ПОВСТИ, РАЗСКАЗЫ
и
ДРАМАТИЧЕСКІЯ СОЧИНЕНІЯ.
Н. А. ЛЕЙКИНА.
С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
ИЗДАНІЕ КНИГОПРОДАВЦА K. Н. ПЛОТНИКОВА.
1871.
НАШИ ПИТЕРСКІЕ.
XI.
ЛИХАЧЪ.
Лихач, Лейкин Николай Александрович, Год: 1871
Время на прочтение: 6 минут(ы)
Морозное и туманное утро превратилось въ день. Первый часъ. Изъ трубъ валитъ дымъ не срой, а какой-то буро-красноватый и лниво разсивается въ воздух. По Разъзжей улиц бгутъ съ судками въ рукахъ лавошные мальчики, они тащатъ для прикащиковъ обдъ. Заиндевли воротники ихъ заячьихъ тулуповъ, озябли уши, носы, а они такъ и бгутъ, такъ и припрыгиваютъ, передавая изъ уставшей руки въ другую руку, тяжеловсные судки. Главная торговля въ Ямскомъ рынк кончилась. Кухарки и хозяйки купили, что имъ было нужно къ обду, и принялись дома за стряпню. Изъ лавки вышли два торговца въ енотовыхъ шубахъ съ воротниками, поднятыми ‘кибиткою’. Они переходили улицу и направлялись въ трактиръ пить чай.,
— Чтожь мы двое-то идемъ? проговорилъ одинъ изъ нихъ.— Возьмемъ Парамона Ивановича,— на восемнадцать копекъ и напьемся.
— Ладно, отвчалъ другой.— Парамонъ Иванычъ въ лавк? крикнулъ онъ съ середины улицы молодцу, который сметалъ около лавки съ тротуара снгъ.
— Никакъ нтъ-съ. Въ трактиръ чайкомъ баловаться ушли, отвчалъ молодецъ, переставъ мести, и изъ учтивости передвинулъ шапку съ праваго бока на лвый.
— Что такъ рано?
— Не могу знать-съ третій разъ сегодня. Сначала такъ отъ скуки ходили, потомъ землякъ ихній приходилъ, а теперь съ письмоводителемъ изъ участка ушли.
Торговцы остановились посреди улицы и стали соображать, кого бы пригласить съ собой въ трактиръ. Молодецъ посмотрлъ имъ въ слдъ, сморкнулся въ руку, отряхнулъ ее о нагольный тулупъ, и отеревъ носъ полотнянымъ передникомъ, принялся снова мести тротуаръ. А торговцы все стояли посреди улицы да толковали. Прозжали шажкомъ къ колод на биржу два извощика лихача и чуть не нахали на торговцевъ.
— Что посередь улицы-то стали,— здсь не деревня!.. Народъ прозжаетъ, проговорилъ одинъ изъ лихачей, и пріостановивъ лошадь свернулъ въ сторону.
Оторопвшіе торговцы начали ругаться, а лихачи похали своей дорогой. ‘Гужедъ! Мазурикъ’! доносится до лихачей, а они все дутъ да дутъ, не обращаютъ вниманія на ругань и перекидываются межу собою словами. Одинъ даже папироску куритъ. Мрнымъ шагомъ и гордо выступаютъ ихъ холеные чистые рысаки, потрясаютъ головами и фыркаютъ. Ухарски, какъ-то бокомъ прислонившись къ плетенымъ-санямъ сидятъ лихачи. Платье на нихъ съ иголочки, новыя бархатныя шапки, на одномъ голубая, на другомъ пунцовая. Одинъ изъ нихъ среднихъ лтъ съ окладистой черной бородой, другой безъ бороды, съ серьгою въ ух, ухарскій парень лтъ двадцати.
