РАЗСКАЗЫ
Пьера Милля.
Переводъ съ французскаго А. Полоцкой.
V.
Месть за Ватерлоо.
V.
Месть за Ватерлоо.
‘Русское Богатство’, No 8, 1912
Месть за Ватерлоо, Милль Пьер, Год: 1912
Время на прочтение: 6 минут(ы)
Несомннно, что скандалъ на бульвар былъ вызванъ этимъ англичаниномъ,— одтымъ, какъ джентльменъ: онъ былъ явно пьянъ, и въ опьяненіи его былъ размахъ, была фантазія. Прежде всего онъ позвалъ извозчика — не потому, чтобы ему было трудно держаться на ногахъ: напротивъ, онъ держался очень прямо и съ великолпной гордостью выпрямлялъ свою шестифутовую фигуру. Но, я думаю, ему казалось, что въ карет онъ скоре попадетъ въ другое мсто, гд найдетъ другое шампанское. Онъ не принялъ въ разсчетъ великолпныхъ вдохновеній своего мозга. Многочисленные соціологи отдавали справедливость британской націи: она любитъ дйствіе. А мы знаемъ, что хмель развертываетъ природныя дарованія человка, доводитъ ихъ до пароксизма. Этотъ англичанинъ долженъ былъ быть великодушной и сострадательной натурой, къ тому-же ему было жарко. Для начала у него явилось желаніе ссть на козлы, чтобы освжиться. Затмъ онъ подумалъ, что кучеру, наоборотъ, должно было надость длать вчно одно и то-же, и онъ вжливо предложилъ ему занять мсто на подушкахъ кареты, а ему, передать возжи. Надо-же было бдняг какое-нибудь разнообразіе! Кучеръ, которому было хорошо заплачено, счелъ своимъ долгомъ пойти навстрчу желаніямъ сдока. Нельзя себ представить ничего боле удивительнаго, какъ чувствительность нкоторыхъ лошадей, давно привыкшихъ къ удиламъ. Право, это своего рода телепатія! Съ того момента, какъ возжи перешли къ англичанину, лошадь начала вести себя, какъ пьяная. Она описывала на торцовой мостовой самыя необыкновенныя фигуры, мняла направленіе самымъ капризнымъ образомъ. Англичанинъ не понималъ причины этого, но его сердце утопало въ нжности, изъ явленій, которыя были передъ его глазами, онъ просто сдлалъ выводъ, что бдная лошадь устала. Повидимому, устала еще больше, чмъ самъ кучеръ, а онъ подумалъ о человк прежде, чмъ о животномъ! Онъ ршилъ загладить эту несправедливость.
Въ этотъ-то моментъ Барнаво и я и увидли его. Выпрягши лошадь съ быстротой, указывавшей на дйствительныя познанія въ области гиппологіи, англичанинъ старался заставить ее войти въ карету.
Лошадь не хотла. Несомннно, она находила, что карета недостаточно велика. Но я убжденъ, что, кром того, у нея было чувство приличія, и что она хотла, какъ этого требуетъ благопристойность, остаться на своемъ мст. Право, у нея былъ шокированный видъ. У кучера тоже. Его сдокъ надолъ ему. Я предполагаю, что онъ выразилъ это мнніе въ довольно энергичной форм, потому что англичанинъ самымъ неоспоримымъ образомъ показалъ ему свое превосходство въ искусств бокса.
Слдствіемъ этого было пробужденіе въ публик національныхъ чувствъ. Англичанинъ, раздавленный численнымъ превосходствомъ, нсколько минутъ боролся съ неукротимой энергіей, онъ погибъ-бы въ этой неравной борьб, еслибы его не спасло вмшательство полиціи. Но больше всего во всей этой исторіи меня удивило безразличіе Барнаво,— безразличіе, которое не было въ его привычкахъ. У Барнаво есть инстинктъ справедливости, по крайней мр во всемъ, что касается борьбы, его снисходительность къ людямъ, не отличающимся добродтелью трезвости, объясняется личными воспоминаніями и тмъ принципомъ, что не слдуетъ укорять другихъ за грхи, отъ которыхъ не свободенъ самъ, наконецъ онъ любитъ естественныя проявленія геніальности. И однако онъ презрительнымъ окомъ взиралъ на этого несчастнаго англичанина, котораго его героизмъ и фантазія довели до участка. Я горько упрекнулъ его въ этомъ: онъ казался мн недостойнымъ самого себя.
— Потому, что это англичанинъ!— сухо отвтилъ Барнаво.— Я ихъ не люблю.
— Барнаво, — сказалъ я ему:— вдь они наши друзья почти союзники! Не проявляйте личныхъ пристрастій въ политик.
