлюбленнаго и защитить его въ случа надобности. Волосы на обнаженныхъ головахъ разввались отъ втра, топотъ ногъ, обутыхъ въ деревянные башмаки, походилъ на топотъ животныхъ, и казалось, что подъ дикіе звуки рожка Жанлина двигается какое-то стадо.
Но вдругъ изъ толпы поднялись новые крики:
— Хлба! Хлба!
Былъ уже полдень. Съ самаго начала стачки, то есть въ теченіе уже шести недль, люди жили впроголодь, и теперь, посл ходьбы по полямъ и дорогамъ, голодъ почувствовался еще сильне. Небольшіе куски хлба, съденные утромъ, и нсколько штукъ каштановъ, которые принесла Мукъ, не могли насытить людей на цлый день: они хотли сть, и къ здоб противъ измнниковъ присоединилось теперь еще страданіе отъ голода.
— На копи!.. Конецъ работ!.. Хлба!..
Этьенъ, который, выходя изъ дому, отказался отъ своей доли хлба, почувствовалъ теперь нестерпимую рзь въ груди и дрожалъ отъ холода. Онъ не жаловался, но отъ времени до времени почти машинально брался за свою тыквенную бутылку и выпивалъ глотокъ можжевеловой водки, говоря себ, что необходимо подкрпиться, чтобы довести дло до конца. Щеки его раскраснлись, въ глазахъ загорался огонекъ, однако же, Этьенъ все еще не терялъ головы и намревался по возможности избгать всякихъ безполезныхъ насилій.
Когда дошли до дороги въ Жуазль, одинъ вандамскій углекопъ, присоединившійся къ толп по злоб на Денолена, увлекъ товарищей направо, крича:
— Идемъ на копи Гастонъ-Мари! Надо остановить помпу!.. Пусть вода разрушитъ Жанъ-Баръ.
Этьенъ умолялъ не трогать помпы. Къ чему разрушать подземныя галереи?.. Какъ ни много злобы накопилось въ его сердц, оно все-таки было сердце рабочаго и возмущалось противъ разрушенія того, что было создано ихъ руками. Маг тоже находилъ, что несправедливо вымещать свою злобу на машин. Но толпа уже начала поворачивать направо, вандамскій углекопъ продолжалъ кричать, что надо идти на Гастонъ-Мари, и Этьену слдовало во что бы то ни стало перекричать его:
— На копи Миру! Тамъ измнники работаютъ! На копи Миру! На копи Миру!— закричалъ Этьенъ.
Жестомъ руки онъ какъ бы отбросилъ толпу на дорогу влво, Жанлинъ снова занялъ свое мсто во глав всхъ и затрубилъ еще громче. Произошла страшная сумятица, но все-таки на этотъ разъ копи Гастонъ-Мари были спасены.
Четыре километра до Миру рабочіе прошли въ полчаса, они теперь почти бжали по безконечной равнин, пересченной здсь каналомъ, который разстилался по ней, какъ длинная ледяная лента. Только одни деревья по его берегамъ, обнаженныя, покрытыя инеемъ и казавшіяся какими-то гигантскими канделябрами, нарушали однообразіе равнины, разстилавшейся, какъ море, до самаго горизонта. Монсу и Маршьенъ не было видно и кругомъ разстилалась одна безпредльная гладь.
Дойдя до копей, рабочіе увидли надсмотрщика, вышедшаго къ нимъ навстрчу и стоявшаго на подмосткахъ просвальнаго сарая. Вс очень хорошо знали старйшаго изъ надсмотрщиковъ Монсу, старика Кандь, съ блымъ безкровнымъ лицомъ, съ блыми волосами. Старику было уже семьдесятъ лтъ, и онъ являлъ собою своего рода чудо среди недолговчныхъ углекоповъ.
— Зачмъ вы сюда пришли, буяны?— закричалъ онъ.
Толпа остановилась. Теперь передъ нею находился уже не хозяинъ, а товарищъ, и чувство уваженія сдерживало углекоповъ передъ этимъ старикомъ-рабочимъ.
— Подъ землею есть люди, прикажи имъ бросить работу, — сказалъ Этьенъ.
— Да, есть люди,— отвчалъ Кандь,— около шести дюжинъ, остальные испугались васъ, злые черти!.. Но я васъ предупреждаю, что никто изъ моихъ людей не броситъ работы прежде назначеннаго часа, или вамъ придется имть дло со мною!
Раздались проклятія, задніе ряды напирали на передніе, и вся толпа двинулась впередъ. Надсмотрщикъ проворно сошелъ съ подмостокъ и загородилъ собою дверь.
Тогда къ старику обратился Маг, думая вразумить его:
— Старина, мы поступаемъ по праву. Если мы не заставимъ всхъ углекоповъ дйствовать за одно съ нами, то какъ же намъ добиться, чтобы стачка сдлалась всеобщею?
Кандь нкоторое время молчалъ. Очевидно, его познанія въ длахъ этого рода были не обширне познаній самого Маг. Наконецъ, старикъ отвчалъ:
— Я не оспариваю вашего права, но знаю также и приказъ, данный мн… Я здсь одинъ… Люди должны работать въ галереяхъ до трехъ часовъ, и они будутъ тамъ работать до назначеннаго срока.
Послднія слова его затерялись въ поднявшихся крикахъ. Ему грозили кулаками, женщины совсмъ оглушили его и обступили со всхъ сторонъ такъ близко, что онъ чувствовалъ на своемъ лиц ихъ горячее дыханіе. Но старикъ твердо держался на своемъ посту, высоко поднявъ голову съ блыми, какъ снгъ, волосами и блою бородою. Одушевленіе придало такую силу его голосу, что онъ явственно былъ слышенъ посреди поднявшагося гама.
— Чортъ возьми, я васъ не пущу!.. Я скоре умру, чмъ позволю вамъ дотронуться до канатовъ, и это также врно, какъ то, что насъ освщаетъ солнце!.. Не напирайте же, или я на вашихъ глазахъ брошусь въ шахту!
Толпа заколыхалась, пріостановилась и затмъ невольно отступила. Кандь продолжалъ:
— Какая свинья не пойметъ этого?.. Я такой же рабочій, какъ и вы… Мн приказано охранять копи, и я охраняю ихъ!
Кандь не умлъ сказать ничего больше, и этотъ старикъ, съ бдною и узкою мыслью, съ глазами, тусклыми отъ подземнаго мрака, окружавшаго его въ теченіе полустолтія, упрямо твердилъ только о своемъ долг, который онъ твердо ршился исполнить. Углекопы съ волненіемъ смотрли на него и ощущали въ своихъ сердцахъ словно отголоски всего того, что онъ говорилъ, въ нихъ самихъ жили: и это сознаніе своего долга, и чувство братства, и готовность на самопожертвованіе въ ршительную минуту. Кандь, думая, что все еще не убдилъ ихъ, повторилъ:
— Я брошусь на вашихъ глазахъ въ шахту!
Толпа снова дрогнула и отступила назадъ. Затмъ люди повернулись въ копямъ спинами и пошли по дорог направо, снова растянувшись длиннымъ хвостомъ посреди полей. Опять послышались крики:
— На копи Магдалина!.. На копи Кревъ-кръ!.. Конецъ работамъ!.. Хлба, хлба!..
Въ то время, когда толпа пустилась въ путь, въ центр ея завязалась было драка: говорили, что Шаваль хотлъ воспользоваться происшедшимъ замшательствомъ и собирался скрыться. Этьенъ схватилъ его за руку и грозился переломать ему ребра, если онъ вздумаетъ устроить какую-нибудь измнническую продлку. Шаваль отбивался, съ бшенствомъ говоря:
— Къ чему все это? Разв человкъ не воленъ длать, что хочетъ?.. Я совсмъ окоченлъ въ моемъ пальто, и мн необходимо вымыться. Пусти меня!
Въ самомъ дл, слой угольной пыли былъ словно приклеенъ потомъ къ его кож и раздражалъ его, а легкое пальто слишкомъ плохо защищало отъ холода.
— Молчи, а не то мы сами тебя вымоемъ,— отвчалъ Этьенъ.— Никто не заставлялъ тебя вчера высовываться впередъ.
Толпа продолжала подвигаться дальше. Этьенъ повернулся, наконецъ, къ Катерин, которая попрежнему шла среди мужчинъ. Ему было тяжело видть ее подл себя, такую жалкую, дрожащую отъ холода въ своей мужской куртк на плечахъ и въ покрытыхъ грязью панталонахъ. Она должна была умирать отъ усталости и, однако же, все-таки не отставала и шла вмст съ прочими.
— Теб слдовало бы идти домой,— сказалъ, наконецъ, Этьенъ.
Катерина, казалось, не слышала его словъ. Въ ея глазахъ, встртившихся съ глазами Этьена, блеснуло на мгновеніе что-то врод упрека. Но она даже и не пріостановилась. Зачмъ онъ хочетъ, чтобы она оставила Шаваля одного? Правда, ея влюбленный не особенно ласковъ съ нею и даже бивалъ ее не одинъ разъ, но все-таки это первый человкъ, котораго она полюбила… Мысль, что на этого одного человка напала цлая толпа, боле чмъ въ тысячу человкъ, возмущала Катерину, и она ршинась защищать Шаваля даже не изъ нжнаго чувства, а просто изъ гордости.
— Уходи!— сердито повторилъ Маг.
Приказаніе отца заставило ее на минуту замедлить шаги. Двушка дрожала, и слезы навертывались на ея глазахъ, но затмъ, несмотря на привычку повиноваться отцу, она опять ускорила шаги и заняла прежнее мсто. Посл этого ее оставили въ поко.
Толпа перескла дорогу въ Жуазль, прошла немного по дорог въ Кру и затмъ повернула по направленію къ Куньи. Теперь на горизонт виднлись линіи заводскихъ трубъ. Углекопы проходили мимо низенькихъ домиковъ двухъ селеній рабочихъ,— ‘Двухсотъ-Двадцатаго’ и ‘Семидесятаго’,— и при звукахъ рожка, при крикахъ толпы, изъ домовъ выходили цлыя семьи, мужчины, женщины, дти — и присоединялись къ товарищамъ. Когда углекопы подходили къ копямъ Магдалина, ихъ было уже, по крайней мр, полторы тысячи человкъ. Дорога шла немного подъ гору, и прежде чмъ попасть на площадь, занимаемую копями, эта шумная людская волна должна была обогнуть насыпь.
Въ это время было не боле двухъ часовъ, но надсмотрщики, предупрежденные о приближеніи толпы, поспшили вывести рабочихъ изъ подземныхъ галерей и когда толпа прошла на копи, подъ землю оставалось всего человкъ двадцать, да и тхъ сейчасъ же доставилъ на верхъ подъемный ящикъ. Они немедленно бросились бжать, преслдуемые летвшими въ нихъ камнями, двухъ рабочихъ побили, у третьяго оторвали рукавъ отъ куртки.
Эта охота за людьми спасла копи: ни канаты, ни паровики не были попорчены. Волна уже отхлынула дальше, къ сосднимъ копямъ.
Кревъ-кръ находился отъ копей Магдалина на разстояніи только пятисотъ метровъ. Тамъ толпа застала рабочихъ въ ту самую минуту, когда они только что начали подниматься изъ шахты. Женщины поймали одну откатчицу и, при громкомъ хохот мужчинъ, выскли ее, предварительно разорвавъ на ней всю одежду, мальчишекъ-подростковъ угощали оплеухами, забойщики спасались бгствомъ, съ синяками на бокахъ и съ разбитыми до крови носами. Подъ вліяніемъ голода, злобы противъ измнниковъ-товарищей, давно накопившейся жажды возмездія, мыслей о тяжеломъ труд, такъ дурно оплачиваемомъ, толпа все боле и боле ожесточалась, сильне и сильне безумствовала. Крики становились громче, яростне. Принялись было перепиливать канаты, но напилокъ такъ плохо дйствовалъ, что толп, которою овладло лихорадочное стремленіе идти все дальше, впередъ и впередъ, скоро надола эта медленная работа. Ограничились тмъ, что сломали кранъ въ паровик и вылили нсколько ведеръ воды въ устья печей, вслдствіе чего растрескались чугунныя ршетки.
Затмъ ршили идти на копи Сенъ-Тома. Рабочіе на этихъ копяхъ были такъ хорошо дисциплинированы, что не приняли никакого участія въ стачк, и теперь вс они, то есть: человкъ около семисотъ, должны были находиться на работ. Это выводило изъ себя толпу, и она намревалась дать измнникамъ настоящее сраженіе, принять ихъ въ дубины и посмотрть, кто останется побдителемъ. По вдругъ пронесся слухъ, что копи Сенъ-Тома охраняются тми самыми жандармами, надъ появленіемъ которыхъ такъ подсмивались сегодня утромъ. Откуда это узнали? Кто могъ сообщить это извстіе? Кто видлъ жандармовъ въ Сенъ-Тома?.. По всей вроятности, это извстіе донеслось по воздуху, но все-таки толпа струсила и ршилась идти лучше на Фтри-Кантель. Словно помшанные, вс тотчасъ же бросились на другую дорогу, стуча башмаками и крича: ‘На копи Фтри-Кантель! На копи Фтри-Кантель! Тамъ этихъ подлецовъ работаетъ, должно быть, человкъ четыреста! Посмемся же мы надъ ними’!.. Эти копи находились километрахъ въ трехъ отъ Кревъ-Кръ и скрывались въ лощин, недалеко отъ рки Скарпъ. Толпа уже поднялась на платріерскій пригорокъ, возвышавшійся позади дороги въ Боньи, какъ вдругъ кто-то, такъ и оставшійся неизвстнымъ, высказалъ предположеніе, что въ Фтри-Кантель поставлены, пожалуй, драгуны. Тотчасъ всю толпу, отъ переднихъ до заднихъ рядовъ, облетли эти слова, но уже не въ вид предположенія, а какъ положительный фактъ, что въ Фтри-Кантель стоятъ драгуны. Люди въ нершительности пошли тише, мало-по-малу ими начала овладвать паника, какъ будто носившаяся въ воздух этой, оцпенвшей за время стачки, мстности, по которой они рыскали съ утра. Какъ это могло случиться, что они до сихъ поръ нигд не натыкались на солдатъ? И одно то, что ихъ дйствія оставались столько времени безнаказанными, наводило углекоповъ на мысль, что, по всей вроятности, скоро имъ придется расплатиться за все.
Откуда-то, неизвстно изъ чьихъ устъ, раздались новые крики и дали толп иное направленіе:
— На копи Викторія! На копи Викторія!
Стало быть, эти копи не заняты ни драгунами, ни жандармами? Никто не зналъ этого, а между тмъ вс были, казалось, совершенно уврены въ томъ, что тамъ нтъ солдатъ. Углекопы повернули назадъ, спустились по направленію къ Бомону и прошли прямо черезъ поля, чтобы скоре попасть на дорогу въ Жуазль. Желзная дорога загораживала имъ путь, они сломали загородки и перешли черезъ полотно. Теперь толпа приближалась къ Монсу, почва становилась еще ровне, свекловичныя поля разстилались впереди, какъ море, до самыхъ чернвшихъ вдали домовъ Маршьена.
На этотъ разъ приходилось пройти добрыхъ пять километровъ, но возбужденіе было такъ велико, что люди совсмъ не чувствовали, до какой степени они устали, какъ разбиты и измождены ихъ ноги. По дорог, проходившей черезъ селенія рабочихъ, къ толп присоединялись все новые и новые товарищи, и когда она перешла по мосту Магашъ черезъ каналъ и подошла къ копямъ Викторія, въ ней было дв тысячи человкъ. Былъ четвертый часъ, поэтому углекопы Викторіи уже кончили работу, и въ подземныхъ галереяхъ не оставалось ни одного человка. Обманувшаяся въ своихъ разсчетахъ толпа разразилась угрозами и сорвала свое сердце на явившихся на работу землекопахъ, осыпавъ ихъ цлымъ градомъ камней. Затмъ она разсыпалась по пустыннымъ копямъ и, разозленная тмъ, что ей не удалось разбить физіономіи ни одному измннику, набросилась на неодушевленные предметы. Давно накипвшая и съ каждымъ днемъ увеличивавшаяся злоба искала теперь какого-нибудь исхода, воспоминанія о цломъ длинномъ ряд годовъ, прожитыхъ впроголодь, возбуждали въ нихъ дикую жажду убійствъ и разрушенія.
Этьенъ замтилъ, что позади одного сарая рабочіе нагружаютъ на телгу уголь.
— Уйдете ли вы!— крикнулъ онъ имъ.— Не трогать ни одного куска угля!
На его зовъ прибжало около сотни углекоповъ, и рабочіе, нагружавшіе уголь, едва-едва успли спастись бгствомъ. Лошадей выпрягли, нахлестали, и он, какъ бшеныя, умчались прочь, телгу опрокинули, оглобли сломали.
Левакъ набросился со своимъ топоромъ на столбы, поддерживавшіе подмостки, и хотлъ срубить ихъ, но они держались крпко, и тогда ему пришло въ голову разрушить весь рельсовый путь, который проходилъ съ одного конца копей до другого. Тотчасъ вся толпа принялась за эту работу. Маг вооружился полосой желза и, дйствуя ею, какъ рычагомъ, вытаскивалъ чугунныя подушки, скрплявшія рельсы. Въ это время Брюле увлекла женщинъ въ ламповую комнату, вс он, вооружившись палками, принялись бить лампы, и скоро весь полъ этой комнаты покрылся ихъ обломками и битыми стеклами. Вышедшая изъ себя Маг размахивала палкою съ такимъ же остервненіемъ, какъ и Левакъ.
Вс перепачкались въ масл. Мукъ вытирала руки о свою юбку и хохотала, что до такой степени вымазалась, а Жанлинъ вздумалъ пошутить и вылилъ ей масло изъ лампы за спину.
Но все это не могло утолить голода. Пустые желудки напоминали о себ все настойчиве, и скоро изъ всхъ другихъ криковъ выдлился и пронесся въ воздух жалобный вопль:
— Хлба! Хлба! Хлба!
Одинъ старый надсмотрщикъ держалъ на копяхъ Викторія лавочку. Теперь онъ скрылся куда-то, по всей вроятности, со страха, и бросилъ на произволъ судьбы свое заведеніе. Когда женщины покончили съ лампами, а мужчины перепортили вс рельсы, толпа принялась осаждать лавку, и скоро ея закрытыя ставни разлетлись въ дребезги. Однако, хлба въ ней не оказалось, а было только два куска сырого мяса и мшокъ картофеля. Шаря по всмъ угламъ, толпа открыла пятьдесятъ бутылокъ можжевеловой водки, и тотчасъ вс он исчезли, какъ капля воды, всосанная пескомъ.
Тыквенная бутылка Этьена была уже пуста, и теперь онъ могъ наполнить ее снова. Мало-по-малу самое нехорошее опьянніе, опьянніе человка голоднаго, овладло имъ, и глаза у него налились кровью, зубы оскалились, какъ у волка, и блестли между поблднвшими губами. Вдругъ онъ увидлъ, что Шаваль, воспользовавшись суматохою, скрылся. Этьенъ началъ ругаться, люди пустились на поиски и скоро нашли Шаваля въ склад бревенъ, гд онъ притаился вмст съ Катериной.
— О, дьяволъ, ты теперь прячешься!— ругался Этьенъ.— Въ лсу, на сходк, ты требовалъ, чтобы машинисты приняли участіе въ стачк и остановили помпы, а теперь замышляешь насолить намъ! Хорошо же, чортъ возьми, мы опять пойдемъ на копи Гастонъ-Мари, и я тебя заставлю собственными руками сломать тамъ помпу! Да, ты ее разрушишь!
Онъ былъ совсмъ пьянъ и самъ повелъ теперь толпу ломать ту самую помпу, которую спасъ всего нсколько часовъ тому назадъ.
— На копи Гастонъ-Мари! На копи Гастонъ-Мари!
Раздались одобрительные крики, и толпа пустилась въ путь, между тмъ какъ Шаваль, котораго держали за плечи и толкали впередъ, все твердилъ, что ему надо вымыться.
— Уходи же отсюда!— крикнулъ Маг Катерин, всюду слдовавшей за своимъ возлюбленнымъ.
На этотъ разъ она даже не пріостановилась и, взглянувъ на отца горящими глазами, пошла за Шавалемъ.
Толпа снова растянулась по равнин и пошла назадъ, по тмъ же длиннымъ, прямымъ дорогамъ и безконечно раскинувшимся полямъ, по которымъ проходила немного времени назадъ. Было четыре часа, солнце уже склонялось къ горизонту, и ложившіяся на мерзлую землю тни бгущихъ людей становились все длинне и длинне.
Миновали Монсу, поднялись выше, на дорогу въ Жуазль, и, чтобы не длать крюка, пошлю не черезъ Фуршъ-о-Бфъ, а мимо Піолены. Грегуаровъ не было дома, они пошли отдать визитъ нотаріусу и уже отъ него хотли отправиться на обдъ къ Геннебо, гд ихъ должна была ожидать Сесиль. Пустынная липовая аллея, огородъ и обнаженныя деревья сада казались какъ бы погруженными въ глубокій сонъ. Въ дом незамтно было ни малйшаго движенія, стекла въ наглухо закрытыхъ окнахъ запотли, свидтельствуя этимъ, какъ тепло было въ комнатахъ, и отъ всего этого жилища вяло миромъ и довольствомъ, хорошими постелями, сытнымъ столомъ и спокойнымъ счастіемъ.
Толпа, не останавливаясь, мрачно посматривала на Піолену съ ея ршетками и стнами, усыпанными сверху донышками битыхъ бутылокъ. Снова раздались крики:
— Хлба! Хлба! Хлба!
Только дв громадныя рыжія датскія собаки отзывались на эти крики свирпымъ лаемъ, становясь на заднія лапы и раскрывая свои широкія пасти. Этотъ шумъ привлекъ къ окнамъ двухъ женщинъ, кухарку Мелани и горничную Гонорину. Увидвъ сквозь спущенныя занавси эту валившую толпу дикарей, он вспотли отъ страха и помертвли, а когда камень, единственный, брошенный изъ толпы камень, разбилъ стекло въ одномъ изъ оконъ, об женщины упали на колни и сочли себя уже убитыми. Это было дло рукъ Жанлина, который устроилъ себ изъ обрывка веревки пращу и, проходя мимо Піолены, послалъ маленькое привтствіе Грегуарамъ. Доставивъ себ это удовольствіе, онъ снова принялся дуть въ рожокъ, и толпа мало-по-малу скрылась вдали, продолжая кричать:
— Хлба! Хлба! Хлба!
Когда она пришла на копи Гастонъ-Мари, въ ней было уже дв съ половиною тысячи человкъ. Они, казалось, обезумли и, со стихійною яростью низринувшагося потока, разбивали и разрушали все, попадавшееся навстрчу. Часъ тому назадъ, на копи приходили жандармы, но, сбитые съ настоящаго пути разсказами крестьянъ, ушли по направленію къ Сенъ-Тома и при этомъ такъ торопились, что даже не оставили на Гастонъ-Мари ни одного человка на всякій случай, для охраненія копей. Въ какихъ-нибудь четверть часа огни были залиты, паръ выпущенъ, вс строенія наводнены людьми и разгромлены. Съ особенною яростью накинулись на помпу. Углекопамъ мало было того, что она остановилась, и они набросились на нее, какъ на живое существо, которое непремнно надо было убить.
— Теб принадлежитъ первый ударъ!— твердилъ Этьенъ, вкладывая молотокъ въ руку Шаваля.— Ну, вдь ты клялся быть вмст съ другими!
Шаваль невольно отступилъ назадъ, весь дрожа. Въ толкотн молотокъ выбили у него изъ рукъ, и товарищи, которымъ надоло ждать, принялись сами разрушатъ помпу, колотя по ней желзными брусьями, кидая въ нее кирпичами, всмъ, что только попадалось подъ руку. Иные просто ломали объ нее палки. Гайки выскакивали, мдныя и стальныя части распадались, точно изломанные члены. Наконецъ, сильный ударъ киркой раздробилъ чугунный корпусъ машины, изъ нея хлынула вода, вылилась, и затмъ, точно предсмертная икота, послышалось послднее бульканье.
Съ помпой было покончено. Обезумвшая толпа вышла изъ строеній и тснилась позади Этьена, который не выпускалъ изъ рукъ Шаваля.
— Смерть измннику! Въ шахту его! Въ шахту!
Несчастный Шаваль, посинвшій отъ страха, что-то бормоталъ въ свое оправданіе и безпрестанно возвращался къ овладвшей имъ безумной ide fixe, что ему необходимо вымыться.
— Постой, если это теб такъ нужно,— сказала Левакъ,— вотъ теб и ванна!
Вода, просачивавшаяся изъ помпы, образовала на земл большую лужу, которая теперь стояла вся блая отъ покрывавшаго ее толстаго слоя льда. Проломили ледъ, толкнули Шаваля къ луж и заставили его окунуть голову въ холодную ледяную воду.
— Окунайся же!— повторяла Брюле.— Окунайся, проклятый, или мы сами выкупаемъ тебя!.. А теперь, пей, да, да, пей, какъ скотина, лакай языкомъ!..
Онъ долженъ былъ стать на четвереньки и пить. Толпа смялась злымъ, жестокимъ смхомъ. Одна женщина выдрала его за уши, другая бросила ему въ лицо горсть свжаго навоза, который подобрала на дорог. Старенькое пальто Шаваля было все въ лохмотьяхъ и едва держалась на плечахъ, онъ угрюмо высматривалъ, нельзя ли убжать.
Маг, и мужъ, и жена, тоже толкали и оскорбляли его, вымещая теперь свою старую злобу противъ него, даже Мукъ, обыкновенно остававшаяся добрымъ товарищемъ для своихъ прежнихъ возлюбленныхъ, и та относилась къ нему, какъ къ ни на что не годному человку. Этьенъ остановилъ ее.
— Довольно! Нтъ надобности вмшиваться всмъ въ это дло… Если ты хочешь, мы покончимъ наши счеты вдвоемъ,— обратился онъ къ Шавалю.
Кулаки Этьена сжимались, въ глазахъ свтилась зврская жажда крови. Онъ совсмъ опьянлъ и чувствовалъ потребность убить кого-нибудь.
— Готовъ ли ты? Одному изъ насъ надо лечь мертвымъ на мст… Дайте ему ножъ, а у меня есть свой…
Выбившаяся изъ силъ Катерина съ ужасомъ смотрла на него. Ей припомнились теперь его откровенныя признанія въ первый день ихъ знакомства, когда онъ разсказывалъ, что у нихъ въ роду вс пьяницы, что, по милости этого, весь его организмъ отравленъ алкоголемъ, и что достаточно ему вылить рюмки три водки, чтобы у него немедленно явилась потребность кого-нибудь състь. Вдругъ она подскочила къ нему, ударила его обими руками по щекамъ и, задыхаясь отъ волненія, крикнула прямо въ лицо: — Подлецъ! Подлецъ! Подлецъ!.. Такъ теб мало всхъ этихъ мерзостей?.. Ты хочешь убить его теперь, когда онъ едва держится на ногахъ!
Она повернулась къ отцу, къ матери, ко всей толп.
— Вы вс подлые! Подлые!.. Убейте же и меня вмст съ нимъ! Если вы только еще дотронетесь до него, я исцарапаю вамъ рожи! О, подлые!
Позабывъ побои, которыми такъ часто осыпалъ ее Шаваль, позабывъ жалкую жизнь, которую она влачила съ тхъ поръ, какъ ушла къ нему, Катерина знала теперь только то, что она принадлежитъ ему и не должна допускать, чтобы съ нимъ такъ обращались. Она стала передъ Шавалемъ, готовая защищать его.
Когда двушка ударила Этьена по лицу, онъ поблднлъ. Первою его мыслью было броситься на нее и убить. Потомъ, съ видомъ человка, силящагося протрезвиться, онъ провелъ рукою по лицу и, обращаясь къ Шавалю, сказалъ посреди наступившаго кругомъ молчанія:
— Она права, съ тебя достаточно… Иди, куда хочешь!
Шаваль тотчасъ пустился бжать, Катерина послдовала за нимъ. Толпа, пораженная этимъ происшествіемъ, смотрла, какъ они скрылись на поворот дороги, одна только Маг прошептала.
— Напрасно вы это сдлали: его не слдовало отпускать… Онъ, наврное, подведетъ насъ.
Толпа снова двинулась въ путь. Пробило пять часовъ, И красное, какъ жаровня, заходящее солнце залило всю безконечную равнину словно заревомъ пожара.
Проходившій мимо разносчикъ сообщилъ, что жандармы направились къ копямъ Кревъ-кръ. Тогда толпа повернула обратно и раздались крики:
— Въ Монсу!.. Въ правленіе!.. Хлба, хлба, хлба!

V.

Геннебо подошелъ къ окну своего кабинета и смотрлъ на карету, въ которой узжала его жена, намревавшаяся захать сначала къ Грегуарамъ и Деноленамъ, чтобы забрать тамъ двушекъ, и затмъ, вмст съ ними, отправиться завтракать въ Маршьенъ. Нсколько минутъ онъ слдилъ глазами за Негрелемъ, хавшимъ верхомъ около дверецъ экипажа, и потомъ спокойно услся за свою конторку. Когда ни жена, ни племянникъ не оживляли комнатъ своимъ присутствіемъ, тогда домъ казался какъ бы необитаемымъ. Въ этотъ день кучеръ ухалъ со своею госпожою, новая горничная Роза отпросилась до пяти часовъ со двора, оставался только лакей Ипполитъ, переходившій въ туфляхъ изъ комнаты въ комнату, и кухарка, съ ранняго утра погрузившаяся въ свои кастрюли и вся поглощеннная приготовленіемъ обда, который давали сегодня ея господа. Геннебо разсчитывалъ воспользоваться этой глубокой тишиной, стоявшей въ пустынномъ дом, и серьезно заняться работою.
Хотя Ипполитъ получилъ приказаніе не безпокоить директора и отказывать всмъ, кто бы ни пришелъ, однако, часовъ около девяти онъ ршился доложить о Дансаэрт, который сказалъ, что принесъ очень важныя извстія. Директоръ только теперь узналъ отъ него о сходк, происходившей наканун въ вандамскомъ лсу.
Надсмотрщикъ разсказывалъ о ней съ такими мельчайшими подробностями, что Геннебо тотчасъ же понялъ, что вс эти мелочи переданы Дансаэрту Пьеррономъ, и невольно улыбнулся, вспомнивъ о связи стоявшаго передъ нимъ человка съ женою Пьеррона, связи, до того всмъ извстной, что не проходило недли безъ того, чтобы въ теченіе ея директоръ не получилъ двухъ-трехъ анонимныхъ писемъ, въ которыхъ сообщалось о предосудительномъ поведеніи главнаго надсмотрщика. Воспользовавшись этимъ поводомъ, Геннебо далъ понять Дансаэрту, что знаетъ эту исторію, и посовтовалъ ему вести себя благоразумне, такъ какъ иначе, въ случа какого-нибудь скандала, дло можетъ повлечь за собою послдствія, не очень пріятныя для него, Дансаэрта. Ошеломленный этимъ выговоромъ, такъ неожиданно прервавшимъ его докладъ, надсмотрщикъ началъ оправдываться и уврятъ, что не далъ никакого повода къ подобнымъ обвиненіямъ. Однако же, въ конц концовъ, онъ скоро пересталъ уврять въ своей невиновности, счастливый тмъ, что отдлался такъ дешево, такъ какъ обыкновенно директоръ, самъ отличавшійся безукоризненностью поведенія, крайне строго преслдовалъ тхъ изъ своихъ подчиненныхъ, которые позволяли себ забавляться со смазливыми двушками работницами на копяхъ. Разговоръ опять перешелъ въ стачк. Конечно, эта сходка въ лсу ни боле, ни мене, какъ бахвальство крикуновъ, и ничего серьезнаго изъ нея не выйдетъ. Во всякомъ случа видъ жандармовъ и драгуновъ, объхавшихъ сегодня утромъ вс окрестности, долженъ былъ произвести такое внушительное впечатлніе на рабочихъ, что, въ теченіе нсколькихъ дней, они не посмютъ и шевельнуться.
Однако, когда надсмотрщикъ ушелъ, Геннебо задумался. Была минута, когда онъ уже совсмъ было ршился послать телеграмму префекту, и одно только опасеніе показаться растерявшимся вслдствіе какихъ-то пустяковъ удержало его отъ этого. Онъ и такъ ужь не могъ простить себ, что, не разузнавъ обстоятельно положенія длъ, говорилъ повсюду и даже писалъ членамъ правленія, что стачка не продлится больше двухъ недль. Въ величайшему его удивленію, она тянулась уже около двухъ мсяцевъ, и Геннебо приходилъ въ отчаяніе, чувствуя, что каждый лишній день компрометируетъ его все боле и боле, и что теперь ему необходимо сдлать что-нибудь особенное, чтобы возвратить себ довріе членовъ правленія. Къ тому же, онъ только-что обратился въ Парижъ съ вопросомъ, что длать, если произойдутъ какіе-нибудь безпорядки. Отвтъ замедлился, но можно было ожидать, что онъ придетъ съ курьеромъ посл полудня. Геннебо говорилъ самъ себ, что если эти господа найдутъ нужнымъ занять копи солдатами, то онъ еще успетъ разослать телеграммы, куда слдуетъ. По его личному мннію, появленіе на копяхъ вооруженной силы неминуемо должно было повести къ тому, что произойдетъ рзня, прольется кровь, будутъ убитые и раненые, и Геннебо, несмотря на всю присущую ему энергію, не ршался брать на себя тяжелую отвтственность за все это.
До одиннадцати часовъ Геннебо спокойно работалъ въ своемъ кабинет. Въ дом стояла глубокая тишина, и только изъ одной боле отдаленной комнаты, въ которой Ипполитъ натиралъ воскомъ полъ, доносился легкій шумъ. Затмъ директоръ получилъ, одну за другою, дв телеграммы: въ одной его увдомляли о томъ, что углекопы Монсу завладли копями Жанъ-Баръ, въ другой говорилось, что они перерзали канаты, погасили огни, все опустошили. Онъ ничего не могъ понять. Зачмъ углекопы Монсу отправились къ Денолену, вмсто того, чтобы заняться опустошеніемъ какихъ-нибудь изъ тхъ копей, которыя принадлежали компаніи?.. Впрочемъ, что же, пускай разоряютъ Жанъ-Баръ, это только поможетъ ему, Геннебо, скоре осуществить давно лелемую имъ мечту о пріобртеніи вандамскихъ копей… Въ полдень онъ позавтракалъ одинъ въ своей обширной столовой, среди полнйшей тишины, которую словно боялся нарушить прислуживавшій ему лакей, ходившій почти неслышными шагами. Это глубокое безмолвіе наввало на Геннебо вс боле и боле мрачныя мысли и, наконецъ, онъ началъ ощущать какой-то холодъ на сердц. Вдругъ прибжалъ надсмотрщикъ и сообщилъ, что толпа углекоповъ идетъ на копи Миру. Почти тотчасъ же вслдъ за этимъ, когда Геннебо уже допивалъ кофе, принесли телеграмму, увдомлявшую, что копямъ Магдалина и Кревъ-кръ тоже грозить опасность. Директоръ ршительно не зналъ — что длать. Слдуетъ ли немедленно потребовать солдатъ, или, можетъ быть, благоразумне будетъ подождать курьера, который долженъ пріхать въ два часа, и не принимать никакихъ ршительныхъ мръ, покуда не получитъ приказанія отъ членовъ правленія? Геннебо возвратился въ свой кабинетъ и сталъ искать бумагу къ префекту, которую онъ поручилъ наканун написать Негрелю. Не найдя ея у себя на конторк, онъ подумалъ, что, по всей вроятности, племянникъ, имвшій привычку работать по ночамъ, оставилъ эту бумагу у себя въ комнат. Все еще не придя ни къ какому окончательному ршенію, но думая, что эта бумага можетъ понадобиться, Геннебо пошелъ за нею въ комнату Негреля.
Войдя въ нее, Геннебо удивился: по забывчивости или по лности Ипполита, который оставался въ это утро одинъ на весь домъ, комната стояла неубранною. Въ ней было невыносимо жарко, такъ какъ отдушникъ калорифера оставался открытымъ, и этотъ горячій, влажный воздухъ былъ насыщенъ какимъ-то рзкимъ запахомъ, который Геннебо сначала принялъ за запахъ туалетной воды, наполнявшей умывальный тазъ. Повсюду царствовалъ величайшій безпорядокъ: платье было разбросано, мокрыя полотенца висли на спинкахъ стульевъ, постель стояла неприкрытой, сброшенное съ нея одяло спустилось однимъ концомъ на коверъ. Геннебо разсяннымъ взглядомъ окинулъ комнату и прямо направился къ маленькому письменному столу, заваленному бумагами. Онъ два раза пересмотрлъ одну за другою вс бумаги, но, положительно, не было той, которую онъ искалъ. Куда, къ чорту, этотъ взбалмошный Поль могъ ее засунуть?
Геннебо прошелся по комнат, высматривая на стоявшей въ ней мебели нужную ему бумагу, и вдругъ увидлъ, что на постели что-то блеститъ, точно искорка. Машинально подойдя къ кровати, онъ засунулъ руку между смятыми складками простыни и досталъ оттуда маленькій золотой флаконъ. Геннебо тотчасъ узналъ флаконъ своей жены, флаконъ съ эиромъ, съ которымъ она не разставалась никогда. Но онъ никакъ не могъ понять, какимъ образомъ эта бездлушка попала на постель Поля? Вдругъ онъ страшно поблднлъ: его жена еще недавно лежала на этой постели.
— Извините,— прошепталъ Ипполитъ за дверью, — я видлъ, какъ вы сюда прошли…
Лакей вошелъ и ужаснулся, увидвъ царившій здсь безпорядокъ.
— Боже мой… комната до сихъ поръ не убрана!.. Роза ушла, взваливъ на меня всю работу!
Геннебо зажалъ флаконъ въ рук, зажалъ такъ крпко, какъ будто хотлъ раздавить.
— Что вамъ нужно?
— Прибжалъ еще человкъ съ копей Кревъ-кръ… Онъ принесъ письмо.
— Хорошо, оставьте меня и скажите, чтобы онъ подождалъ. Его жена лежала на этой постели… Заперевъ на задвижку дверь, онъ разжалъ руку и взглянулъ на флаконъ, оставившій красное пятно на его ладони… Геннебо точно вдругъ прозрлъ и понялъ теперь, что эта позорная комедія разыгрывалась въ его дом уже цлые мсяцы. Онъ припомнилъ свои прежнія подозрнія, слышанный имъ ночью шорохъ, осторожные шаги какого-то человка, прокрадывавшагося босикомъ мимо его двери. Да, это были шаги его жены, которая прокрадывалась въ эту комнату…
Опустившись на стулъ, напротивъ постели, Геннебо долго смотрлъ на нее, неподвижный, словно пораженный на смерть. Его привелъ въ себя легкій шумъ за дверью, кто-то стучался, стараясь отворить ее, и затмъ опять послышался голосъ лакея.
— Господинъ Геннебо… Ахъ, господинъ Геннебо, вы заперлись!..
— Что еще тамъ?
— Кажется, очень спшное дло, углекопы все разрушаютъ… Внизу дожидаются съ донесеніями еще два человка… Принесены также и телеграммы…
— Сейчасъ. Оставьте меня въ поко!
Мысль, что Ипполитъ нашелъ бы этотъ флаконъ, если бы пришелъ по утру убирать комнату, оледенила его сердце. Впрочемъ, этотъ лакей долженъ все знать: наврное, онъ уже десятки разъ находилъ здсь т или другіе признаки, по которымъ можно безошибочно заключить, что г-жа Геннебо провела ночь въ этой комнат.
Геннебо снова опустился на стулъ и сидлъ неподвижно. Ему припоминались вс страданія, принесенныя ему этой женщиной: ея холодность къ нему, проявившаяся вскор посл свадьбы, ея любовники, которыми она обзаводилась такъ ловко, что онъ долгое время даже и не подозрвалъ объ ихъ существованіи, ея парижская связь, которую онъ терпливо сносилъ въ теченіе десяти лтъ, какъ переносятъ какія-нибудь прихоти больного… Ему вспомнилось затмъ переселеніе въ Монсу, въ это, усыплявшее ее, мсто ссылки, вспомнились его безумныя надежды на то, что здсь она переродится и сдлается другою женщиною, что, наконецъ, она уже не молода, и годы возьмутъ свое и возвратятъ ему жену… Потомъ прізжаетъ племянникъ, этотъ Поль, и она начинаетъ обращаться съ нимъ, какъ мать, постоянно говорить ему о своемъ умершемъ и навсегда погребенномъ подъ пепломъ сердц… А мужъ, глупецъ, ничего не видитъ и обожаетъ эту женщину, считающуюся его женою, тогда какъ на самомъ дл именно онъ меньше всхъ иметъ право назвать ее своею. Онъ обожаетъ ее такою постыдною страстью, что былъ бы въ состояніи упасть передъ этою женщиною на колни, если бы она захотла отдать ему т послднія искры любви, которыя еще оставались въ ея сердц, постоянно принадлежавшемъ другимъ. Но она отдала ихъ этому ребенку…
Донесшійся издали металлическій звукъ заставилъ его вздрогнуть. Онъ тотчасъ узналъ этотъ звонокъ, которымъ, по его приказанію, давно когда-то отданному, всегда извщали о прибытіи курьера. Геннебо всталъ и громко воскликнулъ:
— Ахъ, я плюю на все!.. Плюю на ихъ депеши и письма!..
Судорога болзненно сжимала ему горло, и голосъ его звучалъ грубо. Имъ овладвало бшенство, ему хотлось бы втоптать въ какую-нибудь вонючую яму всю эту грязь и мерзость. Эта женщина просто развратница! Онъ подыскивалъ для нея самыя оскорбительныя названія, мысленно хлесталъ ее по лицу и окончательно вышелъ изъ себя, вспомнивъ вдругъ о предполагаемой женитьб Поля на Сесили, женитьб, которую эта женщина устраивала такъ спокойно, съ такою безмятежною улыбкой на устахъ. Такъ, стало быть, въ ней не было ни любви къ Негрелю, ни даже чувства ревности, ничего… Стало быть, эта связь была для нея не боле, какъ развлеченіемъ, забавой, чмъ-то въ род дессерта, безъ котораго иные люди не могутъ обойтись!.. Геннебо почти оправдывалъ племянника и во всемъ обвинялъ жену, говоря себ, что это она завладла мальчикомъ въ порыв каприза, какъ иногда люди съ жадностью набрасываются на незрлое яблоко, украденное по дорог. Кого же возьметъ она потомъ, до кого же снизойдетъ она впослдствіи, когда подъ рукою у нея не найдется такихъ любезныхъ и практическихъ племянниковъ, которые, поселившись въ семейномъ дом, спокойно пользуются въ немъ столомъ, постелью и… женою хозяина?
Раздался легкій стукъ въ дверь, и Ипполитъ еще разъ осмлился доложить сквозь замочную скважину:
— Курьеръ пріхалъ, господинъ Геннебо… Пришелъ опять Дансаэртъ и говорить, что между углекопами идетъ рзня…
— Я сейчасъ приду, чортъ возьми!
Что онъ съ ними сдлаетъ? Прогонитъ ихъ, лишь только они возвратятся изъ Маршьена, прогонитъ, какъ смрадныхъ животныхъ, которыхъ не хочетъ боле держатъ подъ своей кровлей. Онъ возьметъ дубину и прикажетъ имъ убираться куда-нибудь въ другое мсто со всею ихъ грязью. Геннебо окинулъ взглядомъ неубранную комнату и вдругъ вспомнилъ, что тяжелый запахъ, охватившій его при вход сюда, это — запахъ мускуса, которымъ была пропитана кожа его жены. Его охватилъ припадокъ безумнаго, безсильнаго бшенства, онъ съ яростью набросился на постель и комкалъ ударами кулака свсившееся на полъ одяло, мягкія простыни…
Вдругъ ему показалось, что Ипполитъ опять подходитъ къ двери, и это заставило его придти въ себя… Нсколько секундъ онъ простоялъ на мст, переводя дыханіе, обтирая потъ на лбу и стараясь унять біеніе своего сердца, затмъ подошелъ къ зеркалу и посмотрлъ на свое лицо, до того измнившееся, что онъ не узналъ самого себя… Наконецъ, замтивъ, что начинаетъ овладвать собою и что черты его лица принимаютъ мало-по-малу свое обычное холодное выраженіе, онъ немедленно спустился внизъ.
Его ожидали уже пять человкъ, не считая Дансаэрта. Вс они сообщили ему крайне серьезныя извстія о насиліяхъ толпы углекоповъ, переходившей съ однхъ копей на другія, а главный надсмотрщикъ очень подробно разсказалъ о томъ, что произошло на копяхъ Миру, которыя были спасены только благодаря мужеству старика Кандье. Геннебо слушалъ, кивалъ головою, но на самомъ дл почти ничего не понималъ, потому что мысли его все еще витали тамъ, въ верхней комнат. Наконецъ онъ отпустилъ всхъ этихъ людей, сказавъ, что приметъ мры. Оставшись одинъ передъ своимъ бюро, Геннебо опустилъ голову на руки, прикрылъ пальцами глаза и, казалось, заснулъ. Потомъ онъ вспомнилъ о курьер и ршился, наконецъ, приняться за давно ожидаемое письмо, въ которомъ долженъ былъ находиться отвтъ членовъ правленія. Сначала строчки этого письма прыгали передъ его глазами, и онъ не могъ ничего понять, но затмъ, мало-помалу, для него стало ясно, что эти господа, конечно, не высказываясь прямо, желали именно того, чтобы положеніе длъ ухудшилось и вызвало какіе-нибудь безпорядки со стороны углекоповъ, настолько серьезные, чтобы оставалось только принять энергическія мры для ихъ подавленія и этимъ ускорить роковую развязку стачки. Посл этого Геннебо уже нечего было колебаться, и онъ немедленно разослалъ телеграммы во вс стороны: къ префекту Лилля, къ начальнику войскъ, стоявшихъ въ Дуэ, въ жандармское управленіе въ Маршьен. Теперь онъ все-таки освободился отъ одной лишней заботы и могъ, по крайней мр, запереться въ своей комнат, сославшись на подагру. Все послполуденное время Геннебо провелъ въ своемъ кабинет, никого не принимая и только прочитывая телеграммы и письма, продолжавшія литься на него настоящимъ дождемъ. По нимъ онъ слдилъ издали за толпою углекоповъ, переходившихъ съ копей Магдалины на копи Кревъ-кръ, съ Кревъ-кръ на Викторію, съ Викторіи на Гастонъ-Мари. Его увдомляли также о передвиженіяхъ жандармовъ и драгуновъ, кидавшихся изъ стороны въ сторону, но постоянно попадавшихъ не на т дороги и поворачивавшихся спинами именно къ тмъ копямъ, которымъ въ данную минуту грозила опасность. Пускай ржутъ другъ друга и все разрушаютъ!.. Геннебо снова опустилъ голову на руки, прикрылъ пальцами глаза и погрузился въ свои думы. Въ пустомъ дом стояла глубокая тишина, и только изрдка доносился стукъ кастрюль изъ кухни, гд пылалъ жаркій огонь и кухарка была вся погружена въ приготовленіе обда.
Наступали сумерки, пробило пять часовъ, когда внезапно раздавшійся шумъ заставилъ очнуться Геннебо, который все еще продолжалъ сидть неподвижно, опершись локтями на бумаги. Онъ подумалъ, что это возвратилась его презрнная жена съ своимъ любовникомъ. Но шумъ все усиливался, и въ ту минуту, когда Геннебо подходилъ къ окну, раздались страшные крики:
— Хлба! Хлба! Хлба!
Это толпа углекоповъ нахлынула на Монсу, между тмъ какъ жандармы, думая, что опасность угрожаетъ копямъ Вор, во всю прыть скакали туда.
Въ двухъ километрахъ отъ крайнихъ домовъ Монсу, немного ниже того мста, гд перекрещивались дв дороги, большая и вандамская, госпож Геннебо и ея гостьямъ пришлось быть зрительницами шествія этой толпы. День былъ проведенъ въ Маршьен очень недурно: сначала весело позавтракали у директора заводовъ, потомъ, чтобы чмъ-нибудь наполнить послполуденное время, постили мастерскія и сосдній стеклянный заводъ. Наконецъ, когда, на исход этого свтлаго зимняго дня, он возвращались домой, Сесили вдругъ пришла фантазія выпить чашку молока на маленькой ферм, стоявшей около дороги, по которой прозжала карета. Дамы тотчасъ же вышли изъ экипажа, Негрель любезно соскочилъ съ лошади, между тмъ какъ хозяйка фермы, ошеломленная посщеніемъ такихъ разодтыхъ господъ, суетилась, говоря, что, прежде чмъ подать молоко, нужно покрыть столъ чистою скатертью. Но Люси и Жанна пожелали видть, какъ будутъ доить коровъ, и все общество, съ чашками въ рукахъ, отправилось прямо въ хлвъ. Это выходила уже совсмъ деревенская прогулка, ноги тонули въ мягкой подстилк хлва, и вс весело смялись по поводу этого.
Г-жа Геннебо, съ своимъ снисходительнымъ, материнскимъ видомъ пила молоко, едва прикасаясь къ чашк кончиками губъ, какъ вдругъ странный, доносившійся издали шумъ встревожилъ ее.
— Что это такое?
Хлвъ, стоявшій на самомъ краю дороги, служилъ въ то же время сноваломъ, и потому въ немъ были широкія ворота. Молодыя двушки, высунувъ въ нихъ головы, съ удивленіемъ замтили, что слва, съ вандамской дороги, надвигается какая-то черная туча, что-то врод волнующейся и шумной толпы.
— Чортъ возьми!— пробормоталъ Негрель, тоже взглянувшій на дорогу.— Неужели наши крикуны, наконецъ, совсмъ разсердились?
— Это, можетъ быть, опять углекопы, — сказала крестьянка.— Они уже во второй разъ проходятъ мимо фермы… Кажется, дло идетъ не совсмъ-то хорошо: они завладли всмъ краемъ.
Она выражалась очень осторожно, подмчая, какое впечатлніе произведутъ ея слова на слушателей. Замтивъ, что неожиданное приближеніе толпы углекоповъ повергло всхъ въ ужасъ, она поспшила воскликнуть:
— О, бездльники, бездльники!
Видя, что теперь они уже не успютъ добраться благополучно до Монсу, Негрель приказалъ кучеру въхать во дворъ фермы и поставить лошадей и экипажъ позади сарая. Свою лошадь онъ ввелъ въ этотъ же сарай и поручилъ ее держать мальчику. Возвратившись назадъ, онъ увидлъ, что тетка и молодыя двушки совсмъ растерялись и уже собрались идти за хозяйкою фермы, предложившей имъ спрятаться у нея въ дом. Но Негрель былъ того мннія, что здсь они находятся въ большей безопасности, такъ какъ никому не придетъ въ голову искать ихъ на этомъ сновал. Ворота затворили, однако, он запирались очень неплотно, и между полусгнившими досками образовались такія щели, что изъ сарая можно было видть все, что длается на дорог.
— Ну, мужайтесь!— сказалъ Негрель, стараясь обратить это приключеніе въ шутку.— Мы не отдадимъ дешево нашу жизнь!
Но эта шутка еще боле усилила страхъ женщинъ. Между тмъ шумъ приближавшейся толпы становился все слышне, хотя еще никого не было видно, и на пустынной дорог гулялъ только втеръ, проносясь по ней порывами, какъ передъ наступленіемъ страшной грозы.
— Нтъ, нтъ, я не хочу ничего видть!— воскликнула Сесиль, зарываясь въ сно и точно такъ же закрывая глаза руками, какъ она закрывала ихъ, чтобы не видть блеска молніи.
Г-жа Геннебо, страшно поблднвшая и сердившаяся на этихъ людей, которые опять испортили ей такой славный день, стояла позади, искоса и съ отвращеніемъ посматривая кругомъ, а Люси и Жанна прильнули къ щели въ воротахъ, не желая ничего упустить изъ представлявшагося ихъ глазамъ зрлища.
Слышались словно раскаты грома, все приближавшіеся и приближавшіеся, земля начала дрожать и, наконецъ, впереди всхъ показался Жанлинъ, дувшій въ свой рожокъ.
— Возьмите ваши флаконы, потъ народный протекаетъ мимо!— прошепталъ Негрель, который, несмотря на свои республиканскія убжденія, любилъ посмяться съ дамами надъ чернью.
Но его слова были заглушены цлымъ ураганомъ криковъ. Мимо воротъ хлва проходила почти цлая тысяча женщинъ, съ растрепанными волосами, въ лохмотьяхъ, сквозь которые сквозило тло, полунагія… Нкоторыя изъ нихъ несли на рукахъ грудныхъ дтей и приподнимали ихъ кверху, точно знамя скорби и мщенія. Другія боле молодыя, шли, какъ на битву, выпятивъ впередъ грудь и потрясая палками, между тмъ какъ старухи, страшныя, отвратительныя, завывали такъ громко, что вздувшіяся на ихъ изсохшихъ шеяхъ жилы, казалось, готовы были лопнуть. За женщинами шли мужчины, дв тысячи обезумвшихъ мальчишекъ, забойщиковъ, землекоповъ, шли до того густою толпою, что невозможно было отличить ни выцвтшихъ панталонъ, ни ветхихъ пальто и куртокъ, все сливалось въ однообразную землистую массу. Виднлись только горящіе глаза и черныя отверстія широко раскрытыхъ ртовъ, распвавшихъ марсельезу, строфы которой совсмъ терялись въ общемъ нестройномъ рев, аккомпанируемыя стукомъ деревянныхъ башмаковъ о твердую землю. Надъ головами людей, между торчавшими вверхъ желзными полосами, виднлся топоръ, единственный топоръ, который былъ какъ бы штандартомъ толпы, и его острый профиль казался при свт яснаго дня ножомъ гильотины.
— Что за ужасныя лица!— прошептала г-жа Геннебо.
Негрель попробовалъ было опять посмяться надъ этой толпой, но и имъ овладлъ страхъ, и онъ пробормоталъ сквозь зубы:
— Чортъ меня побери, если я когда-нибудь встрчалъ хоть одного изъ этихъ людей! Откуда только взялись эти разбойники?
Дйствительно, гнвъ, голодъ, два мсяца страданій и эта бшеная бготня по копямъ до того преобразили углекоповъ, что ихъ добродушныя прежде лица походили теперь на морды хищныхъ животныхъ. Въ эту минуту послдніе лучи заходящаго солнца освтили красноватымъ свтомъ равнину. Дорога какъ бы покрылась кровью, бжавшіе мужчины и женщины тоже казались вс окровавленными, точно мясники на бойн.
— О, великолпно!— прошептали Люси и Жанна, пришедшія, какъ артистки, въ восторгъ отъ этой страшной, но дйствительно эффектной картины.
Однако, имъ все-таки стало страшно, и он отступили назадъ, къ г-ж Геннебо, которая, обезумвъ отъ ужаса, прислонилась къ колод. У нея леденла вся кровь при мысли, что достаточно кому-нибудь изъ толпы заглянутъ въ щели воротъ хлва, и они вс будутъ перебиты. Негрель чувствовалъ, что блднетъ. Онъ никогда не былъ трусомъ, но теперь и его все больше и больше охватывалъ страхъ, освободиться отъ котораго онъ не могъ никакими усиліями воли. Тмъ не мене одна только Сесиль, зарывшаяся въ сно и не шевелившаяся, не смотрла на это шествіе, а вс остальные, при всемъ своемъ желаніи не глядть на проходившую мимо толпу, все-таки не могли отвести отъ нея глазъ.
Раздался страшный крикъ, заглушившій марсельезу:
— Хлба! Хлба! Хлба!
Негрель поблднлъ еще больше, Люси и Жанна прижались къ г-ж Геннебо, у которой подкашивались ноги.
Толпа уже проходила, и мимо фермы шли теперь только отсталые, но скоро и т исчезли. Волна покатилась къ Монсу, вдоль дороги, между низенькими, ярко раскрашенными домами. Карета выхала со двора фермы, но кучеръ не ручался за то, что онъ безпрепятственно довезетъ до дому свою госпожу и барышень, такъ какъ шоссе все еще занято углекопами, а другой дороги не было.
— Однако, надо же намъ возвратиться домой, насъ ждетъ обдъ,— говорила г-жа Геннебо, совершенно растерявшаяся отъ страха.— Эти грязные рабочіе опять выбрали тотъ день, въ который я пригласила въ себ гостей… Вотъ посл этого и длайте имъ добро!
Люси и Жанна старались вытащить изъ сна Сесиль, но та, думая, что эти дикари все еще идутъ мимо фермы, отбивалась и твердила, что не хочетъ ихъ видть. Наконецъ дамы заняли свои мста въ карет. Негрель вскочилъ на лошадь, и ему вдругъ пришло въ голову попробовать прохать черезъ рекильярскіе переулки.
— Позжайте осторожне, такъ какъ дорога тамъ ужасная,— говорилъ онъ кучеру.— Если толпа помшаетъ намъ выбраться оттуда на дорогу, то вы остановитесь позади старыхъ копей. Мы возвратимся тогда домой пшкомъ и пройдемъ черезъ садовую калитку, а вы поставите карету и лошадей куда-нибудь, хоть въ сарай первой попавшейся гостинницы.
Они отправились. Толпа углекоповъ входила въ это время въ Монсу. Его обитатели, видвшіе, что жандармы и драгуны два раза въ теченіе дня проскакали черезъ городъ, уже давно испытывали волненіе, почти граничившее съ паникою. Везд разсказывались самыя страшныя исторіи, говорили о какихъ-то рукописныхъ листкахъ, наполненныхъ угрозами противъ буржуа, и хотя никто не видлъ этихъ листковъ, однако, изъ нихъ цитировались цлыя фразы. По, кажется, нигд эта паника не владычествовала до такой степени, какъ въ дом нотаріуса, гд было получено по почт анонимное письмо, извщавшее, что въ погреб зарытъ боченокъ съ порохомъ и немедленно будетъ взорванъ, если только онъ, нотаріусъ, не приметъ стороны народа.
Грегуары, бывшіе съ визитомъ у нотаріуса, собирались уже уходить, когда было получено это письмо и задержало ихъ. Они говорили по поводу его, что это просто дло рукъ какого-нибудь шутника, какъ вдругъ въ это самое время толпа углекоповъ вошла въ городъ, и ея появленіе окончательно свело съ ума весь домъ. Одни только Грегуары продолжали улыбаться и, приподнявъ уголъ занавски, смотрли на улицу. По ихъ мннію, не существовало ршительно никакой опасности, и все должно окончиться по-дружески, какъ они выражались. Пять часовъ только-что пробило, и имъ можно немного подождать, покуда толпа нсколько очиститъ мостовую, а затмъ они пойдутъ обдать къ Геннебо, гд Сесиль, конечно, уже возвратившаяся изъ Маршьена, ожидаетъ ихъ… Но во всемъ Монсу никто, повидимому, не былъ въ состояніи относиться такъ спокойно къ положенію длъ: люди растерянно бгали взадъ и впередъ, двери и окна поспшно захлопывались и запирались, по ту сторону дороги Грегуары увидли Мэгра, который запиралъ ставни своей лавки желзными засовами. Лавочникъ былъ такъ блденъ и такъ сильно дрожалъ, что не могъ задвинуть болты, и его маленькая, тщедушная жена должна была помогать ему.
Толпа остановилась передъ домомъ директора, и раздались крики:
— Хлба! Хлба! Хлба!
Геннебо продолжалъ стоять передъ окномъ. Въ комнату вошелъ Ипполитъ и, боясь, чтобы толпа не выбила камнями стекла, хотлъ закрыть вс окна ставнями. Онъ уже закрылъ вс окна нижняго этажа, потомъ перешелъ въ первый, и слышно было, какъ скрипли оконныя задвижки и захлопывались одн за другими ршетчатыя ставни. Къ несчастію, нельзя было закрыть въ подвальномъ этаж окно кухни, очень непріятное окно, потому что въ немъ виднлся жаркій огонь очага, отражавшійся на многочисленныхъ кастрюляхъ.
Желая посмотрть, что будетъ дальше, Геннебо поднялся во второй этажъ и вошелъ въ комнату Поля, откуда можно было видть всю дорогу до самыхъ мастерскихъ компаніи. Директоръ сталъ за оконною ставней, изъ-за которой могъ наблюдать толпу, волновавшуюся внизу, передъ домомъ. Но какъ только онъ вошелъ въ эту комнату, въ которой все теперь было тщательно прибрано, туалетный столъ вытертъ и приведенъ въ порядокъ, постель оправлена, мысли его опять воротились къ тому, что онъ пережилъ здсь утромъ. Бшенство, охватившее его нсколько часовъ тону назадъ, когда онъ былъ совсмъ одинъ и его окружала глубокая тишина, теперь прошло, смнившись страшною усталостью. Какъ и эта комната, онъ остылъ, очистился отъ утренней грязи и снова надлъ на себя привычную холодную маску. Къ чему поднимать скандалъ?.. Разв въ его семейной жизни произошло что-нибудь особенное? У его жены явился новый любовникъ на смну старыхъ, вотъ и все. Пожалуй, дло становится на этотъ разъ немножко серьезне, вслдствіе того, что она завела любовника у себя въ семь, но съ другой стороны это, можетъ быть, даже лучше, потому что, по крайней мр, соблюдены приличія… Теперь ему было даже какъ-то странно вспомнить объ овладвшемъ имъ припадк безумной ревности. Не смшно ли было колотить эту постель кулаками?.. Если онъ терплъ прежняго любовника своей жены, то стерпитъ и этого…
У него прибавится еще немного презрнія къ людямъ, и только. Сердце его было полно горечи, и онъ со стыдомъ и тоскою думалъ, что вс его усилія безполезны, что вся его жизнь — одно вчное терзаніе, что, какъ ни низко упала въ его глазахъ эта женщина, онъ все-таки обожаетъ ее.
Подъ окнами раздались съ новою силою крики:
— Хлба! Хлба! Хлба!
— Глупцы!— пробормоталъ Геннебо, стиснувъ зубы.
Онъ слышалъ, какъ толпа осыпала его бранью за то, что онъ получаетъ большое жалованье, называла его тунеядцемъ, толстобрюхимъ, грязной свиньей, которая обжирается въ то время, какъ рабочій умираетъ съ голоду. Женщины увидли огонь въ кухн, и поднялась цлая буря проклятій и ругательствъ изъ-за жарившагося фазана, изъ-за соусовъ, аппетитный запахъ которыхъ раздражалъ пустые желудки.
— Хлба! Хлба! Хлба!
— Глупцы!— повторилъ Геннебо.— Да разв я счастливъ?
Его начинали выводить изъ себя эти люди, ровно ничего не понимающіе. Онъ охотно отдалъ бы имъ свое большое жалованье, если бы ему дали взамнъ такую же толстую шкуру, какъ у нихъ, и способность также легко и безъ всякаго сожалнія сходиться и расходиться съ женщинами. Онъ съ удовольствіемъ посадилъ бы ихъ за свой столъ и напичкалъ этимъ фазаномъ, если бы они въ свою очередь дали ему способность любезничать за первою изгородью съ какой-нибудь двушкой, нимало не заботясь о томъ, есть ли у нея другіе любовники, кром него… Онъ отдалъ бы все: свое образованіе, свое богатство, свой пышный домъ, свою директорскую власть, лишь бы можно было хоть на одинъ день превратиться въ самаго послдняго изъ этихъ подвластныхъ ему несчастныхъ рабочихъ, сдлаться настолько грубымъ человкомъ, чтобы спокойно отхлестать по щекамъ свою жену и затмъ отправиться любезничать съ сосдками. Онъ не прочь былъ бы страдать отъ голода, бродить съ пустымъ желудкомъ и чувствовать въ немъ мучительныя судороги, доводящія до одурнія,— можетъ быть, это избавило бы его отъ нравственныхъ страданій, отъ вчной душевной скорби. Ахъ, жить, какъ животное, не имть ничего, бгать по полямъ съ самой безобразной, съ самой грязной изъ откатчицъ и обладать способностью довольствоваться такою жизнью!..
— Хлба! Хлба! Хлба!
Тогда онъ совсмъ вышелъ изъ себя отъ этого дикаго гама и въ бшенств закричалъ:
— Хлба! Да разв этого достаточно, глупцы?
Онъ сытъ, но разв онъ счастливе ихъ? Его семейная жизнь разбита, его существованіе отравлено, и жить ему такъ хорошо, что его горло постоянно сдавлено, словно предсмертной икотой. Быть сытымъ вовсе не значитъ быть счастливымъ. Какой идіотъ можетъ думать, что люди будутъ счастливы, если между ними раздлить вс существующія богатства? Если бы безумцы перестроили теперешнее общество и создали на его мст другое, каждый членъ котораго получалъ бы приходящуюся на его долю тартинку, то этимъ они не прибавили бы человчеству ни одной радости и не освободили бы его ни отъ одной скорби. Напротивъ, они только увеличили бы массу страданій, обременяющихъ землю. Даже собаки, и т взвыли бы съ отчаянія, если бы ихъ вывели изъ сферы простого животнаго удовлетворенія инстинктовъ и возвысили до міра неутолимыхъ нравственныхъ мученій. Нтъ, существуетъ одно только благо, и оно заключается въ томъ, чтобы не существовать, а если ужь надо непремнно быть чмъ-нибудь, то лучше быть деревомъ, камнемъ, или еще лучше песчинкою, которая не истекаетъ кровью, когда на нее наступаетъ нога прохожаго.
Ему стало такъ невыносимо тяжело, что слезы выступили на его глазахъ и жгучими каплями покатились по щекамъ. Сумерки начинали окутывать дорогу и стоявшую на ней толпу, которая принялась теперь кидать камнями въ стны дома. Но, весь поглощенный невыносимыми муками, которыя причиняла ему жгучая сердечная рана, Геннебо не чувствовалъ уже ни малйшей злобы противъ этихъ обезумвшихъ отъ голода людей и машинально повторялъ сквозь слезы:
— Глупцы! Глупцы!
Вопли голодныхъ, напоминавшіе завываніе бури, становились громче и заглушали все:
— Хлба! Хлба! Хлба!