— Вотъ въ этомъ дом направо, у меня сдокъ жилъ, говорилъ лихачъ съ черной бородой и махнулъ пунцовой шапкой на трехъ-этажный домъ.— Купчикъ одинъ. Завсегда ее мной здилъ. Платилъ — не жался, только, говоритъ, покатай ты меня въ свое удовольствіе. Ужь и каталъ же я его! Бывало идетъ мимо колоды, а я ему и скажу: Федоръ Иванычъ, выручка нониче плоха, дайте что ни-на-есть съ руки,— зазжу посл. Дастъ синюху. Одно бывало: никогда поздивши у своихъ воротъ не останавливался. Своихъ боялся. Отецъ у него, надо статься, ехидный. Остановится у Пяти угловъ, а до дому пшкомъ идетъ. Самъ бывало гд пьетъ,.— и мн высылаетъ. Шампанскимъ поилъ. Кутилъ онъ. Посл ему отецъ хвостъ поприжалъ. Задолжалъ онъ мн рублевъ сорокъ, тридцать отдалъ, а десять и по теперь за нимъ. Товарищъ его со мной какъ-то на Крестовскій здилъ, я его и спрашиваю, гд, говорю Федоръ Иванычъ нониче? А онъ смется, да и говоритъ мн: на святыя, говоритъ, воды его отецъ послалъ, на Валаамъ къ монахамъ, чтобъ остепенился. А важный купчикъ былъ! посадитъ это бывало въ сани свою мамзель, а самъ со мной на облучокъ сядетъ, возметъ вожжи, да и запаливаетъ. Ужасти какъ любилъ править!
— Да, эдакіе рдки. У меня вотъ одинъ сдокъ есть, изъ гостинаго онъ, прикащикъ, говорилъ другой лихачъ:— теперь третье воскресенье со.мной въ Николаевскую здитъ и все мимо одного дома. У окна тамъ дамочка сидитъ, надо статься купчиха. Продемъ мимо, онъ ей поклонится, а она ему. Потомъ опятъ назадъ, потомъ съ саней сойдетъ, пшкомъ мимо оконъ пройдетъ, а я за нимъ шагомъ ду. Да такъ раза три, четыре… На послдахъ велитъ во всю прыть мимо тонъ скакать, сдлаетъ ей рукой и шабашъ!
— Ростится, замтилъ лихачъ съ черной бородой — надо статься, свататься хочетъ… Ну я направо. Мн въ Итальянскую къ Берт Федоровн надо… Къ двумъ часамъ велла прізжать. Поди къ своему гусару подетъ, а посл по Невскому кататься будетъ. Прощай! Ты къ колод?
— Къ колод…
Молодой лихачъ подъхалъ къ своей колод къ Аничкину мосту, разнуздалъ лошадь и привязалъ ее.
— Ивану Степанычу! дружески привтствовалъ его городовой, стоящій на углу, и протянулъ руку.
— Максимычу поклонъ! отвчалъ лихачъ, хлопнувъ его порук.
— Что поздно?
— Успю еще назябнуться-то! Коего жида здсь длать! Наша выручка съ четырехъ часовъ. А что, разв кто спрашивалъ?
— Нтъ, такъ…
— Ахъ дла дла! проговорилъ почему-то вздохнувъ лихачъ и началъ укрывать лошадь ковромъ.
Три часа. На Невскомъ суетня. Бжитъ народъ, прозжаютъ экипажи, гремятъ о тротуары кавалерійскіе палаши и сабли, носятся въ коляскахъ камеліи высокаго полета, ихъ обгоняютъ различные франты въ цвтныхъ кепи, въ шляпахъ и въ шапкахъ, пронесся и лихачъ съ черной бородой и разфранченной, какъ говорится, въ пухъ и прахъ Бертой Федоровной, а лихачъ Иванъ еще все безъ почину. Два раза ходилъ онъ чайку напиться, поручивъ лошадь городовому, закусилъ у саячника, а сдоковъ все нтъ, какъ нтъ. Правда, былъ одинъ сдокъ да Иванъ самъ его не повезъ. Сдокъ этотъ былъ мужчина лтъ тридцати съ красивыми бакенбардами на англійскій манеръ, одтъ по послдней мод и со стеклышкомъ въ глазу.
— Иванъ! Садись! Подемъ! крикнулъ онъ лихачу.
