Миколка, Голубин Б., Год: 1926 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 11 минут(ы)

Миколка

Рассказ Б. ГОЛУБИНА
Иллюстрации Н. УШИНА.

_____

I.

Миколка был ленив, свободолюбив и мечтателен.

Первая черта его характера наносила ущерб хозяйству, вторая — отражалась на боках и лицах его сверстников, о существовании же третьего свойства решительно никто не знал. А лет Миколке было 14.

II.

Началась вся эта история на ночлеге.

Ночь была зеленая и соловьиная. Казалось, земля переживала великий час материнства. Тихая, истомная, слушая тысячи голосов своих детенышей, она лежала под бледным пологом лунного неба в теплом, пахучем чаду своего расцветшего тела. Разделывая удивительные колена, щелкали соловьи в лесах, мерное капанье перепелиного боя, прерываемое сухим скрежетом коростелей, неслось с лугов и полей, смеялись русалки, аукались лешие, словом, весенний хоровод жизни кружился так же, как и сотни, и тысячи лет тому назад.

Миколка разбросал костер.

— Неча дымить ему, не зима! — сказал он, ложась на землю невдалеке от Дуняшки. К ним придвинулся Юрка Лазарев. Остальные ночлежники уже спали. Лошади разбрелись, прельщенные жирной майской травой. Сочное, смачное, спокойное чавканье по временам доносилось со стороны, и тогда в лунной мгле обрисовывался темный треугольник задумчиво уставившейся головы лошади.

— А ты бывал в чирке? — вдруг спросил Юрку Миколка, подпирая пятерней подбородок.

— Нешто не был? — дразнящим тоном бросил Юрка, приставляя к глазу руку, сложенную трубкой, и смотря через нее в небо.

— Ай, ты! — восторженно вскрикнула Дуняшка, поднимая голову с овчины. У Миколки екнуло сердце. Третий день уже, со времени приезда из города Юрки, он чувствовал, что его авторитет колеблется. Мальчики начинали отливать на сторону Юрки, и не сегодня-завтра могла разразиться революция, которая несомненно должна была окончиться низвержением Миколки с трона коновода. И так Миколка чуял это, но, как хороший борец, он пока нащупывал слабые места своего будущего противника.

— Чего ты в небо уперся? — спросила Дуняшка.

Но Юрка, молча, с досадной медлительностью, продолжал обозревать небосвод.

— Да, ну, сказывай — потянула она Юрку за рукав.

Миколка с напускным равнодушием раскачивал в воздухе ногой и смотрел в сторону.

— Про чирк-то — точно нехотя, проговорил Юрка, — а што там сказывать? Известно, кумпол, веревки длинные висят, по ним люди голые лазают, а внизку, стало быть, по плацформе, песком посыпанной, мужики, выпачканные в муке, дураками бегают… ничего, антиресно! — добавил он, немного помолчав.

— Да как же они лазают? — не выдержав своей роли, с живостью спросил Миколка.

— Што лазают! — пренебрежительно усмехнулся Юрка, — они летают, как птицы. На страшенной высоте раскачается это он на канате, да как брызнет враз, так сажен 20 по воздуху летит. Ажно свист в ушах стоит. Бытцам пуля. — Дуняшка молча всплеснула руками. Миколка занемел. Юрка, увлеченный воспоминаниями, продолжал:

— А то жеребцов штук пять на плацформу нагонят, да за ними выскочит девка такая, Мантильдой зовется, потому без юбок завсегда бегает. Ну и пойдет номер разделывать. Конюх только стоит посередке, пугой шпуляет. Жеребцы, стало быть, кругом него, как крапивой настриканные носятся, а Мантильда ручками этак раскинет, значится ‘здрасте’ публике делает, да и учнет сигать с жеребца на жеребца. То на дыбки станет, то задом кверху перекрутится, опосля же в обруч бумажный как саданет головой, так наскрозь и проскочит. Ну, конешно, тут уж беспременно антракту сделают. Публика валом в буфет: пива попить, али покуриться. Не успеешь оправиться, а тебе пантомимию уже пущают. Да што там, — вдруг широко махнул рукой Юрка, — одно слово — город. Пролеткульт тебе какой хошь есть, а здеся — дохлое дело! И как это вы можете без киятера, без чирка, без малафестий с лозунгами жить. К тому же и вождя никакого тут нет, а вождь должен быть высокай, сильнай, смелай, чтобы народ сознательным стал.

— Вождь? — тихо переспросил Миколка.

— Ну, да, рабоче-крестьянский вождь, как Ворошилов али Буденый.