VI.

Отрезвленный пощечинами Катерины, Этьенъ все еще стоялъ во глав углекоповъ, но теперь, когда онъ, хриплымъ голосомъ, приказывалъ имъ идти на Монсу, ему слышался раздававшійся въ немъ самомъ другой голосъ, голосъ протестующаго разума: къ чему все это поведетъ? Этьенъ вовсе не хотлъ длать всего того, что было сдлано, и не могъ понять, какимъ образомъ могло случиться, что, отправившись въ Жанъ-Баръ, съ цлью дйствовать хладнокровно и помшать безпорядкамъ, онъ только и длалъ въ теченіе дня, что переходилъ отъ насилія въ насилію и, наконецъ, теперь собирается осаждать домъ директора?
Однако, когда толпа дошла до дома Геннебо, это онъ, Этьенъ, а но кто-нибудь другой крикнулъ: ‘стой!’ Правда, онъ сдлалъ это единственно съ тою цлью, чтобы спасти мастерскія компаніи, которыя толпа собиралась было разгромить. И теперь, когда камни уже полетли въ стны директорскаго дома, Этьенъ тщетно изыскивалъ средства направить толпу въ другую сторону. Одинокій, чувствуя свое полное безсиліе, онъ стоялъ посреди дороги, какъ вдругъ его окликнулъ человкъ, стоявшій на порог кабака Тизонъ, въ которомъ кабатчица поспшила закрыть ставнями вс окна и оставила отворенной только одну входную дверь.
— Да, это я… Послушай же!..
Это былъ Рассенръ. Въ кабак собралось человкъ тридцать мужчинъ и женщинъ, остававшихся въ теченіе дня по своимъ домамъ и теперь пришедшихъ сюда, чтобы узнать новости. Почти вс эти люди были изъ селенія ‘Двухсотъ сорока’. За однимъ столомъ сидлъ Захарій со своею женою Филоменой, дале виднлись Пьерронъ и его жена, отвернувшіеся отъ двери и видимо старавшіеся, чтобы ихъ не увидли съ улицы. Никто изъ постителей не пилъ, и вс собрались въ кабакъ единственно для того только, чтобы не смшиваться съ бушевавшею толпою и не подвергаться всевозможнымъ случайностямъ.
Этьенъ узналъ Рассенра и нсколько подался назадъ.
— Теб непріятно меня видть, не такъ ли?— продолжалъ кабатчикъ.— Я теб предсказывалъ, что безъ глупостей дло не обойдется. Теперь вы можете, сколько хотите, просить хлба, а вмсто него вамъ вышлютъ свинцу!
Тогда Этьенъ подошелъ поближе и отвчалъ:
— Мн непріятно видть подлецовъ, которые стоятъ, сложа руки, и смотрятъ, какъ другія рискуютъ своею шкурою.
— Такъ ты хочешь разграбить этотъ домъ?
— Я хочу до конца оставаться съ товарищами и готовъ умереть вмст съ ними.
Дйствительно, Этьенъ былъ готовъ умереть хоть сейчасъ и съ отчаяніемъ на сердц отошелъ отъ кабака. Онъ увидлъ троихъ ребятишекъ, бросавшихъ камнями въ стны дома, и надавалъ имъ пинковъ, крича какъ можно громче, чтобы услышали товарищи, что битье стеколъ не приведетъ ни къ чему.
Беберъ и Лидія, присоединившись къ Жанлину, учились у него дйствовать пращей. Вс трое метали камни, стараясь перещеголять другъ друга и надлать какъ можно больше поврежденій фасаду дома. Одинъ камень Лидія пустила такъ неловко, что попала въ толпу и разскла голову одной женщин, Жанлинъ и Беберъ схватились за бока отъ смха. Позади сидли на скамь старики Боньморъ и Мукъ и смотрли на ребятишекъ. Ноги Боньмора опухли, и добраться до Монсу ему было крайне тяжело, но онъ все-таки притащился сюда, хотя никто не могъ добиться, зачмъ, такъ какъ выраженіе его землистаго лица было сегодня именно такое, какое бывало въ т дни, когда изъ старика нельзя было вытянуть ни одного слова.
Въ конц концовъ, теперь никто не слушался Этьена. Онъ запретилъ кидать камнями, но они все-таки продолжали сыпаться градомъ въ стны дома, и Этьенъ съ удивленіемъ и даже со страхомъ смотрлъ на этихъ, имъ же самимъ разнузданныхъ животныхъ, которыхъ такъ трудно было расшевелить сначала и, какъ оказывается, еще трудне укротить потомъ, когда они разсвирпютъ. Въ этихъ людяхъ сказывалась старая фламандская кровь, тяжелая и спокойная. Нужно употребить цлые мсяцы, чтобы разогрть ихъ, но зато потомъ они сразу становятся дикарями и, ничего не слыша и не понимая, свирпствуютъ до тхъ поръ, пока не пресытятся жестокостями. На юг, родин Этьена, люди быстро воспламеняются, но также быстро остываютъ и не столь жестоки. Ему пришлось вступить въ драку съ Левакомъ, чтобы отнять у него топоръ: онъ не зналъ, что длать, чтобы остановить Маг, жену и мужа, бросавшихъ камни обими руками, но въ особенности его пугали женщины, Левакъ, Мукъ и другія, которыя, подъ предводительствомъ Брюле, выдававшейся между ними своимъ высокимъ ростомъ, дошли до такой степени остервеннія, что лаяли, какъ собаки, оскаливъ зубы и выставивъ когти.
Вдругъ шумъ почти прекратился, толпа была до того поражена удивленіемъ, что нкоторое спокойствіе, котораго Этьенъ не могъ возстановить никакими увщаніями, наступило само собою. Это чудо совершили Грегуары, ршившіеся, наконецъ, проститься съ нотаріусомъ и перейти черезъ улицу, въ домъ директора. Они шли съ такими спокойными лицами, были такъ непоколебимо убждены въ томъ, что эти славные углекопы, столь покорно кормившіе ихъ въ теченіе цлаго столтія, просто шутятъ теперь, что удивленные рабочіе дйствительно перестали швырять камнями, чтобы какъ-нибудь не попасть въ этого стараго господина и въ эту старую госпожу, точно съ неба свалившихся въ ихъ среду. Толпа безпрепятственно позволила Грегуарамъ пройти въ директорскій садъ, подняться по лстниц и позвонить у запертой двери, которую никто не торопился отворить. Въ это самое время, горничная Роза тоже возвращалась домой и, смясь, смотрла на взбшенныхъ рабочихъ, которыхъ знала чуть не всхъ въ лицо, такъ какъ сама была изъ Монсу. Она тоже подошла къ двери и, стуча въ нее кулаками, принудила, наконецъ, Ипполита отодвинуть засовы! И давно было пора, потому что едва Грегуары успли войти въ домъ, какъ камни снова градомъ полетли со всхъ сторонъ, и толпа, оправившись отъ впечатлнія, произведеннаго на нее этимъ неожиданнымъ обстоятельствомъ, завыла еще сильне.
Войдя въ прихожую, Роза все еще продолжала смяться, какъ будто ее необыкновенно развеселило это приключеніе, и твердила испуганному Ипполиту:
— Они вовсе не злые, я ихъ знаю!
Грегуаръ неторопливо повсилъ свою шляпу, помогъ жен снять толстую суконную мантилью и, наконецъ, сказалъ въ свою очередь:
— Разумется, въ сущности, они вовсе не злобный народъ… Накричатся до-сыта и потомъ пойдутъ ужинать съ отличнымъ аппетитомъ.
Въ это время Геннебо спускался со второго этажа. Онъ видлъ всю эту сцену и шелъ встрчать гостей, какъ всегда, вжливый, спокойный и только боле обыкновеннаго блдный. Теперь онъ уже совсмъ овладлъ собою, подавилъ свое личное горе и являлся просто хозяиномъ дома и администраторомъ, ршившимся до конца исполнять свой долгъ.
— Вы знаете, — сказалъ онъ,— наши дамы еще не возвратились.
Только теперь, въ первый еще разъ, безпокойство овладло Грегуарами. Сесиль не возвратилась!.. Какъ же она возвратится, если шутки углекоповъ затянутся надолго?
— Я уже думалъ о томъ, какъ бы очистить улицу,— сказалъ Геннебо.— Но бда въ томъ, что я здсь одинъ и къ тому же не знаю, куда послать слугу, чтобы онъ привелъ мн четверыхъ солдатъ и капрала… Они живо разогнали бы всю эту сволочь!
Роза, остановившаяся въ прихожей, осмлилась снова пробормотать:
— О, господинъ Геннебо, они вовсе не злые!
Директоръ покачалъ головою, шумъ на улиц все усиливался, и слышно было, какъ камни глухо ударялись о стны дома.
— Да я ничего не имю противъ нихъ, я очень хорошо знаю, откуда все это пошло, и надо быть такими дураками, какъ они, чтобы воображать, что намъ весело усугублять ихъ бдствія. Но дло въ томъ, что я обязанъ возстановить порядокъ… И какъ подумаешь, что здсь есть гд-то жандармы, а между тмъ я съ самаго утра не могу добыть себ ни одного солдата!..
Онъ пріостановился и, обращаясь къ г-ж Грегуаръ, продолжалъ со своей обычной, нсколько суровой вжливостью:
— Пожалуйста, не стойте здсь, пройдите въ салонъ, тамъ уже должны быть зажжены лампы.
Но въ это время явилась наверхъ изъ подвальнаго этажа страшно раздраженная кухарка и задержала ихъ въ прихожей еще на нсколько минуть. Она объявила, что слагаетъ съ себя всякую отвтственность за обдъ, такъ какъ до сихъ поръ не привезено слоеное тсто, которое заказано пирожнику въ Маршьен съ тмъ условіемъ, чтобы онъ доставилъ его сюда къ четыремъ часамъ. Очевидно, пирожникъ остановился гд-нибудь на дорог, испугавшись этихъ разбойниковъ, а, можетъ быть, они разграбили его корзины… Кухарка, казалось, уже видла, какъ слоеные пирожки окружены этими разбойниками гд-то на дорог, позади кустарника, взяты приступомъ и перешли въ голодные желудки трехъ тысячъ человкъ, требующихъ хлба. Во всякомъ случа она предупредила господина Геннебо, и предпочитаетъ лучше бросить весь обдъ въ огонь, чмъ испортить его по милости этой революціи.
— Имйте немного терпнія, — отвчалъ Геннебо.— Пока еще ничего не потеряно, и пирожникъ можетъ еще явиться.
Повернувшись къ госпож Грегуаръ и отворяя дверь въ салонъ, онъ вдругъ увидлъ съ удивленіемъ, что въ прихожей, на скамь, сидитъ какой-то человкъ, котораго онъ сначала не замтилъ въ стоявшемъ здсь полумрак. Геннебо снова пріостановился, узнавъ Мэгра, страшно измнившагося подъ вліяніемъ страха, блднаго, ставшаго діже какъ будто поуже въ плечахъ.
— Какъ, это вы, Мэгра?.. Что вамъ нужно?
Мэгра всталъ. Онъ униженно принялся объяснять, что осмлился пробраться къ господину директору, чтобы попросить помощи и защиты, въ случа если разбойники нападутъ на его лавку.
— Но вы видите, что они угрожаютъ и мн, и я самъ совершенно беззащитенъ, — отвчалъ Геннебо.— Вы гораздо лучше сдлали бы, если бы остались дома и охраняли ваши товары.
— О, я заперъ домъ желзными засовами и, кром того, оставилъ тамъ жену.
Директоръ видимо терялъ терпніе и не скрывалъ своего презрнія къ этому человку. Нечего сказать, славную защитницу представляетъ это тщедушное сознаніе, захирвшее отъ побоевъ!
— Во всякомъ случа, я ничего не могу сдлать, постарайтесь сами защитить себя. И я вамъ посовтовалъ бы сейчасъ же идти домой, такъ какъ они опять начинаютъ требовать хлба… Слышите!
Дйствительно, шумъ опять усилился, и Мэгра показалось, что въ этомъ хаос криковъ, отъ времени до времени, выкрикивается и его имя. Возвратиться домой было уже нельзя, его непремнно убили бы. Съ другой стороны, его терзала мысль о предстоящемъ ему разореніи. Онъ прижался лицомъ къ стеклянной двери и стоялъ неподвижно, весь дрожа, обливаясь потомъ, ожидая каждую минуту, что толпа ринется на его лавку.
Между тмъ Грегуары ршились, наконецъ, перейти въ салонъ, но Геннебо, принимавшій своихъ гостей, повидимому, совершенно спокойно, никакъ не могъ убдить ихъ ссть. При каждомъ новомъ взрыв криковъ на улиц, въ эту комнату, закрытую ставнями и среди дня освщенную двумя лампами, словно врывался ужасъ и наполнялъ ее всю. Проходя сквозь толстую обивку стнъ, эти гнвные крики становились глуше, доносились сюда въ вид глухого рокота, но отъ этого они становились еще страшне, казались какою-то неопредленною и именно поэтому ужасною угрозою. Однако, завязался разговоръ, преимущественно объ этомъ непостижимомъ возмущеніи углекоповъ. Геннебо долженъ былъ сознаться, что не ожидалъ ничего подобнаго, и въ самомъ дл свднія, доставлявшіяся ему о положеніи длъ, были до того неточны, что главнымъ виновникомъ всхъ безпорядковъ онъ считалъ Рассенра и совершенно искренно говорилъ, что ясно видитъ во всей этой исторіи пагубное вліяніе кабатчика. Во всякомъ случа жандармы должны скоро прибыть: невозможно же, чтобы его оставили на произволъ судьбы. Грегуары, съ своей стороны, только и думали, что о дочери, бдняжка такая пугливая!
Можетъ быть, увидвъ, что хать сюда опасно, вс он возвратились въ Маригьенъ.
Прошло еще четверть часа самаго тягостнаго ожиданія. Шумъ на улиц не утихалъ, стукъ камней, попадавшихъ отъ времени до времени въ закрытыя ставни, походилъ на барабанный бой. Это положеніе становилось невыносимымъ, и Геннебо заговорилъ, что, наконецъ, онъ выйдетъ на улицу, одинъ разгонитъ этихъ крикуновъ и пойдетъ навстрчу карет. Вдругъ Ипполитъ вбжалъ въ салонъ, крича:
— Г-жа Геннебо тамъ!.. Ее убиваютъ!..
Чего боялся Негрель, то и случилось: карета не могла прохать рекильярскимъ переулкомъ, который тоже оказался наполненнымъ грозными толпами. Тогда Негрель ршилъ, что имъ слдуетъ привести въ исполненіе вторую половину его плана, то есть пройти пшкомъ т сто метровъ, которые отдляютъ ихъ отъ дома, и войти въ него черезъ маленькую садовую дверь, находящуюся вблизи службъ. Конечно, садовникъ увидитъ ихъ и во всякомъ случа кто-нибудь да найдется, чтобы отпереть имъ эту дверь… Сначала все шло отлично: г-жа Геннебо со своими гостьями благополучно добралась уже до маленькой двери въ садъ, какъ вдругъ кто-то изъ толпы увидлъ ихъ, сказалъ объ этомъ женщинамъ, и т бросились въ переулокъ. Все дло было испорчено. Двери никто не отпиралъ, и Негрель тщетно старался вышибить ее плечомъ. Боясь, что все возраставшая волна женщинъ наконецъ зальетъ ихъ, онъ ршился на послднее отчаянное средство — повелъ тетку и молодыхъ двушекъ прямо сквозь толпу, въ надежд, что, можетъ быть, какъ-нибудь и удастся добраться до крыльца. Этотъ маневръ произвелъ страшную суматоху: женщины съ воплями шли за ними слдомъ и намревались окружить ихъ, между тмъ какъ остальная толпа, все еще не понимая, въ чемъ дло, и только удивляясь появленію среди нея этихъ нарядныхъ барынь, отливала волною то вправо, то влво. Общее замшательство и недоумніе было такъ велико, что произошло нчто необъяснимое: какимъ-то образомъ Люси и Жанна благополучно добрались до крыльца и проскользнули въ дверь, полуотворенную горничною, г-ж Геннебо тоже удалось пройти вслдъ за ними, Негрель вошелъ послднимъ и заперъ дверь, вполн увренный, что Сесиль прошла въ домъ прежде всхъ. Но ея тамъ не было, она исчезла. Двушка до такой степени перепугалась, что, вмсто того, чтобы бжать къ дому, повернула назадъ и кинулась въ самую середину бушующей толпы.
Опущенная вуалетка скрывала лицо Сесили, и ее приняли сначала за г-жу Геннебо, потомъ за ея пріятельницу, жену сосдняго заводчика, ненавидимаго рабочими. Впрочемъ, кто бы она ни была, толпа прежде всего возмущалась тмъ, что на двушк было надто шелковое платье и мховая мантилья, что ея шляпка украшалась дорогимъ блымъ перомъ. Отъ нея пахло духами, на ней были надты часы, и кожа у нея была нжная кожа ‘тунеядки’, никогда не дотрогивавшейся до каменнаго угля.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Женщины тснились около нея, осыпали ее ругательствами и насмшками. Окруженная этими фуріями, Сесиль едва держалась на ногахъ отъ страха и, дрожа всмъ тломъ, двадцать разъ повторяла одну и ту же фразу:
— Сударыни, пожалуйста прошу васъ, не трогайте меня!..
Вдругъ голосъ ея оборвался, и она почувствовала, что чьи-то холодные пальцы сдавили ей горло. Это было дло старика Боньмора, къ которому принесла ее людская волна. Отупвшій отъ постоянной нищеты, полвка смиренно гнувшій спину, онъ вдругъ, казалось, опьянлъ отъ голода и словно обезумлъ отъ внезапно вспыхнувшей въ немъ какой-то необъяснимой, долго таившейся злобы. Этотъ старикъ, который спасъ на своемъ вку съ дюжину товарищей, рискуя самъ погибнуть вмст съ ними подъ обваломъ или отъ рудничнаго газа, вдругъ почувствовалъ неопредолимую потребность схватить молодую двушку за ея блую шею и задушить… Какъ въ теченіе всего этого дня Боньморъ не говорилъ ни слова, такъ и теперь онъ сжиналъ пальцами горло Сесили, молча, напоминая всмъ своимъ видомъ какое-то старое, немощное животное.
— Нтъ, нтъ!— вопили женщины.— Надо высчь ее!.. Высчь!..
Лишь только въ дом директора увидли, что Сесиль осталась въ толп, Негрель и Геннебо отперли дверь и бросились на помощь двушк. Но около садовой ршетки стояла такая густая толпа, что пройти было очень нелегко. Покуда директоръ и его племянникъ напрягали вс силы, чтобы пробиться впередъ, Грегуары, смертельно испугавшіеся за дочь, выбжали на крыльцо.
— Оставь ее, старина, это барышня изъ Піолены!— вдругъ воскликнула Маг, узнавшая Сесиль.
Этьенъ, возмущенный этимъ насиліемъ надъ ребенкомъ, тоже употреблялъ вс усилія, чтобы вырвать у толпы ея добычу. Вдругъ его словно оснило вдохновеніе, и, размахивая топоромъ, отнятымъ у Левака, онъ воскликнулъ:
— Къ Мэгра, чертъ возьми!.. Разнесемъ лавку Мэгра! Тамъ есть хлбъ!
Онъ ударилъ топоромъ по закрытымъ ставнямъ дома Мэгра. Маг, Левакъ и нкоторые другіе послдовали за нимъ, но женщины не отставали отъ Сесили, и изъ рукъ Боньмора она перешла въ руки Брюле. Одежда двушки начала уже трещать, какъ вдругъ въ толпу врзался человкъ верхомъ на лошади, стегая хлыстомъ тхъ рабочихъ, которые не успвали очистить ему дорогу.
— А, канальи, теперь вы принялись за нашихъ дочерей!..
Это былъ Деноленъ, пріхавшій на обдъ къ директору. Онъ соскочилъ на землю, охватилъ Сесиль за талію одною рукою, а другою быстро двинулъ впередъ лошадь, направляя ее, какъ живой клинъ, въ середину толпы, поневол разступавшейся передъ нимъ. Между тмъ борьба около садовой ршетки все еще продолжалась. Деноленъ направился прямо туда, давя лошадью столпившихся углекоповъ, и ему удалось добраться до крыльца какъ разъ въ то время, когда положеніе Геннебо и Негреля, осыпаемыхъ проклятіями и ударами, становилось крайне опаснымъ. Негрель взялъ Сесиль, лишившуюся чувствъ, и понесъ ее въ домъ, а Деноленъ, прикрывая своимъ массивнымъ тломъ Геннебо, помогъ ему добраться до крыльца. Вдругъ брошенный кмъ-то камень едва не раздробилъ Денолену плечо.
— Такъ!— крикнулъ онъ.— Вы переломали мои машины, а теперь хотите переломать мн кости!
Онъ быстро захлопнулъ дверь, и тотчасъ раздался стукъ камней, полетвшихъ въ нее.
— Что за бшеные!— продолжалъ онъ.— Еще дв секунды, и они разбили бы мн голову, какъ какую-нибудь пустую тыкву… Какъ прикажете ихъ теперь образумить? Они не въ состояніи ни выслушать, ни понять чего бы то ни было. Перебить ихъ только и остается…
Грегуары плакали отъ радости, видя, что Сесиль приходитъ въ чувство и не получила даже ни одной царапинки, только пропала ея вуалетка. Но страшное волненіе, только-что пережитое стариками, овладло ими съ новою силою, когда они увидли передъ собою свою кухарку Мелани и услышали, что толпа хотла разрушить Піолену. Эта обезумвшая отъ страха женщина прибжала увдомить о происшедшемъ своихъ господъ. Никмъ не замченная, она прошла во время суматохи въ отпертую дверь, и теперь въ ея безконечномъ разсказ единственный, брошенный Жанлиномъ, камень, разбившій всего только одно стекло, превращался въ цлую правильную канонаду, отъ которой растрескались стны дома… Мысли Грегуаровъ совсмъ перепутались. Дочь ихъ хотли задушить, домъ — разрушить… Неужели, въ самомъ дл, эти углекопы могутъ имть что-нибудь противъ нихъ, Грегуаровъ, такъ скромно живущихъ ихъ трудомъ?
Горничная, принесшая полотенце и одеколонъ, повторяла:
— Все-таки это очень смшно… Вдь они вовсе не злые…
Г-жа Геннебо сидла блдная, еще не оправившись отъ волненія, и могла только улыбнуться Негрелю, когда его начала поздравлять, какъ спасителя Сесили: теперь уже какъ-то выходило, что спасъ ее именно онъ, а не Деноленъ. Грегуары особенно горячо благодарили молодого человка, и казалось, что теперь вопросъ о его женитьб можно считать уже совершенно поконченнымъ. Геннебо, молча, смотрлъ то на жену, то на ея любовника, котораго онъ недавно собирался убить, то на Сесиль, и не думалъ о томъ, что эта двушка, безъ сомннія, скоро освободитъ его отъ Негреля. Но мысль объ этомъ освобожденіи не радовала теперь Геннебо: онъ боялся, что его жена спустится тогда еще ниже, снизойдетъ, можетъ быть, до какого-нибудь лакея.
— Ну, а вы что, малютки?— обратился Деноленъ къ дочерямъ.— Вамъ не переломали костей?
Люси и Жанна, весело смявшіяся теперь, сознались, что порядочно натерплись страха, но все-таки довольны, что видли все это.
— Чортъ возьми! вотъ такъ денекъ!— продолжалъ отецъ.— Если вы вздумаете выходить замужъ и захотите, чтобы у васъ было приданое, то заработывайте его теперь сами… Да еще имйте въ виду, что вамъ, можетъ быть, придется кормить и меня.
Онъ шутилъ, но голосъ его дрожалъ, и когда дочери бросились къ нему на шею, на глазахъ у него навернулись слезы.
Геннебо слышалъ эти грустныя слова Денолена, и лицо директора все боле и боле оживлялось. Итакъ, этотъ человкъ самъ сознается, что онъ разоренъ… Слдовательно, вандамскія копи перейдутъ, наконецъ, въ руки къ компаніи Монсу, и благодаря этому счастливому случаю, онъ опять можетъ возвратить себ довріе членовъ правленія, пошатнувшееся за послднее время. Геннебо, казалось, ожилъ. Каждый разъ, когда какое-нибудь новое горе омрачало его семейную жизнь, онъ какъ будто искалъ облегченія отъ него въ своей служб, и казалось, что это суровое исполненіе того, что онъ считалъ своимъ долгомъ, нсколько вознаграждало его за утрату личнаго счастья.
Мало-по-малу общество успокоилось, и въ нсколько душномъ отъ спущенныхъ портьеръ салон, освщенномъ ровнымъ свтомъ двухъ лампъ, наступила та тишина, которая обыкновенно воцаряется посл сильнаго возбужденія. Но что же такое происходитъ тамъ, на улиц? Крикуны умолкли, камни не стучатъ боле по стнамъ дома, слышны только глухіе удары, — удары топора по дереву, раздающіеся гд-то вдали. Вс заинтересовались, что такое тамъ длается, и мужчины, выйдя въ прихожую, смотрли на улицу черезъ стеклянную дверь, а дамы ршились подойти въ ршетчатымъ ставнямъ оконъ перваго этажа.
— Видите ли вы этого мошенника Рассенра?— спросилъ Геннебо, обращаясь въ Денолену.— Вонъ онъ стоитъ напротивъ, въ дверяхъ кабака… Я чувствовалъ, что это дло его рукъ!..
Однако, не Рассенръ, а Этьенъ взламывалъ топоромъ дверь лавки Мэгра и возбуждалъ своихъ товарищей. ‘Разв товары, находящіеся здсь, не принадлежатъ углекопамъ? Разв они не имютъ права отнять свою собственность у вора, такъ долго обкрадывавшаго ихъ, такъ долго морившаго ихъ голодомъ и постоянно служившаго не имъ, а компаніи?..’ Мало-по-малу толпа отхлынула отъ дома директора и собралась около лавки, обреченной на разграбленіе. Снова раздались крики: ‘Хлба! Хлба! Хлба!’, а за этою дверью, конечно, есть довольно хлба. Наступало какое-то бшенство отъ голода, какъ будто люди вдругъ почувствовали, что не могутъ доле оставаться безъ хлба и вс перемрутъ здсь же, на дорог. Они до того тснились около лавки, такъ напирали на двери, на ставни, что Этьенъ, взмахивая своимъ топоромъ, каждый разъ думалъ со страхомъ, что непремнно кого-нибудь поранитъ.
Изъ прихожей директора Мэгра ушелъ сначала въ кухню, но тамъ ничего не было слышно, и ему стало мерещиться, что толпа уже грабитъ его лавку. Онъ вышелъ изъ кухни, разсчитывая спрятаться лучше гд-нибудь на двор, какъ вдругъ до него долетлъ трескъ выламываемой двери и яростный вопль толпы, въ которомъ слышалось и его имя. Такъ это не сонъ… Если онъ и не видлъ этой толпы, то, по крайней мр, слышалъ ее и, по доносившемуся до него шуму, могъ слдить за ея дйствіями. Въ ушахъ у него страшно шумло, каждый ударъ топора попадалъ ему, казалось, прямо въ сердце. Вотъ одна петля отскочила: — еще дв минуты — и лавка будетъ разграблена. Мэгра какъ будто видлъ уже этотъ грабежъ: разбойники ворвались въ лавку, разбили ящики, опорожнили мшки, все съли, все выпили, разнесли домъ и не осталось ничего, даже палки, съ которою онъ Мэгра, могъ бы идти по деревнямъ просить милостыни. Нтъ, онъ не допуститъ до этого и лучше оставитъ тамъ свою шкуру. Въ одномъ изъ боковыхъ оконъ своего дома Мэгра увидлъ блдное лицо жены, которая съ нмою покорностью судьб слдила за тмъ, что совершалось передъ дверьми лавки. Недалеко отъ этого окна находился сарай, на крышу котораго можно было взобраться по ршетчатому забору, огораживавшему садъ директора, и затмъ, карабкаясь по черепицамъ, уже не трудно было добраться и до окна. Мэгра задумалъ этимъ путемъ возвратиться въ свою лавку, которую, какъ онъ видлъ теперь, ему ни въ какомъ случа не слдовало и покидать. Добравшись до нея, онъ, можетъ быть, еще успетъ загородить дверь мебелью, успетъ принять какія-нибудь другія героическія мры: будетъ лить сверху на толпу кипящее масло, зажженный керосинъ… Но это страшное желаніе отстоять свое добро боролось въ немъ съ трусостью и въ конц концовъ послдняя уже брала верхъ, какъ вдругъ раздавшійся въ это время особенно сильный ударъ топора заставилъ Мэгра ршиться. Жадность побдила. Онъ и его жена скоре прикроютъ мшки своими тлами, чмъ отдадутъ изъ лавки хоть одинъ хлбъ.
Почти тотчасъ раздались крики:
— Смотрите, смотрите!.. На крыш котъ!.. Котъ!..
Толпа увидла Мэгра на крыш сарая. Лихорадочно возбужденный лавочникъ, несмотря на толщину, проворно влзъ на ршетчатый заборъ, затрещавшій подъ нимъ, и уже ползъ по крыш, стараясь добраться до окна. Но крыша была очень крута, толстое брюхо мшало ему ползти, ногти, которыми онъ цплялся за черепицу, обламывались. Все-таки онъ добрался бы до верху, если бы его не охватила страшная дрожь при мысли, что вотъ сейчасъ въ него полетятъ камни изъ толпы, продолжавшей кричать внизу:
— Котъ!.. Котъ!.. Бейте его!..
Вдругъ руки его оборвались, и онъ покатился внизъ, какъ шаръ, перевалился черезъ желобъ и упалъ поперекъ забора такъ несчастливо, что тотчасъ свалился не въ садъ, а на улицу. Падая, онъ ударился головою о выдающійся уголъ столба, брызнулъ мозгъ — и Мэгра не стало. Жена его попрежнему стояла вверху, у окна и смотрла на улицу.
Сначала толпа оцпенла. Топоръ вывалился изъ рукъ Этьена, Маг, Левакъ и другіе забыли о лавк и не сводили глазъ съ забора, по которому бжала тоненькая красноватая струйка. Крики замерли, и глубокое молчаніе наступило среди все увеличивавшейся темноты.
Затмъ крики опять начались. Ихъ подняли женщины, вдругъ словно опьянвшія при вид крови.
— Есть же справедливый Богъ!..

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Мертвецъ лежалъ на спин, смотря широко раскрытыми, неподвижными глазами на безпредльное небо, съ котораго уже спускалась ночь.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Женщины бродили вокругъ трупа, словно волчицы, вынюхивавшія что-то. Имъ нужно было придумать какое-нибудь такое оскорбленіе, такое зврство, которое, наконецъ, облегчило бы ихъ злобу.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Ни Этьенъ, ни Маг не успли помшать этимъ фуріямъ и стояли въ остолбенніи передъ ними. Изъ двери кабака Тизонъ высунулись головы сидвшихъ тамъ людей. Потрясенный этой сценой, Рассенръ былъ блденъ, какъ полотно, Захарій и Филомена онмли передъ совершившимся на ихъ глазахъ, старики Боньморъ и Мукъ неодобрительно покачивали головами, одинъ только Жанлинъ, видимо, веселился, подталкивалъ Бебера и заставлялъ смотрть Лидію. Женщины прохаживались взадъ и впередъ, подходили къ дому директора и снова возвращались. Дамы, стоявшія за ршетчатыми ставнями, вытягивали шеи, такъ какъ заборъ скрывалъ отъ нихъ начало этой сцены и, къ тому же сдлалось уже настолько темно, что трудно было различать предметы.
— Что он такое несутъ?— спросила Сесиль, осмлившаяся заглянуть сквозь ставню.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Двушки поблднли и боле не разспрашивали ни о чемъ, молча слдя широко открытыми глазами за проходившими мимо окна женщинами.
Этьенъ снова взмахнулъ было топоромъ надъ дверьми лавки, но смущеніе, овладвшее толпой, не проходило и она не двигалась: трупъ лавочника преграждалъ ей дорогу и защищалъ свой домъ. Многіе изъ рабочихъ отступили назадъ, какъ будто смерть Мэгра удовлетворила и усмирила ихъ. Маг стоялъ, мрачно потупившись, какъ вдругъ услышалъ, что кто-то торопливо зашепталъ ему на ухо, чтобы онъ скоре уходилъ. Обернувшись,
Маг увидлъ Катерину, черную, запыхавшуюся, все въ той же мужской куртк на плечахъ. Онъ оттолкнулъ ее, не желая ничего слушать, и погрозился прибить… Тогда двушка, казалось, пришла въ отчаяніе, постояла съ секунду въ нершимости и затмъ бросилась къ Этьену.
— Спасайся, спасайся!.. Сейчасъ придутъ жандармы!
Онъ тоже прогналъ ее и обругалъ, весь вспыхнувъ при воспоминаніи о полученныхъ отъ нея пощечинахъ. Но Катерина не отставала, вырвала у него топоръ и, ухватившись за молодого человка обими руками, потащила его за собою съ непреодолимой силой.
— Говорю теб, что сейчасъ придутъ жандармы!.. Слушай… Если ты хочешь знать, то это Шаваль сбгалъ за ними и ведетъ ихъ сюда. Мн это показалось отвратительнымъ и я побжала къ вамъ… Бги, я не хочу, чтобы тебя взяли!
Катерина продолжала тащить его за собою, и въ это время дйствительно послышался вдалек тяжелый топотъ лошадей, скакавшихъ въ галопъ. Раздались крики: ‘Жандармы! Жандармы!’ Рабочіе кинулись въ разсыпную, кто куда усплъ, и въ дв минуты улица опустла, словно очищенная налетвшимъ ураганомъ, только трупъ Мэгра лежалъ темнымъ пятномъ на блой отъ мороза земл. Въ дверяхъ кабака Тизонъ остался одинъ Рассенръ и съ облегченнымъ сердцемъ, съ видимою радостью на прояснившемся лиц смотрлъ въ ту сторону, откуда приближалась вооруженная сила. Городъ все еще казался совсмъ пустыннымъ: нигд не видно было огней, двери и окна домовъ были наглухо заперты, а за этими ставнями и засовами перепуганные буржуа стучали зубами отъ страха и обливались потомъ. Вся равнина окуталась густымъ мракомъ, и нигд не виднлось иного свта, кром пламени доменныхъ и коксовыхъ печей, сіявшаго вдалек на печальномъ неб. Тяжелый топотъ лошадей, скакавшихъ во весь опоръ, слышался все ближе и ближе и, наконецъ, жандармы подъхали къ дому директора темною, неясною массою. Вслдъ за ними пріхала и посланная подъ ихъ охраною телжка пирожника изъ Маршьена. Лишь только она остановилась, изъ нея выскочилъ поваренокъ и съ самымъ спокойнымъ видомъ принялся распаковывать свои корзины съ слоенымъ тстомъ и пирожками.

ЧАСТЬ ШЕСТАЯ.

I.

Прошла первая половина февраля, но все еще стояли жестокіе холода и бдный людъ мерзъ попрежнему. Высшія должностныя лица: лилльскій префектъ, прокуроръ, генералъ снова навдывались въ Монсу. Жандармовъ оказалось недостаточно для охраненія края, и былъ присланъ цлый полкъ, который и занялъ всю мстность отъ Боньи до Маршьена. Вс шахты охранялись солдатами, у всхъ машинъ были поставлены караулы, штыки виднлись и около директорскаго дома, и передъ мастерскими компаніи, и даже у домовъ нкоторыхъ буржуа. По улицамъ безпрестанно раздавались мрные шаги проходившихъ патрулей. На вершин насыпи Вор, какъ караульный матросъ на мачт корабля, постоянно стоялъ часовой и наблюдалъ за равниною. Ледяной втеръ обдувалъ его со всхъ сторонъ на этомъ возвышенномъ мст, и черезъ каждые два часа, какъ въ непріятельской стран, раздавались обычные при смн часовыхъ возгласы:
— Кто идетъ?.. Какой лозунгъ?
Число рабочихъ, принимавшихъ участіе въ стачк, не уменьшалось, но еще увеличивалось: на копяхъ Кревъ-кръ, Миру и Магдалина работа остановилась совсмъ, какъ и въ Вор, въ Фтри-Кантель и Викторіи углекоповъ, продолжавшихъ работать, становилось съ каждымъ днемъ меньше, въ Сенъ-Тома, до сихъ поръ сторонившемся отъ стачки, начиналъ чувствоваться недостатокъ въ людяхъ. Однако же, теперь, въ виду вооруженной силы, хоть и раздражавшей углекоповъ своимъ присутствіемъ, но все-таки сдерживавшей ихъ, стачка приняла другой характеръ. Селенія рабочихъ, разбросанныя среди свекловичныхъ полей, казались совершенно вымершими, люди почти не выходили изъ домовъ и только изрдка можно было увидть какого-нибудь рабочаго, понуро проходившаго мимо солдатъ и искоса посматривавшаго на нихъ. Но эта угрюмая тишина была обманчива, это царствовавшее везд спокойствіе было кажущимся спокойствіемъ человка, по-невол остановившагося передъ направленнымъ на него ружьемъ, и напоминало собою спокойствіе посаженнаго въ клтку звря, который не сводитъ глазъ со своего укротителя и готовъ схватить его за шею тотчасъ же, какъ только тотъ повернется къ нему спиною. Компанія, которую разоряла остановка работъ на копяхъ, поговаривала, что найметъ углекоповъ въ Боринаж, на бельгійской границ, по еще не ршалась привести въ исполненіе этотъ планъ, и борьба остановилась пока на томъ, что рабочіе попрежнему не соглашались приняться за работу, и копи стояли, словно мертвыя, подъ охраною солдатъ.
Затишье, царившее теперь везд, наступило разомъ, тотчасъ же посл ужаснаго дня безпорядковъ, и отчасти объяснялось тмъ, что всми овладла паника и вс заботились только о томъ, чтобы замять и обойти молчаніемъ насилія и зврства углекоповъ. Слдствіе, наряженное по поводу смерти Мэгра, установило только тотъ фактъ, что лавочникъ умеръ отъ паденія съ крыши, и оставило совершенно въ сторон, неразъясненнымъ и таинственнымъ, то обстоятельство, что его трупъ оказался изуродованнымъ. Компанія, съ своей стороны, молчала о поврежденіяхъ, сдланныхъ толпою на ея копяхъ. Грегуары, вовсе не желавшіе начинать процесса, въ которомъ ихъ дочери пришлось бы выступить въ качеств потерпвшаго лица, тоже молчали о случившемся съ нею. Правда, было произведено нсколько арестовъ, но крайне безсмысленныхъ, потому что арестовывали такихъ лицъ, которыя не принимали никакого участія въ дл, а были только нмыми зрителями его. Такъ, напримръ, по какой-то ошибк, взяли Пьеррона и ему пришлось съ кандалами на рукахъ прогуляться въ Маршьенъ, о чемъ еще и до сихъ поръ углекопы не могутъ вспомнить безъ смха. Рассенръ тоже чуть было не прогулялся съ двумя жандармами по бокамъ… Кром того, правленіе копей составило довольно большой списокъ подозрительныхъ лицъ, которыхъ оно не желало больше имть въ числ своихъ рабочихъ, и всмъ этимъ людямъ возвратило назадъ ихъ разсчетныя книжки. Въ одномъ лишь селеніи ‘Двухсотъ-сорока’ эта отставка была дана тридцати шести углекопамъ, въ томъ числ Маг и Левакъ. Главнымъ виновникомъ безпорядковъ былъ признанъ Этьенъ, но онъ куда-то исчезъ и, несмотря на вс поиски, его не могли найти. Шаваль не могъ удержаться, чтобы не донести на этого ненавистнаго ему человка, но затмъ онъ уступилъ просьбамъ Катерины, желавшей спасти своихъ родныхъ, и отказался выдать кого-нибудь другого изъ принимавшихъ участіе въ безпорядкахъ. Дни проходили за днями, но, несмотря на царившую везд тишину, чувствовалось, что борьба еще не окончилась и вс со стсненнымъ сердцемъ ожидали ея конца.
Со времени безпорядковъ не проходило почти ни одной ночи, чтобы буржуа Монсу не вскакивали со своихъ постелей, объятые паникою, въ которой имъ чудился то звонъ набата, то запахъ пороха. Но что заставило ихъ окончательно потерять головы, такъ это проповдь новаго кюре, аббата Ранвье, того худощаваго священника съ горвшими, какъ раскаленные уголья, глазами, который замнилъ аббата Жуара. Ранвье нельзя было даже и сравнивать съ его предшественникомъ, этимъ до крайности любезнымъ и спокойнымъ человкомъ, больше всего заботившимся о томъ, чтобы жить со всми въ мир. Достаточно было и того, что аббатъ Ранвье позволилъ себ взять подъ свою защиту гнусныхъ разбойниковъ-углекоповъ, находилъ извиненія ихъ злодйствамъ и жестоко нападалъ на буржуазію, сваливая на нее отвтственность за все случившееся. По его словамъ, эта буржуазія, забравшая въ свои руки исконныя привилегіи церкви и жестоко злоупотреблявшая ими, превратила міръ въ проклятую юдоль несправедливости и страданія, это она безпрестанно раздувала общее недовольство и, наконецъ, своимъ атеизмомъ, своимъ отреченіемъ отъ завтовъ прошлаго, отъ братскихъ отношеній къ ближнему, завщанныхъ первыми христіанами, довела дло до потрясающей катастрофы. Онъ осмлился грозить богатымъ людямъ и предупреждать ихъ, что, если они не образумятся, не будутъ внимать голосу Бога, то Господь покинетъ ихъ и станетъ на сторону бдняковъ: отниметъ у неврующихъ сластолюбцевъ свои дары и, ради вящшаго возвеличенія своей славы, распредлитъ ихъ между смиренными земли. Ханжи трепетали, нотаріусъ объявилъ, что въ этой проповди заключается самый ужаснйшій соціализмъ, и всмъ уже чудилось, что аббатъ Ранвье стоить съ крестомъ въ рукахъ во глав толпы и разрушаетъ буржуазное общество 89 года.
Когда о проповди сообщили г-ну Геннебо, онъ пожалъ плечами и сказалъ:
— Если этотъ аббатъ очень надостъ намъ, то епископъ избавитъ насъ отъ него.
Въ то время, когда паника царила по всей равнин, съ одного ея конца до другого, Этьенъ жилъ въ подземныхъ владніяхъ Жанлина, въ глубин рекильярскихъ копей. Никому не могло придти въ голову, что онъ скрывается такъ близко. Кусты терновника и боярышника, разросшіеся между развалинами шахтовой башни, прикрывали сверху ходъ въ шахту, да никто и не осмлился бы спуститься въ нее, такъ какъ повиснуть надъ бездною, держась за корни рябины, а потомъ выпустить ихъ изъ рукъ и спрыгнуть могъ только тотъ человкъ, который твердо былъ увренъ, что встанетъ ногами на крпкую еще ступеньку уцлвшей лстницы. Уже одно это достаточно ограждало безопасность Этьена. Но, кром того, въ шахт стояла страшная, почти удушающая жара, затмъ приходилось спускаться внизъ, на протяженіи ста двухъ метровъ, по полусгнившимъ лстницамъ, грозившимъ каждую минуту обломиться, еще дале, надо было цлую четверть лье ползти на живот между сдвинувшимися стнами и освшимъ потолкомъ галереи, и, только преодолвъ вс эти препятствія, можно было, наконецъ, попасть въ разбойничью пещеру Жанлина, наполненную награбленными вещами. Этьенъ нашелъ въ ней и можжевеловую водку, и остатки сухой трески, и всякую другую провизію. Постель изъ сна была превосходна, сквозного втра въ этой галере, теплой, какъ баня, не замчалось и слда, и если чувствовался въ чемъ-нибудь недостатокъ, то въ одномъ только — въ свт. Жанлинъ, сдлавшійся теперь поставщикомъ Этьена и чрезвычайно довольный тмъ, что ловко проводитъ жандармовъ, приносилъ молодому человку все, даже помаду, но никакъ не могъ достать пачки свчей.
Уже на пятый день своего пребыванія подъ землею Этьенъ зажигалъ огонь только въ то время, когда лъ, такъ какъ въ темнот кусокъ не шелъ ему въ горло. Вчная, безпросвтная ночь невыносимо мучила молодого человка. Онъ спалъ въ полной безопасности, могъ сть до-сыта, не дрожалъ отъ холода, но при всемъ томъ никогда еще не чувствовалъ себя подавленнымъ до такой степени. Казалось, что этотъ мракъ раздавилъ его мысли. Онъ мучился тмъ, что ему приходилось теперь жить чужимъ добромъ, украденнымъ хотя и не его руками. Старыя понятія о честности, оставшіяся въ немъ вопреки всмъ коммунистическимъ теоріямъ, заставляли его возмущаться этимъ косвеннымъ воровствомъ, и онъ питался только сухимъ хлбомъ, и то до послдней возможности урзывая свои дневныя порціи. Что же длать? Надо какъ-нибудь жить, тмъ боле, что предпринятое имъ дло еще не доведено до конца… Онъ мучился также и отъ стыда при воспоминаніи о томъ дикомъ опьянніи, которое овладло имъ отъ выпитой на пустой желудокъ рюмки водки и заставило броситься съ ножемъ въ рукахъ на Шаваля. Этьена охватывалъ какой-то неопредленный ужасъ при мысли объ этомъ наслдственномъ проклятіи, переходившемъ въ ихъ семь изъ рода въ родъ, проклятіи, по милости котораго онъ не можетъ проглотить ни одной капли алкоголя безъ того, чтобы тотчасъ же не воспламениться жаждою человческой крови. Неужели онъ кончитъ тмъ, что сдлается убійцей?… Кром того, Этьенъ началъ разочаровываться и въ своихъ соціальныхъ теоріяхъ. Очутившись въ безопасности, въ этомъ безмолвномъ подземномъ убжищ, Этьенъ, пресыщенный всевозможными насиліями, проспалъ два дня мертвымъ сномъ сытаго по горло измученнаго животнаго, но съ этимъ сномъ не прошло чувство пресыщенія и омерзнія, и онъ жилъ теперь словно избитый, съ больной головой, съ горечью во рту, точно посл отчаянной свадебной попойки. Прошла недля, Маг, которыхъ онъ увдомилъ о томъ, гд нашелъ себ убжище, никакъ не могли достать для него свчки, и теперь приходилось даже сть въ потемкахъ.
Этьенъ по цлымъ часамъ лежалъ на сн, и въ немъ возникали одна за другою мысли, никогда еще до сихъ поръ не посщавшія его. Ему начинало казаться, что его отдляетъ отъ товарищей чуть не цлая пропасть, все увеличивающаяся по мр того, какъ онъ расширяетъ свое образованіе, очищаетъ вкусъ и пріобртаетъ боле утонченныя потребности. Этьенъ спрашивалъ себя, между прочимъ, откуда явилось въ немъ то чувство непреодолимаго отвращенія, съ которымъ онъ, на другой же день посл этой бшеной бготни рабочихъ по копямъ, вспоминалъ о ней?.. И онъ не ршался сознаться самому себ, что это отвращеніе вызывается въ немъ воспоминаніями о низости тхъ побужденій, которыя руководили его товарищами, грубости ихъ инстинктовъ, запах всей этой нищеты, разносимомъ по втру… Какъ ни тяжело было ему здсь, въ этомъ мрак, но еще тяжеле и страшне казался ему тотъ часъ, когда придется возвратиться въ селеніе. Тошно и подумать объ этихъ несчастныхъ, живущихъ кучею, въ одномъ общемъ ушат!.. Не съ кмъ серьезно поговорить о политик… Вс живутъ, какъ животныя… Вчно зараженная запахомъ лука атмосфера, въ которой можно задохнуться!.. Онъ хотлъ расширить ихъ умственный кругозоръ, подготовить ихъ для той жизни, которою живутъ порядочные люди, сдлать ихъ впослдствіи хозяевами… Но какъ еще далеко до всего этого, такъ далеко, что онъ даже не чувствуетъ въ себ мужества дожидаться этой отдаленной побды и жить въ ожиданіи ея на этой голодной каторг!.. Дло оканчивалось тмъ, что привычка быть вождемъ рабочихъ и постоянно думать за нихъ, мало-по-малу выдляла его изъ ихъ среды и какъ бы вкладывала въ него душу одного изъ тхъ буржуа, которыхъ онъ такъ ненавидлъ.
Однажды вечеромъ Жанлинъ принесъ огарокъ свчи, который онъ укралъ у извозчика изъ фонаря, и жизнь Этьена опять стала нсколько сносне. Когда подавляющее вліяніе этой безпросвтной ночи доводило его до послдней степени раздраженія, почти до сумасшествія, тогда онъ зажигалъ на минуту огонь, но, лишь только тяжелый кошмаръ проходилъ, Этьенъ немедленно гасилъ свчу, трясясь надъ этимъ свтомъ, необходимымъ для его жизни столько же, сколько необходимъ хлбъ. Кругомъ стояла глубокая тишина, нарушаемая отъ времени до времени только бготнею стаи крысъ, трескомъ стараго дерева и едва уловимымъ для уха шумомъ, который производить паукъ, работая надъ своей паутиной. И среди этого безмолвія, устремивъ открытые глаза въ окружающую его безпросвтную тьму, Этьенъ лежалъ и думалъ по цлымъ часамъ все объ одномъ и томъ же: что длаютъ товарищи тамъ, наверху, и чего они ожидаютъ отъ него? Отстать отъ нихъ онъ считалъ самой низкой подлостью. Если онъ скрывается здсь, то единственно затмъ, чтобы оставаться на свобод, руководить ими и быть въ состояніи дйствовать… Что же касается будущаго, то, посл долгихъ размышленій о немъ, Этьенъ пришелъ, наконецъ, къ тому заключенію, что пока лучше всего было бы устроить себ такую же жизнь, какую ведетъ Плюшаръ, то есть посвятить себя политик, и одной только политик бросивъ всякую физическую работу и поселившись въ отдльной комнат, такъ какъ умственная работа поглощаетъ всего человка и требуетъ полнаго спокойствія.
Въ конц недли Жанлинъ сообщилъ ему, что жандармы думаютъ, будто онъ скрылся въ Бельгію. Тогда Этьенъ ршился въ ту же ночь выйти изъ своего убжища, чтобы узнать, въ какомъ положеніи находятся дла. Въ глубин своей души онъ считалъ игру проигранной. Уже въ то время, когда шли только приготовленія къ стачк, онъ сомнвался въ благополучномъ исход ея, и если принялъ такое дятельное участіе въ ней, то единственно потому, что не представлялось никакого другого исхода, а теперь, посл всхъ этихъ насилій, возмущавшихъ его, онъ еще меньше врилъ въ успхъ дла, въ возможность добиться отъ компаніи хоть какихъ-нибудь уступокъ. Но онъ не ршался сознаться въ этомъ самому себ. Ему было страшно даже подумать обо всемъ томъ, что послдуетъ за прекращеніемъ стачки, о той ужасной отвтственности за безплодно потраченныя усилія и жертвы, которая вся падетъ на него. Къ тому же съ окончаніемъ стачки оканчивалась также и его роль вождя рабочихъ, и ему приходилось возвратиться къ скотской подземной работ, къ омерзительной жизни простого рабочаго… И совершенно искренно, нисколько не обманывая себя, онъ старался доказать самому себ, что дло еще не проиграно и сопротивленіе возможно, что капиталъ погибнетъ самъ собою, не вынеся борьбы съ трудомъ, ршившимся лучше умереть, чмъ сдаться.
Дйствительно, разореніе чувствовалось во всемъ округ и, бродя ночью по всмъ полямъ, какъ волкъ, вышедшій изъ лсу, Этьенъ словно слышалъ, какъ съ одного конца этой безконечной равнины и до другого безпрестанно проносился трескъ падавшихъ и разрушавшихся состояній. По сторонамъ пустынныхъ дорогъ стояли запертые наглухо безжизненные заводы со своими пристройками, безплодно гнившими подъ блднымъ небомъ. Въ особенности пострадали сахарные заводы. Заводы Гутона, затмъ Фовеля сократили сначала число своихъ рабочихъ, а подъ конецъ и совсмъ остановились, одинъ вслдъ за другимъ. На мельницахъ Дютильля послдній жерновъ пересталъ работать во вторую субботу наступившаго мсяца, а канатная фабрика Блза, приготовлявшая канаты для копей, была окончательно убита затянувшеюся стачкою. Въ окрестностяхъ Маршьена бдствія увеличивались съ каждымъ днемъ: на стеклянномъ завод Гажбуа были потушены вс огни, въ строительныхъ мастерскихъ Сонневиля безпрестанно сокращали число рабочихъ, на желзныхъ заводахъ дйствовала всего только одна доменная печь, вмсто прежнихъ трехъ, и на горизонт не виднлось боле огня коксовыхъ печей. Стачка углекоповъ Монсу, вызванная промышленнымъ кризисомъ, который стоялъ вотъ уже два года, еще боле ухудшила положеніе длъ, такъ какъ къ прежнимъ причинамъ застоя, пріостановк заказовъ изъ Америки и отсутствію свободныхъ капиталовъ, затраченныхъ на излишнее производство, присоединилась теперь новая: не хватало угля для тхъ немногихъ паровыхъ котловъ, какіе еще могли бы дйствовать. Это была уже послдняя степень агоніи: не было угля, этого хлба для машинъ, и шахты не доставляли его боле. Компанія, встревоженная общимъ угнетеннымъ состояніемъ длъ, все больше и больше сокращала количество добываемаего угля и, доведя своихъ рабочихъ до голода и стачки, роковымъ образомъ очутилась въ конц декабря безъ куска угля въ своихъ складахъ. Сначала все еще кое-какъ держалось, но затмъ гроза разразилась, одно паденіе влекло за собою другое, промышленныя заведенія рушились, давя другъ друга, и цлый рядъ катастрофъ совершился съ такою быстротою, что почти тотчасъ отозвался въ сосднихъ городахъ, Лил, Дуэ, Валансьен, гд началось бгство банкировъ и разореніе цлыхъ семей.
Часто во время своихъ ночныхъ прогулокъ Этьенъ останавливался гд-нибудь на поворот дороги и ему чудилось, что онъ слышитъ, какъ падаютъ, словно дождь, обломки этихъ рухнувшихъ состояній. Онъ глубоко вдыхалъ въ себя ночной воздухъ, радуясь этимъ разрушеніямъ, и ему думалось, что слдующій день займется, можетъ быть, уже на развалинахъ стараго міра: не останется ни одного богатаго человка, по земл пройдетъ коса, подкашивающая все въ корень, и уравняетъ вс состоянія. Однако же, среди этой всеобщей гибели, его въ особенности интересоваіи копи компаніи. Онъ снова двигался въ путь и обходилъ ихъ одн за другими, ликуя каждый разъ, когда ему случалось замтить въ нихъ какіе-нибудь новые слды разрушенія. Обвалы продолжались, поневол заброшенныя галереи разрушались. Надъ сверной галереей копей Миру почва начала до того осдать, что, наконецъ, жуазльская дорога провалилась на протяженіи ста метровъ, точно отъ землетрясенія, и компанія, встревоженная поднявшимся по этому случаю говоромъ, не торгуясь, заплатила землевладльцамъ за т поля, которыя исчезли съ лица земли. Галереи копей Кревъ-кръ и Магдалина, проходившія въ очень сыпучей почв, все боле и боле засыпались землею, на копяхъ Фтри-Кантель, какъ расказывали, задавило двухъ надсмотрщиковъ, Викторію залило водой, въ Сенъ-Тома пришлось на протяженіи цлаго километра заново передлывать все крпленіе галереи, такъ какъ старое, остававшееся почти безъ ремонта, было совсмъ изломано осдавшею землею. Такимъ образомъ, съ часу на часъ, страшныя потери компаніи все увеличивались, дивидендъ акціонеровъ уменьшался и, въ конц концовъ, быстро разрушавшіяся копи должны были поглотить знаменитыя ‘денье’ Монсу, цнность которыхъ возрасла въ теченіе столтія во сто разъ.
Въ виду этихъ ударовъ, непрерывно сыпавшихся на компанію, въ Этьен опять начали пробуждаться надежды на побду надъ нею, и, наконецъ, онъ вполн увровалъ, что третій мсяцъ борьбы ршительно доканаетъ это утомленное, уже загадочное чудовище, которое скрывается гд-то, въ невдомой никому скиніи, скорчившись въ ней, какъ идолъ. Этьенъ зналъ, что волненія углекоповъ Монсу заинтересовали парижскую прессу, что по поводу стачки завязалась ожесточенная полемика между оффиціозными и оппозиціонными газетами, и въ нихъ сообщались самыя ужасающія подробности, которыми пользовались, впрочемъ, больше для нападокъ на международный союзъ рабочихъ, который сначала пользовался покровительствомъ имперіи, а потомъ показался ей опаснымъ. Когда поднялся весь этотъ шумъ, правленіе не могло боле оставаться глухимъ, и двое изъ его членовъ удостоили, наконецъ, пріхать въ Монсу, чтобы собрать справки на мст. Но имъ было, повидимому, такъ скучно, развязка борьбы, казалось, такъ мало безпокоила ихъ, все происходившее здсь представлялось имъ до того неинтереснымъ, что черезъ три дня они ухали обратно и объявили, что дла идутъ какъ нельзя лучше. Однако, находились люди, утверждавшіе, что эти господа, за все время своего пребыванія въ Монсу, выказывали лихорадочную дятельность, постоянно совщались и были поглощены какими-то длами, которыя хранились въ величайшей тайн. Этьенъ пришелъ къ тому заключенію, что они нарочно разыгрывали роль безмятежно спокойныхъ людей, что ихъ поспшный отъздъ есть не что иное, какъ отчаянное бгство, а если подобные господа бгутъ, покинувъ все, то, очевидно, что въ побд углекоповъ невозможно боле сомнваться.
Во на слдующій день онъ снова пришелъ въ отчаяніе. У компаніи слишкомъ крпкій хребетъ, чтобы его можно было такъ легко переломить: она можетъ потерять милліоны, и поздне, усмиривъ рабочихъ, снова наверстаетъ свои потери сокращеніемъ заработной платы. Однажды ночью Этьенъ дошелъ до копей Жанъ-Баръ и тамъ, отъ одного изъ надсмотрщиковъ, узналъ, зачмъ прізжали сюда члены правленія. Этотъ надсмотрщикъ сообщилъ ему, что Вандамъ, по всей вроятности, перейдетъ въ руки компаніи Монсу, что Денолены въ страшной нищет, нищет людей богатыхъ: отецъ заболлъ отъ сознанія своего безсилія, постарлъ отъ денежныхъ заботъ, а дочери воюютъ съ поставщиками и отстаиваютъ свои послднія рубашки. Въ селеніяхъ голодныхъ рабочихъ меньше страдаютъ, чмъ въ этомъ буржуазномъ дом, хозяева котораго прячутся отъ людей, стараясь скрыть отъ посторонняго глаза, что теперь они пьютъ воду вмсто вина. Работа на копяхъ Жанъ-Баръ не начиналась, такъ какъ прежде нужно было исправить помпу на Гастонъ-Мари, да и то, несмотря на всю поспшность, съ которою починили ее, наводненіе уже успло надлать немало убытковъ. Деноленъ попытался, наконецъ, занять сто тысячъ франковъ у Грегуаровъ, и ихъ отказъ, хотя и предвиднный до нкоторой степени, окончательно доканалъ его. Грегуары говорили, что, если они отказываютъ ему въ деньгахъ, то единственно потому, что отъ всей души желаютъ отклонить его отъ невозможной борьбы съ компаніей, и совтовали продать копи. Деноленъ попрежнему сердито отвчалъ имъ: ‘нтъ!’ Его доводила до бшенства мысль, что ему приходится расплачиваться за эту проклятую стачку, не имъ вызванную, и онъ надялся, что, не доживетъ до продажи своихъ копей, что апоплексическій ударъ спасетъ его отъ этого шага. Однако же, потомъ, что длать?— Ему пришлось ршиться на этотъ шагъ и выслушать условія, на которыхъ компанія соглашалась купить его копи. Разумется, его прижали къ стн, за это великолпно поставленное дло, за эти за-ново ремонтированныя копи, въ которыхъ разработка угля остановилась только за недостаткомъ наличныхъ денегъ, ему давали самую ничтожную цну. Деноленъ долженъ былъ считать себя счастливымъ, если ему дадутъ столько, что онъ будетъ въ состояніи расплатиться со своими кредиторами.
Онъ два дня сражался противъ членовъ правленія, прізжавшихъ въ Монсу, выходилъ изъ себя при вид того спокойствія, съ которымъ они пользовались его затруднительнымъ положеніемъ, и громовымъ голосомъ выкрикивалъ свое: ‘никогда!’ Дло не кончилось покуда ничмъ, и члены правленія возвратились въ Парижъ спокойно дожидаться минуты, когда наступитъ окончательное разореніе Денолена. Узнавъ эту исторію, Этьенъ снова упалъ духомъ и пришелъ почти въ отчаяніе передъ непреодолимымъ могуществомъ крупныхъ капиталовъ, которые даже жирютъ во время борьбы, потому что пожираютъ трупы боле слабыхъ товарищей, павшихъ подл нихъ.
Къ счастію, на другой день Жанлинъ принесъ новость, ободрившую Этьена: обшивка шахты Вор грозила совсмъ расползтись, вода просачивалась со всхъ сторонъ, и цлая армія плотниковъ торопливо приступила къ починк поврежденій, работая среди непрерывной опасности.
Съ наступленіемъ ночи Этьенъ поспшилъ навести справки объ этомъ. До сихъ поръ онъ избгалъ Вор, потому что пройти туда можно было только мимо часового, вчно виднвшагося темнымъ силуэтомъ на вершин насыпи и наблюдавшаго за всей равниной. Около трехъ часовъ, когда небо заволокло тучами, Этьенъ отправился на копи и узналъ тамъ отъ товарищей, что обшивка шахты дйствительно очень плоха, такъ плоха, что, по ихъ мннію, придется, можетъ быть, даже передлывать ее заново, а это займетъ, по крайней мр, мсяца три, въ теченіе которыхъ работа на копяхъ, разумется, не можетъ возобновиться. Этьенъ долго бродилъ вокругъ, прислушиваясь къ стуку топоровъ, и эта новая рана, которую компаніи приходилось залечивать, радовала его сердце.
На разсвт, возвращаясь въ рекильярскія развалины, онъ снова увидлъ на насыпи часового, пройти мимо котораго незамченнымъ было теперь уже невозможно. Этьенъ пошелъ впередъ и почти машинально уже всходилъ на насыпь. Отчего бы ему не поговорить съ этимъ солдатомъ? По крайней мр, онъ узнаетъ образъ его мыслей. Съ самымъ равнодушнымъ видомъ, Этьенъ подходилъ все ближе, какъ будто выбирая изъ земли попавшіе въ нее куски стараго дерева. Часовой стоялъ неподвижно.
— Что, товарищъ, какова погодка!— заговорилъ, наконецъ, Этьенъ.— Я думаю, скоро пойдетъ снгъ.
Часовой былъ маленькаго роста, совсмъ блокурый, съ кроткимъ блднымъ лицомъ, покрытымъ веснушками. Военная шинель сидла на немъ, какъ на рекрут.
— Да, я то же думаю,— пробормоталъ часовой.
Онъ поднялъ вверхъ свои голубые глаза и долго смотрлъ на свинцовое небо, на эту занимающуюся зарю, точно подернутую копотью.
— Какъ они глупы, что поставили васъ здсь морозить кости!— продолжалъ Этьенъ.— Если бы еще ожидали набга казаковъ!.. Къ тому же тутъ всегда свиститъ страшный втеръ!
Маленькій солдатъ дрожалъ, но не осмливался роптать. На насыпи находилась сложенная изъ камней будка, въ которой старикъ Боньморъ укрывался отъ втра во время своихъ ночныхъ работъ, но часовому былъ отданъ приказъ не оставлять вершины насыпи, и онъ стоялъ на своемъ посту, хотя руки его до того окоченли, что съ трудомъ держали ружье. Отрядъ, охранявшій Вор, состоялъ изъ шестидесяти человкъ, и такъ какъ каждому солдату приходилось дежурить на насыпи черезъ три дня, то этотъ маленькій часовой не разъ уже думалъ, что ему такъ и придется остаться на своемъ посту съ отмороженными ногами… Онъ отвчалъ на вопросы Этьена несвязными фразами, бормоча, какъ сонный ребенокъ.
Цлую четверть часа молодой человкъ тщетно старался втянуть его въ разговоръ о политик, часовой отвчалъ ‘да’, ‘нтъ’, съ такимъ видомъ, какъ будто ршительно ничего не понималъ. Товарищи говорили, что капитанъ у нихъ республиканецъ, что же касается до него самого, то онъ не думаетъ объ этомъ — ему все равно. Прикажутъ стрлять, онъ будетъ стрлять, потому что иначе не можетъ поступить…
— Какъ васъ зовутъ?
— Жюль.
— Откуда вы?
— Оттуда, изъ Плогова.
Часовой наудачу показалъ рукою въ пространство. Это было въ Бретани, а больше онъ ничего не зналъ. Но его блдное лицо одушевилось, и онъ началъ смяться.
— У меня есть мать и сестра, он наврное ждутъ меня. Ахъ, только это случится далеко не завтра!.. Когда я уходилъ, он меня провожали до Понъ л-Аббе. Мы взяли лошадь въ Лепалме, и она чуть не переломала себ ногъ при спуск съ Одьерна. Кузенъ Шарль принесъ сосисокъ, но он засли у насъ въ горл, потому что женщины очень плакали… Ахъ, Боже мой, Боже мой, какъ далеко до нашего дома!
На глазахъ у него навернулись слезы, хотя онъ не переставалъ смяться. Пустынная плоговская степь, эта дикая возвышенность Раза, на которой свирпствуютъ страшныя бури, представлялась ему въ эту минуту залитой солнцемъ и покрытой розовыми цвтами вереска.
— Какъ вы думаете, дадутъ ли мн черезъ два года отпускъ на мсяцъ, если, разумется, я не попаду ни подъ какое наказаніе?— спросилъ онъ.
Этьенъ заговорилъ о Прованс, откуда онъ ухалъ еще маленькимъ. Наступалъ уже день, снгъ падалъ хлопьями съ землистаго неба. Молодой человкъ вдругъ встревожился, замтивъ Жанлина, бродившаго между кустами терновника и видимо удивленнаго тмъ, что видитъ Этьена на самомъ верху насыпи. Мальчикъ жестами звалъ его. Къ чему въ самомъ дл эти напрасныя мечтанія, что можно побрататься съ солдатами? Ему думалось теперь, что для достиженія этого надо затратить цлые годы труда, и это новое разочарованіе такъ огорчало Этьена, какъ будто онъ имлъ вс шансы разсчитывать на врный успхъ. Вдругъ онъ понялъ, что мальчуганъ предупреждаетъ его о приближеніи солдатъ, идущихъ на смну часовому, и тотчасъ же сошелъ съ насыйи. Добжавъ бгомъ до Рекильяра, онъ спустился въ свое убжище, снова полный сомнній и грустный, между тмъ какъ бжавшій рядомъ съ нимъ Жанлинъ обвинялъ этого грязнаго одра, солдата, въ томъ, что онъ нарочно вызвалъ смну, чтобы ихъ перестрлять.
Жюль попрежнему стоялъ неподвижно на вершин насыпи и безцльно смотрлъ на падавшій снгъ. Подошелъ капралъ со своими людьми, раздались обычные возгласы:
— Кто идетъ?.. Какой лозунгъ?..
И, словно въ завоеванной стран, опять послышались тяжелые шаги солдатъ, шедшихъ обратно. День наступилъ, но въ селеніяхъ не было замтно ни малйшаго признака жизни, притиснутые тяжелою пятою, углекопы притихли и затаили свое раздраженіе.

