ПОВСТИ, РАЗСКАЗЫ
и
ДРАМАТИЧЕСКІЯ СОЧИНЕНІЯ.
Н. А. ЛЕЙКИНА.
С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
ИЗДАНІЕ КНИГОПРОДАВЦА K. Н. ПЛОТНИКОВА.
1871.
НАШИ ПИТЕРСКІЕ.
I.
ИЗВОЩИКЪ.
——
——
——
——
——
——
Извозчик, Лейкин Николай Александрович, Год: 1871
Время на прочтение: 9 минут(ы)
Изба. Вечеръ. На стол горитъ шестериковая сальная свча, вставленная въ желзный подсвчникъ, и тускло освщаетъ ужинающее крестьянское семейство: отца съ русой бородой, мать въ клтчатомъ ситцевомъ платк на голов, двушку лтъ шестнадцати съ ребенкомъ на рукахъ и косматаго мальчика лтъ пятнадцати. Слышится чавканье, схлебыванье съ ложекъ, да по временамъ грудной ребенокъ издаетъ какіе-То односложные звуки.
— Манька, что это Васютка Петьк сть не даетъ?! Только я поднесу ему ко рту ложку, а онъ и столкнетъ съ нее, говоритъ дочь. Вдь эдакъ съ нимъ, съ голоднымъ всю ночь маяться будемъ.
— Васютка, да уймешься ли ты, пострлъ! крикнула мать.
— А вотъ я его уйму, проговорилъ, отецъ и стукнулъ его деревянной ложкой по лбу.
Васютка насупился, положилъ ложку и сталъ отирать лобъ рукавомъ рубахи.
— Оболтался совсмъ. Въ Питеръ бы ужь его скоре, что ли… продолжала мать:— а то здсь отъ него окромя баловства никакой пользы не видно. Даве дьячокъ и то жаловался: птуху, говоритъ, крыло бабкой подшибъ…
— Не я, сосдскій Сашка, оправдывался было Васютка.
— Вотъ онъ теб покажетъ Сашку, какъ вихры-то натреплетъ, перебила мать.
Отецъ положилъ ложку, икнулъ и сталъ отирать о голову руки.
— Вотъ дядя Родивонъ къ Филиповкамъ подетъ въ Питеръ, такъ мы его съ нимъ и отправимъ. Пусть его тамъ въ извозъ отдастъ, спокойно и съ разстановкой проговорилъ онъ и сталъ вылзать изъ-за стола.
Васютка нахмурился еще боле, положилъ на столъ руки и уткнулъ въ нихъ лицо. Матери стало жалко его, Она погладила его по голов.
Отецъ прошелся нсколько разъ по изб, звнулъ, икнулъ еще разъ, и взглянулъ на печь, крикнулъ:
— Баушка, а баушка, ты бы похлебала!
Съ печи послышался кашель и старческій голосъ: ‘не хочется’.
— Ну какъ знаешь, а то бы похлебала, проговорилъ онъ и началъ молиться на образа, потомъ стащилъ съ палатей тулупъ, разостлалъ его на лавк и сталъ укладываться спать.
— Кузьма, послышался съ печи голосъ старухи:— ты Васютку-то въ Питеръ не посылай, а отдай его въ монахи. Пусть наши, грхи замаливаетъ.
— Ладно, баушка, спи, отвчалъ отецъ и отвернулся къ стн.
Черезъ четверть часа въ изб вс спали крпкимъ сномъ, кром обыкновенно не спавшей по ночамъ старухи и Васютки. Это была едва ли не первая ночь въ его жизни, въ которую ему не спалось. Долго онъ ворочался съ боку на бокъ, по временамъ тихонько всплакивалъ и только подъ утро заснулъ тревожитъ сномъ. Всю ночь ему снился Питеръ, о которомъ онъ зналъ по разсказамъ сосдей, занимавшихся тамъ извозомъ. Снился ему трактиръ, и снилась ему ‘часть’.