Лихачъ и шапкою не двинулъ, почесалъ затылокъ и проговорилъ:
— Похать-то подемте, Константинъ Павлычъ, только деньги впередъ-съ…
— Что жь ты, болванъ, не вришь мн?
— Нтъ-съ, помилуйте, какъ возможно, врю, отвчалъ съ лукавой улыбкой лихачъ: — только деньги впередъ пожалуйте, ужь у меня теперь такое заведеніе…
— Оселъ! презрительно обругалъ Константинъ Павлычъ, и заложа руки въ карманъ своего пальто, пошелъ прочь.
— Константинъ Павлычъ, когда же должокъ-то! крикнулъ ему въ слдъ лихачъ.
Тотъ не отвчалъ ни слова и не оборачивался.
— Чтожь не повезъ, спросилъ лихача городовой.
— Пускай ужъ кто другой съ нимъ детъ, а не я… Проучилъ онъ меня. Пятнадцать рублевъ за нимъ пропадаетъ. Теперь его разв какой изъ новичковъ повезетъ. Этотъ человкъ вотъ какой: ни одного лихача нтъ, кому-бы онъ долженъ не былъ. Одному, говорятъ, сто рублевъ долженъ. Прогорлый онъ какой, бсъ его знаетъ, али такъ жила…
— Просто прощалыга, замтилъ городовой и взялъ съ лотка саячника яйцо.
— Это седьмое, Агафонъ Максимычъ, проговорилъ саячникъ.
— Ну да, седьмое, отвчалъ городовой и дружески сбилъ съ саячника шапку.
На думской каланч появился красный шаръ,— сигналъ для зажиганія фонарей. Забгали фонарщики съ лстницами, начали освщаться окна магазиновъ и Невскій проспектъ заблисталъ огнями. Къ лихачу Ивану подошла барыня въ черномъ муаръ-антиковомъ плать, въ бархатной шубк и боярской шапочк.
— Иванъ, душенька, прокати въ долгъ до первыхъ денегъ, проговорила она съ замтнымъ нмецкимъ выговоромъ.— Мн только до Невскому за однимъ военнымъ погоняться…
— Такъ-то такъ, Амалія Карловна, только сегодня выручки совсмъ нтъ. Безъ почину еще…
— Прокати… Только полчаса… Ну вотъ что: я Вас скажу, онъ теб отдастъ. Скажу, что шесть рублей проздила.
— Ну садитесь! Эхъ, Амалія Карловна, ужъ только одно, что мамзель-то вы хорошая! Угощеніе съ васъ!
— Прізжай ко мн,— угощу! Обогнать его надо, Иванъ…
Они помчались.
Създилъ лихачъ съ Амаліей Карловной и опять остановился у колоды поджидать сдоковъ. Сидитъ онъ на деревянномъ обрубк, прислонясь къ ршетк набережной, покуриваетъ папироску, поглядываетъ на рысака и далеко носятся его мысли. Вспоминаетъ онъ, какъ, по шестнадцатому году, онъ былъ привезенъ дядею изъ деревни въ Петербургъ, какъ его дядя въ первый разъ пустилъ на извощичій промыселъ, давъ кой какую клячонку, рваную шапку, армякъ съ большаго мужика и развалюги-сани. Сначала Ванюшка не зналъ улицъ, сдоки его надували, здили за гривенникъ съ Песковъ на Васильевскій Островъ, иные совсмъ пропадали,— уходили въ проходной дворъ, и такъ соскакивали съ саней, не отдавши денегъ. Ванюшка ревлъ и научался. Черезъ годъ онъ ужь совсмъ искусился въ извощичей жизни, зналъ улицы, бойкія мста, пилъ по три раза въ день въ трактир чай и умлъ, при случа, содрать съ сдока лишній гривенникъ. Дядя далъ ему закладку получше. Года два проздилъ онъ такъ, дядя продалъ старыя закладки и занялся лихачествомъ. И сталъ Ванюшка Иваномъ, зафрантилъ закладкой, армякомъ, шапкой, узналъ про ‘Минерашки,’ ‘Марьину Рощу’, про ‘Шатудафлеръ,’ и водилъ гулящихъ мамзелей, гулящихъ купчиковъ, кадетиковъ и офицеровъ. Иванъ зналъ, какъ подслужиться. Купца называлъ ‘вашимъ благородіемъ,’ а кадетика и офицера ‘сіятельствомъ’ и нердко возвращался домой съ четвертной бумажкой выручки, да съ красненькой на чай.