II.

Снгъ шелъ цлыхъ два дня. Сильный морозъ сковалъ образовавшуюся снжную скатерть и эта страна, прежде совсмъ черная, съ черными дорогами, съ покрытыми черной угольной пылью домами и деревьями, сдлалась теперь вся блая. Селеніе ‘Двухсотъ-сорока’ точно исчезло подъ снгомъ: ни одной струйки дыма не выходило изъ трубъ, дома стояли холодные, какъ камни на мостовыхъ, печи нигд не топились, и толстый слой снга не таялъ на черепичныхъ кровляхъ. Оно приняло теперь видъ какой-то блой каменоломни, покинутой среди блой равнины, и казалось мертвой деревней, обернутой саваномъ. Только проходившіе по улиц патрули оставляли за собою грязный слдъ на бломъ снгу.
Маг сожгли вчера послднюю лопату мелкаго угля, и въ эту ужасную погоду, когда даже воробьи нигд не могли отыскать ни одной былинки, нечего было и думать идти на насыпь подбирать уголь. Альзира, упрямо ходившая туда вс эти дни и рывшаяся въ снгу, простудилась и теперь умирала. Мать закутала ее въ старое изорванное одяло и ждала доктора Вандергагена, къ которому бгала два раза и все не заставала его дома. Однако, кухарка доктора общала, что онъ непремнно будетъ вечеромъ въ селеніи, и теперь Маг караулила его у окна, между тмъ какъ маленькая больная, которая непремнно хотла сойти въ кухню, дрожала, сидя на стул, и воображала, что около простывшаго очага все-таки хоть немного потепле. У старика Боньмора снова разболлись ноги и онъ казался уснувшимъ на стул. Ни Ленора, ни Генрихъ, отправившіеся вмст съ Жанлиномъ собирать милостыню, еще не возвращались. Самъ Маг ходилъ взадъ и впередъ по пустой комнат, тяжело ступая и каждый разъ натыкаясь на стну, точно одурвшее животное, которое перестало видть стны своей клтки. Керосинъ тоже весь вышелъ, но снгъ, лежавшій на улиц передъ окномъ, былъ до того ослпительно блъ, что отъ него все еще разливался слабый полусвтъ по комнат, несмотря на то, что наступила уже ночь.
Послышался стукъ деревянныхъ башмаковъ, дверь распахнулась настежь, точно ее растворило сильнымъ порывомъ втра, и взбшанная Левакъ закричала еще съ самаго порога:
— Такъ это ты сказала, что я вытянула у моего жильца двадцать су за то, что любезничаю съ нимъ?
Маг пожала плечами.
— Ты съ ума сошла, я ничего не говорила… Однако, кто это теб насплетничалъ?
— Теб нтъ дла, кто это мн сказалъ… Ты даже говорила, что слышишь черезъ стнку все, что у насъ длается… и будто у меня въ дом потому такая грязь, что я только и длаю, что распутничаю… Ну, откажись-ка теперь отъ своихъ словъ!
Подобныя ссоры, возникавшія изъ-за вчныхъ пересудовъ женщинъ, случались и прежде такъ часто, что нкоторыя семьи, въ особенности живущія стна о стну, ссорились и мирились каждый день. Но никогда еще женщины не накидывались одна на другую съ такою злобою, какъ теперь. За время стачки голодъ до того озлобилъ людей, что они какъ будто нарочно выискивали предлоги для ссоры, и нердко объясненіе двухъ кумушекъ, задумавшихъ свести какіе-нибудь старые счеты, оканчивалось дракою ихъ мужей.
Левакъ тоже прибжалъ къ Маг и притащилъ съ собою Бутелу.
— Вотъ товарищъ, пусть онъ скажетъ, давалъ ли моей жен двадцать су за что-нибудь подобное…
Миролюбивый и кроткій жилецъ опровергалъ взводимое на него обвиненіе и бормоталъ:
— О, никогда этого не было!.. Нтъ, никогда!..
Вдругъ Левакъ грозно поднесъ кулакъ къ самому носу Маг.
— Ты знаешь, что мн это не нравится. Такой жен, какъ твоя, мужъ долженъ переломать вс ребра… Стало быть, ты самъ вришь тому, что она говоритъ?
— Да нтъ же, чортъ возьми!— вскричалъ Маг, взбшенный, что его вывели изъ овладвшей имъ апатіи.— Что это еще за дрязги!.. Мало у насъ и безъ того горя!.. Оставь меня въ поко или я тебя прибью… кто сказалъ, что это говорила моя жена?
— Кто сказалъ?.. Пьерронъ сказала…
Маг пронзительно захохотала и, повернувшись къ Левакъ, воскликнула:
— Ахъ, Пьерронъ!.. Ну, хорошо, я теб скажу, что она говорила мн… Да, она говорила, что у тебя два мужа въ одно и то же время!
Тутъ уже сдлались невозможными никакія объясненія. Вс выходили изъ себя, Левакъ, какъ бы въ опроверженіе словъ Маг, передала, что Пьерронъ еще не то говорила о Маг, что, по ея словамъ, они торговали Катериной и что въ ихъ семь найдется кое-что еще похуже этого…
— Она говорила это, она говорила это?— кричалъ Маг.— Хорошо, я пойду къ ней, и если она не отопрется отъ своихъ словъ, то я засуну всю руку въ ея глотку.
Онъ выбжалъ вонъ, мужъ и жена Левакъ, какъ свидтели, послдовали за нимъ, между тмъ какъ Бутелу, ненавидвшій ссору, потихоньку скрылся. Разгоряченная объясненіями, Маг тоже хотла идти, но ее остановилъ стонъ Альзиры. Поправивъ на дрожавшей двочк одяло, Маг опять подошла къ окну и стала смотрть на улицу. Скоро ли, наконецъ, придетъ докторъ!
Маг и Левакъ увидли около дверей Пьерронъ топтавшуюся на снгу Лидію. Домъ былъ запертъ, но тоненькій лучъ свта проходилъ сквозь щель ставня. Сначала двочка неохотно отвчала на вопросы: ‘Нтъ, папы нтъ дома, онъ пошелъ въ прачешную, къ бабушк Брюле, чтобы принести оттуда узелъ съ бльемъ’. Затмъ Лидія совсмъ смшалась и наотрзъ отказалась сказать, что длаетъ мама, но, немного погодя, вдругъ передумала и, злобно посмиваясь, сказала, что мама выгнала ее на улицу, потому что пришелъ господинъ Дансаэртъ, и она, Лидія, мшаетъ имъ разговаривать. Дйствительно, надсмотрщикъ съ утра ходилъ въ сопровожденіи двоихъ жандармовъ по селенію и старался навербовать рабочихъ, дйствуя угрозами на трусовъ и всмъ разсказывая, что если въ понедльникъ углекопы не примутся за работу, то компанія найметъ людей въ Боринаж. Съ наступленіемъ ночи онъ отпустилъ жандармовъ и, найдя Пьерронъ одну дома, остался у нея посидть передъ огнемъ очага и выпить рюмку можжевеловой водки.
— Тсъ, тише, надо на нихъ посмотрть!— прошепталъ Левакъ со смхомъ.— Мы еще успемъ объясниться… Отойди, маленькая негодница!
Лидія отступила на нсколько шаговъ, между тмъ какъ Левакъ приложился глазомъ къ трещин ставня, плечи его вздрагивали отъ сдерживаемаго смха. Его жена, въ свою очередь, тоже захотла посмотрть, но съ ней тотчасъ же сдлались словно колики, и она сказала, что ей это въ высшей степени противно. Маг, также пожелавшій заглянуть въ щель ставня, объявилъ, что за такое зрлище не жаль заплатить деньги. Они поочереди прикладывали глазъ въ щели, какъ будто въ самомъ дл смотрли на настоящую комедію. Блестящая чистотою комната казалась еще веселе отъ жаркаго огня очага, на стол стояли два стакана, бутылка и блюдо съ пирожками. Въ прежнее время Маг и Левакъ прохохотали бы цлыхъ шесть мсяцевъ надъ тмъ, что они видли, но теперь эта сцена выводила ихъ изъ себя. Конечно, смшно видть, какъ Пьерронъ любезничаетъ съ Дансаэртомъ, но это ужь совсмъ свинство, что у нихъ жарко горитъ огонь подъ очагомъ, есть вино, есть цлое блюдо пирожковъ, тогда какъ у товарищей не найдется ни крошки хлба, ни кусочка каменнаго угля.
— Вотъ папа!— вскрикнула Лидія, спасаясь бгствомъ.
Пьерронъ спокойно возвращался изъ прачешной, съ узломъ блья на плеч. Маг остановилъ его.
— Скажи, твоя жена говорила, что я продалъ Катерину и что у насъ зараженъ весь домъ?.. А твоей жен сколько платитъ этотъ господинъ, который теперь у нея въ гостяхъ?
Пьерронъ остолбенлъ и ничего не могъ понять. Его жена, испуганная шумомъ, растерялась до того, что пріотворила дверь и выглянула на улицу, вся красная и растрепанная. Въ глубин комнаты виднлся Дансаэртъ, тоже, какъ видно, застигнутый врасплохъ. Онъ тотчасъ спасся бгствомъ, дрожа при мысли, что эта исторія можетъ дойти до ушей директора. Произошелъ страшный скандалъ, оскорбленія, насмшки, брань такъ и сыпались.
— Ты всегда говоришь про другихъ, что они грязные!— кричала Левакъ.— Немудрено, что ты чиста: тебя чистятъ надсмотрщики!
— Кому другому, только бы не ей говорить о чистот!— вступился самъ Левакъ.— Вотъ развратница, которая сметъ говорить про мою жену, что у нея два мужа!.. Да, да, мн передавали, что ты это говорила!
Но Пьерронъ скоро оправилась отъ своего смущенія и отвчала бранью на брань, относясь съ одинаковымъ презрніемъ ко всмъ, въ силу того, что она все-таки самая красивая и самая богатая женщина во всемъ селеніи.
— Что сказала, то и сказала, оставьте меня въ поко! Мои дла не касаются васъ, завистники!.. Вы потому и нападаете на насъ, что мы откладываемъ деньги въ сберегательную кассу! Убирайтесь, убирайтесь и говорите, что хотите, мой мужъ очень хорошо знаетъ, зачмъ къ намъ приходилъ господинъ Дансаэртъ.
Дйствительно Пьерронъ горячился и защищалъ жену. Тогда вс накинулись на него, называли его продажной душой, шпіономъ, компанейской собакой, кричали, что онъ запираетъ отъ всхъ свою дверь, чтобы на свобод набивать брюхо лакомыми кусками, которыми надсмотрщики платятъ ему за предательство. Онъ возражалъ, говорилъ, что Маг постоянно грозитъ ему и даже подсунулъ подъ дверь его дома бумагу, на которой были нарисованы дв сложенныя крестомъ человческія кости, а надъ ними — кинжалъ. И эта ссора, какъ почти вс другія, заводимыя женщинами въ послднее время, окончилась дракою между мужчинами. Маг и Левакъ набросились съ кулаками на Пьеррона съ такимъ ожесточеніемъ, что пришлось ихъ разнять.
Когда Брюле пришла, наконецъ, тоже изъ прачешной, изъ носа ея зятя такъ и лила кровь. Когда ей разсказали, въ чемъ дло, она отвчала:
— Эта свинья позоритъ меня!
Улица опустла, тни, мелькавшія на блоснжной скатерти, покрывавшей ее, исчезли, и селеніе снова погрузилось въ свою мертвенную неподвижность, словно дйствительно умирая отъ голода и холода.
— Былъ докторъ?— спросилъ Маг, затворяя за собою дверь.
— Нтъ, — отвтила его жена, все еще стоявшая передъ окномъ.
— А дти пришли?
— Нтъ, еще не приходили.
Маг снова принялся ходить, какъ оглушенное и одурвшее животное, отъ одной стны до другой. Старикъ Боньморъ, будто окоченвшій на своемъ стул, даже не поднялъ головы, Альзира тоже не говорила ни слова и, чтобы не увеличивать еще больше горя своей семьи, старалась сдерживать дрожь, пробгавшую по ея тлу. Но, несмотря на вс ея усилія, ознобъ по временамъ становился настолько силенъ, что слышно было, какъ билось въ одял ея маленькое уродливое тло. Большіе, широко раскрытые глаза двочки были неподвижно устремлены въ потолокъ, слабо освщенный отблескомъ снга.
Теперь для семьи Маг наступила послдняя агонія, пришла окончательная развязка. Домъ былъ совершенно пустъ: холстинныя наволоки матрацовъ ушли къ торговк старьемъ вслдъ за шерстью, которою они были набиты, затмъ пришлось, продать простыни, блье, однимъ словомъ, все, что имло хоть какую-нибудь цнность. Однажды вечеромъ продали за два су платокъ дда. Каждую вещь этого бднаго хозяйства, съ которой приходилось разставаться, обливали горькими слезами, и мать до сихъ поръ не можетъ безъ слезъ вспомнить, какъ она уносила изъ дому, прикрывъ складками юбки, розовый картонный ящичекъ, подарокъ мужа. Такъ уносятъ ребенка, котораго нтъ возможности оставить дома и приходится подкинуть подъ чью-нибудь дверь. Теперь имъ нечего было продавать, кром своей собственной шкуры, но она была до того изранена и изношена, что за нее никто не дастъ и ліарда. Поэтому они ужь и не выискивали средствъ для существованія, зная, что все равно ничего не найдутъ, что пришелъ конецъ всему и неоткуда больше взять ни свчи, ни куска угля, ни даже единой картофелины. Маг покорно ждали смерти, и если еще волновались изъ-за чего-нибудь, то только изъ-за дтей, находя, что судьба слишкомъ жестоко и безполезно ихъ мучитъ: вдь все равно Альзира умерла бы съ голода, такъ зачмъ же понадобилось навязывать ей еще эту тяжелую болзнь!
— Вотъ наконецъ и докторъ!— сказала Маг.
Темная тнь промелькнула передъ окномъ, и затмъ дверь въ кухню растворилась. Но вошелъ не докторъ Вандергагенъ, а новый кюре, аббатъ Ранвье. Онъ, казалось, нисколько не удивился, попавъ въ этотъ мертвый домъ, въ которомъ нтъ ни свта, ни тепла, ни хлба. Аббатъ постилъ уже три такихъ же сосднихъ дома, переходя отъ одной семьи къ другой и вербуя людей пап и церкви, какъ Дансаэртъ со своими жандармами вербовалъ ихъ на копи. Едва переступивъ черезъ порогъ, кюре тотчасъ же заговорилъ съ лихорадочной поспшностью возбужденнаго сектанта:
— Дти, отчего вы не были въ воскресеніе у обдни? Вы напрасно это длаете, такъ какъ только одна церковь можетъ васъ спасти… Общайте, что придете въ будущее воскресенье!
Маг пріостановился, посмотрлъ на аббата и, не проронивъ ни одного слова, опять тяжело зашагалъ по комнат.
— Зачмъ мы пойдемъ къ обдн, господинъ кюре?— отвчала Маг.— Разв мы можемъ надяться на Бога?.. Смотрите, вотъ моя малютка дрожитъ въ лихорадк… Мало намъ и безъ того горя, неправда ли?.. Нужно было еще, чтобы ребенокъ захворалъ въ то время, когда я даже не могу напоить его чмъ-нибудь горячимъ…
Тогда кюре заговорилъ съ горячностью миссіонера, ревнующаго о слав своей религіи и явившагося съ проповдью къ дикарямъ.
Маг, слушавшей кюре, казалось, что она слышитъ Этьена, который тоже говорилъ имъ въ осенніе вечера, что приближается конецъ всмъ несправедливостямъ и страданіямъ. Но она никогда не довряла рясамъ.
— Все это очень хорошо, что вы разсказываете, господинъ кюре,— сказала она наконецъ.— Но, стало быть, вы не дружите съ буржуа… Вс наши прежніе кюре всегда обдали у директора и грозили намъ дьяволомъ, когда мы начинали просить хлба.
Онъ снова заговорилъ и на этотъ разъ коснулся прискорбныхъ недоразумній, возникшихъ между церковью и народомъ. Теперь аббатъ въ искуственно замаскированныхъ выраженіяхъ громилъ городскихъ кюре, епископовъ, все высшее духовенство, пресытившееся всякими наслажденіями, надутое по горло чванствомъ, которое мирилось съ либеральной буржуазіей и не видло въ своей слпот, что эта самая буржуазія и отнимаетъ у него всю власть земную. Во освобожденіе придетъ отъ сельскихъ кюре, которые примутъ сторону народа и возстановятъ царство Христа. Казалось, что аббатъ уже видлъ себя во глав этой арміи бдняковъ:— костлявая фигура его выпрямилась, глаза заблестли такимъ огнемъ, что свтились въ стоявшемъ кругомъ мрак. Увлекшись этой горячей проповдью, онъ говорилъ все боле и боле мистическимъ языкомъ, такъ что бдные слушатели, наконецъ, совсмъ перестали понимать его.
— Вмсто того, чтобы такъ долго говорить объ этомъ, вы бы лучше сдлали, если бы принесли намъ хлба, — проворчалъ вдругъ Маг.
— Приходите въ воскресенье къ обдн, Господь позаботится обо всемъ!— вскричалъ кюре.
Онъ вышелъ и отправился теперь обращать на путь истинный Леваковъ. Аббатъ былъ такъ поглощенъ своими высокими мечтами о конечномъ торжеств церкви, такъ мало обращалъ вниманія на презрнную дйствительность, что ходилъ по селеніямъ, среди этой умирающей съ голоду своей арміи, съ пустыми руками, какъ человкъ, самъ ничего не имющій и смотрящій на страданія просто, какъ на путь ко спасенію.
Маг продолжалъ ходить по комнат, и тишина нарушалась только мрнымъ сотрясеніемъ плитъ пола, дрожавшаго подъ его тяжелыми шагами. Послышался словно скрипъ ржаваго блока — это старикъ Боньморъ откашлялся и выплюнулъ мокроту въ холодный очагъ. Альзира, заснувшая лихорадочнымъ сномъ, начала бредить, тихо посмиваясь и грезя, что наступило лто и она играетъ на солнышк.
— Проклятая судьба!— прошептала Маг, пощупавъ щеки двочки.— Теперь она вся горитъ… Я больше не жду этой свиньи… разбойники запретили ходить къ нашимъ больнымъ.
Маг говорила о доктор и компаніи. Однако, она радостно вскрикнула, увидвъ, что дверь снова растворяется, но тотчасъ же лицо ея опять омрачилось, руки безсильно опустились.
— Здравствуйте!— вполголоса проговорилъ вошедшій Этьенъ, тщательно притворивъ за тобою дверь.
Онъ часто являлся такимъ образомъ въ темныя ночи. Маг на второй же день посл его исчезновенія знали, гд онъ нашелъ себ убжище. Но они хранили это въ строгой тайн отъ всхъ, такъ что никто въ селеніи не зналъ наврное, что сдлалось съ Этьеномъ, и, благодаря этой неизвстности, о немъ начали складываться цлыя легенды. Вра въ него все еще не угасла и люди попрежнему ожидали чуда, врили, что ихъ мечты осуществятся, что близокъ день, когда рабочіе войдутъ въ общанный имъ, Этьеномъ, идеальный городъ, въ которомъ царствуетъ справедливость. Этьенъ, говорили они, скоро явится съ цлой арміей и сундуками, набитыми золотомъ. Одни разсказывали, что видли, какъ онъ халъ въ коляск по дорог въ Маршьенъ вмст съ какими-то тремя господами, другіе утверждали, что онъ возвратится черезъ два дня изъ Англіи. Однако, въ конц концовъ уже начинало зарождаться недовріе къ нему, и находились шутники, уврявшіе, что онъ спрятался въ погреб и откатчица Мукъ согрваетъ его своимъ жиромъ. Связь Этьена съ этою двушкою давно уже перестала быть тайною для углекоповъ и немало повредила ему. Онъ все еще не потерялъ своей популярности, но уже начинало кое-гд чувствоваться разочарованіе и съ каждымъ днемъ увеличивалось число людей, потерявшихъ вру въ него.
— Какая собачья погода!— заговорилъ Этьенъ.— А у васъ ничего нтъ новенькаго: попрежнему идетъ все хуже да хуже?.. Мн говорили, что маленькій Гегрель отправился въ Бельгію нанимать боренцевъ. Ахъ, если это правда, то мы пропали!
Его охватила дрожь, когда онъ вошелъ въ холодную и темную комнату, гд трудно было различить этихъ несчастныхъ, находившихся въ ней, и гд виднлись только неопредленныя тни. Въ немъ шевельнулось тяжелое, непріятное чувство, которое бывшій рабочій испытывалъ при соприкосновеніи съ тою бдною и жалкою средою, изъ которой ему удалось выдвинуться по милости своего образованія и честолюбія. Какое бьющее въ глаза страданіе, какой воздухъ въ этой комнат, гд скучено столько людей, и какая глубокая жалость сжимаетъ ему горло! Зрлище этой агоніи до того потрясло его, что онъ невольно замолчалъ, подъискивая въ ум такія слова и фразы, которыми можно бы было высказать имъ совтъ не продолжать боле борьбы.
Но Маг вдругъ остановился передъ нимъ, крича:
— Призвать боренцевъ!.. Нтъ, они не осмлятся этого сдлать!.. Пусть призовутъ боренцевъ, если хотятъ, чтобы мы разрушили копи!
Этьенъ, въ замшательств, старался объяснить ему, что углекопамъ нельзя теперь и пошевелиться, такъ какъ т же солдаты, которые охраняютъ копи, будутъ охранять и бельгійскихъ рабочихъ, когда тмъ придется спускаться въ шахту. Маг сжималъ кулаки, крича, что онъ ужь и безъ того чувствуетъ себя постоянно такъ, какъ будто штыки этихъ солдатъ сидятъ у него въ спин. Такъ, стало быть, углекопы больше не хозяева у себя дома? Маг любилъ свою шахту, для него было крайне тяжело не заглядывать въ нее вотъ уже въ теченіе двухъ мсяцевъ, и потому вся кровь бросалась ему въ голову при одной только мысли объ этомъ оскорбленіи, о томъ, что въ эту шахту грозятъ спустить какихъ-то пришлецовъ. Но вдругъ онъ вспомнилъ, что ему возвращена уже его разсчетная книжка, слдовательно, компанія отказала ему отъ работы,— и сердце его замерло отъ боли.
— Впрочемъ, я не знаю, изъ-за чего такъ сержусь,— прошепталъ онъ.— Вдь я ужь не принадлежу къ числу здшнихъ углекоповъ… Когда они меня совсмъ выгонятъ отсюда, то мн останется только умереть гд-нибудь на дорог.
— Перестань!— сказалъ Этьенъ.— Если ты хочешь, такъ они завтра же снова возьмутъ твою разсчетную книжку… Такимъ хорошимъ рабочимъ, какъ ты, не отказываютъ…
Онъ пріостановился, съ удивленіемъ услышавъ, что Альзира тихо смется въ своемъ лихорадочномъ бреду. До сихъ поръ Этьенъ могъ различить въ темнот только неподвижную фигуру старика Боньмора, и этотъ неожиданный смхъ больного ребенка совсмъ растерзалъ его сердце. Нтъ, если даже начинаютъ умирать маленькія дти, то это ужь слишкомъ!.. Онъ, наконецъ, ршился и проговорилъ дрожащимъ голосомъ:
— Нтъ, это не можетъ дальше такъ идти, мы пропали… надо покориться.
Маг, стоявшая до сихъ поръ молча, вдругъ вспылила и начала кричать прямо въ лицо Этьену, говоря ему ‘ты’ и ругаясь, какъ мужчина.
— Что ты сказалъ?.. Это ты говоришь!
Этьенъ хотлъ высказать свои доводы, но она не дала ему говорить.
— Не повторяй этихъ словъ, или, несмотря на то, что я женщина, я отхлещу тебя по щекамъ… Такъ, стало быть, мы задаромъ умирали съ голоду цлыхъ два мсяца? Я распродала же мое хозяйство, мои дти расхворались, и изъ этого ничего не выйдетъ и несправедливость начнется снова?!. Ахъ, видишь ты, я задыхаюсь, лишь только подумаю объ этомъ! Нтъ, нтъ, я теперь скоре все сожгу, все перебью, чмъ покорюсь!
Широкимъ, угрожающимъ жестомъ она указала въ темнот на мужа.
— Слушай, если онъ возвратится на копи, примется за работу, я пойду къ нему навстрчу, буду ждать его на дорог и, когда онъ пойдетъ назадъ, плюну ему въ лицо и назову подлецомъ!
Этьенъ не видлъ ея лица, но чувствовалъ ея горячее дыханіе, точно дыханіе лающаго животнаго, и невольно отступилъ передъ этимъ страшнымъ бшенствомъ, которое онъ самъ подготовилъ. Эта женщина была теперь неузнаваема. Какъ она была прежде благоразумна, какъ упрекала его всегда за слишкомъ рзкія выраженія, какъ часто повторяла, что никому не надо желать смерти, а теперь она не хочетъ даже слушать никакихъ благора зумныхъ доводовъ и готова сжечь и истребить все… Теперь уже она сама говоритъ о политик, хочетъ однимъ ударомъ ‘снести буржуа’, чтобы избавить землю отъ этихъ богачей, которые жирютъ отъ труда бдняковъ.
— Съ насъ довольно, и ты же самъ говорилъ, что пришелъ и нашъ чередъ… Когда я только подумаю, что отецъ, ддъ, праддъ страдали точно такъ же, какъ и мы страдаемъ, и что наши сыновья и внуки тоже будутъ страдать, то я становлюсь совсмъ помшанной… Въ тотъ день, когда мы бгали по копямъ, мы еще мало сдлали, намъ нужно было бы разрушить Монсу, не оставить въ немъ камня на камн. Знаешь ли, о чемъ я сожалю? Я сожалю, что не допустила старика задушить эту барышню изъ Піолены… Они допускаютъ же, чтобы голодъ душилъ моихъ дтей!
Ея слова раздавались въ ночной тишин, какъ удары топора. Тсный кругозоръ ея мысли нисколько не сдлался шире, а неосуществимый идеалъ, поставленный передъ нею, превратился въ ея воспаленномъ отъ горя мозгу въ какой-то ядъ.
— Вы меня не такъ поняли,— могъ, наконецъ, сказать Этьенъ, принужденный уступить.— Можно какъ-нибудь сговориться съ компаніей. Мн извстно, что копи страшно пострадали за время стачки, и компанія наврное пойдетъ теперь на уступки.
— Нтъ, никакихъ уступокъ!— кричала Маг.
Въ это время возвратились Ленора и Генрихъ, и оба пришли съ пустыми руками. Какой-то господинъ далъ имъ два су, но такъ какъ сестра безпрестанно толкала ногой маленькаго брата, то оба су упали въ снгъ. Жанлинъ искалъ монетки вмст съ ними, но такъ ничего и не нашелъ.
— Гд же Жанлинъ?
— Онъ сказалъ, что у него есть дла, и ушелъ.
Этьенъ слушалъ съ растерзаннымъ сердцемъ. Когда-то Маг грозилась убить дтей, если они вздумаютъ протянуть руку за милостыней, а теперь сама посылаетъ ихъ за нею на дороги и говоритъ, что скоро пойдутъ туда вс: десять тысячъ углекоповъ Монсу возьмутъ въ руки посохъ, наднутъ нищенскую суму и пойдутъ бродитъ вдоль и поперекъ объятаго страхомъ края.
Когда пришли дти, въ темной комнат еще прибавилось горя: ребятишки были голодны и просили сть. Что же до сихъ поръ не обдаютъ?.. Они начали хныкать, топтаться взадъ и впередъ и какъ-то задли ноги больной сестры, та застонала. Вышедшая изъ себя мать ударила ихъ наугадъ, въ темнот, но, когда дти раскричались еще сильне, прося хлба, она залилась слезами, сла на полъ, обняла всхъ, вмст съ маленькой больною, и плакала долго, нервно. Этотъ нервный припадокъ утишилъ ея гнвъ, разслабилъ ее, и она двадцать разъ повторяла одну и ту же фразу, призывая смерть: ‘Господи, отчего ты не берешь насъ въ себ? Господи, сжалься надъ нами, пошли конецъ и возьми насъ къ себ!’ — Ддъ оставался неподвиженъ, какъ старое дерево, выросшее подъ дождемъ и втромъ, а отецъ, не поворачивая головы, ходилъ взадъ и впередъ, отъ очага къ буфету.
Дверь опять отворилась, и на этотъ разъ вошелъ докторъ Вандергагенъ.
— Кой чортъ!— воскликнулъ онъ.— Я думаю, что ваше зрніе не испортилось бы отъ свта огарка!.. Торопитесь, мн некогда.
Какъ всегда, онъ былъ заваленъ работой и потому ворчалъ. Къ счастію, съ нимъ были спички, и Маг сжегъ ихъ шесть штукъ, зажигая одну задругою, покуда докторъ осматривалъ больную. Когда раскрыли одяло, въ которое была завернута двочка, она задрожала отъ холода. При колеблющемся свт вспыхивавшихъ спичекъ, худенькое тло ея напоминало тло птички, умирающей подъ снгомъ, смотрло такимъ жалкимъ и истощеннымъ, что, казалось, на немъ только и остался одинъ ея горбъ.
Однако, она улыбалась безсознательной улыбкой умирающей, глаза были широко раскрыты, а руки судорожно сжаты на впалой груди. Задыхавшаяся отъ горя мать восклицала: разв справедливо отнимать у нея этого ребенка, который одинъ помогалъ ей въ хозяйств, такого умнаго, такого кроткаго ребенка? Прежде слдовало бы умереть ей самой. Докторъ разсердился.
— Она уже кончается… Твоя двочка умерла съ голоду… И не она одна: рядомъ я видлъ и другую такую же умирающую… Вы вс зовете меня къ вашимъ больнымъ, а я тутъ ничего не могу сдлать: вмсто лекарствъ вамъ нужно мясо.
Маг обжегъ пальцы и бросилъ спичку, мракъ окуталъ еще теплый маленькій трупъ. Докторъ ушелъ своей обычной торопливой походкой, и въ темной комнат слышны были теперь только рыданія матери, призывавшей смерть и заунывно, безъ конца, причитавшей:
— Господи, возьми теперь и меня!.. Господи, сжалься, пошли намъ конецъ, возьми моего мужа, возьми всхъ насъ!..

III.

Въ это воскресенье, съ восьми часовъ вечера, Суваринъ оставался единственнымъ постителемъ въ кабак Авантажъ и сидлъ на своемъ обычномъ мст, прислонившись головою къ стн. Ни одинъ углекопъ не могъ боле нигд отыскать двухъ су на кружку пива, и никогда еще кабаки не бывали такъ пусты, какъ теперь. Сидвшая неподвижно за конторкою госпожа Рассенръ хранила угрюмое молчаніе, а самъ кабатчикъ стоялъ передъ чугуннымъ каминомъ и, съ видомъ размышляющаго человка, казалось, слдилъ за желтоватымъ дымомъ каменнаго угля.
Томительная тишина, стоявшая въ этой жарко натопленной комнат, вдругъ нарушилась тремя легкими ударами въ оконное стекло. Суваринъ взглянулъ въ окно и тотчасъ же всталъ: эти три удара были обычнымъ сигналомъ, которымъ Этьенъ не разъ вызывалъ его, когда, проходя мимо кабака, видлъ, что машинистъ сидитъ за пустымъ столомъ и куритъ папиросу. Но Суваринъ не усплъ еще дойти до двери, какъ Рассенръ растворилъ ее и тотчасъ же узналъ Этьена, стоявшаго на улиц, подъ освщеннымъ окномъ заведенія.
— Разв ты боишься, что я тебя выдамъ?— сказалъ онъ.— Вамъ удобне будетъ разговаривать здсь, чмъ на улиц.
Этьенъ вошелъ, но отказался отъ кружки пива, которую вжливо предложила ему госпожа Рассенръ.
— Я давно догадался, гд ты скрываешься,— прибавилъ кабатчикъ.— Если бы я былъ доносчикомъ, какъ говорятъ твои друзья, то уже дней восемь тому назадъ послалъ бы къ теб жандармовъ.
— Теб не нужно ни защищаться, ни оправдываться,— отвчалъ Этьенъ.— Я знаю, что ты никогда не занимался этимъ ремесломъ… Можно не сходиться въ убжденіяхъ и все-таки уважать другъ друга.
Въ комнат снова наступило молчаніе. Суваринъ слъ на свой стулъ, прислонился головою къ стн и задумчиво слдилъ за дымомъ своей папиросы. Но его руки были въ обычномъ лихорадочномъ движеніи и, привыкнувъ поглаживать мягкую шерсть кролика, онъ машинально проводилъ пальцами по колнамъ, хотя на этотъ разъ они были пусты, такъ какъ его любимецъ куда-то исчезъ. Машинистъ какъ бы не могъ понять, чего ему недостаетъ и почему онъ чувствуетъ какое-то непріятное настроеніе духа.
Этьенъ, помстившись по другую сторону стола, наконецъ, заговорилъ:
— Такъ работа въ Вор начнется съ завтрашняго дня… Маленькій Негрель привезъ бельгійцевъ.
— Да, ихъ привезли съ наступленіемъ темноты,— пробормоталъ Рассенръ, продолжая стоять передъ каминомъ.— Лишь бы только не вышло драки!
Затмъ, возвысивъ голосъ, онъ продолжалъ:
— Нтъ, видишь ли ты. я не хочу возобновлять нашъ споръ, а только скажу, что дло добромъ не кончится, если вы будете упорствовать… Посмотри, ваша исторія — точь въ точь исторія твоего международнаго союза рабочихъ. Третьяго дня я здилъ по дламъ въ Лилль и встртилъ тамъ Плюшара… Его машина, какъ кажется, портится.
Онъ разсказалъ, что этотъ ‘союзъ’, увлекшій своей горячей пропагандой рабочихъ всего міра и приведшій въ трепетъ буржуазію, теперь понемногу разрушается, потому что его съ каждымъ днемъ все сильне и сильне разъдаетъ происходящая въ его ндрахъ борьба честолюбцевъ. Съ тхъ поръ, какъ въ немъ взяли верхъ анархисты и вытснили прежнихъ вождей, все начало разлзаться: первоначальная цль союза,— реформа заработной платы, забылась среди раздоровъ партій, ученые, примкнувшіе прежде къ нему, одинъ за другимъ уходятъ отъ этого хаоса… Можно уже безошибочно предсказать, что это поголовное ополченіе, которое дйствительно грозило недолгое время, сдуть однимъ дуновеніемъ старое общество, само рухнетъ…
— Плюшаръ захворалъ отъ этого,— продолжалъ Рассенръ,— къ тому же у него совсмъ пропалъ голосъ. Впрочемъ, онъ все еще говоритъ рчи и собирается говорить ихъ въ Париж… Онъ мн раза три повторилъ, что наша стачка не удалась.
Этьенъ слушалъ, опустивъ глаза въ землю и не перебивая его. Наканун онъ говорилъ съ товарищами и инстинктивно почувствовалъ, что его популярность начинаетъ колебаться, что какъ будто въ самомъ воздух носится что-то зловщее для него, скопляется разочарованіе, злоба… Онъ сидлъ пасмурный и молчалъ, боясь обнаружить овладвшее имъ уныніе передъ Рассенромъ, который предсказывалъ ему, что придетъ и его очередь, что толпа освищетъ и его въ тотъ день, когда она разочаруется въ своихъ надеждахъ и захочетъ выместить на комъ-нибудь это разочарованіе.
— Конечно, стачка не удалась, я это такъ же хорошо знаю, какъ и Плюшаръ,— сказалъ онъ наконецъ.— Но вдь мы предвидли это. Мы устроили ее поневол, эту стачку, и вовсе не разсчитывали побдить компанію… Къ сожалнію, люди пьянютъ, увлеченные несбыточными надеждами, а когда дло принимаетъ худой оборотъ, тогда они забываютъ, что этого слдовало ожидать, и начинаютъ жаловаться и перекоряться, какъ будто несчастіе свалилось на нихъ съ неба.
— Если ты думаешь, что дло проиграно, такъ отчего же ты не образумишь товарищей?— сказалъ Рассенръ.
Этьенъ пристально посмотрлъ на него.
— Довольно разговаривать объ этомъ… У тебя свои взгляды, у меня свои. Я вошелъ въ твой домъ, чтобы показать теб, что можно не сходиться въ убжденіяхъ и все-таки уважать другъ друга. Но я остаюсь при своемъ мнніи, что, если мы вс перемремъ въ этой борьб, то мы сослужимъ для народа лучшую службу, чмъ твоя благоразумная политика… Ахъ, если бы кто-нибудь изъ солдатъ послалъ мн пулю прямо въ сердце, какой бы это былъ славный для меня конецъ!— вскричалъ онъ.
Это былъ крикъ человка, который видитъ, что побжденъ, и ищетъ смерти, потому что въ ней одной надется найти успокоеніе.
— Хорошо сказано!— воскликнула госпожа Рассенръ, съ презрніемъ взглянувъ на мужа.
Суваринъ, казалось, не слышалъ этого разговора и сидлъ, смотря неопредленно куда-то вдаль и нервно водя руками по колнямъ. Его женственное лицо съ тонкимъ носомъ и мелкими острыми зубами принимало все боле и боле жестокое выраженіе, точно передъ его глазами проносились какія-то кровавыя виднія. Наконецъ, словно думая вслухъ, онъ заговорилъ по поводу схваченнаго имъ на-лету разсказа Рассенра о международномъ союз рабочихъ.
— Вс подлецы… Только и былъ одинъ человкъ, который могъ бы сдлать изъ этой машины страшное орудіе разрушенія. Но на это была нужна добрая воля, а такъ какъ ея нтъ у нихъ, то дло не удастся и на этотъ разъ…

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Затмъ, понизивъ нсколько голосъ, Суваринъ съ горечью заговорилъ о своей былой вр въ то, что вс люди — братья. Онъ отказался отъ всхъ правъ своего привилегированнаго положенія, отказался отъ богатства и сталъ въ ряды рабочихъ, мечтая обрсти среди нихъ совсмъ иную жизнь, жизнь трудовую, братскую. Вс су изъ его кармановъ давно уже перешли въ руки ребятишекъ селенія, онъ относился къ рабочимъ, какъ другъ, какъ братъ, не обижался ихъ недоврчивыми взглядами, исполнялъ добросовстно и молча свое дло, надясь заслужить этимъ уваженіе товарищей. Но ему такъ и не удалось сблизиться съ ними. Онъ оставался для нихъ чужимъ, потому что они не могли понять ни его нежеланія связывать себя какими бы то ни было узами, ни его стремленія остаться чистымъ, вн всякихъ увлеченій тщеславіемъ или благами жизни. Не дальше какъ сегодня утромъ онъ прочиталъ въ газетахъ сообщеніе объ одномъ случа, который ршительно вывелъ его изъ себя.
Голосъ Суварина измнился, глаза заблестли и, взглянувъ пристально на Этьена, онъ заговорилъ, обращаясь преимущественно къ нему:
— Понимаешь ли ты это? Рабочіе-шапочники въ Марсели выиграли главный выигрышъ въ лотере, сто тысячъ франковъ, и немедленно купили ренту, объявивъ, что теперь они будутъ жить, ничего не длая!.. Да, это ваша мечта, мечта всхъ французскихъ рабочихъ: найти гд-нибудь кладъ и затмъ прость его въ какомъ-нибудь укромномъ уголку, въ одиночку, въ праздности, эгоистично. Хотя вы громко и красиво кричите противъ людей богатыхъ, но у васъ самихъ никогда не хватить мужества отдать бднякамъ деньги, неожиданно посланныя вамъ судьбою… Никогда вы не сдлаетесь достойными другой, лучшей участи, пока не перестанете быть такими черствыми эгоистами, не перестанете ненавидть буржуа только потому, что сами желаете занять ихъ мсто.
Рассенръ расхохотался. Мысль, что марсельскіе рабочіе должны были бы отказаться отъ главнаго выигрыша, показалась ему нелпою. Суваринъ поблднлъ, выраженіе его лица измнилось и сдлалось страшнымъ отъ овладвшаго имъ негодованія… Онъ вскричалъ: Вы вс будете подкошены въ корень, стерты съ лица земли и выброшены, какъ гниль!..
— Хорошо сказано!— сказала со своимъ обычнымъ вжливымъ видомъ г-жа Рассенръ, вполн раздлявшая всякія радикальныя мннія.
Наступило молчаніе. Этьенъ снова заговорилъ о рабочихъ изъ Боринажа и разспрашивалъ Суварина о распоряженіяхъ, сдланныхъ по этому случаю на копяхъ Вор. Но машинистъ опять погрузился въ свою обычную задумчивость и неохотно отвтилъ на эти вопросы, что ему извстно только то, что предполагаютъ раздать боевые патроны солдатамъ, охраняющимъ шахту. Нервное безпокойство его пальцевъ усилилось до того, что онъ, наконецъ, понялъ, чего имъ недостаетъ, именно мягкой и всегда успокоивавшей его шерсти любимца-кролика.
— Гд это кроликъ?— спросилъ онъ.
Кабатчикъ снова захохоталъ и взглянулъ на жену. Посл минутнаго замшательства, онъ, наконецъ, сказалъ:
— Кроликъ?.. Онъ въ печк.
Посл своего приключенія съ Жанлиномъ, толстая самка, вроятно, какъ-нибудь искалченная, постоянно приносила мертвыхъ кроликовъ. Чтобы не кормить даромъ безполезное животное, его ршились заколоть и именно сегодня приготовили изъ него жаркое съ кортофелемъ.
— Да, ты за обдомъ сълъ его ногу… Неправда ли, вкусно? Ты еще облизывалъ пальцы!
Суваринъ сначала ничего не понялъ, но затмъ страшно поблднлъ, судорога исказила его подбородокъ, и, несмотря на весь стоицизмъ этого страннаго человка, дв крупныя слезинки повисли на его рсницахъ.
Но присутствовавшіе не имли времени замтить волненіе машиниста, такъ какъ въ эту минуту дверь быстро растворилась, и въ комнату вошелъ Шаваль, толкая впереди себя Катерину. Перебывавъ во всхъ кабакахъ Монсу и опьянвъ отъ пива и бахвальства, Шаваль вздумалъ отправиться къ Рассенру и показать старымъ пріятелямъ, что онъ нимало не труситъ передъ кмъ бы то ни было. При вход онъ обратился въ своей возлюбленной:
— Чортъ возьми, я теб сказалъ, что ты выпьешь здсь кружку пива! Если кто вздумаетъ взглянуть на меня искоса, я разорву ему глотку!
Увидвъ Этьена, Катерина поблднла, какъ полотно. Когда, наконецъ, замтилъ его и Шаваль, то злобно проговорилъ:
— Г-жа Рассенръ, дайте намъ дв кружки пива! Мы хотимъ вспрыснуть возобновленіе работъ на копяхъ.
Она молча налила кружки, какъ женщина, которая никому не отказываетъ въ своемъ пив. Въ комнат наступило молчаніе, ни кабатчикъ, ни его прежніе гости не трогались со своихъ мстъ.
— Я знаю человка, который называетъ меня предателемъ,— высокомрно заговорилъ Шаваль, — и хочу, чтобы онъ повторилъ мн это въ глаза, тогда мы съ нимъ окончательно объяснимся!
Никто не отвчалъ, мужчины, отвернувшись отъ Шаваля, смотрли куда-то на стны.
— Есть тунеядцы, есть и не тунеядцы, — продолжалъ онъ, возвышая голосъ.— Мн нечего скрывать, я оставилъ грязный баракъ Денолена и завтра спускаюсь въ шахту Вор съ двнадцатью бельгійцами, которыхъ отдали подъ мою команду, потому что меня уважаютъ. Если это для кого-нибудь непріятно, то пусть этотъ человкъ скажетъ, и мы съ нимъ тогда поговоримъ!
Прежнее презрительное молчаніе было отвтомъ на вс его вызовы. Тогда онъ накинулся на Катерину.
— Будешь ли ты пить, чортъ возьми!.. Чокнись со мною на погибель всмъ развратникамъ, которые не хотятъ работать!
Она чокнулась, но рука ея такъ дрожала, что звонъ стакановъ былъ едва слышенъ. Шаваль вытащилъ изъ кармана горсть серебряныхъ денегъ и, съ хвастовствомъ пьяницы, разложилъ ихъ передъ собою, говоря, что он добыты потомъ и что онъ желалъ бы, чтобы разные тунеядцы показали ему хоть десять су. Отношеніе къ нему товарищей выводило его изъ себя, и онъ перешелъ къ оскорбленіямъ, направленнымъ уже прямо на Этьена.
— Такъ кроты выходятъ только по ночамъ? Если натыкаешься на разбойниковъ, то, стало быть, жандармы спятъ и ничего не видятъ?
Этьенъ всталъ, очень спокойный и ршительный.
— Слушай, ты мн надолъ… Да, ты предатель, эти деньги пахнутъ какимъ-нибудь новымъ предательствомъ, и мн очень противно дотрогиваться до твоей продажной шкуры! Но такъ и быть! Я готовъ, уже давно кому-нибудь изъ насъ слдовало бы състь другого!
Шаваль сжалъ кулаки.
— Наконецъ-то! Много надо наговорить теб, чтобы ты разгорячился, подлый чортъ!.. Я тоже готовъ драться съ тобою, и ты поплатишься за вс т свинства, какія вы тогда продлали надо иной!
Катерина подошла къ нимъ и съ умоляющимъ видомъ протянула руки, но Этьенъ и Шаваль не успли еще оттолкнуть ее, какъ она уже сама медленно отошла назадъ, почувствовавъ, что драка эта неизбжна. Она прислонилась къ стн и стояла молча, до того парализованная страданіемъ, что даже перестала дрожать и только смотрла широко раскрытыми глазами на этихъ людей, собиравшихся изъ-за нея драться на смерть.
Г-жа Рассенръ только убрала съ конторки кружки, боясь, чтобы ихъ не перебили, и снова сла на скамью, нисколько не выказывая неприличнаго любопытства. Однако, нельзя же было допустить, чтобы товарищи рзали другъ друга, и Рассенръ выступилъ было въ качеств посредника, но Суваринъ взялъ его за плечо и отвелъ къ столу, сказавъ:
— Это до тебя не касается!.. Одинъ изъ нихъ лишній на свт, и кто сильне, тотъ и останется жить.
Не ожидая нападенія, Шаваль уже сучилъ въ воздух кулаками. Онъ былъ выше Этьена, неуклюжъ и мтилъ прямо въ лицо противнику, бшено наклоняясь всмъ корпусомъ впередъ и нанося удары поочередно обими руками, которыми работалъ, какъ парою сабель. Онъ рисовался передъ зрителями и болталъ безумолку, разражаясь цлымъ потокомъ ругательствъ, возбуждавшихъ его.
— А, проклятый, я доберусь до твоего носа!.. Подставь-ка свою глотку, бабье зеркало, я сварю изъ нея супъ для свиней, и мы посмотримъ, будутъ ли тогда за тобой бгать распутныя двки!
Молча, стиснувъ зубы, прикрывая сжатыми кулаками грудь и лицо, Этьенъ какъ бы съежился и сталъ еще меньше ростомъ. Онъ зорко сторожилъ противника и, выбрасывая впередъ кулаки съ такою быстротою, словно они были у него на пружинахъ, наносилъ, въ свою очередь, страшные удары.
Сначала они мало причиняли вреда другъ другу. Одинъ слишкомъ горячился, другой больше защищался, чмъ нападалъ, и борьба затягивалась. Одинъ стулъ былъ опрокинутъ, блый песокъ, которымъ былъ усыпанъ плитяной полъ, скриплъ подъ грубыми башмаками дерущихся. Ихъ тяжелое дыханіе становилось все слышне и слышне, лица у нихъ раскраснлись, словно воспламененныя внутреннимъ огнемъ, пламя котораго отражалось въ ихъ сверкающихъ глазахъ.
— Попало!— зарычалъ Шаваль.— Береги свою шкуру!
Дйствительно его кулакъ, точно бичъ, хлестнувшій наискось, взрылъ плечо противника. Этьенъ сдержалъ готовый вырваться крикъ боли, и послышался только мягкій ударъ, пришедшійся по мускуламъ. Онъ отвтилъ ударомъ, направленнымъ прямо въ грудь Шаваля, и наврное свалилъ бы его съ ногъ, если бы тотъ, постоянно скакавшій, какъ коза, не усплъ увернуться. Однако, ударъ все-таки пришелся ему въ лвый бокъ и былъ настолько еще силенъ, что Шаваль зашатался и дыханіе его прервалось. Почувствовавъ, что руки у него ослабли отъ сильной боли, онъ совсмъ вышелъ изъ себя и напалъ на Этьена, какъ зврь, намреваясь доканать его ударомъ ноги въ животъ.
— Теперь я доберусь до твоихъ кишокъ!— бормоталъ онъ прерывавшимся голосомъ.
Этьенъ избжалъ удара, но до того былъ возмущенъ этимъ нарушеніемъ правилъ честнаго боя, что, наконецъ, не вытерплъ и заговорилъ:
— Молчи, животное, и не дерись ногами, а не то, проклятый, я схвачу стулъ и убью тебя!
Съ этого времени бой сдлался серьезне. Возмущенный Рассенръ снова хотлъ вмшаться со своимъ посредничествомъ, но его остановилъ строгій взглядъ жены: разв двое изъ ихъ кліентовъ не имютъ права покончить между собою дло? Онъ только сталъ передъ каминомъ, боясь, какъ бы противники не свалились прямо въ огонь. Суваринъ съ своимъ обычнымъ спокойнымъ видомъ свернулъ папиросу, но, впрочемъ, забылъ закурить ее. Катерина стояла, прислонившись къ стн, неподвижно, шевелились только одн ея руки, сложенныя на груди и судорожно мявшія матерію платья. По временамъ у нея уже готовъ былъ вырваться изъ груди крикъ, и она употребляла вс усилія, чтобы сдержать себя, не выдать, на чью сторону склоняются ея симпатіи, и не подвергнуть этого человка опасности быть убитымъ. Впрочемъ, она до того растерялась, что сама не знала, кому отдаетъ предпочтеніе.
Скоро Шаваль совсмъ изнемогъ, онъ обливался потомъ и наносилъ удары наугадъ. Несмотря на кипвшій въ его груди гнвъ, Этьенъ попрежнему больше защищался, чмъ нападалъ, отражая почти вс направленные на него удары. Шавалю удалось только разсчь ему одно ухо и содрать кусокъ кожи на ше. Но эта послдняя ранка словно обожгла Этьена, и онъ вдругъ выругался и нанесъ противнику одинъ изъ своихъ страшныхъ прямыхъ ударовъ. Шавалю и на этотъ разъ удалось спасти грудь, отскочивъ назадъ, но такъ какъ онъ нсколько нагнулся, то ударъ пришелся ему въ лицо, разбилъ носъ и подбилъ глазъ. Изъ ноздрей тотчасъ же хлынула кровь, глазъ опухъ и посинлъ. Ослпленный этимъ ручьемъ крови, ошеломленный сотрясеніемъ черепа, Шаваль безцльно махалъ руками по воздуху, какъ вдругъ другой ударъ угодилъ ему, наконецъ, въ грудь и доканалъ его. Послышался какъ бы трескъ, и Шаваль упалъ на спину, словно тяжелый мшокъ съ гипсомъ, сброшенный на полъ.
Этьенъ подождалъ нсколько времени.
— Вставай. Если хочешь, мы начнемъ снова!
Не отвчая ни слова, Шаваль, совсмъ одурвшій на нсколько секундъ, зашевелился на полу и расправилъ члены. Онъ съ трудомъ привсталъ и простоялъ нкоторое время на колняхъ, скорчившись и засунувъ руку въ карманъ. Что онъ досталъ оттуда, этого никто не видлъ. Затмъ, вставъ на ноги, онъ съ дикимъ рычаніемъ кинулся на Этьена.
Но Катерина видла, что досталъ Шаваль изъ кармана, и громкій крикъ, помимо ея воли, вырвался у нея прямо изъ сердца. Этотъ крикъ удивилъ ее само, такъ какъ онъ ршилъ, на чьей сторон ея симпатіи.
— Берегись, у него въ рук ножъ!
Этьенъ только усплъ отразить рукою первый ударъ. Толстое лезвіе ножа, одного изъ тхъ ножей, которые укрпляются мднымъ кольцомъ въ ручку изъ буксоваго дерева, прорзало шерстяную матерію на рукав его пальто. Затмъ ему удалось схватить Шаваля за кисть руки, и между ними завязалась страшная борьба: одинъ сознавалъ, что онъ погибъ, лишь только выпуститъ эту руку, вооруженную ножемъ, другой употреблялъ вс усилія, чтобы освободить ее и нанести новый ударъ. Мало-по-малу напряженные мускулы начинали ослабвать, ножъ наклонялся изъ стороны въ сторону, и два раза Этьенъ почувствовалъ, какъ къ его кож прикоснулась холодная сталь. Наконецъ, онъ употребилъ послднее усиліе и сдавилъ такъ сильно руку Шаваля, что тотъ выронилъ ножъ. Тогда оба противника упали на полъ, но Этьену удалось первому схватить ножъ и въ свою очередь замахнуться имъ. Онъ сталъ колномъ на грудь Шаваля и грозилъ перерзать ему горло.
— А, чортъ возьми, я сейчасъ покончу съ тобою, измнникъ!
Словно откуда-то изъ глубины его поднималась безумная жажда убійства, потребность отвдать человческой крови, и все сильне и сильне овладвала имъ, била ему въ голову, будто ударами молота. Никогда еще это чувство не овладвало имъ до такой степени, и, однако же, теперь онъ не былъ пьянъ. Этьенъ съ отчаяніемъ задыхавшагося человка боролся противъ охватывавшаго его безумія и, наконецъ, вышелъ побдителемъ и изъ этой борьбы… Не оглядываясь, онъ бросилъ ножъ черезъ голову и пробормоталъ хриплымъ голосомъ:
— Вставай и убирайся!
На этотъ разъ Рассенръ не выдержалъ и бросился къ дравшимся, но не осмливался подойти близко, боясь, какъ бы въ этой драк не досталось и ему. Но онъ не хочетъ, чтобы въ его дом совершилось убійство! Кабатчикъ такъ громко кричалъ, что его жена, теперь уже стоявшая за конторкой, замтила ему, что онъ всегда кричитъ слишкомъ рано. Суваринъ, которому ножъ чуть было не попалъ въ ногу, ршился закурить свою папироску. Такъ, стало быть, все кончилось?.. Катерина какъ-то тупо смотрла на противниковъ, которые оба остались живыми.
— Уходи!— повторилъ Этьенъ.— Уходи, или я тебя докончу!
Шаваль поднялся съ полу, обтеръ рукою кровь, все еще струившуюся изъ носа, и, вымазанный кровью, съ подбитымъ глазомъ, пошелъ, волоча ноги, взбшенный своимъ пораженіемъ. Катерина машинально послдовала за нимъ. Но онъ вдругъ выпрямился и въ цломъ поток ругательствъ излилъ кипвшую въ немъ ненависть.
— О, нтъ, нтъ! Такъ какъ ты предпочитаешь его, то и живи съ нимъ, грязная кляча! Чтобы твоя нога не была у меня, если ты дорожишь своей шкурой!
Онъ вышелъ, сильно хлопнувъ дверью. Глубокое молчаніе наступило въ жаркой комнат, въ которой теперь слышалось только легкое потрескиваніе угля въ камин. На полу лежалъ опрокинутый стулъ и виднлись капли крови, которыя всасывалъ въ себя песокъ, покрывавшій плиты.

