Лазурный гигант, Груссе Паскаль, Год: 1904

Время на прочтение: 17 минут(ы)
Андре Лори

Лазурный гигант

 []

ГЛАВА I. Легкий мотор

— Ну-с, как вам нравится моя игрушка?
— Игрушка? Скажите лучше — великое, чудесное изобретение, самое важное из всех открытий, сделанных за последние пятьдесят лет в области физики. Мотор, приводимый в движение простым часовым механизмом, одновременное колебание которого дает силу, до сих пор получавшуюся лишь путем развития пружины! Да такой двигатель дает силу почти без всяких затрат, почти даром. Это важнейшее в мире открытие. Оно поражает, ослепляет меня своим блеском!
— И, однако, оно так просто. Простая случайность навела меня на мысль о нем!
— Ну, вот еще! Случайность! Вы слишком скромны. Вы, пожалуй, скажете, что случай же надоумил вас изолировать иркон, этот редкий и ценный металл, из которого вы делаете катушки?
— Нет, это не было делом случая. Но знаете, как я узнал о свойствах, отличающих иркон от других металлов, например, меди, к которым он примешан в неисчислимо малом количестве?
— Да, тоже благодаря случайностям, которые даются лишь тем, которые того заслуживают! Вы изолировали иркон и нашли, что этот металл — прекрасный проводник электричества, потому вы и сочли его предназначенным для индукционных катушек!
— Я велел приготовить из нескольких граммов добытого мною металла проволоку, изолировал и намотал ее на катушку. Но мне и в голову не пришла бы мысль соединить катушку со слабым колеблющимся движением, если бы я случайно не положил катушку и магнит на камин в моей комнате рядом с часами. Результатом этого соседства был целый фейерверк искр.
— Галилей также открыл равномерное движение маятника случайно: он сидел в церкви и смотрел на люстру, которая равномерно покачивалась. Ньютон нашел закон тяготения, увидев, как упало на землю яблоко. Случай сыграл большую роль в массе открытий и изобретений, но все-таки его надо было подметить.
— Хорошо, друг мой Вебер, пусть себе я баловень судьбы, пусть себе иркон ожидает блестящее будущее, но теперь все же остается вопрос: какое применение дать моей игрушке?
— Как применить идеальный мотор в сто лошадиных сил, весом всего в два килограмма, приводимый в движение пружинкой часового механизма не толще волоска? Ну, за этим дело не станет!
— Но я положительно затрудняюсь найти это применение и прошу у вас совета!
— Милый Анри, я буду с вами откровенен. Ваш двигатель найдет применение всюду и везде. Будущее за ним. Его будут употреблять на фабриках и для передвижения товарных поездов, экипажей и кораблей, им будут обрабатывать поля, прорывать перешейки, перемещать горы… А пока посредством его вы можете завоевать воздух!
— Вы думаете? Мне самому приходила в голову эта мысль. Управляемый воздушный шар.
— Воздушный шар? Ни за что! Зачем вам этот неуклюжий и непокорный пузырь, который всегда будет игрушкой ветра, как пробка в волнах! Во вселенной есть более дивные создания: мы видим, что птицы, насекомые летают. Нам нужна летающая машина, аэроплан, по возможности простой и легкий, который бы не зависел от ветра, но господствовал над воздушным пространством, управляемый и приводимый в движение собственным мотором!
— Вы обдумали эту задачу?
— Не только обдумал, но и решил. У меня уже готовы чертежи искусственной птицы, стальной птицы, которая упругим и верным прыжком поднимется в воздух, раскроет крылья, рея в пространстве, достигнет места назначения и опустится на землю. Этой птице не хватало одного органа — мозга, я хочу сказать, легкого мотора, который бы заменил моей машине нервную систему, одушевил бы механическую птицу. Шесть лет искал я такой двигатель и не находил. Его нашли вы. Одолжите его мне!
— С радостью, милый Вебер! Но уверены ли вы в своем изобретении и в самом ли деле находите возможным дать ему практическое применение?