Наступило молчание.

— А кумпол, как в церкви будет, али пониже? — вдруг спросила Дуняшка.

— Разов в десять выше, дура ты серая, — отрезал Юрка.

Дуняшка вздохнула и легла. Лег и Юрка. Долго сидел Миколка. Кажется первый раз в жизни он чувствовал всю глубину своего ничтожества. Красный призрак революции реял около него. Одновременно хотелось и плакать, и быть вождем. Наконец он не выдержал.

— Юрка, а Юрка! — проговорил он.

— Чего тебе? — послышался полусонный голос Юрки.

— Юрка, ты знаешь, — быстро и возбужденно заговорил Миколка. — Матка говорит, што я в деда пошел, а он первый охотник был во всей округе. Я, брат, кажную стежку, кажную топь в лесах знаю и все птичьи голоса разбираю. Юрка, слышь! Намеднясь я волка сустрел здоровенного.

— А ну тебя к ляду! — пробурчал Юрка, закрывая голову тулупом.

Усмотрев в этом зависть со стороны Юрки, Миколка почувствовал себя значительно бодрее. Он разостлал кошок и спокойно растянулся на нем, как полководец, убедившийся в слабости позиций своего противника.

III.

Данила Стрекач был конокрадом. Знаменитым конокрадом. Страшное это было имя, особенно для тех, у кого водились хорошие лошади. Дерзкий, смелый и неуловимый, он точно ястреб падал на облюбованную им жертву. Более десяти лет Стрекач работал в трех соседних губерниях, как пламя в бурю, неожиданно перекидываясь из одной в другую. Правда, иногда он затихал и на год, и на полтора, а потом, вдруг, опять начиналась полоса неслыханного по своей дерзости конокрадства, да и одного ли конокрадства? А разве убийство председателя Лозицкого волисполкома в Кручанском лесу или же убийство конюха в совхозе Павловском, при чем угнано было три полукровки клейдесдаля — дело не рук Стрекача?

IV.

Миколке не спалось. Хотя щекот самолюбия на сердце унялся, но насчет вождей дело обстояло очень неважно.

— Ишь ты, — высокий — мысленно с горечью повторял Миколка, лежа на спине и вглядываясь в звезды, казавшиеся ему маленькими мохнатыми паучками, прилипшими к синему стеклу неба.

Ему вспомнилось, что в исполкоме он видел изображения вождей, и все они показались гигантами. Особенно его прельстил Буденый, о котором красноармеец Апанас, когда приезжал на побывку, песню пел. Нечего греха таить, после того Миколка из отцовской смушковой шапки папаху делал, а из елового мху усы приставлял, но мальчишки засмеяли, потому что ростом Миколка не вышел.

Постепенно глаза Миколки, отравленного честолюбивыми мыслями, стали смыкаться, звездные пауки начали все более и более мохнатиться. — Соловьи запрятались в какую-то глухую мякину.

Вдруг злобный собачий лай заставил его очнуться. Миколка приподнялся. У ног его сидела Скабка и, вглядываясь в сторону дороги, щетинилась и лаяла хриплым, отрывистым басом.

— Цыц ты, Скабка! — окликнул ее Миколка. Но Скабка не унималась. И когда Миколка сделал попытку притянуть ее к себе, она вскочила, с упреком взглянула на него и с еще более свирепым лаем понеслась по лугу.

Первое мгновение Миколка думал растолкать Юрку, но, усмотрев в этом опасность для своего авторитета, а также действие, несовместимое с личностью вождя, он вскочил, схватил оброть [оброть — недоуздок, конская узда без удил, для привязи. — прим. Гриня] и побежал за Скабкой. Слышно было, что она вертелась на одном месте, на кого-то бросалась. Луна уже зашла за лес. Ночь насупилась и притаилась. По мере того, как Миколка бежал, ледяшки страха сыпались ему за ворот рубахи и облепляли ему спину. Когда же он увидел на дороге силует человека, сидящего верхом, вокруг которого, пластаясь от злости, кружилась Скабка, Миколке неистово захотелось обратиться вспять и поднять всех ночлежников. Но опять по его сердцу, как по кремню огнивом, ударил Юркин крепкий камень — слово — ‘вождь’, и в груди Миколки рассыпались искры силы и смелости. Он понесся прямо на верхового.

— Чего ты по ночам тут шляешься! — срывающимся от страха голосом звонко закричал Миколка.

— Ишь какой строгий паренек, — послышался насмешливый, глухой голос. — Так тебе сейчас и доложи, чего шляешься, а ты мне вот што лучше скажи, как на Трилесино проехать.

