ПОВСТИ, РАЗСКАЗЫ
и
ДРАМАТИЧЕСКІЯ СОЧИНЕНІЯ.
Н. А. ЛЕЙКИНА.
С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
ИЗДАНІЕ КНИГОПРОДАВЦА K. Н. ПЛОТНИКОВА.
1871.
НАШИ ПИТЕРСКІЕ.
X.
МАСТЕРИЧКА
Мастеричка, Лейкин Николай Александрович, Год: 1871
Время на прочтение: 6 минут(ы)
День былъ душный и жаркій. Солнце накаливало тротуары. Прохожіе изнемогали отъ жара, шли какимъ-то медленнымъ шагомъ и то и дло, что отирали платками струившійся по лицу потъ. Нкоторые снимали шляпы и фуражки, но солнце жгло еще боле,— и рады были легкому втерку, который даже и не освжалъ, а только подымалъ съ мостовой пыль и истолченный колесами конскій навозъ и залплялъ имъ глаза. Солнечные лучи, ударяя въ блыя и желтыя стны домовъ, не позволяли взглянуть на нихъ и слпили глаза, а между тмъ на большой Садовой, какъ и всегда, была суетня. Экипажи обгоняли другъ друга, извощики стегали своихъ измученныхъ клячъ, тащилась общественная карета съ надписью: ‘Пески и Садовая’, шли разнощики съ лотками, бадьями и корзинами, а молодцы на Александровской и Маріинской линіяхъ такъ и зазывали, такъ и тащили къ себ въ лавки покупателей. На двор противъ банка жгли обвтшалые кредитные билеты. Пахло гарью и чадомъ. Сторожа засовывали въ ршетчатую желзную печь кочерги и поворачивали горвшія пачки. Въ отдаленіи стояли директоры, курили сигары и укрывались отъ солнца зонтиками. У ршотки толпился народъ и смотрлъ на эту церемонію. Тутъ были солдаты, бабы, мастеровые мальчики въ тиковыхъ халатахъ, мужикъ съ подоткнутымъ передникомъ и съ корзиною на голов, надтою на подобіе кибитки, и даже какой-то чиновникъ съ кокардой на фуражк и съ портфелемъ подъ мышкой. Сквозь толпу пробилась къ ршотк двочка лтъ четырнадцати, въ ситцевомъ плать и въ платк, накинутомъ на голову. Въ рукахъ у ней была небольшая пачка, обвязанная тесемкой.
Тутъ же у ршотки расположился и торговецъ образками, крестиками и картинками, намалеванными красной, желтой и зеленой красками. Народъ, посмотрвъ на сжиганіе бумажекъ, отодвигался и разсматривалъ образки. Въ толп шли разговоры.
— Эхъ, жгутъ-то, кабы да намъ! говорилъ смотрвшій на горвшіе бумажки мужикъ съ корзиной на голов и улыбнулся.— Поди-ка сунься, можетъ и дадутъ, замтилъ солдатъ съ узелкомъ въ рук.— Въ загривокъ достанется. Казна-то не свой братъ… Эхъ ты, деревня!.. Кабы да намъ! передразнилъ онъ его.
— Не лайся, служба, мы не деревенскіе, семнадцатый годъ въ Питер маемся. Ты шутки не понимаешь, мы тоже кое-что смыслимъ, отвчалъ обидвшійся мужикъ и сталъ отходить.
— Питерскій, а несообразность говоришь, бормоталъ ему въ слдъ солдатъ.
— Ужасти, какъ мерзко пахнетъ, противно стоять даже… Съ души воротитъ, обратился какой-то мастеровой къ баб, покрытой расписнымъ фуляровымъ платкомъ, но не отошелъ, а уткнулъ носъ прямо въ ршотку.
— И жара же, страсти Божіи… Смаялась совсмъ, заговорила баба.— Въ деревняхъ теперь это, какъ лсамъ горть, такъ и запахнетъ вотъ эдакимъ… Пойти себ… А что есть у тебя, почтенненькій, Егорья бы мн надо, обратилась она къ продавцу образковъ.
— Егорія нтъ… Крестиковъ кипарисныхъ не надоли, настоящіе Кіевскіе есть…
— Нтъ, не надо, отвчала баба и. отошла прочь.
Народъ подходилъ къ ршотк, стоялъ, толковалъ и продолжалъ путь…
Въ толп послышался чей-то слезливый голосъ. Плакала двочка, протискавшаяся къ ршотк. Народъ пересталъ обращать вниманіе на горвшія бумажки и окружилъ ее. Начались разспросы.
— Пачку держала въ рукахъ, положила ее передъ собой на ршотку, глядь, а ее и нтъ?.. разсказывала двочка, всхлипывая отъ слезъ.