— Я всесторонне изучил вопрос. Впрочем, я только слепо подражал природе. Руководствуясь научными трудами профессора Марэ, я постарался искусственно воспроизвести условия птичьего полета. Я воспроизвел крыло во всех деталях строения и формы, полым внутри железом я заменил ост и каучуковыми пластинками бородку пера. Лапки заменены гибкими валиками. Двигательные рычаги размещены таким образом, чтобы им передавалось посредством шатунов и двойных и тройных рукояток биение пульса живого органа. В хвосте я поместил руль машины, в грудной клетке — компас и каюту пассажиров, в черепе с клювом — корму этого воздушного корабля, помещение кормчего и мотор. Мне не хватало мотора, теперь он найден! Но пойдемте, взгляните на мои чертежи, и все сомнения ваши рассеются. Все готово. Надо только собрать несколько цилиндров, обмотать несколько метров стальной проволоки, употребить тридцать килограммов каучуковых пластинок, закалить две большие железные пружины. Через шесть недель моя механическая птица будет действительностью!
— Если дело только за мной, милый Вебер, мой двигатель к вашим услугам.
Разговор этот происходил в одно прекрасное весеннее утро на террасе виллы в Пасси. Перед террасой, по склону берега Сены, раскинулся сад. Отсюда видна была возвышавшаяся на холмистом левом берегу реки башня Эйфеля.
В этой вилле жило семейство французских колонистов, попытавших было счастья в Южной Африке, где они попробовали заняться земледелием и горнопромышленностью, но откуда, во время бедствий Трансваальской войны, им пришлось спасаться бегством в покинутую некогда родину.
Супруги Массе, их сыновья Анри и Жерар, дочь Колетта, пережили в Южной Африке много тяжелых, но немало и счастливых дней. Колетта вышла замуж за молодого ученого Марсиаля Ардуэна, ее малютка, дочурка Тотти, родившаяся на берегах Замбези, начинала теперь учиться на цветущих берегах Сены. Кроме членов семьи, здесь жили делившие с ними и радости, и невзгоды друзья: доктор Ломон, Вебер, дочь которого, Лина, уже была невестой Жерара, отставной матрос Ле Ген со своей дражайшей половиной, Мартиной, которые верой и правдой служили теперь своим господам в Пасси, как некогда служили им в стране Лимпопо.
Эти связанные тесными узами родства и дружбы люди жили общими интересами. Еще недавно все они были глубоко озабочены болезнью госпожи Массе. У нее болели глаза, но удачная операция спасла ей зрение, и теперь можно было бы успокоиться, если бы всех не волновало другое семейное обстоятельство. Сердце старшего сына, Анри, осталось там, в Трансваале! Его прелестная невеста Николь Мовилен продолжала геройски бороться за независимость своего народа.
Анри был грустен, и все старались обходиться с ним с особой заботливостью и добротою. В это утро, когда все собрались уже к завтраку, мать заметила, что Анри нет на его обычном месте.
— Где Анри? — спросила она. — Пожалуй, он не слыхал звонка?
— Может быть, и слыхал, но не обратил внимания по свойственной ученым рассеянности, — отвечал Жерар, накладывая себе на тарелку яичницу.
— Я думаю, что мосье Анри скоро будет точь-в-точь такой же, как мосье Вебер, — вмешался в разговор, с дозволяемой ему в семье фамильярностью, Ле Ген, подавая блюдо. — Он целые дни просиживает в своей лаборатории. Кажется, если бы все рушилось вокруг него от землетрясения, он и этого не заметил бы!
— Позвоните-ка еще раз, голубчик Ле Ген, авось он услышит!
— Сейчас, барыня. Но я уже звонил изо всех сил. Ему и дела нет, что я звоню!
— Постойте, — сказал Жерар, вставая, — я его приведу. Хотите, мамаша?
— Пожалуйста, друг мой, ведь все остынет!
— Ничего, барыня, я поставил блюдо на конфорку!
— А яичницу я в один миг приготовлю свежую, — прибавила Мартина, быстро исчезая на кухне.
Жерар скоро вернулся, ведя под руку старшего брата.
— Вот и виновник беспорядка. Он совсем забыл, что на свете существуют такие ничтожные вещи, как завтрак и голодная семья.
— Извините, матушка, — сказал Анри, целуя руку госпоже Массе. — Но сегодня у меня есть оправдание. Я заинтересовался из ряда вон выходящим открытием. Великая задача воздухоплавания наконец решена!
Анри говорил, по-видимому, спокойно, но блеск его серых глаз выдавал его. Его закидали вопросами.