IV.

Выйдя отъ Рассенра, Этьенъ и Катерина молча пошли по дорог. Наступала оттепель, но все-таки было еще настолько холодно, что снгъ не таялъ, а только почернлъ и сдлался скользкимъ. Изъ-за черныхъ лохмотьевъ облаковъ, бшено гонимыхъ втромъ въ вышин свинцоваго неба, мерцала по временамъ полная луна. Кругомъ стояла глубокая тишина, и только слышался отъ времени до времени мягкій шумъ снга, который скатывался съ крышъ строеній.
Этьенъ молчалъ, недоумвая, что ему длать съ этою двушкою. Мысль взять ее къ себ, въ Рекильяръ, казалась ему нелпою. Потомъ онъ думалъ было отвести Катерину въ селеніе, къ ея роднымъ, но она отказалась отъ этого почти съ ужасомъ. ‘Нтъ, нтъ, взвалить на нихъ еще новую обузу, возвратиться къ нимъ теперь, посл того какъ она такъ подло бросила ихъ… Все, что угодно, только не это!’ Посл этого они замолчали и безцльно брели по дорогамъ, мало-по-малу превращавшимся въ ручьи грязи: сначала спустилась къ Вор, потомъ повернули направо и прошли между насыпью и каналомъ.
— Однако, надо же теб гд-нибудь переночевать,— сказалъ, наконецъ, Этьенъ.— Конечно, будь у меня комната, я отвелъ бы тебя къ себ…
Онъ вдругъ замолчалъ, охваченный какимъ-то страннымъ смущеніемъ и словно опять переживая все ихъ прошлое: и страстное влеченіе другъ къ другу, и то смшанное чувство деликатности и стыда, которое мшало имъ сблизиться тсне. Неужели онъ все еще до такой степени любитъ эту двушку, что одна мысль объ обладаніи ею приводить его въ такое смущеніе?.. Этьенъ вспомнилъ о пощечинахъ, полученныхъ отъ нея на копяхъ Гастонъ-Марино это воспоминаніе не только не вызвало въ немъ злого чувства, но даже какъ будто ободрило его. Мысль взять Катерину въ себ, въ рекильярскія развалины, начинала казаться ему теперь уже вполн естественною и легко осуществимою.
— Ну, ршай же, куда отвести тебя… Какъ видно, ты сильно ненавидишь меня, если отказываешься идти ко мн?
Катерина шла очень медленно, безпрестанно поскальзываясь въ своихъ деревянныхъ башмакахъ на грязной дорог, покрытой выбоинами. Не поднимая опущенной головы, она прошептала:
— Боже мой! У меня и безъ того уже довольно горя, а ты еще больше мучишь меня… Да и къ чему бы повело то, о чемъ ты говоришь? Теперь у меня уже есть любовникъ, ты тоже сошелся съ другою женщиною…
Она говорила объ откатчиц Мукъ. Уже недли дв связь эта сдлалась извстною всмъ, и Катерина думала, что Этьенъ все еще не порвалъ своихъ отношеній къ этой двушк. Онъ клялся, что совершенно свободенъ теперь, но она качала головою, вспоминая тотъ вечеръ, когда встртила ихъ обнявшимися на дорог.
— И, наконецъ, чему мшаютъ вс эти глупости?— сказалъ онъ вполголоса и пріостанавливаясь.— Намъ было бы такъ хорошо вмст…
Она слегка вздрогнула и отвчала:
— Не жалй объ этомъ, право, ты немного теряешь во мн. Если бы ты только зналъ, какая я жалкая и дрянная, точно тонкій ломтикъ масла въ два су, и, мн кажется, я никогда не буду настоящей женщиной…
Они стояли внизу насыпи, словно утонувъ въ ея громадной тни. Бжавшее по небу густое черное облако закрыло въ эту минуту луну. Они не могли различить лицъ другъ друга, но ихъ дыханіе смшивалось, ихъ губы готовы были слиться въ томъ поцлу, о которомъ молодые люди мечтали такъ давно и такъ страстно. Но въ это время луна, быстро выплывъ изъ-за облака, освтила блднымъ свтомъ насыпь, и они увидли прямо надъ собою часового, стоящаго на самой вершин ея. Въ нихъ опять проснулось постоянно отдалявшее ихъ другъ отъ друга странное и смутное чувство, въ которомъ смшивались и какая-то злоба, и что-то похожее на отвращеніе, и, наконецъ, привычка смотрть другъ на друга просто какъ на добрыхъ товарищей. Это чувство словно раздлило ихъ, и они пошли дальше, съ трудомъ вытаскивая ноги изъ грязи, доходившей имъ до щиколотокъ.
— Такъ ты ршительно не пойдешь ко мн?— спросилъ Этьенъ.
— Нтъ,— отвчала она.— Посл Шаваля ты… ну, а посл тебя кто-нибудь другой… Нтъ, нтъ, это мн кажется просто отвратительнымъ…
Они замолчали и прошли около сотни шаговъ, не обмнявшись ни однимъ словомъ.
— Ршила ли ты, по крайней мр, куда идти?— заговорилъ, наконецъ, Этьенъ.— Не могу же я оставить тебя на улиц въ такую ночь.
Она просто отвчала:
— Пойду къ Шавалю. Я все-таки живу съ нимъ, и мн не приходится ночевать гд-нибудь въ другомъ мст.
— Но вдь онъ изобьетъ тебя!
Снова наступило молчаніе, Катерина только пожала плечами съ видомъ покорности судьб. Конечно, онъ будетъ бить ее до тхъ поръ, пока не устанетъ, но во всякомъ случа не лучше ли перенести побои, чмъ таскаться по дорогамъ, какъ погибшая женщина?.. Она утшала себя тмъ, что начала привыкать къ пощечинамъ и что участь восьми двушекъ изъ десяти не лучше ея участи. Наконецъ, можетъ быть, Шаваль когда-нибудь и женится на ней.
Этьенъ и Катерина машинально шли по направленію къ Монсу и чмъ ближе подходили къ городу, тмъ чаще наступало между ними молчаніе, какъ будто они все больше и больше удалялись другъ отъ друга. Какъ ни тяжело было Этьену, что она ршительно отказывается слдовать за нимъ, но онъ просто не находилъ словъ переубдить ее. Съ болью въ сердц думалъ онъ о томъ, что можетъ предложить двушк только жалкое существованіе бглецовъ, можетъ предложить свою поддержку только на сегодня, потому что, пожалуй, завтра же пуля солдата пробьетъ ему голову. Не лучше ли и въ самомъ дл будетъ для нея перенести то, что она уже привыкла переносить, чмъ идти навстрчу невдомымъ страданіямъ? Опустивъ голову, Этьенъ провожалъ Катерину къ ея любовнику и не нашелся ничего возразить ей, когда она, остановившись около мастерскихъ компаніи, метрахъ въ пятидесяти отъ заведенія Пикеттъ, сказала ему:
— Не ходи дальше… Будетъ еще хуже, если Шаваль увидитъ тебя.
На церковныхъ часахъ пробило одиннадцать, кабакъ былъ уже запертъ, но сквозь щель подъ его дверью еще виднлся свтъ.
— Прощай,— прошептала Катерина.
Она протянула ему руку: онъ взялъ ее и такъ долго держалъ въ своей, что двушка должна была употребить усиліе, чтобы освободить ее и уйти. Ни разу не оглянувшись назадъ, она вошла въ домъ черезъ маленькую дверь. Но Этьенъ не уходилъ прочь, а стоялъ все на томъ же мст, не сводя глазъ съ оконъ кабака и тоскливо прислушиваясь къ тому, что происходитъ за его стнами. Онъ напрягалъ слухъ и дрожалъ при мысли, что вотъ сейчасъ услышитъ стоны двушки, осыпаемой ударами. Но домъ стоялъ попрежнему темный и безмолвный, и только въ одномъ окн перваго этажа показался свтъ. Окно это растворилось, и Этьенъ, узнавъ худепькую фигуру Катерины, высунувшейся изъ него, подошелъ поближе.
Тогда она прошептала чуть слышно:
— Онъ еще не возвращался, и я сейчасъ лягу. Умоляю тебя, уходи!..
Этьенъ ушелъ. Становилось все тепле и вода ручьями стекала съ крышъ. Стны, заборы, вся безпорядочная масса строеній этого промышленнаго предмстья, неясно возвышавшихся во мрак ночи, покрывалась сыростью. Совсмъ больной отъ усталости и тоски, Этьенъ чувствовалъ потребность уйти въ свое подземное убжище, исчезнуть въ немъ, и пошелъ по направленію къ Рекильяру, но потомъ вспомнилъ о Вор, о прибывшихъ сюда бельгійскихъ рабочихъ, о своихъ товарищахъ, озлобленныхъ противъ солдатъ и ршившихся не позволять иностранцамъ спуститься въ шахту. Онъ снова пошелъ вдоль канала, по грязнымъ лужамъ, образовавшимся отъ растаявшаго снга.
Когда Этьенъ подходилъ къ насыпи, луна выплыла изъ-за облаковъ и освтила всю окрестность. Онъ поднялъ вверхъ глаза и посмотрлъ на небо, по которому бшено неслись облака, подгоняемыя, какъ бичемъ, страшнымъ втромъ, дувшимъ вверху. Они все блли, разрывались, становились тоньше, прозрачне, и казалось, что по лун несутся воды взволнованной рки. Облака такъ быстро неслись одни за другими, что мсяцъ безпрестанно то закрывался ими, то опять открывался во всемъ своемъ блеск.
Ослпленный этимъ яркимъ блескомъ, Этьенъ опустилъ глаза, какъ вдругъ его вниманіе было привлечено зрлищемъ, происходившемъ на вершин насыпи. Иззябшій часовой ходилъ теперь взадъ и впередъ, отмривая двадцать пять шаговъ по направленію въ Маршьену и затмъ снова возвращаясь назадъ, къ Монсу. Надъ этимъ чернымъ силуэтомъ, отчетливо вырисовывавшимся на блдномъ неб, блестлъ блымъ огонькомъ штыкъ. Но Этьена заинтересовало не это. Позади той сложенной изъ камней будки, въ которой Боньморъ укрывался отъ непогоды во время своихъ ночныхъ работъ, виднлась движущаяся тнь, словно ползло какое-то животное, подстерегавшее добычу. По изогнутой, длинной и какъ будто безкостной спин этого существа, Этьенъ тотчасъ же узналъ Жанлина. Этотъ разбойникъ-ребенокъ наврное намревался устроить какую-нибудь штуку, незамчавшему его часовому, потому что давно былъ золъ на солдатъ и постоянно спрашивалъ, скоро ли рабочіе избавятся отъ нихъ…
Этьенъ хотлъ окликнуть Жанлина, чтобы помшать ему сдлать какую-нибудь глупость, но не сразу ршился на это. Луна скрылась, и онъ увидлъ, что мальчикъ весь съежился, приготовляясь прыгнутъ, но въ это время мсяцъ опять выплылъ изъ-за облаковъ, и Жанлинъ такъ и замеръ на мст. Между тмъ часовой продолжалъ расхаживать взадъ и впередъ и каждый разъ доходилъ до будки, а затмъ повертывался къ ней спиною и шелъ обратно. Вдругъ, когда новое облако заволокло луну, Жанлинъ прыгнулъ, какъ дикая кошка, на плечи солдата, уцпился за него ногтями и всадилъ ему въ горло свой ножъ. Волосяной воротникъ мундира нсколько защищалъ шею, и Жанлинъ налегъ на рукоятку ножа обими руками, точно такъ же, какъ нердко онъ рзалъ куръ, которыхъ ловилъ по задворкамъ фермъ. Все это произошло такъ быстро, что въ ночномъ воздух пронесся только подавленный крикъ и звякнуло ружье, упавшее на землю. Луна уже опять вышла изъ-за облаковъ и свтила полнымъ свтомъ.
Этьенъ остолбенлъ и, не трогаясь съ мста, не будучи въ состояніи крикнуть, все еще продолжалъ смотрть на вершину насыпи, хотя теперь она казалась уже совершенно пустынной и никакой тни не вырисовывалось на неб, покрытомъ быстро несущимися облаками. Наконецъ Этьенъ бгомъ взбжалъ наверхъ и увидлъ, что Жанлинъ стоитъ на четверенькахъ передъ трупомъ, упавшимъ навзничь, съ раскинутыми врозь руками. На снгу при ясномъ свт мсяца рзко выдлялись срая шинель и красныя панталоны. Ножъ, засунутый по самую рукоятку въ горло часового, все еще оставался въ ран и такъ плотно закупорилъ ее, что изъ нея не вытекло ни одной капли крови.
Бшенымъ, совершенно инстинктивнымъ ударомъ кулака Этьенъ повалилъ мальчика подл трупа, растерянно бормоча:
— Зачмъ ты это сдлалъ?..
Жанлинъ приподнялся, опираясь на руки и, какъ кошка, выгибая свою костлявую спину, его зеленые глаза горли отъ волненія, широкія уши и выдающіяся челюсти вздрагивали.
— Чортъ возьми! Зачмъ ты это сдлалъ?
— Не знаю, мн такъ хотлось…
Уже три дня его мучило желаніе сдлать это, и мучило до такой степени, что даже болла голова, вотъ тутъ, за ушами, такъ много онъ объ этомъ думалъ. Чего церемониться съ этими солдатами, которые такъ надодаютъ углекопамъ?.. Въ его памяти осталось пять-шесть словъ изъ рчей, говорившихся на сходк въ лсу, изъ тхъ криковъ о разрушеніи и смерти, которые раздавались во время бготни углекоповъ по копямъ, и теперь онъ повторялъ эти слова, какъ мальчишка, играющій въ революцію. Больше онъ ничего не знаетъ, никто его не подучивалъ, и эта мысль пришла ему въ голову точно такъ же, какъ приходило желаніе наворовать луку на поляхъ.
Этьенъ пришелъ въ ужасъ отъ этой безсознательной жажды преступленія, зародившейся въ глубин мозга ребенка, и ударилъ его еще разъ ногою, смотря на него, какъ на неразумное животное. Онъ дрожалъ при мысли, что солдаты, стоявшіе на посту въ Вор, могли услышать подавленный крикъ часового, и каждый разъ, когда луна выплывала изъ-за облаковъ, бросалъ тоскливый взглядъ по направленію къ копямъ. Но нигд не было слышно ни малйшаго шороха, и онъ опять нагибался къ трупу, щупалъ его мало-по-малу холодвшія руки, слушалъ сердце, переставшее биться подъ шинелью. Отъ ножа виднлась только костяная рукоятка, на которой былъ начертанъ черными буквами девизъ, заключавшійся въ одномъ простомъ слов: ‘любовь’.
Этьенъ всмотрлся въ лицо убитаго и тотчасъ же узналъ того маленькаго солдата, рекрута Жюля, съ которымъ разговаривалъ недавно раннимъ утромъ. Этьена охватило чувство глубокой жалости, когда онъ увидлъ это кроткое, блдное, покрытое веснушками лицо, широко раскрытые голубые глаза, пристально смотрвшіе на горизонтъ, какъ смотрли они въ то утро, отыскивая вдали родной край. Гд же этотъ Плоговъ, о которомъ онъ говорилъ тогда? Тамъ, далеко, далеко… Море бшено реветъ около него въ эту бурную ночь. Втеръ, проносящійся высоко въ неб, можетъ быть, проносился и надъ плоговской степью. Дв женщины, мать и сестра, стояли тамъ, придерживая руками срывыемые съ нихъ втромъ головные уборы, и тоже всматривались вдаль, какъ будто он черезъ безчисленныя ль, которыя отдляли ихъ отъ ихъ мальчика, могли увидть, что длаетъ онъ въ этотъ часъ. Теперь он будутъ ждать его всю жизнь… Какое ужасное дло, что бднякамъ приходится убивать другъ друга Богъ знаетъ изъ-за чего…
Однако, нужно же убрать куда-нибудь этотъ трупъ. Сначала Этьенъ думалъ было бросить его въ каналъ, но тотчасъ же понялъ, что тогда убійство будетъ непремнно открыто. Отъ этой мысли приходилось отказаться, а ничего другого онъ не могъ придумать. Между тмъ каждая минута была дорога, и его безпокойство становилось все мучительне и невыносиме. Наконецъ его внезапно словно оснило вдохновеніе: если бы удалось донести трупъ до Рекильяра, то тамъ можно было бы схоронить его навки.
— Поди сюда,— позвалъ онъ Жанлина.
Но тотъ не доврялъ ему.
— Нтъ, ты хочешь меня прибитъ… Къ тому же у меня есть дла… Прощай!..
Дйствительно, онъ веллъ Беберу и Лидіи ожидать его въ укромномъ мстечк, открытомъ ими подъ грудами бревенъ въ Вор. Вс трое ребятишекъ не ночевали нынче дома, чтобы не пропустить часа, когда бельгійцы начнутъ спускаться въ шахту, и не потерять интереснаго зрлища, если углекопы примутся сокрушать камнями кости этихъ пришельцевъ.
— Слушай, поди сюда,— повторилъ Этьенъ, — или я позову солдатъ и они отржутъ теб голову.
Когда, наконецъ, Жанлинъ ршился подойти, Этьенъ свилъ жгутомъ свой платокъ и крпко перетянулъ имъ шею солдата, не вынимая ножа, мшавшаго вытекать крови. Снгъ таялъ, и на земл не виднлось ни одного краснаго пятна, ни малйшаго признака борьбы.
— Бери за ноги!
Жанлинъ взялъ тло за ноги, Этьенъ, привязавъ ружье къ спин солдата, подхватилъ его за плечи и оба медленно снесли трупъ съ насыпи, стараясь ступать какъ можно осторожне, чтобы камни не сыпались изъ подъ ногъ. Къ счастію, луна въ это время опять скрылась за облаками. Но когда они шли вдоль канала, она снова выплыла во всемъ своемъ блеск, и солдаты только какимъ-то чудомъ не замтили ихъ съ поста. Не говоря ни слова, они торопились, насколько могли, но раскачивавшійся изъ стороны въ сторону трупъ такъ стснялъ ихъ, что черезъ каждые сто метровъ имъ приходилось опускать его на землю. На углу рекильярскаго переулка они оледенли отъ ужаса, заслышавъ какой-то шумъ, и едва успли спрятаться за заборомъ, какъ прошелъ патруль. Еще дальше они наткнулись на какого-то человка, но онъ былъ совсмъ пьянъ и прошелъ мимо, обругавъ ихъ. Наконецъ, покрытые потомъ и до того взволнованные, что у нихъ даже стучали зубы, они добрались до старыхъ копей.
Этьенъ еще раньше предчувствовалъ, что будетъ нелегко спустить трупъ по узкимъ лстницамъ шахты. И дйствительно, это оказалось страшно труднымъ дломъ. Сначала Жанлинъ, остававшійся наверху, спустилъ трупъ внизъ, а Этьену пришлось, придерживаясь за кусты и корни, протащить его по тмъ двумъ лстницамъ, на которыхъ не было ступенекъ. Затмъ на каждой площадк нужно было повторять тотъ же самый маневръ, то есть Этьену приходилось прежде спуститься внизъ по лстниц, и потомъ принимать трупъ къ себ на руки. Такимъ образомъ они прошли одну за другой тридцать лстницъ и спустились внизъ на двсти десять метровъ. На каждой лстниц трупъ падалъ прямо на Этьена, ружье било его по спин, но онъ все-таки не соглашался, чтобы Жанлинъ сбгалъ за оставшимся у нихъ огаркомъ свчи. ‘Къ чему имъ свтъ?— говорилъ онъ, дрожа, какъ скряга, надъ этимъ огаркомъ.— Свча только стснитъ ихъ въ этой узкой труб’. Однако, когда они, совсмъ задыхаясь отъ усталости, добрались до бывшаго отдленія нагрузки, онъ послалъ мальчика за свчей, а самъ съ сильно бьющимся сердцемъ услся во мрак около трупа.
Когда Жанлинъ воротился и принесъ свчу, Этьенъ посовтовался съ нимъ, гд лучше спрятать трупъ, такъ какъ мальчикъ зналъ вс галереи этихъ заброшенныхъ копей, зналъ даже такія мста, гд не могъ пролзть ни одинъ взрослый человкъ. Они тронулись дальше и прошли около километра по обваливавшимся галереямъ, неся съ собою трупъ. Наконецъ, въ одной галере они дошли до мста, гд потолокъ такъ ослъ, что имъ обоимъ пришлось опуститься на колни. Рыхлая почва, въ которой была прорыта эта галерея, безпрестанно осыпалась, плохо сдерживаемая полу изломанными деревянными брусьями, и образовала въ этомъ мст нчто врод длиннаго ящика. Сюда, какъ въ гробъ, Этьенъ и Жанлинъ положили тло маленькаго солдата, рядомъ съ нимъ его ружье и затмъ, рискуя похоронить подъ обваломъ и самихъ себя, переломали ударами ногъ остатки подпорокъ. Земля тотчасъ начала осдать, такъ что они едва успли выбраться изъ этой галереи. Этьенъ не могъ удержаться, чтобы не оглянуться назадъ. Онъ увидлъ, что сводъ осдалъ все больше и больше, медленно опускаясь всею своею страшною массою на мертвеца, и, наконецъ, безслдно похоронилъ его подъ собою.
Возвратившись въ свою разбойничью пещеру, усталый Жанлинъ тотчасъ же растянулся на сн.
— Ну, ребятишки могутъ подождать, я усну съ часокъ,— пробормоталъ онъ.
Этьенъ слъ, прислонившись къ брусьямъ, укрплявшимъ стны галереи, и погасилъ свчу. Онъ тоже страшно усталъ, но на его мозгъ падали одна за другою, словно удары молота, такія печальныя, такія подавляющія мысли, что онъ не могъ заснуть. Мало-по-малу изъ этихъ осаждавшихъ его мыслей видлилась одна и неотступно стала передъ нимъ въ вид мучительнаго вопроса: почему онъ не могъ убить Шаваля, когда тотъ лежалъ подъ его ножемъ, и почему этотъ ребенокъ зарзалъ солдата, котораго не зналъ даже по имени? Этьенъ не могъ отвтить на это, но чувствовалъ, что отъ этого вопроса колеблются его революціонныя воззрнія на убійство, на право убійствъ, наконецъ, на свою собственную способность убить человка. Или, можетъ быть, онъ ни боле, ни мене, какъ трусъ? Во всякомъ случа для него невыносимо видть пролитую кровь, и это обстоятельство мучило его, наполняло сомнніями. Между тмъ Жанлинъ, лежавшій на сн, началъ храпть, точь въ точь какъ храпятъ пьяные люди, такъ что можно было подумать, будто и онъ опьянлъ отъ совершеннаго имъ убійства и теперь отсыпался. И безъ того уже возбужденному Этьену было невыносимо противно слышать это храпнье и чувствовать около себя присутствіе этого мальчишки. Вдругъ онъ вздрогнулъ, охваченный ужасомъ: ему почудилось, что изъ ндръ земли слышится легкій шелестъ, раздаются рыданія. Въ его воображеніи ярко возсталъ образъ солдата, положеннаго вмст съ его ружьемъ тамъ, подъ глыбами земли, и Этьенъ оледенлъ отъ ужаса, волосы на его голов стали дыбомъ. Конечно, это было очень глупо, но ему казалось, что вс эти старыя копи наполнились звуками чьихъ-то голосовъ… Онъ зажегъ остававшійся у него крошечный огарокъ и успокоился только тогда, когда увидлъ при его слабомъ свт, что подземныя галереи совершенно пусты.
Не сводя глазъ съ горвшей свчи, онъ просидлъ съ четверть часа, терзаемый совершавшеюся въ немъ внутреннею борьбою, какъ вдругъ свтильня затрещала, огонь погасъ, и снова наступилъ мракъ. Опять по тлу Этьена пробжала дрожь. Онъ готовъ былъ прибить Жанлина, чтобы только тотъ не храплъ такъ громко, сосдство этого мальчишки становилось ему невыносимымъ, имъ овладвала жажда дохнуть свжимъ воздухомъ, и Этьенъ бросился отсюда, такъ поспшно пробираясь по галереямъ и узкому ходу шахты, словно слышалъ за своею спиною чье-то дыханіе.
Наверху, посреди рекильярскихъ развалинъ, Этьенъ, наконецъ, вздохнулъ полною грудью. Если у него не хватаетъ мужества убивать другихъ, за то онъ суметъ умереть самъ. Эта мысль о смерти, посщавшая его и прежде, теперь вновь возродилась и окрпла въ немъ, какъ послдняя надежда. Умереть мужественно, умереть за дло революціи — это будетъ конецъ всему, этимъ сведутся вс счеты, худые или хорошіе, а тогда уже не останется мста ни сомнніямъ, ни тягостнымъ мыслямъ. Если товарищи нападутъ на бельгійцевъ, онъ станетъ въ первомъ ряду, чтобы имть больше шансовъ, что пуля попадетъ ему въ сердце. Эта мысль ободрила его, и онъ опять пошелъ къ Вор и принялся бродить около него. Пробило два часа. Въ комнат надсмотрщиковъ, въ которой помщались солдаты, охранявшіе копи, слышался громкій говоръ. Исчезновеніе часоваго съ насыпи встревожило весь караулъ, такъ что разбудили даже капитана, затмъ тщательно осмотрли мстность и, наконецъ, пришли къ тому заключенію, что Жюль дезертировалъ. Притаившись въ тни, Этьенъ прислушивался къ этому говору и думалъ о капитан-республиканц, о которомъ говорилъ ему маленькій солдатъ. Кто знаетъ, можетъ быть, этотъ капитанъ перейдетъ на сторону народа?.. Тогда солдаты возьмутъ ружья прикладами вверхъ, и можно будетъ безпрепятственно вымести всхъ буржуа… Этьенъ увлекся новою мечтою, позабылъ о смерти, опять сталъ врить въ возможность побды и не замчая, что находится въ грязи и покрыть изморозью, онъ простоялъ на одномъ мст цлые часы.
Онъ ждалъ появленія бельгійцевъ до пяти часовъ, но потомъ понялъ, что компанія одурачила своихъ рабочихъ, она помстила иностранцевъ прямо на копяхъ. Ихъ уже начали спускать въ шахту. Нсколько человкъ углекоповъ изъ селенія ‘Двухсотъ-сорока’, караулившіе около копей, чтобы извстить товарищей о появленіи бельгійцевъ, не знали, что длать. Этьенъ сообщилъ имъ о проддк компаніи, и они тотчасъ же побжали въ селеніе, а самъ онъ остался на рельсовой дорог. Пробило шесть часовъ, землистое небо начинало свтлть, а на немъ ужь занималась багровая заря. На тропинк показался аббатъ Ранвье въ своей ряс, подобранной такъ высоко, что его тонкія ноги оставались неприкрытыми. Каждый понедльникъ онъ ходилъ служить раннюю обдню въ монастырской часовн, находившейся по другую сторону копей.
— Здравствуйте, мой другъ!— громко крикнулъ онъ, пристально взглянувъ на молодого человка своими огненными глазами.
Но Этьенъ не отвчалъ на это привтствіе. Вдали, между подмостками Вор, промелькнула женщина, и, охваченный тревогою, онъ бросился туда: ему показалось, что это Катерина.
Съ самой полуночи двушка бродила взадъ и впередъ по грязнымъ дорогамъ. Шаваль, возвратившись домой и найдя Катерину уже въ постели, поднялъ ее на ноги страшной пощечиной. Онъ кричалъ, чтобы она тотчасъ же убиралась вонъ, за дверь, если не хочетъ быть вышвырнутой въ окно, и полуодтая, избитая, вся въ слезахъ, Катерина принуждена была уйти, получивъ на прощанье послдній пинокъ ногою. Ошеломленная этимъ скотствомъ со стороны человка, которому отдавала всю себя, она присла на тумбу и смотрла на домъ, все еще ожидая, что Шаваль позоветъ ее: не можетъ же быть, чтобы онъ не слдилъ за нею и не позвалъ ее назадъ, увидя, что она сидитъ на улиц, дрожа отъ холода и не зная, куда приклонить голову.
Просидвъ часа два на улиц, какъ выгнанная собака, и совсмъ окоченвъ отъ холода, Катерина ршилась уйти. Она встала и уже пошла вонъ изъ Монсу, но тотчасъ же опять возвратилась назадъ, къ дому, однако же, не осмливалась ни позвать Шаваля, ни постучать въ дверь. Наконецъ, она совсмъ вышла изъ города и пошла по большой прямой дорог, намреваясь отправиться въ селеніе, въ роднымъ. Но когда она пришла туда, ее охватилъ такой стыдъ, что она пробжала бгомъ мимо садиковъ, боясь, чтобы кто-нибудь не увидлъ ея, хотя вс обитатели селенія были погружены въ тяжелый сонъ и вс окна были закрыты наглухо занавсками. Посл того она принялась бродить взадъ и впередъ по дорогамъ, пугаясь малйшаго шума и дрожа при мысли, что ее возьмутъ и отведутъ, какъ двушку дурного поведенія, въ тотъ публичный домъ въ Маршьен, о которомъ она уже многіе мсяцы думала съ величайшимъ ужасомъ. Два раза она подходила къ Вор, но, испуганная громкимъ говоромъ караульныхъ солдатъ, со страхомъ бжала прочь, оглядываясь, не гонится ли это за нею. Въ Рекильярскомъ переулк всегда можно было наткнуться на пьяныхъ, но она все-таки не разъ возвращалась туда съ смутной надеждой встртить тамъ того, кого отвергла нсколько часовъ тому назадъ.
Съ сегодняшняго утра Шаваль тоже долженъ былъ приняться за работу вмст съ бельгійцами, и мысль объ этомъ заставляла Катерину еще не одинъ разъ подходить къ Вор, хотя она чувствовала, что между ними уже все покончено и говорить съ этимъ человкомъ о чемъ бы то ни было совершенно безполезно. На копяхъ Жанъ-Баръ работы не возобновлялись, работать вмст съ Шавалемъ въ Вор было невозможно, такъ какъ онъ боялся, что она скомпрометируетъ его, и грозился задушить ее, какъ только она осмлится появиться тамъ, гд онъ работаетъ… Что же ей длать теперь? Уходить отсюда совсмъ, умирать съ голоду, подвергаться оскорбленіямъ отъ всхъ мужчинъ, какіе только попадутся ей навстрчу?.. Едва передвигая ноги, спотыкаясь въ рытвинахъ дорогъ, перепачкавшись по поясъ въ грязи, она медленно тащилась впередъ. Становилось все тепле и тепле, по дорогамъ текли теперь цлыя рки грязи, и двушка тонула въ ней, продолжая безостановочно бродить взадъ и впередъ и не осмливаясь приссть на какой-нибудь камень.
Наступилъ день. Катерина замтила Шаваля, осторожно пробиравшагося позади насыпи, потомъ увидла Бебера и Лидію, выглянувшихъ изъ своего убжища подъ грудою бревенъ. Ребятишки не ршались возвратиться домой, потому что получили отъ Жанлина приказаніе дожидаться его, и въ то время, какъ онъ отсыпался въ Рекильяр отъ опьяннія, овладвшаго имъ посл убійства, они осмлились, наконецъ, прижаться другъ къ другу, чтобы хоть сколько-нибудь согрться. Втеръ свисталъ между дубовыми и каштановыми бревнами, и дти свернулись совсмъ въ клубокъ въ своемъ убжищ, напоминавшемъ заброшенную хижину дровоска. Лидія не осмливалась громко жаловаться на т страданія, которыя она выносила отъ Жанлина въ качеств его маленькой жены, постоянно награждаемой побоями, точно также и у Бебера недоставало храбрости роптать на достававшіяся ему отъ этого деспота пощечины, отъ которыхъ у него пухли щеки. Но, наконецъ, Жанлинъ началъ ужь слишкомъ злоупотреблять своею властью. Онъ заставлялъ дтей совершать самыя безумно-дерзкія кражи, въ которыхъ они рисковали своею шкурою, и затмъ отказывался удлять имъ что-либо изъ добычи, пріобртенной ихъ же руками. Въ конц концовъ дти возмутились и кончили тмъ, что, несмотря на строгое запрещеніе Жанлина, осмлились поцловаться. Они ожидали, что тотчасъ же вслдъ за этимъ получатъ невдомо отъ кого по пощечин, какъ всегда предупреждалъ ихъ Жанлинъ, но пощечинъ не послдовало. Ободренныя этимъ, дти поцловались еще разъ и еще, вкладывая въ эти поцлуи всю свою нжную, такъ долго подавляемую привязанность другъ къ другу, все, что было въ нихъ наболвшаго и задушевнаго. Всю ночь они грлись такимъ образомъ въ своемъ убжищ и чувствовали себя счастливыми, какъ никогда, даже боле счастливыми, чмъ во время празднованія дня св. Варвары, когда они ли оладьи и пили вино.
Раздавшіеся вдругъ звуки трубы заставили вздрогнуть Катерину. Она приподнялась на цыпочки и увидла, что солдаты, охранявшіе Вор, становились подъ ружье. Въ это же время прибжалъ и Этьенъ, Беберъ и Лидія выскочили изъ подъ бревенъ, а изъ селенія бжала съ бшеными жестами цлая толпа людей, мужчинъ и женщинъ.

V.

Вс двери, ведущія въ зданія копей Вор, были заперты, шестьдесять человкъ солдатъ, съ ружьями ‘къ ног’, заграждали единственную незапертую дверь, черезъ которую можно было пройти по узкой лстниц въ пріемное отдленіе, въ комнату надсмотрщиковъ и въ баракъ. Капитанъ выстроилъ своихъ людей въ дв шеренги и поставилъ ихъ вдоль стны, чтобы углекопы не могли напасть на нихъ сзади.
Прибжавшая изъ селенія толпа рабочихъ держалась сначала въ отдаленіи, ихъ было не боле тридцати человкъ и они пока только гнвно и шумно сговаривались между собою.
Растрепанная, на-скоро повязанная платкомъ, Маг прибжала первая, со спящей Эстеллой на рукахъ, и лихорадочно твердила:
— Чтобы ни одинъ человкъ не входилъ туда и не выходилъ оттуда! Надо ихъ всхъ прищемить тамъ.
Ея мужъ говорилъ то же. Въ это самое время пришелъ изъ Рекильяра старикъ Мукъ, и толпа не хотла его пропустить. Онъ старался пробиться впередъ, говоря, что его лошади хотятъ сть овесъ и плюютъ на революцію, къ тому же тамъ, внизу, есть мертвая лошадь, и его ждутъ, чтобы поднять ее наверхъ. Этьенъ освободилъ стараго конюха, и тотъ прошелъ къ шахт, безпрепятственно пропущенный солдатами. Черезъ четверть часа, когда мало-по-малу увеличивавшаяся толпа углекоповъ начинала принимать угрожающій видъ, широкія двери нижняго этажа копей растворились, нсколько человкъ рабочихъ вытащили опутанное стями мертвое животное и бросили его посреди лужъ, образовавшихся отъ растаявшаго снга. Толпа была такъ поражена этимъ зрлищемъ, что люди, вынесшіе эту ношу, безпрепятственно ушли назадъ и снова заперли дверь. По окоченлой и, пригнутой къ боку голов лошади углекопы узнали ее, и со всхъ сторонъ раздался шопотъ:
— Это Тромпетъ? Неправда ли, это Тромпетъ?
Дйствительно, это была Тромпетъ. Она никакъ не могла привыкнуть къ подземной жизни, постоянно была невесела, работала вяло и какъ будто вчно тосковала о дневномъ свт. Тщетно Баталь, старйшая изо всхъ лошадей на копяхъ, ласково терлась о нее боками и тихонько покусывала ей шею, словно стараясь утшить свою товарку и внушить ей хоть немного той покорности, какую пріобрла сама за десять лтъ жизни подъ землею. Эти ласки только усиливали тоску Тромпетъ и она вся дрожала, выслушивая дружескія сообщенія Баталь, состарившейся посреди вчнаго мрака. Каждый разъ, когда эти лошади встрчались и начинали об фыркать, казалось, что он жалуются другъ другу: одна на то, что не можетъ припомнить солнца, а другая, что не можетъ забыть его. Въ конюшн он стояли рядомъ, опустивъ внизъ головы, повернувъ другъ къ другу морды, и словно повряли другъ другу свои мечтанія о ясномъ дн, о зеленющей трав, о блющихъ дорогахъ и золотистыхъ лучахъ солнца. Когда Тромпетъ умирала на своей подстилк, покрытая предсмертнымъ потомъ, Баталь начала съ отчаяніемъ обнюхивать ее, отрывисто пофыркивая, словно рыдая. Она чувствовала, что товарка уже холодетъ, что копи отнимаютъ у нея послднюю радость, этого друга, неожиданно явившагося сверху и напоминавшаго ей запахъ травы и молодость, проведенную на чистомъ воздух. И когда Баталь увидла, что Тромпетъ уже не шевелится, она заржала отъ ужаса и оборвала поводъ.
Уже дней восемь назадъ Мукъ предупреждалъ главнаго надсмотрщика, что Тромпетъ захворала, но не такое было теперь время, чтобы заботиться о больной лошади. Къ тому же эти господа не любили перемнять лошадей. Однако, теперь волей-неволей приходилось поднять Тромпетъ наверхъ, и наканун старый конюхъ, съ помощью двоихъ рабочихъ, цлый часъ опутывалъ ее стями, приготовляя къ отправк. Довезти Тромпетъ до шахты выпало на долю Баталь. Старая лошадь медленно везла мертвую товарку по галере, настолько узкой, что мстами приходилось длать усилія, чтобы протащить трупъ между брусьями, скрплявшими стны. Измученная Баталь шла, опустивъ голову и прислушиваясь къ шуму, съ которымъ тащилась по земл эта тяжелая масса, уже ожидаемая на живодерн. Когда, наконецъ, Баталь довезла свой печальный грузъ до подъемнаго ящика и ее отпрягли, она остановилась и слдила тоскливымъ взоромъ за приготовленіями къ отправк павшей товарки. Тромпетъ подняли на подмостки, находившіеся надъ водосточной ямой, и затмъ прикрпили подъемнымъ ящикомъ. Когда все было окончено, нагрузчики дали сигналъ, что поднимается ‘мясо’, Баталь подняла голову, чтобы посмотрть, какъ отправляется товарка, и увидла, что та сначала тихо приподнялась вверхъ и затмъ вдругъ исчезла вверху, во мрак, навсегда улетвъ изъ этой черной бездны. Старая лошадь такъ и осталась съ вытянутой шеей, можетъ быть, стараясь припомнить, что такое происходитъ тамъ, наверху. Все было кончено, мертвая подруга не увидитъ боле ничего, и придетъ день, когда и она, Баталь, будетъ тоже связана въ такой же жалкій узелъ и поднята наверхъ. Старыя ноги ея начали дрожать, ей было какъ будто трудно дышать свжимъ воздухомъ, врывавшимся сюда черезъ шахту, и она возвратилась въ свою конюшню, словно пьяная, тяжело и неровно ступая.
Углекопы мрачно стояли передъ трупомъ Тромпетъ. Одна женщина проговорила вполголоса по поводу стараго конюха: — Еще человкъ ушелъ туда! Они преспокойно спускаются въ шахту!
Новая волна рабочихъ прилила изъ селенія, Левакъ, сопровождаемый женою и Бутелу, бжалъ впереди всхъ и кричалъ:
— Смерть бельгійцамъ!.. Не нужно намъ иностранцевъ!.. Смерть имъ, смерть!..
Углекопы начинали все боле и боле надвигаться впередъ, такъ что Этьенъ принужденъ былъ остановить ихъ. Онъ подошелъ къ капитану, высокому, худощавому молодому человку, лтъ двадцати восьми, на лиц котораго можно было подмтить и отчаяніе, и вмст съ тмъ твердую ршимость. Этьенъ принялся объяснять ему положеніе длъ, стараясь всми силами привлечь его на свою сторону и жадно слдя за тмъ, какое впечатлніе производятъ его слова на офицера. Къ чему доводить дло до безполезной рзни? Разв справедливость не на сторон углекоповъ? Они вс братья и должны поддерживать другъ друга… Когда Этьенъ упомянулъ о республик, капитанъ невольно сдлалъ нервное движеніе. Но затмъ онъ опять принялъ суровый видъ солдата, охраняющаго ввренный ему постъ, и рзко проговорилъ:
— Отойдите, не мшайте мн исполнять мой долгъ!
Этьенъ три раза принимался убждать его. Въ толп рабочихъ, стоявшихъ за нимъ, слышался грозный ропотъ. Прошелъ слухъ, что господинъ Геннебо находится здсь, на копяхъ, и рабочіе поговаривали, что его надо спустить въ шахту, привязавъ за шею, и посмотрть, какъ онъ будетъ добывать подъ землею уголь своими собственными руками. Но этотъ слухъ оказался ложнымъ. На копяхъ были только Негрель и Дансаэртъ. Они оба показались на минуту въ окн пріемнаго отдленія. Старшій надсмотрщикъ, потерявшій свою обычную самоувренность со времени послдней исторіи съ женою Пьеррона, держался позади, между тмъ какъ инженеръ спокойно посматривалъ на толпу своими маленькими живыми глазами, посмиваясь съ тмъ насмшливымъ пренебреженіемъ, съ которымъ онъ одинаково относился и къ людямъ, и къ событіямъ. Увидя ихъ, толпа загудла такъ грозно, что они поспшили скрыться, и въ окн виднлась только блокурая голова Суварина, дежурившаго въ машинномъ отдленіи. Съ тхъ поръ, какъ началась стачка, онъ ни на одинъ день не покидалъ своей машины, почти пересталъ говорить и мало по-малу совсмъ отдавался своей ide fixe, подъ вліяніемъ которой его срые глаза свтились холоднымъ металлическимъ блескомъ, словно въ нихъ блестли два стальныхъ гвоздя.
— Отойдите!— громко повторилъ капитанъ.— Я ничего не хочу слушать… Мн данъ приказъ охранять шахту, и я буду ее охранять. Не напирайте на моихъ людей, или я силой заставлю васъ отойти!..
Несмотря на то, что онъ говорилъ, повидимому, спокойно и твердо, имъ начинало овладвать безпокойство при вид все возраставшей толпы углекоповъ. Его должны были смнить въ полдень, и, боясь, что ему не продержаться до тхъ поръ, онъ послалъ мальчишку-рабочаго въ Монсу за подкрпленіемъ.
Страшные крики раздались въ отвтъ на его слова.
— Смерть иностранцамъ!.. Смерть бельгійцамъ!.. Мы хотимъ быть хозяевами у себя дома!
Этьенъ въ отчаяніи отошелъ прочь. Наступилъ конецъ всему, боле ничего не остается длать, какъ драться и умереть. Онъ пересталъ удерживать товарищей, и толпа прихлынула къ маленькой групп солдатъ. Теперь углекоповъ было уже около четырехсотъ человкъ, сосднія селенія пустли, и рабочіе сбгались со всхъ сторонъ въ Вор. Крики становились все громче и громче, Маг и Левакъ съ бшенствомъ говорили солдатамъ:
— Уходите прочь!.. Мы ничего не имемъ противъ васъ!.. Уходите прочь!
— Это до васъ не касается, — прибавляла жена Маг.— Оставьте насъ обдлывать наши дла!
Левакъ, стоявшая позади нея, сердито кричала:
— Състь, что ли, васъ нужно, чтобы пройти къ шахт? Толкомъ вамъ говорятъ, уйдите!
Даже Лидія, пробравшаяся вмст съ Веберомъ въ самую середину толпы, и та восклицала своимъ рзкимъ, тоненькимъ голосомъ:
— Вотъ проклятыя красныя колбасы!..
Стоявшая въ нсколькихъ шагахъ отъ толпы, Катерина съ растеряннымъ видомъ слдила, какъ все сильне и сильне разгоралась эта новая зловщая исторія, на которую натолкнула ее злая судьба. Разв мало ей и безъ того горя? Какую такую страшную вину совершила она, что несчастіе гонится за нею по пятамъ и не даетъ ей передохнуть? Еще наканун она ничего не понимала въ томъ ожесточеніи, съ которымъ люди старались затянуть стачку, и думала, что если человкъ уже получилъ свою долю побоевъ, то ему нтъ надобности идти навстрчу новымъ. Но теперь въ ея сердц чувствовалась словно потребность ненависти, она припоминала то, что Этьенъ говорилъ когда-то въ ихъ дом, въ осенніе вечера, и старалась вслушаться въ рчь, съ которою онъ теперь обратился къ солдатамъ. Онъ называетъ ихъ товарищами, напоминаетъ имъ, что вдь и они тоже взяты изъ народа, и поэтому ихъ долгъ идти заодно съ рабочими и помогать имъ освободиться отъ притснителей.
Толпа заволновалась, и изъ нея выбралась впередъ женщина. Это была Брюле, поражающая своей худобой, съ обнаженными руками, съ голой шеей, съ нависшими на глаза волосами, растрепавшимися отъ втра. Видно было, что она во весь духъ бжала изъ селенія.
— О, вотъ и я!— пробормотала она, задыхаясь.— Эта продажная душа, Пьерронъ, заперъ меня въ погреб!
Она тотчасъ же накинулась на солдатъ, изрыгая ругательства и оскорбленія:
— Шайка негодяевъ и бражниковъ!.. Они только и знаютъ, что лизать сапоги у начальниковъ, и храбры только противъ бдныхъ людей!..
Другія женщины присоединились къ ней, и ругательства посыпались градомъ. Кое-гд еще слышались восклицанія: ‘Да здравствуютъ солдаты!’.. ‘Въ шахту офицера, въ шахту!’ Но скоро и эти отдльные крики замолкли и словно утонули въ общемъ вопл: ‘Долой красныя панталоны!..’ Молча, съ безстрастными лицами, совершенно спокойно выслушивали прежде солдаты рчи о братств и убжденія примкнуть къ народу, точно ту же невозмутимость сохраняли они и теперь подъ градомъ ругательствъ. Стоявшій позади ихъ капитанъ обнажилъ шпагу, и такъ какъ толпа все боле и боле тснила солдатъ, угрожая прижать ихъ совсмъ къ стн, то онъ скомандовалъ взять ружья ‘на руку’. Штыки выставились впередъ, и углекопы очутились передъ двойнымъ рядомъ острыхъ стальныхъ иглъ.
— О, мошенники!— воскликнула Брюле, отступая назадъ.
Но тотчасъ же вс опять двинулись впередъ, словно въ бреду, полные презрнія къ смерти. Женщины двигались впереди другихъ, жены Маг и Левакъ кричали:
— Убейте насъ, убейте же насъ!.. Мы требуемъ нашихъ правъ!
Самъ Левакъ, рискуя быть пораненнымъ, схватилъ обими руками три штыка, встряхивалъ ихъ и тащилъ къ себ, стараясь вырвать ружья изъ рукъ солдатъ. Съ страшной силой, удесятеренной гнвомъ, онъ крутилъ этотъ пукъ штыковъ, между тмъ какъ Бутелу, державшійся поодаль и уже раскаявавшійся, что послдовалъ за товарищемъ, такъ какъ здсь не было ничего интереснаго, спокойно смотрлъ на него.
— Ну, проткните мн сердце, проткните!— повторялъ Маг.— Проткните и посмотрите, что въ немъ есть, если вы добрые черти!
Онъ разстегивалъ куртку и раздвигалъ рубашку, обнажая свою волосатую грудь, татуированную углемъ. Страшный въ своей слпой дерзости, онъ лзъ прямо на ружья, заставляя солдатъ отступать. Наконецъ, наколовшись грудью на одинъ изъ штыковъ, Маг совсмъ обезумлъ и продолжалъ напирать впередъ, чтобы желзо глубже вошло ему въ тло, словно онъ хотлъ послушать, какъ затрещатъ его ребра.
Положеніе солдатъ становилось критическимъ. Имъ былъ отданъ строгій приказъ не прибгать къ оружію иначе, какъ только въ случа самой послдней крайности. Но какимъ образомъ могли они остановитъ этихъ обезумвшихъ людей, которые сами насаживали себя на штыки, какъ на вертелы? Съ другой стороны, небольшое пространство, отдлявшее сначала солдатъ отъ стны, все уменьшалось, и теперь имъ уже некуда было отступать. Однако, этотъ маленькій отрядъ стойко выдерживалъ все усиливавшійся напоръ углекоповъ и спокойно исполнялъ отрывистую команду своего офицера. Губы капитана были нервно сжаты, глаза блестли, но онъ боялся только одного, чтобы люди его не вышли изъ себя отъ сыпавшихся на нихъ оскорбленій. Одинъ сержантъ, еще молодой человкъ, высокій и тощій, съ четырьмя торчавшими вверхъ волосками вмсто усовъ, уже начиналъ очень подозрительно поднимать и опускать вки. Стоявшій рядомъ съ нимъ старый шевронистъ съ бронзовымъ лицомъ, потемнвшимъ за время сдланныхъ имъ двадцати кампаній, поблднлъ, когда увидлъ, что рабочіе крутятъ его штыкъ, какъ соломенку. Другой, должно быть, рекрутъ, не забывшій еще своей пашни, краснлъ каждый разъ, когда слышалъ, что его обзываютъ канальей и бражникомъ. А между тмъ рабочіе не унимались, они грозили солдатамъ кулаками, осыпали ихъ упреками, проклятіями, угрозами, словно хлестали ихъ по щекамъ всевозможными оскорбленіями. Одна только привычка къ безусловному повиновенію могла еще сдерживать эту горсть вооруженныхъ людей и заставить ее стоять неподвижно и безмолвно среди шумвшей кругомъ бури.
Столкновеніе казалось неизбжнымъ, когда изъ-за солдатъ показался надсмотрщикъ Ришомъ со своей блою головой и взволнованнымъ добрымъ лицомъ. Онъ выступилъ впередъ, громко проговоривъ:
— Чортъ возьми! Это, наконецъ, глупо… Нельзя же позволять длать подобныя глупости.
Онъ бросился между штыками и углекопами.
— Товарищи, выслушайте меня!.. Вы знаете, что я старый рабочій и никогда вамъ не измнялъ! Ну, такъ я вамъ общаю, что если съ вами поступаютъ несправедливо, то я выскажу въ глаза начальникамъ всю правду на чистоту… Вы совсмъ сходите съ ума!.. Право, дло нисколько не подвинется впередъ отъ того, что вы ругаете этихъ храбрыхъ молодцовъ и намреваетесь пропороть себ брюхо!
Толпа слушала его и нсколько призадумалась. Къ несчастью, въ это время вверху, въ окн, опять показался острый профиль маленькаго Негреля. Опасаясь, по всей вроятности, чтобы не заподозрили, что онъ струсилъ выйти къ рабочимъ и послалъ вмсто себя надсмотрщика, инженеръ тоже пытался сказать что-то. Но съ первыхъ же его словъ поднялся страшный гвалтъ, такъ что Негрель только пожалъ плечами и принужденъ былъ тотчасъ же отойти отъ окна. Посл этого Ришомъ не одинъ разъ принимался убждать рабочихъ, но теперь его уже не слушали, отталкивали прочь и даже начали высказывать подозрнія, что онъ держитъ сторону начальства. Однако же, старикъ упрямо продолжалъ свое дло и остался посреди углекоповъ.
— Пусть и мн вмст съ вами разможжатъ голову!.. Я не оставлю васъ до тхъ поръ, пока вы не перестанете быть такими дураками!
Онъ просилъ Этьена помочь ему образумить рабочихъ, но тотъ только махнулъ рукою, чувствуя свое безсиліе. Было уже слишкомъ поздно думать объ этомъ, тмъ боле, что толпа постоянно увеличивалась и увеличивалась, такъ что въ ней теперь было уже до пятисотъ человкъ, все окончательно обезумвшихъ людей, ршившихся во что бы то ни стало прогнать бельгійцевъ. Въ сторон отъ этой плотной массы виднлись отдльныя группы зрителей, людей, пришедшихъ изъ любопытства, и шутниковъ. Въ отдаленіи стояли среди своихъ знакомыхъ Захарій и Филомена. смотрвшіе на все происходящее, какъ на театральное представленіе, и до того беззаботные, что даже привели съ собою обоихъ своихъ дтей, Ахилла и Дезире. Потомъ нахлынула сюда еще новая толпа рабочихъ изъ Рекильяра, и съ нею появились братъ и сестра Мукъ. Брать, посмиваясь, сейчасъ же отправился къ своему пріятелю Захарію и похлопалъ его по плечу, а сестра, очень возбужденная, пробралась въ первые ряды, гд стояли самыя отчаянныя головы.
Капитанъ безпрестанно поглядывалъ на дорогу въ Монсу, откуда должно было прибыть потребованное ими подкрпленіе, но оно не появлялось, а между тмъ люди его не могли выдерживать боле натиска толпы. Наконецъ, ему пришло въ голову попугать рабочихъ, приказавъ солдатамъ зарядить на ихъ глазахъ ружья. Команда была дана и исполнена, но волненіе углекоповъ не улеглось, а возросло еще больше. Послышались насмшки, начались задорныя выходки.
— Смотрите на этихъ тунеядцевъ!.. Они отправляются стрлять въ цль!— подсмивались женщины, Брюле, Левакъ и другія.
Маг, прикрывъ грудь тломъ проснувшейся и расплакавшейся Эстеллы, подошла такъ близко къ сержанту, что тотъ спросилъ ее, что она хочетъ сдлать съ этой бдной крошкой.
— А теб какое дло?— отвчала Маг.— Стрляй въ нее, если смешь.
Рабочіе съ презрніемъ покачивали головами: ни одинъ изъ нихъ не врилъ, чтобы по нимъ стали стрлять.
— Въ ихъ патронахъ нтъ пуль,— говорилъ Левакъ.
— Разв мы казаки?— кричалъ Маг.— Французъ во француза не станетъ стрлять, чортъ возьми!
Другіе говорили, что они участвовали въ крымской кампаніи, да и тогда не боялись свинцу. Вс продолжали напирать на ружья, и если бы теперь послдовалъ залпъ, то, казалось, онъ скосилъ бы толпу.
Откатчица Мукъ, стоявшая въ первомъ ряду, задыхалась отъ бшенства при мысли, что эти ‘негодяи’ хотятъ продырявить кожу женщинамъ. Она излила уже на головы солдатъ вс ругательства, какія только знала, и теперь не находила достаточно энергичныхъ словъ для выраженія своихъ чувствованій. Впрочемъ, у нея оставалось въ запас еще одно средство, которымъ она, по ея мннію, могла нанести солдатамъ самое жестокое, чуть ли не смертельное оскорбленіе. Она немедленно прибгла къ этому послднему средству: приподняла платье и обнажила свою жирную спину.
— Вотъ вамъ!
Она наклонялась и повертывалась, чтобы каждый получилъ свою долю обиды, приговаривая:
— Вотъ это для офицера! Это сержанту! Это солдатамъ!
Раздался взрывъ хохота. Беберъ и Лидія корчились отъ смха, даже Этьенъ, несмотря на свое тяжелое настроеніе духа, апплодировалъ этой оскорбительной выходк. И державшіеся въ сторон зубоскалы, и люди, только-что выходившіе изъ себя отъ гнва, вс принялись теперь осмивать солдатъ, какъ будто т были съ ногъ до головы окачены грязью. Одна только Катерина, стоявшая въ отдаленіи, на старыхъ бревнахъ, оставалась безмолвною, чувствуя, что въ сердц ея, словно горячая волна, все сильне и сильне поднимается злоба.
Вдругъ въ толп произошло смятеніе. Чтобы сколько-нибудь успокоить все возраставшее раздраженіе своихъ людей, капитанъ ршился арестовать нсколько человкъ изъ толпы. Откатчица Мукъ успла однимъ прыжкомъ отскочить въ сторону и проскользнуть назадъ между ногъ товарищей, но Левакъ и двое другихъ углекоповъ были выхвачены изъ наиболе неистовствовавшей кучки людей и отведены въ комнату надсмотрщиковъ. Негрель и Дансаэртъ кричали капитану, чтобы тотъ поднялся со своимъ отрядомъ наверхъ и заперся вмст съ ними. Но офицеръ отказался. Онъ очень хорошо видлъ, что эти строенія съ жалкими дверями, безъ замковъ, углекопамъ нетрудно будетъ взять приступомъ, и тогда, можетъ статься, ему пришлось бы подвергнуться со своими солдатами новому униженію быть обезоруженными. Къ тому же его люди и безъ того ужь начинали терять терпніе, и было бы слишкомъ тяжело заставить ихъ еще обратиться въ бгство передъ этими несчастными оборванцами въ деревянныхъ башмакахъ. Приходилось оставаться на мст, и эти шестьдесятъ человкъ солдатъ, прижатые къ стн и съ заряженными ружьями въ рукахъ, продолжали стоять лицомъ къ лицу съ толпою.
Сначала толпа, пораженная неожиданностью, отступила назадъ и примолкла. Но затмъ поднялся общій оглушительный крикъ: вс требовали немедленнаго освобожденія взятыхъ товарищей. Кто-то сказалъ, что ихъ тамъ ржутъ, и тогда, не сговариваясь, охваченные однимъ и тмъ же порывомъ, одной и той же потребностью возмездія, вс бросились къ находившимся по близости складамъ кирпича. Дти тащили кирпичъ по одной штук, женщины набирали его въ подолы своихъ юбокъ. Скоро у ногъ каждой изъ нихъ образовались цлые запасы камней, которые и полетли въ солдатъ.
Брюле начала первая. Она ломала кирпичи пополамъ о свое острое колно и бросала ихъ обломки одновременно и правою, и лвою рукою. Толстая, мясистая Левакъ едва не вывихнула себ плеча, какъ только бросила первый камень, и должна была подойти поближе къ солдатамъ, чтобы врне попадать въ нихъ. Бутелу, надявшійся, что теперь, когда взяли мужа этой женщины, легче будетъ увести ее домой, уговаривалъ ее перестать и тащилъ назадъ, но все было напрасно. Женщины все боле и боле возбуждались. Мукъ, сначала переламывавшая кирпичи о свои жирныя бедра, кончила тмъ, что ссадила ихъ до крови, и тогда принялась кидать цлыми кирпичами, не разламывая ихъ. Даже мальчишки, и т не отставали отъ своихъ матерей, и Беберъ училъ Лидію ловче бросать камни. Слышался какъ будто глухой шумъ падающаго града, отдльныя градины котораго были величиною съ кулакъ. Вдругъ посреди этихъ фурій появилась Катерина съ поднятыми вверхъ обими руками и тоже начала изо всей силы кидать въ солдатъ половинками кирпичей. Она сама не могла бы объяснить себ, зачмъ она это длаетъ, но чувствовала только, что задыхается и готова перебить весь міръ. Скоро ли, наконецъ, порвется эта несчастная жизнь? Съ нея слишкомъ довольно того, что ее избилъ и выгналъ человкъ, которому она отдала всю себя, и заставилъ ее цлую ночь прошляться, какъ бездомную собаку, по грязнымъ дорогамъ, ее, не имвшую возможности попросить у отца ложки супа. Никогда, никогда дла не пойдутъ лучше! Напротивъ, съ тхъ поръ, какъ она помнитъ себя, они идутъ все хуже и хуже. И Катерина разламывала кирпичи и бросала ихъ, съ единственной мыслью въ голов, что надо уничтожить все, все… Глаза ея до того налились кровью, что она даже не видла, кому сокрушаетъ челюсти.
Одинъ кирпичъ попалъ въ Этьена, стоявшаго передъ солдатами, и чуть не раздробилъ ему головы. Ухо его распухло. Онъ обернулся и вздрогнулъ, понявъ, что этотъ кирпичъ былъ брошенъ лихорадочно дрожавшими руками Катерины, но въ эту минуту Этьенъ совсмъ забылъ объ опасности, которой онъ подвергался, оставаясь на этомъ мст, и стоялъ неподвижно, не сводя глазъ съ двушки. Многіе другіе точно также совершенно забылись, увлеченные зрлищемъ этой битвы, и смотрли, опустивъ руки. Мукъ критиковалъ наносимые удары, словно онъ присутствовалъ при какой-нибудь игр: ‘О, этотъ хорошо попалъ, а этотъ совсмъ плохо!’ Онъ шутилъ и подталкивалъ локтемъ Захарія, который перебранивался съ Филоменою изъ-за того, что онъ прибилъ Ахилла и Дезире, намревавшаго взобраться къ нему на спину, чтобы лучше видть происходившее. Въ отдаленіи, вдоль дороги, виднлись тоже группы зрителей. На вершин холма, по которому шла дорога изъ селенія, показался старикъ Боньморъ, онъ съ трудомъ передвигалъ ноги, опираясь на палку, наконецъ остановился неподвижно, и его фигура отчетливо обрисовалась на тускломъ фон неба.
Лишь только полетли первые камни, надсмотрщикъ Ришонъ снова сталъ между солдатами и углекопами. До того опечаленный всмъ происходившимъ, что крупныя слезы текли у него изъ глазъ, онъ нисколько не заботился объ опасности и пытался усовстить однихъ, обращался съ мольбами къ другимъ. Но кругомъ стоялъ такой шумъ, что слова старика совершенно терялись въ немъ и только видно было, какъ дрожали его большіе сдые усы.
Градъ камней становился все сильне, мужчины, увлеченные примромъ женщинъ, тоже взялись за кирпичи.
Маг замтила, что ея мужъ остался позади и неподвижно, съ поблднвшимъ лицомъ, стоитъ въ числ зрителей.
— Что ты тамъ длаешь?— крикнула она.— Разв ты подлецъ, что позволишь отвести товарищей въ тюрьму? Ахъ, если бы меня не связывалъ этотъ ребенокъ, я показала бы себя!
Эстелла, съ плачемъ уцпившаяся за шею матери, мшала ей присоединиться къ Брюле и прочимъ женщинамъ. Такъ какъ мужъ, казалось, не слышалъ ея, то она ногой подбросила къ нему кирпичи.
— Чортъ возьми, возьмешь ли ты ихъ? Или ты хочешь, чтобы я при всхъ плюнула теб въ лицо? Можетъ быть, ты только тогда и расшевелишься!
Страшно покраснвъ, Маг разбилъ кирпичи и тоже принялся бросать ими въ солдатъ. Жена подстрекала его, лаяла за нимъ, какъ собака, кричала, чтобы онъ билъ на смерть, и, судорожно сжимая Эстеллу, душила ее на своей груди. Маг все подвигался впередъ и впередъ, пока, наконецъ, не очутился прямо передъ ружьями.
Маленькій отрядъ солдатъ былъ весь засыпанъ камнями, но, къ счастью, они по большей части перелатали черезъ головы людей и попадали въ стну. Однако, что же будетъ дальше? Блдное лицо капитана вспыхивало отъ негодованія при одной только мысли о томъ, чтобы повернуться спиною къ этимъ оборванцамъ и спрятаться со своими людьми за дверями зданія. Впрочемъ, теперь даже и это отступленіе было невозможно, потому что, при первомъ движеніи солдатъ съ этою цлью, развирпвшая толпа немедленно набросилась бы на нихъ и растерзала всхъ. Кирпичъ попалъ въ козырекъ капитана, и капли крови потекли съ его лба. Многіе изъ его солдатъ были тоже ранены, и онъ чувствовалъ, что они начинаютъ выходить изъ себя и скоро должны дойти до того состоянія, въ которомъ человкъ забываетъ о всякомъ долг, о всхъ начальникахъ, и думаетъ только о своей собственной шкур. Сержантъ уже забылъ требованія дисциплины и громко воскликнулъ: ‘Проклятіе!’ когда кирпичъ съ глухимъ шумомъ, напоминавшимъ ударъ валька по блью, попалъ ему въ плечо. Рекрутъ тоже получилъ немало ссадинъ: его правая рука была въ крови, а правое колно горло отъ ушиба. Сколько же еще времени выносить имъ все это? Одинъ кирпичъ, подскочивъ отъ земли, попалъ въ нижнюю часть живота старому шевронисту, и лицо старика позеленло, ружье дрогнуло и вытянулось впередъ въ его тощихъ рукахъ. Два раза капитанъ уже готовъ былъ скомандовать ‘пли!’ — и не ршался. Сердце его было полно тоски и, казалось, хотло разорваться отъ происходившей въ немъ тягостной борьбы чувствъ и обязанностей солдата съ чувствами и обязанностями человка. Наконецъ, онъ уже раскрылъ ротъ, чтобы крикнуть ‘пли!’, какъ вдругъ и безъ его команды раздались выстрлы,— сначала три одновременно, потомъ пять, затмъ раскатился цлый залпъ и спустя нкоторое время, среди наступившей глубокой тишины, послышался одиночный, послдній выстрлъ.
Вс остолбенли. Толпа стояла неподвижно, еще не вря, что солдаты стрляли въ нее, но вдругъ раздались раздирающіе душу стоны, и въ это же время трубачъ затрубилъ сигналъ къ прекращенію ружейнаго огня. Паника овладла людьми, и они бросились жать по грязи, какъ стадо, въ которое выстрлили картечью.
Посл первыхъ трехъ выстрловъ упали другъ на друга Беберъ и Лидія, двочк пуля попала прямо въ грудь, мальчику — пониже лваго плеча. Лидія была убита сразу и лежала, не шевелясь, но Беберъ еще двигался и, корчась въ предсмертныхъ судорогахъ, обхватилъ ее руками, точно будто хотлъ обнять, какъ обнималъ недавно въ ихъ убжищ, подъ складомъ бревенъ, гд они провели послднюю ночь своей жизни. Въ это самое время прибжалъ, наконецъ, изъ Рекильяра заспанный Жанлинъ и, ковыляя среди дыма, клубившагося посл выстрловъ, видлъ какъ Беберъ, передъ смертью, обнялъ его маленькую жену.
Два изъ слдующихъ пяти выстрловъ подкосили Брюле и надсмотрщика Ришома. Пуля попала послднему въ спину въ ту минуту, когда онъ убждалъ товарищей образумиться, и старикъ упалъ сначала на колни, затмъ скатился на бокъ и хриплъ на земл, съ глазами, полными слезъ. Брюле какъ стояла, такъ и была сражена пулею, упавъ, словно вязанка сухого дерева, и бормоча послднее проклятіе, слившееся съ предсмертнымъ хрипніемъ.
Послдовавшій затмъ ружейный залпъ сразилъ нсколько человкъ въ группахъ зрителей, которые стояли въ сторон, шагахъ во ста, и потшались надъ происходившимъ на ихъ глазахъ сраженіемъ. Одна пуля попала въ ротъ молодому Мукъ, и онъ упалъ навзничь къ ногамъ Захарія и Филомены. Въ это же самое время дв пули пробили животъ откатчиц Мукъ. Она видла, какъ солдаты вскинули ружья къ плечу, и, движимая своимъ добрымъ сердцемъ, бросилась къ Катерин, чтобы предостеречь ее. Громко вскрикнувъ, Мукъ упала на землю. Подбжавшій къ ней Этьенъ хотлъ поднять ее и унести, но она жестомъ остановила его. Затмъ съ нею сдлалась икота и, умирая, двушка не переставала улыбаться, глядя на Этьена и Катерину, словно была очень счастлива, что видитъ ихъ вмст теперь, когда ея скоро не будетъ на земл.
Казалось, что все кончилось, пули ураганомъ пронеслись далеко, до самыхъ домовъ селенія, какъ вдругъ раздался послдній запоздавшій выстрлъ.
Маг, пораженный прямо въ сердце, повернулся на одномъ мст и упалъ ничкомъ въ лужу, черную отъ угля.
Жена съ какимъ-то безсмысленнымъ выраженіемъ въ лиц нагнулась къ нему.
— Ну, старина, вставай… Вдь это ничего, неправда ли?
Руки ея были заняты Эстеллой, и она, чтобы освободить ихъ, засунула ребенка подъ мышку и приподняла голову мужа.
— Да говори же!.. Гд теб больно?
Глаза у него были стеклянные, ротъ наполненъ кровавой пной. Маг поняла, что онъ уже умеръ. Тогда она сла около него, прямо въ грязь, держа ребенка подъ мышкой, словно какой-нибудь узелъ, и тупо смотря на мужа.
Теперь копи были свободны. Нервнымъ движеніемъ капитанъ снялъ съ головы разбитое камнемъ кепи и затмъ опять надлъ его. Ему чувствовалось, что воспоминаніе объ этой бойн отравить всю его жизнь, но, по наружности, онъ оставался попрежнему спокойнымъ, только былъ блдне обыкновеннаго. Солдаты снова заряжали ружья и казались совершенно безстрастными. Въ окн пріемнаго отдленія виднлись испуганныя лица Негреля и Дансаэрта. Сзади нихъ стоялъ Суваринъ и на лбу его чернла глубокая морщина, словно зловщій оттискъ засвшей въ его мозгу грозной ide fixe. Вдали, на возвышенности, стоялъ неподвижно старикъ Боньморъ, опершись одной рукой о палку, а другую приложивъ къ глазамъ, чтобы лучше видть, какъ внизу истребляютъ близкихъ ему людей. Раненые жалобно стонали, мертвые уже начинали холодть, одни трупы валялись въ жидкой грязи, другіе тонули въ вязкихъ, черныхъ отъ угля ямахъ, виднвшихся кое-гд между потемнвшимъ снгомъ. Посреди этихъ тощихъ, изнуренныхъ нищетой человческихъ тлъ лежала громадная туша мяса издохшей Тромпетъ.
Этьенъ остался живъ. Онъ все еще стоялъ и чего-то ждалъ, какъ вдругъ чей-то словно переливающійся голосъ заставилъ его повернутъ голову. Это былъ голосъ аббата Ранвье, который, отслуживъ обдню, возвращался домой. Поднявъ руки къ небу, аббатъ съ гнвнымъ видомъ пророка призывалъ гнвъ Божій, предсказывалъ, что близится эра справедливости, что огнь небесный пожретъ буржуазію, такъ какъ она теперь, избивъ трудящихся и обездоленныхъ міра сего, завершила свои преступленія.