Трактиръ представлялся ему въ вид поповскихъ комнатъ, наполненныхъ народомъ, поющимъ псни, играющимъ на гармоніи и пьющимъ чай и водку, часть же — какою-то обширною, мрачною землянкою, наполненною розгами, въ которой солдаты съ трубками въ зубахъ драли его сосдей, въ томъ числ и дьячка, сбирающагося натеребить ему вихры. Васютка смотрлъ на это и ждалъ своей очереди.
Все вышеописанное происходило въ сел Михайлов, верстахъ въ ста отъ Петербурга.
Прошелъ Михайловъ день. Въ сел Михайлов отпраздновали ‘престолъ,’ то есть храмовой праздникъ, лица нкоторыхъ поселянъ украсились синяками, выпалъ снгъ и занимающіеся по зимамъ въ Петербург извозомъ засбирались въ путь. Сталъ сбираться и дядя Родивонъ, начали ‘сряжать’ и Васютку.
Наканун отъзда, дядю Родивона и Васюткина отца можно было видть на крыльц кабака. Оба они были пьяны, оба стояли безъ шапокъ и цловались.
— Такъ вотъ что, Родивонъ Иванычъ, ежели ты тамъ какъ что замтишь за нимъ насчетъ пьянства али какова ни-на-есть баловства — осади… говорилъ Васюткинъ отецъ.— Потому мы съ матерью въ надежд…
— Будьте покойны… Въ самомъ лучшемъ вид… коснющимъ языкомъ отвчалъ дядя Родивонъ.
— Какъ что замтишь,— сгреби его за виски да и тереби…
— Господи, будьте покойны… какъ свое дитё…
— То-то… Посматривай… Какъ сгребешь,— сразу таскай, а то вырвется. Онъ, братъ, парнишка шустрый! Охъ, шустрый!.. А нтъ,— ущеми голову въ колнкахъ, да возжами.
— Господи! Неужто ужь… Будьте безъ сумннія…
Пріятели еще разъ обнялись, распрощались и стали расходиться. Васюткинъ отецъ прошелъ нсколько шаговъ, потомъ вдругъ, какъ бы спохватившись, обернулся и крикнулъ дяд Родивону вслдъ,’ Такъ ущеми же!’ — но дядя Родивонъ не слыхалъ этихъ словъ: онъ шелъ безъ шапки, покачиваясь изъ стороны въ сторону, и твердилъ себ подъ носъ: ‘будьте покойны, безъ сумннія, не допустимъ!’ Долго онъ искалъ по задамъ свою избу, но до нее не дошелъ и свалился гд-то на двор подъ навсомъ.
На другой день поутру, у избы Васюткина отца, стояли запряженные парой сани Родивона. Въ саняхъ лежало съ десятокъ пудовъ сна и куль овса.. Въ изб происходила слдующая сцена.
Мать и сестра Васютки плакали. Самъ Васютка въ полушубк, опоясанномъ кушакомъ, и валенкахъ стоялъ въ углу и дразнилъ кошку. На глазахъ его также блестли слезы. Мать то и дло гладила его по голов и цловала. Отецъ хмурился. Мало чмъ интересующаяся бабушка поминутно свшивала съ печи голову. По изб ходилъ дядя Родивонъ и самодовольно хлопалъ себя по бедрамъ. Онъ уже усплъ опохмлиться и былъ на-весел. Въ углу на стол стоялъ образъ, полуштофъ съ водкой и лежала краюха хлба. Въ изб были также три сосдскія бабы и дьячокъ. Бабы плакали и сморкались въ копчики головныхъ платковъ. Дьячокъ, какъ говорится, ни къ селу ни къ городу, говорилъ тексты изъ священнаго писанія и то и дло подходилъ къ полуштофу.
— Чтожь, долгіе проводы,— лишнія слезы. Благословите его образомъ, да и съ Богомъ, проговорилъ онъ.