— Я не проявляю личныхъ пристрастій въ политик,— возразилъ Барнаво.— Но англичане мн противны, потому что, по ихнему, имъ все можно, а другимъ нельзя. Они понимаютъ только своихъ и находятъ извиненія только для своихъ. Другіе народы должны всегда вести себя хорошо. Это несправедливо! Я зналъ когда-то дядю Барбье сапера…
Я порылся въ своей памяти.
— Барбье… Тотъ, который былъ въ Либревилл?
— Онъ былъ въ Либревилл, — отвтилъ Барнаво,— но потомъ его перевели въ Обокъ. Тамъ съ нимъ и приключилась эта бда. Вы, наврно, помните его! Что это былъ за молодчина! Я такъ и представляю себ его съ его большой бородой, съ кускомъ мла, который онъ всегда носилъ у себя въ карман и которымъ чистилъ свою каску и полотняные башмаки, какъ только замчалъ на нихъ пятнышко, царапинку, какой-нибудь пустякъ… и съ кусочкомъ кожи, которымъ онъ теръ свои мдныя пуговицы. Это былъ солдатъ, настоящій солдатъ, хотя только саперъ, и въ то-же время чиновникъ! Почеркъ дяди Барбье! Одна буква была какъ другая, а когда ему нужно было написать заглавную букву, онъ выдлывалъ перомъ такія финты, точно фехтмейстеръ, который собирается проткнуть васъ шпагой… Такъ вотъ его и назначили охранять Обокъ.
— Но вдь въ Обок нтъ больше никого!— замтилъ я.— Вотъ уже двадцать лтъ, какъ въ министерств удостоили замтить, что Обокъ недоразумніе, большое административное и географическое недоразумніе, и что ему слдуетъ предпочесть Джибути.
— Потому-то туда и назначили дядю Барбье,— продолжалъ Барнаво,— Вы знаете, что Обокъ устраивали на широкую ногу. Тамъ былъ губернаторскій дворецъ, госпиталь, нчто въ род казармы для администраціи, тюрьма,— все, что нужно, чтобы колонія была счастлива,— и четыре пальмы, которыя надо было все время поливать, потому что въ этой стран естественнымъ образомъ ничто не произростаетъ. Когда ршено было перехать въ Джибути, туда перевезли все, что могли: госпитальныя кровати, окна и двери губернаторскаго дворца и домовъ и даже пушку. Но вдь принципы священны. Существуетъ принципъ, по которому, если французское знамя развевалось однажды на какомъ-нибудь пункт земного шара, оно должно продолжать развваться на немъ во вки вковъ. Дядя Барбье долженъ былъ охранять знамя. У него не было никакого другого дла: охранять знамя, да еще поливать пальмы, у которыхъ всегда была жажда,— вотъ все, что отъ него требовалось. И онъ былъ совершенно одинъ, вы понимаете, совершенно одинъ! Ни одного благо, кром него, никого, кром аскари, сомалійскихъ милиціонеровъ, у которыхъ съ самаго рожденія лица, какъ у стариковъ. Должно быть, ихъ высушиваетъ солнце, они въ этомъ не виноваты: это — самая жаркая страна на свт. Въ конц-концовъ они научились маршировать, какъ настоящіе гвардейцы, дяд Барбье они повиновались безпрекословно. Отъ времени до времени онъ уводилъ ихъ въ пески въ экспедицію противъ предполагаемаго врага и читалъ имъ великолпныя лекціи о стратегическомъ искусств Наполеона Перваго и объ ихъ долг пожертвовать своей жизнью, чтобы уничтожить враговъ Франціи.
‘Это васъ удивляетъ? Дло, видите-ли, въ томъ, что онъ сошелъ съ ума. Вроятно, отъ солнца, но главнымъ образомъ отъ жизни въ одиночеств, безъ одной живой души, съ которой онъ могъ бы поговорить по-человчески. Помшался онъ на томъ, что онъ генералъ-губернаторъ Пустыни, и что, какъ вс генералъ-губернаторы, онъ не обязанъ отчетомъ никому, кром министра и инспекторовъ колоній. Вотъ почему, даже когда прізжали инспектора колоній, они не могли замтить, что онъ спятилъ. Онъ былъ очень вжливъ съ ними, угощалъ ихъ обдомъ и даже доставалъ изъ погреба лишнюю бутылку вина. Но если они узжали, не выпивъ всей бутылки, онъ ставилъ ее опять въ погребъ съ такой, сдланной самымъ лучшимъ почеркомъ, надписью, ‘Бутылка, оставленная въ такомъ состояніи господиномъ инспекторомъ’. По его мннію, хорошіе финансы достигаются благодаря надписямъ. Онъ бесдовалъ съ инспекторами о величіи Франціи и о своихъ проектахъ управленія Пустыней, но это длало его симпатичнымъ, и въ сравненіи съ кучей другихъ онъ казался невиннымъ ребенкомъ.