ЧАСТЬ СЕДЬМАЯ.

I.

Выстрлы, раздавшіеся въ Монсу, отдались грознымъ эхомъ въ Париж. Въ теченіе четырехъ дней оппозиціонныя газеты возмущались событіями на копяхъ Вор и помщали на первыхъ страницахъ ужасающіе разсказы о происшедшей тамъ бойн: двадцать пять человкъ раненыхъ, четырнадцать убитыхъ — въ томъ числ два ребенка и три женщины — и, кром того, еще нсколько арестованныхъ!.. Левакъ сдлался въ нкоторомъ род героемъ, говорили, что допрашивавшему его судебному слдователю онъ далъ такой отвтъ, который своимъ величіемъ напоминалъ изреченія знаменитыхъ мужей античнаго міра. Правительству была нанесена глубокая рана этими нсколькими пулями, вылетвшими изъ ружей его солдатъ въ Вор, но оно не отдавало даже самому себ отчета въ томъ, насколько повредило ему это происшествіе, и продолжало пребывать въ спокойномъ сознаніи своего всемогущества. Въ его глазахъ это было не больше, какъ прискорбное столкновеніе, маленькая непріятная исторія, случившаяся гд-то тамъ, въ черной стран угля, очень далеко отъ парижской мостовой, на которой только и составляется общественное мнніе. Притомъ эта исторія скоро забудется: компаніи уже дано приказаніе затушить это дло и покончить со стачкою, продолжительность которой начинаетъ тревожить общественное спокойствіе.
Вслдствіе этого, въ среду утромъ, въ Монсу пріхали три члена правленія копей. Жители маленькаго города, не ободренные даже происшедшей бойней и все еще продолжавшіе трепетать передъ углекопами, вздохнули свободне и ощутили, наконецъ, надежду на избавленіе отъ угнетавшаго ихъ страха. Къ этому времени и погода измнилась къ лучшему: впервые показалось на неб то яркое февральское солнце, подъ теплыми лучами котораго лопаются почки на сирени. Въ дом, въ которомъ помщалось правленіе копей, раскрыли вс ставни, это обширное зданіе, казалось, ожило, и изъ него начали распространяться самыя добрыя всти. Говорили, что пріхавшіе изъ Парижа господа были крайне опечалены происшедшей катастрофой и поспшили прибыть сюда, чтобы раскрыть отеческія объятія для заблудшихъ углекоповъ. Дйствительно теперь, когда ударъ былъ уже нанесенъ рабочимъ и, безъ сомннія, оказался несравненно тяжеле, чмъ желали эти господа, они не щадили усилій, чтобы выполнить какъ можно блистательне свою роль спасителей, и принимали самыя превосходныя, хотя позднія мры. Прежде всего они отпустили бельгійцевъ, стараясь надлать возможно больше шуму этой чрезвычайной уступкой, сдланной ими своимъ рабочимъ. Затмъ сняли военный караулъ съ копей, которымъ теперь уже не угрожали усмиренные углекопы. Кром того, эти же господа затушили дло о безъ всти пропавшемъ часовомъ и настояли, чтобы онъ былъ признанъ бжавшимъ, хотя, несмотря на то, что посл самыхъ тщательныхъ розысковъ не было найдено ни трупа, ни ружья, все-таки существовало подозрніе, что онъ былъ убить. Вообще члены правленія, трепеща отъ страха за завтрашній день и считая опаснымъ обнаруживать ужасающую дикость толпы, напирающей на основы стараго міра, употребляли вс усилія, чтобы выставить вс послднія событія по возможности въ боле мягкомъ освщеніи. Однако, эти труды по умиротворенію копей не мшали парижскимъ гостямъ отлично вести и чисто административныя дла. Деноленъ не одинъ разъ прізжалъ въ правленіе. Переговоры о покупк вандамскихъ копей все продолжались, и ходили слухи, что онъ соглашается, наконецъ, на предлагаемую компаніей цну.
Но что въ особенности взволновало весь округъ, такъ это появленіе большихъ желтыхъ афишъ, въ изобиліи расклеенныхъ, по приказанію членовъ правленія, на всхъ стнахъ. На этихъ афишахъ были напечатаны очень крупнымъ шрифтомъ слдующія строки: ‘Углекопы Монсу, мы не хотимъ, чтобы заблужденія, печальныя послдствія которыхъ вы видли въ эти недавніе дни, лишали средствъ къ существованію благоразумныхъ рабочихъ, желающихъ трудиться. По этому, съ утра понедльника, будутъ вновь открыты вс копи, и когда на нихъ начнется работа, мы тщательно и съ полнымъ доброжелательствомъ къ вамъ разсмотримъ положеніе длъ и обсудимъ, какія можно предпринять улучшенія. Наконецъ, мы сдлаемъ все, что только потребуетъ справедливость и что окажется возможнымъ сдлать’. Вс десять тысячъ углекоповъ перебывали въ одно утро передъ этими объявленіями. Никто изъ рабочихъ не сказалъ ни одного слова, многіе покачивали головами, другіе уходили своею обычною лнивою походкою съ тми же неподвижными лицами, съ какими пришли, и ни одна складка на ихъ лбахъ не разгладилась.
Селеніе ‘Двухсотъ-сорока’ упорно продолжало стачку. Казалось, что кровь товарищей, окрасившая грязныя лужи копей, преграждала туда дорогу другимъ рабочимъ. За работу принялись не боле десяти человкъ, врод Пьеррона и тону подобныхъ. Остальные углекопы мрачно смотрли на этихъ людей, въ опредленные часы уходившихъ на копи и возвращавшихся оттуда по домамъ, но ни словомъ, ни жестомъ не выражали имъ своего негодованія. Объявленіе отъ компаніи, наклеенное здсь на церкви, было принято въ высшей степени недоврчиво. Прежде всего, въ немъ не упоминалось ни однимъ словомъ о тхъ углекопахъ, которымъ было раньше отказано отъ работы и которыхъ компанія, можетъ быть, такъ и не намрена принимать на копи… Уже одного этого было совершенно достаточно, что рабочіе, движимые отчасти боязнью мщенія со стороны углекоповъ, остававшихся безъ работы, отчасти тмъ братскимъ чувствомъ, которое заставляетъ людей возмущаться противъ наказанія однихъ только наиболе скомпрометированныхъ товарищей, упорно не сдавались на общанія компаніи. Но, кром того, эти общанія казались имъ крайне двусмысленными. Прежде чмъ приниматься за работу, нужно посмотрть и подождать, покуда господа члены правленія не заблагоразсудятъ высказаться откровенне. Подавляющая тишина царствовала въ низенькихъ домикахъ селенія, съ тхъ поръ, какъ насильственная смерть унесла ихъ товарищей, рабочіе перестали бояться даже голода и вс готовы были умереть, хоть сейчасъ.
Но самымъ мрачнымъ и безмолвнымъ домомъ въ этомъ, какъ бы онмвшемъ селеніи былъ домъ Маг, точно раздавленный бременемъ обрушившихся на него несчастій. Сама Маг не разжимала губъ съ іхъ поръ, какъ проводила своего мужа на кладбище, и ничмъ не интересовалась. Посл бойни на копяхъ, она позволила Этьену привести къ ней въ домъ перепачканную въ грязи и полумертвую Катерину, раздла ее, уложила въ постель, но не сказала ни одного слова ни дочери, ни Этьену. Этьенъ опять поселился въ дом Маг и, какъ прежде, спалъ на одной постели съ Жанлиномъ. Онъ зналъ очень хорошо, что здсь ему грозитъ опасность былъ арестованнымъ, но при одной только мысли возвратиться въ подземныя галереи Рекильяра имъ овладвало такое отвращеніе, что онъ съ гораздо большею охотою пошелъ бы въ тюрьму, чмъ туда. Вс эти убійства, совершившіяся у него на глазахъ, до такой степени потрясли его, что онъ вздрагивалъ отъ ужаса, думая о вчной ночи, царствовавшей въ его прежнемъ подземномъ жилищ, и о маленькомъ солдат, спавшемъ тамъ, подъ глыбами земли. Къ тому же, Этьена до того терзали мысли о крушеніи всхъ его надеждъ и разсчетовъ, что по временамъ онъ начиналъ смотрть на тюрьму, какъ на какое-то убжище. Но о немъ, казалось, забыли, и онъ тосковалъ по цлымъ часамъ, стараясь найти успокоеніе хоть въ какомъ-нибудь тяжеломъ физическомъ труд, однако, и это ему не удавалось. Отъ времени до времени, Маг съ какою-то злобою взглядывала на него и на дочь и, казалось, спрашивала ихъ, что они длаютъ въ ея дом.
По ночамъ вс сбивались опять въ одну кучу. Старикъ Боньморъ занималъ постель, на которой прежде спали Ленора и Генрихъ, помстившіеся теперь съ Катериной, на мст бдной Альзиры, которая уже навсегда перестала тревожить своимъ горбомъ сонъ старшей сестры. Сама Маг, ложась на свою холодную постель, сдлавшуюся слишкомъ просторной, еще глубже и болзненне чувствовала въ это время, что ея домъ опустлъ для нея. Напрасно старалась она обмануть себя и укладывала вмст съ собою Эстеллу, ребенокъ не могъ занять на постели того мста, какое занималъ отецъ, и Маг беззвучно плакала по цлымъ часамъ. Дни проходили, какъ и прежде, хлба было мало, но кое-какія крохи все-таки набирались справа, слва, и оказывали бднякамъ очень плохую услугу, не давая имъ ни насться сколько-нибудь до-сыта, ни сразу умереть съ голоду. Ничего не измнилось въ жизни Маг, не стало только ея мужа.
На пятый день посл того, какъ Этьенъ вновь поселился въ дом Маг, ему стало такъ невыносимо тяжело смотрть на эту словно онмвшую женщину, что онъ вышелъ посл полудня на улицу и немедленно пошелъ по ней. Тяготясь бездйствіемъ, онъ постоянно предпринималъ подобныя прогулки и шелъ теперь, повсивъ голову, мучимый все одной и той же мыслью. Онъ ходилъ по улиц уже около получаса, какъ вдругъ почувствовалъ, по все усиливавшемуся непріятному настроенію духа и по какой-то неловкости, охватившей его, что товарищи вышли изъ своихъ домовъ и смотрятъ на него. То немногое, что еще оставалось отъ его популярности, словно развяло втромъ посл бойни въ Вор, и теперь онъ повсюду встрчалъ одни только непріязненные взгляды. Поднявъ голову, Этьенъ увидлъ устремленные на него со всхъ сторонъ мрачные глаза мужчинъ, стоявшихъ у дверей своихъ домовъ, и блдныя лица женщинъ, виднвшіяся изъ-за приподнятыхъ оконныхъ занавсокъ. На всхъ этихъ лицахъ онъ читалъ нмое обвиненіе, во всхъ этихъ глазахъ, провалившихся отъ голода и слезъ, онъ видлъ сдерживаемый гнвъ и, наконецъ, почувствовалъ себя до того подавленнымъ этою общею непріязнью, что съ трудомъ могъ передвигать ноги. Каждую минуту ему чудилось, что онъ уже слышитъ брошенную ему вслдъ суровую укоризну, и его охватилъ такой страхъ при мысли, что вс эти люди начнутъ обвинять его во всхъ своихъ лишеніяхъ, что онъ, весь дрожа, поспшилъ возвратиться домой.
Но дома онъ увидлъ сцену, окончательно разстроившую его. Старикъ Боньморъ, котораго сосди нашли въ день бойни лежавшимъ на земл безъ движенія, какъ старое дерево, разбитое грозой, оставался съ тхъ поръ пригвожденнымъ къ своему стулу. Ленора и Генрихъ, чтобы какъ-нибудь забыть томившій ихъ голодъ, скоблили съ оглушительнымъ шумомъ старую кастрюлю, въ которой наканун варилась капуста. Маг, положивъ Эстеллу на столъ и выпрямившись во весь ростъ, грозилась кулакомъ на Катерину.
— Повтори еще, повтори, что ты сейчасъ сказала!
Катерина только-что высказала намреніе приняться за работу на копяхъ Вор. Ей становилось невыносимо тяжело сознавать, что она не заработываетъ себ даже на хлбъ и живетъ въ дом матери, какъ безполезное животное, только даромъ занимающее мсто.
— Что же ты хочешь, нельзя же жить, ничего не длая? По крайней мр, у насъ будетъ хлбъ,— пробормотала двушка.
Маг прервала ее:
— Слушай, я задушу перваго, кто изъ васъ примется за работу… Ахъ, нтъ, это ужь черезчуръ! Убить отца, а потомъ высасывать кровь изъ дтей! Нтъ, довольно, пусть лучше всхъ васъ унесутъ изъ дому между четырьмя досками, какъ унесли вашего отца!
И то долгое молчаніе, въ которое она была погружена вс эти дни, разршилось, наконецъ, цлымъ потокомъ словъ. Нечего сказать, много принесетъ Катерина своей семь! Какихъ-нибудь тридцать су, къ которымъ можно будетъ прибавить еще двадцать, если на копяхъ дадутъ какую-нибудь работу этому разбойнику Жанлину. Пятьдесятъ су на семь ртовъ! Ребятишки только и годны на то, чтобы глотать супъ. Что же касается дда, то онъ, должно быть, повредилъ себ что-нибудь въ мозгу, когда упалъ, потому что смотритъ теперь совсмъ дуракомъ. А можетъ быть у него испортилась кровь, когда онъ увидалъ, какъ солдаты стрляли въ его товарищей?..
— Неправда ли, старина, они васъ доканали? Какъ вы ни крпки еще, а все-таки вамъ приходится теперь пропадать.
Боньморъ, ничего не понимая, взглянулъ на нее своими потухшими глазами. Онъ сидлъ по цлымъ часамъ, устремивъ куда-нибудь неподвижный взглядъ, и нкоторая осмысленность проявлялась у него только въ томъ, что онъ плевалъ не прямо на полъ, а въ наполненную золою чашку, которую ставили около него.
— Они еще не назначили ему пенсіи,— продолжала Маг,— и я уврена, что совсмъ ничего не дадутъ по милости нашихъ идей… Нтъ, я вамъ говорю, что это будетъ ужь слишкомъ глупо опять связываться съ этими людьми, отъ которыхъ намъ никогда не было ничего, кром несчастій!
— Однако, — осмлилась снова заговорить Катерина, — въ объявленіи они общаютъ…
— Оставишь ли ты меня въ поко съ твоимъ объявленіемъ!.. Это только новая приманка, чтобы заманить насъ, а затмъ състь! Теперь, когда они продырявили намъ шкуру, отчего же имъ и не полюбезничать съ нами…
— Но, мама, куда же мы пойдемъ? Вдь они наврное не оставятъ насъ въ селеніи.
Маг неопредленно и грозно махнула рукою. Куда они пойдутъ? Она ничего не знаетъ и старается не думать объ этомъ, такъ какъ эта мысль сводитъ ее съ ума. Они пойдутъ туда… куда-нибудь… Такъ какъ шумъ, производимый Ленорой и Генрихомъ, становился невыносимымъ, то мать набросилась на нихъ и прибила. Эстелла, ползавшая на четверенькахъ и свалившаяся со стола, еще увеличила своимъ плачемъ поднявшійся содомъ, мать успокоила ее затрещиной. Какъ бы хорошо было, если бы пуля унесла эту двчонку!.. Дале Маг заговорила объ Альзир и пожелала другимъ своимъ дтямъ такой же участи, какая выпала на долю этого маленькаго уродца. Наконецъ, она прислонилась головою къ стн и сама разразилась громкими рыданіями.
Этьенъ стоялъ въ сторон, не осмливаясь вмшаться въ эту сцену, такъ какъ онъ уже не пользовался вліяніемъ въ дом Маг, и даже дти сторонились отъ него съ недовріемъ. Но слезы этой несчастной хватали его за сердце и онъ проговорилъ:
— Ну, ну, мужайтесь, мы постараемся выпутаться изъ этого положенія.
Она, казалось, не слышала его словъ и заговорила тихо и жалобно:
— Ахъ, можно ли дожить до такого бдствія! Все еще кое-какъ шло до всхъ этихъ ужасовъ. Хотя и ли сухой хлбъ, но зато вс были вмст… Что такое случилось, Господи, что мы такое сдлали, что на насъ нашла такая бда?.. Одни лежать въ земл, другіе только и думаютъ, какъ бы лечь вмст съ тми!.. Правда, что насъ запрягали въ работу, какъ лошадей, и на нашу долю только и выпадали что палочные удары да забота округлять капиталы богачей безъ всякой надежды хоть когда-нибудь пожить и въ свою очередь хорошо. А когда нтъ надежды на лучшее, то и жить на свт мало радости. Да, да, это не могло такъ идти и нужно было хоть немного вздохнуть… Однако, если бы только знать! Возможное ли это дло — навлечь на себя такое несчастіе единственно только тмъ, что люди требовали справедливости!
Она глубоко вздыхала и голосъ ея замеръ отъ безпредльной скорби.
— Къ тому же, всегда найдутся искусители, которые наобщаютъ вамъ, что все можетъ устроиться отлично, если только вы сами захотите этого. Голова закружится отъ этихъ общаній… Люди до такой степени настрадаются отъ существующаго вокругъ нихъ, что начинаютъ, наконецъ, домогаться того, что никогда не можетъ осуществиться. Я мечтала, какъ какая-нибудь дура. Мн думалось, что можно жить въ дружб со всмъ свтомъ, и я залетла высоко, право, поднялась за облака! А когда люди падаютъ съ такой вышины въ грязь, то, конечно, ломаютъ себ ребра… Оказалось, что все это одна ложь, и впереди не было ничего такого, что намъ воображалось. Впереди было только горе, ахъ, столько горя, сколько хочешь, и въ придачу еще ружейные выстрлы!
Этьенъ слушалъ эти горькія жалобы, и каждая слеза, падавшая изъ глазъ Маг, падала, казалось, ему на сердце и жгла его. Что могъ онъ сказать этой бдной женщин, такъ страшно разбившейся при паденіи съ облаковъ, за которыя она унеслась въ своихъ мечтаніяхъ? Чмъ могъ онъ утшить или успокоить ее? Между тмъ Маг вышла насередину комнаты и только теперь посмотрла на Этьена. Потомъ, обращаясь къ нему на ‘ты’, она сказала въ порыв накипвшей въ ней тоски и злобы:
— И ты, погубивъ всхъ насъ, тоже говоришь теперь о томъ, что нужно приняться за работу?.. Я не упрекаю тебя ни въ чемъ… Но если бы я была на твоемъ мст и надлала столько зла товарищамъ, я давно бы умерла съ горя!..
Этьенъ хотлъ было отвчать, но затмъ передумалъ и только пожалъ съ отчаяніемъ плечами: не стоитъ давать никакихъ объясненій, потому что теперь она можетъ видть и понимать только одно: свое горе… Невыносимо страдая, онъ вышелъ изъ дому.
Казалось, что все селеніе поджидало Этьена на улиц, мужчины попрежнему стояли у дверей домовъ, женщины выглядывали изъ-за оконныхъ занавсокъ. Лишь только онъ показался, тотчасъ же послышался глухой ропотъ, начала собираться толпа. Уже въ теченіе четырехъ дней о немъ шли всевозможные пересуды, съ каждымъ часомъ становившіеся все боле и боле злобными, и, наконецъ, теперь вся эта злоба излилась на него. Рабочіе грозили Этьену кулаками, матери со злобой указывали на него ребятишкамъ, старики плевали, смотря на него. Это былъ тотъ поворотъ общественнаго мннія, который всегда ожидаетъ вождя, понесшаго пораженіе, это была роковая оборотная сторона популярности — ненависть, доведенная до послдней степени горькими мыслями о томъ, что вс пережитыя страданія и принесенныя жертвы пропали даромъ. Этьену приходилось теперь расплачиваться за все, и за голодъ, претерпваемый этими людьми, и за смерть ихъ товарищей.
Захарій, проходившій по улиц вмст съ Филоменой, толкнулъ Этьена и, злобно посмиваясь, проговорилъ:
— Ну, онъ толстетъ! Видно, что кормится чужими шкурами! Жена Левакъ выскочила изъ дома, сопровождаемая Бутелу. Думая о Бебер, своемъ мальчик, убитомъ пулею, она принялась кричать:
— Да, есть подлецы, которые убиваютъ дтей! Пусть онъ отыщетъ въ земл моего сына и отдастъ мн его!..
Такъ какъ Бутелу оставался въ дом и хозяйство шло попрежнему, то Левакъ обыкновенно забывала о своемъ муж, все еще не выпущенномъ на свободу. Но теперь она вспомнила о немъ и продолжала крикливымъ голосомъ:
— Ну, вотъ, бездльники прогуливаются на свобод, а честные люди сидятъ подъ замкомъ!
Этьенъ, желая уйти отъ нея, столкнулся съ Пьерронъ, прибжавшей черезъ садики. Эта женщина смотрла на смерть матери, какъ на свое избавленіе отъ постоянно угнетавшаго ее страха, что озлобленная Брюле рано или поздно кончитъ жизнь свою на вислиц, что же касается дочери, этой маленькой потаскушки Лидіи, то Пьерронъ не проронила о ней ни одной слезинки и, пожалуй, тоже была рада, что судьба избавила ее отъ этой обузы, однако, теперь и она, поддлываясь къ сосдкамъ, немедленно приняла ихъ сторону и тоже накинулась на Этьена.
— Гд мать, говори! А гд двочка?.. Вдь ты прятался за нихъ, и он проглотили свинецъ, который назначался теб!
Что длать? Задушить Пьерронъ и другихъ женщинъ? Драться со всми рабочими селенія?.. Была минута, когда Этьену очень хотлось этого. Кровь била ему въ голову, онъ мысленно называлъ товарищей скотами, дикими безмозглыми животными, не могущими понять, что нельзя ставить въ вину человку того, что произошло само собою, въ силу простой логики вещей. Не глупо ли это?.. Но онъ чувствовалъ съ тоскою, что не можетъ уже ни покорить этихъ людей опять своей власти, ни убдить ихъ и прибавилъ шагу, какъ бы не слыша сыпавшихся на него оскорбленій. Скоро ему пришлось почти бжать. У каждаго дома, мимо котораго онъ проходилъ, его ждала новая брань, люди остервенялись все боле и боле, и, наконецъ, голоса всхъ проклинавшихъ его слились въ одинъ общій злобный вопль. Это онъ, эксплуататоръ и убійца, единственная причина ихъ несчастій!.. Этьенъ вышелъ изъ селенія блдный, готовый, казалось, сойти съ ума, а толпа все шла за нимъ съ дикимъ ревомъ. Наконецъ, на дорог многіе отстали, но другіе все еще продолжали идти за нимъ и осыпали его ругательствами. Спустившись съ пригорка, онъ встртилъ, около кабака Авантажъ, другую толпу, шедшую изъ Вор.
Въ этой толп были старикъ Мукъ и Шаваль. Посл смерти сына и дочери, старый конюхъ служилъ на копяхъ попрежнему, какъ будто въ его жизни не произошло ничего особеннаго, и никто не слышалъ отъ него ни слова сожалнія или жалобы. Но вдругъ теперь, когда онъ увидлъ Этьена, имъ овладло бшенство, слезы выступили на его глазахъ, и брань безпорядочнымъ потокомъ полилась изъ его чернаго рта съ окровавленными деснами отъ вчнаго жеванія табаку.
— Развратникъ, свинья!.. Постой, ты еще долженъ поплатиться за моихъ бдныхъ ребятъ… Надо теб получить за нихъ что слдуетъ!
Онъ поднялъ съ земли кирпичъ, разломилъ его и бросилъ оба куска въ Этьена.
— Да, да, почистимъ его!— вскричалъ со смхомъ Шаваль, пришедшій въ восхищеніе отъ представившагося ему случая отомстить Этьену.— Каждому своя очередь… Теперь ты прижать къ стн, грязный гуляка!
Онъ тоже началъ швырять въ Этьена камнями. Поднялись дикіе крики, и вся толпа бросилась собирать кирпичи, разламывала ихъ и съ такимъ же озлобленіемъ осыпала ими Этьена, съ какимъ недавно осыпала солдатъ. Этьенъ остановился и сталъ лицомъ къ толп. Уклоняясь отъ летвшихъ въ него кирпичей, онъ попробовалъ заговорить съ этими людьми и образумить ихъ. Онъ говорилъ имъ все то, на что прежде эти люди отзывались восторженными криками, повторялъ т самыя слова, которыми опьянялъ нкогда своихъ слушателей, въ то время, когда велъ ихъ за собою, какъ послушное стадо, но теперь его власть надъ ними исчезла, и въ отвтъ ему сыпались только камни. Одинъ кирпичъ ушибъ лвую руку Этьена, опасность становилась все серьезне. Онъ началъ медленно отступать, покуда, наконецъ, не очутился около кабака Авантажъ.
Рассенръ стоялъ въ дверяхъ своего заведенія.
— Войди,— сказалъ онъ просто.
Этьенъ колебался, ему было крайне тяжело стать подъ защиту этого человка.
— Входи же, я поговорю съ ними.
Наконецъ, Этьенъ ршился и вошелъ въ валу, между тмъ какъ кабатчикъ заслонилъ дверь своими широкими плечами.
— Ну, друзья, будьте благоразумны… Вы знаете, что я васъ никогда не обманывалъ. Я всегда говорилъ, что надо быть благоразумными, и если бы вы меня послушались, то наврное не дошли бы до такого состоянія, въ какомъ находитесь теперь…
Раскачивая плечами и брюхомъ, онъ далъ волю своему легкому и безобидному краснорчію, словно открылъ шлюзы и выпустилъ потокъ теплой воды, быстро успокоивавшей его слушателей. Все его прежнее вліяніе разомъ возвратилось къ нему, онъ отвоевалъ обратно свою популярность такъ легко, такъ просто, какъ будто товарищи и не думали, мсяцъ тому назадъ, освистывать его и называть подлецомъ. Раздались одобрительныя восклицанія: ‘Очень хорошо!’ Вс согласны съ нимъ! Вотъ какъ слдовало говорить!.. Послышался взрывъ рукоплесканій.
Этьенъ въ изнеможеніи сидлъ въ глубин комнаты, и сердце его наполнялось горечью. Онъ вспомнилъ предсказаніе Рассенра, когда тотъ говорилъ ему въ лсу, что толпа неблагодарна и рано или поздно обратится противъ него. Какое безсмысленное скотство! Какое гнусное забвеніе всего, что длалось имъ ради этихъ людей! Толпа — это слпая сила, постоянно пожирающая само себя. Этьенъ выходилъ изъ себя при мысли, что эти животныя портятъ свое собственное дло, и терзался отчаяніемъ, думая о своемъ личномъ крушеніи, о трагическомъ конц своей блестящей роли. Что же, неужели въ самомъ дл все кончено? Ему припомнилась сходка въ лсу, когда три тысячи сердецъ бились біеніемъ его сердца. Тогда популярность его была такъ велика, что, казалось, ничто не могло поколебать ее, тогда весь этотъ народъ принадлежалъ ему, и онъ чувствовалъ себя его властелиномъ. Въ то время его опьяняли безумныя грезы: онъ видлъ Монсу у своихъ ногъ, а тамъ — ему мечтался уже Парижъ, въ которомъ онъ появится, можетъ быть, депутатомъ и разгромитъ буржуазію въ пламенной рчи, въ первой рчи, сказанной рабочимъ съ парламентской трибуны. А теперь все кончено! Онъ пробуждается отъ этихъ грезъ презираемымъ человкомъ, и народъ провожаетъ бывшаго вождя камнями.
Въ это время Рассенръ возвысилъ голосъ.
— Никогда насиліе не приводило ни къ чему хорошему, міръ нельзя передлать въ одинъ день. Люди, уврявшіе васъ, что можно передлать все разомъ, были или шутники, или мошенники.
— Браво, браво!— кричала толпа.
— Кто же виноватъ во всемъ случившемся?— спросилъ Этьенъ самого себя, и у него на сердц сдлалось еще тяжеле. Въ самомъ дл, виноватъ ли онъ во всхъ этихъ несчастіяхъ, отъ которыхъ самъ истекаетъ кровью? Виноватъ ли онъ въ томъ, что одни умерли, другіе удручены горемъ, женщины и дти превратились въ скелеты и сидятъ безъ хлба?.. Онъ смутно предвидлъ это давно, еще при самомъ начал стачки, когда, однажды вечеромъ, передъ его глазами пронеслась, какъ видніе, страшная картина всхъ этихъ страданій. Но уже тогда имъ словно владла какая-то посторонняя сила и уносила его все дальше и дальше, вмст съ его товарищами. Да и вообще онъ никогда не управлялъ ими, никогда не велъ ихъ за собою, а, напротивъ, они влекли его, куда хотли, и принуждали длать такія вещи, на которыя онъ не пошелъ бы ни за что, если бы толпа не напирала на него сзади и не толкала впередъ. Каждое новое насиліе заставляло его остолбенть отъ изумленія, потому что онъ ни разу не предвидлъ событій и вовсе не желалъ того, что длалось. Могъ ли онъ ожидать, напримръ, что придетъ день, когда его бывшіе врные послдователи побьютъ его камнями? Эти люди лгутъ, обвиняя его въ томъ, что онъ общалъ имъ праздную и сытую жизнь. Они мечтали о ней, это правда, а что касается до него, то онъ даже не совтовалъ имъ начинать стачку… Но вс эти соображенія, которыми Этьенъ старался оправдать себя и успокоить свою совсть, смущались поднимавшеюся въ немъ смутною тревогою, что роль вождя рабочихъ оказалась просто не по силамъ ему и что, будь на его мст другой человкъ, боле знающій и лучше образованный, дла могли бы принять совсмъ другой оборотъ. Во всякомъ случа онъ чувствовалъ, что теперь у него нтъ ни желанія, ни силы попытаться исправить дло, что онъ уже не только не живетъ сердцемъ со своими товарищами, а, напротивъ, боится ихъ, боится этого страшнаго неодолимаго чудовища — народной массы, дйствующей, какъ стихійная сила, и слпо, и неразумно сметающей съ лица земли все, что ни попадется ей навстрчу. Эта масса становилась ему почти противной, и его все боле влекло въ высшую среду, къ которой онъ постепенно приближался, по мр того, какъ вкусы его становились утонченне.
Въ эту минуту голосъ Рассенра покрылся поднявшимися восторженными криками.
— Да здравствуетъ Рассенръ!.. Вотъ настоящій человкъ!.. Браво! Браво!..
Кабатчикъ вошелъ въ залу и заперъ за собою дверь, а толпа начала расходиться. Очутившись другъ передъ другомъ, Этьенъ и Рассенръ молча переглянулись, затмъ оба пожали плечами и кончили тмъ, что выпили по кружк пива.
Въ этотъ же самый день въ Піолен праздновалась помолвка Негреля и Сесили и былъ большой обдъ. Еще наканун Грегуары распорядились, чтобы натерли воскомъ полъ столовой и смели пыль съ мебели въ салон. Мелани царствовала въ кухн, наблюдая за жаркимъ и потряхивая кастрюли съ соусами, аппетитный запахъ которыхъ доносился до самыхъ чердаковъ. На общемъ домашнемъ совт было постановлено, что кучеръ Франсисъ будетъ помогать Гонорин прислуживать за столомъ, садовница станетъ мыть посуду, а садовникъ отворять для гостей двери.
Все шло какъ нельзя лучше. Г-жа Геннебо было очаровательна въ обращеніи съ Сесилью и улыбнулась Негрелю, когда нотаріусъ изъ Монсу любезно предложилъ тостъ за счастіе будущихъ супруговъ. Господинъ Геннебо былъ тоже очень любезенъ и казался такимъ оживленнымъ и веселымъ, что присутствующіе на обд не узнавали этого обыкновенно холоднаго человка. Носились слухи, что директоръ снова возвратилъ поколебавшееся было къ нему довріе членовъ правленія и, кром того, скоро будетъ награжденъ орденомъ почетнаго легіона за ту энергію, съ которою онъ подавилъ стачку. Гости избгали говорить о послднихъ событіяхъ, но въ томъ радостномъ оживленіи, которое было видно на всхъ лицахъ, чувствовалось торжество побды, одержанной надъ рабочими, и самый обдъ все боле превращался въ оффиціальное празднованіе ея. Наконецъ-то порядочные люди освободились отъ преслдовавшаго ихъ кошмара и снова могутъ пить и спать спокойно! Относительно убитыхъ въ Вор, кровь которыхъ только-что была всосана грязью копей, проскользнулъ одинъ лишь осторожный намекъ въ томъ род, что углекопамъ необходимо было дать этотъ урокъ, и вс умилились, когда Грегуары прибавили, что теперь каждый изъ присутствующихъ обязанъ позаботиться о томъ, чтобы залечить раны, нанесенныя этимъ бднымъ людямъ. Видя, что ихъ славные углекопы опять принялись за работу въ подземныхъ глубинахъ и опять ведутъ себя такъ же смиренно, какъ и прежде, въ теченіе цлаго вка, старики уже простили этихъ бдняковъ и снова преисполнились своимъ обычнымъ благодушнымъ спокойствіемъ. Присутствовавшіе на обд представители высшаго общества Монсу тоже освободились теперь отъ угнетавшаго ихъ страха и соглашались, что на вопросъ о заработной плат не мшало бы обратить вниманіе и основательно разсмотрть его. Наконецъ, когда за жаркимъ Геннебо, прочиталъ письмо епископа, въ которомъ тотъ сообщалъ ему, что аббатъ Ранвье переводится на другое мсто, для всхъ стало ясно, что побда одержана полная. Вся провинціальная буржуазія страстно возмущалась поведеніемъ этого кюре, обозвавшаго солдатъ убійцами. Негодованіе противъ него было такъ велико, что, когда подали на столъ дессертъ, нотаріусъ, нисколько не стсняясь, сталъ называть себя безбожникомъ…
Въ числ гостей былъ со своими обими дочерьми и Деноленъ, старавшійся по возможности скрыть отъ этого оживленнаго общества свое печальное настроеніе. Въ это самое утро онъ подписалъ актъ, которымъ передавалъ свои вандамскія копи компаніи Монсу. Прижатому къ стн, совсмъ погибавшему, ему не оставалось ничего боле, какъ согласиться на условія членовъ правленія и отдать имъ копи — эту давно подкараулившуюся ими добычу — за такую жалкую сумму, которою онъ едва-едва только могъ расплатиться со своими кредиторами. Его положеніе было таково, что онъ взглянулъ, какъ на счастливый выходъ изъ него на предложеніе этихъ господъ занять у нихъ должность окружнаго инженера, тотчасъ же согласился на это, и, такимъ образомъ, ему приходилось отнын наблюдать, въ качеств простого наемника, за тми самыми копями, которыя поглотили все его состояніе. Это былъ похоронный звонъ для маленькихъ предпріятій отдльныхъ лицъ, предвщавшій, что близится время ихъ гибели, что вс они, одно за другимъ, будутъ пожраны ненасытнымъ людодомъ — капиталомъ, утонутъ во вздымающемся все выше и выше поток большихъ компаній. Деноленъ одинъ поплатился за убытки, которые стачка причинила компаніи Монсу, и чувствовалъ, что, когда на этомъ обд гости пили за орденъ, доставшійся Геннебо, они пили, вмст съ тмъ, и за разореніе его, Денолена… Онъ утшался до нкоторой степени только тогда, когда смотрлъ на Люси и Жанну и видлъ, что об двушки, прелестныя въ своихъ не одинъ разъ передланныхъ платьяхъ, шумно веселы, какъ будто въ ихъ жизни не произошло никакой перемны, а потеря состоянія не заслуживаетъ ничего, кром смха. Когда гости перешли въ салонъ пить кофе, Грегуаръ отвелъ своего кузена въ сторону и поздравилъ его съ тмъ, что тотъ, наконецъ, нашелъ въ себ достаточно мужества и ршился разстаться со своими копями.
— Что же длать? Твоя ошибка состояла въ тонъ, что ты рискнулъ для Вандама тмъ милліономъ, который получилъ за твое ‘денье’ отъ копей Монсу. Это былъ ужасный и гибельный шагъ… Твой милліонъ пропалъ, несмотря на вс твои усилія, тогда какъ мое ‘денье’, которое не выходило изъ ящика моего стола, кормить меня такъ, что я живу, ничего не длая, и будетъ также кормить дтей моихъ внуковъ.

II.

Въ воскресенье, когда наступила ночь, Этьенъ потихоньку вышелъ изъ селенія. Ясное небо, усянное звздами, освщало землю голубоватымъ сумеречнымъ свтомъ. Этьенъ спустился въ каналу и тихо пошелъ берегомъ по направленію къ Маршъену. Тропинка, тянувшаяся по газону на цлыхъ два ль вдоль канала, который разстилался вдаль, какъ безконечная полоса растопленнаго серебра, была любимымъ мстомъ прогулокъ Этьена. Никогда не встрчалъ онъ на этой тропинк ни души, но на этотъ разъ съ досадой увидлъ, что кто-то идетъ къ нему навстрчу. При блдномъ свт звздъ эти два одиноко прогуливавшіеся человка узнали другъ друга только тогда, когда столкнулись лицомъ къ лицу.
— Ахъ, это ты!— пробормоталъ Этьенъ.
Суваринъ молча кивнулъ головой. Съ секунду они стояли неподвижно, затмъ пошли рядомъ по направленію къ Маршьену. Каждый изъ нихъ, казалось, былъ погруженъ въ свои мысли и нисколько не думалъ о спутник.
— Читалъ ли ты, какой успхъ выпалъ Плюшару въ Париж?— спросилъ наконецъ Этьенъ.— Посл этой монмартрской сходки его поджидали на улиц и сдлали ему овацію… О, онъ двинулся впередъ, несмотря на свою хрипоту, и теперь пойдетъ, куда только захочетъ!
Машинистъ пожалъ плечами. Онъ съ презрніемъ относился ко всмъ этимъ говорунамъ, которые занимаются политикой точно такъ же, какъ другіе занимаются адвокатурой, — съ единственною цлью нажить себ деньги своими громкими фразами.
Этьенъ читалъ теперь Дарвина или, лучше сказать, отрывки изъ его сочиненій, вкратц и популярно изложенные въ небольшомъ томик, стоившемъ пять су. Подъ впечатлніемъ этой книжки, плохо понятой имъ, онъ составилъ себ новую революціонную теорію борьбы за существованіе и сталъ доказывать Суварину, что тощіе непремнно должны пожрать тучныхъ, что сильный народъ неизбжно поглотитъ худосочную буржуазію. Но Суваринъ съ сердцемъ отвчалъ ему, что глупы т соціалисты, которые основываютъ свои теоріи на ученіи Дарвина, этого апостола научнаго неравенства, потому что его пресловутый ‘подборъ’ хорошъ только для философовъ аристократіи и ея защитниковъ. Однако же, Этьенъ не убдился этимъ, онъ продолжалъ спорить и высказалъ смущавшія его сомннія въ слдующей гипотез: положимъ, что старое общество боле не существуетъ, оно безъ остатка сметено съ лица земли… Хорошо, но не слдуетъ ли опасаться того, что новый міръ мало-по-малу преисполнится тою же прежнею несправедливостью?.. Вдь одни изъ членовъ этого новаго общества будутъ больные люди, а другіе — здоровые, одни, боле ловкіе и счастливые, будутъ умло пользоваться всмъ и жирть, а другіе, глупые и лнивые, сдлаются ихъ рабами… Тогда, словно озлобленный этимъ призракомъ вчной нищеты и вчнаго неравенства, машинистъ мрачно воскликнулъ, что, если справедливость невозможна между людьми, то человчество погибнетъ, вотъ и все. Наступило молчаніе.
Суваринъ опустилъ голову и до того задумался, что шелъ по самому краю канала, поросшаго травою, съ тою же спокойною увренностью, съ которою лунатикъ бродить по желобу кровли.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Этьенъ пріостановился, вздрагивая отъ ночного воздуха.
— Мы зашли слишкомъ далеко, не хочешь ли возвратиться назадъ.
Они медленно пошли назадъ къ Вор. Сдлавъ нсколько шаговъ, Этьенъ опять заговорилъ:
— Видлъ ли ты новыя афиши?
Это были большія желтыя объявленія отъ компаніи, опять появившіяся сегодня утромъ на всхъ стнахъ. На этотъ разъ компанія обращалась къ углекопамъ въ несравненно боле примирительномъ тон и высказывалась гораздо опредленне. Вс рабочіе, которымъ было раньше отказано отъ работы, будутъ снова приняты на копи, подъ тмъ только условіемъ, чтобы принимались за работу не позже завтрашняго дня. Все прошлое будетъ предано забвенію, и даже наиболе скомпрометированные изъ рабочихъ могутъ быть спокойны, что противъ нихъ не будетъ возбуждено никакихъ преслдованій.
— Да, я видлъ,— отвчалъ машинистъ.
— Ну, что же ты объ этомъ думаешь?
— Я думаю, что все кончено… Стадо примется за работу. Вс вы слишкомъ дрянны…
Этьенъ съ лихорадочной горячностью началъ оправдывать товарищей: у отдльныхъ людей нтъ недостатка въ мужеств, но что длать, толпа, умирающая съ голоду, безсильна. Шагъ за шагомъ они дошли до Вор и остановились передъ черной массой строеній. Этьенъ продолжалъ разговоръ и клялся, что самъ не примется за работу, но не можетъ обвинять товарищей, которые возьмутся за нее. Потомъ, вспомнивъ о переходившемъ изъ устъ въ уста слух, что плотники не успли починить какъ слдуетъ обшивку шахты, онъ спросилъ, правда ли это. Правда ли, будто дерево, которымъ, какъ рубашкой, покрыта внутренность шахты, до того уступило давленію почвы и выдалось внутрь, что въ одномъ мст, на протяженіи боле чмъ пяти метровъ, одинъ изъ подъемныхъ ящиковъ сильно трется объ стну каждый разъ, когда спускается внизъ или поднимается вверхъ? Суваринъ, сдлавшійся молчаливымъ, отрывисто отвчалъ, что онъ дежурилъ при машин еще вчера, и ящикъ дйствительно трется о стну, такъ что машинистамъ приходится пускать его вдвое скоре, чтобы заставить пройти въ этомъ мст. Объ этомъ говорили начальникамъ, но они вс съ раздраженіемъ отвчали, что теперь нужно думать о добываніи угля, а шахту укрпятъ потомъ.
— Дло кончится тмъ, что обшивка лопнетъ!— прошепталъ Этьенъ.— Будетъ имъ праздникъ!..
Устремивъ пристальный взглядъ на вопи, Суваринъ спокойно отвчалъ:— Если она лопнетъ, товарищи, которымъ ты совтуешь спуститься туда, почувствуютъ это на своихъ бокахъ.
На колокольн пробило девять часовъ. Этьенъ сказалъ, что онъ пойдетъ спать, машинистъ, даже не протянувъ ему руки на прощанье, проговорилъ:
— Ну, такъ прощай, я ухожу.
— То есть какъ уходишь?
— Да, я отказался отъ мста и ухожу отсюда.
Этьенъ смотрлъ на него, пораженный и взволнованный. Они два часа ходили вмст по берегу канала, и этотъ странный человкъ только теперь объявляетъ самымъ спокойнымъ тономъ, что совсмъ уходитъ отсюда… А у него, Этьена, сердце болзненно сжалось, лишь только онъ услышалъ объ этой неожиданной разлук. Все-таки вдь они знали другъ друга, вмст страдали, и больно подумать что, быть можетъ, никогда въ жизни имъ не приведется боле встртиться.
— Куда же ты уходишь?
— Туда… я и самъ не знаю.
— Но мы встртимся когда-нибудь?
— Нтъ, не думаю.
Съ минуту они простояли молча, лицомъ къ лицу, не зная, что еще сказать другъ другу.
— Ну, такъ прощай.
— Прощай.
Этьенъ возвратился въ селеніе, а Суваринъ повернулъ назадъ и опять пошелъ по берегу канала. Оставшись теперь одинъ, среди глубокаго ночного мрака, онъ началъ ходить взадъ и впередъ, опусти въ голову и останавливаясь только для того, чтобы сосчитать доносившіеся до него издалека удары часового колокола. Когда пробило полночь, онъ пошелъ къ Вор.
Въ это время копи были совершенно пусты, и онъ встртилъ только одного надсмотрщика, совсмъ соннаго, со слипавшимися заспанными глазами. Обыкновенно только въ два часа, то есть за часъ до начала ночной работы землекоповъ, принимались разводить огонь подъ котлами. Сначала Суваринъ прошелъ наверхъ, чтобы взять изъ шкапа будто бы забытую имъ тамъ куртку. Въ ней были завернуты различные инструменты: коловоротъ съ его принадлежностями, маленькая хорошо закаленная пила, молотокъ и долото. Затмъ онъ вернулся обратно, но вмсто того, чтобы выйти вонъ черезъ баракъ, прошелъ по узкому корридору въ тону ходу шахты, въ которомъ находились, лстницы. Съ курткой подъ мышкой, онъ началъ безшумно спускаться внизъ по ступенькамъ, считая пройденныя лстницы, чтобы знать, на какое разстояніе онъ удалился отъ земной поверхности. Подъемный ящикъ задвалъ за обшивку шахты на глубин трехсотъ шестидесяти четырехъ метровъ, слдовательно, подл пятьдесятъ четвертой лстницы. Дойдя до нея, онъ провелъ рукой по обшивк стны и ощупалъ выгнувшіяся доски. Это и было опасное мсто.
Тогда онъ принялся за работу съ ловкостью и хладнокровіемъ искуснаго рабочаго, долго обдумывавшаго предстоящую ему задачу. Прежде всего онъ пропилилъ отверстіе въ перегородк, отдлявшей тотъ ходъ, гд были лстницы, отъ отдленія, по которому спускались и поднимались подъемные ящики. Затмъ, быстро зажигая спички и такъ же быстро задувая ихъ, машинистъ осмотрлъ обшивку шахты и т еще свжія исправленія, какія были въ ней сдланы.
Въ мстностяхъ, лежащихъ между Калэ и Валансьеномъ, проведеніе и устройство шахтъ представляетъ чрезвычайныя трудности, потому что приходится ихъ прокладывать сквозь массы подземныхъ водъ, разстилающихся необъятными пространствами на одномъ уровн съ самыми низменными равнинами. Только особенно тщательнымъ устройствомъ обшивки, доски которой скрпляются въ подобныхъ случаяхъ врод того, какъ скрпляются стнки бочекъ, удается сдерживать напоръ этихъ подземныхъ водъ и отдлить шахту отъ цлыхъ озеръ, мрачныя и глубокія волны которыхъ хлещутъ въ ея стны. При проведеніи шахты Вор пришлось устроитъ такую обшивку въ двухъ мстахъ: вверху, гд она сдерживала плывучіе пески, насыщенные водою, какъ губка, и пласты блой глины, которые примыкали къ мловому слою, затмъ, внизу, подъ каменноугольнымъ пластомъ. Здсь обшивка защищала шахту отъ напора желтаго песка, мелкаго, какъ мука, и не сыпавшагося, а скоре лившагося, какъ льется какая-нибудь прозрачная жидкость. Тутъ же находился и ‘Потокъ’, это подземное море, ужасъ всхъ сверныхъ каменноугольныхъ копей, море со своими бурями и крушеніями, море таинственное и неизмренное, катящее свои черныя волны на глубин боле чмъ трехсотъ метровъ подъ земной поверхностью. Обыкновенно обшивка шахты выдерживаетъ хорошо этотъ страшный напоръ. Опасность наступаетъ только въ такомъ случа, если вблизи шахты начнетъ осдать почва, поколебленная обвалами въ какихъ-нибудь подземныхъ галереяхъ. Осдая, она опускается иногда не прямо внизъ, а сползаетъ всею массою нсколько въ сторону и, надвигаясь на обшивку шахты, выпираетъ ее внутрь. Если случится это, тогда копямъ угрожаетъ двойная опасность: быть залитыми водою и засыпанными цлымъ рядомъ обваловъ.
Суваринъ, сидя верхомъ въ выпиленномъ имъ отверстіи въ перегородк, разсматривалъ обшивку шахты и ясно видлъ, что она повреждена очень серьезно: доски страшно выгнулись изъ рамъ, въ которыя были вставлены, а иныя даже совсмъ вышли изъ заплечекъ. Вода обильно просачивалась въ пазы, несмотря на смоленую паклю, которою они были законопачены. Торопившіеся плотники ограничились тмъ, что кое-какъ скрпили углы желзными скобами, даже не позаботившись привинтить ихъ, какъ слдуетъ. По размрамъ всхъ этихъ поврежденій было очевидно, что позади обшивки совершается какое-то грозное движеніе песковъ ‘Потока’.
Суваринъ развинтилъ своимъ коловоротомъ винты угловыхъ скобъ, такъ что теперь он едва держались и, при первомъ напор извн, должны были вс сорваться со своихъ мстъ. Это была до безумія дерзкая работа, потому что во время ея онъ двадцать разъ рисковалъ оборваться и пролетть внизъ головой т сто восемьдесятъ метровъ, которые отдляли его отъ дна шахты. Онъ придерживался руками за толстые дубовые проводники, между которыми скользили во время работы подъемные ящики, съ полнымъ презрніемъ къ смерти пробирался, повиснувъ надъ бездной, по поперечнымъ брусьямъ, скрплявшимъ эти проводники, ходилъ взадъ и впередъ, садился, ложился на спину и при этомъ опирался только на локоть или на колно. Малйшее дуновеніе втра могло его сбросить внизъ, и три раза онъ уже совсмъ готовъ былъ оборваться, но даже не вздрогнулъ. Сначала онъ ощупывалъ мсто рукою, затмъ начиналъ работать, зажигая спичку только въ тхъ случаяхъ, когда не могъ найти среди этихъ липкихъ бревенъ того, что ему было нужно. Развинтивъ винты, Суваринъ принялся за доски, и тогда положеніе его сдлалось еще опасне. Отыскавъ ту часть обшивки, которая скрпляла другія части, онъ набрасывался на нее, провертывалъ въ ней дыры, пропиливалъ ее, старался сдлать тоньше, чтобы она оказывала меньше сопротивленія вншнему напору. Черезъ дыры и трещины струйками врывалась вода, ослпляла его, обдавала ледянымъ дождемъ… Дв спички, зажженныя имъ, погасли, остальныя оказались подмоченными, и вокругъ наступилъ безпросвтный мракъ.
Съ этой минуты Сувариномъ овладло какое-то бшенство. Эта черная мрачная нора, въ которой хлесталъ проливной дождь, внушала ему такое омерзніе, что въ немъ явилась потребность разрушить ее сейчасъ же на свою голову. Онъ накинулся на-угадъ на обшивку, дйствовалъ то коловоротомъ, то пилою, и работалъ съ такою яростью, какъ будто ворочалъ ножемъ въ кож живого существа, которое ненавидлъ. Онъ убьетъ, наконецъ, это Вор, это злое чудовище, вчно открытая пастъ котораго поглотила столько человческаго мяса! Слышался визгъ инструментовъ, выгибая свою тонкую спину, машинистъ ползалъ взадъ и впередъ, спускался ниже, опять поднимался, двигался безостановочно, словно ночная птица, летающая подъ сводомъ церковной колокольни, и если не оборвался, то благодаря какому-то чуду.
Наконецъ ему стало досадно на самого себя, и онъ постарался успокоиться. Разв нельзя длать дло хладнокровно?.. Онъ неторопливо отдышался, потомъ опять воротился на тотъ ходъ, въ которомъ были лстницы, вставилъ въ перегородку выпиленныя доски и такимъ образомъ закрылъ продланное имъ отверстіе. Теперь дло подготовлено достаточно, и нтъ никакой надобности, чтобы сдланныя имъ поврежденія бросались въ глаза и возбудили тревогу, потому что въ такомъ случа ихъ тотчасъ же постарались бы исправить. Чудовище ранено въ самое брюхо, такъ что врядъ ли доживетъ до вечера, и онъ подписался подъ этимъ дломъ настолько явственно, что испуганный міръ узнаетъ, своею ли смертью умерло Вор… Суваринъ завернулъ инструменты въ куртку и медленно началъ подниматься по лстницамъ. Затмъ, выйдя никмъ не замченный изъ зданія копей, онъ даже не подумалъ пойти перемнить промокшее платье. Пробило три часа. Машинистъ остановился на дорог и ждалъ.
Въ это самое время Этьенъ проснулся и тревожно прислушивался къ легкому шуму, который явственно раздался среди густого мрака, наполнявшаго комнату. Онъ отчетливо различалъ короткое дыханіе дтей, храпнье Боньмора и Маг, все одну и ту же ноту, которую высвистывалъ, словно на флейт, Жанлинъ, спавшій на одной постели съ нимъ, но больше ничего не было слышно. Этьенъ подумалъ, что этотъ странный шорохъ, по всей вроятности, ему пригрезился. Онъ уже опустилъ было голову на подушку, какъ въ это время тотъ же шорохъ опять возобновился. Это былъ шелестъ соломеннаго матраца, съ котораго кто-то осторожно вставалъ. Тогда Этьену пришло въ голову, не заболла ли Катерина.
— Это ты? Что съ тобой?— прошепталъ онъ.
Никто не отвчалъ, слышалось только храпнье спящихъ людей. Шорохъ не возобновлялся минуть пять, но затмъ послышался снова. На этотъ разъ Этьенъ убдился, что это не сновидніе, всталъ съ постели и перешелъ черезъ-комнату, протянувъ въ темнот руки впередъ, чтобы ощупать постель, стоявшую напротивъ. Велико было его удивленіе, когда онъ наткнулся на Катерину, сидвшую на кровати. Двушка видимо сдерживала дыханіе и старалась возможно меньше длать шуму.
— Отчего же ты не отвчала? Что ты тутъ длаешь?
Наконецъ она отвтила:
— Я встаю.
— Ты встаешь… такъ рано?
— Да, я пойду работать на копи.
Страшно взволнованный, Этьенъ прислъ на край матраца, между тмъ какъ Катерина объяснила ему, почему она принимается за работу. Она не можетъ боле переносить ни этой праздной жизни, ни полныхъ упрека взглядовъ матери, и лучше ужь подвергнуться риску быть тамъ побитой Шавалемъ, чмъ оставаться въ этомъ тяжеломъ положеніи. Если даже мать не возьметъ денегъ, которыя она, Катерина, заработаетъ, то что же длать, она настолько уже взрослая двушка, что можетъ жить отдльно и сама варить себ супъ.
— Уходи, я буду одваться. Только, пожалуйста, будь такъ милъ, не говори ничего.
Но онъ не уходилъ отъ нея и, охваченный грустью и жалостью, обнялъ ее за талію. Сидя на краю еще не остывшей постели, полуодтые, они прижались близко другъ къ другу своими теплыми тлами. Первымъ побужденіемъ Катерины было освободиться отъ этой ласки Этьена, но потомъ она тихо заплакала и, полнымъ отчаянія движеніемъ, тоже обняла его за шею, словно желая удержать около себя. И они сидли, обнявшись, проникнутые печалью и нжностью, и думали о прошломъ, о своей несчастной любви. Неужели между ними все кончено? Неужели и теперь, когда они свободны, имъ все-таки не придется сблизиться тсне-другъ съ другомъ? Вдь, въ сущности, нуженъ всего только одинъ проблескъ счастья, чтобы разъ навсегда разсялось мшавшее имъ сойтись тягостное чувство, до того сложное и смшанное, что они сами не могли опредлить его хорошенько.
— Иди спать,— прошептала Катерина.— Я не хочу зажигать огонь, чтобы не разбудить мамы…. Мн пора идти, оставь меня…
Но Этьенъ ничего не слушалъ и безумно сжималъ ее, тогда какъ сердце его было полно безпредльной тоски. Его наполняла теперь жажда мира и счастія. Онъ уже видлъ себя женатымъ, поселившимся въ маленькомъ, опрятномъ домик и думающимъ только о томъ, чтобы жить и умереть тамъ вмст съ нею. Онъ сталъ бы довольствоваться однимъ хлбомъ, и если бы хлба хватало только на одного человка, онъ отдавалъ бы послдній кусокъ ей, Катерин. Разв жизнь стоитъ чего-нибудь большаго?
Однако Катерина отняла отъ его шеи свои обнаженныя руки.
— Пожалуйста оставь меня!
Тогда, увлеченный порывомъ своего сердца, Этьенъ прошепталъ ей на ухо:
— Подожди, я иду вмст съ тобой.
Онъ самъ удивился этимъ словамъ. Вдь онъ клялся, что не примется за работу. Откуда же явилось это внезапное ршеніе, сорвавшееся съ его губъ помимо воли и безъ малйшаго колебанія? Онъ почувствовалъ теперь такое спокойствіе, такое полное излеченіе отъ всхъ своихъ сомнній, что твердо остановился на этомъ ршеніи, какъ человкъ погибавшій и совершенно случайно нашедшій, наконецъ, единственный исходъ своимъ страданіямъ. Онъ не хотлъ даже слушать увщаній Катерины, когда та, понимая, что онъ ршился на этотъ шагъ ради нея, встревожилась, что товарищи встртятъ ихъ на копяхъ бранью. Наплевать ему на все, въ объявленіи компаніи общано прощеніе всмъ.
— Я хочу работать… только объ этомъ и думаю… Однемся потихоньку.
Они начали одваться въ темнот, принимая тысячу предосторожностей, чтобы никого не разбудить. Катерина еще наканун приготовила тайкомъ свой рабочій костюмъ, Этьенъ вынулъ изъ шкапа куртку и панталоны. Молодые люди даже не умылись, боясь, какъ бы не стукнуть умывальной глиняной чашкой. Вс спали, но надо было пройти черезъ узкій корридоръ, въ которомъ стояла кровать матери. Къ несчастію, войдя въ него, они наткнулись на стулъ. Маг проснулась и спросила соннымъ голосомъ:
— Ну, кто тамъ?
Катерина, дрожа, остановилась и крпко сжала руку Этьена.
— Это я, не безпокойтесь,— сказалъ онъ.— Мн очень жарко, и я сойду подышать чистымъ воздухомъ.
— Хорошо, хорошо.
Маг снова заснула, но Катерина все еще не смла пошевелиться. Наконецъ она сошла въ кухню, разрзала на дв половины тартинку, приготовленную ею изъ остатковъ хлба, который дала какая-то дама изъ Монсу, и затмъ, заперевъ осторожно дверь, они ушли.
Суваринъ стоялъ около кабака Авантажъ, на поворот дороги. Уже съ полчаса онъ смотрлъ на едва виднвшіяся въ темнот тни углекоповъ, отправлявшихся на работу и проходившихъ мимо него съ глухимъ топотомъ медленно бредущаго стада. Онъ считалъ людей, какъ мясникъ считаетъ животныхъ, идущихъ на бойню, и удивлялся, что ихъ такъ много. Несмотря на то, что машинистъ всегда думалъ о людяхъ очень дурно, онъ все-таки не ожидалъ, чтобы ‘подлецовъ’ оказалась такая масса. Рабочіе все тянулись мимо него безконечною вереницей, и онъ смотрлъ на нихъ безстрастно, яснымъ взглядомъ, со стиснутыми зубами.
Вдругъ онъ вздрогнулъ: между этими проходившими мимо него людьми, лицъ которыхъ не видно было въ темнот, Суваринъ узналъ, наконецъ, одного человка по его походк. Онъ подошелъ и остановилъ этого человка.
— Куда ты идешь?
Сконфуженный Этьенъ пробормоталъ вмсто отвта:
— Какъ, ты еще здсь!
Затмъ онъ сознался, что идетъ на работу. Конечно, онъ клялся, что не примется за нее, но разв это жизнь — сидть, сложа руки, и ждать перемнъ, которыя произойдутъ, можетъ быть, черезъ сто лтъ?.. Къ тому же, у него есть особенныя причины, заставившія его ршиться.
Суваринъ слушалъ его, слегка вздрагивая. Наконецъ, онъ взялъ Этьена за плечо и повернулъ назадъ, къ селенію.
— Ступай домой, я хочу этого, слышишь ли?
Въ это время подошла Катерина, и машинистъ узналъ и ее. Этьенъ протестовалъ, говоря, что онъ никому не позволитъ вмшиваться въ его дла. Глаза Суварина переходили съ лица молодой двушки на лицо товарища, и затмъ, махнувъ пренебрежительно рукой, онъ отступилъ назадъ. Когда въ сердц мужчины поселится женщина, онъ все равно погибъ и можетъ умирать… Суваринъ отрывисто сказалъ:— Иди!
Чувствуя себя нсколько неловко, Этьенъ хотлъ сказать на прощанье хоть какое-нибудь доброе слово Суварину, чтобы не разставаться такимъ образомъ.
— Такъ ты все-таки уходишь сегодня?
— Да.
— Ну, такъ дай же хоть руку. Добрый путь, и не сердись на меня.
Суваринъ протянулъ ему руку, словно ледяную. Ему не нужно ни друга, ни женщины…
— На этотъ разъ мы простимся съ тобой совсмъ?
— Да, прощай.
Суваринъ неподвижно стоялъ въ темнот и слдилъ глазами за Этьеномъ и Катериной, входившими въ Вор.

III.

Въ четыре часа начали спускать рабочихъ въ шахту. Дансаэртъ, помстившійся въ контор отмтчика, которая находилась въ той комнат, гд хранились лампы, самъ записывалъ каждаго подходившаго къ нему рабочаго и приказывалъ дать ему лампу. Онъ записывалъ всхъ, не длая ни малйшаго замчанія никому, такъ какъ компанія общала, что все прошлое будетъ забыто. Но когда онъ увидлъ показавшіяся въ форточк лица Катерины и Этьена, то даже привскочилъ съ мста, страшно покраснлъ и уже раскрылъ было ротъ, чтобы сказать, что ни за что не пуститъ Этьена на копи. Однако онъ тотчасъ передумалъ и только пробормоталъ съ насмшливымъ видомъ: ‘О, о, даже и сильный изъ сильныхъ свалился на землю? Должно быть, у компаніи есть же что-нибудь хорошее, если страшный разрушитель Монсу пришелъ просить хлба?..’ Этьенъ молча взялъ лампу и пошелъ къ шахт вмст съ Катериной.
Двушка боялась, что именно тамъ, въ пріемномъ отдленіи, товарищи встртятъ ихъ бранью. Только-что войдя туда, она увидла Шаваля, стоявшаго, въ ожиданіи очереди, посреди двухъ десятковъ другихъ рабочихъ. Онъ съ бшенствомъ бросился было къ ней, но, увидвъ Этьена, остановился и пожалъ пренебрежительно плечами. Очень хорошо! Съ того момента, когда другой занялъ еще не остывшее посл него мсто, ему все равно. Онъ даже радъ, что развязался! Теперь за нею пусть смотритъ тотъ, другой, если онъ такъ любитъ остатки!.. Однако это пренебрежительное равнодушіе Шаваля было только маскою, а на самомъ дл онъ дрожалъ отъ ревности, и глаза у него горли. Другіе рабочіе не обращали на нихъ вниманія. Они только взглянули искоса на вновь пришедшихъ, а затмъ, безъ гнва, уныло перевели глаза на отверстіе шахты и стояли неподвижно, держа въ рукахъ лампы и дрожа въ свохъ тонкихъ холщевыхъ курткахъ отъ сквозного втра, постоянно дувшаго въ этомъ обширномъ отдленіи.
Наконецъ, подъемный ящикъ показался изъ шахты. Его укрпили задвижками, рабочимъ крикнули, чтобы они садились. Этьенъ и Катерина помстились въ телжк, въ которой уже сидли Пьерронъ и еще два углекопа, рядомъ съ ними, въ другой телжк, расположился Шаваль и громко говорилъ старику Мукъ, что дирекція напрасно не воспользовалась случаемъ и не избавила копи отъ негодяевъ, которые только заражаютъ ихъ. Но старый конюхъ уже усплъ примириться съ своимъ собачьимъ существованіемъ, не обвинялъ никого въ смерти дтей и выразилъ свое согласіе со словами Шаваля только жестомъ.
Подъемный ящикъ тронулся и опустился въ черную бездну. Никто не говорилъ ни слова. Вдругъ, когда миновали уже дв трети шахты, ящикъ началъ страшно тереться о стны, желзо, которымъ онъ былъ обить, трещало, люди падали другъ на друга.
— Чертъ возьми!— выругался Этьецъ.— Они хотятъ насъ сплющить, что ли? Мы вс тамъ останемся по милости ихъ проклятой обшивки! А еще говорятъ, все исправили!
Однако, ящикъ преодоллъ встртившееся ему препятствіе, но спускался дальше подъ такимъ проливнымъ дождемъ, что рабочіе съ безпокойствомъ прислушивались къ шуму этого потока. Чмъ объяснить эту страшную течь? Разлзлись пазы обшивки что ли? Обратились съ вопросами къ Пьеррону, работавшему здсь уже нсколько дней, но онъ, не желая обнаруживать своего страха, который можно было перетолковать такимъ образомъ, что будто бы Пьерронъ возмущается небрежностью дирекціи, поспшно отвчалъ: — О, никакой опасности нтъ! Такъ было вс эти дни. Должно быть, не успли закрпить болты.
Потокъ ревлъ надъ головами рабочихъ, и они добрались до дна шахты какъ бы среди настоящаго водяного смерча. Ни одному изъ надсмотрщиковъ не пришло въ голову подняться по лстницамъ и посмотрть, что тамъ длается. Помпа выкачаетъ эту воду, а съ наступленіемъ ночи придуть плотники и осмотрятъ вс пазы… Подземныя галереи оказались настолько пострадавшими за время стачки, что инженеръ распорядился, чтобы въ теченіе первыхъ пяти дней не было никакихъ работъ по добыванію угля, и вс люди, не исключая и забойщиковъ, занялись не терпящимъ отлагательства исправленіемъ поврежденій. Обвалы грозили повсюду, своды и стны галерей были до того ненадежны, что приходилось укрплять ихъ деревомъ на протяженіи многихъ сотенъ метровъ. По мр того какъ рабочіе спускались внизъ, ихъ распредляли на партіи, по десяти человкъ въ каждой, и, подъ руководствомъ надсмотрщиковъ, отправляли на работу въ наиболе пострадавшія мста. Когда вс люди были спущены внизъ, оказалось, что на копи явилось немного боле трехсотъ человкъ, то есть около половины полнаго комплекта рабочихъ.
Шаваль устроилъ такъ, что попалъ въ ту партію, въ которой были Этьенъ и Катерина: сначала онъ спрятался за спины товарищей, а потомъ, какъ бы случайно, подвернулся подъ руку надсмотрщика какъ разъ въ то время, когда тотъ набиралъ эту группу. Эта партія отправилась километра за три отъ шахты расчищать въ конц Сверной галереи обвалъ, преграждавшій путь въ пласту Дизюи-Пусъ. Этьенъ, Шаваль и пятеро другихъ углекоповъ работали кирками и лопатами, раскапывая обвалившуюся землю, а Катерина съ двумя мальчишками отвозила ее въ наклонной галере. Рабочіе лишь изрдка обмнивались двумя-тремя словами, такъ какъ надсмотрщикъ не отходилъ отъ нихъ ни на шагъ. Однако это нисколько не помшало Этьену и Шавалю едва не подраться. Шаваль, ворча, что онъ не хочетъ больше связываться съ этой потаскушкой, не сводилъ глазъ съ Катерины и исподтишка толкалъ ее, такъ что Этьенъ погрозилъ задать ему встрепку, если онъ не оставитъ двушки въ поко. Они готовы были състь глазами другъ друга, и, по всей вроятности, дло кончилось бы дракой, если бы не вмшались товарищи.
Около восьми часовъ пришелъ Дансаэртъ посмотрть на работу. Онъ былъ въ самомъ отвратительномъ настроеніи духа и разбранилъ надсмотрщика. Дло нисколько не подвигается впередъ, подпорки надо ставить по мр того, какъ расчищается обвалившаяся земля. Что они, на смхъ, что ли, такъ работаютъ?.. Онъ ушелъ, объявивъ, что придеіъ опять съ инженеромъ. Дансаэртъ ждалъ Негреля съ самаго утра и не могъ понять, почему тотъ запоздалъ.
Прошелъ еще часъ. Надсмотрщикъ пріостановилъ расчистку обвала и приказалъ всмъ приняться за крпленіе деревомъ свода галереи, даже Катерина и двое мальчишекъ перестали возятъ телжки съ землей и подавали теперь рабочимъ приготовленные деревянные брусья. Здсь, въ глубин галереи, партія была какъ бы на аванпостахъ, вдали отъ другихъ рабочихъ, и словно затерялась въ этомъ отдаленномъ углу копей. Три или четыре раза сюда доносился странный шумъ, похожій на отдаленный топотъ бгущихъ людей, и заставлялъ рабочихъ поворачивать головы и прислушиваться. Что это такое?.. Можно подумать, что галереи пустютъ и товарищи бгутъ въ шахт… Но шумъ прекратился, наступила глубокая тишина, рабочіе снова начали забивать деревянные брусья и подняли оглушительный стукъ своими молотами. Потомъ опять принялись за расчистку обвала, и нужно было вывозить землю. Отвезя первую телжку, Катерина возвратилась назадъ, страшно испуганная, и объявила, что наклонная галерея пуста: въ ней нтъ ни души.
— Я звала, звала, но мн никто не отвчалъ… Вс убжали!
Испугъ былъ такъ великъ, что вс десять человкъ побросали инструмента и бросились бжать. Мысль, что они остались одни на дн копей, такъ далеко отъ шахты, сводила ихъ съ ума. Они оставили при себ только лампы и бжали теперь другъ за другомъ: мужчины, дти, откатчица. Надсмотрщикъ тоже потерялъ голову. Онъ нсколько разъ громко крикнулъ, въ надежд, что кто-нибудь откликнется, но ни откуда не слышалось ни звука, и онъ все больше и больше приходилъ въ ужасъ отъ этого зловщаго молчанія въ совершенно пустынныхъ, тянувшихся безъ конца галереяхъ. Что такое случилось, что они не встрчаютъ ни одной живой души? Куда могли дваться вс товарищи? Ужасъ этой маленькой кучки бгущихъ людей былъ тмъ сильне, что они не знали, откуда грозить имъ опасность, она только чувствовалась въ воздух, но еще ни въ чемъ не проявлялась.
Вдругъ, когда они уже приближались къ шахт, имъ преградилъ дорогу потокъ воды. Она сразу дошла имъ до колнъ, такъ что люди, хотя и видли теперь, что отъ одной лишней минуты зависитъ вопросъ ихъ жизни или смерти, все-таки не могли больше бжать и съ трудомъ передвигали ноги, бредя по вод.
— Чертъ возьми, это расползлась обшивка шахты!— вскричалъ Этьенъ.— Я правду говорилъ, что мы вс здсь останемся!
Еще съ тхъ поръ, какъ только начали спускать рабочихъ внизъ, Пьерронъ съ безпокойствомъ замтилъ что вода начинаетъ все сильне и сильне лить изъ шахты. Нагружая вмст съ двумя другими рабочими телжки, онъ безпрестанно посматривалъ вверхъ, туда, гд словно свирпствовала страшная буря к неумолчно лилъ дождь. Но когда Пьерронъ увидлъ, что находившаяся подъ его ногами водосточная яма, глубиною въ десять метровъ, начала переполняться водою, что вода уже проступаетъ сквозь доски помоста и разливается по чугуннымъ плитамъ отдленія нагрузки, тогда онъ перепугался не на шутку. Было ясно, что помпа, работавшая во всю силу и будто задыхавшаяся и хрипвшая отъ усталости, не успваетъ выкачивать всю воду, которая льется изъ шахты. Тогда Пьерронъ сказалъ объ этомъ Дансаэрту, но тотъ сердито выругался и отвчалъ, что надо подождать инженера. Посл этого нагрузчикъ еще два раза пробовалъ обратить вниманіе главнаго надсмотрщика на водосточную яму, но тотъ только пожималъ съ раздраженіемъ плечами. Ну, вода прибываетъ, что же онъ-то можетъ тутъ сдлать? Мукъ вывелъ изъ конюшни Баталь, для которой наступила очередь возить позды телжекъ, и принужденъ былъ держать ее обими руками: старая сонливая лошадь вдругъ поднялась на дыбы, вытянула шею по направленію къ шахт и заржала, словно почуявъ смерть.
— Что тамъ, философъ? Что такое тебя безпокоитъ?.. А, тамъ дождь идетъ! Ну, двигайся же, это до тебя не касается!
Но лошадь дрожала всмъ тломъ, и конюху пришлось насильно тащить ее въ галерею, по которой ходили позды телжекъ. Почти въ то же самое время, когда Мукъ и Баталь исчезли, наконецъ, въ глубин галереи, въ шахт раздался трескъ и слышно было, какъ что-то съ шумомъ валится сверху. Это была оторвавшаяся отъ обшивки дубовая доска, падавшая съ высоты ста восьмидесяти метровъ и колотившаяся о стны шахты. Пьерронъ и два другихъ нагрузчика успли увернуться, и доска, свалившись внизъ, разбила только пустую телжку. Вслдъ за этимъ сверху ринулся цлый потокъ воды, хлынувшей въ отверстіе, которое образовалось въ обшивк шахты. Дансаэртъ хотлъ было подняться на лстницу и посмотрть, что такое тамъ длается, но пока онъ стоялъ и собирался, сверху упала еще доска. Въ виду этого разрушенія, угрожавшаго принять страшные размры, онъ пересталъ колебаться и приказалъ поднимать людей наверхъ. По всмъ галереямъ были разосланы надсмотрщики предупредить рабочихъ.
Тогда началась страшная суматоха. Изо всхъ галерей бжали люди, наполняли отдленіе нагрузки и приступомъ брали подъемные ящики. Вс давили другъ друга, каждый готовъ былъ убить товарища, только бы попасть прежде него въ подъемный ящикъ и выбраться наверхъ. Нкоторые изъ рабочихъ вздумали было выйти изъ шахты по тому ходу, въ которомъ были лстницы, но тотчасъ же воротились оттуда, крича, что этотъ путь уже непроходимъ. Каждый разъ, какъ подъемный ящикъ поднимался вверхъ и исчезалъ изъ виду, люди приходили въ отчаяніе: этотъ прошелъ, но кто знаетъ, пройдетъ ли слдующій черезъ т препятствія, которыми все боле загромождается шахта? Обшивка ея видимо продолжала разрушаться: среди постояннаго и все увеличивающагося шума проливного дождя слышался, словно глухой звукъ выстрловъ, трескъ ломавшихся досокъ. Скоро одинъ подъемный ящикъ настолько испортился, что уже не могъ боле двигаться между проводниками, вроятно, тоже поврежденными. Другой съ такимъ трудомъ продвигался между стнами шахты, что можно было опасаться, какъ бы не лопнулъ канатъ, а между тмъ на дн ея оставалось еще около сотни хрипвшихъ, окровавленныхъ и тонувшихъ людей. Два человка были убиты упавшими сверху досками, третій, ухватившійся за ящикъ снизу, упалъ съ высоты пятидесяти метровъ и исчезъ въ водосточной ям.
Дансаэртъ все еще силился водворить порядокъ и, вооружившись киркой, грозилъ раздробить голову первому, кто ослушается его. Онъ хотлъ поставить рабочихъ въ линію, чтобы они помщались въ ящики по-очереди, кричалъ, что нагрузчики выйдутъ со дна копей послдними, только тогда, когда отправятъ всхъ другихъ. Но его никто не слушался. Обезумвшаго отъ страха и блднаго, какъ полотно, Пьеррона, который собирался улизнуть наверхъ однимъ изъ первыхъ, Дансаэртъ удерживалъ силою и потомъ осаживалъ назадъ пощечиною каждый разъ, когда появлялся новый подъемный ящикъ. Но Дансаэртъ самъ щелкалъ отъ страха зубами. Шахта готова разрушиться, вода разливается повсюду, какъ разливается вышедшая изъ береговъ рка, доски сыплются сверху убійственнымъ дождемъ… Еще одна минута — и онъ погибъ… Рабочіе продолжали еще появляться изъ галерей, какъ вдругъ Дансаэртъ, охваченный паническимъ ужасомъ, прыгнулъ въ телжку, Пьерронъ послдовалъ за нимъ, и подъемный ящикъ началъ подниматься вверхъ.
Въ это самое время партія, въ которой находились Этьенъ и Шаваль, добралась, наконецъ, до отдленія нагрузки. Они видли, какъ исчезъ подъемный ящикъ, и бросились было къ шахт, но тотчасъ же принуждены были отступить назадъ: ея обшивка разрушилась окончательно и до того загромоздила пролетъ, что подъемный ящикъ уже не могъ боле спуститься внизъ. Катерина рыдала, Шаіаль задыхался, выкрикивая проклятія. Вдь ихъ двадцать человкъ, неужели эти свиньи-начальники такъ и бросятъ ихъ тутъ?.. Старикъ Мукъ неторопливо привелъ назадъ Баталь, держа ее за поводъ, и оба — конюхъ и лошадь — стояли, пораженные тою быстротою, съ которою наводненіе наступило и росло. Вода уже доходила людямъ до пояса. Этьенъ, молча, стиснувъ зубы, поднялъ Катерину и держалъ ее на рукахъ. Вс двадцать человкъ кричали, поднявъ вверхъ головы, вс, какъ безумные, упорно смотрли на шахту, на эту расползавшуюся дыру, изъ которой ркой лилась вода и откуда уже не могла къ нимъ придти никакая помощь.
Поднявшись наверхъ, Дансаэртъ увидлъ бжавшаго Негреля. Къ несчастію, въ это утро г-жа Геннебо, только-что вставъ съ постели, вздумала просмотрть вмст съ нимъ списки вещей, предназначавшихся для свадебной корзинки, и задержала его. Было уже десять часовъ.
— Ну, что такое случилось?— кричалъ онъ еще издали.
— Копи погибли,— отвчалъ главный надсмотрщикъ.
Заикаясь, онъ началъ разсказывать подробности катастрофы. Негрель слушалъ съ недовріемъ, пожимая плечами. Ну, обшивка шахты никогда такъ не разрушается! Все это преувеличено, нужно осмотрть самому.
— Конечно, внизу не осталось ни одного человка?
Дансэртъ смшался. Нтъ никого… По крайней мр, онъ такъ думаетъ. Впрочемъ, кто-нибудь изъ рабочихъ могъ запоздать…
— Чортъ возьми!— вскричалъ Негрель.— Зачмъ же въ такомъ случа вы поднялись наверхъ? Разв можно бросать людей!
Онъ тотчасъ же приказалъ пересчитать лампы. Утромъ роздали рабочимъ триста двадцать дв лампы, а теперь оказалось на лицо только двсти пятьдесятъ пять. Впрочемъ, многіе изъ рабочихъ сейчасъ же сознались, что ихъ лампы, выбитыя изъ рукъ во время давки передъ подъемнымъ ящикомъ, такъ и остались внизу. Тогда устроили перекличку, но и этимъ способомъ не добились никакихъ положительныхъ результатовъ: одни изъ углекоповъ уже ушли домой, другіе не слышали, когда называли ихъ имена, и не откликнулись. Не было никакой возможности опредлить число людей, остававшихся еще подъ землею: можетъ быть, ихъ было двадцать, а можетъ быть, и сорокъ. Въ одномъ только не могло быть никакого сомннія — это въ томъ, что люди остались тамъ: когда наклонялись къ отверстію шахты, то среди шума воды и треска ломавшихся досокъ слышны были человческіе крики.
Первой заботой Негреля было послать за директоромъ и запереть входъ на копи. Но послднее распоряженіе нельзя уже было исполнить. Нкоторые изъ углекоповъ, успвшихъ выбраться изъ шахты, прибжали въ селеніе ‘Двухсотъ-сорока’ съ такимъ видомъ, будто имъ все еще слышался зловщій трескъ разрушающихся стнъ шахты, и страшно перепугали семьи рабочихъ. Толпы женщинъ, стариковъ, дтей съ криками и рыданіями спускались уже съ пригорка, спша къ копямъ. Пришлось силою отодвинуть весь этотъ народъ назадъ и потомъ устроить цпь изъ надзирателей, чтобы толпа не напирала впередъ и не мшала. Многіе изъ рабочихъ, успвшихъ выбраться изъ шахты, стояли около нея, ошеломленные, въ томъ же мокромъ плать, и неподвижно смотрли на нее, словно ихъ притягивала въ себ страшная бездна, въ которой они чуть было не остались. По временамъ они вздрагивали и, какъ безумные, отмахивались, точно будто отстраняя отъ себя ужасное, не исчезающее съ глазъ, видніе. Совсмъ растерявшіяся женщины окружили ихъ и умоляли сказать, кто остался подъ землею? Не остался ли этотъ? Не остался ли тотъ?.. Рабочіе, запинаясь, отвчали, что не знаютъ. Толпа быстро росла, жалобные вопли неслись съ дорогъ. Вверху, на насыпи, въ будк Боньмора, сидлъ на земл Суваринъ, не ушедшій еще съ копей, и смотрлъ на происходившее вокругъ него.
— Имена! Имена!— кричали женщины, задыхаясь отъ слезъ. Негрель вышелъ къ нимъ на минуту и сказалъ:
— Какъ только мы узнаемъ эти имена, сейчасъ же сообщимъ ихъ вамъ. Отчаяваться нечего. Вс будутъ спасены… Я спускаюсь туда.
Тогда толпа въ тоскливомъ безмолвіи стала ждать. Дйствительно, инженеръ со спокойною ршимостью приготовлялся спуститься въ шахту. Онъ приказалъ отцпить отъ каната подъемный ящикъ и на мсто его привсить бадью. Боясь, что вода зальетъ его лампу, Негрель распорядился, чтобы прикрпили другую — подъ бадьей, гд она будетъ все-таки въ большей безопасности. Дрожащіе надсмотрщики съ блдными и разстроенными лицами помогали въ этихъ приготовленіяхъ.
— Вы отправитесь со мной, Дансаэртъ,— отрывисто сказалъ Негрель.
Затмъ, увидвъ, что вс они трусили до послдней степени, а Дансаэртъ даже зашатался, словно опьянвъ отъ страха, онъ съ презрніемъ отстранилъ его рукою.
— Нтъ, вы будете только мшать мн… Лучше я отправлюсь одинъ.
Прыгнувъ въ узкую бадью, качавшуюся на конц каната, и держа въ одной рук лампу, а въ другой сигнальную веревку, онъ крикнулъ машинисту: — Потише!
Машина привела въ движеніе барабаны, на которыхъ былъ навитъ канатъ, и Негрель исчезъ въ бездн, откуда еще неслись крики несчастныхъ.
Вверху шахты все было на мст, и инженеръ могъ убдиться, что здсь обшивка нисколько не пострадала, течь сквозь пазы была настолько ничтожна, что даже не заливала огня лампы. Но когда онъ спустился на триста метровъ ниже и добрался до нижней трети шахты, то лампа, какъ онъ и предвидлъ, вдругъ погасла, а бадья быстро наполнилась водой. Съ этой минуты онъ могъ разсматривать окружающіе его предметы только при помощи слабаго свта другой лампы, подвшенной подъ бадьей. Несмотря на свою смлость, Негрель вздрогнулъ и поблднлъ, когда увидлъ страшное разрушеніе шахты. Лишь весьма немногія доски одиноко держалась еще на своихъ мстахъ, а остальныя вс были выворочены вмст съ рамами, и въ обнаженныхъ стнахъ шахты уже образовались глубокія впадины, изъ которыхъ сыпался мелкій, какъ мука, желтый песокъ, между тмъ какъ воды ‘Потока’, этого подземнаго моря съ его никому неизвстными бурями и крушеніями, лились будто сквозь прорвавшіеся шлюзы. Инженеръ спустился еще ниже, совсмъ затерявшись среди этого размытаго водою пустого пространства, постоянно увеличивавшагося, и вертясь со своей бадьей въ крутящемся вокругъ него водяномъ смерч. Красноватый свтъ лампы, подвшенной внизу, слабо мерцалъ въ этомъ хаос, вызывая кругомъ громадныя движущіяся тни, и Негрелю чудилось по временамъ, что онъ различаетъ вдали улицы и перекрестки разрушеннаго города. Нтъ, никакая человческая сила не можетъ остановить этого разрушенія… Теперь онъ думалъ уже только о томъ, нельзя ли попробовать спасти людей, оставшихся въ глубин копей. По мр того какъ Негрель спускался внизъ, ихъ крики слышались все громче и громче, но вдругъ онъ долженъ былъ остановиться, потому что груды досокъ, изломанные дубовые проводники, расщепленныя перегородки отдленій, перепутавшись съ нкоторыми вырванными частями помпы, нагромоздились другъ на друга и легли непреодолимымъ препятствіемъ поперекъ пролета шахты. Сердце Негреля сжималось при мысли, неужели придется покинуть этихъ несчастныхъ на произволъ судьбы?— и онъ все еще продолжалъ смотрть внизъ, какъ вдругъ криви замолкли. По всей вроятности, эти люди, видя, какъ прибываетъ вода, ршились уйти въ боле высокія галереи, если только не былопоздно…
Негрель далъ было сигналъ, чтобы его поднимали наверхъ, но передумалъ и снова приказалъ остановиться, ршившись еще разъ осмотрть шахту. Его поражала внезапность этого разрушенія, онъ никакъ не могъ уяснить себ, чмъ оно могло быть вызвано. Усиливаясь найти хоть какое-нибудь объясненіе катастрофы, онъ внимательно осматривалъ нкоторыя еще державшіяся доски обшивки. Его удивили дыры и трещины, покрывавшія дерево почти на равномъ другъ отъ друга разстояніи. Лампа Негреля чуть свтила, но онъ, ощупывая доски руками, все-таки ясно узналъ работу пилы и коловорота, гнусную работу, не имвшую иной цли, кром разрушенія. Было очевидно, что катастрофа кмъ-то подготовлена. Онъ остановился, пораженный этимъ открытіемъ, и почти въ то же время послднія державшіяся доски затрещали и полетли внизъ, чуть не унеся и его съ собою. Тогда все мужество Негреля исчезло. Мысль о томъ, кто сдлалъ это страшное дло, подняла дыбомъ волосы на его голов и оледенила его такимъ ужасомъ, какъ будто этотъ человкъ, громадный, какъ громадно совершенное имъ злодйство, былъ еще тутъ, слившись съ мракомъ бездны. Негрель закричалъ и сильно дернулъ за сигнальную веревку. Къ тому же оставаться доле въ шахт становилось крайне опасно, такъ какъ, поднявшись метровъ на сто, онъ увидлъ, что и верхняя обшивка начинаетъ разушаться: пазы раздавались, пакля изъ нихъ вылзла, изъ щелей лилась вода, еперь вопросъ былъ только во времени, но скоро шахта неизбжно лишится своей обшивки, и все рухнетъ.
Наверху Геннебо ожидалъ Негреля.
— Ну, что?— спросилъ онъ.
Но Негрель не отвчалъ ни слова. Онъ задыхался.
— Это невроятно,— продолжалъ Геннебо,— никогда не видывали ничего подобнаго… Осмотрлъ ли ты шахту?
Негрель отвчалъ утвердительнымъ кивкомъ головы, бросая вокругъ себя подозрительные рзгляды. Онъ отказался говорить въ присутствіи нсколькихъ слушавшихъ надсмотрщиковъ, отвелъ дядю метровъ на десять дальше, но, найдя, что и этого недостаточно, отступилъ еще на нсколько шаговъ. Затмъ, наклонившись къ уху директора, онъ шепотомъ разсказалъ ему, что совершено преступленіе, что обшивка нарочно подпилена и просверлена, что въ конц концовъ копи ранены на смерть и умираютъ. Геннебо поблднлъ и въ свою очередь понизилъ голосъ, руководимый тмъ инстинктивнымъ побужденіемъ, подъ вліяніемъ котораго люди смолкаютъ передъ чудовищно страшными преступленіями. Однако, нтъ никакой надобности обнаруживать овладвшую имъ тревогу на глазахъ десяти тысячъ углекоповъ Монсу. Потомъ они посмотрятъ, что предпринять… И оба продолжали разговаривать шепотомъ, удивляясь тому, что нашелся такой безстрашный человкъ, который ршился спуститься въ шахту, повиснуть надъ бездной и совершить эту ужасную работу, рискуя каждую секунду своею жизнью. Они даже не могли понять этого безумнаго мужества, выказаннаго въ дл разрушенія, и въ конц концовъ, несмотря на всю очевидность преступленія, начинали сомнваться въ немъ, какъ сомнваются въ правдивости разсказовъ о знаменитыхъ побгахъ узниковъ, бжавшихъ изъ своихъ тюремъ черезъ окна, которыя находились на разстояніи тридцати метровъ отъ земли.
Когда, наконецъ, Геннебо подошелъ къ надсмотрщикамъ, лицо его нервно подергивалось. Онъ съ отчаяніемъ махнулъ рукою и приказалъ тотчасъ очистить копи. Началась точно похоронная процессія, люди шли молча, оглядываясь назадъ на эти опуствшія большія кирпичныя постройки, попрежнему спокойно возвышавшіяся на своихъ мстахъ, но уже обреченныя на гибель.
Директоръ и инженеръ сошли послдними съ лстницы пріемнаго отдленія. Толпа, стоявшая внизу, встртила ихъ воплемъ:
— Имена! Имена! Скажите намъ имена!..
Между женщинами была теперь и Маг. Она вспомнила шумъ, разбудившій ее ночью, и догадалась, что ея дочь и жилецъ, должно быть, ушли вмст на работу и, наврное, остались подъ землей. Накричавшись вдоволь, что такъ имъ и надо, что они — безсердечные, подлые, и стоютъ того, чтобы остаться тамъ, Маг прибжала сюда и, дрожа отъ тоскливаго ожиданія, стала въ первомъ ряду. Впрочемъ, она не ршалась боле и сомнваться, потому что около нея завязался споръ относительно того, кто и кто могъ остаться подъ землею, и этотъ споръ положилъ конецъ ея сомнніямъ. Да, да, Катерина была тамъ, Этьенъ — тоже, одинъ изъ товарищей видлъ ихъ. Но относительно другихъ оставшихся выходило разногласіе. Нтъ, не этотъ, а скоре вотъ тотъ, можетъ быть, Шаваль, хотя одинъ подростокъ-рабочій и клялся, что поднялся наверхъ вмст съ нимъ. Жены Левакъ и Пьерронъ кричали и стонали такъ же громко, какъ и другія женщины, хотя ни одинъ близкій имъ человкъ не подвергался опасности. Спасшійся однимъ изъ первыхъ, Захарій, несмотря на свою обычную манеру надъ всмъ подсмиваться, со слезами поцловалъ жену и мать и остался около послдней. Дрожа отъ тревожнаго волненія, онъ совершенно неожиданно обнаружилъ самую нжную привязанность къ сестр и объявилъ, что не хочетъ врить, чтобы Катерина осталась подъ землей, и не повритъ до тхъ поръ, пока начальники не подтвердятъ этого оффиціально.
— Имена! Имена!.. Сжальтесь и скажите намъ имена!
Совсмъ разстроенный, Негрель громко сказалъ надзирателямъ:
— Заставьте же ихъ молчать! Можно умереть съ горя, слушая ихъ. Мы сами не знаемъ именъ.
Прошло еще два часа. Въ первыя минуты страха и тревоги никто не подумалъ о другой шахт, о старой шахт рекильярскихъ копей. Геннебо объявилъ, что попробуетъ, нельзя ли спасти людей черезъ т копи, какъ вдругъ прошелъ слухъ, что пятеро рабочихъ уже спаслись отъ наводненія, поднявшись по заброшеннымъ и сгнившимъ лстницамъ рекильярской шахты. Въ числ ихъ называли старика Мука, и это до крайности удивило всхъ, такъ какъ никто не подозрвалъ, что и онъ остался подъ землею. Но разсказъ этихъ пятерыхъ спасшихся только удвоилъ горе и слезы: въ подземныхъ галереяхъ осталось еще пятнадцать человкъ, которые, какъ видно, заблудились или были остановлены обваломъ и поэтому не могли послдовать за товарищами. Теперь уже невозможно имъ помочь, такъ какъ и Рекильяръ залитъ водою на десять метровъ. Наконецъ узнали и имена, и воздухъ огласился стонами охваченнаго горемъ народа.
— Заставьте же ихъ молчать!— повторилъ съ бшенствомъ Негрель.— И пусть они отойдутъ! Да, да, отойдутъ на сто метровъ. Здсь опасно стоять, отодвиньте же ихъ, отодвиньте!
Приходилось вступить въ драку съ этими бдняками. Они вообразили, что случилось еще новое несчастіе, и ихъ гонятъ прочь изъ боязни, чтобы они не увидли труповъ. Надсмотрщики принуждены были объяснить имъ, что шахта проглотитъ и копи. Услышавъ это, толпа въ ужас примолкла и мало-по-малу позволила оттснить себя назадъ, однако же, все-таки нужно было удвоить число сторожей, удерживавшихъ ее, такъ какъ шахта словно чмъ-то притягивала къ себ углекоповъ, и они, несмотря ни на что, все больше и больше приближались къ ней. Народъ сбгался изъ селеній, даже изъ Монсу, и уже около тысячи человкъ тснились на дорог. А блокурый человкъ съ женственнымъ лицомъ все сидлъ на вершин насыпи, курилъ папиросы, чтобы убить время, и не сводилъ свтлыхъ глазъ съ копей.
Начались минуты ожиданія. Былъ полдень, но никто еще не лъ и никто не думалъ уходить прочь. На пасмурномъ грязносромъ неб медленно плыли желтоватыя облака. Большая собака, раздраженная появленіемъ этой движущейся массы народа, свирпо и безъ перерыва лаяла за заборомъ, на двор у Рассенра. Мало-по-малу толпа разлилась на сосднія земли и окружила копи сплошнымъ кольцомъ, проходившимъ метрахъ въ ста отъ окраинъ. Посредин пустынной площади, охваченной этимъ кольцомъ, возвышалось Вор. Тамъ не оставалось больше ни одной души, не слышалось ни малйшаго шума, черезъ растворенныя настежь окна и двери видно было, что вс работы, происходившія недавно внутри зданій, брошены, и все оставлено, какъ было. Забытый тамъ рыжій котъ, почувствовавъ что-то зловщее въ этомъ запустніи, спрыгнулъ съ лстницы и исчезъ. Огни въ топкахъ паровыхъ котловъ, должно быть, начали погасать, такъ какъ изъ высокой кирпичной трубы выходилъ теперь только легкій дымокъ и поднимался къ мрачному небу. На вершин шахтовой башни тихо поскрипывалъ флюгеръ, повертываясь отъ втра, и это былъ единственный меланхолическій голосъ, раздававшійся въ обширныхъ зданіяхъ, обреченныхъ на смерть.
Пробило два часа, а копи все еще стояли попрежнему. Геннебо, Негрель и другіе прибывшіе инженеры стояли впереди толпы, образовавъ отдльную группу черныхъ сюртуковъ и шляпъ. Эти господа тоже не уходили прочь. Усталые, возбужденные, чувствуя себя просто больными отъ сознанія своего безсилія передъ этимъ страшнымъ бдствіемъ, они шепотомъ и изрдка обмнивались словами, словно стояли у изголовья умирающаго. Отъ времени до времени раздавался внезапный грохотъ, постепенно становившійся все глуше и глуше, словно онъ удалялся въ подземную глубину, и затмъ наступало мертвое молчаніе. Это разрушалась верхняя обшивка шахты, рана, какъ видно, все увеличивалась: обвалъ, начавшійся снизу, поднимался все выше и приближался въ земной поверхности. Нервное нетерпніе овладло Негрелемъ, онъ хотлъ видть, что тамъ длается, и уже пошелъ было на пустынныя копи, но его схватили за плечи и насильно оттащили назадъ. Зачмъ онъ идетъ? Вдь онъ ничему не можетъ помочь… Однако же одному старику-углекопу удалось проскользнуть сквозь цпь караульныхъ, и онъ бгомъ пробжалъ въ баракъ, откуда тотчасъ же, вышелъ совершенно спокойный и очень довольный: онъ выручилъ таки свои деревянные башмаки, оставшіеся тамъ.
Пробило три часа. Копи стояли попрежнему. Проливной дождь смочилъ толпу, но она не отступила ни на шагъ. Собака Рассенра опять принялась лаять. Только въ три часа двадцать минутъ почувствовалось первое сотрясеніе почвы, и строеніе Вор дрогнули было, однако, опять стали крпко и прямо. По тотчасъ же земля всколыхнулась еще разъ, и протяжный крикъ медленно пролетлъ изъ раскрытыхъ ртовъ зрителей: просвальный сарай, качнувшись со стороны на сторону, съ страшнымъ трескомъ развалился. Подъ громаднымъ напоромъ рушившейся массы бревна ломались и ударялись другъ о друга съ такою силою, что отъ нихъ снопами летли искры. Съ этого момента почва не переставала дрожать, сотрясенія слдовали одни за другими, гулъ отъ подземныхъ обваловъ напоминалъ тотъ гулъ, съ которымъ совершается изверженіе вулкана. Вдали собака перестала лаять и жалобно завыла, женщины, дти — вс эти люди, стоявшіе передъ копями, не могли сдержать вопля отчаянія, и онъ поднимался при каждомъ новомъ сотрясеніи почвы и становился все ужасне. Мене чмъ въ десять минутъ аспидная крыша шахтовой башни обрушилась, пріемное и машинное отдленія словно раскололись и покрылись глубокими разслинами. Затмъ гулъ стихъ, разрушеніе пріостановилось, и снова наступила тишина.
Около часу копи, какъ будто вынесшія бомбардированіе со стороны какой-то арміи варваровъ, оставались все въ томъ же положеніи. Въ толп не слышно было криковъ, кругъ зрителей все расширялся. Подъ кучею бревенъ просвальнаго сарая виднлись разбитые рычаги и сломанные желзные желоба. Но въ особенности печальную картину разрушенія представляло пріемное отдленіе, гд, среди обвалившихся кирпичей и разсыпавшихся въ мусоръ стнъ, виднлся цлый хаосъ обломковъ. Желзныя подмостки, поддерживавшія шкивы, погнулись и на половину ушли въ землю, одинъ подъемный ящикъ остался висть на воздух, тутъ же болтался конецъ лопнувшаго каната, затмъ возвышалась груда наваленныхъ другъ на друга чугунныхъ плитъ, лстницъ и телжекъ. Нсколько лве находилась случайно уцлвшая ламповая комната и маленькія лампочки стояли въ ней блестящими рядами. Черезъ обвалившуюся стну машиннаго отдленія можно было видть паровую машину, крпко сидящую на своемъ каменномъ фундамент, мдныя части ея блестли, толстые стальные члены казались несокрушимыми мускулами, огромный рычагъ, согнутый въ воздух, походилъ на колно гиганта, спокойно лежавшаго въ горделивомъ сознаніи своей силы.
Когда прошелъ цлый часъ, не принеся никакихъ новыхъ разрушеній, Геннебо нсколько успокоился. Въ немъ появилась надежда, что, можетъ быть, движеніе почвы прекратилось совсмъ, и удастся спасти, по крайней мр, машину и остальныя зданія. Но онъ все-таки не позволялъ никому подходить близко къ копямъ и хотлъ подождать еще полчаса. Теперь, когда виднлись проблески надежды на спасеніе копей, ждать становилось еще невыносиме, и вс сердца болзненно сжимались отъ тоски и тревоги. Между тмъ на горизонт разросталась мрачная туча и ускоряла наступленіе сумерекъ, несла конецъ этому страшному дню, собираясь окутать мракомъ слды разрушенія, оставленные подземною бурею. Съ семи часовъ утра люди стояли тутъ, не двигаясь, не съвъ куска хлба.
Вдругъ, когда инженеры начали осторожно подвигаться впередъ, земля снова дрогнула и заставила ихъ обратиться въ бгство. Раздались подземные выстрлы, словно чудовищная артиллерія громила эту бездну. Послднія, остававшіяся еще на земл, строенія копей шатались и падали. Сначала точно вихрь снесъ разрушившійся просвальный сарай и пріемное отдленіе, затмъ рухнуло зданіе, въ которомъ помщались паровые котлы, и исчезло. Дале — квадратная башня, въ которой была помпа, упала на свой лицевой фасадъ, словно человкъ, подкошенный ядромъ. Наконецъ, глазамъ зрителей представилось страшное зрлище: паровая машина начала разъзжаться на своемъ фундамент, составныя части ея отрывались одн отъ другихъ, и, борясь со смертью, она двинулась, вытянула свой рычагъ, это колно гиганта, будто хотла встать, и затмъ, разбитая на куски, исчезла въ бездн. Теперь на земл оставалась только дымовая труба, вышиною въ тридцать метровъ, но и она раскачивалась, какъ мачта на корабл во время бури. Вс думали, что труба упадетъ и разлетится на куски, но вдругъ она опустилась внизъ, поглощенная землей — словно стояла колоссальная свча и мгновенно растаяла. Отъ нея не осталось и слда на земной поверхности, не виднлось даже кончика громоотвода… Все было кончено, злое чудовище, притаившееся въ этой лощин и по горло навшееся человческимъ мясомъ, не дышало боле своимъ могучимъ дыханіемъ. Копи Вор цликомъ исчезли въ бездн.
Толпа съ воемъ бросилась прочь. Женщины въ ужас закрывали глаза, мужчины бжали такъ быстро, что, казалось, неслась куча сухихъ листьевъ, гонимыхъ втромъ. Смотря на громадную яму, внезапно образовавшуюся на ихъ глазахъ, люди вовсе не хотли кричать, но крики сами собою вырывались изъ ихъ груди, руки невольно вздымались къ небу. Эта яма, этотъ кратеръ ужаснаго вулкана, была до пятнадцати метровъ глубиною и простиралась, по крайней мр, на сорокъ метровъ въ длину, протянувшись отъ дороги до канала. Вся площадь, занимаемая копями, обвалилась вслдъ за строеніями, и все находившееся на ней, гигантскія подмостки, мостики съ ихъ рельсами, полный поздъ телжекъ, три вагона, склады дерева, цлый лсъ приготовленныхъ длинныхъ жердей — все было проглочено бездной, какъ соломинки. На дн этой пропасти виднлся хаосъ бревенъ, кирпичей, желза, гипса, цлыя груды страшныхъ обломковъ, исковерканныхъ, покрытыхъ грязью, перемшанныхъ одни съ другими. Пропасть эта все увеличивалась, посылая разслины отъ своихъ краевъ и распространяясь далеко черезъ поля. Одна изъ разслинъ дошла до кабака Рассенра, и лицевая сторона дома треснула. Разв и селеніе тоже провалится? До которыхъ же поръ надо бжать, чтобы почувствовать себя, наконецъ, въ безопасности, бжать, среди этого спускающагося на землю мрака, подъ этой свинцовой тучей, которая тоже, кажется, собирается раздавить людей?
Вдругъ Негрель вскрикнулъ отъ охватившаго его горя, а Геннебо отступилъ назадъ и заплакалъ. Бдствіе еще не было довершено и теперь довершалось: высокій берегъ канала разслся, и воды его разомъ, широкою клокочущею полосою, ринулись въ разслину, шедшую отъ пропасти. Этотъ потокъ исчезъ въ ней, какъ водопадъ въ глубокой долин, копи выпили эту рку, и теперь галереи останутся затопленными на цлые годы. Скоро весь провалъ наполнился водою, и на томъ мст, гд нкогда стояли копи Вор, образовалось грязное озеро, напоминавшее одно изъ тхъ озеръ, подъ которыми покоятся проклятые города. Глубокое молчаніе царило среди толпы, подавленной ужасомъ, и слышенъ былъ только шумъ воды, ревущей въ ндрахъ земли.
Тогда Суваринъ, все еще сидвшій на поколебленной насыпи, всталъ съ мста. Онъ узналъ Маг и Захарія, рыдавшихъ передъ этимъ неслыханнымъ обваломъ, который всею своею тяжестью обрушился, какъ имъ казалось, на головы тхъ несчастныхъ, что остались въ подземныхъ галереяхъ. Машинистъ бросилъ послднюю докуренную папироску и скрылся во мрак наступившей ночи, даже ни разу не оглянувшись назадъ.

IV.