— Эй ты, Ванюха! Иванъ! Отдай извощику!
Лихачъ вскочилъ съ обрубка. Передъ нимъ стояли извощичьи сани, изъ саней выходилъ молодой мужчина съ закрученными усами, въ бобровой шапк и въ шуб на собольихъ лапкахъ. На его указательномъ пальц блестлъ брилліантовый перстень.
— Степану Мартынычу! Господину купцу! проговорилъ лихачъ, снялъ шапку и поклонился.
— Не растобарывай! Знаешь, я этого не люблю! отдавай деньги извощику, садись и пали! Въ путь! Живо!
— Въ моментъ! Садитесь, ваше сіятельство! проговорилъ лихачъ, засуетился и ужъ черезъ полъ-минуты отъзжалъ съ Степаномъ Мартынычемъ отъ колоды.— Куда прикажите?
— Пали прямо по Невскому! Дуй!
Лихачъ ударилъ вожжами и рысакъ, ловко выбрасывая ногами, помчался по Невскому, оставляя за собою снжную пыль.
— Гуляю, Ванюха! Тятенька въ отлучк и я гуляю! Пали! говорилъ немного подгулявшій Степанъ Мартынычъ.
— Правй! лвй! Эй! кричалъ лихачъ.
Сторонились прохожіе, переходившіе улицу, сворачивали съ дороги извощики и посылали имъ въ слдъ чертей и тому подобнаго.
— Давай кнутъ и оборачивай назадъ… Извощикъ на саняхъ спитъ, огрть хочу! Важно огрю… проговорилъ Степанъ Мартынычъ.
Лихачъ обернулъ рысака, досталъ изъ саней кнутъ и подалъ сдоку.
— Поближе мимо его прозжай! Видлъ?
— Видл-съ… Останетесь довольны… Ништо ему дураку,— не спи!
Сказано — сдлано. Поровнялись съ спящимъ на саняхъ извощикомъ, взмахнулъ Степанъ Мартынычъ кнутомъ и хлыснулъ его. Отъ взмаха кнута рысакъ помчался еще шибче.
— Угодилъ! Потрафилъ! Пали! кричалъ сдокъ и ужъ благо — рука расходилась, хлыснулъ по спинамъ и двухъ прохожихъ, переходящихъ улицу.— Ванюха, ты мн по нраву пришелся: прежде съ лихачемъ Николаемъ, что по французски говоритъ, здилъ, а теперь не хочу.
— И не стоитъ съ нимъ здить, подстрекалъ лихачъ: — важничаетъ больно. Тмъ важничаетъ, что у него перстень брилліантовый на рук. Такъ вдь это онъ за долгъ взялъ, а можетъ быть и такъ отъ пьяненькаго досталось. Куда же теперь, Степанъ Мартынычъ?
— Куда хошь, только пошелъ! Я гуляю и длу конецъ!
— Въ Екатерингофъ не желаете-ли? Тамъ балъ сегодня. Живо доставлю.
— А какъ?
— Въ двадцать минутъ…
— Врешь?!
— Извольте часы замтить…
— Ладно, пали! Доставишь въ двадцать минутъ — зелену на чай, не доставишь — кнутомъ тебя холыснуть?
— Извольте на часы посмотрть!..
— Половина восьмаго. Пали!
Лихачъ ударилъ по рысаку и помчался.
‘Попалъ на сдока, думалъ онъ: — не даромъ день пропалъ.’ — Васька, выручи и угости Степана Мартыныча во все удовольствіе! кричалъ онъ рысаку и хлопалъ по немъ вожжами.