— На Трилесино-то? — переспросил Миколка и, мгновение помолчав, добавил деловито: — мудреное дело рассказать, больно дорога плутается.

— Плутается, говоришь? А ты-то сам, паренек, дорогу знаешь?

— Не ведась бы, так и не говорил, — огрызнулся Миколка и, чувствуя в себе прилив храбрости, он даже размахнулся обротью на Скабку, все еще прыгавшую с лаем перед мордой лошади.

— Так, — задумчиво проговорил незнакомец.

Миколка стал всматриваться в него. Это был высокий, слегка сутуловатый человек, с крупным, серым, как из жернова высеченным лицом, обрамленным черной бородой. Глаз его не было видно, вместо них — темные, глубокие впадины.

— А далеко до Трилесина будет?

— Проселком верст с 12, а прямиком, через казенный лес, верст 8.

— А ты через лес-то дорогу знаешь?

Миколка презрительно свистнул через зубы:

— Чего я тутотки не знаю, — добавил он, встряхивая головой.

— Слушай, паренек, — сказал незнакомец. — хочешь полтину заработать, так проводи меня до Трилесина, чай до зари бы доехали. — Он поднял голову и посмотрел на звезды. — теперь близко полночь будет.

— Полтину? — с каким-то восторженным недоумением переспросил Миколка.

— Ну, ладно, — засмеялся незнакомец. — целковый дам, больно ты мне понравился паренек, только смотри, лошадь покрепче выбирай, а то приставать начнет, с моим скакуном не справится.

— Уж не бойся, коня ладного найду — крикнул Миколка и кинулся с дороги на луг.

Незнакомец ехал за ним. Миколка, как ласка, метался от коня к коню.

— Вот, — наконец вскрикнул он, — самый што ни на есть лучший конь. Земотдел нашинский бедноте прислал, — и с этими словами он закинул на голову лошади оброть.

Лошадь мотнула головой, сбросила оброть и отпрянула в сторону.

— Подожди, — крикнул незнакомец, спрыгивая с седла, — я ее сам зануздаю, у меня к тому же запасная уздечка есть, подержи-ка, паренек, моего коня. Тотчас вынырнула Скабка. Медленно, с глухим рычанием, она приблизилась к незнакомцу и, вдруг, поджав хвост, испуганно озираясь, галопом бросилась от него в темноту. Незнакомец передал Миколке поводья, отвязал от седла уздечку и направился к лошади. Но едва он приблизился к ней, как она, слегка приподнявшись на дыбы, повернулась на задних ногах и, фыркая, легкой рысью побежала от него. Тогда случилось нечто удивительное. Незнакомец, не двигаясь с места, поднес ко рту обе руки, сложил их рупором и стал издавать какие-то непонятные гортанные звуки, они напоминали верещанье медведки на высоте, но были значительно слышнее и раздельнее. Лошадь остановилась, подняла голову и стала прислушиваться к этой унылой, однообразной трели, затем не прошло и минуты, как она тихо подошла к этому странному человеку, и он, мгновенно, совершенно беззвучно, продел ей в рот удила.

— Ну вот, — сказал он, подводя лошадь к Миколке, — теперь садись, не бойся, она у тебя как овечка будет.

Миколка вдруг почувствовал неизъяснимый страх. Его развязность исчезла, он покорно вскочил на лошадь и они поехали.

V.

Едва они выехали на дорогу, как незнакомец гикнул каким-то диким голосом: у зимней вьюги есть такие же ужасные, надрывные посвисты, и Миколкина лошадь, помимо его воли, понеслась по дороге, вытянувшись как заяц, спасающийся от наседающих на него гончих. Миколка пригнулся и судорожно схватился за гриву. Ветер свистел в его ушах, душистые пригоршни воздуха, насыщенные густым лаковым запахом березовой листвы, зажимали его рот, но грудь его, пружинясь от неведомой удали, была полна молодого, безграничного восторга. Миколка забыл уже о своем страшном спутнике, неотступно несущемся за ним, забыл о радостях, таящихся в обещанном целковом, забыл о завтрашнем хвастовстве своем. Его маленькое сердце цвело стихийной, безрассудной радостью. Зажженное скоростью движения, оно горело, как метеор. Сколько времени они пролетели так, Миколка не знал, как вдруг на его поводья легла чья-то рука.

— Смотри, паренек, заря! — проговорил его спутник.