— Эка, бдная!— Теперича, поди, мать изобьетъ!— И кто это стянулъ? Есть ли крестъ на человк!— Здсь плохо не клади,— слимонятъ!— Мсто бойкое, зазваешься, такъ и штаны снимутъ! говорили въ толп.!
— Да ты кто такая? Въ мастеричкахъ, что ли, служишь? приставалъ къ двочк какой-то парень въ картуз и въ сибирк.
— У мадамы… шляпки шьемъ, отвчала та, плача на взрыдъ.
— Гд мадамъ-то живетъ? Нмка она, что ли?
— Нмка…
— Эти нмки, братцы, страсти, какія ехидныя!.. Теперича, на Вознесенскомъ есть одна, началъ разсказывать кто-то.
— Что въ пачк-то было?
— Ленты… только что купила. Рубль семьдесятъ пять дала, и вдругъ… Бда мн теперь!
— Какъ мадаму-то звать? Злющая она, или нтъ? Поди, выдерутъ тебя? приставалъ къ двочк все тотъ же парень.
Но двочка уже перестала отвчать, а только плакала.
— Обыскать бы сейчасъ, какъ спохватилась, а теперь поздно… слышалось въ толп.
— Ладно, начинай! Я первый сапоги сниму! возвышалъ кто-то голосъ.— А нтъ, пусть въ кварталъ объявитъ!
— Утекать лучше, а то еще попадешься тутъ, говорили нкоторые и отходили.
Толпа все росла и росла. Каждый останавливался и спрашивалъ, въ чемъ дло. Къ толп подошелъ городовой и разогналъ народъ.
— Ступай, двочка, ступай съ Богомъ! Плачь не плачь, а длать нечего, уговаривалъ онъ ее.
Двочка отошла нсколько шаговъ, но остановилась и заплакала. Прохожіе опять начали приставать къ ней, спрашивали ее, въ чемъ дло, качали головой, давали совты и отходили.
Прошли два франта, узнали отъ городоваго исторію слезъ двочки и пошли дале.
Кто-то даже сунулъ въ руку двочки пятиалтынный. Прозжавшая въ карет дама, увидавъ ее, остановилась, подозвала ее къ окну кареты, спросила, какъ ее зовутъ, и узнавъ, что Дашей, дала ей пару баргамотъ, сморкнулась, отерла слезу и ухала.
Вс вдь сочувствовали двочк!
Долго стояла Даша, прислонившисъ къ банковой ршотк, и думала, что ей длать. Страхъ и горе сжимали ей горло и мшали слезамъ. Она знала наврное, что хозяйка побьетъ ее, і побьетъ не разъ, не два, а ужъ выместитъ свои деньги. Она знала это по опыту. По Садовой прозжали экипажи, прохалъ вагонъ конно-желзной дороги, звеня что есть мочи, провели скованнаго по рукамъ по ногамъ арестанта. Гремли тяжолыя цпи, народъ подбгалъ въ арестанту и подавалъ ему булки, сайки, калачи и деньги, но Даша ничего этого не видала и не слыхала, она сосредоточилась на своемъ гор, на мысли, что ей длать. Къ хозяйк она боялась идти. Долго думала она, и наконецъ ршилась отправиться въ какой-то своей дальней родственниц, занимавшейся поденной работой въ род стирки, мытья половъ, и тому подобнаго, и просить у ней столь необходимыя рубль семдесять пять копекъ.
Родственница Даши жила на Пескахъ и нанимала уголъ у какого-то наборщика изъ казенной типографіи. Всю дорогу Даша творила молитву и наконецъ добрела до воротъ дома, гд жила родственница. Даша вошла на дворъ. Дворъ былъ грязный, не мощеный: валялись какія-то разбитыя бочки, доски, лежали бревна, навозъ, щебень. Въ кучахъ мусору рылись куры. За угломъ лаяла сиплымъ басомъ цпная собака. Къ Даш подошелъ щенокъ съ большой головой, робко понюхалъ подолъ ея платья, тявкнулъ и какъ-то бокомъ отошелъ отъ нея. Даша взобралась по лстниц, уставленной помойными ушатами и дровами, въ третій этажъ и вошла въ квартиру. Въ кухн квартирная хозяйка гладила блье. На полу въ корзин сидлъ двухлтній ребенокъ въ одной рубашенк и лъ ломоть чернаго хлба, намазанный патокой, другой, немного побольше, съ такимъ же ломтемъ, возилъ по комнат привязанный къ веревк старый башмакъ.
— Здравствуйте, тетенька Прасковья! Тетенька Ульяна дома? спросила Даша квартирную хозяйку.