— Воздухоплавание? Где? Когда? Как? Расскажи нам о новом открытии.
В нескольких словах молодой инженер объяснил все. Еще вчера он показывал изобретенный им легкий двигатель. Теперь найдено применение этому мотору, найдено благодаря Веберу, который сидит тут же и молча, самодовольно посмеивается. Уже много лет у Вебера хранился чертеж искусственной птицы, которой не доставало одного — жизни. Эту жизнь вдохнет в нее иркон! О! Анри уверен в этом. Чертежи и вычисления Вебера не оставляют никакого сомнения. Искусственная птица отныне не фантазия, а действительность. Его самого поразила простота создания механической птицы. Надо только заказать отдельные части машины специалистам-механикам, выстроить в саду, на террасе, временный сарай с маленькой кузницей, чтобы можно было собрать машину. Надо приготовить составные части по мерке, а затем оживить машину вот той катушкой, которая стоит неподвижно на доске камина. На все это понадобится не больше шести недель. А там изобретение будет осуществлено, птица создана! Три или даже четыре пассажира могут подняться на этом приборе сначала над Парижем, а затем над земным шаром.
— Браво! Ура! — закричал Жерар. — Конечно, я тоже буду зачислен в это число трех или четырех пассажиров? Ведь ты дашь мне местечко на твоей птице?
— И тебе, и Веберу, и доктору Ломону, если им хочется. Вы все мои сотрудники. Только сначала я попробую подняться на моей птице один.
— Прошу покорно, я тоже имею право на первый полет! — сказал Вебер. — Пусть вам принадлежит честь изобретения мотора, но над изобретением механической птицы я провел много бессонных ночей. Согласен: вы будете капитаном, я — боцманом во время первого полета и во все последующие.
Госпожа Массе слушала этот спор с тайным страхом. Вдруг она побледнела.
— Анри, дитя мое, — заговорила она взволнованно, — позволь мне один вопрос: конечно, я счастлива, я горжусь тем, что тебе удалось решить трудную задачу, но скажи, эта искусственная птица предназначается для…
— Для путешествия по воздуху, конечно, дорогая матушка! — отвечал, сосредоточенно улыбаясь, Анри.
— Ах! Я так и знала! — вздохнула бедная женщина, откидываясь на спинку кресла и всплеснув руками.
— Неужели, дорогая матушка, вы хотели бы, чтобы я уступил другим право воспользоваться моим изобретением?
— Ах! Боже мой! Я вовсе не требую этого! Строй свою машину, но не поднимайся на ней сам. Довольно мы помучились, довольно терпели. Все вы подвергались страшным опасностям. Наконец-то я успокоюсь, думала я. Нет, нет, я слышать не хочу, что ты поднимешься на аэроплане!
— Я не стану обманывать вас, матушка: если только мне удастся соорудить мою машину, даю вам слово, что я никому не уступлю права подняться на ней раньше меня!
— Значит, решено! — тихо сказала госпожа Массе, и глаза ее подернулись слезами. — Прощай, покой, наступлению которого после стольких волнений я так радовалась. Прощай, покой тихой пристани. Снова перед нами разверзается пропасть, более ужасная, чем волны морские! Я думала, что наступил конец невзгодам. Но, должно быть, наука спасла мне зрение только для того, чтобы я могла видеть, как оба мои сына, поднявшись на высоту, упадут и разобьются у моих ног!
— Зачем представлять себе дело в таких мрачных красках, милая Мари? — воскликнул старик Массе. Его и самого ужаснула нарисованная ею картина, но он не хотел признаться в этом. — Надо уметь смотреть на все спокойно. Аэроплан еще не выстроен. Когда он будет создан, Анри и его друг Вебер не станут действовать бессознательно. Они вовсе не желают сломать себе шею. Помимо нежелания разбиться, они не захотят потерпеть фиаско. Я знаю их хорошо. Уж если они решаются, значит, они уверены в успехе.
— На них можно положиться, — сказал доктор Ломон. — Я лично нисколько не побоялся бы пуститься с ними, ну, не более, как если бы я отправился на пароходе из Гавра в Трувиль. Впрочем, все эти разговоры преждевременны. Мы еще не имеем никакого понятия об этой механической птице. Может быть, ознакомившись с чертежами, мы сами увлечемся этим изобретением.