Такъ оно и продолжалось… Такъ продолжалось до того дня, когда вмсто инспектора въ Обокъ пріхалъ на своей яхт англичанинъ, богатый англичанинъ. Я думаю, что онъ проходилъ Красное море по дорог въ Индію, и ему пришла въ голову фантазія остановиться въ Обок.
‘Дядя Барбье былъ почтителенъ съ инспекторами. Я вамъ это говорилъ. Но по отношенію къ англичанину, который не былъ даже чиновникомъ, онъ былъ только губернаторомъ Пустыни, былъ привтливъ и… и… Какъ вы говорите, когда съ вами кто-нибудь говоритъ съ такимъ видомъ, какъ будто онъ выше васъ?
— Снисходителенъ,— подсказалъ я.
— ‘Снисходителенъ. Онъ принялъ англичанина, который предупредилъ его о своемъ визит, стоя на маленькой пристани, дерево которой немного сгнило, но это не было видно, потому что сваи была вс покрыты ракушками. На немъ былъ суконный вицмундиръ,— это въ пятьдесятъ-то градусовъ въ тни! А его солдаты взяли на караулъ. Англичанинъ протянулъ руку, но Барбье держалъ свои руки по швамъ, затмъ онъ отдалъ честь и скомандовалъ:
— ‘Ружья вольно!
‘Милиціонеры опустили ружья, англичанинъ былъ польщенъ. И правда, въ пріем, который ему устроили, было что-то царственное. Но, когда онъ захотлъ осмотрть окрестности, дядя Барбье отвтилъ ему, что это невозможно по причинамъ политическаго характера. Англичанинъ удивился, но не разсердился, потому что дядя Барбье, отдавая ему честь, сказалъ:
— ‘Милордъ, Франція считаетъ своимъ долгомъ пригласить васъ на обдъ!
‘Обдъ былъ на славу. Дядя Барбье самъ написалъ меню, а каждое блюдо приносилъ его слуга въ сопровожденіи четырехъ солдатъ съ ружьями на перевсъ. Когда слуга, ставилъ блюдо на столъ, аскари брали на караулъ, а когда дядя Барбье чокался съ англичаниномъ, говоря:— Здоровье вашей дамы!— аскарійскій рожокъ трубилъ зорю.
‘Англичанинъ веллъ принести ящикъ своего собственнаго шампанскаго, но дядя Барбье отказался отъ него, пояснивъ, что не можетъ ничего принять изъ опасенія быть обвиненнымъ въ подкупности, и что они будутъ пить, сколько угодно, шампанскаго Франціи, съ условіемъ, что англичанинъ подтвердитъ истребленіе доставленныхъ ему бутылокъ, расписавшись въ спеціальной книг ‘случайныхъ постителей, иностранцевъ, потерпвшихъ кораблекрушеніе и т. п.’. Англичанинъ расписался и пилъ вволю, думая, что у него просто попросили его автографъ. Когда онъ поднялся уходить, была полночь. И тогда-то дядя Барбье крикнулъ:
— ‘Вы думаете, что это пройдетъ такъ? Милордъ, это не пройдетъ такъ!
‘Англичанинъ подумалъ, что надо за что-то заплатить, и спросилъ,— сколько.
— ‘Ничего!— отвтилъ дядя Барбье.— Но я долженъ отомстить за Ватерлоо!
‘Англичанинъ ничего не понималъ. Но дядя Барбье, повернувшись къ слуг, четыремъ милиціонерамъ и трубачу, сказалъ имъ:
— ‘Стража! Отвести этого человка въ казематъ.
‘И англичанина отвели въ казематъ,— закончилъ Барнаво.— Если бы эту штуку выкинулъ онъ самъ, онъ нашелъ-бы ее очень забавной. Теперь-же онъ заявилъ, что въ его лиц оскорбили Британскую державу. Онъ отправилъ своему консулу жалобу, онъ заставилъ говорить объ этомъ въ газетахъ, и дядя Барбье былъ разжалованъ. Вернувшись во Францію, онъ сталъ думать, говорить, отвчать, какъ вс. Онъ выздоровлъ, и когда онъ клялся, что ничего не помнитъ, никто не понялъ, что онъ былъ сумасшедшимъ, никто ему не поврилъ! Поэтому-то у меня нтъ жалости къ англичанамъ, когда они пьяны. Они не чувствуютъ ея къ намъ. Этотъ народъ не знаетъ милосердія’.