— А вотъ сейчасъ… Прежде приссть надо, сказалъ отецъ.
— Слдуетъ, слдуетъ, забормотали присутствующіе и сли.
— Ну, Господи благослови! сказалъ дьячокъ, первый подымаясь съ мста.
Встали вс и начали обрядъ благословенія, сначала образомъ, а потомъ хлбомъ.
— Въ ноги-то отцу кланяйся, въ ноги! надсажалась съ печи бабушка.
Васютка повалился въ ноги.
Перецловавшись со всми, Васютка и дядя Родивонъ вышли за ворота и стали садиться въ сани. Ихъ вышли провожать.
— Портянки-то положили-ли? сквозь слезы кричала какая-то баба.
— Положили! Положили!
Дьячокъ съ полуштофомъ въ рукахъ приставалъ ‘выпить на дорожку’. Выпили.
— Ну, съ Богомъ! сказалъ отецъ.
— Господи благослови! Прощайте! Крикнулъ дядя Родивонъ и стегнулъ лошадей. Лошади тронули. Мать побжала рядомъ и еще разъ успла поцловать сына. ‘Благоденственное и мирное’… для чего-то рявкнулъ было совсмъ уже пьяный дьячокъ, но тотчасъ же оскся, завидя идущую къ нему на встрчу и показывающую кулаки дьячиху.
Сани скрылись за угломъ.
На другой день вечеромъ дядя Родивонъ и Васютка пріхали въ Питеръ и остановились въ Ямской на извощичьемъ двор. Дядя Родивонъ, какъ ‘зимнякъ’, то есть здящій въ извозъ только по зимамъ, ежегодно останавливался на этомъ двор. Хозяинъ, занимающійся извозомъ и содержащій дворъ, былъ ему старый знакомый, давалъ ему за десять рублей въ мсяцъ харчи, нары для спанья, уголъ для лошадей и въ лтнее время хранилъ подъ навсомъ его городскіе сани.
— Что, братъ, и парнишку привезъ въ извощики! Твой что ли! спросилъ онъ дядю Родивона, когда тотъ помолившись на образа расцловался съ нимъ и съ работницей, суетившейся около печи.
— Нтъ, не мой, а въ сватоств приходится, сказалъ дядя Родивонъ.— Возьми, коли нужно.
— Нтъ, этого добра довольно, отвчалъ хозяинъ: — а вотъ пойдемъ въ трактиръ, такъ тамъ поспрошаемъ, можетъ кому и требуется. Ну-ко, пораспариться съ дорожки-то! сказалъ онъ, и хотя сегодня пилъ чай чуть ли не десять разъ, тотчасъ же накинулъ на себя тулупъ и отправился съ дядей Родивономъ въ трактиръ. Васютка пошелъ также съ ними.
Трактиръ былъ биткомъ набитъ извощиками. Пахло тулупами, пригорлымъ масломъ, махоркой, потомъ. Отъ говора носился какой-то гулъ, звенла посуда, половые шлепали опорками, надтыми на босу ногу, кто-то затягивалъ псню, въ углу читали письмо изъ деревни. ‘И ежели ты, сынъ нашъ любезный, двнадцать рублевъ денегъ на подати не вышлешь, то брата твоего Кузьму міръ стращаетъ вспороть’, донеслось до Васютки, но онъ не обратилъ на это вниманія. Съ замираніемъ сердца, какъ бы въ святилище, вступалъ онъ въ трактиръ, въ это злачное и прохладное мсто, столь прославленное его земляками, и увидавъ надъ стойкой образъ, началъ креститься, но дядя Родивонъ ткнулъ его въ загорбокъ и сказалъ: ‘проходи, здсь не церковь!’
— Молодецъ, собери-ка чайку на двоихъ, поскоре, да подай три чашечки! скомандовалъ извощичій хозяинъ половому.