Въ ночь посл разрушенія Вор, Геннебо ухалъ въ Парижъ. Онъ хотлъ лично сообщить членамъ правленія объ этомъ несчастіи, прежде чмъ извстіе о немъ появится въ газетахъ. И когда, на другой день, директоръ возвратился домой, вс замтили, что теперь онъ уже совершенно спокоенъ и попрежнему смотритъ человкомъ, очень хорошо сознающимъ свою силу. Очевидно, ему удалось освободиться отъ всякой отвтственности за случившееся, и его положеніе не только не поколебалось, но, напротивъ, видимо упрочилось, такъ какъ декретъ о пожалованіи ему ордена Почетнаго Легіона былъ подписанъ черезъ двадцать четыре часа посл этой поздки въ Парижъ.
Но если не пострадалъ директоръ отъ этого внезапнаго удара, зато компанія глубоко почувствовала его и заметалась въ тревог. На этотъ разъ дло шло уже не о нсколькихъ потерянныхъ милліонахъ, дло шло о томъ, что ей была нанесена опасная рана, и отнын, съ тхъ поръ, какъ чья-то невидимая рука разрушила одну изъ ея копей, компаніи приходилось жить въ постоянномъ страх за завтрашній день. Она была поражена до такой степени, что и на этотъ разъ не придумала ничего лучшаго, какъ обойти всю эту исторію полнымъ молчаніемъ. Къ чему поднимать это гнусное дло? Зачмъ, если отыщется виновный, длать изъ него мученика? Его ужасающій героизмъ воспламенитъ головы другихъ людей и породитъ цлую вереницу поджигателей и убійцъ. Къ тому же, компанія даже не подозрвала настоящаго виновнаго, и такъ какъ ей казалось немыслимымъ, чтобы у одного человка могло хватить силы и смлости на такое дло, то въ конц концовъ она пришла къ убжденію, что въ немъ принимала участіе цлая армія сообщниковъ. Это-то убжденіе и привело компанію къ удручающей мысли, что отнын всмъ ея копямъ боле и боле будетъ грозить опасность. Директоръ получилъ приказаніе организовать обширную систему тайнаго надзора за рабочими, затмъ, безъ шума прогнать одного за другимъ наиболе опасныхъ изъ нихъ, въ особенности тхъ, на которыхъ можетъ падать подозрніе, что они причастны разрушенію копей. Этого очищенія, предписываемаго политическою мудростью, будетъ пока достаточно.
Первымъ былъ изгнанъ главный надсмотрщикъ Дансаэртъ. Его уже и такъ нельзя было оставить посл скандала у Пьерронъ, а теперь, когда онъ, подобно трусливому капитану корабля, покидающему своихъ людей въ минуту опасности, бросилъ рабочихъ въ подземныхъ галереяхъ на произволъ судьбы, теперь представлялся очень удобный предлогъ удалить его. Съ другой стороны, изгнаніе Дансаэрта было какъ бы молчаливымъ удовлетвореніемъ, даннымъ компаніей углекопамъ.
Однако, въ публик распространились разные слухи по поводу разрушенія копей, и дирекція принуждена была послать опроверженіе въ одну газету, въ которой кто-то разсказывалъ, что углекопы, принимавшіе участіе въ стачк, подложили въ шахту Вор боченокъ съ порохомъ и взорвали. Правительственный инженеръ, производившій разслдованіе причинъ катастрофы, окончилъ его очень скоро и сообщилъ свое оффиціальное донесеніе въ томъ смысл, что обшивка шахты разрушилась вслдствіе естественныхъ условій почвы, именно вслдствіе осданія сосднихъ съ шахтою напластованій. На основаніи этого донесенія, компанію можно было упрекнуть въ недосмотр, но она предпочла скоре перенести эти упреки, чмъ обнаружить истинныя причины катастрофы. Въ парижской пресс, въ особенности въ отдл ‘разныхъ извстій’, на третій же день посл новыхъ событій на копяхъ Вор, стало замтно большое оживленіе: только и говорили, что о рабочихъ, томящихся между жизнью и смертью въ подземныхъ галереяхъ, а на телеграммы изъ Монсу, печатавшіяся каждое утро, набрасывались съ жадностью. Въ самомъ Монсу буржуа блднли и лишались языка при одномъ только имени Вор, и между ними сложилась цлая легенда, которую самые смлые люди, дрожа, передавали другъ другу на ухо. Но къ жертвамъ этой катастрофы весь округъ проникся теплымъ участіемъ. На провалившіяся копи устраивались прогулки, приходили на нихъ цлыми семействами, и вс ужасались, созерцая ту страшную массу, которая придавила собою несчастныхъ, погребенныхъ подъ нею, людей.
Денолену, вступившему въ должность окружного инженера, пришлось начать свою новую дятельность именно борьбою противъ бдствія, обрушившагося на Вор. Первой его заботой было заставить воды канала возвратиться въ ихъ прежнее русло, такъ какъ этотъ потокъ съ каждымъ часомъ все боле и боле разрушалъ копи. Для этого нужно было предпринять очень значительныя работы, и Деноленъ тотчасъ же занялъ цлую сотню рабочихъ сооруженіемъ плотины. Первыя запруды были два раза снесены силою теченія, но затмъ плотина была все-таки возведена, поставили помпы, и началась ожесточенная борьба, началось постепенное, отвоевываніе поглощенной водою почвы.
Но еще неотступне озабочивала людей мысль о томъ, чтобы спасти углекоповъ, оставшихся подъ землей. На Негрел лежала прямая обязанность испробовать вс средства къ спасенію этихъ несчастныхъ, а въ помощникахъ у него не могло быть недостатка, потому что, движимые братскимъ чувствомъ, вс углекопы наперерывъ предлагали ему свои услуги. Они забыли о стачк, нимало не заботились о плат, имъ могутъ хоть ничего не платить, они просятъ только объ одномъ, чтобы имъ позволили рискнуть своими шкурами и попытаться выручить товарищей изъ смертельной опасности. Вс были тутъ со своими инструментами, и съ лихорадочною дрожью дожидались, чтобы имъ только указали мсто, съ котораго нужно начать работу. Многіе углекопы заболли отъ потрясенія, вызваннаго въ нихъ катастрофой, и лежали по домамъ, дрожа отъ нервнаго возбужденія, обливаясь холоднымъ потомъ отъ постоянно мучившихъ ихъ кошмаровъ, но теперь и эти люди вставали съ постелей и ожесточенне всхъ другихъ рвались работать, биться противъ земли, словно хотли отмстить ей за все… Къ несчастью, нельзя было начать работы сейчасъ же, потому что страшно трудно было ршить первые же насущные вопросы: что длать, какъ проникнуть подъ землю, съ какой стороны начинать работу?
Негрель полагалъ, что ни одинъ изъ этихъ несчастныхъ не пережилъ катастрофы, вс пятнадцать человкъ наврное погибли: утонули или задохнулись. Но такъ какъ на всхъ рудникахъ и копяхъ принято за правило, что людей, замуравленныхъ въ подземныхъ галереяхъ какою-нибудь катастрофою, всегда слдуетъ считать остающимися еще въ живыхъ, то онъ и дйствовалъ въ этомъ смысл. Первой задачею Негреля было опредлить, гд могли находиться эти люди. Надсмотрщики и старики-углекопы, которыхъ онъ пригласилъ на совщаніе, вс соглашались въ томъ, что товарищи, застигнутые разливавшеюся водою, конечно, начали подниматься по галереямъ все выше и выше, такъ что теперь они находятся, по всей вроятности, въ конц которой-нибудь изъ самыхъ верхнихъ галерей. Это предположеніе до нкоторой степени подтверждалось также и показаніями старика Мука, изъ сбивчивыхъ разсказовъ котораго можно было даже заключить, что обезумвшіе отъ страха углекопы разбились во время бгства на маленькія группы и разсялись по всмъ угламъ копей. Но затмъ, лишь только рчь заходила о томъ, какія мры слдуетъ принять для спасенія несчастныхъ, мннія надсмотрщиковъ раздлялись. Самыя ближайшія къ земной поверхности галереи находились все-таки на разстояніи ста восьмидесяти метровъ, слдовательно, нечего было и думать о томъ, чтобы провести къ нимъ новую шахту. Единственнымъ мстомъ, откуда можно было подойти къ погибавшимъ копямъ, оставался Рекильяръ. Но горе было въ томъ, что, за исключеніемъ части одной галереи, находившейся въ первомъ этаж, старыя рекильярскія копи были тоже залиты водой, и всякое сообщеніе между ними и Вор было прервано. Чтобы выкачать воду изъ Рекильяра, потребовались бы цлые годы, и самое лучшее, что можно было сдлать, это спуститься въ его галерею, не совсмъ залитую водой, и посмотрть, не находится ли она по сосдству съ тми галереями Воре, въ верхнихъ концахъ которыхъ укрылись, какъ можно было думать, несчастные товарищи. Такимъ образомъ, посл долгихъ споровъ и обсужденія массы неудобоисполнимыхъ проектовъ, былъ, по крайней мр, намченъ путь, по которому слдовало идти.
Теперь Негрель принялся рыться въ пыли архивовъ и, отыскавъ старые планы копей Вор и рекильярскихъ, изучилъ ихъ и опредлилъ мста, откуда должны были начаться розыски. Мало-по-малу эта борьба за спасеніе погибающихъ людей увлекла Негреля, и онъ, несмотря на то насмшливое пренебреженіе, съ которымъ относился ко всему на свт, началъ забывать о самомъ себ, готовъ былъ на всякое самопожертвованіе. Съ перваго же шага, какъ только приступили къ рекильярской шахт, начались задержки и препятствія. Необходимо было расчистить ея устье: срубить рябину, вырвать терновникъ и боярышникъ, а затмъ — починить лстницы. Когда все это было сдлано, тогда приступили, наконецъ, къ розыскамъ. Инженеръ спустился внизъ съ десятью рабочими и указалъ имъ на извстныя мста въ пласту, по которымъ они должны были стучать своими желзными инструментами. Каждый рабочій, сдлавъ извстное количество ударовъ, прикладывалъ ухо къ угольному пласту и слушалъ, не раздаются ли на его стукъ отвтные отдаленные удары. Но напрасно исходили углекопы вс уголки галереи, въ которые только можно было пробраться — ни откуда не доносилось ни малйшаго звука въ отвтъ на ихъ стукъ. Посл этого можно было потерять голову: въ какомъ же мст пробивать теперь ходъ? Кого же отыскивать, когда тамъ, повидимому, никого и нтъ?.. Однако же люди, несмотря на мучительную тревогу, все боле и боле овладвавшую ими, упорно продолжали розыски.
Утромъ, въ первый же день, какъ начались поиски, Маг пришла въ Рекильяръ. Она сла на бревно и не вставала съ него до вечера. Когда кто-нибудь изъ рабочихъ поднимался наверхъ изъ шахты, Маг вставала и спрашивала его взглядомъ: ‘ничего?— нтъ, ничего!..’ Затмъ она снова садилась и ждала молча, съ суровымъ и сосредоточеннымъ лицомъ. Жанлинъ видлъ, что люди завладваютъ его жильемъ, и тоже бродилъ вокругъ, со встревоженнымъ видомъ хищнаго животнаго, знающаго, что его логовище выдастъ его разбойничьи подвиги. Онъ думалъ о маленькомъ солдат, лежавшемъ между слоями земли, и боялся, какъ бы не потревожили его мирный сонъ. Но въ томъ мст, гд покоился Жюль, копи были залиты водою, къ тому же, и розыски шли лвй, въ западной галере. Сначала приходила и Филомена, провожая Захарія, который тоже примкнулъ къ партіи рабочихъ, производившихъ розыски, но потомъ ей надоло зябнуть безъ всякой нужды, не видя никакихъ результатовъ. Она перестала появляться сюда и по цлымъ днямъ сидла дома, кашляя съ утра до ночи, равнодушная ко всему на свт, постоянно недомогающая. Напротивъ, Захарій забылъ о самомъ себ и, казалось, сълъ бы землю, только бы найти сестру. Онъ кричалъ по ночамъ, видя ее во сн изсохнувшею отъ голода и слыша ея голосъ, охрипшій отъ криковъ о помощи. Два раза онъ самовольно хотлъ начать работу, увряя, что Катерина тамъ, что онъ это чувствуетъ. Наконецъ, инженеръ запретилъ ему спускаться внизъ, и Захарій не отходилъ отъ шахты, изъ которой его прогнали. Сндаемый потребностью работать, дйствовать, онъ даже не могъ приссть и по цлымъ часамъ стоялъ около матери, безпрестанно двигаясь взадъ и впередъ.
На третій день Негрель, потерявшій всякую надежду на спасеніе оставшихся подъ землею, ршился прекратить съ сегодняшняго же вечера вс поиски. Въ полдень онъ пришелъ со своими людьми въ Рекильяръ, чтобы въ послдній разъ попытаться что-нибудь сдлать, и крайне удивился, увидвъ, что изъ шахты выходитъ Захарій, страшно раскраснвшійся, размахивая руками.
— Она тамъ!.. Она отвчала мн!.. Идите же, идите скоре!— кричалъ онъ.
Захарій, несмотря на запрещеніе сторожа, спустился внизъ, и теперь клялся, что слышалъ, какъ на его стукъ ему отвчали стукомъ оттуда, изъ первой галереи пласта Гильомъ.
— Но мы уже два раза отстукивали то мсто, на которое вы указываете,— замтилъ Негрель — Впрочемъ, мы сейчасъ увидимъ.
Маг встала и хотла тоже спуститься, но ее удержали. Тогда она стала ждать на самомъ краю шахты и не сводя глазъ съ этой мрачной бездны.
Спустившись внизъ, Негрель самъ сдлалъ три удара въ указанномъ Захаріемъ пункт и затмъ приложилъ ухо къ пласту, приказавъ рабочимъ хранить самое глубокое молчаніе. Онъ не услышалъ въ отвтъ ни малйшаго звука и покачалъ головою: очевидно, бдному малому просто почудилось… Взбшенный Захарій постучалъ въ свою очередь, и снова услышалъ отвтъ, глаза его заблестли, онъ дрожалъ отъ радости. Тогда остальные рабочіе, одинъ за другимъ, начали также постукивать, и вс оживлялись больше и больше, вс явственно слышали отвтный стукъ, доносившійся издалека. Это привело въ величайшее удивленіе Негреля, онъ еще разъ приложилъ къ стн ухо и, наконецъ, услышалъ стукъ, легкій, какъ едва уловимое сотрясеніе воздуха, чуть слышные удары, слдовавшіе въ опредленномъ порядк, одинъ за другимъ. Это былъ обычный призывъ, очень хорошо знакомый углекопамъ: они вс, когда имъ случается быть запертыми въ подземныхъ галереяхъ обваломъ или наводненіемъ, именно такъ стучатъ по пласту каменнаго угля и тотъ, какъ хрусталь, передаетъ этотъ стукъ, отчетливо и ясно, на далекое разстояніе. Одинъ надсмотрщикъ тоже прислушивавшійся къ этому отвтному стуку, опредлилъ толщину слоя, который отдлялъ ихъ отъ товарищей, по крайней мр, въ пятьдесятъ метровъ. Но теперь это разстояніе показалось всмъ до того ничтожнымъ, что, кажется, можно было протянуть руку этимъ бднякамъ. Радость овладла всми, и Негрель распорядился, чтобы сейчасъ же начали пробивать ходъ по найденному направленію.
Поднявшись наверхъ, Захарій подошелъ къ матери, и они обнялись.
— Не слдуетъ слишкомъ надяться — сказала пришедшая изъ любопытства Пьерронъ, у которой хватило настолько жестокости, чтобы высказать это замчаніе.— Если Катерины не окажется тамъ, то вамъ будетъ еще тяжеле.
Ея замчаніе было совершенно справедливо: Катерина дйствительно могла находиться въ другомъ мст.
— Оставьте меня въ поко!— съ бшенствомъ крикнулъ Захарій.— Она тамъ, я это знаю!
Маг снова сла, молчаливая, съ неподвижнымъ лицомъ, и стала ждать.
Лишь только эта новость разнеслась по городу, народъ снова нахлынулъ волною къ рекильярскимъ копямъ. Ничего не видя, люди все-таки толклись здсь, и приходилось силою удерживать любопытныхъ на нкоторомъ разстояніи отъ устья шахты. Негрель распорядился, чтобы одновременно пробивали три нисходящія галереи, которыя вс должны были сойтись въ одномъ пункт, тамъ, гд предполагали найти погибающихъ товарищей, и такимъ образомъ, если бы при прокладк одной галереи встртились какія-нибудь препятствія, то оставались еще дв другія. Галереи прокладывались настолько узкія, что въ каждой могъ помститься только одинъ забойщикъ, пробивавшій ходъ. Эти забойщики смнялись каждые два часа, выломанный ими уголь нагружался въ корзины и шелъ изъ рукъ въ руки по цлой цпи людей, удлинявшейся по мр того, какъ галерея подвигалась дальше. Сначала работа шла быстро: въ первый день угольный пластъ былъ пробитъ на шесть метровъ въ длину.
Захарій добился, что его тоже взяли въ число избранныхъ рабочихъ, которымъ было поручено пробивать галереи. Это былъ почетный лостъ, который люди наперерывъ оспаривали другъ у друга. И, разъ принявшись за эту работу, Захарій выходилъ изъ себя, когда, по истеченіи двухъ часовъ, назначенныхъ на каждую очередь, товарищи хотли смнить его, онъ не хотлъ пустить кого бы то ни было на свое мсто и ршительно отказывался выпустить изъ рукъ кирку. Его галерея скоро опередила об другія, онъ выламывалъ уголь съ какою-то яростью, какъ будто бился съ нимъ на смерть, бился съ такимъ напряженіемъ всхъ силъ, что его тяжелое дыханіе неслось изъ узкаго хода, словно пыхтнье какой-то подземной кузницы. Когда, наконецъ, онъ выходилъ оттуда, грязный и черный, опьянвъ отъ усталости, то падалъ въ изнеможеніи на землю, и товарищи прикрывали его одяломъ. Затмъ, еще пошатываясь, онъ снова шелъ въ пробиваемую галерею, и борьба возобновлялась: слышались сильные, глухіе удары, подавленные стоны, бшеные побдные крики, когда падала отбитая глыба угля. Самое худшее было то, что уголь становился все тверже и тверже, и Захарій два раза ломалъ свою кирку, выходя изъ себя, что не можетъ подвигаться впередъ такъ быстро, какъ бы хотлъ. Его мучила также жара, увеличивавшаяся съ каждымъ шагомъ впередъ и становившаяся невыносимой въ глубин этой узкой щели, въ которой не было движенія воздуха. Ручной вентиляторъ дйствовалъ исправно, но все-таки воздухъ освжался такъ медленно, что забойщики раза по три падали безъ чувствъ и ихъ приходилось вытаскивать изъ галерей почти совсмъ задохнувшимися.
Негрель, какъ и рабочіе, безвыходно жилъ подъ землею. Туда ему приносили пищу, тамъ онъ засыпалъ отъ времени до времени часа на два, на связк соломы, завернувшись въ плащъ. Что въ особенности поддерживало мужество всхъ этихъ людей, такъ это доносившіяся изъ галерей Вор мольбы несчастныхъ, эти все боле и боле явственные призывные удары, которыми т, казалось, молили поторопиться. Эти призывные удары раздавались теперь совершенно ясно, съ музыкальной звучностью, словно кто-то ударялъ по клавишамъ гармоники. Забойщики руководствовались этими хрустально-чистыми звуками и шли по направленію къ нимъ, какъ идутъ солдаты на выстрлы пушки во время сраженій. Каждый разъ, когда смнялся кто-нибудь изъ забойщиковъ, Негрель спускался въ прокладываемую галерею, стучалъ въ пластъ угля и затмъ прикладывалъ къ нему ухо, и каждый разъ до сихъ поръ тотчасъ же подучался отвтъ. Не оставалось никакого сомннія, галереи подвигаются въ настоящемъ направленіи, но только какъ убійственно-медленно он подвигаются! Ни за что не добраться имъ во время… Сначала, въ первые два дня, галерею пробили на тринадцать метровъ впередъ, на третій день они подвинулись только на пять, на четвертый — на три. Пластъ угля становился до такой степени крпкимъ, что теперь съ трудомъ подвигались только на два метра въ день. На девятый день оказалось, что посл всхъ этихъ нечеловческихъ усилій прошли всего, съ начала работы, тридцать два метра, а впереди оставалось еще, по приблизительному разсчету, метровъ двадцать. Для томящихся за этою стною товарищей наступалъ уже двнадцатый день ихъ заключенія подъ землею. Двнадцать сутокъ пробыть безъ хлба, безъ огня, среди безпросвтной ледяной ночи!.. Эта ужасная мысль вызывала слезы на глаза и заставляла напрягать послднія силы. Казалось невозможнымъ, чтобы люди могли прожить дольше, тмъ боле что уже со вчерашняго дня звуки призывныхъ ударовъ стали слабе, и рабочіе дрожали при мысли, что за этою стною воцарится могильная тишина.
Маг попрежнему приходила на копи каждый день и садилась около отверстія шахты. Она приносила съ собою Эстеллу, которую нельзя было оставлять дома одну съ утра до вечера, и часъ за часомъ слдила за ходомъ работъ, то надясь, то приходя въ уныніе вмст съ прочими. Лихорадочное ожиданіе овладло и группами людей, постоянно толпившихся около шахты, и всми обитателями Монсу. Вс говорили только объ этомъ, вс жили и мыслью и сердцемъ тамъ, подъ землею.
На девятый день, въ часъ завтрака, Захарій не отвчалъ ни слова, когда его позвали, чтобы смнить. Онъ былъ, какъ безумный, и съ ругательствами долбилъ киркой не подававшійся пластъ угля. Негреля, который могъ бы заставить Захарія повиноваться, не было въ это время, такъ какъ онъ поднялся на минусу наверхъ, и въ галере не оставалось никого, кром трехъ углекоповъ и надсмотрщика. Вроятно, Захарію было мало свта, и, выведенный изъ себя этимъ колеблющимся, замедлявшимъ работу, огонькомъ своей лампы, онъ имлъ неосторожность открыть ее. Это было строго запрещено, такъ какъ замчался сильный притокъ рудничнаго газа, и его успло накопиться страшно много въ этихъ узкихъ коридорахъ, въ которыхъ воздухъ почти не двигался. Вдругъ блеснула молнія, и снопъ огня вылетлъ изъ узкаго пробиваемаго хода, словно изъ жерла пушки, заряженной картечью. Все запылало, воздухъ воспламенился, какъ порохъ, съ одного конца галереи до другого. Этотъ потокъ пламени унесъ надсмотрщика и троихъ рабочихъ, пролетлъ по шахт и разлетлся наверху по земл и остаткамъ бревенъ. Любопытные зрители разбжались, Маг встала со своего мста, прижимая къ груди испуганную Эстеллу.
Когда Негрель возвратился съ рабочими, ими овладла безумная ярость, они терзали каблуками землю, эту жестокую мачиху, убивающую своихъ дтей въ припадк безсмысленнаго каприза. Столько выказывалось преданности, столько затрачивалось труда, чтобы спасти погибающихъ товарищей, и въ это самое время ей вздумалось погубить еще нсколькихъ человкъ!.. Черезъ три томительно долгіе часа, посл тяжелыхъ усилій и безпрестанно подвергаясь опасности, рабочіе проникли, наконецъ, въ галереи, подняли несчастныя жертвы взрыва и потянулись съ ними печальной процессіей наверхъ. Ни надсмотрщикъ, ни рабочіе не были убиты, но ихъ покрывали страшныя раны, отъ нихъ пахло горлымъ мясомъ, они до такой степени наглотались огня, что даже внутренняя оболочка горла была у нихъ обожжена. Несчастные непрерывно стонали, умоляя, чтобы ихъ поскоре прикончили. Изъ троихъ рабочихъ: одинъ былъ тотъ самый человкъ, который, во время стачки, пробилъ послднимъ ударомъ кирки помпу на копяхъ Гастонъ-Мари, у двоихъ другихъ на ладоняхъ сохранились еще рубцы, а на пальцахъ ссадины и порзы отъ кирпичей, которыми они бросали въ солдатъ. Толпа, блдная и дрожащая, обнажила головы, когда кортежъ проходилъ мимо нея.
Маг ждала, стоя. Наконецъ, подняли наверхъ и трупъ Захарія. Одежда на немъ вся сгорла, обожженное, неузнаваемое тло походило на кусокъ чернаго угля, головы, раздробленной взрывомъ, не было совсмъ. Когда эти ужасные останки положили на носилки и понесли, Маг машинально послдовала за ними, съ сухими воспаленными глазами. Она держала уснувшую Эстеллу на рукахъ и шла съ разввающимися по втру волосами, суровая, поражающая своимъ мрачнымъ и безмолвнымъ горемъ. Когда пришли въ селеніе, Филомена сначала остолбенла, затмъ изъ ея глазъ полились цлые фонтаны слезъ, которые, впрочемъ, очень скоро изсякли. Но мать, тмъ же медленнымъ шагомъ, возвратилась опять въ Рекильяръ: она проводила сына и теперь пришла дожидаться дочери.
Прошло еще три дня. Люди продолжали работать, преодолвая неслыханныя трудности. Вновь пробиваемыя галереи, къ счастію, не обваливались отъ взрыва рудничнаго газа, но воздухъ въ нихъ испортился до такой степени, что принуждены были устроить еще новые вентиляторы. Забойщики смнялись черезъ каждыя двадцать минутъ. Работы подвигались впередъ, и оставалось пробить всего около двухъ метровъ. Но теперь уже не слышно стало больше размреннаго, звенящаго призыва на помощь, отвтныя постукиванія прекратились, холодъ оледенядъ сердца рабочихъ, и если они продолжали съ прежнимъ ожесточеніемъ пробивать путь въ ндрахъ земли, то, казалось, для того только, чтобы отомстить ей за все. Наступилъ уже двнадцатый день отъ начала работы, пятнадцатый съ тхъ поръ, какъ совершилась катастрофа, и еще съ утра въ галереяхъ Вор наступило гробовое молчаніе.
Посл этой новой случайности, унесшей опять нсколько жертвъ, жители Монсу еще больше заинтересовались копями, и вс буржуа съ такимъ увлеченіемъ занялись устройствомъ прогулокъ въ Рекильяръ, что, наконецъ, и Грегуары ршились побывать тамъ. Было условлено, что они прідутъ на копи Вор въ своей карет, а госпожа Геннебо привезетъ туда же въ своемъ экипаж Люси и Жанну. Деноленъ покажетъ имъ свои работы, потомъ продутъ въ Рекильяръ и получатъ отъ Негреля точныя свднія, до какого пункта доведены новыя галереи и все ли онъ надется еще спасти несчастныхъ. Наконецъ, вечеромъ, будутъ обдать вс вмст.
Когда, около трехъ часовъ, Грегуары съ своею дочерью вышли изъ экипажа передъ наводненными и освшими копями, они нашли уже тамъ госпожу Геннебо, въ синемъ костюм подъ цвтъ моря, прикрывавшуюся зонтикомъ отъ блдныхъ лучей февральскаго солнца. Небо было чисто, въ воздух стояло весеннее тепло. Директоръ и Деноленъ были тутъ же и госпожа Геннебо разсянно слушала разсказъ послдняго о тхъ трудностяхъ, которыя пришлось преодолть при устройств плотины. Жанна, носившая всегда съ собою альбомъ, приходила въ восхищеніе отъ лежавшей передъ ея глазами страшной картины и тотчасъ же принялась рисовать, Люси, сидвшая рядомъ съ нею на обломкахъ вагона, тоже восклицала отъ удовольствія и находила, что зрлище ‘patant’. Черезъ щели еще неоконченной плотины пнистыми струями лилась вода и каскадомъ низвергалась въ громадную яму, образовавшуюся на мст провалившихся копей. Однако, все-таки уровень воды въ этомъ провал понижался, она всасывалась мало-по-малу почвою и опадала, обнажая всю ужасную массу грязи, скопившуюся на дн. Въ этотъ ясный день, при мягкомъ свт, лившемся съ свтло-синяго неба, эта яма казалась клоакой, развалинами провалившагося и заплывшаго грязью города.
— И люди безпокоятъ себя и приходятъ смотрть на это!— вскричалъ разочарованный Грегуаръ.
Сесиль, пышущая здоровьемъ, розовая и счастливая, что дышетъ чистымъ воздухомъ, была очень весела и шутила, но госпожа Геннебо, съгримасой отвращенія на лиц, сказала:— Дйствительно, въ этомъ нтъ ничего красиваго.
Оба инженера смялись. Они старались заинтересовать постителей и водили ихъ повсюду, объясняли устройство помпъ, показывали работу бабы, забивавшей сваи. Но дамами овладло безпокойство, он даже слегка задрожали, когда услышали, что помпамъ придется работать еще цлые годы, шесть, можетъ быть, семь лтъ, прежде чмъ можно будетъ вновь устроить шахту и выкачать всю воду изъ копей. Нтъ, он, женщины, предпочитаютъ думать о чемъ-нибудь другомъ, такъ какъ отъ этихъ потрясающихъ исторій только снятся дурные сны.
— Подемте,— сказала г-жа Геннебо, направляясь къ карет.
Жанна и Люси воскликнули: ‘Какъ, такъ скоро!.. И рисунокъ еще не оконченъ!’ Он хотли остаться: отецъ проводитъ ихъ вечеромъ къ обду. Геннебо одинъ слъ съ женою въ экипажъ, онъ тоже хотлъ разспросить Негреля о ход работъ.
— Позжайте впередъ,— сказалъ Грегуаръ.— Мы будемъ за вами слдомъ, такъ какъ намъ нужно захать минутъ на пять въ селеніе… Позжайте, позжайте, мы будемъ въ Рекильяр вмст съ вами.
Онъ сдъ въ экипажъ, посадивъ прежде жену и дочь, и карета тихо начала подниматься на пригорокъ, ведущій въ селеніе, между тмъ какъ экипажъ Геннебо направился вдоль канала.
Отправляясь на прогулку, Грегуары имли въ виду сдлать мимоходомъ доброе дло. Смерть Захарія возбудила въ нихъ состраданіе къ злополучной семь Маг, о которой говорилъ весь околодокъ. Они не жалли отца, этого разбойника, убійцу, кидавшагося на солдатъ, такъ что т вынуждены были застрлить его, какъ волка, но ихъ трогало положеніе матери, этой бдной женщины, лишившейся мужа, затмъ потерявшей сына и ожидающей теперь, что, можетъ быть, она найдетъ подъ землею только трупъ своей дочери. Кром того, говорятъ, что въ семь есть дряхлый старикъ-ддъ, есть хромой ребенокъ, которому раздавило ноги обваломъ и что во время стачки Маг схоронила еще одну маленькую двочку, умершую съ голоду. Конечно, эта семья проникнута гнусными идеями и поэтому отчасти заслужила постившія ее несчастія, но они, Грегуары, намрены доказать, что ихъ милосердіе безгранично, что они готовы все простить, все забыть и придти на помощь этимъ людямъ. Они взяли съ собою два узла, старательно завязанные и лежавшіе въ карет подъ скамейкой.
Какая-то старуха показала кучеру домъ Маг, номеръ 16, во второмъ корпус. Съ узлами въ рукахъ, Грегуары вышли изъ экипажа и постучались въ дверь, ея не отпирали. Тогда они принялись стучать въ нее кулаками, но все-таки не добились ничего: удары глухо отдавались въ дом, словно въ немъ вс вымерли и онъ давно уже стоялъ покинутый всми, мрачный и холодный.
— Никого нтъ,— сказала озадаченная Сесиль.— Какъ это скучно! Что мы будемъ длать съ этими узлами?
Вдругъ дверь, находившаяся рядомъ, растворилась и изъ нея вышла Левакъ.
— О, господа, извините пожалуйста! Извините, барышня!.. Мы сосдки съ Маг. Ея нтъ дома, она въ Рекильяр.
Болтая безумолку и безпрестанно повторяя, что надо помогать другъ другу, Левакъ разсказала имъ цлую исторію о томъ, какъ она взяла къ себ Ленору и Генриха, чтобы мать могла уходить туда, въ Рекильяръ, и ждать тамъ. Увидвъ узлы, Левакъ заговорила о своей бдной овдоввшей дочери, о своей собственной страшной нищет, и жадные глаза ея разгорались все больше и больше. Затмъ, колеблясь, она прибавила:
— Ключъ у меня. Если господа непремнно хотятъ войти въ домъ… Тамъ одинъ только ддъ…
Грегуары съ удивленіемъ смотрли на нее. Какъ, ддъ тамъ? Но въ такомъ случа отчего же никто не отвчалъ на ихъ стукъ? Спитъ онъ, что ли? Когда Левакъ ршилась отпереть дверь и растворила ее передъ ними, зрлище, представившееся имъ, приковало ихъ къ порогу.
Боньморъ былъ тамъ одинъ и съ широко раскрытыми и неподвижными глазами сидлъ на стул, около холоднаго очага. Комната, стоявшая теперь безъ часовъ, безъ лакированной мебели, казалась еще больше, на сырыхъ зеленоватыхъ стнахъ виднлись только портреты Наполеона и Евгеніи, улыбавшихся съ оффиціальной благосклонностью своими розовыми губами. Старикъ не пошевельнулся, даже не моргнулъ глазами, когда въ растворившуюся дверь ворвался потокъ свта. Лицо у него было безсмысленное, какъ будто онъ даже и не видлъ вошедшихъ людей. Около его ногъ стояла чашка съ золой, напоминавшая т чашки, что ставятъ для кошекъ.
— Не обращайте вниманія, что онъ такъ невжливъ,— сказала Левакъ — Кажется, что у него повредилось что-то въ мозгу, вотъ уже третья недля, какъ онъ ничего не говоритъ.
Приступъ кашля потрясъ Боньмора и затмъ онъ выплюнулъ густую черную мокроту въ стоявшую передъ нимъ чашку, обрызгавъ всю золу въ ней угольною грязью, тою угольною грязью, которую старикъ носилъ въ своихъ легкихъ. Посл этого онъ снова впалъ въ неподвижность, и если потомъ отъ времени до времени выходилъ изъ нея, то лишь затмъ, чтобы снова откашляться и прочистить горло.
Взволнованные и охваченные чувствомъ отвращенія, Грегуары постарались сказать нсколько дружескихъ и ободряющихъ словъ.
— Что, старина, вы, какъ видно, простудились?— спросилъ Грегуаръ.
Боньморъ даже не повернулъ головы и смотрлъ въ стну. Снова наступило тяжелое молчаніе.
— Надо было бы напоить васъ чмъ-нибудь теплымъ,— прибавила г-жа Грегуаръ.
Старикъ попрежнему молчалъ.
— Папа,— прошептала Сесиль,— вдь намъ говорили, что онъ больной, только мы потомъ забыли объ этомъ…
Она остановилась, очень смущенная. Поставивъ на столъ супъ и дв бутылки вина, Сесиль развязала другой узелъ и вынула пару громадныхъ башмаковъ, назначавшихся въ подарокъ дду. Двушка держала по башмаку въ каждой рук и въ крайнемъ замшательств смотрла на опухшія ноги этого бдняка, которому уже никогда не придется стать на нихъ.
— Ну, башмаки явились немного поздно, не такъ ли, старина?— снова заговорилъ Грегуаръ, чтобы выйти изъ неловкаго положенія.— Но это ничего, башмаки всегда пригодятся.
Боньморъ ничего не слышалъ и не отвчалъ, его лицо, холодное и жесткое, какъ камень, было просто страшно.
Тогда Сесиль украдкой поставила башмаки около стны, но, несмотря на всю осторожность, съ которою она ихъ опускала на полъ, гвозди подошвъ все-таки стукнули о плиты, и эта громадныхъ размровъ обувь, смущавшая Грегуаровъ, еще разъ привлекла ихъ вниманіе.
— Ну, онъ васъ не поблагодаритъ!— вскричала Левакъ, съ завистью взглянувъ на башмаки.— Не въ обиду вамъ будь сказано, это все равно, что дать пару очковъ утк…
Она снова затрещала, стараясь разжалобить Грегуаровъ и зазвать ихъ къ себ. Наконецъ, она придумала подходящій предлогъ для этого и начала расхваливать Ленору и Генриха, увряя, что это такія маленькія, такія миленькія и умненькія дти, что отвчаютъ на разспросы, словно ангельчики… Они разскажутъ господамъ все, что только т пожелаютъ знать.
— Пойдемъ на минутку, двочка,— сказалъ Грегуаръ, обрадованный, что, наконецъ, можно уйти.
— Да, я сейчасъ приду,— отвчала Сесиль.
Она осталась одна съ Боньморомъ. Дрожавшая, словно околдованная двушка стояла передъ старикомъ, не будучи въ состояніи сдвинуться съ мста, и старалась припомнить, гд она видла его, гд видла это квадратное синеватое лицо, татуированное углемъ? Вдругъ Сесиль вспомнила и, какъ будто наяву, опять видла толпу народа, окружавшую ее съ дикимъ ревомъ, опять чувствовала холодные пальцы, сжимавшіе ея шею. Да, это былъ онъ, она узнала этого человка и смотрла на его сложенныя на колняхъ руки, руки рабочаго, вся сила котораго заключается въ нихъ. Эти грубыя руки съ узловатыми пальцами казались все еще крпкими, несмотря на лта Боньмора. Мало-по-малу старикъ, казалось, началъ просыпаться: онъ, видимо, замтилъ Сесиль и, раскрывъ ротъ, тоже смотрлъ на нее. Лицо его покраснло, нервная судорога передернула ротъ, изъ котораго тонкой струйкой текла черная слюна. Словно прикованные, они неподвижно смотрли другъ на друга: Сесиль цвтущая, полная, свжая, наслдовавшая здоровье отъ нсколькихъ поколній, выросшихъ въ праздности и комфорт, Боньморъ, раздавшійся отъ воды, жалкій въ своемъ безобразіи разбитаго на ноги животнаго, разрушенный болзнями, переходившими въ ихъ роду отъ отцовъ къ сыновьямъ, въ теченіе ста лтъ труда и голода.
Минутъ черезъ десять, когда Грегуары, удивленные, что Сесиль до сихъ поръ не присоединяется къ нимъ, снова возвратилась къ Маг, они подняли ужасающій крикъ: на полу лежала ихъ дочь съ посинвшимъ лицомъ, задушенная. На ея ше виднлся красноватый отпечатокъ громадныхъ пальцевъ, принадлежавшихъ, казалось, гиганту. Боньморъ, качавшійся на своихъ омертвлыхъ ногахъ, упалъ подл нея и не могъ подняться. Пальцы на его рукахъ все еще были судорожно скорчены, и онъ смотрлъ на собравшихся людей съ своимъ прежнимъ безсмысленнымъ видомъ, широко раскрывъ глаза. Падая, онъ разбилъ свою чашку, зола изъ нея высыпалась, грязная черная мокрота перепачкала комнату, но пара большихъ башмаковъ продолжала стоять около стны, чистенькая и нисколько не пострадавшая.
Не было возможности понять, какимъ образомъ могло все это случиться. Зачмъ Сесиль подошла къ нему?.. Какъ Боньморъ, пригвожденный къ стулу, могъ достать ее? Очевидно, было только то, что съ тхъ поръ, какъ ему удалось схватить ее за горло, онъ до того остервенился, что уже ни на секунду не разжималъ пальцевъ, не позволилъ ей испустить ни одного стона и, даже падая вмст съ нею, все-таки продолжалъ душить ее, пока она не перестала дышать. Отъ квартиры Левакъ эта комната отдлялась только тонкою перегородкою, а между тмъ не слышно было ни малйшаго шума, ни крика, ни стона… Надо было думать, что, когда Боньморъ увидлъ блую шею двушки, имъ овладло внезапное помшательство, непреодолимое влеченіе къ убійству: иначе нельзя было объяснить себ, какимъ образомъ могъ совершить такое зврство этотъ больной старикъ, всю жизнь прожившій честнымъ человкомъ, покорнымъ, какъ животное, и никогда не одобрявшій новыхъ идей углекоповъ. Какая злоба, неизвстная ему самому и медленно отравлявшая его, могла до такой степени овладть его мозгомъ?.. Это было до того ужасное дло, что само собою складывалось заключеніе, что оно было дломъ рукъ идіота, совершилось вполн безсознательно.
Между тмъ Грегуары продолжали стоять на колняхъ, рыдая и задыхаясь отъ горя при вид трупа обожаемой дочери, рожденія которой они такъ долго и такъ страстно желали, дочери, которой они отдавали все свое богатство, на которую ходили смотрть на цыпочкахъ, когда она спала, которую не знали, чмъ накормить, которая никогда не казалась имъ достаточно здоровой!.. Смерть, подкосившая ея жизнь, подкашивала вмст съ тмъ и ихъ самихъ, зачмъ имъ жить теперь, когда не стало Сесили?
Растерянная Левакъ кричала:
— Ахъ, старый чортъ, что это онъ надлалъ? Кто бы могъ ожидать чего-нибудь подобнаго!.. И Маг не возвратится домой раньше вечера! Не хотите ли, я сбгаю за нею?..
Убитые горемъ, Грегуары не отвчали.
— Право, такъ будетъ лучше… Я пойду.
Но, прежде чмъ выйти изъ комнаты, Левакъ посмотрла на башмаки. Все селеніе взволновалось, и толпа уже тснилась около дверей, очень можетъ быть, что башмаки украдутъ. Къ тому же, въ дом Маг и некому носить ихъ, потому что въ немъ не осталось больше взрослыхъ мужчинъ. Левакъ потихоньку унесла башмаки: они какъ разъ будутъ впору Бутелу.
Въ Рекильяр Геннебо и Негрель долго ждали Грегуаровъ. Инженеръ, поднявшись наверхъ, разсказывалъ о ход работъ и говорилъ, что, по всей вроятности, сегодня же вечеромъ доберутся, наконецъ, до оставшихся подъ землею, но, конечно, найдутъ только ихъ трупы, такъ какъ тамъ, въ ихъ убжищ, воцарилась мертвая тишина. Маг, сидвшая на бревн позади Негреля, слушала это, страшно поблднвъ, какъ вдругъ прибжала Левакъ и начала ей разсказывать, какую славную штуку выкинулъ ея старикъ. Маг отвчала только нетерпливымъ и досадливымъ жестомъ, однако, потомъ встала и пошла за Левакъ.
Съ г-жей Геннебо сдлалось дурно. Какая гнусность!.. Бдная Сесиль была такъ весела сегодня, смотрла такой здоровой всего только часъ тому назадъ!.. Геннебо принужденъ былъ увести жену въ жилище старика Мука и разстегнуть ей платье своими неловкими руками, задрожавшими отъ волненія, которое имъ овладло, когда на него повяло запахомъ мускуса, пропитывавшаго ея кожу. Но когда г-жа Геннебо, обливаясь слезами, обняла Негреля, пораженнаго этой внезапной смертью его невсты, мужъ посмотрлъ на нихъ и вздохнулъ съ облегченіемъ. Все-таки смерть Сесили снимала съ его плечъ тяжелое бремя и, быть можетъ, спасала отъ лишняго горя и униженія. Теперь племянникъ останется попрежнему у него въ дом и, слдовательно, можно не бояться своего кучера.

V.