Миколка вздрогнул и посмотрел на небо. Зеленый лед ночи уже сполз с востока, обнажая алеющие воды зари. Мгновенно Миколка сообразил, какими крупными осложнениями, включая сюда и отцовскую порку, могла окончиться вся эта ночная поездка, если ночлежники вернутся в деревню без казенной лошади.

Миколка остановился.

— Слушай, — обратился он к своему спутнику, — теперича и сам ты дорогу найдешь в Трилесино, вонотка, видишь тот бугорок, как до него доедешь, так повернешь на правую дорогу, там тебе люди ужо покажут.

— Люди! — говоришь, паренек, — зло усмехнулся незнакомец, — а на кой дьявол мне твои люди?

Миколка вскинул глаза и обомлел. На Миколку он смотрел с оскаленными зубами. Все лицо его было в каких-то сизых от рассвета тенях. Черная, седеющая борода страшно ерошилась, из-под густых колючих бровей мерцали глаза разъяренного копчика.

0x01 graphic

На Миколку смотрел с оскаленными зубами…

— Ты у меня, мальча, не юли! Давно в ваших краях не был, чай мужики уже позабыли Данилу Стрекача.

Миколка едва не свалился с лошади. Неожиданно дернулась под ним земля, а небо осело на нее какой-то серой холстиной.

— Небось сомлел! — сквозь туман ужаса услышал он глухой голос Стрекача, и в то же время его детское костлявое плечо сжалось в стальных тисках и весь он затрясся, как куль, из которого вытряхивают муку.

Повидимому это средство помогло, потому что Миколка окончательно пришел в себя. И, если бы Стрекач менее поддался бы своей ярости, то он, вероятно, заметил бы, что в тот момент, когда его рука, скрюченная жилистой, хищной лапой, еще впивалась в Миколкино плечо, глаза мальчика блеснули коротким, острым, мстительным огоньком.

— Помни, малый, ежели ты меня до солнца не доведешь до казенного лесу, так я сверну тебе голову, как паршивому котенку, — сказал Стрекач, наклоняясь над мальчиком. — А теперь пошел вперед!

VI.

Они ехали по широкой долине, наполненной розоватым молоком рассветного тумана, ехали целиной, на ощупь. Миколка решил взять направление просто на лес, точно туча, расползшийся по горизонту нескончаемой, узкой полосой. И когда старческий, красный от сна глаз солнца выполз из-под пухлой перины холмов, они достигли цели.

— Тут спешиться надо, верхами не проедем, — сказал Стрекач, останавливая свою лошадь.

— Не бойсь, — ответил Миколка, — трошки по-над краем проедем, а там пойдет стежка.

— Смотри, малый, к леснику меня не заводи, а то… — вдруг Стрекач прислушался. — Что это там стучит? — с беспокойством спросил он.

— Известно што — дятел, — хмуро ответил Миколка и поехал вперед.

В его детской голове зрел план, жестокий, дьявольский план мести, который мог бы сделать честь любому инквизитору. В нем заговорила крепкая, здоровая, трудовая, насыщенная потом мужицкая кровь, которая чует в конокраде своего искреннего, заклятого врага. Миколка замкнулся, свернулся и ощетинился, как еж, завидевший ненавистную крысу. Все его ребяческие честолюбивые мечтанья от него отлетели. Казалось, что за эти несколько часов он возмужал на целые годы. Он медленно подвигался по опушке леса, все время всматриваясь в темные, таинственные провалы, образуемые широкими рукавами старых, угрюмых монахинь-елей.

— Ты, паренек, не взыщи, — весело сказал Стрекач, чуя себя теперь в безопасности, — целковый-то я тебе дам, да придется тебе со мной до ночи в лесу посидеть, а там — разъедемся. Ты пехом пойдешь домой, а я с лошадками восвояси потрафлять буду.

— Ладно! — бросил Миколка и вдруг повернул в лес.

— Куда ж это ты собрался? — окрикнул его Стрекач.

— В чащобу, а то неподалеку лесниковая хата будет.

Миколка, ловко лавируя между деревьями, то и дело поглядывал на их вершины, слегка осыпанные блестками рассвета. Повидимому он что-то соображал, что-то рассчитывал, испытывая крайнее нервное напряжение. Он чувствовал, что, несмотря на озноб от прохватывающей тело сырости, его голова горела.

— Ой, кажись, ты запутался и все по одному месту кружишь, — сказал Стрекач. — Лучше давай-ка, брат, стоянку сделаем, тут нас сам леший не сыщет. — Сердце у Миколки ухнуло, это разбивало все его планы.