Выпивъ чаю чашекъ восемь, дядя Родивонъ взялъ Васютку за руку и вывелъ на середину комнаты.
— А что, почтенные, обратился онъ къ сидящимъ за столами извощикамъ: — не слыхали, не требуется ли кому мальчонку въ извощичье дло? Вотъ этого самаго.
‘Нтъ, не слыхать, не трафилось,’ послышалось съ разныхъ столовъ.
— Толкнись къ Митрофану Иванову: въ Бобылевомъ дом, у Глазова моста, кажись, ему требуется, откликнулся наконецъ съ дального стола рыжебородый извощикъ.
— Требуется, это врно. У него и лошадь такая для мальчонки есть: ты ее кнутомъ, а она хвостомъ! Двое изъ конюшни ведутъ, да двое ноги переставляютъ, съострилъ кто-то.
— Къ Митрофану Иванову? Слыхали. Спасибо. Толкнемся, поблагодарилъ дядя Родивонъ и слъ пить девятую чашку.
На утро Васютка былъ принятъ въ работники хозяиномъ Митрофаномъ Ивановымъ на слдующихъ условіяхъ: первый мсяцъ безъ жалованья, на второй три рубля, армякъ и харчи хозяйскіе, а тамъ, что стоить будетъ, глядя по заработку. Первый день проболтался онъ такъ, шляясь по двору, а на второй снарядили его: дали рваный армякъ съ высокаго мужика, огромную четыреугольную шапку, вдвое больше его головы, купленную хозяиномъ лтъ пять тому назадъ въ придворныхъ конюшняхъ и превратившуюся изъ своего первоначальнаго пунцоваго цвта въ желтый,— дали сани, кнутъ, клячу съ наглазниками и въ сообществ съ другимъ молодыми, но уже бывалымъ парнемъ, отправили на промыселъ.
Утро. Еще не совсмъ разсвло. Лниво и звая идутъ въ булочную за сухарями лакеи и горничныя, бгутъ труженицы охтянки молочницы, таща на коромыслахъ трехпудовую тяжесть, и вызжаетъ на первый промыселъ Васютка, въ сообществ бывалаго парня. Бывалый парень, обстоятельно распросивъ Васютку, какой онъ губерніи, узда и деревни, когда ‘бываетъ у нихъ престолъ’ и есть ли красивыя двки, даетъ ему наставленіе.
— Съ этой, братъ, лошадью иногда то трафится, что просто хоть заржь — нейдетъ. Такъ ты ее нарови за другими лошадьми, такъ она лучше… а то ее ничемъ не возьмешь: къ кнуту смерть не ласкова. Ежели поить понадобится,— спроси у другихъ извощиковъ — укажутъ. На кажинной канав за копйку водопой есть. Да съ жару ежели поить будешь, заговоръ скажи: ‘пей воду, пей, брюха не жалй, напою опять, только на ноги не сядь’. Запомнишь?
— Запомню, отвчалъ Васютка и началъ задирать голову вверху, смотря на высокіе стоящіе шпалерами дома.
— По сторонамъ-то не звай, а какъ дешь, покрикивай: поди, поберегись! а то задавишь христіанскую душу, такъ за это въ части вспорютъ. Ну вотъ становись тутъ, у воротъ. Мсто бойкое, завсегда офицеры выходятъ. Рядить будутъ — проси двугривенный али четвертакъ, да, меньше гривенника не вози. Прощай! Въ девятомъ часу прізжай на фатеру! закончилъ онъ, стегнулъ лошадь и помчался по улиц.
Нерадостно было начало для Васютки. Весь этотъ день, не привыкшій къ норову своей клячи, онъ выслушалъ изъ-за нее отъ сдоковъ столько ругательствъ, сколько другому не придется выслушать во всю свою жизнь. Кляча то и дло останавливалась, вертлась или же бросалась въ сторону, разъ даже завернула на дворъ трактира. Сдоки соскакивали със аней, не платя денегъ, грозили отправить въ часть и ругались. Васютка плакалъ.