— Нтъ, нту… Стирать ушла. Къ какой-то купчих въ Новую Деревню на дачу… отвчала Прасковья, пристально глядя на Дашу и, помусливъ палецъ, ткнула имъ въ горячій утюгъ.— Что это ты, Даша?.. Праздники у васъ, что ли?
— Нтъ, такъ… Тетеньку видть нужно, проговорила Даша и замолчала.
Губы ея тряслись, изъ глазъ выступали слезы.
— Что это ты такая?.. Что съ тобой?..
Даша ничего не отвчала и заплакала на взрыдъ.
— Что съ тобой? Да скажи толкомъ, что такимъ истуканомъ стоишь! приставала въ ней Прасковья.
— Горе у меня, горе…— Покупку потеряла… Украли… чуть могла выговорить двушка, и только черезъ нсколько времени, придя въ себя, подробно разсказала про свое несчастіе.
— Нтъ, нтъ… Сегодня тетка Ульяна и ночевать не придетъ. Разв завтра, къ вечеру, говорила, въ раздумьи Прасковья.— Экая ты какая… Какъ же такъ можно!.. Денегъ теб надо, знаю, да взять-то негд. У меня-то нтъ. Мужъ бы былъ, такъ такъ… Вотъ и не велики бы, кажись, деньги, а гд ихъ возьмешь?.. хочешь кофейку’? Славный такой кофей! Съ сухарями напою…
— Не хочу…
— Экая ты бдная, право!.. медленно качая головой и приложа руку къ щек, говорила Прасковья.— Чтожъ, повинись хозяйк, можетъ статься, и проститъ.. Выпей кофейку-то, прибавила она, помолчавъ.
— Прощайте, сказала Даша и вышла на лстницу.
— Я скажу завтра тетк-то, какъ она придетъ. Можетъ статься, она и понавдается къ теб, кричала ей въ слдъ Прасковья.
Даша отправилась прямо домой. Когда она вошла на свой дворъ и увидала у входа на лстницу вывску, на которой была нарисована шляпка и указывающая рука въ синемъ рукав, сердце ея болзненно сжалось. У окна сидли мастерицы и шили,
— Дашка идетъ! закричали он, увидавъ ее, идущую по двору.
Изъ окна выглянула голова самой хозяйки и тотчасъ же спряталась.
Даша начала взбираться по лстниц. Въ четвертомъ этаж она остановилась передъ дверью, на которой была прибита желзная ленточка съ надписью: Моды и Платья М-ъ Шнауце, перекрестилась, взялась за ручку и отворила дверь. Въ прихожей ее уже ждала сама хозяйка, мадамъ Шнауце. Она стояла, подбоченившись.
— Гд была, каналья? Гд таскалась? спросила она Дашу съ замтнымъ нмецкимъ выговоромъ.
Даша упала ей въ ноги и призналась въ чемъ дло.
— Пошла на мсто! Пошла въ мастерскую! сурово и хладнокровно сказала ей хозяйка.
Даша вошла въ мастерскую, сла на свое мсто и начала сбирать какую-то оборку.
— Экая ты какая!.. Какъ же можно такъ ротъ розвать!.. говорили мастерицы.
Даша молчала. Слезы рябили ей глаза. Она колола иголкой пальцы.
Прошло пять минутъ. Въ мастерскую заглянула голова хозяйки.
— Даша, поди-ка сюда! проговорила она.
Даша вздрогнула, поблднла, но не тронулась съ мста. Хозяйка сказала это хотя и спокойно, но въ голос ея слышалось что-то недоброе, гадкое.
— Поди же сюда! повторила она опять уже громче.
Даша все сидла.
— Ага, нейдешь! знаешь въ чемъ дло! Догадалась! закричала хозяйка, вбжала въ комнату и схватила Дашу за руку. Въ другой рук у ней была толстая веревка, свернутая вдвое.
Даша взвизгнула, вырвалась отъ нее и побжала въ кухню. Хозяйка за ней. Даша стала прятаться по угламъ, хозяйка настигла ее. Голова у Даши помутилась. Видя, что ей невозможно избжать побоевъ, она вскочила на подоконникъ открытаго окна, и прежде чмъ хозяйка успла замахнуться веревкой, она выбросилась за окно.
Черезъ три дня въ полицейской газет стояло:
Такой-то части, такого-то квартала, изъ дому такого-то, проживающая въ учень у ревельской урожденки Амаліи Карловой Шнауце, солдатская дочь Дарья Иванова, 14 лтъ, выбросилась изъ окошка четвертаго этажа на мостовую и убилась до смерти. О дл этомъ производится строгое слдствіе.
Петербуржцы читали и ужасались. Дамы слезились. Нкоторые говорили, что намъ необходимъ строгій надзоръ за хозяевами, имющими учениковъ и ученицъ. Поговорили дня два и — оставили, а черезъ недлю и совсмъ была забыта эта исторія.