Госпожа Массе с сомнением покачала головой. Дочь и Лина старались успокоить ее, хотя тоже бледнели при мысли о предстоящем полете.
Анри, наскоро позавтракав, уже вставал из-за стола.
— Если хотите, приходите в лабораторию, я вам все покажу, и вы увидите, как это просто.
— Стоило только сделать изобретение! — добавил Жерар.
— Или лучше не станем терять времени, — сказал Анри. — Сегодня вечером Вебер объяснит вам все. Ведь искусственная птица — его детище! А я похлопочу пока о постройке сарая. Так вы думаете, сколько метров? — спросил он, выходя на террасу.
— Тридцать метров ширины и сорок длины. Для кузницы надо будет сделать пристройку в три квадратных метра, — отвечал Вебер.
Молодой инженер отмеривал уже шагами пространство.
— Тридцать девять… сорок… — считал он. — Прекрасно! Сарай займет только часть террасы. Он не загородит окон столовой. На постройку понадобится не больше пяти-шести недель. Ну-с, приступим к разделению труда. Я дам работу плотникам и поеду на автомобиле к Кабрунья, скупщику старых зданий на сломку, на бульваре Барбес. У него есть готовые домики, которые только нужно поставить. Дня в два он нам поставит сарай. От него я отправлюсь в кузницы на Шантье-Обервиллье заказывать стальные цилиндры. Сколько метров?
— Для остова восемьдесят и столько же для крыльев, ну, скажем, сто девяносто метров всего, чтобы наверняка хватило, — сказал Вебер. — Для грудной клетки и черепа нужно шестнадцать плоских пластинок, я дал рисунок Моризо, он изготовляет их прекрасно. Шатуны, рычаги, сочленения я поручу сделать Жанкуру. Я сам поеду сейчас и закажу каучук. Ну, а пружины придется выписать от Рансена, из Безансона, дней через десять мы их получим. Через месяц машина будет готова.
— Долго, но делать нечего. Идите своей дорогой, а я пойду своей, — сказал Анри.
Они говорили убежденно. Видно было, что они не фантазируют, а идут к верно намеченной цели.
На следующее же утро от Кабрунья пришли фургоны, нагруженные досками, балками, болтами. К вечеру сарай был уже поставлен на четырех огромных столбах, а через тридцать шесть часов его уже покрыли толем и пристроили к нему кузницу. На третий день со стороны Сены поставили огромный парусиновый шатер, в пятнадцать метров вышиной.
Между тем привезли стальные цилиндры, каучуковые пластинки, бочонки клея. В мастерской и в кузнице работали два работника, в преданности которых Вебер был уверен, потому что они уже не раз исполняли его заказы.
Леса, которые должны были поддерживать механическую птицу, мало-помалу поднимались, металлические цилиндры спаивались, приставлялись на места, соединялись в суставы. Каучуковые правильные перья прикреплялись к искусственным крыльям.
Доставлены были от Моризо и составные части машины, которые должны были образовать череп и грудную клетку.
Благодаря стальным брускам, части машины могли двигаться, как члены живой птицы.
— В механизме все связано между собой, — сказал по этому поводу Анри. — Если бы стальные бруски не были изобретены для велосипеда, вы не могли бы теперь заставить вертеться крылья птицы, милый Вебер!
— Ба! В силу необходимости, их изобрели бы теперь!
— Вы так уверены? — улыбнулся Анри. — Но теперь они у нас есть. Остается поработать еще дней двенадцать, и механическая птица будет готова.
Трудно было поверить этому, взглянув на машину, которая пока представляла из себя только огромный скелет. Стальные ребра проходили от полого внутри железного болта, заменяющего спинной хребет, к грудной клетке. Шея состояла из колец, или звеньев. К ней прикреплен был череп, в котором должны были помещаться двигатель и кормчий. Вместо глаз было вделано два полупортика. В хвосте, напоминающем по форме хвост ласточки, должен был находиться руль. Крылья прикреплены к плечам. От хвоста до клюва машина имела двадцать пять метров длины, шириною была в пять метров при сложенных крыльях и тридцать восемь при раскрытых крыльях. Размеры головы достигали пятнадцати кубических метров. Вместимость грудной клетки равнялась ста десяти кубическим метрам. Свет проникал сверху, снизу и с боков, в решетчатые оконца.