Вечеромъ онъ еле отыскалъ свой дворъ и то только съ помощію другихъ извощиковъ, сказавъ имъ имя хозяина, и привезъ выручки три двугривенныхъ. Хозяинъ не поврилъ въ такую малую выручку, веллъ Васютк снять валенки, пошарилъ въ нихъ, стряхнулъ даже портянки, но не найдя тамъ ничего, далъ ему подзатыльника и обругалъ ‘кобылой ‘.
Не скоро Васютка привыкъ къ Питеру, къ его улицамъ, къ извозу, не скоро сталъ онъ привозить ‘обстоятельную выручку’, хотя хозяинъ и освободилъ его отъ клячи, продавъ ее за три рубля на живодерню татарамъ. Надували его и сдоки, уходя черезъ проходные дворы, подъзды или такъ въ глухомъ мст соскакивали съ саней, отнимали и выручку, предварительно требуя сдачи, попадался онъ и въ участокъ, но черезъ полгода понемногу привыкъ и сдлался настоящимъ извощикомъ: научился ругаться, задвать прохожихъ, заламывать у станцій желзныхъ дорогъ съ прізжаго, незнающаго Петербургъ, провинціала, за конецъ, стоющій пятиалтынный, ‘два двугривенничка’, узналъ бойкія мста, научился попивать пивцо, баловаться трубочкой, утаивать изъ хозяйской выручки двугривенные и прятать ихъ туда, гд самъ чортъ не сыщетъ, зналъ вс извощичьи трактиры, начиная отъ ‘Ершей’ до такъ называемой ‘Казанки — извощичьяго клуба’, и получалъ отъ хозяина полный извощичій окладъ, т. е. семь рублей въ мсяцъ. Дядя Родивонъ, узнавъ объ успхахъ Васютки относительно пивца и трубочки, хотлъ было вступить въ права, дарованныя ему при отъзд изъ деревни отцомъ Васютки, для чего въ одинъ прекрасный день и явился на дворъ Митрофана Иванова, засучилъ рукава и хотлъ задать земляку трепку по всмъ правиламъ искусства, то есть ‘ущемя въ колнкахъ’ и т. д., но тотъ далъ ему такого тумака, что дядя Родивонъ отскочилъ аршина на два, погрозилъ издали кулакомъ и, ругаясь, ушелъ назадъ съ тмъ же, съ чмъ и пришелъ.
Прошло пять лтъ съ перваго прізда Васютки въ Питеръ, и Васютка совсмъ преобразился въ петербургскаго ухаря-извозчика. Създилъ въ деревню, свезъ двкамъ три фунта пряниковъ и фунтъ сальныхъ свчей на посидлки, женился, пожилъ съ молодой женой мсяца три и снова пріхалъ въ Питеръ на заработки.
Вотъ онъ стоитъ вечеромъ у Палкина трактира и зазываетъ сдоковъ.
— Эхъ, ваше сіятельство, прокатилъ бы на шведочк! Конь-то больно хорошъ! Самъ бы здилъ, да деньги нужны! говоритъ онъ, размахивая руками въ желтыхъ рукавицахъ.— Барышня, не прокатить ли? Живымъ манеромъ доставимъ.
Франтъ франтомъ Васютка. Армякъ новый, валенки черныя, шапка хоть и кошачья, но новая, сапки и сбруя хоть и не лихачскіе, но съ серебрянымъ украшеніемъ, лошадь сивая и хоть не красивая, но бойкая. Не пропуститъ Васютка никого, чтобъ не обозвать какъ нибудь. Прошли землекопы съ лопатами,— ‘мякину сяли’, кричитъ онъ имъ, прошелъ фонарщикъ — ‘масло казенное съ кашей сожралъ!’, прошли школьники — ‘что это колнки протерты? Врно на горохъ ставили?’ Землекопы, фонарщикъ и школьники такъ и ругаются: ‘подлецъ! мерзавецъ! Гужедина проклятая!’ а ему весело, такъ и заливается смхомъ.