Люди, покинутые на дн шахты Вор, выли отъ ужаса. Вода доходила имъ уже до пояса. Шумъ потока оглушалъ ихъ, послднія доски обшивки летли съ такимъ страшнымъ грохотомъ, что можно было подумать, будто рушится весь міръ. Лошади, запертыя въ конюшн, ржали, и этотъ предсмертный крикъ, ужасный, никогда не забываемый крикъ животнаго, чующаго гибель, окончательно сводилъ углекоповъ съ ума.
Мукъ выпустилъ изъ рукъ поводъ Баталь. Старая лошадь стояла тутъ же, дрожа и пристально смотря расширенными глазами на эту воду, продолжавшую подниматься все выше и выше. Отдленіе нагрузки быстро наполнялось, и при красноватомъ свт трехъ лампъ, все еще горвшихъ подъ потолкомъ, видно было, какъ прибывалъ и вздымался этотъ зеленоватый потокъ. Когда, наконецъ, вода дошла по брюхо, лошадь вдругъ понеслась бшенымъ галопомъ прочь и исчезла въ одной изъ галерей, по которымъ возила телжки съ углемъ. Тогда люди послдовали примру животнаго и бросились спасаться.
— Нечего тутъ больше длать!— кричалъ Мукъ.— Надо попробовать выбраться черезъ рекильярскія копи.
Мысль, что они могутъ выйти черезъ старыя сосднія копи, если только доберутся до нихъ прежде, чмъ вода преградитъ туда доступъ, овладла теперь людьми. Вс двадцать человкъ бжали другъ за другомъ, толкаясь и держа высоко на воздух свои лампы, чтобы вода не загасила ихъ. Къ счастію, галерея незамтно поднималась вверхъ, и рабочіе пробжали метровъ двсти, борясь все съ тмъ же потокомъ, нисколько не становившимся глубже, несмотря на то, что вода постоянно прибывала. Давно заснувшія врованія пробуждались теперь въ сердцахъ этихъ погибавшихъ людей, и они взывали къ земл: по ихъ убжденію, земля мстила имъ за то, что у нея перерубили артерію, это ея кровь заливала ихъ въ ту минуту. Одинъ старикъ бормоталъ полузабытыя молитвы и отгибалъ назадъ большіе пальцы рукъ, чтобы умилостивить злыхъ духовъ копей.
Но на первомъ же перекрестк возникъ споръ: конюхъ хотлъ повернуть налво, другіе божились, что дорога будетъ значительно короче, если идти направо. Въ этихъ спорахъ была потеряна цлая минута.
— Ну, оставляйте здсь ваши шкуры, мн наплевать!— грубо вскричалъ Шаваль.— Я побгу туда.
Онъ направился вправо, два товарища послдовали за нимъ. Остальные продолжали бжать за Мукомъ, который долго работалъ въ годы юности въ глубин рекильярскихъ копей. Впрочемъ, по временамъ, и онъ колебался, не зная, въ какую сторону повернуть, головы у всхъ шли кругомъ, и самые старые изъ рабочихъ не узнавали боле галерей, которыя перекрещивались теперь передъ ними, словно мотокъ перепутанныхъ нитокъ. Каждый разъ, когда дорога раздлялась, возникали новыя сомннія и заставляли бгущихъ людей на секунду пріостанавливаться, но медлить было невозможно и приходилось на что-нибудь ршаться какъ можно скоре.
Этьенъ бжалъ позади всхъ, подл Катерины, у которой ноги отнимались отъ испуга и усталости. Онъ тоже взялъ бы направо, такъ какъ думалъ, что та дорога лучше, но не сдлалъ этого потому, что предпочиталъ лучше остаться на дн копей, нежели слдовать за Шавалемъ. Между тмъ разногласія относительно дороги не прекращались, еще нсколько товарищей свернули въ другія галереи, и за старикомъ Мукомъ слдовало всего семеро.
— Возьми меня за шею, я тебя понесу, — сказалъ Этьенъ, видя, что Катерина совсмъ выбилась изъ силъ.
— Нтъ, оставь, я не хочу,— прошептала она.— Лучше сейчасъ же умереть.
Она отстала метровъ на пятьдесятъ. Этьенъ все-таки, несмотря на сопротивленіе двушки, взялъ ее на руки и понесъ, какъ вдругъ громадная глыба земли обвалилась сверху и отдлила ихъ отъ товарищей. Наводненіе начинало размывать почву, и она обваливалась со всхъ сторонъ. Этьенъ и Катерина принуждены были возвратиться назадъ, а затмъ окончательно сбились съ дороги и уже сами не знали, куда идутъ. Все кончено, нечего и думать о томъ, чтобы выбраться наверхъ черезъ Рекильяръ. Теперь имъ не оставалось ничего боле, какъ добраться до самыхъ возвышенныхъ галерей Вор и ждать, что, можетъ быть, товарищи выручатъ ихъ оттуда, если только вода спадетъ.
Этьенъ узналъ, наконецъ, пластъ Гильомъ.
— Отлично,— сказалъ онъ.— Теперь я знаю, гд мы. Мы шли тогда по настоящей дорог, но теперь нечего о ней и думать… Слушай, пойдемъ прямо, мы поднимемся выше, по той труб, по которой прежде ходили на работу.
Волна била имъ въ грудь, и они поднимались очень медленно. До тхъ поръ, пока будетъ у нихъ огонь, имъ еще нечего отчаиваться, поэтому они погасили одну лампу, чтобы сберечь масло и затмъ перелить его въ горвшую лампу. Они уже добрались до трубы, когда шумъ, раздавшійся позади, заставилъ ихъ оглянуться. Что это, не возвращаются ли товарищи? Можетъ быть, и имъ обвалъ преградилъ путь?.. Чье-то тяжелое дыханіе доносилось до нихъ издали, и они пріостановились въ изумленіи, не понимая, что это такое, словно буря, приближается къ нимъ, вспнивая воду. Вдругъ они вскрикнули, увидвъ огромную бловатую массу, которая выплыла изъ мрака и билась между узкими, сдавившими ее стнами хода.
Это была Баталь. Убжавъ изъ отдленія нагрузки, она бшено неслась вдоль мрачныхъ галерей. Казалось, что лошадь хорошо знала свою дорогу въ этомъ подземномъ город, въ которомъ она провела уже одиннадцать лтъ, и глаза ея хорошо видли во мрак вчной ночи, постоянно окружавшей ее. Баталь неслась дальше и дальше, наклонивъ голову, подбирая ноги, неслась по этимъ узкимъ подземнымъ галереямъ, въ которыхъ едва помшалось ея громадное тло. Галереи шли за галереями, но Баталь не пріостанавливалась ни на одномъ перекрестк и неслась дальше. Куда мчалась она? Можетъ быть, ее влекло къ себ видніе юности: мельница на берегу рки Скарпъ, гд она родилась, неясное воспоминаніе о солнц, горящемъ въ воздух, словно громадная лампа… Баталь не хотла умирать. Она вспомнила теперь о чистомъ воздух зеленющихъ долинъ, и страстное желаніе еще разъ подышать имъ влекло ее все впередъ, впередъ, заставляло бжать до тхъ поръ, пока она, наконецъ, не отыщетъ этого выхода на землю, гд свтитъ солнце и разстилается теплое небо. Она забыла свою прежнюю покорность и не хотла больше оставаться на копяхъ, которыя ослпили ее, а теперь хотятъ убить. Вода гналась за нею, хлестала ее по ляшкамъ, била по крупу. Чмъ дальше подвигалась Баталь, тмъ тсне становились галереи, тмъ боле понижались ихъ потолки. Но она все-таки не останавливалась и бжала, съ усиліемъ продираясь между стнъ и оставляя на деревянныхъ брусьяхъ куски своей кожи и мяса. Казалось, копи надвигались на нее со всхъ сторонъ, чтобы схватить и задушить.
Этьенъ и Катерина увидли Баталь тогда, когда она почти уже совсмъ завязла между стнами галереи. Несчастная лошадь сломала себ об переднія ноги, однако, сдлавъ послднее усиліе, протащилась еще на нсколько метровъ впередъ и уже тогда, сдавленная, будто скованная землей, остановилась. Она вытягивала свою окровавленную морду и озиралась большими тревожными глазами, отыскивая какой-нибудь новый выходъ. Но вода быстро покрывала ее, и она начала ржать, протяжно, страшно, какъ ржали передъ смертью т, другія лошади, остававшіяся въ конюшн. Агонія этого стараго животнаго была ужасающая: разбитая, неподвижная, Баталь отчаянно сопротивлялась смерти, застигнувшей ее въ этой мрачной пучин, вдали отъ дневного свта, и ея скорбное ржаніе не смолкало, вода заливала уже гриву лошади, а хриплые звуки все еще вырывались изъ ея поднятой кверху и раскрытой пасти. Наконецъ, послышалось послднее хрипніе, похожее на глухое бульканье наполняющейся водою бочки, а затмъ наступило глубокое молчаніе.
— О, Боже мой!.. Уведи меня отсюда!— съ рыданіями восклицала Катерина.— О, Боже мой, я боюсь, я не хочу умирать?.. Уведи меня! Уведи!
Она увидла смерть. Ни разрушеніе шахты, ни видъ этихъ галерей, затоплявшихся водою, ничто не внушало ей такого ужаса, какъ это предсмертное ржаніе Баталь. Катерина все еще слышала его, оно раздавалось у нея въ ушахъ, и двушка дрожала всмъ тломъ.— Уведи меня! Уведи меня!..
Этьенъ взялъ ее и увлекъ дальше. Къ тому же медлить было невозможно, потому что и въ этой узкой труб, по которой они поднимались, вода доходила имъ уже до плечъ. Этьену приходилось почти все время нести Катерину, такъ какъ у нея не было силы придерживаться за деревянные брусья и ему три раза казалось, что она выскальзываетъ изъ его рукъ и уже падаетъ въ глубокій потокъ, вздымавшійся и реввшій позади ихъ. Наконецъ, они добрались до перваго, еще не залитого водою, хода и могли перевести духъ. Но скоро вода показалась и тутъ. Нужно было идти дальше, и въ теченіе цлыхъ часовъ они шли все впередъ и впередъ изъ одного хода въ другой, гонимые наводненіемъ, которое слдовало за ними по пятамъ и заставляло подниматься все выше и выше. Добравшись до шестого яруса этихъ ходовъ, они было вздохнули свободне, такъ какъ имъ показалось сначала, что уровень воды стоить здсь неподвижно. Однако же, она быстро поднялась и принудила ихъ взбираться еще выше, на седьмой, затмъ на восьмой ярусъ. Оставался еще одинъ послдній. Наконецъ, они достигли его и съ тоскою слдили за исчезновеніемъ каждаго сантиметра почвы, завоеваннаго водой. Если вода не остановится, тогда все кончено,— она притиснетъ ихъ въ потолку, зальетъ, и имъ придется умирать такъ же, какъ умерла Баталь.
Безпрестанно раздавался гулъ обваловъ. Изрзанныя во всхъ направленіяхъ галереями, ндра копей дрожали и разрывались подъ страшнымъ напоромъ потока, ринувшагося на нихъ. Нагнетаемый водою воздухъ скоплялся въ верхнихъ концахъ галерей, сжимался тамъ до послдней степени и затмъ страшными взрывами разрывалъ сковывавшія его стны, разбрасывалъ окружавшую его почву. Это былъ ужасающій громъ цлаго подземнаго переворота, переносившаго воображеніе въ т отдаленныя времена, когда потопы совершенно измняли лицо земли и разстилали равнины на тхъ мстахъ, гд прежде высились горы.
Катерина, потрясенная и оглушенная этимъ неумолчнымъ громомъ, съ мольбою сложила руки и лепетала безъ перерыва:
— Я не хочу умирать!.. Я не хочу умирать!..
Чтобы успокоить ее, Этьенъ клялся, что вода боле не прибываетъ, да къ тому же они пробыли здсь, по крайней мр, шесть часовъ, такъ что теперь уже скоро должны придти къ нимъ на помощь. Но хотя онъ и говорилъ: ‘шесть часовъ’, на самомъ дл всякое представленіе о времени у него исчезло. Въ дйствительности прошелъ уже цлый день съ тхъ поръ, какъ они начали подниматься черезъ пластъ Гильомъ все дальше и выше.
Оба были насквозь мокры и дрожали. Двушка раздлась, выжала свое платье и затмъ опять надла панталоны и куртку, предоставивъ имъ высохнуть на тл. Такъ какъ Катерина была босикомъ, то Этьенъ снялъ свои деревянные башмаки и принудилъ ее надть ихъ. Теперь имъ оставалось только сидть и терпливо ждать, — и они убавили огня въ ламп, чтобы она свтила, какъ ночникъ. Почувствовавъ страшныя судороги въ желудк, Этьенъ и Катерина только теперь поняли, что умираютъ съ голоду. Въ то время, когда началась катастрофа, они еще не успли позавтракать, поэтому тартинки ихъ были цлы, хотя разбухли отъ воды и превратились въ какую-то полужидкую массу. Двушка должна была притвориться разсерженной, чтобы принудить Этьена взять его долю. Повъ, она тотчасъ уснула отъ усталости, а Этьенъ сидлъ подл нея, безъ сна, сжавъ обими руками лобъ и смотря передъ собою неподвижными глазами.
Сколько часовъ они провели такимъ образомъ, Этьенъ не могъ сказать, онъ зналъ только то, что, по прошествіи нкотораго времени, въ отверстіи узкаго хода, находившагося передъ его глазами, опять показалась волна, черная движущаяся, словно пресмыкающееся животное, подползавшее къ нимъ, то вздымая, то опуская спину. Сначала видна была только тоненькая полоска, растягивавшаяся, какъ змйка, но затмъ эта змйка росла, становилась шире, ползла впередъ и скоро достигла ихъ, такъ что коснулась ногъ спящей двушки. Охваченный тоскою, Этьенъ не ршался будить ее. Не жестоко ли нарушить ея покой, вывести изъ полнйшаго забвенія? Можетъ быть, ей снится теперь, что она дышетъ чистымъ воздухомъ полей и видитъ яркое солнце… Къ тому же, куда идти?.. Наконецъ, онъ припомнилъ, что наклонная галерея, устроенная въ этой части пласта Гильомъ, сообщалась своимъ концомъ съ концомъ верхней наклонной галереи. Слдовательно, исходъ былъ найденъ. Этьенъ ршился не тревожить Катерину, покуда будетъ возможно, и слдилъ за прибывавшей водой, дожидаясь момента, когда она ршительно погонитъ ихъ дальше. Наконецъ, онъ осторожно поднялъ двушку, она вдругъ задрожала.
— О, Боже мой, такъ это правда!.. Это снова начинается!..
Она совсмъ очнулась отъ сна, припомнила все и закричала, думая, что уже наступаетъ смерть.
— Нтъ, нтъ, успокойся,— прошепталъ Этьенъ.— Клянусь, что можно еще пройти.
Чтобы добраться до наклонной галереи, они должны были согнуться вдвое и снова окунуться въ воду до плечъ. Потомъ началось еще боле опасное восхожденіе по этой галере, сплошь обшитой деревомъ и тянувшейся метровъ на сто. Сначала они хотли было натянуть проходившій здсь канатъ, по которому спускали уголь, и закрпить его, потому что иначе находившіяся вверху телжки могли скатиться внизъ и раздавить ихъ. Но механизмъ почему-то не дйствовалъ, и канатъ нельзя было сдвинуть съ мста. Однако, придерживаться за него было все-таки опасно, и они ршились пробираться вверхъ между нимъ и стною, цпляясь ногтями за выстилавшіе ее брусья и доски. Этьенъ шелъ сзади, поддерживая Катерину, которая скоро ободрала себ руки до крови и безпрестанно обрывалась. Вдругъ они наткнулись на обломки балокъ: здсь недавно произошелъ обвалъ и преградилъ дорогу къ наклонной галере. Къ счастію, въ этомъ мст была дверь, ведущая въ поперечный ходъ, и Этьенъ направился туда. Они удивились, увидвъ свтъ лампы. Въ то же время какой-то человкъ съ бшенствомъ закричалъ: — Еще нашлись хитрецы, оказавшіеся такими же дураками, какъ и я!
Они узнали Шаваля. Онъ былъ запертъ здсь обваломъ, засыпавшимъ наклонную галерею. Двоимъ товарищамъ, послдовавшимъ за нимъ, разможжило головы обвалившимися брусьями, самому Шавалю разбило руку, но у него хватило мужества доползти на колняхъ до своихъ убитыхъ спутниковъ и обобрать у нихъ ихъ тартинки и лампы. Когда онъ собрался идти дальше, послдовалъ новый обвалъ и завалилъ за его спиною галерею.
Въ первую минуту появленія Этьена и Катерины Шаваль не переставалъ ругаться и клялся, что ни за что не подлится своими запасами съ этими вылзшими изъ земли людьми. Онъ, кажется, готовъ былъ убить этихъ пришельцевъ. Но затмъ, узнавъ ихъ, онъ утихъ и засмялся съ злобною радостью.
— Ахъ, это ты, Катерина! Теб не повезло и ты опять пришла ко мн… Хорошо, хорошо, мы съ тобой потанцуемъ здсь!
Онъ длалъ видъ, что не замчаетъ ея спутника. Этьенъ, взволнованный этой встрчей, протянулъ руку, чтобы защитить прижимавшуюся къ нему двушку. Однако, надо было примириться съ этимъ положеніемъ, и Этьенъ заговорилъ съ товарищемъ такимъ тономъ, какъ будто часъ тому назадъ они разстались добрыми друзьями.
— Заглядывалъ ли ты въ забои? Нельзя ли пройти тамъ?
Шаваль продолжалъ подсмиваться.
— Ахъ, да, черезъ забои! Они тоже обвалились, и мы попались между двухъ стнъ, какъ въ настоящую мышеловку… Но ты можешь выйти отсюда черезъ наклонную галерею, если только умешь хорошо плавать.
Дйствительно, вода все поднималась и слышно было, какъ она бурлила, отступленіе было уже отрзано. Шаваль былъ правъ, назвавъ мышеловкой эту часть галереи, которую значительные обвалы засыпали съ обоихъ концовъ. Выхода не было никакого и вс трое очутились окончательно запертыми подъ землей.
— Такъ ты остаешься?— насмшливо спросилъ Шаваль.— Это самое лучшее, что ты можешь сдлать, и если ты оставишь меня въ поко, то я даже не стану съ тобой и разговаривать… Мста для насъ здсь хватить покуда… А тамъ мы скоро увидимъ, который изъ насъ умретъ первымъ, если товарищи не придутъ къ намъ на помощь, что мн кажется весьма сомнительнымъ.
— Можетъ быть, насъ услышать, если мы станемъ стучать,— сказалъ Этьенъ.
— Я усталъ стучать… Вотъ, возьми этотъ камень и попробуй.
Этьенъ взялъ кусокъ песчаника, который Шаваль уже весь обколотилъ объ стны, и началъ стучать по пласту угля раздльно, медленно, какъ обыкновенно стучатъ углекопы, когда, запертые подъ землею обваломъ, хотятъ дать знать о себ товарищамъ. Затмъ онъ приложилъ ухо къ пласту и началъ слушать, разъ двадцать Этьенъ принимался стучатъ, но ни малйшаго звука не слышалось въ отвтъ.
Въ это время Шаваль съ притворно равнодушнымъ видомъ устраивалъ свое маленькое хозяйство. Прежде всего онъ поставилъ свои три лампы въ рядъ около стны, одна изъ нихъ горла, другія были погашены, затмъ онъ положилъ на деревянный брусъ дв, еще остававшіяся у него, тартинки: это будетъ буфетъ… Если быть благоразумнымъ, то онъ отлично проживетъ съ этимъ запасомъ еще два дня. Повернувшись къ Катерин, онъ сказалъ:— Ты знаешь, что, если очень захочешь сть, то половина этого твоя.
Двушка ничего не отвчала. Это было верхомъ несчастія для нея, что ей опять пришлось очутиться между этими и безъ того ненавидвшими другъ друга людьми.
Началась невыносимая жизнь. Ни Шаваль, ни Этьенъ не раскрывали рта и сидли на земл въ нсколькихъ шагахъ другъ отъ друга. Шаваль замтилъ только, что Этьену лучше бы погасить свою лампу, и тотъ погасилъ ее, потому что этотъ лишній свтъ, дйствительно, былъ совершенно безполезною роскошью. Затмъ опять наступило молчаніе. Катерина, встревоженная взглядами, которые бросалъ на нее Шаваль, прилегла около Этьена. Часы шли за часами, непрерывно поднимавшаяся вода тихо журчала, а отъ времени до времени почва опять начинала вздрагивать, и слышался отдаленный гулъ обваловъ, возвщавшій объ окончательномъ разрушеніи копей. Когда лампа начала угасать и надо было отпереть другую, чтобы зажечь ее, всми троими овладлъ страхъ при мысли о рудничномъ газ. Но они предпочитали лучше сейчасъ же погибнуть отъ взрыва, чмъ оставаться въ темнот. Однако, новую лампу удалось зажечь благополучно, рудничнаго газа, какъ видно, не было въ этой галере. Вс трое опять улеглись на землю, и снова часы потекли за часами.
Легкій шумъ встревожилъ Этьена и Катерину, и они подняли головы. Шаваль располагался сть. Онъ отрзалъ половину тартинки и медленно жевалъ, видимо борясь съ желаніемъ състь ее за-разъ. Этьенъ и Катерина, мучимые голодомъ, смотрли на него.
— Ты, въ самомъ дл, отказываешься?— съ вызывающимъ видомъ спросилъ онъ двушку.— Напрасно…
Она опустила глаза, боясь, что не устоитъ передъ этимъ соблазномъ: судороги въ ея желудк были такъ сильны, что слезы выступили у нея на глазахъ. Но Катерина понимала, чего добивается этотъ человкъ. Еще въ то время, когда она пришла вмст съ Этьеномъ на копи, двушка подмтила, что Шавалемъ опять овладла прежняя ревность. Его глаза какъ будто звали ее въ себ, и въ нихъ все сильне разгорался хорошо знакомый ей огонекъ, тотъ огонекъ, которымъ горли они во время овладвавшихъ имъ дикихъ припадковъ ревности, когда онъ набрасывался на нее съ кулаками, обвиняя въ связи съ жильцомъ ея матери. Теперь Катерина дрожала при мысли, что, если она подойдетъ въ Шавалю, то эти два человка кинутся другъ на друга, какъ зври, и въ этомъ тсномъ погреб, въ которомъ они томятся, начнется страшная бойня. Боже мой, неужели же нельзя оставаться добрыми друзьями хотя въ виду смерти!..
Этьенъ скоре умеръ бы съ голоду, чмъ попросилъ у Шаваля хоть крошку хлба. Опять наступило молчаніе, становившееся все боле тягостнымъ. Минуты проходили одна за другою, однообразныя, безконечно-долгія, не принося съ собою ни луча надежды. Наконецъ, прошли цлыя сутки съ тхъ поръ, какъ эти три человка были вмст, огонь второй лампы начиналъ блднть, и надо было зажигать третью.
Шаваль приступилъ ко второй тартинк и проворчалъ, взглянувъ на Катерину:— Иди же. дура!
Двушка вздрогнула. Этьенъ отвернулся, чтобы не стснять ее, но, видя, что она все-таки не трогается съ мста, тихо проговорилъ:— Ступай, дитя мое.
Тогда слезы, давно сдерживаемыя, ручьемъ полились изъ ея глазъ. Катерина плакала долго, не имя даже силы встать, не сознавая боле, голодна ли она, страдая такъ невыносимо, такъ болзненно, что боль отдавалась во всемъ ея тл. Этьенъ всталъ и ходилъ взадъ и впередъ, съ ожесточеніемъ выстукивая по пласту угля — тщетный призывъ къ товарищамъ, и выходя изъ себя при мысли, что этотъ остатокъ жизни приходится проводить бокъ обокъ съ презрннымъ и ненавистнымъ ему соперникомъ. Нельзя даже разойтись и умереть вдали другъ отъ друга!.. Онъ можетъ отойти только на десять шаговъ, а потомъ приходится опять возвращаться обратно и натыкаться на этого человка. А она, эта плачущая двушка, которую они оспариваютъ другъ у друга даже подъ землею!.. Она достанется тому изъ нихъ, кто переживетъ другого, и этотъ негодяй еще разъ украдетъ ее у него, если онъ, Этьенъ, умретъ первымъ… Положеніе становилось невыносимымъ, а между тмъ часы проходили за часами, и ему не видлось ни конца, ни исхода. Два раза Этьенъ набрасывался на окружавшіе его пласты съ такимъ бшенствомъ, словно хотлъ пробить ихъ кулаками. Прошелъ еще день. Шаваль подслъ къ Катерин и раздлилъ съ нею послднюю половину тартинки. Двушка съ трудомъ пережевывала куски хлба, такъ какъ Шаваль заставлялъ ее оплачивать каждый изъ нихъ какою-нибудь ласкою. Сндаемый ревностью, онъ не хотлъ умереть безъ того, чтобы не доказать своему сопернику, что Катерина принадлежитъ ему, Шавалю. Совсмъ измученная, она уже не сопротивлялась, но когда онъ крпко обнялъ ее, она жалобно вскрикнула:— О, оставь, ты переломаешь мн кости!
Этьенъ, дрожа, прислонился лбомъ къ деревяннымъ брусьямъ, чтобы ничего не видть. Услышавъ стонъ Катерины, онъ совсмъ обезумлъ и вскочилъ на ноги.
— Оставь ее, чортъ возьми!
— Разв это до тебя касается?— сказалъ Шаваль.— Она моя жена!— Онъ снова обнялъ ее такъ крпко, что Катерина закричала, и, ради похвальбы, прижалъ къ ея губамъ свои рыжіе усы.
— Оставь насъ въ поко,— продолжалъ онъ.— Сдлай намъ удовольствіе, отойди вонъ туда и посмотри, тамъ ли мы!
Губы Этьена поблли, и онъ закричалъ:
— Если ты ея не оставишь, я задушу тебя!
Шаваль быстро вскочилъ, понявъ по задыхавшемуся голосу товарища, что тотъ ршилъ покончить съ нимъ. Смерть приближалась къ нимъ слишкомъ медленно, тогда какъ имъ необходимо было, чтобы кто-нибудь изъ нихъ очистилъ мсто другому тотчасъ же. Старая борьба снова начиналась между ними здсь, подъ землею, гд они и безъ того должны были скоро успокоиться навки другъ подл друга и гд мста было такъ мало, что нельзя было размахнуться кулакомъ, чтобы не ободрать его о стны.
— Берегись!— проворчалъ Шаваль.— На этотъ разъ я тебя съмъ!
Этьенъ совсмъ обезумлъ въ эту минуту. Передъ его глазами носилось какое-то красноватое облако, къ горлу прилила волна крови. Имъ овладла потребность убійства, потребность чисто физическая, настолько же непреодолимая, насколько непреодолимъ жестокій припадокъ кашля, когда воспалена слизистая оболочка. И это чувство, даже не въ немъ зародившееся и переданное ему по наслдству, росло и неудержимо вырывалось наружу мимо его воли. Этьенъ ухватился руками за выступъ стны, потрясъ его и отломилъ широкій, тяжелый кусокъ сланца. Онъ взялъ его въ об руки и бросилъ съ удесятеренной силой прямо въ голову Шаваля.
Шаваль не усплъ отскочить назадъ и упалъ съ разбитымъ лицомъ и раздробленнымъ черепомъ. Мозгъ обрызгалъ потолокъ галереи, багровая струя хлынула изъ раны и текла, не останавливаясь, какъ льется вода источника. Тотчасъ же образовалась лужа крови, въ которой отражался свтъ коптившей лампы. Свтъ становился все слаб и слабе, мракъ сгущался въ этомъ погреб, запертомъ со всхъ сторонъ, и тло, лежавшее на земл, казалось какимъ-то чернымъ наростомъ.
Этьенъ, наклонившись надъ трупомъ, смотрлъ на него расширенными зрачками. Наконецъ онъ совершилъ таки убійство… Смутно возставала въ его памяти вся его борьба, совершенно безполезная борьба противъ яда, таившагося въ его крови, противъ этого алкоголя, который медленно накоплялся въ организмахъ его родныхъ. Однако же, теперь онъ не былъ пьянъ, если только люди не пьянютъ съ голоду. Стало быть, достаточно того опьяннія, которое нкогда владло его родными… Волосы на голов Этьена поднимались дыбомъ, когда онъ думалъ о всемъ ужас этого убійства, онъ возмущался имъ, но возмущался только разумомъ, тогда какъ сердце его наполнялось радостью и тмъ животнымъ чувствомъ довольства, которое является вслдъ за удовлетвореніемъ аппетита. Въ немъ шевельнулась даже гордость, гордость человка, оказавшагося боле сильнымъ, чмъ его противникъ. На мгновеніе передъ нимъ пронесся образъ маленькаго солдата, убитаго ребенкомъ и лежавшаго съ ноженъ въ горл. Теперь и онъ, Этьенъ, тоже убилъ человка.
Катерина, выпрямившись, громко вскрикнула:
— Онъ умеръ!.. Боже мой!
— Ты жалешь о немъ?— сурово спросилъ Этьенъ.
Она что-то пробормотала, задыхаясь, затмъ покачнулась и упала къ нему на руки.— Ахъ, убей и меня!.. Умремъ оба!
Они крпко обнялись, надясь, что смерть уже близка. Но смерть медлила, и руки ихъ разжались. Катерина закрыла глаза, когда Этьенъ взялъ трупъ Шаваля, оттащилъ его къ наклонной галере и бросилъ тамъ, чтобы очистить тотъ тсный уголъ, въ которомъ имъ приходилось жить въ ожиданіи смерти. А жить съ этимъ трупомъ подъ ногами было невозможно. Они ужаснулись, услышавъ, что тло упало въ воду, разбрызгавъ ее по сторонамъ. Стало быть, и наклонная галерея уже залита!.. Они скоро увидли, что вода начинаетъ подходить и къ нимъ.
Тогда снова началась борьба. Этьенъ зажегъ послднюю лампу, тускло освтившую воду, непрерывно и упорно поднимавшуюся все выше и выше. Сначала она била имъ только по щиколотки, затмъ дошла до колнъ. Галерея, въ которой укрывались Этьенъ и Катерина, шла наклонно вверхъ, и они поднимались до самаго ея конца. Тамъ они могли отдохнуть нсколько часовъ, но потомъ вода дошла и туда, и залила ихъ по поясъ. Прижавшись спиною къ стн, они стояли и смотрли, какъ этотъ потокъ все поднимался и поднимался. И когда, наконецъ, онъ поднимется до ихъ губъ, тогда все будетъ кончено… Лампа, которую они повсили вверху, едва освщала желтоватымъ свтомъ поверхность воды, подернутую легкою рябью, и съ каждою минутою этотъ свтъ становился все слабе и слабе. Скоро остался только небольшой свтлый полукругъ около самой лампы, постепенно сокращавшійся, словно проглатываемый темнотою, которая надвигалась какъ будто вмст съ приливомъ. Вдругъ лампа погасла, блеснувъ послдней искрой свта, и наступилъ мракъ, настала безпросвтная ночь, во тьм которой они скоро уснуть, чтобы никогда уже больше не раскрыть глазъ и не увидть блеска солнца.
— Чортъ возьми!— глухо выругался Этьенъ.
Катерина прижалась къ нему, какъ будто бы этотъ мракъ былъ какимъ-то живымъ существомъ, внезапно бросившимся на нее. Подавленнымъ голосомъ она прошептала обычное въ этихъ случаяхъ замчаніе углекоповъ:— Это смерть задула лампу.
Однако, они не склонялись передъ подступавшею къ нимъ смертью, ихъ охватила лихорадочная жажда жизни, борьбы за жизнь. Этьенъ взялъ лампу и принялся ея крючкомъ выламывать сланецъ, Катерина помогала ему ногтями. Мало-по-малу, они выкопали такимъ образомъ углубленіе въ стн, нчто врод высокой скамьи, на которой можно было помститься имъ обоинъ, сидя другъ подл друга. Ноги у нихъ висли въ воздух, а спины приходилось согнуть въ дугу, такъ какъ сводъ былъ до того близко надъ ихъ головами, что выпрямиться было невозможно. Сначала вода касалась только ихъ подошвъ, но скоро дошла, въ своемъ постоянномъ и непреодолимомъ движеніи, до ихъ икръ, колнъ… Плохо выровненная скамья отсырла и ослизла, такъ что они должны были держаться какъ можно крпче, чтобы не соскользнуть съ нея. Теперь не оставалось уже ничего боле, какъ ждать… Но сколько же еще времени придется имъ провести въ этомъ ожиданіи, прижавшись къ стн, не осмливаясь даже пошевелиться, измученнымъ, голоднымъ, безъ хлба и огня?.. Въ особенности тяжело дйствовала на нихъ стоявшая кругомъ тьма, среди которой они не могли даже слдить за приближеніемъ воды, этимъ приближеніемъ смерти. Глубокое молчаніе царствовало вокругъ, захдебнувшіяся водою копи стояли безмолвно. Казалось, все умерло, кром этого моря, приливъ котораго безшумно поднимался изъ глубины галерей.
Часы проходили за часами, все одинаково безпросвтные, и у Этьена и Катерины все боле спутывалось представленіе о томъ, сколько могло пройти времени съ тхъ поръ, какъ они покинуты подъ землею. Казалось бы, что среди переживаемыхъ ими страданій они должны были преувеличивать это время и принимать минуты чуть не за цлые часы, но на самомъ дл было не то: имъ думалось, что они провели здсь два дня и одну ночь, тогда какъ въ дйствительности со времени катастрофы истекалъ уже третій день. Всякая надежда на помощь со стороны товарищей покинула ихъ. Никто не знаетъ, гд они, никто не можетъ добраться до, нихъ, и если ихъ не зальетъ вода, то, все равно, они умрутъ съ голоду. Они хотли было въ послдній разъ постучать по угольному пласту, но камень, служившій имъ для этой цли, остался подъ водою. Къ тому же, кто ихъ услышитъ?
Катерина безнадежно прислонилась своей больной головой къ стн, какъ вдругъ вздрогнула и снова отшатнулась отъ нея.
— Послушай!— сказала она.
Сначала Этьенъ думалъ, что она говоритъ о легкомъ шум все поднимавшейся воды, и, желая ее успокоить, сказалъ:
— Это я пошевелилъ ногами.
— Нтъ, нтъ, не здсь… Тамъ, послушай!
Она приложила ухо въ пласту угля. Этьенъ понялъ и тоже сталъ слушать. Прошло нсколько секундъ, прежде чмъ они, задыхаясь отъ напряженнаго ожиданія, услышали что-либо. Затмъ вдали чуть слышно раздались три раздльныхъ удара. Но Этьенъ и Катерина все еще сомнвались, въ ушахъ у нихъ шумло, и, наконецъ, эти удары могли быть просто случайнымъ трескомъ угольнаго пласта. Къ сожалнію, имъ нечмъ было постучать съ своей стороны, хоть для пробы. Вдругъ Этьена оснила мысль.
— На теб надты башмаки. Сними ихъ съ ногъ и постучи каблукомъ.
Отвтивъ обычнымъ призывомъ углекоповъ, они стали слушать и снова различили три отдаленные удара. Двадцать вазъ они повторяли призывъ и двадцать разъ получали отвтъ, этьенъ и Катерина плавали и обнимались, рискуя потерять равновсіе и соскользнуть со скамьи. Наконецъ-то товарищи идутъ къ нимъ! Ихъ охватилъ приливъ счастія и разомъ унесъ вс муки томительнаго ожиданія, всю тоску, сжимавшую ихъ сердца, какъ будто товарищамъ оставалось теперь только проткнуть пальцемъ пластъ угля и освободить ихъ.
— Ну,— весело вскричала Катерина,— разв это не счастіе, что я прислонилась головою къ стн!
— О, у тебя хорошій слухъ!— говорилъ въ свою очередь Этьенъ.— Я ничего не слышалъ.
Съ этого времени они устроили между собою очередь и всегда были готовы отвчать на подаваемые сигналы. Скоро они услышали удары кирки: товарищи начали работать и пробиваютъ къ нимъ ходъ. Ни одинъ ударъ не ускользалъ отъ нихъ. Однако, радость, овладвшая ими въ первое время, мало-по-малу исчезла. Они попрежнему весело смялись, стараясь обмануть другъ друга, но на самомъ дл сердца ихъ все больше и больше наполнялись отчаяніемъ. Сначала Этьенъ и Катерина безпрестанно говорили о томъ, что товарищи, очевидно, приближаются къ нимъ со стороны Рекильяра, что они ведутъ нисходящую галерею, можетъ быть, даже нсколько галерей, такъ какъ слышно, что работаютъ три забойщика. Затмъ они разсчитали, каждый про себя, какая громадная масса отдляетъ ихъ отъ товарищей, и примолкли. Молча сидли они, погруженные въ свои вычисленія, и разсчитывали, сколько дней и ночей нужно забойщику, чтобы пробить такой толстый пластъ. Никогда не доберутся до нихъ во-время! Двадцать разъ успютъ они умереть, прежде чмъ придетъ помощь!.. Унылые, еще сильне охваченные тоскою, они не осмливались заговорить другъ съ другомъ, и если все-таки отвчали стукомъ на стукъ товарищей, то единственно для того, чтобы дать знать, что еще живы.
Прошелъ день, прошелъ другой. Этьенъ и Катерина томились подъ землею уже шестыя сутки. Вода дошла имъ до колнъ и остановилась неподвижно, не прибывая и не убывая. Ноги у нихъ, казалось, совсмъ онмли въ этой ледяной ванн. Отъ времени до времени они вынимали ихъ изъ воды и поджимали къ скамь, но черезъ какой-нибудь часъ это положеніе становилось до того невыносимымъ, начинались такія мучительныя судороги въ ногахъ, что приходилось опять спускать ихъ въ воду. То Этьенъ, то Катерина безпрестанно сползали со скользкой скамьи и съ трудомъ удерживались на ней. Выступами и неровностями пласта, къ которому они прислонялись, натирало имъ спину, въ мускулахъ шеи ни на минуту не прекращалась жестокая боль, потому что все время приходилось сидть, нагнувъ голову, чтобы не разсчь ея о потолокъ. Дышать становилось все тяжеле, такъ какъ вода нагнетала воздухъ, словно подъ воздушный колоколъ, въ то тсное пространство, въ которомъ были заперты Этьенъ и Катерина. Звуки ихъ голосовъ сдлались такъ глухи, какъ будто раздавались откуда-то издалека, въ ушахъ начался страшный шумъ, и имъ безпрестанно чудился то отчаянный звонъ набата, то топотъ стада, бгущаго подъ непрерывно сыплящимся градомъ.
Сначала Катерина страшно страдала отъ голода. Она прикладывала свои бдныя, судорино сжатыя руки къ горлу и дышала такъ тяжело, съ такимъ непрерывнымъ стономъ, какъ будто ей рвали желудокъ клещами. Этьенъ, терзаемый тми же муками, лихорадочно шарилъ вокругъ себя въ темнот руками, и вдругъ подъ его пальцы попался кусокъ полусгнившаго деревянннаго бруска, крошившагося отъ прикосновенія ногтей. Онъ набралъ этихъ крошекъ цлую пригоршню и подалъ Катерин, та жадно проглотила ихъ. Два дня питались этимъ источеннымъ червями кускомъ дерева, съли его весь и, когда, къ ихъ отчаянію отъ него не осталось ничего, принялись скоблить другіе, еще крпкіе брусья, волокна которыхъ съ трудомъ можно было отдлить одно отъ другого. Мученія несчастныхъ все усиливались, и они выходили изъ себя, что не могутъ пережевывать холста, изъ котораго было сдлано ихъ платье. На Этьен былъ надть кожаный поясъ, онъ разорвалъ его зубами на мелкіе кусочки, и Катерина жевала ихъ и съ жадностью проглатывала. Это занимало, по крайней мр, челюсти этихъ бдняковъ и позволяло имъ утшать себя мыслью, что они все-таки дятъ. Затмъ, когда и поясъ былъ съденъ, они принялись за холстъ и сосали его по цлымъ часамъ.
Но скоро эти жестокія страданія утихли, и голодъ проявлялся только въ глухой, глубокой боли, медленно и все сильне и сильне разрушавшей силы Этьена и Катерины. Безъ сомннія, они уже давно умерли бы, если бы у нихъ не было вдоволь воды, которую они черпали горстями и пили безпрестанно, мучимые такой жаждой, что, казалось, ее не могло бы утолить все это море.
На седьмой день, когда Катерина наклонилась, чтобы зачерпнуть воды, она натолкнулась рукою на какую-то колыхавшуюся около нея массу.— Взгляни пожалуйста… Это еще что такое?
Этьенъ протянулъ руку въ темнот.
— Не понимаю, можетъ быть, покрышка отъ воздушной двери…
Катерина напилась, потомъ хотла зачерпнуть еще, но рука ея опять попала на эту плавающую массу. Двушка вдругъ страшно вскрикнула:— Это онъ! Боже мой!
— Кто?
— Онъ, ты хорошо знаешь, кто!.. Я ощупала его усы.
Это былъ трупъ Шаваля, который вода принесла къ нимъ изъ наклонной галереи. Этьенъ протянулъ руку, тоже ощупалъ усы, раздавленный носъ, и вздрогнулъ отъ ужаса и отвращенія. Катерину затошнило, и она выплюнула воду, которую не успла проглотить. Ей казалось, что она пила кровь и что весь потокъ, находившійся передъ нею, былъ потокомъ крови этого человка.
— Подожди,— пробормоталъ Этьенъ:— я его оттолкну.
Онъ толкнулъ ногою трупъ, и тотъ отплылъ назадъ, но скоро они почувствовали, что тло Шаваля опять очутилось у ихъ ногъ и трется о нихъ.
— Уходи же, чортъ возьми!
Этьенъ оттолкнулъ трупъ въ третій разъ, но его все приносило назадъ какимъ-то теченіемъ: Шаваль не хотлъ уходить и упорно оставался съ ними. Это былъ страшный товарищъ, сосдство котораго окончательно отравляло воздухъ. Цлыя сутки Этьенъ и Катерина не пили воды, борясь съ мучительной жаждой и предпочитая лучше умереть отъ нея, но на другой день она побдила ихъ и заставила сдаться: они отстраняли рукою трупъ, черпали горстью воду и пили ее. Не стоило разбивать голову этому человку, если онъ не хочетъ оставить ихъ въ поко даже мертвый и упорно становится между ними.
Прошелъ еще день и еще день. При каждомъ движеніи воды Этьенъ чувствовалъ, что человкъ, котораго онъ убилъ, тихонько прикасается къ нему, словно сосдъ, подталкивающій локтемъ, чтобы напомнить о своемъ присутствіи. И каждый разъ Этьенъ вздрагивалъ, ему постоянно казалось, что онъ видитъ этого человка, раздувшагося, позеленвшаго, съ рыжими усами и разбитымъ лицомъ. Потомъ онъ начиналъ забываться и ему думалось, что онъ не убивалъ Шаваля, что тотъ плаваетъ живой и хочетъ его укусить… Для Катерины наступилъ теперь періодъ слезъ, она плакала подолгу, безъ конца, и затмъ впадала въ полубезсознательное состояніе. Наконецъ на нее напалъ непреодолимый сонъ. Этьенъ будилъ ее, она что-то бормотала, не поднимая даже рсницъ, и тотчасъ же снова засыпала. Боясь, чтобы она не упала и не утонула, Этьенъ обнялъ ее и держалъ за талію. Теперь онъ уже одинъ отвчалъ товарищамъ. Удары кирки раздавались все ближе и ближе, Этьенъ слышалъ ихъ за своею спиною, но силы начали измнять и ему, и онъ потерялъ всякую охоту стучать: вдь товарищи знаютъ, что они тутъ, такъ къ чему же еще утомлять себя? Его какъ будто не интересовало больше, успютъ освободить ихъ или не успютъ, а по временамъ отупніе, овладвшее имъ посл напряженнаго ожиданія, доходило до такой степени, что онъ забывалъ о томъ, чего страстно ждалъ.
Потомъ положеніе ихъ нсколько улучшилось: вода начала сбывать и унесла съ собою трупъ Шаваля. Товарищи работали надъ ихъ освобожденіемъ уже девять дней. Этьенъ и Катерина въ первый разъ сошли со своей скамьи и сдлали нсколько шаговъ по галере, какъ вдругъ страшнымъ сотрясеніемъ почвы ихъ отбросило въ разныя стороны. Они ощупью отыскали другъ друга и обнялись, обезумвъ отъ испуга, не понимая, что такое случилось, и думая, что разрушеніе копей начинается снова. Но опять наступила глубокая тишина, даже стукъ кирки прекратился.
Они сидли въ уголку, другъ подл друга, какъ вдругъ Катерина начала тихо смяться.— Должно быть хорошо теперь тамъ, наверху… Уйдемъ отсюда.
Сначала Этьенъ боролся противъ овладвавшаго ими безумія, но затмъ его мысли тоже начали путаться, и онъ все больше и больше переставалъ сознавать свое настоящее положеніе. Обоихъ ихъ, въ особенности Катерину, которую мучила лихорадка, начинали преслдовать галлюцинаціи. Двушка говорила, разсказывала, оживленно жестикулировала. Шумъ въ ея ушахъ становился все сильне, и ей казалось, что она слышитъ журчаніе ручья и пніе птицъ, передъ ея глазами ясно виднлись большія желтыя, широкія пятна, ей чудился сильный запахъ помятой травы, и она вообразила, будто сидитъ въ ясный солнечный день около канала, посреди высокихъ хлбныхъ колосьевъ.
— Ну, и какъ же тепло!.. Люби же меня и станемъ жить вмст, о, всегда, всегда вмст!
Этьенъ прижалъ ее къ себ, а она ласкалась къ нему, болтая безумолку, какъ счастливая двушка.
— Не глупы ли мы были, что ждали такъ долго! Я полюбила тебя съ перваго же дня, но ты тогда ничего не понялъ и надулся… Потомъ, помнишь, у васъ въ дом, ночью, когда мы оба не спали и лежали носами кверху?.. Мы знали тогда, что любимъ другъ друга…
Этьенъ увлекся ея веселостью и подшучивалъ надъ ихъ взаимною любовью, выражавшеюся въ одномъ только молчаніи.
— Ты меня прибила разъ, да, да, отхлестала по щекамъ…
— Вдь я любила тебя,— прошептала Катерина.— Видишь ли ты, я запрещала сама себ думать о теб и говорила, что теперь уже все кончено, но въ глубин души я знала, что не сегоднязавтра мы все-таки сойдемся съ тобою… надо было только, чтобы представился какой-нибудь счастливый случай, не такъ ли?
Дрожь пробжала по тлу Этьена, внезапно вспомнившаго объ окружавшей ихъ дйствительности. Онъ словно стряхнулъ съ себя овладвавшія имъ горячечныя грезы и медленно проговорилъ:
— Никогда нельзя думать, что все и навсегда погибло, достаточно немного счастія, чтобы человкъ вновь ожилъ.
— Такъ ты оставляешь меня у себя!.. На этотъ разъ на мою долю выпадаетъ счастливая судьба.
Она ослабла и почти выскользнула изъ объятій Этьена, голосъ ея былъ едва слышенъ. Испуганный Этьенъ прижалъ ее къ своему сердцу.— Ты очень страдаешь?
Она выпрямилась съ удивленіемъ.
— Нтъ, нисколько… Отчего мн страдать?
Но этотъ вопросъ возвратилъ и ее къ дйствительности. Она растерянно оглядлась кругомъ въ окружавшей ее темнот, судорожно сжала руки и снова разразилась рыданіями.
— Боже мой, Боже мой, какъ темно!
Не было уже боле вокругъ нея хлбныхъ полей, не слышалось запаха травы, пнія жаворонка, не видно большого желтаго солнца: ее окружали теперь разрушенныя, затопленныя водой копи, стояла кругомъ непроглядная ночь, пропитанная смрадными испареніями этого обсыхающаго погреба, въ которомъ они томятся уже столько дней. Посл недавнихъ свтлыхъ галлюцинацій дйствительность предстала передъ нею еще боле страшною и навяла на нее суеврный ужасъ. Двушк видлся такъ пугавшій ее въ дтств ‘черный человкъ’, старый усопшій углекопъ, который отъ времени до времени приходитъ на копи, чтобы отрывать головы дурнымъ двушкамъ.
— Ты слышишь?
— Нтъ, ничего не слышу.
— Знаешь, тотъ… Человкъ!.. Взгляни, онъ тамъ… Земля выпустила всю кровь изъ своей жилы за то, что у нея перерубили артерію… А ‘человкъ’ стоитъ тамъ, видишь его… посмотри… стоитъ черный, черне ночи… О, я боюсь, я боюсь!
Она умолкла, вся дрожа, затмъ опять заговорила шепотомъ:
— Нтъ, это не тотъ, а другой.
— Кто?
— Тотъ, который не отходитъ отъ насъ… котораго уже нтъ на свт.
Образъ Шаваля безпрестанно преслдовалъ ее, и она сбивчиво заговорила теперь о немъ, разсказывала о своей собачьей жизни съ нимъ, объ единственномъ дн, когда онъ былъ очень милъ съ нею,— тогда, на копяхъ Жанъ-Баръ,— разсказывала о другихъ черныхъ дняхъ, когда Шаваль то готовъ былъ задушить ее ласками, то принимался бить и осыпать пощечинами.
— Я теб говорю, что онъ идетъ, что онъ опять станетъ между нами. Его опять начинаетъ мучить ревность… О, прогони его!.. О, возьми меня, возьми!..
Охваченная внезапнымъ порывомъ, Катерина обвила руками шею Этьена и страстно прижалась своими губами къ его губамъ. Мракъ опять просвтллъ для нея, она снова увидла солнце и снова засмялась счастливымъ смхомъ влюбленной женщины. Этьенъ дрожалъ, чувствуя ее такъ близко около себя, полуобнаженную въ ея висвшихъ лохмотьями панталонахъ и куртк. Онъ крпко обнялъ ее, и они, проникнутые мучительною жаждою хоть одного луча счастія, который на мгновеніе освтилъ бы мрачную глубину этой могилы, страстно ласкались другъ къ другу.
Затмъ этотъ порывъ прошелъ, и Этьенъ попрежнему сидлъ на земл въ уголк галереи, а Катерина неподвижно лежала у него на колняхъ. Проходили часы, цлые часы. Онъ долго былъ увренъ, что двушка заснула и спитъ, но потомъ, дотронувшись до нея, почувствовалъ, что она уже совсмъ похолодла. Она была мертва. И все-таки Этьенъ сидлъ, не шевелясь, боясь разбудить ее. Отъ времени до времени онъ думалъ о томъ, какъ они выйдутъ отсюда, какъ будутъ жить потомъ, но эти мысли были такъ смутны, такъ неопредленны, что казались скоре грезами человка, погруженнаго въ тревожный сонъ. Этьенъ все боле и боле ослабвалъ, и силы у него оставалось лишь настолько, чтобы медленно передвинуть руку и убдиться, что Катерина тутъ и лежитъ въ своей мертвенной неподвижности, словно уснувшій ребенокъ. Весь міръ переставалъ существовать для него, сама ночь, стоявшая кругомъ, исчезала, и онъ былъ теперь вн времени и пространства. Что-то стучало надъ его головою, и этотъ стукъ все приближался, все становился слышне, но сначала Этьенъ не отзывался на него, потому что ему было лнь преодолть охватившую его безконечную усталость, а затмъ онъ уже ничего не понималъ, и ему чудилось въ бреду, что это Катетерина идетъ впереди него и постукиваетъ своими деревянными башмаками. Прошло еще два дня. Двушка лежала неподвижно, а Этьенъ машинально дотрогивался до нея отъ времени до времени, довольный тмъ, что она лежитъ спокойно.
Вдругъ онъ почувствовалъ, что галерея словно заколебалась. Раздались звуки чьихъ-то голосовъ, камни покатились къ самымъ его ногамъ. Увидвъ свтъ лампы, Этьенъ заплакалъ, глаза его мигали, слдя за этимъ огонькомъ, и онъ не могъ насмотрться на него, не могъ нарадоваться на это красноватое пятнышко, едва разгонявшее тьму. Товарищи взяли его и понесли. Онъ не сопротивлялся и позволилъ имъ влить себ въ ротъ, сквозь стиснутые зубы, нсколько ложекъ супу. Когда его вынесли въ галерею рекильярскихъ копей, онъ началъ узнавать кое-кого изъ окружавшихъ и, между прочимъ, увидлъ стоявшаго передъ нимъ инженера Негреля. Эти два презиравшіе другъ друга человка, бунтовщикъ-рабочій и скептикъ-начальникъ, обнялись и зарыдали навзрыдъ, глубоко потрясенные внезапнымъ наплывомъ проснувшихся въ нихъ человчныхъ чувствъ. Въ этихъ слезахъ сказалась безконечная тоска, навянная мыслью о страданіяхъ цлыхъ поколній, о неслыханныхъ бдствіяхъ, которыя приходится выносить человку.
Наверху Маг, склонившись надъ мертвой Катериной, вскрикнула разъ, потомъ другой, еще и еще, и полились нескончаемыя жалобныя причитанья. Нсколько труповъ были уже подняты наверхъ и положены рядомъ на земл: Шаваль, котораго сочли придавленнымъ обваломъ, мальчикъ-рабочій и два забойщика, вс одинаково изуродованные, съ разбитыми пустыми черепами и раздувшимися отъ воды животами. Женщины, находившіяся въ толп, совсмъ потеряли головы, рвали на себ одежды и царапали лица. Этьена немного покормили, переждали время, чтобы его глаза нсколько свыклись со свтомъ лампъ, и затмъ вывели наверхъ. Когда онъ, наконецъ, показался среди рекильярскихъ развалинъ, весь высохшій, съ совершенно сдыми волосами, толпа дрогнула и разступилась передъ этимъ старикомъ. Маг прекратила свои причитанья и тупо посмотрла на него своими большими неподвижными глазами.

VI.

Было четыре часа утра. Свжій воздухъ апрльской ночи становился тепле съ приближеніемъ дня, на прозрачномъ неб еще мерцали звзды, между тмъ, какъ на восток аллъ уже пурпуръ занимавшейся зари. На дремавшихъ черныхъ поляхъ поднимался едва уловимый шелестъ, предшествующій пробужденію земли.
Этьенъ шелъ широкими шагами по дорог въ Вандамъ. Пролежавъ шесть недль въ больниц Монсу, онъ, наконецъ, поправился настолько, что ногъ ходить, и теперь, еще желтый и страшно похудвшій, отправился въ дальній путь. Компанія, все еще дрожа за свои копи и продолжая постепенно отказывать тмъ изъ рабочихъ, которыхъ считала наиболе опасными, увдомила и Этьена, что не можетъ оставить его у себя. Она предлагала ему сто франковъ вспомоществованія и отечески совтовала оставить навсегда работу на копяхъ, сдлавшуюся отнын слишкомъ тяжелою для него. Но Этьенъ отказался отъ этихъ ста франковъ. Онъ получилъ письмо отъ Плюшара, который звалъ его въ Парижъ и даже выслалъ денегъ на дорогу. Такимъ образомъ начинала осуществляться давнишняя мечта Этьена о томъ, чтобы жить и дйствовать въ столиц. Онъ вышелъ изъ больницы наканун, провелъ ночь въ Бонъ-Жуайо, у вдовы Дезиръ, и теперь хотлъ только проститься съ товарищами. Ради этого онъ всталъ до разсвта, чтобы повидаться съ ними и успть прійти въ Маршьенъ въ восьмичасовому позду, идущему въ Парижъ.
Этьенъ на минуту пріостановился на дорог, которая уже начинала освщаться розоватымъ свтомъ, и съ наслажденіемъ дохнулъ чистымъ воздухомъ ранней весны. Утро общало быть великолпнымъ, вся земля словно поднималась навстрчу восходящему солнцу. Этьенъ смотрлъ, какъ вдали равнина все больше и больше выходитъ изъ окутывавшаго ее ночного тумана, и тихо шелъ дальше, постукивая своей палкой. За время своей болзни онъ не видлъ никого изъ рабочихъ, кром Маг, которая навстила его одинъ разъ въ больниц и затмъ уже не приходила, потому, конечно, что у нея не было свободнаго времени. Однако же, Этьенъ зналъ, что вс рабочіе селенія ‘Двухсотъ-сорока’, и Маг въ томъ числ, работали теперь на копяхъ Жанъ-Баръ.
Мало-по-малу на пустынныхъ досел дорогахъ начали показываться люди, и мимо Этьена все чаще и чаще проходили блдные молчаливые углекопы. Говорили, что компанія слишкомъ жестоко пользуется одержанной ею побдой. Когда побжденные голодомъ рабочіе принуждены были посл двухъ съ половиною мсяцевъ стачки снова приняться за работу, имъ пришлось уступить компаніи и согласиться на особую плату за крпленіе галерей, на эту замаскированную сбавку заработной платы, еще боле возмущавшую ихъ теперь когда изъ-за нея было пролито столько крови ихъ товарищей. У рабочихъ отнимали даромъ часъ работы, ихъ заставили измнить данной ими клятв, не соглашаться на условія компаніи, и это вынужденное клятвопреступленіе засло у нихъ поперекъ горла, словно опухоль, наполненная желчью. Работы начались повсюду: на копяхъ Миру, Магдалина, Кревъ-кръ и Викторія. Вдоль всхъ дорогъ, окутанныхъ еще сумракомъ, слышался посреди утренняго тумана, словно топотъ стада, топотъ вереницы людей, идущихъ съ опущенными въ землю носами, какъ идетъ скотъ, отправляемый на бойню. Люди дрожали въ своихъ тонкихъ холщевыхъ одеждахъ и шли, скрестивъ руки, согнувъ спины, они казались горбатыми отъ тартинокъ, лежавшихъ у нихъ на спин, между рубашкой и курткой. Эти безмолвныя черныя тни массами возвращались на покинутыя копи, молча, не глядя по сторонамъ, и чувствовалось, что он идутъ, стиснувъ зубы отъ гнва, съ сердцемъ, наполненнымъ ненавистью, идутъ, покоряясь только голоду.
Чмъ ближе подходилъ Этьенъ къ копямъ, тмъ больше попадалось ему народа. Люди почти вс шли въ одиночку, и даже т, которые вышли изъ селеній гурьбой, мало-по-малу отставали другъ отъ друга, потому что ни у кого не было никакого желанія идти вмст съ товарищами, вс ощущали недовольство даже самими собою. Этьенъ обратилъ вниманіе на одного очень древняго старика, у котораго глаза горли, какъ раскаленные уголья, подъ его морщинистымъ лбомъ, испещреннымъ жилами, налившимися кровью. Другой, молодой, дышалъ такъ тяжело, словно въ его груди клокотала цлая буря, которую онъ съ трудомъ сдерживалъ. Многіе изъ нихъ несли башмаки въ рукахъ и, обутые въ толстые шерстяные чулки, шли по дорог почти неслышными шагами. Эта масса людей разлилась безконечнымъ потокомъ по дорогамъ и медленно подвигалась впередъ, словно разбитая армія, въ которой вс поникли головами, но вс затаили въ себ жажду новой битвы и отмщенія.
Когда Этьенъ дошелъ до копей Жанъ-Баръ, он уже начали выходить изъ ночного тумана, фонари, висвшіе на подмосткахъ, все еще горли, хотя занималась заря. Этьенъ поднялся по лстниц просвальнаго сарая и вошелъ въ пріемное отдленіе.
Рабочихъ уже начали спускать въ шахту и они выходили изъ барака. Этьенъ пріостановился на минуту посреди этого шума и движенія. Грохотъ телжекъ потрясалъ плитяной полъ, барабаны вертлись, разматывая и наматывая канаты, раздавались выкрикиванія отдаваемыхъ въ рупоръ приказаній, слышался металлическій звонъ сигнальнаго аппарата. Чудовище уже пожирало свою обычную порцію человческаго мяса: подъемные ящики появлялись и исчезали, унося людей внизъ безостановочно, разомъ, словно ихъ поглощала широкая глотка прожорливаго гиганта. Посл всего того, что Этьенъ пережилъ въ залитыхъ водою галереяхъ Вор, копи наводили на него какой-то нервный ужасъ. Его начало тошнить, когда онъ увидлъ эти летающіе вверхъ и внизъ подъемные ящики, шахты онъ положительно не могъ видть и принужденъ былъ отвернуться отъ нея.
Въ этомъ просторномъ, но еще темномъ отдленіи, которое слабо освщалось чуть мерцавшими фонарями, Этьенъ не видлъ ни одного знакомаго лица. Ожидавшіе очереди углекопы, босые, съ лампами въ рукахъ, взглядывали на него большими, тревожными глазами, затмъ опускали головы и въ смущеніи отступали назадъ. Они, конечно, знали Этьена и теперь не только не чувствовали противъ него ни малйшей злобы, но, напротивъ, какъ будто побаивались его и краснли при мысли, что онъ, можетъ быть, называетъ ихъ мысленно трусами и измнниками. Ему было больно, что товарищи относятся къ нему такимъ образомъ, онъ уже забылъ, какъ они побивали его камнями, и снова начиналъ мечтать о томъ, что этихъ людей можно превратить въ героевъ, можно повести куда угодно весь этотъ народъ, эту стихійную силу, которая сама себя пожираетъ. Подъемный ящикъ забралъ людей и исчезъ съ ними. Изъ барака пришла новая группа рабочихъ, и Этьенъ увидлъ, наконецъ, одного изъ своихъ помощниковъ во время стачки, очень честнаго и хорошаго рабочаго, который клялся, что скоре умретъ, чмъ уступить.
— И ты тоже! прошепталъ Этьенъ съ растерзаннымъ сердцемъ.
Рабочій поблднлъ, губы его дрогнули, затмъ, махнувъ рукою, онъ сказалъ:— Что же длать! У меня жена.
Въ этой новой людской толп, нахлынувшей изъ барака, Этьенъ зналъ почти всхъ.
— И ты тоже! И ты тоже! И ты тоже!
Рабочіе вздрагивали и глухо отвчали:
— У меня мать… У меня дти… Надо же что-нибудь сть…
Подъемный яшикъ что-то замедлилъ, они ждали его, угрюмые, до того страдающіе отъ понесеннаго ими пораженія, что избгали смотрть другъ на друга и упорно не сводили глазъ съ шахты.
— А Маг?— спросилъ Этьенъ.
Они даже не отвчали. Одинъ изъ нихъ знакомъ показалъ, что она сейчасъ придетъ. Другіе подняли вверхъ руки съ выраженіемъ глубокой жалости: ахъ, бдная женщина! Какое страшное горе!.. Молчаніе продолжалось. Когда Этьенъ подалъ имъ на прощанье руку, рабочіе крпко пожали ее, словно хотли выразить этимъ нмымъ пожатіемъ все бшенство, которое кипло въ нихъ посл понесеннаго пораженія, всю лихорадочную жажду отмщенія, сжигавшую ихъ. Подъемный ящикъ взлетлъ наверхъ, рабочіе стали въ него и исчезли, поглощенные бездной.
Появился Пьерронъ, на его кожаной шапк была теперь, какъ у надсмотрщиковъ, лампа, незакрытая сткой. Уже восемь дней, какъ его сдлали начальникомъ нагрузчиковъ, и Пьерронъ до того возгордился этимъ повышеніемъ, что вс рабочіе сторонились отъ него. Ему видимо было непріятно встртить Этьена, однако, онъ все-таки рискнулъ подойти къ нему, и когда услышалъ, что тотъ уходитъ отсюда навсегда, то совсмъ успокоился. Они разговорились. Пьерронъ разсказывалъ, что жена его, благодаря поддержк всхъ этихъ господъ, которые очень добры къ ней, содержитъ теперь заведеніе Прогрессъ. Но вдругъ онъ оборвалъ свой разсказъ и съ бранью накинулся на старика Мука за то, что тотъ не поднялъ наверхъ, въ назначенный для того часъ, навозъ изъ конюшни. Старикъ слушалъ молча, сгорбивъ спину. Онъ видимо былъ страшно обиженъ этимъ грубымъ выговоромъ и, прежде чмъ ссть въ подъемный ящикъ, пожалъ руку Этьена такимъ же долгимъ, горячимъ пожатіемъ, какъ и пожатія его молодыхъ товарящей, такъ же выразительно говорившимъ, что и въ немъ, старик, кипитъ бшенство и онъ надется отмстить за все. Эта высохшая рука, дрожавшая въ его рук, этотъ старикъ, простившій ему смерть своихъ дтей, до того взволновали Этьепа, что онъ не могъ сказать на прощанье ни слова и молча смотрлъ, какъ Мукъ слъ въ подъемный ящикъ и опустился въ шахту.
— Маг не придетъ сегодня?— спросилъ онъ потомъ Пьеррона.
Сначала тотъ притворился, будто не понялъ вопроса, такъ какъ съ нимъ непремнно случалась какая-нибудь непріятность всякій разъ, какъ только при немъ упоминали имя этой женщины. Но затмъ, отходя прочь, подъ предлогомъ, что ему надо сдлать какое-то распоряженіе, онъ, наконецъ, сказалъ: — Маг?.. Да вотъ она.
Дйствительно она, одтая въ костюмъ углекоповъ, панталоны и куртку, и повязанная платкомъ, шла изъ барака, держа въ рук лампу. Для Маг было сдлано милостивое исключеніе: компанія, растрогавшись участью этой бдной женщины, преслдуемой столь ужасными несчастіями, разршила ей, несмотря на ея возрастъ, работать въ подземныхъ галереяхъ. Но такъ какъ представлялось не совсмъ удобнымъ и ловкимъ заставить ее возить телжки съ углемъ, то ее приставили къ маленькому вентилятору, находившемуся въ сверной галере, въ этомъ адскомъ углу подъ Тартарэ, гд почти совсмъ не было движенія воздуха. Маг приходилось, изнемогая отъ боли въ поясниц, задыхаясь и поджариваясь въ сорокаградусной жар, по десяти часовъ въ сутки вертть колесо вентилятора. Она заработывала по тридцати су въ день.
Когда Этьенъ увидлъ ее, невыразимо-жалкую въ этомъ мужскомъ костюм, словно распухшую отъ сырости подземныхъ галерей, его охватила такая тоска, что онъ едва могъ пробормотать нсколько словъ о томъ, что уходитъ отсюда совсмъ и хочетъ съ нею проститься.
Маг не слушала, что онъ говорилъ, и только смотрла на него. Наконецъ она заговорила, обращаясь къ нему на ‘ты’.
— Ты удивляешься, что видишь меня здсь?.. Правда, я грозилась задушить перваго изъ моихъ дтей, кто осмлится снова приняться за работу, а вотъ теперь принялась за нее сама и должна бы была задушить сама себя, не такъ ли?.. Ахъ, давно бы я покончила съ собою, если бы въ дом не было старика и маленькихъ дтей!
Она продолжала говорить тихимъ усталымъ голосомъ, не оправдываясь, а просто только разсказывая, какъ они чуть было не перемерли вс съ голоду и какъ она ршилась, наконецъ, приняться за работу, чтобы ихъ не выгнали вонъ изъ селенія.
— А какъ здоровье старика?— спросилъ Этьенъ.
— Онъ постоянно очень тихъ и очень чистоплотенъ, но голова у него совсмъ никуда не родится… Его не присудили ны въ какому наказанію за то дло, знаешь?.. Хотли было посадить въ сумасшедшій домъ, но я не позволила: его тамъ живо спровадили бы на тотъ свтъ… Все-таки эта исторія прибавила намъ много горя, такъ какъ онъ уже не получитъ пенсіи: одинъ изъ этихъ господъ, членовъ правленія, сказалъ мн, что, если дать теперь старику пенсію, то это уже будетъ совсмъ безнравственное дло…
— Жанлинъ тоже работаетъ?
— Да, эти господа нашли и для него работу, онъ получаетъ двадцать су… О, я не жалуюсь, начальники очень добры къ намъ, какъ они сами объяснили мн это… Двадцать су мальчика и тридцать су моихъ, это составитъ пятьдесятъ. Если бы насъ не было шестеро, то мы были бы сыты. Эстелла тоже сть теперь хлбъ, и хуже всего то, что надо ждать еще четыре года, даже лтъ пять, пока Ленора и Генрихъ придутъ въ такой возрастъ, что тоже начнутъ работать подъ землею.
Этьенъ не могъ сдержать горькаго жеста.— И они тоже!
Краска залила блдныя щеки Маг, между тмъ какъ глаза ея загорлись. Но затмъ плечи ея какъ-то опустились, словно подъ гнетомъ судьбы.
— Какъ же ты хочешь? И они, посл другихъ… Вс, въ свою очередь, оставятъ тамъ свои шкуры.
Она умолкла, ихъ раздлили рабочіе, катившіе телжки съ углемъ. Черезъ большія запыленныя окна пробивался свтъ наступавшаго дня, и огни фонарей, все еще продолжавшихъ горть, казалось, все больше и больше тонули въ немъ. Черезъ каждыя три минуты машина начинала работать, канаты развертывались и подъемные ящики продолжали поглощать людей.
— Ну, лнтяи, торопитесь!— кричалъ Пьерронъ.— Сегодня мы, кажется, такъ и не успемъ спустить всхъ въ шахту!…
Онъ посмотрлъ на Маг, но та и не пошевельнулась. Она уже пропустила три подъемныхъ ящика и теперь, словно пробудясь отъ сна и вспомнивъ, что Этьенъ пришелъ проститься съ нею, сказала:— Такъ ты уходишь отсюда?
— Да, сегодня же утромъ.
— Ты хорошо длаешь, лучше уйти въ другое мсто, если это возможно… Я рада, что увидла тебя: по крайней мр, ты теперь узнаешь, что у меня на сердц нтъ противъ тебя злобы… Одно время, посл всхъ этихъ убійствъ, я готова была убить тебя. Но вдь люди все-таки размышляютъ, неправда ли, и, наконецъ, додумываются до того, что во всемъ этомъ не виноватъ какой-нибудь одинъ человкъ… Нтъ, нтъ, это не твоя вина, это вина всхъ!
Теперь Маг спокойно говорила о смерти мужа, Захарія, Катерины, и слезы показались на ея глазахъ только тогда, когда она произнесла имя Альзиры. Она снова стала спокойной, разсудительной женщиной и очень здраво судила о событіяхъ. Это не принесетъ счастія буржуа, что они перебили столько бднаго народа, когда-нибудь они будутъ наказаны за это, такъ какъ вдь за все приходится расплачиваться…
Маг говорила, понизивъ голосъ и подозрительно оглядываясь кругомъ. Затмъ, когда Пьерронъ снова подошелъ къ Этьену, она громко сказала:— Такъ какъ ты уходишь отсюда, то теб надо взять отъ насъ твои вещи… Тамъ еще остались дв рубашки, три платка и старыя панталоны.
Этьенъ жестомъ отказался отъ этого хлама, не попавшаго въ руки старьевщиковъ.
— Не стоить труда нести это съ собою, пусть лучше останется ребятишкамъ… Въ Париж я устроюсь, какъ слдуетъ.
Еще два подъемныхъ ящика спустились въ шахту, и Пьерронъ ршился, наконецъ, прямо обратиться въ Маг.
— Скоро ли вы?.. Тамъ васъ ждутъ!.. Окончится ли когда-нибудь эта болтовня?
Но она повернулась къ нему спиной. Чего эта продажная душа старается? Ему нтъ никакого дла до того, какъ рабочіе спускаются въ шахту. Съ него, кажется, достаточно было бы и той ненависти, которую питаютъ къ нему его подчиненные, нагрузчики. Она заупрямилась и продолжала стоять съ лампою въ рукахъ, оледенвъ на сквозномъ втру, ходившемъ здсь, несмотря на теплый день.
Этьенъ и Маг стояли молча, лицомъ къ лицу, сердца ихъ были такъ полны, что обоимъ хотлось что-то еще сообщить друіъ другу.
Наконецъ она заговорила первая:— Левакъ беременна. Мужъ ея все еще сидитъ въ тюрьм, а пока его замняетъ Бутелу.
— Ахъ, да, Бутелу!
— Послушай, говорила ли я теб?… Вдь Филомена ушла.
— Какъ, ушла?
— Да, ушла съ углекопомъ изъ Па-де-Кале. Я боялась, чтобы она мн не оставила еще своихъ ребятишекъ. Но, нтъ, взяла ихъ съ собою… Каково? Женщина кашляетъ кровью и постоянно смотритъ съ такимъ видомъ, какъ будто она проглотила свой собственный языкъ!..
Маг задумалась на минуту и потомъ медленно продолжала:
— И про меня выдумали Богъ знаетъ что!.. Помнишь, говорили, что я живу съ тобой. Господи, Боже мой! Посл смерти моего мужа это легко могло бы случиться, если бы я была помоложе, неправда ли? Но теперь хорошо, что этого не случилось, такъ какъ наврное это мучило бы насъ обоихъ.
— Да, это мучило бы насъ,— просто повторилъ Этьенъ.
Больше они уже ни о чемъ не говорили. Подъемный ящикъ дожидался, и они слышали, что ее сердито кличутъ и грозятъ оштрафовать. Тогда Маг ршилась, наконецъ, уйти и пожала Этьену руку. Страшно взволнованный, онъ все смотрлъ на эту женщину, быстро состарвшуюся, съ синеватымъ лицомъ и выцвтшими волосами, выбившимися изъ подъ голубого платка, смотрлъ на массивное тло этой матери многочисленнаго семейства, словно въ насмшку облеченное въ эти холщевыя панталоны и въ эту куртку. Послднее пожатіе ея руки было такое же, какъ и пожатіе товарищей: такое же продолжительное, нмое пожатіе, которымъ словно говорилось, что они увидятся въ тотъ день, когда снова начнется борьба. Этьенъ понялъ это очень хорошо, глаза Маг свтились спокойной увренностью. До скораго свиданія! И на этотъ разъ дло пойдетъ уже не такъ…
— Что за лнтяйка, чортъ возьми!— кричалъ Пьерронъ.
Толкаемая рабочими, Маг услась въ глубин телжки вмст съ четырьмя другими углекопами, сигнальный аппаратъ далъ знать внизъ, что спускается ‘мясо’, подъемный ящикъ вздрогнулъ и исчезъ во мрак. На земной поверхности не осталось отъ него и слда, только канатъ развивался съ неимоврною быстротою.
Этьенъ, проводивъ глазами Маг, пошелъ съ копей. Внизу, подъ просвальнымъ сараемъ, онъ увидлъ мальчугана, который сидлъ, вытянувъ ноги на земл, посреди густого слоя угольной пыли. Это былъ Жанлинъ, назначенный ‘чистильщикомъ’ большихъ кусковъ угля. Глыба угля лежала между его ногъ, и онъ сбивалъ съ нея молоткомъ осколки приросшаго сланца. Густое облако пыли до того покрывало его, что Этьенъ не узналъ бы мальчугана, если бы тотъ не поднялъ своей обезьяньей мордочки съ широкими оттопыренными ушами и зеленоватыми глазами. Жанлинъ хвастливо засмялся и, ударивъ въ послдній разъ молоткомъ по глыб, скрылся въ поднявшейся столбомъ черной пыли.
Выйдя съ копей, Этьенъ шелъ нкоторое время, задумавшись. Цлый рой мыслей носился въ его голов, но съ каждою минутою онъ все сильне ощущалъ, что небо безоблачно, что воздухъ чистъ, что дышется все полне и легче. Солнце побдоносно выплывало изъ-за горизонта и поля весело просыпались, золотая волна катилась по обширной равнин съ востока на западъ. Животворящая теплота разливалась все дальше, захватывала все большее пространство, и словно трепетъ пробужденія пробгалъ по полямъ, слышались какъ будто вздохи земли, слышалось пніе птицъ, поднимался шепотъ водъ и деревьевъ. Жизнь была хороша, и ветхій міръ хотлъ прожить еще одну весну.
Этьенъ замедлилъ шаги и тихо подвигался впередъ, блуждая глазами по сторонамъ и все полне проникаясь бодростью пробуждавшейся вокругъ него природы. Онъ чувствовалъ себя сильнымъ, сознавалъ, что закалился въ тяжеломъ труд и опыт, пріобртенномъ имъ на дн копей. Его подготовка теперь уже закончена, и онъ уходить отсюда вооруженнымъ. Онъ съ радостью думалъ, что будетъ работать заодно съ Плюшаромъ, будетъ, какъ Плюшаръ, управлять людьми силою своего слова, и эти мысли вдохновляли Этьена. Въ его воображеніи уже складывались цлыя рчи, которыя онъ скоро произнесетъ передъ своими слушателями. Онъ задумывалъ расширить свою программу. Теперь, когда онъ самъ, со своими боле утонченными вкусами и потребностями, ушелъ изъ той среды, въ которой выросъ, и почти примкнулъ къ буржуазіи, онъ еще сильне возненавидлъ эту буржуазію. А рабочихъ, нищета которыхъ производила на него все боле и боле тягостное впечатлніе, онъ хотлъ возвести на пьедесталъ, окружить ореоломъ, выставить единственно чистыми и заслуживающими уваженія людьми, единственными представителями доблести, единственной силой, на которую человчество можетъ опереться. Онъ уже видлъ себя на трибун, видлъ, что торжествуетъ вмст съ народомъ побду, если только этотъ народъ не пожретъ его еще раньше.
Пніе жаворонка въ поднебесьи заставило Этьена взглянуть наверхъ. Маленькія красноватыя облака, послдніе остатки ночныхъ тумановъ, таяли въ прозрачной лазури неба. Въ воображеніи Этьена мелькнули смутные образы Суварина и Рассенра. Да, правда, все идетъ прахомъ, какъ только возникаетъ борьба за вліяніе, за власть, и каждый человкъ начинаетъ тянуть эту власть къ себ. Та же исторія повторилась и съ знаменитымъ международнымъ союзомъ рабочихъ, который долженъ былъ обновить міръ, а кончилъ тмъ, что дошелъ до полнаго безсилія, и вся его могучая армія распалась, раскрошенная внутренними распрями. Стало быть, Дарвинъ правъ, утверждая, что жизнь не что иное, какъ безконечная борьба, и что сильные всегда будутъ пожирать слабыхъ? Этотъ вопросъ нсколько смутилъ Этьена. Но скоро его озарила новая мысль, разсявшая вс сомннія и приведшая его въ восхищеніе, мысль возвратиться къ своему прежнему толкованію этой теоріи, которое онъ изложилъ въ первый же разъ, какъ ему прошлось говорить о ней. Если ужь необходимо, чтобы въ этой борьб за существованіе была уничтожена одна изъ борющихся сторонъ, то, конечно, народъ, полный жизни и силы, пожретъ изнженную буржуазію.
Постукивая своей палкой о камни дороги, Этьенъ все подвигался впередъ, погруженный въ эти мечтанія. Отъ времени до времени онъ взглядывалъ по сторонамъ и узнавалъ знакомыя мста, припоминалъ минувшія событія. Вотъ именно здсь, около Фуршъ-о-Бфъ, принялъ онъ начальство надъ толпою въ то утро, когда она бгала съ копей на копи, готовая разрушить ихъ вс. Теперь эта скотская, убійственная, дурно оплачиваемая работа снова началась везд. Ему казалось, что онъ слышитъ, какъ раздаются тамъ, подъ землей, на глубин семисотъ метровъ, глухіе, правильные и непрерывные удары: это товарищи, только-что спустившіеся на его глазахъ въ шахту, это они, его черные товарищи, въ нмомъ бшенств стучать кирками. Несомннно, что они побждены, что они оставили въ этой битв и свои послдніе гроши, и трупы товарищей, павшихъ мертвыми, но Парижъ тоже не забудетъ выстрловъ, раздававшихся въ Вор, и кровь наполеоновской имперіи, въ свою очередь, хлынетъ изъ неизлечимой раны, нанесенной ей этими выстрлами. Хотя промышленный кризисъ и приходить къ концу, хотя заводы и открываются одни за другими, но борьба все-таки не прекратилась и будетъ продолжаться, потому что миръ невозможенъ. Углекопы сосчитали теперь свои силы, испробовали ихъ, потрясли своимъ воплемъ о справедливости сердца всхъ рабочихъ Франціи. Оттого-то подавленіе стачки и не успокоило никого. Несмотря на свою побду, буржуа Монсу смутно чувствуютъ, что стачка можетъ возобновиться завтра же, и оглядываются назадъ, тревожно спрашивая самихъ себя, не подготовляется ли въ этомъ наступившемъ глубокомъ молчаніи ихъ неизбжный близкій конецъ? Они поняли, что движеніе можетъ вспыхнуть каждую минуту и что вмст съ нимъ начнется всеобщая стачка рабочихъ, которые дружно сплотятся, устроятъ вспомогательныя кассы и будутъ въ состояніи держаться цлые мсяцы…
Этьенъ свернулъ налво, по дорог въ Жуазль, припоминая, что на этомъ мст онъ помшалъ рабочимъ ринуться на копи Гастонъ-Мари. Вдали онъ видлъ залитыя яркимъ свтомъ солнца шахтовыя башни нсколькихъ копей: направо — Миру, а дальше, другъ подл друга, Магдалина и Кревъ-кръ. Работа кипла везд, и удары кирки, которые, казалось, онъ слышалъ подъ землей, раздавались теперь повсюду, съ одного конца равнины до другого. Вотъ одинъ ударъ, другой, и еще, и еще, подъ полями, подъ дорогами, подъ деревнями, смющимися на солнц, всюду эта мрачная работа, эта подземная каторга, скрытая и придавленная такими громадными массами земли, что надо знать все совершающееся тамъ внизу, чтобы уловить глубокій скорбный вздохъ каторжниковъ. Этьену думалось теперь, что насиліе, быть можетъ, не приноситъ никакой пользы длу. Перерубленные канаты, изломанные рельсы, перебитыя лампы, какія это все безполезныя выходки! Стоило избгать три мили, чтобы произвести эти никому ненужныя опустошенія!.. Смутно чувствовалось ему, что строго законный образъ дйствій со стороны возставшихъ рабочихъ можетъ быть несравненно страшне для ихъ противниковъ. Мысль его становилась ясне и спокойне, онъ не увлекался больше чувствомъ злобы и мести. Да, Маг со своимъ здравымъ смысломъ была совершенно права. Послдній и врный ударъ врагу будетъ нанесенъ тогда, когда рабочіе, не сходя съ законной почвы, сомкнуть свои ряды, соединятся въ союзы и синдикаты, узнаютъ другъ друга.
Свернувъ съ вандамской дороги, Этьенъ вышелъ на шоссе. Направо отъ него виднлось Монсу, спускавшееся въ лощину и исчезавшее въ ней, прямо — остатки Вор, проклятая яма, въ которой, не переставая, работали три помпы, выкачивая воду. На горизонт виднлись другія копи: Викторія, Севъ-Тома, Фетри-Кантель, а дальше, къ сверу, дымились въ прозрачномъ утреннемъ воздух высокія трубы доменъ и цлыя батареи коксовыхъ печей. Если онъ не хочетъ опоздать на восьмичасовой поздъ, то долженъ торопиться: остается пройти еще шесть километровъ.
А подъ его ногами все раздавались непрерывные, глубокіе удары кирки. Товарищи работали тамъ и словно напоминали ему о себ съ каждымъ его шагомъ впередъ. Не Маг ли вертитъ свое колесо тутъ, подъ этимъ свекловичнымъ полемъ, вертитъ, согнувъ спину, съ трудомъ переводя дыханіе, со свистомъ вылетающее изъ ея измученной груди и смшивающееся съ шумомъ вентилатора?.. Налво, направо, вблизи и вдали, подъ хлбными полями, подъ изгородями и молодыми деревьями, везд, въ глубин земли, онъ какъ будто чувствовалъ присутствіе другихъ товарищей и узнавалъ ихъ. Апрльское солнце блестло теперь на неб во всемъ своемъ блеск, согрвая землю. Изъ плодоносныхъ ндръ ея била ключемъ жизнь: почки лопались и превращались въ зеленые листья, поля словно вздрагивали отъ поднимавшихся на нихъ травъ. Повсюду зерна назрвали, пускали ростки, и т пробивались вверхъ, къ теплу и свту.

Конецъ.

Золя Эмиль
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Карьера Ругонов, Золя Эмиль, Год: 1871
  2. Добыча, Золя Эмиль, Год: 1872
  3. Деньги, Золя Эмиль, Год: 1891
  4. Творчество, Золя Эмиль, Год: 1885
  5. Человек-зверь, Золя Эмиль, Год: 1890
  6. Радость жизни, Золя Эмиль, Год: 1884
  7. Жерминаль, Золя Эмиль, Год: 1885
  8. Радость жизни, Золя Эмиль, Год: 1884
Электронная библиотека