Надо было облечь этот скелет покровами непромокаемой парусины и поставить на место детали мотора: шатуны, рычаги, передаточные ремни и тому подобное.
— Как назовете вы свою машину? — спросил Жерар, любуясь сооружением.
— Я предложил бы назвать ее ‘Альбатросом’ , что соответствовало бы величине ее крыльев.
— Это название было бы неточным, — возразил Вебер, — в сравнении с этой механической птицей настоящий альбатрос — сущий воробей. Моделью моей птицы могла послужить гигантская птица из ‘Тысячи и одной ночи’, или та птица, голова которой выставлена в Jardin des Plantes рядом с китом, или мадагаскарская птица ‘рок’, ископаемые яйца которой имеют два метра длины, одним словом, то, что научным термином можно было бы назвать ‘epiornis’.
‘Эпиорнис’, то есть ‘сверхптица’ было бы гораздо понятнее, чем ‘сверхчеловек’ Ницше! — сказал Анри, одобрительно кивнув головой. — Ну, что же? Назовем наш воздушный корабль ‘Эпиорнис’. Но главное, надо поскорее устроить машину.
— Мне не очень нравится это название. Оно будет непонятно для профанов. К чему нам латинские названия? Наша механическая птица громадна. Она будет подниматься в воздух, под лазурный свод неба. Назовем же ее попросту — ‘Лазурным гигантом’ !

ГЛАВА II. Капитан Рено. Николь Мовилен

Когда господин Массе вернулся из Африки в Европу, он возобновил знакомство с бывшим своим товарищем по лицею, капитаном Рено, которого в семье Массе все любили за его честный и прямой характер. Капитан Рено вышел в отставку и страшно скучал, когда наши изгнанники вернулись на свое старое пепелище в Пасси. Он узнал, что свобода и досуг, которые кажутся такими желанными в дни, когда человек трудится через силу, до переутомления и начинает роптать на непосильную работу, теперь не удовлетворяют его. Он скучал по своей былой деятельности, по Алжирским полям, среди которых прожил почти всю жизнь, он задыхался в своей маленькой квартире холостяка на бульваре Гувион-Сен-Сир. Когда Массе пришел к нему, он признался ему, что умирает от скуки.
— Отчего бы вам не сражаться за буров? — спросил его раз Массе. — Семьи у вас нет, вы здоровы и бодры, как тридцатилетний мужчина, военное искусство известно вам до мелочей, и вы могли бы принести столько пользы. На вашем месте я решился бы, право!
— Это блестящая мысль! — вскричал капитан, который мог похвастать храбростью, но не воображением.
И он действительно отправился в Трансвааль сражаться за правое дело. Несколько месяцев о нем не было ни слуху ни духу. Наконец в один прекрасный день он вернулся: он потерял в бою правую руку, но был очень доволен походом. Восторженно отзывался он о смелости, выносливости, военной ловкости буров. Члены семьи Массе подметили, однако, что капитан чем-то озабочен.
— Анри! — воскликнул он наконец, найдя предлог, которого, очевидно, искал. — Покажите мне ваши владения. Я думаю, каштановые деревья великолепны в это время года.
— К вашим услугам! — ответил молодой человек, видимо волнуясь, в то’ время как все присутствующие переглянулись между собой.
Они сошли с веранды на лужайку, полюбовались цветочными клумбами, заботливо устроенными Ле Геном, Линой и Колеттой, потом прошли в каштановую аллею.
— Я привез вам вести, друг мой, — сказал вдруг капитан, лишь только они удалились настолько, что их нельзя было видеть с веранды, — и вести грустные. Мне казалось, что лучше сообщить их вам с глазу на глаз. Когда видишь сочувствие своему горю на лицах близких и любящих людей, его труднее переносить.
— Капитан! — вскричал Анри, бледнея. — Я боюсь понять вас. Ради Бога, прямо к делу, без предисловий. Благодарю вас за желание пощадить меня, но говорите, да говорите же скорее. Какова бы ни была роковая весть, которую вы мне сообщите, я готов выслушать вас. Я угадал ее и так. Николь… мадемуазель Мовилен?..
Капитан утвердительно кивнул головой.
— Она умерла? — задыхаясь, проговорил молодой человек. Он побледнел и должен был прислониться к дереву, чтобы не упасть.
— Нет! Нет! Тысячу раз нет! — растерянно кричал в отчаянии капитан. — Анри, очнитесь! А я-то хотел его подготовить! Скотина! Анри, послушайте! Она жива, слышите, жива! Она деятельна и энергична, как всегда.
— Жива! — повторил Анри, точно во сне. — Так что же вы хотели сказать?
— Она в плену. Я боялся сказать вам это сразу, но напугал вас своими предисловиями, идиот я этакий! Решительно, я не создан дипломатом.
— Взята в плен? — сказал молодой человек с выражением глубокого горя. — Бедная Николь! Какие лишения она испытывает! Знаю, как грубые враги обращаются с благородными противниками, когда те попадают в их руки. Они мстят женщинам и детям за удары, наносимые их самолюбию горстью героев! Вы уверены, что она попала в плен? — Луч надежды, казалось, загорелся в нем. — Может быть, это ложный слух. Они уже столько раз хвастали, что им удалось захватить в плен кого-нибудь из семьи Мовиленов. Несколько раз Мовилены действительно отдавались в руки врага, но никогда живые. Скажите, капитан, кто вам сказал, что Николь в плену?
— Я видел это собственными глазами! — отвечал капитан.
— Мне казалось, что вы сражались по большей части в Капланде, что вы не были там, где Мовилены как львы боролись за свою независимость, за свой очаг. Если бы я знал, что вы с ними встречались, я давно спросил бы вас о них!
— Два месяца тому назад я попал в самый Трансвааль, на границу Родезии. Там я встретился с этой замечательной девушкой. Мы вместе сражались против врага. Там нас обоих взяли в плен: меня, потому что я лежал без сознания, с оторванной рукой, ее, потому что лишь только кончилось сражение, она стала обходить раненых, как сестра милосердия. Придя в себя в Моддерфонтэнском лагере, я увидел ее как всегда спокойной и деятельной среди этого ужаса и скорби: она заботливо ухаживала за детьми и больными, самые ужасные раны не смущали ее, она перевязывала сама искалеченные пулями дум-дум члены, всем старалась помочь, всех утешала ласковым словом. Мне самому она облегчила самые отчаянные часы страданий. Это ангел, святая, доложу я вам.
Голос изменил капитану, и он, чтобы дополнить сказанное, только показал на свою искалеченную руку. Анри молча и сочувственно пожал ему руку.
— Ах! — сказал Анри. — Так дальше продолжаться не может. Я еду опять туда. Я ничем не связан. Я освобожу ее из плена. У моего отца есть друзья, связи. Надо пустить в ход все пружины. Дальше медлить нельзя. На что это похоже? Брать женщин в плен! Мы должны отомстить за это. Это недостойное цивилизованного народа варварство!
— Гм! — сказал капитан. — Надо быть справедливым: Николь взята в плен с оружием в руках. Все знают, что она стреляет не хуже отца и братьев, что для врага она не менее опасная противница, чем они. Зачем же бы они отпустили ее на свободу? К чему требовать от врага великодушия, которое бы не проявили сами на его месте?
— А вас ведь отпустили же на свободу?
— Тут дело другое. Я выбит из строя, а мадемуазель Мовилен не получила даже легкой царапины, хотя участвовала в двадцати сражениях. У нее есть какой-то талисман, право! Вокруг нее свистят пули, она дышит зараженным лагерным воздухом, и ни нужда, ни усталость не одолевают ее.
— Ах! — прервал его Анри, ломая руки. — Мы здесь свободны, все к нашим услугам, а она там… Капитан, вы точно ничего не скрываете? Здорова ли она?
— Даю вам честное слово, что, когда я уезжал из лагеря в Моддерфонтэн, мадемуазель Николь была совершенно здорова и бодра. Ее хорошенькое личико дышало, как всегда, спокойствием, добротой, отвагой. Впрочем, вот вам доказательство. Утром, в день моего отъезда, ей удалось передать мне вот эту записочку. Прочитайте — вы увидите сами, как она себя чувствует.
— Как? — воскликнул Анри. — У вас есть письмо, а вы томите меня и не показываете его! С вами ли оно, по крайней мере? Ради Бога, дайте мне его, если оно у вас.
— Письмо со мною! — сказал капитан, прикладывая свою единственную руку к сердцу. — Я скорее дал бы себя убить, чем допустить, чтобы его у меня отняли. Я и пришел с тем, чтобы передать его. Но письмо это не вам, а вашей сестре.
— Ну, так отнесем же его ей скорее! Чего еще ждать?
— Постойте минуточку! Не находите ли вы, что сестру вашу нужно было бы подготовить?
— Подготовить? — вспыхнул Анри. — Уж если сердце должно быть разбито, то не все ли равно, одним или несколькими ударами… Да и, наконец, разве вы не знаете, что за женщина Колетта? В мужестве она не уступит даже Николь!
Они быстро направились к веранде, где все с затаенным страхом ожидали их возвращения. Анри коротко сообщил печальную новость. Тогда, наконец, капитан решился вынуть из своего бумажника письмо и передал его Колетте.
Прелестное личико мадам Ардуэн побледнело при сообщении Анри, но она лучше, чем капитан, понимала нетерпение брата, а потому, сделав над собой энергичное усилие, чтобы не расплакаться, вскрыла письмо и тотчас же прочла его вслух:
‘Моя милая Колетта! Пишу вам, своей обычной корреспондентке, но то, что я пишу, относится ко всей вашей семье, которая мне дорога, как моя родная семья.
Одновременно с этим письмом вы получите от капитана известие, что я в плену. Не сокрушайтесь очень обо мне, я жива и надеюсь.
В последние месяцы Господь послал нам много испытаний. Отец мой погиб доблестной смертью в Клейнсдорне. Вы, вероятно, уже знаете. Я закрыла ему глаза. Последние его слова были: ‘Я рад! Бурам нечего краснеть перед судом истории!’. И, однако, милая Колетта, в то время, как он говорил это, все его близкие, кровные, кроме меня, один за другим умирали мои взрослые братья убиты в расцвете молодости и сил, младшиевзяты в плен и живут в лагерях, которые со своей лихорадкой, голодовкой, зараженным воздухом опаснее пуль и гранат.
Тщетно писала я, поборов свою гордость (это мне чего-нибудь да стоило), униженно молила известить меня, где находится моя мать, просила, чтобы меня поместили в один лагерь с одним из моих малолетних братьев, если еще они живы, мои мольбы остались без ответа, и я не знаю, какая судьба постигла дорогих моему сердцу людей.Такая неизвестность тяжелее всяких непоправимых несчастий. Вы знаете, на моих глазах была убита пулей, ранившей ее в грудь, моя сестра Люцинда, в то время как она, в качестве фельдшерицы, разыскивала на поле сражения после битвы при Лангелауде раненых, без различия, свои они или враги. Признаюсь, я была возмущена при виде этого юного цветка, скошенного безжалостной рукою. Я готова была роптать на пути Всевышнего, говорить, что они жестоки, несправедливы, бесчеловечны… Моему благородному отцу с трудом удалось тогда заставить меня повторять за ним слова Иова: ‘Бог дал, Бог и взял’. И вот даже такие ужасные несчастья легки в сравнении с неизвестностью. О мертвых можно сказать: ‘Они перестали страдать, они получили заслуженную награду на лоне Предвечного’. Но как утешиться, как примириться с мыслью, что мать страдает где-нибудь, одинокая, снедаемая горем, что дети оставлены без всякой поддержки, лишены, быть может, даже куска хлеба!..
Только усиленной работой мне удается прогнать мои черные мысли. Много страданий вижу я вокруг себя и, стараясь облегчить их, думаю: ‘Может быть, в эту самую минуту другая женщина ухаживает за моей матерью или за маленькими братьями так, как я за этими несчастными’. Это хоть немного успокаивает меня. Меня поддерживает еще одно: я знаю их характер, они будут страдать, умрут даже все до последнего, но не сделают ничего недостойного имени, которое мы носим. Все они родились патриотами и героями, от главы семьи до четырехлетнего мальчугана, у которого в голове-то всего еще дюжина мыслей… Если бы ты знала, милая Колетта, каков наш род!
Вы тоже можете гордиться нами, потому что и наши предки были французы.
Наши враги часто называют нас варварами, мужиками, дикарями, но мы не дикари и не варвары. Мужики, то есть земледельцы, чуждые утонченной роскоши, —пожалуй. Но мы прежде всего люди в высшем значении этого слова. Люди, выросшие в вечной опасности, из которых страдания сделали героев. Я видела этих хваленых англичан, ознакомилась с их историей, прониклась удивлением к их военным подвигам, мне известно, что они неистощимо богаты, страшно спесивы. Как же нам не гордиться тем, что мыпростые мирные земледельцы, ничтожная горсть пахарей, женщин и детей, —заставляем дрожать перед собой этих людей! Они вынуждены были выставить против нас двухсоттысячное войско, лучших своих стратегов, истощить все свои сокровища, и все-таки отступают! Уверяют, что победа все-таки останется за ними. Я не хочу этому верить. Буду надеяться до конца. Есть одно сокровище, которого не отнимут у нас ни силой, ни богатством, ни численностью войск: воспоминания о наших победах, этой блестящей страницы вистории.
Среди массы пленных, томящихся в Моддерфонтэне, я встретила вашего храброго соотечественника, капитана Рено. Сражаясь за буров, он лишился правой руки. Да воздаст ему Бог сторицей завесе, что он сделал для нас! Наш лагерь не представляет из себя госпиталя, но сюда временно присылают раненых и пленных. Когда я узнала, что капитан находится здесь,япопросила разрешения оказать ему помощь. Когда выяснилось, что нельзя обойтись без ампутации руки,яприсутствовала при операции, которую он перенес мужественно, не желая, чтобы его хлороформировали. Он быстро поправился и был отпущен на свободу. Уже одно то, что он француз, много значило в моих глазах, можете судить, как я заинтересовалась им, когда узнала, что он близкий друг семьи Массе, что он знал всех вас еще детьми. Я рассказала ему о вашем пребывании здесь, о самоотверженной деятельности ваших братьев в качестве фельдшеров, —пребывание вашей семьи оставило в сердце буров неизгладимое воспоминание. Я сказала ему также, что страстно желаю переписываться с вами, и он обещал мне, что тотчас же по возвращении в Париж передаст вам это письмо. Остается всего несколько минут до его отъезда. День начался сегодня так печально: много больных и умерших. Хотя мне и жалко, что с отъездом капитана я лишаюсь друга, который напоминает мне вашу веселую, любезную, чисто французскую дружбу, но я рада за него. Мы, скромные земледельцы, утратили грацию светского обращения наших предков. Бедные гугеноты оставили этот внешний лоск вместе с покинутым ими имуществом, уезжая в изгнание, они взяли с собою единственное сокровищесвободу совести. Мы не светские люди, но умеем ценить светское обращение. Вспомните, каким успехом пользовался здесь Жерар, его остроумие и веселость были оценены в грубых палатках буров не меньше, чем в парижских салонах. Ваш уважаемый отец, ваша дорогая матушка, Лина, Тотти… Ах! Разве мы не сумели всех вас ценить, как вы того заслуживаете? Дорогие друзья! Увижу ли я вас когда-нибудь? Передайте им всем мой сердечный привет. Скажите Анри, что если нам не суждено увидеться на земле, я твердо верю, что мы, исполнив свой долг в этой жизни, свидимся в лучшем мире.
Николь Мовилен’.

ГЛАВА III. Семейные волнения

Овладевшие Анри во время чтения этого письма гнев и отчаяние не поддаются описанию. Как! Он здесь медлит, откладывает свой отъезд, в то время, как его героиня-невеста и ее семья, которую он так любит, борются, сражаются, умирают!
Долго Жерар ходил с ним взад и вперед по саду, молчаливо выслушивая его горькие сетования и в душе сочувствуя его горю. Когда прошли первые порывы отчаяния, он попробовал заговорить о надежде и терпении. Впрочем, слова его звучали не слишком убедительно.
— Нет, нет, — говорил Анри, — я больше не останусь здесь ни минуты! Я уеду завтра, сегодня вечером, сейчас! Матушка не может требовать от меня такой жертвы. Ты знаешь, чего мне стоило согласиться на ее просьбы и ради нее покинуть Трансвааль, хотя чувство, долг, самолюбие — все повелевало мне остаться там. Мне пришлось сыграть не слишком завидную роль друга, который стушевался в минуту опасности!
Прочитали? Поделиться с друзьями:
Электронная библиотека