Отъ Палкина вышли двое купцовъ. Шубы енотовыя съ опушкой, воротники подняты кибитками. ‘Прізжіе’, подумалось Васютк: — ‘вотъ бы зацпить’.
— Прикажите подать, ваше степенство. Только васъ и дожидаюсь. Прокачу! учтиво, и говоря какой-то носовой фистулой, предложилъ онъ имъ и открылъ санную полость.
Купцы пошептались.
— Давай! сказалъ одинъ изъ нихъ.
Сли. Васютка вскочилъ на облучокъ.
— Куда прикажете!
— Вали прямо! посл скажемъ…
Васютка щелкнулъ возжами. Бойкая лошадь помчалась. Купцы начали разговаривать. Слышались слова: ‘Амалія, Берта… потерялъ адресъ, чортъ возьми’… Васютка пріудержалъ лошадь, обернулся въ полъ-оборота и сказалъ:
— Извините, ваше степенство. Вы это насчетъ двочекъ изволите говорить? Прикажите только — найдемъ!
— А ты нешто знаешь!
— Господи! Пятый годъ въ Питер маемся! Только прикажите,— къ такимъ предоставимъ, что отдай все серебро и мдныя! Къ арфянкамъ.
— Ой!! И поютъ он!
— И поютъ на вс манеры и на разныхъ инструментахъ могутъ…
— Жарь!
— На чаекъ не обидите!
— Дуй блку въ хвостъ и въ гриву!
И понеслась шведка до улицамъ Петербурга. Гикали купцы, гикалъ Васютка. Раздавались крики ‘поди, поберегись!’, кричали имъ городовые: ‘легче’, грозили кулаками, прохожіе посылали чертей, а шведка все неслась и неслась, семеня ногами и раскатывая на поворотахъ сани.
Въ Подъяческой Васютка остановилъ лошадь.
— Повремените маленько, ваше степенство. Сейчасъ схожу, узнаю: можно ли? Нтъ ли тамъ ихнихъ душенекъ, а то, чего добраго, бока намнутъ! проговорилъ онъ, лихо соскочивъ съ облучка, попросилъ городоваго подержать лошадь, побжалъ въ подъздъ и, взобравшись по лстниц, позвонилъ у дверей.
Ему отворила старуха, въ мховой кацавейк.
— Михевна, барышни дома?
— Дома.
— Принимай гостей! Купцовъ привезъ. Только такъ даромъ и изъ саней не высажу. Давай рубль!
— Да впередъ покажи, какіе гости-то, можетъ и кутить не будутъ? сомнвалась старуха.
— Господи, не въ первой!.. Купцы первостатейные. Давай цлковый-то! Полно кочевряжиться — сочтемся.
Старуха зашлепала туфлями и вынесла рублевую бумажку. Изъ комнатъ въ прихожую выглянули два молоденькихъ женскихъ личика.
— Ну, крали, овецъ вамъ привезъ — стригите! проговорилъ онъ, убралъ рублишко и побжалъ внизъ
— Пожалуйте, ваше степенство! принимаютъ. Сегодня ихніе душеньки въ Царское Село ухали, такъ какъ они калегварды. Пожалуйте во второй этажъ, въ седьмой номеръ.
Купцы вышли изъ саней.
— На чаекъ бы… Ежели часъ мсто пробудете, я бы въ полпивной пару пива испилъ.
Одинъ изъ купцовъ сунулъ ему рубль.
— Покорнйше благодаримъ, ваше сіятельство! Черезъ часъ здсь будемъ. Эй, принимай! крикнулъ онъ показавшейся на крыльц старух.
Въ эту ночь Васютка воротился домой въ три часа и съ тремя зелененькими за пазухой.