— Тише, — останавливая лошадь, цыкнул он на Стрекача, — тут рукой подать объезчик живет, надобно нам доле ехать, — и Миколка дернул поводья.

— Тебе, паря, и карты в руки, — тихо проговорил Стрекач.

Мало-по-малу физиономия леса стала изменяться, появились осина и ольха. Миколка призвал к себе на помощь все самообладание. Наступил момент, когда ему приходилось погибнуть самому или погубить Стрекача. Кроме этих двух мыслей у Миколки не умещалось ничего иного ни в его мозгу, горящем как факел безветренной ночью, ни в его сердце, звеневшем от напряжения, как самое тонкое стекло.

— Слухай, — сказал он тихо, ровняясь с лошадью Стрекача и смело смотря ему в глаза, — скоро будет лог. Это самое што ни на есть страшное место, потому возле него делянка есть и народ завсегда толчется, так надыть нам одним духом проскочить этот лог. А как по ту сторону опынемся — ни один чорт не страшен нам.

Стрекач молчаливо кивнул головой.

Миколка выехал вперед и начал неистово бить ногами по животу свою лошадь и нахлестывать ей бока концами повода. Лошадь понеслась, Миколка почти прижался к шее, чтобы не зацепиться за ветки. Здесь начиналась просека, по которой вероятно возили дрова. Вот, впереди, засквозил туман. Казалось, что лес упирался в мутную, холодную стену. Миколка поглядел назад. Голова лошади Стрекача — на крупе его лошади. Заметив это, он улыбнулся какой-то злой, не детской улыбкой.

С каждой секундой жуткая, непроницаемая пелена надвигалась на них, и вдруг, когда уже до луга оставалось не более сажени, Миколка откинулся назад и изо всей силы рванул левый повод, лошадь задрала голову и круто метнулась в сторону. Мимо него промчался Стрекач. Почти в то же мгновение послышался не то плеск, не то чмоканье какого-то огромного чудовища, прерванное криком невыразимой, нечеловеческой ярости. Среди разорванной пелены тумана, в дымящихся клочьях его, лежа на спине, барахталась и беспомощно билась лошадь Стрекача. Шагах в двух от нее, судорожно вцепившись руками в ярко-зеленую, зловеще привлекательную бархатистую поверхность, силился приподняться Стрекач.

0x01 graphic

Миколка забрал повод. Лошадь метнулась в сторону. Мимо него промчался Стрекач прямо в трясину.

С каждым движением ноги его все глубже и глубже погружались в бездну. Недаром эта трясина называлась Чортовым логом. Стрекач быстро снял пиджак и отбросил его в сторону, не сознавая еще, что это ничтожное напряжение сокращало его жизнь на несколько секунд. Вдруг он поднял голову и, уставившись на недвижного, точно зачарованного Миколку, большими, выдавленными ужасом глазами, хрипло закричал:

— Што ж ты, стервец проклятый, смотришь. Давай жердину!

Миколка очнулся. Он стегнул коня и помчался домой. Вопль звериного отчаяния, напоминающий вой издыхающего волка, навалился на его спину и гнал, гнал его без конца.

Медленно, мучительно и жестоко расправлялась земля со Стрекачем. Уже над неподвижным, спокойно зеленеющим мшистым, покровом, едва виднелись копыта несчастной, засосанной лошади, а синяя голова Стрекача, с окровавленными, искусанными от мук губами, все еще торчала, как какой-то страшный, уродливый, сказочный гриб, принявший человеческий образ.

VII.

Только после полудня Миколка вернулся в деревню. С большим трудом ему удалось уговорить парней поехать на Чортов лог, потому что никто не верил ему.

Миколкин отец хотел приступить к порке немедленно, но соседи убедили его отложить расправу до вечера, когда люди вернутся с болота. Действительно, на поверхности трясины нашли шапку и пиджак. Пиджак зацепили жердью и вытащили. В нем было несколько фальшивых документов, а среди них царский паспорт на имя Даниила Стрекача и двести рублей. После этого порку отменили и Миколку торжественно, как победителя, всем миром довели в исполком.

Миколка шел бледный, сосредоточенный и понурый, будто на его худых, угловатых лопатках, жалостливо выпирающихся из-под холстинной рубашки, лежала огромная тяжесть.

Так исполнились честолюбивые помыслы Миколки, хотя действительность оказалась гораздо страшнее мечты.

0x01 graphic

———————————————————————

Текст издания: журнал ‘Мир приключений’, 1926 г., No 8.

Миколка

_____

I.

II.

III.

IV.

V.

VI.

VII.

Читайте также: